Вяткин В. В. Алексей Иванович Мусин-Пушкин // Вопросы истории. - 2013. - № 9. - С. 20-32.
В истории отечественной культуры и Русской православной церкви неизгладимо имя Алексея Ивановича Мусина-Пушкина. Жизнь его уникальна: эффективный и честный труд чиновника он совмещал с культуртрегерством; не только общество, но и церковь остро нуждалась в подобных высоко просвещенных деятелях. Одна лишь находка и публикация им "Слова о полку Игореве" говорит о многом.
Существуют разные взгляды на его труды и личный облик. Уже в 1824 г., спустя семь лет после смерти Мусина-Пушкина, К. Ф. Калайдович подал поводы для его обвинений, заявив, что тот получил Лаврентьевскую летопись из Рождественского монастыря во Владимире, что противоречило объяснению самого Мусина1, которого стали винить в присвоении монастырских рукописей. В советский период в том же смысле выступил Л. А. Дмитриев. В 1964 г. происходила дискуссия о предполагаемой фальсификации "Слова...", причем эта версия А. А. Зимина была отвергнута2. Более сдержанно о "вине" Мусина писал в 1988 г. В. П. Козлов, заявивший об "изъятии" им рукописей из церковных хранилищ, хотя как будто и оправдал, назвав изъятие "традиционным способом собирательства"3. В последнее время вышла наиболее благожелательная работа о Мусине А. И. Аксенова. Но и версии о присвоении рукописей все еще распространяются, Мусина продолжают осуждать: "ловкий царедворец", "предприимчивый вельможа", искавший "максимальной для себя выгоды" и др. Будем считать, что полемика не завершилась. Дальнейшие исследования прольют новый свет на проблему. Важно также изучить деятельность Мусина в Синоде, о чем пока известно мало. Ведь именно в этот период он обрел "Слово о полку Игореве".
Представитель знатного дворянского рода, Мусин родился в Москве 16 марта 1744 года. Не будет преувеличением сказать, что он получил прекрасное для своего времени образование. Сначала - домашнее, а в возрасте 13 лет он поступил в Петербургскую артиллерийскую школу, ставшую в 1758 г. еще и инженерной. В начале 1760-х годов в ней преподавал Я. П. Козельский, энциклопедист и просветитель, увлеченный идеей о справедливом обществе без крепостного права и религиозного мракобесия. Преподавание в школе было поставлено на высоком уровне, воспитанникам выписывали иностранные периодические издания. То было героическое для России время побед над Пруссией, в Семилетней войне. О военной доблести мечтали многие: не избежал этого и юный Мусин. По окончании школы он проходил военную службу. Но время сражений миновало. Вершиной армейского успеха стало адъютантство при влиятельнейшем генерал-аншефе Г. Г. Орлове, фаворите Екатерины II. Казалось, перед Мусиным открывались блестящие перспективы на военном поприще, но в 1772 г. Орлов был отправлен в отставку. Пришлось уволиться и Мусину - уволиться "в чужие края"4.
В 1772 г., освободившись от службы, он отправился в путешествие по Европе, побывал в Германии, Нидерландах, Англии, Франции, Швейцарии и Италии. Хорошее знание языков помогало в общении с зарубежными деятелями культуры. В Европе он начал свой дневник - "Повседневные записки", больше рассуждая о "художествах", но делая заметки также и о сведениях "исторических и политических". Променады по Европе немало значили в формировании мировосприятия русской интеллигенции той поры. Лучшие ее представители, как Мусин, странствуя на чужбине, укреплялись в любви к отечеству, подобно Н. М. Карамзину, который в "Письмах русского путешественника" признался: "Было время, когда я, почти не видав англичан, восхищался ими... Теперь вижу англичан вблизи, отдаю им справедливость, хвалю их - но похвала моя так холодна". И вот Карамзин восторгается: "Берег! Отечество!.." ("Повседневные записки", увы, не дошли до наших дней.)
Вернувшись на родину в 1775 г., Мусин состоял при дворе в звании церемониймейстера; в 1784 г. он дослужился до действительного статского советника и занимал ответственные должности; в 1789 г. он был поставлен управляющим привилегированным учебным заведением - Гимназией (в дальнейшем Корпус) чужестранных единоверцев, открытой первоначально при той Школе, где учился Мусин, но в 1783 г. ставшей самостоятельной. Сюда поступали греческие мальчики, становившиеся по окончании учебы офицерами, подготовленными для участия в решении "Восточного вопроса". При корпусе была своя типография. Благодаря Мусину, попавшему в знакомую ему обстановку, обучение "единоверцев" улучшилось. Прекрасная библиотека пополнялась литературой на разных языках, для занятий естественными науками приобретались физические инструменты. Обстановка интеллектуального подъема требовала таких шагов. Одновременно Мусин старался о духовном воспитании своих подопечных. В 1793 г. он добился, чтобы одна из церквей была передана в ведение Корпуса, и позаботился об утвари для нее5. В 1795 г. в Корпус поступило 40 икон, хранившихся в синодальном архиве6. Педагогическая деятельность Мусина успешно развивалась.
В 1793 г. он получил чин тайного советника. Но на чиновничьей стезе вся широта его натуры не раскрывалась. С наибольшим интересом он посвящал свои усилия археологии, текстологии, нумизматике, публикации памятников старины: "Изучение отечественной истории с самых юных лет было одно из главнейших моих упражнений"7.
