Юдин К. А. Матвей Федорович Шкирятов // Вопросы истории. - 2015. - № 2. - С. 36-51.
К числу малозаметных, но, думается, несправедливо обделенных вниманием в литературе «серых кардиналов», можно отнести знаковую и колоритную фигуру эпохи сталинизма, фактического руководителя могущественного ведомства внутрипартийного надзора — Комиссии партийного контроля (КПК) при ЦК ВКП(б) — Матвея Федоровича Шкирятова (3.08.1883-18.01.1954).
До сих пор личность этого человека остается нераскрытой. Все имеющиеся к настоящему времени сведения о его жизненном пути ограничиваются лишь формальным описанием, имеющим вид справочно-ознакомительных аннотаций при сборниках документов, «сквозными» характеристиками в отдельных исследованиях, либо откровенно публицистическими работами. О.В. Хлевнюк оценивает Шкирятова как «одного из самых жестоких сталинских деятелей»1, А. Е. Павлюков разделяет концепцию о высокой доле самостоятельности Шкирятова, который «имел прямой выход на Сталина», а также был «опытным аппаратчиком», равносильным Н. И. Ежову2. В. Н. Хаустов, Л. Самуэльсон упоминают о Шкирятове как о человеке, выполнявшем информационно-осведомительную функцию по линии КПК3. Аналогичные фактические данные уже по периоду «позднего сталинизма» приводит Г. В. Костырченко, говоря об участии Шкирятова в «деле ЕАК»4. У А. Ф. Ваксберга мы находим следующее суждение, касающееся данной личности: «М. Ф. Шкирятов — один из самых гнусных сталинских опричников, имя которого с полным к тому основанием стоит в одном ряду с Ежовым и Берией. Многолетний деятель высших контрольных органов партии, руководивший партийными чистками и избиением партийных кадров. Работал рука об руку с НКВД-МГБ, имел “свою” тюрьму, где лично допрашивал особо важных арестантов. Умер, не дождавшись своего осуждения в какой бы то ни было форме»5. В книге И. Д. Бунича данный деятель сталинской эпохи предстает совладельцем мифического капитала — «золота партии», якобы располагая под вымышленным именем Владлен Климов счетом в швейцарском банке на сумму 800 тыс. франков6, о чем свидетельствует некий достаточно грубо сфальсифицированный документ (специальная записка В. Деканозова Л. П. Берии) под грифом «совершенно секретно». Иные, более содержательные и существенные попытки пролить свет на жизнедеятельность Шкирятова не обнаружены.
Действительно, первоначально создается впечатление, что этот человек совершенно ничем не отличался от всей остальной партийной номенклатуры, обладавшей преимущественно однородной и типовой биографией большевика-коммуниста. Сын русского крестьянина, Шкирятов родился 3 (15) августа 1883 г. в деревне Вишняково Тульской губернии Российской империи (ныне — населенный пункт, сохранивший свое название и располагающийся на востоке Калужской области РФ). Уже в раннем возрасте принимал активное участие в общественно-политическом движении, поэтому не получил никакого иного образования, кроме школы партийно-революционной борьбы, что увенчалось вступлением в 1906 г. в члены РСДРП. До начала первой мировой войны неоднократно арестовывался за революционную деятельность, однако серьезным политическим преследованиям не подвергался. В 1915 г. был мобилизован в царскую армию, где и прослужил вплоть до начала Октябрьской революции 1917 г., которая, как и для многих, стала трамплином для его относительно быстрого карьерного роста.
В 1917 г. Матвей Шкирятов получил возможность проверить свои управленческо-организаторские навыки в первых государственных учреждениях советской власти: осенью 1917 г. он стал членом исполнительного комитета Московского Совета, а также членом бюро военных организаций при Московском комитете РСДРП (б). В ноябре того же года Шкирятов возвратился на родину — он вошел в тульский Военно-революционный комитет (ВРК) и исполнительный комитет Тульского совета, после чего вновь отправился в Москву уже в качестве председателя Московского отдела ЦК Союза швейников и занимал эти должности с 1918 по 1920 год7. В 1921 г. Шкирятов попал в аппарат ЦК, получив первое солидное назначение — председателя Центральной контрольной комиссии по проверке и чистке партийных рядов РКП (б).
Это можно рассматривать как поворотный пункт, повлиявший и даже, можно сказать, предопределивший всю дальнейшую судьбу этого человека. С 1920-х гг. вплоть до самого конца жизнь и деятельность Матвея Шкирятова будет связана именно с внутрипартийным контролем. В этом смысле, он был человеком если не с уникальной, то, по крайней мере, с исключительной для партийных функционеров биографией. За Шкирятовым прочно закрепилась конкретная служебно-профессиональная специализация. В течение всего последующего десятилетия Шкирятов на XI, XII, XIII, XIV, XV и XVI (соответственно — в 1922, 1923, 1924, 1925, 1927 и 1930 гг.) съездах партии регулярно переизбирался членом Центральной контрольной комиссии (ЦКК) при Народном комиссариате рабоче-крестьянской инспекции (РКИ). Он, попал в самое сердце, ядро партийно-государственного аппарата — секретарско-коллегиальные структуры ЦКК, в недрах которых и происходило становление советской бюрократической машины и закрепление методов политического контроля за ситуацией в стране посредством закамуфлированного влияния «руководящей фракции», призванной выступать проводником «партийной линии»8.
С 26 апреля 1923 и вплоть до января 1934 г. Шкирятов являлся постоянным членом Президиума ЦКК РКП(б)-ВКП(б), формально меняя лишь внутриведомственную служебную диспозицию: с апреля 1923 по 2 декабря 1927 г. он выступал членом Секретариата ЦКК, параллельно — с апреля 1923 по май 1924 г. — становился членом или секретарем партийной коллегии ЦКК, а с 1927 г. фигурировал также и в качестве специального партийного наблюдателя за работой «советской секции» объединенного наркомата — члена коллегии Народного комиссариата рабоче-крестьянской инспекции СССР9.
