Рабинович А. Е. Досье Щастного: Троцкий и дело героя Балтики

   (0 отзывов)

Saygo

Рабинович А. Е.1. Досье Щастного: Троцкий и дело героя Балтики // Отечественная история. - 2001. - № 1. С. 61-82.

Одним из наиболее сенсационных и проливающих свет на многие обстоятельства, но малоизвестных юридических эпизодов ранней советской истории является дело Алексея Михайловича Щастного - "адмирала Балтийского флота", как его часто называли, арестованного Львом Троцким, преданного суду и казненного в июне 1918 г., якобы за подготовку заговора с целью свержения советской власти. Дело Щастного, недавно рассекреченное в Архиве ФСБ по Санкт-Петербургу и области, документирует это событие живыми деталями2. Позволяя восстановить ход дела Щастного, досье объемом в 362 листа также проливает свет на такие более общие проблемы, как роль Троцкого в политическом и военном руководстве советской России; сложность мировоззрения военных специалистов и трудности, связанные с их использованием в годы Гражданской войны; советско-германские отношения после заключения Брест-Литовского договора; централизация государственной власти в Москве и как следствие этого- напряженность в отношениях между Москвой и Петроградом; ранняя политизация советской юридической системы; политическая нестабильность в Петроградском регионе весной и в начале лета 1918 г.3

user posted image

Капитан I ранга Щастный командовал Балтийским флотом. Временно назначенный на этот пост 20 марта 1918 г. после ареста адмирала А. В. Развозова, отказавшегося признать советское правительство, Щастный был утвержден в новой должности Совнаркомом 5 апреля4.

Следует отметить, что тогдашний нарком по военным и морским делам Троцкий поддержал это назначение, а Щастный принял его неохотно. Как он позже объяснял, "нравственные побуждения заставили меня взяться за спасение флота, с которым я сжился в течение 20 лет, с которым я пережил Порт-Артур и потом был участником его возрождения при адмирале Эссене"5.

Щастный родился в 1881 г. в Житомире в семье потомственного дворянина и генерала царской армии. Он с отличием окончил Киевский кадетский корпус и престижный Морской кадетский корпус в Санкт-Петербурге. Впервые ему довелось участвовать в военных действиях в Порт-Артуре в ходе русско-японской войны, он был отмечен высокими наградами.

Невысокий, худощавый, со строгим, но грубовато-красивым лицом, он в 1914 г. женился на выпускнице Смольного института для благородных девиц Премской-Сердюковой. У них родились сын и дочь. Февральская революция 1917 г. застала Щастного в Гельсингфорсе, где он вместе с другими морскими офицерами был арестован матросами, намеревавшимися "свести с ними счеты". Но когда стало ясно, что Щастный приветствует революцию, он был освобожден и вернулся к исполнению своих обязанностей в штабе флота6. Весной и в начале лета 1917 г. Щастный был весьма активен в социалистической организации морских офицеров при Гельсингфорсском совете депутатов армии, флота и рабочих7. Как русский патриот, которому была особенно дорога судьба Балтийского флота, он был встревожен соскальзыванием балтийских моряков влево, что привело их к поддержке анархистов, левых эсеров и большевиков, а также разгромом Временного правительства в октябре 1917 г. Тем не менее Щастный, которого уважали за его профессионализм, сильную волю, преданность долгу, стойкое сопротивление любому давлению, приспособился к радикальным изменениям на флоте, принесенным Февралем и Октябрем, в особенности к важной роли выборных матросских комитетов в принятии решений. Что бы он ни думал об этих изменениях, Щастный, в отличие от многих других офицеров, вставших в оппозицию всей комитетской системе, смог эффективно использовать ее в поддержку своей политики на флоте. Как руководитель флота он редко принимал серьезные решения без предварительного обсуждения и одобрения со стороны Совета комиссаров Балтийского флота (Совкомбалта) и Совета флагманов8. Более того, он тесно и плодотворно сотрудничал с Евгением Блохиным - популярным, независимо мыслящим главным комиссаром Балтфлота, одно время являвшимся левым эсером.

Управление Балтийским флотом

Назначение Щастного командующим совпало с изменениями в структуре управления Балтфлотом. В основе этих преобразований лежало понимание Троцким того факта, что в ближайшем будущем ни Красная армия, ни Красный флот не смогут успешно действовать, не используя технических знаний, которыми обладали офицеры высших рангов из старых царских вооруженных сил - так называемые военные специалисты ("спецы"). В соответствии с "Временным положением об управлении Балтийским флотом", одобренным в Москве Совнаркомом 29 марта и дополненным "Инструкцией о взаимоотношениях начальника Морских сил Балтийского моря и главного комиссара Балтийского моря", в тот же самый день изданной Троцким, командующий флотом наделялся широкими полномочиями и нес основную ответственность за военные операции. Однако из его ведения исключались политические дела, входившие в исключительную компетенцию главного комиссара флота. Последний был как бы сторожевым псом, наблюдавшим за командующим, но не должен был вмешиваться в руководство военными операциями. И командующий флотом, и главный комиссар назначались Совнаркомом. Совкомбалту, как и Совету флагманов Балтфлота, отводилась строго консультативная роль9.

Намеченные преобразования преследовали цель отменить демократическую практику, которую большевики поощряли на первом этапе революции, и окончательно централизовать руководство флотом из Москвы (из Комиссариата по морским делам Троцкого и возглавляемого Лениным Совнаркома). Однако это было в тех условиях нереально. Преобладающая часть операций была тесно связана с политикой, и демократическая практика проникла слишком глубоко, чтобы отменить ее сразу. К тому же большевики фактически не имели большинства в Совкомбалте.

Щастный осознавал реальное положение дел. В ответ на московские директивы он внес контрпредложения, полностью подтвержденные Совкомбалтом. Среди них были сохранение принципа выборности комиссаров и требование, чтобы главный комиссар утверждался, а не назначался Москвой. Размывая различия в обязанностях командиров и комиссаров, проект сосредоточивал власть в руках первых10. В апреле и мае Совкомбалт игнорировал директивы Москвы. Тесное сотрудничество Щастного с Блохиным и Совкомбалтом продолжалось по всем важным вопросам. Например, 28 апреля, вскоре после получения известия о намечавшемся назначении кронштадтского большевика Ивана Флеровского главным комиссаром Балтфлота вместо Блохина, Совкомбалт по настоянию Щастного возразил против этого11.

"Ледовый поход"

Впервые Щастный привлек к себе внимание широкой общественности в конце февраля 1918 г., когда он в качестве начальника штаба Балтийского флота координировал перемещение 62 судов из Ревеля (Таллина) через замерзший Финский залив в главную базу Балтфлота Гельсингфорс (Хельсинки), чтобы избежать их захвата немцами, продвигавшимися по Эстонии.

Однако это событие скоро затмилось тем, что удалось свершить Щастному в середине марта и в апреле. Тогда неминуемая оккупация Гельсингфорса немцами и белофиннами угрожала захватом основной массы судов Балтийского флота. Ст. VI Брестского мирного договора категорически обязывала советское правительство немедленно очистить Финляндию и Аландские острова от русских войск и Красной гвардии, а финляндские порты – от русских военных кораблей. При этом оговаривалось, что если льды помешают им уйти в русские порты, то остаться могут только немногочисленные команды12. Оставить разоруженный и беззащитный Балтийский флот в Гельсингфорсе фактически означало отдать его немцам13. Но толстый и прочный лед в Финском заливе не давал возможности переместить большинство кораблей в русский порт (так это представлялось советскому и германскому правительствам).

20 марта, накануне избрания Щастного командующим флотом, Морской генеральный штаб дал директиву перевести из Гельсингфорса в Кронштадт столько судов, сколько смогут пройти сквозь толстые льды, и подготовить весь флот к возможному уничтожению. Как бы это ни было неприятно, эта директива была выполнена. Детальные инструкции по подготовке к уничтожению были составлены и переданы на все корабли14.

В то же самое время берлинская пресса сообщила, что германское правительство предложило советскому выполнить свои денежные обязательства по Брест-Литовскому договору за счет передачи в неповрежденном виде кораблей Балтийского и Черноморского флотов15. Однако это предложение, если и было сделано, не получило дальнейшего развития. 5 апреля германское правительство предоставило советскому время до полудня 12 апреля для выполнения принятых на себя обязательств в отношении Балтийского флота, предупредив о возможных последствиях невыполнения этого условия. Комиссариат по морским делам дал Щастному инструкцию разоружить все суда флота в Гельсингфорсе до 11 апреля. В то же время его обязывали использовать все возможности для перевода их в Кронштадт16.

Между 12 и 17 марта, т.е. даже еще до того, как немецкий ультиматум был получен в Москве, Щастный приложил чрезвычайные усилия для перемещения в Кронштадт группы линкоров и крейсеров, включая самые большие и наиболее ценные дредноуты. Эти корабли в тех условиях могли двигаться только днем, и каждое утро ледоколам приходилось освобождать их из ледового плена. В результате прохождение 180 морских миль, требовавшее в нормальных условиях 8-9 час. хода, заняло почти неделю. Этот беспрецедентный исход - первый этап знаменитого"Ледового похода" Балтийского флота под командованием Щастного — в дальнейшем был еще более затруднен тем, что переводы с корабля на корабль и проводившаяся демобилизация сильно сократили численность судовых команд. 5 апреля Гельсингфорс покинул второй конвой. Третий, далеко превосходивший по численности предыдущие, ушел 7 апреля, и наконец последний конвой (в составе которого на борту посыльного судна "Кречет" находился и сам Щастный) отвалил от причала до полудня 11 апреля, когда немцы и белофинны как раз входили в гельсингфорскую гавань.

user posted image

Помимо того что кораблям пришлось маневрировать по узким, извилистым каналам, пробитым вблизи шхер, где лед был еще прочен (дальше по заливу быстро шла масса крупных острых обломков льда), последние конвои попали под огонь батарей и финского побережья, и островов. Большая концентрация судов создавала пробки, еще более замедлявшие поход. Тем не менее к концу апреля основное ядро флота - более 200 судов - благополучно прибыло в Кронштадт17. Здесь большинство кораблей встало на якорь. Однако некоторые были передвинуты в устье Невы за пределами Петрограда. Остальные, включая крупную минную

дивизию, с разрешения Троцкого стали медленно проходить через невские мосты в самое сердце бывшей столицы в ожидании того, что они скоро должны будут подняться вверх по реке в Ладожское озеро18. Этот подвиг принес Щастному репутацию"спасителя Балтийского флота".

user posted image

Российская общественность и сам Троцкий называли его "адмиралом", хотя он все еще оставался капитаном I ранга. Щастный стал национальным героем.

Кризис из-за форта Ино

"Ледовый поход", к каким бы поразительным и неожиданным результатам он не привел, существенно не снизил военную угрозу Балтийскому флоту, Кронштадту и Петрограду.

