Цветов П. Ю. Историк и революционер Чан Ван Зяу (1911-2010)

   (0 отзывов)

Saygo

Цветов П. Ю. Историк и революционер Чан Ван Зяу (1911-2010) // Восток (Oriens). - 2014. - № 2. - С. 52-63.

Статья посвящена жизни и творчеству крупнейшего историка современного Вьетнама Чан Ван Зяу (1911—2010). Его перу принадлежат многотомные сочинения: первые учебники на вьетнамском языке по историческому и диалектическому материализму, по новой и новейшей истории Вьетнама, монографии по истории становления и развития рабочего класса Вьетнама, освободительной войне на Юге Вьетнама, истории общественной мысли вьетнамского народа. Благодаря этим работам и педагогической деятельности Чан Ван Зяу сформировался нынешний отряд ученых-обществоведов СРВ. Первая треть жизни Чан Ван Зяу была отдана борьбе в рядах коммунистической партии за освобождение вьетнамского народа от национального и социального гнета. В период Августовской революции 1945 г. он встал во главе органов новой власти в самом большом городе Вьетнама - Сайгоне.

tvg_(1).jpg.bf488cb5356dee0f3ec16ebc990f

August.jpg.649dbaff4c9f3c6be5f8a1ce9a87c

Августовская революция, 19 августа 1945 года

F._Mitterrand.thumb.png.836740f854c6e1e1

С Ф. Миттераном

Dang-Thai-Mai.thumb.png.871118e84274a866

Чан Ван Зяу и литературовед Данг Тхай Май

giau.jpg.e44b8f8d752e63682b42ea56e3478e9

Написать о Чан Ван Зяу хотелось давно. Человек, возглавивший в 1945 г революционный захват власти в самом большом городе Вьетнама - Сайгоне и написавший несколько сотен тысяч страниц истории своей родины, не может не привлекать к себе внимание. И он привлекал: редкий исследователь новой и новейшей истории Вьетнама, в том числе и в нашей стране, не обращался к его трудам; в любой из книг по истории борьбы вьетнамского народа за национальное освобождение можно найти его имя. Но сделать очерк, объективно написать о жизни и творчестве классика, с которым лично общался и под обаяние которого невольно попал, достаточно сложно. Тем более что как автор Чан Ван Зяу не раз удивлял не только плодовитостью, но и частой сменой тем, объектов исследования, а значит, новых сюжетов можно было ожидать до последнего дня его жизни.

Чан Ван Зяу скончался 16 декабря 2010 г., несколько месяцев не дожив до своего столетия. Прощание с покойным прошло очень торжественно. В траурной церемонии принял участие тогдашний президент Вьетнама Нгуен Минь Чиет. Генеральный секретарь ЦК Коммунистической партии Вьетнама (КПВ) Нонг Дык Мань и Председатель Национального собрания Социалистической Республики Вьетнам (СРВ) Нгуен Фу Чонг направили соболезнования, от их имени были установлены венки к гробу Чан Ван Зяу. Прощаясь с национальным героем, вьетнамцы вспоминали, что он был удостоен званий Народный учитель (очень уважаемое во Вьетнаме) и Герой труда, награжден орденами Хо Ши Мина и Независимости, медалью “80 лет КПВ”, одним из первых получил государственную премию имени Хо Ши Мина. В конце 2012 г. одну из улиц г. Хошимина назвали именем Чан Ван Зяу.

Нельзя назвать долгий жизненный и творческий путь Чан Ван Зяу гладким и спокойным. Несмотря на то что само имя его означает “богатый”, будущий революционер не стал баловнем судьбы, пережил и тюрьмы, и лишения, и материальную неустроенность. В чем было богатство прожитого им века, так это в ярких событиях, участником которых он был, в его научном наследии и в целой плеяде учеников, составляющих ныне цвет общественных наук СРВ.

Чан Ван Зяу родился 6 сентября 1911 г в нынешней провинции Лонган в Кохинхине, как тогда называлась самая южная часть Вьетнама. Будущий коммунист не любил акцентировать внимание на своем социальном происхождении, но некоторые факты его биографии свидетельствуют о том, что он - выходец из довольно состоятельной семьи: трудно представить сына простолюдина учеником престижного лицея “Шасселю-Лоба” в колониальной столице - г. Сайгоне. Сам Зяу в одной из своих биографий называет это учебное заведение “школой для детей богачей” [Giáo sư nhà giáo..., 1996, tr. 20]. Во вьетнамской версии “Википедии” сообщается, что Чан Ван Зяу родился в семье богатого помещика [TranVan Giau, vi.wikipedia.org/wiki/...].

После двухлетней учебы в лицее Зяу, которому тогда было 17 лет, получил диплом бакалавра и решил уехать во Францию (что было бы не под силу бедняку), формально для продолжения образования. Он стремился получить хорошую подготовку в области права и филологии, чтобы, вернувшись на родину, основать юридическую фирму и издавать газету, таким образом защищая права соотечественников [Giáo sư nhà giáo..., 1996, tr. 20]. Подобные устремления были широко распространены среди молодых вьетнамцев в начале ХХ в.1.

Патриотический порыв юного Чан Ван Зяу был предопределен и семейными традициями: его деды и дядья с оружием в руках сопротивлялись вторжению французских колонизаторов, а два старших брата состояли в “Обществе неба и земли” - антифранцузской организации с мистической идеологией, члены которой в 1913 г. попытались поднять вооруженный мятеж в Сайгоне.

В 1928 г. Чан Ван Зяу прибыл во Францию и поступил в университет в Тулузе - городе, где довольно сильным было влияние Французской коммунистической партии (ФКП). Молодой вьетнамец очень быстро сблизился с коммунистами, в мае 1929 г. вступил в ФКП2 и стал выполнять отдельные партийные поручения, в частности переводил с французского языка на вьетнамский статьи для пропагандистского листка компартии “Ко до” (“Красное знамя”), который распространялся среди солдат-вьетнамцев, находившихся на территории Франции после Первой мировой войны.

Скорее всего присоединение Чан Ван Зяу к коммунистическому движению обусловливалось не стремлением защитить бедняков и добиться социальной справедливости, а ненавистью к колонизаторам. Как и других азиатов и африканцев, оказавшихся в те годы в Европе, его подкупала линия Третьего Интернационала на поддержку освободительных движений в колониях. Аналогичный путь к коммунизму проделал и Хо Ши Мин, который, в частности, писал: “Сначала именно мой патриотизм, а отнюдь еще не коммунизм привел меня к Ленину и Коммунистическому Интернационалу. Лишь постепенно, в ходе борьбы, изучая марксистско-ленинскую теорию и участвуя в практической работе, я пришел к пониманию того, что только социализм, только коммунизм может освободить от рабства и угнетенные народы, и трудящихся всего мира” [Хо Ши Мин, 1971, с. 265].

Увлечение политической борьбой внесло коррективы в жизненные планы Чан Ван Зяу. В июне 1930 г. он был выслан обратно на родину за участие в парижской демонстрации, во время которой большая группа вьетнамцев потребовала от президента Франции помиловать участников Йенбайского восстания - еще одного вооруженного выступления во Вьетнаме против колонизаторов. По признанию самого Чан Ван Зяу, он возвращался домой с тяжелым сердцем, боялся, что появление в родном доме без диплома, даже без денег и вещей будет негативно воспринято его родителями, а родители невесты откажут ему в браке с их дочерью. Но все обошлось, и сам Чан Ван Зяу объяснял это патриотическими чувствами старшего поколения, которое, судя по всему, одобряло революционную деятельность юноши.

Вскоре после вынужденного возвращения в Сайгон состоялась церемония бракосочетания; в том же, 1930 г. произошло и другое важное событие: Чан Ван Зяу вступил в ряды только что образовавшейся Коммунистической партии Индокитая (КПИК). Его партийная нагрузка в то время была связана с пропагандистской работой: в подпольной организации молодых коммунистов он занимался разъяснением содержания “Манифеста Коммунистической партии” К. Маркса и Ф. Энгельса и других классических работ марксизма. Но не прошло и года, как партийная ячейка отправила его в Москву - на учебу в Коммунистический университет трудящихся Востока (КУТВ). Как и многие другие вьетнамские революционеры, в Россию Чан Ван Зяу добирался через Францию.

Учеба в КУТВе и пребывание в Советской России (1931-1933) стали важным этапом в жизни Чан Ван Зяу. Именно тогда был заложен фундамент его знаний как историка-марксиста. В Москве Зяу написал и издал на вьетнамском языке три небольшие книги: “Организационные принципы Коммунистической партии”, “Красный Нгеан” и “Буржуазно-демократическая революция”3. Дипломная работа Чан Ван Зяу называлась “Аграрный вопрос в Индокитае”.

Нередко, особенно на встречах с советскими/российскими собеседниками, он вспоминал о московском периоде своей жизни. Причем рассказывал не только о тех выдающихся революционерах из разных стран, с которыми ему приходилось общаться в Москве по линии Коминтерна, - Пятницком4, Мануильском5, Морисе Торезе6, Андре Марти7, но и о более прозаических вещах - праздничных демонстрациях москвичей на Красной площади, вкусных котлетах в какой-то столовой на Тверской, о том, что платили ему по 2 рубля за страницу перевода с французского на вьетнамский и доплачивали 1 рубль за перепечатку на машинке. Полученные деньги он с удовольствием тратил на шашлык и красное вино. Товарищами Чан Ван Зяу по вьетнамской группе КУТВа тогда были будущие генеральные секретари ЦК Компартии Индокитая Ле Хонг Фонг и Ха Хюи Тап.

В начале 1933 г. через Францию и Сингапур Зяу тайно вернулся на родину, нашел товарищей по старой партийной ячейке и включился в революционную работу, основным содержанием которой были пропаганда большевистских идей и политическая подготовка товарищей по партии. Занимаясь этим, он проявил себя во всем блеске, но в специфической обстановке - в тюрьме. До начала Второй мировой войны Чан Ван Зяу трижды арестовывали.

В заключении молодой коммунист читал лекции по революционной теории и практике. По его собственному утверждению, в этом ему помогали знания, полученные в КУТВе, опыт перевода на вьетнамский язык сочинений классиков марксизма-ленинизма и хорошая память. Он свободно наизусть цитировал фрагменты из работ Маркса, Энгельса, Ленина. Для пояснений в качестве учебной доски использовался цементный пол казематов, а вместо мела - кусочки известки со стен. Соседи по камере называли Чан Ван Зяу “лучшим преподавателем-марксистом”. “Я бы сам не посмел так сказать о себе, но испытывал чувство гордости, когда слышал такое”, - вспоминал тюремный лектор [Giáo sư nhà giáo..., 1996, tr. 24]. Среди учеников-заключенных было немало тех, кому в будущем предстояло выйти на первые роли в партийно-государственном руководстве независимого Вьетнама. Среди них - Ле Дык Тхо, член Политбюро и секретарь ЦК партии, вошедший в историю благодаря его переговорам с Генри Киссинджером, в результате которых было достигнуто соглашение о выводе в 1973 г американских войск из Вьетнама.

Несмотря на тяжелые тюремные условия, Чан Ван Зяу находил возможность для работы. По примеру русских большевиков он считал, что время в тюрьме нужно использовать для самосовершенствования и воспитания товарищей. Зяу начал учить классическую китайскую письменность вэньянь, переносил свои лекции на бумагу. Писал рисовым отваром и закреплял его раствором йода. Таким образом, по его словам, он подготовил около двадцати брошюр объемом 20-25 страниц каждая. Об их тематике и содержании ни сам Зяу, ни его биографы ничего конкретного не говорят. Считается, что большая часть этих работ была обнаружена и уничтожена французскими тюремщиками.

Звездный час революционера Чан Ван Зяу пробил в дни Августовской революции 1945 г., которая принесла независимость Вьетнаму. Еще в сентябре 1943 г. он был избран секретарем коммунистического парткома Кохинхины, т.е. возглавил ячейки КПИК в Сайгоне и близлежащих провинциях Южного Вьетнама. Положение Чан Ван Зяу осложнялось не только ответственностью, которая легла на него как на партийного руководителя: главная проблема заключалась в ситуации с коммунистическим движением в Южном Вьетнаме. После подавления в 1940 г. “восстания в Намки”, когда колониальными властями были казнены и заключены в тюрьмы тысячи коммунистов (в числе погибших были товарищи Чан Ван Зяу по КУТВу Ле Хонг Фонг и Ха Хюи Тап), некогда сильная, боевая организация коммунистов оказалась обескровленной.

Руководящий центр КПИК переместился из Сайгона на Север, где в горах на границе с Китаем сформировалась новая команда лидеров во главе с Хо Ши Мином и Чыонг Тинем (последний с мая 1941 г. занимал пост Генерального секретаря ЦК КПИК). Южный партком под руководством Чан Ван Зяу имел довольно слабые связи с этим центром. К тому же часть коммунистов-южан создала собственную организацию, которая получила название “Партком Освобождения”, фактически не признавая лидерство Чан Ван Зяу и в обход его поддерживая связи с северным ЦК. Но к концу 1944 г. большая часть коммунистов из “Освобождения” была арестована, а оставшиеся на свободе присоединились к фракции Зяу, к тому времени наладившей контакты с ЦК.

Тактическим успехом парткома во главе с Зяу можно считать установление тесных связей с движением Авангард молодежи, которым руководил известный сайгонский врач и богатый землевладелец Фам Нгок Тхать. Он использовал разрешенные японскими оккупантами формы организации бойскаутского типа для патриотического воспитания и военной подготовки молодежи. Это массовое движение - более 1 млн членов в 21 провинции Южного Вьетнама - оказалось под контролем коммунистов8 и сыграло важную роль в победе революции в Сайгоне.

Когда 10 августа 1945 г. японское правительство объявило о признании Потсдамских соглашений, население Индокитая осознало, что японцы со дня на день сложат оружие и им на смену придут союзники по антифашистской коалиции. На момент политического безвластия у вьетнамских коммунистов появился шанс взять власть в свои руки и провозгласить независимость страны. На заседаниях парткома Кохинхины стали обсуждаться планы захвата власти в Сайгоне. Сначала предлагалось сделать это 16-17 августа. Однако потом было решено подождать до захвата коммунистами власти в Ханое. Утром 20 августа Чан Ван Зяу получил телеграмму о победе там сторонников Хо Ши Мина. Еще через день движение Авангард молодежи официально заявило о присоединении к фронту Вьетминь. С 22 августа началась передача власти в руки коммунистов в уездных центрах Кохинхины, а 25 августа в Сайгоне на массовом митинге (миллион участников) было объявлено о поддержке местными коммунистами Временного революционного правительства Хо Ши Мина и образовании Временного административного комитета Кохинхины из 10 человек, из которых шестеро представляли КПИК. Возглавил комитет Чан Ван Зяу.

Чан Ван Зяу выступил на том митинге и назвал Вьетнам независимым государством, в котором начал устанавливаться демократический режим. Что касается Временного административного комитета Намбо (вьетнамское название Кохинхины), то, как разъяснил оратор, он должен был осуществлять управление Южным Вьетнамом от имени Вьетминя до избрания Национального собрания - парламента республики [Mùa thu rời, 1995, tr. 503].

В исторический день 2 сентября 1945 г., когда в Ханое Хо Ши Мин оглашал Декларацию независимости, состоялось второе выступление Чан Ван Зяу. Так как качество радиотрансляции речи первого президента Демократической Республики Вьетнам (ДРВ) было неудовлетворительным, сайгонцы ее попросту не услышали, и Чан Ван Зяу взял на себя труд изложить основные идеи выступления. Главными среди них были: революция победила, Вьетнам стал независимым. А еще он призвал массы сплотиться вокруг правительства Хо Ши Мина.

Воспользоваться плодами победы Августовской революции было непросто. Пока поддержавший ее народ митинговал на улицах Сайгона и других городов, из Индии и Бирмы в Кохинхину двигались британские войска, которые должны были разоружить японцев. 6 сентября они вошли в Сайгон. Еще раньше, 23 августа 1945 г., в одном из сельских районов высадился небольшой отряд французских десантников, отправленных Ш. Де Голлем. 29 августа посланник французского правительства Жан Седиль встретился с представителями Временного административного комитета Намбо, среди которых был и Чан Ван Зяу, и заявил, что не признает ни независимости Вьетнама, ни его единства (французы продолжали рассматривать Южный Вьетнам как отдельную административную единицу Кохинхину).

13 сентября в Сайгоне англичанами было захвачено здание административного комитета и на нем вывешен французский триколор. 21 сентября британский генерал Дуглас Грейси приказал ввести в Сайгоне комендантский час и потребовал от вьетнамских вооруженных отрядов сдать оружие. Вьетнамцы отказались. А в ночь с 22 на 23 сентября англичане помогли французам восстановить свою власть в городе и занять все административные здания.

Чан Ван Зяу ответил на это выпуском прокламации, в которой призвал соотечественников подняться на беспощадную борьбу с колонизаторами. Фактически коммунисты на Юге перешли к “тактике выжженной земли”. Они призвали соотечественников не работать на французов и не служить в их армии, не продавать колонизаторам продукты. “Встретишь француза - убей его!” - призывала прокламация. Чан Ван Зяу пожелал, чтобы “Сайгон, оккупированный французами, стал городом без электричества, без воды, без рынков, без магазинов” [Hỏi và đáp lịch sử Việt Nam, T. 7, 2008, tr. 27-28].

Однако это не спасло коммунистов от временного поражения. Они вынуждены были покинуть Сайгон. В одной из статей 1990-х гг. Чан Ван Зяу несколько картинно описывает свое расставание с городом: “Уходя, я остановился на мосту через реку Сайгон и взглянул на горящий город. По моим щекам текли слезы, и я думал о том, как я вернусь обратно” [Giáo sư nhà giáo..., 1996, tr. 413].

Возвращение произошло спустя 30 долгих лет. А пока он был полон желания продолжать борьбу. Но у руководителей КПИК сформировались свои взгляды на Чан Ван Зяу и революцию на Юге. В конце 1945 г политический и военный аппарат сил сопротивления был реорганизован, прежний партком Кохинхины распущен, а новый в конце октября 1945 г возглавил Ле Зуан, будущий Генеральный секретарь ЦК Компартии Вьетнама. Чан Ван Зяу в новом парткоме места не нашлось [Pham Văn Thắng, 2007, tr. 112].

Ненадолго он переехал в Ханой, а в январе 1946 г. на всеобщих выборах его избрали в Национальное собрание ДРВ и дали поручение вдали от столицы - поднять на борьбу с колонизаторами соотечественников, проживавших в Камбодже, Лаосе и Таиланде. Чан Ван Зяу казалось, что Хо Ши Мин и Во Нгуен Зиап рассматривали его как элемент “тыловой поддержки” национально-освободительного движения на юге Индокитайского полуострова [Giáo sư nhà giáo., 1996, tr. 413]. Ему также доверяли некоторые дипломатические миссии: в ноябре 1945 г он встречался с лидером бирманского сопротивления Ауном Саном, в августе 1946 г в Бангкоке вел переговоры с представителем французского правительства, имя которого нам неизвестно, а в апреле 1947 г участвовал в Конференции азиатских государств в Нью-Дели. Но в этой сфере его усилия не были отмечены какими-либо заметными достижениями.

