Государственные деятели России Тимоти О'Коннор. Анатолий Васильевич Луначарский

   (0 отзывов)

Saygo

Тимоти О'Коннор. Анатолий Васильевич Луначарский // Вопросы истории. - 1993. - № 10. - С. 28-46.

А. В. Луначарский (1875 - 1933) - одна из сложных и противоречивых фигур в русской истории XX века1. Прекрасно образованный, эрудированный, интеллигентный, имеющий широкий круг интересов в области литературы и искусства, он был одним из ярчайших русских представителей западного просвещения. Видный член большевистской фракции РСДРП до 1917 г., он казался самой подходящей фигурой для того, чтобы возглавить Комиссариат просвещения (Наркомпрос) в новом советском правительстве. Луначарского гораздо больше интересовала культура и образование, чем политика: он называл себя "поэтом или философом" Октябрьской революции2. Хорошо знающий несколько европейских языков, плодовитый поэт и драматург, он бесспорно являлся лучшим оратором среди большевиков после Л. Д. Троцкого. Многие современники Луначарского называли его интеллигентом среди большевиков и большевиком среди интеллигентов. Как комиссар Наркомпроса он пытался сделать беспартийную интеллигенцию частью советского общества и таким образом перешагнуть ту пропасть, которая отделяла интеллигенцию от масс в русском обществе в конце XIX и начале XX века.

Anatoliy_Lunacharskiy_1925.jpg.efdd5bd5c

Anatoli_Wassiljewitsch_Lunatscharski_mit

На нем лежала огромная ответственность как на комиссаре просвещения в период с 1917 по 1929 г. - он отвечал за все, что делало советское правительство в области культуры и образования. При многих положительных качествах Луначарского в его характере были явные слабости, недостатки, иногда он допускал просчеты, серьезно сказывавшиеся на работе. Он был плохим администратором и предпочитал писать пьесы или сочинять стихи, а не заниматься скучными практическими делами своего комиссариата. Он не любил кропотливой работы и в интеллектуальном плане был небрежен и недостаточно собран. Хотя коммунисты были довольны, что человек с таким образованием и способностями руководил советской культурой, но положение его в коммунистической партии было достаточно изолированным. Он никогда не был членом ЦК или Политбюро, что говорит об отсутствии у него политической власти. Без сомнения, Наркомпрос страдал от того, что его глава не имел влияния в партийных кругах3. Вскоре после революции М. И. Калинин заметил: "Рекомендация Луначарского не имеет никакого значения: она так же бесполезна, как любая рекомендация, которую я мог бы дать вам. Совсем другое дело, если бы вы могли сослаться на товарища Сталина"4. При своих разносторонних способностях он мог претендовать на более важный пост. Назначение руководителем Наркомпроса отражало не только его собственные пристрастия, но и ту незначительную роль, которую он играл в партийных делах. Более того, многие коммунисты сомневались в его преданности и надежности, т. к. он был близок к кругам беспартийной интеллигенции и имел "отклонения и увлечения"5.

Кроме того, трудно понять точно взгляды Луначарского на некоторые ключевые вопросы - например, на Пролеткульт, на цензуру и свободу слова, на роль искусства и художника в социалистическом обществе и на взаимодействие культуры и политики. Хотя он был плодовитым писателем, но количество не всегда гарантировало высокое качество. Он считался одним из ведущих литературных критиков своего времени, но его критические статьи и обзоры часто были написаны торопливо и небрежно или даже просто продиктованы стенографистке без последующей редакторской правки, грешили неточностями. Вряд ли его можно причислить к поэтам первого ранга; многие его пьесы не были бы поставлены на сцене, если бы он не был главой Наркомпроса; кроме того, его поддержка беспартийной интеллигенции была непоследовательной и в конечном итоге зависела от политических обстоятельств. Апостол терпимости, как его называли, не всегда проявлял терпимость к старой интеллигенции.

Исследователи уделяли много внимания его деятельности как главы Наркомпроса6. Существует большое количество исследований, посвященных его философским трудам, особенно идее богостроительства, его пьесам и поэзии, а также работам как театрального и литературного критика7. Но в целом участие Луначарского в революционном движении подробно не изучено. Делались и попытки создания его биографии, но объективное изучение его жизни с привлечением документальных материалов еще впереди.

Родился А. В. Луначарский в Полтаве в 1875 году. После смерти отца в 1885 г. мать с семьей переехала в Киев. Анатолий учился в Первой киевской гимназии, где попал под влияние студентов университета, увлеченных народничеством и марксизмом. Он принимал участие в работе радикальных кружков, получивших распространение среди гимназистов в конце 1880-х - начале 1890-х годов. Заинтересовавшись идеями народничества, затем он обратился к марксизму. Будучи гимназистом 7-го класса, он вел революционную пропаганду среди ремесленников и железнодорожных рабочих. Его ценили за знание марксистской литературы и умение общаться, но его интеллигентные манеры казались неподходящими для нелегальной конспиративной работы.

Для завершения своего образования Луначарский решил поехать в Западную Европу, как это делали многие молодые русские дворяне и интеллигенты. В 1895 г. он поселился в Цюрихе, где посещал лекции Р. Авенариуса по психологии и записался на два его семинара по философии и биопсихологии. Луначарский увлекся концепцией эмпириокритицизма, выдвинутой Авенариусом, - одним из философских ответвлений позитивизма (этой концепции придерживался и Э. Мах). В своей работе "Критика чистого разума" Авенариус отвергал дуализм разума и материи и утверждал, что опыт является всеобъемлющим. И Авенариус, и Мах отказывали марксистам в праве на абсолютную истину, они считали, что наука имеет дело лишь с относительными гипотезами. Но все же они оценивали марксизм как "гипотетический миф", побуждающий людей к действиям. Эта интерпретация оказала сильное влияние на Луначарского и послужила основой в разработке им идеи богостроительства.

В 1896 г. Луначарский прервал свои занятия, переехав сначала в Италию, затем во Францию. В Россию он вернулся в 1898 г. и в Москве вступил в революционный кружок А. И. Елизаровой-Ульяновой, старшей сестры В. И. Ленина. Впервые Луначарский был арестован 13 апреля 1899 г., но за неимением достаточных улик его освободили, выслав в Киев, где жила его мать.

24 мая Луначарский был арестован снова в ходе дальнейшего следствия по революционному кружку Елизаровой-Ульяновой. Его перевезли в Москву и несколько месяцев он провел в Таганской тюрьме. Во время следствия стало ясно, что он не играл ведущей роли в кружке, а занимался в основном марксистской агитацией среди московских рабочих. 8 октября его освободили из тюрьмы, запретив проживание в Москве. Обосновался он в Калуге, где находился под надзором полиции до вынесения приговора по участию в кружке Елизаровой-Ульяновой. Вместе с другими революционерами, такими, как А. А. Богданов, И. И. Скворцов-Степанов и В. А. Базаров, он вел марксистскую пропаганду среди железнодорожных рабочих Калуги, школьных учителей и рабочих на фабрике Д. Д. Гончарова8.

Весной 1900 г. Луначарскому разрешили съездить к матери в Киев. Он приехал 8 апреля, но вскоре, 29 апреля, был арестован как участник собрания Киевского комитета РСДРП. Луначарский протестовал против ареста, заявив, что вечером 29 апреля они обсуждали сочинения норвежского драматурга Генрика Ибсена, не имеющие ничего общего с политикой. Присутствующие также доказывали, что собрание преследовало литературные, а не политические цели. Луначарский провел месяц в тюрьме. В ходе следствия было установлено, что собрание 29 апреля действительно было литературным, но была отмечена "общая политическая неблагонадежность" Луначарского9.

30 июня он вернулся в Калугу, где оставался под надзором полиции, ожидая приговора по участию в революционном кружке Елизаровой-Ульяновой. Наконец 15 мая 1902 г. царское правительство вынесло приговор: ссылка сроком на 2 года в Вятскую губернию. Но еще в феврале он обосновался в Вологде после того, как получил письмо от Богданова, который убеждал просить о переводе из Калуги. В июне Луначарский узнал, что по приговору ему определена Вятская губерния. Он немедленно попросил разрешение отбывать ссылку в Вологде; Министерство внутренних дел дало согласие10.

Луначарский встретил в Вологде хорошо организованную колонию ссыльных революционеров, многие из которых были ему знакомы по киевскому подполью. Богданов был здесь с 1901 года. Луначарский вел здесь философские диспуты с выдающимся философом и религиозным мыслителем Н. А. Бердяевым. 1 сентября 1902 г. Луначарский женился на сестре Богданова, А. А. Малиновской (она была его женой до 1925 г., когда он женился на Н. А. Розенель, урожденной Сац).

