Followers 0

Сацкий А. Г. Фёдор Фёдорович Ушаков

(0 reviews)

20 Sep 2018

Сацкий А. Г. Фёдор Фёдорович Ушаков // Вопросы истории. — 2002 — № 3. — С. 51—78.

Ни один из российских адмиралов не удостоился столь широкой известности и внимания историков, как Федор Федорович Ушаков. Его жизнь и боевая служба оказались теснейшим образом связаны с важнейшими политическими событиями в жизни России конца XVIII века: русско-турецкими войнами, созданием Черноморского Флота, освобождением захваченных наполеоновской Францией Ионических островов. Флотоводец, не проигравший ни одного сражения, умелый организатор флотской службы, новатор тактики морских битв, Ушаков, оказавшись в период Ионической кампании в центре сложнейшего переплетения европейской политики, поднялся до уровня государственного политического деятеля, показав себя истинным патриотом России. Жизненный путь Ушакова (1744-1817) интересен уже тем, что в эпоху всеобщего протекционизма он достиг вершины своих успехов только упорным трудом, личным мужеством, флотоводческим талантом, беззаветным служением Родине.

Ушаков не оставил после себя ни мемуаров, ни дневников, ни записок. Не имел он и родовитых приятелей, в чьих семейных архивах могли бы сохраниться его письма или другие документы личного характера. Однако адмирал оставил обширную служебную переписку: рапорты вышестоящему начальству, приказы по эскадре, распоряжения подчиненным и т. п. И нам остается судить о жизни и личности этого знаменитого флотоводца и человека преимущественно по сухим казенным бумагам.

В один из последних дней мая 1766 г. к борту пинка "Наргин", стоявшего на кронштадтском рейде в ожидании попутного ветра, подошла шлюпка, доставившая нескольких воспитанников Морского кадетского корпуса. Одним из них был 22-летний Федор Ушаков. В списке из 58 выпускников корпуса 1766 г., произведенных в мичманы указом Адмиралтейств-коллегий, его фамилия стояла четвертой. Место в списке зависело от успехов в учебе и определяло очередность при производстве в следующий чин и назначении на должность¹.

Путь пинка, на который свежеиспеченные мичманы были определены вахтенными офицерами, лежал в Архангельск, куда следовало доставить различные материалы и припасы для строящихся там кораблей. В полдень 29 мая "Наргин" снялся с якоря. Погода не благоприятствовала плаванию: только 12 августа судно вошло в Северную Двину. Приближающаяся осень с тяжелыми штормами не позволяла надеяться на успешное обратное плавание, и "Наргин" остался в Архангельске. Судно разоружили, а команда сошла на берег и поселилась на частных квартирах в Соломбале. После весеннего ледохода началась подготовка к обратному плаванию. Пинк загрузили алебастром, смолой, негодным железом и старой парусиной. На борт приняли пятимесячный запас провианта; убрали в трюм якоря, канаты, закрыли и законопатили пушечные порты, забили люки. Наконец, 19 июня "Наргин" поставил паруса и лег курсом на горло Белого моря. Рейс проходил при слабых, но попутных ветрах. На несколько дней пинк задержался у Копенгагена: возили с берега шлюпками питьевую воду в бочках. У борта кружили лодки с торговцами: кто имел деньги, покупали сахар, бамбуковые трости, хлопчатые платки и чулки - все это в Петербурге стоило втрое дороже.

Пока "Наргин" находился в плавании, Адмиралтейская коллегия перевела Ушакова в числе десяти мичманов выпуска 1766 г. из корабельного в гребной флот, где ощущался некомплект офицеров. Эта мера носила формальный характер и не означала, что переведенные офицеры в дальнейшем будут служить только на судах галерного флота. Действительно, кампанию 1768 г. Ушаков провел на линейном корабле "Три иерарха", которым командовал С. К. Грейг. Служба, хотя и короткая, в качестве помощника вахтенного офицера на одном из лучших кораблей флота под началом такого опытного и знающего моряка, как Грейг, явилась хорошей школой для молодого офицера.

И все же перевод в галерный флот сыграл важную роль в жизни Ушакова. Осенью 1768 г. началась давно назревавшая война с Турцией. Для содействия сухопутным войскам в проведении операций в прибрежной зоне Азовского моря правительство решило создать флотилию парусно-гребных судов. Их постройку предполагалось произвести на старых донских верфях. Поскольку типы судов, задачи и район их действия соответствовали специфике гребного флота, то и для укомплектования Донской флотилии коллегия решила использовать в первую очередь личный состав галерного флота. Получил приказ явиться в формируемую для отправки на Дон команду и Ушаков. В середине января 1769 г., получив в подчинение, как и другие младшие офицеры, группу нижних чинов, он на ямских подводах отправился через Москву в Воронеж².

Прибывающие на Дон команды тут же приступали к исправлению и достройке пяти прамов - плавучих батарей, стоявших на берегу в Павловске еще с русско-турецкой войны 1735-1739 годов. Работы велись день и ночь, чтобы успеть спустить их на воду и сплавить с весенним половодьем к Азову. Первый из прамов пошел вниз по реке 8 мая, второй - на следующий день, 15 мая - третий. Следующие два, на одном из которых находился Ушаков, отправились в путь 17 мая. Двухдневная задержка оказалась для них роковой: уровень воды стремительно падал, и к 5 июля оба прама окончательно застряли среди мелей, не пройдя и 90 верст от Павловска. К концу лета 1769 г. выяснилось, что трех прамов, сумевших дойти до Азова, достаточно для защиты устья Дона. Командующей флотилией контр-адмирал А. Н. Сенявин приказал отвести, при первой возможности, застрявшие прамы в Новопавловск и там их оставить.

Тем временем в Петербурге и Кронштадте шла энергичная подготовка к походу первой из отправляемых в Средиземное море балтийских эскадр. Екатерина II подписала указ с распоряжением "сделать скорее произвождение, дабы перемещая офицеров не было бы остановки адмиралу Спиридову". Коллегия, "разсмотрев ведомости и послужные списки с аттестатами" срочно провела производство группы офицеров в следующие чины. В этих ведомостях значился и мичман Ушаков, один из немногих выпускников корпуса 1766 г., произведенный 30 июля в лейтенанты³.

Зимовавшие на Дону прамы "Троил" и "Гектор", - последним командовал Ушаков, - в середине июня 1769 г. добрались до Новопавловска. Сдав судно в порту, Ушаков с большей частью команды прибыл осенью в Таганрог. Прошла еще одна зима. С приближением весны приступили к комплектованию команд для первых двух строящихся в Новохоперске 32-пушечных фрегатов. По мере готовности, партии служителей с офицерами отправлялись на верфь, чтобы успеть сплавить фрегаты с большой водой к устью Дона. С верфи, собственно, отправлялись недостроенные пустые корпуса, что делалось для уменьшения их осадки, в сопровождении каравана барж, лодок и других мелких грузовых судов, везших лес, железо и другие необходимые для достройки фрегатов в Таганроге материалы. Ушаков со своей партией добрался пешим ходом до Новохоперска в три недели. Матросов определили на фрегаты, а Ушакову поручили доставку из Новопавловска на транспортных судах фрегатских канатов и такелажа. Из-за низкого уровня воды растянувшийся по реке караван не успел в летнюю навигацию 1771 г. дойти до Ростова и застрял на зимовку. Льды повредили обшивку некоторых судов, и они начали тонуть. Ушаков отправил их грузы на наемных подводах. Оценивая усилия, предпринятые для своевременной доставки грузов, вице-президент Адмиралтейств-коллегий И. Г. Чернышев писал в марте 1772 г. капитану над Таганрогским портом: "За всем тем коллегия за доброе ваше распоряжение в доставлении тех припасов, как и лейтенанту Ушакову за усердие и исправность, изъясняет свое удовольствие и представляет иметь себе в памяти"⁴.

В кампанию 1772 г. Ушаков получил в командование свое первое, хотя и небольшое, но настоящее военное судно - палубный бот "Курьер". В сентябре он отправился из Таганрога к крейсирующему у южных берегов Крыма отряду судов Азовской флотилии. По возвращении отряда в середине октября в Керчь, бот был поставлен на стражу у входа в Керченский пролив. Почти всю следующую кампанию 1773 г. Ушаков продолжал командовать "Курьером". В течение лета бот плавал в Таганрог, Феодосию, крейсировал у южного берега Крымского полуострова. В конце сентября бот пришел к Балаклаву, где находилась часть Азовской флотилии, в том числе и три корабля "новоизобретенного" типа. Два из них имели такие течи, что стояли, опершись килями на отмель, третий - "Модон" - находился в лучшем состоянии, хотя также требовал серьезного ремонта. Чтобы экипажи этих судов "не оставались в праздности" Сенявин решил отправить их в Таганрог, исправив для этого "Модон". Зная усердие и исполнительность Ушакова, Сенявин назначил его командиром "Модона"⁵. Дважды корабль пытался выйти в море, но оба раза Ушаков вынужден был возвращаться в гавань: первый раз - из-за крепких встречных ветров, второй - по причине сильной течи корпуса. В результате, "Модон" остался на зимовку в Балаклаве.

1774 год принес обострение военной обстановки в Крыму. Высадившийся турецкий десант при поддержке местных татар, вероятно, захватил бы Балаклаву, если бы не решающие успехи русских войск на Дунае, приведшие к заключению 10 июля мира с Оттоманской Портой. Война была закончена. Многие офицеры и служители флотилии оказались не у дел. Ушаков не был включен в список "Азовской флотилии штаб- и обер-офицеров" на 1775 г. и подлежал к отправке в Петербург. Служба на Балтике в "регулярном" флоте на крупных кораблях являлась более престижной и давала больше шансов на продвижение по служебной лестнице. Так что перевод Ушакова можно расценить как своеобразное поощрение за его более чем шестилетнюю добросовестную и инициативную службу. Подобным образом можно было бы расценить и факт производства Ф.Ушакова в августе 1775 г. в капитан-лейтенанты. Но, скорее всего, это следует считать нормой, поскольку он отслужил в лейтенантском чине более пяти лет.

Кючук-Кайнарджийский мирный договор принес России право иметь военный флот на Черном море⁶. Однако в начале 1776 г. в правительственных кругах еще только обсуждался вопрос о выборе места для создания верфи под постройку кораблей для будущего черноморского флота. Поэтому было решено попытаться провести в Черное море несколько балтийских фрегатов под видом купеческих судов. На трех фрегатах оставили только по восемь пушек, остальные опустили в трюм и зарыли в песок.

Орудийные порты забили и закрасили, численность экипажей сократили вдвое, приведя их в норму, принятую для торговых судов. Уменьшенный соответственно запас продовольствия, воды, дров, амуниции позволил принять на борт товары традиционного российского экспорта - кожи, железо, воск, парусные полотна и лен. Флагманом отряда назначили командира эскортного фрегата "Северный Орел" Т. Г. Козлянинова. Команды подбирались с особым тщанием: третью часть экипажей составляли матросы, служившие в прошедшую войну на российских эскадрах в Средиземном море. Офицеры отбирались из добровольцев, также служивших в последнюю войну в Архипелаге и знавших иностранные языки. В Ливорно к отряду Козлянинова должны были присоединиться еще два небольших фрегата- "Св. Павел" и "Констанция", оставшиеся там после ухода российского флота из Средиземного моря. Эти суда имели малочисленные экипажи, состоявшие преимущественно из греков-волонтеров российской службы. Присутствие греков, в основном подданных Порты, могло вызвать нежелательные осложнения при переговорах с Турцией о пропуске фрегатов в Черное море. Поэтому решено было укомплектовать экипажи ливорнских фрегатов русскими матросами и офицерами. 3 июня, когда суда уже стояли на кронштадском рейде, коллегия постановила: "По некоторым обстоятельствам на отправляющихся в дальний вояж 4 фрегатах командировать еще капитан-лейтенанта Федора Ушакова"⁷, который должен был принять в командование один из ливорнских фрегатов.

Плавание отряда фрегатов с пятидневной остановкой в Копенгагене и двухнедельной стоянкой у острова Минорка получилось довольно длительным- только 10 сентября 1776 г. суда пришли в Ливорно. Здесь Ушаков получил ордер Козлянинова о назначении его командиром "Св. Павла". Вскоре новый командир с экипажем перебрались на свой фрегат и сразу же приступили к работам по приданию ему облика транспортного судна. К середине ноября фрегат был загружен и готов к выходу в море. В трюме "Св. Павла", кроме тщательно спрятанных пушек, находилось 20 тыс. штук жженого кирпича, 40 бочек серы, свинец в слитках, бочонки с дробью.

Тяжелые зимние штормы задержали отряд в пути - лишь в середине января 1777 г. фрегаты достигли острова Тенедос у входа в Дарданеллы. Здесь Козлянинова дожидалась депеша от российского посланника в Порте А. С. Стахиева с уведомлением о согласии турецких властей "купецкие фрегаты в Константинополь пропустить". Дальше коммерческие фрегаты пошли сами: "Северный Орел", будучи под военным флагом, не имел права входить в проливы.

По приходу на константинопольский рейд на суда явились турецкие таможенные чиновники. Длинными железными прутами они пронзали песчаный балласт в поисках спрятанных там пушек. Но, "хотя действительно по звуку ударения железа о железо, могли оные ощупать, однако ж звук подаренного им золота заглушил сей звук железа и принудил написать, что ничего не нашли"⁸. Пребывание российских судов в столице еще недавно враждебной страны проходило, в общем, без осложнений, если не считать ходившие поначалу слухи о намерении турок захватить российские суда и побеги матросов. Не обошла эта неприятность и "Св. Павла", с которого после постановки его к причалу пропали три человека. Из посольства сообщили, что матросы приняли магометанство и передали на судно свое обмундирование, возвращенное турками.

В конце марта "Св. Павел", закончив разгрузку, перешел на рейд. Началось долгое и неопределенное ожидание результатов переговоров Стахиева о пропуске пяти фрегатов в Черное море. Турки еще задолго до прихода российских судов были осведомлены об их истинной миссии. Более полугода провели фрегаты в Константинополе, но разрешения на проход через Босфор так и не получили. В конце сентября 1777 г. пришел рескрипт Екатерины II о возвращении эскадры на Балтику.

Фрегаты собрались у острова Тенедос, где готовились к обратному плаванию. Из трюмов поднимали пушки, устанавливали их на свои места.

Пустые орудийные палубы принимали привычный военному глазу вид. В конце декабря эскадра покинула Архипелаг, направляясь в Ливорно, где ее должны были ожидать дальнейшие инструкции. Однако там их не было, и Козлянинов решил ждать их до конца марта, занимаясь тем временем ремонтом своих судов.

Между тем, возникли непредвиденные обстоятельства, приведшие, в общем, к годичной задержке эскадры в средиземноморских водах. Во время визита вежливости к тосканскому герцогу Леопольду Козлянинов познакомился с марокканским посланником. Последнего сопровождала свита и около сотни освобожденных из итальянского плена марокканцев, которых следовало доставить на родину. Леопольд уговорил Козлянинова "подбросить" марокканцев по пути на Балтику в Танжер. Разместив нежданных пассажиров на двух уже отремонтированных фрегатах, командующий отправил их вперед, приказав капитанам после высадки гостей ожидать его в Гибралтаре. Не дождавшись в оговоренный срок Козлянинова, задержанного исправлением судов, фрегаты вернулись в Ливорно, разминувшись в пути с основным отрядом. Когда эскадра собралась, наконец, в Гибралтаре, кончилось лето. Из-за спешки в ремонте фрегаты снова стали течь, и военный совет капитанов постановил вернуться в Ливорно. Окончательно эскадра оставила этот гостеприимный порт только в середине марта 1779 г., чтобы 13 мая, спустя почти три года после ухода, вновь бросить якорь у бастионов Кронштадта⁹.

Офицеров, вернувшихся из длительного плавания, коллегия для смены рода их деятельности и отдыха от монотонности корабельной службы зачастую использовала при выполнении береговых поручений. В соответствии с этой практикой, в конце зимы 1780 г. Ушаков был направлен руководить проводкой в Петербург зазимовавшего в Твери каравана из 34 барок с корабельным лесом. Прибыв на место, Ушаков первым делом распорядился "для сохранения казенного интереса" опорожнить семь барок, догрузив остальные суда. Подрядчики, терявшие на каждой барке по 30 руб., протестовали против действий Ушакова и задерживали отход каравана. Времени же терять было нельзя ни дня: даже при самых благоприятных обстоятельствах барки, вышедшие из Вышнего Волочка ранней весной, прибывали в Петербург лишь в конце лета¹⁰. А ведь от Твери, где находился караван, до Волочка следовало пройти еще 177 верст на конной тяге. Для скорейшей отправки каравана Ушакову пришлось самому нанимать за казенный счет лоцманов, коноводов с лошадьми. Не зная, как выйти из конфликта с подрядчиками, требовавшими оплату в соответствии с контрактом за все 34 барки, Ушаков обратился в коллегию за инструкциями. Видимо, на этот раз служебное рвение Ушакова оказалось чрезмерным, поскольку коллегия определила: "Расчет произвести по договору за 34 барки, о чем Ушакову послать указ".

По прибытии в Петербург этой крупной партии леса коллегия назначила ревизию скопившейся на адмиралтейских складах древесины, организовав для этого комиссию. Среди прочих в ее состав включили однокашника Ушакова П. И. Шишкина. Срок работы комиссии назначался в полтора месяца, в связи с чем коллегия распорядилась: "А как капитан-лейтенант Шишкин находится на придворных яхтах, то на его место определить флота капитан-лейтенанта Федора Ушакова". 12 августа Ушаков принял от Шишкина стоявшие у набережной Зимнего дворца суда придворной флотилии. Императрица и двор находились в Царском Селе, и флотилия стояла без дела. С приближением осени надобность в яхтах и вовсе отпала. В сентябре Ушаков получил приказ перейти в распоряжение коллегии, которая предписала: "Яхты ввесть в галерную гавань и разоружить, и как командиров, так и протчих офицеров и нижних чинов служителей определить в прежние команды". Исполнительный и добросовестный офицер Ушаков и за этот короткий срок успел проявить себя с лучшей стороны, заслужив письменную "похвалу" генерал-адъютанта князя А. М. Голицына за то, что "отправлял положенную на него должность со всею исправностью и подчиненных держал в дисциплине".

По сдаче придворных судов, коллегия наметила отправить Ушакова, как это часто практиковалось, своим представителем на заготовку корабельного леса в одну из внутренних губерний. Узнав о намерении коллегии, Ушаков обратился непосредственно к графу И. Г. Чернышеву с просьбой об отмене его посылки и назначении на корабль. В ответном письме от 11 ноября 1780 г. вице-президент писал Ушакову: "Коллегия, найдя просьбу вашу справедливою, сделать так и определила"¹¹.

В феврале 1781 г. Адмиралтейств-коллегия получила высочайший указ о подготовке эскадры из пяти линейных кораблей и двух фрегатов "к охране торгового плавания"¹². Командир одного из назначенных в поход кораблей, 66-пушечного "Виктора", обратился в коллегию с просьбой освободить его по болезни от посылки в плавание. Командиром "Виктора" коллегия назначила Ушакова. Факт весьма любопытный, поскольку командирами линейных кораблей в зависимости от их величины назначались, как правило, капитаны 1-го и 2-го рангов. Хотя Ушаков в это время и стоял первым в списке капитан-лейтенантов флота, и, следовательно, в соответствии с действующей системой чинопроизводства, должен был быть первым из капитан-лейтенантов произведен в капитаны 2-го ранга, его назначение можно расценить как поощрение со стороны коллегии. 11 мая Ушаков официально принял корабль от его прежнего командира и окунулся с головой в круговерть дел по подготовке судна к походу.

Эскадра направлялась в Средиземное море. Флагманом являлся контрадмирал Я. Ф. Сухотин, знавший Ушакова еще по совместной службе в Азовской флотилии. 25 мая корабли снялись с якоря. Это плавание оказалось самым тягостным в жизни Ушакова. Теснота и скученность людей на корабле, отсутствие свежей зелени, которой суда не успели запастись из-за раннего ухода в море, почти сразу же дали себя знать "гнилой горячкой" и цингой. Первая смерть на "Викторе" последовала уже на подходе к Копенгагену. Затем едва ли не ежедневно корабельный священник читал заупокойную молитву над зашитым в старую парусину и с ядром в ногах очередным умершим. После Гибралтара умер судовой лекарь К. Миленберн: болезни усилились еще больше. Наконец, 15 августа, с больными на две трети экипажами, корабли стали на рейде Ливорно. За 12 недель плавания на "Викторе" скончалось 47 человек, что составило более трети потерь в людях по всей эскадре¹³. С разрешения и с помощью местных властей на берегу оборудовали временный лазарет, куда свезли с судов большую часть больных.

Несмотря на принятые меры, на начало сентября в лазарете еще находилось до 800 человек. "По сей причине, - сообщал Сухотин в Петербург, - и не имею надежд, чтоб мог от Ливорны отправиться"¹⁴. Ушакову предстояло провести в этом порту уже третью зиму. Прибывший из Петербурга курьер доставил указ коллегии об очередном производстве в чины. Как и можно было ожидать, первым в списке капитан-лейтенантов, произведенных в капитаны 2-го ранга, значилось имя Ушакова. Для него чин "флота капитана" значил очень много, так как, кроме качественного перехода из обер- в штаб-офицеры, обеспечивал существенную прибавку к жалованью с увеличением всех сопутствующих доплат, что для человека, живущего, практически, на казенном иждивении, являлось немаловажным.

В обратный путь эскадра вышла в середине апреля 1782 г., но из-за ветров и сильного волнения почти все корабли, в том числе и "Виктор", получили значительные повреждения. Плавание стало опасным и эскадра возвратилась в Ливорно. Вторично корабли вышли в море в начале мая. На этот раз переход прошел вполне благополучно. Наконец, после годичного отсутствия, моряки услышали гром пушечных выстрелов кронштадтских фортов, салютовавших эскадре Сухотина. Корабли ввели в гавань - им требовался серьезный ремонт; офицеры, имевшие жилье в Кронштадте, перебрались на берег, многие уехали в "домовые отпуска". Но для Ушакова кампания не завершилась.

Походы русских эскадр с длительными стоянками в южных портах выявили дотоле почти не известное отечественным мореплавателям зло - морского червя-древоточца. В иностранных флотах для защиты подводной части корпусов от разрушающего действия древоточца применяли обшивку из медных листов. Стоимость меди была высокой, и коллегия решила попытаться использовать для этой цели "белый металл", бывший, по ее мнению, "столь же способным, но дешевле". Для сравнения качества медной и "белометаллической" обшивок коллегия выделила два небольших однотипных фрегата - "Св. Марк" и "Проворный". Результатам испытаний придавалось большое значение, и коллегия с особым тщанием подбирала офицеров для назначения командирами опытовых судов. Ими стали Ушаков и капитан-лейтенант К. Обольянинов. Короткий рейс на "Проворном" оказался последним плаванием Ушакова как моряка-балтийца.

Включение Крымского ханства в состав Российской империи изменило геополитическую ситуацию в Черноморском регионе. Князь Г. А. Потемкин, осуществивший эту акцию, сознавая, что при первом же удобном случае Турция попытается вернуть Крым, наметил ряд организационных мер по усилению обороноспособности южных границ. Исключительно важная роль при этом отводилась флоту, которого Россия на Черном море, практически, не имела. По требованию Потемкина Екатерина II распорядилась командировать на юг морских служителей для комплектования экипажей семи линейных кораблей, заложенных в Херсонском адмиралтействе. Коллегия 13 июня 1783 г. получила предписание генерал-адмирала цесаревича Павла Петровича срочно отобрать требуемое число людей. Спустя две недели Екатерина писала Потемкину: "К вооружению морскому люди отправлены и отправляются, и надеюсь, что выбор людей также недурен - самому генерал-адмиралу поручен был"¹⁵. На Черное море было командировано 3880 нижних чинов и 132 офицера, в том числе два капитана 1-го и пять 2-го рангов, одним из которых являлся Ушаков. Опытный, с высоким чувством долга морской офицер, имевший за плечами несколько лет службы в Азовской флотилии, не привязанный к месту прежней службы личными интересами, не обремененный семьей, хозяйством и т. п., он был весьма подходящей кандидатурой для откомандирования на юг.

Находившийся в стадии организационного становления Черноморский флот открывал широкие возможности для быстрого служебного роста, в чем коллегия и обещала содействовать в качестве компенсации за тяготы жизни в далеком, необустроенном крае. Что касается Ушакова, то уже спустя полгода по прибытии в Херсон он по представлению коллегии производится указом от 1 января 1784 г. в капитаны 1-го ранга, пробыв в предыдущем чине всего два года. Важную роль в этом сыграл вице-президент коллегии граф Чернышев, даривший Ушакова дружеским расположением. Именно Ушакова граф личным письмом просил съездить в одно из его имений в Новороссии, чтобы выяснить гам положение дел.

В Херсоне Ушаков был назначен командиром одного из стоявших на стапелях 66-пушечных кораблей, находившегося в начальной стадии постройки. Прибывшая из Петербурга команда должна была участвовать в сооружении своего судна наравне с адмиралтейскими мастеровыми. Однако, вскоре работы пришлось прекратить из-за вспышки чумы, завезенной из Турции. По приказу командующего флотом вице-адмирала Ф. А. Клокачева морские команды вывели из города в степь, изолировав друг от друга. Ушаков предпринял все возможные меры для борьбы с болезнью в своей команде, а главное, жестко следил за их неукоснительным исполнением. В результате, в его экипаже число умерших оказалось наименьшим, а в начале ноября эпидемия прекратилась. Чума нанесла жестокий урон - потери умершими только по морскому ведомству составили 1598 человек. В октябре скончался и Клокачев.

Новым командующим Черноморским флотом стал вице-адмирал Сухотин, с которым судьба уже в третий раз свела Ушакова и который был весьма расположен к нему. По приезде Сухотина в Херсон Ушаков был назначен командиром линейного корабля N 1 - будущего "Св. Павла", имевшего наибольшую степень готовности из всех стоявших на стапелях 66-пушечных кораблей. В начале октября стапельные работы на "Св. Павле" практически завершились; спуск состоялся 12 числа "по полудни в 3 часа в присутствии всех знатных особ обоего пола и не малого числа зрителей".

При большой занятости в течение лета 1784 г. на "Св. Павле", Ушаков нашел время и для своих личных дел. В июле он подал по команде челобитную на высочайшее имя с просьбой о награждении его орденом св. Владимира за заслуги в борьбе с чумой. Его успешная самоотверженная деятельность в полной мере соответствовала статусу ордена и подтверждалась рядом официальных документов, вплоть до именного благодарственного указа Адмиралтейств-коллегий от 3 мая 1784 года. Челобитная с сопроводительным ходатайством Сухотина, написанным в самых хвалебных выражениях, была направлена Чернышеву, поскольку, как писал Сухотин, "всевысочайшее благоволение, а особливо для его господина Ушакова, состоят из единого вашего милостивый государь предстательства". Бумаги по каким-то причинам не успели попасть в капитул ордена до 22 сентября, когда в день учреждения ордена Екатерина подписывала указы о награждениях. Ушаков получил орден св. Владимира 4-ой степени только через год, в 1785 году. Это дало ему право подписывать бумаги словами "капитан флота и кавалер".

В зимние месяцы 1784-1785 гг. на вмерзшем в лед "Св. Павле" велись достроечные работы. В первые дни мая корабль провели, воспользовавшись высокой водой, через днепровское устьевое мелководье. Проводкой руководили капитан над Херсонским портом А. П. Муромцов и Ушаков. Почти два месяца корабль находился в Днепровском лимане у Глубокой Пристани: ставили мачты, тянули такелаж, вязали паруса. Затем "Св. Павел" перевели к Кинбурну, где производилась окончательная загрузка кораблей перед выходом в море и устанавливалась артиллерия. Наконец все работы были завершены, и Ушаков подписал адмиралтейский акт о приемке корабля. Переход в Севастополь Ушаков, в соответствии с приказом Сухотина, использовал "к обучению морской практике" команды, в значительной мере состоявшей из рекрутов - вчерашних крестьян. Сообщая Чернышеву о благополучном прибытии 28 августа нового корабля в Севастополь, Сухотин не преминул высказать лестную оценку деятельности его командира: "Могу вашей светлости об оном господине Ушакове свидетельствовать всегдашнюю его исправность, попечение, а при сем случае он особливо доказал оные"¹⁶.

Август 1785 г. стал знаменательным для Черноморского ведомства радикальными переменами в системе его управления и подчиненности. Высочайшим рескриптом Черноморский флот и вся его инфраструктура были изъяты из ведения Адмиралтейской коллегии и переданы под начальство Г. А. Потемкина. Руководящим органом становилось Черноморское адмиралтейское правление во главе со старшим членом правления и подчиняющееся непосредственно Потемкину. "Чистосердечно вашей светлости признаюсь, сие... отделение от адмиралтейств-коллегий здешнего места собственно для меня, да и для всех служащих во флоте весьма сожалительно", - с горечью писал Сухотин Чернышеву¹⁷. Ушакова с полным основанием можно отнести к категории лиц, для которых отделение от коллегии было "весьма сожалительно": он терял своего высокого покровителя Чернышева; возвращался на Балтику Сухотин, закончивший к середине ноября передачу дел старшему члену Черноморского правления капитану 1-го ранга П. С. Мордвинову. Теперь судьба и служебная карьера Ушакова зависели от его непосредственного начальника, командира флотской дивизии недоброжелательного М. И. Войновича, малознакомого Мордвинова, недосягаемого Потемкина.

Однако служба оставалась службой, и главной проблемой Ушакова по прибытии в Севастополь являлось обеспечение благополучной зимовки своему кораблю и команде на базе флота, которой еще фактически не существовало. В первую очередь для разгрузки корабля стали своими силами строить причал. "Он, Ушаков, сам за мастера, офицеры за урядников, унтер-офицеры всех званий и рядовые употреблялись в работе: кто с носилками, другие камень носят и землю, колья бьют, фашинником застилают, а он сам из своих рук бьет палкою, кричит ревучи, как бешенный", - писал в своих воспоминаниях матрос со "Св. Павла"¹⁸. С приходом холодов в пушечные порты вставили рамы со стеклами, в командирской каюте сложили камелек, и, прорубив палубу, вывели наружу трубу. В продолжение зимы матросы и канониры занимались ломкой камня-ракушечника, заготовляя его для строительства казармы, работали в местном адмиралтействе.

Весной, одновременно с сооружением служебных построек, Ушаков приступил к строительству собственного дома. Так поступали многие офицеры, поскольку свободного жилья в Севастополе не имелось. Дома строились из ракушечника, покрывались черепицей, лес покупали в Херсоне. Однако при всей дешевизне материалов и даровой рабочей силе - матросов и корабельных мастеровых, строительство требовало денег. Судя по тому, что Ушаков заложил большой дом, они у него имелись.

Если сведения, что за отцом будущего адмирала числилось 19 душ крестьян мужского пола, верны, то при наличии в семье еще трех братьев - Ивана, Степана, Гаврилы- материальная поддержка с этой стороны не могла быть существенной. Главным, а на первых порах и единственным, источником благосостояния Ушакова являлось жалованье и соответствующие ему доплаты. Многомесячные заграничные плавания, когда доплаты к жалованью были наибольшими, могли при разумной экономии позволить составить весомую сумму. Ушакову служба обеспечивала не только проживание, но и некоторый избыток средств, которые он использовал для покупки земли и крестьян. Служа на Балтике, он стремился делать эти приобретения в местах, близких к Петербургу или своему родовому имению. Достоверно известно, что во второй половине 1780-х годов Ушаков владел землею в родовом сельце Бурнаково Романовского уезда Ярославской губ., имел землю с крестьянами в деревне Анциферовой Вытегорского уезда Олонецкой губ. и участок земли в том же уезде, купленный им у помещицы А. И. Наумовой. Поместья были небольшими, и надзор за ними осуществлял наездами брат Ушакова Иван Федорович. Ощутимых доходов они не приносили, доставляя только хлопоты и беспокойства своему владельцу. Обосновавшись основательно и, видимо, надолго в Севастополе, Ушаков решил избавиться от вытегорских поместий, поручив брату продать их за "свободную цену". С этим эпизодом его жизни связано любопытное письмо, в какой-то мере характеризующее Ушакова как помещика. "Уведомился я, - обращается он к брату, - что находящийся в деревне Анциферовской крестьянин мой Никита со своим братом и по ныне ослушны моим приказаниям, оброку мне во все времена не плотят, и когда за ним к оным приезжают, из домов своих они убегают, и во всем делают великие бездельства, наглости и ослушание; к отвращению таковых их беззаконных беспокойств прошу вас съездить туда, взять оных ослушников под караул, и обоих отдать в рекруты".