Мусин собрал богатую коллекцию монет и старинных рукописей, многие бумаги выдающихся россиян: митрополита Ростовского Димитрия (Туптало), В. Н. Татищева, И. Н. Болтина, И. П. Елагина и др. Летопись патриарха Никона, правленная патриархом, также оказалась в руках Мусина. В 1791 г. он купил "великую кучу" уникальных материалов - архив историка П. Н. Крекшина, включая бесценный "Летописец преподобного Нестора...", известный как Лаврентьевская летопись, а также "Журнал" Петра I (собственноручные его записки) в 27 книгах и многое другое. "Немалыми трудами и великим иждивением"8, как говорил он сам, сформировалась эта коллекция. Потребовалось создать хранилище древностей. Для размещения нумизматических редкостей он завел "мюнцкабинет", где хранилось и "сребро Ярославле". Для своего собрания книг он получал целые библиотеки, как книги профессора Московского университета А. А. Барсова.
О коллекционерстве Мусина знали современники. Поэт Г. Р. Державин подарил ему ряд своих автографов. Коллекция пополнялась и благодаря Екатерине II, передавшей ему, в частности, ряд своих записок для нового Уложения. Порой помогали родственные связи. Супруга Мусина Екатерина Алексеевна приходилась племянницей влиятельному М. Н. Волконскому. Для приобретений в древних русских городах он "учредил комиссионеров", приказав им платить "щедро" за покупки, предназначенные для коллекции9.
В увлечении стариной Мусин не был одинок, сформировав "Кружок любителей отечественной истории", с которым был связан Карамзин. Теоретической базой кружковцев стали взгляды историка Татищева. Участники кружка ставили себе задачей пропаганду знаний о прошлом и считали историю сильным средством воздействия на народ: эпоха Просвещения влияла и на их деятельность. А трудов требовалось много: в XVIII в. российская историческая наука лишь зарождалась.
По свидетельству С. В. Мещерской, он "был любитель всего, достойного замечания", и даже "покровитель всего хорошего"10. Протопоп Архангельского собора Московского кремля Петр Алексеев писал о "достохвальном к редким рукописям любопытстве" "любезно почитаемого ото всех господина обер-прокурора" - Мусина-Пушкина. Одновременно протопоп "порадовался, что из светских людей есть еще особы, занимающиеся не суесловием, а полезными для слышания беседами"11. И действительно, собеседники Мусина, открывая для себя много нового в истории России, проникались гражданственными чувствами. Сын его Владимир стал декабристом.
Обладая тонким эстетическим вкусом, Мусин собрал коллекцию европейской живописи, включая полотна Леонардо да Винчи, Рафаэля, Корреджо, Рубенса, других великих мастеров, обширную портретную галерею. В коллекции были также эстампы и бронза, приобретенные в Европе. В 1785 г. он был избран почетным членом Академии художеств, а в дальнейшем стал ее президентом. На поощрение академических членов - авторов лучших работ он жертвовал собственные средства, поддерживая отечественную художественную школу. В 1797 г. за счет его жалованья премировали скульптора М. И. Козловского, автора группы "Минерва с гением", живописцев А. Е. Мартынова, писавшего виды Италии, и В. Л. Боровиковского, создавшего портреты Бутурлиных. Скульптор получил 500 руб., живописцы - по 200; Боровиковскому Мусин заказал портрет своей жены. В XVIII в. русское светское искусство лишь прорастало, и такая поддержка значила много. Президент-меценат заботился и об академической библиотеке, пополнении ее фондов. Он добился, чтобы профессура Академии была преимущественно русской; в 1796 г. для подкрепления ее средств предложил выдавать ученикам лишь половину выручки от продажи их работ, чтобы остальное шло в казну12. Но не все шло гладко; известно, что не сложились у него отношения с художником Д. Г. Левицким. Но кто сможет избежать конфликтов? Конец президентства был омрачен и кражей вещей, поступивших из Корпуса единоверцев.
В 1789 г. президент Российской Академии наук Е. Р. Дашкова ввела его в Академию действительным членом13. Надежды, возлагаемые на него, он оправдал. Занимаясь российской историей, Мусин написал "Историческое исследование о местоположении Тмутараканского княжения", "Историческое замечание о начале и местоположении... Холопья городка" и др. В этих его опытах А. И. Аксенов усматривает "корни будущего исторического краеведения"14. Особенно много Мусин сделал для изучения истории и топографии Ярославской, Новгородской и Тверской земель. Достигнутые им успехи в науке получали признание, Московский университет избрал его своим почетным членом.
Екатерина II благоволила к нему; по свидетельству княгини Мещерской, императрица "ценила его дарования и даже пользовалась собранием его книг и рукописей"15, ждала от него всего, что ей пригодилось бы при составлении "Записок касательно российской истории"; со своей стороны, она передала ему немало интересных исторических материалов, с тем чтобы важнейшие из них были напечатаны в предоставленной ему типографии Горного корпуса. Черновики к ее "Запискам" тоже попали к Мусину. Порой именно через него она оказывала влияние на деятелей культуры. По ее желанию он поручил Н. Н. Бантыш-Каменскому составить историю униатов, которые в ходе разделов Польши стали во множестве российскими подданными.
Нравственный облик Мусина привлекал многие симпатии; Екатерина II признавала его добродетели; известен случай, когда ей пришлось извиняться перед ним: кланяясь ему, она коснулась рукой земли. О том, что он "носил нарочитое благоволение императрицы"16, писал Державин. И нужно признать, она разбиралась в людях.
Среди тех, кто адресовал ему слова благодарности, были и духовные лица, со многими из которых он имел "короткое знакомство и обращение"17. В феврале 1797 г. митрополит Санкт-Петербургский Гавриил (Петров) просил архимандрита Мелхиседека (Короткова): "Свидетельствуйте мое почтение... его превосходительству Алексею Ивановичу"18; епископ Тамбовский Феофил (Раев) называл Мусина своим "милостивым покровителем"19. Архиепископ Астраханский Никифор (Феотоки) подарил ему редкое греческое Евангелие, архиепископ Екатеринославский Иов (Потемкин) - "многочисленные редкие книги", добытые в Польше. От архиепископа Ростовского Арсения (Верещагина) он получил ростовские и ярославские письменные древности. Еще один иерарх - епископ Архангельский Аполлос (Байбаков), признавая его личные достоиства и ученые заслуги, завещал Мусину ряд книжных раритетов.