В результате разногласий с губернатором А. А. Лодыженским Луначарский был вынужден в марте 1903 г. переехать в г. Тотьму Вологодской губ., где и жил до окончания своей ссылки в мае 1904 г., продолжая заниматься революционной деятельностью. Вернувшись в Киев, он сотрудничал в газетах "Киевские отклики" и "Русская мысль", участвовал в Киевском литературно-артистическом обществе, членом которого был прежде, кроме того, активно работал в Киевском комитете РСДРП11.

В Киеве Луначарский оставался до осени, когда по предложению Богданова он эмигрировал в Париж, где хотел исследовать причины постоянных внутренних разногласий, существовавших в РСДРП, кульминацией которых был раскол на большевиков и меньшевиков на II съезде в 1903 году. Луначарский стал воинствующим большевиком не столько потому, что он был согласен с Лениным, сколько из-за убеждения, что компромиссы и оппортунизм меньшевиков уничтожат революционное движение. Однако это решение было для него нелегким в значительной степени из-за его личных добрых отношений с Г. В. Плехановым и П. В. Аксельродом, с которыми он познакомился в Цюрихском университете.

При встрече Ленина и Луначарского в Париже в декабре 1904 г. они обсуждали издание новой большевистской газеты, которая должна была нейтрализовать "Искру", находившуюся в то время под контролем меньшевиков. "Вперед", первая нелегальная большевистская газета, появилась в Женеве 22 декабря. В начале этого же месяца Луначарский переехал туда, чтобы работать в редколлегии, в которую входили В. И. Ленин, А. А. Богданов, В. В. Боровский и М. С. Ольминский. Ими было выпущено 18 номеров, последний из которых вышел 5 мая 1905 года.

Луначарский присутствовал на III съезде РСДРП в апреле 1905 г., но не играл там заметной роли. После съезда состояние здоровья вынудило его уехать лечиться в Италию. Революция 1905 г. прервала лечение во Флоренции. В октябре он вернулся в Россию и поселился в Петербурге, где вошел в состав редколлегии легальной большевистской газеты "Новая жизнь", пока это издание не закрыли в декабре, затем в "Вестнике жизни". В конце декабря полиция арестовала его за пропаганду марксизма среди рабочих.

В начале 1906 г. Луначарский был освобожден из тюрьмы. После этого он часто ездил в Финляндию для участия в конференциях и собраниях, которые объединяли революционеров всех фракций и партий, противостоящих царизму и политике недавно созданной Государственной думы. В записях охранки отмечено, что он был способным оратором и в своих выступлениях призывал Думу к большей политической активности12.

Хотя в 1906 г. Луначарский был еще активно занят большевистской работой, но после поражения революции для него стало значительно сложнее эффективно работать в России. Для интеллигенции в этот период были характеры потеря веры в радикализм, разочарование, попытки пересмотреть прежнее теоретическое понимание революции. Постепенно правительство пришло в себя и начались аресты оставшихся в стране революционеров. Чтобы избежать нового тюремного заключения, Луначарский бежал за границу в начале 1907 г. с намерением поселиться в Италии. По пути в Италию он ненадолго остановился в Берлине, где находилась довольно значительная колония русских эмигрантов. Из-за своей территориальной близости к России и мощному влиянию социал- демократической партии Германии (СДПГ), Берлин привлекал многих русских революционеров, скрывающихся от царской полиции. В августе Луначарский посетил Штутгартский конгресс II Интернационала как представитель большевиков. В это время он стал "ведущим представителем" европейского синдикализма - теории, которой очень увлечены были русские революционеры после революции 1905 года. На этом конгрессе он подчеркнул, что "синдикализм мог бы отвлечь рабочих от профсоюзов"13.

Когда Луначарский покинул Россию, ему было 32 года. Он был уже профессиональным революционером, пережил аресты, заключение и ссылку. Внешне он ничем не напоминал типичного революционера: скорее это был серьезный молодой ученый, увлеченный интеллектуальными занятиями, а не свержением царского режима. Зарабатывал он на жизнь журналистикой: сотрудничал в русских газетах, готовил статьи по западноевропейскому искусству, литературе и театру. Критика им Думы и его убеждение, что Дума не представляет интересов рабочих, были в это время характерны для его политических воззрений.

Соглашаясь с Богдановым, под влиянием которого он находился, Луначарский расходился по вопросам революционной тактики с Лениным, после некоторых колебаний поддержавшим бойкот выборов в I Думу. Но на IV съезде РСДРП в Стокгольме в апреле 1906 г. Ленин переменил свою позицию и в дальнейшем призывал социал-демократов принять участие в выборах в Думу. Он считал, что новая революционная ситуация может не возникнуть в течение долгого времени. В этих условиях РСДРП будет вынуждена использовать легальные средства, в том числе участие в Думе, чтобы критиковать правительство и разоблачать то, что он называл "поддельным конституционализмом".

Богданов и Луначарский вместе с теми, кого Ленин именовал "отзовистами и ультиматистами", отвергали возможность работы в Думе для РСДРП. Левые большевики отрицали и другие легальные средства борьбы против царизма, считая, что агитация и пропаганда среди рабочих - лучший метод для подготовки будущей революции, которая, по их мнению, была неизбежной. Большевики антиленинского направления призывали бойкотировать выборы в Думу и сосредоточиться исключительно на нелегальной революционной деятельности. Намечавшийся раскол в Большевистском центре обострился из-за финансовых дел. Политический и финансовый конфликт затрагивал в основном Ленина и Л. Б. Красина. Вскоре появилась и третья составляющая в этой драме Большевистского центра. На этот раз главными конфликтующими сторонами были Богданов и Ленин. Луначарский участвовал в конфликте лишь косвенно и не играл в нем значительной роли.

При создании Большевистского центра Богданов и Ленин договорились между собой: не обсуждать публично марксистскую философию и создать политический союз. Когда Богданов и Плеханов начали яростно дискутировать по проблемам теории познания, большевики приняли решение, что данный вопрос для них непринципиален. На практике же эту договоренность начали игнорировать. В 1904 - 1906 гг. Богданов опубликовал свой трехтомный труд "Эмпириомонизм", где он, основываясь на эмпириокритицизме Авенариуса и Маха, подвергал пересмотру взгляды Маркса и Энгельса, утверждая, что марксистская теория познания была неполной. Отделяя культуру от экономики и политики, он заявлял, что каждая развивается независимо друг от дуга. Он ставил культурные изменения выше перемен в экономике и политике, и соединял социализм с пролетарской культурой. Богданов полагал, что рабочие под руководством новой интеллигенции, которая выйдет из среды пролетариата, создадут свою собственную культуру, и выступал против пассивного принятия любого культурного наследия прошлого. Богданов был убежден, что в реальной жизни нельзя использовать лишь одну теорию, что идеология, включающая в себя не только классовые интересы, может преобразовать мир. Его взгляды нашли значительную поддержку среди большевиков, особенно у Горького и Луначарского. Все трое выделяли именно эмоциональную, этическую часть марксистских идей14.

В начале 1908 г. Богданов из Женевы приехал к Горькому на Капри. Хотя 11 февраля редколлегия журнала "Пролетарий" вновь единодушно приняла решение публично не обсуждать философский материализм, дискуссия по вопросам теории познания между Богдановым и Лениным стала острее и откровеннее. К апрелю, когда Ленин приехал на виллу Горького на Капри, где жили Богданов, Луначарский и Горький, отношения Богданова и Ленина были напряженными.

Споры на Капри были ожесточенными. Ленин считал полностью неприемлемым третий том "Эмпириомонизма" Богданова, вышедший в свет в 1906 году. Кроме того, Ленин спорил с Горьким и Луначарским по богостроительству, особенно в связи с тем, что только что вышел из печати в Петербурге первый том работы Луначарского "Религия и социализм" (второй том вышел там же в 1911 г.). Надежды Горького не оправдались, и приезд Ленина на Капри не только не разрешил разногласий, но еще больше их обострил. Впоследствии Ленин постоянно утверждал, что он защищает подлинную марксистскую теорию от ревизиониста Богданова и его последователей, представив свою версию марксизма как единственно верную.

21 - 27 декабря 1908 г. Пятая общероссийская конференция РСДРП собралась в Париже. Хотя в октябре многие большевики во главе с Красиным, Богдановым, Луначарским, Шанцером и Алексинским хотели выдвинуть ультиматум социал-демократам в III Думе, требуя от них подчиниться ЦК партии, конференция все же призвала к поддержке социал-демократов, работающих в Думе. В апреле 1909 г. Ленин продолжал свое наступление на левых большевиков, опубликовав в Москве свой "Материализм и эмпириокритицизм", над которым он работал в течение года. Эта основная работа по философскому материализму (хотя это скорее полемика, а не философия), была его ответом Богданову и Луначарскому. Для Ленина, претендующего на роль непререкаемого авторитета по марксизму, "Материализм и эмпириокритицизм" стал интеллектуальной основой.