Весной 1787 г. состоялось путешествие Екатерины II в Новороссию. Находясь в Херсоне, она в ознаменование успехов в создании Черноморского флота подписала 16 мая указ о внеочередном производстве многих офицеров флота: капитаны 1-го ранга Н. С. Мордвинов и М. И. Войнович были пожалованы в контр-адмиралы, П. Алексиано и Ф. Ф. Ушаков - в капитаны бригадирского ранга. Торжества продолжались в Севастополе. Три дня старшие морские офицеры находились в обществе императрицы:

были жалованы к руке, благодарили за производство, обедали и ужинали за одним столом с Екатериной. В понедельник 24 мая Черноморский флот под грохот артиллерийского салюта прощался с императрицей. И никто не предполагал, что спустя три месяца эти же орудия будут заряжены уже не холостыми, а боевыми зарядами.

В Херсон сообщение о выступлении Турции против России поступило 20 августа. Мордвинов, не зная планов Потемкина относительно флота, отправил Войновичу предписание выйти в море с эскадрой и держаться пока у Севастополя. Когда стало известно, что армейское командование не намечает в ближайшее время активных действий против Очакова, Мордвинов решил, "что флот должен действовать сам собою". Контр-адмирал отправил Войновичу приказ "учинить нападение на Варну и истребив флот там стоящий, идти к Очакову"¹⁹.

Севастопольская эскадра в составе трех 66-пушечных кораблей, двух новых 54-пушечных и пяти азовских 40- пушечных фрегатов вышла в море 31 августа. На подходе к Варне эскадру застиг затяжной шторм, нанесший урон, какого флот не получил за всю последующую войну: фрегат "Крым" пропал без вести, полузатопленную 66-пушечную "Марию Магдалину" занесло к Босфору, где ее захватили турки. Из всех судов только фрегат "Легкий" сохранил все мачты. Досталось и "Св. Павлу": сначала переломилась передняя фок-мачта, затем упала задняя бизань-мачта, последней рухнула, переломившись у самой палубы, грот-мачта. Корабль занесло к кавказскому побережью. С большим трудом удалось установить на остатке фок-мачты импровизированный парус и повернуть к крымскому берегу. "Ушаков сказал: "Дети мои! Лучше будем в море погибать, нежели у варвара быть в руках", - вспоминал матрос Полномочный²⁰.

Зима и весна 1788 г. прошли в заботах по ремонту кораблей Севастопольской эскадры. Вся тяжесть борьбы с турецким флотом легла на лиманскую парусно-гребную флотилию. Поначалу она находилась в непосредственном подчинении Н. С. Мордвинова. Ордером от 17 октября 1787 г. Потемкин приказал последнему возвратиться в Херсон и заняться исправлением флота, одновременно предписав Войновичу командировать на лиман вместо Мордвинова бригадира П. Алексиано. Но поскольку последний оказался "одержим болезнью", Войнович вместо него отправил командовать флотилией Ушакова. На лиман тот прибыл в последних числах октября, когда боевые действия флотилии практически прекратились, и главной проблемой являлось обеспечение безопасной зимовки ее судов. После разоружения судов флотилии у Ушакова особых дел на лимане не стало, и Мордвинов ордером от 18 января 1788 г. отправил его обратно в Севастополь, где шел ремонт его "Св. Павла" и других судов. Потемкин, узнав об этом самоуправстве Мордвинова, разгневался, однако Ушакова обратно отзывать не стал.

Севастопольская эскадра вышла в море 18 июля 1788 г. с целью отвлечения турецкого флота от осажденного русскими войсками Очакова. Эскадре, состоявшей из двух 66-пушечных кораблей, двух 54-пушечных и восьми 40-пушечных фрегатов противостоял флот, в котором только линейных кораблей насчитывалось 16, в том числе пять 80-пушечных. Авангардом русской эскадры командовал Ушаков. Зная нерешительность Войновича, он накануне добился его разрешения "в потребных случаях командующим судов следовать движению передовой эскадры (то есть авангарда. - А. С .)"²¹. Это позволяло Ушакову в случае необходимости взять в свои руки маневрирование боевым ордером. Ушаков с нетерпением ожидал этого первого в его жизни настоящего морского сражения. "Я с моей стороны чувствовал великое удовольствие, - писал он позже в рапорте, - ...ибо весьма выгодно практикованным подраться регулярным образом против неискуства".

Сражение произошло 3 июля неподалеку от острова Фидониси. Тактическое мастерство Ушакова, решительные действия авангарда, высокая выучка экипажей решили успех боя. Турецкий флот, несколько кораблей которого получили серьезные повреждения, покинул место сражения, отойдя к устью Дуная. Войнович, не зная намерений противника и опасаясь нападения капитан-паши на таврические берега, отвел эскадру к Евпатории. Тем временем командиры составляли донесения о действиях своих кораблей в прошедшем сражении. Представил свой рапорт Войновичу и Ушаков, описав храбрые действия судов авангарда, на которые пришелся основной удар неприятельского флота. Здесь же он просил о награждении своих офицеров и нижних чинов, которым он для поднятия боевого духа "обещал ...в случае совершенной победы исходатайствовать награждение монаршей милости". Войнович же в своем рапорте принизил значимость действий ушаковского авангарда, никак не выделил решающую роль своего младшего флагмана в успехе сражения, отметив только его мужественное поведение наряду с прочими командирами кораблей.

В один из последующих дней, когда эскадра медленно двигалась вдоль западного побережья Крыма, в капитанской каюте Ушакова собрались командиры четырех фрегатов и капитан-лейтенанты из команды "Св. Павла" Ф. В. Шишмарев и И. И. Лавров. Обсуждая за столом перепетии недавнего боя, офицеры, не очень стесняясь в выражениях, вспоминали нерешительное, почти паническое поведение своего командующего. Хотя все, казалось бы, были свои, кто-то донес контр-адмиралу о нелицеприятных отзывах о нем его подкомандных, и в первую очередь Ушакова. Войнович написал резкое письмо Ушакову. "Поступок заш весьма дурен, и сожалею, что в такую расстройку (то есть в боевой обстановке.- А. С .) к службе вредительное в команде наносите, - писал контр-адмирал. Сие мне несносно и начальствовать над этакими; решился, сделав точное описание к его светлости (то есть Потемкину. - А. С.), просить увольнения". Ушаков, в свою очередь, подал жалобу на Войновича, обвинив того в замалчивании его заслуг, предвзятости и зависти к его успехам. При этом Ушаков так же, как Войнович, просил светлейшего исхлопотать ему увольнение от службы: "Ничего на свете столь усердно не желаю, как остаток отягащенной всегдашними болезнями моей жизни провесть в покое"²². К письму Ушаков приложил копии рапортов, поданных им командующему после сражения. Потемкин не стал вдаваться в нюансы конфликта флагманов эскадры. Главным являлось то, что слабый русский флот устоял в сражении с несравненно более сильным противником. Конечно, на фоне впечатляющих побед лиманской флотилии, результаты боя при Фидониси выглядели весьма скромно. Награды получили только М. И. Войнович - орден св. Георгия 3-ей степени, и Ушаков - Георгия 4-ой степени.

В эту кампанию эскадра еще дважды выходила в море для отвлечения турецкого флота от Очакова. И оба раза Войнович выводил корабли только после неоднократных понуканий Потемкина. В конце года произошли изменения в командном составе Черноморского ведомства. В декабре подал в отставку Мордвинов, обвиненный Потемкиным в развале работы адмиралтейского правления и его служб. На его место светлейший определил Войновича, оставив формально под его командованием и севастопольскую эскадру. Войнович, сославшись на необходимость постоянного присутствия в Херсоне, препоручил эскадру следующему по старшинству флагману Ушакову, по представлению Потемкина произведенному указом от 14 апреля 1789 г. в контр-адмиралы.

К началу кампании 1789 г. Черноморский флот был значительно усилен. Зимой удалось перевести из лимана в Севастополь 66-пушечный корабль "Св. Владимир". Эту рискованную и сложную операцию выполнил по поручению Потемкина капитан-лейтенант Д. Н. Сенявин, бывший прежде флаг-офицером при Войновиче и уехавший из Севастополя вместе с ним. Кроме того, в июле под Очаковым, взятом штурмом русскими войсками в декабре 1788 г., находился в готовности к выходу в море отряд из четырех кораблей: 80- пушечного "Иосифа II", 60-пушечного "Марии Магдалины" и 50-пушечных "Св. Александра" и трофейного турецкого "Леонтия". Севастопольская же эскадра была готова к выходу в море уже 19 июня. Ушакову, которому при решении даже самых незначительных вопросов по эскадре приходилось обращаться в Херсон к Войновичу, подготовка кораблей стоила большого труда и огромного напряжения.

Время шло, а русские корабли стояли в бездействии. Неприятель также не проявлял активности. Потемкин, занятый военными действиями в Молдавии, казалось, забыл о флоте. Только в конце августа флоту была поставлена задача способствовать армии во взятии крепости Гаджибей. Эскадра Ушакова должна была отвести турецкий флот от крепости в открытое море; лиманскому же отряду Войновича предписывалось оказать поддержку с моря войскам при штурме Гаджибея, затем соединиться с севастопольской эскадрой. Крепость была взята армейскими частями 14 сентября несмотря на сильное противодействие артиллерии турецких кораблей. Ни Ушаков, пришедший к Гаджибею только 22 сентября, ни Войнович, вынужденный укрыться от шторма за островом Березань, порученные им задачи не выполнили, вызвав этим резкое неудовольствие Потемкина. Лиманский отряд прибыл в Севастополь в конце сентября, где соединился с эскадрой, которая за несколько дней до этого пополнилась двумя новыми 46-пушечными фрегатами, пришедшими из Таганрога. Светлейший предписал флоту немедленно идти на поиск турецкой эскадры. На рассвете 8 октября Войнович со всем флотом вышел в море, и до начала ноября крейсировал у западного побережья, но так и не встретил турецкую эскадру. Так закончилась кампания 1789 г., в течение которой корабельный флот не сделал ни единого выстрела по неприятелю. Главным виновником бездействия флота Потемкин посчитал его командующего.

22 ноября Войнович получил ордер Потемкина с предписанием о скорейшем отправлении Ушакова в ставку светлейшего. Уже на следующий день Ушаков, получив подорожную на восемь лошадей и 300 руб. на прогоны до Ясс и обратно, выехал из Севастополя. В ставке Ушаков находился почти четыре месяца. Результатом неоднократных личных встреч и бесед с Потемкиным о флотских и адмиралтейских делах стали радикальные перемены в начальствующем составе Черноморского ведомства. Светлейший решил формально лично возглавить Черноморский флот, отправив Войновича командовать морскими силами на Каспийское море. Ордером от 14 марта 1790 г. Ушакову было "препоручено начальство флота по военному употреблению"; обязанности старшего члена адмиралтейского правления возлагались на главного строителя флота обер-интенданта С. И. Афанасьева, генерал-майор И. М. де-Рибас определялся командующим гребным флотом. Ушаков получил разрешение самостоятельно назначать командиров кораблей "смотря не на одно старшинство, но и на способность".

Возвращаясь в конце марта из Ясс, Ушаков задержался на несколько дней в Херсоне для согласования с адмиралтейским правлением вопросов по снабжению флота к предстоящей кампании амуницией, продовольствием, ремонтными материалами. Прибыв в Севастополь, Ушаков в первую очередь занялся подготовкой эскадры из семи фрегатов, отобранных для набеговой операции на порты азиатского побережья Турции, план которой был составлен во время его пребывания в Яссах.

Утром 16 мая Ушаков, подняв контр-адмиральский флаг на бизань-мачте "Св. Александра Невского", вывел эскадру в море и лег курсом на Синоп. Поход к "анадольским и абазинским берегам" оказался, в общем, удачным, хотя и не столь успешным, как предполагалось. Ограниченный указанием Потемкина беречь суда для будущих больших дел, Ушаков не рискнул вступить в противоборство с береговыми батареями, прикрывавшими стоящие под берегом два фрегата в Синопе и линейный корабль в Анапе. Основным результатом похода стал захват или уничтожение полутора десятка транспортных судов противника. 5 июня эскадра бросила якоря на севастопольском рейде. "Я только весело время проводил в походе, - писал Ушаков, сожалея о завершении операции, - а возвратясь сюда, принужден опять заняться за скучные письменные дела"²³.

Турецкий флот появился в виду мыса Херсонес, держа курс в сторону Анапы, в конце июня. Капитаны кораблей тут же получили приказ приготовиться к выходу в море; 2 июля флот двинулся вслед за турками. Встреча с неприятелем произошла 8 июля 1790 г. напротив входа в Керченский пролив. Турки подходили со стороны Анапы с попутным для них восточным ветром. Русский флот лежал в боевой линии, ожидая нападения. В полдень началось сражение: против пяти линейный кораблей, трех 50-, двух 46- и шести 40-пушечных фрегатов русского флота капитан-паша направил 10 линейных кораблей и 8 фрегатов. Турки атаковали голову русской колонны, из-за чего большая часть судов - центр и арьергард - оказались в бездействии. Ушаков поднял сигнал с приказом 40-пушечным фрегатам покинуть линию, а оставшимся судам, имевшим крупнокалиберную артиллерию, подтянуться к авангарду. Сменивший вскоре в пользу русских направление ветер существенно улучшил их положение. Жестокий непрерывный бой продолжался до 5 час. пополудни, когда турецкий флот сумел вырваться из-под губительного огня русских пушек. Поставив все паруса, турки стали отходить к югу. Ушаков бросился вдогонку, стараясь не упустить "уже бывшую почти в руках наших знатную добычу". Но за ночь капитан-паша сумел оторваться от преследователей. Ушаков, потеряв противника, отошел к Феодосии для неотложного устранения повреждений. Отсюда он отправил Потемкину реляцию о победе и сбитый с одного из турецких линейных кораблей флаг.

Вернувшись с флотом 12 июля в Севастополь, Ушаков занялся ремонтом и подготовкой судов к повторному выходу в море. Екатерина II в ответном на сообщение Потемкина о победе Черноморского флота послании писала: "Контр-адмиралу Ушакову великое спасибо прошу от меня сказать и всем его подчиненным". Наградой Ушакову за сражение стал орден Св. Владимира 2-ой степени.

Турецкий флот вновь показался у таврических берегов в начале августа, затем его видели у Гаджибея. Ушаков вышел в море 25 августа, имея сведения, что неприятельский флот стоит на якорях между островом Тендра и Гаджибеем. Утром 28 августа с кораблей русской эскадры, находившейся у Тендры, увидели неприятеля: 14 линейных кораблей, восемь фрегатов и более двух десятков мелких судов, свернув паруса, покачивались на якорях. Дул свежий юго-восточный ветер, создавая едва ли не идеальные условия для нападения. На русских судах поставили все паруса. Турки, заметив приближение идущего в трех колоннах русского флота, стали спешно сниматься с якорей и в беспорядке отходить, ложась на единственно возможный для них курс, к устью Дуная. Капитан-паша, ушедший с несколькими кораблями вперед, не желал, видимо, принимать бой, но, увидев, что русские вот-вот отрежут отставшую часть его флота, вынужден был повернуть обратно, на ходу выстраивая из ближайших кораблей линию баталии. Ушаков, в свою очередь, четким маневром свел свои три колонны также в линию и дал сигнал к атаке.

В три часа началось сражение. Турецкие корабли, не выдерживая огня русских пушек с близкой дистанции, стали отступать. Натиск кораблей Ушакова тут же усилился, они "с отличной неустрашимостью спускались беспрестанно весьма близко на передовую часть отборных неприятельских кораблей, где и все флагманские корабли их находились, теснили оных и, поражая, наносили великий вред, и тем принудили всю оную передовую часть неприятельского флота поворотить через фордевинд и бежать к стороне Дуная". Русские корабли преследовали неприятеля пока ночная темнота не скрыла беспорядочно бегущий турецкий флот. На флагманском "Рождестве Христовом" был поднят сигнал с приказом всем судам собраться и стать на якорь. Поменявший направление ветер не позволил многим турецким судам уйти за ночь далеко от места сражения. Рассвет следующего дня застал их в зоне видимости русской эскадры, которая, вступив под паруса, пустилась вдогонку. Вскоре был отрезан 66-пушечный турецкий корабль, сдавшийся без боя. Затем наступила очередь 74-пушечного вице-адмиральского корабля "Капитания", отставшего из-за полученных накануне повреждений более других. Несколько русских кораблей, проходя мимо, обрушивали на него всю мощь бортовых залпов. Когда "Рождество Христово", находясь в какой-то полусотне метров от горящего, без единой мачты турецкого корабля, готовился дать последний, смертельный залп, тот сдался. Однако было поздно. Едва первая из подошедших русских шлюпок успела забрать адмирала, капитана и других офицеров, "Капитания" взлетела на воздух, унеся в пучину моря восемь сотен жизней и казну турецкого флота.

Черноморский флот одержал впечатляющую победу малой кровью: число убитых составило 21, раненых- 25 человек. В последний день августа флот в полном составе, включая захваченный турецкий корабль, на корме которого развивалось огромное полотнище андреевского флага, стал на якорь в виду Гаджибея, ожидая приезда Потемкина. Утром следующего дня над морем прокатились раскаты орудийного салюта: флот 13-тью выстрелами с каждого корабля приветствовал прибытие высокого гостя. Светлейший пробыл на борту "Рождества Христова", где собрались командиры всех судов, более трех часов. Под грохот пушечных залпов и крики "ура" расставленных по реям и вантам матросов звучали здравицы в честь Екатерины и Потемкина, Ушакова и его боевых капитанов. А в это время курьеры мчались во все стороны, неся весть о второй за лето внушительной победе Черноморского флота. Заслуга Ушакова в этом была несомненной. Потемкин писал в Николаев своему сподвижнику М. Л. Фалееву: "Наши благодаря богу такого перцу туркам задали, что любо. Спасибо Федору Федоровичу! Коли бы трус Войнович был, то он бы с...л у Тарханова Кута, либо в гавани"²⁴. Отвечая светлейшему, Фалеев в свою очередь отмечал: "Я много слышал хорошего о неустрашимости духа Федора Федоровича. Спасибо ему, и дай бог, чтоб он и всегда таков был и преуспевал!".

Указом от 16 сентября 1790 г. Екатерина II наградила Ушакова по просьбе Потемкина орденом св. Георгия 2-го класса и пожаловала ему деревни и 500 душ мужского пола в Могилевской губернии. Вторая степень военного ордена являлась очень почетной наградой, которая жаловалась военачальникам более высоких, чем контр-адмирал, рангов. Екатерина, упоминая в частном письме о награждении Ушакова, писала, что "это будет первый в чине генерал-майора, награжденный Георгием этой степени". Орден Георгия 2-ой степени обеспечивал Ушакова пожизненной ежегодной пенсией в 400 рублей.

От Гаджибея Ушаков вернулся в Севастополь для ремонта кораблей. Следующей задачей, поставленной Потемкиным перед флотом, являлось прикрытие перехода гребной флотилии к устью Дуная, а затем поиск неприятельской эскадры для окончательного ее разгрома. Суда гребной флотилии, вооруженные крупнокалиберными орудиями, крайне нужны были для взятия турецких придунайских укреплений, и, в первую очередь, Измаила. В конце сентября Ушаков и командующий флотилией генерал-майор де-Рибас получили ордера Потемкина о проведении совместной операции.

Однако из Севастополя флот, вместо обещанного Ушаковым 8 октября, вышел, задержанный встречными ветрами, только спустя восемь дней. Потемкин видя, что флот не идет в море, ордером от 11 октября приказал де-Рибасу двигаться к Дунаю самостоятельно. Когда, наконец, флот подошел к устью, уже последние суда флотилии втягивались в Килийское гирло. Ушаков, не выполнив приказа Потемкина, пытался все же создать впечатление своего активного участия в действиях флотилии. Он пишет Потемкину несколько донесений, а также просит де-Рибаса замолвить за него слово перед светлейшим: "Когда будете писать реляцию о ваших действиях, желал бы я, чтоб упомянули о флоте, что вы под прикрытием оного в разсуждении неприятельского флота ...совершенно обеспечены; желание мое для того, чтоб после бывших дел видно было, что мы не стоим в гаванях"²⁵. Ушаков обещает де-Рибасу любую помощь. Однако когда де-Рибас попросил Ушакова помочь гребными судами, корабельными солдатами и присылкой нескольких морских офицеров, контр-адмирал, сославшись на их нехватку на флоте, отказал.

Оба командующих стали после этого врагами. "Я не ожидал никак со стороны вашей так мало уважения, и что вы, поспешая донести его светлости о происшествиях на Дунае, лишили флотилию той славы, которую она заслужила своим подвигом без малейшего вспомоществования вашего флота, - высказывал свое негодование де-Рибас в письме от 28 октября, копию которого он отправил Потемкину. - И так как вы мне дали полный случай, что пренебрегаете мою дружбу, то мы остаемся между собою врозь". Ушаков в этот же день отправляет письмо Потемкину, с обвинениями в адрес де-Рибаса и других "недоброхотов" из гребной флотилии. Светлейший, верный своей практике не вмешиваться в подобные конфликты, ответил Ушакову: "Я люблю отдавать справедливость. Никто у меня, конечно, ни белого очернить, ни черного обелить не в состоянии и приобретение всякого от меня добра и уважения зависит единственно от прямых заслуг"²⁶.

В декабре русская армия взяла штурмом Измаил. Вклад гребной флотилии в овладении этой твердыней был очень значительным. Флотилия была преобразована в Черноморский гребной флот. Теперь на Черном море имелось два флота и два командующих одинакового ранга. Такое положение грозило обострением конфронтации между Ушаковым и де-Рибасом, особенно в ситуации, когда Черноморское адмиралтейское правление возглавлял корабельный мастер С. И. Афанасьев, имевший чин бригадира. Потемкин решил внести изменения в управление Черноморским ведомством. Ушаков был срочно вызван в Яссы. Здесь светлейший 11 января 1791 г. подписал распоряжение, которым Ушаков назначался старшим членом адмиралтейского правления, оставаясь при этом командующим корабельным флотом. При этом Ушаков не переводился в Херсон, а остался в Севастополе. С этим назначением Ушаков занял высшую административную должность в Черноморском ведомстве и формально мог чрез правление распоряжаться также и гребным флотом. Посетив на обратном пути из Ясс Николаев и Херсон, где в соответствии со своими новыми обязанностями ознакомился с работой адмиралтейств, осмотрев строящиеся там корабли, Ушаков в конце февраля возвратился в Севастополь, чтобы взяться за подготовку флота к летней кампании.

Ставя превыше всего долг и дисциплину, Ушаков постоянно вступал в конфликты с нерадивыми или неисполнительными офицерами. В марте это был капитан 1-го ранга А. Г. Баранов, в апреле - капитан 2-го ранга Д. Н. Сенявин. Будущий знаменитый адмирал являлся командиром фрегата "Навархия", на который он, кстати, был назначен Потемкиным, и одновременно числился при штабе светлейшего в должности генеральс-адъютанта. Истоки недоброжелательства в отношениях Ушакова и Сенявина относятся, скорей всего, еще ко времени службы последнего флаг-офицером при Войновиче.

Сенявин, который, подобно другим командирам, должен был в соответствии с распоряжением Ушакова выделить из состава своего экипажа несколько служителей "в своем звании исправных, здоровых и способных к исполнению должностей", для отправки в Херсон на новые корабли, в числе прочих выделил для этого трех больных. Повторный же приказ Ушакова заменить больных здоровыми выполнить отказался. Командующий приказом по флоту объявил Сенявину выговор, а тот со своей стороны подал по команде прошение на имя Потемкина с жалобой на Ушакова. Реакцией последнего явился очередной приказ по флоту, на что Сенявин ответил отправкой жалобы светлейшему. Ушаков, узнав об этом, отослал Потемкину личное письмо с просьбой "повелеть строго исследовать справедливость дела" и защитить его от наветов, подчеркнув, что "недоброжелательства ко мне не чрез одно здешнее место клонятся, большей частью происходят они из Херсона, напоследок и от гребного флота"²⁷. Но Потемкин в это время находился в Петербурге.

Когда в конце июня 1971 г. турецкий флот появился у берегов Крыма, севастопольская эскадра уже стояла на рейде, практически готовая к походу. В море Ушаков вышел 10 июля, осуществляя плавание к Керченскому проливу. Встретившись, противники несколько раз сближались, но турки всякий раз уклонялись от сражения, отойдя, в конце концов, к румелийским берегам. Ушаковская же эскадра вернулась в Севастополь для исправления полученных в бурном море повреждений.

Вторично Черноморский флот вышел в море 29 июля, но теперь его курс лежал на запад, где по предположениям Ушакова, должны были находиться турки. 31 июля с русских кораблей увидели турецкий флот, стоящий под прикрытием мыса Калиакра. Турки, ошеломленные внезапным появлением русской эскадры, стали в спешке сниматься с якоря. Воспользовавшись их замешательством, Ушаков, перестроив походный ордер в линию баталии, атаковал противника. Состоялось знаменитое сражение при Калиакре, принесшее турецкому флоту очередное и, пожалуй, самое крупное, поражение. Турецкие адмиралы так и не сумели организовать серьезное сопротивление, и их флот бежал к югу, преследуемый российскими кораблями. Только опустившаяся ночь заставила Ушакова дать сигнал о прекращении погони. Исправив наскоро за три дня повреждения, Ушаков повел эскадру к Варне, где по сведениям разведчиков находилась часть турецких сил. Однако 8 августа адмирал получил повеление о прекращении военных действий в связи с подписанным 31 июля перемирием. Говоря о впечатлении, какое произвело на султана возвращение его судов от Калиакры, Екатерина II писала: "Испуганный при виде своих кораблей, лишенных мачт и совершенно разбитых, и экипажа, среди которых много убитых и раненых, он тотчас же отдал приказ кончать возможно скорее, и даже сами турки говорили, что его высочество, заносившееся двадцать четыре часа тому назад, стал мягок и сговорчив, как теленок". Наградой Ушакову за Калиакру стал орден св. Александра Невского и 200 душ крестьян в Тамбовской губернии.

Флот возвратился в Севастополь 20 августа. Спустя неделю Ушаков получил приказ Потемкина отправить к нему капитана 2-го ранга Д. Н. Сенявина, отстранив его от должности командира фрегата. Еще через несколько дней курьер доставил ордер с предписанием явиться в ставку теперь уже самому Ушакову. Для скорейшего прибытия адмирала Потемкин распорядился приготовить по тракту от Очакова до Бендер по десяти лошадей на каждой станции. В Яссах Ушаков встретил теплый прием у светлейшего. Главной темой их бесед являлись проблемы подготовки флота к возможному возобновлению военных действий.

Попутно решался вопрос о дальнейшей службе Сенявина, содержавшегося в кордегардии под арестом. За неподчинение командующему в военное время ему грозил суд, на чем настаивал Потемкин. Ушаков считал такое наказание слишком суровым. По его мнению, нахождение под арестом и сама угроза военного суда являлись хорошим уроком молодому офицеру. Благородная позиция Ушакова в отношении Сенявина импонировала князю: "Ваше о нем ходатайство из- за уважения к заслугам вашим удовлетворяю я великодушную о нем просьбу и препровождаю здесь снятую с него шпагу, которую можете возвратить, когда заблагорассудите"²⁸. Ушаков вернул шпагу Сенявину и, распрощавшись с Потемкиным, отбыл через Херсон в Севастополь. Сенявин же, не имея должности в корабельном флоте, был определен в гребной и отправлен в Галац, где базировались суда Дунайской флотилии.

5 октября 1791 г. по пути из Ясс в Николаев скончался Потемкин. Отношение к Ушакову в Главной квартире сразу же изменилось. "Я довольно уже чувствую, предвидя, сколь много я потерял, лишившись истинного моего покровителя и милостивца", - с горечью отмечал он в письме от 9 ноября. Указом Екатерины II Южная армия и Черноморский флот были на время переданы под начальство генерал-аншефа М. В. Каховского. Спустя несколько месяцев неопределенность в руководстве Черноморским ведомством закончилась: 24 февраля 1792 г. императрица пожаловала находившегося не у дел Мордвинова в вице-адмиралы и назначила председателем Черноморского адмиралтейского правления. Ушаков же остался командующим флотом.

В первую послевоенную кампанию флот в море не выходил. В течение четырех военных лет все заботы были обращены прежде всего на флот; береговые сооружения и постройки возводились только при крайней необходимости и на скорую руку. Теперь, по окончании войны, значительно возросшая численность судов и служителей морского ведомства обусловили острую потребность в казармах, госпиталях, магазинах и т. п. Поэтому практически весь 1792 год Ушаков занимался обустройством главной базы флота. Из-за скудости отпускаемых денежных средств строительство велось почти исключительно силами судовых команд и адмиралтейских мастеровых. Тем не менее, успехи были заметными. Наряду с казенным строительством, Ушаков занимался благоустройством и упорядочением жилой застройки Севастополя²⁹.

Много внимания уделял Ушаков поддержанию воинского порядка в подкомандных ему частях. Падению дисциплины способствовало нахождение служителей при береговых работах, отсутствие жесткого судового распорядка дня, тесные контакты с городскими жителями и возможность приобретения спиртных напитков, зачастую в обмен на казенное имущество. Пьянство, драки, карточные игры, самовольные отлучки, побеги стали едва ли не повседневным явлением. Многочисленные дисциплинарные приказы Ушакова пестрят выражениями: "наказать при команде по рассмотрению", "наказать жестоко при разводе фрунта", "наказать нещадно кошками", "наказать шпицрутенами". Вместе с тем, Ушаков делал все, чтобы сократить число больных и умерших, сохранить здоровье служителей, видя в здоровых и бодрых экипажах залог боевых успехов флота.

В декабре 1792 г. Ушаков получил разрешение императрицы на четырехмесячный отпуск для поездки в Петербург. В середине января он прибыл в столицу. Оттуда не преминули сообщить Мордвинову: "Федор Федорович дней десять как сюда приехал и много говорит о своих заслугах". За короткое время адмирала пять раз приглашают в Зимний дворец на званные обеды к Екатерине II, где обычно присутствуют члены императорской фамилии и узкий круг высших сановников, военачальников, дипломатов. В апреле Ушаков возвратился в Севастополь. Эскадра в кампанию 1793 г. опять не выходила в море, и командующий продолжал заниматься береговым строительством. Этот год ознаменовался для него дальнейшем продвижением по служебной лестнице: 2 сентября Ушаков был пожалован в вице-адмиралы. Зимние месяцы, когда флот стоял на приколе, проходили в Севастополе, если говорить об офицерской среде, не скучно: был организован театр, устраивались маскарады, и, как вспоминает современник, "Ушаков давал балы"³⁰.

Начало 1794 г. ознаменовалось "угрожением войною со стороны вероломной Порты Оттоманской". Ушаков занимается исправлением, вооружением и оснасткой уже более двух лет не выходившего в море флота. Трудности в подготовке кораблей усугублялись плохим его самочувствием. Он вынужден просить Мордвинова приказать доктору Мотике, который пользовал Ушакова и по своим делам находился в Херсоне, немедленно отправиться в Севастополь, "ибо я по худости моего здоровья крайнюю надобность в нем имею"³¹. В общем, Ушаков не был здоровым человеком: упоминания в документах о его болезненном состоянии встречаются довольно регулярно начиная с 1784 г., когда он страдал "частыми припадками".

Тревога в отношении враждебных действий Турции оказалась несостоятельной, и эскадра вышла в море для обычных практических плаваний. Почти два месяца день за днем шла напряженная учеба, восстановление утраченных за три года навыков движения кораблей в различных ордерах, уборки и постановки парусов, аварийной смены рангоута, пушечные и ружейные учения. Неправильно или не вовремя выполненный маневр или поставленный парус, несоблюдение дистанции в строю или задержка с исполнением сигнала, - ничто не ускользало от всевидящего ока адмирала и не оставалось без последствий для командиров кораблей.

К весне 1795 г. российско-турецкие отношения вновь вошли в мирное русло. В связи с этим Мордвинову было приказано "вооружить и выслать в море елико возможно менее и только то число, которое признаете вы необходимо нужным для экзерциции". Небольшая эскадра под флагом вице-адмирала Ушакова вышла в море в начале июня "для практики и обучения флотских офицеров и служителей". Плавание было недолгим, и вскоре корабли бросили якоря на рейде Северной бухты Севастополя.

В конце года Мордвинов уехал на всю зиму в Петербург, поручив руководство Черноморским ведомством адмиралтейскому правлению. Ушаков оказался в унизительной для него ситуации, когда он, вице-адмирал и командующий флотом, вынужден был подчиняться членам правления, имевшим более низкие чипы, но отдававшим распоряжения в форме обязательных к исполнению указов правления. В последнем на ключевых постах имелось немало недоброжелателей Ушакова, пользовавшихся должностными возможностями для мелочных придирок и уколов самолюбия адмирала. С приездом в 1792 г. Мордвинова на Черное море возле него сплотился круг лиц, главным образом из береговой администрации и ряда флотских офицеров, не благоволивших по личным причинам к Ушакову. К ним, в частности, относился и Д. П. Сенявин. Его первый биограф отмечал, что "по смерти князя Потемкина, Дмитрий Николаевич нашел ревностного покровителя в лице Мордвинова".