Его обер-прокурорские труды в Синоде начались 26 июля 1791 года. Ранее занятые посты за ним сохранялись. Назначая Мусина в церковное ведомство, Екатерина II учитывала в частности и его коллекционерскую практику. 11 августа она приказала собирать в Синоде древние рукописи и старопечатные книги, изымая их в церквях и монастырях. Мусин понимал, момент благоприятный: в богослужении переходили на печатные книги, отчего высвобождались многие рукописи. Дело пошло быстро, провинция не заставила себя долго ждать. Никифор (Феотоки) сообщил в августе 1791 г., что в библиотеке Астраханской духовной семинарии обнаружены две рукописи. В одной из них излагалась история России со времен Алексея Михайловича до Петра III с "предосудительным" высказыванием о последнем20. Поступали и более древние сочинения. Можно представить, как радовался Мусин-историк находкам бесценных сокровищ культуры. Но характерно, что, располагая столь большими возможностями, он помогал материалами и другим историкам. В 1795 г. с санкции Мусина к летописям из библиотеки Московской синодальной конторы был допущен профессор Московского университета Х. А. Чеботарев21. Но будет ошибкой думать, что его поставили обер-прокурором для собирательства.
Об обстоятельствах выдвижения Мусина в Синод свидетельствовал Бантыш-Каменский. По его словам, об этом назначении "неотступно просили" фаворита императрицы Г. А. Потемкина "синодалы"22. Зная о широких светских интересах и запросах Мусина, они рассчитывали на его безразличие к внутрицерковным делам, чтобы держать все в своих руках, что при Екатерине II однажды уже случилось. Но он подошел ответственно и к новым своим обязанностям, во многом оправдывая надежды императрицы на развитие, в интересах государства, обер-прокурорского контроля. Вполне закономерно, что по поводу назначения Мусина в 1794 г. главой Академии художеств иные синодальные члены стали просить императрицу об освобождении его от обер-прокурорской должности. Они жили по своим, корпоративным правилам: талантливый и честный Мусин им оказался не нужен.
Особое мнение имел Гавриил (Петров), писавший тогда же Екатерине II: "Время довольно открыло его (Мусина. - В. В.) благорасположение к наблюдению истины, твердость намерений, удаленную от пристрастия, приверженность к Церкви, порядочное течение дел. Ныне, услышав, что он пожалован президентом Академии художеств, Синод просит Ваше Императорское Величество оставить его и при Синоде обер-прокурором". Это, добавил Петров, "составит и для Синода и для просителей особливое счастье"23. Тем не менее в Синоде обнаружилось недоброжелательство к Мусину.
Учредив в 1722 г. должность синодального обер-прокурора, Петр I рассчитывал на его контролирующую функцию, не ставя целью расширение его полномочий. Индивидуальное начало в лице обер-прокурора добавлялось к коллегиальному (синодальному присутствию), мирское - к иерархическому, причем не для борьбы, а для объединения сил.
Но государство, созданное Петром, наращивая свой потенциал, не было застраховано от бюрократизации во всех его частях, не исключая прокуратуры. К тому же правовая культура архиереев, само их уважение к закону оказались ничтожны, и Синод был обречен на внутренние коллизии, противостояние синодального присутствия и главного церковного чиновника, долгую "борьбу за преобладание". Еще первые обер-прокуроры24 столкнулись с мощным сопротивлением синодальных архиереев. Но стремление к законности, осторожность в действиях позволяла обер-прокурорам играть в церковных делах благотворную, созидательная роль. Мусин, несмотря на выступление против него, остался в Синоде.
Он был детально осведомлен в обстоятлеьствах церковной жизни, о чем знал и Гавриил (Петров), и другие представители духовенства. В 1793 г. он описал ущерб, причиненный пожаром московскому Рождественскому "девичью" монастырю, и составил смету на восстановительные работы. При изучении дела обнаружилось, что настоятельница не доложила по церковным инстанциям о пожаре, и Мусин предложил Синоду обязать все церковные структуры сообщать "с первой почтой" обо всех чрезвычайных происшествиях, что Синод и исполнил25. В 1794 г. через Мусина прошли дела об исправлении ветхостей ставропигиальных Ново-Иерусалимского и Бизюкова монастырей26. В 1795 г. по ходатайству обер-прокурора был воссоздан Симонов монастырь в Москве, закрытый в 1771 г. для превращения в чумной госпиталь27. Почему-то никто из синодального присутствия не проявил такой заинтересованности, хотя страшная эпидемия не возвращалась.
Могло казаться, ничто не ускользает от его взгляда. В 1796 г. прокурор Синодальной конторы Л. И. Сечкарев получил от Мусина предписание исследовать известия о "якобы бываемых" новых чудесах при гробницах митрополитов Киприана и Фотия в Успенском соборе Московского кремля28. Примерно тогда же он предложил Синоду разобраться с чудесами, будто бы происходившими в Успенском соборе Пскова29. В то время множились разглашения ложных чудес. Мусин же хотел лишь проверенной информации, желая вести дела по-настоящему эффективно. Эпоха Просвещения с ее рационализацией мышления налагала отпечаток на его труд.
Повседневно он ставил генерал-прокурора Сената в известность о событиях церковной жизни, о таких фактах, как смерть архиерея, казус в браке высокопоставленного лица и др.30 Неотступное участие государства в церковных делах отвечало условиям эпохи и требовало такого взаимодействия, сближения с генерал-прокурором А. Б. Куракиным. Вместе с ним Мусин делал предложения Синоду; сотрудничество Синода с Сенатом как задачу ставил пред обер-прокурором еще Петр I.
