Зырянов П. Н. Николай Николаевич Муравьёв-Амурский

Зырянов П. Н. Николай Николаевич Муравьёв-Амурский / Вопросы истории. - 2008. - № 1. - С. 22-46.

В анналах русской истории Муравьёвы появляются при Петре I, но видной роли не играют. Более ранние сведения о них достаточно легендарны. Считается, что основатель их рода - крещеный татарский мурза Василий Аляповский. Внуки его Иван и Осип получили прозвания Муравей и Пуща. От них произошли известные дворянские роды Муравьёвых и Пущиных. Около 1500 г. великий князь Иван III переселил их из Рязанской земли в Новгородскую¹.

"Эра Муравьёвых" начинается с Екатерины II. У правнука легендарного Ивана Муравья, Федора Максимовича Муравьёва, были сыновья Феоктист и Пимен. К роду Пимена Федоровича принадлежал, среди прочих, Степан Воинович Муравьёв, флотский лейтенант, первый среди русских моряков прошедший от Архангельска к Обской губе. Его сын Назарий Степанович был гражданским губернатором в Архангельске, а внук, Николай Назарьевич (1775 - 1845), отец будущего графа Амурского, был человеком многосторонних интересов и необыкновенной судьбы. Свою службу Николай Назарьевич начинал в Горном корпусе и, словно предвосхищая судьбу своего старшего сына, побывал на заводах в Нерчинске. Затем перешел во флот, где прослужил 10 лет. С 1803 г. Николай Назарьевич на службе в Министерстве народного просвещения, а через несколько лет вышел в отставку и поселился в новгородском имении. Не усидев долго в родовом имении, Николай Назарьевич, по предложению новгородского губернатора Н. И. Сумарокова, занял у него должность вице-губернатора. В Крестецком уезде той губернии находилось село Грузино - имение графа А. А. Аракчеева, с которым не поладил Сумароков, а новый вице-губернатор, напротив, быстро с ним подружился, став вскоре губернатором. Николай Назарьевич после 4-летнего губернаторства в царствование Николая I пошел еще выше: сенатор, статс-секретарь и управляющий Собственной его императорского величества канцелярией.

Николай Назарьевич был дважды женат - на Е. Н. Мордвиновой и Е. А. Моллер (обе - дочери морских министров) и имел в общей сложности 17 детей. Многие из них умерли малолетними, так что осталось шестеро: три сына от первого брака и три дочери от второго².

Первая жена, Екатерина Николаевна, была дочерью адмирала Н. С. Мордвинова, известного государственного деятеля. Уважаемый в обществе человек, он отличался независимостью мнений. Среди членов Верховного уголовного суда он был единственным, кто отказался подписать смертный приговор декабристам. Известно адресованное ему стихотворение А. С. Пушкина, который сравнивал старого адмирала с седым утесом, недвижно стоящим среди волнующегося моря³. 11 августа 1809 г. у Николая Назарьевича и Екатерины Николаевны родился первенец, которого назвали в честь отца и деда - Николаем.

"Доблестный воин, прошедший строгую школу николаевского времени, мудрый администратор и патриот, Муравьёв является лицом выдающимся, как по своим заслугам, так и свойствам своего чисто русского самобытного характера. Неутомимый труженик, одаренный умом государственным, необыкновенной энергией и предприимчивостью, он постоянно руководился мыслью быть полезным государю и Отечеству", - так он характеризуется в Русском биографическом словаре⁴.

Среди биографических работ о Муравьёве-Амурском (список их невелик) выделяется двухтомный труд И. П. Барсукова, вышедший в 1891 году. Барсуков, историк правого направления, был приглашен группой друзей и родственников покойного уже тогда графа написать (вернее - составить) его биографию по имеющимся у них материалам. Биография действительно выдержана в строго правом духе. Свидетельства со стороны либералов и демократов почти не используются. Видимо, автор и не вел самостоятельных поисков. Однако личность Муравьёва-Амурского явно не втискивается в заданные рамки, и между авторским текстом и обильно цитируемыми документами, вышедшими из-под пера его героя, нередко возникают несоответствия и скрытая полемика. Второй том биографии состоит из писем и записок Муравьёва, посылавшихся на "высочайшее" имя или же министрам и другим видным государственным деятелям.

В советское время о Муравьёве-Амурском вспомнили лишь однажды. В 1946 г. в Хабаровске вышла брошюра М. Г. Штейна, в коей он характеризовался как "талантливый государственный деятель", входивший в число "тех русских патриотов, которые своим трудом и энергией прокладывали для России новые пути"⁵.

Изменение приоритетов в постсоветские времена позволило Муравьёву-Амурскому лишь отчасти выйти из забвения. Почему-то укоренилось мнение, что он был "местным деятелем", а потому им должны заниматься местные историки. Кое-что они делают. В 1997 г. во Владивостоке вышла научно-популярная книга М. А. Кутузова "Дело жизни", основанная на материалах Барсукова и сохранившая его антилиберальные тенденции.

Гораздо более основательный и глубокий биографический труд о Муравьёве-Амурском принадлежит Н. П. Матхановой, автору книги о генерал-губернаторах Восточной Сибири середины XIX века. Центральное место в монографии занимает глава о Муравьёве-Амурском, написанная на основе широкого круга источников, в том числе архивных. Основное внимание в ней уделяется сибирскому периоду жизненного пути Николая Николаевича.

Каждый, кто пишет о Муравьёве-Амурском, неизбежно сталкивается с главным вопросом: почему так неожиданно рано оборвалась его карьера? Отвечая на этот вопрос, Матханова указывает прежде всего на утрату Муравьёвым-Амурским доверия в верхах. А далее она пишет: "Начав свою деятельность в Сибири как представитель центральной власти в ее постоянном противостоянии поползновениям к самостоятельности со стороны провинциальной элиты, Муравьёв к концу своего управления превратился в представителя интересов региона. Возможно, именно это и предопределило неизбежность его ухода с политической сцены". В то же время автор справедливо отвергает домыслы, будто Муравьёв задумывал отделение или какое-то серьезное обособление Сибири от России⁶.

Разумеется, отстаивание интересов Сибири как региона - это вовсе не сепаратизм. Но существует ли столь резкая грань между "ранним" генерал-губернаторством Муравьёва и "поздним", чтобы можно было их противопоставлять? Матхановой не удалось найти такую грань, и думается, что подобная постановка вопроса носит искусственный характер.

Н. П. Матханова, кроме того, подготовила сборник воспоминаний о Муравьёве-Амурском, состоящий из опубликованных и отчасти ранее неопубликованных архивных источников⁷. При этом автор сборника испытывает острый недостаток архивных документов, так как иркутский пожар 1879 г. уничтожил многие материалы, хранившиеся по месту последней службы Муравьёва-Амурского. Позднейший его архив, судьба которого неизвестна, остался за рубежом. Так что основным источником к биографии графа остаются печатные материалы: воспоминания, письма, статьи в периодической печати и, не в последнюю очередь, - Полное собрание законов Российской империи.

Н. Н. Муравьев с женой Екатериной Николаевной (Катрин де Ришемон до принятия православия)

Михаил Семенович Корсаков

Геннадий иванович Невельской

Территории, которые принес России сначала Айгунский договор 1858 года, затем Пекинский договор 1860 года

Памятник Н. Н. Муравьеву-Амурскому в Хабаровске

В письме матери Николая Николаевича, Екатерины Николаевны, к свекрови, описывается ее жизнь в усадьбе с малыми детьми: "Детушки наши гуляют в саду. Николушка роется лопаточкою и что-то садит, а Валерочку⁸ возят в колясочке... Валерочка говорит "мама" и "баба" и страх как брата своего любит, который его точно бережет и забавляет; я растаю всегда, когда вижу их вместе". И впоследствии, во взрослой жизни, Николай и Валериан старались держаться вместе. Служить, правда, пришлось в разных местах, но они постоянно переписывались и были заодно. Младший брат, Александр, переживший обоих, был с ними не столь близок. Екатерина Николаевна, истощенная частыми родами, умерла, когда старшему сыну не было и 10 лет⁹.

После смерти матери братья были отданы в частный пансион Годениуса для подготовки к поступлению в университет. Маленький Николушка не выделялся среди сверстников ни ростом, ни силой. Однако он должен был чем-то выделиться - недаром же он родился под созвездием Льва. И способ был найден. Много лет спустя, уже в отставке, Муравьёв-Амурский рассказывал племяннику, что не раз и не два проделывал он одно и то же: в прихожей, где учителя оставляли свои зонтики, выбирал самый большой из них, залезал на крышу одноэтажного здания пансиона и прыгал вниз с зонтиком, как с парашютом, на виду у своих товарищей¹⁰. Никто из них не решился повторить эту опасную проделку.

Учение в пансионе продолжалось бы и далее, а впереди маячил университет. Но вмешался Александр I. В 1802 г. он преобразовал Пажеский корпус в учебное заведение, оставив на пажах церемониальные обязанности при дворе. Первое время государь очень заботился о новом учебном заведении. Подыскал для него отличное здание - бывший дворец графа М. И. Воронцова. В 1811 г. император сам экзаменовал камер-пажей¹¹, но потом вдруг невзлюбил Пажеский корпус. Тогда-то он и посоветовал Николаю Назарьевичу отдать в корпус двух его сыновей. "Высочайшими" советами пренебрегать не следовало. Впереди для братьев теперь вместо учебы в университете вырисовывалась военная карьера. Считалось, что выпускник Пажеского корпуса может по своему желанию идти в любой гвардейский полк.

В 14 или 15 лет Муравьёв был произведен в камер-пажи и назначен к великой княгине Елене Павловне, жене Михаила Павловича, младшего брата царя. Своего пажа она была старше всего на 2 - 3 года, и между ними сложились дружеские отношения. Покровительство Елены Павловны сыграло в жизни Муравьёва большую роль. Но оно не означало покровительства ее мужа. Братья царя, Николай и Михаил, считали пажей избалованными мальчишками и неохотно принимали в полки¹², состоявшие под их началом¹³. Много лет спустя, уже в Сибири, декабрист Г. С. Батеньков говорил в частной беседе, что Н. Н. Муравьёв знал о готовящемся выступлении на Сенатской площади¹⁴. Впрочем, в дни междуцарствия, накануне выступления, в Петербурге об этом не знал разве что глухой. После разгрома декабристов Муравьёв испытывал постоянную тревогу и чувствовал себя неуверенно - среди заговорщиков было много его родственников. Однажды, по его словам, во время фамильного обеда он, как обычно, стоял за стулом Елены Павловны. По другую сторону стола сидел Николай, ставший уже царем. Ему принесли бумагу, которую он прочитав, передал императрице Александре Федоровне. Она воскликнула: "Опять Муравьёв!" Николай предостерегающе показал ей глазами на пажа, стоявшего за стулом его невестки. Юный Муравьёв перехватил этот взгляд и понял, что в бумаге сообщалось об аресте еще одного его родственника¹⁵. Елена Павловна, несомненно, тоже поняла, на кого указывал государь, но от своего пажа не отказалась.

Выпуск 1827 г. в Пажеском корпусе состоял из 33 человек. Среди них было пять князей, два графа и один барон. Возникает вопрос, не с пажеских ли лет появилась у Муравьёва отмечавшаяся мемуаристами глубокая неприязнь к аристократам, всячески подчеркивающим свою знатность, к богачам, кичащимся своим состоянием? Если это так, то он мог быть доволен: заняв в списке первое место, он, выходец из небогатой дворянской семьи, утер нос этим зазнайкам. Кстати говоря, никто из выпуска, кроме него, в дальнейшем ничем не отметился¹⁶.

Н. Н. Муравьёв был произведен в прапорщики и направлен в лейб-гвардии Финляндский полк. Туда же назначили еще трех его товарищей из верхней части списка. В Преображенский, Семеновский и Измайловский полки не попал никто. Видимо, для пажей вход туда был по-прежнему закрыт, и для Михаила Павловича не имело значения то, что Муравьёв состоял при его жене. В 1828 г. был выпущен из корпуса и Валериан.

