Вяткин В. В. Иван Иванович Мелиссино // Вопросы истории. - 2015. - № 4. - 26-40.
В истории Московского университета множество блистательных имен. Особое место среди них занимает первый директор этого учебного заведения Иван Иванович Мелиссино (1718—1795).
Рожденный при Петре Великом, он умер при Екатерине Великой. Россия в то время преображалась. Способствовал ее преображению и сам Мелиссино.
Он принадлежал к знатному греческому православному роду. Его отец, будучи врачом, приехал в Россию при Петре I из Венеции, когда страна, встав на путь модернизации, нуждалась в грамотных кадрах, и ученый грек пришелся ко двору. Врач Мелиссино навсегда остался в нашей стране.
Иван Иванович родился в Риге, присоединенной к России в ходе Северной войны. Учился в привилегированном учебном заведении — Сухопутном кадетском корпусе, пробыв там с 1732 по 1740 год. Будущий писатель А. П. Сумароков стал его однокашником. Выпускники корпуса нацеливались не только на военную, но и на гражданскую службу: в любом случае — на то, чтобы занять видное положение в обществе и государстве. Оттого особо ценились общеобразовательные предметы. Помимо прочего, преподавались рисование, риторика, танцы, этика, геральдика, французский, немецкий языки, латынь. При корпусе имелась богатая библиотека и маленькая картинная галерея. Объектом популяризации было и театральное искусство, интерес к которому в то время последовательно рос. В корпусе ставилась цель — с помощью гуманитарного образования формировать гармонично развитую личность.
Мелиссино имел исключительные познания в классических языках, французский и немецкий знал настолько хорошо, что мог свободно переводить тексты на русский язык и обратно. Он скрупулезно занимался наукой, признавшись позже в своем «усердии» «к столь полезному делу»1.
В 1745 г. Мелиссино включили в комиссию для ревизии знаменитого петровского музея — Кунсткамеры и библиотеки Академии наук. А в следующем году он вернулся в родную для него Прибалтику, поступив на службу чиновником в канцелярию ревельского генерал-губернатора П. Гольштейн-Бека, известного, в частности, тем, что он являлся крестником Петра I. Довольно многое напоминало Мелиссино о великом монархе. Духом своим он был «птенцом гнезда Петрова».
Есть любопытное свидетельство о Ревеле тех лет. Побывав в нем в конце царствования Анны Иоанновны, итальянец Ф. Альгаротти утверждал: «Не позавидую тем, кто решится поискать в кафетериях Ревеля, как в Лондоне, газеты или политические листки»2. Для просветителя Мелиссино открывался непочатый край работы.
Замеченный основателем Московского университета И. И. Шуваловым3, представленный им на балу императрице Елизавете Петровне, в 1757 г. Мелиссино стал директором недавно открытого университета, оставаясь на этом посту до 1763 года.
Продолжая дело М. В. Ломоносова и И. И. Шувалова, Мелиссино закладывал основы университетской жизни, порой идя непроторенными путями. Отцы-основатели университета являли впечатляющую образованность. Шувалова уже в ранние годы «всегда видели с книгой в руке»4.
Считая себя ответственным за все стороны университетской жизни, Мелиссино усердно вникал в учебные программы, находя время и на контроль за домашней подготовкой подопечных. «Под покровительством вашим получил я просвещение»5, — благодарил директора один из университетских выпускников. Учившийся при нем в университете И. Ф. Тимковский 6 писал о директоре: «Он был добр и любил науки. В собраниях, раздавая шпаги, дипломы, награды... свое приветствие заключал всегда латинскою сентенцией: Qui proficit in litteris et deficit in moribus, plus deficit quant profici (Кто богатеет в науках и скудеет в нравственности, тот больше скудеет, чем богатеет)...»7.
Другой питомец университета писатель Д. И. Фонвизин тоже был очарован добротой Мелиссино: «Он и супруга его (Прасковья Владимировна. — В. В.)8 имели смотрение за нами, как за детьми своими...»9. По инициативе директора неимущие учащиеся получали бесплатные учебники. Заботился он и о здоровье студентов, их бытовых условиях: организовывал диетическое питание, сам подыскивал медиков, пекся об устройстве лазарета. То был гуманизм в действии, подлинно отеческое отношение к подопечным.
Летом 1757 г. и зимой 1759—1760 гг. директор представлял в Санкт-Петербурге Шувалову лучшую университетскую молодежь, удостаивавшуюся позже «высочайших» наград.
Заботился Мелиссино и о религиозном аспекте формирования личности, хотя здесь могут быть разные точки зрения. Известно, что он «особо следил за религиозно-нравственным воспитанием... учащихся»10, помня о роли православия в жизни страны. В июне 1757 г., обратившись в Московскую синодальную контору, он посетовал, что «университет... собственной церкви, как для слушания всем ученикам, так и для истолкования Катехизиса, не имеет...»11. Он просил отдать университету «на время» здания двух близлежащих церквей, находившихся в бедственном состоянии и снабдить храмы «нужнейшими вещами», приложив соответствующий реестр. Дело пошло туго. В повторном обращении, посланном в июле, он подчеркнул, что «в церквях университету крайняя настоит надобность»12. «Можно исправляться старою» утварью, — снизил он уровень притязаний, — «только бы при оных церквях... были определены» клирики, кому обещал жалованье и «неоскудное довольство» от университета13. Остается невыясненным, чем дело тогда закончилось. Можно лишь догадываться, что духовная бюрократия, являясь частью госаппарата, успешно похоронила ходатайство о церкви, как не раз поступала с другими инициативами и начинаниями.