Используя свою власть и влияние, Мусин вникал и в кадровые перестановки. В 1792 г. при его участии архимандрит Иоанникий (Заварицкий) был переведен из Нижнего Новгорода в Донской монастырь, причем по просьбе светского лица. В том же году, продвигая своего протеже на пост архимандрита Ново-Иерусалимского монастыря, Бантыш-Каменский сообщил Куракину: "Сегодня пишу о сем Алексею Ивановичу г. Пушкину и, прося его о доставлении сего места сему, а не другому..."31. В 1792 г. Мусин занимался также определением архимандрита в Толгский монастырь близ Ярославля32, недалеко от которого располагалось его имение.
Влиятельное положение в нескольких учреждениях позволяло Мусину проводить перестановки. В 1795 г. не без его участия коллежский регистратор П. Вохмин был переведен из Академии художеств на канцелярскую работу в Синод, а в 1797 г. сановник проявил трогательную заботу о дьячке Павле Петрове, и его взяли на службу в ту же Академию33. Троих мастеровых из Московской синодальной типографии отдали в типографию Корпуса единоверцев, которую снабдили и церковными литерами34 и медными досками, выгравированными в Академии художеств. При этом не пострадали церковные интересы: в 1795 г. в Корпусе печатали летопись митрополита Димитрия (Туптало), затем - труды епископа Тихона (Соколова), тоже чтимого православными, и проповеди епископа Амвросия (Подобедова)35. Через обер-прокурора Мусина церкви помогала и Академия наук: Дашкова снабдила грузинским типографским шрифтом епископа Моздокского. Уже через два месяца после назначения Мусина обер-прокурором Академия издала по "требованию" Синода "Латинскую грамматику". Когда Академия испытывала трудности с изданием своих книг, их для нее печатала синодальная типография36.
Таким образом, Мусин умел построить отношения сотрудничества между разными ведомствами, руководствуясь отнюдь не личными целями. Возможности обер-прокурора в этом плане были велики, и это понимали в Синоде. Как заметил профессор Казанской духовной академии Ф. В. Благовидов, членам синодального присутствия приходилось "подчиняться влиянию Мусина-Пушкина и исполнять самые разнообразные предложения прокуратуры"37. Прокуратура развивалась и крепла, и Мусин занимал ключевое положение в церковном ведомстве.
Но позиция императрицы, старавшейся не стеснять "синодалов" в чисто церковных вопросах, влияла на деятельность Мусина в Синоде. К тому же она всегда могла связываться с синодальными членами и без посредничества обер-прокурора; такой порядок культивировал и Павел I, при котором Мусин тоже служил (правда, недолго). Приходилось искать свои пути, усиливавшие влияние обер-прокурора на канцелярском поприще, отсюда стремление "забирать в руки делопроизводство Синода" (неслучайно в 1795 г. он выступил с почином напечатать Инструкцию о делопроизводстве)38, что способствовало бюрократизации прокуратуры. Но бюрократизация усиливалась во всем самодержавном государстве.
Замечая изменения во взглядах императрицы, Мусин немедленно на это реагировал. Известен его циркуляр епархиальным архиереям о необходимости цензуровать все намеченные к произнесению проповеди. Требовалось противодействовать распространению "вольнолюбивых" идей в России - из опасений, связанных с Французской революцией XVIII века. Борясь за политическую выдержанность проповедей, он подчеркивал и важность их риторического качества39. Архиереи его понимали. Епископ Старорусский Афанасий (Вольховский) сообщил Мусину о своем распоряжении о том, чтобы проповедники, основываясь на Священном писании, не касались политических тем. Нашлись, однако, и несогласные. Один из архиереев заявил обер-прокурору, что цензура охладит пыл проповедников, но Мусин возразил, что предварительная цензура лишь освободит проповедников от опасностей40. Лучших церковных ораторов он замечал, как протопопа из Харькова Андрея Прокоповича, чьи проповеди благодаря ему были напечатаны в синодальной типографии41. Здесь угадывается влияние просветителя С. Е. Десницкого, писавшего о значении проповедей.
Укрепление дисциплины в Синоде, да и во всем церковном управлении, Мусин также считал своей задачей. Узнав, что митрополит Московский Платон (Левшин) просит оставить вместо себя в Синоде своего викария Серапиона (Александровского), епископа Дмитровского, Мусин предложил объявить Левшину выговор42. Ту же линию он проводил и в отношении других "синодалов". Наводя порядок, он настаивал, чтобы дела подписывали все, кто в них упомянут43, принимая на себя ответственность за принимаемые решения.
Деятельность всех синодальных чиновников оказалась под его пристальным контролем. Прокурору Московской синодальной конторы он напомнил в 1795 г., чтобы по всем делам связывался именно с ним, что вытекало из Инструкции обер-прокурора. Требовал, чтобы без его ведома и руководящих указаний в синодальной канцелярии ничего не делалось, чтобы, "под опасением взыскания", без его санкции "ни под каким видом" никому не выдавались синодальные дела44. Того же требовал и другой обер-прокурор С. В. Акчурин, работавший в Синоде раньше.
И если тем самым Мусин, как пишет Аксенов, "закрывал для широкого пользования... материалы монастырских архивов, поступавшие в Синод... сконцентрировав в своих руках монопольное пользование этими источниками"45, то по сути речь идет об элементарном порядке, наводя который, Мусин ссылался на "Генеральный регламент", узаконивший хранение служебной тайны46.
Строгость строгостью, но Мусин умел и поощрять. В 1793 г. он провел повышение жалованья канцелярским служащим Синода47. Требуя от других, сам обер-прокурор был образцом уважения порядка. В синодальном делопроизводстве есть любопытный документ - прошение супруги Мусина Екатерины Алексеевны об удалении за оформление незаконных браков священника Михаила Дементьева, служившего близ Калуги48. Понятно, почему поднять вопрос следовало именно ей: Мусин мог и сам решить проблему, тем более что ею уже занимался, предложив Синоду в 1792 г. объявить по епархиям о недопустимости незаконных венчаний49, но он предпочел не испытывать свою административную мощь на провинциальном "попе". К тому же, трудясь рядом с блистательными женщинами - Екатериной II и Екатериной Дашковой, он не был ретроградом в женском вопросе. Да и ценности Просвещения, возвышающие личность женщины, не были ему чужды.