Жизнь гвардейского офицера в столице была связана с большими расходами, а как раз в это время материальное положение Николая Назарьевича сильно пошатнулось. В мае 1827 г., в связи с производством старшего сына в офицеры, он выслал ему 100 руб. "на штиблеты и в запас" и письмо с наставлениями, в коем, между прочим, говорилось: "Не стыдись показаться недостаточным в кармане. Ничего нет возвышеннее, как сердцем быть богатее своего кармана!"¹⁷. На какое-то время от проблем, связанных с денежными затруднениями, юного Муравьёва освободила начавшаяся в апреле 1828 г. война с Турцией.

Финляндский полк выступил в поход 3 апреля. Манифест об объявлении войны (14 апреля) застал его в пути. Когда подошли к Дунаю, русская армия была уже на другом его берегу. 27 июня Финляндский полк переправился через реку в нижнем ее течении, близ крепости Исакчи, и вдоль берега Черного моря двинулся к осажденной крепости Варна.

16 сентября прапорщик Муравьёв первый раз в жизни принял участие в "жарком деле" - на высотах Южной стороны крепости. День был действительно жаркий - до 40 градусов. Отряд генерала К. И. Бистрома должен был отразить наступление 25-тысячного турецкого корпуса под начальством паши Омер-Врионе, который хотел прорваться на выручку Варне. Запомнилась первая граната, которая, шипя, разорвалась перед строем, никого не задев. Впереди гарцевала неприятельская кавалерия, осторожно приближаясь. И когда стали уже различимы отдельные всадники, генерал скомандовал: "Начинай, ребята!" Затрещали ружья, грохнула артиллерия. Сражение продолжалось семь часов. Турецкие атаки были отбиты и неприятель не прорвался к крепости¹⁸. Варна сдалась 29 сентября. Русские войска, во главе с Николаем I, под звуки марша, с распущенными знаменами, вошли в город через проломы в крепостных стенах. Болгары становились на колени перед русским царем и его войском и кричали: "Братья, братья!".

После взятия Варны Финляндский полк был отправлен на родину. Муравьёв в это время заболел, а когда выздоровел, то не захотел возвращаться в Россию до окончания войны. Причин, как видно, было две: желание военных подвигов и нежелание жить в столице с пустым карманом. Произведенный в подпоручики, он был назначен адъютантом к генерал-лейтенанту Е. А. Головину, военному губернатору Варны. Евгений Александрович нового своего адъютанта отправил на эскадру к десантным войскам.

По возвращении в Варну он был вновь отослан - теперь в действующую армию. 30 мая участвовал в генеральном сражении близ деревни Кулевичи, между Варной и Шумлой. 40-тысячная армия великого визиря Решид-паши была разбита. На следующий день сражение продолжилось под стенами Шумлы, были взяты три редута, причем во время штурма последнего из них Муравьёв был в числе первых, бросившихся в ров и взбежавших на вал. Он был награжден за это орденом св. Анны 3-й степени.

Шумлу, однако, тогда взять не удалось. Оставив около нее блокирующий отряд, главные силы русской армии двинулись за Балканы. Муравьёв вернулся в Варну, где заболел "валахской язвой" (разновидность тифа). Пока лежал в лазарете, Головин был назначен военным губернатором Румелии с резиденцией в Бургасе. Муравьёва, явившегося к нему, он больше никуда не отсылал¹⁹. Видимо, генерал убедился, что его адъютант - юноша отважный и трудностей не боится. В апреле 1830 г. они вместе вернулись в Петербург, причем Муравьёв - уже в чине поручика.

Пребывание в столице оказалось недолгим. В Польше началось восстание, и 26 декабря Финляндский полк отправился в новый поход. В феврале 1831 г. он вступил в пределы Польши. Несколько месяцев прошло в преследовании отдельных отрядов мятежников и в мелких стычках, а 15 мая Муравьёв был вновь назначен адъютантом к генералу Головину. Поручик Муравьёв в ходе боевых действий выполнял разнообразные задания: выезжал на дальние рекогносцировки, несколько раз отвозил к неприятелю письма пленных - это тоже был вид разведки. Однажды, когда фельдмаршал И. Ф. Паскевич уже начал штурмовать Варшаву, он съездил парламентером в штаб вышедшего из польской столицы корпуса. По существу это была обоюдная разведка - обе стороны пытались "прощупать" друг друга. И неслучайно Головин послал в польский штаб именно Муравьёва, хотя он был легко ранен в недавнем бою. Муравьёв уже имел опыт общения с польскими генералами, некоторые из коих воевали еще под знаменами Наполеона. Во время беседы Муравьёв заметил немногословного господина с проседью в курчавых волосах, холодным взглядом и надменным выражением лица. По той предупредительности, с коей все к нему обращались, Муравьёв понял, что это Адам Чарторыйский, бывший когда-то близким другом и соратником Александра I, а совсем недавно - главой польского Национального правительства. Эта встреча происходила 26 августа, а вечером Варшава пала. Разрозненные части польских войск поспешили к австрийской и прусской границам, чтобы за их чертой сложить оружие²⁰.

В ходе кампании Муравьёв ни разу не побывал ни в Варшаве, ни в других крупных польских городах. Зато, постоянно находясь в движении по большим и малым польским дорогам, он достаточно насмотрелся на сельскую, "проселочную" Польшу, выучил польский язык и на всю жизнь сохранил убеждение, что "народ польский ... никогда не был и не будет нам враждебен"²¹.

В конце 1832 г. Муравьёв получил чин штабс-капитана, а в феврале 1833 г. вышел в отставку. Николай Назарьевич, чьи дела совсем пришли в упадок, выхлопотал в аренду казенное имение Стоклишки в Виленской губернии, и молодой отставник взялся его наладить. "Похозяйничай, - сказал Головин, с сожалением отпуская адъютанта, - узнай из опыта, что и в частном быту не всегда покоятся на розах и что безгорестное состояние не есть доля человека на земном поприще"²².

Много лет спустя местные жители еще помнили недолгого арендатора, который ездил верхом по полям, не считаясь с дорогой, а как ему ближе. Муравьёва всегда сопровождала большая собака. Если встречалась речка, он не искал брода, а прямо в нее въезжал - правда, до другого берега всем троим иногда приходилось добираться вплавь - хозяину, лошади и собаке. В Стоклишках Николай Николаевич нашел родник, которым потом пользовались местные жители. Подружился Муравьёв и с окрестными польскими помещиками²³. Однако, поднять имение не удалось, и Николай Николаевич весной 1838 г. вернулся к Головину, став офицером для особых поручений в чине майора.

Как и многих других русских офицеров того времени, Муравьёва не обошла Кавказская война. Головина назначили командующим Отдельным Кавказским корпусом, и Николай Николаевич, выполняя его поручения, уходил вместе с военными экспедициями далеко в горы Дагестана, участвовал в боях, тактично и умело вел переговоры со старейшинами аулов²⁴. 16 июля 1839 г. Муравьёв, уже в чине подполковника, участвовал в штурме аула Ахульго, где укрывался Шамиль. Штурм окончился неудачей и стоил больших жертв - 156 убитых и 719 раненых, в числе коих оказался и Муравьёв. Пуля попала в правую руку, раздробила одну кость и повредила другую. Несколько месяцев он провел в лазарете в Тифлисе. Но и после выписки рана сильно беспокоила. Тремя средними пальцами правой руки Муравьёв в это времени не владел - пришлось учиться писать левой рукой²⁵.

Осенью 1839 г. Д. А. Милютин, в будущем военный министр, а тогда - штабс-капитан, побывал в Тифлисе. В свободное время встречался он со старыми своими друзьями. "Чаще всего бывал я у Н. Н. Муравьёва, - вспоминал он, - человека развитого, живого, вместе с тем честолюбивого, с некоторым влиянием на генерала Головина, у которого он был в большой милости"²⁶. Другой сослуживец Муравьёва, Г. И. Филипсон, утверждал, что Муравьёв, будучи искренне предан Головину, "служил ему пером и головою", был у него правой рукой и имел на него "огромное влияние". "Между товарищами он казался добрым малым, - вспоминал Филипсон, - любил дружескую беседу за бутылкою вина; но, проведши так всю ночь, он мог целый день работать пером".

Филипсон был с Муравьёвым в неровных отношениях, но в воспоминаниях старался быть объективным. "Господствующими страстями Н. Н. Муравьёва, - писал он, - были честолюбие и самолюбие. Для их удовлетворения он был не всегда разборчив на средства. Малого роста, юркий, с чертами лица некрасивыми, но оригинальными, он имел бойкие умственные способности, хорошо владел пером и был хорошо светски образован". Кем-то было замечено, что выходцы из старинных дворянских родов удивительным порой образом напоминают свою фамилию. Если Булыгин - то флегматичный и малоподвижный. Если Муравьёв - то маленький, юркий, неутомимый. Хотя наиболее характерная черта Муравьёвых - это их множественность.

"У него были какие-то кошачьи манеры... - продолжал Филипсон. - Улыбка и глаза у него были фальшивые. Под влиянием огорчения он не умел сдерживать своего раздражения и легко решался на крайние меры. В беседе, особливо за бутылкой вина, он высказывал довольно резко либеральные убеждения, но на деле легко от них отступался. Он умел узнавать и выбирать людей, стоял за своих подчиненных и особенно любил приближать к себе молодежь, выдающуюся над невысоким уровнем общего образования. Со всеми разжалованными он был очень ласков и внимателен; но, как он сам говорил, это не помешало бы ему каждого из них повесить или расстрелять, если бы это было нужно". На Кавказе служили рядовыми многие декабристы. Видимо, уже тогда Муравьёв, кое с кем давно знакомый, запросто с ними встречался. Надо сказать, что он так-таки никого не расстрелял и не повесил, а говорил эти слова скорее всего для того, чтобы подстраховать себя от возможных последствий таких встреч.

"К делам своего управления он был очень усерден, - заканчивал Филипсон, - работал скоро, хорошо и с какой-то лихорадочной деятельностью. Он был хороший администратор, особливо для края нового, в котором личные качества начальника ничем не заменимы". Эти последние слова написаны, видимо, под влиянием известий о последующей деятельности Муравьёва - уже в Сибири, где Филипсон с ним не был.

Добавляя штрихи к своей развернутой характеристике, Филипсон писал, что на Кавказе Муравьёв был еще холост, у него жила какая-то особа, которую он никому не показывал и называл родственницей. "Образ жизни его был прост, но приличен. Состояния он не имел и был всегда выше всякого подозрения в стяжании"²⁷.

С конца 1839 г. Головин добивался производства Муравьёва в полковники. Николай I не соглашался, указывая на то, что он не более года, как подполковник. Головин не отступал и в начале 1840 г., оказавшись в Петербурге, лично выпросил у государя производство²⁸.

После этого Муравьёв был переведен на место начальника Абхазского отделения Черноморской береговой линии, состоявшей из цепи укреплений, тянувшихся по побережью от устья Кубани до Гагр. Под началом Муравьёва оказалось 9 таких укреплений. Все они в фортификационном отношении были недостаточно обустроены, а у Муравьёва в распоряжении не было никаких мореходных средств, чтобы в случае надобности быстро прийти к ним на помощь. Да и войск у него было немного. Все это заставило его вступить в длительную и бесплодную переписку с ближайшим начальством. Между тем, в феврале 1840 г., горцы уже захватили форты Вельяминовский, Лазаревский и Михайловский севернее абхазского побережья.

