Лошаков А. Ю. Граф Владимир Николаевич Ламздорф

   (0 отзывов)

Saygo

Советская историография долгие годы не уделяла должного внимания роли личности в истории, предпочитая изучать исторические процессы с помощью обезличенных категорий (формация, класс и др.). Об изучении биографий людей, близких к последнему российскому императору, и говорить не приходилось. Между тем, и до настоящего времени в историографии нет должного отражения жизни и деятельности целого ряда лиц рубежа XIX-XX веков. Среди них следует назвать графа Владимира Николаевича Ламздорфа.

Portrait_of_Vladimir_Nikolaevich_Lamsdorf.jpg
1904 год
Lamsdorf_by_Repin.jpg
Ламздорф на известной картине Репина "Приплыли" "Заседание Госсовета"
Lambsdorf_Vladimir_(1844-1907).jpg

 

Личность графа Ламздорфа, министра иностранных дел России с 1900 по 1906 г., интересна как сама по себе, так и в контексте бурных событий конца XIX - начала XX века. Он был одним из тех, кто определял внешнюю политику России в тот период, когда наша страна в условиях нарастающего внутреннего кризиса делала судьбоносный выбор между союзом с Францией и союзом с Германией.

 

Историкам и любителям отечественной истории он знаком, прежде всего, как автор дневников, три тома которых были опубликованы в 1926, 1934 и 1991 годах. Эти дневники, охватывающие период с 1886 по 1896 г., являются интересным источником, отразившим множество событий отечественной и международной истории1. О дипломатической деятельности Ламздорфа отечественными и зарубежными исследователями написано немного, а о его личности мы можем почерпнуть в литературе лишь очень скудную информацию. Как правило, это только краткие биографические статьи из энциклопедий и справочников. После отставки Ламздорфа и его смерти в литературе твердо утвердились отрицательные оценки личности и деятельности графа. Это во многом было связано с тем, что его имя ассоциировалось с неудачами России в русско-японской войне. Так в 1907 г. в N 4 "Вестника Европы" появилась статья публициста Людвига Зиновьевича Слонимского, в которой утверждалось, что Ламздорф был "...верным "слугою" высших сфер, покорным исполнителем или пассивным свидетелем чужих случайных и переменчивых решений", а также, что "...он не чувствовал ответственности перед страною"2.

 

В советской историографии граф Ламздорф, как и многие другие царские сановники, был подвергнут "разоблачению" историками, работавшими в рамках концепции так называемой "школы Покровского". Например, историк Ф. А. Ротштейн считал, что Ламздорфу присуще "убожество духа" и "чисто животный, индивидуалистический и малодушный эгоизм"3. Аналогичную характеристику графу Ламздорфу дал другой известный советский историк Б. А. Романов. Ламздорф, в его понимании, - техник с "многолетним бюрократическим опытом и вышколенным при Александре III полным отсутствием вкуса к инициативе", находившийся в "безграничном подчинении" у С. Ю. Витте4.

 

Только в последнее время на личность Ламздорфа историки взглянули по-другому. В 1991 г. под редакцией В. И. Бовыкина с переводом и комментариями И. А. Дьяконовой вышел третий том дневников Ламздорфа за 1894- 1896 годы. В предисловии Дьяконовой отмечаются замалчивавшиеся до этого положительные черты его личности - скромность, исполнительность, трудолюбие, набожность5. В настоящее время в отечественной и зарубежной историографии встречаются различные оценки графа Ламздорфа6. В 2001 г. в сентябрьском номере журнала "Дипломатический Вестник" появилась отдельная обзорная статья Т. О. Лиманской, посвященная деятельности графа Ламздорфа на посту главы МИД России7. Совсем недавно вышла новая монография И. С. Рыбаченок, подробно освещающая внешнюю политику России рубежа XIX-XX вв.8, в которой фигура графа Ламздорфа является одной из ключевых.

 

Граф Владимир Николаевич Ламздорф родился 25 декабря 1844 года. Он принадлежал к родовитой дворянской фамилии из Вестфалии, уходящей своими корнями в XIII век. Первым Ламздорфом, многого достигшим в нашей стране, стал Матвей Иванович Ламздорф - участник русско-турецкой войны 1768 - 1774 гг.; первый губернатор присоединенной к России Курляндии, с 1800 г. - воспитатель великих князей Николая Павловича (будущего Николая I) и Михаила Павловича. Граф Владимир Николаевич Ламздорф гордился своим дедом. Дьяконова считает, что дед Ламздорфа "стал для него самого как бы символом высшего взлета его дворянского рода в России в смысле общественного положения и богатства". Ламздорф отметил в дневнике день 150-летней годовщины со дня рождения своего деда9.

 

Отец В. Н. Ламздорфа, Николай Матвеевич (1804 - 1877), был директором лесного департамента и генерал-адъютантом10. Уважая отца, Ламздорф, очевидно, был более привязан к матери Александре Романовне (урожденной Ренни)(1808 - 1873). Она была в его глазах хранительницей домашнего очага, обеспечивавшей семейное благополучие. Ее смерть для графа явилась не просто личной трагедией, а крушением всего мира детства11.

 

Ближайшие родственники Ламздорфа входили в число придворных: его брат Александр (1835 - 1902) был гофмейстером двора, а его племянница Мэри, дочь Александра, была фрейлиной императрицы Александры Федоровны, пока не вышла замуж за дипломата Михаила Апполинарьевича Хрептович-Бутенева.

 

Ламздорф ни разу не был женат и не имел детей. Несмотря на наличие многочисленных родственников и друзей, он ощущал себя весьма одиноким человеком. Недаром в разговоре со своим другом монахом Пименом (Сипягиным) он признался, что его "почти ничего уже не связывает" с миром, и продолжил: "Вы знаете, что я вижусь только с родственниками, друзьями и с теми, с которыми мой долг и жизнь сами меня заставляют быть в сношении. С мирянами у меня общения нет; им скучно со мной, отшельником, а мне еще тяжелее с ними..."12. Такое добровольное "отшельничество" - на самом деле просто нелюдимость, не свойственная дипломату. Очевидно граф Ламздорф своим поведением довольно резко выделялся среди коллег. Особенностями его характера можно объяснить то, что он никогда не работал в дипломатических представительствах за границей.

 

В 1861 г. семнадцати лет от роду, после трех с половиной лет обучения в Пажеском корпусе, Владимир Николаевич Ламздорф был определен на службу в Собственную Его Императорского Величества канцелярию придворным камер пажом. Пять лет спустя в чине титулярного советника он перевелся в департамент внутренних сношений Министерства иностранных дел. За первые десять лет Ламздорф дослужился до чина статского советника и стал первым секретарем канцелярии. После возвращения министра иностранных дел А. М. Горчакова с Берлинского конгресса, он вместе с Н. К. Гирсом, будущим преемником Горчакова, удостоился чести побывать на приеме у императора в Ливадии. С тех пор карьерный рост графа значительно ускорился. В 1879 г. он стал камергером и управляющим литографией МИД и получил хорошую квартиру в здании министерства на Певческом мосту. С апреля 1881 г. Ламздорф - второй советник министра и действительный статский советник, с сентября 1882 г. - директор канцелярии министерства, а с апреля 1886 г. - первый советник министра. В апреле 1889 г. он стал гофмейстером, что соответствует 3-му классу табели о рангах. Уже будучи министром иностранных дел, он был пожалован в действительные тайные советники (1 апреля 1901 г.) и в статс-секретари его императорского величества (6 мая 1902 г.)13.

 

В Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) сохранились личные документы Ламздорфа, из которых можно узнать о его служебных обязанностях в начале дипломатической карьеры. Это его подорожные, иностранные паспорта и свидетельства об отпусках. Из них мы узнаем, что Ламздорф часто ездил за границу в качестве курьера. Так в августе 1871 г. надворный советник, камер-юнкер Ламздорф был направлен курьером с депешами через Вену в Италию, в апреле 1873 г. - в Берлин, в мае того же года он снова отправился в Берлин. В 1877 г., после нескольких лет перерыва в зарубежных командировках, Владимир Николаевич, еще камер-юнкер, но уже статский советник и 1-ый секретарь канцелярии МИД, отправляется в феврале с депешами в Вену, в июне - через Берлин и Лондон в Париж, а в сентябре - через Берлин в Берн. За эти годы Ламздорф несколько раз уходил в двухмесячный отпуск с августа по октябрь и уезжал в Московскую, Орловскую и Курскую губернии. Об этом сохранились документы за 1872, 1874 и 1875 годы14.

 

О личности графа Ламздорфа имеется целый ряд мемуарных свидетельств. Все они не беспристрастны, но, дополняя друг друга, позволяют неплохо представить себе этого человека. Степень их объективности зависит от многих обстоятельств, и в каждом конкретном случае ее надо оценивать отдельно. Министр финансов С. Ю. Витте, многолетний приятель и политический союзник Ламздорфа в борьбе придворных группировок, писал в своих мемуарах, что он был человеком "в высокой степени рабочим". "Он (Ламздорф. - А. Л.) был прекрасный человек, отличного сердца, друг своих друзей, человек в высокой степени образованный...человек очень скромный". Витте называл Ламздорфа "ходячим архивом" МИД. В другой главе своих мемуаров он возвращается к личности Владимира Николаевича и дополняет свою характеристику: "Граф был благороднейшим и во всех отношениях порядочным человеком. Умный, бесконечно трудолюбивый... он отлично знал свое дело. Это не был орел, но дельный человек. Он пользовался уважением всех дипломатов, так как если что говорил, то говорил правду. Человек с изысканными светскими манерами, но не любящий и даже не переносящий общества. В заседаниях он не мог говорить, наедине или в близком кругу всегда выражал свое мнение толково и с большим знанием". Витте пишет, что граф был убежденным монархистом, поэтому готов был мириться с любыми решениями императора и принимать их, даже, если считал ошибочными. После своего перемещения с поста министра финансов, Сергей Юльевич предложил Ламздорфу уйти в отставку. Последний не согласился с этим предложением, мотивируя это тем, что он обязан подчиняться самодержавному государю даже, если не согласен с ним. В этой ситуации Витте охарактеризовал Ламздорфа как человека, имеющего "крайне эластичное Я"15.

 

А. П. Извольский, посол в Японии и в Дании, а позже преемник Ламздорфа на посту министра иностранных дел, в своих воспоминаниях дает не только характеристику личности, но и описание внешнего облика графа: "...человек маленького роста, выглядевший чрезвычайно молодым для своего возраста со светлыми рыжеватыми волосами и маленькими усами, всегда причесанный, завитый и надушенный с большой заботой". Он свидетельствует, что Ламздорф обладал изысканным стилем речи и одевался тоже очень изысканно, со вкусом. Ламздорф, по его словам, - "... работоспособный, скромный, никогда не пренебрегавший своей работой для ведения рассеянного образа жизни", очень образованный и одаренный человек. Однако признавая личные достоинства Ламздорфа, Извольский обрушивается на него с резкой критикой в отношении управления им Министерством иностранных дел. "Линия поведения графа Ламздорфа по управлению министерством, - пишет Извольский, - неблагоприятно сказывалась на взаимоотношении центрального ведомства иностранных дел с его представительствами за границей. Он был совершенно недоступен для большинства своих подчиненных, окружив себя узким кругом личных друзей, среди которых распределял наиболее важные посты". Система управления, которую он выстроил в министерстве, лишала, по мнению Извольского, человека, не имеющего протекции, возможности занять какой-либо ответственный пост. Извольский, оценивая графа Ламздорфа как политика, во многом приходит к аналогичным с Витте выводам: Ламздорф - "тип наиболее совершенного придворного", выросшего "на ступенях трона". Извольский подчеркивает, что, обладая слабым характером, Владимир Николаевич "подчинялся сильной личности графа Витте" и нередко был от него зависим. "По семейной традиции и складу ума он склонялся в сторону германской ориентации и, будучи ярым сторонником самодержавного режима, с предубеждением относился к демократической Франции и конституционной Англии". Защиту же Ламздорфом русско-французского союза после Бьеркского соглашения Извольский объяснял тем, что тот только продолжал внешнеполитическую линию своих предшественников. Извольский считает, что министр иностранных дел, выступая защитником союза с Францией, "с такой же заботой и преданностью относился бы к любой системе, если бы она была принята императором, которому он считал необходимым слепо повиноваться"16.

 

В своей книге мемуаров русский дипломат Роман Романович Розен, в разные годы бывший посланником в Мексике, Греции, Сербии, Японии и США, пишет о графе Ламздорфе, что он был закоренелый бюрократ, который концентрируется на своей канцелярии, а внешний мир знает лишь по слухам. Розен отмечает способности, усердие и трудолюбие Ламздорфа. Касаясь частной жизни графа, Розен пишет, что он, "убежденный холостяк, страдающий почти истерической застенчивостью, вел жизнь затворника в своей квартире в здании МИД". Роман Розен считает, что Ламздорф как министр в критический для страны период оказался непригоден в силу некоторой ограниченности своих взглядов и недостатка практических знаний. Розен почти слово в слово повторяет характеристику графа, данную Извольским, о том, что он был "совершенным придворным", абсолютно преданным трону. Розен утверждает, что Ламздорф подчинял свою волю воле императора, а также считает, что сильное влияние на него оказывал граф Витте17.

 

Барон М. А. Таубе, юристконсульт в МИД, писал, что граф любил называть себя последним министром "старого режима", подчеркивая, что не принимает никаких модных новых веяний, а остается верен старым принципам, то есть, ему не нравилось необдуманное и стремительное сближение России с Францией в ущерб отношениям с Германией. Граф придерживался в своей политике принципа балансирования между Германией и Францией, потому что поддержание хороших отношений с каждой из этих стран было равно необходимо для России. Он сравнивал себя с человеком, сидящим на двух стульях. Если баланс нарушить, человек упадет на пол. Нарушение баланса в международной политике, по мнению Ламздорфа, приведет к войне и гибели государства. Барон Таубе отмечает, что личные мотивы могли влиять на Ламздорфа при принятии им важных внешнеполитических решений. Барон был уверен, что, если бы Николай II и Вильгельм II пригласили бы его участвовать в акте подписания договора в Бьерке, то он не почувствовал бы себя обиженным и не выступил бы против этого договора18.

 

Министр народного просвещения И. И. Толстой относительно оценки Ламздорфа во многом был согласен с Розеном. Он писал про графа, что тот "был добрейший человек, но типичный образчик человека ограниченного, без каких бы то ни было государственных идей, с самыми комично-наивными представлениями о действительности, но с весьма корректными внешними формами общения. Одним словом, это был тип милого, но малодаровитого человека, сделавшего карьеру и приобретшего даже недурную репутацию не благодаря своему уму, а благодаря корректности"19.

 

Дипломат Ю. Я. Соловьев, упоминая в своих воспоминаниях Ламздорфа, во многом сходится с Толстым: "... про графа Ламздорфа говорили, что своей карьерой он во многом обязан красивому почерку и умению чинить карандаши и гусиные перья для канцлера князя Горчакова, при котором он начинал свою службу"20. Интересную зарисовку внешности и манер графа Ламздорфа, дополняющую воспоминания Извольского, сделал в письме своей дочери флигель-адъютант и доверенное лицо германского императора Вильгельма II Хельмут фон Мольтке-младший: "Граф Ламздорф, маленький лысый человек, который всегда выглядит так, словно стоит на цыпочках, чтобы казаться выше, и даже свои редкие волосы зачесывает за ушами наверх, чтобы они стояли дыбом; при этом он принимает наполовину мрачное, наполовину благосклонное выражение и выпячивает нижнюю губу"21.

 

Таким образом, современники, знавшие нашего героя, сходятся в основных чертах при описании, как его внешности, так и характера, отмечая аккуратность, изысканные манеры, ум, трудолюбие, порядочность, но одновременно застенчивость и нелюдимость. Все мемуаристы сходятся в том, что Ламздорф был отличным канцеляристом, знатоком во многих вопросах, касавшихся его служебных обязанностей, убежденным монархистом. Большинство мемуаристов ставят в вину Ламздорфу его нерешительность, непоследовательность и зависимость от воли монарха и Витте. Что же касается, пожалуй, важнейшего вопроса в данном контексте - ориентации Ламздорфа в европейской политике - то здесь сравнение мемуарных свидетельств показывает, что Ламздорф не был ни последовательным германофилом, ни последовательным франкофилом. Он стремился поддерживать конструктивные отношения с обоими этими враждующими государствами; если же ему приходилось выбирать, чью сторону поддержать, то это определялось не личными предпочтениями министра иностранных дел, а нуждами текущего момента и решением императора, чьи распоряжения министр обязан был выполнять.

 

Так как граф Ламздорф был одним из самых работоспособных сотрудников МИД, через него проходила львиная доля входящих и исходящих документов Министерства иностранных дел. Кроме того, он входил в состав экзаменационной комиссии для лиц, желавших поступить на службу в МИД22.

 

Граф Владимир Николаевич Ламздорф был глубоко верующим человеком. Несмотря на свое немецкое происхождение, он исповедовал православие. Граф регулярно посещал богослужения в министерской церкви, Исаакиевском и Казанском соборах. Помимо обычных богослужений и официальных торжественных церемоний он посещал храм и в ответственные для министерства дни, чтобы помолиться за успешное завершение дела: "... я иду совершить обычную в дни доклада молитву в Казанском соборе"23. О хороших отношениях Ламздорфа с представителями духовенства свидетельствует его обширная переписка. В основном, его корреспондентами являлись монахи из братии Сергиевского монастыря, расположенного близ Петергофа. Он переписывался с архимандритом Афанасием. В архиве сохранились письма графу Ламздорфу еще от целого ряда лиц духовного звания, в том числе от священника Иоанна Сергиева (Кронштадтского), канонизированного Русской Православной Церковью в 1990 году. В письмах представители духовенства поздравляют Ламздорфа с религиозными праздниками, благодарят за пожертвования, а иногда ходатайствуют о приеме того или иного лица на службу в МИД24. Как это было тогда распространено, у Владимира Николаевича с юности был духовник. В личном фонде Ламздорфа в ГАРФ сохранилась его записка25. Летом граф часто отдыхал в Сергиевском монастыре, много общался с монахами и послушниками, разделял с ними скромную монашескую трапезу26.

 

Архивные документы свидетельствуют о том, что граф Ламздорф активно занимался благотворительностью, тем более что высокое жалование крупного чиновника МИД обеспечивало ему такую возможность: "...На сегодняшний день я получаю 7000 рублей жалованья, 2000 рублей аренды и 1500 рублей за цензуру политических телеграмм; занимаю одну из наиболее обширных квартир министерства..." (дневниковая запись от 1 апреля 1895 г.). Кроме того, Ламздорф имел поместья в Полтавской губернии общей стоимостью более 1 млн. рублей27. Граф был членом нескольких благотворительных обществ, куда он вносил пожертвования и членские взносы, не отказывая в помощи и частным лицам28.

 

В 1886 г. граф Владимир Николаевич Ламздорф стал первым советником министра иностранных дел Николая Карловича Гирса, чьим полным доверием он располагал. В этой должности граф оставался до смерти Гирса в 1897 году. В этот период он превращается в одного из самых крупных чиновников министерства и начинает активно влиять на его работу. Благодаря особому расположению к нему со стороны Гирса, Ламздорф приобретает в министерстве даже большее влияние, чем предполагала его должность. Познакомиться с деятельностью графа Ламздорфа в это время помогает его дневник, который он начал вести как раз в 1886 году. Помимо этого, мы располагаем еще двумя ценными источниками, освещающими этот десятилетний период в его карьере, которые были найдены в личном архивном фонде графа. Это черновики его аналитических записок, которые озаглавлены "Обзор внешней политики России за время царствования Александра III" и "Политический обзор за 1888 год". Основное внимание обе записки уделяют отношениям России с Германией и Францией. Так, например, необходимость Союза Трех Императоров для России объяснялась в "Обзоре внешней политики России за время царствования Александра III", ограждением России "от коалиций, во главе которых встала бы наверняка Англия".

 

Граф Ламздорф как и министр иностранных дел Гирс, занимал в конце 1880-х гг. прогерманские позиции. В 1888 г. на германский престол вступил кайзер Вильгельм II. Владимир Николаевич Ламздорф надеялся на то, что с приходом к власти молодого кайзера отношения с Германией улучшатся, а Тройственный союз или, как его иначе любили называть в Германии, "Лига мира" уйдет в прошлое. Составленный Ламздорфом "Политический обзор за 1888 год" был полон оптимизма в отношении Германии. В нем утверждалось, что после смерти кайзера Вильгельма I внутренний кризис в Германии "невыгодным образом влияет на прочность "Лиги мира"". Про нового кайзера Ламздорф писал: "Новый царствующий император Вильгельм II с самого вступления своего на престол обнаружил желание быть по отношению к России приверженцем политики, основанной на дружбе и освященной узами родства между Царствующими Домами"29.

 

Отношения Франции и Германии Ламздорф рассматривал как приемлемые. Он считал, что вопрос об Эльзасе и Лотарингии можно решить только "полюбовным соглашением" с Германией. Возможность союза с Францией граф также рассматривал, но только тогда, когда там будет "сильное, устойчивое и благоразумное правительство"30. В "Политическом обзоре за 1888 г." Ламздорф писал: "Императорское правительство не думает, что симпатия к нам французского народа, выражаемая не всегда в удобной для нас форме, основана исключительно на расчете вовлечь нас в войну с Германией в пользу идей реванша. Подобными расчетами могут руководствоваться отдельные личности или партии. Мы лучшего мнения о народных чувствах... Французский народ желает мира и, потому мы думаем, что он видит в добром к нему отношении России лишь верную гарантию внешней своей безопасности. Внутренняя неурядица во Франции и шаткость в ней власти умаляют, к сожалению, ее влияние на решение международных дел"31.

 

Еще более остро, чем с Германией, складывались в конце 1880-х гг. у России отношения с ее ближайшей союзницей Австро-Венгрией. Противоречия касались вопроса влияния на славянские государства Балкан - Сербию и Болгарию. Как отмечал Ламздорф в "Обзоре...", "...опыт выяснил полную несовместимость интересов Австро-Венгрии на Балканском полуострове, как в то время их понимало правительство Франца-Иосифа, с нашими задачами в этих странах. Политика Австро-Венгрии, принявшая тогда весьма вызывающий и экспансионистский характер, делала для России дальнейшее участие в союзе с нею крайне затруднительным". Мнение Министерства иностранных дел о ситуации в Австро-Венгрии и о политике этого государства на Балканах граф Владимир Николаевич Ламздорф сформулировал в "Политическом обзоре" 1888 года. Прежде всего, он отметил неустойчивое внутриполитическое положение Дунайской монархии, борьбу между ее "разноплеменными элементами", заметив, что активнее всего против австрийского государства и правительства выступают представители славянских народов. Далее Ламздорф пишет: "Императорское правительство не может ...оставить без внимания сдержанность и даже некоторую нетерпимость, проявленную Австро-Венгрией в оценке совершившихся в последнее время на Балканском полуострове кризисов, вызванных явно враждебными ей стремлениями"32. Ламздорф здесь очень верно определил, что славянский вопрос является ключевым в русско-австрийских отношениях. Как по военно-политическим, так и по экономическим причинам Балканы имели огромное стратегическое значение для обеих империй. Граф совершенно справедливо определил наилучший для России политический расклад на Балканах: "... для нас всегда выгодно, чтобы на Балканском полуострове были лишь небольшие государства, достаточно слабые, чтобы нуждаться в нашем покровительстве, в то время как любое государство более значительное и независимое стало бы нашим врагом"33. Множество хлопот нашим дипломатам на Балканах доставляли Болгария и Сербия, взявшие курс на сближение с Австрией. Ламздорф подробно проанализировал политическую ситуацию в этих государствах на 1888 г.: "Болгарский Принц Кобургский не имеет никакой серьезной опоры в стране и до сих пор он держался благодаря лишь безграничной уступчивости, которую соблюдал относительно Президента Совета Министров Стамбулова"34.

 

Болгарский монарх, проводивший антироссийскую политику, раздражал Петербург настолько, что в кругах, приближенных к императору Александру III стали поговаривать о необходимости свергнуть его с престола, а затем найти ему достойную замену. Всегда осторожный Ламздорф считал неприемлемым прибегать к силовому способу отстранения Фердинанда Кобургского от власти, так как это могло привести к самым печальным последствиям, включая войну. Данную мысль граф Ламздорф особо подчеркнул в своем обзоре: "Императорское правительство... не считает себя вправе подвергать Россию новым осложнениям и тяжелым жертвам ради освобождения болгарского народа от тяготеющего над ним гнета". Ситуация в Сербии также подробно описана графом Ламздорфом в "Политическом обзоре за 1888 год". В нем указывается, что результаты выборов в Великую скупщину в Сербии "дают ясное понятие о том, насколько политика, которой держался в последние годы король Милан, мало соответствовала стремлениям сербского народа. Посылая в скупщину почти одних представителей оппозиции, сербский народ выражал порицание королю не за то или другое проявление незаконного образа его действий, не именно за развод с королевой Наталией, но за искажение всей политической жизни народа, за подчинение не только его национальных стремлений, но и жизненных интересов выгодам чужеземной державы"35.

 

Русско-турецкие отношения конца 1880-х гг. также исчерпывающе точно описаны Ламздорфом в "Политическом обзоре": "Благодаря нерешительности характера Абдул-Гамида и постоянным его колебаниям положение в Турции крайне неопределенно и требует бдительного с нашей стороны наблюдения. При всем том мы имели случай убедиться, что султан, опасаясь осложнений с Россией, желал бы поддерживать с ней добрые отношения"36. Граф Ламздорф внимательно следил и за политикой России на Дальнем Востоке. Он отмечал: "Благодаря отсутствию каких бы то ни было поводов к соревнованию, отношения наши с Японией сохранили дружественный характер". Если в этот период даже и возникали в русско-японских отношениях неприятные инциденты, то они рассматривались как недоразумения. Так, например, упоминание об одном таком инциденте попало в "Политический обзор 1888 г.": "Минувшим летом появилась было в одной из официальных японских газет статья, в коей повторялись избитые инсинуации относительно честолюбивых замыслов России и необходимости не доверять ей". Отношения с Китаем были более напряженными. Граф Ламздорф писал: "Положение Кореи служит по-прежнему предметом частых объяснений наших с китайскими министрами... Правительство Богдыхана под влиянием враждебных нам внушений подозревает нас в намерении принять под протекторат России означенную страну. Такое намерение совершенно нам чуждо..."37.

 

В начале 1890-х гг. граф Ламздорф принял непосредственное участие в выработке принципов, на которых будет базироваться русско-французский союз. В конце 1890 г. он сформулировал программу российской дипломатии: "Чтобы жить в мире и не возбуждать тревоги у других, мы должны находить до поры, до времени соответствующий "модус вивенди" по отношению к Германии и Лиге (Тройственному союзу. - А. Л.). Сдержанность г. Гирса отнюдь не служит препятствием к дружеским проявлениям со стороны французов, и в то же время не нарушает доверчивого спокойствия немцев"38. Но к 1891 г. даже германофилы, включая Ламздорфа и Гирса, поняли, что союзные отношения с Германией остались в прошлом, и пока их восстановление не представляется возможным. Теперь они хорошо осознавали, что новым надежным союзником России может стать только Франция. Граф Ламздорф полагал, что Германия начинает быстро ослабевать и разлагаться изнутри, а Франция становится достаточно сильной для противостояния ей39.

 

В июле 1891г. стал готовиться проект соглашения с Францией. 21 июля французский министр иностранных дел сообщил Гирсу выработанный французами текст взаимных обязательств, по которому в случае мобилизации одной из держав Тройственного союза Россия и Франция должны без предварительного обсуждения одновременно мобилизовать свои вооруженные силы. Этот вариант договора не устраивал российскую сторону потому, что при такой формулировке соглашения Россия оказывалась зависимой от Франции и могла быть легко втянута в войну, не отвечавшую интересам страны. Ламздорф решил скорректировать текст таким образом, чтобы придать "гораздо большую широту соглашению". Он считал необходимым так согласовать образ действий России и Франции, чтобы остановить всякие осложнения "прежде, чем они приняли бы размеры, угрожающие миру в Европе". Важно было учесть не только возможность нападения одной из держав Тройственного союза, но и поддержку, которая "может исходить от какой-либо державы, оставшейся вне лиги, но симпатизирующей ее помышлениям и могущей в некоторых обстоятельствах даже выступить в качестве инициатора"40. Это был прямой намек на Англию. В соответствии с указанием императора о необходимости четкого определения случая нападения на одну из договаривающихся сторон, Ламздорф изменил редакцию второго пункта проекта договора. Поясняя свою формулировку, граф подчеркнул, что Россия окажется связанной обязательством "только в случае, если Франция будет атакована. А это тот принцип, которого мы придерживались и ранее". В итоге, соглашение состояло из двух основных пунктов: 1) оба правительства будут совещаться между собой по каждому вопросу, способному угрожать всеобщему миру; 2) в случае, если мир окажется действительно в опасности, если одна из двух сторон окажется перед угрозой нападения, обе стороны условливаются договориться о мерах, немедленное и одновременное проведение которых окажется, в случае наступления означенных событий, настоятельным для обоих правительств41.