Очевидно, в это же время Шкирятов начинает тесно контактировать со Сталиным. И, хотя, если судить по записям журнала посещений, его первая аудиенция состоялась только 13 августа 1926 г.10, тем не менее, можно предположить, что личное знакомство со Сталиным, перешедшее в дальнейшем в регулярное «сотрудничество» и взаимодействие с вождем на правах «тайного» исполнителя его воли, началось гораздо раньше. Во-первых, исследователи, осуществлявшие источниковедческий анализ журналов посещений, обращают внимание на их ограниченную полноту по содержанию, придя к следующим выводам: далеко не все посетители фиксировались в журнале; достаточно объемный блок информации по этому вопросу имеет вторично-опосредованный характер — журналы посещений за 1925— 1928 гг., хранящиеся в РГАСПИ11 в фонде Сталина, составлялись не в ходе приема, а через некоторое время, когда подводились итоги работы Секретариата, поэтому есть вероятность того, что многие визиты оказались «забытыми» и, соответственно, сведения о лицах, приходивших к Сталину, утраченными12.
Во-вторых, на особое доверие и расположение, которые снискал Шкирятов, указывает его постоянная загруженность на уже обозначенном служебно-профессиональном поприще — внутрипартийном контроле. Начиная с 1920-х гг. он регулярно принимал участие в работе «специальных комиссий», которые играли важную оперативно-функциональную роль в сталинской идеократической юстиции. Многие из этих комиссий осуществляли практическую реализацию особых поручений ЦК, а также ведение политических дел на всех стадиях их подготовки — от сбора компрометирующих материалов до окончательного оформления, вынесения вердикта-резолюции, причем, как в отношении отдельных персон, так и групп лиц, причисленных к «оппозиционерам-оппортунистам», утратившим доверие партии. В декабре 1924 г. Матвей Шкирятов вместе Н. В. Крыленко и В. Р. Менжинским выступал в качестве одного из заместителей-«дублеров» трех руководителей Комиссии по политическим делам, которую возглавляли Д. И. Курский, В. В. Куйбышев и Ф. Э. Дзержинский13. 21 апреля 1927 г. Шкирятов отправился вместе с Красиковым и Дерибасом для «ознакомления с положением дел» в Верхне-Уральский изолятор14, вероятно, для проверки надежности системы охраны и режима секретности, ибо как известно, именно это зловещее пенитенциарное заведение было местом постоянного или временного «политического усмирения» опальных большевиков из числа «старой гвардии» — Г. Е. Зиновьева, Г. Г. Каменева, лидера «рабочей оппозиции» А. Г. Шляпникова, экономиста, проходившего по делу «Союзного бюро меньшевиков» В. Г. Громана, К. Б. Радека, М. Н. Рютина и многих других.
Уже с этого времени Шкирятов позиционирует себя как убежденный сталинист, хорошо усвоивший демагогическую риторику внутрипартийных дискуссий и технологию партийно-аппаратного способа принятия решений. Он достаточно уверенно выступает на съездах РКП(б)-ВКП(б), где не только участвует в коротких прениях, но и появляется в качестве докладчика, в выступлениях которого чувствуется нужное, конъюнктурное восприятие «генеральной линии партии» и воли большинства, которые он полагал единственно верными15. Так, на съездах Шкирятов настойчиво призывал мобилизовать все структуры ЦКК на суровую борьбу с «атрофией партийного чувства» у коммунистов, а также подчеркнул особый статус центрального контрольного органа: «Каковы органы ЦКК? Это не есть органы, стоящие над или под ЦК — это органы самостоятельные, но работающие совместно с ЦК»16, которые должны руководствоваться «не только буквой закона, а ... подходить к этому закону своим пролетарским революционным путем»17. Проявил себя Шкирятов и на всех этапах преодоления «оппозиционных настроений», избрав по отношению к «заблуждающимся» соратникам сталинский арбитражно-назидательный стиль, характеризующийся на этом этапе борьбы за власть покровительственным тоном с оттенками жесткой уверенности в пред- решенности результата и приобретаемой монополии на истину. «Товарищи, — заявил Шкирятов на XV съезде, — на этом съезде, как видно из имеющихся материалов, из выступлений оппозиции, я думаю, не будет другого выхода, как применить исключения из партии. Хватит разлагать идейно и организационно нашу партию! Но, повторяю, расставаясь с этими безнадежными и неисправимыми оппозиционерами (под которыми подразумевались Л. Д. Троцкий, Г. Е. Зиновьев и еще 75 “активных членов троцкистско-зиновьевского блока”, а также 23 человека “явно антиреволюционной группы” (Сафронова. — К. Ю.)18 как с членами партии, мы должны к отдельным товарищам на местах, честно ошибавшимся, подойти осторожно, чутко, с тем, чтобы выяснить, что представляет из себя данный товарищ рабочий, можно ли рассчитывать вновь его вернуть партии»19. Подобная позиция, конечно же не могла остаться незамеченной.
Отметим, что еще до исключения из партии Троцкого и Каменева, Шкирятов был задействован в подготовке их политической дискредитации. В июне 1927 г., незадолго до описанных выше событий, была созвана очередная спецкомиссия-«тройка» из состава ЦКК, в которую вошли Шкирятов, Н. М. Янсон и Н. И. Ильин. Самим Сталиным она была названа «комиссией по обвинению Троцкого и Зиновьева». 27 июня 1927 г. на заседании президиума ЦКК ВКП(б) рассматривался вопрос «О нарушении партийной дисциплины тт. Зиновьевым и Троцким», после чего как раз и был поставлен вопрос об их исключении из партии. В этом важном деле, как представляется, ведущую роль сыграл именно Шкирятов, ибо даже Г. К. Орджоникидзе, возглавлявший тогда ЦКК, был обвинен в нерешительности и фактическом саботаже участия в инспирированной травле Троцкого. «А где Серго? — негодовал Сталин. — Куда и почему он спрятался? Позор!..»20
С 1928 г.21 Шкирятов входил вместе с М. И. Калининым, А. С. Енукидзе, Г. Е. Прокофьевым и Н. В. Крыленко в Комиссию по судебным делам, которая, в частности, рассматривала дело о «животноводах-вредителях» в 1933 г.22, а также участвовал в обсуждении вопросов внешней политики — «о покупках продуктов английской промышленности для нужд СССР»23 и даже — некоторых проблем культурного развития. Это, во-первых, дело, связанное с экспертизой незавершенной скульптуры Меркулова «Похороны вождя» (январь 1928 г.), в котором он проявил излишнюю жесткость и принципиальность. Политбюро отклонило его претензии к группе художников, скульпторов и др., среди которых числились М. Ф. Владимирский, П. С. Коган, К. С. Станиславский, А. В. Щусев, И.Э. Грабарь, и распорядилось разрешить доработку проекта. Второе дело (весна 1928 — декабрь 1929 гг.), касалось проверки обвинения в антисемитизме дирижера ГАБТ Н. С. Голованова, которая по личному запросу Сталина была поручена комиссии в составе Л. М. Кагановича, А. С. Бубнова и Шкирятова, пришедшей к выводам о необходимости прекращения «травли и бойкота Голованова», предпринятой некоторыми периодическими изданиями («Правдой», «Известиями», «Рабочей Москвой»), проигнорировавших тот факт, что Голованов «уже понес наказание в прошлом» и не заслуживает дополнительных репрессивных санкций. Решение комиссии было утверждено Секретариатом ЦК24.