Чем объяснить неудачи политической деятельности Чан Ван Зяу? Кроме фактора военного превосходства войск, оккупировавших Кохинхину, можно отметить то обстоятельство, что англичане сохранили за японцами функции полицейского надзора. К концу сентября 1945 г революционной власти в Сайгоне противостояли более чем 10-тысячные британские, французские и японские войска [Hỏi và đáp..., 2008, tr. 21]. Возможно, сыграли свою роль большевизм Чан Ван Зяу, его недостаточная гибкость, неумение идти на компромисс. Он рассорился со всеми политическими группировками, сотрудничавшими с ним во Временном административном комитете. Одним из наиболее драматических эпизодов этой внутренней ссоры, как представляется, был разрыв с троцкистами, которые поначалу вошли в административный комитет, но вскоре подверглись репрессиям со стороны коммунистов.

Жестокое отношение к французскому населению, во всей полноте проявившееся в приведенной выше прокламации Чан Ван Зяу, контрастирует с письмом Хо Ши Мина южанам от 26 сентября 1945 г., в котором содержится призыв к сопротивлению колонизаторам, но одновременно даются указания, касающиеся французов: “Я хотел бы напомнить нашим соотечественникам в Южном Вьетнаме, что французов, взятых в плен, мы должны не только тщательно охранять, но и относиться к ним великодушно, чтобы весь мир и прежде всего французский народ знали, что мы стремимся только к независимости и свободе, а не боремся из-за личной неприязни и ненависти к французам” [Хо Ши Мин, 1971, с. 56]. Хо Ши Мин, безусловно, мастерски владел искусством компромисса, что и объясняет его успехи по сохранению завоеваний революции на Севере, где присутствие чанкайшистов и французов создавало столь же непростую ситуацию, как и на Юге.

Революционера Чан Ван Зяу часто обвиняли в излишней жесткости, за что в западной литературе его даже заклеймили “сталинистом” [Bolt, 2012], хотя на страницах известной книги французского исследователя Филиппа Девийера он предстает более мягким политиком, чем другие вьетнамские националисты [Devillers, 1952, p. 154-156, 197].

Во время одной из моих встреч с Чан Ван Зяу в конце 1990-х гг. ему был задан вопрос об отношении к сталинским репрессиям (ведь в начале 1930-х гг он жил в Советском Союзе). Он ответил: “Мы ничего об этом не знали”. Очевидно, для Чан Ван Зяу Сталин не подлежал критике.

Что касается троцкизма, то в одной из своих статей 1970-х гг. Зяу старается объяснить враждебность - собственную и своих соратников - к этому течению (апологеты которого, кстати, активно выступали против практики колониализма). Суть его рассуждений сводится к тому, что, поддержав Сталина в его борьбе с Троцким, вьетнамские коммунисты заняли сторону Советского Союза и ленинизма, так как именно Сталин в то время защищал ленинские идеи в мировом коммунистическом движении. По мысли Чан Ван Зяу, это был правильный выбор, сделанный Хо Ши Мином и другими руководителями КПИК, так как именно он, а не троцкизм привел к победе вьетнамской революции [Giáo sư nhà giáo..., 1996, tr. 336-337].

Отход Чан Ван Зяу от политики и его обращение к научно-педагогической деятельности происходили постепенно. В 1949 г. закончилась его революционная работа за пределами Вьетнама, и он перебрался на Север страны, в районы, контролировавшиеся правительством Хо Ши Мина. Сначала его назначили генеральным директором информационного агентства, а в 1951 г. - по прямому указанию Генерального секретаря ЦК КПИК Чыонг Тиня - направили на работу в Политуправление Вьетнамской народной армии (ВНА). Одновременно Чан Ван Зяу начал читать лекции по философии и истории в учебных заведениях, созданных в освобожденных районах. “Из политработника я превратился в настоящего вузовского преподавателя”, - отмечал он, вспоминая 1951 г. [ibid', c. 26].

Возможно, перевод Чан Ван Зяу в сферу образования и науки был результатом кампании КПИК “по упорядочению стиля работы”. В начале 1950-х гг. в орготделе ЦК партии на Чан Ван Зяу было заведено персональное дело; кроме того, его подозревали в причастности к аресту в 1935 г. французского коммуниста, выполнявшего роль связного между ФКП и индокитайскими революционерами, и в том, что в 1941 г. Чан Ван Зяу бежал из тюрьмы не без помощи колониальных властей. В 1952 г. его вызвали на допрос в Танчао, где располагался ЦК КПИК [Hồi kỷ Trần Văn Giàu, 2012, tr. 172]. В 1980-е гг. эти обвинения были сняты.

Научно-педагогическая деятельность Чан Ван Зяу была более успешной. Вместе с такими известными вьетнамскими учеными-обществоведами, как литературовед Данг Тхай Май и историк Дао Зюи Ань, он стал основателем Ханойского педагогического института (ХПИ). Сначала это были курсы подготовки к получению высшего образования в провинции Тханьхоа, которые быстро преобразовались в вуз, ставший после освобождения в 1954 г. Ханоя от французов институтом. Чан Ван Зяу работал в нем деканом историко-филологического факультета и читал лекции по новой и новейшей истории. В то же время началась его регулярная работа над историческими сочинениями.

Первые работы (если не считать подготовленных в КУТВе, о которых говорилось выше) были написаны еще в Тханьхоа, хотя изданы типографским способом только в 1955-1957 гг. Комплект из трех книг общим объемом около тысячи страниц должен был стать основой для формирования марксистского мировоззрения будущих вьетнамских обществоведов. Книги назывались: “Мировоззрение”, “Диалектика”, “Исторический материализм”. Автор опирался на знания, полученные в годы учебы в Москве, поэтому сам он не считал их самостоятельным творением, признавая недостатки и отмечая их популярный характер [Giáo sư nhà giáo., 1996, tr. 412-413].

Пожалуй, в данном случае Чан Ван Зяу проявил излишнюю скромность. Фактически именно в этих книгах впервые на вьетнамском языке доступным языком излагались основные положения марксистско-ленинской философии, содержавшиеся в трудах отдельных авторов (в том числе Сталина - “Марксизм и вопросы языкознания” и “Экономические проблемы социализма в СССР”). В книге Зяу “Исторический материализм” их изложение сопровождалось примерами из истории Вьетнама. В ней также содержалось довольно много критики антимарксистских взглядов, распространенных тогда в исторической науке, и делались замечания в адрес тех вьетнамских ученых, которые придерживались идеалистических взглядов. Среди их заблуждений Чан Ван Зяу отмечал преувеличение роли личности в истории, стремление объяснять те или иные события личными качествами руководителей.

В качестве другой разновидности идеализма Зяу рассматривал объяснение истории государства особенностями национальной психологии и восприятие межрасовой борьбы как “движущей силы исторических перемен в мире”. С этих позиций, полагал он, прошлое Вьетнама можно представить в виде сочетания двух компонентов: борьбы против агрессоров и завоевательных походов. “Эта теория - разновидность узкого национализма, польза от которой, в конце концов, правителям - эксплуататорам, так как она полностью игнорирует классовую борьбу, другие важные, даже наиглавнейшие стороны истории (например, хозяйственное строительство, культурное творчество и др.)”, - писал Чан Ван Зяу [Trần Văn Giàu, 1955, tr. 31-32]. Действительно, вплоть до 1980-х гг. вьетнамские исследователи уделяли преимущественное внимание истории отражения их страной внешней агрессии; работы, например, по экономической истории или истории культуры оставались в меньшинстве.

Первую большую работу Чан Ван Зяу - трехтомник “Против захватчиков” (1955 г.) - можно отнести, правда, лишь формально, к этому же направлению, им самим названному “идеалистическим”. По сути, это очерк истории Вьетнама периода французской колониальной экспансии (1858-1898), с анализом внутренних и внешних установок последней императорской династии Нгуенов (1802-1945) и описанием истории Франции XIX в., важной для понимания зигзагов колониальной политики Парижа. Основное внимание уделялось конкретным событиям антиколониальной борьбы. Заслуживает внимания вывод автора об изменениях во Вьетнаме в последние десятилетия XIX в. В политической области: страна из независимой превратилась в колонию, из единой - в разделенную на три части; в экономической - возникли капиталистические отношения; в социальной - началось формирование новых общественных слоев и классов (пролетариата, мелкой буржуазии города и др.); в культурной - исчезла монополия конфуцианской идеологии, получила распространение латинизированная письменность “куок нгы” [Trần Văn Giàu, 1955, tr. 317-325].

В качестве учебного пособия по истории Вьетнама первой половины XIX в. использовалась работа Чан Ван Зяу “Кризис феодализма дома Нгуен перед 1858 годом” [Trần Văn Giàu, 1958]. Как явствует из названия, автор считал кризис, проявлявшийся в спаде торговли, промышленности и в отсталости сельского хозяйства, главной характерной чертой того периода. Ответственность за него Чан Ван Зяу возлагал на императоров рода Нгуен.

Но настоящим общим учебным курсом по истории страны следует считать работу “История Вьетнама (с 1897 по 1914 г.)”, написанную в соавторстве с другими преподавателями Ханойского пединститута - Динь Суан Ламом и Нгуен Ван Шы [Trần Văn Giàu et al., 1957]. Вместе с ними в 1960-1961 гг. Чан Ван Зяу выпустил три тома “Новой истории Вьетнама”. Затем к ним прибавились “История первобытного коммунизма во Вьетнаме” и “История вьетнамского феодализма”. Вместе они составили восьмитомное издание, по которому обучались многие будущие вьетнамские обществоведы. Чан Ван Зяу, тогда уже работавший на истфаке Ханойского государственного университета, возглавил этот авторский коллектив, написал предисловие почти к каждому тому и разделы по новой истории.

Параллельно он подготовил работу, ставшую “новым словом” в сфере изучения национальной истории с точки зрения проблематики и идей. Это было многотомное исследование формирования вьетнамского рабочего класса до 1945 г. [Trần Văn Giàu, 1961; Trần Văn Giàu, 1962-1963]. Использовавшаяся методология отражала авторскую приверженность марксистской социологии. При рассмотрении генезиса пролетариата Чан Ван Зяу использовал понятия “класс в себе” и “класс для себя”. Этап превращения вьетнамского рабочего класса в самостоятельную политическую силу (“класс для себя”) охватывает период с 1919 по 1930 г. Надо сказать, что никто другой в 1950-1960-е гг. во Вьетнаме не был готов к такому глубокому исследованию общественных явлений.

Чан Ван Зяу гордился своей работой и считал себя первооткрывателем. Его труд о пролетариате оказал влияние на советское вьетнамоведение. Вышедшая в 1967 г книга С.А. Мхитаряна “Рабочий класс и национально-освободительное движение во Вьетнаме (1885-1930)” свидетельствует о знакомстве автора с работами вьетнамского историка [Мхитарян, 1967].

Период конца 1950-х - начала 1960-х гг. стал особым в жизни и творчестве Чан Ван Зяу благодаря его контактам с СССР. В то время он выполнял важное поручение - занимал пост генерального секретаря Общества вьетнамо-советской дружбы. В юбилейном 1957 г. вышло несколько его работ, посвященных Великой Октябрьской социалистической революции, в том числе книга “От Октябрьской революции к Августовской” [Trần Văn Giàu, 1957], в которой он указывал на их схожие черты. В 1962 г. Чан Ван Зяу вместе с группой других обществоведов ДРВ приезжал в Советский Союз. Во время пребывания в Москве он, в частности, посетил Институт востоковедения АН Ссср.

Чан Ван Зяу закончил работу над учебником вьетнамской истории и многотомником о рабочем классе в 1963 г., а в августе 1964 г. Тонкинский инцидент вверг Северный Вьетнам в пламя Второй индокитайской войны. Патриот и коммунист, Чан Ван Зяу не мог стоять в стороне от происходившего и отдал всего себя новой работе - многотомному труду «Южный Вьетнам защищает “бронзовую крепость”»9 общим объемом 2.5 тыс. страниц. Эту работу он особенно выделял среди своих произведений, считая ее личным вкладом в борьбу соотечественников на Юге, в которой сам он хотел участвовать, но руководство партии дважды отказало ему в этой просьбе. Тогда он решил “к штыку приравнять перо” и стал писать об истории борьбы вьетнамского народа за освобождение Юга от неоколонизаторов. Автор назвал свою книгу “погодными записями нового типа” [Giáo sư nhà giáo..., 1996, tr. 414]. На самом деле по организации текста это была не хроника, а типичная монография, основанная на широком использовании южновьетнамской и западной прессы; исследователь показывал глубинные процессы, происходившие в южновьетнамском обществе.

Однако работу нельзя оценить достаточно высоко, так как в ней многое умалчивалось или не договаривалось. Сказалось то, что она создавалась в обстановке военного времени. Так, в ней почти не говорилось о связи южного революционного движения с Ханоем. Ничего не было сказано о “тропе Хо Ши Мина” и XV пленуме (1959 г.) ЦК Партии трудящихся Вьетнама (ПТВ), на котором было принято решение о создании партизанского движения на Юге: до конца 1975 г. информация об этом была строго секретной. Вывода, который сделал другой автор, в 1976 г. написавший, что Армия освобождения Южного Вьетнама на самом деле была частью Вьетнамской народной армии, а Народно-революционная партия была частью ПТВ [Bùi Đình Thanh, 1976, tr. 6], Чан Ван Зяу позволить себе в момент написания книги не мог. Получилось на­оборот: основная идея его работы состоит в том, что на Юге вели борьбу и побеждали революционные силы местного населения, тесно сплоченные в едином отечественном фронте. Сегодня этот подход заставляет относиться к монографии «Южный Вьетнам защищает “бронзовую крепость”» как к работе далеко не бесспорной.

С окончанием войны и воссоединением Вьетнама у Чан Ван Зяу появилась возможность вернуться в родные края - на Юг, и это было не только в его интересах. После объединения страны в 1975 г. многие ученые уезжали из научных центров Ханоя в г. Хошимин, как стал называться Сайгон с июля 1976 г., где им предстояло вести борьбу за новое мировоззрение, создавать научные и учебные заведения с опорой на марксистскую методологию.

Перед отъездом вместе с другими сотрудниками Института истории, где он в то время работал, Зяу подготовил важную с политической точки зрения книгу “Вьетнам - един, вьетнамский народ - один” [Nước Việt Nam là một..., 1976], призванную противостоять настроениям тех вьетнамских общественных деятелей, которые после свержения проамериканского сайгонского режима вынашивали идею раздельного существования Севера и Юга страны. Интересно, что ни в выходных данных книги, ни в тексте не указывались авторы разделов. Между тем все биографы Чан Ван Зяу считают ее одним из трудов мэтра. По всей видимости, он выступил в качестве руководителя авторского коллектива и ответственного редактора, а также подготовил несколько глав [Giáo sư nhà giáo.., 1996, tr. 49].

В освобожденном Хошимине Зяу стал сотрудником Института общественных наук и председателем городского Общества историков. Начался новый этап в его жизни и творчестве, который прежде всего ознаменовался углубленным изучением истории общественной мысли Вьетнама. Так, Чан Ван Зяу завершил очередной капитальный труд “Развитие идеологии во Вьетнаме с XIX века и до Августовской революции”, в котором не только впервые ввел в научный оборот многие имена и факты, но и использовал в исследовании системный подход.

Новая работа Чан Ван Зяу состояла из трех книг (томов), название каждой из которых заранее указывало на те выводы, которые намеревался сделать автор. Первый том назывался “Феодальное мировоззрение и его крах в свете задач истории”, второй - “Буржуазное мировоззрение и его бессилие в решении задач истории”, третий - “Победа марксизма-ленинизма и идей Хо Ши Мина”. В первом томе рассматривались особенности идеологии времен династии Нгуенов, поэтому в центре внимания оказалось конфуцианство, хотя критическому анализу были подвергнуты также буддизм, даосизм и другие религиозные учения. Во второй книге освещалась идеологическая надстройка вьетнамского общества начала XX в. - периода активного поиска доктрины, способной содействовать освобождению нации и ее развитию. Как явствует из названий первых двух книг, ни традиционные религии, ни буржуазно-демократические идеи не смогли уберечь Индокитай от колониального ига. “Спасение нации” произошло благодаря коммунистам, вооруженным “учением Маркса-Ленина и идеями Хо Ши Мина”, - такова основная линия третьего тома, вышедшего почти на 20 лет позже двух предыдущих.

Интересная деталь - Чан Ван Зяу в предисловии к третьему тому пишет, что первоначально в его названии не было слов “идеи Хо Ши Мина”, так как живой вождь вьетнамской революции этого не допустил бы, требуя от своих подчиненных “внимательно изучать и правильно применять марксизм-ленинизм” [Trần Văn Giàu, 1993, t. 3, tr. 6]. Сегодня “идеи Хо Ши Мина” отражены в партийных документах, в том числе в Уставе КПВ. Можно задаться вопросом: было ли изменение названия третьего тома следствием подчинения партийной дисциплине или результатом исследовательской деятельности Чан Ван Зяу? Сам автор на страницах книги пытается доказать второе.

Идеи Хо Ши Мина как политика и мыслителя в 1980-1990-е гг. привлекали все большее внимание Чан Ван Зяу. Он стал одним из ведущих специалистов в области новой общественной дисциплины - “хошиминоведения”, получившего право на существование после VII съезда КПВ (июнь 1991 г.). В тот период идеи Хо Ши Мина наряду с марксизмом-ленинизмом стали идеологической основой партии, обретя особое значение в 1990-е гг. Серию “хошиминоведческих” монографий открывала работа Чан Ван Зяу “Формирование основ идей Хо Ши Мина” [Trần Văn Giàu, 1997], вышедшая в ханойском издательстве политической литературы в 1997 г. В ней показан процесс формирования взглядов первого вьетнамского лидера под влиянием семьи и знакомых, а затем во время пребывания в странах Западной Европы и в Советской России. Из написанных Чан Ван Зяу статей о Хо Ши Мине можно было бы составить отдельную книгу.

Много об идеях Хо Ши Мина говорилось и в другой книге Чан Ван Зяу - “Традиционные духовные ценности вьетнамской нации”. Революционному вождю была посвящена отдельная глава книги, а сам он был назван “воплощением духовных ценностей вьетнамской нации и всего человечества” [Trần Văn Giàu, 1980, tr. 316]. Правда, автор решил изложить эту тему не столько своими словами, сколько посредством цитат из работ руководителей СРВ (Ле Зуана, Фам Ван Донга, Чыонг Тиня), выдающихся деятелей международного коммунистического движения, из зарубежной прессы. Сам же Чан Ван Зяу выделил в работе следующие духовные ценности, присущие вьетнамской нации: патриотизм, упорство в труде, героизм, оптимизм, человеколюбие, долг.