Постепенно ширился круг его забот. В 1792 г. он определял место рукоположения в епископы архимандрита Иова (Потемкина), в 1794 г. занимался пересылкой ризниц "в разные места", оказанием денежной помощи палестинскому духовенству, снабжением утварью синодальной церкви, позже - ремонтом синодальных шлюпок и многими другими делами, чаще далекими от собирательских увлечений50. Оторваться от дел было сложно, на каждую отлучку "в свою деревню", в Ярославскую губернию, требовалось "всемилостивейшее" высочайшее разрешение. Поддерживая связь с епархиями, Мусин продолжал курс предместников, старавшихся контролировать положение на местах, осведомляясь о всем значимом в церковной жизни51. В 1795 г. в Синод был вызван для объяснений секретарь Московской духовной консистории. Дело прошло через обер-прокурора52: прокуратуре предстояло развиваться, и Мусин участвовал в определении пути ее развития.
Имущественные дела Синода тоже попали под его контроль. По его приказу синодальные шлюпки перешли в ведение Адмиралтейств-коллегии53, благодаря чему он разгружался: хлопоты о ремонте шлюпок отпадали. Но оставались другие хозяйственные заботы: ремонт печей в синодальном здании, заготовка дров и др. - хозяйственного управления при обер-прокуроре пока не имелось. В его руках находились и синодальные финансы, что позволяло крепить материально обер-прокурорскую институцию. Но ни в каких финансовых нарушениях его не винили - не в пример его предшественнику обер-прокурору П. П. Чебышеву; была бы зацепка - "синодалы" точно воспользовались бы ею, силясь уничтожить прокурорский надзор над собой.
По сути, все расходы шли через Мусина. Деньги, ассигнованные в 1792 г. епископу Иову (Потемкину), доставлялись получателю через обер-прокурора54, мимо не проходили и финансовые мелочи. Когда в 1794 г. Синод решил выписать для себя газеты, то потребовалось распоряжение Мусина об оплате. В распоряжении указывалось, что оплата пойдет из средств, выделяемых на канцелярские расходы55. Он был строгий финансист: расходы Синода поверял по ведомостям56. Строгий надзор вела и его канцелярия, запросившая в 1795 г. сведений, когда и за какое время выдали деньги служащим типографии57.
Контроль над деньгами означал реальную власть, синодальные архиереи же бесконтрльного распоряжения деньгами лишились. Не случайно Платон (Левшин) возмущался: "Митрополит... Гавриил и обер-прокурор Пушкин в Синоде делали, что хотели"58. Здесь, конечно, видно преувеличение, вызванное обидой и неуваженными притязаниями. Все-таки обер-прокурор, имея схожие с "синодалами" взгляды на церковное управление, был дипломатичен и "любезно обходителен"; избегая конфликтов с ними, он порой закрывал глаза на их злоупотребления и служебную неисправность. Дела об архиерейских беззакониях приходилось возбуждать лишь по приказам высшей власти, а не по желанию обер-прокурора.
Более того, Мусин был благодетелем иерархов. Пятеро из них удостоились по его ходатайствам золотой медали по случаю мира со Швецией59. В 1795 г. он добился прибавки жалованья двум провинциальным иерархам, включая грузинского архиепископа Варлаама (Эристова)60. Не забыл Мусин и Гавриила (Петрова), который в 1796 г. по его ходатайству получил синодальное жалованье за время пребывания в епархии. Кроме того, Петрову были возмещены траты на изготовление серебряных окладов к иконам, поднесенным им членам царского дома61. Благодетелем и здесь выступал Мусин. Для богослужений киевского иерарха он изготовил две серебряных рипиды на собственные средства62. Составляя автобиографию, он, естественно, умолчал о своей благотворительности.
И делал он не "что хотел", а исходя из своего понимания интересов страны. О должностных его злоупотреблениях не возникало подозрения.
Архиереи считались с весом обер-прокурора и видели в нем свое непосредственное начальство. В 1795 г. митрополит Киевский Самуил (Миславский) именно к нему обратился за разрешением сделать заказ в типографии Клево-Печерской лавры63.
На "синодалов" влияли и личный пример, собственная инициатива обер-прокурора. Именно ему принадлежала идея в 1796 г., по случаю победы над Персией и взятия Дербента, провести благодарственные богослужения в Казанском соборе, других храмах Петербурга64. Когда в 1792 г. Синод решил подарить ему 25 экземпляров новоизданной книги, он, проявив скромность, согласился лишь на 1565. Можно отметить и проявления его гуманизма, необычные для тех лет. Однажды, отмечая его заслуги, Павел I подарил ему тысячу крепостных крестьян. Но, "отличный хозяин" и "отец своих подданных", как свидетельствовали современники, он все же отказался от дара, - явив этот пример тогда, когда архиереи приняли в штыки секуляризацию церковных имений; это был пример членам синодального присутствия, всем владельцам крепостных. Узнав об отказе, император наградил его графским титулом. Черты действительного благородства запечатлел в его облике художник И.-Б. Лампи Старший, написавший портрет Мусина. Он не был лишен и дара слова, помимо незаурядных способностей имел также импозантную внешность, что было не лишним для должностей, которые он занимал.
Находясь за обер-прокурорским столом, он не замыкался на чисто церковных делах, положив немало трудов на благо двух Академий, руководя Корпусом единоверцев, разными культурными начинаниями, что требовало большого напряжения.