Судя по всему, напряженный график работы сказался на здоровье Матвея Шкирятова. Летом 1928 г. он серьезно заболел и даже попал в больницу. Его коллега по контрольному ведомству Е. М. Ярославский в письме на имя Орджоникидзе 19 июля 1928 г. писал: «Он [Шкирятов] надеется через неделю-полторы появиться на работе. Скажу тебе откровенно: трудновато сейчас без тебя и без него. По многим вопросам надо советоваться. Я его вижу почти каждый день, захожу к нему. Он нервничает, что долго тянется болезнь, но значительно поправился, выглядит совсем хорошо». О следующем подобном случае переутомления Ярославский сообщает уже в июне 1929 г., когда он вместе со Шкирятовым принимал участие в проверке на предмет политической благонадежности трех членов партии (Петровского, Нюриной и Нюренберг), якобы скрывших свое пребывание в БУНД во время Гражданской войны. Как пишет Ярославский, прения по поводу судьбы многих коммунистов становились настолько жесткими, что «Шкирятов уехал полубольной»25. К примечательным фактам, относящимся к данному периоду, можно отнести то обстоятельство, что Шкирятов был лично знаком с отцом народной артистки СССР О. А. Аросевой — А. Я. Аросевым, который в феврале 1929 г. прорабатывался по линии ЦКК за «некоммунистическое поведение» и «отрыв от СССР» за то, что отправился в Берлин для лечения зубов. Все это было расценено как более, чем неуместное поведение, особенно в преддверии его готовящегося назначения на пост полпреда СССР в Чехословакии26.
В 1929—1934 гг. Шкирятов продолжил активную деятельность, связанную с исполнением контрольно-ревизионных функций, не только карательно-репрессивных, но и относящихся к области «рационализации управления».
Так, 15 ноября 1931 г. Политбюро по докладу Шкирятова рассматривало вопрос о «ставках для коммунистов-хозяйственников и инженерно-технического персонала». Ему вместе со Шверником, Яковлевым, Бубновым и другими было поручено разработать распределение спец, окладов, превышающих партмаксимум, для коммунистов из числа директоров на производстве, начальников депо, станций железных дорог и соответствующих им должностей водного транспорта, «имеющих квалификацию и практический опыт не ниже беспартийных специалистов, выполняющих аналогичную работу»27.
С июля 1932 г. Шкирятов становится причастным к вынесению смертных приговоров, войдя в состав комиссии по делам о высшей мере социальной защиты, поставив свою подпись под решением о применении данной меры к Евсееву, И. Н. Шомину, П. К. Ковалеву, а также Л. Л. Фирсову, А. Я. Рыбакову, И. Д. Федосееву, М. А. Соколову и Д. М. Прищепову28. А в ноябре того же года, вновь в качестве члена комиссии, возглавляемой Кагановичем, Матвей Шкирятов отравляется на Северный Кавказ, где присутствует на совещании секретарей сельских райкомов ВКП(б), помогает осуществлять чистку местной (Северо-Кавказского крайкома) партийной организации от «контрреволюционных элементов», а также проводить депортации крестьян («кулаков», «подкулачников») в отдаленные районы страны29.
Коллективные формы взаимодействия (комиссии), динамика смены участников, постоянство одних и эпизодическое присутствие других членов как нельзя лучше отражали, пусть и косвенно, тот круг «избранных», которые становились доверенными лицами вождя. К числу таких лиц, несомненно, может быть отнесен и Шкирятов, чье возвышение можно обнаружить «невооруженным глазом»: с 19 июля 1931 г. он становится постоянным представителем ЦКК в Политбюро и Оргбюро ЦК ВКП(б), хотя уже с января 1930 вплоть до 1954 г. присутствует на всех заседаниях Политбюро Президиума ЦК ВКП(б)-КПСС30, войдя в высшую партийную номенклатуру.
Из отрезка времени до середины 1930-х гг. следует, пожалуй, упомянуть два эпизода. Первый из них относится к осени 1930 года.
Достоверно известно, что Шкирятов участвовал в деятельности Комиссии, которая занималась следствием по делу «антипартийной группы» Сырцова-Ломинадзе, обвинявшихся в создании «фракционных подпольных групп», объединившихся в «лево-правый блок» на основе общей политической платформы, совпадающей во всем основном с платформой правых оппортунистов»31. Из стенограммы объединенного пленума ЦК и ЦКК и доклада Орджоникидзе видно, что его коллега Шкирятов принимал активное участие в «допросах-проработках», а также выступал инициатором публичного призыва к ответу «фракционеров»32, а затем составлял резолюцию по этому делу33.
Второй эпизод, уже прямо указывающий на особое расположение Сталина к партийному контролеру, относится к 1933 году. Весной М. А. Шолохов обратился к Сталину с письмом, в котором сообщал о многочисленных фактах злоупотреблений — избиениях, жестоких пытках крестьян, издевательствах и надругательствах — со стороны партийно-советских работников при проведении хлебозаготовок в его родном Вешенском районе34. Сталин исключительно из прагматичного стремления использовать этот случай, чтобы продемонстрировать «великодушие» и проницательность партии, распорядился, предварительно обсудив этот вопрос с Молотовым, предоставить жителям Вешенского района дополнительный резерв зерна.