Коллеги Чан Ван Зяу отмечали еще одну его работу, подготовленную в последний период его жизни: “Адреса объектов культуры города Хошимина”. Это четырехтомное краеведческое издание, куда вошли очерки по истории города, культуре, этнографии. Перу Чан Ван Зяу принадлежит только одна глава в этом издании - посвященная Сайгону в годы правления французов и проамериканского режима, т.е. с 1863 по 1975 г. Однако роль Чан Ван Зяу в подготовке этого труда неизмеримо больше. Во-первых, он был одним из двух редакторов этой книги. Во-вторых, безусловно, оказывал влияние на авторов. Это можно продемонстрировать на одном примере.

Раздел ранней истории города писал Во Ши Кхай. Он явно стремился доказать, что до прихода вьетнамцев эти земли были свободны, не подвластны правителям соседнего государства кхмеров [Địa chí văn hóa... 1987, T. 1, tr. 211]. В связи с этим вспоминается моя первая встреча с Чан Ван Зяу в марте 1978 г. в Хошимине. Это был момент жесткого противостояния между Вьетнамом и полпотовской Кампучией, правители которой предъявляли территориальные претензии на юг Вьетнама, включая г. Хошимин. На встрече с зарубежными обществоведами Чан Ван Зяу не мог не коснуться этой проблемы и попытался убедить нас, что до вьетнамцев в этих местах “жили одни слоны”. Между тем ни для кого не секрет (об этом пишут и вьетнамские журналы), что на месте Сайгона до прихода вьетнамцев находились два камбоджийских поселения [Trần Thị Bịch Ngọc, 1999, tr. 4]. Таким образом Зяу продолжал защищать свою родину.

В 2000-е гг. из-под пера Чан Ван Зяу не выходило новых произведений, но это простительно человеку, переступившему 90-летний рубеж. Однако его роль в исторической науке Вьетнама остается заметной. В 2002 г. он на средства, вырученные от продажи дома в престижном районе Хошимина, учредил премию своего имени. С этого времени исследователи из Намбо и Южного Чунгбо (т.е. районов, находившихся в 1955-1975 гг. под контролем сайгонского правительства) могли ежегодно претендовать на две “Премии имени Чан Ван Зяу” за “новаторские работы”: одна в области гражданской истории, другая - по истории общественной мысли. В 2006 г. он передал в дар библиотеке краеведческого музея родной провинции Лонган более 2 тыс. книг.

После смерти Чан Ван Зяу в Интернете появились его мемуары, посвященные 1940-1945 гг. - периоду, который автор считал самым насыщенным и содержательным в своей долгой жизни. Он начал писать эти воспоминания в 1970 г., а закончил в 1995 г. и передал их в родную провинцию Лонган, чтобы грядущие поколения знали, что “этот человек всегда старался выполнить свой долг и жить достойно”. Чан Ван Зяу не покривил душой: всю жизнь он стремился выполнять свой долг. Но как ученый он должен был служить истине, а долг коммуниста - подчиняться партийной дисциплине и указаниям избранных руководителей. Выполнять эти две задачи одновременно - весьма непростая миссия для любого живущего на Земле человека. И пример жизни и творчества Чан Ван Зяу свидетельствует об этом.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Так же в 1911 г. поступил будущий первый президент независимого Вьетнама Хо Ши Мин, покинув сайгонский порт на французском корабле и отправившись в Европу “искать путь спасения родины”, как отмечали многие его биографы. Однако Хо Ши Мин, выходец из небогатой семьи, смог уехать за границу, только устроившись на судне помощником повара.

2. Это было довольно распространенной практикой в то время: Хо Ши Мин тоже был членом ФКП, когда жил во Франции.

3. А.А. Соколов приводит другие названия трех работ Чан Ван Зяу, подготовленных в КУТВе [Соколов, 1998, с. 151]. Скорее всего это связано с тем, что и сам Чан Ван Зяу, и другие вьетнамские авторы приводят названия этих книг по памяти, не имея их под рукой. Конкретное содержание этих работ неизвестно.

4. Пятницкий Иосиф Аронович (1882-1938) - советский партийный и государственный деятель, с 1921 г. работал в Исполкоме Коминтерна

5. Мануильский Дмитрий Захарович (1883-1959) - советский партийный и государственный деятель, в 1928-1943 гг. - секретарь Исполкома Коминтерна.

6. Торез Морис (1900-1964) - Генеральный секретарь Французской коммунистической партии с 1930 по 1964 г.

7. Марти Андре (1886-1956) - французский коммунист, с 1931 по 1944 г. был на ответственных должностях в Исполкоме Коминтерна.

8. Один из участников революционных событий августа 1945 г. в Сайгоне, Хюинь Ван Тиенг, утверждает, что Авангард молодежи был создан по инициативе Чан Ван Зяу [Giáo sư nhà giáo nhân dân, 1996, tr. 34], который в своих мемуарах указал, что в 1944 г. он принял Фам Нгок Тхатя в компартию [Hồi ký Trần Văn Giàu, 2012].

9. Определение “бронзовая крепость” (аналог русскому “стальной бастион”) было взято из новогоднего послания президента Хо Ши Мина вьетнамскому народу. Там были строки “Север соревнуется в созидании, Юг защищает бронзовую крепость“ [Trần Văn Giàu, 1964, Т. 1, tr. 5].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Мхитарян С.А. Рабочий класс и национально-освободительное движение во Вьетнаме (1885-1930). М.: ИВЛ, 1967.

Соколов А.А. Коминтерн и Вьетнам. М: ИВ РАН, 1998.

Хо Ши Мин. Сочинения (1920-1969). Ханой: Издательство литературы на иностранных языках, 1971. Bolt E. Who is Tran Van Giau // facultystaff.richmond.edu/-ebolt/history 398/whoistranvangiau.html. Дата обращения: 20.06.2012.

Bùi Đình Thanh. Nhìn lại quá trình thất bại của chủ nghĩa thực dân mới ở Việt Nam // Nghiên cứu lịch sử. 1976. № 6.

Devillers Ph. Histoire du Viet Nam de 1940 a 1952. P., 1952.

Địa chí văn hóa thành phổ Hồ Chí Minh. T. 1-4, TP Hồ Chí Minh, 1987-1988.

Giáo sư nhà giáo nhân dân Trần Văn Giàu. Hà nội, 1996.

Hỏi và đáp lịch sử Việt Nam. T. 7, TP Hồ Chí Minh, 2008.

Hồi ký Trần Văn Giàu // vietnamvanhien.net./hoikytranvangiau.pdf. 20.06.2012.

Mùa thu rời. Hà nội, 1995.

Nước Việt Nam là một, nhân dân Việt Nam là một. Hà nội, 1976.

Pham Văn Thắng. Lịch sử đảng bộ thành phổ Hồ Chí Minh. TP Hồ Chí Minh, 2007.

Trần Thị Bịch Ngọc. Sài Gòn - Gia Đình,vùng đất mới phương Nam // Xưa và Nay. 1999, № 4.

Trần Văn Giàu // vi.wikipedia.org/wiki/Tr%E1%BA%A7n_V%C4%83n_Gi%C3%A0u.

Trần Văn Giàu. Chống xâm lăng. T. 3, Hà nội, 1955.

Trần Văn Giàu. Duy vật lịch sử. Hà nội, 1955.

Trần Văn Giàu. Giá trị tinh thần truyền thông của dân tộc Việt Nam. Hà nội, 1980.

Trần Văn Giàu. Giai cấp công nhân Việt Nam. T. 1-3, Hà nội, 1962-1963.

Trần Văn Giàu. Giai cấp công nhân Việt Nam: Sự hình thành và sự phát triển của nó từ giai cấp ”tự mình ” đến giai cấp “cho mình ”. Hà nội, 1961.

Trần Văn Giàu. Miền Nam giữ vững thành đông. Hà nội, T. 1-5, 1964-1978.

Trần Văn Giàu. Sự hình thành về cơ bản tư tưởng Hồ Chí Minh. Hà nội, 1997.

Trần Văn Giàu. Sự khủng hoảng của chế độ phong kiến nhà Nguyễn trước 1958. Hà nội, 1958.

Trần Văn Giàu. Sự phát triển của tư tưởng ở Việt Nam từ thể kỷ 19 đến cách mạng tháng Tám. T. 1-3. Hà nội - TP Hồ Chí Minh, 1974-1993.

Trần Văn Giàu. Từ Cách mạnh Tháng Mười đến Cách mạnh Tháng Tám. Hà nội, 1957.

Trần Văn Giàu, Đinh Xuân Lâm, Nguyễn Văn Sự. Lịch sử Việt Nam từ 1897 đến 1914. Hà nội, 1957.




Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.


  • Категории

  • Файлы

  • Записи в блогах

  • Похожие публикации

    • Психология допроса военнопленных
      Автор: Сергий
      Не буду давать никаких своих оценок.
      Сохраню для истории.
      Вот такая книга была издана в 2013 году Украинской военно-медицинской академией.
      Автор - этнический русский, уроженец Томска, "негражданин" Латвии (есть в Латвии такой документ в зеленой обложке - "паспорт негражданина") - Сыропятов Олег Геннадьевич
      доктор медицинских наук, профессор, врач-психиатр, психотерапевт высшей категории.
      1997 (сентябрь) по июнь 2016 года - профессор кафедры военной терапии (по курсам психиатрии и психотерапии) Военно-медицинского института Украинской военно-медицинской академии.
      О. Г. Сыропятов
      Психология допроса военнопленных
      2013
      книга доступна в сети (ссылку не прикрепляю)
      цитата:
      "Согласно определению пыток, существование цели является существенным для юридической квалификации. Другими словами, если нет конкретной цели, то такие действия трудно квалифицировать как пытки".

    • Поход во Вьетнам (1788-1789)
      Автор: Чжан Гэда
      Начал ревизию отечественной и иностранной историографии по вторжению цинских войск во Вьетнам в конце 1788 г. и их изгнанию в начале 1789 г.
      Удручающая картина с советской и российской стороны:
      1) И. Огнетов - 2 статьи настолько низкого научного уровня, что их серьезно рассматривать не приходится. На сайте они есть, каждый может ознакомиться.
      2) Г. Ф. Мурашева "Вьетнамо-китайские отношения XVII - XIX вв.", М.: "Наука", 1973 г. - целая глава, посвященная такому незаурядному событию + 3 статьи, которые предшествовали этой книге, где в разной степени затрагивается тема.
      3) Е. Д. Степанов - обзорная статья, уровень примерно как у Огнетова в целом, и очень мало по вторжению.
      Современных работ не вижу. И, возможно, не увижу - кто будет делать?
      Зарубежные работы представлены массой обзорных или слабо специализированных работ на французском языке. Причем старых. Особо сильно никаких работ тоже не заметно. Иногда в качестве "лирического отступления" это включается в работы абстрактного содержания типа "Формирование нового Китая 1750-1850" и т.п.
      Работа Мурашевой отличается от всего, что есть на русском, в выгодную сторону, но тоже есть минусы - оглядка на статьи Огнетова, попытка найти некие "моральные основы" в политике (их отрицание для Китая и утверждение для Вьетнама), неумение анализировать сведения с двух сторон (отдается предпочтение вьетнамским источникам даже в отношении того, что касается Китая).
      Но все же плюс!
      Остальное - на разработку.
    • Порох во Вьетнаме.
      Автор: hoplit
      - Sun Laichen. Chinese Military Technology and Dai Viet c. 1390–1497. 2003.
      - Sun Laichen. Military Technology Transfers from Ming China and the Emergence of Northern Mainland Southeast Asia (c. 1390-1527). 2003.
      - Sun Laichen. Chinese-style Firearms in Dai Viet (Vietnam). The Archaeological Evidence. 2008.
      - Sun Laichen. Chinese-style gunpowder weapons in Southeast Asia. Focusing on archeological evidence. 2011
      - George Dutton. Flaming Tiger, Burning Dragon: Elements of Early Modern Vietnamese Military Technology. 2003.
      -  Frédéric Mantienne. The Transfer of Western Military Technology to Vietnam in the Late Eighteenth and Early Nineteenth Centuries: The Case of the NguyễN. 2003.
      - John K. Whitmore. The two great campaigns of the Hong-duc era (1470–97) in Dai Viet. 2004.
      - Victor Lieberman. Some Comparative Thoughts on Premodern Southeast Asian Warfare. 2003.
       