Германский флот контролировал Финский залив, который быстро становился полностью пригодным для навигации. Действия германских войск совместно с белофиннами отличались большой воинственностью и приобретали все более зловещий характер. Наиболее серьезным и значимым из серии угрожающих действий врага а Балтийском море в тот период стал эпизод, связанный с судьбой форта Ино.

Расположенный на побережье Финского залива чуть северо-восточнее Петрограда (так у автора: в действительности форт Ино находился северо-западнее города. - Примеч. перев.), форт Ино был построен незадолго до Первой мировой войны как часть системы морских укреплений для обороны Петербурга. В результате Брест-Литовского мира германский контроль над Финским заливом, оккупация Эстонии и господство в Финляндии создали непосредственную угрозу этим укреплениям и самому Петрограду. К началу третьей недели апреля 1918 г. побережье, примыкающее к форту Ино, было оккупировано белофиннами. 24 апреля финны под командованием немецких офицеров потребовали капитуляции форта "в течение двух суток"19.

Известие об этом ультиматуме всколыхнуло Петроград. 25 апреля участники чрезвычайного заседания Петроградского совнаркома проголосовали за следующую резолюцию: "Во что бы то ни стало удержать форт Ино"20. Одновременно Исполком Петроградского совета обязал районные советы и профсоюзы обеспечить необходимое количество рабочих в возрасте от 18 до 40 лет, способных выполнять обязанности военнослужащих, а также указать предприятия, которые не могут быть закрыты даже при самых угрожающих обстоятельствах. Военная секция Петроградского городского и исполком Петроградского губернского советов привели все силы в состояние повышенной готовности, а военная секция Кронштадтского совета приказала направить суда и отряды моряков для обороны Ино.

Подтверждая этот приказ, Щастный объявил, что "форт Ино не может быть оставлен и его надлежит защищать всеми средствами от всяких нападении"21.

Примечательно, что форт Ино не упоминался на заседаниях Петербургского комитета большевиков 26 и 30 апреля. Для последнего этот период был переходным временем, когда все партийные организации должны были передать государственные функции советам22. Тем примечательнее, что, несмотря на это, в номере от 26 апреля "Петроградская правда", отражая позицию большевистского большинства Петроградского совета, заявила, что брестская "передышка" подходит к концу, и советское правительство больше не должно делать уступок Германии и что скоро предстоит решительная борьба за Петроград23.

Если большевистские лидеры в Петрограде (не говоря уже о Щастном и его тогдашних соратниках по руководству Балтфлотом) были настроены оборонять форт Ино, даже если это означало бы возобновление военных действий, то Ленин и Троцкий не разделяли подобных взглядов. Поздно вечером 24 апреля Щастного вызвали в Москву для доклада о состоянии Балтийского флота и усиливающемся кризисе вокруг Ино Троцкому и другим военным руководителям, настроенным на то, чтобы не позволить региональному конфликту перерасти в полномасштабную войну с Германией.

25 апреля в начале длительной встречи с Троцким и Высшим военным советом Щастный доложил о состоянии Балтийского флота и обороны Петрограда. Никакими официальными данными о ходе этого совещания или докладе Щастного мы не располагаем. Однако существо его позиции может быть реконструировано на основании отсылок к его высказываниям, содержащихся в различных документах судебного дела. Первостепенная важность сохранения Балтийского флота и сооружений, подобных форту Ино, для восстановления национальной силы России и возобновления ее традиционного контроля над Балтикой после войны была главной мыслью Щастного в то время, и вполне возможно, что он акцентировал внимание на ней и в своем докладе. Похоже, что он также подчеркнул необходимость восстановления национального единства и провозглашения того, что он называл в своих заметках "крайним (русским шовинизмом)", если правительство намеревается оборонять Петроград. И наконец, он возражал против назначения Флеровского главным комиссаром Балтийского флота24.

Среди членов Высшего военного совета и "спецов", присутствовавших на этом заседании, только Алексей Шварц и, может быть, Михаил Бонч-Бруевич (главный военный специалист по обороне Петрограда и соответственно главный военный специалист в Высшем военном совете) сочувствовали"шовинизму" Щастного. Однако в силу их положения "спецов" соображения этих деятелей по политическим вопросам в расчет не принимались. Руководствуясь указаниями Ленина, остальные участники совещания во главе с Троцким выразили беспокойство относительно положения на Балтике и предложили Щастному сделать все необходимое для урегулирования кризиса вокруг форта Ино. В соответствии с этим Щастный телеграммой своему начальнику штаба капитану I ранга Михаилу Петрову приказал предпринять необходимые меры, чтобы покончить с критическим положением мирным путем, поскольку, как сообщил Щастный, "Совнарком не хочет из-за Ино вступать в возможное враждебное действие с немцами"25.

Что касается Троцкого, то он во избежание столкновений подчеркивал также важность переговоров с немецкими властями в Финляндии об установлении демаркационной линии в Финском заливе. Поскольку Щастный высказывал скептицизм по поводу практической ценности переговоров с германскими полевыми командирами, он получил письменные инструкции войти в контакт с германским морским командованием на Балтике и с руководителями белофиннов, чтобы без промедления установить временные демаркационные линии26. Несмотря на все свои сомнения, по возвращении из Москвы он предпринял немедленные шаги по реализации этих указаний27.

Кроме того, Высший военный совет хотел получить от Щастного подтверждение, что все по-прежнему готово для подрыва кораблей в случае необходимости избежать их перехода в немецкие руки. В ответ Щастный откровенно сообщил о негативных последствиях переутомления флотских ветеранов и об углубляющейся деморализации членов оставшихся на судах команд. Он опасался, что в критический момент нельзя будет с полной уверенностью сказать, выполнят ли моряки приказ об уничтожении своих судов28. Однако нет свидетельств, что Щастный возражал против уничтожения кораблей и военно-морских сооружений, если все усилия по их спасению не дадут результата. Но есть данные, что он поддерживал подобные планы, если флот не сможет быть спасен для России, и когда флот находился еще в Гельсингфорсе, проводил подготовительные мероприятия на случай его уничтожения29.

Поздно вечером 25 апреля, во время встречи Высшего военного совета с Щастным, от Петрова было получено сообщение, предупреждающее, что близко столкновение из-за форта Ино. Это взволновало Троцкого настолько, что он отправил ответную телеграмму о немедленном разрушении форта30. Как выяснилось позже, в условиях, когда приближался момент, после которого финны и немцы должны были потребовать сдачи форта, Петров переоценил реальную угрузу движения германского флота в Финском заливе. В действительности Военное министерство Германии возражало против риска пойти на возобновление военных действий на Восточном фронте из-за форта Ино. На деле даже высшие офицеры немецкого военно-морского флота не хотели идти на риск потерять свои драгоценные линкоры от огня современной артиллерии форта Ино. В результате в ночь с 25 на 26 мая (так у автора; видимо, следует читать апреля. - Примеч. перев.) прибывшие в форт финские парламентеры согласились на временное перемирие, и форт остался невредимым под российским контролем31.

Участие Щастного в заседании Высшего военного совета 25 апреля стало критическим поворотным пунктом в его отношениях с Троцким. Они расстались с весьма скептическим отношением друг к другу. Троцкий относился с недоверием к Щастному из-за его происхождения и, по его собственному признанию, из-за того, что его предшественник Развозов оказался ненадежным. Это недоверие было усилено тем, что Троцкий впоследствии называл "уклончивостью" Щастного, а позже - постоянными обвинениями в адрес Щастного двух ближайших помощников Троцкого - Сергея Сакса (члена коллегии Комиссариата по морским делам) и Флеровского32.

В свою очередь, явный настрой Троцкого на подготовку флота к уничтожению и готовность, с которой он отдал приказ о разрушении форта Ино, породили у Щастного серьезные сомнения в заинтересованности Троцкого в сохранении флота и защите Петрограда. Эти сомнения еще более усилились после получения Щастным 3 мая телеграммы Троцкого, содержавшей "напоминание" о подготовке флота к уничтожению33.

Подозрения Щастного имели серьезную основу. В конце апреля и в первой половине мая 1918 г. Германия засыпала советское правительство жалобами и ультиматумами относительно нарушения статей Брестского договора. В то же время германские военные силы сосредоточивались на российских границах, вторгались на советскую территорию, захватывали и топили русские суда. У Ленина создавалось впечатление, что для сохранения непрочного мира с Германией потребуются новые уступки кайзеровскому правительству. Поздно вечером 6 мая большевистский Центральный комитет собрался на чрезвычайное заседание, чтобы рассмотреть последние внешнеполитические инциденты, в том числе германские требования относительно форта Ино, расширения британской интервенции в Мурманске и угрозы британской поддержки японского вторжения на Дальнем Востоке. На заседании была одобрена внесенная Лениным резолюция, подтверждающая необходимость уступки ультимативному требованию немцев. В примечании к этому документу Ленин торопливо написал: "Начать тотчас эвакуацию [из Петрограда] на Урал всего вообще и Экспедиции заготовления государственных бумаг в частности"34.

Хотя обсуждение на заседании Центрального комитета носило совершенно секретный характер, в течение второй недели мая небольшевистская печать Москвы и Петрограда была наполнена сенсационными сообщениями о новых требованиях германского правительства и близости немецкой оккупации обоих городов. Эти слухи достигли своего апогея 9 мая35.

Примерно в то же время в Петрограде курсировали копии писем якобы от имени германских официальных лиц. Они поддерживали широко распространенное мнение, что советская политика на Балтике диктовалась германским Генеральным штабом в соответствии с секретными статьями Брест-Литовского договора36. Сочетание слухов о близости немецкого наступления и о подчинении советского правительства Германии породило такое возбуждение, что 10 мая большевистские ответственные лица были вынуждены выступить с заявлением, что вся эта информация является"совершенно сфабрикованной"37.

В тот же день растущая тревога по поводу намерений немцев и финнов, а также состояния германо-советских отношений вызвали необходимость срочного созыва6-часового чрезвычайного совещания высших петроградских гражданских руководителей совместно с верхушкой военных комиссаров и специалистов38. Состоявшееся на нем обсуждение дает уникальный материал для уяснения разногласий по политическим аспектам обороны Петрограда между"спецами" и петроградскими большевиками. Материалы обсуждения также указывают на разногласия между"спецами", петроградскими гражданскими руководителями и военными комиссарами, одинаково стоявшими за защиту Петрограда, с одной стороны, и московскими лидерами(такими, как Ленин и Троцкий), для которых Петроград, не говоря уже о Балтфлоте, имел второстепенное значение - с другой.