Однако, дело этим не ограничилось. В Вешенский район для специального расследования был направлен Шкирятов, который допросил представителей районного руководства. 4 июля 1933 г. Политбюро заслушало сообщение Шкирятова о перегибах в Вешенском районе, в результате было принято постановление ЦК, гласившее: «ЦК считает, что совершенно правильная и абсолютно необходимая политика нажима на саботирующих хлебозаготовки колхозников была искривлена и скомпрометирована в Вешенском районе, благодаря отсутствую достаточного контроля со стороны крайкома». По итогам расследования были сняты с работы второй секретарь Азово-Черноморского крайкома Зимин, секретарь Ростовского ГК ВКП(б) Овчинников, ряд работников получили строгие выговоры35. О том, что миссия Шкирятова была им выполнена успешно, говорит и тот факт, что впоследствии, в феврале 1938 г., Шолохов в новом письме к вождю просил распутать «вешенский клубок»36 до конца и командировать для этого именно Шкирятова37.
Таким образом, Шкирятов в глазах Сталина прошел «испытательный срок», беспрекословно выполнив все поручения и указания вождя, не давая повода усомниться в своей преданности лично ему и проводимому им курсу.
Все это предопределило продолжение дальнейшей безупречной карьеры Шкирятова. В 1934 г. по итогам XVII съезда ВКП(б) произошла реорганизация системы партийно-политического контроля. Объединенный наркомат НК-ЦКК РКИ ликвидировался, а вместо него создавались два новых ведомства — Комиссия партийного контроля при ЦК ВКП(б) и Комиссия советского контроля при СНК СССР. Последнее учреждение, фактически, унаследовало сферу компетенций бывшей секции РКИ и не получило никаких перспектив развития, просуществовав лишь до 1938 года. Зато КПК при ЦК ВКП(б) стала надежным инструментом утверждения сталинской диктатуры, многократно в функциональном смысле превзойдя бывшую ЦКК. КПК создавалась как специальная, автономная от региональной администрации и всех иных уровней управления коллегия судебно-следственного типа.
Новый институт власти стал олицетворением принципа единоначалия, необходимого для проверки исполнения директив ЦК ВКП(б) и СНК СССР, проведения масштабной идеологической экспертизы парторганизаций и хозяйственных объектов, направленной на сбор компрометирующих материалов, впоследствии использованных в годы большого террора. С 1934 г. и до конца жизни КПК станет ведомственной площадкой, трибуной самореализации, предоставленной Матвею Шкирятову. В феврале 1934—1939 г. в литературе он фигурирует как член-секретарь КПК, член бюро КПК, а с 1939 по 1952 г. — как заместитель председателя Комиссии, официально возглавив ее в 1952 г. после XIX съезда партии, переименовавшим комиссию в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС. В действительности, ни Каганович, состоявший председателем КПК в 1934—1935 гг., ни Ежов (февраль 1935—1939 гг.), ни тем более А. А. Андреев (1939— 1952 гг.) такой роли, как Шкирятов в этом ведомстве не играли. Каганович, как известно, был больше хозяйственником, курировавшим строительство московского метрополитена сначала как секретарь Московского комитета партии, затем продолжил транспортную специализацию на посту наркома путей сообщений. На Ежова, назначенного 27 февраля 1935 г. председателем КПК, налагалось обязательство «девять десятых своего времени отдавать НКВД»38. Что касается Андреева, то заметных следов на посту председателя КПК он вообще не оставил. Зато Шкирятов вполне оправдал данную в отношении него характеристику Хрущева, писавшего, что: «Шкирятов — старый большевик, но Сталин обратил его в свою дубинку. Он слепо, именно слепо, делал все так, как говорил Сталин, и как тот следователь, который вел следствие по делу Чубаря, вытягивал своими иезуитскими методами признания в несуществующих преступлениях. Иногда Сталин нуждался в том, чтобы Комиссия партийного контроля разобрала дело и уж потом исключила из партии обвиняемого, подтвердив, так сказать, подозрения. После этого его сейчас же хватали в приемной Шкирятова и волокли, куда следует. А там была уже предрешена расправа. И сколько таких было! Погибли тысячи людей!»39.
Действительно, после возникновения КПК Шкирятов получает прямую возможность выступать в роли «серого кардинала» — не очень заметного, но незаменимого исполнителя, появляющегося в определенные место и время, подчиняясь исходящему от Сталина «закону» политической целесообразности. Именно экстремальной функционально-целевой мобилизацией можно объяснить периоды «затишья» — отсутствия какой-либо существенной информации о результатах деятельности партийного контролера, который уходил в «тень», если не было необходимости персонального воздействия с его стороны на тот или иной участок «хозяйственно-политического фронта».
Так, если говорить о второй половине 1930-х гг., то среди первых политических акций, в которых участвовал Шкирятов уже в качестве сотрудника КПК, стало «кремлевское дело», предпринятое в январе-апреле 1935 г., и связанное с разоблачением ряда сотрудников аппарата Кремля, начиная от административных работников до обслуживающего персонала, обвинявшихся в террористических намерениях в отношении руководителей партии и правительства. Как совершенно верно утверждает Хлевнюк, материалы «кремлевского дела» были использованы для дискредитации с последующим устранением старого большевика Енукидзе, что можно рассматривать как важный шаг на пути утверждения сталинской диктатуры, поскольку эта атака стала «фактически первым ощутимым ударом по “ближнему кругу”40. В организации этой атаки и принял прямое участие Шкирятов, которому в феврале 1935 г. вместе с Ежовым было поручено проверить «вотчину» Енукидзе — аппарат ЦИК и ВЦИК РСФСР на предмет «наличия элементов разложения и обеспечения полной секретности всех документов»41. 21 марта Политбюро по итогам этой проверки утвердило «Сообщение ЦК ВКП(б) об аппарате ЦИК СССР и тов. Енукидзе», в котором последний уже прямо обвинялся в утрате «политической бдительности»42, а вскоре, ссылаясь на «одобрение» со стороны Шкирятова и Калинина, Сталин добился номенклатурного понижения Енукидзе, который был снял с поста секретаря Президиума ЦИК и назначен лишь уполномоченным этого органа власти43.