Обезопасить растянутые по побережью укрепления можно было одним способом: не допускать скопления повстанцев на прилегающей горной местности. Для этого предпринимались большие и малые экспедиции вдоль побережья. Участвуя в них, Муравьёв порою бывал очень азартен. Однажды, когда отправилась большая экспедиция во главе с начальником береговой линии генералом И. Р. Анрепом, Муравьёву было поручено командовать авангардом. Он ушел с ним настолько далеко и так оторвался от основной части, что Анрепу пришлось выставить новый авангард. Потом, объясняясь с командующим, он дерзко ответил, что "ходит не немецким, а Муравьёвским шагом". Так же он держал себя и с другим кавказским начальством, исключая, разумеется, Головина. Дерзость и слишком быстрое продвижение по службе Муравьёва стали причиной недолюбливания его старшими офицерами.

При этом с местной аристократией и прежде всего - с владетельным князем в Абхазии он наладил дружеские отношения. Муравьёв завоевал в Абхазии большое уважение. Здесь его именовали не иначе, как "джигит"²⁹. Муравьёв пытался также завязать отношения с горскими старейшинами и князьями. Но время для таких контактов было неподходящее. В начале 1840-х годов горцы нанесли русским войскам ряд поражений, перехватив инициативу. Предложения о переговорах воспринимались как признак слабости, достигнутые соглашения нарушались. Особенно тяжелым для Муравьёва был 1841 год. Нападения горского племени убыхов на Сочи и Сухум отражались с большим трудом. В октябре Муравьёву удалось вынудить к отступлению 5-тысячное горское войско, значительно превосходившее собственные его силы³⁰. В конце года он получил чин генерал-майора, путь до котрого от майора был преодолен всего за три с небольшим года.

В начале 1842 г. Муравьёва стала донимать лихорадка, заболела старая рана. Он отпросился в отпуск и провел весь год частью в Петербурге, а частью в Стоклишках. К месту службы вернулся в 1843 г. - и вновь бои с неуемными убыхами. Только в 1844 г. накал сражений пошел на убыль, стала заметна усталость горцев. Некогда многочисленные их войска превращались в небольшие отряды, отражать их нападения становилось все легче.

Старая рана время от времени давала о себе знать. Вновь и вновь возвращалась лихорадка. В 1844 г. Головин оставил свой пост. Решил покинуть Кавказ и Муравьёв. В 1844 - 1845 гг. он в первый раз съездил за границу. Вернувшись, схоронил отца, не оставившего ему почти никакого наследства. Обосновался Николай Николаевич на некоторое время в имении своего родственника в Богородицком уезде Тульской губернии, по преимуществу же проживал в Богородицке. Жизнь в Петербурге ему по-прежнему была не по карману. В конце 1845 г. его причислили к Министерству внутренних дел (МВД) с сохранением военного чина³¹.

Новую свою службу Муравьёв начал с ревизии Тихвинского полицейского стана Новгородской губернии. После этого, 16 июня 1846 г., он был назначен исправляющим должность тульского военного и гражданского губернатора. В Тулу Николай Николаевич прибыл в начале июля, предупредив, чтобы не устраивали пышной встречи.

Первым делом новый губернатор совершил поездку по губернии, которую, впрочем, немного уже знал. Свои впечатления, наблюдения и конкретные предложения он изложил в записке, отправленной в МВД. Кроме того, Муравьёв в том же году представил государю записку "Опыт возможности приблизительного уравнения состояний и уничтожения крепостного права в Русском царстве, без потрясений в государстве"³². Он изложил план социальных преобразований, концептуальным положением которых являлся тезис о том, что "главный источник богатства России составляет земледелие". Исходя из этого, Муравьёв отрицательно оценивал деятельность ушедшего в отставку министра финансов Е. Ф. Канкрина. Особое недовольство вызывала проводившаяся Канкриным таможенная политика, направленная на поддержание русской промышленности. В противовес этому, Муравьёв настаивал на том, чтобы свободный ввоз в Россию иностранных промышленных изделий уравновешивался столь же свободным вывозом из нее хлеба и сырья.

Государственных крестьян Муравьёв предлагал переименовать в вольные хлебопашцы, передав им в собственность их надел (по две десятины на ревизскую душу). "Право собственности, - подчеркивал он, - есть главный рычаг деятельности человека". За этот надел государственные крестьяне должны были выплачивать выкуп из расчета половины стоимости десятины земли в данной губернии. Рекрутскую повинность следовало сократить до 10 лет. "Крепостное состояние, - писал Муравьёв, - постыдное, унизительное для человечества, не должно быть терпимо в государстве, ставшем наряду со всеми европейскими государствами, заслуживающее справедливый упрек всего образованного мира". Отмену его Муравьёв предполагал провести путем предоставления помещикам права переводить своих крестьян в вольные хлебопашцы без их согласия, передавая в собственность надел по 1,5 дес. на ревизскую душу, причем временнообязанные отношения не должны были продолжаться более 15 лет.

В целом же Муравьёв выглядит в этой записке как очень ревностный защитник взглядов и интересов аграриев, вплоть до предложений о частичном расселении городов. И это несколько удивительно, ибо сам он помещиком не был, хотя и мечтал "осесть" на землю: 2 ноября 1846 г. он просил в письме брата Валериана выбрать ему имение³³.

Отправив записку, Муравьёв составил и адрес на высочайшее имя об освобождении крестьян. Его подписали 9 тульских помещиков, в том числе один из князей Голицыных и один из Норовых (возможно, товарищ по Пажескому корпусу). Император отнесся к инициативе благосклонно, но передал, чтобы дело продолжали с осторожностью и постарались умножить число подписей. Но больше никто из тульских помещиков не пожелал подписаться, и дело остановилось.

Назначение на губернаторскую должность упрочило материальное положение Николая Николаевича, повысило его общественный статус, и он решил, что настал момент распрощаться с холостой жизнью. Будучи за границей, он познакомился с французской дворянкой де Ришемон. Теперь он написал ей письмо, предлагая руку и сердце. Предложение было принято, и вскоре молодая француженка приехала в Петербург, встреченная его братом и сестрой. Капитан В. Н. Зарин, бывший адъютант Николая Николаевича, проводил ее в Богородицк. Здесь она крестилась по православному обряду и, нареченная Екатериной Николаевной, 19 января 1847 г. сочеталась браком с Николаем Николаевичем. Любящий муж в письмах именовал ее не иначе, как Катенькой, и, как говорят, со временем она приобрела на него большое влияние, умеряя его крутой и вспыльчивый нрав. Сразу после свадьбы она взялась за изучение русского языка, а Муравьёв отправился в очередную поездку по губернии³⁴.

Летом в Туле случился пожар, затронувший и губернаторский дом. С помощью Валериана погоревший губернатор частично возместил свои потери. В Туле он, видимо, собирался оставаться надолго и беспокоился лишь тем, почему он все еще исправляет должность, а губернатором не назначен.

До него дошли вести, что по результатам сенаторской ревизии отрешен от должности генерал-губернатор Восточной Сибири В. Я. Руперт. Говорили, что Комитет министров хотел отдать его под суд, а государь распорядился уволить по прошению. В письме к Валериану, служившему в Сенате, Николай Николаевич полюбопытствовал: "Кого назначают вместо Руперта в Восточную Сибирь?"

В августе стало известно, что, направляясь в южные губернии, через Тулу проедет Николай I. У Муравьёва сразу прибавилось хлопот: надо было срочно привести в порядок только что погоревший город, перемостить во многих местах улицы и проверить дорогу от границы с Московской губернией до границы с Орловской. Суетились, однако, зря, потому что император проехал через Тулу ночью. Муравьёву было приказано встречать высочайшего гостя на первой станции за Тулой. Но государь проспал эту станцию, так что губернатору пришлось последовать вслед за ним. Он продолжал спать и на следующей станции. И лишь на третьей, в 7 часов утра, Муравьёв смог ему представиться.

Николай I сразу же объявил Муравьёву, что назначает его генерал-губернатором Восточной Сибири. Это было настолько неожиданно, что Муравьёв прослезился. Николаю это понравилось. Он любил такое трепетное к себе отношение³⁵. Беседа была недолгой. Николай расспросил о Туле, похвалил его деятельность на посту губернатора. Коснувшись Восточной Сибири, он упомянул о состоянии золотопромышленности, о непорядках в пограничной торговле с Китаем (в Кяхте). "Что же касается до русской реки Амур, то об этом речь впереди", - многозначительно сказал император и велел явиться к нему в Петербурге по окончании его поездки на Юг. Государь поехал дальше, оставив губернатора в состоянии счастливой растерянности. "Таким образом, исполнились все мои живейшие желания, - писал он брату, - я на поприще огромном и вдали от всех интриг и пересуд вашего общества и света, убежден в неизменности благосклонного ко мне расположения государя, которое сохранить сумею, если только Бог даст здоровья"³⁶. 5 сентября 1847 г. вышел указ о назначении Н. Н. Муравьёва исправляющим должность иркутского и енисейского генерал-губернатора и командующего войсками в Восточной Сибири. Это назначение стало сенсацией в Петербурге. В высших же административных сферах эта новость приобрела даже скандальный характер.

Вскоре выяснилось, что инициатива в выдвижении Муравьёва принадлежала министру внутренних дел Л. А. Перовскому. Когда-то он участвовал в декабристских кружках, но потом от них отошел, а на посту министра составил записку об отмене крепостного права - примерно в то же время, что и Муравьёв. Перовский продвигал его кандидатуру через великую княгиню Елену Павловну, которая, конечно же, помнила бывшего своего пажа³⁷. Николай I во многом прислушивался к ее голосу, а кроме того он видел, что Муравьёв - губернатор дельный, но затрагивает такие вопросы, которых, как он считал, касаться еще не время, а потому лучше послать его туда, где поприще широкое, но этот вопрос отсутствует.

В конце сентября Муравьёв прибыл в Петербург и в ожидании аудиенции занялся изучением положения дел в Восточной Сибири. В те времена она напоминала темный чулан на задворках Российской империи. Правительство засылало туда всех, кто ему был неугоден, начиная от уголовников и кончая политическими противниками. Товарообмен с Европейской Россией осуществлялся медленно и с великими трудами. Выхода к Тихому океану Восточная Сибирь фактически не имела. Для того чтобы попасть из Восточной Сибири в порт Аян на берегу Охотского моря надо было проделать трудную и полную опасностей экспедицию. Сообщение с Русской Америкой и Камчаткой поддерживалось в основном при помощи кругосветных экспедиций вокруг мыса Доброй Надежды или мыса Горн. Интересы России, Восточной Сибири в том числе, требовали "прорубить окно" в Азиатско-Тихоокеанский регион через Амур и Тихий океан, подобно тому, как Петр "прорубил" его в Европу через Балтику.

Беглый взгляд на географическую карту говорил о том, что сделать это легче всего по реке Амур. Но действовал договор, заключенный с Китаем в 1689 г., во времена Софьи Алексеевны. Русская сторона вынуждена была оставить обширную территорию Албазинского воеводства и вывести поселенцев с левого берега Амура. Но пограничная линия была четко определена только по р. Аргуни. К северу от Амура четкого юридического закрепления границы не произошло ввиду того, что географические названия не были унифицированы в русском, латинском и маньчжурском экземплярах договора. Вопрос долгие годы оставался неурегулированным. Земли, откуда были изгнаны русские поселенцы, китайцами почти не осваивались, там не было и китайской администрации³⁸.

Устье Амура, открывавшее выход в Тихий океан, в то время было еще совсем не исследовано. Муравьёв обратился за помощью и советами к морякам, и ему указали на капитан-лейтенанта Г. И. Невельского, который в это время находился в Гельсингфорсе, где строился транспорт "Байкал" для регулярной доставки на Камчатку грузов. Предполагалось, что Невельской будет назначен его командиром. Они познакомились, и оказалось, что Невельской тоже очень интересуется вопросом об Амуре. Предварительным образом договорились, что по прибытии в Петропавловск и перед обратным рейсом Невельской постарается, с разрешения командования, выделить время для обследования устья Амура.