 

Ламздорф теперь оценивал русско-французский союз как "...могущественный противовес Тройственному союзу, постоянно увеличивающему свои военные силы" во всех регионах мира, включая Средиземноморье и Дальний Восток42. Несмотря на заключение союзных договоров с Францией, Ламздорф считал, что необходимо восстановить политическое равновесие в Европе и со временем вновь наладить отношения с Германией, так как он опасался что "ничтожный инцидент на Балканах" может втянуть Россию в войну. Гарантией политической стабильности, по его мнению, должна стать договоренность о всеобщем разоружении и пересмотре статей старых трактатов43. Ламздорф, без сомнения, приветствовал сближение России с Францией, но не желал дальнейшего расширения союзнических отношений. В первую очередь это касалось военной сферы. Особенно резко он выступал против заключенной в 1892 г. русско-французской военной конвенции. Граф писал в дневнике 25 февраля: "Мы разгромили бы Германию на пользу французам, а они после этого со своей стороны в лучшем случае предоставили бы нам самим управляться с австрийцами и на востоке, как мы сумеем, не приходя нам ни в чем на помощь"44. Как бы там ни было, но повлиять на подписание этого документа Ламздорф никак не мог. Не мог повлиять на конвенцию даже сам министр Гире, потому что подписания, а затем ратификации этой конвенции настойчиво требовал Александр III.

 

Несмотря на это, Владимир Николаевич Ламздорф продолжал сохранять оптимизм относительно франко-русского союза. Он писал в "Обзоре внешней политики России в царствование Александра III": "...стремясь... купрочению мира, Россия вступила в соглашение с Францией, которое и является противовесом союзу Германии, Австро-Венгрии и Италии. Мощь Тройственного союза была таким образом парализована"45. Заключение русско-французского союза было главным вопросом для русских дипломатов в начале 1890-х гг., но это не значит, что граф Ламздорф не интересовался отношениями России с другими государствами. Особенно внимательно он вникал в ситуацию на Балканах, где новые кризисы возникали регулярно. Например, по поводу событий в Сербии, которые обострились из-за возвращения туда короля Милана, Ламздорф писал: "Новости из Сербии далеко не хороши. Обстановка здесь осложняется, и весьма нелегко заниматься какими-либо предсказаниями относительно предстоящего развития событий. Молодой король Александр отныне не вызывает у нас большого доверия, и все же очень важно не слишком нажимать на него, чтобы не создать себе еще одного противника на Балканах, отбросив Александра в объятия Австрии. Милан, по всей вероятности, не уберется из страны, не получив за это соответствующего вознаграждения"46. Граф внимательно следил и за ситуацией в Турции, где в то время происходили ожесточенные армяно-мусульманские столкновения, шокировавшие мир своей жестокостью. В политике на Дальнем Востоке Ламздорф считал необходимым сохранять максимальную осторожность. По его мнению, России не следовало в резкой форме навязывать Японии свою волю после японо-китайской войны и Симоносекского мирного договора47. Граф Ламздорф скептически относился и к дальнейшей политике экономического проникновения России в Китай, проводившейся по инициативе и под руководством Витте. Он считал, что в итоге в выигрыше останется одна Франция, чьи банкиры получат хорошую прибыль, а Россия окончательно испортит отношения с Германией, заработав новые осложнения на Дальнем Востоке. Только после того, как Китай передал России концессию на постройку железной дороги через Маньчжурию во Владивосток, граф Ламздорф поменял свое отношение к политике России на Дальнем Востоке. Он не скрывал своего воодушевления, что, надо отметить, случалось с ним нечасто: "Итак, мы вот-вот начнем, наконец, пытаться извлечь некоторые реальные и ощутимые выгоды из наших блестящих дипломатических успехов на Дальнем Востоке!"48

 

После смерти в январе 1895 г. Гирса новым министром стал бывший посол в Вене князь Алексей Борисович Лобанов-Ростовский. К сожалению, с ним отношения у Ламздорфа сложились не лучшим образом. Сохранив свой пост, граф потерял при Лобанове большую часть своего былого влияния. Новый министр уже не посвящал его во все важные дела министерства и не советовался с ним. Таким образом, период развертывания активной внешней политики России на Дальнем Востоке прошел, фактически, без какого-либо участия в нем графа. Безусловно, это не сказалось положительно на политике России.

 

Ламздорф был очень осторожным и гибким дипломатом, а именно осторожности и гибкости недоставало политическому курсу России на Дальнем Востоке.

 

В августе 1896 г. умер Лобанов-Ростовский. Первого января 1897 г. управляющим МИД был назначен граф Михаил Николаевич Муравьев, а 13 апреля того же года он был утвержден в должности министра. Ламздорф стал товарищем министра иностранных дел. Его влияние при недалеком и склонном к лени министре полностью восстанавливалось и стало даже больше. На посту товарища министра при Муравьеве он выполнял всю работу с документами. В частности, готовил конспекты докладов министра императору. Будучи по натуре человеком чрезвычайно исполнительным, привыкшим беспрекословно выполнять распоряжения начальства, граф предпочитал оставаться в тени, не вступая в споры и пререкания с министром даже, если он был с ним не согласен. Ввиду увеличения объема выполняемой работы, Ламздорф прекратил вести дневник49. Очевидно, он несколько раз пытался заново начать его писать, но каждый раз бросал через короткое время. В его архивном фонде сохранились только отдельные дневниковые записи вплоть до 1906 года50.

 

Имя графа Ламздорфа было известно за границей не менее, чем имя его нового начальника, поэтому его назначение товарищем министра привлекло к себе внимание прессы. Наибольший интерес к этой теме проявили французские газеты, внимательно следившие за всеми изменениями, происходившими у их новых союзников. Французской общественности Владимир Николаевич был знаком в качестве ближайшего помощника прежнего министра иностранных дел России Гирса, внесшего существенный вклад в дело русско-французской дружбы, поэтому его назначение обсуждалось и приветствовалось во Франции. Например, французская газета "L'Exportateur" от 4 марта 1897 г. писала: "Император назначил г-на гофмаршала графа Ламздорфа на пост заместителя министра. Это назначение не только приветствовалось с самыми живыми симпатиями персоналом министерства, который уважает в графе Ламздорфе представителя самых высоких традиций русской дипломатии - традиций надлежащей вежливости, проявляющейся в прилежной работе, и высокой дисциплины в служебных обязанностях, но еще всем русским и французским населением, где удовлетворение было таким же большим, как беспокойство, которое появилось в Германии и Австрии. Граф Ламздорф как и граф Муравьев друг мира без компромиссов, как и без слабости. Мы также приветствуем в Нем (так в тексте. - А. Л.) друга Франции!"51

 

Конечно, французская газета в угоду своему читателю явно преувеличивала франкофильство Ламздорфа, подчеркивая якобы имевшую место сильную обеспокоенность Австрии и Германии в связи с назначением графа на пост товарища министра иностранных дел. В отношении же "труда, прилежности и высокой дисциплины" Ламздорфа автор газетной статьи попал в точку. Как уже отмечалось, граф предпочитал оставаться в тени своего министра, но, несмотря на это, успел проявить инициативу по целому ряду важных внешнеполитических вопросов. В апреле 1897 г. во время пребывания в Петербурге министра иностранных дел Австро-Венгрии Голуховского, Ламздорф непосредственно участвовал в подготовке переговоров относительно Балканской проблемы. Переговоры закончились договором о поддержании статуса-кво52.

 

Другая инициатива графа Ламздорфа была связана с политикой России на Дальнем Востоке. Являясь обычно противником активной экспансионистской политики, Ламздорф, в данном случае, стал ее проводником. Он понимал, что после захвата немцами Киао-Чиао появился почти идеальный предлог для получения Россией нужного ей незамерзающего порта на Тихом океане. В связи с германскими захватами в Китае, незамерзающая база для флота стала особенно актуальной, потому что она могла сыграть роль противовеса германскому присутствию в регионе. В ноябре 1897 г. Ламздорфом была подготовлена записка за подписью графа Муравьева, в которой указывалось, что захват немцами Киао-Чиао является удобным моментом для приобретения Россией незамерзающего порта на Тихом океане. Предлагалось занять Порт-Артур или соседний портовый город Далянвань. Записка была представлена императору 11 ноября, но еще раньше, 4 ноября, Ламздорф предложил Николаю II воспользоваться представившемся удобным случаем, чтобы занять какой-либо удобный для русских интересов порт53. 4 декабря контр-адмирал Реутов, имея под своим командованием 2 крейсера и канонерскую лодку, беспрепятственно вошел в Порт-Артур.

 

Тем не менее, самым значимым из того, что сделал граф Владимир Николаевич Ламздорф на посту товарища министра иностранных дел, следует признать обширную записку "О задачах внешней политики России в связи с англо-бурской войной", которую он весной 1900 г. подготовил для министра иностранных дел графа Муравьева. Данная записка хорошо известна историкам. Она неоднократно публиковалась (в первый раз в журнале "Красный Архив")54. Первая часть записки касалась изменений текущей международной обстановки в связи с войной в Южной Африке. Для нас же особый интерес представляет вторая часть записки, в которой Владимир Николаевич подвел итоги внешней политики России за 90-е гг. XIX в. и сформулировал ее стратегические задачи на ближайшую перспективу. Основное внимание в записке обращено на политику России в Азии и ее соперничество там с Великобританией. Сразу обращает на себя внимание умеренность политических амбиций автора записки, его осторожность и стремление избежать любых политических осложнений. Умеренность и осторожность всегда являлись обязательными чертами стиля политики графа Ламздорфа. В записке он предложил ряд конкретных мер в политике России по отношению к своим азиатским соседям.

 

1). В отношении Турции - побудить султана прекратить работы по укреплению Босфора и быть готовыми встретить там появление противников России. В ответ на обсуждение в некоторых кругах идеи подыскать базу для русского флота на Средиземном море, Ламздорф указывал, что реализация подобного проекта распылит силы государства и будет настолько дорогой, что выгода не окупит материальных затрат.

 

2). В отношении Персии - поощрять там русскую промышленность и торговлю, сооружать колесные пути к ближайшим от России персидским рынкам, организовывать мореходное сообщение, обустраивать Энзелийский порт, улучшать почтовую и телеграфную связь. Относительно неоднократных предложений Великобритании о разделе сфер влияния в Персии, Ламздорф замечал, что это "не принесло бы нам никакой пользы", потому что Россия, по его мнению, прочнее укрепилась на севере Персии, чем англичане на юге страны, "поэтому разделом Персии Россия поставила бы себе преграду к дальнейшему для нас движению за пределы северных провинций Персии".

 

3). В отношении Афганистана - "... воздерживаясь от завоеваний, приобрести преобладающее политическое и экономическое влияние..." в регионе, а захват Герата, о котором мечтали некоторые русские генералы, по мнению Ламздорфа, "был бы вреден с политической точки зрения".

 

4). В отношении Дальнего Востока - укрепление военного порта, углубление и расширение бухты, усиление Тихоокеанской эскадры на Ляодунском полуострове; воздержание со стороны России от "решительных действий, могущих вызвать какие-либо политические осложнения". Ламздорф был сторонником мирных отношений с Японией. По его мнению, воевать с ней для России будет "тяжело, дорого и едва ли плодотворно". Далее Ламздорф отметил: "Только прочно укрепившись в Порт-Артуре и связав его железнодорожной ветвью с Россией, мы можем твердо ставить свою волю в делах Дальнего Востока и, если потребуется, поддержать ее силою"55.

 

Эту записку графа Ламздорфа можно смело считать "программой" будущего министра иностранных дел, хотя, конечно, при ее написании он ничего подобного подумать не мог, так как Муравьев был здоров и находился в фаворе, но 8 июня 1900 г. он скоропостижно скончался от сердечного приступа. По совету Витте, управляющим Министерством иностранных дел был назначен Ламздорф56. В декабре он официально стал новым министром и принялся воплощать в жизнь свою внешнеполитическую программу.

 

Назначение графа Ламздорфа министром иностранных дел совпало с новым кризисом на Дальнем Востоке - Боксерским восстанием в Китае. Ламздорф был против участия России в готовящейся интервенции держав в Китай и собирался вне зависимости от других держав восстановить добрые отношения с Цинами 57. Однако восстание распространилось на зону КВЖД, где восставшие стали разрушать железную дорогу. 26 июня Витте пришлось просить о вводе войск на всю территорию КВЖД. Когда встал вопрос о том, нужно ли русскому отряду присоединяться к международным войскам, которые идут на Пекин, в руководстве России начались споры. Ламздорф убеждал царя не посылать войска в Пекин, чтобы не раздражать китайцев. Он говорил, что в Пекине у России интересов нет. Граф Ламздорф подробно мотивировал свою позицию в телеграмме вице-адмиралу Алексееву от 15(28) июня: "Меры, подобные срытию Пекина и Тянь-цзина, как и вообще всякие попытки к насильственному водворению в Китае при настоящих обстоятельствах новых порядков, не только трудно выполнимы, но неминуемо поведут к еще большим осложнениям, а посему нам подлежит воздерживаться от участия в указанных мероприятиях. Наша цель ныне должна ограничиться освобождением императорской миссии, обеспечением безопасности русских подданных, проживающих в северном Китае, и восстановлением в Пекине законного правительства, с которым возможно было бы поддерживать дружественные сношения, необходимые в интересах обеих соседних империй. Не отделяясь от других держав, дабы зорко следить за их действиями и иметь возможность во всякое время предъявить свои требования, мы должны, однако, избегать всего того, что могло бы хоть сколько-нибудь связать нашу полную свободу действий или явиться в глазах китайцев доказательством враждебных намерений России".

 

Дополнительные аргументы в свою пользу Ламздорф привел в письме русскому послу в Париже от 27 июля (9 августа): "В настоящем же случае речь идет о взаимном соперничестве нескольких держав из-за политического преобладания на юге Китая, где у России не имеется прямых интересов. Чем более подобное соперничество породит между ними недоразумений и неудовольствий и будет отвлекать их силы и внимание от северного Китая, тем это окажется выгоднее для нашего общего положения на берегах Тихого Океана; а посему нам решительно нет никакого расчета входить в какие бы то ни было соглашения с соперничествующими в этой области державами"58. В своих письмах к министру внутренних дел Дмитрию Сергеевичу Сипягину Витте подробно описал борьбу в высших сферах России по этому вопросу и действия графа Ламздорфа. Особенно большое внимание Витте уделил борьбе Ламздорфа с военным министром Куропаткиным. В письме от 14 июля Витте писал: "Алексей Николаевич (генерал-адмирал, великий князь. - А. Л.), как всегда, зарывается - сам начал вести переговоры с дипломатами, мобилизовал до 150 тысяч войск и все хочет лезть вперед, Китай обезоружить, японцев устранить, Пекин взять и даже под шумок залезть в Корею. Гр. Ламздорф, конечно, всему этому не сочувствует и хочет действовать успокоительно, но покуда довольно безуспешно. Ему оказывают мало внимания. Взявши Тянь-цзин, пришлось решать - идти ли в Пекин, или нет? Куропаткин, конечно, идти - и всех разгромить. Ламздорф - нет. Наконец, гр. Ламздорф пришел ко мне и объяснил, что его положение невозможно как для дела, так и лично для него, - что он хочет заявить, что здоровье его заставляет оставить (совсем) службу... Необходимо не зарываться, а стараться локализовать болезнь, и, установивши порядок в нашем районе (Маньчжурии), удалиться восвояси. Сегодня же во время доклада я решился прямо говорить о министре иностранных дел. Я высказал ту мысль, что теперь необходим министр иностранных дел, что положение гр. Ламздорфа невозможно. Если есть кандидат, нужно его немедленно назначить, а гр. Ламздорфа освободить, - если нет, то назначить гр. Ламздорфа. Затем я высказал мое мнение о графе - это не Бисмарк, не Салюсбюри, но он никогда Государя не подведет, и из всех дипломатов я его считаю наиболее соответствующим. В результате, Его Величество сказал, что на днях назначит Ламздорфа. Это Куропаткину будет неприятно, так как он думает, что совсем престиж Ламздорфа уничтожил".

 

В письме от 25 июля Витте продолжал ту же тему: "Вчера Его Величество объявил гр. Ламздорфу, что его назначает управляющим министерства иностранных дел, с добавлением "не временно, а постоянно". Вчера же гр. Ламздорф просил назначить кн. Оболенского товарищем. Я всему этому очень рад. Вчера же Государь несколько осадил пыл А. Н. Куропаткина, высказавши, что спешить идти в Пекин не следует... А. Н. Куропаткин совсем ошалел, все и всех хотел громить и страшно интриговал против назначения гр. Ламздорфа Ему, очевидно, хотелось в это трудное время быть хозяином положения". В очередном письме от 31 июля Витте признавался: "Я и гр. Ламздорф, серьезно говоря, более боимся Куропаткина нежели китайцев"59, но император принял решение отправить в Пекин русский отряд после получения информации, что боксеры убили германского посланника. Как выясняется из письма Витте Сипягину от 10 августа, поход на Пекин был неожиданностью для Ламздорфа, потому что приказ войскам о выступлении дал генерал-адмирал великий князь Алексей Николаевич по секрету от графа. Ламздорф был взбешен, что его поставили в глупое положение и ожидал массу международных осложнений, конечно, особенно он боялся, что Цины возненавидят Россию60.

 

Чрезвычайно интересно данное Витте в том же письме описание встречи Ламздорфа с императором Николаем II, случившейся на следующий день после того, как Ламздорф узнал о походе на Пекин: "Вероятно, вследствие моего письма Его Величество в тот же вечер приказал гр. Ламздорфу приехать на другое утро. Гр. Ламздорф развивал ему тоже, жалуясь на Куропаткина, то, что мы влезаем в чреватые события. Особенно жаловался на факт и способ занятия Пекина. Его Величество был милостив, но перебивал гр. Ламздорфа, выражая, что все-таки азиатов нужно было проучить. В конце концов, он согласился дабы гр. Ламздорф подтвердил, что, несмотря на последние события, Государь остается верным своей первоначальной программе. Гр. Ламздорф особенно настаивал на том, что нельзя говорить одно, а делать другое, что слова Государя священны, что нельзя говорить именем Государя неосторожно, но раз что-либо сказано, должно быть исполнено"61.

 

Ламздорфу удалось все же убедить в своей правоте императора. Витте заметил: "Если бы еще не было такого разумного министра иностранных дел, то совсем была бы беда"62. 12 августа Россия объявила о выводе своих войск из Пекина - Ламздорф, таким образом, смог минимизировать отрицательное впечатление Цинов от участия России в захвате китайской столицы. По случаю окончания военной кампании против "боксеров", Ламздорф, Куропаткин и Витте за свои успешные действия были награждены императором денежными суммами по 200 тыс. рублей63. По итогам событий 1900 г. вся Маньчжурия оказалась под русской оккупацией. В недрах дипломатического и военного ведомств, а также в придворных кругах тут же появился целый ряд планов по хозяйственному освоению этой территории, созданию там органов управления, зависимых от России, или даже полному присоединению этой части Китая к России. Иностранные державы, со своей стороны, побуждали Россию вывести войска из Маньчжурии. Только Франция поддерживала там действия России, потому что в январе 1901 г. Ламздорф заключил с французским послом соглашение, согласно которому Франция будет поддерживать русские интересы в Маньчжурии, в обмен на поддержку Франции со стороны России в отношении Юньноньской железной дороги64. Больше других оккупацией Маньчжурии были озабочены Великобритания, США и Япония, потому что каждая из этих стран мечтала распространить на Маньчжурию свое экономическое влияние. Еще 6 февраля 1901 г. посол Великобритании Чарльз Скотт с озабоченностью спрашивал Ламздорфа, не собирается ли Россия превратить Маньчжурию в свой протекторат. Ламздорф ответил, что подобная информация, появляющаяся в газетах, не более, чем слух. 23 марта Скотт снова, но в более жесткой форме, попросил разъяснения русской политики на Дальнем Востоке. Ламздорф снова его уверил в том, что Россия не собирается отказываться от вывода войск из Маньчжурии65.

 

После англичан уговаривать Россию оставить Маньчжурию в покое принялись японцы. В ноябре 1901 г. в Петербург прибыл бывший премьер-министр Японии маркиз Ито с целью заключить русско-японское соглашение. Витте в своих мемуарах утверждал, что приезд маркиза Ито был реальной возможностью избежать войны и полюбовно договориться. Всю ответственность за провал переговоров Витте возложил на руководство России, которое встретило Ито слишком холодно и слишком медлило с ответом, а затем предложило японской стороне неприемлемые для нее условия66. Конечно, относительно холодного приема маркиза Ито в Петербурге Витте ошибался. Сохранилось письмо Ламздорфа директору Азиатского департамента МИД Н. П. Игнатьеву, в котором министр иностранных дел особо подчеркивает необходимость оказывать Ито "возможно любезнейший прием"67.

 

В личном фонде Ламздорфа в ГАРФ хранится любопытный документ - краткий конспект диалога между Ито и Ламздорфом, который подготовил сам граф для доклада императору 20 ноября 1901 года. Разговор касался Кореи. Ито утверждал, что раздор между Японией и Россией происходит именно из-за Кореи. Япония не может допустить потери независимости Кореей, потому что "...если Корея лишится своей независимости, то и независимости Японии придет конец". Дальше Ито расшифровал, как он понимает "независимость" Кореи: "Как я говорил, независимость Кореи необходима для Японии, но это государство слишком слабо и мало цивилизованно нами, чтобы мочь существовать совершенно самостоятельно: ему необходимы советы и помощь. Япония хочет оказывать помощь и давать советы Корее". Ламздорф тогда задал резонный вопрос: "Как соотнести независимость Кореи и советы?". На это Ито ответил, что Корея имеет право выбирать, у кого просить помощь и советы, и предложил графу, чтобы Россия и Япония действовали в Корее совместно. Ламздорф заявил Ито, что "право военного вмешательства [в Корее] может создать недопустимую для России политическую ситуацию". Ито в ответ подчеркнул, что "Япония никогда не будет укреплять порты в Корее и угрожать интересам России"68. Все переговоры, как выясняется, носили только характер консультаций, потому что ни у Ито, ни у Ламздорфа не было полномочий для заключения какого-либо договора.

 

Вскоре после переговоров Япония подписала договор с Англией. Согласно договору, в случае вступления войну одной из договаривающихся сторон с третьей державой, другая договаривающаяся сторона сохраняет строгий нейтралитет и постарается воспрепятствовать другим державам присоединиться к враждебным действиям против ее союзницы, но если против одной из договаривающихся сторон выступят две или большее число держав, то другая договаривающаяся сторона вступит в войну на стороне своей союзницы. Договор был заключен 17 (30) января 1902 года. Англо-японский договор застал русских дипломатов врасплох. Ламздорф, несмотря на это, сохранил хладнокровие, что посоветовал также сделать своим коллегам. В официальном сообщении МИД России от 7(20) марта 1902 г. говорилось: "Императорское правительство, оценив дружественные сообщения, сделанные России по этому поводу как японским, так и великобританским правительством, отнеслось совершенно спокойно к заключению означенного договора". Кроме того, в этом заявлении речь шла о том, что Россия выступает за сохранение независимости Кореи и Китая и своей Транссибирской железной дорогой способствует распространению всемирной торговли69.

 

3 (16) марта 1902 г. Россия и Франция опубликовали совместную декларацию. Она вопреки надеждам русской дипломатии не могла являться адекватным ответом на англо-японский договор. Боясь оказаться в дипломатической изоляции, русское правительство было вынуждено сделать уступки Японии, Англии и США и пойти на переговоры с Китаем. 26 марта 1902 г. в Пекине было подписано соглашение, по которому Россия обязывалась вывести свои войска из Маньчжурии в 3 этапа до 20-х чисел сентября 1903 года. В договоре была только одна оговорка - Россия могла приостановить эвакуацию в случае возникновения каких-либо беспорядков. К январю 1903 г. была успешно проведена эвакуация Южной Маньчжурии к западу от реки Ляохэ. К сожалению, боясь упустить выгоду, русская дипломатия стала затягивать эвакуацию, ожидая полной готовности достраивающейся южно-маньчжурской железной дороги, ведь русский вывоз из Китая с 1902 до 1903 г. возрос с 9 до 22 млн. рублей70.

 

В 1903 г. получила печальную известность история лесной концессии на реке Ялу (корейско-китайская граница), которая простиралась на 800 верст от моря до моря и включала важные в военном отношении горные проходы. Бывший кавалергардский капитан Александр Безобразов, приобретший концессию, в 1899 г. написал императору записку, в которой доказывал ее важность для получения влияния в Северной Корее, но тогда Витте воспрепятствовал Безобразову, и он на три года исчез из поля зрения. Неожиданно он снова объявился в начале 1903 года. Войдя в доверие к Николаю II, Безобразов сумел получить от императора 2 млн. рублей. Деньги были выделены на создание "лесной охраной стражи", которая формально должна была охранять концессию, а на самом деле, расположившись в устье Ялу, стать оборонительным щитом для защиты Маньчжурии от японцев. Большая часть денег была потрачена Безобразовым в Маньчжурии впустую, на цели, никак не связанные с предложенным им же проектом. Несмотря на это, Николай II продолжал благосклонно относиться к Безобразову - в мае 1903 г. он пожаловал его в статс-секретари71. Снова, как и в 1899 г., оппозицию Безобразову составил Витте, который считал его политику авантюрой. К мнению Витте присоединились военный министр Куропаткин и граф Ламздорф. Нельзя сказать, что Ламздорф был совершенно против каких-либо приобретений на Дальнем Востоке. Витте пишет, что Ламздорф не считал невозможным присоединение Маньчжурии к России, более того, он признавал полезность этой меры для строительства КВЖД и для "осуществления исторической задачи России на Дальнем Востоке". Однако министра иностранных дел беспокоил вопрос: достаточны ли военно-политические и экономические возможности России, чтобы удержать эти территории72. Такую же позицию он занимал и в отношении Кореи. Ламздорф признавал пользу концессий в Корее, но призывал действовать с осторожностью.

 

Безобразов стремился, заручившись поддержкой императора, самолично руководить внешнеполитическим курсом России на Дальнем Востоке. Разумеется, граф Ламздорф становился главным препятствием на пути амбициозного статс-секретаря, поэтому Безобразов попытался дискредитировать его в глазах Николая II. 11 мая 1903 г. Безобразов написал царю письмо, в котором отчитывался о своих вместе с контр-адмиралом Абазой разговорах с Ламздорфом. Безобразов писал, что Ламздорф "никаких данных по существу... противопоставить не мог; аргументацию же свою держал исключительно в сфере а) точного исполнения приказаний Вашего Императорского Величества, в) своей некомпетентности в вопросах военных и экономических и с) своих опасений осложнений от недостаточно полного и точного исполнения трактатов"; что "Ламздорф несколько раз пробовал ставить дело на личную почву и обижаться против вторжения в дела его ведомства" и что у графа "форме дается все преимущество пред существом, и это, кажется, потому, что она прикрывает пустоту знания и убеждений". В конце письма Безобразов явно пытался подвести императора к мысли сместить графа Ламздорфа со своего поста: "Вообще, насколько мог понять, мне кажется, что гр. Ламздорф остался очень недоволен нашим посещением, так как не имел успеха в своих стараниях доказать: а) что он вообще безответствен в существе дипломатических неудач, как только точный исполнитель приказаний; в) что он не обязан знать и понимать существо дела, а только служит редакционным целям; с) что он многое допустил на Дальнем Востоке, что мог бы удержать, если интересовался бы реальной жизнью и заставил бы этим своих подчиненных работать; d) что он теперь неправ, что боится ясных постановок и злоупотребляет словами для затемнения дела. Я лично вынес очень тяжелое настроение из этих разговоров, как совершенно ясное сознание необорудованности у нас целого ведомства для жизни и тех возрастающих трудностей, которые она представляет"73.