       
      -  Michael W Charney. Southeast Asian Warfare, 1300-1900. 2004.
      - Warring Societies of Pre-Colonial Southeast Asia: Local Cultures of Conflict within a Regional Context. 2017
    • Гребенщикова Г. А. Андрей Яковлевич Италинский
      Автор: Saygo
      Гребенщикова Г. А. Андрей Яковлевич Италинский // Вопросы истории. - 2018. - № 3. - С. 20-34.
      Публикация, основанная на архивных документах, посвящена российскому дипломату конца XVIII — первой трети XIX в. А. Я. Италинскому, его напряженному труду на благо Отечества и вкладу отстаивание интересов России в Европе и Турции. Он находился на ответственных постах в сложные предвоенные и послевоенные годы, когда продолжалось военно-политическое противостояние двух великих держав — Российской и Османской империй. Часть донесений А. Я. Италинского своему руководству, хранящаяся в Архиве внешней политики Российской империи Историко-документального Департамента МИД РФ, впервые вводится в научный оборот.
      Вторая половина XVIII в. ознаменовалась нахождением на российском государственном поприще блестящей когорты дипломатов — чрезвычайных посланников и полномочных министров. Высокообразованные, эрудированные, в совершенстве владевшие несколькими иностранными языками, они неустанно отстаивали интересы и достоинство своей державы, много и напряженно трудились на благо Отечества. При Екатерине II замечательную плеяду дипломатов, представлявших Россию при монархических Дворах Европы, пополнили С. Р. Воронцов, Н. В. Репнин, Д. М. Голицын, И. М. Симолин, Я. И. Булгаков. Но, пожалуй, более значимым и ответственным как в царствование Екатерины II, так и ее наследников — императоров Павла и Александра I — являлся пост на Востоке. В столице Турции Константинополе пересекались военно-стратегические и геополитические интересы ведущих морских держав, туда вели нити их большой политики. Константинополь представлял собой важный коммуникационный узел и ключевое связующее звено между Востоком и Западом, где дипломаты состязались в искусстве влиять на султана и его окружение с целью получения политических выгод для своих держав. От грамотных, продуманных и правильно рассчитанных действий российских представителей зависели многие факторы, но, прежде всего, — сохранение дружественных отношений с государством, в котором они служили, и предотвращение войны.
      Одним из талантливых представителей русской школы дипломатии являлся Андрей Яковлевич Италинский — фигура до сих пор малоизвестная среди историков. Между тем, этот человек достоин более подробного знакомства с ним, так как за годы службы в посольстве в Константинополе (Стамбуле) он стяжал себе уважение и признательность в равной степени и императора Александра I, и турецкого султана Селима III. Высокую оценку А. Я. Италинскому дал сын переводчика российской миссии в Константинополе П. Фонтона — Ф. П. Фонтон. «Италинский, — вспоминал он, — человек обширного образования, полиглот, геолог, химик, антикварий, историолог. С этими познаниями он соединял тонкий политический взгляд и истинную бескорыстную любовь к России и непоколебимую стойкость в своих убеждениях». А в целом, подытожил он, «уже сами факты доказывали искусство и ловкость наших посланников» в столице Османской империи1.Только человек такого редкого ума, трудолюбия и способностей как Италинский, мог оставить о себе столь лестное воспоминание, а проявленные им дипломатическое искусство и ловкость свидетельствовали о его высоком профессиональном уровне. Биографические сведения об Италинском довольно скудны, но в одном из архивных делопроизводств Историко-документального Департамента МИД РФ обнаружены важные дополнительные факты из жизни дипломата и его служебная переписка.
      Андрей Яковлевич Италинский, выходец «из малороссийского дворянства Черниговской губернии», родился в 1743 году. В юном возрасте, не будучи связан семейной традицией, он, тем не менее, осознанно избрал духовную стезю и пожелал учиться в Киевской духовной академии. После ее успешного окончания 18-летний Андрей также самостоятельно, без чьей-либо подсказки, принял неординарное решение — отказаться от духовного поприща и посвятить жизнь медицине, изучать которую он стремился глубоко и основательно, чувствуя к этой науке свое истинное призвание. Как указано в его послужном списке, «в службу вступил медицинскую с 1761 года и проходя обыкновенными в сей должности чинами, был, наконец, лекарем в Морской Санкт Петербургской гошпитали и в Пермском Нахабинском полку»2. Опыт, полученный в названных местах, безусловно, пригодился Италинскому, но ему, пытливому и талантливому лекарю, остро не хватало теоретических знаний, причем не отрывочных, из различных областей естественных наук, а системных и глубоких. Он рвался за границу, чтобы продолжить обучение, но осенью 1768 г. разразилась Русско-турецкая война, и из столичного Санкт-Петербургского морского госпиталя Италинский выехал в действующую армию. «С 1768 по 1770 год он пребывал в турецких походах в должности полкового лекаря»3.
      Именно тогда, в царствование Екатерины II, Италинский впервые стал свидетелем важных событий российской военной истории, когда одновременно с командующим 1-й армией графом Петром Александровичем Румянцевым находился на театре военных действий во время крупных сражений россиян с турками. Так, в решающем 1770 г. для операций на Дунае Турция выставила против Рос­сии почти 200-тысячную армию: великий визирь Халил-паша намеревался вернуть потерянные города и развернуть наступление на Дунайские княжества Молдавию и Валахию. Однако блестящие успехи армии П. А. Румянцева сорвали планы превосходящего в силах противника. В сражении 7 июля 1770 г. при реке Ларге малочисленные российские войска наголову разбили турецкие, россияне заняли весь турецкий лагерь с трофеями и ставки трех пашей. Остатки турецкой армии отступили к реке Кагул, где с помощью татар великий визирь увеличил свою армию до 100 тыс. человек В честь победы при Ларге Екатерина II назначила торжественное богослужение и благодарственный молебен в церкви Рождества Богородицы на Невском проспекте. В той церкви хранилась особо чтимая на Руси икона Казанской Божьей Матери, к которой припадали и которой молились о даровании победы над врагами. После завершения богослужения при большом стечении народа был произведен пушечный салют.
      21 июля того же 1770 г. на реке Кагул произошло генеральное сражение, завершившееся полным разгромом противника. Во время панического бегства с поля боя турки оставили все свои позиции и укрепления, побросали артиллерию и обозы. Напрасно великий визирь Халил-паша с саблей в руках метался среди бегущих янычар и пытался их остановить. Как потом рассказывали спасшиеся турки, «второй паша рубил отступавшим носы и уши», однако и это не помогало.
      Победителям достались богатые трофеи: весь турецкий лагерь, обозы, палатки, верблюды, множество ценной утвари, дорогие ковры и посуда. Потери турок в живой силе составили до 20 тыс. чел.; россияне потеряли убитыми 353 чел., ранеными — 550. Румянцев не скрывал перед императрицей своей гордости, когда докладывал ей об итогах битвы при Кагуле: «Ни столь жестокой, ни так в малых силах не вела еще армия Вашего Императорского Величества битвы с турками, какова в сей день происходила. Действием своей артиллерии и ружейным огнем, а наипаче дружным приемом храбрых наших солдат в штыки ударяли мы во всю мочь на меч и огонь турецкий, и одержали над оным верх»4.
      Сухопутные победы России сыграли важную роль в коренном переломе в войне, и полковой лекарь Андрей Италинский, оказывавший помощь больным и раненым в подвижных лазаретах и в полковых госпитальных палатках, был непосредственным очевидцем и участником того героического прошлого.
      После крупных успехов армии Румянцева Италинский подал прошение об увольнении от службы, чтобы выехать за границу и продолжить обучение. Получив разрешение, он отправился изучать медицину в Голландию, в Лейденский университет, по окончании которого в 1774 г. получил диплом доктора медицины. Достигнутые успехи, однако, не стали для Италинского окончательными: далее его путь лежал в Лондон, где он надеялся получить практику и одновременно продолжить освоение медицины. В Лондоне Андрей Яковлевич познакомился с главой российского посольства Иваном Матвеевичем Симолиным, и эта встреча стала для Италинского судьбоносной, вновь изменившей его жизнь.
      И. М. Симолин, много трудившейся на ниве дипломатии, увидел в солидном и целеустремленном докторе вовсе не будущее медицинское светило, а умного, перспективного дипломата, способного отстаивать державное достоинство России при монархических дворах Европы. Тогда, после завершения Русско-турецкой войны 1768—1774 гг. и подписания Кючук-Кайнарджийского мира, империя Екатерины II вступала в новый этап исторического развития, и сфера ее геополитических и стратегических интересов значительно расширилась. Внешняя политика Петербурга с каждым годом становилась более активной и целенаправленной5, и Екатерина II крайне нуждалась в талантливых, эрудированных сотрудниках, обладавших аналитическим складом ума, которых она без тени сомнения могла бы направлять своими представителями за границу. При встречах и беседах с Италинским Симолин лишний раз убеждался в том, что этот врач как нельзя лучше подходит для дипломатической службы, но Симолин понимал и другое — Италинского надо морально подготовить для столь резкой перемены сферы его деятельности и дать ему время, чтобы завершить в Лондоне выполнение намеченных им целей.
      Андрей Яковлевич прожил в Лондоне девять лет и, судя по столь приличному сроку, дела его как практикующего врача шли неплохо, но, тем не менее, под большим влиянием главы российской миссии он окончательно сделал выбор в пользу карьеры дипломата. После получения на это согласия посольский курьер повез в Петербург ходатайство и рекомендацию Симолина, и в 1783 г. в Лондон пришел ответ: именным указом императрицы Екатерины II Андрей Италинский был «пожалован в коллежские асессоры и определен к службе» при дворе короля Неаполя и Обеих Сицилий. В справке Коллегии иностранных дел (МИД) об Италинском записано: «После тринадцатилетнего увольнения от службы (медицинской. — Г. Г.) и пробытия во все оное время в иностранных государствах на собственном его иждивении для приобретения знаний в разных науках и между прочим, в таких, которые настоящему его званию приличны», Италинский получил назначение в Италию. А 20 февраля 1785 г. он был «пожалован в советники посольства»6.
      Так в судьбе Италинского трижды совершились кардинальные перемены: от духовной карьеры — к медицинской, затем — к дипломатической. Избрав последний вид деятельности, он оставался верен ему до конца своей жизни и с честью служил России свыше сорока пяти лет.
      Спустя четыре года после того, как Италинский приступил к исполнению своих обязанностей в Неаполе, в русско-турецких отношениях вновь возникли серьезные осложнения, вызванные присоединением к Российской державе Крыма и укреплением Россией своих южных границ. Приобретение стратегически важных крепостей Керчи, Еникале и Кинбурна, а затем Ахтиара (будущего Севастополя) позволило кабинету Екатерины II обустраивать на Чёрном море порты базирования и развернуть строительство флота. Однако Турция не смирилась с потерями названных пунктов и крепостей, равно как и с вхождением Крыма в состав России и лишением верховенства над крымскими татарами, и приступила к наращиванию военного потенциала, чтобы взять реванш.
      Наступил 1787 год. В январе Екатерина II предприняла поездку в Крым, чтобы посмотреть на «дорогое сердцу заведение» — молодой Черноморский флот. Выезжала она открыто и в сопровождении иностранных дипломатов, перед которыми не скрывала цели столь важной поездки, считая это своим правом как главы государства. В намерении посетить Крым императрица не видела ничего предосудительного — во всяком случае, того, что могло бы дать повод державам объявить ее «крымский вояж» неким вызовом Оттоманской Порте и выставить Россию инициатором войны. Однако именно так и произошло.
      Турция, подогреваемая западными миссиями в Константинопо­ле, расценила поездку русской государыни на юг как прямую подготовку к нападению, и приняла меры. Английский, французский и прусский дипломаты наставляли Диван (турецкое правительство): «Порта должна оказаться твердою, дабы заставить себя почитать». Для этого нужно было укрепить крепости первостепенного значения — Очаков и Измаил — и собрать на Дунае не менее 100-тысячной армии. Главную задачу по организации обороны столицы и Проливов султан Абдул-Гамид сформулировал коротко и по-военному четко: «Запереть Чёрное море, умножить гарнизоны в Бендерах и Очакове, вооружить 22 корабля». Французский посол Шуазель-Гуфье рекомендовал туркам «не оказывать слабости и лишней податливости на учреждение требований российских»7.
      В поездке по Крыму, с остановками в городах и портах Херсоне, Бахчисарае, Севастополе Екатерину II в числе прочих государственных и военных деятелей сопровождал посланник в Неаполе Павел Мартынович Скавронский. Соответственно, на время его отсутствия всеми делами миссии заведовал советник посольства Андрей Яковлевич Италинский, и именно в тот важный для России период началась его самостоятельная работа как дипломата: он выполнял обязанности посланника и курировал всю работу миссии, включая составление донесений руководству. Италинский со всей ответственностью подо­шел к выполнению посольских обязанностей, а его депеши вице-канцлеру России Ивану Андреевичу Остерману были чрезвычайно информативны, насыщены аналитическими выкладками и прогнозами относительно европейских дел. Сообщал Италинский об увеличении масштабов антитурецкого восстания албанцев, о приходе в Адриатику турецкой эскадры для блокирования побережья, о подготовке Турцией сухопутных войск для высадки в албанских провинциях и отправления их для подавления мятежа8. Донесения Италинского кабинет Екатерины II учитывал при разработках стратегических планов в отношении своего потенциального противника и намеревался воспользоваться нестабильной обстановкой в Османских владениях.
      Пока продолжался «крымский вояж» императрицы, заседания турецкого руководства следовали почти непрерывно с неизменной повесткой дня — остановить Россию на Чёрном море, вернуть Крым, а в случае отказа русских от добровольного возвращения полуострова объявить им войну. Осенью 1787 г. война стала неизбежной, а на начальном ее этапе сотрудники Екатерины II делали ставку на Вторую экспедицию Балтийского флота в Средиземное и Эгейское моря. После прихода флота в Греческий Архипелаг предполагалось поднять мятеж среди христианских подданных султана и с их помощью сокрушать Османскую империю изнутри. Со стороны Дарданелл балтийские эскадры будут отвлекать силы турок от Чёрного моря, где будет действовать Черноморский флот. Но Вторая экспедиция в Греческий Архипелаг не состоялась: шведский король Густав III (двоюродный брат Екатерины II) без объявления войны совершил нападение на Россию.
      В тот период военно-политические цели короля совпали с замыслами турецкого султана: Густав III стремился вернуть потерянные со времен Петра Великого земли в Прибалтике и захватить Петербург, а Абдул Гамид — сорвать поход Балтийского флота в недра Османских владений, для чего воспользоваться воинственными устремлениями шведского короля. Получив из Константинополя крупную финансовую поддержку, Густав III в июне 1788 г. начал кампанию. В честь этого события в загородной резиденции турецкого султана Пере состоялся прием шведского посла, который прибыл во дворец при полном параде и в сопровождении пышной свиты. Абдул Гамид встречал дорогого гостя вместе с высшими сановниками, улемами и пашами и в церемониальном зале произнес торжественную речь, в которой поблагодарил Густава III «за объявление войны Российской империи и за усердие Швеции в пользу империи Оттоманской». Затем султан вручил королевскому послу роскошную табакерку с бриллиантами стоимостью 12 тысяч пиастров9.Таким образом, Густав III вынудил Екатерину II вести войну одновременно на двух театрах — на северо-западе и на юге.
      Италинский регулярно информировал руководство о поведении шведов в Италии. В одной из шифрованных депеш он доложил, что в середине июля 1788 г. из Неаполя выехал швед по фамилии Фриденсгейм, который тайно, под видом путешественника прожил там около месяца. Как точно выяснил Италинский, швед «проник ко двору» неаполитанского короля Фердинанда с целью «прельстить его и склонить к поступкам, противным состоящим ныне дружбе» между Неаполем и Россией. Но «проникнуть» к самому королю предприимчивому шведу не удалось — фактически, всеми делами при дворе заведовал военный министр генерал Джон Актон, который лично контролировал посетителей и назначал время приема.
      Д. Актон поинтересовался целью визита, и Фриденсгейм, без лишних предисловий, принялся уговаривать его не оказывать помощи русской каперской флотилии, которая будет вести в Эгейском море боевые действия против Турции. Также Фриденсгейм призывал Актона заключить дружественный союз со Швецией, который, по его словам, имел довольно заманчивые перспективы. Если король Фердинанд согласится подписать договор, говорил Фриденсгейм, то шведы будут поставлять в Неаполь и на Сицилию железо отличных сортов, качественную артиллерию, ядра, стратегическое сырье и многое другое — то, что издавна привозили стокгольмские купцы и продавали по баснословным ценам. Но после заключения союза, уверял швед, Густав III распорядится привозить все перечисленные товары и предметы в Неаполь напрямую, минуя посредников-купцов, и за меньшие деньги10.
      Внимательно выслушав шведа, генерал Актон сказал: «Разговор столь странного содержания не может быть принят в уважение их Неаполитанскими Величествами», а что касается поставок из Швеции железа и прочего, то «Двор сей» вполне «доволен чинимою поставкою купцами». Однако самое главное то, что, король и королева не хотят огорчать Данию, с которой уже ведутся переговоры по заключению торгового договора11.
      В конце июля 1788 г. Италинский доложил вице-канцлеру И. А. Остерману о прибытии в Неаполь контр-адмирала российской службы (ранга генерал-майора) С. С. Гиббса, которого Екатерина II назначила председателем Призовой Комиссии в Сиракузах. Гиббс передал Италинскому письма и высочайшие распоряжения касательно флотилии и объяснил, что образование Комиссии вызвано необходимостью контролировать российских арматоров (каперов) и «воздерживать их от угнетения нейтральных подданных», направляя действия капитанов судов в законное и цивилизованное русло. По поручению главы посольства П. М. Скавронского Италинский передал контр-адмиралу Гиббсу желание короля Неаполя сохранять дружественные отношения с Екатериной II и не допускать со стороны российских арматоров грабежей неаполитанских купцов12. В течение всей Русско-турецкой войны 1787—1791 гг. Италинский координировал взаимодействие и обмен информацией между Неаполем, Сиракузами, островами Зант, Цериго, Цефалония, городами Триест, Ливорно и Петербургом, поскольку сам посланник Скавронский в те годы часто болел и не мог выполнять служебные обязанности.
      В 1802 г., уже при Александре I, последовало назначение Андрея Яковлевича на новый и ответственный пост — чрезвычайным посланником и полномочным министром России в Турции. Однако судьба распорядилась так, что до начала очередной войны с Турцией Италинский пробыл в Константинополе (Стамбуле) недолго — всего четыре года. В декабре 1791 г. в Яссах российская и турецкая стороны скрепили подписями мирный договор, по которому Российская империя получила новые земли и окончательно закрепила за собой Крым. Однако не смирившись с условиями Ясского договора, султан Селим III помышлял о реванше и занялся военными приготовлениями. Во все провинции Османской империи курьеры везли его строжайшие фирманы (указы): доставлять в столицу продовольствие, зерно, строевой лес, железо, порох, селитру и другие «жизненные припасы и материалы». Султан приказал укреплять и оснащать крепости на западном побережье Чёрного моря с главными портами базирования своего флота — Варну и Сизополь, а на восточном побережье — Анапу. В Константинопольском Адмиралтействе и на верфях Синопа на благо Османской империи усердно трудились французские корабельные мастера, пополняя турецкий флот добротными кораблями.