Перед отъездом в Сибирь Муравьёв представился государю. Они говорили примерно о том же, что и на станции. Николай I спросил, собирается ли он побывать на Камчатке, куда до сих пор не заезжал ни один восточносибирский генерал-губернатор. Муравьёв ответил: "Я постараюсь и туда добраться". В свою очередь он попросил позволения в нужных случаях писать обо всем без утайки прямо в собственные его руки - государь разрешил³⁹. Пребывание в Петербурге несколько затянулось - видимо, ждали, когда установится санный путь. В Сибирь Николай Николаевич вместе с Екатериной Николаевной выехал в январе 1848 года.

27 февраля 1848 г. Муравьёв прибыл в Красноярск. Енисейская губерния входила в Восточносибирское генерал-губернаторство, и здесь Муравьёву пришлось на несколько дней задержаться. До Иркутска он добрался поздно вечером 12 марта⁴⁰ и въехал в свою резиденцию - "Белый дом" на берегу Ангары, построенный в строгом стиле классицизма и когда-то принадлежавший купцам Сибиряковым. Нового генерал-губернатора давно уже ждали. Говорили, что он человек еще молодой, но очень деятельный, справедливый и строгий. Народ, как обычно, возлагал на нового правителя преувеличенные надежды, а чиновники сильно беспокоились за свои места.

На следующий день после приезда генерал-губернатор устроил общий прием. В "Белом доме" собрались военные и гражданские чины, представители купечества, ремесленных цехов и городской думы. "Растворились двери, - вспоминал очевидец, - и появился человек невысокого роста, с красным и моложавым лицом, с курчавыми светло-русыми, слегка рыжеватыми волосами. На нем был общий армейский мундир, правая рука... висела на перевязи". Прием длился всего около получаса. Генерал сдержанно, порой даже холодно отвечал на приветствия представлявшихся чиновников. Видимо, по дороге в Иркутск он наслышался о порядках во вверенном ему крае. Одному чиновнику тут же предложил подать в отставку. Впоследствии, однако, выяснилось, что в горном ведомстве отставки не принимались: можно было уйти лишь по старости или болезни, но этот человек не был стар и не имел болезней. Тогда по приказанию Муравьёва ему было выдано ложное свидетельство о болезни⁴¹. Только так удалось избавиться от известного взяточника.

Муравьёв установил твердый распорядок работы для себя и подчиненных. В шесть утра он начинал трудовой день. К этому времени должен был прийти дежурный чиновник. Составлялось расписание докладов - каждый на определенный час. Опоздания допускались, но не более, чем на четверть часа. Если докладчик являлся позднее, генерал-губернатор его уже не принимал, а последствия были очень неприятны. Работа шла целый день, а когда она заканчивалась - мемуаристы точно сказать затрудняются.

Вскоре новому генерал-губернатору посыпались жалобы на произвол властей. Буряты целыми толпами приходили в город, чтобы искать правды и защиты. Муравьёв пытался разобраться со всеми жалобами. И вскоре среди народа прошел слух, что новый генерал-губернатор не такой, как прежние. Он оказался доступен для простого народа. В его приемной всегда можно было увидеть и крестьян, и ремесленников, и бурятов. По их просьбам и жалобам быстро составлялись справки, и Муравьёв решал дела - чаще всего так, что простой человек не уходил от него разочарованным и обиженным⁴². Правда, порой генерал-губернатор действовал очень круто. В ответ пошли жалобы в Петербург - от обиженных чиновников.

Наиболее коррумпированным делом в Восточной Сибири была золотопромышленность. Муравьёв послал записку царю, где подробно изложил положение дел в этой области. Говорят, в Петербурге это вызвало бурю страстей⁴³. Но число искателей "монаршей милости" заметно уменьшилось⁴⁴. При новом царствовании Муравьёв смог добиться расширения возможностей для частной золотопромышленности. 27 июля 1856 г. был издан закон о разрешении частным лицам заниматься этим промыслом в Верхнеудинском округе, т.е. в Забайкалье⁴⁵.

Муравьёв обратил внимание на откупа. В Сибири существовала казенная монополия производства крепких напитков. Торговля же ими периодически сдавалась с торгов на откуп. Откупщик вносил в казну определенную на торгах сумму, а все, что он затем выручал от продажи водки сверх того, шло в его доход, величина которого не разглашалась. В качестве откупщика часто выступал золотопромышленник, который, торгуя водкой, фактически возвращал себе деньги, выданные рабочим. Эта система приобретала совсем замкнутый характер, если в нее включалась полиция, которая, получив мзду, с полным равнодушием смотрела на то, что откупщик бессовестно разбавлял водку водой.

Муравьёв считал, что казенное винокурение и солеварение следует упразднить - вместе с откупами. Но пока время для такой решительной реформы еще не пришло, он принимал иные меры. По выходе рабочих с приисков их встречала полиция и сопровождала до родных деревень "в том предположении, что они, по прибытии в места их водворения с немалыми средствами, употребят таковые на домообзаведение и на устройство своего быта". Неизвестно, как отнеслись рабочие к такому о них попечению, но откупщики были недовольны. В Петербург вновь потекли жалобы. Чувствуя поддержку в верхах, откупщики вступили в "стачку" и в 1851 г. не явились на торги. Тогда Муравьёв сдал откуп от себя купцу Ф. П. Соловьеву, не вошедшему в "стачку"⁴⁶.

Еще одной проблемой для Муравьёва была торговля с Китаем, производившаяся только в одном месте - забайкальском городе Кяхте. В 1800 г. для кяхтинской торговли были введены специальные правила. Она носила строго обменный характер, цены ежегодно назначались по соглашению с местным купечеством. Муравьёв настаивал на введении свободной торговли в Кяхте, вновь столкнувшись здесь с министерскими интересами, которые не желали утечки в Китай золота и боялись расстроить отечественную промышленность. Рассмотрение вопроса тянулось с 1848 по 1851 год, когда Государственный совет несколько изменил правила кяхтинского торга, введя их в виде опыта на 3 года. Точка зрения Муравьёва в основном победила. В 1855 г. было решено допустить в Кяхте свободную торговлю, в том числе и на звонкую монету, с некоторым, правда, ограничением ее отпуска за границу.

Во время поездок по Восточной Сибири Муравьёв обратил внимание на крайне тяжелое положение крестьян, приписанных к Нерчинским сереброплавительным заводам. Помимо оброков, они должны были подвозить на заводы руду, дрова и уголь, получая за это ничтожную плату.

И рекрутская повинность была у них неслыханно тяжелой. Забирали 12-летних ребят, которые 35 - 40 лет работали на заводах или в рудниках наравне с каторжниками, имевшими перед ними то преимущество, что не позднее, чем через 20 лет, их переводили на поселение. И не раз поэтому бывало, что призванные из деревень рабочие совершали тяжкие преступления только затем, чтобы попасть на каторгу⁴⁷.

Освободить этих людей от каторжной неволи было нелегко, когда в стране существовало крепостное право. Но Муравьёв нашел выход. В 1851 г. по его инициативе, в связи с необходимостью укрепления границы, было образовано Забайкальское казачье войско⁴⁸. А три месяца спустя, 21 июня 1851 г., ему удалось провести и другой закон - "Положение о пеших батальонах Забайкальского казачьего войска"⁴⁹. В пункте первом Положения говорилось: "Крестьяне, приписанные к Нерчинским горным заводам, составляющим частную собственность его императорского величества, отчисляются от сих заводов и присоединяются к Забайкальскому казачьему войску". В другом пункте устанавливалось, что вместе с ними поступают во владение Забайкальского казачьего войска земли, которые состояли в их пользовании.

Тогда же, в 1851 г., была образована Забайкальская область с центром в Чите. Губернатором стал родственник и ближайший сподвижник Муравьёва М. С. Корсаков (в письмах Муравьёва и книге Барсукова он упоминается как Карсаков). В дальнейшем Муравьёв попытался перевести Нерчинские заводы из Кабинета его императорского величества в казенное ведомство, сделать их общегосударственным достоянием. Но не смог преодолеть сопротивления в петербургских верхах. Не сочувствовал этому и Александр II⁵⁰.

С самого начала пребывания в Сибири на столь ответственном посту Муравьёв чувствовал недостаток в знающих и добросовестных помощниках. Он приглашал к себе тех, кто служил с ним в Туле и на Кавказе. Едва ли не с самого начала его взоры обращались в сторону ссыльных декабристов. Они не были связаны с этими верхами сибирского общества и в то же время хорошо знали Сибирь, притом - с самых низов. Ко времени приезда Муравьёва в селениях близ Иркутска проживало несколько декабристов: С. Г. Волконский, С. П. Трубецкой, А. А. Быстрицкий, А. В. Поджио, П. А. Муханов, В. А. Бечаснов, А. В. Веденяпин и др. Муравьёв отменил стеснения для передвижения декабристов внутри губернии. Отныне они свободно посещали друг друга и ездили в город. Более того, они были приняты в доме генерал-губернатора. Екатерина Николаевна быстро подружилась с княгинями М. И. Волконской и Е. И. Трубецкой. Николай Николаевич ближе всего сошелся с Волконским. Губернатор прислушивался к мнениям декабристов, но не мог никого из них назначить на классную должность.

Иркутский губернатор А. В. Пятницкий, замешанный в "золотых" делах, по настоятельному совету Муравьёва должен был уйти в отставку, но решил сыграть на близости генерал-губернатора к "государственным преступникам", отправив донос в Петербург. Николай I велел переслать его Муравьёву для объяснений. Николай Николаевич отвечал, что эти люди уже искупили "заблуждения юности" тяжелым наказанием и теперь принадлежат к числу "лучших подданных русского царя" и что никакое наказание не должно быть пожизненным, так как его цель есть исправление. Император написал на Муравьёвском ответе "Благодарю" и, как говорят, прибавил при этом: "Нашелся человек, который понял меня, понял, что я не ищу личной мести этим людям, а исполняю только государственную необходимость и, удалив преступников отсюда, вовсе не хочу отравлять их участь там". Пятницкий был уволен без прошения⁵¹.

В 1850 г. в Иркутск прибыли члены кружка М. В. Петрашевского, в том числе сам Петрашевский и Н. А. Спешнев, дальний родственник Муравьёва. Петрашевский некоторое время жил в доме генерал-губернатора. Спешнева, сосланного в Нерчинск, Муравьёв при первой возможности перевел в Иркутск и в 1857 г. назначил редактором "Иркутских губернских ведомостей". При содействии Муравьёва и участии Спешнева и Петрашевского в Иркутске была создана библиотека⁵².

При Муравьёве Иркутск стал превращаться в научный центр Сибири. В 1851 г. здесь был открыт Сибирский отдел Русского географического общества (первый отдел этого общества, основанного в 1845 году). В этих культурнических и научных начинаниях участвовал и переехавший в 1859 г. из Томска в Иркутск еще один дальний родственник Муравьёва - М. А. Бакунин.

В апреле 1853 г., отвечая на запрос министра народного просвещения П. А. Ширинского-Шихматова, Муравьёв писал, что народных училищ, низших школ для крестьян в крае не хватает и местная администрация изыскивает средства для увеличения их числа. Что же касается гимназий и уездных училищ, то генерал-губернатор считал преждевременным расширение их сети, ибо гораздо полезнее, писал он, "присутственные места в Сибири наполнить благонамеренными людьми, рожденными и получившими надлежащее образование во внутренних губерниях России" и свободными от той "заразы", которая распространилась среди "местных купцов и чиновников"⁵³. Что за "зараза", Муравьёв в этом документе не пояснил, но, как с очевидностью следует из его же высказываний, имелись в виду, во-первых, упоминавшиеся уже родственные и прочие связи, а во-вторых, областничество, т.е. стремление к сибирской автономии, которое Муравьёв уже тогда заметил и которое считал вредным.