 

7 мая 1903 г. у императора состоялось очередное Особое совещание. Император был заранее настроен на жесткое отстаивание интересов России на Дальнем Востоке. Итогом совещания стало санкционирование лесной концессии Безобразова на р. Ялу. Ламздорф был удручен и подал прошение об отставке, которое царь отклонил74. Все говорило о том, что графа отстранили от дел Дальнего Востока. Ламздорф признался Безобразову, что его кредо всегда было - правдивость, искренность и преданность монарху. Он готов был беспрекословно выполнять любую волю царя, но он не мог напрямую высказать свою точку зрения. Его угнетала неопределенность собственного положения и то, что он чувствовал себя неугодным монарху75.

 

30 июля 1903 г. Николай II издал указ о назначении адмирала Алексеева своим наместником на Дальнем Востоке. Созданное наместничество включало в себя Дальний Восток России, Маньчжурию и Ляодунский полуостров. Наместник получал всю полноту административных, экономических и дипломатических полномочий. Решение императора об учреждении наместничества стало тяжелым ударом для Ламздорфа. Полностью подтвердились его худшие опасения: он был грубо отстранен от дальневосточных дел. Его, как и Витте, царь даже не предупредил о своем намерении - они узнали о случившемся из газет76. Уже в августе сам Витте был снят с поста министра финансов и переведен на маловлиятельную должность председателя Комитета министров. Таким образом император избавился от последнего препятствия, мешавшего, по его мнению, проводить ту политику на Дальнем Востоке, которую он считал правильной. Известие об учреждении наместничества вызвало резкие отклики за границей. Япония увидела в таком шаге царя явную провокацию. Учреждением наместничества Николай II демонстрировал, что он не видит Маньчжурию иначе как под властью России и делиться правами на нее с кем-либо не намерен.

 

Всего за две недели до учреждения наместничества, 18 июля, японский посланник Курино передал Ламздорфу предложение японского правительства о возобновлении переговоров по проблемам Кореи и Маньчжурии. 23 июля Ламздорф ответил японской стороне, что уполномочен вести переговоры. В ходе переговоров были представлены на рассмотрение два проекта русско-японского соглашения. Японцы не отвергали русский проект, а для Николая II и его окружения неприемлемым казался японский вариант. В ноябре-декабре 1903 г. прошел новый раунд переговоров в Париже, который снова закончился провалом. 23 декабря японское правительство в ультимативной форме потребовало от России "пересмотреть свое предложение". Чувствуя свою неготовность к войне с Японией, несговорчивость японской делегации и антирусскую позицию большинства великих держав, правящие круги России пришли к мысли о необходимости уступок. 6 января 1904 г. Россия обещала признать права Японии в Маньчжурии без права строительства "сеттелментов" (особых кварталов или поселений для иностранцев. - А. Л.) в обмен на обещание не использовать Корею в стратегических целях. 8 января Ламздорф опубликовал декларацию ко всем державам, в которой говорилось о том, что Россия не будет нарушать их права в Китае. Япония не пошла навстречу России. Страна Восходящего Солнца требовала признания своих прав в Корее, "неприкосновенности Китая и Маньчжурии" и права организовывать в Маньчжурии "сеттелменты". Ламздорф в переговорах с Японией пытался заручиться поддержкой Франции, но французская поддержка не была серьезной. Великобритания же, напротив, последовательно и жестко поддержала все требования Японии77.

 

18 января Ламздорф представил императору всеподданнейшую записку, в которой говорилось о необходимости приложить усилия, чтобы отдалить конфликт с Японией. Отдалить конфликт как можно на более долгое время, считал Ламздорф, необходимо, чтобы успеть "подготовиться во всех отношениях". Граф не выражал сомнения, что, если этот конфликт произойдет, то Россия выйдет из него победительницей, но он очень опасался создания коалиции держав, которая, воспользовавшись ситуацией, выступит против России78.

 

28 января 1904 г., по предложению графа Ламздорфа, император согласился на новые уступки Японии: статья о нейтральной зоне в Корее была исключена полностью и вставлена статья о признании прав Японии в Китае наравне с другими державами79. К сожалению, японская правящая верхушка не была заинтересована в мирном исходе переговоров. По этой причине, графу Ламздорфу не удалось предотвратить войну на Дальнем Востоке, но можно с уверенностью сказать, что в этом не было его вины, потому что, если бы император Николай II прислушался к его советам, шансов избежать войны было бы больше.

 

Значительно лучших результатов Ламздорфу удалось достичь в качестве миротворца на Балканах. Он активно стремился к взаимопониманию с руководством Сербии, которое по-прежнему ориентировалось на Австро-Венгрию. Недаром граф инструктировал в письме от 12 июня 1901 г. военного советника России в Сербии генерал-лейтенанта Сергеева "вести переговоры лишь по тем вопросам, где есть твердые гарантии успеха, дабы не подрывать веры сербов в Россию и все русское"80. В декабре 1902 г. Ламздорф побывал в Белграде в ходе своего большого вояжа, который он предпринял по Австро-Венгрии и балканским странам. На встрече с королем Александром граф Ламздорф указал ему на гибельность его политики. Во-первых, король начал готовиться к войне с Турцией. Сербия не была готова к войне. Войны не желали ни великие державы, ни население Сербии. Ламздорф отговаривал короля от военных приготовлений. Во-вторых, население выступало против диктаторских методов управления короля. Владимир Николаевич предупредил Александра Обреновича об угрозе революции и порекомендовал ему смягчить политический режим. Однако король Александр Обренович пренебрег его советами 81. Вернувшись в Россию, Ламздорф рассказал о своих впечатлениях Куропаткину: "Встреча с народом умилительная. Король не глуп, но растолстел, старообразен, подозрителен. Временами кажется ненормален. Очень тронут оказанным ему знаком внимания. Драга (супруга короля. - А. Л.), немолодая, полная, но все же красивая женщина. Умна. Держится России"82. Относительно предстоящей войны Ламздорф выразил мнение, что сербы в ней не очень заинтересованы. К несчастью, предупреждения Ламздорфа оказались пророческими. Группа офицеров, организовала заговор против короля. 29 мая 1903 г. в Сербии произошел переворот. Король Александр, королева Драга и их приближенные были убиты заговорщиками. На престол был приглашен лояльный России Петр Карагеоргиевич.

 

Также в 1902 г. обострилась ситуация в Македонии, которая тогда принадлежала Османской империи. В ней действовало повстанческое движение под названием "Внутренняя македонская революционная организация" (ВМРО), боровшаяся за отделение этого региона от Турции. Движение пользовалось поддержкой Болгарии. Великие державы рекомендовали Турции провести в Македонии реформы, но Турция не желала этого делать. Македонский вопрос стал центральным из тех, которые обсуждал граф Ламздорф в ходе своей поездки в конце 1902 года. Как свидетельствует бывший тогда британским посланником в Болгарии, а позднее ставший послом в России Джордж Бьюкенен, Ламздорф дал понять в Софии, что не позволит македонским революционерам втянуть Россию в вооруженный конфликт на Балканах 83. Военный министр генерал-адъютант Куропаткин после разговора с Ламздорфом, рассказавшим ему о результатах своей поездки, записал в дневник: " Из обмена мнениями в Софии, Белграде и Вене граф Ламздорф вынес убеждение в необходимости оказать быстрое и сильное давление на Турцию, дабы она выполнила свои обещания по Македонии. Франция и Германия поддержат наши требования, а Австрия пойдет с нами рука об руку. Однако Ламздорф и сам еще хорошенько не знает, что мы будем требовать от Македонии... На мои вопросы он отвечал довольно неопределенно, что будет турецкий комиссар, что прекратят обдирание народа, установив контроль над приходной и расходной сметами"84.

 

В 1903 г. волнения в Македонии только усилились. После жестокого подавления Илиденского восстания остро встал вопрос о том, что надо предпринять решительные меры, чтобы подобное в Македонии не повторялось. В сентябре 1903 г. Николай II и граф Ламздорф встретились с австрийским императором Францем-Иосифом и министром иностранных дел Австро-Венгрии графом Голуховским во время охоты около горного курорта Мюрцштег. На встрече была принята "Мюрцштегская программа" реформ в Македонии. Согласно программе, к губернатору этой области прикомандировывались представители России и Австро-Венгрии; в местную жандармерию следовало ввести иностранных инструкторов; в судах должно было быть поровну христиан и мусульман85.

 

Турция согласилась на программу реформ, но ее исполнение оставляло желать лучшего. Однако именно благодаря этой программе мир в Македонии поддерживался почти десятилетие. Турецкие власти также могли быть удовлетворены этой программой, потому что Македония осталась в составе Турции, а не вошла в состав Болгарии, о чем мечтали в Софии.

 

В начале русско-японской войны деятельность МИД России была реорганизована с учетом требований военного времени. Русские дипломатические агенты на Дальнем Востоке внимательно следили за ходом военных действий и регулярно докладывали о нем в Петербург. В связи с войной, Министерству иностранных дел пришлось уделить особое внимание разведывательной деятельности, по причине отсутствия в дореволюционной России отдельной службы, занимающейся разведкой. МИД в течение всей войны проводил политику с целью недопущения вступления в войну третьих держав на стороне Японии, либо помощи ей с их стороны. Уже 12 февраля 1904 г. из Министерства иностранных дел посланнику России в США А. П. Кассини была отправлена телеграмма, в которой были определены пределы тех районов Маньчжурии, которые могут служить театром военных действий и на которые не должна распространяться нейтрализация китайской территории. Русское правительство объявило, что "будет считать себя свободным от всяких обязательств, если Китай допустит нарушение японцами неприкосновенности нейтрализованной территории"86.

 

Граф Ламздорф в условиях начавшейся войны особенно опасался новых политических осложнений и провокаций, поэтому 14 февраля 1904 г. он во всеподданнейшем докладе императору указал на недопустимость появления в печати провокационных статей, подобных той, что напечатали в "Гражданине", где истинным виновником войны объявлялась не Япония, а Англия. В период войны основной задачей России в Китае являлось поддержание китайского нейтралитета. Этой теме была посвящена переписка графа Ламздорфа с посланником России в Китае П. М. Лессаром. Переписка графа Ламздорфа с русскими дипломатами в Великобритании и США в период русско-японской войны касалась в основном моральной и материальной поддержки Англией и Соединенными Штатами Японии, а также антирусской агитации в английской и американской прессе. Еще одной проблемой, которой занимался МИД в период войны, была проблема соблюдения прав военнопленных. 16 июня 1904 г. граф Ламздорф обратился с письмом в Военное министерство к генерал-адъютанту В. В. Сахарову с просьбой проверить информацию о "совершаемых японцами насилиях и издевательствах над нашими пленными", чтобы, если информация подтвердится, выступить с протестом87.

 

Пожалуй, самой деликатной задачей, которой занимался МИД в период русско-японской войны, была задача обеспечения безопасности движения на Дальний Восток 2-й Тихоокеанской эскадры под командованием вице-адмирала З. П. Рожественского. Граф Ламздорф был против этого похода по дипломатическим причинам, так как считал, что иностранные державы сочтут его нарушающим международные трактаты. Дело в том, что еще в мае 1904 г., когда эскадра только готовилась выйти в поход, в МИД стали приходить тревожные телеграммы из Гонконга от консула К. Ф. Бологовского о присутствии в городе японских морских офицеров - водолазов, при которых находятся морские мины. Согласно донесению А. И. Павлова из Шанхая от 24 мая, японские морские офицеры начали скупать и фрахтовать быстроходные коммерческие пароходы, чтобы с них следить за движением эскадры. Подобные сообщения о подозрительных японских офицерах и о подготовке ими минной атаки на корабли русской эскадры поступали и в течение июня. В связи с этим граф Ламздорф отправил 9 июня послам в Стокгольме и Копенгагене телеграммы, в которых сообщал, что по достоверным данным, в Скандинавию и Англию приедет группа японских офицеров с целью организовать минную атаку на эскадру Рожественского. Граф просил послов "озаботиться установлением возможного тайного надзора за действиями означенных японских агентов". Вскоре такое же наблюдение было установлено за группой японских офицеров в Каире88.

 

В России в связи с предстоящей отправкой эскадры появлялись самые невероятные слухи. Так 28 июня 1904 г. Ламздорф просил посла в Лондоне Бенкендорфа проверить слух о том, что британские моряки готовят в Ла-Манше японских подводников, которым затем собираются передать английские подводные лодки для нападения на русские корабли. В действительности, эта информация оказалась слухом89.

 

Начавшийся в августе поход 2-й Тихоокеанской эскадры проходил в постоянной тревоге, потому что не прекращались сообщения о планах японских агентов устроить диверсию против эскадры. В ночь с 8 на 9 октября произошел так называемый Гулльский инцидент, который вызвал бурную реакцию в британской прессе и британских правящих кругах. В Лондоне рассматривали случившееся как покушение на достоинство Великобритании и ее статус "владычицы морей". Газеты требовали добиться от России извинений, а некоторые даже призывали потопить русский флот. Николай II и МИД России принесли извинения Великобритании. 14 октября 1904 г. Ламздорф встретился с британским послом Хардингом. Как вспоминал Хардинг, "Ламздорф - этот самый вежливый на свете человек был почти груб со мной". Министр иностранных дел России "в течение часа бранил Англию, Японию и коварство японцев". Но уже на следующий день министр, "со слезами на глазах", благодарил английского посла за проявленную накануне сдержанность. Ламздорф объяснил английскому послу, что накануне на заседании Совета Министров "сражался" с господствовавшей там "воинственной атмосферой", но все равно получил указание в случае угроз от британских представителей заявить: "Вы хотели войны, вы ее получите!" Но эту проблему удалось разрешить "малой кровью". Россия согласилась на рассмотрение дела в Международном Гаагском суде. 10 февраля 1905 г. было представлено итоговое заключение, компромиссное по содержанию. Россия согласилась выплатить английскому правительству компенсацию в 65 тыс. фунтов90.

 

В период русско-японской войны продолжалось противостояние России и Великобритании в Азии, которое в связи с войной приобрело новый смысл, потому что Великобритания была союзницей Японии. В зоне проливов Босфор и Дарданеллы Великобритания увеличила свою дипломатическую активность, стремясь запереть русский Черноморский флот в акватории Черного моря, не дав ему возможности принять участие в событиях на Дальнем Востоке. В течение 1904 г. правительство России дважды - в феврале и сентябре - обсуждало вопрос об усилении Тихоокеанской эскадры кораблями Черноморского флота. Оба раза в руководстве страны на этот шаг не решились. Особенно резко против этой идеи выступал Ламздорф, опасавшийся новых политических осложнений. В итоге, вопрос Проливов было решено оставить до лучших времен91. В условиях открытых враждебных действий со стороны англичан, в Министерстве иностранных дел принялись за разработку симметричного ответа.

 

Самым оберегаемым англичанами, но одновременно самым слабым местом Британской империи была Индия. Еще в конце 1900 г. в инструкции генеральному консулу в Бомбее В. О. фон Клемму Ламздорф писал, что Индия "наиболее уязвимый нерв Великобритании", прикосновение к которому может заставить Британию изменить свою враждебную политику". За этот нерв и потянула Россия. Во-первых, у русских дипломатов созрела идея приобрести в Индии газету, которая освещала бы русско-японскую войну с русской, а не британской точки зрения. Сразу нашелся готовый помочь России в этом начинании человек - владелец небольшой газеты "Аль-Риаз", некто Риаз-уд - дин-Ахмед. К сожалению, на эту цель министр финансов Коковцов отказался выделить Ламздорфу денежные средства, мотивируя это тем, что Россия и так тратит много денег на подкуп газет во Франции, Китае и Персии. Во-вторых, в декабре 1904 г. в русское консульство в Бомбее обратился деятель индийского национального конгресса Гангадхара Тилак с просьбой принять группу индийских юношей в русские военно-учебные заведения, чтобы иметь обученные кадры для борьбы с англичанами. Русские дипломаты во главе с Ламздорфом и чины военного министерства из опасения дипломатических осложнений с Великобританией отказались обучать индусов в русских военно-учебных заведениях, но помогли пристроить их в военную академию в Швейцарии и даже выделили деньги на их обучение там92. Другим регионом, где Россия могла уколоть Британскую империю, была Южная Африка. И там тоже быстро нашелся потенциальный "агент влияния". Бывший бурский генерал Жубер Пинаар в феврале 1905 г. предложил России через посланника в Лиссабоне Кояндера организовать в Южной Африке восстание чернокожих против англичан. Граф Ламздорф в докладной записке императору высказал мысль, что это предложение "при настоящих политических условиях и особенно не вполне дружелюбном образе действий Англии по отношению к России, могло бы представляться утилитарным". Но, обдумав данное предложение, Ламздорф пришел к мысли, что английская власть в Африке прочная, подобное предложение кажется немыслимым и во время войны с Японией России не нужны осложнения с Великобританией. Жюберу решено было отказать93.

 

Начавшаяся в январе 1905 г., первая русская революция не могла не внести коррективы в деятельность Министерства иностранных дел, так же как и в работу всех институтов государственного управления империи. До 1905 г. МИД отслеживал совместно с Департаментом полиции деятельность русских революционеров за границей. Крупнейшим центром революционной эмиграции была Швейцария, особенно Женева, поэтому русские революционеры были постоянной головной болью сотрудников русского дипломатического представительства в этой стране. В инструкции посланнику в Швейцарии В. В. Жадовскому от 12 ноября 1902 г. граф Ламздорф писал: "Швейцария служит излюбленным убежищем противогосударственных элементов всех национальностей. Русские нигилисты, народники и революционеры также, еще со времен Герцена и Бакунина, охотно поселяются в Женеве, Лозанне, Цюрихе и Берне. Там они образуют отдельные группы или сливаются с анархистами других народностей, ведя с ними общение и собираясь на публичные совещания для обсуждения пропаганды словом и делом. В тех же городах печатаются на разных языках всевозможные листки, брошюры и прокламации. Не имея собственных анархистов, Швейцария вообще мало заинтересована в подавлении их пропаганды, и правительственные лица ее, в угоду радикальным элементам народного представительства, оставляют без внимания агитацию анархистов..."94. В 1905 г. усилия российских дипломатов в борьбе с революцией заключались в том, что они по своим каналам стремились перекрыть пути нелегального ввоза оружия в Россию для революционеров. Например, посол в Дании Извольский сообщал в декабре 1905 г. о ввозе датскими фирмами оружия в Россию. К сожалению, обращение к датским властям не принесло желаемого результата, потому что они объявили о том, что не желают вмешиваться в частный бизнес. Зато обращение с аналогичной просьбой в январе 1906 г. к властям Австро-Венгрии встретило полное понимание с их стороны95.

 

Собственные мысли о первой русской революции граф Ламздорф сформулировал в секретной записке на имя императора от 3 января 1906 года. В ней он предстает в необычной для себя роли идеолога объединения всех консервативных сил Европы для борьбы с угрозой мировой революции. Идеям республиканизма, атеизма и социализма он предлагает противопоставить христианеко-монархические идеи. По его мнению, тремя самыми могущественными консервативными силами в Европе являются Российская, Германская империи и Ватикан. Такой союз православного, протестантского и католического начал в Европе, считал Ламздорф, будет надежной гарантией от любых революционных движений. Другой аспект записки касался причин революции в России. Граф отмечал важную роль финансирования русского революционного движения из-за рубежа96. Тем не менее, было бы ошибкой считать Ламздорфа убежденным реакционером. Напротив, он явно симпатизировал либеральным идеям. Достаточно сказать, что, по свидетельству юрисконсульта Министерства иностранных дел Ф. Ф. Мартенса, уже на 11 января 1905 г., через день после "кровавого воскресенья", Ламздорф в разговоре с Николаем II прямо высказал императору свое мнение о том, что правительство лишилось доверия народа, и монарху следовало бы обратиться к нему напрямую или, по крайней мере, принять делегацию от рабочих97.

 

11 (24 июля) 1905 г. в Бьерке был подписан договор о русско-германском союзе, о котором Николай II по совету Вильгельма II не предупредил своего министра иностранных дел. Вернувшись в столицу, император медлил 15 дней прежде, чем решиться рассказать о договоре Ламздорфу. Когда царь все же сообщил ему о договоре, тот пришел в смятение. Он вместе с Витте стал убеждать царя в том, что договор не может войти в силу, пока Франция не даст на него согласия98. 1 сентября Ламздорф отправил письмо послу во Франции Нелидову, в котором просил прозондировать почву на счет присоединения Франции к такому договору. 8 сентября Нелидов ответил, что для Франции союз с Германией неприемлем. Истинную подоплеку германских предложений Ламздорф прекрасно понимал. Он писал Нелидову 15 сентября 1905 г.: "Истинные цели Вильгельма - разрушить франко-русский союз и скомпрометировать Россию в Париже и Лондоне. Россия изолированная и зависимая от Германии - мечта Вильгельма"99. По совету Ламздорфа, Николай II уведомил Вильгельма, что без согласия Франции Россия не может признать договор вошедшим в силу100. Уверения кайзера - "что подписано, то подписано" - остались без ответа. России нужны были средства на борьбу с революцией, которые могла дать Франция - главный кредитор России. Но обязательным условием для получения от нее денег было завершение войны с Японией.

 

Мирные переговоры начались в небольшом городе Портсмут в Соединенных Штатах. Министр иностранных дел Ламздорф первоначально пытался настоять на том, чтобы переговоры проходили в Гааге, но быстро согласился на Америку, при условии, что это будет "спокойное летнее место", а не крупный город, где было бы очень жарко. Так для переговоров был выбран Портсмут101.

 

Главой русской делегации был назначен Витте. По его версии, изначально император хотел видеть на этом месте посла в Париже Нелидова, но тот отказался, ссылаясь на свой возраст и здоровье. Посланник в Дании Извольский также отклонил предложение возглавить делегацию, сказав, что, по его мнению, такое поручение можно доверить только Витте. Посол в Риме Муравьев как и Нелидов, не поехал на переговоры в Портсмут по состоянию здоровья. Только тогда Николай II согласился на кандидатуру Витте, которую до этого отвергал. Добиться согласия Витте на поездку в США царь поручил Ламздорфу102.

 

Несколько иначе эту историю описывает в своих мемуарах Извольский. Он пишет, что не отказывался от предложенного ему назначения в Портсмут, но его кандидатура встретила "сильную оппозицию" со стороны Ламздорфа, защищавшего назначение Витте. Тогда Извольский, тоже считавший кандидатуру Витте вполне приемлемой, поддержал Ламздорфа и помог ему убедить царя назначить главой русской делегации, отправляющейся в Портсмут, Витте103.

 

Мир с Японией был заключен, но Франция снова не дала денег царскому правительству, потребовав от России дипломатической поддержки на предстоящей в январе 1906 г. конференции по вопросу управления Марокко в испанском городе Алжезирасе (Алхесирасе).

 

У России не было собственных интересов в Марокко, она согласилась дипломатически поддержать Францию. В благодарность наша страна получила краткосрочный кредит в 150 млн. руб. серебром. Значительно больший заем Франция обещала России по окончании марокканского кризиса. Французские банкиры готовы были дать деньги, не дожидаясь окончания конференции, но правительство ставило вопрос о займе в непосредственную зависимость от исхода переговоров104. В инструкции российскому уполномоченному на переговорах графу Кассини Ламздорф писал: "Франция стоит теперь перед необходимостью отстаивать свое право на сколько-нибудь активную роль в направлении марокканских дел. На нашей обязанности, как союзной державы, лежит принять все находящиеся в нашем распоряжении меры, к тому, чтобы обеспечить Франции достижение означенной цели. У России, ни с одним из четырех вопросов, включенных в повестку конференции, не связано никаких личных пожеланий, и она может в них, поэтому оказывать неограниченную поддержку Франции". Далее в инструкции говорилось, что, в случае столкновения интересов Франции и Германии, Россия должна взять на себя посредническую функцию105.

 

В период конференции Ламздорф вел активную переписку с русскими дипломатами. В письме Кассини от 16 января 1906 г. он писал, что Россия заинтересована в скорейшем завершении конференции, чтобы немедленно приняться за "устройство финансовых операций". В телеграмме послу в Берлине Остен-Сакену 25 января он просил приложить все усилия, чтобы склонить германскую сторону к "более уступчивому образу действий по отношению к Франции". На Альжезирасской конференции Германия оказалась в дипломатической изоляции. Помимо России Францию поддержали Англия, США, Италия и Испания. Конференция завершила свою работу 25 марта (7 апреля) 1906 года. Итоговый трактат устанавливал независимость султана, целостность его государства, свободу всех наций в Марокко. Главное, Германия не смогла получить того, чего очень желала, - контроля за марокканской полицией и таможней. Он остался в руках французов. Дипломатическая поддержка Россией Франции на конференции по марокканскому вопросу укрепила русско-французский союз. Франция предоставила России громадный заем в 843 млн. 750 тыс. рублей. Отношения с Германией наоборот испортились. Параллельно с переговорами о займе с французами, шли переговоры о новом займе с немцами. Еще за несколько дней до конца конференции немцы отказали и прервали переговоры106.

 

Отставка графа Ламздорфа с поста министра иностранных дел случилась меньше, чем через месяц после завершения Альжезирасской конференции, в конце апреля 1906 года. Существуют разные мнения относительно причин отставки. Самое популярное из них изложено в мемуарах Витте. Он пишет, что Николай II совершенно неожиданно сообщил ему о том, что министром иностранных дел теперь вместо Ламздорфа будет Извольский. Вернувшись от императора, Витте рассказал Ламздорфу о намерениях императора и посоветовал самому написать прошение об отставке. Ламздорф последовал этому совету. Барон Фредерикс, министр двора, сказал Витте, что увольнение Ламздорфа было неизбежно, так как необходимо было на кого-то свалить последствия японской войны107. Существует и другое мнение. Извольский вспоминал, что император, объясняя ему причины, по которым он собирается отправить Ламздорфа в отставку, сказал, что Ламздорф - чиновник старого режима, который не сможет примириться с новым порядком вещей, в частности, с существованием Государственной думы, поэтому он должен уйти со своего поста до ее открытия108. Подобной точки зрения придерживаются и некоторые историки. Современный исследователь пишет о причинах замены Ламздорфа Извольским на посту министра иностранных дел: "Поражение в войне с Японией и нарастание революционных событий требовали от правительства внесения серьезных корректив во внешнеполитический курс. Осторожная линия Ламздорфа не отвечала этой задаче. Положение осложнялось неудовлетворительным состоянием Министерства иностранных дел с его архаичной структурой, неэффективностью используемых методов и приемов, негативных принципов кадровой политики... Для решения всех этих задач прежний глава ведомства Ламздорф не подходил, требовался новый человек - и по идеям, и по темпераменту"109. Учитывая дипломатические успехи Ламздорфа уже после русско-японской войны (чего стоит одна Альжезирасская конференция) такое мнение кажется несправедливым.

 

Отставка Ламздорфа привлекла внимание прессы. Французская газета "Le Temps" писала, что французы могут питать к Ламздорфу "лишь чувства признательности и уважения", что его нельзя винить в постигших Россию испытаниях и что именно благодаря Ламздорфу "сближение между Россией и Англией ныне уже не может считаться, как прежде, несбыточной мечтой"110.

 

4 мая отставке Ламздорфа посвятил свою депешу из Санкт-Петербурга посланник Бельгии граф де Грель-Ружье. Он отмечал, что, несмотря на нападки "в известной части прессы", никто не может отрицать честности, лояльности, прямоты характера графа Ламздорфа. По мнению бельгийского дипломата, если бы Ламздорф "не был отстранен сильной партией, забравшей в свои руки политику на Дальнем Востоке, войну с Японией можно было избежать". Посланник доносил, что за несколько месяцев до отставки у Ламздорфа начались сердечные приступы, которые его сильно обеспокоили, но предписания врачей выполнял плохо, потому что "считал невозможным ослабить неустанную работу"111. Не исключено, что состояние здоровья стало далеко не последней причиной ухода графа Ламздорфа.