В июне в Париже собралась расширенная редакция "Пролетария". Редколлегия во главе с Лениным присвоила себе право назначать и убирать членов не только Большевистского центра, но и большевистской фракции в целом. Небольшим большинством голосов Ленин объявил большевиков - сторонников Богданова вне фракции. Ленинцы, такие как Н. К. Крупская, Г. Е. Зиновьев, Л. Б. Каменев, А. И. Рыков, М. П. Томский, осудили сторонников бойкота, отзовизма, ультиматизма и богостроительства. Луначарского они критиковали за его теорию богостроительства и потребовали от него порвать со сторонниками Богданова, но из фракции он исключен не был. Однако осенью 1909 г. газета "Утро России" напечатала статью, где утверждалось, что Луначарский, Горький и другие большевики были выброшены из РСДРП. Придя в ярость, Луначарский написал краткое опровержение в газету "Киевская мысль". Он назвал журналистов "Утра России" безответственными и обвинил их в публикации фальшивки15. В августе левые большевики основали на Капри Первую высшую социал-демократическую пропагандистско-агитационную школу для рабочих. Главными организаторами были Горький, Богданов, Луначарский и Алексинский.

В декабре несколько левых большевиков за границей, в том числе Луначарский, создали группу "Вперед" в РСДРП и основали журнал под тем же названием. Для утверждения своей преемственности с большевизмом они взяли имя первой нелегальной большевистской газеты, которая была основана Лениным и Богдановым в декабре 1904 года. Богданов официально объявил о создании группы в письме Центральному комитету партии от 28 декабря 1909 года. К письму прилагалась копия манифеста "Вперед", опубликованного без даты в Париже. Богданов продолжал обвинять ленинцев, что они действовали в июне как диктаторы и что именно они, а не большевики-богдановцы, отошли от истинного большевизма. Группа "Вперед" всемерно поддерживала нелегальную тактику борьбы против царского правительства, но воздерживалась от осуждения всех легальных средств борьбы, утверждая, что любые обобщения опасны и в "каждой конкретной ситуации надо решать", какие методы будут предпочтительнее16. Между ноябрем 1910 г. и мартом 1911 г. действовала вторая партийная школа в Болонье, организованная группой "Вперед".

Считается, что группа "Вперед" не была едина теоретически. Но участники группы не были единодушны и политически. Существовали значительные разногласия между членами группы "Вперед", с одной стороны, и сторонниками бойкота, отзовизма и ультиматизма - с другой. Более того, не все левые большевики присоединились к группе. Например, Красин не был ее членом. Отсутствие единства в группе мешало ее существованию как отдельной фракции в РСДРП. Но все же им удалось сохраниться и до 1917 г. выпускать свою периодику. Такая группа не могла иметь большого числа последователей в России. Тактика "Вперед" была непопулярна среди многих социал- демократов, которые считали, что в данной обстановке сосредоточиться исключительно на нелегальной революционной работе было нереально17. Луначарский был вынужден признать, что группа не имела большой поддержки в РСДРП, ее влияние распространялось лишь на небольшое количество местных организаций - в Московской области, в С.-Петербурге, в Одессе и особенно в Тифлисе. Организованная сторонниками Ленина весной 1911 г. партийная школа в Лонжюмо (под Парижем) также нанесла удар по усилиям группы "Вперед" найти поддержку в России.

Выдвинутая Луначарским идея богостроительства вносила дополнительный разброд в группу. Богостроительство обычно определяется как "религиозный атеизм", т. е, как попытка выразить марксизм посредством суррогата религии и дать альтернативу обещанному христианством вечному спасению праведников. Как модель большевистского утопизма богостроительство предлагало "войти в землю обетованную на земле", приняв социалистическое сознание18. Это была не просто вульгарная попытка заменить утвержденную религию марксизмом. Это движение включало в себя целое мировоззрение и вместе с другими большевистскими утопическими идеями стремилось представить будущее коммунистическое общество, - то, чего не сумели сделать Маркс и Энгельс.

Богостроительство появилось как следствие поражения революции 1905 года. Основными представителями этого движения были Луначарский и Горький. (Нельзя согласиться с исследователями, утверждающими, что Богданов и Красин были последователями богостроительства19. Каждый из них развивал утопические модели коммунизма, иногда они объединялись с Луначарским и Горьким против Ленина, но идея богостроительства была им чужда.)

Луначарский в значительной степени положил начало этому движению своим двухтомным трудом "Религия и социализм", в котором более всего его интересовали религиозные поиски и стремления человечества освободиться от имеющейся зависимости от природы и сверхъестественного. По его мнению, марксизм был кульминацией этого поиска, стремлением передвинуться с одного уровня сознания на другой. Когда в 1908 - 1909 гг. Ленин подверг нападкам его приверженность идеям богостроительства, Луначарский объявил об отказе от них. Но внимательное чтение его позднейших сочинений и изучение его деятельности как главы Наркомпроса показывает, что в действительности в течение всей своей карьеры он оставался верным утопическому представлению о коммунистическом обществе.

Как часто писал и отмечал в своих публичных выступлениях Луначарский, научный социализм позволяет людям признать собственную "боголичность". Осознание этого положило бы конец имеющейся якобы психологической зависимости человека от сверхъестественного и направило бы энергию людей на изменение этого мира к лучшему. Бог был искусственно создан человечеством, утверждал Луначарский, потому что люди были эмоционально неуверенны и чрезмерно озабочены своими собственными физическими возможностями. Он считал, что просвещение - это желанная цель самопознания, и в то же время, как и марксизм, это практическое средство для самореализации. Нельзя раскрыть бога, потому что его не существует, но бог должен проявиться внутри каждой личности в процессе сознательного понимания безграничности человеческих сил. Согласно Луначарскому, "люди не созданы в образе бога, но бог создан в образе людей". Он полагал, что "необязательно искать бога", вместо этого "необходимо миру дать бога" путем человеческого "триумфа в природе". По его представлениям, по- настоящему образованный человек - это не просто смертный, живущий короткий период времени, борясь за то, чтобы выжить, но это "борец-титан, напрягающий все силы, чтобы изменить лицо земли", и в конечном итоге "богочеловек, создание, для которого, вероятно, и был создан мир, и который будет управлять природой"20.

Но Луначарский столкнулся здесь с неизбежностью смерти, которая по христианской традиции теряла свою власть из-за обещания физического воскрешения каждого человека. Он стремился разрешить эту проблему, приписывая бессмертие коммунистической утопии. Для него сущностью богостроительства было достижение бессмертия в социалистическом коллективе - "продолжающемся потоке поколений", который вберет в себя все человечество, включая прошлые и будущие поколения. Луначарский не имел в виду личное, телесное воскрешение, но в его сочинениях и речах есть много мест, где говорится о достижении совершенства в коммунизме. Борец-титан, или богочеловек, будет "всезнающим" и "всемогущим", не скованным какими-либо ограничениями в интеллектуальном, духовном или психологическом развитии. Предполагалось, что социализм даст возможность проявить людям все свои потенциальные силы и передать эти накопленные знания и опыт другим поколениям; социалистическое сознание вместе со всеобщим просвещением сможет убедить их в коллективном бессмертии человечества21.

Идеологические установки Луначарского о бессмертном коммунистическом коллективе были основаны на огромной вере в прогресс, на предположении, что каждое поколение будет не только жить значительно лучше, но что и самому человеку присуще становиться "лучше" каким-то образом. Под этим он подразумевал культурный, интеллектуальный и духовный рост. Однако его утопические фантазии не смогли найти значительного числа сторонников ни среди коммунистов, ни среди обычного населения главным образом из-за отсутствия средств для перехода к практическим делам. Сам Луначарский достаточно оптимистично смотрел на человеческую природу и связывал с марксистской революцией убежденность в "моральном равенстве всего человечества", но ему было довольно сложно убедить других принять эту утопическую модель. Для большинства людей, даже самых стойких коммунистов, идея коллективного бессмертия не была слишком утешительной. Богостроительство Луначарского не смогло эффективно заменить физическое воскрешение и вечную жизнь, которые предлагала христианская традиция, чтобы возвысить и придать смысл человеческим поступкам.

В отличие от Луначарского, Богданов и Красин верили, что люди смогут достичь бессмертия путем переливания крови. Богданов, врач по профессии, основал в 1926 г. первый советский институт по переливанию крови. Он умер 6 апреля 1928 г., видимо, пытаясь провести эксперимент по переливанию крови на себе (хотя точные обстоятельства его смерти остались неясными).