В донесениях Николаю I Муравьёв упорно, как когда-то древний Катон насчет Карфагена, проводил одну и ту же мысль: если не занять устья Амура, его займут англичане, и их пароходы пойдут по Амуру до Нерчинска или даже до Читы. Между тем в министерствах боялись возбудить недовольство китайцев, не давали денег, утверждая, что Амур для России - лишнее⁵⁴. В конце концов император повелел создать особый Комитет по Амуру в составе нескольких министров, которые к началу февраля 1849 г. выработали Положение о морской экспедиции для исследования устья Амура. Капитан-лейтенанту Г. И. Невельскому было поручено по прибытии в Петропавловск и сдаче грузов "без шума и с должною осторожностью сделать осмотр берегов от Шантарских островов до устья Амура, а также северных берегов Сахалина"⁵⁵. В Петропавловск была послана соответствующая бумага. Она задержалась в пути и, кажется, так и не дошла по адресу.

Транспорт "Байкал" в мае пришел в Петропавловск, и там Невельскому вручили письмо Муравьёва, где говорилось, что скоро придет распоряжение из Петербурга, так что лучше, не теряя времени, отправляться к устью Амура. 31 мая "Байкал" вышел из Петропавловска и направился к Сахалину⁵⁶.

В апреле 1849 г. вышел высочайший указ о производстве Муравьёва в генерал-лейтенанты, а 15 мая он отправился в большую поездку по обозрению восточных областей вверенного ему края. Екатерина Николаевна, героическая женщина, уговорила мужа взять ее с собой и вместе с ним проделала весь этот трудный и опасный путь. На берегу Охотского моря, южнее Охотска, Муравьёв встретился с Невельским, который сообщил ему ошеломляющие известия. "Байкал" вошел с моря в устье Амура и после многодневных поисков нащупал-таки фарватер, позволяющий входить в реку судам с осадкой до 15 футов. Но и это еще не все. Оказалось, что неправы были великие мореплаватели Ж. Ф. Лаперуз и И. Ф. Крузенштерн, утверждавшие, что Сахалин - полуостров. Оставив "Байкал" в Амурском лимане, Невельской на шлюпке прошел самое узкое место между островом и материком. Глубина здесь оказалась 5 сажень (10,7 метра)⁵⁷. Окрыленный увиденным и услышанным, Николай Николаевич отправился в обратный путь. В Якутске пришлось задержаться в ожидании санного пути. В Иркутск генерал-губернатор вернулся в конце ноября⁵⁸.

Зимой 1849/1850 гг. Невельской доставил в Петербург отчеты, карты и планы, составленные на основании летних экспедиций. Серьезность сделанных открытий оценили очень многие, в том числе Николай I. По предложению Муравьёва была учреждена Амурская экспедиция. Действуя под флагом Российско-Американской компании, формально она считалась частным предприятием, имеющим целью установить торговые сношения с гиляками (нивхами), обитающими в устье Амура и не считавшимися китайскими подданными. Предполагалось основать зимовье на морском берегу близ Амурского лимана. Руководство экспедицией было поручено Невельскому. Ближайшим его начальником стал Муравьёв. Было также утверждено предложение Муравьёва о строительстве Аянского тракта. По-видимому, в то время Муравьёв полагал, что пробиться в Тихий океан будет легче все же через Аян, а не по Амуру. И некоторые мероприятия по подготовке к сооружению дороги от Якутска на Аян начали осуществляться. Их прекратили лишь при следующем генерал-губернаторе, когда выяснилось, что строить тракт на Аян не будут из-за неблагоприятного климата⁵⁹.

"Байкал" под командованием капитана 1 ранга Невельского вновь отправился к устью Амура, вошел в него, и здесь, на левом берегу, 1 августа 1850 г. Невельской основал Николаевский пост (ныне Николаевск-на-Амуре) и поднял русский флаг. Этого, кажется, никто не ожидал. В правительстве негодовали. Муравьёв, тоже немало озадаченный самоуправством Невельского, срочно выехал в Петербург, чтобы постараться все уладить. Ему удалось получить аудиенцию у императора, и Николай I повелел создать очередной Комитет, на этот раз - по гиляцким делам. Обстановка в нем сложилась для генерал-губернатора трудная, и решение было не в его пользу. Его попросили подписать постановление Комитета. Вместо этого Муравьёв написал особое свое мнение. Николай I приказал созвать новое заседание Комитета - на этот раз под председательством наследника престола Александра Николаевича. Посоветовавшись с Муравьёвым, наследник встал на его сторону, но в правительстве продолжали возражать. Последнее слово осталось за Николаем I. Он решил военный пост на Амуре оставить и даже усилить еще одним кораблем, но представить это мероприятие, как устройство лавки Российско-Американской компании; с Китаем же император указал лишь обменяться мнениями о защите Амура от проникновения судов третьих стран.

В Петербурге Муравьёв задержался на семь месяцев, попутно решив вопросы об устройстве Забайкальской области и казачьего войска и ряд других вопросов. Кроме того он получил ордена Св. Анны 1-й степени и Св. Георгия 4-й степени⁶⁰.

В 1852 г. сменилось руководство Министерства внутренних дел и несколько проектов Муравьёва застряли в бюрократических лабиринтах. В 1853 г. его вызвали в Петербург. Тогда, не чувствуя для себя прочной опоры, он впервые заговорил об отставке: "Лучше уйти, другому, может быть, поверят".

Вопреки опасениям, Николай I с пониманием воспринял доклад Муравьёва и в целом одобрил намеченные в нем действия: предложить Российско-Американской компании устроить новые посты близ устья Амура, а также занять Сахалин и основать там несколько постов. В заключение беседы Николай I взглянул на карту и ткнул пальцем в устье Амура: "Все это хорошо, но ведь я должен посылать защищать это из Кронштадта". - "Кажется, нет надобности, государь, так издалека, можно и поближе подкрепить, - ответил Муравьёв. - Государь! Сами обстоятельства указывают этот путь", - он провел пальцем по течению Амура. - "Ну, так пусть же обстоятельства к этому и приведут, подождем", - закончил разговор Николай I, возможно, подозревая, что обстоятельства эти наступят очень скоро.

Уладив дела, Муравьёв выхлопотал 4-месячный отпуск и отправился вместе с Екатериной Николаевной сначала на воды в Мариенбад, а затем в путешествие по Европе (Франция, Италия, Испания, Бельгия).

Когда вернулись в Петербург, уже началась русско-турецкая война - пролог Крымской. Муравьёв представил записку, спрашивая разрешения сплавить по Амуру некоторое число войск для защиты устья, а также и Камчатки. Расходы на это он предложил взять из остаточных сумм всех ведомств по Восточной Сибири. В январе 1854 г. царь утвердил его решение, предоставив Муравьёву право вести переговоры о разграничении восточной окраины государства. Было также решено "плыть по Амуру", даже если не будет получено ответа от китайского правительства на сделанный запрос. Подписав эти распоряжения, Николай I прибавил твердо и определенно: "Но чтобы при этом не пахло порохом". Это было последнее свидание Муравьёва с Николаем I.

В апреле было послано уведомление китайскому правительству о том, что для защиты владений России в Тихом океане вниз по Амуру пройдет караван судов с войсками и боеприпасами. Одновременно генерал-губернатор приглашал китайских уполномоченных для окончательного определения границ между двумя державами.

14 мая флотилия во главе с генерал-губернатором отплыла вниз по Шилке. С флотилией переправлялись: тысяча человек пехоты, сотня казаков и два орудия. 18 мая флотилия вошла в Амур. Муравьёв зачерпнул стаканом амурской воды и поздравил всех с началом великого пути. Могучее "ура" нарушило тишину амурских вод. Местные жители в ужасе разбегались, завидев нечто небывалое. 14 июня флотилия прибыла на Мариинский пост, основанный Невельским. Здесь воинский отряд разделился: часть осталась, часть переправилась на Николаевский пост, а часть продолжила переход в Петропавловск⁶¹.

Подкрепления в Петропавловск пришли кстати. 18 августа 1854 г. англо-французская эскадра из шести кораблей бросила якоря в Авачинской губе. Через два дня начался артиллерийский бой. Благодаря огню трех батарей, прикрывавших вход во внутреннюю гавань, неприятельские корабли не смогли войти туда: союзники отмечали превосходное устройство батареи из 11 орудий большого калибра. Их десант, высаженный на полуострове, образующем бухту, был отброшен в тот же день. 24 августа союзники зашли в тыл Петропавловска и, разгромив две слабые батареи, высадили два десанта общей численностью около тысячи человек. Но руководители обороны генерал-майор В. С. Завойко и капитан-лейтенант И. И. Изыльметьев, разгадав этот маневр, перебросили к месту высадки подкрепления, которые сбросили неприятельский десант в море. Союзники понесли большие потери (около 450 человек) - особенно при эвакуации с полуострова. Русские потеряли более 100 человек. 27 августа неприятельские корабли покинули Авачинскую губу⁶².

Было очевидно, что англичане и французы могут повторить экспедицию. Муравьёв решил стянуть все силы в устье Амура и приказал эвакуировать Петропавловск. 3 марта 1855 г. военный губернатор Петропавловска Завойко получил соответствующее предписание. 5 апреля эскадра покинула Петропавловск и 1 мая прибыла в залив Де Кастри (вблизи устья Амура). Через неделю в тот же залив вошли три английских корабля, в том числе большой 60-пушечный фрегат. Неприятель заметил русскую эскадру, но, к досаде своей, упустил ее - англичане еще не знали об открытии Невельским сквозного прохода между Сахалином и материком⁶³.

Муравьёв, вернувшись после сплава домой, начал готовить новый. На этот раз он ехал вместе с Екатериной Николаевной. В мае 1855 г. этот сплав отправился к низовьям Амура. Всего было отправлено 104 больших и 50 малых судов. На них разместились 8 тыс. войска, экспедиция Сибирского отдела Русского географического общества и первые русские переселенцы, набранные из штрафованных солдат и казаков Забайкальского войска. В жены штрафованным солдатам Муравьёв определил, на правах отца-командира, выявленных в Иркутске путан⁶⁴.

Еще до окончания Крымской войны у Муравьёва возник конфликт с Невельским и Завойко, и он отправил их в Петербург. С последним, как говорят, у него возникли принципиальные расхождения: генерал-губернатор стремился к первоочередному развитию левого берега Амура, а также приглядывался к Уссурийскому краю, а Завойко первое место по-прежнему отводил Петропавловску и Камчатке. С Невельским же, как говорят, просто не поделили славу, и Муравьёв стал называть его сумасшедшим⁶⁵. К сожалению, нежелание видеть в своем окружении крупных и ярких личностей - отличительная черта многих руководителей.

Но судьба редко бывает милостива к тем, кого она избрала орудием преследования других людей. В 1856 г. Муравьёв, присутствуя на коронации Александра II, заметил весьма сдержанное к себе отношение лиц из ближайшего окружения нового царя. Очень поразило его производство в полные генералы князя А. И. Барятинского, личного друга Александра II, только что назначенного наместником на Кавказе. Князь, моложе Муравьёва на шесть лет, был выхвачен откуда-то из середины списка генерал-лейтенантов и обошел многих лиц. Но только двое из них подали в отставку - Муравьёв и А. А. Суворов, генерал-губернатор Прибалтийского края. Император не принял ни ту, ни другую отставку. Николай Николаевич удовлетворился подтверждением его полномочий на ведение переговоров с Китаем⁶⁶.