      При поддержке Франции Турция активно готовилась к войне и наращивала военную мощь, о чем Италинский регулярно докладывал руководству, предупреждая «о худом расположении Порты и ее недоброжелательстве» к России. Положение усугубляла нестабильная обстановка в бывших польских землях. По третьему разделу Польши к России отошли польские территории, где проживало преимущественно татарское население. Татары постоянно жаловались туркам на то, что Россия будто бы «чинит им притеснения в исполнении Магометанского закона», и по этому поводу турецкий министр иностранных дел (Рейс-Эфенди) требовал от Италинского разъяснений. Андрей Яковлевич твердо заверял Порту в абсурдности и несправедливости подобных обвинений: «Магометанам, как и другим народам в России обитающим, предоставлена совершенная и полная свобода в последовании догматам веры их»13.
      В 1804 г. в Константинополе с новой силой разгорелась борьба между Россией и бонапартистской Францией за влияние на Турцию. Профранцузская партия, пытаясь расширить подконтрольные области в Османских владениях с целью создания там будущего плацдарма против России, усиленно добивалась от султана разрешения на учреждение должности французского комиссара в Варне, но благодаря стараниям Италинского Селим III отказал Первому консулу в его настойчивой просьбе, и назначения не состоялось. Император Александр I одобрил действия своего представителя в Турции, а канцлер Воронцов в письме Андрею Яковлевичу прямо обвинил французов в нечистоплотности: Франция, «республика сия, всех агентов своих в Турецких областях содержит в едином намерении, чтоб развращать нравы жителей, удалять их от повиновения законной власти и обращать в свои интересы», направленные во вред России.
      Воронцов высказал дипломату похвалу за предпринятые им «предосторожности, дабы поставить преграды покушениям Франции на Турецкие области, да и Порта час от часу более удостоверяется о хищных против ея намерениях Франции». В Петербурге надеялись, что Турция ясно осознает важность «тесной связи Двора нашего с нею к ограждению ея безопасности», поскольку завоевательные планы Бонапарта не иссякли, а в конце письма Воронцов выразил полное согласие с намерением Италинского вручить подарки Рейс-Эфенди «и другим знаменитейшим турецким чиновникам», и просил «не оставить стараний своих употребить к снисканию дружбы нового капитана паши». Воронцов добавил: «Прошу уведомлять о качествах чиновника сего, о доверии, каким он пользуется у султана, о влиянии его в дела, о связях его с чиновниками Порты и о сношениях его с находящимися в Царе Граде министрами чужестранных держав, особливо с французским послом»14.
      В январе 1804 г., докладывая о ситуации в Египте, Италинский подчеркивал: «Французы беспрерывно упражнены старанием о расположении беев в пользу Франции, прельщают албанцов всеми возможными средствами, дабы сделать из них орудие, полезное видам Франции на Египет», устраивают политические провокации в крупном турецком городе и порте Синопе. В частности, находившийся в Синопе представитель Французской Республики (комиссар) Фуркад распространил заведомо ложный слух о том, что русские якобы хотят захватить Синоп, который «в скорости будет принадлежать России», а потому он, Фуркад, «будет иметь удовольствие быть комиссаром в России»15. Российский консул в Синопе сообщал: «Здешний начальник Киозу Бусок Оглу, узнав сие и видя, что собралось здесь зимовать 6 судов под российским флагом и полагая, что они собрались нарочито для взятия Синопа», приказал всем местным священникам во время службы в церквах призывать прихожан не вступать с россиянами ни в какие отношения, вплоть до частных разговоров. Турецкие власти подвигли местных жителей прийти к дому российского консула и выкрикивать протесты, капитанам российских торговых судов запретили стрелять из пушек, а греческим пригрозили, что повесят их за малейшее ослушание османским властям16.
      Предвоенные годы стали для Италинского временем тяжелых испытаний. На нем как на главе посольства лежала огромная ответственность за предотвращение войны, за проведение многочисленных встреч и переговоров с турецким министерством. В апреле 1804 г. он докладывал главе МИД князю Адаму Чарторыйскому: «Клеветы, беспрестанно чинимые Порте на Россию от французского здесь посла, и ныне от самого Первого Консула слагаемые и доставляемые, могут иногда возбуждать в ней некоторое ощущение беспокойства и поколебать доверенность» к нам. Чтобы нарушить дружественные отношения между Россией и Турцией, Бонапарт пустил в ход все возможные способы — подкуп, «хитрость и обман, внушения и ласки», и сотрудникам российской миссии в Константинополе выпала сложная задача противодействовать таким методам17. В течение нескольких месяцев им удавалось сохранять доверие турецкого руководства, а Рейс-Эфенди даже передал Италинскому копию письма Бонапарта к султану на турецком языке. После перевода текста выяснилось, что «Первый Консул изъясняется к Султану словами высокомерного наставника и учителя, яко повелитель, имеющий право учреждать в пользу свою действия Его Султанского Величества, и имеющий власть и силу наказать за ослушание». Из письма было видно намерение французов расторгнуть существовавшие дружественные русско-турецкий и русско-английский союзы и «довести Порту до нещастия коварными внушениями против России». По словам Италинского, «пуская в ход ласкательство, Первый Консул продолжает клеветать на Россию, приводит деятельных, усердных нам членов Министерства здешнего в подозрение у Султана», в результате чего «Порта находится в замешательстве» и растерянности, и Селим III теперь не знает, какой ответ отсылать в Париж18.
      Противодействовать «коварным внушениям французов» в Стамбуле становилось все труднее, но Италинский не терял надежды и прибегал к давнему способу воздействия на турок — одаривал их подарками и подношениями. Письмом от 1 (13) декабря 1804 г. он благодарил А. А. Чарторыйского за «всемилостивейшее Его Императорского Величества назначение подарков Юсуфу Аге и Рейс Эфендию», и за присланный вексель на сумму 15 тыс. турецких пиастров19. На протяжении 1804 и первой половины 1805 г. усилиями дипломата удавалось сохранять дружественные отношения с Высокой Портой, а султан без лишних проволочек выдавал фирманы на беспрепятственный пропуск российских войск, военных и купеческих судов через Босфор и Дарданеллы, поскольку оставалось присутствие российского флота и войск в Ионическом море, с базированием на острове Корфу.
      Судя по всему, Андрей Яковлевич действительно надеялся на мирное развитие событий, поскольку в феврале 1805 г. он начал активно ходатайствовать об учреждении при посольстве в Константинополе (Стамбуле) студенческого училища на 10 мест. При поддержке и одобрении князя Чарторыйского Италинский приступил к делу, подготовил годовую смету расходов в размере 30 тыс. пиастров и занялся поисками преподавателей. Отчитываясь перед главой МИД, Италинский писал: «Из христиан и турков можно приискать людей, которые в состоянии учить арапскому, персидскому, турецкому и греческому языкам. Но учителей, имеющих просвещение для приведения учеников в некоторые познания словесных наук и для подаяния им начальных политических сведений, не обретается ни в Пере, ни в Константинополе», а это, как полагал Италинский, очень важная составляющая воспитательного процесса. Поэтому он решил пока ограничиться четырьмя студентами, которых собирался вызвать из Киевской духовной семинарии и из Астраханской (или Казанской, причем из этих семинарий обязательно татарской национальности), «возрастом не менее 20 лет, и таких, которые уже находились в философическом классе. «Жалования для них довольно по 1000 пиастров в год — столько получают венские и английские студенты, и сверх того по 50 пиастров в год на покупку книг и пишущих материалов». Кроме основного курса и осваивания иностранных языков студенты должны были изучать грамматику и лексику и заниматься со священниками, а столь высокое жалование обучающимся обусловливалось дороговизной жилья в Константинополе, которое ученики будут снимать20.
      И все же, пагубное влияние французов в турецкой столице возобладало. Посол в Константинополе Себастиани исправно выполнял поручения своего патрона Наполеона, возложившего на себя титул императора. Себастиани внушал Порте мысль о том, что только под покровительством такого непревзойденного гения военного искусства как Наполеон, турки могут находиться в безопасности, а никакая Россия их уже не защитит. Франция посылала своих эмиссаров в турецкие провинции и не жалела золота, чтобы настроить легко поддающееся внушению население против русских. А когда Себастиани пообещал туркам помочь вернуть Крым, то этот прием сильно склонил чашу турецких весов в пользу Франции. После катастрофы под Аустерлицем и сокрушительного поражения русско-австрийских войск, для Селима III стал окончательно ясен военный феномен Наполеона, и султан принял решение в пользу Франции. Для самого же императора главной целью являлось подвигнуть турок на войну с Россией, чтобы ослабить ее и отвлечь армию от европейских театров военных действий.
      Из донесений Италинского следовало, что в турецкой столице кроме профранцузской партии во вред интересам России действовали некие «доктор Тиболд и банкир Папаригопуло», которые имели прямой доступ к руководству Турции и внушали министрам султана недоброжелательные мысли. Дипломат сообщал, что «старается о изобретении наилучших мер для приведения сих интриганов в невозможность действовать по недоброхотству своему к России», разъяснял турецкому министерству «дружественно усердные Его Императорского Величества расположения к Султану», но отношения с Турцией резко ухудшились21.В 1806 г. положение дел коренным образом изменилось, и кабинет Александра I уже не сомневался в подготовке турками войны с Россией. В мае Италинский отправил в Петербург важные новости: по настоянию французского посла Селим III аннулировал русско-турецкий договор от 1798 г., оперативно закрыл Проливы и запретил пропуск русских военных судов в Средиземное море и обратно — в Чёрное. Это сразу затруднило снабжение эскадры вице-адмирала Д. Н. Сенявина, базировавшейся на Корфу, из Севастополя и Херсона и отрезало ее от черноморских портов. Дипломат доложил и о сосредоточении на рейде Константинополя в полной готовности десяти военных судов, а всего боеспособных кораблей и фрегатов в турецком флоте вместе с бомбардирскими и мелкими судами насчитывалось 60 единиц, что во много крат превосходило морские силы России на Чёрном море22.
      15 октября 1806 г. Турция объявила российского посланника и полномочного министра Италинского персоной non grata, а 18 (30) декабря последовало объявление войны России. Из посольского особняка российский дипломат с семьей и сотрудниками посольства успел перебраться на английский фрегат «Асйуе», который доставил всех на Мальту. Там Италинский активно сотрудничал с англичанами как с представителями дружественной державы. В то время король Англии Георг III оказал императору Александру I важную услугу — поддержал его, когда правитель Туниса, солидаризируясь с турецким султаном, объявил России войну. В это время тунисский бей приказал арестовать четыре российских купеческих судна, а экипажи сослал на каторжные работы. Италинский, будучи на Мальте, первым узнал эту новость. Успокаивая его, англичане напомнили, что для того и существует флот, чтобы оперативно решить этот вопрос: «Зная Тунис, можно достоверно сказать, что отделение двух кораблей и нескольких фрегатов для блокады Туниса достаточно будет, чтоб заставить Бея отпустить суда и освободить экипаж»23. В апреле 1807 г. тунисский бей освободил российский экипаж и вернул суда, правда, разграбленные до последней такелажной веревки.
      В 1808 г. началась война России с Англией, поэтому Италинский вынужденно покинув Мальту, выехал в действующую Молдавскую армию, где пригодился его прошлый врачебный опыт и где он начал оказывать помощь больным и раненым. На театре военных действий
      Италинский находился до окончания войны с Турцией, а 6 мая 1812 г. в Бухаресте он скрепил своей подписью мирный договор с Турцией. Тогда император Александр I, желая предоставить политические выгоды многострадальной Сербии и сербскому народу, пожертвовал завоеванными крепостями Анапой и Поти и вернул их Турции, но Италинский добился для России приобретения плодородных земель в Бессарабии, бывших турецких крепостей Измаила, Хотина и Бендер, а также левого берега Дуная от Ренни до Килии. Это дало возможность развернуть на Дунае флотилию как вспомогательную Черноморскому флоту. В целом, дипломат Италинский внес весомый вклад в подписание мира в Бухаресте.
      Из Бухареста Андрей Яковлевич по указу Александра I выехал прямо в Стамбул — вновь в ранге чрезвычайного посланника и полномочного министра. В его деятельности начался напряженный период, связанный с тем, что турки периодически нарушали статьи договоров с Россией, особенно касавшиеся пропуска торговых судов через Проливы. Российскому посольству часто приходилось регулировать такого рода дела, вплоть до подачи нот протестов Высокой Порте. Наиболее характерной стала нота от 24 ноября (6 декабря) 1812 г., поданная Италинским по поводу задержания турецкими властями в Дарданеллах четырех русских судов с зерном. Турция требовала от русского купечества продавать зерно по рыночным ценам в самом Константинополе, а не везти его в порты Средиземного моря. В ноте Италинский прямо указал на то, что турецкие власти в Дарданеллах нарушают статьи ранее заключенных двусторонних торговых договоров, нанося тем самым ущерб экономике России. А русские купцы и судовладельцы имеют юридическое право провозить свои товары и зерно в любой средиземноморский порт, заплатив Порте пошлины в установленном размере24.
      В реляции императору от 1 (13) февраля 1813 г. Андрей Яковлевич упомянул о трудностях, с которым ему пришлось столкнуться в турецкой столице и которые требовали от него «все более тонкого поведения и определенной податливости», но при неизменном соблюдении достоинства державы. «Мне удалось использовать кое-какие тайные связи, установленные мною как для получения различных сведений, так и для того, чтобы быть в состоянии сорвать интриги наших неприятелей против только что заключенного мира», — подытожил он25.
      В апреле 1813 г. Италинский вплотную занялся сербскими делами. По Бухарестскому трактату, турки пошли на ряд уступок Сербии, и в переговорах с Рейс-Эфенди Италинский добивался выполнения следующих пунктов:
      1. Пребывание в крепости в Белграде турецкого гарнизона численностью не более 50 человек.
      2. Приграничные укрепления должны остаться в ведении сербов.
      3. Оставить сербам территории, приобретенные в ходе военных действий.
      4. Предоставить сербам право избирать собственного князя по примеру Молдавии и Валахии.
      5. Предоставить сербам право держать вооруженные отряды для защиты своей территории.
      Однако длительные и напряженные переговоры по Сербии не давали желаемого результата: турки проявляли упрямство и не соглашались идти на компромиссы, а 16 (28) мая 1813 г. Рейс-Эфенди официально уведомил главу российского посольства о том, что «Порта намерена силою оружия покорить Сербию». Это заявление было подкреплено выдвижением армии к Адрианополю, сосредоточением значительных сил в Софии и усилением турецких гарнизонов в крепостях, расположенных на территории Сербии26. Но путем сложных переговоров российскому дипломату удавалось удерживать султана от развязывания большой войны против сербского народа, от «пускания в ход силы оружия».
      16 (28) апреля 1813 г. министр иностранных дел России граф Н. П. Румянцев направил в Стамбул Италинскому письмо такого содержания: «Я полагаю, что Оттоманское министерство уже получило от своих собственных представителей уведомление о передаче им крепостей Поти и Ахалкалак». Возвращение таких важных крепостей, подчеркивал Румянцев, «это, скорее, подарок, великодушие нашего государя. Но нашим врагам, вовлекающим Порту в свои интриги, возможно, удастся заставить ее потребовать у вас возвращения крепости Сухум-Кале, которая является резиденцией абхазского шаха. Передача этой крепости имела бы следствием подчинения Порте этого князя и его владений. Вам надлежит решительно отвергнуть подобное предложение. Допустить такую передачу и счесть, что она вытекает из наших обязательств и подразумевается в договоре, значило бы признать за Портой право вновь потребовать от нас Грузию, Мингрелию, Имеретию и Гурию. Владетель Абхазии, как и владетели перечисленных княжеств, добровольно перешел под скипетр его величества. Он, также как и эти князья, исповедует общую с нами религию, он отправил в Петербург для обучения своего сына, наследника его княжества»27.
      Таким образом, в дополнение к сербским делам геополитические интересы России и Турции непосредственно столкнулись на восточном побережье Чёрного моря, у берегов Кавказа, где в борьбе с русскими турки рассчитывали на горские народы и на их лидеров. Италинский неоднократно предупреждал руководство об оказываемой Турцией военной помощи кавказским вождям, «о производимых Портою Оттоманскою военных всякого рода приготовлениях против России, и в особенности против Мингрелии, по поводу притязаний на наши побережные владения со стороны Чёрного моря»28. Большой отдачи турки ожидали от паши крепости Анапа, который начал «неприязненные предприятия против российской границы, занимаемой Войском Черноморским по реке Кубани».
      Италинский вступил в переписку с командованием Черноморского флота и, сообщая эти сведения, просил отправить военные суда флота «с морским десантом для крейсирования у берегов Абхазии, Мингрелии и Гурии» с целью не допустить турок со стороны моря совершить нападение на российские форпосты и погранзаставы. Главнокомандующему войсками на Кавказской линии и в Грузии генерал-лейтенанту Н. Ф. Ртищеву Италинский настоятельно рекомендовал усилить гарнизон крепости Святого Николая артиллерией и личным составом и на случай нападения турок и горцев доставить в крепость шесть орудий большого калибра, поскольку имевшихся там «нескольких азиатских фальконетов» не хватало для целей обороны.
      На основании донесений Италинского генерал от инфантерии военный губернатор города Херсона граф А. Ф. Ланжерон, генерал-лейтенант Н. Ф. Ртищев и Севастопольский флотский начальник вице-адмирал Р. Р. Галл приняли зависевшие от каждого из них меры. Войсковому атаману Черноморского войска генерал-майору Бурсаку ушло предписание «о недремленном и бдительнейшем наблюдении за черкесами», а вице-адмирал Р. Р. Галл без промедления вооружил в Севастополе «для крейсирования у берегов Абхазии, Мингрелии и Гурии» военные фрегаты и бриги. На двух фрегатах в форт Св. Николая от­правили шесть крепостных орудий: четыре 24-фунтовые пушки и две 18-фунтовые «при офицере тамошнего гарнизона, с положенным числом нижних чинов и двойным количеством зарядов против Штатного положения»29.
      Секретным письмом от 17 (29) апреля 1816 г. Италинский уведомил Ланжерона об отправлении турками лезгинским вождям большой партии (несколько десятков тысяч) ружей для нападения на пограничные с Россией территории, которое планировалось совершить со стороны Анапы. Из данных агентурной разведки и из показаний пленных кизлярских татар, взятых на Кавказской линии, российское командование узнало, что в Анапу приходило турецкое судно, на котором привезли порох, свинец, свыше 50 орудий и до 60 янычар. В Анапе, говорили пленные, «укрепляют входы батареями» на случай подхода российских войск, и идут военные приготовления. Анапский паша Назыр «возбудил ногайские и другие закубанские народы к завоеванию Таманского полуострова, сим народам секретно отправляет пушки, ружья и вооружает их, отправил с бумагами в Царь Град военное судно. Скоро будет произведено нападение водою и сухим путем»30.
      Италинский неоднократно заявлял турецкому министерству про­тесты по поводу действий паши крепости Анапа. Более того, дипломат напомнил Порте о великодушном поступке императора Александра I, приказавшего (по личной просьбе султана) в январе 1816 г. вернуть туркам в Анапу 61 орудие, вывезенное в годы войны из крепости. Уважив просьбу султана, Александр I надеялся на добрые отношения с ним, хотя понимал, что таким подарком он способствовал усилению крепости. Например, военный губернатор Херсона граф Ланжерон прямо высказался по этому вопросу: «Турецкий паша, находящийся в Анапе, делает большой вред для нас. Он из числа тех чиновников, которые перевели за Кубань 27 тысяч ногайцев, передерживает наших дезертиров и поощряет черкес к нападению на нашу границу. Да и сама Порта на основании трактата не выполняет требований посланника нашего в Константинополе. Возвращением орудий мы Анапскую крепость вооружили собственно против себя». Орудия доставили в Анапу из крымских крепостей, «но от Порты Оттоманской и Анапского паши кроме неблагонамеренных и дерзких предприятий ничего соответствовавшего Монаршему ожиданию не видно», — считал Ланжерон. В заключение он пришел к выводу: «На случай, если Анапский паша будет оправдываться своим бессилием против черкесе, кои против его воли продолжают делать набеги, то таковое оправдание его служит предлогом, а он сам как хитрый человек подстрекает их к сему. Для восстановления по границе должного порядка и обеспечение жителей необходимо... сменить помянутого пашу»31.