 

После отставки Ламздорф был назначен членом Государственного Совета. В 1906 г., как и в прошлые годы, император предоставил на летнее время в распоряжение Ламздорфа западную половину Елагинского дворца. В декабре Ламздорфу был дан отпуск на 4 месяца с сохранением содержания. Граф попросил продлить отпуск еще на 2 месяца в связи с состоянием здоровья, которое не позволяет ему вернуться весной в Петербург. 16 января 1907 г. министр путей сообщения распорядился предоставить графу отдельный салон-вагон для проезда 21 января курьерским поездом N 5 от Петербурга до Варшавы112. Местом своего отдыха Ламздорф выбрал Италию, но вернуться оттуда в Россию ему было не суждено. Он умер 6 марта 1907 г. в курортном городке Сан-Ремо. Граф Владимир Николаевич Ламздорф похоронен на Смоленском кладбище в Санкт-Петербурге.

 

Примечания

 

1. ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник 1886 - 1890. М. - Л. 1926; 1891 - 1892. М. - Л. 1934; 1894 - 1896. М. 1991.
2. СЛОНИМСКИЙ Л. Граф Ламздорф и "Красная книга". - Вестник Европы. 1907, N 4, с. 816 - 818.
3. РОТШТЕЙН Ф. Н. Предисловие. ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник 1886 - 1890, с. 2.; ЕГО ЖЕ. Предисловие. ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник 1891 - 1892, с. 8.
4. РОМАНОВ Б. А. Очерки дипломатической истории русско-японской войны (1895 - 1907). М. - Л. 1947, с. 96 - 97.
5. ДЬЯКОНОВА И. А. Введение. ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник 1894 - 1896 гг.
6. Российская дипломатия в портретах. М. 1992; История внешней политики России конца XIX - начала XX вв. (от русско-французского союза до Октябрьской революции). М. 1997.; Очерки истории Министерства Иностранных дел России. Т. 1 (1860 - 1917); АЙРА-ПЕТОВ О. Р. Внешняя политика Российской империи 1801 - 1914. М. 2006; МУЛЬТАТУЛИ П. В. Внешняя политика Николая II (1894 - 1917). М. 2012; ИГНАТЬЕВ А. В. Последний царь и внешняя политика. - Вопросы истории. 2001, N 6; ГРИГОРЬЕВ Б. Н. Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке; М. 2010; РЫБАЧЕНОК И. С. Ключи от Черного моря (на рубеже XIX-XX вв.). - Новая и новейшая история. 2009, N 2; КУЗНЕЦОВА О. Н. Дальний Восток и развитие русско-французских отношений в 1902- 1905 гг. - Вопросы истории. 2009, N 3; ЛУКОЯНОВ И. В. Портсмутский мир. - Вопросы истории. 2007, N 2; Порт-Артур в политике России (конец XIX в.). - Вопросы истории. 2008, N 4; ТРУАЙЯ А. Николай II. М. 2003; АНКОСС Э. К. д'. Николай II: прерванная преемственность. Политическая биография. М. 2010; СХИММЕЛЬПЕННИНК О. Д. ванн дер. Навстречу Восходящему Солнцу: как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией. М. 2009.
7. ЛИМАНСКАЯ Т. О. В. Н. Ламздорф (министр иностранных дел России). - Дипломатический вестник. 2001, N 9.
8. РЫБАЧЕНОК И. С. Закат великой державы. Внешняя политика России на рубеже XIX-XX вв.: цели, задачи, методы. М. 2012.
9. ДЬЯКОНОВА И. А. Ук. соч., с. 11, 297.
10. Новый энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Т. 24. М., с. 16.
11. ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник 1891 - 1892. Минск. 2003, с. 88.
12. Там же, с. 95.
13. Там же, с. 167; Очерк истории министерства иностранных дел. 1802 - 1902. СПб. 1902, с. 184.
14. Государственный архив Российской федерации (ГАРФ), ф. 568, оп. 1, д. 1, л. 1, 4, 8, 12, 14, 16.
15. ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания. М. 2010, с. 482, 531, 1024.
16. ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Воспоминания. М. 1989, с. 13 - 15; 92 - 94.5.
17. ROSEN R. Forty Years of Diplomacy. London. 1922, p. 174 - 175.
18. ТАУБЕ М. А. "Зарницы". Воспоминания о трагической судьбе предреволюционной России (1900 - 1917). М. 2007, с. 83 - 85.
19. ТОЛСТОЙ И. И. Дневник. Т.1 (1906 - 1909). СПб. 2010, с. 264.
20. СОЛОВЬЕВ Ю. Я. Воспоминания дипломата. 1893 - 1922. М. 1959, с. 127.
21. МОЛЬТКЕ Х. фон. Русские письма. СПб. 2008, с. 96.
22. ГРИГОРЬЕВ Б. Н. Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке. М. 2010, с. 76.
23. ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник 1886 - 1890. Минск. 2003, с. 17.
24. ГАРФ, ф. 568, оп. 1, д. 290, л. 1 - 5; д. 304, л. 1 - 16; д. 306, л. 1 - 6; д. 502, л. 1 - 3; д. 504, л. 1; д. 506, л. 1; д. 563, л. 1; д. 761, л. 1 - 8.
25. Там же, ф. 568, оп. 1, д. 7, л. 244.
26. ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник 1891 - 1892, с. 406 - 407.
27. ЕГО ЖЕ. Дневник 1894 - 1896, с. 167.
28. ГАРФ, ф. 568, оп. 1, д. 6, л. 32 - 33, 35, 38, 39, 44 - 45, 51; д. 263, л. 73 - 92.
29. Там же, ф. 568, оп. 1, д. 53, л. 1 - 15; д. 55, л. 1 - 13.
30. ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник 1886 - 1890, с. 114.
31. ГАРФ, ф. 568, оп. 1, д. 55, л. 7 - 7об.
32. Там же, ф. 568, оп. 1, д. 53, л. 2об.; д. 55, л. 2 - 2об.
33. ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник 1891 - 1892, с. 67.
34. ГАРФ, ф. 568, оп. 1, д. 55, л. 4об.
35. Там же, л. 5об.; л. 3об. -4.
36. Там же, ф. 568, оп. 1, д. 55, л. 8.
37. Там же, ф. 568, оп 1, д. 55, л. 13 - 13об., 14об.
38. Российская дипломатия в портретах. М. 1992, с. 261 - 262.
39. ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник 1891 - 1892, с. 44.
40. Там же, с. 263.
41. Там же, с. 201
42. Там же, с. 214.
43. Российская дипломатия в портретах, с. 241.
44. ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник 1891 - 1892, с. 343.
45. ГАРФ, ф. 568, он. 1, д. 53, л. 2об.
46. ЛАМЗДОРФ В. Н. Дневник 1894 - 1896, с. 23.
47. Там же, с. 235, 254, 296.
48. Там же, с. 168, 193, 316.
49. АНТОНОВА Л. В., ПРОСВИРОВА Т. А. История дипломатии России. М. 2010, с. 319.
50. ГАРФ, ф. 568, оп. 1, д. 47, л. 1 - 44.
51. Там же, л. 7.
52. КИНЯПИНА Н. С. Балканы и Проливы во внешней политике России в конце XIX века. М. 1994, с. 192 - 194.
53. ЛУКОЯНОВ И. В. Порт-Артур в политике России (конец XIX в.). - Вопросы истории. 2008, N 4, с. 52 - 53.
54. Красный Архив. 1926, N 5 (Т. 18), с. 3 - 29.
55. ГАРФ, ф. 568, оп. 1, д. 84, л. 13 - 16об.
56. ВИТТЕ С. Ю. Ук. соч., с. 482.
57. РОМАНОВ Б. А. Ук. соч., с. 93.
58. Красный Архив. 1926, N 1 (Т. 14), с. 17, 23.
59. Там же, N 5 (Т. 18), с. 33 - 35, 37 - 38.
60. ШАЦИЛЛО В. К., ШАЦИЛЛО Л. А. Русско-японская война 1904 - 1905. Факты. Документы. М. 2004, с. 149.
61. Там же, с. 150.
62. Там же, с. 151.
63. БОГДАНОВИЧ А. В. Три самодержца. Дневники генеральши Богданович. М. 2008, с. 202.
64. История дипломатии. Т. 2. М. 1963, с. 527.
65. Пролог русско-японской войны. Материалы из архива графа С. Ю. Витте. Пг. 1916, с. 149- 150, 172.
66. ВИТТЕ С. Ю. Ук. соч., с. 514.
67. ГАРФ, ф. 730, оп. 1, д. 3273, л. 3.
68. Там же, ф. 568, оп. 1, д. 62, л. 43 - 45.
69. ШАЦИЛЛО В. К., ШАЦИЛЛО Л. А. Ук. соч., с. 79.
70. РОМАНОВ Б. А. Ук. соч., с. 205.
71. СХИММЕЛЬПЕННИНК О. Д. ванн дер. Ук. соч., с. 316.
72. Пролог русско-японской войны, с. 173 - 174.
73. ШАЦИЛЛО В. К., ШАЦИЛЛО Л. А. Ук. соч., с. 158.
74. СХИММЕЛЬПЕННИНК О. Д. ванн дер. Ук. соч., с. 320.
75. ШАЦИЛЛО В. К., ШАЦИЛЛО Л. А. Ук. соч., с. 162.
76. ВИТТЕ С. Ю. Ук. соч., с. 526.
77. РОМАНОВ Б. А. Ук. соч., с. 272.
78. Русско-японская война 1904 - 1905 гг. в документах внешнеполитического ведомства России. Факты и комментарии. М. 2006, с. 84.
79. РОМАНОВ Б. А. Ук. соч., с. 275.
80. ПАВЛЮЧЕНКО О. В. Россия и Сербия 1888 - 1903. Дипломатические отношения и общественные связи. Киев. 1987, с. 39.
81. Балканы в конце XIX - начале XX века. Очерки становления национальных государств и политической структуры в Юго-Восточной Европе. М. 1991, с. 27.
82. КУРОПАТКИН А. Н. Дневник. М. 2010. с. 93.
83. БЬЮКЕНЕН ДЖ. Моя миссия в России. М. 2006, с. 53.
84. КУРОПАТКИН А. Н. Ук. соч., с. 93 - 94.
85. ОЛЬДЕНБУРГ С. С. Царствование Николая II. М. 2003, с. 230 - 232.
86. Русско-японская война 1904 - 1905 гг...., с. 157.
87. Там же, с. 158, 187.
88. ПАВЛОВ Д. Б. На пути к Цусиме. М. 2011, с. 212 - 213, 220.
89. Там же, с. 221 - 222.
90. ПАВЛОВ Д. Б. Ук. соч., с. 99, 144.
91. Россия и Черноморские проливы (XVIII-XX столетия). М. 1999, с. 257.
92. Русско-индийские отношения в 1900 - 1917 гг. Сб. архивных документов и материалов. М. 1999, с. 166 - 167, 179.
93. Красный Архив. 1935, N 2 - 3 (Т. 69 - 70), с. 242 - 251.
94. Россия-Швейцария. 1813 - 1955: Документы и материалы. М. 1995, с. 162 - 165.
95. Красный Архив. 1925, N 2 (Т. 9), с. 43, 46.
96. Сборник секретных документов из Архива народного комиссариата по иностранным делам. Пг. 1918, с. 264 - 272.
97. КУЗНЕЦОВ А. И. "Предвижу повторение Смутного времени...". - Россия в глобальной политике. 2013, N 4.
98. ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 45.
99. Красный Архив. 1924, т. 5, с. 28 - 29.
100. История дипломатии. М. 2009, с. 730.
101. ЛУКОЯНОВ И. В. Портсмутский мир. - Вопросы истории. 2007, N 2, с. 20.
102. ВИТТЕ С. Ю. Ук. соч., с. 639.
103. ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 15.
104. БОВЫКИН В. И. Очерки истории внешней политики России конец XIX - 1917 гг. М. 1960, с. 52.
105. Красный Архив. 1930, N 4 - 5 (Т. 41 - 42), с. 9 - 10.
106. Там же, с. 15 - 16.
107. ВИТТЕ С. Ю. Ук. соч., с. 1024 - 1025.
108. ИЗВОЛЬСКИЙ А. П. Ук. соч., с. 19.
109. АВДЕЕВ В. Е. Александр Петрович Извольский. - Вопросы истории. 2008, N 4, с. 69 - 70. ПО. ГАРФ, ф. 568, оп 1, д. 14. л. 1 - 1об.
111. Там же, д. 15, л. 15 - 16.
112. Там же, д. 1, л. 29 - 33.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Гулыга А.В. Роль США в подготовке вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г. // Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
      Автор: Военкомуезд
      А.В. ГУЛЫГА
      РОЛЬ США В ПОДГОТОВКЕ ВТОРЖЕНИЯ НА СОВЕТСКИЙ ДАЛЬНИЙ ВОСТОК В НАЧАЛЕ 1918 г.

      Крушение капиталистического строя в России привело в смятение весь капиталистический мир, в частности, империалистов США. Захват пролетариатом власти на одной шестой части земного шара создавал непосредственную угрозу всей системе наемного рабства. Начиная борьбу против первого в мире социалистического государства, империалисты США ставили своей целью восстановление в России власти помещиков и капиталистов, расчленение России и превращение ее в свою колонию. В последние годы царского режима, и особенно в период Временного правительства, американские монополии осуществляли широкое экономическое и политическое проникновенне в Россию. Магнаты Уоллстрита уже видели себя в недалеком будущем полновластными владыками русских богатств. Однако непреодолимым препятствием на их пути к закабалению России встала Великая Октябрьская социалистическая революция. Социалистический переворот спас нашу родину от участи колониальной или зависимой страны.

      Правительство США начало борьбу против Советской России сразу же после Великой Октябрьской социалистической революции. «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти», [1] — писал в начале декабря 1917 г. государственный секретарь США Лансинг президенту Вильсону, предлагая активизировать антисоветские действия Соединенных Штатов.

      Правительство США знало, однако, что в своих антисоветских действиях оно не может надеяться на поддержку американского народа, который приветствовал рождение Советского государства. На многочисленных рабочих митингах в разных городах Соединенных Штатов принимались резолюции, выражавшие солидарность с русскими рабочими и крестьянами. [2] Правительство США вело борьбу против Советской республики, используя коварные, провокационные методы, прикрывая /33/

      1. Papers relating to the foreign relations of the United States. The Lansing papers, v. II, Washington, 1940, p. 344. (В дальнейшем цит.: The Lansing papers).
      2. Вот одна из таких резолюций, принятая на рабочем митинге в г. Ситтле и доставленная в Советскую Россию американскими моряками: «Приветствуем восторженно русский пролетариат, который первый одержал победу над капиталом, первый осуществил диктатуру пролетариата, первый ввел и осуществил контроль пролетариата в промышленности. Надеемся твердо, что русский пролетариат осуществит социализацию всего производства, что он закрепит и расширит свои победы над капиталом. Уверяем русских борцов за свободу, что мы им горячо сочувствуем, готовы им помочь и просим верить нам, что недалеко время, когда мы сумеем на деле доказать нашу пролетарскую солидарность» («Известия Владивостокского Совета рабочих и солдатских депутатов», 25 января (7 февраля) 1918 г.).

      свое вмешательство во внутренние дела России лицемерными фразами, а иногда даже дезориентирующими действиями. Одним из наиболее ярких примеров провокационной тактики американской дипломатии в борьбе против Советской России является развязывание правительством Соединенных Штатов японского вторжения на советский Дальний Восток в начале 1918 г.

      Вся история интервенции США в Советскую Россию на протяжении многих лет умышленно искажалась буржуазными американскими историками. Фальсифицируя смысл документов, они пытались доказать, что американское правительство в течение первых месяцев 1918 г. якобы «возражало» против иностранного вторжения на Дальний Восток и впоследствии дало на нею свое согласие лишь «под давлением» Англии, Франции и Японии. [3] На помощь этим историкам пришел государственный департамент, опубликовавший в 1931—1932 гг. три тома дипломатической переписки за 1918 г. по поводу России. [4] В этой публикации отсутствовали все наиболее разоблачающие документы, которые могли бы в полной мере показать антисоветскую политику Соединенных Штатов. Тем же стремлением фальсифицировать историю, преуменьшить роль США в организации антисоветской интервенции руководствовался и составитель «Архива полковника Хауза» Чарлз Сеймур. Документы в этом «архиве» подтасованы таким образом, что у читателя создается впечатление, будто Вильсон в начале 1918 г. действительно выступал против японской интервенции.

      Только в 1940 г. государственный департамент опубликовал (и то лишь частично) секретные документы, проливающие свет на истинные действия американскою правительства по развязыванию иностранного вторжения на Дальний Восток. Эти материалы увидели свет во втором томе так называемых «документов Лансинга».

      Важная задача советских историков — разоблачение двуличной дипломатии США, выявление ее организующей роли в развязывании иностранной интервенции на Дальнем Востоке, к сожалению, до сих пор не получила достаточного разрешения в исторических исследованиях, посвященных этой интервенции.

      *     *     *

      В своем обращении к народу 2 сентября 1945 г. товарищ Сталин говорил: «В 1918 году, после установления советского строя в нашей стране, Япония, воспользовавшись враждебным тогда отношением к Советской стране Англии, Франции, Соединённых Штатов Америки и опираясь на них, — вновь напала на нашу страну, оккупировала Дальний Восток и четыре года терзала наш народ, грабила Советский Дальний Восток». [5] Это указание товарища Сталина о том, что Япония совершила нападение на Советскую Россию в 1918 г., опираясь на Англию, Францию и США, и служит путеводной нитью для историка, изучающего интервенцию на Дальнем Востоке. /34/

      5. Т. Millard. Democracy and the eastern question, N. Y., 1919; F. Schuman. American policy towards Russia since 1917, N. Y., 1928; W. Griawold. The far Eastern policy of the United States, N. Y., 1938.
      4. Papers relating to the foreign relations of the United States, 1918, Russia, v.v. I—III, Washington. 1931—1932. (В дальнейшем цит.: FR.)
      5. И. B. Сталин. О Великой Отечественной войне Советского Союза, М., 1949, стр. 205.

      Ленин еще в январе 1918 г. считался с возможностью совместного японо-американского выступления против нашей страны. «Говорят, — указывал он, — что, заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладевают Владивостоком. Но, пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить нашу социалистическую республику». [6] Готовясь к выступлению на VII съезде партии, 8 марта 1918 г. Ленин писал: «Новая ситуация: Япония наступать хочет: «ситуация» архи-сложная... отступать здесь с д[огово]ром, там без дог[ово]ра». [7]

      В дальнейшем, объясняя задержку японского выступления, Ленин, как на одну из причин, указывал на противоречия между США и Японией. Однако Ленин всегда подчеркивал возможность сделки между империалистами этих стран для совместной борьбы против Советской России: «Американская буржуазия может стакнуться с японской...» [8] В докладе Ленина о внешней политике на объединенном заседании ВЦИК и Московского Совета 14 мая 1918 г. содержится глубокий анализ американо-японских империалистических противоречий. Этот анализ заканчивается предупреждением, что возможность сговора между американской и японской буржуазией представляет реальную угрозу для страны Советов. «Вся дипломатическая и экономическая история Дальнего Востока делает совершенно несомненным, что на почве капитализма предотвратить назревающий острый конфликт между Японией и Америкой невозможно. Это противоречие, временно прикрытое теперь союзом Японии и Америки против Германии, задерживает наступление японского империализма против России. Поход, начатый против Советской Республики (десант во Владивостоке, поддержка банд Семенова), задерживается, ибо грозит превратить скрытый конфликт между Японией и Америкой в открытую войну. Конечно, вполне возможно, и мы не должны забывать того, что группировки между империалистскими державами, как бы прочны они ни казались, могут быть в несколько дней опрокинуты, если того требуют интересы священной частной собственности, священные права на концессии и т. п. И, может быть, достаточно малейшей искры, чтобы взорвать существующую группировку держав, и тогда указанные противоречия не могут уже служить мам защитой». [9]

      Такой искрой явилось возобновление военных действий на восточном фронте и германское наступление против Советской республики в конце февраля 1918 г.

      Как известно, правительство США возлагало большие надежды на возможность обострения отношений между Советской Россией и кайзеровской Германией. В конце 1917 г. и в первые месяцы 1918 г. все усилия государственных деятелей США (от интриг посла в России Френсиса до широковещательных выступлений президента Вильсона) были направлены к тому, чтобы обещаниями американской помощи предотвратить выход Советской России из империалистической войны. /35/

      6. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 201.
      7. Ленинский сборник, т. XI, стр. 65.
      8. В. И. Ленин. Соч., т. XXX, стр. 385.
      9. В. И. Ленин. Соч., т. XXIII, стр. 5. История новейшего времени содержит поучительные примеры того, что антагонизм между империалистическими державами не является помехой для развертывания антисоветской агрессин. Так было в годы гражданской войны, так было и в дни Мюнхена.

      Послание Вильсона к конгрессу 8 января 1918 г. и пресловутые «четырнадцать пунктов» имели в качестве одной из своих задач «выражением сочувствия и обещанием более существенной помощи» вовлечь Советскую республику в войну против Германии. [10] Хауз называл «пункты» Вильсона «великолепным оружием пропаганды». [11] Такого же мнения были и руководящие работники государственного департамента, положившие немало усилий на массовое распространение в России «четырнадцати пунктов» всеми пропагандистскими средствами.

      Ленин разгадал и разоблачил планы сокрушения Советской власти при помощи немецких штыков. В статье «О революционной фразе» он писал: «Взгляните на факты относительно поведения англо-французской буржуазии. Она всячески втягивает нас теперь в войну с Германией, обещает нам миллионы благ, сапоги, картошку, снаряды, паровозы (в кредит... это не «кабала», не бойтесь! это «только» кредит!). Она хочет, чтобы мы теперь воевали с Германией.

      Понятно, почему она должна хотеть этого: потому, что, во-первых, мы оттянули бы часть германских сил. Потому, во-вторых, что Советская власть могла бы крахнуть легче всего от несвоевременной военной схватки с германским империализмом». [12]

      В приведенной цитате речь идет об англичанах и французах. Однако с полным правом ленинскую характеристику империалистической политики в отношении выхода Советской России из войны можно отнести и к Соединенным Штатам. Правомерность этого становится еще более очевидной, если сравнить «Тезисы по вопросу о немедленном заключении сепаратного и аннексионистского мира», написанные Лениным 7 января 1918 г., с подготовительными набросками к этим тезисам. Параграф 10 тезисов опровергает довод против подписания мира, заключающийся в том, что, подписывая мир, большевики якобы становятся агентами германского империализма: «...этот довод явно неверен, ибо революционная война в данный момент сделала бы нас, объективно, агентами англо-французского империализма...» [13] В подготовительных заметках этот тбзис сформулирован: «объект[ивно] = агент Вильсона...» [14] И Вильсон являлся олицетворением американского империализма. .

      Попытка американских империалистов столкнуть Советскую Россию с кайзеровской Германией потерпела крах. Однако были дни, когда государственным деятелям Соединенных Штатов казалось, что их планы близки к осуществлению.

      10 февраля 1918 г. брестские переговоры были прерваны. Троцкий, предательски нарушив данные ему директивы, не подписал мирного договора с Германией. Одновременно он сообщил немцам, что Советская республика продолжает демобилизацию армии. Это открывало немецким войскам дорогу на Петроград. 18 февраля германское командование начало наступление по всему фронту.

      В эти тревожные для русского народа дни враги Советской России разработали коварный план удушения социалистического государства. Маршал Фош в интервью с представителем газеты «Нью-Йорк Таймс» /36/

      10. Архив полковника Хауза, т. III, стр. 232.
      11. Там же, т. IV, стр. 118.
      12. В. И. Ленин. Соч., т. XXII, стр. 268.
      13. Там же, стр. 195.
      14. Ленинский сборник, т. XI, стр. 37.

      сформулировал его следующим образом: Германия захватывает Россию, Америка и Япония должны немедленно выступить и встретить немцев в Сибири. [15]

      Этот план был предан гласности французским маршалом. Однако авторы его и главные исполнители находились в Соединенных Штатах. Перспектива сокрушения Советской власти комбинированным ударом с запада и востока была столь заманчивой, что Вильсон начал развязывать японскую интервенцию, торжественно заверяя в то же время о «дружеских чувствах» к русскому народу.

      В 1921 г. Лансинг составил записку, излагающую историю американско-японских переговоров об интервенции. Он писал для себя, поэтому не облекал мысли в витиеватые и двусмысленные дипломатические формулы: многое в этой записке названо своими именами. Относительно позиции США в конце февраля 1918 г. там сказано: «То, что Япония пошлет войска во Владивосток и Харбин, казалось одобренным (accepted) фактом». [16] В Вашингтоне в эти дни немецкого наступления на Петроград считали, что власти большевиков приходит конец. Поэтому решено было устранить возможные недоразумения и информировать союзные державы о согласии США на японское вооруженное выступление против Советской России.

      18 февраля, в тот день, когда германские полчища ринулись на Петроград, в Верховном совете Антанты был поднят вопрос о посылке иностранных войск на Дальний Восток. Инициатива постановки этого вопроса принадлежала американскому представителю генералу Блиссу. Было решено предоставить Японии свободу действий против Советской России. Союзники согласились, — говорилось в этом принятом документе — так называемой совместной ноте №16, — в том, что «1) оккупация Сибирской железной дороги от Владивостока до Харбина, включая оба конечных пункта, дает военные выгоды, которые перевешивают возможный политический ущерб, 2) рекомендованная оккупация должна осуществляться японскими силами после получении соответствующих гарантий под контролем союзной миссии». [17]

      Действия Блисса, подписавшего этот документ в качестве официального представителя Соединенных Штатов, получили полное одобрение американского правительства.

      В Вашингтоне стало известно, что Япония закончила последние приготовления и ее войска готовы к вторжению на Дальний Восток. [18] Государственные деятели США начинают форсировать события. 27 февраля Лансинг беседовал в Вашингтоне с французским послом. Последний сообщил, что японское правительство намеревается, начав интервенцию, расширить военные операции вплоть до Уральского хребта. Лансинг ответил, что правительство США не примет участия в интервенции, однако против японской экспедиции возражать не будет.

      В тот же день Лансинг письмом доложил об этом Вильсону. Обращая особое внимание на обещание японцев наступать до Урала, он писал: «поскольку это затрагивает наше правительство, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии». [19] /37/

      15. «Information», 1 марта 1918 г.
      16. The Lansing papers, v. II, p. 394.
      17. Там же, стр. 272.
      18. FR, v. II, p. 56.
      19. The Lansing papers, v. II, p. 355.

      Для того, чтобы создать эту «практическую уверенность», Вильсон решил отправить в Японию меморандум об отношении США к интервенции. В меморандуме черным по белому было написано, что правительство Соединенных Штатов дает свое согласие на высадку японских войск на Дальнем Востоке. На языке Вильсона это звучало следующим образом: «правительство США не считает разумным объединиться с правительством Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Оно не имеет возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и оно готово уверить японское правительство, что оно вполне доверяет ему в том отношении, что, вводя вооруженные силы в Сибирь, Япония действует в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжения армий Германии и от германских интриг, и с полным желанием предоставить разрешение всех вопросов, которые могут воздействовать на неизменные судьбы Сибири, мирной конференции». [20] Последняя оговорка, а именно тот факт, что дальнейшее решение судьбы Сибири Вильсон намеревался предоставить международной конференции, свидетельствовала о том, что США собирались использовать Японию на Дальнем Востоке лишь в качестве жандарма, который должен будет уйти, исполнив свое дело. Япония, как известно, рассматривала свою роль в Азии несколько иначе.

      Совместные действия против Советской республики отнюдь не устраняли японо-американского соперничества. Наоборот, борьба за новые «сферы влияния» (именно так рисовалась американцам будущая Россия) должна была усилить это соперничество. Перспектива захвата Сибири сильной японской армией вызывала у военных руководителей США невольный вопрос: каким образом удастся впоследствии выдворить эту армию из областей, на которые претендовали американские капиталисты. «Я часто думаю, — писал генерал Блисс начальнику американского генерального штаба Марчу, — что эта война, вместо того чтобы быть последней, явится причиной еще одной. Японская интервенция открывает путь, по которому придет новая война». [21] Это писалось как раз в те дни, когда США начали провоцировать Японию на военное выступление против Советской России. Вопрос о японской интервенции ставил, таким образом, перед американскими политиками проблему будущей войны с Японией. Интересы «священной частной собственности», ненависть к Советскому государству объединили на время усилия двух империалистических хищников. Более осторожный толкал на опасную авантюру своего ослепленного жадностью собрата, не забывая, однако, о неизбежности их будущего столкновения, а быть может, даже в расчете на это столкновение.