Следующим эпизодом с привлечением Шкирятова, если придерживаться хронологии, следует считать его «региональную миссию», осуществленную уже в годы «большого террора» — содействие Кагановичу, выехавшему в Ивановскую область для выявления «врагов народа» на волне установок февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 г. среди номенклатурного состава местных партийных организаций. На пленуме Ивановского обкома ВКП(б), прошедшего 3—5 августа 1937 г., усилиями сурового «тандема» Каганович-Шкирятов состоялись комплексные разоблачения. Были окончательно дискредитированы и вскоре арестованы: первый секретарь ОК ВКП(б) И. П. Носов, второй секретарь Л. И. Ковалев, третий — Д. С. Епанечников, заведующий отделом пропаганды обкома ВКП(б) И. М. Михайлов, председатель облисполкома С. П. Аггеев, его заместитель В. Ф. Королёв, председатель областного совета профессиональных союзов И. Н. Семагин, секретарь обкома ВЛКСМ З. А. Адмиральская, а также многие представители «старого руководства» — «разоблаченные» в разное время: бывший первый секретарь ИПО в 1929—1932 гг. Н. Н. Колотилов, начальник Главка, управляющий Облсовнархозом Г. К. Кисельников, председатель Ивановского облисполкома в 1932—1933 гг. Н. А. Кубяк, председатель ВСНХ Иваново-Вознесенской губернии в 1917—1931 гг. Г.П. Константинопольский (Янковский), бывший заведующий агитмассовым отделом Е. Г. Пестун и другие «участники контрреволюционной организации», «разросшейся» к августу-сентябрю 1937 г. до 157 человек44.
О визите Шкирятова и Кагановича оставил воспоминания начальник управления Рабоче-крестьянской милиции (РКМ) г. Иванова и заместитель начальника УНКВД по Ивановской области в то время М. П. Шрейдер: «Когда Каганович и Шкирятов вышли из вагона, Шкирятов, увидев меня и пожимая мне руку, сказал: “А, голубок, и ты здесь. Ну, значит, все будет в порядке”. И, обращаясь к Кагановичу, пояснил: “Ведь я с ним в одном номере в гостинице “Казанское подворье” две недели жил. Мы там целый полк воров и вредителей разгромили” (Шкирятов возглавлял комиссию ЦК, выезжавшую в 1932 г. в Казань для проверки вскрытого мною дела о хищении спирта на пороховом заводе, в котором было замешано свыше 100 человек, в том числе 39 работников ГПУ. Это дело слушалось на Политбюро ЦК, где я был содокладчиком)». И далее, о ходе пленума: «Все произошло очень быстро. Каганович и Шкирятов назвали ряд фамилий руководящих работников, обвинив их в троцкизме и прочих грехах. Всех их тут же на пленуме исключили из партии и по выходе из зала арестовали. Для этой цели Радзивиловский (начальник УНКВД по Ивановской области. — К. Ю.) заранее вызвал в помещение обкома своих сотрудников»45.
Именно Шкирятов сыграл существенную роль в стремительном падении наркома внутренних дел СССР Ежова. Как сообщает А. Е. Павлюков, в конце апреля 1938 г. сам Сталин поручил Шкирятову съездить в г. Ворошиловск, откуда поступило заявление с жалобами на фальсификацию и провокационные методы ведения следствия, и разобраться в ситуации. Несмотря на попытки Ежова «нейтрализовать» Шкирятова, направив вместе с ним своего человека — начальника Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД В. Е. Цесарского, — внутрипартийный контролер оказался проворнее и узнал гораздо больше, чем следовало и обо все доложил вождю46. Более того, впоследствии, во время допросов, Ежов признался, что использовал не только НКВД, но и военную группу КПК для работы на немецкую разведку47. Однако все компрометирующие материалы, собиравшиеся в течение длительного времени, нисколько не затронули Шкирятова, который, продолжил свое служение «генеральной линии партии» и после январского пленума ЦК ВКП(б) 1938 г., принявшего постановление «Об ошибках парторганизаций при исключении коммунистов из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков»48, после которого началась кампания по частично демонстративной реабилитации несправедливо осужденных, ставших жертвами клеветы со стороны активистов-разоблачителей, что было инициировано «сверху» как тактический маневр, — приостановление маховика репрессий, приведшего к избыточным результатам, — многочисленным человеческим потерям и соответственно — кадрово-экономической дестабилизации. В разоблачении разоблачителей приняли участия Шкирятов и А. А. Жданов. Речь идет о так называемой «группе Напольской» — нескольких сотрудниках институтов г. Ленинграда, возомнивших себя авангардом в борьбе с «врагами». «Успокоить» этих товарищей были направлены Шкирятов и Жданов, под руководством которых готовился проект решения для рассмотрения Оргбюро ЦК. В этом проекте говорилось, что участники группы «создававшейся под флагом разоблачения враждебных элементов, главным образом, в научно-исследовательских институтах и учебных заведениях Ленинграда, стали претендовать на особую роль и заслуги в деле разоблачения врагов, пытаясь создать для себя из критики и разоблачительской работы особую монополию»49. В итоге, эту группу осудили как антипартийную, а Ленинградскому комитету ВКП(б) было предписано разобраться с «ложными доносами».
Важным эпизодом этого времени следует считать атаку на руководство ВЛКСМ, к которой прямое отношение имел Шкирятов. Осенью 1938 г. инструктор ЦК ВЛКСМ О. П. Мишакова написала Сталину письмо, в котором жаловалась на руководство ВЛКСМ. 19—22 ноября 1938 г. собрался VII пленум ЦК ВЛКСМ, который заслушал и обсудил доклад Шкирятова о результатах разбора заявления Мишаковой и о положении дел в ЦК ВЛКСМ. После этого были сняты с постов секретарей ЦК ВЛКСМ А.В. Косарев, С. Я. Богачев, В. Ф. Пикина «за бездушно-бюрократическое и враждебное отношение к честным работниками комсомола, пытавшимся вскрыть недостатки в работе ЦК ВЛКСМ, и расправу с одним из лучших комсомольских работников (дело тов. Мишаковой»)50.
О деятельности Шкирятова в период Великой Отечественной войны известно мало. В чрезвычайных условиях персонально адресованные и заблаговременно спланированные репрессивные атаки стали минимальными.
