Серова О. В. Барон фон дер Ропп

   (0 отзывов)

Saygo

Серова О. В. Барон фон дер Ропп // Вопросы истории. - 2012. - № 11. - С. 110-131.

Судьбы многих священнослужителей римско-католической Церкви в России нередко складывались очень непросто. К числу иерархов с трудной судьбой, безусловно, принадлежит виленский епископ барон Эдуард Михаил Ян Мария фон дер Ропп.

Как следует из его личного дела, он родился в витебской губернии 14 декабря 1851 года. Его отец, Юлий фон дер Ропп, происходивший из одного из старинных дворянских родов Курляндии, был лютеранином, мать, Изабелла фон Платер-Зиберг - католичкой.

Baron_Ropp.jpg.33b549fd5e49d1ee498ab0640Eduard_von_der_Ropp.png.c6125a1d90f261a3

В 1874 г. он закончил юридический факультет cанкт-петербургского университета, в 1875 г. после представления диссертации был удостоен ученой степени кандидата права. До 1879 г. занимал некоторые должности в петербургском окружном суде, сенате, Министерстве государственных имуществ. Затем, оставив государственную службу, занимался сельским хозяйством в своем имении в витебской губернии. Был удостоен звания почетного мирового судьи, получил чин коллежского асессора и орден Св. Станислава третьей степени. В 1883 г. поступил в самогитскую епархиальную семинарию, в 1884 г. был рукоположен в диаконы. В том же году отправился на лечение за границу. По возвращении, в 1889 г., распоряжением епархиального епископа был назначен администратором либавской церкви. В 1893 г. в той же должности стал либавским деканом, в 1895 г. - почетным каноником, в 1896 г. - действительным каноником самогитского капитула. 14 августа 1902 г. указом Правительствующему сенату, подписанным министром внутренних дел В. К. Плеве и Николаем II, он был назначен тираспольским римско-католическим епископом. 25 февраля 1904 г. указом за теми же подписями последовало его назначение виленским епархиальным епископом 1.

Из послужного списка Роппа явствует, что он получил хорошее образование, светское и духовное, прошел через государственную и церковную службу, что дало ему возможность ознакомиться со многими сторонами жизни тогдашней России. По служебной лестнице он продвигался быстро. Да и впереди, как казалось, вырисовывались прекрасные перспективы.

11 октября 1905 г. министр внутренних дел сообщал управляющему Министерством иностранных дел В. Н. Ламздорфу, что "признавал бы наиболее соответственным назначение в установленном порядке на пост митрополита римско-католических в Империи церквей" виленского епископа барона Роппа. Он просил предложить министру-резиденту при папе осведомиться у государственного секретаря, можно ли рассчитывать на "сочувственное отношение" к этой кандидатуре 2.

21 октября Ламздорф, еще до сношений со Св. Престолом, посчитал долгом известить министра, что по имеющимся в министерстве сведениям, "с достоверностью можно предположить", что кандидатура Роппа будет принята в Ватикане "с полнейшим сочувствием". Более того, он предлагал даже использовать это назначение "в смысле каких-либо уступок со стороны Ватикана по интересующим наше правительство вопросам" и просил уведомить, конкретно к каким церковно-административным вопросам следовало привлечь внимание Курии 3.

Казалось, что все складывалось как нельзя лучше в жизни барона. Но ситуация переменилось после создания в Вильно по его инициативе в конце 1905 г. конституционно-католической партии для Литвы и Белоруссии.

Из преамбулы программы следовало, что свое внимание партия предполагала сосредоточить на "вопросах, касающихся специально управления и церковных отношений на поприще просвещения, сельскохозяйственных отношений и специального труда, а далее и на вопросах общегосударственных учреждений, обеспечивающих наши нужды".

Конкретно по первым двум "весьма щекотливым и жгучим ныне" вопросам, школьному и аграрному, партия намерена была добиваться удовлетворения следующих требований. Бесплатной народной школы на родном языке с обязательным преподаванием закона Божьего. Отмены препятствий основанию школ частными лицами, волостями, городами, светскими и монашескими ассоциациями с собственными учителями, с правом государства только контролировать результаты школьного обучения. Увеличения числа средних и высших школ в соответствии с потребностью населения и передачи их в ведение местных самоуправлений. Основания зависимых от них же специальных школ по всем отраслям знания по мере необходимости.

В области сельского хозяйства предполагалось добиваться: всяческих облегчений для расширения мелкой собственности без эксплуатации и с широкой государственной помощью, особенно тем из мелких сельских владельцев, которые согласятся упразднить чересполосное владение и основать мызное хозяйство. Ограждения лесов от хищнического хозяйствования. Пересмотра законов, касающихся наемных рабочих или сельских батраков применительно к местным нуждам. Государственного обеспечения сельскохозяйственных рабочих по старости и по случаю утраты трудоспособности.

В отношении фабричных рабочих партия требовала: свободы основания союзов и собраний; права на проведение забастовок с одновременной защитой личной свободы и обязательным рассмотрением причин стачки судами, члены которых избираются совместно рабочими и работодателями; по возможности, введения восьмичасового рабочего дня, ограничения ночного труда; защиты от эксплуатации и чрезмерного труда женщин-тружениц; опеки над трудом несовершеннолетних, запрета работать детям до 14 лет; обеспечения за счет работодателя рабочих в случае болезни, несчастных случаев, последствий труда, вредного для здоровья; государственного обеспечения рабочих всех специальностей по старости и по случаю утраты работоспособности.

Что касается церковных отношений, партия настаивала на "исправлении всяких причиненных обид". Речь шла о восстановлении упраздненных епархий; возвращении отобранных или закрытых костелов, церковных имуществ, а когда это невозможно, полном вознаграждении за них; передаче в свободное распоряжение епископской власти капиталов, находившихся у администрации Духовной коллегии, и ее упразднении. О свободном назначении ксендзов; свободных сношениях со Святым Престолом; избрании епископов согласно каноническому праву; организации консисторий исключительно на основании церковных уставов, без участия светских чиновников; о праве свободного миссионерства; полной свободе епископской власти при учреждении приходов, постройке костелов и т.д. О возможности созыва епархиальных и провинциальных синодов; сравнении календарей; действительности приговоров по брачным делам и проступкам ксендзов против обязанностей их сана и общей нравственности и порядочности.

Для обеспечения перечисленных постулатов партия требовала, чтобы в силу признанного Манифестом от 17 октября "равенства пред законом всех граждан, дабы все существующие служебные, гражданские и политические особенности национальных и исповедных прав были безотлагательно отменены".

Одновременно партия выступала за включение в органические законы следующих положений. О действительной свободе исповедания, полном освобождении крестьян от государственной опеки и всяких регламентации. О свободе слова и печати с упразднением цензуры, свободе публичных собраний под наблюдением избранных обществом блюстителей порядка, свободе учреждения союзов, светских и монашеских корпораций, неприкосновенности личности и жилища со стороны всякой власти, за исключением судебной. О предоставлении возможности жителям каждой местности на получение элементарной грамоты и, насколько это осуществимо на деле, среднего образования на родном языке. Об отбывании военной службы в полках, образованных из выходцев из одной местности и, по возможности, одного исповедания. О допущении самого широкого местного самоуправления, избираемого "с соблюдением голосования общего, равного, непосредственного, тайного, обязательного, на основании пропорционального представительства, для защиты меньшинства". Об управлении государством, под верховным главенством конституционного государя, собранием, избранным на началах всеобщего, равного, непосредственного тайного и обязательного голосования, гарантирующего права меньшинства. Об ответственности высшей исполнительной власти, а именно министров, перед этим собранием, а низшей исполнительной власти - перед обыкновенными судами. О праве центральной государственной власти наблюдать за самоуправлением, а в случае возникновения спора, разрешении всех вопросов в суде. Об урегулировании законодательным представительством вопроса автономии Царства Польского и прочих областных автономий в соответствии с волей большинства населения. О полной независимости судей, которые не должны подлежать перемещениям, повышениям, наградам. О прогрессивном подоходном налоге. О помощи в развитие местному земледелию и производству с помощью системы таможенных пошлин.

Безотлагательные задачи, стоявшие перед центральным комитетом сводились к следующему. Организации бюро, созыву общего собрания и учреждению местных комитетов, проведению местных собраний. Рассмотрению материальных нужд населения. "Отысканию лиц, устойчивых в отношении взглядов в отношении жизни и отвечающих по уму званию кандидатов в различные местные губернские, окружные и будущие государственные самоуправления, сеймы и думы". И, наконец, определению образа действий и "взятию в опытные и честные руки управления краем в случае дальнейшей дезорганизации существующего управления и окончательной потери авторитета... органами управления".

Органами партии были: "Новины виленския" и еженедельники "Друг народа" и "Товарищ труда".

Членами организационного бюро были избраны епископ Ропп, И. Монтевил, директор Земельного банка в Вильне, С. Лопацинский, вице-председатель витебского земельного общества, законноучители ксендзы Мацеевич и Миронас, школьный преподаватель И. Лахович, аптекарь Стефановский, студент О. Змитрович и др. 4.