Планов у Ивана Ивановича было множество. В конце 1750-х гг. подвижник Просвещения предложил открыть в Казани две гимназии: для дворян и разночинцев по типу тех гимназий, что действовали при Московском университете. В 1758 г. Сенат распорядился осуществить предложение Мелиссино. Тем не менее, главное его внимание он по-прежнему уделял Московскому университету.
Однако по воле императрицы Екатерины II, с университетом пришлось на время расстаться: его призвали на другую службу. Возвращение состоялось в 1771 г., чему он был несказанно рад. На этот раз Мелиссино стал куратором14. Перед этим назначением он написал императрице: «Прискорбно чувствительной душе быть бесполезным членом в роде смертных»15. Сказывалась его деятельная его натура.
Вступив в должность куратора, он поспешил создать при университете Благородный пансион, который расположился на Тверской улице. При пансионе существовали больничные покои. Под большой залой был устроен театр16. Университет воспринимался им не только как образовательное учреждение, но и как культурный центр. Разностороннее развитие учащихся он видел насущной задачей, претворяя в жизнь лучшее из того, что застал в Сухопутном корпусе.
К вопросу об университетской церкви, которой по-прежнему не было, пришлось вернуться еще раз. В 1784 г. к делу подключили весьма влиятельного человека — митрополита Платона (Левшина), занимавшего московскую архиерейскую кафедру. Но тот отказался от каких-либо действий до утверждения университетских штатов.
Из-за возникшей волокиты отношение Ивана Ивановича к духовенству, очевидно, ухудшилось. В этом плане Мелиссино не был исключением. Известно о неприязни к духовенству со стороны его великих современников — М. В. Ломоносова и В. Н. Татищева17. В 1757 г. Синод сделал доклад о так называемых «пасквилях» Ломоносова18, пытаясь лишить ученого права на свободомыслие.
Между тем, в 1787 г. секретарем при кураторе стал А. А. Прокопович-Антонский — выпускник духовной академии. В 1790 г. он сообщил Левшину, что «конфирмованный» план строений университета предполагает наличие храма. Однако проволочки продолжались. Левшин запросил мнение Московской духовной консистории, и лишь в апреле 1791 г., спустя 34 года после начала ходатайств, университетская церковь, названная Татьянинской, была открыта.
Трудности, возникшие в этом деле, парадоксальным образом работали на основополагающий принцип светского образования: университетам требуются не церкви, а условия для научных изысканий. Религиозное обучение — отдельная стезя. Между тем, университетская церковь действует и ныне, противореча убеждениям Ломоносова, чье имя носит МГУ.
Университету Мелиссино посветил около тридцати лет своей жизни, имея к нему «чистейшую и усердную любовь и привязанность»19, о чем не уставал повторять. В 1786 г. он признался Шувалову, что университетское служение составляет всю его «отраду, утеху и удовольствие». На другом месте он себя не мыслил. «Молю Создателя, чтобы Он... осчастливил мое намерение»20 — служить просвещению юношества, — говорил он. Искренность Мелиссино не ставится под сомнение. Наряду с Ломоносовым и Шуваловым, имя его навсегда вписано в университетскую историю.
10 июня 1763 г. Мелиссино стал обер-прокурором Святейшего Правительствующего Синода, пробыв в этой должности свыше пяти лет21. Он получил чин действительного статского советника и удостоился оклада в 2000 руб. в год. Так подчеркнули растущий вес главного церковного чиновника, каким являлся синодальный обер-прокурор. В июле 1764 г. Мелиссино был включен в Комиссию о церковных имениях, приближавшую их секуляризацию. Екатерина II вела активную церковную политику, и просвещенные помощники ей были крайне нужны. К тому же Мелиссино был хорошо осведомлен о ситуации в стране, знал о конфликтах, вызываемых явным несовершенством церковной жизни. Ненависть народа к духовенству выплескивалась наружу — «дошла до ярости»22, — заявлял он в начале своего прокурорства. И действительно, в канун секуляризации церковных имений восстания церковных крестьян стали массовыми.
Назначенный обер-прокурором накануне манифеста о секуляризации, он отличался антиклерикализмом, решительно выступал за намеченную секуляризацию, являясь европейски образованным человеком. Религиозная вера не мешала его передовым взглядам, что может вызвать определенное удивление.
Предначертания Петра I, в эпоху которого он и родился, Мелиссино никогда не забывал, называя великого монарха достойным вечной памяти23. Именно такой обер-прокурор и требовался императрице, объявившей себя продолжательницей петровских начинаний. Часто обращаясь к Мелиссино с распоряжениями и рескриптами, она возлагала на него большие надежды, которые он обыкновенно оправдывал.
Одной из первых его забот стала синодальная канцелярия. Обер-прокурор стремился навести порядок в высшем церковном управлении, которое было частью управления государственного. Очень скоро синодальный обер-секретарь и экзекутор получили его первый приказ. Экзекутор был нацелен «...над канцелярскими служителями строжайше смотреть, дабы оные в должности своей поступали исправно»24. Он дал распоряжение: «До указного часа из канцелярии не отлучаться»25. Свои требования к канцеляристам велел исполнять в «скорейшем времени». Из этих требований была составлена специальная ведомость. Альгаротти заметил: «...в этой деспотической империи (России. — В. В.) подлежит описи каждая мелочь»26.
Но Мелиссино можно понять. Укрепление канцелярий было характерно для всей страны, где развивалось бюрократическое начало, привнесенное в государственную жизнь Петром I, с тем чтобы в дальнейшем Николай I заявил: «Россией правят столоначальники». Страна следовала петровским курсом, чему не противились даже монархи.