Луначарский и Красин содействовали созданию ленинского культа. После смерти Ленина Красин первым предложил бальзамировать и публично выставить его тело. Он стал членом комиссии по похоронам и вскоре вошел в ее исполнительный комитет. Он осуществлял контроль за бальзамированием тела Ленина (этот процесс начался 26 марта) и за сооружением первоначального мавзолея. 28 марта комиссия по похоронам была переименована в комиссию по увековечиванию памяти В. И. Ульянова (Ленина). Красин стал членом новой комиссии. Еще в 1924 г. было решено построить мавзолей из камня, который служил бы вечной гробницей. 13 ноября Красин и Луначарский впервые доложили комиссии о предполагавшемся сооружении. Строительство гранитного здания началось в июле 1929 г. и было закончено в октябре 1930 года22.

Возникает вопрос, почему такие выдающиеся революционеры - Луначарский, Богданов и Красин - были поглощены вопросами бессмертия и почему они содействовали созданию большевистской идеологии вечной жизни. В значительной мере это была попытка придать конечную ценность социалистической революции, показав, что она существенно преобразует человеческое существование. Получив православное воспитание, они остро осознавали притягательную силу христианства с его обещанием вечного спасения и победы над смертью. Их утопическое видение коммунистического общества - "земли обетованной на земле", как сформулировал это Луначарский, предназначалось для удовлетворения эмоциональных и психологических потребностей рабочих, крестьян и беспартийной интеллигенции, чтобы таким образом увеличить число сторонников социализма.

В конце концов идеология вечной жизни не сумела стать прочной опорой для утопизма большевиков. Понимание Луначарским коллективного бессмертия было слишком абстрактным и в эмоциональном плане не удовлетворяло людей, которым еще предстояло столкнуться с реальностью индивидуальной смерти. Хотя многие коммунисты разделяли веру Богданова и Красина в науку и технологию, переливание крови не стало ключом для обретения бессмертия или "возрождения умерших организмов". Ленинский культ успешно превратил создателя государства в настоящее божество, но даже это не могло обеспечить этой идеологии переход в нечто практическое. Идея большевиков о бессмертии была неподходящей заменой той надежде, которую предлагала христианская традиция.

Вернемся в дореволюционную эпоху. Весной 1911 г. Луначарский переехал из Италии во Францию и оставался там до 1915 года. Он много общался с русскими эмигрантами. Любопытно отметить, что друзей среди большевиков у него было немного, Луначарский предпочитал общение с меньшевиками и эсерами23. Так же, как и в Италии, он погрузился в изучение европейского искусства и литературы в своей новой квартире в Париже. Он вращался среди художников, обосновавшихся в кафе "La Ruche" ("Пчелиный улей") и принимал участие в разнообразных издательских проектах. Он продолжал зарабатывать на жизнь обзорами искусства, литературы и театра Западной Европы для русских газет. Особенно много Луначарский сотрудничал как литературно-художественный критик в таких изданиях, как "День" и "Киевская мысль". Как и другим революционерам, ему не удавалось публиковать эмигрантские сочинения в России.

Постоянно проживая в Париже, Луначарский много путешествовал по Западной Европе с лекциями по искусству и поддерживал контакты с русской эмиграцией. В феврале 1914 г. он приехал в Берлин, намереваясь прочитать две лекции по современной литературе для эмигрантов. Первая - "Русская литература и Максим Горький" - прошла без инцидентов, но второе выступление было прервано берлинской полицией, которая арестовала Луначарского. Проведя ночь в тюрьме, он был вынужден покинуть Берлин и вернуться в Париж на следующий день24.

В целом это был плодотворный период для созревания мировоззрения Луначарского. Погрузившись в культурное наследие Западной Европы, он бессознательно готовил себя к будущему назначению комиссаром просвещения. Луначарскому было почти 40 лет, когда началась первая мировая война. К тому времени его взгляды на основные идеологические и философские проблемы стали достаточно определенными.

В начале войны он придерживался оборонческих взглядов, но осенью 1914 г. присоединился к позиции редколлегии газеты "Голос". Он также, видимо, входил в левое крыло редколлегии газеты "Наше слово". Обе эти газеты были местом сбора интернационалистов, выступавших против войны. В то же время как военный корреспондент "Киевской мысли" и "Дня" он путешествовал по Франции, направляя корреспонденции о западном фронте. Последние его статьи в "Киевской мысли" были опубликованы в июне 1915 года25.

Месяцем раньше, в мае, Луначарский уехал из Парижа в Женеву. Он продолжал критиковать сторонников оборончества, особенно Плеханова. Но Луначарский хотел объединить всех интернационалистов, включая и Ленина, который считал, что руководители II Интернационала совершили предательство, поддерживая военные действия. Однако Луначарский полагал, что националистические чувства рабочих объяснялись их низким культурным уровнем. Хотя позже он и утверждал, что немедленно по приезде в Швейцарию присоединился к ленинцам, но осенью 1915 г. он критиковал Ленина столь же резко, как и другие интернационалисты26.

Крушение царского режима в феврале 1917 г. ошеломило эмигрантов. Они были полны решимости как можно скорее вернуться в Россию. Луначарский еще не достиг примирения с Лениным, но известие о революции заставило группу "Вперед" искать союза с большевиками-ленинцами. Луначарский очень хотел вернуться в Россию, но опасался, что разрешенный немцами транзит из Швейцарии в Россию через Германию может скомпрометировать революционеров в глазах рабочих27. Несмотря на опасения Луначарского, Ленин проехал из Швейцарии через Германию, Швецию и Финляндию и прибыл на Финляндский вокзал в Петрограде 16 апреля. Вторая партия эмигрантов вместе с Луначарским выехала из Цюриха 12 мая и достигла Петрограда 22 мая. Он не был в России с января 1907 года.

Поселившись в Петрограде, Луначарский помогал Горькому редактировать "Новую жизнь" и выступал против решения Временного правительства продолжать войну. Летом 1917 г. он был избран в Петроградскую городскую думу, руководил ее культурно- образовательной секцией. В то время он примыкал к межрайонцам, небольшой группе революционеров, образовавшейся вокруг Л. Д. Троцкого, которая занимала среднюю позицию между большевиками и меньшевиками. На VI съезде РСДРП в августе Луначарский пришел к формальному соглашению с большевиками-ленинцами. Троцкий уверял, что именно он первоначально способствовал их соединению с ленинцами28. Но все же проблемы в отношениях Ленина и Луначарского еще оставались. На съезде Ленин к ужасу многих большевиков выступил за национальное самоопределение. Луначарский, Бухарин и другие продолжали придерживаться интернационалистской позиции. После Октябрьской революции у Луначарского были разногласия с Лениным по составу нового правительства. Луначарский выступал за правительство, в которое входили бы все партии, представленные в Петроградском совете.

Богданов и Луначарский помогли утверждению Пролеткульта в дни, непосредственно предшествовавшие революции. 16 - 19 октября проходила первая Петроградская конференция пролетарских культурно-просветительских организаций; осуществлению этого содействовал Центральный совет фабричных комитетов. Пролеткульт был создан на этой конференции. Центральный комитет Пролеткульта собрался впервые 17 ноября, и были организованы отделы, занимавшиеся различными видами культуры (театр, музыка, изящные искусства, школа и заочное образование, клубы, лекции и литература), которые сохранялись в этой организации в течение всего периода ее существования.

У Пролеткульта была трудная жизнь, частично из-за подозрительности к нему со стороны партийного руководства, которая объяснялась долгим периодом фракционности руководства Пролеткульта. Эта организация выступала за пролетарскую культуру, но подлинного осознания, что значит этот термин, не существовало. Луначарский боролся за примирительную линию по отношению к культурному наследию прошлого, активисты из широких народных масс стояли на пролетарских шовинистических позициях. Важной была и проблема отношений Пролеткульта с партией и правительственными структурами на центральном и местном уровнях. Хотя Луначарский и защищал независимость Пролеткульта, по крайней мере в некоторых областях его работы, но Ленин вынудил его отказаться от этой политики в октябре 1920 г., когда Пролеткульт сделали отделом, подчиненным Наркомпросу29.

Вскоре после Октябрьского переворота Луначарский был поставлен во главе Комиссариата просвещения30. Зная очень мало о педагогической теории и в сущности не имея никакого административного опыта, в других отношениях Анатолий Васильевич был подходящей фигурой для этого. У него была любовь к знаниям и культурным традициям западной цивилизации и почти непоколебленная вера в образование как главное средство для улучшения социальных институтов. Он был полон решимости как можно скорее уничтожить безграмотность. Коммунисты называли культуру и образование "третьим фронтом" и не придавали просвещению такого значения, как политике или экономике, особенно в первые годы после революции, когда главным для них была консолидация власти.