Влиятельный пост в церковном ведомстве помог ему в сборе древних рукописей, в розыске памятников отечественной старины. В апреле 1792 г. от имени императрицы он потребовал от епархиальных архиереев и настоятелей ставропигиальных монастырей известий о кладбищенских и из других мест надписях и записках касательно знатнейших персон, "особливо из государевой фамилии" - по случаю их погребения "или по другим обстоятельствам". Письму придавалось важное значение, и оно содержало указание: "Если же бы и не оказалось их, то и о том меня уведомить"66.
Собирание древних рукописей и старопечатных книг, поиск памятников прошлого стал одним из главных направлений его деятельности. Сотрудничество с просвещенным протопопом П. Алексеевым оказалось при этом отнюдь не лишним.
Уже к 1793 г. Мусин располагал более чем 1700 рукописями, богатейшим собранием книжных раритетов.
Решению исследовательских задач помогала Синодальная библиотека, но он не хозяйничал в ней. В 1796 г. ему подарили "Кормчую книгу" из ее фондов - но с разрешения синодального присутствия67. Кроме того, ему были доступны церковные и монастырские книгохранилища. В 1794 г. прокурор Синодальной конторы получил его ордер, которым предписывалось "справиться о "Великих Четиях-Минеях" Макарьевских, имеющихся в библиотеке... Успенского собора: из коих источников почерпал он... Макарий (митрополит Московский в XVI веке. - В. В.), запасы, составляющие 12 Миней его, и оное отыскивать в двух библиотеках". Инициатива исходила от императрицы: интересуясь историческими вопросами, она хотела обратиться к этим источникам68.
Как собиратель и публикатор, Мусин познакомил мир с великими памятниками: "Русской правдой", "Словом о полку Игореве" и др. Усилиями Мусина открывались все новые грани древнерусской старины, уже забытой к тому времени. В 1792 г. он издал "Историческое разыскание о времени крещения великой княгини российской Ольги" архиепископа Евгения (Булгари), затем "Духовную великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха детям своим". Публикации Мусина укрепляли патриотические чувства в пору известных побед России; эта его деятельность остается немеркнущей заслугой перед мировой культурой.
Честь открытия "Слова о полку Игореве" принадлежит именно Мусину - "известному любителю и собирателю русских древностей"69. В 1795 г. один из его комиссионеров, как заявил Мусин, купил у бывшего архимандрита Спасского монастыря в Ярославле Иоиля (Быковского) сборник рукописей, где и оказался список со "Слова". Копию его Мусин немедленно передал императрице. А сам взялся за исследование драгоценной находки, прибегая к помощи своих ученых друзей - Н. Н. Бантыш-Каменского, А. Ф. Малиновского (к тому времени директора Московского архива Министерства иностранных дел) и др. Рукопись изучал и Н. М. Карамзин, не усомнившийся в ее подлинности. Судьба выделила исследователям рукописи только 17 лет - найденный список сгорел в 1812 году. Будто предчувствуя грядущую утрату, Мусин самостоятельно изготовил новый список, намереваясь напечатать его. Текст, доставшийся ему, был местами неразборчив и содержал искажения, допущенные переписчиками. Не располагая точным текстом, Мусин вынужден был редактировать, и здесь он не был застрахован от ошибок. Но предпринятую сложную работу выполнил целиком. Когда, наконец, "Слово" вышло из печати, это событие вызвало немалый общественный резонанс. Когда мы вспоминаем о "Слове", неизбежно всплывает и имя его публикатора.
8 июля 1797 г., спустя восемь месяцев после смерти Екатерины II, прокурорская карьера Мусина закончилась. Одновременно он лишился президентства в Академии художеств. Связь этих перемен в его судьбе с уходом императрицы очевидна. Новый монарх доверял не всем екатерининским выдвиженцам. "Синодалы", очевидно, тоже поспешили воспользоваться новой конъюнктурой.
А ранее, в декабре 1796 г., он потерял должность управляющего Корпусом единоверцев, который Павлом I был упразднен. Заботами Мусина часть корпусного имущества (книги, инструменты, ризница, разные церковные вещи) поступили в Академию художеств, пока он там был главой70. Таким образом, вещи сохранились. Но президентство он потерял.
За ним оставался пост в Сенате, в VI департамент которого он был назначен 8 июля.
Мусин вышел в отставку в 1799 г. в чине действительного тайного советника и поселился в родной Москве; к возвращению он готовился и раньше. В 1797 г. петербургскому священнику Митрофану Иванову было поручено разобрать престол домовой церкви Мусина для доставки в Москву71.
О возврате на службу при Александре I речи не шло. В 1801 г. Мусину было 57, он принадлежал уже другой эпохе. Его ждали любимые дела: пополнение коллекций, научные труды, осмысление пройденного пути. Им двигала "любовь к Отечеству и просвещению", как говорил он сам. Оставалось еще двадцать лет жизни, и сделано было много.
Он верил в будущее отечественной науки. В статье "О летописи и хронологии российской" Мусин проводил мысль, что историческая истина достижима: для этого надлежит прежде всего собрать воедино древние летописи и другие сочинения, отражающие прошлое России. Свои личные возможности он оценивал трезво, но раритетами его коллекции все так же пользовались и другие исследователи, включая, например, Карамзина.
Да и Синодальная библиотека, где хранились иные древности, в пору его прокурорства не была закрыта для ученых. О доступности библиотеки было известно. В 1795 г. просьба о допуске туда поступила от профессора из Оксфорда72. Мусин заботился о пополнении библиотечных фондов, в 1794 г. в академической книжной лавке для нее купили "Начертание истории..." Г. Ахенвалла73. В бытность его обер-прокурором увлечение стариной способствовало пополнению библиотеки.