В кампанию 1796 г. Ушаков, как обычно, возглавил практическую эскадру и ушел в учебное плавание в северо- западную часть Черного моря, "имея при том в виду охранение берегов между Севастополем и Одессою". По возвращении в главную базу Ушаков отправился в Херсон, Николаев и Глубокую Пристань "для вспоможения в надобностях приуготовляющемся к выходу оттоль трем новым кораблям, дабы их непременно в самой скорости привести в Севастополь в соединение к флоту"³². Речь шла о построенном в Николаеве 90-пушечном "Св. Павле" и сооруженных в Херсоне 74-пушечных "Св. Петре" и "Святых Захарии и Елисавете".

"Св. Петр", которым командовал Сенявин, и "Святые Захарий и Елисавета", где командиром являлся близкий к Ушакову капитан 1-го ранга И. И. Ознобишин, были спроектированы и построены талантливым корабельным мастером А. С. Катасановым. Суда имели конструктивное новшество - сплошную верхнюю палубу. Появление этих судов в октябре 1796 г. в Севастополе разделило флотскую среду на два лагеря - противников и сторонников указанного новшества, нарушив почти на два года нормальное течение флотской жизни и обострив до предела отношения между Ушаковым и Черноморским правлением во главе с Мордвиновым. В конфликт оказался втянутым широкий круг лиц, вплоть до императора Павла I, вступившего на российский трон в ноябре 1796 года.

Ушаков и поначалу многие из его капитанов-сподвижников по прошедшей войне встретили в штыки внедренное при поддержке Мордвинова усовершенствование. Спор о достоинствах и недостатках новых кораблей вскоре перешел во взаимные обвинения адмиралов в подтасовке фактов и давлении на подчиненных. Спор осложнялся тем, что капитаны этих двух совершенно одинаковых кораблей давали им противоположные оценки: Сенявин - положительную, а Ознобишин - отрицательную. Воцарение Павла I, сопровождавшееся ликвидацией самостоятельности Черноморского правления, придало Ушакову надежду найти поддержку со стороны Адмиралтейской коллегии, ряд членов которой неприязненно относились к Мордвинову. Ушаков пишет в коллегию и на имя царя жалобы на предвзятое к нему отношение и гонения со стороны администрации Черноморского ведомства, считая, что "они ничто иное есть, как продолжающееся ко мне неприятство и политическое притеснение вице-адмиралом Н. С. Мордвиновым"³³. Он также обращается несколько раз в коллегию и к Павлу I за разрешением на приезд в Петербург для личного свидания с императором: "Беспредельная крайность состояния моего понуждает искать по команде, чрез кого надлежит высочайшую защиту, милость и покровительство".

Однако в Петербург в январе 1797 г. поехал Мордвинов, формально вызванный для отчета о деятельности Черноморского ведомства, а на самом деле - для дачи показаний комиссии, проводившей на основании доноса следствие о злоупотреблениях в экспедиции строения порта в Одессе. Ушакову же было предписано исполнять должность председателя правления. Адмирал, ссылаясь на нездоровье, продолжал оставаться в Севастополе, и в Николаев, где с 1794 г. размещалось правление, прибыл только 2 марта. На следующий день туда возвратился Мордвинов, сумевший доказать суду свою невиновность. Ушаков же сразу вернулся в Севастополь, где занялся подготовкой эскадры к кампании.

Летние 1797 г. практические плавания эскадры прошли, в соответствии с указанием Павла I, под знаком многообразных сравнительных испытаний традиционных и катасановских кораблей. Ушаков старался собрать доказательства для подтверждения своего отрицательного мнения в отношении новых 74-пушечных кораблей.

Известие о подготовке оттоманского флота к раннему выходу в Черное море, полученное в Петербурге в начале 1798 г., насторожило Павла I. Хотя официальная причина, называвшаяся турецким правительством, состояла в усмирении мятежных придунайских пашей, и ничто пока не указывало на ухудшение отношения Турции к России, подозрительный император не исключал возможность внезапной перемены намерений Порты и нападения при поддержке или под давлением Франции на черноморские владения России. Обеспокоенность Павла I усилилась, когда стали поступать сведения о начавшейся в марте в средиземноморских портах широкомасштабной подготовке французского флота и высадочных средств для какой-то секретной экспедиции, возглавить которую Директория поручила Бонапарту. Уже только это свидетельствовало о серьезности планируемой операции.

Указом от 9 апреля Павел предписал Ушакову выйти с линейным флотом в море для крейсирования между Севастополем и Одессою. Затем последовал новый рескрипт императора, которым Ушакову приказывалось дать, по возможности, решительное сражение французской эскадре, если она "покусится войти в Черное море". При этом Павел подчеркивал: "Мы надеемся на ваше мужество, храбрость и искусство, что честь нашего флага соблюдена будет"³⁴. Столь лестная оценка была для Ушакова как нельзя кстати после царского выговора, полученного неделю назад за вмешательство в дела, лежащие вне сферы его служебных обязанностей. "Буде сие еще от вас учинено будет, то строго от вас взыщется", - предупреждал Павел I. Такое же предупреждение получил и П. С. Мордвинов. Гнев царя был вызван очередным столкновением между адмиралами.

Результаты испытаний 74-пушечных кораблей, полученные Ушаковым в кампанию 1797 г., он отправил в коллегию, представив одновременно дубликаты Павлу I. Коллегия обязала рассмотреть их петербургским корабельным мастерам. Хотя ведущие кораблестроители и признали введенное Катасановым новшество полезным, коллегия все же не сочла возможным игнорировать протесты Ушакова и решила вернуться к прежней конструкции кораблей. Несмотря на это Мордвинов, стремясь доказать свою правоту, властью главного командира провел весной 1798 г. новые испытания. Комиссия в выводах отметила, что "в остойчивости корабли не токмо чтоб имели недостаток, но даже имеют преимущество перед прочими". Ушаков, единственный из членов комиссии не подписавший это заключение, подал на имя Павла! очередную жалобу на Мордвинова. Выведенный из себя император распорядился "о удобности кораблей сих сделать единожды заключение и впредь о сем более не представлять", указав в отношении Ушакова, что "протесты ...со стороны вице-адмирала неосновательны по каким-либо личным ссорам; то дабы подобных чему представлений не могло последовать впредь, подтвердить с тем, чтобы всякая личность была отброшена, где дело идет о пользе службы"³⁵.

Неуступчивая позиция Ушакова в споре о кораблях со сплошной верхней палубой надолго задержала введение в отечественном флоте этого прогрессивного новшества. При этом трудно заподозрить адмирала Ушакова в консерватизме.

Конец столкновениям с Мордвиновым и черноморской администрацией, спорам о качествах 74-пушечных кораблей и прочим большим и мелким обидам и ссорам положило прибытие 4 августа в Севастополь столичного курьера с именным секретным императорским указом Ушакову о немедленном выходе эскадры в Константинополь для совместных действий с турецким флотом против Франции. Работа по подготовке к походу велась днем и ночью, и уже 13 августа 1798 г. шесть линейных кораблей, семь фрегатов и три посыльных судна, ядро Черноморского флота, оставили за кормой крымский берег.

Поход выдался тяжелым: шторм нанес многочисленные повреждения судам. Один корабль и посыльное судно пришлось вернуть с половины пути в Севастополь. Только 23 августа эскадра пришла к Босфору. На следующий день, получив официальное подтверждение Порты о свободном пропуске российских военных судов через проливы, корабли под орудийный грохот салюта турецких батарей вошли в Босфор.

Официальный Стамбул встретил Ушакова золотой с бриллиантами табакеркой в качестве награды за скорое прибытие. Адмирал съехал на берег и поселился в резиденции российского посланника В. С. Томары. Пока суда эскадры устраняли повреждения, Ушаков знакомился с состоянием турецкого флота, участвовал в совещаниях с высшими чиновниками Порты, российским и английским посланниками, обговаривая стратегические задачи совместных действий военно-морских сил, уточняя организационные, финансовые и другие вопросы. Достигнутое соглашение предусматривало занятие соединенным флотом захваченных Францией Ионических островов, охрану берегов турецких владений и содействие английскому флоту у побережья Египта. Общее руководство русско-турецким флотом было возложено на Ушакова.

По завершении переговоров российская эскадра оставила Константинополь и, прибыв 8 сентября в Дарданелльский пролив, соединилась там с турецким отрядом из четырех линейных кораблей, шести фрегатов, трех корветов и 14-ти канонерских лодок, которым командовал вице-адмирал Кадыр-бей. Соединенный флот проследовал в Архипелаг и приступил к освобождению Ионических островов, начав операцию с овладения лежащим первым в цепочке острова Цериго. Ионическое население, состоявшее преимущественно из греков, среди которых имелось довольно много лиц, сражавшихся на стороне России в первую и вторую русско-турецкие войны, с надеждой и нетерпением ожидало своих освободителей, готовое оказать им всемерную помощь.

Совместные действия русско-турецкого десанта, установленных на берегу батарей и угроза штурма заставили французский гарнизон спустить флаг главной опорной точки острова крепости Капсали. Павел I щедро наградил черноморцев: Ушаков получил бриллиантовые знаки ордена св. Александра, все представленные им к награждению офицеры- ордена, и все 300 нижних чинов, участвовавших в десанте, - знаки ордена св. Анны.

Затем последовало освобождение островов Занте, Кефаллонии и Св. Мавры. За взятие Занте Ушаков был награжден большим командорским крестом ордена св. Иоанна Иерусалимского с полагающейся при этом пожизненной ежегодной орденской пенсией в 2 тыс. рублей. Обеспечив таким образом безопасность тыла и коммуникаций с Константинополем и портами Черного моря, Ушаков мог вплотную заняться самым крепким орешком - городом-крепостью Корфу на одноименном острове. Ее гарнизон в 3700 человек располагал почти 650 орудиями и имел запас продовольствия на несколько месяцев. С морского направления крепость прикрывал надежно укрепленный скалистый остров Видо, со стороны суши - три форта. В проливе между Видо и Корфу стояли два французских линейных корабля - "Женеро" и "Леандр", фрегат и более десятка мелких судов. Взятие этой твердыни штурмом возможно было только с суши, для чего требовалось порядка 10 тыс. солдат. Ушаков же при довольно мощном флоте, (по данным января 1799 г. - 12 линейных кораблей и 11 фрегатов)³⁶ располагал несравненно меньшим количеством людей, которых он мог выделить для этой цели из экипажей русских и турецких судов. Ионическое ополчение не представляло собой серьезной военной силы, и до прибытия турецких войск Ушакову оставалось только блокировать крепость для пресечения доставки осажденному гарнизону подкрепления и продовольствия.

После сокрушительного поражения французского флота при Абукире союзные военно-морские силы, основу которых составляла английская эскадра, стали фактическими хозяевами Средиземного моря. Поэтому падение оставшейся без помощи извне и блокированной Ушаковым крепости Корфу являлось, в общем, вопросом времени. Командование крепости, видимо, понимало это, подтверждением чему является уход "Женеро" с двумя мелкими судами в Анкону. Ночью 26 января французский корабль, воспользовавшись благоприятным ветром и вычернив для скрытности паруса, сумел практически безнаказанно прорваться сквозь двойную блокадную линию русских и турецких судов, и, пользуясь преимуществом в скорости хода, уйти от посланной Ушаковым погони. Каковы бы ни были объективные причины и кто бы ни был конкретным виновником допущенной оплошности, ответственность за этот инцидент ложилась на командующего флотом. Теперь только скорая и впечатляющая победа могла сгладить негативное впечатление от побега "Женеро", уже считавшегося верной добычей союзного флота, и оправдать Ушакова перед Петербургом. Страшился султанского гнева и Кадыр-бей. Адмиралы решили захватить, не откладывая, Видо наличными силами. О штурме собственно Корфу пока речь не шла, поскольку прибывшие на остров 4 тыс. человек албанского воинства не имели амуниции, провианта, требовали жалованья и были практически неуправляемы.

Утром 18 февраля к острову Видо подошла русская эскадра. Став на якоря на дистанции картечного выстрела от берега и оборотясь бортами к французским батареям и укреплениям, линейные корабли и фрегаты открыли интенсивный огонь. Турецкая эскадра расположилась мористее второй линией, и ее корабли стреляли в промежутки между русскими судами. К 11 час., когда все пять батарей противника были подавлены, началась высадка русско-турецкого десанта. Несмотря на упорное сопротивление французов, к 14 час. Видо был взят. Тем временем сухопутные части под прикрытием огня осадных батарей предприняли, с целью отвлечения неприятеля от Видо, штурм предкрепостных укреплений Корфу. И здесь был достигнут успех: после трехчасовой бомбардировки противник оставил ключевой форт Сальвадор и отступил во внутреннюю крепость. Безнадежность положения Корфу побудила ее командование уже на следующий день начать переговоры о сдаче. 20 февраля на борту флагманского "Св. Павла" состоялось подписание капитуляции.

Штурм крепости Корфу стал классическим образцом успешного взаимодействия корабельной артиллерии и десантных войск. Главная тяжесть блокады, а затем и сражения за Корфу лежала на русской эскадре; турецкий флот играл роль, скорей, статистов и использовался, в лучшем случае, для выполнения второстепенных задач. Значимость достигнутого успеха выглядит еще весомее, если учесть постоянно испытываемую эскадрой нехватку продовольствия, осадных орудий, амуниции, сухопутных войск, необходимость выделения кораблей для проведения крейсерских операций, плохое техническое состояние судов³⁷.

Об уходе "Женеро" Ушаков рискнул доложить царю только спустя неделю после капитуляции Корфу. Известие о потере верного трофея - 74-пушчного линейного корабля, а в еще большей мере - сопутствующие этому обстоятельства вызвали понятное неудовольствие императора. Как результат Павел I оставил без последствий обширный список представленных Ушаковым к награждению флотских и армейских офицеров. Высочайшей милости удостоились трое: Ушаков, произведенный в адмиралы, П. В. Пустошкин и Кадыр-бей.

Пока длилась блокада Корфу, Ушаков не хотел, да, собственно, и не мог отвлекать флотские силы на выполнение других оперативных задач. Требования же о выделении кораблей неоднократно поступали от союзников России по антифранцузской коалиции. Так, российский посланник при Неаполитанском дворе от имени короля сообщил Ушакову, что "его величество со всевозможным домогательством просит вас о оказании ему помощи", имея в виду прикрытие флотом берегов Сицилии и защиту Мессины. Англичане, со своей стороны, требовали от Ушакова отделения судов для содействия в блокаде Египта, оказания им помощи у Мальты, прикрытия берегов острова Крит. Освободив Ионические острова, Ушаков должен был обратиться к решению других неотложных задач, важнейшими из которых являлись организация структуры гражданского управления на островах и подготовка флота к оказанию военной помощи Неаполитанскому королевству, что адмирал считал первоочередной задачей.

С завершением военных действий ослабло влияние патриотической идеи, объединявшей дотоле население Ионических островов в борьбе за освобождение от французского господства. Противоречия между традиционно правившей дворянской верхушкой и вкусившей плодов "якобинской" свободы местной буржуазией и крестьянством, внесших основной вклад в дело освобождения, резко обострились, поставя ионическое население на грань гражданской войны. В этой ситуации главной задачей адмирала стало обеспечение социально-политической стабильности на островах, которые для него, как командующего флотом, представляли ценность, в первую очередь, в качестве устойчивой операционной базы. Ушаков вынужден был вплотную заниматься вопросами организации местного и центрального управления, избирая такие его компромиссные формы, которые хоть в какой-то степени удовлетворяли бы противоборствующие общественно-политические силы. Созданный Ушаковым комитет, активно сотрудничая с передовыми представителями дворянства, разработал статус ионического выборного правления - так называемый "Временный план об учреждении правления", утвержденный Ушаковым. План отражал общие принципы политики адмирала, направленной на умиротворение и смягчение противоречий в ионическом обществе в стратегических интересах России на Средиземном море.

Ремонт судов эскадры грозил затянуться надолго, и Ушаков по настоятельным просьбам неаполитанского и австрийского дворов отправил в апреле в Адриатическое море два отряда судов. Первый должен был содействовать в восстановлении королевской власти в прибрежных городах Южной Италии, второй- обеспечить блокаду захваченной французами Анконы и охрану австрийских судов, занятых перевозкой провианта. Вскоре адмирал получил императорский рескрипт, содержание которого он истолковал как подтверждение правильности предпринятых им шагов и "доверенность, что могу я предпринимать и исполнять по случаям обстоятельств, какие есть настоящие и вновь окажутся"³⁸.

Закончив с большими трудностями к середине лета самые неотложные работы по исправлению судов и отозвав из Адриатики оба находившихся там отряда, Ушаков с соединенным флотом перешел в Палермо, намереваясь совместно с эскадрой Г. Нельсона отправиться затем к Мальте для овладения этой крепостью. Однако англичане, опасаясь утверждения России в этом ключевом пункте Средиземноморья, отказались от совместной операции, и Ушаков по настоянию неаполитанского двора отправился со своею эскадрой в Неаполь для утверждения там королевской власти и содействия в освобождении Римской области от французов. В Палермо Ушаков распрощался с Кадыр-беем.

Основной состав российской эскадры находился в Неаполе, когда Ушаков в конце октября вновь получил предложение Нельсона принять участие во взятии Мальты. Спустя два месяца, ушедших на подготовку, эскадра Ушакова направилась к Мальте. По пути эскадра зашла в Мессину, где адмирала ожидал пакет с рескриптом Павла I о возвращении флота на Черное море. Поход к Мальте был прерван. Срочно разослав ордера командирам отдельных отрядов о соединении с основными силами, адмирал отплыл на Корфу, где был назначен сборный пункт.

Эскадра находилась в Корфу, когда в марте 1800 г. вновь встал вопрос о российском участии в боевых действиях против Мальты. Через посланника в Палермо Ушаков получил присланную из Петербурга инструкцию о размещении русских войск, наряду с английскими и неаполитанскими, на Мальте после ее захвата. Однако при этом высочайшего повеления об отмене приказа о возвращении на родину или рескрипта об отправлении к Мальте адмирал не получил. Посчитав, что указ задерживается в пути, он решил готовить эскадру к походу к Мальте.

Между тем военно-политическая обстановка в Северной Италии резко изменилась. В июне австрийская армия потерпела крупное поражение, и Вена вынуждена была заключить перемирие на выгодных для Франции условиях. Неаполитанский двор впал в смятение. Правительство королевства обратилось к Ушакову с просьбой о помощи войсками и кораблями. Адмирал дал обнадеживающий ответ, хотя не знал, сможет ли он это выполнить. С одной стороны, продолжал действовать указ о возвращении, с другой, - войска должны были участвовать в боях за Мальту, а теперь еще и требование о помощи в защите Неаполитанского королевства. При всем этом большая часть российских кораблей уже не в состоянии была выдержать сколько-нибудь серьезного плавания. Ушаков оказался в исключительно сложной ситуации. Обращение за разъяснениями в Петербург мало что могло дать - ответ в лучшем случае мог поступить через два- три месяца. Следовало на что-то решиться. Адмирал в соответствии с Морским уставом, собрал военный совет, на котором было решено незамедлительно возвращаться в черноморские порты, как это предписывалось прежним высочайшим повелением. Впереди был опасный переход на обветшалых кораблях, с чиненым-перечиненым такелажем, латаными парусами, практически без провианта. Уповать приходилось лишь на благоприятное для плавания летнее время.

Большая часть населения Ионических островов с сожалением расставалась с российскими моряками и особенно Ушаковым, воплотившем в себе их надежды на государственную самостоятельность и ставшего олицетворением бескорыстной помощи единоверной России. Сенат Ионической республики тожественно заявил, что население островов "единогласно возглашает Ушакова отцом своим". Корфу преподнес адмиралу в качестве памятного подарка украшенную алмазами шпагу, Занте - серебряный щит и золотую шпагу, Кефаллония - золотую медаль с портретом Ушакова и благодарственной надписью, Итака - золотую медаль.

В начале июля российская эскадра покинула Корфу и после долгого, почти двухмесячного, плавания пришла в Босфорский пролив. Константинополь с почестями встретил Ушакова: султан в знак признательности наградил адмирала алмазным челенгом и подарил ему пять медных пушек. Исправление кораблей, получение провианта и противные ветры задержали эскадру в проливе. Только 26 октября корабли после более чем двухлетнего похода вновь бросили якоря на севастопольском рейде. Уже здесь Ушаков получил присланную через Петербург высшую награду Неаполитанского королевства - орден св. Яну ария 1-ой степени - в сопровождении высочайшего соизволения принять ее.

За время отсутствия Ушакова в руководстве Черноморским ведомством произошли изменения: впавший в немилость Мордвинов был отставлен от службы, и теперь главным командиром Черноморских флотов и портов являлся адмирал В. П. фон Дезин, человек во всех отношениях весьма посредственный, но по старшинству стоявший выше Ушакова в списке флагманов.

В Севастополе Ушакова поглотила круговерть канцелярских дел: подготовка ведомостей на ремонт кораблей, составление финансового, материального и исторического отчетов по прошедшей кампании. Ушакову следовало также привести в порядок и свои запущенные за время отсутствия хозяйственные дела.

Ушаков, подобно Мордвинову, де-Рибасу, Войновичу и другим, в свое время получил по распоряжению Потемкина довольно значительные земельные наделы в Крыму - дачи Дуванкой и Кууш, общей площадью 8506 десятин³⁹. Осенью 1794 г. адмирал купил еще участок земли в 1462 дес., расположенный на Северной стороне с находящейся на нем татарской деревней Учкуй. К этому времени он продал в казну пожалованные ему Екатериной II деревни с крестьянами в Могилевской губ., оставив себе только 200 душ, полученных им на Тамбовщине. Со временем Ушаков построил в учкуйском имении каменный дом со службами, на реке Бель-бек - каменную мельницу со складами. Вдоль большой дороги, проходящей по его землям из Симферополя через селение Дуванкой к переправе через Северную бухту, адмирал соорудил несколько постоялых дворов, причем самый большой, с трактиром, - непосредственно у переправы. Здесь же, у бухты, он построил два больших каменных склада для хранения зерна и муки. Трактир Ушаков сдавал в аренду конторе питейных откупов с годовой оплатой в 1 тыс. руб.; складами пользовалась иногда безвозмездно, иногда - за небольшую плату Севастопольская портовая контора.

Земли ушаковских имений состояли в основном из "неудобий", пахотной земли было мало. Жители четырех расположенных на территории адмиральских дач татарских деревень продолжали традиционно пользоваться этими землями, "исправляя те повинности, какие прежним владельцам отбывали", то есть выплачивали десятину и отрабатывали на помещика соответствующее число дней в году. Значительный доход Ушакову приносил дубовый лес, который татары в счет повинности вырубали на его землях и доставляли в адмиралтейство. Цены за лес он назначал более низкие, чем другие поставщики. Так, в 1796 г. Ушаков поставил по контракту Севастопольской портовой конторе корабельного леса на 25 тыс. рублей. При этом имевшийся у них излишек вырубленного леса в 7 тыс. пуд. он передал адмиралтейству без оплаты, составлявшей 3,5 тыс. рублей.

Наступил март 1801 года. На российский престол взошел Александр I. Молодой император в числе первых шагов по преобразованию управления Морским ведомством назначил Мордвинова вице-президентом Адмиралтейств-коллегий и наметил кадровую перестановку флагманов с целью отстранения старых адмиралов от ключевых должностей. На место главного командира Черноморских флотов и портов Мордвинов и Александр I предполагали назначить адмирала И. И. де-Траверсе. Однако предварительно следовало решить вопрос о перемещении черноморских адмиралов: фон Дезина, и имевших по праву служебного старшинства формальное преимущество в определении на эту должность Ушакова и Войновича.

Слух о готовящейся смене руководства Черноморским ведомством стал известен Ушакову. Являясь первым претендентом на должность главного командира и будучи уверен, что вице-президент приложит все старания, чтобы воспрепятствовать таковому назначению, адмирал отправился в Петербург, надеясь найти поддержку у Александра I. Он еще не знает, что мнение последнего о нем ненамного отличается от мнения Мордвинова⁴⁰.

Впервые Ушаков и де-Траверсе встретились 5 января 1802 г. на воскресном приеме высших сановников в Зимнем дворце. Адмирал, если принять во внимание конфиденциальный характер переговоров Мордвинова с де-Траверсе, скорей всего, не знал о планируемом назначении последнего. По завершении официальной части приема, Ушаков в числе 12 гостей был приглашен на обед к императрице-матери. Это приглашение к Марии Федоровне, где за столом собирались заслуженные, но при молодом царе оказавшиеся не у дел вельможи, видимом, не было случайным. Адмиралу тем самым давали понять, что его время, как и время вдовствующей императрицы и многих приближенных Павла I прошло, и теперь он принадлежит к почетному кругу отрешенных от серьезных государственных постов сановников, военачальников, дипломатов.

Ушаков продолжал находится в Петербурге, ожидая решения своей судьбы. В начале апреля его даже пригласили на обед в узком кругу у императорской четы. Наконец, в мае неопределенность его положения закончилась: 21 мая император подписал приказ, которым фон Дезин определялся в сенаторы, Ушаков назначался главным командиром балтийского гребного флота, Войновичу предписывалось оставаться в должности директора черноморских училищ, а де-Траверсе назначался главным командиром Черноморского флота.

Приняв дела от отставленного от службы прежнего командующего гребным флотом адмирала Пущина, Ушаков в середине лета отправился в инспекционную поездку в главную базу флота Роченсальм. Результатом поездки стала докладная записка с предложениями по реконструкции этого порта.

Осенью 1802 г. началось реформирование государственной административной системы. В числе прочих было образовано Министерство военных морских сил, во главе которого император поставил Мордвинова. Почти одновременно был учрежден Комитет образования флота, задачей которого являлась реорганизация Морского ведомства. Принятая руководством страны к действию континентальная доктрина закрепляла за флотом только оборонительные функции, отводя ему второстепенную роль в системе вооруженных сил России. Фактическое финансирование Морского ведомства было сокращено: корабли в основном стояли в гаванях, морская служба потеряла свою престижность.

Служебная деятельность Ушакова свелась, главным образом, к рутинной канцелярской работе. Немало времени отнимало составление бумаг по запросам комиссии, занимавшейся назначением призовых денег личному составу подкомандного ему в период Ионической кампании флота. Крупные суммы получил и сам Ушаков как командующий. Так, его доля только в стоимости захваченного французского судна с товарами составила свыше 30 тыс. руб.; 3 тыс. фунтов стерлингов он получил из суммы, выплаченной Англией за линейный корабль "Леандр". Часть денег - 20 тыс. руб. - он положил под проценты в сохраненную кассу Санкт-Петербургского опекунского совета. В общем, Ушаков являлся довольно обеспеченным человеком - только его годовое адмиральское жалованье и столовые деньги

составляли 7200 рублей. В столице Ушаков жил в собственном доме, находившимся в 4-ой части Измайловского полка и вел скромную холостяцкую жизнь, исключавшую какие-либо излишества⁴¹. Когда в 1806 г. среди дворянства был организован сбор средств в связи с войной с Францией, Ушаков пожертвовал 2 тыс. руб., пять пушек и алмазный челенг, подаренные ему султаном Селимом III. Александр I, знав о благородном поступке адмирала, предписал вернуть ему драгоценность, указав, "что сей знак сохранен должен быть в потомстве ею памятником подвигов, на водах Средиземного моря оказанных". В декабре того же года Ушаков безвозмездно передал казне участок в 209 дес., своего учкуйского имения в связи с необходимостью обнесения Севастополя с суши оборонительными укреплениями.

После ухода Мордвинова с поста министра в отставку из-за его несогласия с проводимыми в Морском ведомстве реформами, Ушаков передвинулся на самую верхнюю ступеньку флотской иерархической лестницы. Теперь его имя стояло первым в списке адмиралов отечественного флота. Время от времени его, в соответствии с придворными церемониальными правилами, приглашали в числе других лиц 1-го и 2-го классов на торжественные приемы и званные обеды в царские дворцы: Зимний, Таврический, а летом - Петергофский. В 1804 г. таких приглашений было 10, в 1805 - 7. Однако служба не приносила удовлетворения. Не видя ни смысла в такой службе, ни перспектив, адмирал в декабре 1806 г. подал прошение об отставке, сославшись, что "при старости лег своих отягощен телесною и душевною болезнию и опасается по слабости здоровья быть в тягость службе". Горечь и обида, звучавшие в прошении, побудили Александра I обратиться к Ушакову за разъяснениями. Адмирал откровенно ответил, что "по окончании знаменитой кампании, бывшей на Средиземном море,... замечаю в сравнении противу прочих лишенным себя высокомонарших милостей и милостивого возрения"⁴². Император этим удовольствовался- 17 января 1807 г. последовало высочайшее повеление: "Балтийского флота адмирал Ушаков по прошению за болезнью увольняется от службы с ношением мундира и с полным жалованьем". В июле 1807 г. Ушаков получил на руки указ Адмиралтейств-коллегий с изложением его служебных и боевых заслуг. Теперь уже ничто, кроме воспоминаний, не связывало заслуженного адмирала с флотом, беззаветному служению которому он отдал 46 лет.

Хотя большая часть земель и недвижимости Ушакова находились в Крыму, для жительства он избрал свое тамбовское имение - невыносимо тяжко было бы находиться в Севастополе будучи, практически, никем. Скромная усадьба в с. Алексеевка Темниковского уезда - каменный двухэтажный дом "монастырской архитектуры", кирпичная конюшня, деревянный каретный сарай, погреб с ледником, большой фруктовый сад, огород, - стала прибежищем последних десяти лет его жизни. По сведениям 1812 г. за ним числилось 118 крепостных душ мужского пола. Не имея своей семьи, он содержал живших при нем осиротевших двух племянников и племянницу⁴³.

Летом 1811 г. Ушаков в последний раз посетил любезный его сердцу Севастополь. Это была печальная поездка. Неумолимо приближалась смерть, и адмирал, не имея прямых наследников, решил избавиться от своей крымской собственности. Первым он продал дуванкойское имение; затем учкуйское вместе с постоялым двором, трактиром и пятью крестьянскими семьями за 15 тыс. рублей. Продал Ушаков и свой севастопольский дом с флигелями, хозяйственными постройками и прочим, оставив в подарок новому владельцу свою реликвию - столик красного дерева, за которым в 1787 г. играли в ломбер Екатерина II и Иосиф II. Впоследствии дом откупило морское ведомство, и еще долгие годы он был известен как "дом Ушакова". Здесь никто не жил, и он, полностью меблированный, содержался на случай приезда именитых гостей. Часть вырученной суммы адмирал пожертвовал на храм. Деньги пошли на расширение соборной церкви св. Николая, построенной еще в 1783 г. за казенный счет контр-адмиралом Т. Маккензи. Здесь Ушаков прослушал сотни молебнов, в том числе и в честь побед Черноморского флота, где присягал на верность Павлу I и Александру I, подписывал присяжные листы при получении званий контр- и вице- адмирала. Благотворительную деятельность он продолжал и дома. Летом 1812 г. он пожертвовал 2 тыс. руб. для 1-го Тамбовского пехотного полка, в январе 1813 г. - 540 руб. на продовольствие для находившихся в Темникове военнослужащих, а в апреле - всю хранившуюся в С.- Петербургском опекунском совете сумму с процентами - 31 тыс. руб. - в помощь пострадавшим от наполеоновского нашествия.

Летом 1812 г. тамбовское губернское дворянское собрание почти единодушно избрало Ушакова на должность начальника намеченного к формированию внутреннего губернского ополчения. Однако 68-летний адмирал вынужден был отклонить данное предложение: "Будучи ныне при совершенной старости лет, находясь в болезни и всегдашней, по летам моим, великой слабости здоровья, должности понесть и в Тамбовское сословие дворянства явиться не могу"⁴⁴. Он прожил еще пять лет в тишине и забвении. О его кончине, последовавшей "от натуральной болезни" 2 октября 1817 г., в столице стало известно из краткого сообщения тамбовского корреспондента в газете "Северная почта". Мало кого взволновала эта печальная весть (ушли из жизни почти все: и близкие Ушакову сподвижники и бывшие недоброжелатели), разве что побудила воспоминания о черноморской службе у живших в столице и находившихся уже не у дел адмирала Н. С. Мордвинова и вице-адмирала Сенявина. В годы Великой Отечественной войны имя знаменитого русского флотоводца адмирала Ушакова было увековечено путем учреждения в марте 1944 г. ордена Ушакова и медали Ушакова для награждения наиболее отличившихся в боях за свободу и независимость Родины моряков.