Щастный и Петров, энергично поддержанные Шварцем, выступали как главные ораторы от "спецов". В ответ на сообщения о тяжелой ситуации, с которых началось обсуждение, Щастный твердо заявил, что флот решительно возражает против сдачи столицы. По его словам, "флот определенно пришел для обороны Петрограда и подходов к нему". Река Сестра, вдоль которой разместились позиции финнов и немцев, находится так близко, что затяжка с принятием оборонительных мер до начала их атаки может привести к тому, что будет уже слишком поздно. Щастный также высказал особую озабоченность судьбой наиболее ценных кораблей флота (дредноутов), которые слишком велики, чтобы войти в Неву. Как и прежде, он говорил, что сохранение этих кораблей представляется исключительно важным для будущего России, потому что"только государство с реальной силой(какой и является Балтийский флот) сможет повлиять на послевоенное мирное урегулирование". Вот почему главным вопросом для него было: считает ли правительство необходимым оборонять Петроград? (Эта озабоченность была вызвана недавними распоряжениями Троцкого по флоту.)

Говоря от имени правительства, Зиновьев возражал Щастному, настаивая на том, что, хотя правительство все еще поддерживает Брестский договор, невозможно гарантировать, что немцы и финны не намерены атаковать советскую территорию. Поэтому, заключил он, Петроградская коммуна обязана"сделать все возможное" для обороны города. Правда, чуть позже Зиновьев высказал мнение, что вопрос, быть или не быть обороне Петрограда, еще не решен. Очень похоже, что такая двусмысленность отразила разногласия по этому вопросу между петроградскими руководителями, отвечавшими за оборону города, и ответственными лицами в Москве, для которых Петроград не являлся высшим приоритетом.

Петров сделал в своем выступлении акцент на необходимости немедленного ответа на главный вопрос: "Война или мир?". Для него, если немцы выбирают войну, Россия обязана отвечать в том же духе. Однако поскольку на вопрос "Война или мир?" советское правительство не дает определенного ответа (или, как мы теперь знаем, руководители Москвы и Петрограда отвечали на этот вопрос по-разному), приготовления к защите Петрограда идут все еще как-то нерешительно и слабо. В любом случае, заявил Петров, если Петроград решили спасать, эти приготовления должны идти совсем иначе. Вооруженные силы необходимо было поставить "вне партий", положив конец внутреннему конфликту. Все население должно было быть объединено и направлено на защиту "Отечества..., не советской власти". Что касается военного командования, то оно, по мнению Петрова, нуждалось в полной свободе для организации военных усилий.

Лашевич и Смилга оценили патриотическое усердие Петрова как провокацию. «Последний оратор поставил все точки над "i", - саркастически воскликнул Лашевич. - Необходимо создание общенациональной армии, защищающей Родину, а не советскую власть, не социализм». "Выходит, что прежде чем приступить к обороне Петрограда, необходимо произвести переворот, т.е. создание армии для защиты не советской власти, а Родины", - вторил ему Смилга. По его мнению, само предложение по созданию общенациональной армии было предательством.

Со своей стороны, Щастный тщательно избегал втягивания в спор (хотя его симпатии, несомненно, были на стороне Петрова). Главной заботой Щастного было создание условий выживания Балтийского флота. Поэтому ему хотелось в первую очередь уяснить смысл германо-советских отношений, а также получить ясные и своевременные инструкции о том, что необходимо сделать для предотвращения непосредственной угрозы Петрограду со стороны немецких морских сил. Его неудовлетворенность сложившейся ситуацией и возникшая в результате этого натянутость в отношениях с Зиновьевым усиливались в ходе совещания. В конце концов 10 мая мнения двух сторон разошлись так далеко, что согласия по мерам усиления обороны Петрограда достигнуто не было.

Обеспокоенность агрессивными действиями немцев на Балтике и ответной пассивностью Советов была особенно сильна среди личного состава Балтийского флота. Эта тревога прозвучала на заседании III съезда делегатов Балтийского флота, созванного в Кронштадте 29 апреля. Хотя председатель съезда Илья Фруктов и преобладающая часть делегатов были большевиками, в ответ на телеграфное приветствие Троцкого они обратились к нему с требованием лично разъяснить внешнюю политику правительства, в частности, по вопросу о будущем Балтийского флота39. В то же время, во второй день работы съезда они горячо приняли доклад Щастного о его участии в заседании Высшего военного совета в Москве, о последних событиях на Балтике, о "Ледовом походе" и положении на флоте вообще. После того, как Щастный заявил, что наступил момент, когда центральное правительство должно подняться и начать борьбу, Фруктов от имени съезда выразил Щастному благодарность за его речь и героическую роль в спасении флота40.

Воинственным духом, царившим на съезде, были охвачены все кронштадтские моряки. 13 мая Кронштадтский совет принял резолюцию, дающую поручение военной секции по согласованию со штабом обороны Петрограда принять все возможные меры для защиты фортов41. До этого командиры и личный состав сильной минной флотилии42, стоявшей на якорях по Неве, бросили еще более дерзкий вызов петроградским властям. 11 мая, проинформированные своим комиссаром Ефимом Дужиком о "напоминании" Троцкого от 3 марта о необходимости держать флот в готовности к уничтожению, они приняли адресованную съезду резолюцию с призывом распустить Петроградскую коммуну и установить диктатуру Балтийского флота, которой можно было бы доверить оборону Петроградского региона и управление им43.

Хотя резолюция была совершенно непрактичной, в ней выразилось главное настроение минной дивизии - любым способом покончить с нежеланием большевистского правительства противодействовать немцам. На следующий день командиры минеров - Феодосий Засимук и Георгий Лисаневич на заседании судовых комитетов вступили в резкий спор о внешней и военной политике правительства с народным комиссаром просвещения Анатолием Луначарским и заместителем Троцкого в Комиссариате по морским делам Федором Раскольниковым. Совещание не предприняло никаких практических действий44, но инициатива минной дивизии дала неожиданный эффект по усилению большевистского контроля на съезде.

13 мая делегаты съезда осудили минеров, заклеймив их действия как"преступную агитацию", и постановили уволить Засимука и Лисаневича из военно-морского флота45.

14 мая Щастный выразил растущее беспокойство за будущее Балтийского флота руководящему совету съезда. Его замечания на совете были наметками для доклада на съезде, который, однако, так никогда и не был произнесен. Заметки Щастного на совете не были зафиксированы, но по наброскам, которые он делал для своего предполагаемого обращения к съезду, мы можем судить о тональности и содержании того, что он хотел сказать. Более того, другие документы дела Щастного, включая его собственные показания, позволяют узнать, что он говорил на совете46.

Поразителен контраст между разочарованием и пессимистическими мыслями Щастного в этом случае и его воодушевляющим призывом к объединению на съезде 30 апреля, после триумфального "Ледового похода". Щастный начинает с замечаний, касающихся международного положения России. Он предваряет их комментарием, говоря, что это положение "настолько безотрадно, что я прошу спокойствия и сдержанности". Среди проблем, затронутых им, были следующие: разложение российских военных сил; негативное влияние Германии на финскую политику в отношении России; нежелание германского морского командования обсуждать вопрос о демаркационных линиях; общая мобилизация в Финляндии, захват ею российских судов и дальнейшие агрессивные намерения финских военных сил; потенциальная угроза, исходящая от интервенции союзников в Мурманске. Этот раздел наброска завершается так: "Мы впадаем в ничтожество, - никто с нами не считается. Единственный выход - создание реальной силы, вооруженной силы страны".

Затем Щастный разбирает внутреннее положение России и состояние флота. Он выражает тревогу по поводу сильного сокращения количества офицеров на флоте и отсутствия у правительства интереса к флоту. "Какое творчество за 6 месяцев в отношении флота проявило правительство и морское высшее управление?" - спрашивал он, добавляя, что телеграмма об уничтожении флота осталась единственным реально предпринятым Троцким шагом в отношении будущего Балтфлота. В заключение Щастный говорит о своем отчаянии и желании уйти в отставку. Он написал в своих заметках: "Нужно найти большевистского адмирала. Я хочу делать, что вы считаете нужным, но из этого ничего не выходит. Тут уже не совместная работа, а какое-то партийное творчество. Я не вижу и не понимаю, что хочет правительство и хотят политические официальные деятели".

По свидетельству присутствовавшего на съезде Раскольникова, Щастный признавал, что советское правительство было единственно возможным тогда русским правительством (Раскольников добавлял, однако, что Щастный явно сожалел, что дело обстоит именно так47).

Согласно же утверждениям Щастного, никто ни разу даже намеком не дал ему понять, что высказанные им замечания дают повод заподозрить его в контрреволюционности. Ведь в заключение Фрунтов предложил провести среди делегатов съезда специальную работу, чтобы облегчить бремя Щастного, и даже Флеровский произнес слова одобрения48.

В тот же день, 14 мая в Москве произошли события, имевшие большое значение для Балтийского флота и для обороны Петрограда. Игнорируя все возражения, Совнарком назначил Флеровского главным комиссаром49. Другим событием было то, что в конце долгожданной речи по международным делам Ленин объявил, что германское правительство не возражает против уничтожения русскими форта Ино50. Для Ленина и Троцкого это было очевидным облегчением.

Но это не добавляло петроградским руководителям и Щастному уверенности в безопасности Петрограда и Балтийского флота. Более того, высказывание Ленина усилило в обществе ощущение, что немцы контролируют советскую военную политику.

Было очень похоже, что немцы дали "зеленый свет" на уничтожение форта Ино. Поэтому, когда на другой день пришло сообщение о взрыве форта Ино, естественно было заподозрить, решительные шаги, закончившиеся разрушением форта в ночь на 14 мая, предпринимались задолго до того, как стало известно о немецком "одобрении". Это было сделано комендантом Кронштадта Константином Артамоновым на собственный риск, исходя из того, что форту Ино грозит опасность захвата его финнами или перехода неповрежденным в руки немцев. Будь Ино во враждебных руках, думал Артамонов, Кронштадт и наиболее ценные корабли Балтийского флота подвергнутся реальной опасности со стороны мощной артиллерии форта. Артамонов с волнением наблюдал с борта судна, находившегося в нескольких милях от Ино, как форт был взорван по переданному по телефонному кабелю сигналу в 11 час. 30 мин. вечера51. Действия Артамонова стали сюрпризом и для Щастного, и для Троцкого52.

Троцкий и Щастный

За три недели мая 1918 г. несколько факторов способствовали дальнейшему обострению недоброжелательного отношения Троцкого к Щастному. Речь шла о неспособности последнего установить демаркационные линии в Финском заливе; его неудаче с изгнанием Засимука и Лисаневича из военно-морского флота; длительном сопротивлении назначению Флеровского; срыве проводки минной флотилии в Ладожское озеро. Троцкий истолковал все это как упорное нежелание Щастного подготовить флот и морские сооружения к уничтожению. И, может быть, наиболее важным здесь было разглашение Щастным секретных приказов Троцкого относительно этих приготовлений.