      Совместными усилиями черноморских начальников и дипломатии в лице главы российского посольства в Стамбуле тайного советника Италинского удалось предотвратить враждебные России акции и нападение на форт Св. Николая. В том же 1816 г. дипломат получил новое назначение в Рим, где он возглавлял посольство до конца своей жизни. Умер Андрей Яковлевич в 1827 г. в возрасте 84 лет. Хорошо знакомые с Италинским люди считали его не только выдающимся дипломатом, но и блестящим знатоком Италии, ее достопримечательностей, архитектуры, живописи, истории и археологии. Он оказывал помощь и покровительство своим соотечественникам, приезжавшим в Италию учиться живописи, архитектуре и ваянию, и сам являлся почетным членом Российской Академии наук и Российской Академии художеств. Его труд отмечен несколькими орденами, в том числе орденом Св. Владимира и орденом Св. Александра Невского, с алмазными знаками.
      Примечания
      1. ФОНТОН Ф.П. Воспоминания. Т. 1. Лейпциг. 1862, с. 17, 19—20.
      2. Архив внешней политики Российской империи (АВП РИ). Историко-документальный департамент МИД РФ, ф. 70, оп. 70/5, д. 206, л. боб.
      3. Там же, л. 6об.—7.
      4. ПЕТРОВ А.Н. Первая русско-турецкая война в царствование Екатерины II. ЕГО ЖЕ. Влияние турецких войн с половины прошлого столетия на развитие русского военного искусства. Т. 1. СПб. 1893.
      5. Подробнее об этом см.: Россия в системе международных отношений во второй половине XVIII в. В кн.: От царства к империи. М.-СПб. 2015, с. 209—259.
      6. АВП РИ, ф. 70, оп. 70/5, д. 206, л. 6 об.-7.
      7. Там же, ф. 89, оп. 89/8, д. 686, л. 72—73.
      8. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 188, л. 33, 37—37об.
      9. Там же, д. 201, л. 77об.; ф. 89, оп.89/8, д. 2036, л. 95об.
      10. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 201, л. 1 — 1 об.
      11. Там же, л. 2—3.
      12. Там же, л. 11об.—12.
      13. Там же, ф. 180, оп. 517/1, д. 40, л. 1 —1об. От 17 февраля 1803 г.
      14. Там же, л. 6—9об., 22—24об.
      15. Там же, д. 35, л. 13— 1 Зоб., 54—60. Документы от 12 декабря 1803 г. и от 4 (16) января 1804 г.
      16. Там же, л. 54—60.
      17. Там же, д. 36, л. 96. От 17 (29) апреля 1804 г.
      18. Там же, л. 119-120. От 2 (14) мая 1804 г.
      19. Там же, д. 38, л. 167.
      20. Там же, д. 41, л. 96—99.
      21. Там же, л. 22.
      22. Там же, д. 3214, л. 73об.; д. 46, л. 6—7.
      23. Там же, л. 83—84, 101.
      24. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. 7. М. 1970, с. 51—52.
      25. Там же, с. 52.
      26. Там же.
      27. Там же, с. 181-183,219.
      28. АВПРИ,ф. 180, оп. 517/1, д. 2907, л. 8.
      29. Там же, л. 9—11.
      30. Там же, л. 12—14.
      31. Там же, л. 15—17.
    • Суслопарова Е. А. Маргарет Бондфилд
      Автор: Saygo
      Суслопарова Е. А. Маргарет Бондфилд // Вопросы истории. - 2018. - № 2. С. 14-33.
      Публикация посвящена первой женщине — члену британского кабинета министров — Маргарет Бондфилд (1873—1953). Автор прослеживает основные этапы биографии М. Бондфилд, формирование ее личности, политическую карьеру, взгляды, рассматривает, как она оценивала важнейшие события в истории лейбористской партии, свидетелем которых была.
      На протяжении десятилетий научная литература пестрит работами, посвященными первой британской женщине премьер-министру М. Тэтчер. Авторы изучают ее характер, привычки, стиль руководства и многое другое. Однако на сегодняшний день мало кто помнит имя женщины, во многом открывшей двери в британскую большую политику для представительниц слабого пола. Лейбориста Маргарет Бондфилд стала первой в истории Великобритании женщиной — членом кабинета министров, а также Тайного Совета еще в 1929 году.
      Сама Бондфилд всегда считала себя командным игроком. Взлет ее карьеры неотделим от истории развития и усиления лейбористской партии в послевоенные 1920-е годы. Лейбористы впервые пришли к власти в 1924 г. и традиционно поощряли участие женщин в политической жизни в большей степени, нежели консерваторы и либералы. Несмотря на статус первой женщины-министра Бондфилд не была обласкана вниманием историков даже у себя на Родине. Практически единственной на сегодняшний день специально посвященной ей книгой остается работа современницы М. Гамильтон, изданная еще в 1924 году1.
      Тем не менее, Маргарет прожила довольно яркую и насыщенную событиями жизнь. Неоценимым источником для историка являются ее воспоминания, опубликованные в 1948 г., где Бондфилд подробно описывает важнейшие события своей жизни и карьеры. Книга не оставляет у читателя сомнений в том, что автор знала себе цену, была достаточно умна, наблюдательная, обладала сильным характером и умела противостоять обстоятельствам. В отечественной историографии личность Бондфилд пока не удостаивалась пристального изучения. В этой связи в данной работе предполагается проследить основные вехи биографии Маргарет Бондфилд, разобраться, кем же была первая британская женщина-министр, как она оценивала важнейшие события в истории лейбористской партии, свидетелем которых являлась, стало ли ее политическое восхождение случайным стечением обстоятельств или закономерным результатом успешной послевоенной карьеры лейбористской активистки.
      Маргарет Бондфилд родилась 17 марта 1873 г. в небогатой многодетной семье недалеко от небольшого городка Чард в графстве Сомерсет. Ее отец, Уильям Бондфилд, работал в текстильной промышленности и со временем дослужился до начальника цеха. К моменту рождения дочери ему было далеко за шестьдесят. Уильям Бондфилд был нонконформистом, радикалом, членом Лиги за отмену Хлебных законов. Он смолоду много читал, увлекался геологией, астрономией, ботаникой, а также одно время преподавал в воскресной церковной школе. Мать, Энн Тейлор, была дочерью священника-конгрегационалиста. До 13 лет Маргарет училась в местной школе, а затем недолгое время, в 1886—1887 гг., работала помощницей учителя в классе ддя мальчиков. Всего в семье было 11 детей, из которых Маргарет по старшинству была десятой. По ее собственным воспоминаниям, по-настоящему близка она была лишь с тремя из детей2.
      В 1887 г. Маргарет Бондфилд начала полностью самостоятельную жизнь. Она переехала в Брайтон и стала работать помощницей продавца. Жизнь в городе была нелегкой. Маргарет регулярно посещала конгрегационалистскую церковь, а также познакомилась с одной из создательниц Женской Либеральной ассоциации — активной сторонницей борьбы за женские права Луизой Мартиндейл, которая, по воспоминаниям Бондфилд, а также по свидетельству М. Гамильтон, оказала на нее огромное влияние. По словам Маргарет, у нее был дар «вытягивать» из человека самое лучшее. Мартиндейл помогла ей «узнать себя», почувствовать себя человеком, способным на независимые суждения и поступки3. Луиза Мартиндейл приучила Бондфилд к чтению литературы по социальным проблематике и привила ей вкус к политике.
      В 1894 г., накопив, как ей казалось, достаточно денег, Маргарет решила перебраться в Лондон, где к тому времени обосновался ее старший брат Фрэнк. После долгих поисков ей с трудом удалось найти уже привычную работу продавца. Первые несколько месяцев в огромном городе в поисках работы она вспоминала как кошмар4. В Лондоне Бондфилд вступила в так называемый Идеальный клуб, расположенный на Тоттенхэм Корт Роуд, неподалеку от ее магазина. Членами клуба в ту пору были драматург Б. Шоу, супруги фабианцы Сидней и Беатриса Вебб и ряд других интересных личностей. Как вспоминала сама Маргарет, целью клуба было «сломать классовые преграды». Его члены дискутировали, развлекались, танцевали.
      В Лондоне Маргарет также вступила в профсоюз продавцов и вскоре была избрана в его районный совет. «Я работала примерно по 65 часов в неделю за 15—25 фунтов в год... я чувствовала, что это правильный поступок», — отмечала она впоследствии5. В результате в 1890-х гг. Бондфилд пришлось сделать своеобразный выбор между церковью и тред-юнионом, поскольку мероприятия для прихожан и профсоюзные собрания проводились в одно и то же время по воскресеньям. Маргарет предпочла посещать последние, однако до конца жизни оставалась человеком верующим.
      Впоследствии она подчеркивала, что величайшая разница между английским рабочим движением и аналогичным на континенте состояла в том, что его «островные» основоположники имели глубокие религиозные убеждения. Карл Маркс обладал лишь доктриной, разработанной в Британском музее, отмечала Бондфилд. Британские же социалисты имели за своей спиной вековые традиции. Сложно определить, что ими движет — интересы рабочего движения или религия, писала она о социалистических и профсоюзных функционерах, подобных себе. Ее интересовало, что заставляет таких людей после тяжелой работы, оставаясь без выходных, ехать в Лондон или из Лондона, возвращаться домой лишь в воскресенье вечером, чтобы с утра в понедельник вновь выйти на работу. Неужели просто «желание добиться более короткой продолжительности рабочего дня и увеличения зарплаты для кого-то другого?» На взгляд Бондфилд, именно религиозность лежала в основе подобного самопожертвования6.
      Маргарет также вступила в Женский промышленный совет, членами которого были жена будущего первого лейбористского премьер-министра Р. Макдональда Маргарет и ряд других примечательных личностей. Наиболее близка Бондфилд была с активистской Лилиан Гилкрайст Томпсон. В Женском промышленном совете Маргарет занималась исследовательской рабой, в частности, проблемой детского труда7.
      В 1901 г. умер отец Бондфилд, и проживавший в Лондоне ее брат Фрэнк был вынужден вернуться в Чард, чтобы поддержать мать. В августе того же года в возрасте 24 лет скончалась самая близкая из сестер — Кэти. Еще один брат, Эрнст, с которым Маргарет дружила в детстве, умер в 1902 г. от пневмонии. После потери близких делом жизни Маргарет стало профсоюзное движение. Никакие любовные истории не нарушали ее спокойствие. «У меня не было времени ни на замужество, ни на материнство, лишь настойчивое желание служить моему профсоюзу», — писала она8. В 1898 г. Бондфилд стала помощником секретаря профсоюза продавцов, а в дальнейшем, до 1908 г., занимала должность секретаря.
      В этот период Маргарет познакомилась с активистами образованной еще в 1884 г. Социал-демократической федерации (СДФ), возглавляемой Г. Гайндманом. Она вспоминала, что в первые годы профсоюзной деятельности ей приходилось выступать на митингах со многими членами СДФ, но ей не нравился тот акцент, который ее представители ставили на необходимости «кровавой классовой войны»9. Гораздо ближе Бондфилд были взгляды другой известной социалистической организации тех лет — Фабианского общества, пропагандировавшего необходимость мирного и медленного перехода к социализму.
      Маргарет с интересом читала фабианские трактаты, а также вступила в «предвестницу» лейбористской партии — Независимую рабочую партию (НРП), созданную в Брэдфорде в 1893 году.
      На рубеже XIX—XX вв. Бондфилд приняла участие в организованной НРП кампании «Война против бедности» и познакомилась со многими ее известными активистами и руководителями — К. Гради, Б. Глазье, Дж. Лэнсбери, Р. Макдональдом. Впоследствии Маргарет подчеркивала, что членство в НРП очень существенно расширило ее кругозор. Она также была представлена известному английскому писателю У. Моррису. По свидетельству современницы и биографа Бондфилд М. Гамильтон, в эти годы ее героиня также довольно много писала под псевдонимом Грейс Дэе для издания «Продавец».
      В своей работе Гамильтон обращала внимание на исключительные ораторские способности, присущие Маргарет смолоду. На взгляд Гамильтон, Бондфилд обладала актерским магнетизмом и невероятным умением устанавливать контакт с аудиторией. «Горящая душа, сокрытая в этой женщине с блестящими глазами, — отмечала Гамильтон, — вызывает ответный отклик у всех людей, с кем ей приходится общаться»10. Сама Бондфильд в этой связи писала: «Меня часто спрашивают, как я овладела искусством публичного выступления. Я им не овладевала». Маргарет признавалась, что после своей первой публичной речи толком не помнила, что сказала11. Однако с началом профсоюзной карьеры ей приходилось выступать довольно много. Страх перед трибуной прошел. Бондфилд обладала хорошим зычным голосом, смолоду была уверена в себе. По всей вероятности, эти качества и сделали ее одной из лучших женщин-ораторов своего поколения. Впрочем, современники признавали, что ей больше удавались воодушевляющие короткие речи, нежели длинные.
      В 1899 г. Маргарет впервые оказалась делегатом ежегодного съезда Британского конгресса тред-юнионов (БКТ). Она была единственной женщиной, присутствовавшей на профсоюзном собрании, принявшим судьбоносную для британской политической истории резолюцию, приведшую вскоре к созданию Комитета рабочего представительства для защиты интересов рабочих в парламенте. В 1906 г. он был переименован в лейбористскую партию. На съезде БКТ 1899 г. Бондфилд впервые довелось выступить перед столь представительной аудиторией. Издание «Морнинг Лидер» писало по этому поводу: «Это была поразительная картина, юная девушка, стоящая и читающая лекцию 300 или более мужчинам... вначале конгресс слушал равнодушно, но вскоре осознал, что единственная леди делегат является оратором неожиданной силы и смелости»12.
      С 1902 г. на два последующих десятилетия ближайшей подругой Бондфилд стала профсоюзная активистка Мэри Макартур. По словам биографа Гамильтон, это был «роман ее жизни». С 1903 г. Мэри перебралась в Лондон и стала секретарем Женской профсоюзной лиги, основанной еще в 1874 г. с целью популяризации профсоюзного движения среди представительниц слабого пола. Впоследствии, в 1920 г., лига была превращена в женское отделение БКТ. Бондфилд долгие годы представляла в этой Лиге свой профсоюз продавцов. В 1906 г. Мэри Макартур также основала Национальную федерацию женщин-работниц. Последняя в дальнейшем эволюционировала в женскую секцию крупнейшего в Великобритании профсоюза неквалифицированных и муниципальных рабочих, с которым будет связана и судьба Маргарет.
      В своих мемуарах Бондфилд писала, что впервые оказалась на континенте в 1904 году. Наряду с Макартур и женой Рамсея Макдональда она была приглашена на международный женский конгресс в Берлине. Маргарет не осталась безучастна к важнейшим событиям, будоражившим ее страну в конце XIX — начале XX века. Она занимала пробурскую сторону в годы англо-бурской войны. Бондфилд приветствовала известный «Доклад меньшинства», подготовленный, главным образом, Беатрисой Вебб по итогам работы королевской комиссии, целью которой было усовершенствование законодательства о бедных13. «Доклад» предлагал полную отмену Работных домов, учреждение вместо этого специального государственного департамента с целью защиты интересов безработных и ряд других мер.
      Маргарет была вовлечена в суфражистское движение, являясь членом, а затем и председателем одного из суфражистских обществ. С точки зрения Гамильтон, убеждение в полном равенстве мужчин и женщин шло у Бондфилд из детства, поскольку ее мать подчеркнуто одинаково относилась как к дочерям, так и к сыновьям14. Позиция Маргарет была специфической. Сама она писала, что выступала, в отличие от некоторых современников, против ограниченного распространения избирательного права на женщин на основе имущественного ценза. На ее взгляд, это лишь усиливало политическую власть имущих слоев населения. Маргарет же требовала всеобщего избирательного права для мужчин и женщин, а также призывала к борьбе с коррупцией на выборах. Вспоминая тщетные предвоенные попытки добиться расширения избирательного права, Бондфилд справедливо писала о том, что только вклад женщин в победу в первой мировой войне наконец свел на нет аргументы противников реформы15.
      В 1908 г. Маргарет оставила пост секретаря профсоюза продавцов. Ее биограф Гамильтон объясняет этот поступок желанием своей героини найти себе более широкое применение16. В 1910 г. Маргарет впервые посетила США по приглашению знакомой. В ходе поездки ей довелось присутствовать на выступлении Теодора Рузвельта, который, по ее мнению, эффективно сочетал в себе таланты государственного деятеля и способного пропагандиста17.
      Маргарет много ездила по стране и выступала в качестве оратора-пропагандиста от НРП. Как писала Гамильтон, в эти годы она была среди тех, кто «создавал общественное мнение»18. В 1913 г. Маргарет стала членом Национального административного совета этой партии. Она также участвовала в работе Женской профсоюзной лиги и Женской лейбористской лиги, основанной в 1906 г. при участии жены Макдональда. Лига работала в связке с лейбористской партией с целью популяризации ее среди женского электората. В 1910 г. Бондфилд приняла участие в выборах в Совет лондонского графства от Вулвича, но заняла лишь третье место. Она начала активно работать в Женской кооперативной гильдии, созданной еще в 1883 г. и насчитывавшей примерно 32 тыс. человек19.
      Очень многие представители НРП были убежденными пацифистами. Бондфилд была с ними солидарна. Она отмечала, что разделяла взгляды тех, кто осуждал тайную предвоенную дипломатию министра иностранных дел Э. Грея. Маргарет вспоминала, как восхищалась лидером лейбористской партии Макдональдом, когда он осмелился в ходе известных парламентских дебатов 3 августа 1914 г. выступить в палате общин против Грея20. Тем не менее, большинство членов лейбористской партии, в отличие от НРП, с началом войны поддержало политику правительства. Это вынудило Макдональда подать в отставку со своего поста.
      Вскоре после начала войны Бондфилд согласилась, по просьбе подруги Мэри Макартур, занять пост помощника секретаря Национальной федерации женщин-работниц. В 1916 г. Маргарет, как и большинство представителей НРП, резко протестовала против перехода к всеобщей воинской повинности. В своих мемуарах она отмечала, что отношение к человеческой жизни как к самому дешевому средству решения проблемы стало «величайшим позором» первой мировой войны21.
      В 1918 г. в лейбористской партии произошли серьезные перемены, инициированные ее секретарем А. Гендерсоном, к которому Бондфилд всегда испытывала симпатию и уважение. Был принят новый Устав, вводивший индивидуальное членство, позволившее в дальнейшем расширить электорат партии за счет населения за рамками тред-юнионов. Наряду с этим была принята первая в истории программа, включавшая в себя важнейшие социал-демократические принципы. Все это существенно укрепило позицию лейбористской партии и способствовало ее заметному усилению в послевоенное десятилетие. Как вспоминала Маргарет, «мы вступили в военный период сравнительно скромной и небольшой партией идеалистов... Мы вышли из него с организацией, политикой и принципами великой национальной партии»22. Несмотря на то, что лейбористы проиграли выборы 1918 г., новая партийная машина, запущенная в 1918 г., позволила им добиться заметного успеха в ближайшее десятилетие, а Бондфилд со временем занять кресло министра.
      В начале 1919 г. Бондфилд приняла участие в международной конференции в Берне, явившей собой неудавшуюся в конечном счете попытку возродить фактически распавшийся с началом первой мировой войны Второй интернационал. Наряду с Маргарет, со стороны Великобритании в ней участвовали Р. Макдональд, Г. Трейси, Р. Бакстон, Э. Сноуден и ряд других фигур. В том же году Бондфилд была отправлена в качестве делегата БКТ на конференцию Американской федерации труда. Это был ее второй визит в США. В ходе поездки она познакомилась с президентом Американской федерации труда С. Гомперсом.
      В первые послевоенные годы одним из острейших в британской политической жизни стал ирландский вопрос. «Пасхальное воскресенье» 1916 г., вооруженное восстание ирландских националистов, подавленное британскими властями, практически перечеркнуло все довоенные попытки премьер-министра Г. Асквита умиротворить Ирландию обещанием предоставить ей самоуправление. «Если мы не откажемся от военного господства в Ирландии, то это чревато катастрофой, — заявила Бондфилд в 1920 г. в одном из публичных выступлений. — Я твердо стою на том, чтобы предоставить большинству ирландского населения возможность иметь то правительство, которое они хотят, в надежде, что они, возможно, пожелают войти в наше союзное государство. Это единственный шанс достичь мира с Ирландией»23.