Известно письмо Мусина Александру I (не позже 1802 г., когда учредили министерства) с просьбой принять его коллекцию в Московский архив Коллегии иностранных дел74. В силу неизвестных причин передача не состоялась, но к таким пожертвованиям он был предрасположен, не зря СО. Шмидт назвал его меценатом75. Возможно, в данном случае делу повредила его оппозиционность политическому курсу нового монарха.
Собранная им ценная коллекция не сохранилась: московский пожар 1812 г. уничтожил ее почти полностью (сохранились лишь живопись и фамильное серебро, а рукописей - совсем мало: те, что были на руках у других исследователей). Потеря богатейшего собрания, а также гибель сына Александра, проявившего способности в исторической науке, ускорили его конец.
Были и другие обстоятельства, омрачившие последние его годы. Одни, как писал А. С. Пушкин, усомнились в подлинности "Слова о полку Игореве", возбудив "жаркие возражения"76. Другие, как его преемник в должности обер-прокурора В. А. Хованский, винили Мусина в незаконном присвоении монастырских рукописей; при этом обвинения распространялись в обществе, особенно после московского пожара. Можно догадываться, что первоисточником неблагоприятных для него слухов были синодальные иерархи. В истории церковного ведомства немало примеров наветов по адресу обер-прокуроров, из-под контроля которых старались уйти иерархи, стремившиеся и совсем уничтожить прокуратуру в церкви. Для клеветы нашлась питательная почва: огромному успеху Мусина завидовали. Таким образом, действовали большие эмоции, что подтверждает приведенная пушкинская строка, и это лишь отводило от истины.
В 1962 г. версию о "присвоении" поддержал Л. А. Дмитриев77. При этом нередко упускают из виду, что даже если он "присвоил" ту или иную рукопись, то еще вопрос, что лучше для культуры - остаться рукописям в монастырских кладовых, чтобы сгнить безвестно, или быть "присвоенными" тем, кто введет их в научный оборот, сделает доступными для изучения специалистами и, наконец, доведет до опубликования. Многие документы в хранилищах тех лет были обречены на гибель. В XVIII в. архив Переславль-Залесской духовной консистории был устроен "в полатях" под алтарем кафедрального собора, где дела "плесневели и гнили". А в Суздале архив долго хранился сваленным в подвале колокольни, где документы тоже катастрофически портились78, приближаясь к полной гибели. В монастырях было не лучше.
Рукописи Мусин приобретал не лично для себя, не для обогащения, а в интересах науки и всей читающей публики. Несколько рукописей он отдал в Общество истории и древностей российских при Московском университете. Что же касается обвинений в фальсификации "Слова о полку Игореве", то они опровергнуты литературоведами и историками.
Если принять версию Дмитриева, то виновником гибели собрания окажется Мусин. Но такое мнение противоречит благородному образу этого деятеля культуры, тому факту, что собрание было доступно другим исследователям, а значит, незачем было присваивать. К тому же ему, обер-прокурору, никто не мог запретить изучать монастырские рукописи, не лишился он этой возможности и после отставки, ведь со многими иерархами он был накоротке. А продажей вещей из своей коллекции Мусин не занимался. Интерес собственника настолько был ему несвойственен, что, как уже упоминалось, он отказался от крепостных. Более того, большинство вещей из его коллекции вообще не присвоены им самим: ему часто дарили, он многое покупал. Коллекционерская страсть, несомненно, им владела. (Число "изъятых" рукописей В. П. Козлов оценил в "несколько десятков"79.) Но не упустим важный принцип: критикуя умерших, нужно помнить, что они не могут за себя постоять.
Из жизни Мусин ушел 1 февраля 1817 года. Но публикация его трудов продолжилась.
Он был погребен в Ярославской губернии, в своем имении. Утверждают, что крестьяне несли его гроб на руках из самой Москвы (450 верст). Не приходится говорить здесь о принуждении. Выдающиеся заслуги Мусина перед русской культурой обессмертили его имя.
Примечания
1. КАЛАЙДОВИЧ К. Ф. Биографические сведения о жизни и ученых трудах и собрании российских древностей графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина. - Записки и труды Общества истории и древностей российских, 1824, ч. 2, с. 13.
2. Обсуждение одной концепции о времени создания "Слова о полку Игореве". - Вопросы истории, 1964, N 9, с. 140.
3. КОЗЛОВ В. П. Кружок А. И. Мусина-Пушкина и "Слово о полку Игореве". М. 1988, с. 114.
4. Записки для биографии графа Алексея Ивановича Мусина-Пушкина. - Вестник Европы (BE), 1813, ч. 72, N 21 - 22, с. 76.
5. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 796, оп. 74, д. 356.
6. Там же, оп. 76, д. 351.
7. BE, 1813, ч. 72, N 21 - 22, с. 90. Мусин-Пушкин - Александру I, б/д.
8. Там же.
9. Записки для биографии, с. 81.
10. Воспоминания княгини Софьи Васильевны Мещерской. Тверь. 1902, с. 3.
11. Из бумаг протоиерея Петра Алексеева. - Русский архив (РА). 1882, кн. 2, с. 79.
12. РГИА, ф. 789, оп. 1, ч. 1, д. 1288, 1367, 1255.
13. ДАШКОВА Е. Р. Записки. СПб. 2011, с. 231.
14. АКСЕНОВ А. И. С любовью к Отечеству и просвещению: demetra.yar.ru/oblast/rybinskiy/persons/musin-puslikin_ai/.
15. Воспоминания княгини Софьи Васильевны Мещерской, с. 3.
16. ДЕРЖАВИН Т. Р. Записки. 1743 - 1812. М. 2000, с. 211.
17. Записки для биографии, с. 82.
18. К биографии митрополита Гавриила (Петрова). - Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете (ЧОИДР), 1902, кн. 1, с. 14.
19. РГИА, ф. 797, оп. 1, д. 1273, л. 20.
20. Там же, оп. 205, д. 117.
21. Там же, оп. 1, д. 1337.
22. К биографии, с. 14.