Примечания

1. КОРГУЕВ Н.А. Обзор преобразований Морского кадетского корпуса с 1852г. СПб. 1897, с. 16-18.

2. Материалы для истории русского флота. Ч. 6. СПб. 1877, с. 260-268; Российский государственный архив военно-морского флота (РГАВМФ), ф. 870, oп. 1, д. 897.

3. Дневник путешествия в южную Россию академика С.- Петербургской Академии Паук Гильденштедта в 1773-1774г. Записки Одесского общества истории и древностей (300-ИД). Т. II. Одесса. 1879, с. 185; Материала для истории русского флота. Ч. 11. СПб. 1886, с. 498, 499.

4. РГАВМФ, ф. 212, oп. 4, д. 4, л. 212.

5. СКАЛОВСКИЙ Р. К. Жизнь адмирала Федора Федоровича Ушакова. СПб. 1856, с. 23

6. ДРУЖИНИНА Е. И. Кючук-Кайнарджийский мир: Его подготовка и заключение. М. 1995.

7. Материалы для истории русского флота. Ч. 12. СПб. 1888, с. 356; КРОТКОВА. Русский флот в царствование императрицы Екатерины II с 1772 по 1783 год. СПб. 1889, с. 111, 365.

8. УШАКОВ Ф.Ф. Документы. T.I. М. 1951, с. 25; ШИШКОВ А. С. Записки адмирала А. С. Шишкова, веденные им во время путеплавания его из Кронштадта в Константинополь. СПб. 1834, с. 39.

9. РГАВМФ, ф. 172, on. 1, д. 72, л. 33.

10. ИСТОРМИНА Э. Г. Водные пути России во второй половине XVIII - начале XIX века. М. 1982, с. 136.

11. РГАВМФ, ф. 212, oп. 7, д. 716, л. 306; д. 717, л. 104; д. 718, л. 111;ф. 172, oп. 1, д. 318, л. 136.

12. Материалы. Ч. 12, с. 635.

13. РГАВМФ, ф. 212, II отд., д. 168, л. 146.

14. Материалы. Ч. 12, с. 615.

15. Русская старина. Т. 16. 1876, с. 44.

16. РГАВМФ, ф. 172, on. 1, д. 40, л. 113, 90, 169.

17. Материалы для истории русского флота. Ч. 15. СПБ. 1895, с. 34.

18. ПОЛНОМОЧНЫЙ И. А. Род мой и происхождение. ЗООИБ. Т. 15. Одесса. 1889, с. 693.

19. РГАВМФ, ф. 245, oп. 1, д. 34, л. 552; Архив гр. Мордвиновых. T. 1. СПб. 1901, с. 386; Материалы. Ч. 15, с. 63.

20. Записки командира корабля "Мария Магдалина" капитана Тизделя. - Морской сборник, 1863, N 10, прил.; Записки адмирала Д. Н. Сенявина. - Морской сборник, 1913, N 7, прил.; ПОЛНОМОЧНЫЙ И. А. Ук. соч., с. 696.

21. Материалы. Ч. 15, с. 55.

22. УШАКОВ Ф. Ф. Документы, т. 1, с. 63, 66, 73.

23. Там же, с. 118, 119, 177, 321.

24. ВИСКОВАТОВ А. Взгляд на военные действия россиян на Черном море и Дунае с 1787 по 1791 год. СПб. 1828, с. 39; СКАЛОВСКИЙ Р. К. Ук. соч., с. 92; Ордера князя Потемкина-Таврического. ЗООИД. Т. 4. Одесса. 1860, с. 371.

25. УШАКОВ Ф. Ф. Документы. Т. 1, с. 346, 391.

26. Материалы. Ч. 15, с. 357; Бумаги кн. Г. А. Потемкина-Таврического Сборник военно-исторических материалов. Вып. VIII. СПб. 1894, с. 185.

27. Материалы. Ч. 15, с. 384.

28. УШАКОВ Ф. Ф. Документы. Т. 1, с. 533; Материалы. Ч. 15, ч. 406.

29. ГОЛОВАЧЕВ В. Ф. История Севастополя как русского порта. СПб. 1872, с. 189; История города-героя Севастополя (1783-1917). Киев. 1960, с. 48.

30. Архив гр. Мордвиновых, т. 1, с. 539; Камер-фурьерские церемониальные журналы за 1793 г. СПб. 1892; Жизнь моя. Записки адмирал Данилова, 1759-1806 гг. Кронштадт. 1913, с. 128.

31. УШАКОВ Ф. Ф. Документы. Т. 1, с. 602.

32. Архив гр. Мордвиновых. Т. 1, с. 256; АРЦИМОВИЧ А. Адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин. - Морской сборник, 1885, N 4, с. 162; РГАВМФ, ф. 245, п. 1, д. 138, л. 81.

33. Материалы для истории русского флота. Ч. 16. СПб. 1902, с. 210.

34. ТАРЛЕ Е. В. Наполеон. М. 1957, с. 59; Материалы. Ч. 16, с. 239.

35. Архив гр. Мордвиновых. Т. 2, с. 350; Материалы. Ч. 16, с. 244-245.

36. ВЕСЕЛАГО Ф. Ф. Краткая история русского флота. СПб. 1893, с. 180.

37. ИСАКОВ И. С. Приморские крепости. Избранные труды. М. 1984, с. 331-334; Русские и советские моряки на Средиземном море. М. 1976, с. 74.

38. СТАНИСЛАВСКАЯ А. М. Россия и Греция в конце XVIII - начале XIX века. М. 1976, с. 59-62; ее же. Политическая деятельность Ф. Ф. Ушакова в Греции. М. 1983; УШАКОВ Ф. Ф. Документы. Т. 2. с. 502.

39. ТАРЛЕ Е. В. Адмирал Ушаков на Средиземном море (1798- 1800). Сочинения. Т. 10. М. 1959, с. 165; ЛАШКОВ Ф. Ф. Исторический очерк крымско-татарского землевладения. Известия Таврической ученой архивной комиссии. Т. 24. Симферополь. 1896, с. 59; ДРУЖИНИНА Е. И. Северное Причерноморье в 1775-1800 гг. М. 1959, с. 120.

40. ЗООИД. Т. 12, с. 339; РГАВМФ, ф. 243, oп. 1, д. 963, д. 189; ф. 25, oп. 1, д. 16, л. 15, 16.

41. Материалы для истории русского флота. Ч. 17. СПб. 1904, с. 223; ШТОРМ Г. Страницы морской славы. М. 1954, с. 403.

42. УШАКОВ Ф. Ф. Документы. Т. 3, с. 493; РГАВМФ, ф. 243; oп. 1, д. 963, л. 185; ф. 227, oп. 1, д. 132, л. 1; ф. 315, oп. 1. д. 602, л. 98.

43. УШАКОВ Ф. Ф. Документы. Т. 3, с. 494; Морской сборник, 1992, N 4, с. 77; Флаг Родины, 1990, N 253.

44. РГАВМФ, ф. 243, oп. 1, д. 4862, л. 3; ЗАКРЕВСКИЙ Н. Севастополь. 1830-1831 год. - Морской сборник, 1861, N 9, неоф, отд., с. 17; Статистическое обозрение военнопортового города Севастополя за 1839 г. - Журнал Министерства внутренних дел, 1840, N 8, с. 249; УШАКОВ Ф. Ф. Документы. Т. 3, с. 501.

Followers 0

Go to articles История России

User Feedback

There are no reviews to display.

Темы на форуме
- Плавания полинезийцев
  
  By Чжан Гэда, 15 Sep 2022 in History of Southeastern Asia and Polynesia
  - 17 replies
  - 0 views
- Византийско-венгерская война (1163—1167) г.
  
  By kusaloss, 8 Feb 2022 in History of Byzantine Empire
  - 7 replies
  - 0 views
- Разбор фильма "Тобол"
  - 1
  - 2
  By Чжан Гэда, 7 Jan 2022 in History of Siberia
  - 48 replies
  - 0 views
- Индоевропейская языковая семья и гаплогруппа R1a
  
  By Рекуай, 6 Dec 2021 in Фольк-хистори
  - 2 replies
  - 0 views
- Поход во Вьетнам (1788-1789)
  
  By Чжан Гэда, 18 Jul 2021 in Qing Dynasty (1616-1912)
  - 7 replies
  - 0 views

Categories
Show all categories
Files
Blog Entries
- Последний единорог
  By Saygo in Скит боголепный
  0
- По "Балтийской Луже"
  By Saygo in Сергей Махов
  0
- А что, если...
  By Saygo in Скит боголепный
  0
- Поэты "Общей тетради": К. Лемминг и И. Евражкин
  By Snow in Умблоо
  0
- Есть рекорд!
  By Saygo in Скит боголепный
  0
Similar Content
- Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
  By Военкомуезд
  
  Александр Борисович
  АСТАШОВ
  д-р ист. наук, профессор
  Российского государственного
  гуманитарного университета
  БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
  Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
  Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
  Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
  Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
  1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
  возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
  Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
  Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
  В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
  1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
  2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
  зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
  23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
  на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
  Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
  1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
  2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
  3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
  4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
  5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
  защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
  Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
  1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
  2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
  3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
  ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
  В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
  1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
  2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
  и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
  Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
  Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
  1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
  2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
  3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
  4. Там же. Л. 2 об.
  5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
  6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
  7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
  лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
  Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
  В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
  1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
  2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
  3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
  о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
  Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
  1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
  ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
  Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
  1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
  2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
  3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
  4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
  Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
  1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
  2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
  3. Там же. Л. 518. /229/
  обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
  военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
  Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
  Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
  1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
  2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
  3. Там же. Л. 522 об.
  4. Там же. Л. 520-522. /230/
  общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
  Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
  После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
  1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
  2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
  3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
  4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
  применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
  В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
  1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
  2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
  енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
  В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
  Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
  1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
  2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
  3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
  запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
  6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
  Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
  В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
  1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
  2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
  3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
  «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
  Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
  В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
  1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
  2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
  3. Там же. Л. 29-29 об.
  4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
  «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
  По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
  1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
  2. Там же. Л. 31.
  3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
  с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
  Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
  1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
  нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
  Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
- Гимпельсон Е.Г. Ограбление хозяйства Юга России интервентами и белогвардейцами в 1919 г. // Исторические записки. Т. 35. 1950. С. 36-61.
  By Военкомуезд
- Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
  By Военкомуезд
  
  БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ
  
  С. Н. Базанов
  
  Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.
  
  5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/
  
  В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.
  
  В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.
  
  Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.
  
  До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].
  
  Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].
  
  В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].
  
  Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/
  
  Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.
  
  Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.
  
  При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.
  
  И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].
  
  Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.
  
  Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.
  
  Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.
  
  Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.
  
  Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].
  
  После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.
  
  Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/
  
  Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].
  
  Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].
  
  Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.
  
  Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].
  
  Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].
  
  О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/
  
  Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].
  
  В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.
  
  Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].
  
  Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/
  
  После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».
  
  После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.
  
  Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].
  
  ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].
  
  Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.
  
  Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].
  
  О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.
  
  Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/
  
  Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].
  
  Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].
  
  Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]
  
  Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.
  
  Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.
  
  Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].
  
  Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].
  
  Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].
  
  Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.
  
  После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.
  
  Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.
  
  Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.
  
  III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].
  
  На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].
  
  Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.
  
  Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].
  
  Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.
  
  Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].
  
  Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.
  
  Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.
  
  В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].
  
  Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.
  
  На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.
  
  1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
  2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
  3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
  4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
  5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
  6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
  7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
  8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
  9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
  10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
  11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
  12. Там же, с. 95.
  13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
  14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
  15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
  16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
  17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
  18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
  19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
  20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
  21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
  22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
  23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
  24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
  25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
  26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
  27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
  28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
  29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
  30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
  31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
  32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
  33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
  34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
  35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
  36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
  37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
  38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
  39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
  40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
  41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
  42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
  43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
  44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
  45. Там же, 1917, 31 авг.
  46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
  47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
  48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
  49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
  50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
  51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
  52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
  53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
  54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
  55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
  56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
  57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
  58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
  59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
  60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
  61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
  62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
  63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
  64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
  65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
  66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
  67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
  68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
  69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
  70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
  71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
  72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
  73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
  74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
  75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
  76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
  77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
  78. Солдат, 1917, 22 окт.
  79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
  80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
  81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
  82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
  83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
  84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
  85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
  86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
  87. Там же, 1917, 24 окт.
  88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
  89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
  90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
  91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
  93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
  93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
  94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
  95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
  96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
  97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
  98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
  99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.
  
  Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
- Иоффе А.Е. Хлебные поставки во Францию в 1916-1917 гг. // Исторические записки. Т. 29. 1949. С. 65-79.
  By Военкомуезд
  
  А. Е. Иоффе
  
  ХЛЕБНЫЕ ПОСТАВКИ ВО ФРАНЦИЮ в 1916—1917 гг.
  
  Архив министерства продовольствия Временного правительства России содержит переписку с торговыми представителями Антанты в Петрограде, с агентами министерств земледелия и продовольствия в отдельных областях страны и руководителями армии, а также другие документы по вопросу об отправке хлеба из России в страны Антанты в 1916 и 1917 гг. Эти материалы нигде и никем в литературе не использованы. В работах, освещающих продовольственное положение России в указанные годы, нигде ни словом не упоминается о посылке хлеба союзникам. Авторы исходили из того, опровергаемого нами, тезиса, что в связи с войной хлебные поставки из России были прекращены. [1] Ни слова не говорится о посылке пшеницы во Францию в «Истории гражданской войны» (т. I). Между тем во время войны хлеб продолжал вывозиться за границу. История хлебных поставок во Францию в 1916—1917 гг. является убедительным, можно сказать концентрированным, выражением большой степени и унизительных форм экономической зависимости тогдашней России от Антанты. Поэтому тема о вывозе хлеба в военные годы имеет несомненный научный интерес.
  
  Уже в 1916 г., еще больше в 1917 г., продовольственный кризис в самой России стал реальным фактом. Летом 1916 г. в 34 губерниях была введена карточная система, в 11 губерниях ее собирались ввести, и только в 8 губерниях шла свободная торговля. [2] Страдали от строгого лимитирования продовольствия, конечно, трудящиеся массы. Несмотря на введение карточек, промышленные города, и Петроград прежде всего, не получали нужного количества хлеба. Плохо снабжалась и армия.
  
  В феврале 1917 г. на фронты было отгружено 42.3% намеченного и необходимого количества хлеба и фуража, для гражданского населения— 25.6%. На Северном фронте в начале февраля остался лишь двухдневный запас продовольствия, на Западном фронте вместо хлеба ели сухари, на Юго-западном солдаты получали только по одной селедке в день. [3]
  
  В Петрограде толпы людей собирались у продовольственных магазинов, простаивали в очереди, но далеко не всегда получали даже го-/65/
  
  1. См., напр., 3. Лозинский. Экономическая политика Временного правительства, М., 1928; Р. Клаус. Война и народное хозяйство России (1914—1917 гг.), М.—Л., 1926; Н. М. Добротвор. Продовольственная политика самодержавия и Временного правительства (1915—1917 гг.) — «Исторический сборник», Горький, 1939.
  2. Н. М. Добротвор. Указ. соч., стр. 65—66.
  3. А. 3айончковский. Мировая война, М., 1931, стр. 297; 3. Лозинский, Указ. соч., стр. 8—9.
  
  лолный паек Катастрофическое положение с продовольствием признавали и лидеры буржуазии. Незадолго до Февральской революции Родзянко в записке, поданной Николаю. II, указывал, что «дело продовольствия страны находится в катастрофическом состоянии». [4] Такие же «признания» делались и на заседаниях «Комиссии по расследованию причин кризиса и путей выхода из него», созданной Думой. Однако ни записка Родзянко, ни ораторские упражнения в комиссии не вскрыли действительных причин продовольственной катастрофы и тем более не помогли найти выхода из сложившегося положения. Хлеб в стране был. Урожаи 1916 и 1916 гг. оказались неплохими. В производящих губерниях, особенно в восточной и юго-восточной части страны, не затронутой военными действиями, скопились значительные хлебные запасы, определявшиеся к 1917 г. в 600 млн. пудов; [5] однако помещики, кулаки, спекулянты неохотно продавали хлеб, ожидая повышения цен. Никаких мер по принудительному извлечению запасов, с оплатой хлеба по твердым ценам, царское правительство не приняло. Транспортная разруха мешала своевременной доставке на места даже того хлеба, который попадал в руки правительственных органов. К тому же деревня и город экономически плохо были связаны друг с другом. Не находя в городе нужных им товаров, крестьяне вывозили мало продовольствия. Правительство Николая II не приняло ни одной радикальной меры к улучшению продовольственного положения, оно оказалось здесь полным банкротом... И несмотря на полную неспособность обеспечить хлебом фронт и тыл, царские власти взяли на себя обязательства послать зерно Антанте. Именно в этой плоскости их серьезно озаботила продовольственная проблема. Как выколотить из российских губерний мешки с зерном для отправки их во Францию и Англию? Архив министерства продовольствия содержит документацию, убедительно рисующую антинародную, предательскую по отношению к голодавшим рабочим и солдатам деятельность царского, а вслед за ним и Временного правительства по поставкам хлеба за границу.
  
  В марте 1916 г. царские министры решили доставить во Францию 30 млн. пудов пшеницы. Мотивируя необходимость этих поставок, министры ссылались на плохой урожай в Америке. Игнорируя насущные нужды народов своей страны, они собрались отправлять зерно «союзникам». Из 30 млн. пудов 11 млн. решили отправить в том же 1916 г. Французскому правительству и этого показалось мало, его торговые представители в России запросили на 1916 г. 15 млн. пудов. Царское правительство согласилось на 13 млн. Поставки должны были осуществляться через Архангельск. [6] Все лето в направлении к Архангельскому порту шли эшелоны с зерном для Франции. Часть транспорта, и без того недостаточного для обеспечения внутренних перевозок, была использована для «союзных» целей. 6 октября 1916 г. уполномоченный министерства земледелия в Архангельске Н. И. Беляев доносил в Петроград, что к 5 сентября в Архангельск прибыло 10 009 875 пудов пшеницы на 53 парохода уже погружено 9 417 479 пудов, на два еще грузящихся парохода сдано пока 350 000 пудов. [7] Мешки с пшеницей для отправки во Францию продолжали двигаться в направлении на Архангельск. В следующей сводке, посланной 2 октября, Беляев инфор-/66/
  
  4. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 23, л. 133.
  5. П. И. Лященко. История народного хозяйства, т. II, М., 1948, стр. 675.
  6. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, л. 96; д. 22, л. 86; д. 124, л. 63.
  7. Там же, д. 22, л. 40. Все даты приводятся по старому стилю.
  
  мировал министра земледелия, что к 30 сентября прибыло 12 467 411 пудов, из которых 11 534 726 пудов уже погружены на пароходы. [8] Правительство Николая II было близко к выполнению своих обязательств на 1916 г. Для этой цели нашлись и люди, и средства, и возможности. В целом за весь 1916 г. вывоз хлеба из России, по сравнению с 1915 г.» увеличился, несмотря на быстро возраставшую нехватку продовольствия внутри страны. В 1915 г. из страны было экспортировано 11 100 тыс. пудов пшеницы, а в 1916 г. — 14 381 тыс. пудов; пшеничной муки соответственно — 5 058 тыс. и 7 813 тыс. пудов, а ржи — 5 802 и 6 206. [9]
  
  Но странам Антанты всего этого было мало. В следующем году они хотели добиться значительного увеличения поставок, совершенно пренебрегая внутренними нуждами и реальными экспортными возможностями России. В конце декабря 1916 г. Палеолог и Бьюкенен обратились с нотами в русское министерство иностранных дел с просьбой, выраженной в форме требования, доставить союзникам в навигацию 1917 г. через Архангельск не более не менее, как 50 млн. пудов пшеницы. Лишь «в крайнем случае» союзники соглашались получить 15 млн. пудов из 50 млн. рожью вместо пшеницы.
  
  Уже в первых числах января 1917 г. царский Совет министров поспешил согласиться с требованием Антанты, о чем немедленно довел до сведения Лондона и Парижа через дипломатические каналы. Тогда же был выработан предварительный план удовлетворения франко-английских притязаний. Совет министров решил, что «указанные настойчивые требования могут быть удовлетворены следующим образом: 10 млн. пудов пшеницы будут доставлены из. Сибири через Котлас, 10 млн. из Юго-западного края, 5 млн. из Самарской губернии, 5 млн. с Кавказа и 5 млн. из Таврической губернии»; недостающие 15 млн. пудов предполагалось заменить рожью из Уфимской и Самарской губерний. Союзникам было обещано доставить 15 млн. пудов к 1 июля 1917 г. [10]
  
  Правительство Николая II приняло быстрые решения в угодном Антанте духе. Союзники сопроводили свои требования угрозами. Они вели себя подобно богатым подрядчикам, разговаривающим с обнищавшим несостоятельным клиентом. Выступая в данном случае от имени Антанты, английский посол передал памятную записку министру иностранных дел Н. Н. Покровскому, где все было сказано достаточно ясно: если русское правительство не будет удовлетворять союзные требования на пшеницу и лес, если суда, предоставленные Англией для перевозки угля и военного снаряжения, не будут возвращаться обратно, полные хлебом и лесом, то «английское правительство не сможет доставить необходимое количество тоннажа для перевозки угля и военного снаряжения в Россию». [11]
  
  Когда 10 января Совет министров вновь обсуждал вопросы поставок хлеба за границу, то, заслушав доклад министра земледелия (где отмечался недостаток пшеницы в России), он в своем решении «не мог не отметить, что благоприятное разрешение настоящего вопроса приобретает ныне совершенно исключительное для нас значение, так как союзные державы изъявили согласие направить в наши северные порты обусловленное число судов с военными грузами первостепенного значе-/67/
  
  1. ЦГАОР, ф. 361, оп. 3. д. 22, л. 90.
  2. «Известия по внешней торговле», 1917, №21, стр. 583; «Вестник финансов, торговли и промышленности», 1917, №10, стр. 471.
  3. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 7—8.
  4. Там же, л. 29.
  
  -ния лишь при условии обеспечения обратных рейсов пароходов с хлебными грузами». [12]
  
  Однако, кроме факторов субъективных, выражавшихся в мыслях, намерениях и занесенных в протоколы решениях облеченных властью людей, существовали еще факторы объективные, определявшиеся реальным положением вещей, а отнюдь не пожеланиями действующих лиц. Еще 3 января 1917 г. под председательством министра земледелия было образовано особое междуведомственное совещание по вопросу о поставке хлеба союзным государствам в навигацию 1917 г. В это совещание были переданы заявки союзников. Англия требовала 30 млн. пудов, Франция — 20 млн. пудов. Сверх этого 7 млн. пудов запросило итальянское правительство. Совещание (в нем заседали представители почти всех министерств) заслушало информацию о положении дела с пшеницей. Потребности самой России в хлебе на 1917 г. были определены в 660 млн. пудов. Имевшийся к концу 1916 г. запас хлеба определялся в 626 млн. пудов, из которых 52 млн. находились на правом берегу Днепра, откуда, в силу запрещения военных властей, перевозить пшеницу в потребительские центры было невозможно. «Таким образом, для удовлетворения даже обычной потребности населения в пшенице не хватает 86 млн. пудов», — гласил вывод совещания. И несмотря на это, царские чиновники сочли возможным согласиться на поставку союзникам 25 млн. пудов пшеницы и 25 млн. пудов ржи.
  
  Единственной уступкой, которой они безуспешно пытались добиться, была замена еще 10 млн. пудов пшеницы рожью. 10 млн. пудов пшеницы намечалось вывезти в Архангельск из Сибири, 10 млн. — с правого берега Днепра и 5 млн. — из Самаро-Оренбургского района. [13] Совет министров одобрил это решение, к тому же с поправкой в пользу Антанты. Было постановлено «теперь же» заявить союзникам «о согласии императорского правительства, невзирая на испытываемый у нас недостаток, обеспечить поставку 25 млн. пудов пшеницы, и всемерно озаботиться доведением упомянутого количества до 35 млн. пудов, если по условиям хлебного рынка и транспорта такая заготовка окажется возможной». [14] Планы доставки хлеба в Архангельск были разработаны (на бумаге) со всеми подробностями. Будущее зерно было уже распределено по складочным помещениям. Тщательно зафиксировали, сколько, откуда и когда нужно будет грузить в вагоны для отправки к Архангельскому порту.
  
  Транспортная комиссия Особого совещания по продовольственному делу «компетентно» решила, что переправить союзникам 35—40 млн. пудов через] Архангельск будет вполне возможно. После обстоятельного «домашнего анализа» всех планов и выводов министерство земледелия докладывало 31 января 1917 г. Совету министров, что 25 (и 35 «при возможности») млн. пудов пшеницы союзникам поставить безусловно можно. Возражали лишь против вывоза в Италию («все, что можно, вывозится в Англию и Францию») запрошенных 7 млн. пудов. Для более слабого хищника хлеба не нашлось. Все предложения и конкретные планы, представленные министерством земледелия, были одобрены Советом министров. 1 12 февраля 1917 г. заместитель министра земледелия Грудистов в письме Н. Н. Покровскому подтвердил, что к 1 июля 1917 г. в Архангельск может быть доставлено для погрузки на паро-/68/
  
  12. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 10, л. 57.
  13. Там же, л. 10.
  14. Там же, лл. 20, 57, 71.
  15. Там же.
  
  ходы 15 млн. пудов пшеницы. Все исчисления и наметки, дающие основание для этого вывода, были сообщены коммерческому атташе французского правительства в России, который выразил свое полное согласие намеченным планом. [16] По просьбе французского торгового атташе министерство земледелия согласилось до 1 июля 1917 г. поставлять исключительно пшеницу, воздерживаясь пока от отправки ржи. Русские чиновники договорились также с представителем Антанты, что погрузка пароходов в Архангельске должна начаться 1 июня (после открытия навигации) и ежедневно должно грузиться не менее 5 тыс. тонн. [17] Все было подписано и согласовано, осталось лишь осуществить самые поставки. В таком состоянии дело об отправке хлеба во Францию и в Англию перешло в руки Временного правительства.
  
  «Новая власть получила в наследие от старого правительства много неудовлетворенных потребностей, но очень мало хлеба», — так начинался первый распорядительный акт взявших на себя снабжение страны продовольствием Комитета Государственной думы и Петроградского совета. [18] Несоответствие спроса и предложения как будто не особенно смущало «новую власть». Наиболее важными из «неудовлетворенных потребностей» были сочтены поставки хлеба союзникам. Именно это наследство было признано имеющим законную силу прежде всего. 7 марта 1917 г., обсуждая вопрос о «возможных затруднениях» в выполнении обязательств по поставке хлеба Антанте, правительство решило «принять все меры к возможному выполнению обязательства». [19] Нужно было отправлять в Архангельск пшеницу. Союзники явно не желали получать из России зерно для черного хлеба, упорно предпочитая ему белый. В марте английское и французское правительства подтвердили, что на поставки ржи они согласятся только после получения в навигацию 1917 г. 30 млн. тонн пшеницы. [20] Свое мнение о том, что при переговорах с русским правительством наглые требования нужно совмещать с угрозами, Антанта не изменила и после февраля 1917 г. Уже 11 марта Бьюкенен получил от Бальфура из Лондона соответствующую директиву: «Выясните и сообщите, можно ли предполагать, что нынешнее русское правительство не будет придерживаться политики своих предшественников в отношении вывоза пшеницы из России в Великобританию и Францию? Может быть, было бы хорошо указать, что всякое изменение этой политики, неблагоприятное для союзников, неминуемо отразилось бы на экспорте военного снаряжения в Россию. Крайне необходимо, чтобы правительство его величества и правительство Франции немедленно узнали, возможны ли какие-либо изменения». [21] Можно предположить, что Палеолог получил аналогичное указание (хотя документа в нашем распоряжении не имеется), ибо на следующий день он отправился к Милюкову объясняться относительно задержки, «которую испытывает перевозка хлеба для надобности союзников во исполнение последовавшего между ними и Россией соглашения». Русский министр иностранных дел, верноподданническое отношение которого к союзникам хорошо известно, конечно, стал на сторону Антанты и не подумал даже попытаться защитить интересы рабочих и солдат России, у которых увозили недостававший им хлеб. Милюков немедленно обратился с /69/
  
  16. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, л. 34.
  17. Там же, д. 10, д. 3.
  18. «Русская воля» от 8 марта 1917 г., стр. 2.
  19. ЦГАОР, ф. 6, оп. 2, д. 138, л. 14.
  20. ЦГАОР, ф. 351, оп. 2. д. 1, л. 67.
  21. «Красный Архив», т. XXIV. стр. 117.
  
  письмом к новому министру земледелия Шингареву, указывая ему на «первостепенную, с точки зрения государственной обороны, важность точного выполнения последовавшего соглашения с союзниками о по ставке хлеба». [22]
  
  Министр земледелия Шингарев, получив письмо, поспешил ответить на него в тот же день 15 марта. Шингарев вынужден был поведать министру иностранных дел некоторые печальные истины. Он признал, что «задержка в отправке хлебных грузов вызывается, главным образом, недостаточной обеспеченностью продовольствием в настоящий момент наших армий на некоторых участках фронта», а отчасти еще и распутицей. Однако Шингарев не считал эти причины достаточно объективными и важными, он соглашался служить Антанте так же верно, как и Милюков. В конце письма министр земледелия заверял, что им «будут приняты все меры к обеспечению интересов союзников в области снабжения их зерновыми продуктами». [23]
  
  В том же марте «меры» начали приниматься. Шингарев стал изыскивать денежные средства, необходимые для транспортировки хлеба в Архангельск. У министра финансов Терещенко он просил аванс в 10 млн. руб. «на расходы по закупке, хранению и перевозке пшеницы», обещая сообщить точную сумму расходов дополнительно. Шингарев предлагал открыть на эти нужды, для маскировки действительной цели расходов, специальный фонд, отпущенный по смете Переселенческого управления (!). [24] В министерстве у Терещенко не спешили с ответом.
  
  16 мая туда пришло еще одно прошение — срочно ассигновать 10 млн. рублей. [25] Только 23 мая из министерства финансов был послан ответ в адрес товарища министра земледелия по продовольственному делу Зельгейма. Там предложили несколько иной путь изыскания денежных средств, сочтя, что «финансирование операций по поставке союзникам пшеницы могло бы производиться на тех же основаниях, как и отпуск уполномоченным министерства земледелия для закупки хлеба для продовольствия населения, для каковой цели в Государственном банке открыт текущий счет особоуполномоченному по закупке хлеба». [26] Иными словами, в министерстве финансов хотели отправлять хлеб союзникам за счет тех денег, которые отпускались для организации снабжения населения России продовольствием. Трудно сказать, какое же русское министерство наиболее усердно блюло антантовские интересы.
  
  Другой заботой министерства земледелия было обеспечение перевозившегося хлеба транспортом. Внутри страны оно не находило даже достаточного количества грузовиков для подвоза хлеба к железнодорожным станциям. Специально посланный из Парижа наблюдать за перевозкой во Францию хлеба, закупленного в России, коммерческий агент предложил приобрести во Франции 100 грузовых автомобилей.
  
  1 апреля, обсудив на очередном заседании это предложение, Временное правительство предложило военному министерству купить эти автомобили, уступив их временно министерству земледелия «для выполнения подвоза к станциям железных дорог и пристаням закупленного для Франции хлеба». [27] В русско-французских экономических отношениях /70/
  
  22. ЦГАОР, ф. 351. оп. 3, д. 1, л. 61.
  23. Там же, лл. 62—63.
  24. Там же, д. 6, л. 3.
  25. Там же.
  26. Там же, л. 6.
  27. Там же, ф. 6, оп. 2, д. 1, т. 1, л. 160
  
  появилась новая тема — переговоры о покупке 100 автомобилей фирмы Рено. «Особое совещание для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства» решило предоставить министерству земледелия 3 млн. франков из валютных сумм правительства для закупки во Франции этих автомобилей. [28] Начались весьма затяжные переговоры с Парижем. Не могли никак найти способ оформления продажи, а также договориться о тоннаже для их перевозки.
  