Документы дела Щастного показывают, что он был совсем (или почти совсем) неповинен в том, в чем его подозревали. Так, вина за неудачу с установлением демаркационных линий лежит на германском командовании в Гельсингфорсе; Засимук и Лисаневич имели такую сильную поддержку на минных заградителях, а политическая обстановка в Петрограде была такой нестабильной, что даже власти не осмелились выступать против них; Морская коллегия медлила с приказом о назначении Флеровского (он не был издан до 1 июня); наконец, вывести минную флотилию из Петрограда мешала нехватка топлива, а не гнусный заговор Щастного.

Сомнения Троцкого в желании Щастного выполнить его приказ об уничтожении Балтфлота (если это окажется небходимым) шли от его разговора со Щастным в Москве 25 апреля.

Троцкого впоследствии преследовала мысль о том, будет ли точно выполнен этот приказ. В начале мая он направил Щастному свое "напоминание" (о котором уже говорилось). Василий Альтфатер, заместитель начальника Морского штаба, должен был проверить приготовления Щастного. 7 мая в телеграмме Троцкому Альтфатер доложил, что все необходимое для подготовки флота к уничтожению сделано. Он объяснил, каким именно способом Щастный предполагал уничтожить суда и морские сооружения, и подтвердил, что инструкции и материалы для этого были розданы еще тогда, когда флот находился в Гельсингфорсе53.

Тем не менее, все еще обеспокоенный тем, что Щастный может в последнюю минуту уклониться от этого, Троцкий в середине мая приказал Коллегии по морским делам принять собственные меры по уничтожению Балтийского флота. В этой связи он выпустил инструкцию, согласно которой морякам, назначенным для производства взрыва, должны быть выплачены деньги с банковских счетов, открытых для этой цели. Более того, 21 мая, опасаясь неминуемого, как ему казалось, германского наступления на Балтике, Троцкий телеграфировал начальнику Морского штаба капитану Евгению Беренсу следующий запрос: "Приняты ли все необходимые подготовительные меры для уничтожения судов в случае крайней необходимости? Внесены ли в банк известные денежные вклады на имя тех моряков, которым поручена работа уничтожения судов? Необходимо все это проверить самым точным образом. Троцкий".

Очевидно, не подозревавший, что эти мероприятия проводятся за спиной Щастного, Беренс передал ему вопросы Троцкого с требованием немедленно сообщить, что предпринято в отношении открытия специальных счетов54. Легко представить потрясение Щастного по получении этого послания. По соглашению с Блохиным он обсудил его с Совкомбалтом, Советом флагманов Балтийского флота и советом III съезда делегатов Балтийского флота. Все они, как и Щастный с Блохиным, были поражены идеей выплаты вознаграждения морякам за подрыв их собственных судов. В накаленной обстановке тех дней это послание было истолковано как подтверждение того, что Германия субсидирует уничтожение российского Балтийского флота. 24 мая совет III съезда делегатов Балтфлота, несмотря на преобладание в нем большевиков, принял обращение к Троцкому и Коллегии по морским делам, потребовав, в частности, недвусмысленного заявления, что флот будет взорван только после сражения или если станет ясно, что другого выхода нет. При этом моряки заявляли, что выплата денежной награды за взрыв судов недопустима, и задавали вопрос, который был у всех на устах: что, кроме опубликованных статей, есть в Брестском договоре относительно флота?55

В документе, подписанном Троцким и его заместителями, Коллегия по морским делам отвечала, что каждому честному революционному моряку совершенно ясно, что флот может быть взорван только в случае крайней необходимости. Это было объяснено Щастному, но он был уверен, что моряки так деморализованы, что неспособны выполнить свой долг. Обсудив этот вопрос, Совнарком пришел к заключению, что флот выполнит свой долг. Что касается выплаты денежного вознаграждения, то все, что правительство имело в виду, - это дать знать героическим бойцам, что если они погибнут, выполняя свои обязанности по предотвращению захвата своих судов врагом, их семьи будут обеспечены. В отношении же Брестского договора говорилось, что все слухи, будто он содержит тайные пункты в отношении флота, являются "бесчестными измышлениями белогвардейских агитаторов"56.

Ясно, что Троцкий был взбешен тем, что Щастный рапространил его послание к Беренсу и тем самым опозорил его в глазах многих флотских большевиков. Троцкому казалось, что Щастный теперь открыто действует против него, дискредитируя его среди"гордости и славы" революции - моряков Балтийского флота. Для Троцкого, на которого была возложена главная ответственность за использование верхушки военных специалистов и контроль за ними, это было последней каплей.

Послание Беренса стало также поворотным пунктом и для Щастного, особенно потому, что это совпало с решением III съезда делегатов Балтийского флота принять Флеровского в качестве главного комиссара и избранием нового состава Совкомбалта, в котором преобладали большевики.

Съезд предпринял эти шаги 23 мая. Тем же вечером Щастный телеграфировал Троцкому просьбу о своей отставке. Обосновывая свое решение тем, что чрезвычайно тяжелые условия руководства Балтийским флотом подорвали его здоровье и сделали невозможным добросовестное выполнение своих обязанностей, он просил двухмесячный отпуск до получения нового назначения. Два дня спустя Щастному сообщили, что его просьба об отставке отклоняется и его вызывают в Москву для обсуждения служебных дел57. Для Щастного начиналось труднейшее испытание в его жизни.

Допрос и арест

26 мая Щастный сел на отходящий в Москву ночной поезд. Расположившись в купе, он перелистал документы, положенные им в портфель при отъезде, чтобы использовать их в разговоре с Троцким. Среди них были заметки к так и не произнесенной речи на съезде делегатов Балтийского флота, его контрпредложения по вопросу об отношениях между командным составом и комиссарами; экземпляры"германских писем", которые якобы доказывали немецкое влияние на большевистскую политику, и наброски, озаглавленные "Бытовые затруднения" (по командованию флотом), где стояло: "25 мая - мотивы ухода". Их он набросал для себя накануне58.

В то время, как Щастный ехал на ночном поезде, в Комиссариате по морским делам Сакс и Флеровский (которые только что прибыли из Петрограда59) добавляли Троцкому свежий компромат на Щастного. Это подкрепило мнение Троцкого, что от Щастного нельзя ждать ничего хорошего и он должен быть отстранен от должности. Однако, если это было так, то почему он не принял отставку Щастного, как он за несколько дней до этого поступил в отношении Шварца? Для этого имелись, по крайней мере, две причины. Одна из них заключалась в том, что Троцкий теперь совершенно не доверял Щастному и был настроен к нему враждебно, а вторая - в том, что он хотел наглядно показать, как нужно поступать с изменнниками-спецами"60.

Еще одним фактором, который, похоже, повлиял на решение Троцкого расправиться со Щастным, было положение с российским Черноморским флотом. В последнюю неделю апреля при приближении немецких сил к Севастополю ядро российского Черноморского флота ушло в Новороссийск. В середине мая германское командование стало угрожать оккупацией Кубани, если Черноморский флот немедленно не возвратится в Севастополь. Ленин определенно намеревался скорее взорвать Черноморский флот, чем допустить его капитуляцию. Однако мнения флотских офицеров относительно того, как следует поступить, резко разделились, и не было уверенности, что они выполнят приказ уничтожить свои суда61. Это известие пришло именно в тот момент, когда решалась судьба Щастного. С точки зрения Троцкого, уже настроенного наказать Щастного по личным и "профессиональным" мотивам, большой общественный резонанс по поводу его предательства должен был послужить предупреждением командованию Черноморского флота, показав, чем оно рискует в случае неповиновения. В этом сценарии Щастный должен был стать "героем" первого крупного показательного суда в советской России.

По прибытии в Москву утром 27 мая Щастный был спешно доставлен в Комиссариат по военным делам и препровожден в приемную Троцкого. Кроме Троцкого в комнате находились Раскольников, Сакс, Иван Вахрамеев (все члены коллегии Комиссариата по морским делам) и Альтфатер(представлявший Морской генеральный штаб)62. Шепотом дав инструкции сидевшему рядом с ним стенографу, Троцкий начал изнуряющий двухчасовой допрос Щастного63.

Троцкий допрашивал Щастного по большинству упомянутых выше вопросов. Однако главным образом его интересовало то, что он сам истолковывал как усилия Щастного по подрыву советской власти и его, Троцкого, личного авторитета. Поэтому он по многу раз задавал Щастному вопросы по поводу распространения его приказа о выплате морякам денег за подрыв их кораблей и о "политической" речи Щастного 14 мая на совете делегатов III съезда Балтийского флота. Троцкий упорно бил в одну точку, часто повторяя эти вопросы, меняя их формулировку и пресекая все попытки Щастного что-либо возразить. В начале допроса Троцкий обращался к Щастному как к "командующему" Балтийским флотом. Однако в наиболее острые моменты разговора он стал называть его "бывшим командующим" флотом.

Во время допроса о речи 14 мая Щастный посмотрел в свои наброски обращения ко всему съезду (которое, как мы знаем, так и не было оглашено). Троцкий вырвал их из рук Щастного и стал читать вслух. После особенно грубых передержек Троцкого Щастный обращался к стенографу: "Запишите, что я не говорил этого!" Позже Троцкий должен был признать, что манера Щастного отвечать на вопросы вывела его из себя, что "он на каждую резкость отвечал резкостью и давал мне почувствовать, что я говорю с начальником всех морских сил, а не с простым матросом". Разозленный Троцкий распорядился, чтобы рядом со Щастным (для запугивания его) разместилась вооруженная охрана64. "Признаете ли вы советскую власть?" - прокричал Троцкий после того, как солдаты заняли указанные им места. "Раз я работаю при этой власти, - отвечал Щастный, - то я считаю этот вопрос излишним". После этих слов Троцкий ударил кулаком по столу и закричал на Щастного. Когда же тот попросил Троцкого разговаривать с ним в более приемлемых тонах, Троцкий объявил, что Щастный арестован "по подозрению в проведении контрреволюционной агитации, поддержке [такой] деятельности во флоте, неповиновении приказам советского правительства и намеренной дискредитации его в глазах моряков с целью его свержения"65. Когда два вооруженных конвоира уводили Щастного, Троцкий диктовал формальное постановление об аресте, содержавшее эти обвинения66.

Заключение и суд

28 мая, в то время, когда Щастный находился уже в одиночном заключении в печально известной Таганской тюрьме, Троцкий поучал президиум ВЦИК, как организовать следствие и суд, добавив, что письменные документы, уличающие Щастного, находятся в его руках.