23. BE, 1813, ч. 72, N 21 - 22, с. 89 - 90. Прошение митрополита Гавриила (Петрова) Екатерине II, 1794 год.
24. См. Вопросы истории, 2009, N 12, с. 145 - 151.
25. Пермский краевой краеведческий музей, инв. N 35 437. Разные документы Пыскорского Спасо-Преображенского монастыря. 1793 г., л. 11 - 12. Указ Синода о пожаре в Московском Рождественском девичьем монастыре, 23.I.1793.
26. РГИА, ф. 797, оп. 1, д. 1284, 1312.
27. Обер-прокурор А. И. Наумов 20 мая 1788 г. рапортовал об упразднении монастыря (там же, д. 933, л. 18).
28. РА, 1910, N 2, с. 313. Из бумаг протоиерея Петра Алексеева.
29. РГИА, ф. 796, оп. 77, д. 51.
30. См., напр.: там же, оп. 1, д. 1294, 1298.
31. РА, 1876, N 11, с. 262. Бантыш-Каменский - Куракину, 6.VIII.1791; с. 272, то же, 24.V.1792.
32. Отдел рукописей Российской национальной библиотеки, ф. 35, д. 9, л. 6об. Гавриил (Петров) - Арсению (Верещагину), 19.VII.1792.
33. РГИА, ф. 797, оп. 1, д. 1365; ф. 789, оп. 1, ч. 1, д. 1280.
34. Там же, д. 1285; ф. 796, оп. 74, д. 359.
35. Там же, ф. 797, оп. 1, д. 1456, 1421, 1455.
36. Там же, д. 1249, 1112, ф. 796, оп. 75, д. 58.
37. БЛАГОВИДОВ Ф. В. Обер-прокуроры Св. Синода в XVIII и первой половине XIX столетия. Казань. 1899, с. 275.
38. Д. Х. Из истории отечественной бюрократии. - РА, 1915, N 3, с. 284; РГИА, ф. 796, оп. 76, д. 286.
39. РГИА, ф. 797, оп. 1, д. 1273, л. 3об.
40. Там же, л. 6об., 10об., 11.
41. Там же, ф. 796, оп. 76, д. 499.
42. Там же, оп. 205, д. 124.
43. Там же, оп. 73, д. 399.
44. Там же, ф. 797, оп. 1, д. 1382; ф. 796, оп. 76, д. 307, л. 1.
45. АКСЕНОВ А. И. С любовью к Отечеству и просвещению. Рыбинск. 1994, с. 24.
46. РГИА, ф. 796, оп. 72, д. 327. Аксенов, кратко излагая прокурорство Мусина, пересказывает данные из труда Ф. В. Благовидова.
47. РГИА, ф. 796, оп. 74, д. 137.
48. Там же, оп. 76, д. 43.
49. Там же, оп. 73, д. 117.
50. Там же, д. 465, л. 8; ф. 797, оп. 1, д. 1321, л. 4.
51. См., напр., выписку из отношения к нему настоятеля Пыскорского монастыря о переводе монастыря на новое место (Государственный архив Пермского края (ГАПК), ф. 193, оп. 1, д. 6, л. 97 - 97об.).
52. РГИА, ф. 797, оп. 1, д. 1363.
53. Там же, ф. 796, оп. 77, д. 651.
54. Там же, оп. 73, д. 465, л. 11.
55. Там же, ф. 797, оп. 1, д. 1320, л. 1, 2.
56. См., напр.: там же, д. 1329.
57. Там же, ф. 796, оп. 76, д. 23.
58. Цит. по: КАЗАНСКИЙ П. С. Отношение митрополита Платона к императрице Екатерине II и императору Павлу I. - ЧОИДР, 1875, кн. 4, отд. V, с. 176.
59. РГИА, ф. 796, оп. 72, д. 310.
60. Там же, оп. 76, д. 375.
61. См.: РГИА, ф. 797, оп. 1, д. 1229, 1334.
62. Там же, ф. 796, оп. 77, д. 121. Можно предполагать, что при этом было израсходовано не менее двух килограммов серебра.
63. Там же, оп. 76, д. 318.
64. Там же, оп. 77, д. 313.
65. Там же, оп. 73, д. 489.
66. ГАПК, ф. 193, оп. 1, д. 6, л. 125 - 125об. Мусин-Пушкин - архимандриту Пыскорского монастыря Иакинфу (Кашперову), 16.IV.1792.
67. РГИА, ф. 796, оп. 77, д. 71.
68. ИКОННИКОВ В. С. Императрица Екатерина II как историк. - РА, 1911, N 7, с. 308.
69. ПЕТУХОВ Е. В. Русская литература: исторический обзор главнейших литературных явлений древнего и нового периода. - Ученые записки Юрьевского университета, 1912, N 3, с. 87.
70. РГИА, ф. 789, оп. 1, ч. 1, д. 1279, 1312.
71. Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга, ф. 19, оп. 2, д. 1512.
72. РГИА, ф. 796, оп. 76, д. 18.
73. Там же, оп. 75, д. 402.
74. BE, 1813, ч. 72, N 21 - 22, с. 90. Мусин-Пушкин - Александру I, б/д.
75. ШМИДТ С. О. Путь историка. Избр. труды по источниковедению и историографии. М. 1997, с. 590.
76. ПУШКИН А. С. "Песнь о полку Игореве". В кн.: ПУШКИН А. С. Собр. соч. Т. 6. М. 1981, с. 311.
77. ДМИТРИЕВ Л. А. История открытия рукописи "Слова о полку Игореве". В кн.: "Слово о полку Игореве" - памятник XII века. М. -Л. 1962, с. 420.
78. МАЛИПКИЙ Н. В. История Переславской епархии (1744 - 1788 гг.). Вып. 1. Владимир. 1912, с. 4.
79. КОЗЛОВ В. П. Ук. соч., с. 113.