  А. А. Игнатьев сообщал в Россию 17 апреля, что «после долгих бесплодных переговоров» французское правительство известило его, «что вопрос покупки нами автомобилей из Франции должен быть разрешен Альбером Тома в Петрограде». [29] Во время пребывания в русской столице французский социалистический министр обещал, что автомобили будут переданы в кратчайший срок из резервов французской армии. Дело продолжало затягиваться. Автомобили из Франции не прибывали. Обещание министра повисло в воздухе. В мае 1917 г. министерство земледелия заключило договор с акционерным обществом «Русский Рено» в Петрограде на продажу 84 грузовиков и 4 автоцистерн. И здесь обязательства выполнялись плохо. В июне — июле министерство земледелия отправило часть автомобилей из числа кое-как собранных старых грузовиков в Тобольск и Акмолинскую область в надежде на то, что после прибытия новых из Франции их можно будет заменить. [30] Подвижной состав железных дорог Временное правительство намеревалось пополнить привозом из США, но потерпело здесь такую же неудачу, как и с автомобилями. Американцы надували так же, как и французы. Безрезультатными оказывались и попытки наладить успешную транспортировку хлеба еще до прибытия американской «помощи». Еще 9 апреля из министерства земледелия было отправлено письмо министру путей сообщения Некрасову относительно железнодорожной линии Петровск — Ставрополь. Эта линия, указывалось в письме, «является единственным средством вывоза больших запасов хлеба». Некрасову напоминали о «государственной важности дела снабжения союзников хлебом» и просили его «принять исключительно срочные меры к обеспечению Петровской ветки подвижным составом». [31] Никакого серьезного эффекта, как мы увидим, от этого обращения одного министра к другому не получилось.
  
  У Временного правительства не нашлось в достаточном количестве не только своих паровозов, вагонов и автомобилей, но встал еще вопрос о мешках — не было тары для зерна. Тару закупили во Франции. За 545 979 штук новых джутовых мешков было заплачено (вместе с транспортными расходами) 589 312 руб. 72 коп. Платило Временное правительство, хотя хлеб шел во Францию. [32]
  
  Итак, русская буржуазия, целиком приняв на себя обязательства царского правительства, всерьез принялась выколачивать хлеб из разоренной страны для отправки его во Францию. Мы сможем оценить весь антинародный предательский смысл этой политики лишь в том случае, если ненадолго прервем дальнейший рассказ о поставках хлеба Антанте и обратим внимание на продовольственное положение самой России при Временном правительстве. Из плохого оно быстро превращалось в отчаянное. Плохо снабжалась прежде всего армия. Урегулирование /71/
  
  28. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 9, л. 69.
  29. Там же, л. 68.
  30. Там же, л. 69,
  31. Там же, д. 14. л. 15.
  32. Там же, оп. 2, д. 266, л. 1.
  
  этого вопроса министры из буржуазных и соглашательских партий мыслили только путем уменьшения норм, а отнюдь не путем увеличения подвоза. Уже 9 марта Временное правительство решило «поручить министерству земледелия войти в ближайшее соглашение с военным министром относительно возможного сокращения норм душевого потребления хлеба в армии». [33] В тот же день в Петрограде было получено письмо генерала Алексеева из Ставки с сообщением о начинающемся недоедании на фронте. На 31 марта было назначено совещание в Ставке по продовольственному вопросу. [34] На этом секретном собрании, после докладов интендантов, генералы и министры должны были признать, что ежесуточной потребностью ни один из фронтов не обеспечен. Но никто не говорил о необходимости срочных мер по усилению подвоза продовольствия в армию. Думали или уменьшить «число ртов и число лошадей» или сократить нормы потребления. [35] Склонялись больше к первому способу (во время совещания), но осуществили (на практике) прежде всего второй. Уже через два дня командующим фронтами была послана телеграмма, за подписью Алексеева, с извещением о сокращении хлебных норм в армии до 800 граммов частям, находившимся на фронте, и до 600 граммов расположенным в тылу. [36] Но и эти нормы не соблюдались. Они не были обеспечены реальным наличием продовольствия и лишь прокламировались на бумаге. С Кавказского фронта Деникин телеграфировал, что если в марте фронт получал одну пятую необходимой муки, то с начала апреля стал получать лишь одну десятую потребного количества. Генерал оценивал положение как «безвыходное..., близкое к катастрофе», и требовал «немедленного принятия чрезвычайных мер». [37] Командующий Западным фронтом Валуев указывал (одновременно в три адреса — Ставке, военному министру и министру земледелия), что «фронт перешел на фунт хлеба и 7/8 фунта сухарей в день, но в апреле и эта норма не может быть обеспечена». «С фронта идут тревожные вести на почве недовольства уменьшением дачи хлеба», — сообщал командующий. [38] В следующие месяцы не произошло никаких перемен к лучшему. Армия продолжала получать в лучшем случае четверть необходимого количества хлеба для удовлетворения солдат, даже по сниженным нормам. Военный министр Верховский признал 20 октября с трибуны Предпарламента, что «на Северном фронте положение было настолько критическим, что потребовался подвоз провианта пассажирскими поездами», но это не смогло предотвратить голод. Военный министр сообщил также, что тыловой Московский округ «живет со дня на день, прибегая нередко к силе оружия для добывания припасов». [39]
  
  Не лучше, а хуже обстояло дело при Временном правительстве с обеспечением хлебом промышленных центров. Подвоз продовольствия в Петроград, Москву, тем более в другие города, резко сократился. Так, в августе 1917 г. в столицу прибыло 389 вагонов с хлебом против 1212 за август 1916 г. [40] Даже «законный» паек был уменьшен до 300 граммов на человека (законом 25 марта 1917 г.), но и его получить удава-/72/
  
  33. ЦГАОР, ф. 6, оп. 2, д. 1, л. 20.
  34. Там же, д. 135, лл. 6, 13.
  35. Разложение армии в 1917 г., ГИЗ, 1925, стр. 10.
  36. Там же, стр. 11.
  37. Там же, стр. 14.
  38. Там же, стр. 16.
  39. «Былое», 1918, № 12, стр. 30.
  40. «Рабочий путь» от 29 сентября 1917 г.
  
  -лось далеко не всем и не всегда. Голодала бедняцкая и середняцкая часть деревни, особенно центральных губерний. Лидеры соглашательских партий, заседавшие и исполкоме Петроградского совета, иногда Разговаривали на продовольственные темы, но дальше многословных речей «забота» о народе не пошла. Единственный их практический шаг — помощь Шингареву в составлении провалившегося закона о хлебной монополии. [41] Самое принятие этого закона явилось неудачной попыткой буржуазии и соглашателей сдержать возмущение революционного народа, требовавшего отобрать хлеб у имущих классов. Министр внутренних дел эсер Авксентьев на Московском государственном совещании расписался в провале правительственной политики, объявив, что «положение страны в продовольственном отношении является в настоящее время очень тяжелым», и признав, что в ряде областей Центральной России и Белоруссии «в связи с острым недостатком хлеба население... крайне возбуждено». [42]
  
  В то же время в конце августа правительство, жертвуя интересами трудящихся, ради удовлетворения требований спекулянтов, помещиков и кулаков, повысило вдвое твердые цены на хлеб. Как эта мера, так и вся продовольственная политика Временного правительства свидетельствовала о его полной неспособности не только наладить снабжение фронта и тыла хлебом, но и сохранить то полуголодное существование, до которого довело народы России хозяйничанье царских министров. И это не было случайностью: русская буржуазия не могла, по своей классовой природе, вести другую политику. Ничто не улучшилось при Временном правительстве, но многое ухудшилось. Уменьшались нормы, а еще быстрее сокращалось получавшееся армией и городами наличное количество хлеба. «Организацией голода» боролись против революционного народа. Продовольственная политика Временного правительства вытекала из классового содержания его деятельности. Оно не могло занять принципиально иной позиции. Радикальное улучшение положения с хлебом могло произойти только в результате перехода власти в руки большевистской партии. В. И. Ленин в классической работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» писал: «Контроль, надзор, учет — вот первое слово в борьбе с катастрофой и с голодом. Вот что бесспорно и общепризнано. И вот чего как раз не делают из боязни посягнуть на всевластие помещиков и капиталистов, на их безмерные, неслыханные, скандальные прибыли, прибыли, которые наживаются на дороговизне, на военных поставках (а на войну «работают» теперь, прямо или косвенно, чуть ли не все), прибыли, которые все знают, все наблюдают, по поводу которых все ахают и охают.
  
  И ровно ничего для сколько-нибудь серьезного контроля, учета, надзора со стороны государства не делается». [43]
  
  Принятое решение о введении государственной хлебной монополии («о передаче хлеба в распоряжение государства») не внесло изменений к лучшему. Закон о монополии был принят с чисто демагогическими целями. Он встретил нескрываемое враждебное отношение среди помещиков и торговцев. Всероссийский торгово-промышленный съезд в специальной резолюции потребовал от правительства «отказаться от опасного плана введения хлебной монополии» и видел выход из положения в том, чтобы «немедленно привлечь к сложному делу заготовления про-/73/
  
  41. Н. Суханов. Записки о революции, т. II, Берлин, 1922, стр. 17.
  42. Государственное совещание. Стен. отчет, ГИЗ, 1930, стр. 23.
  43. В. И. Ленин. Соч., 3-е изд., т. XXI, стр. 160.
  
  дуктов опытный в этом деле торгово-промышленный класс», несмотря на то, что интересы этого самого класса и защищала правительственная политика. Деревня не получала промышленных товаров, и поэтому никак не стимулировалось усиление подвоза хлеба в города. В стране росли безработица и бестоварье. За «керенки» крестьяне продавать хлеб не хотели. Но крестьяне поставляли только треть хлеба, две трети шли от помещиков, а они продолжали припрятывать хлеб, ожидая полной ликвидации твердых цен и возможности еще больше округлить свои капиталы, наживаясь на народной нужде. [44] Чиновники, сидевшие в государственных продовольственных учреждениях, занимались взяточничеством. Неизбежные большие трудности, вызывавшиеся продолжавшейся войной, увеличивались полной неспособностью и нежеланием буржуазии и помогавших ей грабить народ меньшевиков и эсеров сколько-нибудь успешно использовать имевшийся в стране хлеб для внутренних нужд. Полуголодные нормы выдачи продуктов, все чаще вызывавшие настоящий голод, были дополнительной причиной роста гнева и возмущения народных масс на фронте и в тылу против предательской политики эксплоататорских классов. Продовольственная разруха оказалась одним из тех объективных факторов, которые ускоряли гибель эксплоататорского режима.
  
  И при отмеченных серьезнейших продовольственных трудностях внутри страны Временное правительство весьма упорно старалось выполнить обязательства по снабжению хлебом Антанты. Туда посылали не «лишнее» (как это было в большинстве случаев с отправкой в Россию военного снаряжения), но кровно необходимое голодавшим рабочим, крестьянам и солдатам России зерно.
  
  Во Франции, куда направлялся хлеб, в 1917 г. действительно имелись некоторые продовольственные затруднения. Посевная площадь в том году составляла лишь 64.6% довоенного посева, уменьшившись с 6542 тыс. га до 4191 тыс. га. Сбор урожая упал еще больше, составив в 1917 г. 39% довоенного уровня. Все же продовольственное положение во Франции было лучше, чем в большинстве других воевавших стран. До начала 1917 г. никаких ограничений в продаже предметов продовольствия не было. Лишь летом 1917 г. начали вводить хлебные карточки. На 1917 г. Франции нехватало около 30 млн. центнеров хлеба, которые надеялись привезти из-за границы. Одну шестую часть этого количества хотели ввезти из России. В то время как в России сложилось тяжелое продовольственное положение и она не могла выполнять прежних функций экспортера хлеба, в ряде стран, не затронутых непосредственно военными действиями, имелись значительные хлебные излишки. Это признавали сами французы. Их профессора-экономисты оценивали наличные резервы хлеба на земном шаре в 1917 г. в 131 млн. центнеров, в том числе 40 — в Австралии, 30 — в США, 28 — в Канаде, 20 — в Индии и 13 — в Аргентине. [45] Реальная возможность получить недостающее продовольствие, минуя Россию, у французского правительства была. Но там, в торговых отношениях с другими странами, за хлеб нужно было платить, а в оформлении торговых соглашений разговаривать, как равный с равным, а в США еще к тому же — как клиенту с богатым дядюшкой. Здесь же, в зависимой от Антанты России, дове-/74/
  
  44. Первый всероссийский торгово-промышленный съезд в Москве. Стен, отчет и резолюции, М., 1918, стр. 230; газета «Рабочий путь» от 12 октября 1917 г.
  45. Статья корреспондента «Биржевых ведомостей» Н. Тасина, присланная из Парижа — «Биржевые ведомости» от 7 апреля 1917 г., стр. 5.
  
  денной ее правящими кругами до состояния полуколонии, можно было приказывать и, не уплачивая даже за мешки, в которых должно было привозиться зерно (не говоря уже об уплате за содержимое мешков), «считывать» хлебные поставки в счет посылаемого «русскому союзнику» третьесортного (иногда и просто никуда не годного) военного снаряжения. Пот почему французские империалисты хотели получить одну шестую часть потребного хлеба именно из России, совершенно не считаясь с ее внутренними потребностями и реальным положением вещей в стране. Требование, предъявленное «русскому союзнику» относительно вывоза пшеницы в 1917 г., объективно свидетельствовало о потере русской буржуазией самостоятельности в своих действиях. В лице Временного правительства империалистическая Франция нашла послушного исполнителя своей воли.
  
  Практические мероприятия по выполнению обязательств на 1917 г. начали осуществлять ещё царские министры. 6 февраля в телеграмме уполномоченному министерства земледелия Шашковскому, находившемуся в Тифлисе, Грудистов предлагал заготовить 5 млн. пуд. пшеницы на территории Кубанской области, а затем отправить их в Архангельск. [46] Отвечая Петрограду, Шашковский высказался против этого вывоза ввиду недостатка продовольствия на месте. После Февральской революции Временное правительство, игнорируя возражения Шашковского, продолжало требовать отправки из Кубани 5 млн. пудов пшеницы до нового урожая. Новый министр земледелия, кадет Шингарев, писал в Тифлис: «Подтверждая необходимость исполнения этого задания, прошу немедленно приступить к заготовке пшеницы». [47] Такого же содержания телеграмму Шингарев отправил уполномоченным министерства земледелия в Сибири. Временное правительство требовало «принять все меры к интенсивной заготовке и отправке союзникам пшеницы в обусловленные соглашением с ними сроки». [48] Получил телеграмму с приказом не задерживать хлеб, предназначенный для союзников, также командующий Кавказской армией генерал Юденич. Однако уже в марте стало ясно, что чинуши, распоряжавшиеся зерном из своих петроградских кабинетов, плохо знали действительное положение с хлебом в стране. Руководители армии, никогда и никем не подозреваемые в плохом отношении к Антанте, вынуждены были стать на путь невыполнения решений правительства об отправке за границу пшеницы. В анонимной «Записке о боеспособности русской армии», хранившейся в архиве Ставки и написанной в марте 1917 г., в последнем абзаце указывалось: «Необходимо немедленно прекратить отправку союзникам пшеницы, которая нужна нам самим». [49]
  
  Первым, кто решительно воспротивился этой отправке, был генерал Алексеев. Он наложил запрет на вывоз пшеницы из Юго-западного края, и собранные для транспортировки в Архангельск 1900 вагонов конфисковал для нужд армии. Слишком опасен был для существовавшего строя голодный солдат, — считал Алексеев, хорошо знавший, сколь плохо снабжалась армия продовольствием. Вслед за Алексеевым запретил Заготовлять и отправлять пшеницу союзникам наместник Кавказа, вопреки постановлению Временного правительства — посылать хлеб, Минуя наместника. Точно так же поступил уполномоченный министер-/75/
  
  46. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 14, л. 2.
  47. Taм же, л. 9.
  48. Там же, д. 1, л. 62—63.
  49. «Красный архив», т. XXX. стр. 45.
  
  -ства земледелия по Тобольской губернии, столкнувшийся с большой нехваткой хлеба для местного населения. [50] Началась весьма оживленная переписка правительства с руководителями армии и местными представителями министерства земледелия по вопросу об отправке в Архангельск пшеницы «особого назначения». Из Петрограда шли требования, нередко сопровождавшиеся угрозами, отправлять хлеб, не считаясь с местными условиями. С мест посылались оправдательные тексты с указанием на безусловно объективные причины, мешавшие выполнению поставок, как по сроку, так и по количеству.
  
  10 марта генерал Алексеев предложил Петрограду прекратить начавшийся вывоз хлеба из района правого берега Днепра. Он согласился отпустить уже приготовленное количество (2 млн. пудов), но решительно возражал против дальнейших заготовок для союзников. [51] Из этих 2 млн. пудов правительству удалось вывезти только часть.
  
  Ввиду настойчивых повторных телеграмм о невозможности поставить 5 млн. пудов из Кубани, Шингарев в апреле согласился послать оттуда хотя бы 1 млн., отложив отправку остальных 4 млн. впредь до выяснения. [52]
  
  С Кавказа не удалось добиться ничего. После всех письменных переговоров 9 июля 1917 г. правительство полечило сообщение, что «отправить пшеницу в Архангельск не представляется возможным ввиду испытываемой крайней нужды Кавказской армией». [53] Еще раньше Петроград получил телеграмму из Киева аналогичного содержания («Пшеница особого назначения Архангельск не отправлялась ввиду недостатка выполнения нарядов муку армии»). [54]
  
  Тобольский продовольственный комитет докладывал, что в связи с распутицей, малым запасом пшеницы вблизи железнодорожных линий и пристаней и в связи с крайней нуждой местных мукомолов в зерне заготовить в губернии можно не больше 2 млн. пудов, да и то лишь при всеобщей реквизиции, разрешение на которую испрашивалось. [55] Здесь правительство не добилось ничего. Не вся пшеница, все же отправленная в Архангельск, дошла по назначению и была погружена на пароходы. Зерно переправлялось через территории, переживавшие тяжелый продовольственный кризис, и местные власти в ряде случаев пытались задержать часть хлеба для удовлетворения голодающего населения. Председатель продовольственного комитета уезда Великий Устюг Вологодской губернии Голубев, ссылаясь на полное отсутствие в уезде мяса и рыбы и на «большой недостаток» хлебных продуктов, указывал на эпидемию сыпного тифа, которая «на почве недоедания может принять угрожающие размеры», и просил разрешения взять со ст. Котлас 100 тысяч пудов «экспортной пшеницы». Министерство земледелия категорически отказалось удовлетворить его просьбу. [56]
  
  Ярославский совет рабочих и солдатских депутатов послал две телеграммы Временному правительству и Петроградскому совету. Первая выражала протест против отправки хлеба и требовала опубликовать и пересмотреть те тайные договоры, которые вынуждали Россию осуществлять эти поставки. Во второй телеграмме Ярославский совет сообщал, /77/
  
  50. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 7, 8, 50.
  51. Там же, д. 4, л. 29.
  52. Там же, д. 14, л. 19.
  53. Там же, л. 30.
  54. Там же, д. 4, л. 45.
  55. Там же, д. 9, л. 35.
  56. Там же, д. 1, лл. 90-91.
  
  что пшеница им задержана впредь до выяснения вопроса о поставках за границу. [57] В Ярославле наивно предполагали, что буржуазное правительство или соглашательский в большинстве своем исполком Петроградского совета смогут предпринять что-либо самостоятельно в отношении обязательств перед Антантой.
  
  Плохо обстояло дело с хлебом и в самой Архангельской губернии. В то время как на городских складах близ порта скапливались значительные запасы пшеницы, население города и губернии, как и большинства районов России при Временном правительстве, вело полуголодное существование. Главноначальствующий г. Архангельска, окруженный полуголодным населением, наложил запрет на отправку нескольких пароходов с зерном за границу, надеясь получить разрешение у правительства использовать пшеницу для нужд губернии. Боявшийся народного восстания Керенский, как морской министр, написал министру продовольствия Пошехонову 15 июля 1917 г., что «ныне возможность отправки пшеницы из Архангельска за границу возбуждает сомнения вследствие недостатка продовольствия в России». Но правительство продолжало считать задачу удовлетворения обязательств перед Антантой гораздо более важной, чем задачу борьбы с голодом и эпидемиями в своей собственной стране. И когда задержкой судов в Архангельске заинтересовался Терещенко, как министр иностранных дел, Пошехонов поспешил приказать главноначальствующему Архангельска «немедленно снять запрет на отправку погруженной на пароходы пшеницы и в будущем не предпринимать никаких мер в отношении заготовленной в Архангельске для отправки союзникам пшеницы без предварительной санкции министерства продовольствия». Архангельский начальных послушно исполнил приказ из Петрограда. [58] Так, в течение марта — июня 1917 г. Временное правительство изымало хлеб для поставок союзникам с энергией, не нашедшей себе более достойного применения. Что удалось ему сделать в этом постыдном деле?
  
  9 июня 1917 г. французский коммерческий атташе предложил представить ему сводку движения грузов «с пшеницей особого назначения». Через четыре дня представителю Антанты доложили, что из Юго-западного края отправлено в Архангельск 532 тыс. пудов, из Акмолинской губернии — 298 тыс., из Самарского района— 1 005 тыс. пудов, всего — 1 835 тыс. пудов. Из всего отправленного прибыло в Архангельск 838 817 пудов (остальные находились в пути), из которых 375 522 пуда были уже погружены на пароходы. [59] Это был итог 3 1/2-месячных усилий Временного правительства по отправке хлеба за границу, — итог, мало устраивавший Антанту. Французское и английское правительства обратились к Временному правительству с грозной нотой. Они требовали более эффективных поставок. В начале июля 1917 г. количество отправленной в Архангельск пшеницы было доведено до 2 млн. пудов. Из них в порт прибыло 1 100 тыс. пудов. В конце июня и начале июля шло форсированная погрузка накопившихся в Архангельске запасов на пароходы, в результате чего 710 тыс. пудов было отправлено. 200 тыс. пудов все же было предоставлено в распоряжение архангельских властей «для обеспечения мукой чрезвычайно нуждающегося населения Архангельской губернии». [60] В министерстве земледелия, наконец, поняли, какой размах грозили принять народные волнения на почве голода /77/
  
  57. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 94—95.
  58. Там же, л. 96.
  59. Там же, д. 12, л. 39.
  60. Там же, д. 1 л. 97.
  
  в губернии, где под тщательной военизированной охраной скапливались значительные запасы пшеницы.
  
  25 июня, в момент, когда Временное правительство старалось увеличить свои поставки Антанте, газеты, неожиданно для многих, опубликовали сообщение от отказе Англии и Франции от русского хлеба. Было обнародовано ко всеобщему сведению соглашение относительно, снабжения пшеницей союзников, оформленное в январе 1917 г. Дальнейший текст официальной информации гласил: «В настоящее время, узнав о возникших затруднениях в области продовольственного дела, союзники признали возможным освободить Россию полностью от выполнения принятых ею на себя обязательств по поставке хлеба во Францию и Англию, оставив в силе свои обязательства по военному снабжению России».
  
  Газеты опубликовали ноты союзников, где Антанта, обещая поставлять военные материалы, соглашалась «ограничиться получением с благодарностью того количества пшеницы, которое русское правительство сочтет возможным поставить... в течение текущей кампании». [61] В чем было дело? Откуда появилось также «великодушие», к тому же широко рекламируемое? Союзники, не отказываясь от хлеба, а соглашаясь удовлетвориться «возможным количеством», могли к этому времени уже убедиться в нереальности плана отправки 25 млн. пудов пшеницы (тем более — 35 млн. пудов), в неспособности Временного правительства вывезти такое количество. Это безусловно повлияло на их решение заявить о снятии с России обязательств, но не это было главное. «Затруднения», как вежливо, но не точно была названа прогрессировавшая продовольственная разруха в стране, существовали и в феврале, и в марте, и в последующие месяцы. Антантовское «великодушие» обнаружилось в конце июня. Именно в это время ждали, наконец, начала наступления на русском фронте. Союзники понимали, что голодный солдат будет сражаться много хуже накормленного. Ради успеха русского наступления они готовы были кое-чем (на словах, во всяком случае) пожертвовать. Если в предыдущие месяцы Антанта никак не возражала против намерений русских империалистов бороться с революционным движением «организацией голода» и помогла ухудшить продовольственное положение страны, требуя часть хлеба себе, то теперь она пошла на новый тактический маневр, возложив надежды на русское наступление, как на средство ударить одновременно и по германскому противнику и по русской революции. Подлинный смысл «великодушия» был вскрыт уже в августе 1917 г., когда полный провал наступления на русском фронте никто скрыть не мог. В течение июля и первой половины августа находившийся на дороге в Архангельск хлеб частично прибыл к месту назначения. Из последних 2 млн. пудов (новых отправлений за это время не было) в Архангельск было доставлено 1.5 млн., из которых 938 928 пудов (по данным на 20 августа) было погружено на пароходы. Шля нужд населения Архангельской губернии было задержано еще 136 тыс. пудов (сверх 200 тыс. уже упомянутых).
  
  Из отправленных 2 млн. пудов 1067 тыс. пудов было вывезено из Самарского района, 634 тыс. пудов — из Юго-западного края и 300 тыс. — из Омска (Акмолинской губернии). Из Тобольской и Таврической губерний и с Кавказа. Временное правительство так и не смогло ничего выжать. [62] Таково было положение вещей, когда Антанта вер-/78/
  
  61. «Речь» от 25 июня 1917 г., стр. 3.
  62. ЦГАОР. ф. 351, оп. 3. д. 1. л. 104.
  
  -нулась, после провала наступления, к прежней линии: не считаясь с голодом в России, требовать вывоза хлеба. Великодушные жесты были быстро позабыты. Петроградское министерство иностранных дел получило соответствующие указания из Парижа и Лондона. 21 августа было созвано специальное правительственное совещание по вопросу о дальнейшей судьбе хлебных поставок за границу. Присутствовал и выступал представитель французского посольства. Этот чиновник, поддержанный ведомством иностранных дел, высказал «пожелания об увеличении в пределах возможного» (французский дипломат пытался не требовать невозможного!) отпуска пшеницы. Совещание постановило «более решительно использовать для вывоза за границу урожай Сибири», отправляя оттуда ежедневно в Архангельск по 20 вагонов. [63] В августе, сентябре, октябре продолжалась прежняя линия выколачивания хлеба для вывоза за границу. Всего при Временном правительстве из России во Францию (до Англии, как менее остро нуждавшейся в ввозе из России, очередь не дошла) было вывезено 1311 тыс. пудов хлеба. [64]
  
  Таким образом, свыше 20 тыс. тонн столь необходимого народам России хлеба было отправлено во Францию, которая могла получить его из других стран, где имелись излишки хлебных запасов. Такова красноречивая история еще одного предательства, совершенного русской буржуазией при поддержке меньшевистско-эсеровских лидеров.
  
  63. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 105—106.
  64. «Статистический сборник ЦСУ», стр. 25.
  
  Исторические записки. Т. 29. 1949. С. 65-79.
- Деренковский Г.М. Восстание русских солдат во Франции в 1917 г. // Исторические записки. Т. 38. 1951. С. 72-103.
  By Военкомуезд
  
  Г.М. Деренковский.
  
  ВОССТАНИЕ РУССКИХ СОЛДАТ ВО ФРАНЦИИ
  в 1917 г.
  
  В первой мировой империалистической войне Франция и Англия имели в лице царской России союзника, который «...не только оттягивал на свои фронты силы противника, но и поставлял во Францию десятки тысяч отборных русских солдат» [1]. Для союзников Россия была прежде всего страной пушечного мяса. Посылка русских войск в распоряжение французского правительства в обмен на вооружение, поставлявшееся союзниками в Россию, лишний раз свидетельствовала о все возраставшей полуколониальной зависимости царской России от Антанты.
  
  В ответ на требование Франции царское правительство отправило весною и летом 1916 г. на французский и салоникский фронты четыре особых пехотных бригады, 1-ю и 3-ю во Францию, 2-ю и 4-ю — в Салоники [2]. Вслед за ними оно готово было отправить уже сформированные еще три особые пехотные бригады, но досылка их не состоялась ввиду срочной необходимости отправить эти части на русский фронт, нуждавшийся в пополнениях после кровопролитных боев летом 1916 г.
  
  Осенью 1916 г. во Францию и Салоники были отправлены многочисленные пополнения (более 6 тыс. человек), чтобы покрыть убыль русских солдат и офицеров в тяжелых боях. Формировались и готовились к отправке весною 1917 г. новые воинские части (две артиллерийские бригады, инженерные, интендантские и санитарные части), предназначавшиеся для пополнения находившихся в составе французских войск четырех русских бригад и создания из них двух дивизий — по одной для французского и салоникского фронтов.
  
  Русские войска во Франции находились в невыносимо тяжелых условиях. Они направлялись на самые ответственные и наиболее опасные участки фронта, протяженность которых обычно втрое превосходила участки, занимавшиеся подобными же французскими частями. В атаку в первую очередь посылали русских; самые крупные потери несли русские части. В то же время русских солдат кормили хуже французских; офицеры подвергали их порке, в госпиталях раненых русских солдат, по их заявлениям, содержали «хуже, чем свиней» [3]; почта из России до /71/
  
  1. История ВКП(б). Краткий курс, стр. 167.
  2. Общая численность русских войск, находившихся на французском и салоникском фронтах, по данным на 22 октября 1916 г., составляла около 43 тыс. солдат и офицеров. Во Франции находилась 1-я особая бригада под командованием генерала Лохвицкого и 3-я особая бригада под командованием генерала Марушевского, общей численностью около 20300 солдат и офицеров (ЦГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 30, л. 84).
  3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 нюня) 1917 г.
  
  солдат почти не доходила, а если доходила, то с такой цензурной «правкой», что оставались только «бабьи поклоны». Все это приводило солдат к выводу: «И в самом деле не люди мы, а запроданное пушечное мясо» [1].
  
  Весть о победе Февральской буржуазно-демократической революции в России дошла к русским солдатам на французском фронте не сразу. Временное правительство и верховное командование не торопились информировать русских солдат во Франции о революционных событиях в России, боясь политических «осложнений». Информировано было только высшее командование, среди которого весть о революции вызвала полную растерянность.
  
  Солдаты 3-й бригады узнали о революции в России и о свержении самодержавия из французских газет. Это произошло на пути с фронта в тыловой лагерь Майи, куда бригада отправлялась на недельный отдых после почти полугодового пребывания на передовых позициях [2]. Еще на пути в лагерь, 16 (29) марта, прошли собрания 5-го и 6-го полков и маршевого батальона. Ораторы горячо приветствовали русскую революцию. От каждой роты были избраны депутаты в солдатские комитеты [3]. Одновременно решено было, придя в лагерь Майи, пройтись с красным флагом по местечку и отслужить панихиду по расстрелянным в 1916 г. русским солдатам [4].
  
  В лагерь Майи, где находились запасные батальоны русских бригад, 3-я бригада пришла поздно ночью 17 (30) марта. На утро, по приказу командира бригады, генерала Марушевского, всех выстроили для смотра. Генерал держал себя очень вызывающе и отдал распоряжение об аресте на три недели одного из пулеметчиков, заявившего, что «красное знамя есть эмблема свободы, добытой пролетарскими руками». Распоряжение вызвало резкий протест солдат бригады [5].
  
  По договоренности с французским командованием 3-ю бригаду лишили отдыха и в ночь на 18 (31) марта отправили обратно на фронт. Но и на фронте солдатские собрания продолжались.
  
  Солдатские депутаты, ознакомившись с газетными новостями, решили требовать признания солдатских депутатов и их неприкосновенности, «приветствовать и поддерживать» Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, «вступить в непосредственную связь с Временным правительством» [6].
  
  Командование бригады оказалось вынужденным пойти на некоторые уступки, но одновременно усилило репрессии, стремясь парализовать революционизирующее влияние на солдат вестей, приходивших из России. Оно категорически запретило устройство собраний, пригрозив >в противном случае вызвать африканских солдат для усмирения [7]. /72/
  
  1. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
  2. «Новая жизнь» от 15 (28) сентября 1917 г.
  3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.; «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 10 (23) мая 1917 г
  4. По приговору военно-полевого суда 28 августа (10 сентября) 1916 г., в лагере Майи было расстреляно 8 русских солдат 2-й особой пехотной бригады, направлявшейся через Францию в Салоники. Это были участники стихийного (восстания, вспыхнувшего по прибытии эшелона войск 2-й особой пехотной бригады из России в лагерь близ Марселя. Восставшие солдаты убили ненавистного подполковника Краузе. Николай II потребовал от своего представителя при французской армии генерала Жилинского «водворить силой порядок энергичными скорыми мероприятиями». Восстание было подавлено; 8 человек было расстреляно, более 60 человек, лишенных всех чинов, званий и наград, отправлено в Россию. Это событие взволновало всех русских солдат, находившихся во Франции, и усилило их ненависть к царизму.
  5. «Новая жизнь» от 15 (28) сентября 1917 г.
  6. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
  7. Там же.
  
  Солдаты 1-й особой пехотной бригады, находившейся на позициях, узнали о Февральской революции от своих однополчан, которые возвращались в строй после болезни или ранений. Находясь на излечении в госпитале Мишле в окрестностях Парижа, они встречались с русскими политэмигрантами, от которых узнали о свержении самодержавия в России. Тотчас же после этого они явочным порядком, по инициативе наиболее передовых солдат, создали солдатский комитет [1].
  