Одно из самых известных «дел», выступавшего ядром кампании борьбы с «безродным космополитизмом», стало дело Еврейского антифашистского комитета ЕАК, объявленного в 1949 г. «шпионской организацией еврейских националистов»51. Однако, по утверждению Маленкова, Политбюро занималось делом ЕАК как минимум трижды52. В первой атаке на ЕАК и участвовал Шкирятов, который выступил по линии КПК с инициативой прекращения деятельности ЕАК в связи с идейно-институциональным перерождением данного ведомства. Об этом свидетельствует докладная записка, составленная Шкирятовым и заместителем начальника Управления кадров ЦК ВКП(б) Е. Е. Андреевым, в которой говорилось: «По нашему мнению, такие намерения работников Комитета (имеется в виду деятельность руководителей этого ведомства С. М. Михоэлса и И. С. Фефера, предпринимавших попытки установить связи с заграницей. — К. Ю.) превратить эту организацию в какой-то Комиссариат по Еврейским делам — политически вредны и являются искажением тех, задач, которые были определены при создании Еврейского Антифашисткого Комитета». И далее: «Наше глубокое убеждение, Еврейский Антифашистский Комитет нельзя оставлять в том состоянии, в котором он находится в настоящее время, и есть неотложная необходимость рассмотреть вопрос о его дальнейшей работе»53.
28 марта 1947 г. вышло Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О судах чести в министерствах СССР и центральных ведомствах», которые представляли собой функциональный аналог партколлегий Комиссии партийного контроля, с той лишь разницей, что вместо следствия суд чести, состоявший из 5—7 назначенных «агентов-обвинителей», собирался уже на заблаговременно срежиссированное бичевание с предрешенным результатом (порицание, выговор или передача дела следственным органам) за «антипатриотические, антигосударственные и антиобщественные» проступки, «роняющие честь и достоинство советского работника». Для того, чтобы каждый такой политический процесс проходил в установленном русле, требовался грамотный и опытный организатор, лишенный «ненужных» эмоций и общечеловеческого сострадания, которое рассматривалось тогда, как проявление «гнилого либерализма», способный сохранять идейную последовательность и педантичность от начала до конца.
Нам известно два случая с привлечением Шкирятова в качестве «дирижера» на судах чести. Первый относится к осени 1947 г., когда временно курировавший идеологические вопросы (в период отсутствия по болезни Жданова) секретарь ЦК ВКП(б) А. А. Кузнецов на заседании Оргбюро предложил создать специальную комиссию, призванную усилить эффект от «дела профессоров Клюевой и Роскина», обуздать «излишне болтливых людей», позволяющих себе сомневаться в справедливости советского «правосудия», а также ударить по пережиткам коллегиальности54. В реализации этой программы и участвовал Шкирятов, рассматривавшийся руководством как главное и самое сильное звено этой комиссии55, имеющий солидный опыт нужного «перевоспитания» высшей партийной номенклатуры — министров, которые, по мнению Кузнецова, позволяли себе проявлять аполитичность и саботировать идеологическую оценку тех или иных событий.
Второй случай относится уже к 1949 году. Из сообщения заведующего секретариатом заместителя председателя СМ СССР А. К. Горчакова — А. Н. Косыгину о текущих делах в Совете министров (СМ) СССР от 9 июля 1949 г. мы узнаем, что Шкирятов являлся членом Суда чести при СМ СССР, который начал работу 6 июля. В связи с выявленными фактами «массового воровства на предприятиях Министерства пищевой промышленности СССР» было решено привлечь к Суду чести при Совете Министров СССР и Центральном Комитете ВКП(б) министра пищевой промышленности СССР Зотова В. П., первого заместителя министра пищевой промышленности СССР Пронина Н. И., начальника Главного управления спиртовой промышленности Министерства Гудзенко И. Ф. Шкирятову было поручено выступить на Суде чести, поскольку, как указывалось в постановлении, «вопрос о партийной ответственности Пронина и Гудзенко решался в КПК». Предварительная «проработка» указанных товарищей состоялась еще 19 июня 1949 г., когда Шкирятов выступал с докладом на заседании Политбюро, на которое были специально вызваны будущие подсудимые — Пронин, Гудзенко и Зотов56.
О высокой степени доверия, которым пользовался Шкирятов у Сталина, говорит выполнение им специальных миссий, которым сам вождь придавал большое значение. В декабре 1948 г. именно Матвей Шкирятов и его ведомство совместно с МГБ СССР и В. С. Абакумовым организовали «дисциплинирующую атаку» на Молотова, обвинив его жену, П. С. Жемчужнину, в связи с «еврейскими националистами, не заслуживающими политического доверия и подозреваемыми в шпионаже». В результате спутница жизни второго человека в партии была исключена из рядов ЦК ВКП(б), а сам Молотов был вынужден покаяться, что его воздержание на голосовании в Политбюро по поводу судьбы Жемчужниной было «политически ошибочным»57, чего, собственно, и добивался Сталин, желавший своим излюбленным «иезуитским» методом приструнить одного из своих старых соратников.
Другое ответственное спецзадание, которое получил Шкирятов, несомненно, лично от Сталина, было связано с подготовкой к политической дискредитации молодого выдвиженца в высшие эшелоны власти, академика АН СССР и председателя Госплана Н. А. Вознесенского, против которого Комиссия партийного контроля в августе 1949 г. начала собирать компрометирующие материалы. О ходе предпринятой «атаки» со стороны КПК поведал сам Вознесенский. В докладной записке, датированной 1 сентября 1949 г. на имя Сталина, он с недоумением писал: «...меня вызвали сегодня в КПК к товарищу Шкирятову и сообщили, что проверкой в Госплане установлена пропажа за последние 5 лет 236 секретных и совершенно секретных документов, а лица, виновные в их пропаже, не отдавались под суд, как того требуют советские законы...». Пытаясь оправдаться, Вознесенский заявил, что совершенно ничего не знает об этих фактах, а сообщение Шкирятова стало для него неожиданным. Однако, эти аргументы не были приняты во внимание. 7 сентября 1949 г. вышло постановление КПК при ЦК ВКП(б), обобщавшее результаты проведенной экспертизы Госплана. Вознесенский был обвинен в двурушнических действиях, выразившихся в частности, в «засорении» аппарата Госплана «лицами, не внушающими политического доверия», а также — нарушении закона об охране государственной тайны СССР. 11 сентября 1949 г. было принято постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О многочисленных фактах пропажи секретных документов в Госплане СССР», которое предписывало исключить Вознесенского из членов ЦК ВКП(б)58. В дальнейшем, как известно, атака на Госплан и его руководителя стала отправной точной и составным компонентом «Ленинградского дела», в разработку которого, тем самым, внес свой вклад и Шкирятов. Серго Берия59 писал в своих мемуарах: «Судьбу Кузнецова, Вознесенского, да и всего так называемого “Ленинградского дела” решала комиссия ЦК, что вполне понятно, учитывая положение обвиняемых. В ее состав входили Маленков, Хрущев и Шкирятов. Смерть ленинградских руководителей в первую очередь на их совести. Лишь одна деталь, на которую в течение многих лет предпочитают закрывать глаза отечественные историки: все допросы обвиняемых, проходивших по этому “делу”, вели не следователи МГБ, а члены партийной комиссии»60.