      Составитель «Архива Хауза» постарался создать впечатление, будто февральский меморандум был написан Вильсоном «под непрерывным давлением со стороны французов и англичан» и являлся в биографии президента чем-то вроде досадного недоразумения, проявлением слабости и т. п. Изучение «документов Лансинга» дает возможность сделать иное заключение: это был один из немногих случаев, когда Вильсон в стремлении форсировать события выразился более или менее откровенно.

      1 марта 1918 г. заместитель Лансинга Полк пригласил в государственный департамент послов Англии и Франции и ознакомил их с /38/

      20. The Lansing papers, v. II, p. 355 См. также «Архив полковника Хауза» т. III, стр. 294.
      21. С. March. Nation at war, N. Y., 1932, p. 115.

      текстом меморандума. Английскому послу было даже разрешено снять копию. Это означала, в силу существовавшего тогда англо-японского союза, что текст меморандума станет немедленно известен в Токио. Так, без официального дипломатического акта вручения ноты, правительство СЛИЛ допело до сведения японского правительства свою точку зрения. Теперь с отправкой меморандума можно было не спешить, тем более что из России поступали сведения о возможности подписания мира с немцами.

      5 марта Вильсон вызвал к себе Полка (Лансинг был в это время в отпуске) и вручил ему для немедленной отправки в Токио измененный вариант меморандума. Полк прочитал его и изумился: вместо согласия на японскую интервенцию в ноте содержались возражения против нее. Однако, поговорив с президентом, Полк успокоился. Свое впечатление, вынесенное из разговора с Вильсоном, Полк изложил в письме к Лансингу. «Это — изменение нашей позиции,— писал Полк,— однако, я не думаю, что это существенно повлияет на ситуацию. Я слегка возражал ему (Вильсону. — А. Г.), но он сказал, что продумал это и чувствует, что второе заявление абсолютно необходимо... Я не думаю, что японцы будут вполне довольны, однако это (т. е. нота.— Л. Г.) не является протестом. Таким образом, они могут воспринять ее просто как совет выступить и делать все, что им угодно». [22]

      Таким же образом оценил впоследствии этот документ и Лансинг. В его записке 1921 г. по этому поводу говорится: «Президент решил, что бессмысленно выступать против японской интервенции, и сообщил союзным правительствам, что Соединенные Штаты не возражают против их просьбы, обращенной к Японии, выступить в Сибири, но Соединенные Штаты, в силу определенных обстоятельств, не могут присоединиться к этой просьбе. Это было 1 марта. Четыре дня спустя Токио было оповещено о точке зрения правительства Соединенных Штатов, согласно которой Япония должна была заявить, что если она начнет интервенцию в Сибирь, она сделает это только как союзник России». [23]

      Для характеристики второго варианта меморандума Лансинг отнюдь не употребляет слово «протест», ибо по сути дела вильсоновский документ ни в какой мере не являлся протестом. Лансинг в своей записке не только не говорит об изменении позиции правительства США, но даже не противопоставляет второго варианта меморандума первому, а рассматривает их как последовательные этапы выражения одобрения действиям японского правительства по подготовке вторжения.

      Относительно мотивов, определивших замену нот, не приходится гадать. Не столько вмешательство Хауза (как это можно понять из чтения его «архива») повлияло на Вильсона, сколько телеграмма о подписании Брестского мира, полученная в Вашингтоне вечером 4 марта. Заключение мира между Германией и Советской Россией смешало все карты Вильсона. Немцы остановились; останавливать японцев Вильсон не собирался, однако для него было очень важно скрыть свою роль в развязывании японской интервенции, поскольку предстояло опять разыгрывать из себя «друга» русского народа и снова добиваться вовлечения России в войну с Германией. [24] Японцы знали от англичан /39/

      22. The Lansing papers, v. II, p. 356. (Подчеркнуто мной. — Л. Г.).
      23. Там же, стр. 394.

      истинную позицию США. Поэтому, полагал Вильсон, они не сделают неверных выводов, даже получив ноту, содержащую утверждения, противоположные тому, что им было известно. В случае же проникновения сведений в печать позиция Соединенных Штатов будет выглядеть как «вполне демократическая». Вильсон решился на дипломатический подлог. «При чтении, — писал Полк Лансингу, — вы, вероятно, увидите, что повлияло на него, а именно соображения относительно того, как будет выглядеть позиция нашего правительства в глазах демократических народов мира». [25]

      Как и следовало ожидать, японцы поняли Вильсона. Зная текст первою варианта меморандума, они могли безошибочно читать между строк второго. Министр иностранных дел Японии Мотоко, ознакомившись с нотой США, заявил не без иронии американскому послу Моррису, что он «высоко оценивает искренность и дружеский дух меморандума». [26] Японский поверенный в делах, посетивший Полка, выразил ему «полное удовлетворение тем путем, который избрал государственный департамент». [27] Наконец, 19 марта Моррису был вручен официальный ответ японского правительства на меморандум США. По казуистике и лицемерию ответ не уступал вильсоновским документам. Министерство иностранных дел Японии выражало полное удовлетворение по поводу американского заявления и снова ехидно благодарило за «абсолютную искренность, с которой американское правительство изложило свои взгляды». С невинным видом японцы заявляли, что идея интервенции родилась не у них, а была предложена им правительствами стран Антанты. Что касается существа вопроса, то, с одной стороны, японское правительство намеревалось, в случае обострения положения /40/

      24. Не прошло и недели, как Вильсон обратился с «приветственной» телеграммой к IV съезду Советов с намерением воспрепятствовать ратификации Брестского мира. Это было 11 марта 1918 г. В тот же день государственный департамент направил Френсису для ознакомления Советского правительства (неофициальным путем, через Робинса) копию меморандума, врученного 5 марта японскому правительству, а также представителям Англии, Франции и Италии. Интересно, что на копии, посланной в Россию, в качестве даты написания документа было поставлено «3 марта 1918 г.». В американской правительственной публикации (FR, v. II, р. 67) утверждается, что это было сделано «ошибочно». Зная методы государственного департамента, можно утверждать, что эта «ошибка» была сделана умышленно, с провокационной целью. Для такого предположения имеются достаточные основания. Государственный департамент направил копию меморандума в Россию для того, чтобы ввести в заблуждение советское правительство, показать США «противником» японской интервенции. Замена даты 5 марта на 3 марта могла сделать документ более «убедительным»: 1 марта в Вашингтоне еще не знали о подписании Брестского мира, следовательно меморандум, составленный в этот день, не мог являться следствием выхода Советской России из империалистической войны, а отражал «демократическую позицию» Соединенных Штатов.
      Несмотря на все ухищрения Вильсона, планы американских империалистов не осуществились — Брестский мир был ратифицирован. Советская Россия вышла из империалистической войны.
      23. Махинации Вильсона ввели в заблуждение современное ему общественное мнение Америки. В свое время ни текст двух вариантов меморандума, ни даже сам факт его вручения не были преданы гласности. В газетах о позиции США в отношении японской интервенции появлялись противоречивые сообщения. Только через два года журналист Линкольн Колькорд опубликовал текст «секретного» американского меморандума, отправленного 5 марта 1918 г. в Японию (журнал «Nation» от 21 февраля 1920 г.). Вопрос казался выясненным окончательно. Лишь много лет спустя было опубликовано «второе дно» меморандума — его первый вариант.
      26. FR, v II, р. 78.
      27. Там же, стр. 69.

      на Дальнем Востоке, выступить в целях «самозащиты», а с другой стороны, в японской ноте содержалось обещание, что ни один шаг не будет предпринт без согласия США.

      Лансингу тон ответа, вероятно, показался недостаточно решительнным. Он решил подтолкнуть японцев на более активные действия против Советской России. Через несколько часов после получения японской ноты он уже телеграфировал в Токио Моррису: «Воспользуйтесь, пожалуйста, первой подходящей возможностью и скажите к о н ф и д е н ц и а л ь н о министру иностранных дел, что наше правительство надеется самым серьезным образом на понимание японским правительством того обстоятельства, что н а ш а позиция в от н о ш е н и и п о с ы л к и Японией экспедиционных сил в Сибирь н и к о и м образом не основывается на подозрении п о п о в о д у мотивов, которые заставят японское правительство совершить эту акцию, когда она окажется уместной. Наоборот, у нас есть внутренняя вера в лойяльность Японии по отношению к общему делу и в ее искреннее стремление бескорыстно принимать участие в настоящей войне.

      Позиция нашего правительства определяется следующими фактами: 1) информация, поступившая к нам из различных источников, дает нам возможность сделать вывод, что эта акция вызовет отрицательную моральную реакцию русского народа и несомненно послужил на пользу Германии; 2) сведения, которыми мы располагаем, недостаточны, чтобы показать, что военный успех такой акции будет достаточно велик, чтобы покрыть моральный ущерб, который она повлечет за собой». [29]

      В этом документе в обычной для американской дипломатии казуистической форме выражена следующая мысль: США не будут возлежать против интервенции, если они получат заверение японцев в том, что последние нанесут Советской России тщательно подготовленный удар, достаточно сильный, чтобы сокрушить власть большевиков. Государственный департамент активно развязывал японскую интервенцию. Лансинг спешил предупредить Токио, что США не только поддерживают план японского вторжения на Дальний Восток, но даже настаивают на том, чтобы оно носило характер смертельного удара для Советской республики. Это была установка на ведение войны чужими руками, на втягивание в военный конфликт своего соперника. Возможно, что здесь имел место также расчет и на будущее — в случае провала антисоветской интервенции добиться по крайней мере ослабления и компрометации Японии; однако пока что государственный Департамент и японская военщина выступали в трогательном единении.

      Лансинг даже старательно подбирал предлог для оправдывания антисоветского выступления Японии. Давать согласие на вооруженное вторжение, не прикрыв его никакой лицемерной фразой, было не в правилах США. Ощущалась острая необходимость в какой-либо фальшивке, призванной отвлечь внимание от агрессивных замыслов Японии и США. Тогда в недрах государственного департамента родился миф о германской угрозе Дальнему Востоку. Лансингу этот миф казался весьма подходящим. «Экспедиция против немцев, — писал он Вильсону, — /41/

      28. Там же, стр. 81.
      29. Там же, стр. 82. (Подчеркнуто иной. — А. Г.)

      совсем иная вещь, чем оккупация сибирской железной дороги с целью поддержания порядка, нарушенного борьбой русских партий. Первое выглядит как законная операция против общего врага» [80].

      Руководители государственного департамента толкали своих представителей в России и Китае на путь лжи и дезинформации, настойчиво требуя от них фабрикации фальшивок о «германской опасности».

      Еще 13 февраля Лансинг предлагает американскому посланнику в Китае Рейншу доложить о деятельности немецких и австрийских военнопленных. [31] Ответ Рейнша, однако, был весьма неопределенным и не удовлетворил государственный департамент. [32] Вашингтон снова предложил посольству в Пекине «проверить или дополнить слухи о вооруженных немецких пленных». [33] Из Пекина опять поступил неопределенный ответ о том, что «военнопленные вооружены и организованы». [34] Тогда заместитель Лансинга Полк, не полагаясь уже на фантазию своих дипломатов, направляет в Пекин следующий вопросник: «Сколько пленных выпущено на свободу? Сколько пленных имеют оружие? Где они получили оружие? Каково соотношение между немцами и австрийцами? Кто руководит ими? Пришлите нам также и другие сведения, как только их добудете, и продолжайте, пожалуйста, присылать аналогичную информацию». [35] Но и на этот раз информация из Пекина оказалась бледной и невыразительной. [36]

      Гораздо большие способности в искусстве клеветы проявил американский консул Мак-Говен. В cвоей телеграмме из Иркутска 4 марта он нарисовал живописную картину немецкого проникновения в Сибирь»: «12-го проследовал в восточном направлении поезд с военнопленными и двенадцатью пулеметами; две тысячи останавливались здесь... Надежный осведомитель сообщает, что прибыли германские генералы, другие офицеры... (пропуск), свыше тридцати саперов, генеральный штаб ожидает из Петрограда указаний о разрушении мостов, тоннелей и об осуществлении плана обороны. Немецкие, турецкие, австрийские офицеры заполняют станцию и улицы, причем признаки их воинского звания видны из-под русских шинелей. Каждый военнопленный, независимо от того, находится ли он на свободе или в лагере; имеет винтовку» [37].

      Из дипломатических донесений подобные фальшивки переходили в американскую печать, которая уже давно вела злобную интервенционистскую кампанию.

      Тем временем во Владивостоке происходили события, не менее ярко свидетельствовавшие об истинном отношении США к подготовке японского десанта. /42/

      30. The Lansing papers, v. II; p. 358.
      31. FR, v. II, p. 45.
      32. Там же, стр. 52.
      33. Там же, стр. 63.
      34. Там же, стр. 64.
      36. Там же, стр. 66.
      36. Там же, стр. 69.
      37. Russiafn-American Relations, p. 164. Американские представители в России находились, как известно, в тесной связи с эсерами. 12 марта из Иркутска член Сибирской областной думы эсер Неупокоев отправил «правительству автономной Сибири» письмо, одно место, в котором удивительно напоминает телеграмму Мак-Говена: «Сегодня прибыло 2.000 человек австрийцев, турок, славян, одетых в русскую форму, вооружены винтовками и пулеметами и проследовали дальше на восток». («Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 95.) Вполне возможно, что именно эсер Неупокоев был «надежным осведомителем» Мак-Говена.

      12 января во Владивостокском порту стал на якорь японский крейсер «Ивами». Во Владивостокский порт раньше заходили военные суда Антанты (в том числе и американский крейсер «Бруклин»). [38] В данном случае, вторжение «Ивами» являлось явной и прямой подготовкой к агрессивным действиям.

      Пытаясь сгладить впечатление от этого незаконного акта, японский консул выступил с заявлением, что его правительство послало военный корабль «исключительно с целью защиты своих подданных».

      Владивостокский Совет заявил решительный протест против вторжения японского военного корабля в русский порт. Относительно того, что крейсер «Ивами» якобы послан для защиты японских подданных, Совет заявил следующее: «Защита всех жителей, проживающих на территории Российской республики, является прямой обязанностью российских властей, и мы должны засвидетельствовать, что за 10 месяцев революции порядок в городе Владивостоке не был нарушен». [39]

      Адвокатами японской агрессии выступили американский и английский консулы. 16 января они направили в земскую управу письмо, в котором по поводу протеста местных властей заявлялось: «Утверждение, содержащееся в заявлении относительно того, что общественный порядок во Владивостоке до сих пор не был нарушен, мы признаем правильным. Но, с другой стороны, мы считаем, что как в отношении чувства неуверенности у стран, имеющих здесь значительные материальные интересы, так и в отношении того направления, в кагором могут развиваться события в этом районе, политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность». [40]

      Таким образом, американский и английский консулы встали на защиту захватнических действий японской военщины. За месяц до того, как Вильсон составил свой первый меморандум об отношении к интервенции, американский представитель во Владивостоке принял активное участие в подготовке японской провокации.

      Задача консулов заключалась теперь в том, чтобы создать картину «нарушения общественного порядка» во Владивостоке, «слабости местных властей» и «необходимости интервенции». Для этого по всякому поводу, даже самому незначительному, иностранные консулы обращались в земскую управу с протестами. Они придирались даже к мелким уголовным правонарушениям, столь обычным в большом портовом городе, изображая их в виде событий величайшей важности, требующих иностранного вмешательства.

      В начале февраля во Владивостоке состоялось совещание представителей иностранной буржуазии совместно с консулами. На совещании обсуждался вопрос о борьбе с «анархией». Затем последовали протесты консульского корпуса против ликвидации буржуазного самоуправления в городе, против рабочего контроля за деятельностью порта и таможни, /43/

      38. «Бруклин» появился во Владивостокском порту 24 ноября 1917 г.— накануне выборов в Учредительное собрание. Американские пушки, направленные на город, должны были предрешить исход выборов в пользу буржуазных партий. Однако этот агрессивный демарш не дал желаемых результатов: по количеству поданных голосов большевики оказались сильнейшей политической партией во Владивостоке.
      39. «Известия Владивостокского совета рабочих и солдатских депутатов», 4 (17) января 1918 г.
      40. Japanese agression in the Russian Far East Extracts from the Congressional Record. March 2, 1922. In the Senate of the United States, Washington, 1922, p. 7.

      против действий Красной гвардии и т. д. Американский консул открыто выступал против мероприятий советских властей и грозил применением вооруженной силы. [41] К этому времени во Владивостокском порту находилось уже четыре иностранных военных корабля: американский, английский и два японских.

      Трудящиеся массы Владивостока с возмущением следили за провокационными действиями иностранных консулов и были полны решимости с оружием в руках защищать Советскую власть. На заседании Владивостокского совета было решенo заявить о готовности оказать вооруженное сопротивление иностранной агрессии. Дальневосточный краевой комитет Советов отверг протесты консулов как совершенно необоснованные, знаменующие явное вмешательство во внутренние дела края.

      В марте во Владивостоке стало известно о контрреволюционных интригах белогвардейской организации, именовавшей себя «Временным правительством автономной Сибири». Эта шпионская группа, возглавленная веерами Дербером, Уструговым и др., добивалась превращения Дальнего Востока и Сибири в колонию Соединенных Штатов и готовила себя к роли марионеточного правительства этой американской вотчины.

      Правительство США впоследствии утверждало, будто оно узнало о существовании «сибирского правительства» лишь в конце апреля 1918 г. [49] На самом деле, уже в марте американский адмирал Найт находился в тесном контакте с представителями этой подпольной контрреволюционной организации. [41]

      29 марта Владивостокская городская дума опубликовала провокационное воззвание. В этом воззвании, полном клеветнических нападок на Совет депутатов, дума заявляла о своем бессилии поддерживать порядок в городе. [41] Это был документ, специально рассчитанный на создание повода для высадки иностранного десанта. Атмосфера в городе накалилась: «Владивосток буквально на вулкане», — сообщал за границу одни из агентов «сибирского правительства». [45]

      Японские войска высадились во Владивостоке 5 апреля 1918 г. В этот же день был высажен английский десант. Одновременно с высадкой иностранных войск начал в Манчжурии свое новое наступление на Читу бандит Семенов. Все свидетельствовало о предварительном сговоре, о согласованности действий всех контрреволюционных сил на Дальнем Востоке.

      Поводом для выступления японцев послужило, как известно, убийство японских подданных во Владивостоке. Несмотря на то, что это была явная провокация, руководители американской внешней политики ухватились за нее, чтобы «оправдать» действия японцев и уменьшить «отрицательную моральную реакцию» в России. Лживая японская версия была усилена в Вашингтоне и немедленно передана в Вологду послу Френсису.

      Американский консул во Владивостоке передал по телеграфу в государственный департамент: «Пять вооруженных русских вошли в японскую контору в центре города, потребовали денег. Получив отказ, стреляли в трех японцев, одного убили и других серьез-/44/

      41. FR, v. II, р. 71.
      42. Russian-American Relations, p. 197.
      43. «Красный архив», 1928, т. 4 (29), стр. 97.
      44. «Известия» от 7 апреля 1918 г.
      45. «Красный архив», 1928, т. 4 (29). стр. 111.

      но ранили». [46] Лансинг внес в это сообщение свои коррективы, после чего оно выглядело следующим образом: «Пять русских солдат вошли в японскую контору во Владивостоке и потребовали денег. Ввиду отказа убили трех японцев». [47] В редакции Лансинга ответственность за инцидент ложилась на русскую армию. При всей своей незначительности эта деталь очень характерна: она показывает отношение Лансинга к японскому десанту и разоблачает провокационные методы государственного департамента.

      Правительство США не сочло нужным заявить даже формальный протест против японского выступления. Вильсон, выступая на следующий день в Балтиморе, в речи, посвященной внешнеполитическим вопросам, ни единым словом не обмолвился о десанте во Владивостоке. [48]

      Добившись выступления Японии, США пытались продолжать игру в «иную позицию». Военный «корабль США «Бруклин», стоявший во Владивостокском порту, не спустил на берег ни одного вооруженного американского солдата даже после высадки английского отряда. В русской печати американское посольство поспешило опубликовать заявление о том, что Соединенные Штаты непричастны к высадке японского десанта. [49]

      Американские дипломаты прилагали все усилия, чтобы изобразить японское вторжение в советский город как незначительный эпизод, которому не следует придавать серьезного значения. Именно так пытался представить дело американский консул представителям Владивостокского Совета. [50] Посол Френсис устроил специальную пресс-конференцию, на которой старался убедить журналистов в том, что советское правительство и советская пресса придают слишком большое значение этой высадке моряков, которая в действительности лишена всякого политического значения и является простой полицейской предосторожностью. [51]

      Однако американским дипломатам не удалось ввести в заблуждение Советскую власть. 7 апреля В. И. Ленин и И. В. Сталин отправили во Владивосток телеграмму с анализом обстановки и практическими указаниями городскому совету. «Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать, — говорилось в телеграмме. — Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники». [52] Последующие события оправдали прогноз Ленина и Сталина.

      Советская печать правильно оценила роль Соединенных Штатов в развязывании японского выступления. В статье под заголовком: «Наконец разоблачились» «Известия» вскрывали причастность США к японскому вторжению. [53] В обзоре печати, посвященном событиям на Дальнем Востоке, «Известия» приводили откровенное высказывание представителя американского дипломатического корпуса. «Нас, американцев, — заявил он, — сибирские общественные круги обвиняют в том, что мы будто бы связываем руки /45/

      46. FR, v. II, p. 99. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      47. Там же, стр. 100. (Подчеркнуто мною. — А. Г.)
      48. Russian-American Relations, p. 190.
      49. «Известия» от 11 апреля 1918 г.
      50. «Известия» от 12 апреля 1918 г.
      51. «Известия» от 13 апреля 1918 г.
      52. «Документы по истории гражданской войны в СССР», т. 1940, стр. 186.
      53. «Известия» от 10 апреля 1918 г.

      большевизма. Дело обстоит, конечно, не так». [54]

      Во Владивостоке при обыске у одного из членов «сибирского правительства» были найдены документы, разоблачавшие контрреволюционный заговор на Дальнем Востоке. В этом заговоре были замешаны иностранные консулы и американский адмирал Найт. [55]

      Советское правительство направило эти компрометирующие документы правительству Соединенных Штатов и предложило немедленно отозвать американского консула во Владивостоке, назначить расследование о причастности американских дипломатических представителей к контрреволюционному заговору, а также выяснить отношение правительства США к советскому правительству и ко всем попыткам официальных американских представителей вмешиваться во внутреннюю жизнь России. [56] В этой ноте нашла выражение твердая решимость советского правительства пресечь все попытки вмешательства во внутреннюю жизнь страны, а также последовательное стремление к мирному урегулированию отношений с иностранными державами. В последнем, однако, американское правительство не было заинтересовано. Соединенные Штаты развязывали военный конфликт. /46/

      54 «Известия» от 27 апреля 1913 г. (Подчеркнуто мной.— А. Г.)
      55. «Известия» от 25 апреля 1918 г.
      56. Russiain-American Relations, p. 197.