Переезд Синода из Москвы в Санкт-Петербург в 1763 г. потребовал дополнительного внимания Мелиссино к канцеляристам, кои услышали от него: «...нигде в проезде медление не чинить... чтобы добропорядочно ехали и нигде от команды не отлучались... никому никаких обид и непристойных поступков не чинили». Надзор за ними он поручил секретарям Синода, обязав их в случае вины подчиненных «штрафовать без послабления... брать под караул, и, прибыв в Санкт-Петербург, репортовать о том» ему27. Распоряжения были даны и в отношении извозчиков, которым предстояло перевозить синодальные дела и казну. Мелиссино назначил сопровождающих, а о подготовке к переезду сообщил императрице28, давая пример личной ответственности и прилежного исполнения долга.
При всех строгостях распоряжений и присущей ему принципиальности гуманист Мелиссино хранил способность к компромиссу и снисходительности к подчиненным. Так, например, синодальный чиновник экзекутор Алексей Веревкин попросил об отлучке при переезде в деревню своей жены (речь шла о небольшом отклонении от маршрута). Мелиссино согласился, при том, что именно экзекутору требовалось сопровождать при переезде документы и казну.
Внимание к канцелярии не ослабло и после перемещения на берега Невы, что было в духе той эпохи. Синодальных секретарей он тоже предупредил о возможности штрафов за неисполнительность. А прокурору Санкт-Петербургской синодальной конторы внушил, что «непременно... очень требовать будет», чтобы тот действовал по императорским указам, «Духовному регламенту» и прочим государственным узаконениям. Он ратовал за четкую констатацию обязанностей чиновников, следуя принципу «регулярности», ценимому в ту эпоху.
Но этого было мало. И в 1763 г., думая о рационализации делопроизводственной части, Мелиссино выразил надежду на отсутствие излишней переписки между Санкт-Петербургской конторой и Синодом. Секретарю же Синода, ради недопущения волокитства, велел представить реестры подлежащих рассмотрению дел. Напомнил он о себе и прокурору Московской конторы: «Сколько, каких окончено будет дел, пришлите ко мне экстракты»29. И здесь заметно уже противостояние бюрократизму, подтверждающее мысль: деятельность незаурядного человека трудно вместить в определенную схему.
Тем временем приближалась секуляризация церковных имений, и в Московской конторе услышали требование Мелиссино прислать сведения о доходах архиерейских домов и монастырей, чем был продолжен труд его предместника обер-прокурора А. С. Козловского, также собиравшего сведения о доходах, и обеспечена преемственность в работе обер-прокуратуры, нацеленной на порядок и законность в церковной сфере.
В число сотрудников Мелиссино входил Г. А. Потёмкин, служивший при Синоде с 1763 по 1769 г. и считавшийся претендентом на обер-прокурорский пост. Он происходил из так называемой благочестивой семьи: некоторые его родственники избрали монашескую стезю. Духовные наклонности Потемкина также были очевидны. Он являлся автором любопытного произведения — «Канона вопиющия во грехах души ко Спасителю Господу». Не забывал Потёмкин и о благотворительности. Успенскому собору Московского кремля им была пожертвована золотая чаша30 и полпуда золота31, он потрудился и над украшением гробниц похороненных в соборе митрополитов Петра, Алексия, Ионы и Филиппа32. Перед Православной церковью у Потёмкина было множество заслуг. Не случайно архиереи называли его «усерднейшим сыном»33 церкви, «ревностным поборником за веру», «ревнителем православия»34. А епископ Воронежский Тихон (Малинин) заявлял о «величайших благодеяниях» Потёмкина35.
В указе императрицы о занятиях Потёмкина в духовном ведомстве говорилось: чтобы искал «всего того, что он к пользе своей за потребное найдет, навыкал быть искусным и способным к сему месту... ежели впредь, смотря на его успехи, мы за благо усмотрим его определить к действительному по сему месту упражнению»36. Успехи Потёмкина облегчали труд обер-прокурора, у которого было обилие синодальных дел. Но с решением вопроса об указанной секуляризации миссия Потёмкина в Синоде завершилась, что означало для Мелиссино потерю ценного сотрудника.
Вскоре после своего воцарения Екатерина II занялась проблемой церковного раскола, запретив уже в 1762 г. притеснения староверов. Императрице помог Мелиссино, подготовив в 1763 г. специальный трактат «Мысли о раскольниках и средствах обращения их». «Для общественного спокойствия и истинного блага империи» предлагался компромисс со староверами, приемлющими священство, — принять их предложения «с некоторыми... оговорками и условиями». Впервые, спустя сто лет после богослужебной реформы патриарха Никона, чиновник разумно заговорил о расколе, показав свою мудрость. Но прежде были интенсивные занятия по истории церкви. Выяснилось, насколько сложна проблема, как трагично церковное разделение. Мелиссино многое правильно понял, нашел главные причины трагедии. «Источник всего этого зла — невежество, — утверждал он в трактате... наше духовенство коснело в... невежестве; а оно — мать гордости, особенно в сановитых особах...»37.
За редким исключением, духовенство оставалось таким и при Екатерине II. Антиклерикализм Мелиссино получил в трактате дальнейшее подтверждение: «...вместо того чтобы проповедовать народу, учить его и наставлять на ум или истину приличествующим тому и истинно христианским путем, пропитанное невежеством и пользуясь слишком большой властью, вместо того чтобы относиться снисходительно, исполнилось гордыней», духовенство «вооружилось ненавистью и гневом и хотело возвратить на путь истинный своих бедных заблудших овец не пастырским посохом, но угрозами и пытками, и, свирепствуя над народом, за отсутствием света ходившем во тьме, заставляло его идти на ссылку и даже на смерть. Таким образом, это духовенство, вместо того чтобы обращать... утверждало (укореняло) его (народ. — В.В.) в заблуждении. Его безмерная строгость, подвергавшая народ унижению, бесчестью, потере имущества, жен, детей, а часто и жизни, вызвала... сопротивление со стороны заблудших... подавала народу законный повод к недоверию и упорству».