Незадолго до этого вступивший в должность виленского, ковенского и гродненского генерал-губернатора К. Ф. Кршивицкий быстро отреагировал на появление партии: вызвал к себе Роппа и потребовал объяснений. Ропп дал их устно, а также в письме от 25 января 1906 года. Создание программы он объяснил стремлением противодействовать губительной пропаганде социалистов и разного рода революционеров среди народа. Ибо народ, ознакомившись с их теориями, не хочет слушать тех, кто не повторяет фраз пропагандистов, утверждая, что они говорят под влиянием помещиков или чиновников, утративших всякое доверие и уважение. Он "задался вопросом, насколько можно, придерживаясь оборотов и выражений врагов порядка, придать им значение, не имеющее разрушительного и революционного характера". Поэтому им была "составлена программа в размерах более широких, чем нам собственно нужно, но побуждающая стать на почву религиозную христианскую и указывающая на то, что на такой почве не только католики могут объединиться, но и все честные люди, не потерявшие веры в Бога и желания правильного развития края". По его мнению, в этой программе были обозначены пределы, до которых во всех отношениях могла идти партия, созданная на христианской почве. В ней отмечалось, что "не силою и беспорядками, а единственно хорошими выборами и усердной работой в Государственной Думе мы можем надеяться и добиваться желательных законодательных и социальных изменений нынешнего строя".

Выразив удивление, что в представлявшейся ему вполне законной и дружественной правительству деятельности оказалось возможным обнаружить "стремление, клонящееся к ниспровержению существующего порядка и замене его новым", Ропп подробно ответил на конкретные замечания Кршивицкого. В заключение он обещал представить программу вместе со своим посланием народу. Он полагал, что это даст возможность убедиться в том, что все его стремления направлены лишь "к мирному, законному и разумному пользованию правами и к умиротворению возбужденного народа" 5.

30 января 1906 г. министр внутренних дел П. Н. Дурново направил письма Кршивицкому и Ламздорфу. В первом он просил потребовать от Роппа письменных объяснений по поводу организации им конституционно-католической партии. Со своей стороны, он находил, что епископу, как лицу, занимающему высокий и ответственный пост на службе императора, не подобает вообще участвовать в каких-либо политических партиях, а тем более в ставящих себе целью "противодействовать правительству в достижении предусмотренных им задач". Он напоминал также, что по существующему закону в обязанность епархиального начальника в силу верноподданнической присяги входила охрана прав самодержавной власти, государственных законов и высочайших интересов. Министр запросил список всех римско-католических духовных лиц, входящих в эту партию 6.

В письме Ламздорфу министр сообщал об отказе от прежнего намерения назначить Роппа на должность митрополита римско-католических церквей. Он мотивировал это тем, что, занимая ответственный пост, тот, вопреки 49-й статье устава иноверческих исповеданий о соблюдении римско-католическими епископами верноподданнического долга, стал основателем политической партии, ставящей себе задачей противодействие мероприятиям правительства. К тому же, партия ставит перед собой решение задач, относящихся всецело к области государственной политики, а не к сфере церковной деятельности. В качестве примера он упоминал ее предложения об изменении правил отбытия воинской повинности, ограничении власти императора, автономии Царства Польского и других областей, изменении состава лиц, которым доверено управление Северо-Западным краем и др. Новую кандидатуру на кафедру митрополита Дурново не называл, но обещал сообщить7.

Кршивицкий ответил пространным письмом от 9 марта, к которому приложил три объяснительные записки Роппа. Из письма следовало, что одной из главных его забот по вступлении в управление краем стало наблюдение за деятельностью этой партии, так как для него было очевидно, что ее программа должна была оказать большое влияние на общественное правосознание католических групп местного населения. Он вызвал к себе Роппа. Из личной беседы и представленных им объяснений, он попытался выяснить мотивы, "побуждавшие его выступить со своим духовенством в качестве руководителя клерикальной партии на арену политико-общественной жизни, а равно, насколько программа партии, отвечая запросам жизни, в тоже время соответствует государственным пользам и нуждам". Еще до получения письма от Дурново он категорически заявил епископу, что изданная им программа преследует решение задач, далеких от сферы церковных отношений, а его участие в борьбе политических партий едва ли соответствует высокому сану руководителя поместной Церкви. По получении указаний министра, Кршивицкий потребовал изъятия из обращения первого проекта программы, как содержащего положения, несовместимые с принципами государственной политики. Тогда же он ознакомил с содержанием программы многих губернаторов, представителей православного духовенства и прокурора Судебной палаты. Им же было поручено следить за тем, как отнесется к программе общество.

Его расчет оказался верным. Программа партии с оттенком христианского социализма вызвала недовольство представителей католического земледельческого класса. В прессе возникла полемика, в которую включился и Ропп. Под ее влиянием уже измененная после первой беседы генерал-губернатора с епископом программа была пересмотрена на первом съезде партии, состоявшемся 20 февраля. Его проведение было разрешено виленским губернатором с ведома Кршивицкого, посчитавшего, "что открытая оппозиция конституционно-демократической партии со стороны собственников-землевладельцев, в присутствии делегатов от крестьян, скорее послужит к переработке программы в сторону требований правых и умеренных".

Эти ожидания оправдались. Многие из бывших учредителей первых двух программ под благовидным предлогом отказались от членства в партии, в их числе Монтевил и Лопацинский. Их примеру последовали и другие помещики, а оставшиеся потребовали пересмотра некоторых положений программы. В частности, были смягчены все требования аграрного раздела.

Когда исход съезда стал очевиден, Кршивицкий 26 февраля пригласил к себе барона Роппа и потребовал отказаться от руководства партией.

Епископ заявил, что и сам глубоко сожалел о том, что выступил в качестве инициатора создания партии. Он объяснил, что "руководился единственно желанием противодействовать влиянию крайних течений, проникших в народ, а также стремлением провести в сознание католического населения епархии необходимость не бойкотировать, а содействовать выбору в местах в Государственную Думу вполне благонамеренных и честных представителей, могущих отстаивать в ней потребность своей религиозно-общественной жизни". Лично и в письме от 28 февраля, собственноручно им написанном, Ропп заверил, что "решительно намерен отказаться от активного председательствования в партии" 8. Первый шаг на пути реализации этого решения генерал-губернатор видел в закрытии печатного органа партии.

Заключение письма Кршивицкого содержит весьма взвешенную оценку позиции, занятой Роппом. Исходя из полученных от своего предшественника сведений, "что в большинстве случаев, в особенности во время тяжелых октябрьских дней, виленский епископ оказал существенную помощь правительству в деле успокоения католического рабочего люда", он склонен был верить, что, "взяв на себя инициативу организации новой партии, он действительно в принципе исходил из лучших побуждений". Подтверждение этому он видел и в пастырском воззвание Роппа, изданном вслед за вторым изменением программы после изъятия первого ее проекта. Логика его действий ему виделась следующим образом. "Получая из многих мест своей обширной епархии донесения от подведомственного ему клира о разного рода волнениях среди крестьянского и рабочего населения и будучи сам свидетелем крайних проявлений брожения умов в г. Вильно в тяжелые октябрьские дни, барон Ропп, естественно, мог вынести ощущение непрочности существующих государственных устоев и из опасения еще более грозных событий, счел себя в праве энергично выступить в защиту своей паствы против крайних увлечений, путем сплочения ее под эгидой Церкви, - считал Кршивицкий. - Будучи при этом мало знаком с условиями края и не принадлежа, к тому же, ни по рождению, ни по национальности к числу местных жителей, барон Ропп, естественно, должен был обратиться к содействию в составлении программы представителей местного клерикального общества. Действительно, насколько мне известно, особое влияние в этом отношении на окраску программы оказали некоторые из представителей местной польской адвокатуры и ближайшие сотрудники барона Роппа - ксендзы В. Фронцкевич и И. Садовский, убежденные националисты-поляки. Таким образом, принятая на себя бароном Роппом защита интересов своей паствы была в корне значительно профанирована тем обстоятельством, что негласно вокруг него сплотился кружок лиц, менее всего расположенных к запросам истинного либерализма и индивидуальной свободы". Но, какие бы мотивы не руководили епископом при создании программы, полагал Кршивицкий, "это не снимает с него ответственности за проведение ее в сознание своей паствы под высоким лозунгом учения о христианской справедливости.

Хотя программа и претерпела некоторые изменения, было очевидно, что "основные принципы ее, бесспорно, соберут около поднятого епископом католического знамени все разъединенные до сих пор силы, тем более что в программе с яркостью изображены действительные и мнимые опасности, угрожающие католической Церкви. А наличность на местах мощной организации католической Церкви и ее дисциплинированного клира, связанного с простым народом крепкими узами религиозного мировоззрения, во многом осложнит проведение в жизнь предначертаний правительства".

Действия партии уже принесли свои плоды. Они выразились в массовых просьбах о возвращении, а иногда и в самовольных захватах православных храмов, переделанных из костелов. А также в открытие без разрешения частных польских школ клерикального характерах в местностях с преобладающим белорусским населением, в тенденциозном освещении польскими газетами принимаемых правительством мер в защиту православия и государственных школ.