      Исторические записки. Л.: Изд-во Акад. наук СССР. Т. 33. Отв. ред. Б. Д. Греков. - 1950. С. 33-46.
    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Асташов А.Б. Борьба за людские ресурсы в Первой мировой войне: мобилизация преступников в Русскую армию // Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
      Автор: Военкомуезд
      Александр Борисович
      АСТАШОВ
      д-р ист. наук, профессор
      Российского государственного
      гуманитарного университета
      БОРЬБА ЗА ЛЮДСКИЕ РЕСУРСЫ В ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ: МОБИЛИЗАЦИЯ ПРЕСТУПНИКОВ В РУССКУЮ АРМИЮ
      Аннотация. Автор рассматривает проблему расширения людских ресурсов в Первой мировой войне — первой тотальной войне XX в. В статье исследуется политика по привлечению в русскую армию бывших осужденных преступников: основные этапы, объемы и различные категории привлеченного контингента, ключевые аргументы о необходимости применяемых приемов и мер, общий успех и причины неудач. Работа основана на впервые привлеченных архивных материалах. Автор приходит к выводу о невысокой эффективности предпринятых усилий по задействованию такого специфического контингента, как уголовники царских тюрем. Причины кроются в сложности условий мировой войны, специфике социально-политической ситуации в России, вынужденном характере решения проблемы массовой мобилизации в период назревания и прохождения революционного кризиса, совпавшего с гибелью русской армии.
      Ключевые слова: тотальная война, людские ресурсы в войне, русская армия, преступники, морально-политическое состояние армии, армейская и трудовая дисциплина на войне, борьба с деструктивными элементами в армии. /217/
      Использование человеческих ресурсов — один из важнейших вопросов истории мировых войн. Первая мировая, являющаяся первым тотальным военным конфликтом, сделала актуальным привлечение к делу обороны всех групп населения, включая те, которые в мирной ситуации считаются «вредными» для общества и изолируются. В условиях всеобщего призыва происходит переосмысление понятий тягот и лишений: добропорядочные граждане рискуют жизнью на фронте, переносят все перипетии фронтового быта, в то время как преступники оказываются избавленными от них. Такая ситуация воспринималась в обществе как несправедливая. Кроме решения проблемы равного объема трудностей для всех групп населения власти столкнулись, с одной стороны, с вопросом эффективного использования «преступного элемента» для дела обороны, с другой стороны — с проблемой нейтрализации негативного его влияния на армию.
      Тема использования бывших осужденных в русской армии мало представлена в отечественной историографии, исключая отдельные эпизоды на региональном материале [1]. В настоящей работе ставится вопрос использования в деле обороны различных видов преступников. В центре внимания — их разряды и характеристики; способы нейтрализации вредного влияния на рядовой состав; проблемы в обществе,
      1. Коняев Р. В. Использование людских ресурсов Омского военного округа в годы Первой мировой войны // Манускрипт. Тамбов, 2018. № 12. Ч. 2. С. 232. Никулин Д. О. Подготовка пополнения для действующей армии периода Первой мировой войны 1914-1918 гг. в запасных частях Омского военного округа. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. Новосибирск, 2019. С. 228-229. /219/
      возникавшие в процессе решения этого вопроса; а также эффективность предпринятых мер как в годы войны, так и во время революции 1917 г. Работа написана на архивных материалах фонда Ставки главковерха, военного министерства и Главного штаба, а также на основе анализа информации, содержащейся в переписке различных инстанций, вовлеченных в эту деятельность. Все материалы хранятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА).
      Проблема пополнения людских ресурсов решалась в зависимости от наличия и правового статуса имевшихся контингентов преступников. В России было несколько групп населения, которые по существовавшим законам не принимали участия в военных действиях. Это военнослужащие, отбывающие наказание по воинским преступлениям; лица, находившиеся под полицейским надзором по месту жительства, причем как административно высланные гражданскими властями в рамках Положения о государственной охране, так и высланные военными властями с театра военных действий согласно Правилам о военном положении; многочисленная группа подследственных или отбывающих наказание за мелкие преступления, не связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. права на военную службу; значительная группа подследственных, а также отбывающих или отбывших наказание за серьезные преступления, связанные с потерей гражданских прав, в т. ч. и права на военную службу. /220/
      Впервые вопрос о привлечении уголовных элементов к несению службы в русской армии встал еще в годы русско-японской войны, когда на Сахалине пытались создать дружины из ссыльных каторжан. Опыт оказался неудачным. Среди каторжан было много людей старых, слабосильных, с физическими недостатками. Но главное — все они поступали в дружины не по убеждениям, не по желанию сразиться с врагом, а потому, что льготы, данные за службу, быстро сокращали обязательные сроки пребывания на острове, обеспечивали казенный паек и некоторые другие преимущества. В конечном счете пользы такие отряды в военном отношении не принесли и были расформированы, как только исчезла опасность высадки врага [1].
      В годы Первой мировой войны власти привлекали правонарушителей на военную службу в зависимости от исчерпания людских ресурсов и их пользы для дела обороны. В самом начале войны встал вопрос о судьбе находящихся в военно-тюремных учреждениях (военных тюрьмах и дисциплинарных батальонах) лиц, совершивших воинские преступления на военной службе еще до войны [2]. В Главном военно-судебном управлении (ГВСУ) считали, что обитатели военно-тюремных заведений совершили преступление большей частью по легкомыслию, недостаточному усвоению требований воинской дисциплины и порядка, под влиянием опьянения и т. п., и в массе своей не являлись закоренелыми преступниками и глубоко испорченными людьми. В связи с этим предполагалось применить к ним ст. 1429 Военно-судебного устава, согласно которой в районе театра военных действий при исполнении приговоров над военнослужащими применялись правила, позволявшие принимать их на службу, а после войны переводить в разряд штрафованных. Немедленное же приведение нака-
      1. Русско-Японская война. Т. IX. Ч. 2. Военные действия на острове Сахалине и западном побережье Татарского пролива. Работа военно-исторической комиссии по описанию Русско-Японской войны. СПб., 1910. С. 94; Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. 2000. On. 1. Д. 1248. Л. 31-32 об. Доклад по мобилизационному отделению Главного управления генерального штаба (ГУГШ), 3 октября 1917 г.
      2. См. п. 1 таблицы категорий преступников. /221/
      зания в исполнение зависело от начальников частей, если они посчитают, что в силу испорченности такие осужденные лица могут оказывать вредное влияние на товарищей. С другой стороны, то же войсковое начальство могло сделать представление вышестоящему начальству о даровании смягчения наказания и даже совершенного помилования «в случае примерной храбрости в сражении, отличного подвига, усердия и примерного исполнения служебных обязанностей во время войны» военнослужащих, в отношении которых исполнение приговора отложено [1].
      23 июля 1914 г. император Николай II утвердил соответствующий доклад Военного министра —теперь заключенные военно-тюремных учреждений (кроме разряда «худших») направлялись в строй [2]. Такой же процедуре подлежали и лица, находящиеся под судом за преступления, совершенные на военной службе [3]. Из военно-тюремных учреждений уже в первые месяцы войны были высланы на фронт фактически все (свыше 4 тыс.) заключенные и подследственные (при списочном составе в 5 125 человек), а сам штат тюремной стражи подлежал расформированию и также направлению
      на военную службу [4]. Формально считалось, что царь просто приостановил дальнейшее исполнение судебных приговоров. Военное начальство с удовлетворением констатировало, что не прошло и месяца, как стали приходить письма, что такие-то бывшие заключенные отличились и награждены георгиевскими крестами [5].
      Летом 1915 г. в связи с большими потерями появилась идея послать в армию осужденных или состоящих под судом из состава гражданских лиц, не лишенных по закону права
      1. РГВИА. Ф. 1932. Оп. 2. Д. 326. Л. 1-2. Доклад ГВСУ, 22 июля 1914 г.
      2. РГВИА. Ф. 2126. Оп. 2. Д. 232. Л. 1 об. Правила о порядке постановления и исполнения приговоров над военнослужащими в районе театра военных действий. Прил. 10 к ст. 1429 Военно-судебного устава.
      3. Там же. ГВСУ — штаб войск Петроградского военного округа. См. 2-ю категорию преступников таблицы.
      4. Там же. Л. 3-4 об., 6 об., 10-11, 14-29. Переписка начальства военно-тюремных заведений с ГВСУ, 1914 г.
      5. РГВИА. Ф. 801. Оп. 30. Д. 14. Л. 42, 45 об. Данные ГВСУ по военно-тюремным заведениям, 1914 г. /222/
      защищать родину [1]. Еще ранее о такой возможности ходатайствовали сами уголовники, но эти просьбы были оставлены без ответа. В августе 1915 г. теперь уже Военное министерство и Главный штаб подняли этот вопрос перед начальником штаба Верховного Главнокомандующего (ВГК) генералом М. В. Алексеевым. Военное ведомство предлагало отправить в армию тех, кто пребывал под следствием или под судом, а также осужденных, находившихся уже в тюрьме и ссылке. Алексеев соглашался на такие меры, если будут хорошие отзывы тюремного начальства о лицах, желавших пойти на военную службу, и с условием распределения таких лиц по войсковым частям равномерно, «во избежание скопления в некоторых частях порочных людей» [2].
      Но оставались опасения фронтового командования по поводу претворения в жизнь планируемой меры в связи с понижением морального духа армии после отступления 1915 г. Прежде всего решением призвать «порочных людей» в ряды армии уничтожалось важнейшее условие принципа, по которому защита родины могла быть возложена лишь на достойных, а звание солдата являлось высоким и почетным. Военные опасались прилива в армию порочного элемента, могущего оказать разлагающее влияние на окружение нижних чинов, зачастую не обладающих достаточно устойчивыми воззрениями и нравственным развитием для противостояния вредному влиянию представителей преступного мира [3]. Это представлялось важным, «когда воспитательные меры неосуществимы, а надзор за каждым отдельным бойцом затруднителен». «Допущение в ряды войск лиц, не заслуживающих доверия по своим нравственным качествам и своим дурным примером могущих оказать растлевающее влияние, является вопросом, решение коего требует вообще особой осторожности и в особенности ввиду того, что среди офицеров состава армий имеется достаточный процент малоопыт-
      1. См. п. 5 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 230, 240-242а. Переписка дежурного генерала, начальника штаба ВГК, военного министерства и Главного штаба, 27-30 августа 1915 г., 8, 4 сентября 1915 г.
      3. Там же. Д. 805. Л. 17-18. /223/
      ных прапорщиков», — подчеркивало командование Юго-Западного фронта. Большое количество заявлений от бывших уголовников с просьбой принять их на военную службу не убеждало в своей искренности. Наоборот, такая отправка на фронт рассматривалась просто как шанс выйти на свободу. В армии вообще сомневались, что «питомцы тюрьмы или исправительных арестантских отделений в массе были бы проникнуты чувствами патриотизма», в то время как в такой войне дисциплинированность и стойкость являются основным залогом успешных боевых действий. Вред от таких порочных людей мог быть гораздо большим, нежели ожидаемая польза. По мнению начальника штаба Киевского военного округа, нижние чины из состава бывших заключенных будут пытаться уйти из армии через совершение нового преступления. Если их высылать в запасной батальон с тем, чтобы там держать все время войны, то, в сущности, такая высылка явится им своего рода наградой, т. к. их будут кормить, одевать и не пошлют на войну. Вместе с тем призыв уголовников засорит запасной батальон, и без того уже переполненный [1]. Другие представители фронтового командования настаивали в отказе прихода на фронт грабителей, особенно рецидивистов, профессиональных преступников, двукратно наказанных за кражу, мошенничество или присвоение вверенного имущества. Из этой группы исключались убийцы по неосторожности, а также лица по особому ходатайству тюремных властей.
      В целом фронтовое командование признало практическую потребность такой меры, которая заставляла «поступиться теоретическими соображениями», и в конечном счете согласилось на допущение в армию по особым ходатайствам порочных лиц, за исключением лишенных всех прав состояния [2]. Инициатива военного ведомства получила поддержку в Главном штабе с уточнением, чтобы из допущенных в войска были исключены осужденные за разбой, грабеж, вымогательство, присвоение и растрату чужого имущества, кражу
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 16.
      2. Там же. Л. 2-3. Начальники штаба Юго-Западного и Северного фронтов — дежурному генералу при ВТК, 19, 21 сентября 1915 г. /224/
      и мошенничество, ибо такого рода элемент «развращающе будет действовать на среду нижних чинов и, несомненно, будет способствовать развитию в армии мародерства» [1]. Вопрос этот вскоре был представлен на обсуждение в министерство юстиции и, наконец, императору в январе 1916 г. [2] Подписанное 3 февраля 1916 г. (в порядке статьи 87) положение Совета министров позволяло привлекать на военную службу лиц, состоящих под судом или следствием, а также отбывающих наказание по суду, за исключением тех, кто привлечен к суду за преступные деяния, влекущие за собою лишение всех прав состояния, либо всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, т. е. за наиболее тяжкие преступления [3]. Реально речь шла о предоставлении отсрочки наказания для таких лиц до конца войны. Но это не распространялось на нижние чины, относительно которых последовало бы требование их начальников о немедленном приведении приговоров над ними в исполнение [4]. После указа от 3 февраля 1916 г. увеличилось количество осужденных, просивших перевода на воинскую службу. Обычно такие ходатайства сопровождались типовым желанием «искупить свой проступок своею кровью за Государя и родину». Однако прошения осужденных по более тяжким статьям оставлялись без ответа [5].
      Одновременно подобный вопрос встал и относительно осужденных за воинские преступления на военной службе [6]. Предполагалось их принять на военные окопные, обозные работы, т. к. на них как раз допускались лица, лишенные воинского звания [7].
      Но здесь мнения командующих армиями разделились по вопросу правильного их использования для дела обороны. Одни командармы вообще были против использования таких
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 1067. Л. 242-242а; Д. 805. Л. 1.
      2. Там же. Д. 805. Л. 239, 249 об.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 1-2, 16-16 об.
      4. Там же. Л. 2 об.
      5. РГВИА. Ф. 1343. Оп. 2. Д. 247. Л. 189, 191.
      6. См. п. 2 таблицы категорий преступников.
      7. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 490. Выписка и заявления, поданные присяжными заседателями Екатеринбургского окружного суда на январской сессии 1916 г. /225/
      лиц в тылу армии, опасаясь, что военные преступники, особенно осужденные за побеги, членовредительство, мародерство и другие проступки, могли войти в контакт с нижними чинами инженерных организаций, дружин, запасных батальонов, работавших в тылу, оказывая на них не менее вредное влияние, чем если бы это было в войсковом районе. Главнокомандующий армиями Западного фронта также выступал против привлечения на военную службу осужденных приговорами судов к лишению воинского звания в тылу армии, мотивируя это тем же аргументом о «моральном влиянии» [1].
      Были и голоса за привлечение на работы для нужд армии лиц, лишенных по суду воинского звания, мотивированные мнением, что в любом случае они тем самым потратят время на то, чтобы заслужить себе прощение и сделаться выдающимися воинами [2]. В некоторых штабах полагали даже возможным использовать такой труд на самом фронте в тюремных мастерских или в качестве артелей подневольных чернорабочих при погрузке и разгрузке интендантских и других грузов в складах, на железных дорогах и пристанях, а также на полевых, дорожных и окопных работах. В конечном счете было признано необходимым привлечение бывших осужденных на разного рода казенные работы для нужд армии во внутренних губерниях империи, но с определенными оговорками. Так, для полевых работ считали возможным использовать только крупные партии таких бывших осужденных в имениях крупных землевладельцев, поскольку в мелких имениях это могло привести к грабежу крестьянских хозяйств и побегам [3].
      В начале 1916 г. министерство внутренних дел возбудило вопрос о принятии на действительную службу лиц, как состоящих под гласным надзором полиции в порядке положения
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 478-478 об. Дежурный генерал штаба армий Западного фронта, 17.4.1916 — дежурному генералу штаба ВГК.
      2. Там же. Л. 475. Начальник штаба Кавказской армии, 30 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК.
      3. Там же. Л. 474-474 об. Начальник штаба Западного фронта, 29 апреля 1916 г. — дежурному генералу штаба ВГК. /226/
      о Государственной охране, так и высланных с театра войны по распоряжению военных властей [1]. Проблема заключалась в том, что и те, и другие не призывались на военную службу до истечения срока надзора. Всего таких лиц насчитывалось 1,8 тыс. человек. Они были водворены в Сибири, в отдаленных губерниях Европейской России или состояли под надзором полиции в Европейской России в избранных ими местах жительства. В МВД считали, что среди поднадзорных, высланных в порядке Государственной охраны, много таких, которые не представляют никакой опасности для стойкости войск. Их можно было принять в армию, за исключением тех поднадзорных, пребывание которых в действующей армии по характеру их виновности могло бы представлять опасность для охранения интересов армии или жизни начальствующих лиц. К категории последних причисляли высланных за шпионаж, тайный перевод нарушителей границы (что близко соприкасалось со шпионажем), ярко проявленное германофильство, а также за принадлежность к военно-революционным, террористическим, анархическим и другим революционным организациям.
      Точное число лиц, высланных под надзор полиции военными властями с театра военных действий, согласно Правилам военного положения, не было известно. Но, по имевшимся сведениям, в Сибирь и отдаленные губернии Европейской России выслали свыше 5 тыс. человек. Эти лица признавались военными властями вредными для нахождения даже в тылу армии, и считалось, что допущение их на фронт зависит главным образом от Ставки. Но в тот момент в армии полагали, что они были высланы с театра войны, когда не состояли еще на военной службе. Призыв их в строй позволил бы обеспечить непосредственное наблюдение военного начальства, что стало бы полезным для их вхождения в военную среду и безвредно для дела, поскольку с принятием на действительную службу их социальное положение резко менялось. К тому же опасность привлечения вредных лиц из числа поднадзорных нейтрализовалась бы предварительным согласованием меж-
      1. См. п. 3 и 4 таблицы категорий преступников. /227/
      ду военными властями и губернаторами при рассмотрении дел конкретных поднадзорных перед их отправкой на фронт [1].
      Пытаясь решить проблему пребывания поднадзорных в армии, власти одновременно хотели, с одной стороны, привлечь в армию желавших искренне воевать, а с другой — устранить опасность намеренного поведения со стороны некоторых лиц в стремлении попасть под такой надзор с целью избежать военной службы. Была еще проблема в техническом принятии решения. При принудительном призыве необходим был закон, что могло замедлить дело. Оставался открытым вопрос, куда их призывать: в отдельные части внутри России или в окопные команды. К тому же, не желая давать запрет на просьбы искренних патриотов, власти все же опасались революционной пропаганды со стороны поднадзорных. По этой причине было решено проводить постепенное снятие надзора с тех категорий поднадзорных, которые могли быть допущены в войска, исключая высланных за шпионаж, участие в военно-революционных организациях и т. п. После снятия такого надзора к ним применялся бы принудительный призыв в армию [2]. В связи с этим министерство внутренних дел дало указание губернаторам и градоначальникам о пересмотре постановлений об отдаче под надзор молодых людей призывного возраста, а также ратников и запасных, чтобы снять надзор с тех, состояние которых на военной службе не может вызывать опасений в их неблагонадежности. Главной целью было не допускать в армию «порочных» лиц [3]. В отношении же подчиненных надзору полиции в порядке Правил военного положения ожидались особые распоряжения со стороны военных властей [4].
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373-374. Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.; РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 4 об. МВД — военному министру, 10 января 1916 г.
      2. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. 1221. Л. 2 об. Министр внутренних дел — военному министру, 10 января 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 226. И. д. начальника мобилизационного отдела ГУГШ — дежурному генералу штаба ВГК, 25 января 1916г.; РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 373.Циркуляр мобилизационного отдела ГУГШ, 25 февраля 1916 г.
      4. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1221. Л. 22 об., 46-47, 50 об., 370. Переписка МВД, Военного министерства, ГУГШ, март 1916 г. /228/
      Существовала еще одна категория осужденных — без лишения прав, но в то же время освобожденных от призыва (как правило, по состоянию здоровья) [1]. Эти лица также стремились выйти из тюрьмы и требовали направления их на военные работы. В этом случае им давалось право взамен заключения бесплатно исполнять военно-инженерные работы на фронтах с учетом срока службы за время тюремного заключения. Такое разрешение было дано в соизволении императора на доклад от 20 января 1916 г. министра юстиции [2]. Несмотря на небольшое количество таких просьб (сначала около 200 прошений), власти были озабочены как характером работ, на которые предполагалось их посылать, так и возможными последствиями самого нахождения бывших преступников с гражданскими рабочими на этих производствах. Для решения вопроса была организована особая межведомственная комиссия при Главном тюремном управлении в составе представителей военного, морского, внутренних дел и юстиции министерств, которая должна была рассмотреть в принципе вопрос о допущении бывших осужденных на работы в тылу [3]. В комиссии высказывались различные мнения за допущение к военно-инженерным работам лиц, привлеченных к ответственности в административном порядке, даже по обвинению в преступных деяниях политического характера, и вообще за возможно широкое допущение на работы без различия категорий и независимо от прежней судимости. Но в конечном счете возобладали голоса за то, чтобы настороженно относиться к самой личности преступников, желавших поступить на военно-инженерные работы. Предписывалось собирать сведения о прежней судимости таких лиц, принимая во внимание характер их преступлений, поведение во время заключения и в целом их «нравственный облик». В конечном итоге на военно-инженерные работы не допускались следующие категории заключенных: отбывающие наказание за некоторые особенно опасные в государственном смысле преступные деяния и во-
      1. См. п. 6 таблицы категорий преступников.
      2. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 239. Министр юстиции — военному министру, 25 января 1916 г.
      3. Там же. Л. 518. /229/
      обще приговоренные к наказаниям, соединенным с лишением права; отличающиеся дурным поведением во время содержания под стражей, при отбывании наказания; могущие явиться вредным или опасным элементом при производстве работ; рецидивисты; отбывающие наказание за возбуждение вражды между отдельными частями или классами населения, между сословиями или за один из видов преступной пропаганды [1]. Допущенных на фронт бывших заключенных предполагалось переводить сначала в фильтрационные пункты в Петрограде, Киеве и Тифлисе и уже оттуда направлять на
      военно-инженерные работы [2]. Практика выдержки бывших подследственных и подсудимых в отдельных частях перед их направлением на военно-инженерные работы существовала и в морском ведомстве с той разницей, что таких лиц изолировали в одном штрафном экипаже (Гомель), через который в январе 1916 г. прошли 1,8 тыс. матросов [3].
      Поднимался и вопрос характера работ, на которые допускались бывшие преступники. Предполагалось организовать отдельные партии из заключенных, не допуская их смешения с гражданскими специалистами, добавив к уже существующим партиям рабочих арестантов на положении особых команд. Представитель военного ведомства в комиссии настаивал, чтобы поступление рабочих следовало непосредственно и по возможности без всяких проволочек за требованием при общем положении предоставить как можно больше рабочих и как можно скорее. В конечном счете было решено, что бывшие арестанты переходят в ведение структур, ведущих военно-инженерные работы, которые должны сами решить вопросы организации рабочих в команды и оплаты их труда [4].
      Оставалась, правда, проблема, где именно использовать труд бывших осужденных — на фронте или в тылу. На фронте это казалось неудобным из-за необходимости создания штата конвоя (личного состава и так не хватало), возможного
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 519-520.
      2. Там же. Л. 516 об. — 517 об. Министр юстиции — начальнику штаба ВТК, 29 мая 1916 г.
      3. Там же. Л. 522 об.
      4. Там же. Л. 520-522. /230/
      общения «нравственно испорченного элемента» с военнопленными (на работах), а также угрозы упадка дисциплины и низкого успеха работ. К концу же 1916 г. приводились и другие аргументы: на театре военных действий существовали трудности при присоединении такого контингента к занятым на оборонительных работах группам военнопленных, инженерно-строительным дружинам, инородческим партиям, мобилизованным среди местного населения рабочим. Появление бывших арестантов могло подорвать уже сложившийся ритм работ и вообще было невозможно в условиях дробления и разбросанности рабочих партий [1].
      Во всяком случае, в Ставке продолжали настаивать на необходимости привлечения бывших заключенных как бесплатных рабочих, чтобы освободить тем самым от работ солдат. Вредное влияние заключенных хотели нейтрализовать тем, что при приеме на работу учитывался бы характер прежней их судимости, самого преступления и поведения под стражей, что устраняло опасность деморализации армии [2].
      После принципиального решения о приеме в армию бывших осужденных, не лишенных прав, а также поднадзорных и воинских преступников, в конце 1916 г. встал вопрос о привлечении к делу обороны и уголовников, настоящих и уже отбывших наказание, лишенных гражданских прав вследствие совершения тяжких преступлений [3]. В Главном штабе насчитывали в 23 возрастах 360 тыс. человек, способных носить оружие [4]. Однако эти проекты не содержали предложения использования таких резервов на самом фронте, только лишь на тыловых работах. Вновь встал вопрос о месте работы. В октябре 1916 г. военный министр Д. С. Шуваев высказал предложение об использовании таких уголовников в военно-рабочих командах на особо тяжелых работах: по испытанию и
      1. РГВИА. Ф. 2003. Оп. 2. Д. 805. Л. 556. Переписка штабов Западного фронта и ВГК, 30 августа — 12 декабря 1916 г.
      2. Там же. Л. 556 об. — 556а об. Дежурный генерал ВГК — Главному начальнику снабжений Западного фронта, 19 декабря 1916 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1221. Л. 146. См. п. 7 таблицы категорий преступников.
      4. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 14. Сведения Министерства юстиции. /231/
      применению удушливых газов, в химических командах, по постройке и усовершенствованию передовых окопов и искусственных препятствий под огнем противника, а также на некоторых тяжелых работах на заводах. Однако товарищ министра внутренних дел С. А. Куколь-Яснопольский считал эту меру малоосуществимой. В качестве аргументов он приводил тезисы о том, что для содержания команд из «порочных лиц» потребовалось бы большое количество конвойных — как для поддержания дисциплины и порядка, так и (в особенности) для недопущения побегов. С другой стороны, нахождение подобных команд в сфере огня противника могло сказаться на духе войск в «самом нежелательном направлении». Наконец, представлялось невозможным посылать бывших уголовников на заводы, поскольку потребовались бы чрезвычайные меры охраны [1].
      В конце 1916 — начале 1917 г. в связи с общественно-политическим кризисом в стране обострился вопрос об отправке в армию бывших преступников. Так, в Главном штабе опасались разлагающего влияния лиц, находившихся под жандармским надзором, на войска, а с другой стороны, указывали на их незначительное количество [2]. При этом армию беспокоили и допущенные в нее уголовники, и проникновение политических неблагонадежных, часто являвшихся «авторитетами» для первых. Когда с сентября 1916 г. в запасные полки Омского военного округа стали поступать «целыми сотнями» лица, допущенные в армию по закону от 3 февраля 1916г., среди них оказалось много осужденных, о которых были весьма неблагоприятные отзывы жандармской полиции. По данным командующего Омским военным округом, а также енисейского губернатора, бывшие ссыльные из Нарымского края и других районов Сибири, в т.ч. и видные революционные работники РСДРП и ПСР, вели пропаганду против войны, отстаивали интересы рабочих и крестьян, убеждали сослуживцев не исполнять приказаний начальства в случае привлечения к подавлению беспорядков и т. п. Во-
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 5 об., 14.
      2. Там же. Д. 136. Л. 30. /232/
      енные категорически высказывались против их отправки на фронт, поскольку они «нравственно испортят самую лучшую маршевую роту», и убедительно просили избавить войска от преступного элемента [1]. Но бывшие уголовники, как гражданские, так и военные, все равно продолжали поступать в войска, включая передовую линию. Так, в состав Одоевского пехотного полка за период с 4 ноября по 24 декабря 1916 г. было влито из маршевых рот 884 человека беглых, задержанных на разных этапах, а также 19 находившихся под судом матросов. Люди эти даже среди товарищей получили прозвище «каторжников», что сыграло важную роль в волнениях в этом полку в январе 1917 г. [2]
      В запасные батальоны также часто принимались лица с судимостью или отбытием срока наказания, но без лишения гражданских прав. Их было много, до 5-10 %, среди лиц, поступивших в команды для направления в запасные полки гвардии (в Петрограде). Они были судимы за хулиганство, дурное поведение, кражу хлеба, муки, леса, грабеж и попытки грабежа (в т. ч. в составе шаек), буйство, склонность к буйству и пьянству, оскорбление девушек, нападение на помещиков и приставов, участие в аграрном движении, отпадение от православия, агитационную деятельность, а также за стрельбу в портрет царя. Многие из них, уже будучи зачисленными в запасные батальоны, подлежали пересмотру своего статуса и отсылке из гвардии, что стало выясняться только к концу 1916г., после нахождения в гвардии в течение нескольких месяцев [3].
      Февральская революция привнесла новый опыт в вопросе привлечения бывших уголовников к делу обороны. В дни переворота по указу Временного правительства об амнистии от
      1. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 136. Л. 204 об., 213-213 об., 215 об.; Ф. 2000. Оп. 10. Д. 9. Л. 37, 53-54.
      2. РГВИА. Ф. 801. Оп. 28. Д. 28. Л. 41 об., 43 об.
      3. РГВИА. Ф. 16071. On. 1. Д. 107. Л. 20, 23, 31 об., 32-33 об, 56-58 об., 75 об., 77, 79-79 об., 81 об., 82 об., 100, 103 об., 105 об., 106, 165, 232, 239, 336, 339, 349, 372, 385, 389, 390, 392, 393, 400-401, 404, 406, 423 об., 427, 426, 428, 512, 541-545, 561, 562, 578-579, 578-579, 581, 602-611, 612, 621. Сообщения уездных воинских начальников в управление
      запасных гвардейских частей в Петрограде, август — декабрь 1916 г. /233/
      6 марта 1917 г. были освобождены из тюрем почти все уголовники [1]. Но вскоре, согласно статье 10 Указа Временного правительства от 17 марта 1917 г., все лица, совершившие уголовные преступления, или состоящие под следствием или судом, или отбывающие по суду наказания, включая лишенных прав состояния, получали право условного освобождения и зачисления в ряды армии. Теперь условно амнистированные, как стали называть бывших осужденных, имели право пойти на военную службу добровольно на положении охотников, добровольцев с правом заслужить прощение и избавиться вовсе от наказания. Правда, такое зачисление происходило лишь при условии согласия на это принимающих войсковых частей, а не попавшие в части зачислялись в запасные батальоны [2].
      Амнистия и восстановление в правах всех категорий бывших заключенных породили, однако, ряд проблем. В некоторых тюрьмах начались беспорядки с требованием допуска арестантов в армию. С другой стороны, возникло множество недоразумений о порядке призыва. Одни амнистированные воспользовались указанным в законе требованием явиться на призывной пункт, другие, наоборот, стали уклоняться от явки. В этом случае для них был определен срок явки до 15 мая 1917 г., после чего они вновь представали перед законом. Третьи, особенно из ссыльных в Сибири, требовали перед посылкой в армию двухмесячного отпуска для свидания с родственниками, бесплатного проезда и кормовых. Как бы там ни было, фактически бывшие уголовники отнюдь не стремились в армию, затягивая прохождение службы на фронте [3].
      В самой армии бывшие уголовники продолжали совершать преступления, прикрываясь революционными целями, что сходило им с рук. Этим они возбуждали ропот в солдатской среде, ухудшая мотивацию нахождения на фронте.
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 72 об. ГУГШ — военному министру, 4 июля 1917 г.
      2. РГВИА. Ф. 400. Оп. 19. Д. 139. Л. 77-78 об. Разъяснение статьи 10 постановления Временного правительства от 17 марта 1917 г.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 28-29, 41. Переписка ГУГШ с дежурным генералом ВГК, апрель — июль 1917 г. /234/
      «Особенных прав» требовали для себя бывшие «политические», которые требовали вовсе освобождения от воинской службы. В некоторых частях бывшие амнистированные по политическим делам (а за ними по делам о грабежах, убийствах, подделке документов и пр.), апеллируя к своему добровольному приходу в армию, ходатайствовали о восстановлении их в звании унтер-офицеров и поступлении в школы прапорщиков [1].
      Крайне обеспокоенное наплывом бывших уголовников в армию начальство, согласно приказу по военному ведомству № 433 от 10 июля 1917 г., получило право избавить армию от этих лиц [2]. 12 июля Главковерх генерал А. А. Брусилов обратился с письмом к министру-председателю А. Ф. Керенскому, выступая против «загрязнения армии сомнительным сбродом». По его данным, с самого момента посадки на железной дороге для отправления в армию они «буйствуют и разбойничают, пуская в ход ножи и оружие. В войсках они ведут самую вредную пропаганду большевистского толка». По мнению Главковерха, такие лица могли бы быть назначены на наиболее тяжелые работы по обороне, где показали бы стремление к раскаянию [3]. В приказе по военному ведомству № 465 от 14 июля разъяснялось, что такие лица могут быть приняты в войска лишь в качестве охотников и с согласия на это самих войсковых частей [4].
      В августе 1917 г. этот вопрос был поднят Б. В. Савинковым перед новым Главковерхом Л. Г. Корниловым. Наконец, уже в октябре 1917 г. Главное управление Генштаба подготовило документы с предписанием задержать наводнение армии преступниками, немедленно возвращать из войсковых частей в распоряжение прокурорского надзора лиц, оказавшихся в армии без надлежащих документов, а также установить срок, за который необходимо получить свидетельство
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1245. Л. 25-26; 28-29, 41-42, 75, 136, 142-143.
      2. Там же. Д. 1248. Л. 26, 28.
      3. Там же. Л. 29-29 об.
      4. Там же. Л. 25-25 об.; Ф. 2000. Оп. 1. Д. 1245. Л. 145. /235/
      «о добром поведении», допускающее право дальнейшего пребывания в армии [1].
      По данным министерства юстиции, на август 1917 г. из 130 тыс. (до постановления от 17 марта) освободилось 100 тыс. заключенных [2]. При этом только некоторые из них сразу явились в армию, однако не всех из них приняли, поэтому эта группа находилась в запасных частях внутренних округов. Наконец, третья группа амнистированных, самая многочисленная, воспользовавшись амнистией, никуда не явилась и находилась вне армии. Эта группа занимала, однако, активную общественную позицию. Так, бывшие каторжане из Смоленска предлагали создать самостоятельные боевые единицы партизанского характера (на турецком фронте), что «правильно и благородно разрешит тюремный вопрос» и будет выгодно для дела войны [3]. Были и другие попытки организовать движение бывших уголовных для дела обороны в стране в целом. Образец такой деятельности представлен в Постановлении Петроградской группы бывших уголовных, поступившем в Главный штаб в сентябре 1917 г. Группа протестовала против обвинений в адрес уголовников в развале армии. Уголовники, «озабоченные судьбами свободы и революции», предлагали выделить всех бывших заключенных в особые отряды. Постановление предусматривало также организацию санитарных отрядов из женщин-уголовниц в качестве сестер милосердия. В постановлении заверялось, что «отряды уголовных не только добросовестно, но и геройски будут исполнять возложенные на них обязанности, так как этому будет способствовать кроме преданности уголовных делу свободы и революции, кроме естественного в них чувства любви к их родине и присущее им чувство гордости и личного самолюбия». Одновременно с обращением в Главный штаб группа обратилась с подобным ходатайством в Военный отдел ЦИК Петроградского Совета. Несмотря на всю эксцентричность данного заявления, 30 сентября 1917 г. для его обсуждения было созвано межведомственное совещание
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 26, 29-29 об., 47-47 об.
      2. Там же. Л. 31.
      3. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1247. Л. 18 об. /236/
      с участием представителей от министерств внутренних дел, юстиции, политического и главного военно-судебного управлений военного министерства, в присутствии криминалистов и психиатров. Возможно, причиной внимания к этому вопросу были продолжавшие развиваться в руководстве страны идеи о сформировании безоружных рабочих команд из бывших уголовников. Однако совещание даже не поставило вопроса о создании таковых. Требование же образования собственных вооруженных частей из состава бывших уголовников было категорически отвергнуто, «поскольку такие отряды могли лишь увеличить анархию на местах, не принеся ровно никакой пользы военному делу». Совещание соглашалось только на «вкрапление» условно амнистированных в «здоровые воинские части». Создание частей из бывших уголовников допускалось исключительно при формировании их не на фронте, а во внутренних округах, и только тем, кто получит от своих комитетов свидетельства о «добропорядочном поведении». Что же касалось самой «петроградской группы бывших уголовных», то предлагалось сначала подвергнуть ее членов наказанию за неявку на призывные пункты. Впрочем, до этого дело не дошло, т. к. по адресу петроградской артели уголовных помещалось похоронное бюро [1].
      Опыт по привлечению уголовных элементов в армию в годы Первой мировой войны был чрезвычайно многообразен. В русскую армию последовательно направлялось все большее и большее их количество по мере истощения людских ресурсов. Однако массовости такого контингента не удалось обеспечить. Причина была в нарастании множества препятствий: от необходимости оптимальной организации труда в тылу армии на военно-инженерных работах до нейтрализации «вредного» влияния бывших уголовников на различные группы на театре военных действий — военнослужащих, военнопленных, реквизированных рабочих, гражданского населения. Особенно остро вопрос принятия в армию бывших заключенных встал в конце 1916 — начале 1917 г. в связи с нарастанием революционных настроений в армии. Крими-
      1. РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 1248. Л. 40; Д. 1247. Л. 69. /237/
      нальные группы могли сыграть в этом роль детонирующего фактора. В революционном 1917 г. военное руководство предприняло попытку создания «армии свободной России», используя в т. ч. и призыв к бывшим уголовникам вступать на военную службу. И здесь не удалось обеспечить массового прихода солдат «новой России» из числа бывших преступников. Являясь, в сущности, актом декриминализации военных и гражданских преступлений, эта попытка натолкнулась на противодействие не только уголовного элемента, но и всей остальной армии, в которой широко распространялись антивоенные и революционные настроения. В целом армия и руководство страны не сумели обеспечить равенства тягот для всего населения в годы войны. /238/
      Георгиевские чтения. Сборник трудов по военной истории Отечества / ред.-сост. К. А. Пахалюк. — Москва: Издательский дом «Российское военно-историческое общество» ; Яуза-каталог, 2021. — С. 217-238.
    • Базанов С.Н. Большевизация 5-й армии Северного фронта накануне Великого Октября // Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.
      Автор: Военкомуезд
      БОЛЬШЕВИЗАЦИЯ 5-Й АРМИИ СЕВЕРНОГО ФРОНТА НАКАНУНЕ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