Автор трактата предстает реалистом: «ревнителей старины» считает не группировкой, а частью российского народа. Наряду с невежеством и гордыней духовенства, корень зла видит в его чрезмерных полномочиях, ведущих к вопиющей несправедливости. Контроль светской власти над церковью находит целесообразным, а укрепление синодальной обер-прокуратуры объявляет насущной задачей, вытекающей из интересов страны.
Для врачевания раскола Мелиссино предложил конструктивные меры, сделав ставку на староверов, приемлющих священство: «...позволить им те обряды, которые не противны православию, равно как и старые книги». Революционно настроенный, он выступил за право староверов строить свои храмы, за то, чтобы им дали священников, служащих по старым обрядам. Но, учтя позицию иерархов, Мелиссино применил оговорку: священники те, принадлежа к официальной церкви, должны представлять своим епископам доклады о поведении «ревнителей старины». В этом сказалась гибкость его как политика.
Обер-прокурор предложил и временное освобождение от подушной подати тех, кто присоединится к официальному православию. Все это предполагалось при условии, что староверы дадут подписку «быть верными подданными». При установлении такого порядка вещей, верил Мелиссино, раскол постепенно исцелится, «взаимные обвинения прекратятся, равно как и ненависть, и вместо раздражения повсюду распространится тихое спокойствие...»38. Но «тихое спокойствие» скорее относится к идеалам.
Как бы там ни было, появился проект, приближавший так называемое единоверие. Заслугу обер-прокурора трудно переоценить. Однако ее приписывают митрополиту Платону (Левшину), который «первый произвел сильное влияние на осуществление этой мысли в действительности...»39. И все-таки мысль принадлежала Мелиссино, предложившему компромисс вместо запретов и жестокостей, за что ратовало тогдашнее духовенство, которое приходилось сдерживать.
Трактат чрезвычайно любопытен. Великодушие и гуманизм Мелиссино, что не было сокрыто от современников, имеют в нем разные доказательства: «Сверх упомянутого снисхождения им можно было бы сделать следующее: не называть их более раскольниками...» И действительно, оскорбительное именование староверов стало выходить из официального употребления.
Трактат Мелиссино стал ценной консультацией Екатерине II, взявшей курс на реализацию ряда положений трактата. Старообрядцы испытали временное облегчение, будучи обязанными во многом оберпрокурору. В 1764 г., руководствуясь предложением Мелиссино, Синод предписал епархиальным архиереям освободить староверов, заключенных в монастырские тюрьмы, ради приобщения к официальной церкви. Духовенству запретили гнать «ревнителей старины». Не прожектерство, а рациональные продуманные меры — штрих к описанию настроя Мелиссино.
В отличие от большинства архиереев, он видел в старовере живого человека, входил в его мир. Идеи Мелиссино были конкретны и обоснованы. Выдвинутое им предложение было жизненно необходимо. Но ему противостояли иерархи, непримиримо настроенные к староверам. Вопреки духу христианства, в головах у них было одно: запрещать, не пускать, наказывать. Митрополит Филофей (Лещинский) даже предлагал: у «раскольщиков жилища разорить»40. Обстановка была далеко не спокойной. Но, несмотря ни на что, гуманист Мелиссино не молчал, напоминая и о гуманизме императрицы.
Между тем продолжались синодальные будни. В 1764 г., при рассмотрении дела архимандрита Геннадия, когда встал вопрос о вызове в Синод свидетелей из Ростова, где служил архимандрит, Мелиссино заявил: «...великое бы неправосудие было забирать из Ростова... многое число невинных людей, которым по столь дальнему пути немалое притеснение быть может». По его предложению в Ростов командировали обер-секретаря Синода Михаила Остолопова — изучить дело на месте41. Способность видеть простого человека проявилась и здесь. Можно подумать, что возглавляемая им обер-прокуратура не являлась частью деспотического государства, пренебрегавшего правами людей. Нет сомнений в том, что Мелиссино представлял собой новую генерацию государственных чиновников, воспитанных на идеях Просвещения. Но поприще его было не самым завидным — самодержавно-бюрократический аппарат. Назовем это трагедией Мелиссино, которую он вряд ли сам осознавал.
Наступил 1767 г. — время созыва екатерининской Уложенной комиссии. Когда Синод, подобно другим государственным структурам, оформлял наказ для своего депутата в комиссию, Мелиссино опять вернулся к проблеме раскола и предложил включить в наказ пункт о старообрядцах: «Для пресечения большего зла... не дозволить ли им публичные церкви иметь?»42. Можно лишь догадываться, какое удивление и протесты вызвала его инициатива в кругах духовенства.
Вполне очевидно — Мелиссино во многом опережал свое время. И можно вывести его из эпохи, как говорил Л. П. Карсавин43, увидеть в большом временном пространстве. Проект его вновь претендовал оказаться в центре внимания. Мелиссино по-прежнему надеялся, что старые обряды разрешат, с тем, чтобы в храмах господствующей церкви, под наблюдением Синода стало возможно служить «по старине». Но трудно было рассчитывать на успех: просвещенность обер-прокурора столкнулась с обскурантизмом духовенства. Требовалась борьба, ставшая главным содержанием истории синодальной обер-прокуратуры. Собственно говоря, борьба нового со старым была лейтмотивом всей той эпохи.