Исходя из всего изложенного, генерал-губернатор ставил в вину епископу то, что, как представитель Церкви, будучи обязан учить в духе евангельского влияния Церкви на народные массы, "в высшей степени серьезных условиях русской жизни, не отдал себе ясного отчета, в чем состоит это правильное влияние". Наоборот, он выступил с программой, "требующей безусловного признания, как догмата, того, что на деле является только мнением его и отдельных лиц". Тем не менее, он был против предложения епископу другого назначения, исходя из последствий реализации такой меры для края, поскольку оно было бы в глазах населения связано только с умалением его теперешнего служебного положения. Так как епископ сам сложил с себя официально руководство партией, то, считал он, "во имя государственных интересов края, нужны меры воздействия на окружающих его ближайших сотрудников, с переводом их, в случае необходимости, в другие, небелорусские епархии, и неуклонное наблюдение за представителями партии в уезде".

Кршивицкий считал, что, поскольку программа была передана во все приходы, это могло бы во многом осложнить задачи правительственной власти, особенно в предвыборное время, и усилить значение партии в глазах масс. Со своей стороны, он постарался выработать соответственное отношение к партии православных. А для этого поручил старшему делопроизводителю своей канцелярии Белецкому ознакомить с ее программой на окружных съездах делегатов православного духовенства, которыми была выработана своя программа "в духе истинной христианской любви и морали, без всяких политических тенденций" 9.

Дурново не разделял мнение Кршивицкого о нежелательности перемещения епископа в другую епархию. Предполагая в качестве меры взыскания объявить от имени императора ему выговор с извещением о том римской Курии, Дурново хотел предварительно выяснить мнение Кршивицкого на этот счет. В то же самое время он просил его предупредить Роппа, чтобы тот воздержался от всякого участия в деятельности партии и поставил в известность духовенство своей епархии о том, что всякое его участие в этой партии встретит отпор со стороны правительства, включая самые решительные меры 10.

Письмом от 15 марта 1906 г. Кршивицкий поддержал предложенную Дурново меру наказания, добавив к ней прекращение выдачи причитающегося епископу по должности содержания от казны. Он информировал министра об указании, уже отданном им губернаторам виленской и гродненской губерний, о недопустимости районных собраний партии, о чем поставил в известность и Роппа. На этом письме Дурново 18 марта наложил резолюцию: "Письма к генерал-губернатору не нужно, а следует составить всеподданнейший доклад с объявлением в виновности и лишении содержания" 11.

20 марта директор департамента духовных дел иностранных исповеданий В. В. Владимиров спрашивал министра, не сочтет ли тот возможным "вместо лишения епископа Роппа всего содержания, ограничиться сокращением такового".

26 марта 1906 г. министр направил Кршивицкому письмо с проектом всеподданнейшего доклада, которым, в качестве меры наказания епископу Роппу, предусматривалось объявление от имени императора выговора и уменьшение на половину получаемого из казны содержания, и просил сообщить его замечания 12.

На следующий день Дурново телеграфировал генерал-губернатору, прося учесть при вынесении заключения по проекту доклада по делу Роппа статью или объявление епископа в виленском вестнике от 22 марта 13, заметив: "Полагаю, что проектированное мною взыскание едва соответствует важности проступка" 14.

В ответном письме от 3 апреля 1906 г. Кршивицкий пространно изложил свои соображения по поводу этого проекта. Он привлек внимание к тому, "что местное католическое общество привыкло видеть в епископе известную орифламму (знамя, хоругвь. - О. С.) своего исповедания, бойца за отстаивание интересов католической Церкви пред иноверным правительством и каждую репрессивную или карательную меру, направленную против него, как бы справедлива и закономерна она ни была, рассматривает, как новое притеснение со стороны администрации, направленное не только против лица, но и представляемого им исповедания. Этот укоренившийся взгляд выработал для подобных случаев своеобразную систему пассивного сопротивления, которое в данном деле, несомненно, выразится в том, что мало популярная в глазах буржуазного класса населения партия, получив ореол религиозного мученичества в лице ее организатора, привлечет к себе многих из тех, кто расходился до сих пор с нею в своих политических и социальных взглядах, а в сплошной массе менее развитого, но фанатически настроенного простого католического населения, может вызвать глухое неудовольствие против Верховной власти".

Относительно лишения барона Роппа содержания, Кршивицкий полагал, что это повлечет большой приток пожертвований, который не только покроет понесенный им материальный ущерб, но и даст возможность образовать фонд для поддержания партии. Действенное средство лишить епископа возможности заниматься политикой он видел в переводе его в одну из отдаленных от Северо-Западного края кафедр и удаление его советников - секретаря епископа прелата Садовского и кафедрального каноника Фронцкевича. Применение такой меры отразилось бы и на партии. В случае попыток продолжить пропагандистскую деятельность она должна будет прекратить существование, будучи лишена своего главы. Ибо ее перестанет поддерживать духовенство, особенно литовское, делавшее это не столько из убеждения, сколько в силу дисциплины.

Генерал-губернатор полагал, что Курия не будет противиться такому решению правительства в расчете на его содействие в деле борьбы с разрастающимся среди католиков Империи учением мариавитов-манкетников 15.

Наконец, еще одним аргументом в пользу принятия именно такой меры, по его мнению, служило выступление Роппа в печати с "увещеваниями своей паствы хранить в сердцах заветы партии и проводить их в жизни" после его сообщения об устранении от руководства партией и вмешательства в ее дела. "Подобное несоответствие между словами и поступками епископа, внушающего этим своим распоряжением слепо повинующейся ему католической массе убеждение в несправедливости и незаконности действий правительства, ясно подчеркивает, - считал Кршивицкий, - необходимость наиболее скорого на него воздействия в смысле пресечения возможности для него волновать вверенное его духовному попечению население". К тому же, приближалось время созыва Государственной Думы. А это означало, что действовать следовало немедленно, "дабы не мог пройти в число ее членов барон Ропп, выставленный кандидатом по виленскому уезду" 16.

8 апреля Дурново направил "весьма спешное и конфиденциальное" письмо Ламздорфу, в котором по существу изложил все соображения, уже известные по его переписке с Кршивицким. Информируя его о предполагаемых мерах наказания Роппа - выговор и требование о немедленном переводе его в одну из епархий, отдаленных от Северо-Западного края, - он просил известить о его мнении по этому вопросу.

Ламздорф, как следует из его ответного письма от 11 апреля, разделял соображения, приведенные Дурново, но, тем не менее, полагал, что проектируемое дисциплинарное взыскание следовало бы наложить по предварительному сношению с Курией. При этом он ссылался на донесение временно управляющего миссией при Св. Престоле М. Ф. Шиллинга от 3 апреля 1906 г., в котором дипломат сообщал, что, придя на обычный дипломатический прием, он застал государственного секретаря несколько взволнованным в связи со сведениями о предполагаемой ссылке барона Роппа правительством, от чего его будто бы спасло лишь заступничество виленского генерал-губернатора. В то же самое время Мерри дель Валь признался, что, увидев под манифестом созданной политической партии в Вильне подпись Роппа, был несколько удивлен, "так как мы не любим, - сказал он, - когда епископы принимают участие в политике". Но он не сомневался, что епископ был движим "исключительно желанием бороться с возрастающей силой социализма, а не стремился к поддержанию своим авторитетом каких-либо национальных вожделений". К тому же, если бы он был в чем-то виноват, то, по требованию императорского правительства, Курия дала бы соответствующие указания, но она не может "оставаться равнодушной к ссылке епископа без всякого сношения с Римом".

Сославшись на это донесение, Ламздорф полагал необходимым воспользоваться готовностью Ватикана идти навстречу правительству, поскольку "наказание католического иерарха, подкрепленное авторитетом римского Первосвященника, несомненно, произведет гораздо более сильное впечатление на польское население и, вместе с тем, избавит наше правительство от нежелательных нареканий". В случае неуспеха переговоров с Курией, едва ли вероятного, правительство будет иметь возможность прибегнуть к проектируемым мерам, лишая Св. Престол в дальнейшем возможности обвинять государственную власть "в несоблюдении тех форм дипломатического общения с Ватиканом по церковно-государственным вопросам, которые установлены существующей практикой" 17.

При согласии в принципе с необходимостью наказания епископа переписка с Ламздорфом выявила определенные расхождения с Дурново в вопросе вовлечения в него Св. Престола. Ведь он указывал на возможность наложения на него дисциплинарного взыскания лишь по предварительному соглашению с Курией. Между тем как Министерство внутренних дел полагало, что предметом соглашения с Курией станет лишь перемещение Роппа в другую епархию, а о выговоре следовало известить Курию уже после его вынесения.

Предложение Министерства внутренних дел расходилось и с мнением генерал-губернатора, считавшего достаточным ограничиться лишь переводом епископа в другую епархию, не объявляя ему выговора.