Каковы же были личные отношения Луначарского и Ленина? Почему его назначили комиссаром Наркомпроса? Как мог Луначарский работать в советском правительстве в 1920-х годах, будучи в изоляции от партии? Несмотря на идеологические и политические разногласия, существовавшие между ними, Ленин "предпочитал энергичных и бодрых революционеров" и поэтому любил Анатолия Васильевича, так как тот был "по-настоящему блестящим и веселым человеком", который получал удовольствие, развлекая людей "остроумной беседой и анекдотами". Его даже считали "закадычным другом Ленина". Однако Ленин признавал, что хотя "французский блеск" Луначарского был "полезен большевикам", но он "не был полностью одним из них"31.

Осложняло их общение противоречивое, двойственное отношение Ленина к интеллигенции. Хотя он сам принадлежал к среде интеллигентов, но часто говорил о них с презрением, безжалостно критиковал, называл трусами, дилетантами, ругал за медлительность и слабоволие, хотя и признавал, что они талантливы и обладают качествами, недостижимыми для невежественных масс, - знаниями, умеют их применять и передавать другим. Особенно благоприятное мнение было у Ленина о технических и научных специалистах, их способностям он придавал особую, утилитарную ценность. Он уважал интеллигентов, которым "знание было необходимо как руководство к действию"32. Более того, если Луначарский полагал, что в конечном итоге пролетариат сможет создать свою собственную культуру, то Ленин возражал против этого, считая, что не может быть чисто пролетарской культуры или особой пролетарской науки. В отличие от Богданова и Луначарского, Ленин не сумел четко сформулировать всеобъемлющую теорию культуры.

Луначарский, предпочитавший музыку и поэзию политической пропаганде, имевший тонкий вкус, прочные связи среди беспартийной интеллигенции, вызывал недоверие и пренебрежение у многих коммунистов. Ленин и Троцкий были также выходцами из интеллигентной среды, но они нашли свое место в истории как политические и военные руководители. Они были энергичны, решительны, с большой силой воли, и полностью убеждены в правильности собственной позиции. Луначарский не принадлежал к таким людям; всю свою жизнь он был готов следовать за людьми с высоким интеллектом и сильной волей. Луначарский был человек мысли, а не действия. В 1920-х годах многие коммунисты продолжали критиковать его за прежние связи с группой "Вперед". Они иронизировали над его экспериментами в области культуры и образования, казавшимися многим непрактичными и нереалистичными, отвлекающими от настоящей работы для революции. Образ Луначарского - уступчивого, мягкого и слабовольного буржуазного интеллигента - не соответствовал той модели твердого коммуниста, которая была популярна в 20-е годы. Говоря о Луначарском, Бердяев утверждал, что "в нем было что-то от провинциального учителя и немного от журналиста"33. Горький также признавал способности Луначарского, но считал, что в нем "слишком много от книжного червя"34. В понятие "твердый истинный большевик" входило и "частое употребление непечатных выражений". Эта "общая практика" в партии "не нравилась" Луначарскому, чье нежелание выражать себя таким образом делало его объектом грубых шуток среди его коллег35.

Внешний облик Луначарского также усиливал впечатление о нем, как о профессоре- любителе, а не профессиональном революционере. В молодости красивый и стройный, он быстро постарел и казался значительно старше своих лет. С детства слабое его здоровье с годами еще ухудшилось. Сильная близорукость заставляла его носить очки с толстыми стеклами. Ему не шло пенсне, потому что оно привлекало внимание к его необычайно крупному носу. Среднего роста, он казался еще ниже из-за того, что сутулился, а став старше, располнел.

Несколько вызывающий стиль жизни Луначарского был одной из причин его "дурной репутации" в партии. После Октябрьской революции он жил вполне обеспеченно и с удовольствием выступал в роли комиссара просвещения. Его квартира и рабочий кабинет были хорошо обставлены и заполнены книгами, в нем сохранилось что-то от старого интеллигента. К концу 1920-х годов он стал "жертвой слухов, где его изображали в виде коммунистического культурного нэпмана, развращенного привилегиями, путешествиями за границу и хорошей жизнью"36. Вторая жена Луначарского, Н. А. Розенель, способствовала созданию его отрицательного образа в партии. Она была актрисой Малого театра и кроме того снималась в кино, но в основном своими успехами она была обязана Анатолию Васильевичу, а не собственным актерским способностям. Она была большой модницей. Вот свидетельство ученого В. Н. Ипатьева: "Известная московская портниха, основавшая магазин модной одежды в Берлине и имевшая обширный круг знакомых среди видных большевиков, описывала мне, как крупные советские чиновники, приезжающие в Берлин, проводили время. Для иллюстрации она упомянула огромные суммы денег, которые тратила жена Молотова на платья, меха, развлечения и т. п. То же самое можно сказать о жене Луначарского, Наталье Розенель, которая тратила значительные деньги на наряды и жизнь за границей. "Однажды я встретила ее в доме одного друга в Берлине сразу после того, как она вернулась из Парижа. Ее изысканное платье буквально ослепило меня. Я спросила, сколько такое платье стоит в Париже. Небрежно она ответила, что заплатила 9 тыс. франков, или 500 золотых рублей в то время""37.

Луначарский считал, что большевики, придя к власти, завершив политическую революцию, должны были взяться за культурные преобразования. Поэтому он смотрел на свое положение главы Наркомпроса как на возможность бороться и критиковать. Он верил, что культура и просвещение - это предпосылки для развития прогресса в человеческих отношениях и особенно при создании коммунистического общества. Он настойчиво утверждал, что без прогресса в культуре политическая победа большевиков и осуществление основных экономических и социальных реформ будут напрасными38. В 1925 г. он прямо сформулировал это: "Мы можем сказать, что достижение права на просвещение было главной, центральной целью революции. Революция была борьбой масс за право на просвещение"39. Его подход к революции действительно был эмоциональным и романтическим.

В течение всей своей деятельности в качестве наркома просвещения Луначарский постоянно убеждал и членов партии, и все население в необходимости приоритета культуры и образования. Только через культурное просвещение, настаивал он, способна диктатура пролетариата создать коммунизм, так как лишь образование может изменить мышление и поведение человека в духе идей социализма40. Его надежды уступили место серьезному разочарованию, когда ни центральное правительство, даже после введения новой экономической политики в 1921 г., ни местная администрация не сочли нужным вкладывать средства в проекты Наркомпроса. В этих условиях Луначарский направлял одну за другой жалобы, обращая внимание, что без должного отношения к образованию и просвещению в целом советский режим будет не в состоянии даже при очевидных политических и экономических успехах прийти к коммунизму41.

Разочарованный, но полный решимости Анатолий Васильевич выступал за новую школу, "объединенную рабочую школу", как ее называли, которая обеспечивала обязательное, общее для мальчиков и девочек, свободное и светское обучение. Более того, он требовал, чтобы новая школа давала политехническое образование. В этой области он тесно сотрудничал с Н. К. Крупской, которая возглавляла политико-образовательную секцию (Главполитпросвет) в Наркомпросе. По их определению, термин "политехническое образование" означал обучение учащихся научным основам производительного процесса. Практика и теория должны быть прочно связаны, так как школа должна восприниматься как единица производства, а учащиеся должны знакомиться с основами производства, чтобы жить в развитом высокотехнологическом обществе и вносить свой вклад в его развитие. Наркомпрос призывал к постоянному сотрудничеству школы и местной промышленности и сельского хозяйства. Вначале школьники должны получать информацию от преподавателя в обстановке традиционной классной комнаты, а затем активно применять на практике или внедрять свои знания на фабриках и фермах.

Луначарский яростно спорил с критиками, утверждавшими, что объединенная рабочая школа лишь синоним технического образования. Политехническая школа отличалась от профессионального обучения, настаивали Луначарский и его коллеги в Наркомпросе, тем, что первая считала своей целью обучить общим принципам, навыкам и пониманию, а не просто подготовить к какой-либо профессии. Увлеченный идеей полного развития всех способностей человека, Луначарский боролся за введение широкой учебной программы, в которой были даны основы знаний в культурной и научной сферах (специализация же будет позднее). Он полагал, что раннее профессиональное обучение будет ограничивать созидательные способности человека. Отсутствие всестороннего общего образования, утверждал он, помешает изменить как поведение отдельного человека, так и культурное преображение всего советского общества.