Другие его «пункты» к составлению упомянутого наказа также проникнуты известным либерализмом, реформаторским настроением, и вряд ли Синод рассматривал их в официальном порядке. «Хотя, кажется, — рассуждал о предложениях обер-прокурора автор XIX в., — не остались... без некоторой доли влияния при писании Наказа»44.
«Пункты» имели форму вопросов, напоминая о царе Иване IV, который в 1551 г. вопрошал Стоглавый собор, о чем сведущий обер-прокурор, наверняка, знал. В «Пунктах» четко подчеркивалось: правительство желает одного — решать церковные дела исключительно законным путем. К числу принципиальных законников принадлежал и сам Мелиссино, чем синодалы вполне могли бы удовлетвориться.
Просвещенный обер-прокурор явил заинтересованность и в другом — очистить церковную жизнь от столь характерных ей суеверий и разглашений слухов о мнимых чудесах (по мнению Мелиссино, их число достигало критической величины). Многочисленные церковные праздники, мешавшие трудовому настрою народа, он считал помехой развитию страны, поставленной Петром I на путь модернизации. Поучение народа он считал более насущным, чем разнообразные обряды. Материальную поддержку талантливых проповедников счел более важным делом, чем содержание сотен монастырей, на которые шли огромные суммы из казны. Заботясь о народе, он ратовал за то, чтобы у духовенства было меньше возможностей вымогать и без того скудные народные средства. «Пункты» подтвердили его компетентность, знание «Священного писания», «Кормчей книги», «Духовного регламента», указов и распоряжений высшей власти. Таковым знатоком он и был на самом деле. Не случайно Екатерина II часто прибегала к его консультациям по церковным вопросам.
13 сентября 1767 г., в сопровождении представителей высшего духовенства, Мелиссино побывал на заседании Дирекционной подкомиссии. «К удовольствию духовенства»45, да и самого Мелиссино, генерал-прокурор Сената А. А. Вяземский познакомил гостей с другими подкомиссиями. Наибольший интерес обер-прокурора вызвала подкомиссия по церковным вопросам. Он жаждал оздоровления церкви, установления в ней высокого проповедничества.
Ни одно событие, значимое для церковной жизни, не должно было обходить его стороной. Когда в 1767 г., по воле Екатерины II, готовился перевод бывшего митрополита Арсения (Мацеевича), уже невольника, в Ревель, под рукой у императрицы был Мелиссино, имевший опыт ревельского служения.
Раз за разом он выступал с оригинальными ценными предложениями, созвучными нуждам времени. В 1768 г. Мелиссино коснулся судьбы имущества закрытых монастырей (каковых тогда было множество), обратившись 16 января к Синоду: «Как в упраздненных монастырях сверх церквей Божиих имеются кельи, ограды и прочее строение, которое поныне в наличности ли против учиненных от духовных консисторий описей состоит, или что из того и каким случаем выбыло, обстоятельного известия в Святейшем Синоде не имеется. Того ради Святейшему Синоду предлагаю, дабы соблаговолено было... великороссийских епархий к преосвященным архиереям подтвердить указами, чтобы об упомянутом в упраздненных монастырях строении в самоскорейшем времени обстоятельные были присланы в Синод известия с точным и достоверным замечанием, какое именно в упраздненных монастырях церковное и прочее всякое строение, также и церковная утварь, имелись, и из того поныне против описей не употреблено-ль чего куда и почему. А естьли паче чаяния была чему продажа, то по какому указу и каким порядком, и взятые деньги куда именно отосланы или кем удержаны, и с запиской ли в каковой приход и когда, или без записки, и естьли без записки, то для чего?»46.
Уже 21 января Синод определил «о присылке вышеозначенного известия». Но 3 октября должен был признать, что обстоятельные ведомости присланы только из девяти епархий. Синоду пришлось конкретизировать требования: «1. Сколько в котором монастыре какого строения каменного и деревянного, и оное строение в каком употреблении годно иль негодно, и зачем именно? 2. О церковной утвари и ризницах, сколько оной в каждом монастыре порознь... что надлежит для хранения собрать в ризницы архиерейских домов?.. никуда до указу в расход не употреблять...»47. Дело, инициированное Мелиссино, показало, как мало порядка и ответственности в церковной среде. Усиление прокурорского контроля над ней оправдывалось, принципиальность обер-прокурора оказывалась все более актуальной, вмешательство его в церковную жизнь виделось целесообразным.
Даже такие мелочи, как пострижение в монашество, порой не обходили его стороной. Получив рапорт из Московской синодальной конторы о необходимости посвящения в монахи трех отставных военных, обер-прокурор Мелиссино доложил о том Екатерине. Дело несколько затянулось. И он информировал контору: «...высочайшего повеления еще не получил»48. Он был заложником тогдашней административной системы, которая ограничивала его возможности.
Как бы там ни было, работа в синодальном ведомстве не затмевала забот о просвещении молодежи. По предложению Мелиссино, Синод отправил в университеты Оксфорда и Кембриджа группу способнейших семинаристов, которым предстояло изучать на Западе и богословие, и восточные языки, стать европейски образованными людьми, в каких Россия испытывала потребность.
Видя укрепление обер-прокуратуры, «Синод был вынужден подчиняться ее влиянию и исполнять ее предложения даже в тех случаях, когда Мелиссино затрагивал самые существенные интересы духовного ведомства»49, — согласился с профессором Ф. В. Благовидовым другой дореволюционный автор.