Последними крупными идеологическими делами, свидетельствовавшими в пользу версий о том, что иногда внутрипартийный контроль играл не менее важную роль, чем органы госбезопасности, стали обстоятельства устранения министра МГБ Абакумова, а также готовившийся Сталиным удар по Берии. Главным исполнителем-фигурантом здесь вновь выступил суровой партийный контролер Матвей Федорович Шкирятов. 4 июля 1951 г. комиссии в составе Маленкова (председатель), Шкирятова, Берии и тогда еще только представителя ЦК В МГБ С. Д. Игнатьева было поручено проверить факты, изложенные в записке старшего следователя по особо важным делам М. Д. Рюмина, которая поступила 2 июля. В ней Рюмин сообщал факты «неблагополучного положения в МГБ СССР». Как выяснилось, министр МГБ Абакумов создавал препятствия для расследования «дела врачей», в частности, распорядился поместить в неблагоприятные для здоровья условия врача Этингера, по этой причине скончавшегося в заключении, виновного в смерти секретаря Московского комитета ВКП(б) А. С. Щербакова и поэтому способного выступить важным свидетелем по делу о «заговоре» против руководителей партии и правительства, якобы готовившегося «законспирированной группой врачей, выполняющих задания иностранных разведок по террористической деятельности»61. В результате, Абакумов был не только освобожден от должности министра МГБ, но и исключен из партии, отравлен в Лефортовскую тюрьму, а в 1954 г. расстрелян.
Вскоре после окончания «дела Абакумова» Шкирятов был мобилизован на аналогичную партийно-технологическую операцию по фальсификации так называемого «мингрельского дела», направленного против Берии. 9 ноября 1951 г. вышло постановление Политбюро «О взяточничестве в Грузии и об антипартийной группе т. Барамия». Второй секретарь ЦК компартии Грузии М. И. Барамия был объявлен главой группы «мингрельских националистов», в которую также входили: министр юстиции А. Н. Рапава, прокурор Грузии В. Я. Шония, заведующий административным отделом ЦК компартии Грузии Н. И. Кучава. Ранее, на «подготовительной стадии» этого дела был разоблачен во взяточничестве сухумский прокурор Гвасалия, который был приговорен грузинским Верховным Судом к 10 годам лишения свободы, однако, как видно из постановления, Барамии с помощью своих служебно-профессиональных связей, удалось «реабилитировать» Гвасалию. Шкирятову было поручено разработать центральный, «московский след». В составе комиссии, сформированной весной 1952 г., он вместе с Пономаренко, гепрокурором СССР Сафоновым и Егоровым проводил расследование, окончившееся разоблачением К. А. Мокичева, как оказавшего содействие «националистам», поскольку последний «извратил» правосудие — добился «отмены правильного решения суда и освобождения Гвасалии из тюрьмы». Мокичев за «антигосударственное отношение к своим служебным обязанностям» был снят с работы и исключен из партии постановлением Политбюро от 29 мая 1952 года62. С завершением «мингрельского дела», по сути, закончилась и привычная динамика в жизни Шкирятова, зависевшая от ритмов активности его непосредственного вдохновителя — Сталина. В ноябре 1952 г. он был назначен на должность председателя КПК, переименованной в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС, в августе 1953 г. получил Орден Ленина в связи с 70-летием со дня рождения и за заслуги перед коммунистической партией.
Скончался Матвей Федорович 18 января 1954 г., похоронен на Красной площади, в Москве.
На протяжении многих лет Шкирятов был влиятельным «серым кардиналом», работавшим в структурах ЦКК, КПК. В ходе исследования удалось создать скорее его историко-политический портрет, при минимальном наличии «личностных характеристик», что обусловлено, прежде всего, практическим отсутствием таковых в источниках. Тем не менее, это не является препятствием для того, чтобы ответить на вопрос: почему Сталин выбрал Шкирятова в качестве неприкосновенного лица, ни разу не подвергавшегося никаким компрометациям, а наоборот — получившего доступ ко всей секретной информации, приватным сведениям, касающимся деятелей «большевистской элиты» гораздо более высокого ранга? Ответ на этот вопрос предельно прост: в глазах Сталина Шкирятов полностью отвечал нужным критериям: был исполнительным, обладал строго дозированной и соответствующей настроениям вождя инициативой, личной обособленностью внутри номенклатурной корпорации, аскетизмом и неприхотливостью, жертвенной преданностью, энергичностью в деле «партийного строительства». Все эти качестве создали в совокупности идеальный портрет коммуниста-партийного контролера, жизненные приоритеты которого полностью совпадали с «линией партии» и никогда не выходили за пределы дозволенного — ни в сторону избыточной активности, ни бездействия, которое, например, как считал Молотов, позволил себе бывший нарком ЦКК РКИ Я. Э. Рудзутак, уничтоженный только на том основании, что «занимался самоублаготворением» и «настоящей борьбы, как революционер, уже не вел»63.
Примечания
1. ХЛЕВНЮК О.В. 1937-й: Сталин, НКВД и советское общество. М. 1992, с. 172.
2. ПАВЛЮКОВ А.Е. Ежов. Биография. М. 2007, с. 195—196.
3. ХАУСТОВ В., САМУЭЛЬСОН Л. Сталин, НКВД и репрессии 1936—1938 гг. М. 2010, с. 104.
4. КОСТЫРЧЕНКО Г.В. Сталин против «космополитов». Власть и еврейская интеллигенция в СССР. М. 2010, с. 145.