Луначарский полагал, что Октябрьская революция была началом культурных перемен, но эти изменения должны осуществляться осторожно, постепенно и целенаправленно, без всякого принуждения и насилия, грубую пропаганду и агрессивную классовую борьбу он считал пролетарским шовинизмом. Вместе с Лениным, Бухариным и Крупской, Луначарский считал, что предстоит достаточно долгий переход к коммунизму, тому историческому этапу, где будут достигнуты культурные и психологические преобразования, и в конечном итоге - человеческое совершенство. Кроме того, Луначарский заимствовал у Ленина идею о том, что революционная борьба может дать политическую власть, но развить культуру, которой требуется бережное и внимательное отношение, она не в состоянии42. В то время, когда радикальные коммунисты, сторонники Пролеткульта, заявляли, что пролетариат должен отвергнуть буржуазную культуру и вместо нее развивать собственную, Луначарский утверждал, что нужно впитать в себя культурное наследие прошлого, прежде чем появится подлинная пролетарская культура. Он считал, что Советская Россия должна сначала стать грамотной, чтобы пролетариат мог создать свою собственную культуру43.

Люди, по Луначарскому, должны были осознать свою ограниченность и преодолеть ее через образование. Только так можно было достичь глубокого изменения в поведении. Он был уверен, что знание, саморазвитие и самоосознание станут доступными для всех, соединившихся в единое братство.

Новый советский гражданин, по замыслу Луначарского, это интеллигент, обладающий политическим сознанием и культурой. В период пребывания на посту наркома просвещения он больше, чем кто-либо в партии, способствовал примирению с советской властью беспартийной интеллигенции, в которую входили технические и управленческие кадры, а также создатели духовных ценностей и идей, получившие образование до революции. Многие современники признавали, что он сыграл значительную роль, убеждая работать на новое правительство агрономов, экономистов, инженеров, драматургов, актеров, поэтов, художников, профессоров, ученых, статистиков, учителей и писателей. Троцкий верно заметил в 1934 г.: "На посту народного комиссара просвещения Луначарский был незаменим в общении со старыми университетскими и преподавательскими кругами, убежденными в том, что ожидается полная ликвидация науки и искусства "невежественными узурпаторами". Луначарский же с воодушевлением и энтузиазмом доказывал этому замкнутому мирку, что большевики не только уважали культуру, но и не были чужды ей. Бывало, какой-то академический старец, раскрыв рот, изумлялся этому вандалу, который мог читать на полдюжине современных языков и на двух древних, и походя, неожиданно выказывал такую обширную эрудицию, что хватило бы без труда на десяток профессоров. Примирению высококвалифицированной дипломированной интеллигенции с Советской властью во многом обязаны именно Луначарскому"44.

Луначарский верил, что задачей революции и советского образования должно быть переобучение по социалистическим канонам беспартийной интеллигенции. Вот почему он выбрал примиренческую позицию, которая резко расходилась с жесткой линией радикальных коммунистов. Убеждая беспартийную интеллигенцию служить советскому государству, он надеялся не только обеспечить партию крайне необходимыми квалифицированными кадрами для управления страной, народным хозяйством и создания системы образования, но также и для того, чтобы побудить многих из них сделать первые шаги по пути собственного социалистического преобразования.

Его мировоззрение было одновременно и романтическим, и революционным: бросить интеллигенцию в гущу советской жизни и тем самым пропитать ее социалистическими принципами. Преобразившийся интеллигент станет образцом нового советского гражданина - рабочим-интеллигентом, фигурой из эпохи Возрождения, обладающим способностями и знаниями во всех областях человеческого развития. Это нелегко, но Луначарский был убежден, что осуществимо. Он отмечал, что интеллигенция уже имела богатую культурную основу. Она не нуждалась в первоначальном образовании для того, чтобы оценить уровень культуры и почувствовать потребность научного и экономического прогресса. Таким образом, хотя многие представители старой интеллигенции вначале относились равнодушно или враждебно к советскому правительству, но, по мнению Луначарского, в будущем они могли стать строителями коммунизма. Позже он пришел к осознанию того, что кроме активных членов партии интеллигенция была единственной средой, где могли появиться руководители и образцовые члены будущего великого и совершенного общества. Он считал, что интеллигенция, особенно научные и технические специалисты, были большей ценностью для правительства, чем золотой запас. Интеллектуально развитую интеллигенцию оставалось лишь переделать на социалистический лад45.

Как нарком просвещения Луначарский смотрел на эту задачу с двух сторон: убедить коммунистов, что беспартийная интеллигенция может преодолеть свое недоверие к их партии и стать в ряды преданных участников социалистического строительства; побудить интеллигенцию добровольно помочь в освобождении Советской России от оков невежества и безграмотности и установить новое общество, основанное на принципах человеческого братства и совершенствования социальных институтов. Проявляя бескомпромиссную твердость в отношении тех интеллигентов, которые выступали против советского строя, он предоставлял им возможности переосмыслить свои убеждения и рекомендовал обходиться с интеллигенцией уважительно и терпеливо. В 1922 г. он отметил: "Необходимо помнить, что основные директивы партии по отношению к интеллигенции таковы: бдительно и строго следить за возможными проявлениями враждебности отдельными ее членами и выказывать доброжелательность и ласковость с теми интеллигентами, кто помогает нам в этом чрезвычайно тяжелом деле строительства государства"46.

Прежде всего Луначарский был против принуждения и силы при устранении интеллигенции из административного и управленческого аппарата в комиссариатах по образованию и экономике, а также против того, чтобы интеллигенцию вытолкнули из жизни советского общества. Он убеждал, что партия должна придерживаться принципов умеренности и терпимости и дать интеллигенции время для того, чтобы измениться. Особое внимание уделял Луначарский интеллигентам, занявшим промежуточную позицию между восторженным энтузиазмом и открытой враждебностью к советской власти. В отличие от некоторых коммунистов он не видел опасности в нейтральной или колеблющейся позиции, не разделял убеждения "либо вы с нами, либо вы против нас". Скорее его лозунгом было: "те, кто против буржуазии, с нами". Действительно, для него было важно, что многие представители интеллигенции не проявили преданности определенной политической идеологии или программе. Не ожидая, что интеллигенция сможет быстро подняться на такой же уровень политического сознания и партийности, как пролетариат, Луначарский считал, что и требовать от нее надо меньше, по крайней мере вначале. По его мнению, простого выполнения своих профессиональных обязанностей достаточно, чтобы интеллигенция обеспечила себе достойное место в советском обществе47.

Придавая столь значительную роль интеллигенции в создании нового общества, Луначарский продолжал культурные традиции XIX века. Как и многие представители русского общества до него, он призывал интеллигенцию возглавить народ и служить ему, правда, теперь не в области политики, а в культуре, экономике и образовании. Для него Октябрьская революция была народной революцией; если интеллигенция отказывалась служить советской власти, то она отказывалась от своего народа. Луначарский призывал интеллигенцию разделить свои знания и умение с народными массами, уничтожив этим неграмотность и другие признаки отсталости. Он проповедовал то, что можно назвать "интеллигизацией" общества - подъем культурного и образовательного уровня масс до уровня элиты, чтобы первые также были в состоянии оценить и создать подлинную культуру. Совершив это, добавлял он, интеллигенция не только изменит Советскую Россию, но и преобразит ее. Общаясь с крестьянами и рабочими, с теми, кто занят тяжелым физическим трудом, интеллигенция проникнется духом пролетарского коллективизма; и результатом этого будет новый советский гражданин, вобравший в себя лучшие черты интеллигента и рабочего. По мысли Луначарского, все советские граждане, бывшие интеллигенты и рабочие, каждый в отдельности и в коллективе, строя социализм, обретут уверенность в себе и в своих способностях перестроить общество для всеобщего счастья и процветания.

Таким образом, Луначарский не исключал интеллигенцию из советского общества. Более того, он был убежден, что интеллигенция может содействовать становлению коммунизма. Развивая культуру и просвещение, интеллигенция может помочь построить коммунизм в Советской России. Именно интеллигенты - представители культурных традиций; крестьянам и рабочим необходимо выучиться, прежде чем они смогут внести свой собственный уникальный вклад в культуру.

Луначарский был не единственным сторонником социальной гармонии, он был тесно связан с Бухариным и некоторыми другими, увлеченными этой же теорией. Но многие коммунисты не разделяли этих настроений. Они отвергали позицию компромисса, занятую Луначарским, и считали ее некоммунистической. Их волновали дела более практические. Надеясь на служебное повышение, они полагали, что партия задолжала им за поддержку, оказанную революции в октябре 1917 г. и во время гражданской войны в России. Наиболее воинствующие были против гибкой и мягкой линии, которую проводил Луначарский, они видели в ней угрозу для социального выдвижения рабочих и крестьян. Рабочие, атеисты, комсомольцы и радикально настроенные интеллигенты также с трудом воспринимали его мировоззрение в данных экономических и политических условиях. Значительная часть советского общества отвергала призыв Луначарского к примирению в период, который характеризовался ростом классового сознания и социальной напряженности48.