      С. Н. Базанов

      Революционное движение в действующей армии в 1917 г. является одной из важнейших проблем истории Великого Октября Однако далеко не все аспекты этой проблемы получили надлежащее освещение в советской историографии. Так, если Северному фронту в целом и его 12-й армии посвящено значительное количество работ [1], то другие армии фронта (1-я и 5-я) в известной степени оставались в тени. Недостаточное внимание к 1-й армии вполне объяснимо (небольшая численность, переброска на Юго-Западный фронт в связи с подготовкой наступления). Иное дело 5-я армия. Ее солдаты, включенные в состав карательного отряда генерала Н. И. Иванова, отказались сражаться с революционными рабочими и солдатами Петрограда и тем самым внесли свой вклад в победу Февральской буржуазно-демократической революции. В период подготовки наступления на фронте, в котором 5-я армия должна была сыграть активную роль, в ней развернулось массовое антивоенное выступление солдат, охватившее значительную часть армии. Накануне Октября большевики 5-й армии, незадолго до того оформившиеся в самостоятельную организацию, сумели повести за собой значительную часть делегатов армейского съезда, и образованный на нем комитет был единственным в действующей армии, где преобладали большевики, а председателем был их представитель Э. М. Склянский. Большевики 5-й армии сыграли важную роль в разгроме мятежа Керенского — Краснова, воспрепятствовав продвижению контрреволюционных частей на помощь мятежникам. Все это убедительно свидетельствует о том, что процесс большевизации 5-й армии Северного фронта заслуживает специального исследования.

      5-я армия занимала левое крыло Северного фронта, в состав которого она вошла после летней кампании 1915 г. В начале 1917 г. линия фронта 5-й армии проходила южнее Якобштадта, от разграничительной линии с 1-й армией и вдоль Западной Двины до разграничительной линии с Западным фронтом у местечка Видзы. В июле — сентябре правый фланг 5-й армии удлинился в связи с переброской 1-й армии на Юго-Западный фронт. Протяженность линии фронта 5-й армии при этом составила 208 км [2]. Штаб ее был в 15 км от передовых позиций, в Двинске. /262/

      В состав 5-й армии в марте — июне входили 13, 14, 19, 28-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в июле — сентябре — 1, 19 27, 37-й армейские и 1-й кавалерийский корпуса; в октябре- ноябре — 14, 19, 27, 37, 45-й армейские корпуса [3]. Как видим, только 14-й и 19-й армейские корпуса были «коренными», т.е. постоянно находились в составе 5-й армии за весь исследуемый период. Это обстоятельство создает известные трудности в учении процесса большевизации 5-й армии. Фронт и тыл армии находились в Латгалии, входившей в состав Витебской губернии (ныне часть территории Латвийской ССР). Крупнейшим голодом Латгалии был Двинск, находившийся на правом берегу Западной Двины на пересечении Риго-Орловской и Петроградско-Варшавской железных дорог. Накануне первой мировой войны на-селение его составляло 130 тыс. человек. С приближением к Двинску линии фронта многие промышленные предприятия эвакуировались. Сильно уменьшилось и население. Так, в 1915 г. было эвакуировано до 60 предприятий с 5069 рабочими и их семьями [4]. В городе осталось лишь одно крупное предприятие — вагоноремонтные мастерские Риго-Орловской железной дороги (около 800 рабочих). Кроме того, действовало несколько мелких мастерских и кустарных заведений. К кануну Февральской революции население Двинска состояло преимущественно из полупролетарских и мелкобуржуазных элементов. Вот в этом городе с 1915 г. размещался штаб 5-й армии.

      В тыловом ее районе находился второй по значению город Латгалии — Режица. По составу населения он мало отличался от Двинска. Наиболее организованными и сознательными отрядами пролетариата здесь были железнодорожники. Более мелкими городами являлись Люцин, Краславль и др.

      Что касается сельского населения Латгалии, то оно состояло в основном из беднейших крестьян и батраков при сравнительно небольшой прослойке кулачества и середняков. Большинство земель и лесных угодий находилось в руках помещиков (большей частью немецкого и польского происхождения). В целом крестьянская масса Латгалии была значительно более отсталой, чем в других районах Латвии [5]. Все перечисленные причины обусловили относительно невысокую политическую активность пролетарских и крестьянских масс рассматриваемого района. Солдатские массы 5-й армии явились здесь основной политической силой.

      До войны в Двинске действовала большевистская организация, но в годы войны она была разгромлена полицией. К февралю 1917 г. здесь уцелела только партийная группа в мастерских Риго-Орловской железной дороги [6]. В целом же на Северном Фронте до Февральской революции существовало несколько подпольных большевистских групп, которые вели агитационно-пропагандистскую работу в воинских частях [7]. Их деятельность беспокоила командование. На совещании главнокомандующих фрон-/263/-тами, состоявшемся в Ставке 17—18 декабря 1916 г., главнокомандующий армиями Северного фронта генерал Н. В. Рузский отмечал, что «Рига и Двинск несчастье Северного фронта... Это два распропагандированных гнезда» [8].

      Победа Февральской революции привела к легализации существовавших подполью большевистских групп и появлению новых. В создании партийной организации 5-й армии большую роль сыграла 38 пехотная дивизия, входившая в состав 19-го армейского корпуса. Организатором большевиков дивизии был врач Э. М. Склянский, член партии с 1913 г., служивший в 149-м пехотном Черноморском полку. Большую помощь ему оказывал штабс-капитан А. И. Седякин из 151-го пехотного Пятигорского полка, вскоре вступивший в партию большевиков. В марте 1917 г. Склянский и Седякин стали председателями полковых комитетов. На проходившем 20—22 апреля совещании Совета солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии Склянский был избран председателем дивизионного Совета, а Седякин — секретарем [9]. Это сразу же сказалось на работе Совета: по предложению Склянского Советом солдатских депутатов 38-й пехотной дивизии была принята резолюция об отношении к войне, посланная Временному правительству, в которой содержался отказ от поддержки его империалистической политики [10]. Позднее, на состоявшемся 9—12 мая в Двинске II съезде 5-й армии, Склянский образовал большевистскую партийную группу [11].

      В апреле — мае 1917 г. в частях армии, стоявших в Двинске, развернули работу такие большевистские организаторы, как поручик 17-й пехотной дивизии С. Н. Крылов, рядовой железнодорожного батальона Т. В. Матузков. В этот же период активную работу вели большевики и во фронтовых частях. Например, в 143-м пехотном Дорогобужском полку активно работали члены большевистской партии А. Козин, И. Карпухин, Г. Шипов, A. Инюшев, Ф. Буланов, И. Винокуров, Ф. Рыбаков [12]. Большевики выступали на митингах перед солдатами 67-го Тарутинского и 68-го Бородинского пехотных полков и других частей Двинского гарнизона [13].

      Нередко агитационно-массовая работа большевиков принимала форму бесед с группами солдат. Например, 6 мая в Двинске солдатом 731-го пехотного Комаровского полка большевиком И. Лежаниным была проведена беседа о текущих событиях с группой солдат из 17-й пехотной дивизии. Лежанин разъяснял солдатам, что назначение А. Ф. Керенского военным министром вместо А. И. Гучкова не изменит положения в стране и на фронте, что для окончания войны и завоевания настоящей свободы народу нужно свергнуть власть капиталистов, что путь к миру и свободе могут указать только большевики и их вождь — B. И. Ленин [14]. /264/

      Армейские большевики поддерживали связи с военной организацией при Петроградском комитете РСДРП(б), а также побывали в Риге, Ревеле, Гельсингфорсе и Кронштадте. Возвращаясь из этих поездок, они привозили агитационную литературу и рассказывали солдатам о революционных событиях в стране [15]. В солдатские организации в период их возникновения и начальной деятельности в марте — апреле попало много меньшевиков и эсеров. В своих выступлениях большевики разоблачали лживый характер обещаний соглашателей, раскрывали сущность их политики. Все это оказывало несомненное влияние па солдатские массы.

      Росту большевистских сил в армии способствовали маршевые роты, прибывавшие почти еженедельно. Они направлялись в 5-ю армию в основном из трех военных округов — Московского, Петроградского и Казанского. Пункты квартирования запасных полков, где формировались маршевые роты, находились в крупных промышленных центрах — Петрограде, Москве, Казани, Ярославле, Нижнем Новгороде, Орле, Екатеринбурге и др. [16] В некоторых запасных полках имелись большевистские организации, которые оказывали немалое влияние на отправлявшиеся в действующую армию маршевые роты.

      При посредстве военного бюро МК РСДРП (б) весной 1917 г. была создана военная организация большевиков Московского гарнизона. С ее помощью были образованы партийные группы в 55, 56, 184, 193-м и 251-м запасных пехотных полках [17]. В 5-ю армию часто присылались маршевые роты, сформированные в 56-м полку [18]. Прибывавшие пополнения приносили с собой агитационную литературу, оказывали революционизирующее влияние на фронтовиков. Об этом красноречиво говорят многочисленные сводки командования: «Влияние прибывающих пополнений отрицательное...», «...прибывающие пополнения, зараженные в тылу духом большевизма, также являются важным слагаемым в сумме причин, влияющих на резкое понижение боеспособности и духа армии» [19] и т. д.

      И действительно, маршевые роты, сформированные в промышленных центрах страны, являлись важным фактором в большевизации 5-й армии, поскольку отражали классовый состав районов расквартирования запасных полков. При этом следует отметить, что по социальному составу 5-я армия отличалась от некоторых других армий. Здесь было много рабочих из Петрограда, Москвы и даже с Урала [20]. Все это создавало благоприятные условия для возникновения большевистской армейской организации. Тем более что за май — июнь, как показано в исследовании академика И. И. Минца, число большевистских групп и членов партии на Северном фронте возросло более чем в 2 раза [21].

      Тем не менее большевистская организация в 5-й армии в этот период не сложилась. По мнению В. И. Миллера, это можно /265/ объяснить рядом причин. С одной стороны, в Двинске не было как отмечалось, большевистской организации, которая могла бы возглавить процесс объединения большевистских групп в воинских частях; не было достаточного числа опытных большевиков и в армии. С другой стороны, постоянные связи, существовавшие у отдельных большевистских групп с Петроградом, создавали условия, при которых образование армейской партийной организации могло показаться излишним [22]. В марте в Двинске была создана объединенная организация РСДРП, куда большевики вошли вместе с меньшевиками [23]. Хотя большевики поддерживали связь с ЦК РСДРП(б), участие в объединенной организации сковывало их борьбу за солдатские массы, мешало проводить собственную линию в солдатских комитетах.

      Итоги первого этапа партийного строительства в армии подвела Всероссийская конференция фронтовых и тыловых организаций партии большевиков, проходившая в Петрограде с 16 по 23 июня. В ее работе приняли участие и делегаты от 5-й армии На заседании 16 июня с докладом о партийной работе в 5-й армии выступил делегат Серов [24]. Конференция внесла серьезный вклад в разработку военной политики партии и сыграла выдающуюся роль в завоевании партией солдатских масс. В результате ее работы упрочились связи местных военных организаций с ЦК партии. Решения конференции вооружили армейских большевиков общей боевой программой действий. В этих решениях были даны ответы на важнейшие вопросы, волновавшие солдатские массы. После конференции деятельность армейских большевиков еще более активизировалась, выросли авторитет и влияние большевистской партии среди солдат.

      Характеризуя политическую обстановку в армии накануне наступления, можно отметить, что к атому времени крайне обострилась борьба между силами реакции и революции за солдат-фронтовиков. Пробным камнем для определения истинной позиции партий и выборных организаций, как известно, явилось их отношение к вопросам войны и мира вообще, братания и наступления в особенности. В результате размежевания по одну сторону встали оборонческий армиском, придаток контрреволюционного командования, и часть соглашательских комитетов, особенно высших, по другую — в основном низовые комитеты, поддерживавшиеся широкими солдатскими массами.

      Борьба солдатских масс 5-й армии под руководством большевиков против наступления на фронте вылилась в крупные антивоенные выступления. Они начались 18 июня в связи с объявлением приказа о наступлении армий Юго-Западного фронта и достигли наивысшей точки 25 июня, когда в отношении многих воинских частей 5-й армии было произведено «вооруженное воздействие» [25]. Эти массовые репрессивные меры продолжались до 8 июля, т. в. до начала наступления на фронте 5-й армии. Сводки /266/ Ставки и донесения командования за вторую половину июня — начало июля постоянно содержали сообщения об антивоенных выступлениях солдат 5-й армии. В составленном командованием армии «Перечне воинских частей, где производились дознания по делам о неисполнении боевых приказов» названо 55 воинских частей [26]. Однако этот список далеко не полный. В хранящихся в Центральном музее Революции СССР тетрадях со списками солдат- «двинцев» [27], помимо указанных в «Перечне» 55 частей, перечислено еще 40 других [28]. В общей сложности в 5-й армии репрессии обрушились на 95 воинских частей, 64 из которых являлись пехотными, особыми пехотными и стрелковыми полками. Таким образом, больше всего арестов было среди «окопных жителей», которым и предстояло принять непосредственное участие в готовящемся наступлении.

      Если учесть, что в конце июня — начале июля по боевому расписанию в 5-й армии находилось 72 пехотных, особых пехотных и стрелковых полка [29], то получается, что антивоенное движение охватило до 90% этих частей. Особенно значительным репрессиям подверглись те части, где было наиболее сильное влияние большевиков и во главе полковых комитетов стояли большевики или им сочувствующие. Общее число арестованных солдат доходило до 20 тыс. [30], а Чрезвычайной следственной комиссией к суду было привлечено 12 725 солдат и 37 офицеров [31].

      После «наведения порядка» командование 5-й армии 8 июля отдало приказ о наступлении, которое уже через два дня провалилось. Потери составили 12 587 солдат и офицеров [32]. Ответственность за эту кровавую авантюру ложилась не только на контрреволюционное командование, но и на соглашателей, таких, как особоуполномоченный военного министра для 5-й армии меньшевик Ю. П. Мазуренко, комиссар армии меньшевик А. Е. Ходоров, председатель армискома народный социалист А. А. Виленкин. 11 июля собралось экстренное заседание армискома, посвященное обсуждению причин неудачи наступления [33]. 15 июля командующий 5-й армией генерал Ю. Н. Данилов в приказе по войскам объявил, что эти причины заключаются «в отсутствии порыва пехоты как результате злостной пропаганды большевиков и общего длительного разложения армии» [34]. Однако генерал не указал главного: солдаты не желали воевать за чуждые им интересы русской и англо-французской буржуазии.

      Эти события помогли солдатам разобраться в антинародном характере политики Временного правительства и в предательстве меньшевиков и эсеров. Солдаты освобождались от «оборончества», вступали в решительную борьбу с буржуазией под лозунгами большевистской партии, оказывали активную помощь армейским большевикам. Например, при содействии солдат большевики 12-й армии не допустили разгрома своих газет, значительное количество которых доставлялось в 5-ю армию. /267/

      Вот что сообщала Ставка в сводке о настроении войск Северного фронта с 23 по 31 июля: «Большевистские лозунги распространяются проникающей в части в громадном количестве газетой «Окопный набат», заменившей закрытую «Окопную правду»» [35].

      Несмотря на начавшийся в июле разгул реакции, армейские большевики и сочувствующие им солдаты старались осуществлять связь с главным революционным центром страны — Петроградом. Так, в своих воспоминаниях И. М. Гронский, бывший в то время заместителем председателя комитета 70-й пехотной дивизии [36], пишет, что в середине июля по поручению полковых комитетов своей дивизии он и солдат 280-го пехотного Сурского полка Иванов ездили в двухнедельную командировку в Петроград. Там они посетили заводы — Путиловский и Новый Лесснер, где беседовали с рабочими, а также «встретились с Н. И. Подвойским и еще одним товарищем из Бюро военной организации большевиков». Подвойского интересовали, вспоминает И. М. Гронский, прежде всего наши связи с солдатскими массами. Еще он особенно настаивал на организации в армии отпора генеральско-кадетской реакции. Далее И. М. Гронский заключает, что «встреча и беседа с Н. И. Подвойским была на редкость плодотворной. Мы получили не только исчерпывающую информацию, но и весьма ценные советы, как нам надлежит вести себя на фронте, что делать для отражения наступления контрреволюции» [37].

      Работа армейских большевиков в этот период осложнилась тем, что из-за арестов сильно уменьшилось число членов партии, силы их были распылены. Вот тогда, в июле — августе 1917 г., постепенно и начала осуществляться в 5-й армии тактика «левого блока». Некоторые эсеры, например, упомянутый выше Гронский, начали сознавать, что Временное правительство идет по пути реакции и сближается с контрреволюционной генеральской верхушкой. Осознав это, они стали склоняться на сторону большевиков. Большевики охотно контактировали с ними, шли навстречу тем, кто борется против Временного правительства. Большевики понимали, что это поможет им завоевать солдатские массы, значительная часть которых была из крестьян и еще шла за эсерами.

      Складывание «левого блока» прослеживается по многим фактам. Он рождался снизу. Так, Гронский в своих воспоминаниях пишет, что солдаты стихийно тянулись к большевикам, а организовывать их было почти некому. В некоторых полковых комитетах не осталось ни одного члена большевистской партии. «Поэтому я, — пишет далее Гронский, — попросил Петрашкевича и Николюка (офицеры 279-го пехотного Лохвицкого полка, сочувствующие большевикам. — С. Б.) помочь большевикам, солдатам 279-го Лохвицкого полка и других частей в организации партийных групп и снабжении их большевистской литературой. С подобного рода /268/ просьбами я не раз обращался к сочувствующим нам офицерам я других частей (в 277-м пехотном Переяславском полку — к поручику Шлезингеру, в 278-м пехотном Кромском полку — к поручику Рогову и другим). И они, надо сказать, оказали нам существенную помощь. В сентябре и особенно в октябре во всех частях и крупных командах дивизии (70-й пехотной дивизии. — С. Б.) мы уже имели оформившиеся большевистские организаций» [38].

      Агитационно-пропагандистская работа большевиков среди солдатских масс в этот период проводилась путем сочетания легальной и нелегальной деятельности. Так, наряду с нелегальным распространением большевистской литературы в полках 70-й и 120-й пехотных дивизий большевики широко использовали публичные читки газет не только соглашательских, но и правого направления. В них большевики отыскивали и зачитывали солдатам откровенно реакционные по своему характеру высказывания, которые как нельзя лучше разоблачали соглашателей и контрреволюционеров всех мастей. Самое же главное, к этому средству пропаганды нельзя было придраться контрреволюционному командованию [39].

      О скрытой работе большевиков догадывалось командование. Но выявить большевистских агитаторов ему не удавалось, так как солдатская масса не выдавала их. Основная ее часть уже поддерживала политику большевиков. В начале августа в донесении в Ставку комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров отмечал: «Запрещение митингов и собраний не дает возможности выявляться массовым эксцессам, но по единичным случаям, имеющим место, чувствуется какая-то агитация, но уловить содержание, планомерность и форму пока не удалось» [40]. В сводке сведений о настроении на Северном фронте за время с 10 по 19 августа сообщалось, что «и в 5-й и в 12-й армиях по-прежнему отмечается деятельность большевиков, которая, однако, стала носить характер скрытой подпольной работы» [41]. А в своем отчете в Ставку за период с 16 по 20 августа тот же Ходоров отмечал заметную активизацию солдатской массы и дальнейшее обострение классовой борьбы в армии [42]. Активизация солдатских масс выражалась в требованиях отмены смертной казни на фронте, демократизации армии, освобождения из-под ареста солдат, прекращения преследования выборных солдатских организаций. 16 августа состоялся митинг солдат 3-го батальона 479-го пехотного Кадниковского полка, на котором была принята резолюция с требованием освободить арестованных командованием руководителей полковой организации большевиков. Участники митинга высказались против Временного правительства. Аналогичную резолюцию вынесло объединенное заседание ротных комитетов 3-го батальона 719-го пехотного Лысогорского полка, состоявшееся 24 августа [43]. /269/

      Полевение комитетов сильно встревожило соглашательский армиском 5-й армии. На состоявшихся 17 августа корпусных и дивизионных совещаниях отмечалось, что «сильной помехой в деле закрепления положения комитетов является неустойчивость некоторых из них — преимущественно низших (ротных и полковых), подрывающая частой сменой состава самую возможность плодотворной работы» [44].

      В целом же, характеризуя период июля — августа, можно сказать, что, несмотря на репрессивные меры, большевики 5-й армии не прекратили своей деятельности. Они неустанно мобилизовывали и сплачивали массы на борьбу за победу пролетарской революции. Таково было положение в 5-й армии к моменту начала корниловского мятежа.

      Весть о генеральской авантюре всколыхнула солдатские массы. Соглашательский армиском 5-й армии выпустил обращение к солдатам с призывом сохранять спокойствие, особо подчеркнул, что он не выделяет части для подавления корниловщины, так как «этим должно заниматься Временное правительство, а фронт должен отражать наступление немцев» [45]. Отпор мятежу могли дать только солдатские массы под руководством большевиков. Ими было сформировано несколько сводных отрядов, установивших контроль над железнодорожными станциями, а также создан военно-революционный комитет. Как сообщалось в донесении комиссара Ходорова Временному правительству, в связи с выступлением генерала Корнилова за период со 2 по 4 сентября солдаты арестовали 18 офицеров, зарекомендовавших себя отъявленными контрреволюционерами. Аресты имели место в 17-й и и 38-й артиллерийских бригадах, в частях 19-го армейского корпуса, в 717-м пехотном Сандомирском полку, 47-м отдельном тяжелом дивизионе и других частях [46]. Солдатские комитеты действовали и другими методами. В сводках сведений о настроении в армии, переданных в Ставку с 28 августа по 12 сентября, зарегистрировано 20 случаев вынесения низовыми солдатскими комитетами резолюций о смещении, недоверии и контроле над деятельностью командиров [47]. Комиссар 5-й армии Ходоров сообщал Временному правительству: «Корниловская авантюра уже как свое последствие создала повышенное настроение солдатских масс, и в первую очередь это сказалось в подозрительном отношении к командному составу» [48].

      Таким образом, в корниловские дни солдатские массы 5-й армии доказали свою преданность революции, единодушно выступили против мятежников, добились в большинстве случаев их изоляции, смещения с командных постов и ареста. Разгром корниловщины в значительной мере способствовал изживанию последних соглашательских иллюзий. Наступил новый этап большевизации солдатских масс. /270/

      После разгрома генеральского заговора значительная часть низовых солдатских комитетов выступила с резолюциями, в которых настаивала на разгоне контрреволюционного Союза офицеров, чистке командного состава, отмене смертной казни, разрешений политической борьбы в армии [49]. Однако требования солдатских масс шли гораздо дальше этой достаточно умеренной программы. Солдаты требовали заключения мира, безвозмездной передачи земли крестьянам и национализации ее, а наиболее сознательные — передачи всей власти Советам [50]. На такую позицию эсеро-меньшевистское руководство комитетов стать не могло. Это приводило к тому, что солдаты переизбирали комитеты, заменяя соглашателей большевиками и представителями «левого блока».

      После корниловщины (в сентябре — октябре) революционное движение солдатских масс поднялось на новую, более высокую ступень. Солдаты начали выходить из повиновения командованию: не исполнять приказы, переизбирать командиров, вести активную борьбу за мир, брататься с противником. Партии меньшевиков и эсеров быстро утрачивали свое влияние.