  Возвратившись из госпиталя на фронт в свою бригаду, солдаты привезли с собой газеты. В тот же день при команде разведчиков 1-й бригады состоялось совещание, на котором было решено отправиться по ротам для «освещения российских событий», организации выборов ротных солдатских комитетов и делегатов на общебригадное собрание [2]. Очевидно, к этим выборам была приурочена прокламация за подписью «Группа русских солдат», озаглавленная «Русские солдаты во Франции, организуемся!» «Солдаты в России стоят дружно заодно с рабочими, — говорилось в прокламации, — стоят дружно друг за друга, посылают их на съезды, чтобы предъявить волю солдатскую, думы солдатские о войне и мире, о земле и свободе. Солдат стал гражданином, товарищи! Следуйте примеру наших братьев из госпиталя Мишле в Ванве и из третьей бригады. Выбирайте уполномоченных, образуйте свои комитеты, вырабатывайте требования, предъявляйте их и дружно отстаивайте их. Будьте достойными сынами нашей далекой родины, которая сбросила позорные царские путы и встает для новой жизни» [3].
  
  Судя по ссылке на опыт 3-й бригады, прокламация была составлена, когда 3-я бригада снова прибыла на позиции, и между солдатами обеих бригад установилась связь, т. е. после 19 марта (1 апреля) [4].
  
  На следующий день на собрании солдатских депутатов частей 1-й бригады был заслушан информационный доклад о революционных событиях в России, принято приветствие петроградским рабочим, солдатам и матросам и избран солдатский комитет [5].
  
  Чтобы прервать процесс революционизирования солдатской массы, полки были приведены к присяге Временному правительству, а затем брошены в наступление. По плану апрельского наступления, выработанному главнокомандующим французской армии генералом Нивелем, предполагалось одним молниеносным ударом отбросить немцев за Рейн. В этом наступлении, начавшемся 3 (16) апреля, принимали непосредственное участие обе русские бригады. Накануне наступления в обеих русских бригадах происходило голосование,— принимать ли в нем участие или нет. Громадное большинство солдат высказалось за наступление [6]. Такое решение объясняется оборонческими иллюзиями, которые сеяли среди солдат Временное правительство, а также меньшевики и эсеры, распускавшие слухи о готовящемся наступлении немцев на Петроград и об опасности, нависшей над «свободной» Россией.
  
  Спекулируя на революционных настроениях солдатских масс, офицеры говорили им: «Докажите, что вы умеете защищать свободу» [7].
  
  Товарищ Сталин в статье «О войне», опубликованной 16 марта в /73/
  
  1. ЦГВИА, ф. 516, оп. 8, д. 92, лл. 75—76.
  2. «Октябрь за рубежом». Сборник воспоминаний. М., 1924, стр. 26.
  3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.
  4. Там же.
  5. «Октябрь за рубежом», стр. 25—26, 31.
  6. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.»; Соцэкгиз, 1934, стр. 93.
  7. «Правда» от 18 сентября 1927 г.
  
  «Правде», разоблачил настоящие цели Временного правительства и социал-шовинистов, маскировавших захватнические цели русских империалистов в войне фразами о борьбе за свободу. «...Нынешнее положение России, — писал И. В. Сталин, — не даёт оснований к тому, чтобы бить в набат и провозгласить: "Свобода и опасности, да здравствует война!"» [1]
  
  Апрельское наступление союзников на Западном фронте провалилось. Немцам заранее стал известен план Нивеля. Атака союзников началась утром 3 (16) апреля между Реймсом и местечком Супир (на восток от Суаесона), а 9 (22) апреля Нивель вынужден был отказаться от попыток прорыва, заменив общее наступление частичными операциями четырех армий, которые также кончились в мае полным провалом. Французская печать и государственные деятели восторженно отзывались о действиях русских бригад в наступлении. Даже Пуанкаре вынужден был признать что русские «сражались как львы» [2], а военный министр Пенлеве отмечал, что русские «очень храбро рубились под Бримоном» [3].
  
  26 рядов проволочных заграждений и 3 линии немецких окопов, которые немцы строили и усовершенствовали в течение двух лет, не остановили геройского порыва 1-й особой пехотной бригады, занявшей сильно укрепленную деревню Курси и позицию у канала. Напрасно пытались немцы ожесточенными контратаками выбить русских с захваченных позиций. Русские с исключительным мужеством отбили все атаки противника, выполнили боевую задачу, взяли в плен более 800 немецких солдат и офицеров, захватили много пулеметов и других трофеев [4]. Высоко оценило боевую деятельность русских войск в апрельских боях и французское главное командование. В специальном приказе по армии отмечались энергичные действия 1-й русской бригады, которая «блестяще овладела назначенными объектами, продолжала натиск до конца, несмотря на большие потери... и отбила все попытки неприятеля захватить завоеванную ею территорию» [5]. В другом приказе отмечалось, что 3-я русская особая бригада «вела себя блестящим образом под неприятельским огнем; получив задачу атаковать неприятельский опорный пункт, особенно сильно укрепленный, она двинулась в атаку с большим мужеством, невзирая на смертельный огонь неприятеля».
  
  В апрельских боях русские бригады понесли крупные потери. В донесении от 10 (23) апреля представитель русского правительства при французской армии генерал Палицын сообщал в Ставку, что общие потери русских убитыми, ранеными и пропавшими без вести составили 70 офицеров и 4472 солдата [6]. Это были, по-видимому, предварительные сведения. Альбер Фавр, находившийся во время наступления в штабе генерала Мишле, в своем выступлении в палате указывал, что потери русских войск составили 5813 человек [7].
  
  Контрреволюционное командование питало надежду, что наступление остановит процесс революционизирования русских войск, однако надежда эта не оправдалась. Наоборот, провал операции и огромные -бесплодные потери породили недовольство. Сильно поредевшие и изнуренные рус-/74/
  
  1. И. В. Сталин. Соч., т. 3, стр. 5.
  2. «Вечернее время» от 4(17) октября 1917 г.
  3. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 93.
  4. ЦГВИА, ф. 416. оп. 1, д. 83. л 72.
  5. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 61, л. 129 (французский текст).
  6. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 19.
  7. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 136.
  
  ские бригады были переведены в резерв. Здесь в деревнях прифронтовой полосы, где были расположены русские части, солдатские собрания возобновились. С возбуждением говорили солдаты, что, судя по всему, они фактически проданы французскому правительству. Солдаты возмущались тем, что во время кровопролитной атаки форта Бримон они не были поддержаны французскими войсками, и усматривали в этом стремление командования разделаться при помощи немецкой артиллерии с революционно настроенными солдатами. Солдаты были крайне взволнованы своим пребыванием вдали от родины в момент, когда должны были решаться давно наболевшие для них вопросы и прежде всего вопрос о мире и земле [1]. Раньше, до наступления, за немедленное возвращение на родину раздавались лишь отдельные голоса, теперь же это желание становилось всеобщим.
  
  9 (22) апреля в прифронтовом лесу состоялось общее собрание 3-й особой бригады. Это собрание решило командировать в Петроград двух делегатов, поручив им добиваться предоставления русским солдатам, находившимся во Франции, завоеванных в революции прав, которыми пользовались солдаты в России; предоставления русским солдатам на французском фронте отпусков по нормам французской армии; свободы деятельности комитетов и выборных лиц и т. д. [2] 3-я бригада единодушно избрала делегатами сапера Николая Афиногенова и Афанасия Чашина. Солдаты охотно жертвовали свои сбережения на поездку делегатов; собрано было 767 франков.
  
  Попытка Марушевского задержать делегатов вызвала резкий протест. Новая попытка воспрепятствовать поездке солдатских депутатов в Петроград была предпринята ген. Палицыным по прибытии их в Париж, 14 (27) апреля. В течение пяти дней Палицын уговаривал Афиногенова и Чашина отказаться от командировки. Жена Марушевского явилась к депутатам с предложением остаться жить в Париже или Ницце, обещая снабдить их средствами. «Вы не увидите фронта, — говорила она, — и будете кататься, как сыр в масле». Она запугивала их возможностью реставрации монархического строя в России и опасностью, которая в этом случае угрожает солдатским депутатам. Но Афиногенов и Чашин категорически отвергли все эти уговоры и потребовали от Палицына отправить их в Россию, угрожая в противном случае сообщить о задержке в бригаду. Растерявшийся Палицын уступил [3].
  
  6 (19) мая делегаты 3-й бригады выступили с докладом о положении русских войск во Франции в Иногороднем отделе Петроградского Совета [4]. В газетах появились многочисленные сообщения о положении русских войск во Франции. Посыпались протесты рабочих, солдат, местных Советов. Временное правительство вынуждено было дать указание не препятствовать посылке в Петроград новых делегатов. Вслед за первыми двумя делегатами в мае 1917 г. в Петроград отправились две большие делегации: одна — в составе 11 человек от 1-й особой пехотной бригады и другая — в составе 9 делегатов от 3-й бригады [5]. В составе этих делегаций /75/
  
  1. ЦГВИА, ф. 416, рп. 1, д. 83, лл. 9—10.
  2. «Голос солдата» от 10 (23) мая 1917 г.
  3. «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 21 мая (3 июня) 1917 г.; «Новая жизнь», от 15 (28) сентября 1917 г.
  4. «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 10 (23) мая 1917 г.
  5. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 29.
  
  было по одному офицеру [1]. Бригады дали своим делегатам, отправлявшимся в Россию, наказ для заявления Совету рабочих и солдатских депутатов м Временному правительству о своих нуждах и желаниях. Ясного понимания классовой сущности политики Временного правительства в то время у них не было. В еще меньшей степени понимали они подлинную роль меньшевистско-эсеровского руководства Петроградского Совета. Об этом свидетельствует сохранившийся наказ 3-й бригады.
  
  Характерной особенностью этого наказа было отсутствие в нем требования прекращения войны. Необходимость продолжать войну «в интересах революции» казалась составителям наказа очевидной. В массе своей солдаты оставались еще «добросовестными оборонцами». Однако в наказе, наряду с требованиями об удовлетворении специфических нужд, диктуемых пребыванием за границей, фигурировали и общеполитические требования русского пролетариата и крестьянства: установление демократической республики; скорейшее разрешение аграрного вопроса путем конфискации земли и распределения ее «между трудящимися людьми» и т. д. [2].
  
  После кровопролитных апрельских боев части 1-й и 3-й бригад постепенно были отведены на левый берег реки Марны в окрестности лагеря Неф-Шато, куда они прибыли в середине апреля. Командование влило в части прибывшие пополнения и немедленно приступило к усиленным ежедневным занятиям [3]. Добиваясь заслуженного отдыха и требуя отправки их в благоустроенный лагерь, солдаты отказались являться на занятия. На ежедневных митингах и собраниях горячо обсуждались происходившие в России события.
  
  Несмотря на запрещение командования проводить первомайскую демонстрацию и митинги, солдаты торжественно отметили международный праздник солидарности трудящихся. Многие жители окрестных французских деревень и французские солдаты приняли участие в митинге 1 Мая. В разгар митинга неожиданно прибыл генерал Палицын. Он выступил с речью, в которой призывал довести войну совместно с союзниками до победного конца, а затем уже устраивать свою свободную жизнь. Генералу не дали договорить. Под оглушительный свист и возмущенные возгласы Палицын, сопровождаемый офицерами, буквально бежал с митинга [4].
  
  30 апреля (13 мая) Гучков обратился к обеим бригадам с призывом тесного единения солдат и офицеров во имя победы над врагом [5]. Призыв этот не произвел впечатления. В отряде относились с недоверием к офицерам, что было вызвано запрещением митингов, монархической пропагандой и т. д. Конфликт, вызванный нежеланием разрешить поездку первых двух делегатов от 3-й бригады, настолько обострил отношения между бригадой и ее командиром, что оставаться дальше генералу Марушевскому во главе бригады стало не безопасно для его жизни; вскоре, после соединения бригад в дивизию, командиром ее назначили ген. Лохвицкого, а Марушевский был отозван в Петроград [6]. В то же время /76/
  
  1. Характерно, что по прибытии делегаций в Петроград председатель Временного правительства принял 12 (25) июня не целиком делегации, а лишь двух офицеров, входивших в их состав (ЦГАОР, ф. 3, оп. 1, д. 94, л. 19).
  2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 40.
  3. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 1 (с), л. 31.
  4. П. Карев. Нас не укротили. Иваново, 1937, стр. 68—71.
  5. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 26 и 30.
  6. Там же, л. 50.
  
  Палицына пугало предстоящее прибытие из России во Францию пополнений, а также новых артиллерийских, инженерных и интендантских частей, предназначенных для реорганизации обеих бригад в дивизию. Об этом он откровенно писал Алексееву [1]. Не менее опасалось прибытия новых контингентов войск из революционной России и французское правительство. Чтобы не подливать масла в огонь, оно в июне отказалось от каких-либо новых пополнений русских войск на французском фронте [2], не возражая лишь против прибытия новых офицеров.
  
  К этому времени для покрытия убыли в командном составе русских бригад во Францию уже прибыло 109 офицеров [3] (из них 56 предназначались для 1-й дивизии и 53 — для 2-й, находившейся на Салоникском фронте). Эти офицеры направлялись из Петрограда в разное время небольшими группами и в одиночку через скандинавские страны. Генеральный штаб, занимавшийся подбором и направлением офицеров во Францию, отдавал предпочтение титулованной знати и вообще всем контрреволюционным, монархически настроенным офицерам, изгнанным из частей революционными солдатами или бежавшим от их гнева.
  
  Наводнение русских частей во Франции офицерами-монархистами вызвало бурю возмущения среди революционных солдат. Генерал Занкевич, назначенный вместо Палицына в качестве представителя Временного правительства при французской армии, вынужден был бить отбой и просить ввиду «крайнего брожения в войсках» «не присылать тех офицеров, кои исключены комитетами из полков» [4]. Вместе с тем, чтобы спасти контрреволюционных офицеров от гнева возмущенных солдат, Занкевич добивался разрешения «некоторых из этих офицеров, уже отправленных сюда, перевести во французскую армию» [5]. В Петрограде сочли необходимым удовлетворить это ходатайство.
  
  Запрещение митингов, откровенная монархическая пропаганда, угрозы и запугивания вызвали протесты со стороны революционных солдат обостряли антагонизм между ними и офицерством. Солдаты, между прочим, требовали удаления и наказания священника Серапиона, который вел контрреволюционную монархическую пропаганду [6].
  
  Наличие в русских бригадах выборных комитетов и демократических порядков оказывало революционизирующее влияние на французскую армию и народ. Чтобы парализовать это влияние, французская пресса, как бы по сигналу, подняла кампанию травли русских. Разумеется, французский народ трудно было спровоцировать на кровавые эксцессы и погромы против русских, находившихся во Франции. Однако вся эта грязная кампания клеветы и травли не могла пройти бесследно. Нередко русских солдат оскорбляли, были и случаи нападения на них несознательных и крайне отсталых зуавов. Становилось опасно ходить в одиночку или небольшими группами. Однажды во время стоянки двух встречных воинских поездов — одного с французскими, другою с русскими солдатами, кто-то из французов спровоцировал перестрелку. Машинисты моментально пустили в ход поезда и тем предотвратили кровавое столкновение [7]. /77/
  
  1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 9—10.
  2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 53.
  3. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 4, д. 2702, л. 1245.
  4. Там же, л. 1131 об.
  5. Там же.
  6. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 69.
  7 «Новая жизнь» от 13 (26) сентября 1917 г.
  
  Начальник центрального военного почтово-телеграфного контрольного бюро в Петрограде в секретном отношении в министерство иностранных дел писал: «Из препровождаемых при сем в качестве образца... писем усматривается, что русские солдаты, сражающиеся на французском фронте, постоянно жалуются на свое крайне тягостное с моральной точки зрения положение, проистекающее, главным образом, от вражеского к ним отношения французов» [1].
  
  Во французских госпиталях к началу мая находилось до 6 тыс. русских солдат [2]. Французские власти установили в госпиталях, по выражению русских солдат, «тюремный режим». Их плохо кормили, палаты содержались в антисанитарном состоянии, обращение было исключительно грубое, раненым, как правило, не выдавалось жалованье, их преждевременно, с незажившими ранами, выписывали из госпиталей [3]. Когда русские пробовали добиваться улучшения своего обслуживания, для усмирения «бунтовщиков» вызывались полицейские части. В ход пускали дубинки и приклады, производили аресты.
  
  В мае 1917 г. начались волнения русских солдате г. Иере, на южном побережье Франции. Здесь было расквартировано около тысячи русских солдат и офицеров. Более трехсот солдат-инвалидов ожидало отправки в Россию. По данным следствия, у солдат были найдены издававшиеся в России газеты, в том числе и большевистская «Правда». Солдаты требовали предоставления им завоеванных солдатами России с первых дней революции прав и создали солдатский комитет [4].
  
  Между тем, командование русских бригад стремилось ускорить выступление дивизии на фронт. В связи с этим в середине мая военный министр Керенский обратился к находившемуся в Париже русскому меньшевику — адвокату Е. И. Раппу с просьбой посетить обе русские бригады, «расследовать причины брожения среди солдат», а также «разъяснить недоразумения и внести успокоение» [5]. Керенский просил также передать от его имени солдатам, что «никто из них, не взирая на временное из России отсутствие, обижен и обделен не будет... вопрос о земле будет решен Учредительным собранием», а в данный момент от них требуется лишь активное участие в войне до победного конца [6].
  
  В ответ на речи Раппа солдаты потребовали немедленной отправки их на родину [7]. Сообщая свои первые впечатления Керенскому, Рапп приходил к выводу что «необходимо много времени и труда, чтобы добиться успокоения». Он рекомендовал назначить при русских войсках постоянного комиссара с полномочиями по всем вопросам боевою устройства русских войск. Этому предложению сочувствовали генералы Лохвицкий и Занкевич. Рапп давал понять Керенскому, что он сам непрочь стать комиссаром, но просил, чтобы в этом назначении «проявил то или иное участие Совет рабочих и солдатских депутатов» [8].
  
  9 (22) июня Керенский назначил Раппа комиссаром при русских войсках во Франции. Соглашательский исполком Совета рабочих и солдатских депутатов принял аналогичное решение. Рапп получил те же пол-/78/
  
  1. «Красный архив», 1931, № 1 (44), стр. 157.
  2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 19.
  3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 152. См. также ф. 2003, оп. 4, д. 6, лл. 119—120.
  4. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 1234.
  5. Там же, д. 92, л. 117.
  6. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 56—57.
  7. П. Карев. Указ. соч., стр. 84.
  8. ЦГВИА. ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 119.
  
  -номочия, что и армейские комиссары действующих армий на русском фронте
  
  Как уже указывалось, Рапп был меньшевиком. Когда грянула империалистическая война, он находился в эмиграции во Франции. Будучи сторонником войны, этот социал-предатель в сентябре 1914 г. вступил добровольцем в ряды французской армии, где служил сначала в чине младшего лейтенанта, а затем лейтенанта артиллерии до января 1917 г. Назначенный комиссаром Временного правительства при русских войсках во Франции, он обратился к французскому военному министру с просьбой об исключении его из списков французской армии, что и было оформлено президентским декретом [2]. Таким образом, выбор кандидатуры на пост комиссара Временного правительства при русских войсках во Франции был не случаен. Рапп был «свой человек» и для Временного правительства, и для меньшевистско-эсеровского руководства Петроградского Совета, и для французского правительства.
  
  Комиссар Рапп и генерал Занкевич все чаще посещали войска, убеждая их в необходимости остаться воевать на французском фронте. Временное правительство возлагало на Занкевича большие надежды. В феврале 1917 г., во время вооруженного восстания в Петрограде, он был назначен царским правительством в помощь растерявшемуся генералу Хабалову [3]. Временное правительство полагало, что Занкевич, обладавший опытом подавления революционного движения и будучи наделен широкими полномочиями [4], сможет, не сносясь с Петроградом, принимать на месте неотложные меры к прекращению «беспорядков».
  
  II
  
  По требованиям солдат, размещенных после изнурительных кровопролитных боев по деревням в крайне неблагоприятных для отдыха условиях, обе бригады 18 июня (1 июля) были размещены в более благоустроенном лагере Ля-Куртин. Командование решило использовать это обстоятельство для слияния обеих бригад в одну дивизию перед новой отправкой на фронт.
  
  Переведенные в Ля-Куртин солдаты 22 июня (5 июля) отказались приступить к строевым занятиям. Солдаты заявили, что они не собираются больше воевать на французском фронте и настаивали на отправке их на русский фронт. Призыв приехавших в лагерь Занкевича и Раппа подчиниться приказаниям Временного правительства не имел успеха [5], однако посулами и угрозами им удалось в конце концов вызвать в солдатской среде разногласия. Часть солдат заявила, что она безусловно подчиняется Временному правительству, и в случае, если в Петрограде не найдут возможным возвратить дивизию в Россию, они готовы сражаться на французском фронте. Большая же часть солдат заявила, что «при полной готовности драться на русском фронте, они больше не желают сражаться во Франции» [6].
  
  Солдаты 1-й особой бригады были в прошлом в своем подавляющем большинстве фабрично-заводскими рабочими. Наибольшей однородно-/79/
  
  1. Там же, л. 127.
  2. Там же, лл. 139, 141 (французский текст).
  3. А. Блок. Последние дни императорской власти. По неизданным документам, Пг., 1921, стр. 75.
  4. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 162.
  5. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 83.
  6. Там же, л. 82.
  
  стью социального состава отличался входивший в состав этой бригады 1-й особый полк. Он сформировался в Москве и состоял почти сплошь из рабочих, имевших «большой навык к массовым политическим выступлениям», как говорится в одном донесении [1]. Солдаты этого полка отличались своими боевыми качествами, революционным настроением, особой сплоченностью, пользовались исключительным авторитетом и оказывали большое влияние на солдат всей дивизии. Солдаты 3-й бригады в большей своей части были крестьянами.
  
  В виде протеста против выступления на французский фронт, по инициативе солдат 1-й бригады, была устроена демонстрация. Стройными рядами, под музыку и с красными знаменами проходили солдаты по лагерю.
  
  С новой силой возобновились митинги. Особенно бурным и многолюдным был митинг, проведенный в ночь на 24 июня (7 июля) по инициативе солдат 1-го полка. Кроме 1-го полка, на митинге присутствовали почти весь 2-й полк и часть 5-го и 6-го полков, т. е. большая часть дивизии. На этом митинге решено было считать распущенным возникший за две недели до этого так называемый «отрядный комитет», состоявший из ставленников Занкевича и Раппа и возглавлявшийся контрреволюционным офицером. Взамен него был избран Временный дивизионный Совет солдатских депутатов [2].
  
  Командование стремилось вырвать политически неразвитые, робкие и неустойчивые элементы из-под влияния решительно настроенной революционной части дивизии.
  
  С помощью офицера и провокаторов [3] был распространен слух о намерении солдат 1-й бригады напасть на 3-ю бригаду и разоружить ее [4]. Натравливая одну часть на другую, командование старалось сделать невозможным их дальнейшее совместное пребывание. Занкевич приказал: «Всех солдат, безусловно подчиняющихся Временному правительству, вывести из лагеря» [5]. Утром 25 июня (8 июля) все офицеры и несколько тысяч солдат ушли из Ля-Куртина в лагерь Фельтен, в 25 км от Ля-Куртина [6].
  
  В Ля-Куртине осталась 1-я особая бригада (за исключением 200—300 солдат, преимущественно 2-го полка) [7], более 600 солдат 5-го и 6-го полков и весь маршевый батальон 3-й бригады [8]. Иными словами, в Ля-Куртине осталась большая часть дивизии [9].
  
  Занкевич немедленно перевел куртинцев на тыловой оклад и прекратил выплату суточных, однако оставшиеся в Ля-Куртине солдаты по-прежнему были полны революционной решимости [10]. /80/
  
  1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, лл. 4—5.
  2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
  3. Революционными солдатами позднее были разоблачены как провокаторы переводчик Зиновьев (ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 34), подпрапорщик Гук, который служил в царской охранке (там же, л. 27), и др. Комиссар Сватиков, посетивший русские войска во Франции, в докладе Временному правительству от 6 июля 1917 г. признавал, что скрытые провокаторы подстрекают одну бригаду против другой (ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 88).
  4. «Русские солдаты во Франции». М., 1919, стр. 7.
  5. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 82.
  6. По одним данным, из Ля-Куртина было выведено 5 тыс. солдат («Русские солдаты во Франции», стр. 7), по другим — 7 тыс. человек (ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 4).
  7. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 84.
  8. «Октябрь за рубежом», стр. 38; «Русские войска во Франции», стр. 7.
  9. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 83.
  10. Там же, д. 51, л. 89.
  
  Прибывший в Париж комиссар Временного правительства С. Г. Сватиков [1], «по усиленной просьбе» Раппа и Занкевича [2], 5 (18) июля посетил лагери русской дивизии и произвел смотр всем частям. Сватиков пытался запугать куртинцев опасностью морского пути и голодом в России, уговаривая их оставаться во Франции и итти на фронт [3].
  
  Солдаты обратились к Сватикову с вопросами, как возникло Временное правительство и каков его классовый состав, почему Ленин не поддерживает это правительство, а призывает передать всю власть Советам. Сватиков обрушился со злобными нападками на большевиков. Солдаты не хотели слышать от представителя Временного правительства лживые разглагольствования и клеветнические измышления о большевиках и настойчиво потребовали от него возвращения дивизии в Россию [4].
  
  В своем донесении в Петроград Сватиков писал, что куртинцы «представились неудовлетворительно, порядок был только в первых шеренгах, стояли неспокойно, разговаривали, в задних рядах курили, слышались возгласы с заявлением желаний» [5].
  
  Французское правительство было склонно вывести русские войска из Франции, и премьер-министр Рибо по телеграфу направил в Петроград просьбу об отзыве их в Россию [6]. Сватиков торопил Временное правительство с ответом на телеграмму Рибо, указывая на серьезность положения и допуская в случае промедления с ответом «возможность вооруженного вмешательства французов» [7]. Занкевич разъяснил Керенскому истинную причину позиции французского правительства, указав, что «французские военные круги относятся с большим недоброжелательством к новому укладу нашей войсковой жизни и опасаются возникновения аналогичных требований французских солдат» [8].
  
  7 (20) июля Керенский получил телеграмму Исполнительного комитета Временного Совета 1-й особой пехотной дивизии: «Признавая власть Временного правительства и Совета солдатских и рабочих депутатов, солдаты первой особой пехотной дивизии просят и настаивают приложить все усилия, дабы отправить их в Россию. Невыносимое ранее положение достигло теперь крайней степени». Указав на то, что «выходки разных лиц, не желающих понять положение, поселили между солдатами рознь и вражду», вследствие чего «понадобилось разъединение солдат на два лагеря», комитет продолжал: «Успешная боевая деятельность здесь невозможна и возможность дальнейшего пребывания во Франции совершенно исключается. Верные задачам русской революции, солдаты первой особой дивизии клянутся исполнить свой долг на родной земле» [9].
  
  Временное правительство не нашло нужным ответить на эту телеграмму. Для буржуазного Временного правительства договоры и соглашения, заключенные царским правительством с Англией и Францией, были «святыней». Первоначально ни Временное правительство, ни эсеро-/81/
  
  1. Сватиков был командирован Временным правительством в Англию, Францию и Италию с рядом поручений. См. «Вечернее время», № 1941, от 4 (17) октября.
  2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 88.
  3. «Русские солдаты во Франции», стр. 8.
  4. П. Карев. Указ. соч., стр. 80.
  3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, лл. 59—60.
  6. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 92.
  7. Там же, л. 82.
  8. Там же, л. 89.
  9. Там же, л. 84.
  
  меньшевистское руководство Совета рабочих и солдатских депутатов даже не собирались возбуждать вопроса о возвращении русских войск из Франции. Наоборот, стараясь во что бы то ни стало угодить союзникам, Временное правительство с момента своего возникновения готовило к отправке на французский и салоникский фронты новые воинские части и пополнения.
  
  Как считал комиссар русских войск во Франции меньшевик Рапп, «удаление русских войск из Франции являлось бы политической ошибкой. России, — писал он, — особенно нужна как моральная, так и материальная помощь. Наше пребывание здесь [т. е. во Франции] гарантирует нашей нарождающейся молодой демократии поддержку от старой европейской демократии» [1]. Временное правительство не могло существовать без займов, получаемых от западноевропейского и американского капитала. Это было очень ярко вскрыто товарищем Сталиным в его докладе о политическом положении на VI съезде партии 30 июля 1917 г. «Милюков сказал на одном из заседаний, — указывал И. В. Сталин, — что Россия расценивается на международном рынке, как поставщик людей, и получает за это деньги, и если выяснилось, что новая власть, в лице Временного правительства, неспособна поддерживать единого фронта наступления на Германию, то не стоит и субсидировать такое правительство. А без денег, без кредита правительство1 должно было провалиться. В этом секрет того, что кадеты в период кризиса возымели большую силу. Керенский же и все министры оказались куклами в руках кадетов. Сила кадетов в том, что их поддерживал союзный капитал» [2].
  
  Вспыхнувшие волнения среди русских войск во Франции сильно напугали Временное правительство [1]. Больше всего оно опасалось, что эти волнения могут отрицательно повлиять на взаимоотношения с Францией. До тех пор, пока французское правительство не возбуждало вопроса о выводе русских войск из Франции, Временное правительство и не помышляло об этом. Но когда была получена телеграмма Рибо, Временное правительство рассмотрело «возбужденный французским правительством вопрос об отводе из Франции русских войск, вследствие возникшего в их среде брожения», и постановило, чтобы «этот вопрос был разрешен по соглашению между министерствами военным и иностранных дел» [3].
  
  Министр иностранных дел Терещенко и военный министр Керенский сошлись на необходимости убрать из Франции русские войска, предварительно «восстановив в них порядок», но отправить их не в Россию, а на Салоникский фронт. Этот вопрос обсуждался затем в Ставке, и верховный главнокомандующий Брусилов и другие генералы поддержали мнение Керенского и Терещенко [4].
  
  14 (27) июля Терещенко телеграфировал поверенному в делах во Франции Севастопуло, что эвакуация 1-й особой дивизии в Россию «чрезвычайно нежелательна как с общей точки зрения, так и, в частности, ввиду недостатка тоннажа, ибо перевозка войск пойдет в ущерб /82/
  
  1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 11.
  2. И. В. Сталин. Соч., т. 3, стр. 175.
  3. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 100.
  4. Протокол совещания, состоявшегося 16 (29) июля 1917 г., в Ставке. См. А. Зайончковский. Стратегический очерк войны 1914—1918 гг., ч. 7, Кампания 1917 г., М., 1923, стр. 182.
  
  доставке в Россию [закупленных в Англии и Франции военных материалов» [1]. Указывая на необходимость после подавления волнений и «устранения вредных элементов» отправить дивизию на Салоникский фронт, Терещенко продолжал: «Перевозка эта могла бы производиться эшелонами, что позволит выяснить в пути и устранить остальных нарушителей порядка и, таким образом, окончательно оздоровить войска» [2].
  
  Ссылка Временного правительства на отсутствие тоннажа для перевозки 1-й особой дивизии в Россию не выдерживает никакой критики. Нашелся же у французского правительства тоннаж, предназначенный для перевозки из России во Францию артиллерийских, инженерных, интендантских и санитарных частей, а также пополнений в связи с убылью в полках после тяжелых боев. Нашелся у французского правительства и тоннаж, предназначенный для перевозки из России квалифицированных рабочих-металлистов и деревообделочников, а также военнопленных,.. на посылке которых французское правительство долгое время настаивало [3]. Дело, конечно, было не в тоннаже, а в том, что Временное правительство не хотело приезда в Россию солдат, проявлявших «крамольные» настроения, оно боялось их. Кроме того, Временное правительство старалось во что бы то ни стало доказать союзникам способность сохранить «единый» фронт. Если нельзя было оставить русские войска во Франции, то их переводили на Салоникский фронт в состав той же французской армии, предварительно устранив наиболее революционных солдат. Наличие русских войск в составе войск союзников должно было постоянно напоминать о верности Временного правительства договорам, подписанным с союзниками царским правительством.
  
  16 (29) июля Керенский сообщил Занкевичу о расстреле июльской демонстрации в Петрограде, разоружении и расформировании воинских частей, участвовавших в этой демонстрации, о закрытии «Солдатской правды», «Окопной правды» и других большевистских газет, введении военно-революционных судов, смертной казни, запрещении в полосе армейского тыла собраний и митингов, об обязательном применении вооруженной силы против «ослушников» боевых приказов. Керенский потребовал такими же мерами «привести к повиновению первую русскую бригаду на французском фронте», установив в ней «железную дисциплину», а затем перевести ее с французского на Салоникский фронт [4].
  