Воинствующие коммунисты не хотели идти на соглашение со старой интеллигенцией, что было реакцией на созданную Луначарским картину социальной гармонии и согласия. Они подсознательно чувствовали, что он отводил руководящую роль в преобразованном советском обществе просвещенной элите. Рядовые члены партии подчеркивали роль классового конфликта и социального переворота, что являлось пережитком героических традиций гражданской войны. Такая идеология, основанная на силе, власти и полном уничтожении всего старого мира до того, как будет создано новое общество, утверждала превосходство масс над интеллигенцией при переделке человечества и обуздании природных сил49.

При жизни Ленина критики Луначарского лишь косвенно затрагивали его концепцию богостроительства. Ленин уважал преданность Анатолия Васильевича делу социализма и терпимо относился к его интеллектуальной любознательности и экспериментам в области культуры. В своих последних трудах Ленин явно одобрял взгляды Луначарского на коммунистическое общество и нового советского гражданина, разделяя его уверенность в том, что культурный процесс приведет к коммунизму. Ленин не принимал всех идей Луначарского о создании социалистического общества. Но к концу жизни Ленин пришел к пониманию того, что одной лишь политической революции 1917 г. было недостаточно для строительства советского социализма. Культурные преобразования стали и для него конечной целью50.

После окончания гражданской войны положение Луначарского в партии постоянно ухудшалось. Его противники все громче выступали с обвинениями за философские отклонения от основной линии и утверждали, что он продолжает быть верным позициям богостроительства. Радикально настроенные интеллигенты и воинствующая партийная масса даже высказывали сомнения в его политической лояльности. Эта кампания росла с усилением власти Сталина, особенно после того, как Луначарский выступил против чистки в рядах беспартийной интеллигенции, начало которой положило Шахтинское дело 1928 года. Луначарский был противником проведения такой чистки частично по практическим соображениям, утверждая, что эти люди незаменимы в период экономической реконструкции и для развития культуры и образования.

Сталин снял Луначарского с поста наркома просвещения в 1929 г., развязав против него кампанию резкой критики, результатом которой был его, полный политический разгром. Сталин недолюбливал Луначарского, отметив еще в 1925 г., что тот был одним из "старых" революционеров, которые уже не играли значительной роли в партии. Хотя Луначарский никак не поддерживал Троцкого, боровшегося со Сталиным за власть после смерти Ленина, и фактически не участвовал в политических распрях внутри партийного руководства, но он отметил в 1923 г., что Троцкий был "вторым крупным лидером русской революции". В то время многие коммунисты могли выступить с такой же оценкой. В 1924 г. Луначарский также предупреждал, что "нельзя заменять Ленина одним политическим лидером". Кроме того в 1928 г. в связи с Шахтинским делом Луначарский критиковал Сталина и его сторонников за их "грубость и бестактность" в отношении беспартийной интеллигенции. Но так как Луначарский был далек от политики, то эти два человека встречались довольно редко.

Луначарский был достаточно проницательным человеком, чтобы почувствовать меняющиеся политические течения и сохранять свое положение главы Наркомпроса, стараясь придерживаться политики Центрального комитета партии, даже отказываясь при этом иногда от своих прежних принципов. Накануне XV съезда партии в октябре 1927 г. он быстро сориентировался и осудил "троцкистскую оппозицию", отвергая всякую связь с ней и убеждая Центральный комитет уничтожить это течение политически51.

Сталин и его последователи высмеивали представления Луначарского о коммунизме и новом советском гражданине. Они повторяли при этом критические высказывания Ленина в 1909 г., где богостроительство приравнивалось к религиозному мистицизму. Сталин использовал совершенно другую образную символику, в отличие от Луначарского, при описании коммунистического общества и роли партии в Советской России. Решивший войти в историю своими героическими и великими деяниями, подобными тем, что приписывались Ленину, Сталин представил проведение индустриализации и коллективизацию сельского хозяйства как свой личный вклад в советский социализм. Сталин презирал старую интеллигенцию и считал, что пролетариат мог провести индустриализацию и без нее. Он утверждал, что правительство не нуждается в научных и административных знаниях беспартийной интеллигенции; коммунисты, как они это уже сделали в гражданскую войну, могут преодолеть любые препятствия52.

Сталин делал упор на революционную жертвенность и классовую борьбу, что расходилось с призывами Луначарского к социальной гармонии, товариществу и примирению. Предложенная Сталиным фантазия о мощной, индустриально развитой нации, мужественно защищающейся от внутренних и внешних врагов, перспектива работы для тех, кто был лишен гражданских прав при царизме, гораздо больше привлекали рабочих и партийные массы, чем то, о чем мечтал Луначарский - коллективное бессмертие, просвещение и социальное совершенствование путем культурного прогресса. В то время как Сталин и его последователи с успехом искажали утопические мечтания Луначарского, тот в свою очередь был не в силах признать противоречия, недостатки и парадоксы своих грез о социализированном человечестве.

Луначарский постепенно разочаровывается в советской идеологии и политике в период сталинского правления. В конце 1920-х годов он потерял большую часть своей прежней живости и искрометной энергии, частично и из-за ухудшившегося состояния здоровья. Он не слишком симпатизировал герою сталинского типа - погруженному с головой в административную и бюрократическую работу, не имеющего ни времени, ни потребности в интеллектуальных занятиях. Луначарский продолжал свою литературную работу, писал о последних новинках в области европейского и советского искусства и литературы. С 1927 по 1932 г. он был членом советской делегации в Подготовительной комиссии в Женеве перед Европейской конференцией по разоружению, затем работал на самой конференции.

1 февраля 1930 г. он был избран действительным членом Академии наук СССР. Несмотря на всю эту деятельность, у Луначарского не было настоящего контакта со Сталиным, так как "никакие другие два характера не были, или не могли быть более враждебны друг другу и более несовместимы, чем эти два"53. Последним правительственным постом Анатолия Васильевича было его назначение советским послом в Испанию в августе 1933 года. Фактически он был выслан за границу. Он умер 26 декабря 1933 г. в Ментоне, во Франции, на пути в Мадрид.

Луначарский продолжал верить в "марксистский социализм", как он понимал этот термин, до самой смерти. Он оставался последовательным и верным в своих представлениях о новом советском гражданине, даже если был не в состоянии осуществить их практически. Ему не удалось примирить культурную революцию, быстрые темпы индустриализации и классовую войну в деревне с социальной гармонией, счастьем для каждого человека и реализацией творческих сил.

Примечания

1. ПРОЗОРОВСКИЙ Л. Б. Из прожитых лет. Театральные мемуары. М. 1958; ПОЛЯНСКИЙ В. Г. А. В. Луначарский. - Вестник жизни, 1919, N 6 - 7; ЗЕЛИНСКИЙ К. Л. На рубеже двух эпох. Литературные встречи. М. 1959; ЛУНАЧАРСКАЯ-РОЗЕНЕЛЬ Н. А. Память сердца. Воспоминания. М. 1972; ПЕЛЬШЕ Р. А. А. В. Луначарский. - Советское искусство, 1926, N 5; VOL'SKII N. V. (N. Valentinov). Encounters with Lenin. Lnd. 1968.

2. Цит. по: DEUTSCHER I. Introduction. In: Lunacharskii. Revolutionary Silhouettes. Lnd. 1967, p. 13.

3. ЛЕБЕДЕВ-ПОЛЯНСКИЙ П. И. (В. Полянский) А. В. Луначарский. Биографический очерк к пятидесятилетию со дня рождения. М. 1926; FITZPATRICK Sh. The Commissariat of Enlightenment: Soviet Organization of Education and the Arts under Lunacharcky. October 1917 - 1921. Cambridge. 1970, p. 9 - 10.

4. Цит. по: BERDIAEV N. A. Dream and Reality: An Essay in Autobiography. Lnd. 1950, p. 232.

5. ЗЕЛИНСКИЙ К. Л. Ук. соч., с. 294.

6. КОРОЛЕВ Ф. Ф. Очерки по истории советской школы и педагогики. 1917 - 1920 гг. М. 1958; БЫЧКОВА Н. В., ЛЕБЕДЕВ А. А. Первый нарком просвещения. М. 1960; и др.

7. БУГАЕНКО П. А. А. В. Луначарский и литературное движение 20-х годов. Саратов. 1967; его же. А. В. Луначарский и советская литературная критика. Саратов. 1972; КОХНО И. П. А. В. Луначарский и формирование марксистской литературной критики. Минск. 1979; и др.

8. Автобиография Луначарского. - Литературное наследство. Т. 80; ТРИФОНОВ Н. А., ШОСТАК И. Ф. Из революционной биографии Луначарского. А. В. Луначарский и "Московское дело" 1899. - Там же. Т. 82.