Очевидно, к этому времени Троцкий уже нашел понимание у Якова Свердлова, председателя президиума, в том, что дело Щастного должно слушаться в новом Верховном революционном трибунале при Центральном исполнительном комитете, который в это время создавался для разбора особо важных государственных преступлений. В считанные часы президиум выполнил поручение Троцкого и назначил Виктора Кингисеппа для проведения следствия по делу Щастного. Бывший студент-правовед Петербургского университета и известный эстонский большевик Кингисепп теперь работал в Комиссариате по военным делам, возглавляемом Троцким67.

Назначение Кингисеппа не положило конец личному вмешательству Троцкого в дело Щастного. Кингисепп получил распоряжение Троцкого в течение 48 часов доложить ему, что он ознакомился с фактами по делу, что тот и выполнил. После ареста Щастного Троцкий отправил Флеровского в Петроград допросить Блохина и Дужика. Однако спустя день или два он переменил свое намерение, вызвал Блохина и Дужика в Москву и лично допрашивал их по делу Щастного. Хотя они подвергались серьезной опасности быть обвиненными в соучастии в заговоре, Блохин и Дужик в ответ на резко поставленные вопросы Троцкого и Раскольникова дали показания в пользу Щастного68. Показания Альтфатера, полученные Кингисеппом, как и показания Блохина и Дужика, также оправдывали Щастного69. В дело против Щастного включили сделанное Троцким пространное описание преступлений подследственного, недоброжелательные показания Раскольникова и доносы из Петрограда Флеровского и Сакса70.

В течение недели (с 3 до 10 июня) Щастному предъявили эти "улики" и показания. В своих четырех показаниях он тщательно разобрал и опроверг все направленные против него обвинения71. Но к этому времени связанный с Черноморским флотом кризис подходил к своей высшей стадии. Это помогает понять, почему Кингисеппа так торопили с завершением следствия к 9 июня и почему в тот же день президиум ЦИК решил, что Щастный подлежит суду Верховного революционного трибунала. Спустя всего 4 дня, основываясь только на своей личной беседе с Троцким, просмотре ограниченного количества имевшихся в Москве документов и упомянутых показаниях, Кингисепп объявил следствие завершенным. Заключив, что вина Щастного "доказана", он передал дело в коллегию Революционного трибунала при ВЦИК, который начал существовать именно в этот день!72

Между тем известие об аресте Щастного вызвало бурю протестов на Балтийском флоте.

Собравшись на чрезвычайное заседание в ночь на 27 мая, Совкомбалт и Совет флагманов флота приняли заявление протеста с выражением безоговорочной поддержки Щастному и требованием его освобождения из-под ареста73. Одновременно комитет, представлявший судовые команды, направил в Москву четверых своих членов добиваться освобождения Щастного74. Морякам в свидании с ним было отказано, и они смогли только послать ему черный хлеб и соль, которые Щастныи и получил. Существуют свидетельства, что прежде чем уехать, матросы выбранили сотрудников Троцкого по тюремному телефону "на языке, свойственном матросам"75.

В это время тюрьмы Петрограда и Москвы были забиты видными политическими заключенными, месяцами томившимися в камерах без предъявления формального обвинения.

Однако под давлением Троцкого дело Щастного было передано в суд с ошеломляющей быстротой. Выводы прокурорской(?) коллегии и официальное обвинительное заключение из 17 пунктов были предъявлены Щастному 15 июня76. Это было всего через два дня после сформирования коллегии и получения ею результатов следствия от Кингисеппа (при этом коллегия все равно отставала от графика)77. Щастный официально обвинялся в том, что он "сознательно добивался использовать внешнюю и [внутреннюю] политическую ситуацию Советской республики [и] военную силу [Балтийского] флота, чтобы свергнуть Петроградскую коммуну с целью долговременной вооруженной борьбы против Советской республики".

Между 28 мая и 10 июня Щастный находился в уникальном положении, формально будучи скорее заключенным лично Троцкого, нежели какой-либо государственной инстанции - Комиссариата юстиции, ЧК или местного совета. Бывший одно время большевиком Григорий Алексинский, находившийся в камере поблизости от Щастного, позже вспоминал, как он сквозь решетку своего окна видел Щастного одного во время прогулки по маленькому тюремному дворику. Его руки были засунуты в карманы горохового кителя и Алексинскому показалось, что Щастный был спокоен, держался прямо и решительно, как если бы он ходил по мостику своего корабля, идущего сквозь густой туман и опасные рифы в Балтийском море78.

10 июня после снятия последнего показания Щастныи был освобожден из одиночного заключения79. Ему были разрешены посещения, предоставлено право советоваться с адвокатом, читать материалы и участвовать в прогулках вместе с другими заключенными. По словам Алексинского, некоторые заключенные - белые офицеры - презирали Щастного за то, что он сотрудничал с большевиками. Алексинский также припомнил, что когда Щастного спросили об этом, тот четко, убедительно и без ложной скромности объяснил, что если бы он не принял свой пост, Балтийский флот, вероятнее всего, был бы захвачен немцами в Гельсингфорсе80.

"Передышка" для Щастного длилась недолго. 18 июня он был перемещен из Таганской тюрьмы в камеру, находившуюся в самом Кремле. Незадолго до этого или сразу после перевода в Кремль он встретился со своей женой Ниной. Все еще настроенный спокойно и оптимистично, Щастный вручил ей письмо к адмиралу Сергею Зарубаеву (его преемнику на посту командующего флотом), в котором запрашивал документы, необходимые для его защиты.

Жена немедленно выехала в Петроград81.

Суд над Щастным начался в полдень 20 июня в Кремле, в одном из главных залов здания Судебных установлений. С самого начала защита была затруднена - трибунал состоял исключительно из большевиков82. Адвокату Владимиру Жданову накануне было выделено только полчаса, чтобы познакомиться с уликами против Щастного, Нина Щастная еще не успела возвратиться из Петрограда, а свидетели со стороны защиты не были допущены на заседание. Из всех затребованных со стороны защиты и обвинения свидетелей (все они находились под контролем Троцкого) присутствовал только сам Троцкий, который и давал свидетельские показания.

Жданов, известный своей блестящей защитой революционеров-террористов до 1917 г., немедленно потребовал отложить заседание, пока не прибудут другие свидетели, и обратился с ходатайством, чтобы имеющиеся в деле показания были аннулированы, потому что представитель обвиняемого отсутствовал, когда Щастный их давал83. Но требование было отклонено. Прежде чем открыть заседание нового трибунала, его председатель Сергей Медведев84 выразил уверенность, что Щастный может быть осужден в течение одного дня.

После того, как Медведев быстро зачитал обвинительное заключение и Щастный энергично отверг все вывинутые против него обвинения, встал Троцкий.

Вслед за своими свидетельскими показаниями, представлявшими ничем не прерывавшееся, заранее подготовленное двухчасовое обвинение Щастного, Троцкий отвечал на вопросы Николая Крыленко, возглавлявшего прокурорскую коллегию, Жданова и самого Щастного85. В своих нападках на Щастного Троцкий обвинил его в дискредитации правительства и его лично, в явном неповиновении приказам, в манипуляции ими к его собственной выгоде, сознательном раздувании недовольства во флоте с очевидной целью самому захватить власть в России. По мнению Троцкого, материалы, обнаруженные в портфеле Щастного, включая фальшивые немецкие документы, полностью устанавливают вину подсудимого. Обобщая свои обвинения против Щастного, Троцкий заявил, что в наиболее тревожный в истории Балтийского флота момент тот стимулировал выступления против Советской власти, неоднократно и в различной форме настаивая на том, что флот предан по секретному соглашению с немцами и что советское правительство делает теперь все возможное, чтобы уничтожить его. "Не мое дело как свидетеля, - заключил Троцкий, - вставать на путь обвинения, но я должен сказать как революционер, что бывший наморсил Щастный вел большую игру, ставя на карту судьбы флота, - игра сорвалась, [когда] я арестовал его... Я первый высказался за сотрудничество со специалистами, но я знаю, что среди них есть патриоты в хорошем смысле этого слова, работающие не за страх, а за совесть, есть служаки, получающие жалованье, но есть и скрытые контрреволюционеры, которые, как Шастный, стремятся использовать свои посты для своих темных целей. И вот эти последние должны караться беспощадно"86.

Когда Троцкий закончил, Крыленко задал ему несколько несущественных вопросов, после чего в ходе проведенного Ждановым перекрестного допроса Троцкий дал ответы, которые скомпрометировали бы обвинение в ходе любого законного судебного заседания87. Во время обвинительной речи Троцкого Щастный наскоро делал свои пометки. Когда пришла очередь выступать ему, он последовательно опроверг все обвинения со ссылками на имеющиеся в деле документы, которые трибунал отказался принять во внимание. Он настаивал, что неправомерно судить о его действиях по заметкам, изъятым у него Троцким, потому что они отражают его мысли, зафиксированные для него самого, а не для публичного оглашения. Первый день суда над Щастным закончился разбором документов, найденных в его портфеле. Присутствовавшим на суде репортерам Медведев, явно обеспокоенный тем, что рассмотрение дела затягивается до следующего дня, недвусмысленно дал понять, что обвинителя, защитника, совещание членов трибунала и вынесение приговора Щастному уложатся в один следующий день, что бы там ни было.

Произнесенная в начале заседания на следующий день обвинительная речь Крыленко не содержала новых доказательств вины Щастного и положений, отличных от выдвинутых Троцким при аресте и рассмотренных уже в предыдущих слушаниях. Но если сделанный Крыленко бесцветный повтор был низшей точкой в заседании следующего дня, то темпераментная речь Жданова в защиту Щастного была его кульминацией. Жданов начал с протеста по поводу того, что разрешено присутствовать только одному свидетелю - Троцкому, в показаниях которого проявилась крайняя враждебность к обвиняемому. Он подчеркнул парадоксальность ситуации, заключающуюся в том, что Щастного судят за действия, за которые с революционной точки зрения его следовало бы хвалить (его тесное сотрудничество с выборными комиссарами и комитетами), и что на него возглагается вина за промахи, совершенные Комиссариатом по морским делам, во главе которого стоит Троцкий. Несмотря на старание ему помешать, Жданов убедительно опроверг каждое из обвинений Троцкого против Щастного. Ближе к завершению судебного заседания Щастный еще раз заявил о своей невиновности и просил суд разбирать его дело по существу. Около двух часов дня Медведев объявил судебное заседание законченным и вместе со своими коллегами удалился на совещание.