      Авторитет же большевиков после корниловских дней резко возрос. Об этом красноречиво свидетельствуют сводки комиссаров и командования о настроении в частях 5-й армии. В сводке помощника комиссара 5-й армии В. С. Долгополова от 15 сентября сообщалось, что «большевистские течения крепнут» [51]. В недельной сводке командования от 17 сентября сообщалось, что «в 187-й дивизии 5-й армии отмечалось значительное влияние большевистской пропаганды» [52]. В сводке командования от 20 сентября говорилось, что «большевистская пропаганда наблюдается в 5-й армии, особенно в частях 120 дивизии» [53]. 21 сентября Долгополов писал, что большевистская агитация усиливается [54]. То же самое сообщалось и в сводках командования от 25 и 29 сентября [55]. 2 октября командующий 5-й армией В. Г. Болдырев докладывал военному министру: «Во всей армии чрезвычайно возросло влияние большевизма» [56].

      ЦК РСДРП(б) уделял большое внимание партийной работе в действующей армии, заслушивал на своих заседаниях сообщения о положении на отдельных фронтах. С такими сообщениями, в частности, трижды (10, 16 и 21 октября) выступал Я. М. Свердлов, докладывавший об обстановке на Северном и Западном фронтах [57]. ЦК оказывал постоянную помощь большевистским организациям в действующей армии, число которых на Северном фронте к этому времени значительно возросло. К концу октября 1917 г. ЦК РСДРП (б) был непосредственно связан, по подсчетам П. А. Голуба, с большевистскими организациями и группами более 80 воинских частей действующей армии [58]. В адресной книге ЦК РСДРП (б) значатся 11 воинских частей 5-й армии, имевших с ним переписку, среди которых отмечен и 149-й пехотный Чер-/271/-номорский полк. От его большевистской группы переписку вел Э. М. Склянский [59].

      Солдаты 5-й армии ноодпокритно посылали свои депутации в Петроградский и Московский Советы. Так, 27 сентября комитетом 479-го пехотного Кадниковского полка был делегирован в Моссовет член комитета В. Фролов. Ему поручили передать благодарность Моссовету за горячее участие в дело освобождения из Бутырской тюрьмы двинцев, особенно однополчан — большевиков П. Ф. Федотова, М. Е. Летунова, Политова и др. [60] 17 октября Московский Совет посетила делегация комитета 37-го армейского корпуса [61]. Посылка солдатских делегаций в революционные центры способствовала росту и укреплению большевистских организаций в армии.

      Руководители армейских большевиков посылали членов партии в ЦК для получения инструкций и агитационной литературы. С таким поручением от большевиков 14-го армейского корпуса 17 октября отправился в Петроград член корпусного комитета Г. М. Чертов [62]. ЦК партии, в свою очередь, посылал к армейским большевикам видных партийных деятелей для инструктирования и укрепления связей с центром. В середине сентября большевиков 5-й армии посетил В. Н. Залежский [63], а в середине октября — делегация петроградских партийных работников, возглавляемая Б. П. Позерном [64].

      О тактике большевистской работы в армии пишет в своих воспоминаниях служивший в то время вольноопределяющимся в одной из частей 5-й армии большевик Г. Я. Мерэн: «Основные силы наличных в армии большевиков были направлены на низовые солдатские массы. Отдельные большевики в войсковых частях создали группы большевистски настроенных солдат, распространяли свое влияние на низовые войсковые комитеты, устанавливали связь между собой, а также с ЦК и в первую очередь с военной организацией» [65]. Этим в значительной мере и объясняется тот факт, что большевизация комитетов начиналась снизу.

      Этот процесс отражен в ряде воспоминаний участников революционных событий в 5-й армии. И. М. Гронский пишет, что «во всех частях и командах дивизии (70-й пехотной.— С. Б.) эсеры и особенно меньшевики потерпели поражение. Количество избранных в комитеты сторонников этих двух партий сократилось. Перевыборы принесли победу большевикам» [66]. Н. А. Брыкин сообщает, что во второй половине сентября солдаты 16-го Особого пехотного полка под руководством выпущенных по их настоянию из двинской тюрьмы большевиков «взялись за перевыборы полкового комитета, комиссара, ротных судов и всякого рода комиссий. Ушков (большевик. — С. Б.) был избран комиссаром полка, Студии (большевик.— С. Б.) — председателем полкового комитета, меня избрали председателем полковой организации большевиков» [67]. /272/

      Процесс большевизации отчетливо прослеживается и по сводкам сведений, отправлявшихся из армии в штаб фронта. В сводке за период от 30 сентября по 6 октября отмечалось: «От полковых и высших комитетов все чаще и чаще поступают заявления, что они утрачивают доверие масс и бессильны что-либо сделать...». А за 5—12 октября сообщалось, что «в настоящее время происходят перевыборы комитетов; результаты еще неизвестны, но процентное отношение большевиков растет». Следующая сводка (за 20—27 октября) подтвердила это предположение: «Перевыборы комитетов дали перевес большевикам» [68].

      Одновременно с завоеванием солдатских организаций большевики развернули работу по созданию своей организации в масштабе всей армии. Существовавшая в Двинске организация РСДРП была, как уже отмечалось, объединенной. В имевшуюся при ней военную секцию входило, по данным на август 1917 г., 275 человек [69]. На состоявшемся 22 сентября в Двинске собрании этой организации произошло размежевание большевиков и меньшевиков 5-й армии [70].

      Вслед за тем был избран Двинский комитет РСДРП (б). Порвав с меньшевиками и создав свою организацию, большевики Двинска подготовили благоприятные условия для создания большевистской организации 5-й армии. Пока же при городском комитете РСДРП (б) образовался армейский большевистский центр. Разрозненные до этого отдельные организации и группы обрели наконец единство. Руководство партийной работой возглавили энергичные вожаки армейских большевиков: Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер, Н. Д. Собакин и др. [71]

      Созданию армейской организации большевиков способствовало также то, что вскоре оформился ряд самостоятельных большевистских организаций в тыловых частях 5-й армии, расположенных в крупных населенных пунктах, в частности в Дагде, Режице, Краславле [72]. Двинский комитет РСДРП(б) совместно с временным армейским большевистским центром стал готовиться к армейской партийной конференции.

      Перед этим состоялись конференции соглашательских партий (22—24 сентября у эсеров и 3—4 октября у меньшевиков), все еще пытавшихся повести за собой солдат. Однако важнейший вопрос — о мире — на этих конференциях либо вовсе игнорировался (у эсеров) [73], либо решался отрицательно (у меньшевиков) [74]. Это усиливало тяготение солдат в сторону большевиков.

      Новым шагом в укреплении позиций большевиков 5-й армии накануне Великого Октября явилось их оформление в единую организацию. Инициаторами созыва I конференции большевистских организаций 5-й армии (Двинск, 8—9 октября) были Э. М. Склянский, А. И. Седякин, И. М. Кригер [75]. На конференцию прибыли 34 делегата с правом решающего голоса и 25— с правом совещательного, представлявшие около 2 тыс. членов /273/ партии от трех корпусов армии. (Военные организации остальные двух корпусов не прислали своих представителей, так как до них не дошли телеграфные сообщения о конференции [76]) Прибыли представители от большевистских организаций гарнизонов Витебска, Двинска, Дагды, Краславля, Люцина и др. [77].

      Сообщения делегатов конференции показали, что подавляющее большинство солдат доверяет партии большевиков, требует перехода власти в руки Советов и заключения демократического мира. В резолюции, принятой после докладов с мест, конференция призвала армейских большевиков «с еще большей энергией основывать организации в частях и развивать существующие», а в резолюции о текущем моменте провозглашалось, что «спасение революции, спасение республики только в переходе власти к Советам рабочих, солдатских, крестьянских и батрацких депутатов» [78].

      Конференция избрала Бюро военной организации большевиков 5-й армии из 11 человек (во главе с Э. М. Склянским) и выдвинула 9 кандидатов в Учредительное собрание. Четверо из них были непосредственно из 5-й армии (Склянский, Седякин, Собакин, Андреев), а остальные из списков ЦК РСДРП (б) [79]. Бюро военной организации большевиков 5-й армии, послав в секретариат ЦК партии отчет о конференции, просило прислать литературу, посвященную выборам в Учредительное собрание, на что был получен положительный ответ [80].

      Бюро начало свою работу в тесном контакте с Двинским комитетом РСДРП(б), установило связь с военной организацией большевиков 12-й армии, а также с организациями большевиков Режицы и Витебска.

      После исторического решения ЦК РСДРП (б) от 10 октября о вооруженном восстании большевики Северного фронта мобилизовали все свои силы на выполнение ленинского плана взятия власти пролетариатом. 15—16 октября в Вендене состоялась учредительная конференция военных большевистских организаций всего Северного фронта. На нее собрались представители от организаций Балтийского флота, дислоцировавшегося в Финляндии, 42-го отдельного армейского корпуса, 1, 5, 12-й армий [81]. Конференция заслушала доклады с мест, обсудила текущий момент, вопрос о выборах в Учредительное собрание. Она прошла под знаком единства и сплочения большевиков Северного фронта вокруг ЦК партии, полностью поддержала его курс на вооруженное восстание.

      Объединение работающих на фронте большевиков в армейские и фронтовые организации позволяло ЦК РСДРП(б) усилить руководство большевистскими организациями действующей армии, направить их деятельность на решение общепартийных задач, связанных с подготовкой и проведением социалистической революции. Важнейшей задачей большевиков 5-й армии на дан-/274/-ном этапе были перевыборы соглашательского армискома. Многие части армии выдвигали подобные требования на своих собраниях, что видно из сводок командовании и периодической печати того времени [82]. И октябре оказались переизбранными большинство ротных и полковых комитетом и часть комитетом высшего звена. К октябрю большевики повели за собой значительную долю полковых, дивизионных и даже корпусных комитетов 5-й армии.

      Все это требовало созыва армейского съезда, где предстояло переизбрать армиском. Военная организация большевиков 5-й армии мобилизовала партийные силы на местах, развернула борьбу за избрание на съезд своих представителей.

      III съезд начал свою работу 16 октября в Двинске. 5-ю армию представляли 392 делегата [83]. Первым выступил командующий 5-й армией генерал В. Г. Болдырев. Он говорил о «невозможности немедленного мира» и «преступности братанья» [84]. Затем съезд избрал президиум, включавший по три представителя от больших и по одному от малых фракций: Э. М. Склянский, А. И. Седикин, К. С. Рожкевич (большевики), В. Л. Колеров, И. Ф. Модницей, Качарский (эсеры) [85], Харитонов (меньшевик-интернационалист), Ю. П. Мазуренко (меньшевик-оборонец) и А. А. Виленкин (народный социалист). Председателем съезда делегаты избрали руководителя большевистской организации 5-й армии Э. М. Склянского. Но меньшевистско-эсеровская часть съезда потребовала переголосования путем выхода в разные двери: в левую — те, кто голосует за Склянского, в правую — за эсера Колерова. Однако переголосование все равно дало перевес кандидатуре Склянского. За него голосовали 199 делегатов, а за Колерова — 193 делегата [86].

      На съезде большевики разоблачали соглашателей, подробно излагали линию партии но вопросам земли и мира. Используя колебании меньшевиков-интернационалистов, левых эсеров, максималистов, большевики успешно проводили свою линию, что отразилось в принятых съездом резолюциях. Так, в первый день работы но предложению большевиков съезд принял резолюцию о работе армискома. Прежнее руководство было охарактеризовано как недемократичное и оторванное от масс [87]. 17 октября съезд принял резолюцию о передаче всей земли, вод, лесов и сельскохозяйственного инвентаря в полное распоряжение земельных комитетов [88]. Съезд указал (19 октября) на сложность политического и экономического положения в стране и подчеркнул, что выход из него — созыв II Всероссийского съезда Советов [89]. Правые эсеры и меньшевики-оборонцы пытались снять вопрос о передаче власти в руки Советов. Против этих попыток решительно выступили большевики, которых поддержала часть левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов. Склянский в своей речи дал ответ соглашателям: «Мы не должны ждать Учредительного собрания, которое уже откладывалось не без согласия оборонцев, ко-/275/-торые возражают и против съезда Советов. Главнейшая задача нашего съезда — это избрать делегатов на съезд Советов, который созывается не для срыва Учредительного собрания, а для обеспечении его созыва, и от съезда Советов мы обязаны потребовать проведении тех мер, которые семь месяцев ждет вся революционная армии» [90].

      Таким образом, по аграрному вопросу и текущему моменту были приняты в основном большевистские резолюции. Остальные разрабатывались также в большевистском духе (о мире, об отношении к командному составу и др.). Этому способствовало практическое осуществление большевиками 5-й армии, с июля — августа 1917 г., тактики «левого блока». Они сумели привлечь на свою сторону левых эсеров и меньшевиков-интернационалистов, что сказалось на работе съезда.

      Немаловажную роль в поднятии авторитета большевиков на съезде сыграло присутствие на нем группы видных петроградских партийных работников во главе с Б. П. По зерном [91], посланной ЦК РСДРП (б) на Северный фронт с целью инструктирования, агитации и связи [92]. Петроградские большевики информировали своих товарищей из 5-й армии о решениях ЦК партии, о задачах, которые должны выполнить армейские большевики в общем плане восстания. Посланцы столицы выступили на съезде с приветствием от Петроградского Совета [93].

      Завершая свою работу (20 октября), съезд избрал новый состав армискома во главе с Э. М. Склянским, его заместителем стал А. И. Седякин. В армиском вошло 28 большевиков, в том числе Н. Д. Собакин, И. М. Кригер, С. В. Шапурин, Г. Я. Мерэн, Ашмарин, а также 7 меньшевиков-интернационалистов, 23 эсера и 2 меньшевика-оборонца [94]. Это был первый во фронтовых частях армейский комитет с такой многочисленной фракцией большевиков.

      Победа большевиков на III армейском съезде ускорила переход на большевистские позиции крупных выборных организаций 5-й армии и ее тылового района. 20—22 октября в Двинске состоялось собрание солдат-латышей 5-й армии, избравшее свое бюро в составе 6 большевиков и 1 меньшевика-интернационалиста [95]. 22 октября на заседании Режицкого Совета был избран новый состав Исполнительного комитета. В него вошли 10 большевиков и 5 представителей партий эсеров и меньшевиков. Председателем Совета был избран солдат 3-го железнодорожного батальона большевик П. Н. Солонко [96]. Незначительное преимущество у соглашателей оставалось пока в Двинском и Люцинском Советах [97].

      Большевики 5-й армии смогли добиться крупных успехов благодаря тому, что создали в частях и соединениях разветвленную сеть партийных групп, организовали их в масштабе армии, провели огромную агитационно-пропагандистскую работу среди /276/ солдат. Свою роль сыграли печать, маршевые роты, рабочие делегации на фронт, а также делегации, посылаемые солдатами в Петроград, Москву, Ригу и другие революционные центры.

      Рост большевистского влияния на фронте способствовал усилению большевизации солдатских комитетов, которая выразилась в изгнании из них соглашателей, выдвижении требований заключения мира, разрешения аграрного вопроса, полной демократизации армии и передачи власти Советам. Переизбранные комитеты становились фактической властью в пределах своей части, и ни одно распоряжение командного состава не выполнялось без их санкции. С каждым днем Временное правительство и командование все больше теряли возможность не только политического, но и оперативного управления войсками.

      В. И. Ленин писал, что к октябрю — ноябрю 1917 г. армия была наполовину большевистской. «Следовательно, в армии большевики тоже имели уже к ноябрю 1917 года политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающий момент. Ни о каком сопротивлении со стороны армии против Октябрьской революции пролетариата, против завоевания политической власти пролетариатом, не могло быть и речи...» [98].

      Успех большевиков на III армейском съезде подготовил переход большинства солдат 5-й армии Северного фронта на сторону революции. В последний день работы съезда (20 октября) начальник штаба фронта генерал С. Г. Лукирский доложил по прямому проводу в Ставку генералу Н. Н. Духонину: «1-я и 5-я армии заявили, что они пойдут не за Временным правительством, а за Петроградским Советом» [99]. Такова была политическая обстановка в 5-й армии накануне Великого Октября.

      На основании вышеизложенного большевизацию солдатских масс 5-й армии Северного фронта можно условно разделить на три основных периода: 1) образование в армии большевистских групп, сплочение вокруг них наиболее сознательных солдат (март — июнь); 2) полевение солдатских масс после июльских событий и начало складывания «левого блока» в 5-й армии (июль — август); 3) новая ступень полевения солдатских масс после корниловщины, образование самостоятельной большевистской организации, практическое осуществление политики «левого блока», в частности в ходе III армейского съезда, переход большинства солдат на сторону революции (сентябрь — октябрь). Процесс большевизации солдатских масс 5-й армии окончательно завершился вскоре после победы Великого Октября в ходе установления власти Советов.

      1. Капустин М. И. Солдаты Северного фронта в борьбе за власть Советов. М., 1957; Шурыгин Ф. А. Революционное движение солдатских масс Северного фронта в 1917 году. М., 1958; Рипа Е. И. Военно-революционные комитеты района XII армии в 1917 г. на не-/237/-оккупированной территории Латвии. Рига, 1969; Смольников А. С. Большевизация XII армии Северного фронта в 1917 году. М., 1979.
      2. ЦГВИА, ф. 2031 (Штаб главнокомандующего армиями Северного фронта), оп. 1, д. 539.
      3. Там же, д. 212, л. 631—631 об.; д. 214, л. 316—322; ф. 2122 (Штаб 5-й армии), оп. 1, д. 561, л. 211—213, 271—276; д. 652, л. 102—105 об.
      4. Очерки экономической истории Латвии (1900—1917). Рига, 1968, с. 290.
      5. Яковенко А. М. V армия в период мирного развития революции (март — июнь 1917 г.).— Изв. АН ЛатвССР, 1978, № 2, с. 104—105.
      6. Денисенко В. С. Солдаты пятой.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания. М., 1967, с. 93; Миллер В. И. Солдатские комитеты русской армии в 1917 г.: (Возникновение и начальный период деятельности). М., 1974, с. 192.
      7. Шелюбский А. П. Большевистская пропаганда и революционное движение на Северном фронте накануне 1917 г.— Вопр. ист., 1947, № 2, с. 73.
      8. Разложение армии в 1917 г.: Сб. док. М.; Л., 1925, с. 7.
      9. Миллер В. И. Указ. соч., с. 194—195.
      10. Революционное движение в России в апреле 1917 г. Апрельский кризис: Документы и материалы. М., 1958, с. 785—786.
      11. Денисенко В. С. Указ. соч., с. 96— 97.
      12. Там же, с. 95.
      13. Якупов Н. М. Партия большевиков в борьбе за армию в период двоевластия. Киев, 1972, с. 116.
      14. Громова 3. М. Борьба большевиков за солдатские массы на Северном фронте в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Рига, 1955, с. 129.
      15. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 116.
      16. ЦГВИА, ф. 2003 (Ставка / Штаб верховного главнокомандующего /), оп. 2, д. 468, 498, 510; ф. 2015 (Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем), оп. 1, д. 54; ф. 2031, оп. 1, д. 1550; оп. 2, д. 295, 306.
      17. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975 с. 59—60; Вооруженные силы Безликого Октября. М., 1977, с. 127-128.
      18. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 2, д. 295 л. 98—98 об., 112, 151—151 об.
      19. Там же, оп. 1, д. 1550, л. 24 об. 63.
      20. Якупов Н. М. Указ. соч., с. 45.
      21. Минц И. И. История Великого Октября: В 3-х т. 2-е изд. М., 1978 т. 2, с. 400.
      22. Миллер В. И. Указ. соч., с. 195—196.
      23. К маю 1917 г. объединенная организация РСДРП в Двинске насчитывала 315 членов. Возглавлял ее меньшевик М. И. Кром. См.: Всероссийская конференция меньшевистских и объединенных организаций РСДРП 6—12 мая 1917 г. в Петрограде. Пг., 1917, с. 30.
      24. Борьба партии большевиков за армию в социалистической революции: Сб. док. М., 1977, с. 179.
      25. Более подробно об этом см.: Громова 3. М. Провал июньского наступления и июльские дни на Северном фронте. — Изв. АН ЛатвССР, 1955, № 4; Журавлев Г. И. Борьба солдатских масс против летнего наступления на фронте (июнь —июль 1917 г.). — Исторические записки, М., 1957, т. 61.
      26. ЦГВИА, ф. 366 (Военный кабинет министра-председателя и политическое управление Военного министерства), оп. 2, д. 17, л. 217. Этот «Перечень» с неточностями и пропусками опубликован в кн.: Двинцы: Сборник воспоминаний участников Октябрьских боев в Москве и документы. М., 1957, с. 158—159.
      27. «Двинцы» — революционные солдаты 5-й армии, арестованные за антивоенные выступления в июне — июле 1917 г. Содержались в двинской тюрьме, а затем в количестве 869 человек — в Бутырской, в Москве. 22 сентября по требованию МК РСДРП (б) и Моссовета освобождены. Из них был создан отряд, принявший участие в Октябрьском вооруженном восстании в Москве. /278/
      28. Центральный музей Революции СССР. ГИК, Вс. 5047/15 аб., Д 112-2 р.
      29. ЦГВПА, ф. 2031, оп. 1, д. 212, л. 631—631 об.
      30. Такую цифру называет П. Ф. Федотов, бывший в то время одним из руководителей большевиков 479-го пехотного Кадниковского полка. См.: Двинцы, с. 19.
      31. Революционное движение в русской армии. 27 февраля — 24 октября 1917 г.: Сб. док. М., 1968, с. 376—377.
      32. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 1, д. 680, л. 282.
      33. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии (Двинск), 1917, 15 июля.
      34. ЦГВИА, ф. 2122, оп. 2, д. 13, ч. II, л. 313—313 об.
      35. Революционное движение в России в июле 1917 г. Июльский кризис: Документы и материалы. М., 1959, с. 436—437.
      36. И. М. Гронский в то время был эсером-максималистом, но в июльские дни поддерживал партию большевиков, а впоследствии вступил в нее. По его воспоминаниям можно проследить, как в 5-й армии складывался «левый блок».
      37. Гронский И. М. 1917 год. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 10, С. 193—195. О подобных же поездках в Петроград, Кронштадт, Гельсингфорс, Ревель и другие пролетарские центры сообщает в своих воспоминаниях бывший тогда председателем комитета 143-го пехотного Дорогобужского полка (36-я пехотная дивизия) В. С. Денисенко (Указ. соч., с. 94—95). Однако следует отметить, что такие поездки осуществлялись с большим трудом и не носили регулярного характера (см.: Гронский И. М. Указ. соч., с. 199).
      38. Гронский И. М. Указ. соч., с. 199.
      39. Об этом пишет И. М. Гронский (Указ. соч., с. 196—197), а также доносит комиссар 5-й армии А. Е. Ходоров в Управление военного комиссара Временного правительства при верховном главнокомандующем. См.: ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 54, л. 124.
      40. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 59.
      41. ЦГВИА, ф. 2015, оп. 1, д. 57, л. 91.
      42. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 227, л. 63—64.
      43. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1960, т. 3. 26 июля — 11 сентября 1917 г., с. 211; Революционное движение в России в августе 1917 г. Разгром корниловского мятежа: Документы и материалы. М., 1959, с. 283—284.
      44. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 23 авг.
      45. Там же, 1917, 31 авг.
      46. Минц И. И. Указ. соч., т. 2, с. 650.
      47. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 41—46 об. (Подсчет автора).
      48. ЦГАОР СССР, ф. 1235 (ВЦИК), оп. 36, д. 180, л. 107.
      49. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 61—61 об.
      50. Рабочий путь, 1917, 30 сент.
      51. О положении армии накануне Октября (Донесения комиссаров Временного правительства и командиров воинских частей действующей армии).— Исторический архив, 1957, № 6, с. 37.
      52. Великая Октябрьская социалистическая революция: Хроника событий: В 4-х т. М., 1961, т. 4. 12 сент.— 25 окт. 1917 г. с. 78.
      53. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 31, л. 24 об.
      54. Армия в период подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции.— Красный архив, 1937, т. 84, с. 168—169.
      55. Исторический архив, 1957, № 6, с. 37, 44.
      56. Муратов X. И. Революционное движение в русской армии в 1917 году. М., 1958, с. 103.
      57. Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Авг. 1917 — февр. 1918. М., 1958, с. 84, 94, 117.
      58. Голуб П. А. Большевики и армия в трех революциях. М., 1977, с. 145.
      59. Аникеев В. В. Деятельность ЦК РСДРП (б) в 1917 году: Хроника событий. М., 1969, с. 447—473.
      60. ЦГВИА, ф. 2433 (120-я пехотная дивизия), оп. 1, д. 7, л. 63 об., 64.
      61. Солдат, 1917, 20 окт. /279/
      62. Чертов Г. М. У истоков Октября: (Воспоминания о первой мировой войне и 1917 г. на фронте. Петроград накануне Октябрьского вооруженного восстания) / Рукопись. Государственный музей Великой Октябрьской социалистической революции (Ленинград), Отдел фондов, ф. 6 (Воспоминания активных участников Великой Октябрьской социалистической революции), с. 36—37.
      63. Аникеев В. В. Указ. соч., т. 285, 290.
      64. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      65. Мерэн Г. Я. Октябрь в V армии Северного фронта.— Знамя, 1933, № 11, с. 140.
      66. Гронский И. М. Записки солдата.— Новый мир, 1977, № 11, с. 206.
      67. Брыкин Н. А. Начало жизни.— Звезда, 1937, № 11, с. 242—243.
      68. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 1550, л. 71—72, 77 об.— 78, 93—93 об.
      69. Миллер В. И. Военные организации меньшевиков в 1917 г.: (К постановке проблемы).— В кн.: Банкротство мелкобуржуазных партий России, 1917—1922 гг. М., 1977, ч. 2, с. 210.
      70. Рабочий путь, 1917, 28 сент.
      71. Шапурин С. В. На переднем крае.— В кн.: Октябрь на фронте: Воспоминания, с. 104.
      72. Дризул А. А. Великий Октябрь в Латвии: Канун, история, значение. Рига, 1977, с. 268.
      73. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 27 сент.
      74. Там же, 1917, 10, 12 окт.
      75. Вооруженные силы Великого Октября, с. 144.
      76. Рабочий путь, 1917, 26 окт.
      77. Андреев А. М. Указ. соч., с. 299.
      78. Солдат, 1917, 22 окт.
      79. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1—24 октября 4917 г.): Документы и материалы. М., 1962, с. 379.
      80. Переписка секретариата ЦК РСДРП (б) с местными партийными организациями. (Март — октябрь 1917): Сб. док. М., 1957, с. 96.
      81. Окопный набат, 1917, 17 окт.
      82. Рабочий путь, 1917, 7 окт.; ИГапъ. СССР, ф. 1235, оп. 78, д. 98, л. 44-49; ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 44, л. 45 об.; ф. 2433, оп. 1, д. 3, л. 17 об.
      83. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      84. Из дневника ген. Болдырева.— Красный архив, 1927, т. 23, с. 271—272.
      85. Самостоятельная фракция левых эсеров не была представлена на съезде, поскольку входила в единую эсеровскую организацию.— Новый мир, 1977, № 10, с. 206.
      86. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 22 окт.
      87. Там же, 1917, 24 окт.
      88. Окопный набат, 1917, 20 окт.
      89. Рабочий путь, 1917, 21 окт.
      90. Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      91. По предложению Склянского Позерн 17 октября был избран почетным членом президиума съезда.— Изв. армейского исполнительного комитета 5-й армии, 1917, 24 окт.
      93. Рабочий и солдат, 1917, 22 окт.
      93. Рабочий путь, 1917, 18 окт.
      94. Мерэн Г. Я. Указ. соч., с. 141; III ап урин С. В. Указ. соч., с. 104—105.
      95. Кайминь Я. Латышские стрелки в борьбе за победу Октябрьской революции, 1917—1918. Рига, 1961, с. 347.
      96. Изв. Режицкого Совета солдатских. рабочих и крестьянских депутатов, 1917, 25 окт.; Солонко П. // Врагам нет пути к Петрограду! — Красная звезда, 1966, 4 нояб.
      97. Смирнов А. М. Трудящиеся Латгалии и солдаты V армии Северного фронта в борьбе за Советскую власть в 1917 году.— Изв. АН ЛатвССР, 1963, № 11, с. 13.
      98. Ленин В. И. Полн: собр. соч., т. 40, с. 10.
      99. Великая Октябрьская социалистическая революция, т. 4, с. 515.

      Исторические записки. №109. 1983. С. 262-280.