Первая встреча Муравьёва с китайской делегацией произошла 9 сентября 1855 г. на Мариинском посту. Генерал-губернатор заявил, что Амур является естественной и бесспорной границей между двумя государствами, так что земли по левому его берегу должны быть возвращены России. За ней, добавил он, должен остаться и Приморский край, где уже созданы русские поселения. На этом переговоры пока закончились⁶⁷. Следующий год не принес успеха в переговорах, что дало повод близкому к Константину Николаевичу контр-адмиралу и дипломату графу Е. В. Путятину предложить свою кандидатуру для ведения переговоров. Путятин ссылался на свое "испытанное наделе умение общаться с народами крайнего Востока"⁶⁸. В апреле 1857 г. Путятин прибыл в Кяхту, но китайское правительство заявило, что у него "нет никаких особо важных дел с Россией", чтобы принимать русского посланника. Раздосадованный Путятин предложил занять Айгунь. Муравьёв холодно отнесся к этой инициативе. Путятин ни с чем отправился далее на восток. По пути, в Чите, он познакомился с Завалишиным. Морские офицеры быстро нашли общий язык и в дальнейшем составили коалицию против Муравьёва. Муравьёв же, получив "высочайшую" санкцию, продолжал устройство на левом берегу Амура казачьих станиц⁶⁹.

В 1858 г., когда началось судоходство по Амуру, Муравьёв произвел очередной сплав с войсками и переселенцами, а на обратном пути, в начале мая, встретился в Айгуне (ныне Хэйхэ) с китайскими представителями. 11 мая начались заседания, происходившие ежедневно и длившиеся часами. Когда по тексту была достигнута полная договоренность, китайские уполномоченные заявили, что должны согласовать его в Пекине. Муравьёв решительно ответил, что никаких изменений он более не допустит и что китайцы должны будут пенять на себя, если с этой стороны у них возникнут неприятности от англичан. Этот аргумент подействовал. 16 мая 1858 г. трактат был подписан⁷⁰ (2 июня утвержден указом китайского императора, 8 июля ратифицирован Александром II⁷¹).

Впоследствии Муравьёв говорил, что нарочно подгадал так, чтобы договор был подписан 16-го числа, которое он считал своим заветным. Дважды, в Польше и на Кавказе, он счастливо избежал смерти именно в такой день, хотя и был ранен⁷².

Переправившись из Айгуня через реку на присоединенную к России территорию, в Усть-Зейск, Муравьёв издал приказ: "Товарищи, поздравляю вас! Не тщетно трудились мы: Амур сделался достоянием России! Св. Церковь молит за вас, Россия благодарит! Да здравствует Император Александр и да процветает под кровом его вновь приобретенная страна!"

21 мая на Усть-Зейском посту архиепископ камчатский Иннокентий (Вениаминов) заложил храм во имя Благовещенья Пресвятой Богородицы. После молебна архиепископ произнес речь, в которой, в частности, сказал, обращаясь к Муравьёву: "Но если бы, паче чаяния, когда-нибудь и забыло тебя потомство, и даже те самые, которые будут наслаждаться плодами твоих подвигов, то никогда, никогда не забудет тебя наша православная церковь". Торжества завершились переименованием Усть-Зейского поста в город Благовещенск⁷³. 30 мая был основан военный пост Хабаровка (ныне г. Хабаровск). По распоряжению Муравьёва в Уссурийский край вскоре было отправлено несколько исследовательских экспедиций⁷⁴.

26 августа был объявлен высочайший рескрипт на имя Муравьёва. Высоко оценивая государственную его деятельность, император сообщал, что он возведен в графское достоинство с присоединением к фамилии его именования Амурский. Одновременно он получил чин генерала от инфантерии⁷⁵.

Весть о заключении Айгунского договора получила большой общественный резонанс. Произошло, действительно, важное историческое событие. Россия вернулась на берега Амура и "прорубила окно" в Тихий океан. С тех пор Амур, о котором прежде мало кто знал и слышал, прочно вошел в русские судьбы, в русскую жизнь, в русское творчество.

П. И. Пахолков, нерчинский коммерсант и пароходовладелец, вспоминал: "Помнится мне, что Муравьёв вернулся из Петербурга в Иркутск еще до начала зимы 1858/59 гг. Вернулся он с титулом графа Амурского, довольный, веселый. И эта зима была самая веселая в Иркутске из всей эпохи его генерал-губернаторства; на время он отбросил от себя и врожденные деспотические замашки и явился добрым, либеральным, гуманным генерал-губернатором; помнится, в это время он сделал множество визитов купцам (даже второстепенным) в Иркутске и всех настолько обворожил своей любезностью, что все прежние дерзкие деспотические выходки были забыты и все в восторге восхваляли его добрые качества"⁷⁶.

В 1859 г. Муравьёв вновь выехал на Амур, побывал в Японии на Хоккайдо, где вел переговоры относительно Сахалина. И не подозревал, какие неприятности скоро на него обрушатся.

При Николае I происки завистников мало смущали Муравьёва. Он имел прямой выход на императора, который, получая на него жалобы, обычно налагал такого рода резолюции: "Будем иметь в виду по приезде генерал-губернатора Муравьёва"⁷⁷. С воцарением Александра II Муравьёв лишился прямого выхода на императора минуя министров и Сибирский комитет. Муравьёв пытался действовать через Константина Николаевича, но тщетно: посланные таким образом письма и представления все равно шли через министров и Сибирский комитет. "Посылаю тебе два письма на твое имя Муравьёва-Амурского, врученные мне по его приказанию прибывшим сюда генерал-майором Корсаковым, - писал Александр II брату 16 ноября 1858 года. - Я их никому не показывал, ибо они бы его окончательно рассорили со всеми министрами, но сообщил выписки тем, до которых упоминаемые в них дела касаются... Все представления его к наградам я сам рассматривал, но должен был многое изменить, ибо они выходили из всякой меры. Жаль, что при всех его достоинствах, которые никто более меня не умеет ценить, он постоянно стремится к достижению такой власти, которая сделала бы его независимым от центрального управления, чего я никак допустить не могу"⁷⁸. Императора, видимо, начинало беспокоить стремительное возвышение Муравьёва, хотя он невольно сам этому способствовал.

В свою очередь генерал-губернатора раздражали медленность и бюрократический характер работы министерств. Поэтому он настаивал, чтобы дела по Восточной Сибири не гуляли по министерствам и департаментам, а рассматривались в Сибирском комитете, который работал в том же Петербурге и в который входили те же министры. На великого князя Константина Николаевича Муравьёв, зная, что начавшаяся против него газетно-журнальная кампания - во многом дело рук великого князя, возлагал надежды до конца своих дней. К нему, генерал-адмиралу флота, побежали жаловаться все недовольные Муравьёвым морские офицеры - Путятин, Невельской, Завойко и др. "А, Муравьёв! - сказал великий князь. - Он любит рядить всех в шуты: пусть-ка попробует сам побывать в этой роли"⁷⁹. Санкция была дана, и в дело включили Завалишина, который вскоре настрочил целый ряд статей, обнаружив незаурядный талант публициста-разоблачителя, не стесняющегося перегибов. Все это исходило из глубокого его убеждения, что Муравьёв - зло, исчадие ада, с которым надо бороться, не покладая рук и до последнего дыхания. Даже воспоминания Завалишина, написанные уже не по заказу, поражают пылкой ненавистью к бывшему генерал-губернатору⁸⁰.

Статьи Завалишина, начиная с 1859 г., печатались в "Морском сборнике" и "Вестнике промышленности". Главное обвинение, выдвинутое против Муравьёва, сводилось к тому, что амурские переселенцы влачат жалкое существование и гибнут и что край фактически не заселяется, а устилается русскими косточками. "Колокол", оставшийся в общем-то верным Муравьёву, впоследствии писал, что Завалишину нельзя во всем верить, что сам он на Амуре не бывал, а собирал слухи в Чите⁸¹.

Критику в свой адрес Муравьёв воспринимал с большим возмущением, негодуя, что позволяется порицать действия высшего должностного лица в крае, назначенного императором - да еще в издаваемом правительством органе печати. Приехав в Петербург, он не постеснялся спросить великого князя, почему в "Морском сборнике" печатаются против него статьи. Константин Николаевич с невинным видом ответил, что это было во время его отсутствия⁸².

В середине февраля Муравьёв прибыл в Петербург, получил аудиенцию у императора и представил проект выделения из Восточно-Сибирского генерал-губернаторства Приморской области, с установлением там управления по образцу генерал-губернаторского вместе с запиской, где в деликатной форме изложил те условия, при которых он мог бы еще на год вернуться в Сибирь. Государь отправил все это на рассмотрение в Сибирский комитет. Дело затянулось, потому что министр иностранных дел А. М. Горчаков сильно болел. Тогда Муравьёв попросил 6-недельный отпуск за границу. Екатерина Николаевна, которой врачи запретили проживание в Сибири, уехала в Париж еще в 1857 г., и Николай Николаевич, видимо, подумывал об отставке и о совместной с ней жизни.

Комитет, в присутствии государя, собрался 11 мая. Проект о выделении из Восточносибирского генерал-губернаторства Приморской области отклонили, но для облегчения службы генерал-губернатора создали должность его помощника, на которую был назначен Корсаков. Муравьёв запросился было в отставку, но Александр II счел необходимым его пребывание на прежнем посту вплоть до окончания переговоров в Пекине о новом трактате. Крайне разочарованный и с большой неохотой в конце мая Муравьёв отправился обратно. "Обязанность перед Россиею заставляет меня еще раз съездить в Иркутск, и уже возвратившись сюда в конце года, я окончательно попрошу моего увольнения", - писал он Валериану⁸³.

Муравьёв вернулся в Иркутск около 15 июня. Последние свои месяцы здесь он провел деятельно и с пользой. Прежде всего ему пришлось вновь начать пререкания с Министерством финансов, которое прилагало усилия, чтобы отнять один очень богатый прииск у его владельца и передать другому - разумеется, по своему выбору. Летом Муравьёв ездил в Кяхту, Петровский завод и Верхнеудинск - главным образом для того, чтобы привести в норму отношения между местным бурятским населением, исповедующим буддизм, и православными миссионерами, которые, как иронически он отмечал, желали бы "обратить в нашу веру и самого китайского императора". Продолжалось переселение на Амур и в Уссурийский край, владеемый совместно с Китаем. В 1860 г. в Приморскую область из Европейской России прибыло 1806 душ обоего пола. Судя по письмам, Муравьёв теперь больше вникал в нужды и заботы переселенцев. Силами флота исследовалась береговая линия. 20 июня 1860 г. на южной оконечности полуострова Муравьёва-Амурского, вокруг бухты Золотой Рог, был основан пост Владивосток. В это же время под руководством Муравьёва была окончена работа над тремя законопроектами: о землях по Амуру и о городовом положении амурских городов, о ссыльных в Восточной Сибири и о преобразовании губерний Иркутской и Енисейской по образцу Забайкальской области, т.е. с некоторым упрощением административной схемы. Все они были отосланы в Сибирский комитет⁸⁴.

Прикидывая свои шансы на будущее, он отдавал отчет, что в окружении Александра II ему не найти поддержки. Разве только у Елены Павловны. Тем более, что Муравьёва нельзя было назначить губернатором даже в столичную губернию - это было бы понижение. Ему можно было предложить пост наместника какого-либо края или министра, но о последнем он вряд ли мечтал.

2 (14) ноября 1860 г. завершились длительные и трудные переговоры, которые вел молодой дипломат, русский посланник в Китае Н. П. Игнатьев. Согласно подписанному в этот день трактату, к России окончательно отошел Уссурийский край. В Иркутске Игнатьеву устроили торжественную встречу. Сам генерал-губернатор встретил его на перевозе через Ангару.

В начале января 1861 г. Корсаков вернулся из Петербурга, и Муравьёв сдал ему дела. В день отъезда, в середине января, граф отстоял напутственный молебен в соборе, прошел через площадь, заполненную народом, в Собрание, прощаясь со знакомыми и незнакомыми, в Собрании попрощался с депутациями и поехал в Вознесенский монастырь. Здесь тоже был молебен, а затем завтрак у настоятеля. После этого, по сибирскому обычаю, чиновники вынесли генерал-губернатора на руках. Затем его перехватили крестьяне, а потом - бурятская делегация. "Мы тебя, граф, не забудем, - сказали буряты, усаживая его в возок, - не забудь и ты нас". "Не забудь нас!" - подхватили собравшиеся. Повозки тронулись, все обнажили головы. И еще долго стояли без шапок, когда уже скрылись повозки. И это были искренние проводы, с настоящей горечью расставания. Муравьёв ведь поссорился с иркутским обществом, а не с народом.