Приговор

Принимая во внимание спешку, с которой было проведено расследование, предъявлено обвинение и проведено судебное заседание, присутствовавшие были удивлены тем, что заседание трибунала продолжалось 5 часов. Учитывая также, что большевики громогласно провозгласили отмену юридически узаконенной смертной казни как одно из великих достижений Октябрьской революции, присутствующие исключали возможность вынесения Щастному смертного приговора88. Неизвестно, обсуждал ли трибунал серьезно доказательства вины Щастного. Однако до 7 час. вечера члены суда не появлялись в зале заседаний. После возвращения их в зал Щастный стоя выслушал, как Медведев объявил его виновным по всем пунктам обвинения и огласил приговор трибунала: расстрел с приведением приговора в исполнение в 24 часа. При этих словах Медведева сестра Щастного Екатерина закричала и на мгновение потеряла сознание. С большим самообладанием Щастный повернулся к ней и мягко попросил ее выйти в коридор89.

Крыленко явно почувствовал облегчение. Очевидно, он опасался, что трибунал под впечатлением сильной защиты Жданова может оправдать Щастного. Согласно газетным сообщениям на следующий день, присутствующие в зале долго оставались на своих местах, потрясенные услышанным и не веря этому. Даже члены трибунала, как и Жданов, на минуту или две как бы оцепенели. За 10 лет до этого, почти в тот же день и в том же зале Жданов защищал молодого революционера Галкина, которому также грозил смертный приговор.

Однако после убедительной речи Жданова Галкина приговорили к пожизненному заключению. И, может быть, самая большая ирония судьбы в деле Щастного заключалась в том, что Галкин был членом революционного трибунала, приговорившего теперь Щастного к смерти90.

Вернув себе самообладание и установив, что единственной надеждой спасти Щастного остается обращение в президиум ВЦИК, Жданов заторопился с составлением апелляции. Как раз в это время группа левых эсеров, находившаяся в зале суда во время вынесения приговора Щастному, бросилась организовывать чрезвычайное заседание президиума91, чтобы добиться отмены одностороннего восстановления большевиками юридически узаконенной смертной казни, против которой они выступали в принципе. Между тем на вопрос репортеров о возможности смягчения приговора Троцкий холодно ответил, что "дело Щастного в отношении исполнения приговора должно идти автоматическим порядком... [Я не] имею возможности интересоваться этим делом"92.

Подгоняемый временем Жданов все-таки составил исчерпывающее обращение в президиум ВЦИК еще до того, как там в 2 час. ночи началось заседание. Свою апелляцию он основывал на процедурных нарушениях и пристрастности судей, а также на обстоятельствах, сделавших невозможной юридическую защиту Щастного, в результате чего "такой приговор не есть обвинительный приговор, такой суд - это не суд"93. Однако, как следует из протокола заседания ВЦИК и сообщений газет, аргументы Жданова прошли незамеченными, заслоненные бурными дебатами по вопросу восстановления юридически узаконенной смертной казни между большевиками Яковом Свердловым и Варлаамом Аванесовым и левыми эсерами во главе с Владимиром Карелиным и Лазарем Голубовским. Возражая против использования "спецов" в принципе, левые эсеры даже отказались обсуждать суть апелляции Жданова. Около 4 час. утра приговор Щастному был утвержден голосами одних большевиков, тогда как левые эсеры остались в оппозиции94.

Во время жарких споров в президиуме Щастный готовился к смерти. Прежде всего он обратился к личному составу Балтийского флота с горьким упреком за то, что его покинули в трудный момент (это послание так и не было отправлено95). Затем он составил завещание, привел в порядок текст своего выступления в ходе судебного заседания и сделал на нем пометки (указав, что оно предназначается его сыну, "когда он вырастет"96), написал короткие прощальные письма жене и детям, матери и братьям, а также Жданову. Нине и детям он писал: "В этот час я благословляю вас и призываю мужественно нести бремя жизни. Тебе, дорогая жена, я поручаю тяжелую, но благородную миссию вывести детей в люди, как это понимает наш христианский долг. Я мучаюсь лишь о том, что обязанностей отца перед малютками мне не суждено выполнить... Пусть дети вырастают с уверенностью, что их отец ничем не запятнал себя и своего имени... Когда они вырастут, скажи им, что я иду умирать мужественно, как подобает христианину"97.

То, что Щастный ждал приближающуюся смерть достойно, беспокоясь главным образом за свою семью, подтверждает его последняя встреча с Ждановым, к которому он испытывал растущую привязанность. На пресс-конференции 22 июня Жданов рассказал, что во время их последней встречи предыдущей ночью Щастный держался исключительно спокойно. "Он сказал, что смерть его не страшит - он выполнил свою миссию спасения Балтийского флота. Единственное, о чем он сожалел, была судьба его жены и детей", - заявил Жданов репортерам98.

В своем завещании Щастный оставил 8000 руб. своей матери и скромные подарки двум братьям и сестре. Наибольшее значение имело его денежное содержание, которое он завещал жене99.

Впоследствии, когда ей в этом было отказано, она и дети остались без средств к существованию (в июле Жданов попытался помочь им, организовав сбор средств в пользу семьи Щастного через небольшевистскую печать100). Щастный завершил составление своего завещания в 3 час. ночи - за час до того, как президиум ВЦИК решил его судьбу.

Казнь

Решение президиума было немедленно сообщено Медведеву, и он в свою очередь отдал приказ начальнику охраны Кремля провести казнь Щастного. Публикации в прессе того времени отмечают, что по соображениям безопасности Щастный был расстрелян на рассвете в небольшом внутреннем дворе Александровского военного училища101 (в то время штаб-квартиры Комиссариата по военным делам Троцкого, сейчас составляющего часть комплекса зданий, где размещается Министерство обороны). Согласно наиболее распространенной (но весьма сомнительной) версии казни Щастного, его тело спешно было помещено в мешок и захоронено на территории училища в неглубокой яме, вырытой под снятым паркетом в одном из служебных помещений первого этажа102.

Казнь Щастного вызвала бурную реакцию.

Начальник штаба флота Беренс, а также Альтфатер, полагавшие, что их показания помогут оправдать Щастного, по слухам, были так уязвлены их отстранением от участия в заседаниях суда, что подумывали об отставке103. Казнь Щастного побудила лидера меньшевиков Юлия Мартова написать брошюру "Долой смертную казнь!"104, которая получила широкое распространение. Среди многих других крупных политических деятелей, подвергших жесткой критике то, как поступили со Щастным, был и большевик Павел Дыбенко, предшественник Троцкого на посту народного комиссара по морским делам105. Протесты были особенно сильны в судовых командах минной флотилии и среди левых эсеров106.

22 июня экипажи минных тральщиков, к которым присоединились отчаявшиеся рабочие одного из крупнейших петроградских предприятий - Обуховского завода, начали вооруженное восстание с призывом к немедленному созданию пользующегося доверием масс однородного социалистического правительства, которое решило бы вопрос о созыве Учредительного собрания. Хотя и подавленное, это выступление было симптомом глубокого кризиса советского правления в Петрограде в тот момент107.

Убитая горем Нина Щастная вернулась в Москву 22 июня, всего через несколько часов после казни мужа. Ее главным стремлением теперь было получить его тело, чтобы оно могло быть захоронено по христианскому обряду в фамильном склепе в Житомире. Вскоре после своего возвращения она направила в Совнарком официальную просьбу выдать ей останки мужа. 25 июня на заседании Совнаркома ее просьба была рассмотрена, и вопрос был решен положительно. Щастную даже официально известили об этом108. Однако, когда она направилась в Кремль за телом Щастного, ей сообщили, что положительное решение пересмотрено ВЦИК.

29 июня Щастная подала во ВЦИК прошение о пересмотре этого решения и удовлетворении ее единственного желания - похоронить мужа согласно христианскому обряду. При этом она брала на себя обязательство поместить останки в металлический гроб и захоронить его на московском военном кладбище в отдаленном районе без почестей, поставив на могиле небольшой простой деревянный обелиск вместо креста109. Но Щастная не получила ответа ни на это, ни на другие свои обращения.

Эпилог и заключение

Советские историки, писавшие об освещавшихся в этом очерке событиях, обязаны были изображать Щастного контрреволюционером, предавшим Балтийский флот. Поскольку высказывать положительное мнение о Троцком было также воспрещено, в число заслуг Коммунистической партии включалась как ее ведущая роль в "Ледовом походе", так и пресечение антисоветских планов Щастного. Вплоть до горбачевской эры шагов по пересмотру исторической роли Щастного и его реабилитации не предпринималось.

Первая попытка реабилитации Щастного была сделана его сыном Львом Щастным. В 1991 г., после принятия закона о реабилитации жертв политических репрессий, он обратился к военному прокурору Балтфлота с просьбой пересмотреть дело отца. Досье Щастного и материалы морских архивов показывают, что позже по вопросу его реабилитации обращались капитан I ранга Е. Шошков, группа выдающихся петербургских ученых, писателей, политических деятелей, военные моряки и даже заместитель министра юстиции. Как сообщил 30 июня 1995 г. старший заместитель прокурора, в результате тщательного изучения документов с Щастного были официально сняты все обвинения, на основании которых он был расстрелян в 1918 г. Он был полностью реабилитирован. Немного позже Шошков обратился к министру обороны Павлу Грачеву с просьбой отдать приказ об эксгумации останков Щастного с тем, чтобы он мог быть захоронен с воинскими почестями по христианскому обряду110.

Согласно свидетельствам сотрудников морского архива в Петербурге (РГА ВМФ), усилия по розыску останков Щастного начали предприниматься в 1997 г.

Еще до официальной реабилитации Щастного его дела и судьба привлекли внимание петербургских литераторов. Его называли одним из первых советских "диссидентов", и чаще всего постигшая его судьба трактовалась как результат того, что он помешал осуществлению бесчестного тайного сговора между советским и германским правительствами о передаче Балтийского флота Германии или его уничтожении111.

Что мы можем почерпнуть по этому поводу из самого дела Щастного? Прежде всего в нем нет данных, подтверждающих предположение, что Щастный был расстрелян потому, что он сделал невозможным соблюдение секретной статьи Брест-Литовского договора, обязывавшей советское правительство передать Балтийский флот Германии Документы дела Щастного более сообразуются с возможной договоренностью об уничтожении флота. Однако, если такое соглашение существовало, возникает вопрос, почему до сих пор не обнаружено ни одного факта, доказывающего это?

Основные документы дела Щастного позволяют прийти к более правдоподобному выводу о том, что Щастный пал жертвой глубокого расхождения, возникшего между ним и Троцким.

Действуя в соответствии с ленинским положением о том, что практически любая уступка приемлема, если она позволяет избежать возобновления войны с Германией, охваченный все возрастающей подозрительностью к Щастному, Троцкий не понимал, что для Щастного взрыв Балтийского флота и соответственно существенное ослабление обороны Петрограда могли бы быть приемлемы только после поражения в сражении, которое поставило бы Россию перед выбором - уничтожение флота или его сдача врагу. Он также не сумел понять недовольство Щастного тем, что его держали в неведении относительно политических договоренностей с Германией, знание которых Щастный считал необходимым для принятия стратегических решений. Отношение Троцкого к этим проблемам сделало его слепым к честным усилиям Щастного по подготовке флота к возможному уничтожению, усилило его гнев по поводу озабоченности Щастного внешней политикой и, в конечном счете, привело к расправе над Щастным.