Для начала переговоров с Курией о переводе епископа в другую епархию необходимо было указать конкретное место. На тот момент вакантной была лишь сейнская кафедра, но она была недостаточно отдаленной от Северо-Западного края. О плоцком же епископе, в случае назначения которого митрополитом для Роппа могла освободиться плоцкая кафедра, не было получено сведений от варшавского генерал-губернатора.

В резолюции на письме Владимирова Дурново разъяснил, что имел в виду сообщить Ламздорфу, "что мы никогда не думали о ссылке Роппа, но что не можем оставить безнаказанным его образ действий. Выговор от имени Государя есть решительное распоряжение за нарушение гражданских обязанностей, внушение же от папы может быть сделано самостоятельно за нарушение пасторских полномочий. Следовательно, - суммировал министр, - мое окончательное мнение сводится к тому, чтобы: 1) объявить выговор самостоятельно, 2) сообщить папе о внушении Роппу и переводе его, при чем о выговоре упомянуть вскользь, например, что ему объявлено неудовольствие, и 3) в особенности, заверить, что мы никогда не намерены его высылать" 18.

Министр считал, что нужно было, прежде всего, испросить согласия императора на выражение от его имени недовольства Роппом и на начало переговоров с Ватиканом о перемещении его в другую епархию. Следовало известить об этом Курию, и просить папу "сделать соответствующее архипастырское внушение" епископу, а затем переместить его из Вильны в одну из епархий по указанию правительства 19.

Тем временем, после выборов в Государственную Думу и избрания в нее Роппа, ситуация претерпела серьезное изменение. К тому же, произошла смена в министерствах внутренних и иностранных дел: новыми министрами стали соответственно П. А. Столыпин и А. П. Извольский.

Столыпин писал Извольскому 29 июня 1906 г., что, в связи с избранием Роппа в Думу, считал несвоевременным, по государственным соображениям, возбуждать перед императором ходатайство об объявлении ему выговора. Перемещение же его в другую епархию находил затрудненным из-за отсутствия подходящей епископской вакансии. Поэтому он связался с Кршивицким, чтобы выяснить, продолжает ли он настаивать на немедленном отъезде барона или считает возможным отложить эту меру до более удобного времени 20.

В самом письме к генерал-губернатору от 3 июля Столыпин, сославшись на отсутствие подходящей вакантной епископской кафедры, обращал внимание на то, что вопрос об удалении его потерял свою остроту. Поскольку деятельность конституционно-католической партии "проявлялась особенно интенсивно и могла быть опасной для правительства до выборов в Государственную Думу. Теперь, - считал он, - когда центр общественной деятельности сосредоточился в Думе, влияние отдельных местных партий не могло быть настолько сильно, чтобы с ним приходилось считаться правительству" 21.

Между тем, как извещала "Речь" от 8 сентября (N147) Роппу было разрешено читать курс лекций для римско-католического духовенства, на которые предполагалось допускать лиц и недуховного звания, но только по именным приглашениям.

Осенью 1906 г. Ропп воспользовался двухмесячным заграничным отпуском для поездки в Рим. Он был разрешен Столыпиным по ходатайству виленского генерал-губернатора. По случаю предстоявшей поездки ему было назначено единовременное пособие в размере 1 тыс. рублей. Николай II дал свое согласие 22.

Во время своего пребывания в Риме Ропп произвел очень выгодное впечатление на папу и государственного секретаря. Благоприятное мнение о нем сложилось и у бывшего государственного секретаря кардинала Мариано Рамполла.

Между тем, осенью Кршивицкий и Столыпин пересмотрели свое отношение к наказанию епископа в силу ряда новых обстоятельств. В поступавших в Министерство внутренних дел сведениях Столыпин увидел доказательство того, что Ропп "поставил себе в настоящее время как бы задачей проявление особой резкости по отношению к правительству и ко всем правительственным мероприятиям". Так, 1 ноября 1906 г. Кршивицкий переслал Столыпину копию письма Роппа на имя прокурора виленской судебной палаты по поводу отказа ксендза Рутковского от привода к присяге на русском языке. Содержавшийся в нем отзыв об указе Правительствующего сената Столыпин нашел "настолько дерзким", что он давал полное основание для предания его суду. Однако предлагавшему пойти на это Кршивицкому он признавался в письме от 20 ноября, что был против такого шага по следующим соображениям: "исход судебного процесса представляется, по моему мнению, весьма сомнительным, так как суд может не признать в инкриминируемом барону Роппу письме всех необходимых признаков изъясненного преступного деяния. Между тем, самый факт привлечения столь высокого духовного лица, как начальника епархии, к судебной ответственности, при современном настроении общественного мнения и направлении печати, несомненно, произведет сильную сенсацию в обществе и послужит лишь к тому, что личность барона Роппа приобретет ореол деятеля, гонимого правительством за свои идеи" 23.

В другом официальном письме, на сей раз на имя Столыпина, епископ заявил о необязательности для него указа Сената о недопустимости совмещения духовной должности со званием члена Государственной Думы, хотя ему было известно, что по действующему законодательству отказ должностного лица подчиниться указу Сената представляет собой действие, предусмотренное Уложением о наказаниях.

В письме Извольскому от 27 декабря 1906 г. Столыпин ссылается также на оскорбительное для правительства замечание епископа в письме к Кршивицкому о якобы бесполезном для римско-католической Церкви в России расходовании денег, принадлежавших римско-католическому духовенству.

Наконец, в своем пастырском послании от 12 октября "он допустил ряд выражений, возбуждающих в его пастве недоверие, как к правительству, так и к окружающему православному населению". Так, затрагивая вопрос об отношении католиков к православной школе, он "высказывается в том смысле, - писал Столыпин, - что эти школы не могут приносить какой-либо пользы в виду различия в вере учителей и учеников. Поэтому барон Ропп не запрещает католикам посылать в эти школы детей только в том случае, если их посещает ксендз".

Столыпин видел свидетельство противоправительственных настроений епископа и в подписании им в числе 49 членов Думы заявления о необходимости установления принципа свободы не принадлежать ни к какой религии, права выхода из исповедания без присоединения к другому исповеданию и, в качестве неизбежного следствия этой меры - гражданского брака. Он обращал также внимание на узконационалистическую окраску в последнее время его деятельности, направленной "к ополячению литовской и белорусской национальностей Северо-Западного края". Это стало предметом горячего обсуждения и вызвало возбуждение представителями литовской части населения ходатайства перед Ватиканом и императорским правительством "о смещении барона Роппа и о замене его лицом менее лицеприятным в национальных вопросах". Со своей стороны, Столыпин не мог не придать "последнему обстоятельству решающего значения", ибо при том положении, в коем находился окраинный Северо-Западный край, "возбуждение в нем духовенством еще национальной вражды между отдельными народностями представляется совершенно недопустимым". Он был против оставления Роппа на занимаемом им посту, учитывая, что, порождая раздоры и ненависть на национальной почве, он "пользуется религиозными побуждениями фанатичных неразвитых масс для своих личных политических, но отнюдь не христианских целей".

Исходя из этого, министр намерен был воспользоваться первой представившейся возможностью для перевода епископа в другую епархию желательно с однородным составом населения, войдя в сношения с римской Курией. Извещая Извольского о своем решении, он просил частным путем при посредстве министра-резидента подготовить государственного секретаря к предстоявшему официальному требованию правительства о перемещении Роппа в другую епархию 24.

Извольский, как явствует из его письма от 3 января 1907 г., полагал, что со стороны Ватикана не возникнет серьезных препятствий удовлетворению такого требования ввиду приведенных министром веских доводов. Но, тем не менее, он хотел уточнить, будет ли предполагаемая мера окончательной и ограничится ли Министерство внутренних дел только ею, чтобы, выдвинув "одно точно определенное и законченное требование" на переговорах с Ватиканом, использовать собранные этим министерством материалы, которые "при повторном требовании потеряли бы свое значение и силу".

Отвечая Извольскому 23 января 1907 г., Столыпин признавался, что, хотя Ропп и заслуживал бы взыскания, однако наложение его в настоящее время представлялось едва ли желательным, поскольку оно могло быть истолковано как возмездие правительства за участие его в Думе первого созыва. Оправдание же перевода его из Вильны на равностепенную епископскую должность он видел в обнаружившейся уже после роспуска Думы деятельности епископа, направленной к подавлению литовской и белорусской национальностей в Северо-Западном крае.

Он предполагал безотлагательно получить санкцию императора на начало переговоров с Курией о его перемещении в келецкую епархию на кафедру, освободившуюся после смерти епископа Ф. Кулинского. В случае отклонения ей этого требования правительства следовало бы предупредить государственного секретаря, что такой отказ вынудит пойти на увольнение Роппа от должности виленского епископа без предоставления ему какой-либо кафедры в пределах России.

Вместе с тем Столыпин не мог поручиться, что не будет вынужден настаивать на применении к епископу "какого-либо серьезного взыскания, не исключая и совершенного удаления его на покой", если после перевода в келецкую епархию он продолжит свою противоправительственную деятельность. В то же самое время министр подчеркнул, что, "во всяком случае, наложение того или иного наказания не может быть предопределено характером его теперешней деятельности и будет всецело зависеть от дальнейшего его поведения на новом месте службы" 25.