Именно Мелиссино убедил синодалов в необходимости расчленить Синод на две структуры — Санкт-Петербургскую и Московскую. Но императрица проект не утвердила: всплыло противоречие принципу централизации власти. Однако обер-прокурор не хотел «разделять и властвовать», он хотел иного — приблизить центральную церковную власть к епархиям, чтобы насущные проблемы решались быстрее, хотел большего порядка в церковном управлении. Но, заметил один дореволюционный исследователь, «совершенно искоренить беспорядки Мелиссино не удалось»50 — генезис синодальной системы еще не приблизился к своему логическому завершению.
Сторонник секуляризации церковных имений, он инициировал ее проведение и в Малороссии, понимая, сколь тяжким злом служит церковное крепостное право, как страдают крестьяне, попав под гнет церковных феодалов. Как раз под влиянием Мелиссино Синод представил Екатерине доклад о важности распространения секуляризации вширь. Но вопрос был решен уже после его отставки.
Есть пример контактов Мелиссино с местной властью. Так, например, получив от сибирского губернатора Д. И. Чичерина жалобу на митрополита Тобольского Павла (Конюшкевича), Мелиссино настоял на создании комиссии по расследованию злоупотреблений архиерея, чье дело Синод старательно затягивал. Комиссия предложила сместить митрополита с кафедры, что вскоре и было осуществлено51. Жестких репрессивных мер, столь характерных для того века, не потребовались: Конюшкевича поместили в один из монастырей.
Наряду с гуманным подходом, здесь проявился и патриотизм Мелиссино, думавшего о процветании России благодаря, в том числе, выдвижению лучших кадров. «Возбужденным в своем патриотическом усердии»52 застал его однажды известный западный философ Ф.-М. Гримм. Своего настроя Мелиссино не скрывал, признавшись как-то, что «стараться для Отечества сколь похвально, столь и приятно»53.
Вывод о неуважении Мелиссино духовенством будет поспешным. Именно к нему обратился в 1768 г. один из лучших архиереев тех лет епископ Могилевский Георгий (Конисский), прося передать императрице разработанный им проект о мерах по обращению униатов в православие54. А ведь с ней контактировали и синодальные иерархи, к которым и мог обратиться епископ. Более того, Мелиссино инициировал отмену телесных наказаний для клира. Вместо них предложил церковные наказания — епитимьи55. Уже одно это должно вызвать благодарные чувства у духовенства к Мелиссино.
Стоит отметить и некоторые протестантские наклонности обер-прокурора, выражавшиеся в его критическом отношении к постам и обрядам, что обнажилось в упомянутых «пунктах». Порой он выступал весьма категорично: «Но есть ли у народа разум? И пользуется ли он им, в частности, когда дело идет о религии?». Обер-прокурор Мелиссино внушал императрице: фанатизм есть «источник тысячи несчастий и самых ужасных бедствий»56. Он считал религиозный фанатизм препятствием на пути развития страны. Его вдумчивое осторожное отношение к религии подавало пример современным функционерам, выстраивающим государственно-церковные отношения.
Но идейную позицию Мелиссино, его отношение к православию не проиллюстрируешь одними лишь «пунктами». В 1772 г., будучи куратором университета, он отдал в Синодальную контору на отзыв первую часть «Словаря Академии Российской»57, составленного при его активном участии. Цензоры — архимандрит Феофилакт (Горский) и иеромонах Амвросий (Серебренников)58 — заключили, что в «Словаре» нет «противностей... Церкви»59, ее установлениям и канонам.
Однако к самым либеральным кругам Мелиссино нельзя причислить. Издатель «Русского архива» П. И. Бартенев называл его «антагонистом масонов60»61. Суждения о его вольнодумстве были преувеличены и исходили от архиереев, недовольных наступлением на их имущественные и иерархические интересы, что наблюдалось в годы пребывания Мелиссино в Синоде. Он был не раз оклеветан, как и ряд других синодальных обер-прокуроров.
Университетом и Синодом деятельность Мелиссино не исчерпалась. Круг его забот и интересов был масштабен. Вклад его в культуру трудно переоценить. В 1756 г. он основал «Московские ведомости» — одну из старейших русских газет, в 1790 г. — «Политический журнал», издававшийся в Гамбурге. В числе его детищ — «Вольное Российское собрание при Московском университете»62, созданное для обогащения словесности новыми отечественными сочинениями и переводами иностранных текстов. Российским авторам он помогал печататься, опекал их, как, к примеру, И. Ф. Богдановича63.
Неизменной его визитной карточкой была высокая образованность и разнообразные таланты. Постепенно росла известность его научных трудов. В 1783 г. он был принят в члены Императорской Российской академии, с которой активно сотрудничал, координируя работу ее московских членов. При этом учитывал церковный календарь, не созывая собрания в значимые для церкви дни, как, например, на первой неделе «великого поста»64. Он был одновременно и передовым человеком, и сыном своей эпохи. Понятно, что здесь таилось противоречие, которое ему обыкновенно удавалось разрешить, преодолевая многочисленные, порой мучительные, трудности, связанные с российскими реалиями тех лет.
Любовь к наукам он совмещал с незаурядной восприимчивостью к красоте, что роднило его с Ломоносовым и другими корифеями XVIII века. Он владел ценной коллекцией западноевропейской живописи, в том числе картинами таких мэтров, как Ж.-Б. Грез. Он интересовался театральным искусством, собираясь открыть новый театр в Москве, что восстанавливало против него духовенство, отрицавшее театр в силу церковных канонов. Но он не уставал пропагандировать прекрасное, расширяя круг своих друзей и единомышленников. В доме Ивана Ивановича часто собирались ученые и писатели.