В свою очередь, Щастный не смог понять различия между своим "шовинизмом" и "интернационализмом" Троцкого Подобно многим другим "спецам", он служил советскому правительству из-за своей личной преданности России, а в его случае - и Балтийскому флоту.

Вопреки голословным утверждениям Троцкого, в деле Щастного также нет никаких оснований для предположений о том, что он вынашивал тайные политические планы или сознательно хотел подорвать (не говоря уже о том, чтобы свергнуть) советскую власть. В то же время документы его дела показывают, что Щастный с успехом пытался использовать свой сильно возросший после руководства"Ледовым походом" авторитет, чтобы получить поддержку тем мерам по усилению флота, которые он считал нужными, и противостоять политике правительства, которая, по его представлению, угрожала ослабить его возможности руководства флотом (такими мерами, как централизованное назначение высших комиссаров или выплата морякам денег за взрыв судов). Однако"демократический" подход Щастного к флотским делам неизбежно был обречен, потому что его практическим, хотя и незапланированным результатом была дискредитация советского правительства и, в частности, Троцкого.

Кроме того, дело Щастного ярко высвечивает важные аспекты глубокого кризиса советской власти в петроградском регионе весной и в начале лета 1918 г. Одной из его составляющих была постоянная угроза дальнейшей немецкой агрессии на Балтике и оккупации Петрограда. Другой - широкое распространение быстро нарастающего разочарования среди тех слоев петроградского населения, которые прежде были горячими сторонниками большевиков, восстание моряков минной флотилии и выступление рабочих Обуховского завода показывают силу этого недовольства.

И наконец, дело Щастного приводит к выводу, что в отличие от военных и гражданских руководителей Петрограда, верхушка большевистского руководства в Москве считала, что Балтийским флотом и самим Петроградом можно пожертвовать для сохранения хрупкого мира с Германией. Это обстоятельство помогает объяснить двусмысленность поведения петроградских официальных лиц, преданных идее обороны бывшей столицы России, а также конфликт между ними и подобными Щастному"спецами" во время кризиса вокруг форта Ино.

Еще более важно, что разногласия между Москвой и Петроградом, наряду с установлением контроля над такими выборными органами, как Совкомбалт, и политизацией Верховного революционного трибунала, являются проявлениями ключевой характеристики строительства советского государства, начатого весной 1918 г., - уменьшающейся значимости демократических идеалов Октября и усиливающейся централизации политической власти в Москве.

Примечания

1. Рабинович Александр, профессор истории Индианского университета в Блумингтоне, Индиана, США. Перевод статьи осуществлен кандидатом исторических наук B.C. Антоновым и откорректирован кандидатом филологических наук Р. И. Розиной (РГГУ).

2. Архив Управления Федеральной службы безопасности России по Санкт-Петербургу и области (АУ ФСБ СПб), док №3614 (под ним значится дело Щастного).

3. Сокращенный вариант этой статьи см.: Russian Review, №58 (October 1999), Р. 615-634.

4. Российский государственный архив социально-политической истории(РГАСПИ), ф. 19, оп1, д89, л2.

5. Заря России, 1918, 22 июня, С. 3.

6. Анархия, 1918, 29 мая, С. 2.

7. Петраш В.В. Моряки Балтийского флота в борьбе за победу Октября, М., Л., 1962, С. 91.

8. Состоящий из большевиков, левых эсеров, анархистов и беспартийных, избранных в качестве политических комиссаров морскими соединениями и корабельными командами, Совкомбалт заменил Центральный комитет Балтийского флота (Центробалт) 3 марта 1918 г. в связи с организацией Красного флота. Вначале Совкомбалт возглавлялся выборным главным комиссаром и имел широкие, хотя и плохо определенные (если не безбрежные) полномочия Совет флагманов Балтийского флота состоял из флагманских командиров или их представителей, был консультативным органом, сформированным Щастным, и созывался по усмотрению командующего флотом.

9. Текст Временного положения находится в Государственном архиве Российской Федерации потому, что оно было принято Совнаркомом - ГА РФ, ф. 130, оп. 2, д. 132, л. 11-13. Инструкции Троцкого включены в «Документы по истории Черноморского флота (в марте-июле 1918 г.)» // Архив русской революции, Т. 14, 1924, С. 223-224.

10. Дело Щастного, л. 41.

11. Дело Щастного, л. 48, 128, 139. Несколькими днями позже в другом отношении к Троцкому Совкомбалт выразил свою недвусмысленную поддержку принципа выборности (а не назначения) комиссаров, а также сохранения существующих отношений в штабе флота (Российский государственный архив Военно-морского флота (РГА ВМФ), ф. р-96, оп. 1, л. 32-33).

12. Советско-германские отношения: от переговоров в Брест-Литовске до подписания Раппальского договора Министерство иностранных дел СССР, Министерство иностранных дел ГДР, В2 т., Т. 1, М., 1968-1971, С. 368.

13. В конце февраля контр-адмирал Адольф фон Троф, командующий Флотом открытого моря, упорно настаивал на том, что будущее российского Балтийского флота жизненно важно для германского флота, и требовал, чтобы российский флот был захвачен как военный трофей, См.: Ноlger H. Herwig, German Policy in the Eastern Baltic Sea in 1918: Expansion or Anti-Bolshevik Crusade? // Slavic Review, №32 (Spring 1973), P. 342.

14. Дело Щастного, л. 50, Балтийские моряки в борьбе за власть советов(ноябрь 1917 - декабрь 1918), Л., 1968, С. 51, 126, 131.

15. См. сообщения немецкой прессы, опубл. Новые ведомости, 1918, 18 марта, С. 5.

16. Балтийский флот в Октябрьской революции и Гражданской войне, Л., 1932, С. 81.

17. РГА ВМФ, ф. Р. 92, оп. 1, д. 135, л. 27-30, Стасевич П. Ледовый поход Балтийского флота// Октябрьский шквал, Л., 1927, С. 129-144, Муранов А.И., Звягинцев B.E. Досье на маршала из истории закрытых судебных процессов, М., 1996, С. 14-78.

18. Предложение Щастного перевести суда флота в Ладожское озеро было с энтузиазмом одобрено Троцким 22 апреля (Дело Щастного, л. 55).

19. РГА ВМФ, ф. Р. 52, оп. 5, д. 1, л. 44.

20. Центральный государственный архив г. Санкт-Петербург(ЦГА СПб.), ф. 144, оп. 1, д. 1, л. 1, 41.

21. Там же, л. 41, ф. 47, оп. 1,д. 42, л. 93, ф. 9618, оп. 1, д. 240, л. 99, ф. 1000, оп. 79, д. 12, л. 48-48 об.; Балтийские моряки. С. 143, Балтийский флот. С. 144.

22. Центральный государственный архив историко-политических документов г. Санкт Петербург(ЦГАИПД СПб.), ф. 4000, оп. 1, д. 814, л. 108-111. По этому вопросу см. мою статью: The Evolution of Local Soviets in Petrograd, November 1917 - June 1918: The Case of the First City District Soviet // Slavic Review, №46, (Winter 1987), P. 27-29.

23. Петроградская правда, 1918, 26 апреля, С. 1.

24. Дело Щастного, л. 33-35, 89, 283-286.

25. Балтийские моряки. С. 145.

26. Дело Шастного, л. 50, Балтийский флот. С. 80.

27. Так, 28 апреля, через два дня по возвращении из Москвы, Щастный по радио дал распоряжение контр-адмиралу Александру Зеленому, старшему начальнику русских военных сил, все еще находившихся в финских водах, немедленно связаться с германскими и финскими властями в Гельсингфорсе с целью переговоров о временных демаркационных линиях. Не получив подтверждения, что до Зеленого дошло его послание, он повторил его на следующий день и еще раз 1 мая. Василий Альтфатер, заместитель начальника Морского штаба, 7 мая доложил Троцкому об усилиях Щастного, особо отметив, что предложения о демаркационных линиях были представлены германскому командованию в Гельсингфорсе 5 мая без всякого результата. Одним или двумя днями позже Зеленый сообщил, что его предложения отправлены в германское адмиралтейство в Берлин. (Дело Щастного, л. 29,49, 53-54, 141, 157).

28. Дело Щастного, л. 110, 140.

29. См. также: дело Щастного, л. 50, 141.

30. Дело Щастного, л. 73, 89.

31. Debо R.K. Revolution and Survival. Toronto, 1979. P. 212-213; Балтийские моряки. С. 145-146.

32. Заря России. 1918. 21 июня. Пример обвинений со стороны Сакса и Флеровского см.: Дело Щастного, л. 53,66-68 об.

33. Дело Щастного, л. 20.

34. Известия ЦК КПСС. 1989. №4. С. 141-142; Ленин В.И. ПСС. Т. 36. С. 315,607, примеч. 122.

35. См., напр.: Новые ведомости (вечерний выпуск). 1918. 9 мая. Вся первая страница этого номера посвящена сообщениям о германских требованиях и о близкой оккупации Петрограда и Москвы.

36. Либо незадолго до поездки Щастного в Москву, или сразу по его возвращении пять из этих, на первый взгляд, компрометирующих его писем попали в его руки. Они находятся в деле Щастного (л. 36-40). Как он для себя решал вопрос об их подлинности, - неясно(Дело Щастного, л. 100). После тщательного анализа подобных "немецких писем" Джордж Ф. Кеннан пришел к выводу, что они поддельные (The Sisson Documents // Journal of Modern History. 1956. №2. P. 130-154).

37. Новые ведомости. 1918. 10 мая. С. 3.

38. Подробности сведений об этом совещании см.: Дело Щастного, л. 286-300.

39. РГА ВМФ, ф. р-96, оп. 1, д. 72, л. 6-8.

40. Там же, л. 9-12.

41. Знамя борьбы. 1918. 16 мая. С. 3.

42. В эту минную флотилию входило около 25 больших судов, из них 17 эсминцев. Между 14 и 26 мая флотилия, предназначенная для перемещения в Ладожское озеро, была проведена через невские мосты и размещена неподалеку от оппозиционно настроенного Охтенского завода в юго-восточном районе Петрограда. (Дело Щастного, л. 57-59; Балтийские моряки. С. 170).

43. Дело Щастного, л. 156 об.

44. Там же, л. 170.

45. Там же, л. 21.

46. Там же, л. 10-12, 106, 141 об. - 142.

47. Там же, л. 106, 143.

48. Там же, л. 142 об.

49. РГАСПИ, ф. 19, д. 115, л. 2.