5. ВАКСБЕРГ А. Царица доказательств. М. 1992, с. 287.
6. БУНИЧ И.Л. Золото партии. (500-летняя война в России). М. 2005, с. 307.
7. Известия ЦК КПСС. 1990, № 7, с. 133.
8. ИКОННИКОВ С.Н. Организация и деятельность РКИ в 1920—1925 гг. М. 1960, с. 114.
9. Справочник по истории Коммунистической партии Советского Союза. 1898—1991. knowbysight.info/ShSS/07363.asp.
10. На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И.В. Сталиным (1924—1953 гг.) Справочник. М. 2008, с. 762.
11. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 558, оп. 4, д. 585.1-IV.
12. На приеме у Сталина, с. 8, 746.
13. Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Архив Сталина. Документы высших органов партийной и государственной власти. Январь 1922 — декабрь 1936. М. 2003, с. 95.
14. Там же, с. 129.
15. XIV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М. 1926, с. 571.
16. XII съезд РКП(б). 17—25 апреля 1923 года. Стенографический отчет. М. 1968, с. 244, 247.
17. XV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М. 1928, с. 535.
18. Там же, с. 1317-1319.
19. Там же, с. 537.
20. Письма И.В. Сталина В.М. Молотову. 1925—1936. Сб. документов. М. 1995, с. 102.
21. Сталинское Политбюро в 30-е гг. Сб. документов. М. 1995, с. 58.
22. Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936 гг., с. 390.
23. Политбюро ЦК РКП(б)-ВКП(б) и Европа. Решения «особой папки». 1923—1939 гг. М. 2001, с. 182-183.
24. Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б)-ВКП(б), ВЧК-ОГПУ-НКВД о культурной политике. 1917—1953. М. 1999, с. 742, 747.
25. Советское руководство. Переписка. 1928—1941 гг. М. 1999, с. 36—37, 80—81.
26. Там же, с. 63.
27. Сталинское Политбюро в 30-е гг., с. 46.
28. Там же, с. 60—61.
29. Сталин и Каганович. Переписка, с. 299.
30. Сталинское Политбюро в 30-е гг., с. 183—207, 209-—211, 213—250.
31. Там же, с. 106.
32. Там же, с. 102, 105.
33. ХЛЕВНЮК О.В. Политбюро. Механизмы политической власти в 30-е гг. М. 1996, с. 45.
34. Шолохов и Сталин. Переписка начала 30-х годов. — Вопросы истории. 1994, № 3, с. 7-18.
35. Письма И.В. Сталина В.М. Молотову, с. 245—245.
36. Его собственное выражение, которым он обозначил действительно сложные процессы взаимных арестов и бомбардировки компрометирующими материалами, возникших после ареста секретаря крайкома Б.П. Шеболдаева.
37. Власть и художественная интеллигенция, с. 387, 403.
38. Сталинское Политбюро в 30-е гг., с. 150.
39. ХРУЩЕВ Н.С. Время. Люди. Власть (Воспоминания). Ч. 1. М. 1999, с. 193.
40. ХЛЕВНЮК О.В. Хозяин и утверждение сталинской диктатуры. М. 2010, с. 253.
41. Лубянка. Сталин и ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД. Январь 1922 — декабрь 1936 гг., с. 617.
42. ХЛЕВНЮК О.В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры, с. 253.
43. Сталин и Каганович. Переписка, с. 558.
44. Материалы к отчету Обкома ВКП(б) V областной партконференции. Январь 1934 — май 1937 г. Иваново, 1937, с. 44—45.
45. ШРЕЙДЕР М.П. НКВД изнутри. Записки чекиста, e-libra.ru/read/355139-nkvd-iznutri-zapiski-chekista.html.
46. ПАВЛЮКОВ А.Е. Ук. соч., с. 195-196.
47. Лубянка. Сталин и НКВД-НКГБ-ГУКР «Смерш». 1939 — март 1946. Архив Сталина. М. 2006, с. 56.
48. Коммунистическая партия Советского Союза в резолюциях, решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. М. 1985, т. 7, с. 8—9.
49. Цит. по: ХЛЕВНЮК О.В. Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры, с. 391-392.
50. Молотов, Маленков, Каганович. 1957. Стенограмма июньского пленума ЦК КПСС и другие документы. М. 1998, с. 751.
51. Сталин и космополитизм. 1945—1953. Документы агитпропа ЦК. М. 2005, с. 220.
52. Известия ЦК КПСС. 1989, № 12, с. 38.
53. Сталин и космополитизм, с. 194.
54. Речь идет о коллегиях, созданных при наркоматах СССР 13 марта 1938 г. для рассмотрения практических вопросов, касающихся «проверки исполнения, подбора кадров...».
55. Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР. 1945—1953 гг. М. 2002, с. 236—237.
56. Там же, с. 132, 135, 328.
57. Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР, с. 312—313.
58. Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР, с. 293, 297—300.
59. При этом его суждения, конечно, нельзя считать полностью объективными, ибо, как он сам признавался, они были направлены на опровержение обвинений против отца, Л.П. Берии, который вряд ли мог оставаться непричастным к «Ленинградскому делу», несмотря на доминирование партконтроля. Однако, тем не менее, позднее, на июньском пленуме ЦК КПСС 1957 г. Г.М. Маленков сделал следующее заявление: «... Относительно партийной тюрьмы. Вам известно, и запись есть такая, боюсь неточно сказать, в какое время это было, но действительно тов. Сталин посоветовал мне и продиктовал то, что там изложено с тем, чтобы я вызвал тов. Шкирятова, поговорил с ним, сказал, что требуется организовать такую тюрьму, имея в виду, что он не доверял органам МГБ, и что нужно провести ряд следственных дел в этой тюрьме». В этот «ряд следственных дел» Маленков помещал и «Ленинградское». Все эти факты также подтвердил Н.М. Шверник и некоторые другие. См.: Молотов, Маленков, Каганович. 1957, с. 48, 294— 295,372, 421.
60. БЕРИЯ С. Мой отец Лаврентий Берия. М. 1994.
61. Политбюро ЦК ВКП(б) и Совет Министров СССР, с. 343—344.
62. Там же, с. 350—355.
63. ЧУЕВ Ф. Сто сорок бесед с Молотовым. М. 1991, с. 411—412.