Муравьёв-Амурский прибыл в Петербург в дни отмены крепостного права. Он был принят государем в день своего приезда, 11 февраля, подав прошение об увольнении его от должности и о дозволении продолжительного заграничного отпуска. В исторический день 19 февраля 1861 г., наряду с Манифестом об отмене крепостного права, был подписан и высочайший указ об увольнении Муравьёва-Амурского от должности восточносибирского генерал-губернатора, с рескриптом на его имя, награждением орденом Св. Владимира 1-й степени с мечами, назначением в члены Государственного совета и определением содержания в 15 тыс. рублей серебром ежегодно. На место генерал-губернатора Восточной Сибири, по рекомендации Муравьёва, был назначен М. С. Корсаков⁸⁵.

Затем пошли слухи о назначении Муравьёва наместником в Варшаву, где старый и больной М. Д. Горчаков явно не справлялся с ситуацией. Потом распространился другой слух - о назначении наместником в Тифлис. "Меня уговаривают ехать наместником на Кавказ, а не в Варшаву, - писал Муравьёв Корсакову 21 февраля, - вероятно, не будет ни того, ни другого; но я все-таки предпочел бы Варшаву, а всего лучше мой милый Государственный совет, где я, как у Христа за пазухой". Однажды в каком-то "интимном кружке" его прямо спросили: принял бы он должность наместника в Польше? "Пусть мне скажут сначала, - отвечал Муравьёв, - чего хочет правительство в Варшаве: искреннего мира или полицейского спокойствия? Уступок полякам или усмирения их? Тогда я пойду. А вилять - не в моем характере". Но у правительства тогда не было определенной политики, и Муравьёв в Польшу не поехал. Позднее он говорил, что Варшавы ему никто и не предлагал. Наместник на Кавказе князь А. И. Барятинский, переломивший ход Кавказской войны и пленивший Шамиля, находился на вершине славы. Но его сильно подвело здоровье, и еще в апреле 1860 г. князь должен был оставить Кавказ. Барятинский рвался назад, к месту службы, но болезнь цепко его удерживала. Так что государь, наконец, предложил товарищу военного министра Д. А. Милютину переговорить с Муравьёвым о замещении должности наместника. Однако Муравьёв от предложения отказался, ответив, что после князя Барятинского самостоятельным правителем Кавказа может быть только член императорской фамилии. Князь Барятинский принял и свои меры, чтобы назначение Муравьёва не состоялось. "Мое нетерпение вернуться на Кавказ становится непреодолимым, - писал он императору, - я вижу, как мне необходимо, во что бы то ни стало, быть там к будущей весне... Многие надеются и желают заместить меня, и это обстоятельство может породить беспорядки в делах. Муравьёв-Амурский, как говорят, имеет более всех прав на это место; но смею просить Ваше величество на случай, если бы Вы не пожелали оставить меня, постараться выбрать личность хотя, быть может, и менее просвещенную, но зато более преданную..."⁸⁶. На Кавказ впоследствии был назначен великий князь Михаил Николаевич.

20 февраля 1861 г. Н. Н. Муравьёв впервые присутствовал на заседании Государственного совета, и в тот же день ему пришлось там выступать по вопросу о кяхтинской торговле. По словам очевидцев, он говорил твердо, с большим знанием дела, не смущаясь маститых сановников. Не дождавшись нового назначения, Муравьёв собрался к жене в Париж, запросив бессрочный отпуск и заверив, что в случае надобности он явится по первому зову. Если вызова не будет, он предполагал вернуться через год. 24 марта он выехал за границу. Николай Николаевич поселился на Елисейских Полях, в аристократическом квартале Парижа, в доме жены на рю Миромесниль. На зиму он предпочитал уезжать в городок По, на юге Франции, где было имение жены. Летом 1861 г. Муравьёв ездил на воды в Пиренеи и в Баден (Германия). В Бадене он виделся с великой княгиней Еленой Павловной. Она по-прежнему готова была назначить его на самый высокий пост, но уже не имела такого влияния при дворе. Николай Николаевич все же оценил то, что великая княгиня нисколько не изменила своего к нему отношения, несмотря на, как он выразился, "настоящее мое политическое положение"⁸⁷.

В письмах Муравьёва не упомянут его визит в Лондон в сентябре 1861 г., когда там находился Константин Николаевич. 21 сентября его семейство отмечало именины одного из младших своих членов - Дмитрия Константиновича. За завтраком и обедом присутствовали Муравьёв-Амурский и А. В. Головнин, сын прославленного мореплавателя. Константин Николаевич много общался с Головниным⁸⁸, который через три месяца стал министром народного просвещения. С Муравьёвым потолковать было не о чем, и он уехал из Лондона ни с чем. Такие мелкие обиды постепенно начинали отравлять жизнь.

В Париже Николай Николаевич подружился с русским послом графом П. Д. Киселевым. Здесь Муравьёв часто встречался с С. Г. Волконским, с другими декабристами и петрашевцами. С Герценом он не встречался, так как обиделся на него, когда "Колокол" задел Валериана, ставшего псковским губернатором⁸⁹. Нападки на брата Николай Николаевич воспринимал, как на самого себя. В письмах к брату и к Корсакову Муравьёв затрагивал и политические вопросы: ругал, по обыкновению, министерства; сожалел об отставке Милютина; в конце 1861 г. с тревогой отмечал, что у Александра II стала заметно ослабевать воля к преобразованиям, и они замедлились.

Многие годы, начиная с конца своего генерал-губернаторства, Муравьёв был убежден, что Завалишин и Петрашевский пишут на него доносы в III Отделение⁹⁰. Такое же мнение высказывал и Бакунин⁹¹. Н. П. Матханова разыскала в архиве записку Д. И. Завалишина на имя министра внутренних дел П. А. Валуева от 30 декабря 1861 г. о состоянии экономики и административного управления Читы. В записке, между прочим, написано и такое: "Ведь и Муравьёв - революционер, да еще какой! Боже упаси!"⁹². Петрашевский тоже писал министру, упоминая о "неудовлетворительности многих "блистательных" административных мер Муравьёва-Амурского"⁹³. В архиве III Отделения доносов Завалишина и Петрашевского обнаружить не удалось.

В 1863 г., когда над Россией сгустились тучи военной угрозы в связи с польскими событиями, Муравьёв, не дождавшись вызова, поспешил на родину. Но тучи быстро, к счастью, рассеялись. В высших сферах Муравьёвым по-прежнему не интересовались. Поприсутствовав некоторое время в Государственном совете, он снова уехал в Париж⁹⁴.

В конце 1864 г. Муравьёв был вызван в Государственный совет для консультаций. Приехал он нездоровым и задержался, потому что нашел подходящего, понимающего доктора (лечение теперь составляло одно из главных его занятий). Поселился Николай Николаевич в гостинице - так сложилось, что он никогда в жизни не имел своего дома. Запоем читал русские газеты, окунулся в русские дела. В письмах к брату (в это время - московскому сенатору) он ругал безобразную русскую цензуру, от коей за границей порядочно отвык. Муравьёв приветствовал судебную реформу, начавшуюся в 1864 году. Ему, однако, казалось, что мировые судьи наделены чрезмерно широкими полномочиями⁹⁵.

Весной 1865 г. Екатерине Николаевне делали глазную операцию в Берлине, и Николай Николаевич ездил туда. Встречался он и с Отто Бисмарком, с которым был уже знаком. О чем говорили "два Бисмарка" - один настоящий, а другой не состоявшийся - остается неизвестным. Однажды, как говорят, Муравьёв привез Бисмарку дальневосточной икры, а так как дело происходило на масленице, то Бисмарк распорядился испечь к икре блинов. В июле супруги приехали в Москву, а затем в имение брата Валериана, где оставались до начала августа. Потом они сняли квартиру в Царском Селе, недалеко от дворца. Тихий и тенистый городок, с прекрасным парком, им очень понравился, и Николай Николаевич размечтался о том, что они купят в Царском Селе домик с садом и навсегда здесь поселятся⁹⁶.

В этом году он было увлекся службой в Государственном совете. Но постепенно ему становилось здесь не по себе. Голос Николая Николаевича чаще всего оставался в меньшинстве. Чувствуя себя еще достаточно живым человеком, он вновь запросился в отпуск, ссылаясь на болезни. Тем более, что в конце октября Екатерина Николаевна уехала в Париж: после операции ей пока еще нельзя было смотреть на снег. Николай Николаевич задержался, чтобы уладить дело с графским титулом. У них с Екатериной Николаевной не было детей. Пришлось подавать на "высочайшее" имя прошение о передаче, после смерти, титула графа Амурского брату Валериану с его потомством. В начале 1866 г. Муравьёв-Амурский вновь выехал в Париж⁹⁷, где день за днем, уходил остаток жизни.

В начале 1868 г. Корсаков был на аудиенции у Александра II, и во время разговора император очень тепло отозвался о Муравьёве, высказав надежду, что ему еще придется послужить Отечеству. В апреле Муравьёв вновь приехал в Россию и снял квартиру в Царском Селе. Николай Николаевич получил аудиенцию у государя, но тот ограничился словами, что рад его видеть. В Царском Селе Муравьёв оказался соседом Барятинского, который теперь тоже был в отставке. Он начал было возлагать на него какие-то надежды, забыв, что в "той жизни" друзьями они не были. Надежды эти, конечно же, не оправдались. Князь и фельдмаршал был неразговорчив и ссылался на занятость⁹⁸. Ему явно не хотелось, чтобы давний его соперник вернулся "на тот берег", куда сам он возвратиться был уже не в силах.

Николаю Николаевичу иногда доводилось слышать упреки в том, что он отказывается от деятельности, не желает служить Отечеству и тому подобное. Это его обижало и раздражало. Он решительно отвечал, что слишком ценит государевы милости и пожалованные ему чины, чтобы подчиняться младшему в чине. "Довольно сказать, - писал он Корсакову, - что я не в силах исполнять приказаний ничьих, кроме государевых: так я был 13 лет в Восточной Сибири - и лицом в грязь не ударил; не на старости же лет мне учиться ждать по передним благосклонного приема"⁹⁹. На этот раз Муравьёв уезжал из России с тяжелым чувством. В Петербурге его забыли и не желали вспоминать. Он получил отпуск "до излечения болезни", по сути дела - навсегда. Ни на что почти уже не надеясь, он мечтал лишь о том, чтобы поселиться где-нибудь на юге России.

Вскоре Муравьёва постигли две большие утраты. В 1869 г. умер Валериан. Вновь встал вопрос о передаче титула. Муравьёв был очень недоволен старшим своим племянником, Николаем, будущим министром юстиции (1894 - 1905), который затеял судебную тяжбу со своей матерью из-за наследства, а потому предпочел передать графский титул младшему сыну брата, Валериану. Вопрос этот рассматривался в Государственном совете, который утвердил волю завещателя¹⁰⁰. Корсаков в 1870 г. оставил пост генерал-губернатора Восточной Сибири, приехал в Петербург, получил место в Государственном совете, а затем вдруг заболел тифом и в начале 1871 г. скончался. Так, почти одновременно, порвалась переписка с Валерианой и Корсаковым - основной источник сведений о жизни Муравьёва-Амурского в период его отставки. Дальнейшая его жизнь освещена в источниках недостаточно подробно.