50. Там же, л. 13; Ленин В.И. ПСС. Т. 36. С. 345; Debо R.K. Op. cit. P. 212.

51. РГА ВМФ, ф. р-52, оп. 1, д. 1а, л. 3-6. В рапорте по этому поводу Артамонов писал: "Из общего политического положения для меня было ясно, что в случае ультиматума германского правительства о передаче форта со всем вооружением такой ультиматум будет выполнен, а следовательно, мне пришлось бы взрывать форт вопреки приказанию свыше, так как передать его без взрыва я не считал возможным... Я полагал, что бесконечные уступки, делаемые германскому правительству, приучают его к мысли, что в России не осталось людей, способных причинить ему реальные неприятности, а потому считал своим долгом, как русского гражданина, использовать случай доказать противное".

52. Троцкий немедленно приказал провести официальное расследование произошедшего(РГАСПИ, ф. 325, оп. 1,д. 372, л. 1-2).

53. Дело Щастного, л. 51.

54. Там же, л. 26-27.

55. Там же, л. 30.

56. Там же, л. 31-31 об.

57. РГА ВМФ, ф. р-96, д. 3, л. 7; Дело Щастного, л. 69-70,71-72.

58. Все эти документы из портфеля Щастного имеются в его деле, л. 10-19, 36-41.

59. Анархия. 1918. 29 мая. С. 2. Согласно сообщениям других органов печати, представители ВЦИК также присутствовали на этом совещании. См., напр.: Новые ведомости. 1918. 29 мая. С. 4.

60. См. носящее принципиальный характер обращение Троцкого к I Всероссийскому съезду военных комиссаров от 17 июня 1918 г. // Троцкий Л. Сочинения. В 21 т. Т. 1. М., 1926. С. 264-269.

61. Ленин В. И. ПСС. Т. 50. С. 81; Документы по истории Черноморского флота(в марте-июне 1918 г.). С. 151-220; Гражданская война и военная интервенция в СССР: Энциклопедия. М., 1987. С. 660; Raskolnikov F.F. Tales of Sub-Lieutenant Ilyin. London, 1982. P. 43-46.

62. Анархия. 1918. 29 мая. С. 2.

63. Стенограмму этой встречи см.: Дело Щастного, л. 80-90. Поскольку Троцкий, по его собственному признанию, сам определял, что будет внесено в текст стенограммы, она отражает высказывания Троцкого гораздо полнее, чем то, что говорил Щастный. Дополнительная информация была получена из других документов дела Щастного и из газет: Великая Россия. 1918. 21 июня. С. 2; Заря России. 1918. 21 июня. С. 3.

64. Заря России. 1918. 22 июня. С. 3. На обороте последней страницы наброска Щастного Троцкий написал: "Настоящие записи взяты мною у бывшего начальника морских сил Щастного и являются теми заметками, на основе которых он делал доклад в совете съезда" (Дело Щастного, л. 13 об.).

65. Заря России. 1918. 21 июня. С. 3; Дело Щастного, л. 152, 153.

66. Там же.

67. Дело Щастного, л. 1-3, 238; Руднев Д., Цыбов С. Следователь Верховного трибунала. Таллин, 1971. С. 5.

68. Дело Щастного, л. 238, 99-108.

69. Там же, л. 123, 127-128, об. 129.

70. Там же, л. 116-111, 109, 148-152.

71. Там же, л. 111, 114-115, 138-142 об.

72. Там же, л. 143, 146; Декреты советской власти. В 13 т. М., 1957-1989. Т. 2. С. 339.

73. Новая жизнь (петроградский выпуск). 1918. 30 мая. С. 3.

74. Там же.

75. Алексинский Г. Капитан Щастный (Из недавних воспоминаний) // Новая русская жизнь (Гельсингфорс). 1921. 11 февраля. С. 3.

76. Дело Щастного, л. 153-156 об. Извлечение было опубликовано в "Известиях" на следующий день, 16 июня 1918. С. 6. (У автора здесь явная опечатка- 16 июля. - Прим. переводчика).

77. Повестки государственного обвинения Саксу и Блохину, датированные 14 июня, показывают, что первоначально суд над Щастным намечался на 17 июня (Дело Щастного, л. 167).

78. Алексинский Г. Указ. соч. С. 3.

79. Дело Щастного, л. 239.

80. Алексинский Г. Указ. соч. С. 3.

81. Новости дня. 1918. 25 июля. С. 2.

82. Левые эсеры, входившие в состав трибунала, заранее не были информированы о повестке дня и отказались присутствовать на заседании.

83. Эти сведения о суде основываются на неполной стенограмме, находящейся в деле Щастного (л. 171—179 об), и на сведениях из репортажей, напечатанных в газетах: Заря России. 1918. 21 июня. С. 3; 22 июня. С. 3; Великая Россия. 1918. 21 июня. С. 2; Новая жизнь (Москва). 1918. 21 июня. С. 4, 22 июня. С. 2; Известия (Москва). 1918. 21 июня. С. 5, 23 июня. С. 6; Правда (Москва). 1918. 21 июня. С. 3, 22 июня. С. 2.

84. Член большевистского крыла РСДРП почти с самого начала его существования и рабочий-металлист по профессии, Медведев в 1918 г. был членом ВЦИК и Высшего совета народного хозяйства. Он не имел юридического образования. После Гражданской войны как председатель Всероссийского союза рабочих-металлистов он присоединился к Александру Шляпникову и стал одним из руководителей "рабочей оппозиции".

85. Подготовленный Троцким текст см.: Троцкий Л. Сочинения. Т. 17. С. 1, 322-329.

86. Правда. 1918. 21 июня. С. 3.

87. Например, когда Жданов спросил Троцкого, осведомлен ли он, что минная флотилия прибыла из Гельсингфорса уже подготовленной к проведению взрывных работ, Троцкий был вынужден признать, что нет. В своих показаниях Троцкий также утверждал, что Щастному с самого начала были перечислены деньги для выплаты морякам за уничтожение их судов, и что Щастный распространял информацию об этом так широко, как только мог, явно с целью подрывных действий против правительства. Но впоследствии под натиском Жданова Троцкий неохотно вынужден был признать, что он не знал, был ли Щастный информирован хотя бы о самом замысле.

88. В действительности Комиссариатом юстиции как раз готовилось постановление, восстанавливающее юридически узаконенную смертную казнь за тяжкие преступления против государства (Муранов А.И., Звягинцев В.Е. Указ. соч. С. 13). Однако этот факт не был широко известен. Даже руководство левых эсеров в президиуме ВЦИК не было осведомлено о нем.

89. Дело Щастного, л. 180-181; Новые ведомости. 1918. 22 июня. С. 2.

90. Знамя борьбы. 1918. 26 июня. С. 3.

91. Президиум под председательством Свердлова состоял из 9 большевиков и 6 левых эсеров.

92. Знамя борьбы. 1918. 26 июня. С. 3.

93. ГА РФ, ф. 1235, оп. 34, д. 36, л. 225-227.

94. Там же, л. 224; см. также, напр.: Новости дня. 1918. 22 июня. С. 2.

95. Этого послания Щастного, содержавшего обвинения в адрес Балтфлота, не было среди документов, оставленных Жданову. Его обнаружили среди материалов, изъятых у Сергея Медведева во время его ареста в 1937 г. См.: Центральный архив федеральной службы безопасности(ЦА ФСБ), д. р-33718, т. 42, л. 041.

96. РГА ВМФ, р-2244, oп. 1, д. 10, л. 1-18.

97. Наш век. 1918. 5 июля. С. 4. Здесь же опубликован полный текст писем Щастного к матери и Жданову. Последнее письмо Щастного к братьям см.: Знамя труда. 1918. 5 июля. С. 3.

98. Знамя борьбы. 1918. 22 июля. С. 3.

99. Черкашин Н. Браслет адмирала Щастного // Московский журнал. №8. 1994. С. 48. В отдельной записке, написанной красным карандашом, Щастный просил свою рубашку передать сыну (ГА ВМФ, ф. р-2244, оп. 1,д. 11, л. 1).

100. Новые ведомости. 1918. 3 июля. С. 3.

101. Там же. 25 июня 1918. С. 2-3; Вечерние огни. 1918. 25 июня. С. 2.

102. В постсоветских статьях по делу Щастного эта версия, по сути основывающаяся на сведениях, полученных от якобы командовавшего расстрелом лица (о котором известно только, что его фамилия Андреевский), не документирована. См., напр.: Камов Б. Щастный против Ленина // Совершенно секретно. № 6. 1993. С. 7; Муранов А.И., Звягинцев В.Е. Указ. соч. С. 60-61. Источником этого исключительно подробного описания является в высшей степени сомнительная статья, написанная по материалам, полученным из третьих рук, бывшим морским офицером А. Лукиным для парижской эмигрантской газеты "Последние новости". По сообщению Лукина, его сведения основаны на беседе с другим бывшим морским офицером, который и слышал это от Андреевского вскоре после происшедшего события, когда тот сильно напился (Лукин А. Тайна могилы Щастного // Последние новости. 1930. 2 августа. С. 4—5).

103. Новые ведомости. 1918. 26 июня. С. 3.

104. См.: Мартов Ю.О. Долой смертную казнь! М., 1918.

105. См.: Махimоff G.R. The Guillotine at Work. Chicago, 1940. Автор цитирует письмо протеста, помещенное в газ.: Анархия. 1918. 30 июля. С. 105.

106. Как только приговор Щастному был утвержден, левые эсеры отозвали своих представителей из Верховного революционного трибунала (РГА ВМФ, р-2244, оп. 1, д. 8, л. 5). В конце июня на III Всероссийском съезде партии левых эсеров была одобрена решительная резолюция протеста против "восстановления юридически узаконенной смертной казни" (РГАСПИ, ф. 564, оп. 1, л. 17). Более того, отмена юридически узаконенной смертной казни стала ключевым лозунгом левых эсеров в кампании по выборам делегатов на IV Всероссийский съезд Советов.

107. Рабинович А. Большевики и самоубийство левых эсеров // 1917 год в судьбах России и мира. Октябрьская революция: от новых источников к новому осмыслению. М., 1998. С. 193, 202.

108. РГАСПИ, ф. 19, оп. 1, д. 146, л. 8; Новые ведомости. 1918. 3 июля. С. 3.

109. Дело Щастного, л. 188.

110. РГА ВМФ, ф. 2244, оп. 1, д. 14, л. 1. Заключение Горского, утвержденное генеральным прокурором, является последним документом в деле Щастного (АУ ФСБ СП, №361\4, л. 363-368). См. также: Героя реабилитировали через 77 лет после расстрела// Страж Балтики. 1995. 5 сентября.

111. См., напр.: Муранов А.И., Звягинцев В.Е. Указ. соч. С. 8, 38-50.




Отзыв пользователя


Нет комментариев для отображения



Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.