      Маргарет приветствовала англо-ирландский договор 1921 г., который было вынуждено заключить послевоенное консервативно-либеральное правительство Д. Ллойд Джорджа после провала насильственных попыток подавить национально-освободительное движение. Согласно договору, большая часть Ирландии провозглашалась «Ирландским свободным государством», однако Северная Ирландия (Ольстер) оставалась в составе Соединенного королевства. Бондфилд с печалью отмечала, что политики «опоздали на десять лет» в решении ирландского вопроса24.
      В 1920 г. Маргарет стала одной из первых англичанок, посетивших большевистскую Россию в рамках лейбористско-профсоюзной делегации. Членами делегации были также Б. Тернер, Т. Шоу, Р. Уильямс, Э. Сноуден и ряд других активистов25. Целью визита было собрать и донести до британского рабочего движения достоверную информацию о том, что на самом деле происходит в России. В ходе поездки Бондфилд вела подробный дневник, впоследствии опубликованный на страницах ее воспоминаний. Он позволяет судить о том, какое впечатление первое в мире социалистическое государство произвело на автора. Любопытно, что другая женщина — член делегации — Этель Сноуден, жена будущего лейбористского министра финансов, также обнародовала свои впечатления от этого визита, в 1920 г. издав книгу «Сквозь большевистскую Россию»26. Если сравнивать наблюдения двух лейбористок, то Бондфилд увидела Россию в целом в менее мрачных тонах, нежели ее спутница.
      Маргарет посетила Петроград, Москву, Рязань, Смоленск и ряд других мест. Она встречалась с Л. Б. Каменевым, С. П. Середой, В. И. Лениным. Последний, по воспоминаниям Бондфилд, был откровенен и даже готов признать, что власть допустила некоторые ошибки, а западные демократии извлекут урок из этих ошибок27. Простые люди, встречавшиеся в ходе поездки, показались Маргарет худыми и холодными. Ее поразило, что женщины наравне с мужчинами занимаются тяжелым физическим трудом.
      В отличие от Э. Сноуден, Маргарет не склонна была резко критиковать большевистский режим. Она отмечала в дневнике, что неоднократно встречалась с простыми людьми, которые от всего сердца поддерживали перемены. Тем не менее, Бондвилд не скрывала и того, что столкнулась в России с теми, для кого новый режим стал трагедией. По поводу иностранной интервенции Маргарет писала в 1920 г., что, на ее взгляд, она не сможет сломить советских людей, но лишь «заставит их ненавидеть нас»28.
      Более того, впоследствии в своих мемуарах Бондфилд подчеркивала, что делегация не нашла в России ничего, что оправдывало бы политику войны против нее. Активная поддержка представителями лейбористской партии кампании «Руки прочь от России» в целом не была обусловлена желанием основной массы активистов повторить сценарий русской революции. Бондфилд, как и многие ее коллеги по партии, была убеждена в том, что жители России имеют полное право без иностранного вмешательства определять контуры того общества, в котором они намерены жить.
      В 1920 г. Маргарет впервые выставила свою кандидатуру на дополнительных выборах в парламент от округа Нортамптон. Борьба закончилась поражением, принеся, тем не менее, Бондфилд ценный опыт предвыборной борьбы. В начале 20-х гг. XX в. лейбористы вели на местах напряженную организационную работу, чтобы перехватить инициативу у расколовшейся еще в 1916 г. либеральной партии. В ходе всеобщих выборов 1922 г., последовавших за распадом консервативно-либеральной коалиции во главе с Ллойд Джорджем, Бондфилд вновь боролась за Нортамптон. Несмотря на второй проигрыш подряд, она справедливо отмечала, что выборы 1922 г. стали вехой в лейбористской истории. Они принесли партии первый в XX в. настоящий успех. Лейбористы заняли второе место, вслед за консерваторами, обойдя наконец обе группировки расколовшейся либеральной партии вместе взятые. Впервые, писала Бондфилд, «мы стали оппозицией Его Величества, что на практике означало альтернативное правительство»29.
      Несмотря на неудачные попытки Маргарет стать парламентарием, ее профсоюзная карьера в послевоенные годы складывалась весьма успешно. В 1921 г. Национальная федерация женщин-работниц слилась с профсоюзом неквалифицированных и муниципальных рабочих, превратившись в его женскую секцию. После смерти своей подруги Макартур Бондфилд стала с 1921 г. на долгие годы секретарем секции. В 1923 г. она оказалась первой женщиной, которой была оказана честь стать председателем БКТ30.
      В конце 1923 г. консервативный премьер-министр С. Болдуин фактически намеренно спровоцировал досрочные выборы с тем, чтобы консерваторы могли осуществить протекционистскую программу реформ, не представленную ими в ходе последней избирательной кампании 1922 года. Лейбористы вышли на эти выборы под флагом защиты свободы торговли. Маргарет вновь была заявлена партийным кандидатом от Нортамптона. В своем предвыборном обращении она заявляла, что ни свобода торговли, ни протекционизм сами по себе не способны решить проблемы британской экономики. Необходима «реальная свобода торговли», отмена всех налогов на продукты питания и предметы первой необходимости, тяжелым бременем лежащих на рабочих и среднем классе31.
      Выборы впервые принесли Бондфилд успех. Она одержала победу как над консервативным, так и над либеральным соперником. «Округ почти сошел с ума от радости», — не без гордости вспоминала Маргарет. Победительницу торжественно провезли по городу в открытом экипаже32. Наряду с Бондфилд, в парламент были избраны еще две женщины-лейбористки: С. Лоуренс и Д. Джусон33. Что касается результатов по стране, то в целом парламент оказался «подвешенным». Ни одна из партий — ни консервативная (248 мест), ни лейбористская (191 мест), ни впервые объединившаяся после войны в защиту свободы торговли либеральная (158 мест) — не получила абсолютного парламентского большинства34.
      Формирование правительства могло быть предложено лидеру либералов Г. Асквиту, но он не желал зависеть от благосклонности соперников. В результате с согласия Асквита, изъявившего готовность подержать в парламенте стоящих на стороне фри-треда лейбористов, в январе 1924 г. было создано первое в истории Великобритании лейбористское правительство во главе с Р. Макдональдом.
      В действительности это был трагический рубеж в истории либеральной партии, которой больше никогда в XX в. не представится даже отдаленный шанс сформировать собственное правительство, и судьбоносный в истории лейбористов. Бондфилд, вспоминая события того времени, полагала, что решением 1924 г. Асквит фактически «разрушил свою партию». Вопрос спорный, поскольку в трагической судьбе либералов свою роль, несомненно, сыграл и другой известный либеральный политик — Д. Ллойд Джордж. Именно он согласился в 1916 г. стать премьер-министром взамен Асквита и тем самым способствовал расколу либеральных рядов в годы первой мировой войны на две группировки (свою и асквитанцев). Тем не менее, на взгляд Бондфилд, Асквит в своем решении 1924 г. руководствовался не только интересами свободы торговли, но и личными мотивами. Он желал, пишет она, отомстить людям, «вытолкнувшим» его из премьерского кресла в 1916 году35.
      В рядах лейбористов были определенные колебания относительно того, стоит ли формировать правительство меньшинства, не имея надежной опоры в парламенте. На митинге 13 января 1924 г., проходившем незадолго до объявления вотума недоверия консерваторам и создания лейбористского кабинета, Бондфилд говорила о том, что за возможность прийти к власти «необходимо хвататься обеими руками»36. Эту позицию полностью разделяло и руководство лейбористской партии. В итоге 22 января 1924 г. Макдональд занял пост премьер-министра. В ходе дебатов по вопросу о доверии кабинету Болдуина Маргарет произнесла свою первую речь в парламенте. Ее внимание было, главным образом, обращено к проблеме безработицы, а также фабричной инспекции37. Спустя годы, в своих воспоминаниях Бондфилд не без гордости отмечала, что представители прессы охарактеризовали эту речь как «первое интеллектуальное выступление женщины в палате общин, которое когда-либо доводилось слышать»38.
      С приходом лейбористов к власти Маргарет было предложено занять должность парламентского секретаря Министерства труда, которое в 1924 г. возглавил Т. Шоу. Как отмечала Бондфилд, новость ее одновременно опечалила и обрадовала. В связи с назначением она была вынуждена оставить почетный пост председателя БКТ. Рассказывая о событиях 1924 г., Бондфилд не смогла в своих мемуарах удержаться от комментариев относительно неопытности первого лейбористского кабинета. Она писала об огромном наплыве информации и деталей, что практически не позволяло ей вникнуть в работу других связанных с Министерством труда департаментов. «Мы были новой командой, — вспоминала она, — большинству из нас предстояло постичь особенности функционирования палаты общин в равной степени, как и овладеть навыками министерской работы, справиться с огромным количеством бумаг...»39
      К тому же работу первого лейбористского кабинета осложняло отсутствие за спиной парламентского большинства в палате общин. При продвижении законопроектов министрам приходилось оглядываться на оппозицию, строго следившую за тем, чтобы правительство не вышло из-под контроля. Комментируя эту ситуацию спустя более двух десятилетий, в конце 1940-х гг., Бондфилд по-прежнему удивлялась тому, что правительство не допустило серьезных промахов и в целом показало себя вполне достойной командой.
      Кабинет Макдональда в самом деле продемонстрировал британцам, что лейбористы способны управлять страной. Отсутствие серьезных внутренних реформ (самой заметной стала жилищная программа Уитли — предоставление рабочим дешевого жилья в аренду) с лихвой компенсировалось яркими внешнеполитическими шагами. Первое лейбористское правительство признало СССР, подписало с ним общий и торговый договоры, способствовало принятию репарационного плана Дауэса на Лондонской международной конференции, позволившего в пику Франции реализовать концепцию «не слишком слабой Германии». Партия у власти активно отстаивала идею арбитража и сотрудничества на международной арене.
      В должности парламентского секретаря Министерства труда Бондфилд отправилась в сентябре 1924 г. в Канаду с целью изучить возможность расширения семейной миграции в этот британский доминион. Пока Маргарет находилась за океаном, события на родине стали приобретать неприятный для лейбористов поворот. В августе 1924 г. был задержан Дж. Кэмпбелл, исполнявший обязанности редактора прокоммунистического издания «Уокере Уикли». На страницах газеты был опубликован сомнительный, с точки зрения респектабельной Англии, призыв к военнослужащим не выступать с оружием в руках против рабочих во время стачек, напротив, обратить это оружие против угнетателей. Генеральный атторней, однако, приостановил дело Кэмпбелла за недостатком улик. Собравшиеся на осеннюю сессию консерваторы и либералы потребовали назначить следственную комиссию с целью разобраться в правомерности подобных действий. Макдональд расценил это как знак недоверия кабинету. Парламент был распущен, а новые выборы назначены на 29 октября.
      Лейбористы вышли на выборы под лозунгом «Мы были в правительстве, но не у власти», требуя абсолютного парламентского большинства. Однако избирательная кампания оказалась омрачена публикацией в прессе за несколько дней до голосования так называемого «письма Зиновьева», являвшегося в то время председателем исполкома Коминтерна. Вероятная фальшивка, «сенсация», по словам «Таймс», содержала в себе указания британским коммунистам, как вести борьбу в пользу ратификации англо-советских договоров, заключенных правительством Макдональда, а также рекомендации относительно вооруженного захвата власти40. По неосмотрительности Макдональда, наряду с премьерством исполнявшего обязанности министра иностранных дел, письмо было опубликовано в прессе вместе с нотой протеста. Это косвенно свидетельствовало о том, что лейбористское правительство признает его подлинность. На этом фоне недавно заключенные с СССР договоры предстали в глазах публики в сомнительном свете. По воспоминаниям одного из современников, репутация Макдональда в этот момент «опустилась ниже нулевой отметки»41.
      Лейбористы проиграли выборы. К власти вновь вернулось консервативное правительство во главе с Болдуином. Бонфилд возвратилась из Канады слишком поздно, чтобы успешно побороться за свой округ Нортамптон. Как писала она сама, оппоненты обвиняли ее в том, что она пренебрегла своими обязанностями, «спасаясь за границей». В результате Маргарет оказалась вне стен парламента. Возвращаясь к событиям осени 1924 г. в своих мемуарах, Бондфилд не скрывала впоследствии своего недовольства Макдональдом. Давая задним числом оценку лейбористскому руководителю, Маргарет писала, что он не обладал силой духа, необходимой политическому лидеру его ранга. «При неоспоримых способностях и личном обаянии... он по сути был человеком слабым, — отмечала она, — при всех его внешних добродетелях и декоративных талантах». Его доверчивость и слабость оставались скрыты от посторонних глаз, пока враги этим не воспользовались42.
      В мае 1926 г. в Великобритании произошло эпохальное для всего профсоюзного движения событие — всеобщая стачка, руководимая БКТ и закончившаяся поражением рабочих. В течение девяти дней Бондфилд разъезжала по стране, встречалась с профсоюзными активистами, о чем свидетельствует ее дневник 1926 г., вошедший в издание воспоминаний 1948 года. Маргарет отмечала, с одной стороны, преданность, дисциплину бастующих, с другой, некомпетентность работодателей. В то же время она винила в плачевном для рабочих исходе событий руководителей профсоюза шахтеров — Г. Смита и А. Кука. Поддержка бастующих горняков другими рабочими, с точки зрения Маргарет, практически ничего не дала в итоге из-за того, что указанные двое заняли слишком жесткую позицию в ходе переговоров с шахтовладельцами и не желали идти на компромисс43. Тот факт, что Кук по сути явился бунтарской фигурой, на протяжении 1925—1926 гг. намеренно подогревавшей боевые настроения в шахтерских районах, отмечали и другие современники44. В своих наблюдениях Бондфилд была не одинока.
      Летом того же 1926 г. один из лейбористских избирательных округов (Уоллсенд) оказался вакантным, и Бондфилд было предложено выступить там парламентским кандидатом на дополнительных выбоpax. Избирательная кампания закончилась ее победой. Это позволило Маргарет, не дожидаясь всеобщих выборов, вернуться в палату общин уже в 1926 году.
      Еще в ноябре 1925 г. правительство Болдуина дало поручение лорду Блэнсбургу возглавить комитет, который должен был заняться проблемой усовершенствования системы поддержки безработных. Бондфилд получила приглашение войти в его состав. В январе 1927 г. был обнародован доклад комитета. Документ носил компромиссный характер и в целом не удовлетворил многих рабочих, полагавших, что система предоставления пособий безработным не охватывает всех нуждающихся, а выплачиваемые суммы недостаточны. Тем не менее, Бондфилд подписала доклад наряду с представителями консерваторов и либералов. Таким образом она обеспечила единогласие в рамках всего комитета. Это вызвало волну недовольства. По воспоминаниям самой Маргарет, в лейбористских рядах против нее поднялась настоящая кампания. Многие были возмущены тем, что Бондфилд не подготовила свой собственный «доклад меньшинства». Более того, некоторые недоброжелатели подозревали, что она подписала доклад комитета Блэнсбурга, не читая его. Впрочем, сама героиня этой статьи категорически опровергала данное утверждение45.
      Много лет спустя в свое оправдание Маргарет писала, что была солидарна далеко не со всеми предложениями подписанного ею доклада. Однако в целом настаивала на своей правоте, поскольку полагала, что на тот момент доклад был очевидным шагом вперед в плане совершенствования страхования по безработице46.
      На парламентских выборах 1929 г. лейбористская партия одержала самую крупную за все межвоенные годы победу, завоевав 287 парламентских мест. Активная пропагандистская работа в избирательных округах, стремление дистанцироваться от излишне радикальных требований принесли плоды. Лейбористам удалось переманить на свою сторону часть «колеблющегося избирателя». Бондфилд вновь выставила свою кандидатуру от Уоллсенда. Наряду с консервативным соперником в округе, в 1929 г. ей также довелось сразиться с коммунистом. Тем не менее, выборы 1929 г. вновь оказались для Маргарет успешными. Более того, по совету секретаря партии А. Гендерсона, Макдональд предложил ей занять пост министра труда. Это была должность в рамках кабинета, ступень, на которую в британской истории на тот момент не поднималась еще ни одна женщина. В должности министра Бондфилд также вошла в Тайный Совет.
      Размышляя, почему выбор в 1929 г. пал именно на нее, Маргарет впоследствии без ложной скромности называла себя вполне достойной кандидатурой, умеющей аргументировано отстаивать свою точку зрения, спонтанно отвечать на вопросы, не боясь противостоять враждебной критике. По иронии судьбы, скандал с докладом Блэнсбурга продемонстрировал широкой публике, как считала сама Бондфилд, ее бойцовские качества и сослужил в итоге хорошую службу. Маргарет писала в воспоминаниях, что в 1929 г. в полной мере осознавала значимость момента. Это была «часть великой революции в положении женщин, которая произошла на моих глазах и в которой я приняла непосредственное участие», — отмечала она47. Впоследствии Маргарет не раз спрашивали, волновалась ли она, принимая новое назначения. Она отвечала отрицательно. В 1929 г. Бондфилд казалось, что ей предстояло заниматься вопросами, хорошо знакомыми по профсоюзной работе.
      Большое внимание было приковано к тому, как должна быть одета первая женщина-министр во время представления королю. Маргарет вспоминала, что у нее даже не было времени на обновление гардероба. Из новых вещей были лишь шелковая блузка и перчатки. Из Букингемского дворца поступило указание, что дама должна быть в шляпе. Бондфилд была категорически с этим не согласна и в дальнейшем появлялась на официальных церемониях без головного убора. Она пишет, что в момент представления королю Георгу V, последний, вопреки обычаям, нарушил молчание и произнес: «Приятно, что мне представилась возможность принять у себя первую женщину — члена Тайного Совета»48.
      Тем не менее, как справедливо отмечала Маргарет, Министерство труда не было синекурой. Главная, стоявшая перед министром задача, заключалась в усовершенствовании страхования по безработице. В ноябре 1929 г. в палате общин состоялось второе чтение законопроекта о страховании по безработице, подготовленного и представленного Бондфилд. Несмотря на возражения оппозиции, Билль прошел второе чтение и в декабре обсуждался в рамках комитета. Он поднимал с 7 до 9 шиллингов размеры пособий для взрослых иждивенцев, а также на несколько шиллингов увеличивал пособия для безработных подростков. Бондфилд также удалось откорректировать ненавистную для безработных формулировку относительно того, что на пособие может претендовать лишь тот, кто «действительно ищет работу»49. Отныне власти должны были доказывать в случае отказа в пособии, что претендент «по-настоящему» не искал работу.
      Тем не менее в рядах лейбористов закон не вызвал удовлетворения. Еще до представления Билля, в начале ноября 1929 г., совместная делегация БКТ и исполкома лейбористской партии встречалась с Бондфилд и настаивала на более высокой сумме пособий50. Пожелания не были учтены. В дальнейшем недовольные участники ежегодной лейбористской конференции 1930 г. приняли резолюцию, призывавшую увеличить суммы пособий безработным, к которой также не прислушались51.
      В целом деятельность второго кабинета Макдональда оказалась существенно осложнена навалившимся на Великобританию мировым экономическим кризисом. Достойная поддержка безработных была слишком дорогим удовольствием для страны, зажатой в тисках финансовых проблем. На фоне недостатка денежных средств на поддержку малоимущих Бондфилд в целом не смогла проявить себя в роли министра труда в 1929—1931 годах. В своих воспоминаниях Маргарет всячески подчеркивает, что на посту министра труда не была способна смягчить проблему безработицы в силу объективных, нисколько не зависевших от нее обстоятельств начала 1930-х годов52. Отчасти это действительно так. Но напористое желание возложить ответственность на других и отстраниться от возможных обвинений достаточно ярко характеризует автора мемуаров.