Конечно, Муравьёв был не из тех людей, которые могут долго предаваться унынию. В его привычку вошли ежедневные и длительные прогулки по городу - иногда до шести часов. Париж менялся на его глазах. Третья республика воспринималась им более положительно, чем рухнувшая империя. Во Франции он вообще был республиканцем и всегда подчеркивал, что Россия с Французской республикой никогда не воевала. Англию, с ее аристократическими традициями, он не любил¹⁰¹. В новые времена менялись и некоторые его взгляды относительно России. В 1871 г. русским послом в Париже был назначен князь Н. А. Орлов. Несмотря на разницу в возрасте, Муравьёв и Орлов быстро подружились. Близкие отношения у Николая Николаевича сложились и с настоятелем православного храма в Париже отцом Василием Прилежаевым¹⁰². В 1877 г. в письме к министру народного просвещения А. В. Головнину он поддержал проект создания первого университета в Сибири - в Томске или Иркутске¹⁰³.

Долгое пребывание не у дел наложило отпечаток на Николая Николаевича. Он отвык от систематической работы, особенно кабинетной, к которой и прежде не был особенно склонен. В 1869 г., по договоренности с Муравьёвым, был командирован из Иркутска чиновник особых поручений П. В. Шумахер с рукописью "О приобретении и занятии Приамурской страны и о всех экспедициях, которые для этой цели были совершены в тот край". Предполагалось, что граф прочтет и отредактирует этот труд. Через некоторое время Шумахер писал в Иркутск: "Занятия мои с графом Николаем Николаевичем, хотя и медленно, но продвигаются. Настала Страстная неделя; граф говел; на Святой множество визитов не позволили ему заняться со мною, и до настоящего времени он мог мне посвятить только несколько утренних часов... Теперь опять препятствие: ему велел доктор утром ездить в Анген брать ванны. Это снова задержит занятия..."¹⁰⁴. Работа с Шумахером была все же выполнена. Но воспоминаний Николай Николаевич не оставил.

В последний раз Муравьёв приезжал в Петербург весной 1877 г., чтобы предложить свои услуги, как военного человека, в связи с началом русско-турецкой войны¹⁰⁵. На него вновь не обратили внимания. Уезжая, он прощался со всеми со слезами на глазах, говорил, что больше уж не приедет.

Из воспоминаний журналиста Югорского (возможно, это псевдоним, расшифровать который не удалось), побывавшего в Париже примерно в эти годы, мы знаем, что в кабинете у Николая Николаевича по-прежнему собирались русские жители французской столицы и гости из России. Граф говорил задумчиво, тихо и плавно: "Русский народ представляется мне в виде огромного, сильного слона. Идет себе этот слон по своей дороге, тихо, спокойно, медленно продвигаясь вперед и все вперед. А у головы его, вокруг ушей кишат кучи мошек, мух и комаров. Все они жужжат ему в уши, садятся ему на голову и вообще беспокоят его. Но слон идет себе все вперед и помахивает хоботом направо и налево от беспокойных мошек. Так и Россия наша; сколько бы над нею ни жужжали разные деятели с общественного или частного почина, а ей они в поступательном движении нисколько не помешают. Все она идет себе вперед, как мощная, хотя и тяжелая на подъем слоновая натура"¹⁰⁶. Возможно, это последнее, что дошло до нас от графа Н. Н. Муравьёва-Амурского.

В последний год жизни Николай Николаевич почти никого уже не принимал. Он всегда боялся за сердце и печень, а погубила его болезнь, с ними не связанная. Возможно, дала о себе знать старая кавказская рана. Умирал он долго и тяжело. 18 ноября 1881 г. в метрической книге Свято-Троицкой Александро-Невской церкви в Париже появилась запись: "Скончался от гангрены член Государственного совета, генерал от инфантерии граф Н. Н. Муравьёв-Амурский 72-х лет от роду". Перед смертью его исповедал и приобщил Святых Тайн протоиерей В. Прилежаев¹⁰⁷. На отпевание собралось много русских, присутствовал великий князь Константин Николаевич¹⁰⁸. Похоронили Н. Н. Муравьёва-Амурского на Монмартрском кладбище, в усыпальнице семейства де Ришемон.

По словам одного из мемуаристов, А. М. Линдена, Муравьёва всегда побуждали к действию два главных стимула - чувство патриотизма и желание славы и почестей¹⁰⁹. Это неплохое сочетание, и надо отличать честолюбие от тщеславия. Но Муравьёв не окончился тогда, когда оборвалась его карьера. В вынужденном бездействии он стал зорким наблюдателем русской жизни, конструктивным ее критиком и воспитателем тех русских людей, которые хотели у него научиться пониманию своего Отечества и его нужд. Как Сократ, он предпочитал устное воспитание письменной педагогике.

Через 10 лет после смерти Муравьёва, по собранной его друзьями и почитателями подписке, в Хабаровске был сооружен памятник основателю города работы скульптора А. М. Опекушина. Пьедесталом послужила скала на берегу Амура. Высота фигуры доходит до пяти метров. Муравьёв-Амурский стоит со скрещенными на груди руками и смотрит вдаль по течению реки. В одной руке у него бинокль, в другой - свиток с Айгунским договором¹¹⁰.

Примечания

1. БАРСУКОВ И. П. Граф Николай Николаевич Муравьёв-Амурский по его письмам, официальным документам, рассказам современников и печатным источникам. М. 1891. Кн. 1, с. 1 - 2, 598; КРОПОТОВ Д. А. Жизнь графа М. Н. Муравьёва, в связи с событиями его времени, до назначения его губернатором в Гродно. СПб. 1874, с. 3 - 4.

2. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 5 - 6.

3. ПУШКИН А. С. Полн. собр. соч. в 10 т. Т. 3. Л. 1977, с. 16.

4. Русский биографический словарь (РБС). Маак - Мятлева. М. 1999, с. 234.

5. ШТЕЙН М. Г. Н. Н. Муравьёв-Амурский, 1809 - 1881. Историко-биографический очерк. Хабаровск. 1946, с. 3, 42.

6. МАТХАНОВА Н. П. Генерал-губернаторы Восточной Сибири середины XIX в. Новосибирск. 1998, с. 217, 223.

7. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников. Новосибирск, 1998.

8. Средний из трех братьев Муравьёвых - Валериан Николаевич.

9. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 8 - 9.

10. МУРАВЬЁВ-АМУРСКИЙ В. В. Граф Николай Николаевич Муравьёв-Амурский. 1809 - 1909. Варшава. 1909, с. 7.

11. МИЛОРАДОВИЧ Г. А. Материалы для истории Пажеского е.и.в. корпуса, 1711 - 1875. Киев. 1876, с. 42 - 43.

12. В бригаде Николая Павловича состояли Измайловский и Лейб-Егерский полки, а у Михаила Павловича - Преображенский и Семеновский.

13. ГАНГЕБЛОВ А. С. Воспоминания декабриста. М. 1888, с. 10 - 11.

14. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 109, 1 экспедиция, 1870, д. 17, ч. 3, л. 12.

15. МУРАВЬЁВ-АМУРСКИЙ В. В. Ук. соч., с. 8.

16. МИЛОРАДОВИЧ Г. А. Ук соч., с. 172 - 173; ЛИНДЕН А. М. Записки. В кн.: Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 145.

17. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 8.

18. Там же, с. 13 - 14.

19. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 294.

20. МУРАВЬЁВ-АМУРСКИЙ В. В. Ук. соч., с. 15 - 32; Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 294, 370.

21. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 630.

22. РБС, с. 248.

23. МУРАВЬЁВ-АМУРСКИЙ В. В. Ук. соч., с. 6.

24. РБС, с. 248.

25. Там же, с. 235; МИЛЮТИН Д. А. Воспоминания, 1816 - 1843. М. 1997, с. 250 - 252.

26. Там же, с. 276.

27. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 33 - 34.

28. Там же, с. 33.

29. Там же, с. 37.

30. РБС, с. 250.

31. Там же, с. 251.

32. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 17 - 27.

33. Там же, с. 162.

34. Там же, с. 162 - 163.

35. СОЛОВЬЕВ С. М. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других. Пгр. Б.г., с. 118.

36. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 164 - 168, 170 - 171.

37. Там же, с. 166, 170.

38. Русско-китайские отношения, 1689 - 1916. Сб. док. М. 1958, с. 9 - 11; История Китая. М. 2004, с. 276 - 277.

39. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 172, 181.

40. ВАГИН В. И. К биографии Н. Н. Муравьёва-Амурского. В кн.: Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 266.

41. Там же, с. 178, 179.

42. Там же, с. 267.

43. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 183 - 184.

44. Колокол, 1861, вып. 3, с. 615.

45. Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ), собр. 2, т. 31, N 30779.

46. РБС, с. 238, 255.

47. Там же, с. 239, 240.

48. ПСЗ, собр. 2, т. 26, N 25039.

49. Там же, N 25324.

50. МАТХАНОВА Н. П. Ук. соч., с. 212 - 213.

51. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 185 - 188; ЛИНДЕН А. М. Ук. соч., с. 144 - 145.

52. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 226; РБС, с. 267.

53. Колокол, 1861, вып. 4, с. 910 - 912.

54. РБС, с. 256 - 257.

55. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 196.

56. Там же, с. 197 - 198.

57. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 198 - 199; РБС, с. 258.

58. РБС, с. 258.

59. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 142.

60. РБС, с. 259.

61. Там же, с. 242, 243, 260.

62. СЕРГЕЕВ М. А. Оборона Петропавловска на Камчатке. М. 1954, с. 47 - 68; Морской сборник, 1855, N 1, с. 88.

63. Морской сборник, 1856, N 1, с. 174 - 178.

64. Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огарёву. С биографическим введением и объяснительными примечаниями М. П. Драгоманова. СПб. 1906, с. 133.

65. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 146.

66. ВЕНЮКОВ М. И. Из воспоминаний. 1881 - 1884 годы. В кн.: Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 282; РБС, с. 237, 262.

67. РБС, с. 262.

68. Переписка императора Александра II с великим князем Константином Николаевичем. М. 1994, с. 130.

69. Там же, с. 23, 130.

70. РБС, с. 244.

71. ПСЗ, собр. 2, т. 36, N 36787.

72. МУРАВЬЁВ-АМУРСКИЙ В. В. Ук. соч., с. 12.

73. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 513 - 514.

74. История внешней политики России. Вторая половина XIX в. М. 1997, с. 138 - 139.

75. РБС, с. 244, 263 - 264.

76. ПАХОЛКОВ П. И. Записки об Амуре, за первые годы занятия его Россией в 1854 г. // Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 285.

77. РБС, с. 241, 257.

78. Переписка императора Александра II с великим князем Константином Николаевичем, с. 73.

79. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 219.

80. ЗАВАЛИШИН Д. И. Записки декабриста. СПб., 1906; Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 84 - 113.

81. Колокол, 1867, 1 августа, с. 2.

82. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 582.

83. Там же, с. 578 - 580, 587, 591.

84. Там же, с. 597, 605.

85. Там же, с. 612 - 613, 618 - 619.

86. Там же, с. 619, 622, 627; Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 282.

87. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 619, 623 - 625, 629.

88. Переписка императора Александра II с великим князем Константином Николаевичем, с. 340.

89. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 628 - 629; Колокол, 1861, вып. 4, с. 817 - 819, 915.

90. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 586, 598.

91. Письма М. А. Бакунина к А. И. Герцену и Н. П. Огареву, с. 117.

92. МАТХАНОВА Н. П. Ук. соч., с. 218 - 219.

93. Колокол, 1861, вып. 4, с. 775.

94. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 639.

95. Там же, с. 642, 650, 652 - 653.

96. Там же, с. 646 - 648.

97. Там же, с. 650 - 653.

98. Там же, с. 657, 659, 661, 664.

99. Там же, с. 665.

100. Там же, с. 652; ВИТТЕ С. Ю. Воспоминания. М. 1960. Т. 2, с. 263.

101. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 145.

102. Московские ведомости, 1891, 18 января.

103. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 363.

104. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 667.

105. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 34.

106. Московские ведомости, 1891, 18 января.

107. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 671.

108. Граф Н. Н. Муравьёв-Амурский в воспоминаниях современников, с. 281.

109. Там же, с. 144.

110. БАРСУКОВ И. П. Ук. соч., с. 671.