На следующий день после написания этого письма Столыпин представил всеподданнейший доклад императору о переводе Роппа в Кельцы и получил согласие Николая II 26. В докладе была приведена вся аргументация, изложенная им в письмах Извольскому.

В ходе первой беседы с государственным секретарем после получения материалов для переговоров о Роппе министр-резидент Сазонов "счел полезным поставить кардиналу вполне категорически вопрос об удалении" его из Вильны. Он исходил из того, что в течение последних месяцев неоднократно сообщал ему сведения, как из официальных, так и других достоверных источников, о политической агитации Роппа. И ему представлялись успешными его усилия "раскрыть кардиналу глаза на противоречие между внешнею корректностью, проявленной епископом Роппом в Риме и снискавшей ему здесь симпатии не только самого кардинала государственного секретаря, но и кардинала Рамполла, и тою враждебностью, которую он неизменно обнаруживал по отношению к русской государственной власти". Относившийся вначале недоверчиво к сообщениям дипломата кардинал, казалось, "убедившись в их справедливости, стал относиться к ним иначе". Дополнительным ценным аргументом для Сазонова послужила опубликованная в январе беседа Роппа с корреспондентом парижской газеты "La Croix"( "Крест") о необходимости введения в государственный строй России федеративного начала. На кардинала эта беседа произвела тогда неблагоприятное впечатление, так что почва для предъявления требований правительства оказалась вполне подготовленной, и Сазонов "смог свободно использовать" имевшиеся в его распоряжении обвинительные материалы. Перевод в келецкую епархию он представил в качестве самого благоприятного исхода для барона "из того опасного положения, в которое он попал благодаря своему честолюбию".

Обсуждая выдвинутые обвинения, кардинал возражал против пункта об участии епископа в составленном 48 другими членами Думы проекте о признании за российскими гражданами права не принадлежать ни к какому вероисповеданию. И при этом он отказывался видеть в этом требовании какую-либо связь с введением в России института гражданского брака, не признаваемого римской Курией. Если ссылкой на пример западно-европейских держав Сазонову удалось доказать, что гражданский брак - неизбежное и вполне законное последствие официального атеизма, с чем кардинал должен был согласиться, то он продолжал утверждать, что Ропп "имел в виду единственно возможно полное осуществление принципа свободы совести".

В соответствии с просьбой кардинала Сазонов изложил взгляд правительства на деятельность Роппа в виде ноты от 28 февраля 1907 г., в которой перечислил основные проступки, вменяемых ему в вину 27.

Сказанное кардиналом Сазонову вполне отражало общий настрой Курии по отношению к перипетиям вокруг епископа Роппа, судя по документам состоявшейся в марте 1907 г. сессии конгрегации Чрезвычайных духовных дел. В них отмечалось успешное начало карьеры барона Роппа, "избранного (в следствие такой информации, лучше которой желать невозможно) в 1902 г. тираспольским епископом", который управлял этой епархией немногим более года "с большим усердием и благоразумием, так что сделался довольно угодным не только Св. Престолу, но самому российскому правительству". Оно очень скоро предложило его на освободившуюся виленскую кафедру. "К сожалению, однако, прибыв в Вильно, монсиньор Ропп больше не придерживался той осторожной позиции, которая была до того столь полезной для его собственного епископского служения. Оставляя в стороне различные пункты обвинения, выдвинутые против него правительством, некоторые из которых кажутся необоснованными при первом знакомстве, несомненно, что отчасти в силу самих чрезвычайных политических обстоятельств, особенно в виленском исключительно беспокойном центре, отчасти, возможно, также в силу его личных склонностей, монс. Ропп сделался быстро главой полонизаторских тенденций и местной оппозиции против правительства. Действительно, он не только избрался членом первой Думы (что самим правительством, очевидно, не рассматривалось доброжелательно), но в ней заключил союз с оппозиционными партиями, став с тех пор ненавистен государственным властям и утратив весь тот престиж и то влияние, которым прежде пользовался у них с пользой для самого Св. Престола и католического дела. Но даже после роспуска Думы монс. Ропп упорствовал в своем поведении и, более того, после того как Сенат постановил (конечно, чтобы исключить именно его), что правительственные служащие, а, следовательно, также и католические епископы не могли быть избраны в члены новой Думы, монс. Ропп в письме председателю совета министров от 21 сентября 1906 г. заявил, что такое решение несправедливо, и что, в любом случае, он не рассматривал его для себя обязательным. В следствие таких фактов следовало предвидеть возмущение российского правительства, которое сначала намеревалось просто отстранить виленского епископа от должности, но затем решив пойти на менее суровую меру,...предложило Св. Престолу перевести его в Кельцы" 28.

Представленная Сазоновым нота была рассмотрена на особой конгрегации 17 марта. Было принято решение (одобренное папой) написать епископу, прося дать разъяснения по поводу выдвинутых против него правительством обвинений. 23 марта государственный секретарь направил ему письмо, изложив в нем по существу содержание ноты Сазонова29.

Ответ Роппа не заставил себя ждать. Направив его 3 апреля, он подчеркнул, что отвечал немедленно, полагая, что его письмо могло быть особенно полезным государственному секретарю в момент, когда его главный обвинитель, Владимиров, находился в Риме и, конечно, воспользуется возможностью его "дискредитировать и дать тысячу обещаний при условии, что Святой Престол согласится не защищать меня". Ропп дал подробные объяснения по поводу всех выдвинутых против него обвинений. В заключение письма он заявлял, что не считал невозможным свое дальнейшее пребывание в Вильно тем более, что все правительственные претензии датировались 1905 и 1906 годами. Это означало, что прошло уже время, а его продолжали терпеть на прежнем месте. Отдавая отчет, что может наступить момент, когда "его защита, возможно, окажется очень стесняющей для Св. Престола", он указал имя священника, который мог бы его заменить. Это минский декан аббат Казимир Михалькевич, литовец, человек спокойный и беспристрастный. "Что касалось меня, я всегда готов сложить с себя сан, если Св. Престол этого пожелает. Но ни за что на свете я не приму епархию в Царстве Польском, где никогда меня не признают полностью поляком, Итак, я запрошу простого сложения с себя сана или епархию в Сибире, Центральной Азии или в глубине России" 30, - писал Ропп.

Получив письмо Роппа, Мерри дель Валь 2 мая 1907 г. направил Сазонову послание, ставшее ответом на его февральскую ноту, в котором излагались данные епископом объяснения по поводу выдвинутых против него обвинений. В заключение говорилось, что эти объяснения "очень серьезны и убедительны", и если Ропп, "быть может, несколько раз допустил отсутствие такта и осторожности, то объяснения намного уменьшают значение ошибки". С другой стороны, Св. Престол порекомендует ему "в будущем вести себя осторожнее и сдержаннее и не сомневается в том, что этот прелат в точности сообразуется с этими указаниями и даст по этому поводу самые формальные уверения". В виду данных объяснений и уверений, которые Ропп даст на будущее, Св. Престол надеялся, что правительство "не захочет настаивать на требовании удалить его из Вильны". Он считает также необходимым заявить, что не может заставить Роппа принять против его желания келецкую кафедру, и "не находит канонических оснований заставить его подать в отставку с виленской кафедры или уволить от должности". Если же в будущем образ действий Роппа даст "основательные поводы" принять меры против него, то Св. Престол не преминет пойти на это, по согласованию с императорским правительством 31.

Сазонов не сомневался, что Курия была осведомлена Роппом о его отказе подчиниться требованию правительства и об окончательном решении идти по стопам некоторых из его предшественников. Из прежних переговоров с Ватиканом он убедился, что Курия не считала себя вправе настаивать на принятии епископом делаемого ему предложения. Но у него сложилось впечатление, что "во избежание худшего, ему будет предложено добровольно подать в отставку с присвоением епископского титула "in partibus" и при условии назначения ему императорским правительством пенсии. К сожалению, желание это не сбылось".

По мнению Сазонова, вопрос о переводе Роппа больше не мог быть предметом переговоров, а должен был быть передан на благоусмотрение администрации. Но при этом, дабы не вызвать осложнений в отношениях с Курией, необходимо было тщательно избегать всякого повода к обвинению правительства "в несоответствующей проступкам виленского епископа суровости или желания возмездия за оппозиционную его деятельность в Государственной Думе" 32.

В августе епископ Ропп, отдыхавший у брата, был приглашен Столыпиным в Санкт-Петербург. 22 августа он был им принят. Содержание этой беседы епископ фактически в форме стенограммы изложил в письме от 24 августа государственному секретарю.

Столыпин начал встречу словами: "Я должен иметь с монс. беседу очень тягостную, особенно, для меня. Ваши отношения с местными властями так осложнились, что Его Величество император находит Ваше пребывание в Вильно отныне невозможным, но, будучи знаком с Вами лично, и зная, каким человеком Вы являетесь, Его Величество надеется, что Вы не захотите шума и согласитесь принять епархию, а именно келецкую или плоцкую, которая, вероятно, скоро станет вакантной".