      Еще в 1929 г. при правительстве Макдональда был сформирован специальный комитет во главе с профсоюзным функционером Дж. Томасом для изучения вопросов безработицы и разработки средств борьбы с нею. В комитет вошли канцлер герцогства Ланкастерского О. Мосли, помощник министра по делам Шотландии Т. Джонстон и руководитель ведомства общественных работ, левый лейборист Дж. Лэнсбери. Проект оказался провальным. По признанию современников, в том числе самой Бондфилд, Томас не обладал должным потенциалом для руководства подобным комитетом. Его младший коллега Мосли попытался форсировать события и подготовил специальный Меморандум, представленный в начале 1930 г. на рассмотрение Кабинета министров. Он включал такие предложения, как введение протекционистских тарифов, контроль над банковской политикой и ряд других мер. Они показались неприемлемыми для правительства Макдональда и, прежде всего, Министерства финансов во главе со сторонником ортодоксального экономического курса Ф. Сноуденом. Последующая отставка Мосли и его попытка поднять знамя протеста за рамками правительства в конечном счете ни к чему не привели. Сам же Мосли вскоре связал свою судьбу с фашизмом.
      31 июля 1931 г. был обнародован доклад комитета под председательством банкира Дж. Мэя. Комитет должен был исследовать экономическое положение Великобритании и предложить конструктивное решение. Согласно оценкам доклада, страна находилась на грани финансового краха. Бюджетный дефицит на следующий 1932/1933 финансовый год ожидался в размере 120 млн фунтов. Рекомендации комитета состояли в жесточайшей экономии государственных средств. В частности, значительную сумму предполагалось сэкономить за счет снижения пособий по безработице53.
      Как вспоминала Бондфилд, с публикацией доклада «вся затруднительная ситуация стала достоянием гласности»54. В результате 23 августа 1931 г. во время голосования о возможности сокращения пособий по безработице кабинет Макдональда раскололся фактически надвое. Это означало его невозможность функционировать в прежнем составе и скорейший уход в отставку. Однако на. следующий день, 24 августа, Макдональд поддался уговорам короля и остался на посту премьер-министра. Он изъявил готовность возглавить уже не лейбористское, а так называемое «национальное правительство», состоявшее, главным образом, из консерваторов, а также горстки либералов и единичных его сторонников из числа лейбористов. Вскоре этот поступок и намерение Макдональда выйти на досрочные выборы под руку с консерваторами против лейбористской партии были расценены как предательство. В конце сентября 1931 г. Макдональд и его соратники решением исполкома были исключены из лейбористской партии55.
      События 1931 г. стали драматичной страницей в истории лейбористской партии. Возникает вопрос, как же проголосовала Маргарет на историческом заседании 23 августа? Согласно отчетам прессы, Бондфилд в момент раскола кабинета выступила на стороне Макдональда, то есть за сокращение пособий на 10%56. Показательно, что в своих весьма подробных воспоминаниях, где автор периодически при­водит подробную информацию даже о том, что подавали к столу, Маргарет странным образом обходит вниманием детали августовского голосования, лишь отмечая, что 24 августа лейбористский кабинет, «все еще преисполненный решимости не сокращать пособия по безработице, ушел в отставку»57. Складывается впечатление, что Бондфилд намеренно не хотела сообщать читателю, что всего лишь накануне она лично не разделяла подобную решимость. В данном случае молчание автора красноречивее ее слов. Маргарет не желала вспоминать не украшавший ее биографию поступок.
      Впрочем, приведенный выше эпизод с голосованием нельзя назвать «несмываемым пятном». Так, например, голосовавший вместе с Бондфилд ее более молодой коллега Г. Моррисон успешно продолжил свое политическое восхождение в 1940-е гг. и добился немалых высот. Однако Маргарет было уже 58 лет. Ее министерская карьера завершилась августовскими событиями 1931 года. В своей автобиографии она подчеркивала, что у нее нет ни малейшего намерения предлагать читателю какие-то «сенсационные откровения» относительно раскола 1931 года58.
      В лейбористской послевоенной историографии Макдональд был подвергнут резкой критике на страницах целого ряда работ. В адрес бывшего партийного лидера звучали такие эпитеты, как «раб» консерваторов, «ренегат», человек, поставивший задачей в 1931 г. «удержать свой пост любой ценой»59. Бондфилд, издавшая мемуары в 1948 г., не разделяла такую точку зрения. «Нам не следует..., — писала она, — думать о нем (Макдональде. — Е. С.) как ренегате и предателе. Он не отказался ни от чего, во что сам действительно верил, он не изменил своему мнению, он не принял ничьи взгляды, с коими бы не был согласен». Макдональд никогда не принадлежал к числу профсоюзных функционеров и, с точки зрения Бондфилд, не слишком симпатизировал «промышленному крылу» партии. Его отношения с заметно сместившейся влево на рубеже 1920—1930-х гг. НРП, через которую бывший лидер много лет назад оказался в лейбористских рядах, также были испорчены из-за расхождения во взглядах. «Ничто не препятствовало для его перехода к сотрудничеству с консерваторами», — заключает Бондфилд60.
      С этим утверждением можно отчасти поспорить. Макдональд до «предательства» был относительно популярен среди лейбористов, и испорченные отношения с НРП, недовольной умеренным характером деятельности первого и второго лейбористских кабинетов, еще не означали потери диалога с партией в целом, с ее менее левыми представителями. Тем не менее, определенная доля истины, в частности относительного того, что Макдональду в начале 1930-х гг. на посту премьера порой легче было найти понимание у представителей правой оппозиции, нежели у бунтарского крыла лейбористов и у тред- юнионов, недовольных скудостью социальных реформ, в словах Бондфилд присутствует.
      Наблюдая за деятельностью Макдональда в последующие годы, Маргарет отмечала, что он постепенно погружался «в своего рода старческое слабоумие, за которым все наблюдали молча»61. Сама она не скрывала, что с сожалением покинула министерское кресло в августе 1931 года.
      В октябре 1931 г. в Великобритании состоялись парламентские выборы, на которых лейбористская партия выступила против «национального правительства» во главе с Макдональдом. Большинство лейбористских кандидатов оказалось забаллотировано. Из примерно 500 претендентов в парламент прошло лишь 46 человек62. Такого поражения в XX в. лейбористам больше переживать не доводилось. Бондфилд вновь баллотировалась от Уоллсенда и проиграла.
      Вспоминая события осени 1931 г., Маргарет отмечала, что избирательная кампания стала для партии, совсем недавно пребывавшей в статусе правительства Его Величества, хорошим уроком. С ее точки зрения, 1931 г. оказался своего рода рубежом в истории лейбористов. Они расстались с Макдональдом, упорно на протяжении своего лидерства двигавшим партию вправо. К руководству пришли новые люди — К. Эттли, С. Криппс, X. Далтон. Для партии наступил период переосмысления своей политики и раздумий. Бондфилд характеризует Эттли, ставшего лидером лейбористской партии в 1935 г. и находившегося на посту премьер-министра после второй мировой войны, как человека твердого, практичного и даже, на ее взгляд, прозаичного. Как пишет Маргарет, он был полностью лишен как достоинств, так и недостатков Макдональда63.
      После поражения на выборах 1931 г. Бондфилд вновь заняла пост руководителя женской секции профсоюза неквалифицированных и муниципальных рабочих. Все ее время занимали работа, лекции и выступления. В начале 1930-х гг., будучи свободной от парламентской деятельности, Маргарет вновь посетила США. Ей посчастливилось встретиться с президентом Франклином Рузвельтом. Реформы «нового курса» вызвали у Бондфилд живейший интерес. «У Франклина Рузвельта за плечами единодушная поддержка всей страны, которой редко удостаивается политический лидер. Он поймал волну эмоциональной и духовной революции, которую необходимо осторожно направлять, проявляя в максимальной степени политическую честность...», — писала она64.
      Рассуждая о проблемах 1930-х гг. в своих воспоминаниях, Маргарет уделяет значительное внимание фашистской угрозе. С ее точки зрения, до появления фашизма фактически не существовало общественной философии, нацеленной на то, чтобы противостоять социализму. Однако, «как лейбористская партия отвергла коммунизм как доктрину, враждебную демократии, — пишет Бондфилд, — так она отвергла по той же причине и фашизм». Даже в неблагоприятные кризисные годы Маргарет никогда не теряла веры в демократические идеалы. «Демократия, — отмечала она позднее, — сильнее, чем любая другая форма правления, поскольку предоставляет свободу для критики»65. В 1930-е гг. Бондфилд не раз выступала в качестве профсоюзной активистки на антифашистскую тему.
      Вновь в качестве кандидата Маргарет приняла участие в парламентских выборах в 1935 году. Но, как ив 1931 г., результат стал для нее неутешительным. Однако, наблюдая изнутри происходившие в эти годы процессы в лейбористских рядах, она отмечала, что партия постепенно возрождалась. «Не было ни малейших причин сомневаться, — писала она, — в том, что со временем мы получим (парламентское. — Е. С.) большинство и вернемся к власти, преисполненные решимости реализовать нашу собственную надлежащую политику. Как скоро? Консервативное правительство несло ветром прямо на камни, оно не было готово ни к миру, ни к войне; у него не было определенной согласованной политики, направленной на национальное возрождение и улучшение; оно стремилось умиротворить неумиротворяемую враждебность нацистов»66. С точки зрения Бондфилд, лейбористская партия, находясь в оппозиции, напротив, переживала в эти годы период «переобучения», оттачивая свои программные установки и принципы.
      В 1938 г. Маргарет оставила престижный пост в профсоюзе неквалифицированных и муниципальных рабочих. «Есть люди, для которых выход на пенсию звучит как смертный приговор, — писала она в воспоминаниях. — Это был не мой случай». В интервью журналисту в 1938 г. Бондфилд отмечала, что не чувствует своего возраста, полна энергии и планов, а также не намерена думать о полном отстранении от дел. Однако годы напряженной работы, подчеркнула она в ходе беседы, научили ее ценить свободное время, которым она была намерена воспользоваться в большей мере, нежели ранее67.
      Последующие два годы Маргарет много путешествовала. В 1938— 1939 гг. она посетила США, Канаду, Мексику. Несмотря на приятные впечатления, встречу со старыми знакомыми и обретение новых, Бондфилд отмечала, что даже через океан чувствовала угрозу войны, исходившую из Европы. В ее дневнике за 1938 г., включенном в книгу мемуаров, уделено внимание Чехословацкому кризису. Еще 16 сентября 1938 г. Маргарет писала о том, что ценой, которую западным демократиям придется заплатить за мир, похоже, станет предательство Чехословакии. После Мюнхенского договора о разделе этой страны, заключенного в конце сентября лидерами Великобритании и Франции с Гитлером, Бонфилд справедливо подчеркивала, что от старого Версальского договора не осталось камня на камне68.
      Вернувшись из Америки в конце января 1939 г., летом того же года Маргарет направилась к подруге в Женеву. Пакт Молотова-Риббентропа, подписанный в августе 1939 г., вызвал у Бондфилд, по ее собственным словам, «состояние шока». В воспоминаниях Маргарет содержатся комментарии на тему двух мировых войн, свидетельницей которых ей довелось быть, и состояния лейбористской партии к началу каждой из них. Бондфилд писала об огромной разнице между обстановкой 1914 и 1939 годов. Многие по праву считают, отмечала она, что первой мировой войны можно было избежать. Вторая мировая война была из разряда неизбежных. Лейбористская партия в 1939 г., продолжает Маргарет, была неизмеримо сильнее и влиятельнее в сравнении с 1914 годом69.
      В 1941 г. Бондфилд опубликовала небольшую брошюру «Почему лейбористы сражаются». «Мы последовательно отвергли методы анархистов, синдикалистов и коммунистов в пользу системы парламентской демократии..., — писала она, — мы принимаем вызов диктатуры, которая разрушила родственные нам движения в Германии, Австрии, Чехословакии и Польши, и угрожает подобным в Скандинавских странах в равной степени, как и в нашей собственной»70.
      В 1941 г. Маргарет вновь отправилась в США с лекциями. Как вспоминала она сама, ее главной задачей было донести до американской аудитории британскую точку зрения. В годы войны и вплоть до 1949 г. Бондфилд являлась председателем так называемой «Женской группы общественного благоденствия»71. В период военных действий она занималась, главным образом, вопросами санитарных условий жизни детей.
      На первых послевоенных выборах 1945 г. Маргарет не стала выдвигать свою кандидатуру. В свое время она дала себе слово не баллотироваться в парламент после 70 лет и сдержала его. Наступают времена, когда силы уже необходимо экономить, писала Маргарет72. Впрочем, она приняла участие в предвыборной кампании, оказывая поддержку другим кандидатам. Последние годы жизни Маргарет были посвящены подготовке мемуаров, вышедших в 1948 году. В 1949 г. она в последний раз посетила США. Маргарет Бонфилд умерла 16 июня 1953 г. в возрасте 80 лет. На похоронах присутствовали все руководители лейбористской партии во главе с К. Эттли.
      Судьба Бондфилд стала яркой иллюстрацией изменения статуса женщины в Великобритании в первые десятилетия XX века. «Когда я начинала свою деятельность, — писала Маргарет, — в обществе превалировало мнение, что только мужчины способны добывать хлеб насущный. Женщинам же было положено оставаться дома, присматривать за хозяйством, кормить детей и не иметь более никаких интересов. Должно было вырасти не одно поколение, чтобы взгляды на данный вопрос изменились»73.
      Бондфилд сумела пройти путь от продавца в магазине в парламент, а затем и в правительство благодаря своей энергии, работоспособности, определенной силе воли, такту и организаторским качествам. Всю жизнь она была свободна от домашних обязанностей, связанных с воспитанием детей и заботой о муже. В результате Маргарет имела возможность все свое время посвящать профсоюзной и политической карьере. Размышляя на тему успеха на политическом поприще, она признавалась, что от современного политика требуются такие качества, как сила, быстрота реакции и неограниченный запас «скрытой энергии»74. Безусловно, она ими обладала.
      В своей книге Гамильтон вспоминала случившийся однажды разговор с Бондфилд на тему счастья и радости. Счастья добиться непросто, делилась своими размышлениями Маргарет, однако служение и самопожертвование приносят радость. Именно этим и была наполнена ее жизнь. Бондфилд невозможно было представить в плохом настроении, скучающую или в состоянии депрессии, писала ее биограф. Лондонская квартира Маргарет всегда была полна цветов. Своим внешним видом Бондфилд никогда не походила на изысканных английских аристократок и не стремилась к этому. Однако, по мнению Гамильтон, она всегда оставалась «женщиной до кончиков пальцев»75. Ее стиль одежды был весьма скромен и непретенциозен. Собранные в пучок волосы свидетельствовали о нежелании «пускать пыль в глаза» замысловатой и модной прической. Тем не менее, в профсоюзной среде, где безусловно доминировали мужчины, Маргарет держалась уверенно и свободно, ее мнение уважали и ценили.
      По свидетельству Гамильтон, Маргарет была практически напрочь лишена таких качеств как рассеянность, склонность волноваться по пустякам. Ей было свойственно чувство юмора, исключительная сообразительность76. Тем не менее, едва ли Бондфилд можно назвать харизматичной фигурой. Ее мемуары свидетельствуют о настойчивом желании показать себя с наилучшей стороны. Однако порой им не хватает некой глубины в анализе происходивших событий, свойственной лучшим образцам этого жанра. При характеристике лейбористской партии, Маргарет неизменно пишет, что она «становилась сильнее», «извлекала уроки». Тем не менее, более весомый анализ ситуации часто остается за рамками ее работы. Бондфилд обладала высоким, но не выдающимся интеллектом.
      По своим взглядам Маргарет была ближе скорее к правому крылу лейбористской партии. Как правило, она не участвовала в кампаниях, организуемых левыми бунтарями в 1920-е — 1930-е гг. с целью радикализации лейбористского партийного курса, на посту министра труда не форсировала смелые социальные реформы. Тем не менее, ее можно охарактеризовать как социалистку, пришедшую в политику не по карьерным соображениям, а по убеждениям. Как писала Бондфилд, социализм, который она проповедовала, это способ направить всю силу общества на поддержку бедных и слабых, которые в ней нуждаются, с тем, чтобы улучшить их уровень жизни. Одновременно, подчеркивала она, социализм — это и стремление поднять стандарты жизни обычных людей77. В отсутствие «государства благоденствия» в первые десятилетия XX в. такие убеждения были востребованы и актуальны. Мемуары героини этой публикации также свидетельствуют, что до конца жизни она в принципе оставалась идеалисткой, верящей в духовные, христианские корни социалистической идеи.
      Примечания
      1. HAMILTON М.А. Margaret Bondfield. London. 1924.
      2. BONDFIELD M. A Life’s Work. London. 1948, p. 19.
      3. Ibid., p. 26. См. также: HAMILTON M. Op. cit., p. 46.
      4. BONDFIELD M. Op. cit., p. 27.
      5. Ibid., p. 28.
      6. Ibid., p. 352-353.
      7. Ibid., p. 30.
      8. Ibid., p. 37.
      9. Ibid., p. 48.
      10. HAMILTON M. Op. cit., p. 16-17.
      11. BONDFIELD M. Op. cit., p. 48.
      12. Цит. по: HAMILTON M. Op. cit., p. 67.
      13. BONDFIELD M. Op. cit., p. 55, 76, 78.
      14. HAMILTON M. Op. cit., p. 83.
      15. BONDFIELD M. Op. cit., p. 82, 85, 87.
      16. HAMILTON M. Op. cit., p. 71.
      17. BONDFIELD M. Op. cit., p. 109.
      18. HAMILTON M. Op. cit., p. 72.
      19. BONDFIELD M. Op. cit., p. 80, 124-137.
      20. Ibid., p. 140, 142.
      21. Ibid., p. 153.
      22. Ibid., p. 161.
      23. Ibid., p. 186.
      24. Ibid., p. 188.
      25. Report of the 20-th Annual Conference of the Labour Party. London. 1920, p. 4.
      26. SNOWDEN E. Through Bolshevik Russia. London. 1920.
      27. BONDFIELD M. Op. cit., p. 200.
      28. Ibid., p. 224. Фрагменты дневника Бондфилд были изданы и в отчете британской рабочей делегации за 1920 год. См.: British Labour Delegation to Russia 1920. Report. London. 1920. Appendix XII. Interview with the Centrosoius — Notes from the Diary of Margaret Bondfield; Appendix XIII. Further Notes from the Diary of Margaret Bondfield.
      29. BONDFIELD M. Op. cit., p. 245.
      30. Ibidem.
      31. Ibid., p. 249-250.
      32. Ibid., p. 251.
      33. Report of the 24-th Annual Conference of the Labour Party. London. 1924, p. 12.
      34. Ibid., p. 11.
      35. BONDFIELD M. Op. cit., p. 252.
      36. Ibid., p. 254.
      37. Parliamentary Debates. House of Commons. 1924, vol. 169, col. 601—606.
      38. BONDFIELD M. Op. cit., p. 254.
      39. Ibid., p. 255-256.
      40. Times. 27.X.1924.
      41. BROCKWAY F. Towards Tomorrow. An Autobiography. London. 1977, p. 68.
      42. BONDFIELD M. Op. cit., p. 262.
      43. Ibid., p. 268-269.
      44. См., например: CITRINE W. Men and Work: An Autobiography. London. 1964, p. 210; WILLIAMS F. Magnificent Journey. The Rise of Trade Unions. London. 1954, p. 368.
      45. BONDFIELD M. Op. cit., p. 270-272.
      46. Ibid., p. 275.
      47. Ibid., p. 276.
      48. Ibid., p. 278.
      49. The Annual Register. A Review of Public Events at Home and Abroad for the Year 1929. London. 1930, p. 100; См. также представление Бондфилд Билля в парламенте: Parliamentary Debates. House of Commons, v. 232, col. 738—752.
      50. Report of the 30-th Annual Conference of the Labour Party. London. 1930, p. 56—57.
      51. Ibid., p. 225—227.
      52. BONDFIELD M. Op. cit., p. 296-297.
      53. SNOWDEN P. An Autobiography. London. 1934, vol. II, p. 933—934; New Statesman and Nation. 1931, v. II, № 24, p. 160.
      54. BONDFIELD M. Op. cit., p. 304.
      55. Daily Herald. 30.IX.1931.
      56. Ibid. 24, 25.VIII.1931.
      57. BONDFIELD M. Op. cit., p. 304.
      58. Ibid., p. 305.
      59. The British Labour Party. Its History, Growth, Policy and Leaders. Vol. I. London. 1948, p. 175. COLE G.D.H. A History of the Labour Party from 1914. New York. 1969, p. 258.
      60. BONDFIELD M. Op. cit., p. 306.
      61. Ibid., p. 305.
      62. В дополнение к этому несколько депутатов представляли отдельную фракцию НРП, которая в скором времени покинула лейбористские ряды в связи с идейными спорами.
      63. BONDFIELD М. Op. cit., р. 317.
      64. Ibid., р. 323.
      65. Ibid., р. 319-320.
      66. Ibid., р. 334.
      67. Ibid., р. 339-340.
      68. Ibid., р. 340, 343-344.
      69. Ibid., р. 350.
      70. Ibid., р. 351.
      71. Dictionary of Labour Biography. London. 2001, p. 72.
      72. BONDFIELD M. Op. cit., p. 338.
      73. Ibid., p. 329.
      74. Ibid., p. 338.
      75. HAMILTON M. Op. cit., p. 176, 179-180.
      76. Ibid., p. 93, 178.
      77. BONDFIELD M. Op. cit., p. 357.