Ф.-М. Гримм однажды восхищался: Мелиссино «был так добр, что сделал для меня по-немецки очерк эмблем и надписей...»65. Примерно о том же говорил И. М. Долгорукий66: «...старик почтенный, которого милости я обязан помнить всегда... Осталось одно воспоминание об его покровительстве и снисхождении»67. Е. Р. Дашкова, встретившись в 1780 г. в Брюсселе с соотечественниками, выделила другие достоинства Мелиссино: «По-настоящему я была рада видеть одного лишь старика Мелиссино... всегда любезного в обхождении, с чудесным характером...»68.
Стоит отметить и его высокие нравственные качества. Не случайно опекунство над Воспитательным домом в Москве доверили именно Меллисино.
Он был причастен ко многим начинаниям своей эпохи, демонстрируя достоинства российской интеллигенции, пользу мирян в церковном управлении, таланты подвижников Просвещения, их действительный гуманизм и немалый труд на пользу Отечества.
Это был выдающийся человек. Но тем, кто изучает прошлое, он, к сожалению, мало известен, ведь эпоха Мелиссино далеко еще не исследована, а что до церковной истории, то она пока что — terra incognita.
23 марта (5 апреля) 1795 г. тайный советник И. И. Мелиссино ушел из жизни, оставив после себя множество значимых дел и начинаний. На его кончину М. Л. Магницкий69 сочинил «Печальную песнь...»70. В память о нем в селе Константиново под Москвой его супруга Прасковья Владимировна поставила Троицкий храм, как бы напомнив, что утверждение высокого и вечного было главным в жизни Мелиссино. Под алтарем этого храма71 он и упокоился.
Заканчивалось правление Екатерины II — истекало время ее фаворитов. И потому кто-то подумает: он умер своевременно. Как бы там ни было, смерть Мелиссино стала потерей для страны, ведь, сверх всего, он оставил и яркий человеческий след.
Примечания
1. И.И. Мелиссино — Е.Р. Дашковой, 19 октября 1783 г. КОСТИН А.А., МАЛЫШЕВ А.А. Московский член Российской академии И.И. Мелиссино (по материалам переписки). В кн.: Российская академия (1783—1841): язык и литература в России на рубеже XVIII—XIX веков. СПб. 2009, с. 73.
2. АЛЬГАРОТТИ Ф. Русские путешествия: Письма о России. СПб. 2006, с. 50.
3. 1727-1797.
4. Екатерина II. Собственноручные записки императрицы. СПб. 2014, с. 97.
5. Д.И. Фонвизин — И.И. Мелиссино, 8 июля 1784 г. az.lib.ru/f/fonwizin_p_i/text_0030.shtml.
6. Профессор Императорского Харьковского университета.
7. ТИМКОВСКИЙ И.Ф. Записки. В кн.: Московский университет в воспоминаниях современников (1755—1917). М. 1989, с. 40.
8. Урожденная Долгорукова.
9. ФОНВИЗИН Д.И. Чистосердечное признание в делах моих и помышлениях. Московский университет..., с. 50.
10. КОСТИН А.А., МАЛЫШЕВ А.А. Ук. соч., с. 70.
11. Цит. по: РОЗАНОВ Н.П. О Татианинской церкви при Московском университете. Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете (ЧОИДР). 1869, кн. 1, отд. V, с. 31—32.
12. Там же, с. 32.
13. Там же.
14. Первым куратором являлся И.И. Шувалов.
15. И.И. Мелиссино — Екатерине II. ЧОИДР. 1867, кн. 3, отд. V, с. 107.
16. Из рапорта П.И. Голенищева-Кутузова московскому генерал-губернатору И.П. Салтыкову, 5 ноября 1800 г. ЧОИДР. 1901, кн. 1, отд. IV, с. 9.
17. ЛАСКИН НИКОЛАЙ. Взаимоотношения церковной и государственной власти в России в царствование императрицы Екатерины II и Павла I. Курсовое сочинение студента IV курса Петроградской духовной академии. 1917. Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ), ф. 573, оп. 2, ч. 1, ед. хр. 108, л. 17.
18. Российский государственный архив древних актов (РГАДА), ф. 18, оп. 1, д. 178.
19. И.И. Мелиссино — И.И. Шувалову, 27 апреля 1786 г. ЧОИДР. 1867, кн. 3, отд. V, с. ПО.
20. И.И. Мелиссино — И.И. Шувалову, 27 апреля 1786 г. Там же, с. 109.
21. До 24 октября 1768 года.
22. Акты, относящиеся к истории раскола в XVIII столетии. Сообщены Е.В. Барсовым. ЧОИДР. 1889, кн. 2, отд. V, с. 12.
23. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 797, оп. 1, д. 466, л. 15.
24. Там же, д. 460, л. 8об., 13.
25. Там же, л. 10об.
26. АЛЬГАРОТТИ Ф. Ук. соч., с. 89.
27. РГИА, ф. 797, оп. 1, д. 466, л. 14— 14об.
28. Там же, д. 467, л. 1.
29. Там же, д. 460, л. 9—9об., 12об.
30. Сведения о службе по синодальному управлению князя Г.А. Потёмкина-Таврического. Записки Императорского Одесского общества истории и древностей (ЗИООИД), 1883, т. XIII, отд. II, с. 188.
31. АЛЕКСАНДРОВ Г. Приношение князя Потёмкина в Успенский собор в Москве. — Русский архив (РА), 1911, № 10, с. 243.
32. Сведения о службе..., с. 188.