Ропп сказал, что прежде чем ответить на сделанное предложение, он хотел бы знать, в чем его обвиняют. Столыпин назвал организацию конституционно-католической партии и непризнание обязательным для себя решений Сената, за что он мог быть привлечен к суду.

Ропп дал следующие объяснения. Что касалось партии, его участие было связано с необходимостью отреагировать на социализм, и скорее следовало его за это благодарить, чем наказывать. Что же касалось Сената, на самом деле, он не был против его решений. Но не был обязан находить их правильными, особенно, когда они касались жизненно важного для Церкви положения, от которого она не откажется никогда, так как он, как и любой католический епископ, не являлись и не будут служащими государства. Поэтому он не боялся никакого суда и был уверен, что никакой независимый суд не может его осудить.

После этого министр предложил оставить все это, сказав, что политика Роппа противоречит политике государства, что он хочет полонизовать литовцев и преследовал священников этой национальности. Затем он передал ему список из 14 священников, которые будто бы были перемещены в белорусские приходы и заменены польскими священниками.

Ропп заявил, что, даже не заглядывая в этот список, может сказать, что это ложь. Напротив, даже во все приходы не литовские, а смешанные, где были священники, не знавшие литовского языка, он направил священников, на нем говоривших, и за это заслужил у польских националистов имя литвомана. Посмотрев после этого список, Ропп сказал, что готов доказать пункт за пунктом, его полную ложность.

В конце беседы Столыпин спросил: "Что я должен буду сказать Его Величеству императору?". В ответ он услышал: "Я не могу ничего Вам больше сказать". После этого собеседники расстались вполне дружески.

В заключение письма Ропп делился своим видением происходящего с ним. "Главными силами этой травли против меня являются русский архиепископ с его духовенством и под их руководством генерал-губернатор или скорее человек, который им руководит в гражданской администрации страны, его начальник канцелярии г-н А. А. Станкевич, некогда либерал, теперь член группы, пользующейся дурной славой "людей действительно русских", эти последние окружают императора; император носит показной манерой маску их партии, и именно они в настоящее время являются власть имущими, с которыми должен считаться даже глава кабинета. Преследование моей личности будет продолжаться столько, сколько времени они будут находиться у власти" 33.

И хотя в тексте письма Роппа, приведенного в материалах сессии конгрегации Чрезвычайных духовных дел, об этом ничего не сказано, в докладе для этой сессии говорилось, что, ответив на выдвигаемые против него обвинения, Ропп заметил, что смена епархии не зависит от него. Ведь только папа мог освободить епископа от нерасторжимых уз, соединяющих его с его местом пребывания. Ему же совесть не позволяла принять епархию в Польше, где он никогда не был бы признан, как настоящий поляк, что, наконец, если Рим того желал, он мог просто отречься, не беря другую епархию.

Накануне отъезда из С.-Петербурга, Ропп был принят Владимировым, который старался его убедить либо подать в отставку, либо принять кафедру в Плоцке и сообщил, что во время его пребывания в Риме Мерри дель Валь сказал ему, что прекрасно сознавал, насколько в глазах правительства позиция Роппа в Вильно была невыносима. "Этим утверждением, изложенным в столь абсолютной форме, смысл слов Высокопреосвященства был полностью искажен", - отмечалось в докладе сессии конгрегации. Ропп же на это заметил, что это его обязывало передать решение полностью Св. Престолу34.

21 сентября Столыпин письмом напомнил Роппу об обещании запросить у Св. Престола разрешения подать в отставку и известил об имевшихся у него сведениях, что он, напротив, ограничился сообщением Св.Престолу о якобы данных ему достаточных объяснениях, не затрагивая никоим образом вопрос об удалении из Вильно 35.

В датированном 3 октября письме Столыпину Ропп утверждал, что во время разговора с ним он ясно сказал, что без требования со стороны папы не считал себя "в праве отрекаться от должности, которая по понятию римско-католической Церкви основана на мистической связи епископа с епархией".

На записке Владимирова, извещавшего о своем возвращении из отпуска, 7 октября Столыпин написал: "Прошу Вас немедленно и энергично приняться за дело барона Роппа, который, видимо, нас морочит и хочет затяжками создать такое положение, при наличии которого его подневольный отъезд из Вильны создаст для правительства сильные осложнения. Необходимо: 1) немедленно поставить в известность через МИД кардинала Мерри дель Валь, что барон Ропп бессовестно нас обманул и поэтому одному уже нетерпим в Вильне как епископ. 2) Снестись с генерал-губернатором о способе изъятия его без скандала из Вильны" 36.

12 октября Столыпину был представлен текст всеподданнейшего доклада, подготовленного Владимировым. В нем излагались основные перипетии вокруг попытки добиться от Роппа добровольного сложения с себя управления виленской епархией. Особо обращалось внимание на тот факт, что, пообещав сообщить Курии о неудобстве дальнейшего оставления его во главе епархии, в письме государственному секретарю он ограничился изложением объяснений, данных им правительству в оправдание своих действий. И хотя при этом добавил, что "всецело предоставляет себя на благоусмотрение папы, однако таковые заключительные слова, являясь обычными в письмах большинства римско-католических епископов, отнюдь не заключают в себе ходатайства о разрешении вопроса об отставке". Напротив, подчеркивалось в докладе, заявление о подчинении воле папы после ряда оправданий "свидетельствует не о сознании епископом необходимости покинуть кафедру", а скорее о его желании "возложить удаление свое из Вильны на нравственную ответственность Ватикана". При такой постановке вопроса было "крайне затруднительно ожидать", что подтверждает и поверенный в делах при Св. Престоле, чтобы Курия согласилась дать движение вопросу об удалении барона Роппа на покой. Такой образ действия епископа не мог рассматриваться иначе как "прямое уклонение от данного им обещания и отказ от добровольного оставления занимаемой кафедры".

Министр считал долгом представить Правительствующему Сенату проект указа об увольнении Роппа от должности без прошения. Он также просил разрешения на осуществление уже одобренных Николаем II в принципе предложений о выплате ему содержания в размере 1200 руб. в год и воспрещении жительства в столицах и в Северо-Западном крае.

В докладе отмечалось, что с самого начала активного выступления Роппа на поприще национально-политической деятельности удаление признавалось совершенно необходимым, и взгляд министерства в этом отношении не менялся. Некоторое замедление с реализацией этой меры объяснялось лишь стремлением обставить приведение ее в исполнение так, чтобы она не отразилось на дружеских отношениях с Ватиканом, с которым еще не были закончены переговоры по некоторым вопросам первостепенной важности, как, например, соглашение о семинариях, достигнутое лишь в последнее время. К тому же, министерство хотело избежать применения такой чрезвычайной и законом непредусмотренной меры, как увольнение без предварительного согласия Курии, чреватого тем, что епархия на неопределенное время оставалась бы совсем без епископа. Именно поэтому было решено испробовать все способы удаления епископа с санкции папы.

Такие попытки - перемещение епископа на одну из вакантных кафедр Царства Польского, ходатайство перед папой о назначении его архиепископом in partibus с удалением из Северо-Западного края потребовали немало времени и не увенчались желаемым результатом. Но, подчеркивалось в докладе, они давали основание утверждать, что увольнение Роппа от должности без прошения и без согласия Ватикана "должно быть отнесено исключительно к ответственности самого епископа". Правительство же "исчерпало все зависящие от него средства, дабы избежать применения к нему меры столь исключительного характера" 37.

Указ Сената за подписью Николая II последовал 14 октября 1907 года 38.

Кршивицкий письмом от 13 октября предложил после объявления указа категорически запретить епископу возвращаться в Северо-Западный край даже для устройства личных и имущественных дел, которые могут быть улажены через доверенное лицо. "В противном случае, то есть при возвращении барона Роппа, хотя бы на короткое время в Вильну, явится опасность не только торжественных ему проводов, но и встречи, и вообще все его пребывание в пределах виленской епархии может обратиться в сплошную манифестацию", - писал он. Такая жесткая позиция основывалась на его сведениях, добытых "негласным расследованием", которые показывали, что наблюдавшееся в епархии в последнее время "приподнятое и крайне тревожное настроение" ксендзов проявилось, в частности, в имевших место совещаниях с участием священников, как местных, так из епархии. На них обсуждался вопрос о тактике епархиального духовенства в случае увольнения Роппа и его отъезда из Вильны, а также об отношении к его преемнику. По последнему вопросу мнения разошлись, но большинство решило "держаться системы игнорирования" назначенного епископа 39.

В письме Извольскому от 21 октября Столыпин дал следующие объяснения решения своего ведомства. Он утверждал, что удаление Роппа из Вильны признавалось необходимым с самого начала активного выступления его на поприще национально-политической деятельности, но министерство стремилось избежать применения к нему принудительных мер. Он объяснил, что промедление произошло ввиду осознанной министерством необходимости исчерпать все средства для мирного разрешения дела, чтобы его удаление из Вильны не отразилось на дружеских отношениях с Ватиканом. Министерство стремилось также избежать применения такой чрезвычайной и законом прямо непредусмотренной меры, как увольнение без согласия Курии. Оно также считалось с тем, что в случае принудительного увольнения Роппа епархия оставалась бы на неопределенное время без епископа.