  Получив телеграмму Керенского, Занкевич и Рапп 19 июля (1 августа) прибыли в Ля-Куртин, где объявили решение Временного правительства. Одновременно сообщался приказ военного министра «привести к повиновению мятежных солдат, не останавливаясь перед применением вооруженной силы» [5]. В соответствии с этим Занкевич потребовал от куртинцев в течение 48 часов сдать оружие и в знак безоговорочного подчинения распоряжениям Временного правительства выйти походным порядком в местечко Клерво. Объявлялось, что не явившиеся в указанный срок будут преданы военному суду как изменники родины и Временного правительства.
  
  У Занкевича и Раппа имелся тайный план, принудив куртинцев оставить оружие в лагере, вывести безоружных из Ля-Куртина, окружить их силами фельтенцев, арестовать около 1500 человек, «представ-/83/
  
  1. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 61. Выдержки из этого документа, опубликованные в «Красном архиве» (1940 г., т. 2 (99), стр. 58), содержат неточности.
  2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 61.
  3. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 786, л. 7.
  4. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 38.
  5. Там же, лл. 90—97.
  
  -ляющих самый беспокойный и нежелательный элемент» [1], расправиться с ними, а одновременно ввести отряд французов в лагерь Ля-Куртин и захватить оставленное сдавшимися ля-куртинцами оружие.
  
  Занкевич и Рапп не были уверены, что их приказ будет выполнен. Незадолго до истечения срока ультиматума Рапп прибыл в Ля-Куртин вместе с находившимися в Париже делегатами Петроградского Совета меньшевиками Русаковым, Гольденбергом, Смирновым и Эрлихом. Новая попытка повлиять на «мятежников» и заставить их сдаться, как признавал сам Рапп, потерпела полный провал, хотя «социалисты» давали лживые обещания амнистировать всех сдавшихся.
  
  До сих пор большинство солдат считало, что Временное правительство не в курсе требований солдат и что намерение оставить их на французском фронте целиком исходит от командования русских войск во Франции, теперь же они убедились в истинном лице Временного правительства. С другой стороны, поскольку Временное правительство оставляло их в рядах французских войск на Салоникском фронте, то солдатам становилось ясно, что характер войны после Февральской революции не изменился, что буржуазное Временное правительство, в состав которого вошли меньшевики и эсеры, продолжает вместе с союзниками все ту же империалистическую войну. К этому надо добавить, что ля-куртинцам стало известно о расстреле Временным правительством июльской демонстрации в Петрограде и о преследованиях большевистской партии.
  
  Так сама жизнь учила солдат не верить буржуазному Временному правительству. На тысячных солдатских собраниях в Ля-Куртине впервые прозвучали боевые революционные лозунги: «Долой войну! Долой правительство Керенского! Да здравствуют Советы солдатских, рабочих и крестьянских депутатов!» [2].
  
  У солдат сильно возрос интерес к деятельности В. И. Ленина и руководимой им большевистской партии [3]. Большевики были единственной партией в России, которая требовала возвращения русских войск на родину и решительно протестовала против посылки новых формирований во Францию. Еще в дни апрельского кризиса Временного правительства М. С. Ольминский в большевистской газете «Социал-демократ» выступил со статьей: «Друзья Николая кровавого», в которой, напомнив о посылке Николаем II многих тысяч русских солдат во Францию и Салоники, писал: «Может ли русский народ считать себя народом, окончательно свободным от царского ига и от владычества империалистической буржуазии, когда верные друзья Николая... распоряжаются русскими солдатами, завезенными во Францию, когда остаются в силе неизвестные народу тайные договоры, заключенные Николаем с его верными друзьями?» [4]. Разоблачение империалистической сущности политики Временного правительства служило могучим пропагандистским средством в руках большевистской партии в борьбе за массы, за изживание «добросовестного оборончества» и соглашательских иллюзий.
  
  К указанному Занкевичем сроку явилась лишь небольшая группа куртинцев. По воспоминаниям солдат, она насчитывала всего 70 человек [5], а по донесениям Занкевича в Петроград в одном случае названо /84/
  
  1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 25.
  2. «Октябрь за рубежом», стр. 36.
  3. П. Карев. Указ. соч., стр. 80, 98 и др.
  4. «Социал-демократ», № 27 от 2,1 апреля 1917 г. См. также М.С. Ольминский. Соч., т. II. 1933, стр. 156—157.
  5. «Октябрь за рубежом», стр. 39.
  
  около 500 человек, а в другом — менее тысячи [1]. Обе эти цифры, названные Занкевичем, сильно преувеличены. Некоторые из «сдавшихся» были посланы решением солдатских организаций со специальным заданием: вести пропагандистскую работу среди фельтенцев с тем, чтобы склонить их на сторону куртинцев и предотвратить использование их Занкевичем для расправы над непокорными куртинцами; кроме того, они должны были поддерживать связь, сообщая новости в Ля-Куртин [2].
  
  Обещание амнистии сдавшимся было вероломно нарушено. Из числа сдавшихся 22 участника солдатских организаций немедленно были арестованы [3]. Боясь расправы, многие из сдавшихся бежали обратно в Ля-Куртин.
  
  Весть об аресте группы сдавшихся солдат, которым высокопоставленные «социалисты» обещали «прощение», вызвала всеобщее негодование среди куртинцев. Они заявили решительный протест против ареста подчинившихся приказу товарищей и потребовали их освобождения. Генерал Лохвицкий согласился освободить арестованных, поставив предварительным условием выполнение куртинцами приказа Занкевича о сложении оружия и продлив первоначальный срок сдачи на 24 часа.
  
  Отрядный совет обсудил ультимативное предложение генерала Лохвицкого. Не доверяя командованию и опасаясь возможной ловушки, решили оставить в лагере для охраны имущества и оружия свыше 3000 солдат, в том числе всех пулеметчиков, которым было предложено находиться в полной боевой готовности и в случае попытки командования захватить оружие открыть огонь. Остальные шесть с лишним тысяч солдат, вооружившись браунингами и маузерами, выступили из лагеря, направляясь в Фельтен [4]. Лохвицкому было заявлено, что оставление Ля-Куртина и сложение оружия не означает отказа от требования отправки дивизии в Россию и что это требование остается в силе.
  
  Как и следовало ожидать, куртинцы были окружены. Председатель Совета солдатских депутатов лагеря Ля-Куртин заявил, что, предвидя этот обман, для охраны оружия в Ля-Куртине оставлены в полной боевой готовности более 3000 солдат, а выступившие 6000 солдат также вооружены. Перепуганный Занкевич отменил тогда посылку отряда французских войск, предназначавшегося для захвата оружия в Ля-Куртине, и, опасаясь перехода всей 3-й бригады на сторону куртинцев, оказался вынужденным немедленно вернуть «сдавшихся» обратно в Ля-Куртин [5]. По-видимому, какая-то часть фельтенцев перешла на сторону куртинцев, так как через несколько дней после этих событий Керенский, возмущаясь случившимся, писал Занкевичу: «Невозможно допустить, чтобы пришедшие для усмирения части сами переходили на сторону неповинующихся, как это имело место...» [6].
  
  Теперь уже не могло быть и речи о добровольной сдаче и подчинении приказам Временного правительства. План Занкевича и Раппа потерпел крах. С другой стороны, и фельтенцы были возмущены решением Временного правительства об отправке дивизии на Салоникский фронт. Занкевич, Рапп и Лохвицкий пришли к убеждению, что попытка использовать фельтенцев для усмирения куртинцев не удастся. В Фельтене /85/
  
  1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97; ф. 366, оп. 1, Д. 383, л. 25.
  2. «Русские солдаты во Франции», стр. 9.
  3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
  4. Там же.
  5. «Октябрь за рубежом», стр. 41.
  6. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 45.
  
  из-за резкого обострения отношений между солдатами и контрреволюционными офицерами последние покидали лагерь.
  
  У Занкевича не было никаких средств водворить среди подчиненных ему войск «порядок». Напрасно Корнилов, занимавший в то время пост верховного главнокомандующего, требовал от Занкевича принятия решительных мер, не останавливаясь перед применением оружия. «Немедленно введите военно-полевые суды», — приказывал Корнилов [1]. Но Занкевич был совершенно бессилен: куртинцы были хорошо вооружены, а использование против них фельтенцев, по признанию самого Занкевича, исключалось [2].
  
  Опасаясь перехода всех фельтенцев на сторону куртинцев, Занкевич и Рапп обратились за помощью к французскому правительству, ходатайствуя прежде всего о переводе солдат из Фельтена, где они были расположены бивуаком, в другой, удаленный от Ля-Куртина и благоустроенный лагерь. Французское правительство согласилось с необходимостью убрать «фельтенцев» подальше «от зла» и предоставило им лагерь Курно в окрестностях г. Бордо, куда они были немедленно перевезены.
  
  Французское правительство все более и более нервничало. Простые французские люди оказывали знаки внимания восставшим русским солдатам. Рабочие и крестьяне приезжали в лагерь Ля-Куртин, чтобы выразить свое восхищение и благодарность героям Бримона и Курси, засвидетельствовать свое уважение представителям революционного народа России. Своим приездом в Ля-Куртин они как бы подчеркивали, что те, кто ведут разнузданную клеветническую кампанию против русских, ничего общего не имеют с французским народом, приветствующим русскую революцию, симпатизирующим русским солдатам, которые борются за осуществление своих справедливых требований. Эта солидарность французского народа с русскими солдатами вызывала страх у французского правительства.
  
  Солдатские восстания во французской армии, рост забастовочного движения, требования о создании рабочих и солдатских комитетов, рост антивоенных настроений — все это, по мнению французских государственных деятелей, объяснялось прежде всего огромным влиянием русской революции и русских бригад [3]. Упускалось из виду, что антиправительственные и антивоенные выступления на фронте и в тылу имели место еще в 1916 г., до русской революции и создания солдатских комитетов в русских войсках, и что у французского народа было достаточно своих причин, побуждавших его выступать против империалистических правителей Франции. Разумеется, революционные настроения русских солдат влияли на уставших от войны французских солдат, но не эти настроения являлись определяющей причиной революционных выступлений во французской армии. Тем не менее, французские империалисты выставляли русских солдат едва ли не главными виновниками «беспорядков» среди французских войск. Французское правительство, принимая решительные меры для подавления революционного движения в стране, настаивало на скорейшем водворении «порядка» среди русских солдат в Ля-Куртине. Французское правительство рассчитывало, что расправа с куртинцами поможет пресечь революционные настроения во французской армии и стране. /86/
  
  1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 44.
  2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 2.
  3. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 64—65.
  
  12 (25) и 15 (28) августа Терещенко сообщил Севастопуло, что верховный главнокомандующий считает невозможным какие-либо изменения в принятом решении о посылке 1-й особой дивизии на Салоникский фронт, и приказывал генералу Заикевичу в случае дальнейшего неповиновения бригад объявить их расформированными, обезоружить при содействии французских войск, а затем одних предать суду, а других отправить на Салоникский фронт. В связи с этим поручалось «войти в соответственные отношения с французским правительством» [1].
  
  Занкевич обратился за содействием к французскому правительству [2], которое охотно выделило 3-тысячный отряд французских войск, окруживший и блокировавший лагерь Ля-Куртин. Занкевич лишил непокорных обитателей лагеря всякого денежного довольствия и перевел на уменьшенное продовольственное снабжение. Окружением лагеря, демонстрацией вооруженной силы Занкевич намеревался запугать восставших русских солдат, сломить их морально и физически, принудить сложить оружие и полностью капитулировать, а затем, изъяв вожаков и наиболее революционные элементы, покончить с непокорными солдатами [3].
  
  Революционные русские солдаты превратились в политических арестантов. С большим трудом им удалось передать на родину весть о положении, в котором они очутились. В конце августа из Бреста вместе с политэмигрантами на пароходах «Двинск» и «Царица» была отправлена в Россию подлежавшая эвакуации большая партия русских солдат-инвалидов, среди которых были солдаты 1-го полка — москвичи.
  
  Несмотря на невероятные трудности, ля-куртинцам удалось снабдить их письмами. Характерно, что инвалиды-москвичи передали письма в редакцию московской большевистской газеты «Социал-демократ». Этот факт свидетельствует о том, что русские солдаты видели в большевистской партии подлинного выразителя и защитника интересов народа и были убеждены, что только большевистская газета опубликует солдатские письма, рассказывающие о том, как меньшевистско-эсеровские палачи вместе с французской реакцией душат русских солдат лишь за то, что они требовдли отправки их на русский фронт и не хотели сражаться на французском.
  
  В одном из писем говорилось: «С 3 по 6 апреля мы взяли у немцев форт Курси, который едва ли взяли бы другие войска Франции (под этим фортом уже легло 3 дивизии чернокожих), но мы, как союзники, показали свою доблесть и сделали то, что нам было приказано. Но с 6 апреля и до теперешнего дня (16 августа) мы уже не на фронте и, может быть, больше туда не попадем. Мы готовы итти спасать Россию, а здесь мы и так много оставили своих братьев на полях Шампани...
  
  Мы сейчас находимся на военнопленном положении, так как около нас стоят французские патрули; жалованье и суточные нам не дают... Верно за боевой подвиг, за взятие Курси!.. Почему нас не отправляют в Россию?
  
  ...Офицеры желают вернуть старый режим, но наша бригада не такова. Мы ждем, когда наши братья солдаты заберут нас отсюда. Давно, давно не видали родимых полей» [4].
  
  В другом письме говорилось: «Мы, солдаты революционной России, в настоящее время находимся во Франции не как представители русской революционной армии, а как пленные, и пользуемся таким же /87/
  
  1. «Красный архив». 1940, т. 2 (99), стр. 59—60.
  2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 60.
  3. Там же.
  4. «Социал-демократ» от 29 сентября 1917 г.
  
  положением. Довольствие дают нам еще хуже. Наш генерал 3[анкевич] выдает нам на довольствие на каждого человека с 13 августа 1 франк 60 сантимов, или русскими 55 копеек. Что хочешь, то и готовь на эти жалкие гроши себе для суточного пропитания. Жалованье с июля месяца совсем не дают... Мы в настоящее время арестованы и окружены французскими войсками, и нет выхода. Поэтому я от имени всех солдат прошу и умоляю вас, товарищи великой революционной России, услышьте этот мой вопль, вопль всех нас солдат во Франции. Мы жаждем и с открытой душой протягиваем вам руки — возьмите нас туда, где вы» [1].
  
  Со времени написания этих писем до их получения в России и опубликования в большевистской газете «Социал-демократ» прошло полтора месяца. За это время, как мы ниже увидим, восстание в Ля-Куртине было подавлено вооруженной силой. Но народные массы в России еще ничего не знали об этом, так как Временное правительство тщательно скрывало все факты, связанные с пребыванием русских солдат во Франции. Появление солдатских писем в московской большевистской газете в дни, когда революционный кризис в стране назрел и почва под ногами Временного правительства колебалась, заставило его немедленно опубликовать правительственное сообщение о «беспорядках» среди русских войск во Франции. Сообщение появилось в печати 4 и 5 октября, т. е. почти месяц спустя после подавления вооруженной силой восстания, в Ля-Куртине. Сообщение это, сфабрикованное Занкевичем и Раппом, а затем отредактированное в Петрограде, фальсифицировало события. Оно клеветало на большевиков, которые якобы являлись виновниками «беспорядков», и тщательно скрывало какое бы то ни было участие французского правительства в подавлении восстания.
  
  Вернемся к последнему этапу и рассмотрим события, развернувшиеся в Ля-Куртине с середины августа 1917 г.
  
  III
  
  Русские и французские власти в этих событиях действовали заодно. Французское правительство пожаловало Занкевичу для поощрения орден Почетного легиона. Президент республики Пуанкаре лично говорил Занкевичу о согласии французских военных властей предоставить в его распоряжение необходимое количество солдат для подавления восстания в Ля-Куртине [2].
  
  К этому времени 400 солдат Салоникского фронта, находившихся на излечении в госпиталях Франции, категорически отказались вернуться на Салоникский фронт и тоже потребовали отправки их на родину [3]. Учитывая, что французское правительство желало избежать ответственности за операцию по разоружению восставших русских солдат и опасаясь возможных политических последствий вооруженного столкновения французских и русских войск, Временное правительство в поисках мер могущих «успокоить возмутившихся солдат», пошло на маневр. Оно объявило о своем решении вернуть 1-ю особую пехотную дивизии в Россию, но никаких реальных шагов для действительного возвращения русских солдат на родину не последовало ни в августе, ни в сентябре, ни в октябре. Эта пустая бумажка, содержавшая заманчивое для /88/
  
  1. «Социал-демократ» от 1 октября 1917 1
  2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 38.
  3. Там же, л. 11; телеграмма Занкевича — Керенскому от 8 июля 1917 г.
  
  солдат обещание, должна была обмануть легковерных и послужить средством успокоения непокорных солдат.
  
  27 августа (9 сентября) одновременно в лагере Курно [1] и в лагере Ля-Куртии [2] было объявлено Занкевичем от имени Временного правительства, что 1-я особая пехотная дивизия будет переведена в Россию как только французское правительство предоставит перевозочные средства. Вместе с тем Занкевич потребовал от частей «полного порядка, дисциплины и исполнения воинского долга».
  
  По-разному реагировали на это решение солдаты лагеря Курно и Ля-Куртин. Солдаты лагеря Курно с радостью встретили решение Временного правительства, так что у Занкевича возникла даже надежда, что ему удастся использовать несколько рот из этого лагеря для усмирения куртинцев [3]. Зато куртинцы не поверили в искренность намерений Временного правительства и отказались сдать оружие, заявив, что сдадут его только по прибытии в Россию. «Одной рукой, — говорили они, — сдадим французскую винтовку, а другой рукой возьмем русскую винтовку» [4]. Отголоски контрреволюционного корниловского заговора, дошедшие до русских солдат во Франции, еще больше насторожили их по отношению к генералам и офицерам.
  
  Волновало солдат продолжительное отсутствие каких-либо сведений от делегатов, посланных весною в Петроград. Они, конечно, не знали, что их товарищи-делегаты рвались в свои части, но Временное правительство сделало все, чтобы воспрепятствовать их возвращению во Францию [5].
  
  Для Занкевича и Раппа «стало вполне ясно, что куртинский мятеж /89/
  
  1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 92.
  2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97.
  3. Та м же, д. 80, лл. 2—9.
  4. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 69.
  5. Еще 9 (22) июля, после почти полуторамесячного пребывания в Петрограде, делегаты, считая свою миссию законченной, обратились к военному министру Керенскому с просьбой предоставить им для отъезда во Францию необходимые средства, так как «благодаря затруднительному сообщению» они не получают переводов из своих частей (ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 42). С аналогичной просьбой они обратились в главное управление Генерального штаба (там же, л. 43). Не получая в течение месяца ответа, они обратились в военный отдел ВЦИК Советов, который направил в Генеральный штаб просьбу «оказать возможное содействие к возвращению товарищей делегатов от русских войск, находящихся во Франции, ввиду необходимости пребывания их во Франции в связи с недоразумением, происшедшим среди русских войск» (там же, л. 41). Так квалифицировали эсеро-меньшевистские деятели ВЦИК серьезные волнения русских войск. Вскоре после этого делегатам разъяснили, что «ввиду предстоящего отозвания наших войск из Франции военный министр полагает, что возвращение делегации во Францию представляется излишним, а сами делегаты подлежат распределению в части действующей армии по усмотрению главного управления Генерального штаба» (там же, л. 39). Делегаты не поверили в искренность намерений Временного правительства и продолжали настойчиво добиваться возвращения в свои части, во Францию. Тогда их решили отправить, но путем, исключавшим возможность достигнуть цели. Снабженные литературой, газетами, они просидели больше месяца в Бергене. На английский пароход их не взяли, так как английское консульство (по-видимому, не без согласия или просьбы российского) категорически отказало им в пропуске во Францию (ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 35). В конце концов они вынуждены были в октябре вернуться в Петроград, где их, распоряжением Генерального штаба, назначили в разные воинские части и предоставили отпуска. Это произошло накануне октябрьского вооруженного восстания в Петрограде. Любопытно отметить, что во всем этом деле сыграл немаловажную роль начальник Генерального штаба генерал Марушевский. В свое время ему не удалось помешать поездке делегатов из Франции в Петроград, и теперь он приложил все усилия, чтобы воспрепятствовать их возвращению в свои части во Францию («Известия» от 12 (25) декабря 1917 г.). Временное правительство имело возможность, если бы оно хотело, отправить делегатов во Францию вместе со 2-й артилле-
  
  может быть усмирен только вооруженной силой» [1]. Для этой цели они решили использовать находившуюся во Франции проездом в Салоники часть 2-й особой артиллерийской бригады [2]. Осуществить это намерение возможно было только при условии согласия французского главного командования, в распоряжении которого находилась упомянутая бригада. Кроме того, поскольку бригада направлялась в Салоники, то и вооружение она должна была получить по прибытии к месту назначения; если бы французское командование дало согласие на ее использование, то оно должно было вооружить выделенную часть бригады французскими ружьями, пулеметами, орудиями и, боеприпасами.
  
  11 (24) августа Рапп от своего имени и от имени Занкевича обратился к французскому военному министру Пенлеве с просьбой разрешить использование части русских артиллеристов, находившихся в Оранже проездом в Салоники, для усмирения ля-куртинцев. В письме выражалась надежда, что через несколько дней можно будет для той же цели выделить еще один батальон из числа русских солдат лагеря Курно [3].
  
  Пенлеве тотчас же известил Раппа (телеграмма от 12/25 августа) о своем согласии перевести в район Ля-Куртин русский артиллерийский отряд, который может быть поддержан русским батальоном из Курно. Пенлеве торопил с подавлением восстания. Ссылаясь на серьезность сложившейся обстановки, Пенлеве настойчиво требовал, чтобы ему сообщали о всех предпринимаемых русским командованием мероприятиях «для прекращения подобного положения». «Необходимо, — писал Пенлеве Раппу, — чтобы предпринимаемые вами меры были незамедлительно реализованы, и распоряжения, которые вы получите от своего правительства, были полностью выполнены в срочном порядке» [4]. /90/
  
  -рийской бригадой или 2-м инженерным (саперным) батальоном, направлявшимся через Францию в Салоники. Оно этого не сделало. В чем же истинная причина этого нежелания помочь возвращению делегатов в свои части? Несмотря на каждодневную «обработку» делегатов в эсеро-меньшевистском духе, с той поры, как они очутились в Петрограде, пролетарская часть солдатской делегации увидела, что лишь большевистская партия выражает интересы народа, и пошла за ней. Пока делегации ограничивались посылкой телеграмм в свои части, опасаться было нечего. Телеграммы отправлялись лишь через военное министерство, где их не только просматривали, но и должным образом «редактировали». Но отправку революционных солдат-делегатов обратно во Францию контрреволюционное Временное правительство и Марушев-ский допустить не могли.
  1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 37.
  2. Необходимо отметить, что Занкевичу и Раппу не сразу удалось привлечь для этой цели артиллеристов. 2-я особая артиллерийская бригада прибывала во Францию эшелонами. Попытка использовать солдат первого эшелона не удалась. Артиллеристы избрали делегацию, которая побывала в Ля-Куртине, где солдаты ее тепло встретили, ознакомилась с существом происходивших событий, характером требований солдат и, передав приветствие от революционной армии России, возвратилась для доклада своим избирателям. Домогательство о принятии артиллеристами участия в вооруженном подавлении восстания в Ля-Куртине было категорически отвергнуто. Тогда артиллеристов 1-го эшелона поторопились отправить по назначению в Салоники.
  По прибытии во Францию 2-го эшелона артиллерийской бригады Занкевич и Рапп действовали уже иначе. Соответственно подобранная и «обработанная» ими «делегация» по прибытии в Ля-Куртин сразу же обрушилась на солдат с бранью и угрозами, принуждая их к капитуляции. Возмущенные тем, что «делегация» не потрудилась даже выяснить характера требований солдат лагеря Ля-Куртин и не пожелала выслушать их доводов, ля-куртинцы выпроводили «делегацию» из лагеря.
  После тенденциозного освещения артиллеристам характера событий в Ля-Куртине удалось ввести их в заблуждение и использовать для расправы с восставшими.
  3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, л. 66 (французский текст).
  4. Там же, л. 90.
  
  17 (30) августа Занкевич уведомил Пенлеве, что из состава 2-й особой артиллерийской бригады в Оранже сформирован отряд, состоящий из одной батареи и батальона пехоты (около 450 человек) и предназначенный «для восстановления порядка в Куртинском лагере с помощью французских войск». Занкевич просил французского военного министра отдать необходимые распоряжения о перевозке сформированного отряда из Оранжа в Обюссон, расквартировании и снабжении этого отряда в Обюссоне, придаче французской артиллерийской батареи, находящейся в Обюссоне, русскому отряду, обеспечении русских солдат-артиллеристов, образующих пехотный батальон, винтовками и, наконец, об усилении находящихся в районе Ля-Куртина французских войск. При этом Занкевич подтвердил, что он лично принимает общее руководство операцией, оставляя непосредственное руководство русскими частями, участвующими в этой операции, генералу Беляеву, командиру 2-й особой артиллерийской бригады [1].
  
  20 августа (2 сентября) Занкевич сообщил Пенлеве, что он намерен по восстановлении «порядка» в лагере Ля-Куртин предать суду военного трибунала 80 человек и около 1000 человек изолировать. В связи с этим он просил военного министра отдать необходимые распоряжения генералу Комби (командующий 12-м округом, на территории которого был расположен лагерь Ля-Куртин) о подготовке помещений для этой тысячи человек вне куртинского лагеря, под охраной французских солдат [2].
  
  Все ходатайства Занкевича были тотчас же удовлетворены. По распоряжению генерала Фоша, часть 2-й артиллерийской бригады (26 офицеров и 721 солдат) были доставлены из Оранжа в Обюссон. Были приняты меры для расквартирования, вооружения и снабжения этого отряда по его прибытии в Обюссон [3], увеличено число французских войск, окружавших лагерь Ля-Куртин, с 3000 до 5000 человек, подготовлены помещения для размещения 1000 солдат, которых предполагалось изъять из лагеря Ля-Куртин после подавления восстания и водворить под охрану французских солдат [4]. Кроме того, французское командование по просьбе Занкевича [5] предоставило в распоряжение генерала Беляева 4 полевых прожектора [6], 10 км провода [7], 100 взрывных снарядов для 75-миллиметровых пушек [8].
  
  По требованию Пенлеве [9], 22 августа Занкевич представил ему «план действий против куртинскнх мятежников». По этому плану, с утра 27 августа должна была начаться тесная блокада куртинского лагеря, а также полное прекращение снабжения. Для осуществления этой блокады Занкевич просил передать в его распоряжение с утра 26 августа французский шеститысячный отряд. В представленном плане указывался порядок размещения воинских частей, предназначенных для подавления восстания [10]. /91/
  
  1. Там же, л. 68 (французский текст). Генерал Беляев — брат царского военного министра, арестованного восставшими рабочими и солдатами в февральские дни 1917 г. Сам генерал Беляев пользовался неизменной поддержкой Временного правительства, которое и произвело его в генерал-майоры.
  2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, л. 71 (французский текст).
  3. Там же, л. 91 (французский текст).
  4. Там же, л. 92 (французский текст).
  5. Там же, л. 75—77 (французский текст).
  6. Там же, л. 97 (французский текст).
  7. Там же, л. 93 (французский текст).
  8. Там же, л. 95 (французский текст).
  9. Там же, л. 90 (французский текст).
  10. Там же, л. 72 (французский текст).
  
  Итак, французское правительство не только торопило Занкевича с подавлением восстания русских солдат в Ля-Куртине, но и приняла непосредственное участие в подготовке и организации военной операции по ликвидации восстания. При этом французское правительство не только было в курсе подготовляемой операции, но без его ведома и согласия ничего не делалось. Все мероприятия Занкевича должны были быть одобрены французским военным министром.
  
  Все войска — как русские, так и французские — поступали в распоряжение генерала Занкевича [1]. Начальником сводного отряда русских войск был назначен командир 2-й особой артиллерийской бригады генерал Беляев. Французские войска находились под общим командованием генерала Комби. Им надлежало занять позиции непосредственно за линией расположения частей русского отряда [2]. Стало быть, в боевой порядок войск, предназначенных для подавления восстания, входили и французские части.
  
  Французские войска принимали непосредственное участие в подавлении восстания. Предстоящая операция представлялась французскому командованию как серьезное сражение. Поэтому оно не могло положиться на свои «не бывшие в деле» тыловые части, которыми был оцеплен лагерь Ля-Куртин. Генерал Фош считал необходимым, во-первых, значительно увеличить отряд французских войск, а во-вторых, заменить тыловые части имеющими боевой опыт и более «надежными» фронтовыми частями [3]. «Ген. Занкевич сообщает из Куртин, — телеграфировал, 28 августа Севастопуло министру иностранных дел Терещенко, — что выполнение намеченной программы откладывается на три-четыре дня согласно желанию французов, которые, ввиду возможного столкновения, решили выписать с фронта хорошие боевые войска...» [4].
  
  1 (14) сентября сосредоточение войск для подавления восстания закончилось. Войска заняли намеченные позиции, окружив тесным кольцом лагерь Ля-Куртин. Особое внимание обращалось на возможность хорошего обстрела всех дорог, лощин, оврагов и тропинок из лагеря Ля-Куртин. Батареи, роты и взводы распределялись по фронту, с таким расчетом, чтобы везде, где восставшие пытались бы оказать сопротивление или прорвать окружение, они были встречены огнем. Начальники секторов получили боевые задания [5]. Готовились как к большому сражению: артиллерия заняла позиции на ближайших к лагерю горных склонах, господствовавших над Ля-Куртином, пехота окапывалась. В первой линии находились «верные» русские войска в составе сводного полка; насчитывавшего 2500 штыков, 32 пулемета и 6 орудий [6], во второй линии — пятитысячный французский отряд. Сверх того, у французов имелся резерв, состоявший из пехотного и кавалерийского полков и батарей [7].
  
  В донесениях, отправленных в Петроград, Занкевич отмечал, что в первый же день прибытия русских войск под Ля-Куртин, т. е. 31 августа, «в батальонах 5 и 6-го полков замечались большие колебания» [8]. Часть солдат открыто заявляла, что «ими не будет пущено в ход ору-/92/
  
  1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 61.
  2. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 61—62.
  3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, лл. 91, 96, 99—100 (французский текст)
  4. «Красный архив», 1940, т. 8 (99), стр. 61.
  5. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 12—14.
  6. Там же, д. 83, лл. 90—97.
  7. Там же, л. 62.
  8. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 67.
  
  -жие против солдат лагеря Ля-Куртин» [1]. Солдаты, открыто заявившие о своем нежелании стрелять в восставших, были немедленно арестованы. Но этой мерой нельзя было покончить с «колебанием» остальных. Не исключалась возможность попытки перехода «усмирителей» на сторону восставших. В этом случае расположенные в непосредственном тылу у русских французские войска должны были пресечь такого рода попытки.
  
  Итак, французские войска фактически были призваны выполнять две палаческие полицейско-карательные функции: участвовать в подавлении восстания и своим расположением в ближайшем тылу у «колеблющихся» русских солдат создавать угрозу удара в спину, вынуждая их тем самым безоговорочно подчиняться приказам командования.
  
  Восставшие сразу же заметили военные приготовления окруживших лагерь войск. Из верхних этажей казарм куртинцы с помощью биноклей могли отчетливо видеть скопление войск на расположенных вокруг лагеря возвышенностях. Темной ночью смельчаки, по поручению отрядною комитета, отправились в разведку. Они установили, что большое число французских и русских солдат рыли окопы, устанавливали орудия и пулеметы. Ближайшие к лагерю окопы заняли русские, за ними на возвышенностях расположились французские солдаты с пулеметами, а на вершинах гор стояло несколько батарей французской 4-дюймовой артиллерии [2].
  
  Занкевич и Рапп прежде всего решили удушить «бунтовщиков» голодом. К этому времени все запасы в лагере истощились. С вечера 1 (14) сентября прекращена была доставка в лагерь пищевых продуктов. В тот же день подполковник Балбашевский и французский комендант передали «мятежникам» ультимативный приказ о сложении оружия и безоговорочном подчинении, угрожая в противном случае открыть по ним артиллерийский огонь с 10 часов утра 3 (16) сентября. В приказе указывалось, что все «принужденные к повиновению» силой оружия, согласно решению Временного правительства, будут «считаться изменниками родины и революции», преданы военно-революционному суду, лишены права выборов в Учредительное собрание, а семьи их лишены пайка и всех «благ», которые будут дарованы Учредительным собранием [3].
  