9. Государственный архив Российской федерации (ГАРФ), ф. 124, оп. 9. д. 47, л. 23, 76 - 77, 228 - 231, 242 - 243, 259; Центральный государственный исторический архив Украины (ЦГИА Украины), ф. 317, оп. 1, д. 1788, лл. 14, 59 - 61; д. 1665, л. 82, 129.

10. Автобиография Луначарского, с. 738; КОХНО И. П. Вологодская ссылка Луначарского. - Литературное наследство. Т. 82.

11. ГАРФ, ф. 102, ОО, 1903 г, д. 155, л. 94; ЦГИА Украины, ф. 275, 1904 - 1909 гг., оп. 1, д. 359, л. 21 - 22; д. 620, л. 4; ф. 320, 1910 г., оп. 1, д. 1070, л. 67.

12. ГАРФ, ф. 102, ОО, 1906 г., д. 2, ч. 1, т. 5, л. 24 - 26, 38 - 39.

13. WILLIAMS R. C. Collective Immortality: The Syndicalist Origins of Proletarian Culture, 1905 - 1910. - Slavic Review, Vol. 39, 1980, p. 395 - 396.

14. WILLIAMS R. C. Op. cit., p. 391; ejusd. Artists in Revolution: Portraits of the Russian Avant-Garde, 1905 - 1925. Bloomington. 1977, p. 23 - 25, 32 - 35, 47 - 48, 55; и др.

15. ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. Письмо в редакцию. - Киевская мысль, 29.XI.1909.

16. ГАРФ, ф. 102, ДП, ОО, 1910 г., д. 5, л. 203 - 208, 234 - 239, 242 - 244, 245 - 250; 1911 г., д. 5, ч. 1, л. 18, 27, 31.

17. Там же, 1910 г., д. 5, л. 102, 124 - 125, 234 - 235; 1911 г., д. 5, ч. 57, лит. Б, л. 43, 53 - 54, 192.

18. ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. На новых путях. Самара. 1924, с. 23; его же. Просвещение и революция. М. 1924, с. 10.

19. TUMARKIN N. Religion, Bolshevism, and the Origins of the Lenin Cult. - Russian Review, vol. 40, January 1981, p. 41, 46; eadem. Lenin Lives! The Lenin Cult in Soviet Russia. Cambridge. 1983, p. 12, 19, 136, 179 - 181.

20. ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. Религия и социализм. В 2-х тт. СПб. 1911; его же. Что такое образование? Пг. 1918, с. 2, 12; его же. Собр. соч. В 8-ми тт. М. 1961 - 1967. Т. 3, с. 315; его же. Воспитание нового человека. Л. 1928, с. 11 - 12; его же: Проблема культурной революции. - Научный работник, 1928, N 5 - 6, с. 16.

21. ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. Что такое образование?, с. 2; его же. О преподавании истории в коммунистической школе. Пг. 1918. с. 11 - 12, 17 - 19.

22. TUMARKIN N. Lenin Lives!, p. 180 - 182, 185, 193 - 195, 201 - 205, 235.

23. FITZPATRICK Sh. A. V. Lunacharsky: Recent Soviet Interpretations and Republications. - Soviet Studies, Vol. 18, January 1967, pp. 277 - 278.

24. ГАРФ, ф. 102, ОО, 1914 г., д. 5, ч. 1, лл. 5 - 10, 23 - 24.

25. SENN A. A. The Russian Revolution in Switzerland, 1914 - 1917. Madison. 1971; ejusd. The Politics of Golos and Nashe Slovo. - International Review of Social History, vol. 17, 1971, Pt. 3. pp. 676, 691. Луначарский, однако, настаивал, что он занял позицию интернационалиста сразу же после начала военных действий (см. ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. Европа в пляске смерти. М. 1967).

26. SENN A. A. The Russian Revolution in Switzerland, p. 79, 129. См. также: КОХНО И. П. А. В. Луначарский, с. 178 - 179.

27. SENN A. A. The Russian Revolution in Switzerland, p. 227; ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. Свержение самодержавия. Несколько воспоминаний. - Красная панорама, 11.III.1927, с. 14.

28. TROTSKII L. D. Portraits Political and Personal. N. Y. 1977, p. 107; SERGE V., SEDOVA-TROTSKAIA N. The Life and Death of Leon Trotsky. N. Y. 1975, p. 48.

29. MALLU L. Culture of the Future: The Proletkult Movement in Revolutionary Russia. Berkeley. 1990, p. 29 - 10.

30. Мандат о назначении Луначарского народным комиссаром по просвещению 18 ноября 1917 г. см.: Литературное наследство. Т. 80.

31. VOL'SKII N. V. Op. cit, p. 17; БУГАЕНКО П. А. А. В. Луначарский и советская литературная критика, с. 11; ЗЕЛИНСКИЙ К. Л. Ук. соч., с. 299 - 300; MEDVEDEV R. A. Nikolai Bukharin: The Last Years. N. Y. 1980, n. 58; WILLIAMS R. C. Artists in Revolution, p. 24.

32. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 36, с. 137 - 139.

33. BERDIAEV N. A. Op. cit., p. 124.

34. ГОРЬКИЙ М. Собр. соч. в 30-ти тт. Т. 29. М. 1955, с. 32 - 34.

35. MEDVEDEV R. A. Op. cit., p. 58 - 59.

36. FITZPATRICK Sh. Cultural Revolution as Class War. In: Cultural Revolution in Russia, 1928 - 1931. Bloomington. 1979, p. 17.

37. The Life of a Chemist: Memoirs of Vladimir N. Ipatieff. Stanford. 1946, p. 409.

38. ГАРФ, ф. 5462, on. 9, д. 2, л. 12 - 14; ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. На новых путях, с. 26 - 27.

39. ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. Всесоюзный праздник науки. - Красная газета, 8.IX.1925. См. также: ГАРФ, ф. 5462, оп. 9, д. 2, л. 12.

40. ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. Что такое образование?, с. 6; его же. Пролетарская революция и народное просвещение. - Народное просвещение, 1925, N 10 - 11.

41. ГАРФ, ф. 5462, оп. 9, д. 2, л. 14; оп. 11, д. 12, л. 47 - 48; ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. Проблемы культурной революции, с. 17, 22; его же. Всесоюзный праздник науки, с. 3 - 4 и др.

42. ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. Культура и революция. - Вечерняя Москва, 6.XI.1926; ГАРФ, ф. 5566, оп. 2, д. 5, л. 13; ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 36, с. 137 - 138.

43. ГАРФ, ф. 5566, оп. 2, д. 5, л. 18 - 19; РГАЛИ, ф. 279, оп. 1, д. 65, л. 14 - 15; д. 66, л. 1об, 36 - 36об; д. 67, л. 13 - 13об; оп. 2, д. 23, л. 2; ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. Собр. соч. Т. 3, с. 314 - 315; т. 8, с. 117; его же. Культурная революция и наука. - Научный работник, 1928, N 4, с. 4; его же. Советская власть и памятники старины. Коммунистический интернационал, 1919, N 7 - 8, с. 1071 - 1072; и др.

44. TROTSKII L. D. Op. cit., p. 107 - 108.

45. ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. Об интеллигенции. Сб. ст. М. 1923, с. 15 - 16.

46. ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. Советская власть и интеллигенция. - Петроградская правда. 15.X.1922.

47. ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. Интеллигенция в ее прошлом, настоящем и будущем. М. 1924, с. 63; его же. Об интеллигенции, с. 12, 18 - 19; его же. Советская власть и интеллигенция; его же. Проблема культурной революции, с. 23 - 24; его же. Собр. соч. Т. 2, с. 432 - 433, 441 - 442; его же. Интеллигенция и ее место в социалистическом строительстве. - Революция и культура, 15.XI.1927, с. 25 - 31.

48. FITZPATRICK Sh. The Emergence of Glaviskusstvo: Class War on the Cultural Front. Moscow. 1928 - 1929. - Soviet Studies, Vol. 23 (October 1971), p. 236 - 253.

49. FULOR-MILLER R. The Mind and Face of Bolshevism. N. Y. 1929, p. 11; GOLDMAN E. My Disillusionment in Russia. N. Y. 1923, p. 39 - 40; MEDVEDEV R. A. Op. cit., p. 58 - 59.

50. ULAM A. B. Lenin's Last Phase. - Survey, vol. 21. Winter-Spring 1975, p. 148 - 149.

51. ЛУНАЧАРСКИЙ А. В. Письмо в редакцию. - Правда, 22.XI.1927.

52. СТАЛИН И. В. Соч. Т. 11, с. 53, 57 - 58, 60, 215 - 216; ЮДИН П. Ф. Ленин и философская дискуссия, 1908 - 1910 гг. - Литературное наследство. Т. 1, с. 18, 20.




Отзыв пользователя


Нет комментариев для отображения



Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.