Поручение вступить с Курией в сношения, "выразив сожаления по поводу принятой нами меры", мало согласовывалось с позицией Сазонова. Он опасался, что вместо того, чтобы примирить Св. Престол с совершившимся фактом "предписанные мне объяснения подтолкнут Курию к выражению протеста, на которое она до сих пор не решалась". Но поскольку поручение имело санкцию Губастова, он ему повиновался. При этом он надеялся, что ему "не будет поставлено в вину", если он исполнит желание Министерства внутренних дел без особой поспешности, сделав это, "при удобном случае и в форме менее определенной", при обычном посещении Мерри дель Валя. Сазонов напомнил о своем неоднократно выраженном мнении, что Роппа следовало бы отставить, если его удаление было признано так или иначе необходимым, сразу после того, как он отверг сделанные ему предложения, а Курия отказалась поддержать их своим авторитетом. Он сожалел, что не смог тогда убедить департамент духовных дел в правильности этого взгляда. Ведь быстрая кара обычно вызывает меньше раздражения, чем затяжная и запоздалая. Его сожаления, что Ропп не был уволен еще прошлой весной, были связаны и с опасениями влияния произошедшего увольнения на обещанный Св. Престолом ответ на такой серьезный вопрос, как введение русского языка в дополнительное богослужение.

Он просил товарища министра иностранных дел Губастова поддержать ранее выраженное им мнение о необходимости ускорить назначение епископов, а особенно митрополита, тем более что его кандидатура принята Курией. Он рассчитывал, что это благотворно подействует, "доказав, что административная кара, поразившая виновного в глазах наших епископа, вместе с тем не прерывает нормального течения римско-католической церковной жизни в России" 40.

Удобный случай представился Сазонову 2 ноября, когда после продолжительной беседы Мерри дель Валь его спросил, что он может сообщить о прискорбных событиях в Вильно. Дипломат сделал акцент на том, что, как бы прискорбны ни были эти события, они не могли казаться для Курии неожиданными, поскольку с самого начала возникновения вопроса судьба епископа "была отдана правительством в руки Св. Престола, от которого зависело решить ее в том или другом смысле", - переместить в Кельцы или удалить на пенсию со званием архиепископа in partibus. Курия же упустила случай сыграть роль миротворца и вынудила российскую сторону "прибегнуть к мерам самообороны, которых мы желали всеми силами избежать". После этого Сазонов сообщил о назначенной Роппу пенсии в 1200 рублей с правом проживать во всех частях Империи за исключением столиц и Северо-Западного края.

Кардинал выслушал Сазонова спокойно, заметив, что одностороннее решение правительственной властью участи епископа делало всякие пререкания излишними. Затем сообщил, что эта акция произвела на папу "крайне тягостное впечатление", и добавил, что понтифика огорчало также явное уклонение правительства от назначения епископов на вакантные кафедры, годами управляемые временными администраторами.

Сазонову ничего не оставалось, как постараться убедить кардинала в необходимости для устранения продолжительного беспастырского управления виленской епархией незамедлительно приступить к ликвидации созданного Роппом запутанного положения. Дипломат понимал, что кардинал и сам прекрасно сознавал необходимость этого 41.

17 октября Роппу был направлен вызов в С.-Петербург на 19 октября42. Владимиров его проинформировал об указе императора от 14 октября. 19 октября Ропп сообщил письмом о произошедшем государственному секретарю. В связи с выраженным Роппом желанием жить в имении брата "Нища" себежского уезда витебской губернии, в окрестностях которого, по его утверждению, нет католиков, Владимиров 22 октября послал запрос губернатору витебской губернии Б. Б. Герману-Флотову с вопросом, не видит ли он препятствий к разрешению проживать там барону 43.

Губернатор ответил, что в окрестностях имения, действительно, проживали исключительно православные русские. Он не видел препятствий к разрешению Роппу жить там летом будущего года. Но на двух условиях: не принимать там под видом гостей никаких депутаций или поляков из соседних уездов, и предоставления губернатору права в случае нарушения такого обязательства удалить его из пределов губернии своею властью44.

1 ноября Владимиров информировал Роппа, что он может временно проживать у брата, но, если в будущем его пребывание в этой местности окажется "по тем или иным соображениям неудобным", он должен будет избрать себе другое место жительства 45.

При отъезде из Вильно Ропп не назначил администратора. Францкевич представлял его только в духовных, а не административных функциях 46.

21 марта государственный секретарь направил письмо Роппу. От имени папы он спрашивал, примет ли тот тираспольскую епархию, если Кесслер решится неожиданно ее покинуть. Обращение к нему с таким предложением мотивировалось, во-первых, тем, что он писал о готовности принять любое другое назначение вне Польши. Во-вторых, за оставление им виленской епархии следовало запросить выгодную для Церкви компенсацию, каковой в данное время была именно эта. Поскольку "важность и крайняя деликатность этого дела" должны были быть очевидны епископу, его просили держать его в глубоком секрете, каков бы ни был его ответ. Разумеется, говорилось в заключение, он был "совершенно свободен" в своем решении 47.

Поскольку ответа епископа пришлось ожидать очень долго, государственный секретарь дважды его торопил: через краковского епископа, а затем письмом от 29 апреля 48.

В полученном, наконец, письме Ропп припомнил свой разговор со Столыпиным, когда обсуждалась возможность его добровольного оставления виленской кафедры. Тогда на вопрос министра, перейдет ли он в Россию, он ответил, что сделает это охотно, если будет достигнута договоренность со Св. Престолом о создании в России новой епархии. Столыпин пояснил, что речь шла не об этом, а о том, переедет ли он в Саратов (там находилась тираспольская кафедра). На это епископ сказал, что кафедра там занята епископом, которого не в чем упрекнуть. А на замечание, что можно найти ему другое место, Ропп ответил, что это невозможно, и к этому вопросу больше не возвращались. Свою позицию в тот момент он объяснил тем, что, как епископ он должен быть готов добровольно отправиться на новую кафедру особенно, если на нее не имелось кандидатов.

Иначе, полагал Ропп, обстояло дело теперь, когда он был выслан и ему вместо Вильно предлагали тот же Саратов. "Это означало согласие с наказанием, я сам и Святой Престол меня признавали бы виновным. Св. Престол может это сделать, я виноват перед Богом во многом, но не перед Церковью и государством, и не в моей епископской деятельности в Вильно, я могу, таким образом, на это согласиться лишь, если Святой Престол это прикажет и еще, если мне будет разрешено скорее удалиться в монастырь или в приход и вернуться к частной жизни или к деятельности простого кюре" 49, - писал Ропп.

Так после почти двух месяцев ожидания Курия получила отрицательный ответ Роппа на предложение о переводе на тираспольскую кафедру. Как понял Сазонов из беседы с государственным секретарем этот отказ "произвел в Ватикане неблагоприятное для него впечатление, которое и является главною причиною перемены в отношении Курии к виленскому вопросу".

Мерри дель Валь сказал, что "папа не видит возможности при нынешних обстоятельствах упорядочить положение виленской епархии иначе, как, оставив пока в стороне вопрос о самом епископе", и поэтому "склоняется к назначению туда апостольского администратора по соглашению с императорским правительством".

Сазонов не преминул напомнить, что с просьбой именно об этом правительство обращалось более полугода назад и получило отказ.

Кардинал ответил, что в то время Ропп наотрез отказался, под влиянием чувства обиды, порвать каноническую связь со своей епархией, и папа не имел законного повода его к этому принудить. Теперь же дело обстояло иначе, и Курия могла рассчитывать, что со стороны Роппа не последует никакого протеста. Кардинал информировал посланника также о выраженной папой надежде, что после появления во главе епархии признанного правительством администратора с виленского капитула будет снято административное наказание.

Мерри дель Валь полагал, что кандидатом на эту должность может быть один из включенных в список претендентов. Он также сообщил, что назначение апостольского администратора не обставлено никакими условиями в отношении продолжительности, но, если, после более близкого ознакомлении с ним правительства, он был бы признан отвечающим его требованиям, то можно будет обсудить вопрос о его назначении преемником Роппа. Таким образом, Курия признала епископа фактически устраненным от управления епархией 50.

В дополнение к этому донесению от 26 мая 9 июня Сазонов сообщал, со слов Мерри дель Валя, что папа на должность виленского администратора считал подходящей кандидатурой настоятеля минского костела Св. Троицы Казимира Михалькевича и хотел знать, будет ли она угодна правительству. Сославшись на то, что не получал сведений по виленскому делу с тех пор, как оно вступило в новую фазу, Сазонов затруднился высказаться по чьей-либо кандидатуре, но заметил, что, насколько ему было известно, этот прелат был "на хорошем счету у правительства, признающего его пригодным для занятия епископской должности".