  Восставшие решительно отвергли ультиматум генерала Занкевича и отказались подчиниться его приказам. Они направили русским солдатам окружавших лагерь частей отпечатанную на гектографе листовку с призывом «не поднимать оружия против своих братьев» и присоединиться к восставшим [4]. Второе обращение было адресовано французскому коменданту лагеря Ля-Куртин. В нем восставшие напоминали о пролитой русскими солдатами крови на полях Шампани и под Курси, указывали, что герои прославленной 1-й особой пехотной бригады, которых вся пресса восхваляла за храбрость, теперь голодают, живут на положении пленных или арестованных, окружены со всех сторон французскими патрулями. Они заявляли, что не намерены подчиняться приказам контрреволюционного генерала Занкевича [5].
  
  Восставшие отправили также телеграмму французскому правительству, но получили лицемерный ответ, что оно якобы не вмешивается /93/
  
  1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
  2. П. Карев. Указ. соч., стр. 95—96.
  3. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 63—64.
  4. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 32, л. 48.
  5. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 64—65.
  
  в дела русского отряда. В связи с этим в своем новом обращении к французскому коменданту лагеря Ля-Куртин восставшие разоблачили ложь французских империалистов, указывая, что среди войск Занкевича, расположенных вокруг лагеря Ля-Куртин, имеется большое число солдат во французской форме, которые готовятся под руководством генерала Занкевича к кровавому злодеянию. «Неужели ваше правительство думает, что все пройдет тайно?», — спрашивали восставшие и отвечали: «Это узнает весь свет, и позор для Франции, что она допустила у себя в стране делать гнусное преступление ген. Занкевичу» [1]. Одновременно восставшие обратились с приветствием к солдатам 3-й особой пехотной бригады, призывая их не бояться «кровопийцев офицеров», не проливать зря «невинную кровь братьев», а присоединиться к ним [2].
  
  Настроение среди восставших было бодрое.
  
  В ночь на 2 (15) сентября на площади лагеря многотысячная масса восставших смотрела самодеятельный спектакль, в котором высмеивалось бессилие генералов и «социалистов», пытавшихся поколебать революционный дух куртинцев. Утром 3 (16) сентября, когда истекал срок ультиматума, на площади началась демонстрация куртинцев. Шли под музыку духового оркестра. Впереди были члены отрядного Совета. Над головами демонстрантов развевалось много красных знамен.
  
  Между тем, Занкевич и Рапп перед отдачей приказа об артиллерийском расстреле восставших напоили своих солдат.
  
  В воспоминаниях куртинцев имеется указание на то, что часть французских солдат проявила сочувствие осажденным в лагере русским товарищам. Французские солдаты-артиллеристы одной из батарей отказались выполнить приказ своего командира, потребовавшего открыть огонь, по Ля-Куртину. «Русские солдаты, — заявили они, — дрались с нами вместе против немцев на фронте, защищая нашу родину, поэтому мы никогда не посмеем их расстреливать, не зная, в чем они виноваты и какое они сделали преступление в нашей стране». Никакие увещевания не подействовали. Командованию пришлось поставить к орудиям офицеров [3].
  
  В 10 часов утра 3 (16) сентября начался артиллерийский обстрел лагеря Ля-Куртин. Выпущенная шрапнель разорвалась над оркестром. По показаниям очевидцев, количество раненых было около 30 человек. Несколько человек было убито. Восставшие открыли ответный ружейный и пулеметный огонь.
  
  Редкий артиллерийский огонь одиночными выстрелами по лагерю продолжался до вечера. В течение дня было выпущено по восставшим 18 снарядов. Промежутки между выстрелами были сравнительно продолжительными, чтобы дать возможность восставшим, сложив оружие, выйти из лагеря и сдаться. Но восставшие воспользовались этими перерывами для других целей.
  
  К войскам генерала Занкевича восставшие послали своих представителей, чтобы склонить солдат на свою сторону. Пропагандистов задержали, арестовали и под французским конвоем отправили в тыл, но некоторые из них успели сделать свое дело. Среди солдат сводного отряда раздавались призывы не стрелять в своих товарищей. Об этом свидетельствует полковник Готуа. «Замечались также, — пишет он в отчете о военных действиях отряда восточного сектора, — попытки и со стороны нестроевых солдат отряда, т. е. фельдшеров, санитаров и т. д., вести /94/
  
  1. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 66.
  2. Там же, стр. 65—66.
  3. П. Карев. Указ. соч., стр. 101.
  
  пропаганду среди отряда, возбуждая его к отказу применить против мятежников оружие» [1]. Об этом же сообщали в своем рапорте военному министру Занкевич и Рапп: «Были замечены попытки со стороны некоторых солдат отряда, главным образом среди нестроевого элемента» вести пропаганду, возбуждая к отказу применять против мятежников оружие» [2].
  
  Стойкость восставших, которых нельзя было сломить ни голодом, ни артиллерийским огнем, озадачила Занкевича и Раппа. У них возникли опасения за свои войска. «Длительная операция,— писал Занкевич, — может расшатать дух наших только что приведенных в порядок войск» [3]. Решено было ускорить темпы проведения операции, снова напоить вином солдат, особенно артиллеристов, и усилить обстрел лагеря. По распоряжению Занкевича, был закрыт водопровод, снабжавший Ля-Куртин водой.
  
  Утром 4 (17) сентября по восставшим в течение короткого времени было выпущено 30 снарядов [4]. Число жертв увеличилось. Раненые, не получая помощи, истекали кровью. Убитые снарядами лошади были съедены голодными куртинцами. Но больше голода давало себя знать отсутствие воды.
  
  Среди восставших произошел раскол: большая часть решила сдаться, меньшая — продолжать борьбу. Над лагерем взвился белый флаг.
  
  Восставшие начали выходить из лагеря группами, без оружия. К вечеру сдалось около 8 тыс. человек. Под конвоем французов небольшими группами их отправляли в тыл, предварительно обыскивая каждого сдавшегося. Интересно отметить, что у некоторых из них были найдены револьверы, что, несомненно, указывало на их стремление возобновить в будущем борьбу.
  
  Пуанкаре неослабно следил за ходом операции по ликвидации восстания русских солдат в Ля-Куртине. Он получал систематическую информацию и был первым, кому сообщили об «успехе», достигнутом усмирителями. Характерно, что русский поверенный в делах во Франции Севастопуло узнал о «благоприятных известиях из Куртинского лагеря» из уст президента [5]. В лагере осталось несколько сот наиболее стойких революционных солдат [6], преимущественно пулеметчиков, которые категорически отказались капитулировать. Рассеявшись по всему лагерю, они продолжали упорно сопротивляться, открыв сильный пулеметный и ружейный огонь. Чтобы сломить их сопротивление, Занкевич приказал усилить артиллерийский обстрел, а затем перейти в атаку пехотными частями.
  
  Вечером 4 (17) сентября каратели ворвались в лагерь и заняли его восточную часть. В телеграмме, отправленной в Россию верховному главнокомандующему, Занкевич и Рапп сообщали, что восставшие, «фанатично настроенные, засели в различных каменных зданиях обширного лагеря с пулеметами и упорно не желают сдаваться и открывают пулеметный и ружейный огонь по нашим цепям и по всем, пытающимся приблизиться к лагерю» [7]. /95/
  
  1. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 70.
  2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
  3. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 67.
  4. Там же, стр. 68.
  5. ЦГВИА, ф. 415, оп, 8, д. 103, л. 84.
  6. Предполагалось, что в лагере находится до 500 восставших солдат при 48 пулеметах («Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 71).
  7. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 107, л. 1.
  
  С утра 5 (18) сентября в течение одного лишь часа по восставшим было выпущено 100 снарядов. Кольцо вокруг восставших все суживалось. В течение этого дня было выпущено 488 шрапнелей и 79 гранат [1]. Стрельба шрапнелью призвана была нанести максимальные потери восставшим. Постепенно оттесняя восставших и атакуя их пехотными частями, войска Занкевича к вечеру заняли примерно две трети лагеря. Восставшие храбро сопротивлялись. Дело доходило до рукопашных боев. В ход было пущено все: штыки, ручные гранаты, револьверы. Хотя ряды восставших редели, они продолжали сопротивляться с возрастающей силой. Вооруженные пулеметами, куртинцы сосредоточились главным образом в здании офицерского собрания.
  
  Осаждавшие начали подготовку штурма этого здания. Утром 6 (19) сентября артиллерией был открыт сильнейший огонь по его стенам, а пехота под командой полковника Готуа пошла на приступ. Часть восставших засела в подвальном этаже, обороняясь ручными гранатами и револьверами.
  
  К полудню 7 (20) сентября сопротивление восставших было окончательно сломлено. Всего было зарегистрировано сдавшихся 8515 солдат. По официальной версии, число жертв среди восставших составляло 10 убитых и 44 раненых, а общие потери осаждавших — 1 убитый и 4 раненых. Эти данные совершенно не соответствуют действительности.
  
  В телеграмме военному министру Верховскому [2] и в другой телеграмме на имя верховного главнокомандующего [3] Занкевич и Рапп сами указывали, что «действительные потери должны быть значительно больше». В воспоминаниях участников восстания сохранились другие цифры: по одним данным, только число убитых составляло 200 человек [4], по другим — число убитых и раненых доходило до 600 человек [5]. Установить точные данные о потерях куртинцев невозможно: заняв лагерь, «победители» начали заметать следы кровавого злодеяния — убитых вывозили из лагеря по ночам и погребали в поле.
  
  После куртинского расстрела куртинцы были разделены на три категории. К первой категории были отнесены все члены отрядного Совета и полковых комитетов, а также председатели ротных комитетов; ко второй — члены ротных комитетов и солдаты, выступавшие на митингах против Временного правительства. Все остальные были отнесены в третью категорию.
  
  Солдат первой и второй категорий (их было около 350 человек) арестовали. 90 человек бросили в тюрьму, а остальных заключили в казематы на острове Экс [6], расположенном в нескольких милях от Ля-Рошель и Рошфора. По распоряжению французского правительства, на остров Экс, в мрачные, сырые и холодные камеры древнего замка Генриха IV, были переведены также арестованные еще в июне и содержавшиеся в тюрьме города Бордо несколько других участников движения.
  
  Солдат, отнесенных к третьей категории, держали несколько суток под усиленной охраной французских караулов в открытом поле. Они почти не получали пищи. Голодные и изнуренные, проводили они без сна /96/
  
  1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9.
  2. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 88. Дата телеграммы, обозначенная публикаторами 6/19 сентября, неправильна. Телеграмма, как это следует из текста, была отправлена 5/18 сентября.
  3. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 107, л. 1.
  4. «В лапах у "гуманных" французов». — «Правда», от 29 мая 1924 г.
  5. «Русские солдаты во Франции», стр. 9.
  6. Там же, стр. 10.
  
  холодные ночи. Лишь после того как зарыли трупы убитых, собрали I увезли все оставшееся в лагере оружие, Ля-Куртин был превращен в концентрационный лагерь, где снова разместили перетасованных и разбитых на 26 рог прежних обитателей лагеря. Их лишили жалованья, табака, пищу выдавали в половинном размере солдатского пайка. Деньги, присылаемые из России или от французских друзей, им не выдавали.
  
  Французские рабочие и крестьяне оказывали куртинцам знаки внимания. Когда выбитые огнем из лагеря русские солдаты проходили по местечку Ля-Куртин к пункту сбора «пленных», местные жители, простые французские люди, выносили им хлеб, сыр и другие продукты 1.
  
  В России только большевистские газеты поведали народу правду о кровавых событиях в Ля-Куртине. Центральный орган большевистской партии «Рабочий путь» сопроводил официальное сообщение о подавлении восстания русских солдат во Франции комментарием, воздав должное как «доблестным союзникам» России, которые в лице французского правительства отблагодарили русских солдат «запрещением собраний, изъятием солдатских газет, целым рядом других стеснений и, если этого мало, расстрелом», так и политике Временного правительства, которое несло ответственность за расстрел «заброшенных на чужбину русских солдат» 2. В первом же номере московской большевистской газеты «Деревенская правда», вышедшем 4(17) октября 1917 г., была помещена статья М. С. Ольминского «Как живут наши солдаты во Франции», в которой рассказывалась правда о расправе над русскими солдатами в Ля-Куртине.
  
  Весть о расстреле русских солдат в Ля-Куртине вызвала гнев и возмущение трудящихся масс и в России, и во Франции. Среди тех, кто в то время во Франции выражали протесты, «громко клеймя возмутительную бойню в Ля-Куртине», был Анри Барбюс. «Трагичен тот факт,— писал он,— что роль палачей сыграли в этих событиях французские солдаты, ставшие по своей несознательности орудием империалистической жестокости3.
  
  Расстрел революционно настроенных русских солдат в Ля-Куртине не был изолированным явлением. Это было звено в цепи многочисленных провокаций и репрессий, направленных на удушение нараставшей в России пролетарской, социалистической революции, которая оказывала сильное влияние на развитие революционного движения и в других странах.
  
  В заключение остановимся кратко на дальнейшей судьбе русских войск во Франции [4].
  
  Временное правительство не выполнило своего обещания о возвращении 1-й особой пехотной дивизии в Россию. Солдаты лагеря Курно убедились, что их подло обманули. Участники расстрела восставших товарищей в Ля-Куртине тяжело переживали эти трагические события. Все решительней раздавалось требование отправки на родину. Желание /97/
  
  1. П. Карев. Указ. соч., стр. 103.
  2. «Рабочий путь», от 4 (17) октября 1917 г.
  3. «Правда» от 18 апреля 1927 г.
  4. Утверждение Г. Захарова в предисловии к документам — о восстании русских солдат во Франции в 1917 г. («Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 55) о том, что якобы после расправы над куртинцами и ареста «главарей» остальные были отправлены на Салоникский фронт, основано на недоразумении.
  
  вернуться в Россию стало всеобщим [1]. Рядовой 5-го особого полка Плахотный ставил Занкевичу и Раппу вопрос в упор: «Почему отзыв дивизии в Россию на бумаге, а не на деле? Кто виноват, ведь не солдат же»? [2] Курновцы ненавидели Раппа, Занкевича и других палачей так же, как ненавидели их куртинцы.
  
  Со времени получения во Франции постановления Временного правительства об отзыве русских войск в Россию и до Великой Октябрьской социалистической революции, свергнувшей антинародный режим, из Франции ушло в Россию несколько пароходов, на которых при желании можно было отправить не одну тысячу рвавшихся на родину русских солдат. Ссылки на отсутствие транспортных средств были лишь отговоркой. У французской и русской реакции имелись определенные планы.
  
  Русским войскам, находившимся в лагере Курно, было предложено отправиться на французский фронт на условиях, сформулированных главнокомандующим французскими войсками Петэном: допустить пребывание русских контингентов в составе французских войск при полном подчинении их французской дисциплине и безусловном отказе от каких бы то ни было комитетов или Советов.
  
  Курновцы категорически отвергли эти условия. «В 1916 г. французское правительство приняло нас со всем укладом жизни: розгами, побоями и бесправием. Теперь же комитеты их страшат», — говорили возмущенные солдаты [3].
  
  23 октября (5 ноября) 1917 г. орган Временного правительства «Междуведомственный Комитет по заграничному снабжению» вынес решение «о предпочтительности, взамен возвращения русских войск, использования их хотя бы в качестве рабочей силы» [4] во Франции. Временное правительство соглашалось на любое использование русских войск во Франции, но только не на возвращение их в Россию.
  
  Великая Октябрьская социалистическая революция оказала огромное влияние на русских солдат во Франции. Советская власть с первых же шагов своей деятельности осуществила давнишние мечты трудящихся масс; естественно, что солдаты с удесятеренной энергией добивались возврата на обновленную родину. Но с отрядом русских войск никто во Франции не считался. Французское правительство, выступившее одним из главных застрельщиков интервенции против Советской республики, стало на путь террора и издевательств по отношению к русским солдатам. Оно прежде всего поставило их перед альтернативой: либо отправиться на фронт в составе французских частей, либо — на тыловые работы. Отказавшиеся подлежали высылке в Африку.
  
  Возмущенные предложением французского правительства русские солдаты заявили: «Добровольно мы не пойдем!» Раздавались призывы не слушать Занкевича, который уговаривал солдат принять условия французского правительства. Ненавистью и презрением к Занкевичу и другим контрреволюционным генералам и офицерам дышали речи русских солдат. Солдат Барашкин предлагал обратиться к советской власти, послать в Россию своих представителей [5]. Солдаты приветствовали большевиков, борющихся за мир. «В России почти мир, воевать /98/
  
  1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 8.
  2. Там же.
  3. Там же, л. 27.
  4. Там же, ф. 2000, оп. 3, д. 33, л. 130.
  5. Там же, ф. 2003, оп. 4, д. 2, лл. 156—157.
  
  нам нельзя!» — говорили они, возражая против отправки на фронт [1].
  
  Опасаясь нового восстания солдат, французское правительство распорядилось разоружить 1-ю особую пехотную дивизию. 12 (25) декабря 1917 г. у русских войск, находившихся в лагере Курно, было отобрано все огнестрельное и холодное оружие [2]. Куртинцев разоружили еще в сентябре.
  
  В ответ на требование генерала Лохвицкого и фронтового комиссара Михайлова записываться для отправки на фронтовые работы, 12 (25) декабря объединенное заседание солдатских комитетов 5-го и 6-го полков единодушно приняло решение: «Принимая во внимание, что в России заключено перемирие, мы, солдаты 5-го и 6-го полка, не считаем себя вправе итти на французские фронтовые работы» [3]. Такие же резолюции единогласно приняли солдаты 1-го и 2-го особых пехотных полков [4].
  
  Приказом по русским войскам во Франции и на Салоникском фронте от 16 (29) декабря 1917 г. заклятый враг советской власти генерал Занкевич, перешедший на службу к французскому правительству, распустил все солдатские организации и объявил о введении французского дисциплинарного устава. Изданием этого преступного приказа и проведением его в жизнь Занкевич передал десятки тысяч русских солдат, находившихся во Франции и Салониках, во власть французского правительства [5].
  
  Русские солдаты протестовали против распространения на них французских законов, суда и дисциплины. Но французские империалисты не считались с этим. С циничной откровенностью палачей они говорили, что «русские солдаты проданы Франции за снабжение России снарядами и снаряжением» [6].
  
  С помощью вооруженной силы русских солдат распределили на три категории. Решительно отказавшихся отправиться на фронт или на тыловые работы (таких оказалось 4746 человек) сослали под конвоем на каторжные работы в Африку. 11 522 чел. отправили на заводы, рудники, шахты, торфяные болота и в непосредственное распоряжение французского главного командования для использования на работах в тылу действующей армии. 252 офицера и солдата согласились отправиться на фронт, и из них был образован «русский легион».
  
  Создание «русского легиона» вызвало среди солдат новый взрыв возмущения. Они приняли резолюцию, в которой говорилось: «Товарищи и граждане! Бывшие царские опричники, генерал Лохвицкий и полковник Готуа, организовали "легион чести" и хотят воевать в то время, когда вся русская армия и народ добиваются мира. Со всего 16-тысячного отряда набралось 300 братоубийц, которые сознательно изменяют всему отряду и родине. Бывшие зуботычники, шпионы, предатели, штабные воры в отряде испугались гнусности своих дел, объединились в один стан и при содействии французской буржуазии продолжают свое грязное дело братоубийства. Пусть они называют себя "легионом чести", но демократическая Россия называет их "легионом позора". Русские граждане будут их проклинать как палачей и изменников». Резолюция предупреждала всех «честных страдальцев, измученных неволей и произволом», что ввиду крайней малочисленности «легиона позора» контрреволюционное офицерство вместе с французскими реакционе-/99/
  
  1. Там же, л. 154.
  2. Там же, л. 189.
  3. Там же, л. 174.
  4. Там же, л. 177.
  5 «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.
  6. Там же.
  
  рами приложат все усилия для увеличения его рядов любыми средствами [1].
  
  И действительно, Зинкевич, Лохвицкий и другие палачи в своем стремлении выслужиться перед французскими империалистами прибегали к различным инквизиторским приемам, чтобы заставить русских солдат вступить в так называемый «русский легион». Несмотря на дополнительную усиленную обработку солдат, им удалось послать на фронт только 4 батальона общей численностью в 1414 солдат и офицеров. Часть русских офицеров распоряжением французского правительства была определена на службу во французскую армию.
  
  Одновременно среди русских офицеров во Франции, общая численность которых достигла к 1918 г. 900 чел., развернули активную вербовку американские империалисты. Небывало усилившийся за годы первой мировой войны агрессивный американский империалистический хищник превратился в главный оплот мировой реакции и контрреволюции и возглавил лагерь империализма в его борьбе против Советской республики. Американские империалисты воспользовались расформированием русских частей на французском и салоникском фронтах и настойчиво стали предлагать русским офицерам подписать двухгодичный контракт, чтобы «отправиться в Россию в качестве представителя какой-либо американской фирмы» [2]. Усиленно готовясь к интервенции против Советской России, американские империалисты спешно готовили кадры шпионов и диверсантов из числа русских белогвардейских офицеров. Действовавшее во Франции американское «Христианское общество молодых людей» (УМСА), которое финансировал и которым руководил Морган, «предоставляло возможность» завербованным отправиться в США для получения «высшего образования», т. е. для прохождения специальной шпионской подготовки.
  
  Ядро «русского легиона» составили контрреволюционные офицеры, бежавшие из России после Февральской революции, остальная же масса его состояла из насильно набранных, обманутых, подкупленных или просто темных и несознательных солдат. Когда этим же солдатам стало известно о заключении Советской Россией Брестского мира, они решительно отказались участвовать в военных действиях. Нам удалось обнаружить среди архивных материалов чрезвычайно интересные документы, рассказывающие о героических действиях русских солдат.
  
  За 2 часа до посадки в автомобили 1-го батальона «русского легиона», который, находясь в составе Марокканской дивизии, должен был принять вместе с ней участие в операции на фронте в районе Суассона, младший унтер-офицер Ушаков и старший унтер-офицер Сабуров, обращаясь к солдатам своего батальона, заявили, что они категорически отказываются отправиться на фронт, и призвали остальных последовал их примеру. Их призыв встретил поддержку. По приказу подполковника Лагарда, командующего 8-м Зуавским пехотным полком, к которому был прикомандирован 1-й батальон «русского легиона», Ушаков и Сабуров были без суда расстреляны. Арестованные одновременно с ним еще 48 человек понесли тяжелые наказания, при этом 15 из них были разжалованы начальником 1-й Марокканской дивизии генералом Доган из унтер-офицеров в рядовые. Все 48 человек были отправлены в дисциплинарный взвод на каторжные тыловые работы [3]. /100/
  
  1. «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.
  2. См. Л. 3ак. Разгром интервенции Антанты на Юге России (1918—1919 гг.). Кандидатская диссертация, защищенная в МГУ, 1949, стр. 36.
  3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 78, л. 96.
  
  Эти события, произошедшие в апреле 1918 г., не были единичным фактом. 13 мая произошло восстание в 4-м батальоне «русского легиона». Ссылаясь на заключение Советской Россией Брестского мира, восставшие заявили, что они не желают больше находиться в составе французских вооруженных сил. Волнения происходили и в других батальонах.
  
  Петэн немедленно сообщил французскому военному министру свое мнение о необходимости расформировать русские батальоны. «Не желавших служить до конца войны», — так называло французское правительство русских солдат, отказавшихся сражаться, — отправляли на тяжелые тыловые работы. Вместо 4 батальонов летом 1918 г. на французском фронте остался лишь один «батальон позора».
  
  Французские империалисты превратили русских солдат в белых рабов. На тыловых работах русские солдаты продолжали сопротивление. Французские власти, их пособники Лохвицкий и др. жестокого расправлялись с русскими солдатами. Отказавшиеся выйти на работу солдаты Андрей Лабутин и Никифор Салдинин были отправлены в Африку [1]. За самовольное оставление работ младшие унтер-офицеры Власов, Кожевников, ефрейтор Бесфамильный, рядовые Арадцев, Овсянников, Несоленый и Бенедиктов были арестованы на 30 суток каждый [2]. Таких примеров можно привести множество. Нередко дело оканчивалось расстрелом. Аресты же, отправка на каторжные работы в Африку были обычными методами расправы французских властей с непокорными русскими солдатами.
  
  Отметим, что французским правительством были определены во вторую категорию и отправлены на тыловые работы также все уволенные со службы по ранениям и болезням, за исключением безруких и безногих.
  
  Изнурительный труд, голод и болезни буквально косили русских солдат не только в Африке, но и во Франции.
  
  В нашем распоряжении имеются 58 номеров газеты «Русский солдат-гражданин во Франции» за 1918 г. [3]. В этом далеко не полном комплекте насчитывается 61 некролог. Причины смерти — воспаление легких, дизентерия, грипп и другие болезни. Нужно иметь в виду, что в газете, конечно, фиксировались не все случаи смерти. Не всегда представлялась возможность публиковать некролог, да и не всегда это было в интересах хозяев этой продажной газетки, издававшейся Бурцевым на французские и американские деньги [4]. И тем не менее, даже то, что публиковалось в ней, служит суровым обвинением французской реакции, преднамеренно погубившей сотни и тысячи русских солдат.
  
  Французской и американской реакции и подкармливавшимся у нее изменникам русскою народа не удалось отравить ядом антисоветской пропаганды русских солдат. Они верили большевистской партии и ее великим вождям В. И. Ленину и И. В. Сталину. Они ждали и верили, что советское правительство вырвет их из плена, и они смогут возвра-/101/
  
  1. Там же, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 193.
  2. Там же, л. 194.
  3. №№ 135, 148, 154, 156, 158, 164, 167, 169, 171, 176, 186, 188, 189, 191, 201, 203—207, 210, 214, 2118, 222 223, 243, 244, 248, 260, 272, 281, 286, 293, 296, 298, 300, 302, 304, 305, 307—316, 318, 319, 322, 324—327, 330, 332.
  4. В связи с материальными затруднениями с февраля 1918 г. эта газетка стала издаваться не только на французские, но и на американские деньги. Американское «Христианское общество молодых людей» не жалело средств на антисоветскую пропаганду среди русских войск во Франции, надеясь превратить их в слепое орудие империалистической реакции.
  
  -титься на родину, где свергнуто иго империализма и создано первое в мире государство рабочих и крестьян.
  
  Французское правительство пыталось самыми жестокими средствами сломить сопротивление русских солдат. Об этом свидетельствовали переполненные тюрьмы на островке Экс, в Марселе, Лавале, Бресте, Бордо, Ренне, Невере, Клермон-Ферране. Об этом свидетельствовали рассеянные по всей Франции многочисленные рабочие роты, в которых голодные, лишенные врачебной помощи русские солдаты, имея своим единственным жилищем сараи и сырые подвалы, принуждены были выполнять превышавшую человеческую силу работу под угрозой самых жестоких наказаний, вплоть до отправки на французскую военную каторгу в Северной Африке. Но к каким бы жестоким средствам ни прибегали французские империалисты, им все же не удалось сломить русских людей. Наши соотечественники на французской территории, как это отмечало советское правительство, «остались верными своему долгу по отношению к русскому народному правительству и солидаризировались со своими братьями в России» [1].
  
  Русские солдаты при первой возможности совершали побеги из Африки и Франции, добираясь разными путями на родину. Солдаты одной группы, раненые во время артиллерийского обстрела лагеря Ля-Куртин, были помещены тюремной администрацией (в один из лазаретов в Бордо, откуда они совершили побег. Их поймали и отправили в Африку, откуда они снова бежали во Францию, а затем в Швейцарию. Из Швейцарии они отправились в конце июня 1918 г. через Германию в Петроград. В Петрограде они встретили отеческую заботу и получили возможность вернуться домой. Эти солдаты принимали участие в подавлении левоэсеровского мятежа, вспыхнувшего б июля [2]. Затем по прибытии в Москву они были тепло встречены на вокзале, а члены солдатских комитетов Макаров, Оченин, Власов и Карев были доставлены на автомобиле в Кремль, где их принял В. И. Ленин [3].
  
  В ноябре 1918 г. из Швейцарии (через Германию) в Москву прибыла новая группа русских солдат, бежавших из Франции [4].
  
  Еще до прибытия обеих групп русских солдат, бежавших из Франции в первой половине мая 1918 г., вместе с партией безруких, безногих и слепых инвалидов в Москву приехала делегация русского отряда, находившегося во Франции [5]. Она информировала советское правительство о том «невыразимо ужасающем положении», в каком находились русские солдаты во Франции. Выступления делегации в центральной печати ознакомили советский народ с фактами возмутительных издевательств, которым подвергались русские солдаты — пленники французских империалистов.
  
  С первых же дней своего существования советское правительство стало добиваться возвращения на родину всех русских войск, отправленных в свое время на французский и салоникский фронты царским, а затем Временным правительствами.
  
  На V Всероссийском съезде Советов 4 июля 1918 г. Я. М. Свердлов предложил послать приветствие русским солдатам, находившимся во /102/
  
  1. «Правда» от 10 апреля 1919 г.
  2. «Красная Армия» от 10 июля 1918 г.
  3. Кярев. Указ. соч., стр. 152—153.
  4. «Вечерние Известия Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов» от 28 ноября 1918 г.
  5. «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г.
  
  Франции [1]. Советское правительство обращалось к Франции с настоятельными и повторными требованиями возвращения русских войск на родину. Но французское правительство каждый раз отделывалось неопределенными обещаниями.
  
  После заключения перемирия на французском фронте остатки «русского легиона» были в конце декабря 1918 г. отправлены в глубь Франции якобы для демобилизации. Однако в Марселе легионеров посадили на пароход и обманным путем отправили в «неизвестном направлении». Только в открытом море они узнали, что их везут к Деникину. Тогда солдаты «взбунтовались». Их можно было заставить выступить против немцев, но они решительно отказывались сражаться против советской власти. Пароход повернули обратно, и «бунтовщиков» усмирили; 150 солдат было арестовано. Под угрозой расстрела все же удалось принудить часть легионеров отправиться к белогвардейцам [2]. В марте 1919 г., когда в марсельском порту вновь началась погрузка русских солдат для отправки к Деникину, рабочие Марселя в знак протеста забастовали, и французское правительство вынуждено было отложить погрузку под мнимым предлогом «порчи машин» [3].
  
  Великая Октябрьская социалистическая революция нашла мощный отклик среди французского народа и оказала огромное влияние на развитие революционного движения во Франции. На многолюдных собраниях и массовых митингах французский пролетариат приветствовал Советскую республику и громом аплодисментов встречал упоминаемое в речах имя великого Ленина. Французские рабочие, солдаты, моряки, лучшие представители интеллигенции выступали в защиту Советской России. В частности, они протестовали против попыток французских империалистов использовать русских солдат во Франции для борьбы с Советской республикой. Марсель Кашей от имени французского пролетариата настаивал на удовлетворении требования находившихся во Франции русских солдат об отправке их в Советскую Россию.
  
  Благодаря огромным усилиям советского правительства русских солдат удалось вырвать из когтей французских империалистов и вернуть на родину. Те же солдаты, кою обманом и грубой силой французские реакционеры отправляли к белогвардейским генералам, при первом удобном случае переходили на сторону Красной Армии.
  
  Только Великая Октябрьская социалистическая революция, положившая конец полуколониальной зависимости России, открыла реальную возможность возвращения на родину русских солдат, фактически проданных французским империалистам царизмом и Временным правительством. «...Советское правительство, — писал товарищ Сталин, — есть единственно народное и единственно национальное в лучшем смысле этого слова правительство, ибо оно несёт с собой не только освобождение трудящихся от капитала, но и освобождение всей России от ига мирового империализма, превращение России из колонии в самостоятельную свободную страну» [4].
  
  Чувством горячей благодарности советскому правительству и большевистской партии были проникнуты выступления возвратившихся на родину русских солдат, которые заняли свое место в рядах защитников завоеваний Великой Октябрьской социалистической революции и строителей социализма. /103/
  
  1. Стенограф, отчет V Всероссийского съезда Советов, 1913, стр. 13.
  2. «Коммунистический Интернационал», 1919, №2, стр. 255—256.
  3. Л. 3ак. Указ. соч., стр. 336.
  4. И.В. Сталин. Соч., т. 4, стр. 284—285.
  
  Исторические записки. Т. 38. 1951. С. 72-103.

Sign In

Сацкий А. Г. Фёдор Фёдорович Ушаков

User Feedback

Темы на форуме

Плавания полинезийцев

Византийско-венгерская война (1163—1167) г.

Разбор фильма "Тобол"

Индоевропейская языковая семья и гаплогруппа R1a

Поход во Вьетнам (1788-1789)

Categories

Files

Blog Entries

Similar Content

СТРАНИЦЫ

НАВИГАЦИЯ

ПОМОЩЬ САЙТУ

МЫ В СОЦСЕТЯХ

Публикации

Site

Academia

Forums

Musicbox

Activity