33. Речь архиепископа Екатеринославского Амвросия (Серебренникова) при отпевании Г.А. Потёмкина, 13 октября 1791 г. ЗИООИД, 1853, т. III, отд. III, с. 564.
34. Там же, отд. II, с. 560.
35. Тихон (Малинин), епископ — Г.А. Потёмкину, 16 января 1781 г. РА. 1911, № 8.
36. Именной указ Екатерины II о занятиях Г.А. Потёмкина в Синоде. РГИА, ф. 796, оп. 44, д. 383, л. 1.
37. Акты...ЧОИДР. 1889, кн. 2, отд. V, с. 12.
38. Там же, с. 10—17.
39. СМИРНОВ П.С. Отзыв на книгу: ЛЫСОГОРСКИЙ Н.В. Московский митрополит Платон Левшин как противораскольнический деятель. — Записки Императорской Академии наук. 1910, т. X, № 2, с. 173.
40. Обзор столбцов и книг Сибирского приказа (1592—1768 гг.). ЧОИДР. 1900, кн. 3, отд. III, с. 53.
41. РГИА, ф. 796, оп. 45, д. 324, л. 71.
42. Святейшему Правительствующему Синоду действительного статского советника и обер-прокурора И.И. Мелиссино предложение. ЧОИДР. 1871, кн. 3, отд. V, с. 115.
43. КАРСАВИН Л.П. Основы средневековой религиозности в XII—XIII веках. — Записки историко-филологического факультета Петроградского университета. 1915, ч. СХХУ, с. 9.
44. ПРИЛЕЖАЕВ Е.М. Наказ и пункты депутату от Св. Синода в Екатерининскую комиссию о сочинении проекта нового Уложения. — Христианское чтение. 1876, №9-10, с. 227.^
45. ФЛОРОВСКИЙ А.В. Состав законодательной Комиссии 1767—1774 гг. — Записки Императорского Новороссийского университета. 1915, вып. X, с. 75.
46. Предложение Святейшему Синоду обер-прокурора И.И. Мелиссино, 16 января 1768 г. — Сборник Новгородского общества любителей древности. 1911, вып. V, с. 3.
47. Там же.
48. РГИА, ф. 797, оп. 1, д. 460, л. 10.
49. СМИРНОВ С.И. Рецензия на книгу: БЛАГОВИДОВ Ф.В. Обер-прокуроры Св. Синода в XVIII и первой половине XIX столетия. Казань. 1899. — Богословский вестник. 1900, т. III, № 9, с. 155.
50. ОРНАТСКИЙ АЛЕКСЕЙ. Обер-прокурорская власть в Св. Синоде во времена Екатерины II. Курсовое сочинение студента IV курса Санкт-Петербургской духовной академии. 1913. ОР РНБ, ф. 573, оп. 2, ч. 2, ед. хр. 158, л. 32.
51. Павел (Конюшкевич), митрополит Тобольский (1758—1768 гг.) Заметки по поводу новых о нем материалов. — Русская старина. 1892, март, с. 697—705.
52. Ф.-М. Гримм — Екатерине II, 23 апреля 1781 г. Сборник Императорского Русского исторического общества (СИРИО). Т. 33. СПб. 1881, с. 156.
53. И.И. Мелиссино — Е.Р. Дашковой, 19 октября 1783 г. КОСТИН А.А., МАЛЫШЕВ А.А. Ук. соч., с. 73.
54. ГОВОРСКИЙ К.А. Взгляд на состояние униатской Церкви в Белоруссии со времени возвращения этой страны к России. — Вестник Юго-Западной и Западной России: историко-литературный журнал. 1864, февраль, т. III, отд. II, с. 93.
55. РГИА, ф. 796, оп. 48, д. 21, л. 12.
56. Акты..., с. 10, 12.
57. Толковый словарь русского языка; издавался в Санкт-Петербурге в 1789—1794 годах.
58. Оба относились к наиболее образованной части духовенства.
59. СКВОРЦОВ НИКОЛАЙ, протоиерей. Архив Московской Св. Синода конторы: материалы по Москве и Московской епархии за XVIII век. ЧОИДР. 1914, кн. 4, с. 373.
60. Хотя надо заметить: в литературе встречаются заявления о принадлежности к масонам и самого Мелиссино. Но это не умаляет авторитетность слов Бартенева. Масоном был П.И. Мелиссино, и можно предполагать путаницу.
61. Примечание П.И. Бартенева к «Записке о крамоле врагов России». — РА. 1868, № 9, стб. 1331.
62. Своего рода литературное общество.
63. 1743/44—1803, русский поэт.
64. И.И. Мелиссино — И.И. Лепехину, 19 февраля 1784 г. КОСТИН А.А., МАЛЫШЕВ А.А. Ук. соч., с. 75.
65. Ф.-М. Гримм — Екатерине II, 23 апреля 1781 г. СИРИО. Т. 33. СПб. 1881, с. 156.
66. 1764—1823, выпускник Московского университета, государственный деятель.
67. ДОЛГОРУКИЙ И.М. Капище моего сердца. ЧОИДР. 1872, кн. 3, отд. II, с. 38.
68. Записки Е.Р. Дашковой. Письма сестер Вильмонт из России. М. 1991, с. 140.
69. 1778—1844, воспитанник Благородного пансиона при Московском университете, выпускник университета, государственный деятель и литератор.
70. МАГНИЦКИЙ М.Л. Печальна песня на кончину его превосходительства господина тайного советника Императорского Московского университета куратора... И.И. Мелиссино. М. 1795.
71. Под алтарем Иоанно-Предтеченского придела.