Кардинал мотивировал выбор папы двумя причинами. Во-первых, до сих пор Михалькевич не имел никакого отношения к виленской епархии, а поэтому "обнаружит должную независимость от всяких местных влияний". Во-вторых, "будучи поляком, он, тем не менее, происхождением из Литвы, каковое обстоятельство должно способствовать его популярности среди литовской части виленской епархии".

Сазонов полагал, что к этой кандидатуре положительно отнесутся в министерстве внутренних дел, потому что в список кандидатов на епископские должности, переданный в свое время частным порядком Сазонову государственным секретарем, она была внесена Владимировым, "давшим о личности этого прелата весьма благоприятный отзыв" 51.

Столыпин был доволен достигнутым результатом. На письме Извольского, подробно излагавшего сказанное кардиналом Сазонову, он написал: "Это большая победа" 52.

Решение вопроса о кандидатуре администратора заняло немного времени. Им стал Михалькевич. Столыпин не возражал, поскольку о нем в министерстве имелись "вполне благоприятные сведения". Главным же для него было то, что, таким образом, будет положен конец ненормальному положению, в коем оказалась виленская епархия. Кроме того, его утверждение управляющим не предрешало вопроса о предоставлении ему в будущем епископской кафедры. Император дал свое согласие на его назначение 53.

21 августа Столыпин представил Николаю II доклад о согласии Курии на назначение Михалькевича. 28 сентября Михалькевич прибыл в Вильну 54.

Мерри дель Валь встретил известие об этом с удовлетворением.

Новый поворот в судьбе барона Роппа произошел после февральской революции в России. Почти через десять лет после того, как он вынужден был покинуть виленскую епархию, последовало ходатайство папского правительства о возвращении в нее Роппа. Сообщая об этом телеграммой от 1 мая 1917 г., поверенный в делах при Св. Престоле Н. Бок писал: "Со своей стороны, считал бы наше согласие на возвращение епископа Роппа в его епархию логичным и последовательным, ввиду несостоятельности прежних его обвинений. Быстрое разрешение настоящего дела со своевременным уведомлением Ватикана о нем произвело бы здесь отличное впечатление и могло бы быть выгодно использовано нами в политическом отношении" 55.

Министерство внутренних дел "вошло в срочном порядке с представлением к Временному правительству о восстановлении барона Роппа в должности виленского римско-католического епископа" 56.

Положительное решение было принято правительством 22 мая 1917 г., о чем Бок был уполномочен сообщить Курии 57.

В переданной Боку папским государственным секретарем кардиналом Пьетро Гаспарри ноте была выражена высокая оценка папой этого шага правительства 58.

Вскоре Ропп вместе с управляющим могилевской архиепархией архиепископом Я. Ф. Цепляком возглавил представителей римско-католического духовенства, вошедших в состав специальной комиссии по пересмотру законодательства, определявшего положение римско-католической Церкви в России. Итогом ее трудов стал законопроект "Об изменении действующего законодательства по делам римско-католической Церкви в России". 23 июня он был представлен на рассмотрение Временного правительства и утвержден 8 августа 1917 года.59.

С приходом к власти большевиков Роппа ждали новые испытания: арест и высылка в Польшу 60.

Примечания

Статья подготовлена при финансовой поддержке Программы фундаментальных исследований Президиума РАН "Традиции и инновации в истории и культуре".

1. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 821. (Департамент духовных дел иностранных исповеданий), оп. 3, д. 1020, л. 7, 10, 25, 74.

2. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. II Департамент 2 - 5, оп. 701, д. 169, л. 6 - 7.

3. Там же, л. 7 - 8.

4. РГИА, ф. 821, оп. 138, д. 11, л. 37 - 42.

5. Там же, д. 10, л. 33 - 35.

6. Там же, л. 11 - 12.

7. Там же, л. 13 - 15.

8. В письме епископ так разъяснил характер участия духовенства в партии. Оно "имеет, - писал он, - единственное значение звена, старающегося соединить мирным образом интересы разных слоев общества, и тормоза, не допускающего отклонения единичных лиц или оттенков в сторону от дороги, указанной законом. Поэтому я согласился председательствовать в Комитете единственно временно до правильных выборов, которые я желал бы иметь возможность произвести в возможно скором времени, после чего я решительно от активного председательствования намерен отказаться. Я надеюсь, что зачатое мною дело, во многих случаях, даст на деле доказательство своих мирных, законных и консервативных, в лучшем значении этого слова, стремлений, а потому не окажется противным правительству, а, наоборот, - одной из лучших подпор доброжелательного для народа правительства в местном обществе". (РГИА, ф. 821, оп. 138, д. 10, л. 77).

9. Там же, л. 28 - 32.

10. Там же, л. 88 - 89.

11. Там же, л. 10.

12. Там же, л. 102.

13. В "Литовском курьере" епископом было опубликовано сообщение о полученном им 15 марта от виленского генерал-губернатора уведомлении о данном им предписании губернаторам не разрешать впредь собраний конституционно-католической партии. Учитывая, что деятельность партии была всегда легальной, ее центральный комитет призывал членов партии поддерживать "отвечающих своему назначению кандидатов в избиратели и члены Государственной Думы".

Затем следовало объявление о временном прекращении своей деятельности "до момента, когда в государстве, в котором зарождается политическая жизнь, партии легального направления смогут возникать не только на почве государственной политики в крае, но и сообразуясь с волею местного населения, согласно его требованиям". Наконец, в заключение этой заметки, был помещен призыв Роппа, обращенный к убежденным членам партии, "свято держаться ее заветов, проводить их в жизнь и, когда наступит возможность легального сплочения, снова приступить к общей деятельности под сказанным нашим знаменем". (Там же, л. 112).

14. Там же, л. 103.

15. Секты, появившейся среди римско-католического духовенства Царства Польского.

16. РГИА, ф. 821, оп. 138, д. 10, л. 115 - 116.

17. Там же, л. 121 - 125.

18. Там же, л. 127 - 129.

19. Там же, л. 131 - 132.

20. Там же, л. 151.

21. Там же, л. 153.

22. Там же, л. 141.

23. Там же, д. 11, л. 7.

24. Там же, л. 10 - 12.

25. АВПРИ, ф. И Департамент 2 - 5, оп. 701, д. 169, л. 76, 82; РГИА, ф. 821, оп. 138, д. 11, л. 10 - 12.

26. РГИА, ф. 821, оп. 138, д. 11, л. 27.

27. АВПРИ, ф. Российское посольство в Риме, оп. 525, д. 2234, л. 50 - 52.

28. Archivio segreto vaticano (ASV), f. Affari ecclesiastici straordinari. Sessioni. Sessione 1084. Anno 1907.

29. Ibid. Sessione 1087. Anno 1907.

30. Ibidem.

31. Ibid. Sessione 1097. Anno 1907; АВПРИ, ф. Ватикан, оп. 890, д. 19, л. 148 - 150; РГИА, ф. 821, оп. 138, д. 11, л. 83 - 86 (Цитируется по переводу, находящемуся в материалах этого архива).

32. РГИА, ф. 821, оп. 138, д. 11, л. 78; АВПРИ, ф. Ватикан, оп. 890, д. 19, л. 151 - 152.

33. ASV. Affari ecclesiastici straordinari. Sessione 1097. Anno 1907.

34. Ibidem.

35. ASV. Fondo Affari ecclesiastici straordinari. Sessione 1097. Anno 1907.

36. РГИА, ф. 821, оп. 138, д. 11, л. 137.

37. Там же, л. 155 - 158.

38. Там же, л. 163.

39. Там же, л. 165.

40. АВПРИ, ф. Российское посольство в Риме, оп. 525, д. 2234, л. 311 - 312.

41. Там же, л 313 - 314.

42. РГИА, ф. 821, оп. 138, д. 11, л. 167.

43. Там же, л. 182.

44. Там же, л. 201.

45. Там же, л. 198.

46. ASV. Affari ecclesiastici straordinari. Sessione 1097. Anno 1907.

47. Ibid. Sessione 1107. Anno 1908.

48. Ibidem.

49. Ibidem.

50. АВПРИ, ф. Ватикан, on. 890, д. 23, л. 106 - 109.

51. Там же, ф. Российское посольство в Риме, оп. 525, д. 2258, л. 229.

52. РГИА, ф. 821, оп. 138, д. 12, л. 76.

53. Там же, оп. 11, д. 83, л. 29.

54. АВПРИ, ф. Ватикан, оп. 890, д. 23, л. 380.

55. Там же, д. 131, л. 1.

56. Там же, л. 6.

57. Там же, л. 7 - 8.

58. Там же, л. 9.

59. АВПРИ, ф. Ватикан, оп. 890, д. 140, л. 12 - 14, 17.

60. КАРЛОВ Ю. Е. Советская власть и Ватикан в 1917 - 1924 гг. Россия и Ватикан в конце XIX - первой трети XX века. М. 2002, с. 158 - 185.




Отзыв пользователя


Нет комментариев для отображения



Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.