Шубин А. В. Советская помощь Испанской республике (1936-1939 годы)

   (0 отзывов)
Saygo

От Saygo

Шубин А. В. Советская помощь Испанской республике (1936-1939 годы) // Новая и новейшая история. - 2016. - № 3. - С. 54-63.

Вопрос об участии СССР в гражданской войне в Испании в 1936-1939 гг. продолжает вызывать споры в историографии. Характер и размеры военной помощи оцениваются по-разному. Между тем документы позволяют довольно точно определить количественные параметры советских военных поставок республиканской Испании.

Как известно, уже летом 1936 г. началась интервенция Германии и Италии в Испании в поддержку противников Республики. Для того чтобы противостоять этому натиску, Республике срочно требовались поставки вооружений, так как испанская военная промышленность была не развита. Однако Франция и Великобритания предпочли проводить политику “невмешательства”, которую первоначально поддержал и СССР.

Уже 22 июля 1936 г. Сталин принял принципиальное решение о продаже Испании горючего по льготной цене1. Но реализация этого решения была отложена.

2 августа Франция обратилась к Великобритании и Италии, а затем ко всем заинтересованным странам, включая Германию, СССР и США, с предложением организовать режим “невмешательства” в испанские дела, полностью исключив поставку в этот очаг конфликта военных материалов. Это было бы выгодно Испанской республике, так как в августе она нуждалась в помощи меньше, чем Франко. Германия обусловила свое участие в “невмешательстве” тем, что к нему должен присоединиться СССР. Руководство СССР боялось вернуться в положение международной изоляции, а “невмешательство” становилось своеобразным клубом держав, допущенных к участию в испанских делах. Чтобы ни у кого на Западе не возникло сомнений в необходимости пустить СССР в этот клуб, 2 августа в СССР начали проходить массовые демонстрации солидарности с Испанской республикой и сбор средств ей в помощь. В этот период помощь Республике увязывалась с кампанией демократических сил в мире. Как говорилось 7 августа в докладе заместителя заведующего отделом Исполкома Коминтерна П. А. Шубина, “Гитлер и Муссолини стремятся сорвать морально-политическую и материальную помощь, которую народные массы во всем демократическом мире начали оказывать испанскому народу и его законному правительству. Нам надо спешить с этой помощью”2.

Подобные сигналы поступали руководству СССР и по линии разведки. В тот же день, 7 августа, заместитель начальника Разведуправления РККА комдив А. М. Никонов и полковой комиссар Иолк констатировали: “Судьба Народного фронта в Испании в значительной степени зависит сейчас от внешнего фактора. По соотношению внутренних сил Народный фронт имеет сейчас явные шансы на победу. Однако ввиду помощи мятежникам со стороны германского и итальянского фашизма перспективы Народного фронта значительно ухудшаются. Неполучение Мадридом существенной поддержки извне может иметь тяжелые последствия для исхода борьбы”3.

Получив предложение Франции о “невмешательстве”, заместитель наркома иностранных дел Н. Н. Крестинский советовал И. В. Сталину: “Мы не можем не дать положительный или дать уклончивый ответ, потому что это будет использовано немцами и итальянцами, которые этим нашим ответом будут оправдывать свою дальнейшую помощь повстанцам”4. Советское руководство склонялось к поддержке “невмешательства”, но при этом оказывало Республике невоенную поддержку. 17 августа Политбюро постановило продать Мадриду мазут на льготных условиях5.

Между Испанией и СССР были оперативно установлены официальные дипломатические отношения, которые раньше отсутствовали, и 24 августа в Мадрид прибыл советский полпред М. И. Розенберг. Испанская сторона направила в Москву посла М. Паскуа.

15 августа 1936 г. Великобритания и Франция подписали соглашение о “невмешательстве”. 21 августа об участии в “невмешательстве” заявили Италия и Португалия, 23 августа - СССР, 24 августа - Германия. 9 сентября 1936 г. был создан Международный комитет по “невмешательству”, в который со временем вошли 27 государств. При этом, как отмечает российский историк В. В. Малай, «политическая наивность - полагать, что помощь прекратится, - не была свойственна никому из европейских лидеров, начинавших непростую игру под названием “невмешательство”»6.

Единственной страной, которая в силу своей удаленности от Германии, Италии и Японии могла помогать Испанской республике и делать это открыто, была Мексика. Президент Л. Карденас говорил в марте 1937 г.: “Нам нечего скрывать нашу помощь Испании, мы будем продолжать снабжать ее оружием”7. Современного оружия Мексика не производила, но она могла быть посредником для тайных поставок оружия из СССР.

9 августа Крестинский докладывал Сталину о подготовке закупок для Испании от имени “третьего государства” (для этого подходила Мексика)8. Однако до начала сентября, пока формировался Комитет по “невмешательству”, требовалось проверить, насколько оно будет соблюдаться Германией и Италией, и, исходя из этого, дозировать собственную помощь Республике. По мере того как политика “невмешательства” рушилась на глазах, активизировалась и работа по помощи Испании. Но Сталину нужны были гарантии. Формирование правительства широкой антифашисткой коалиции оказалось очень кстати, и коммунисты согласились войти в правительство Ф. Ларго Кабальеро. Заметим, что при формировании правительства Народного фронта во Франции коммунисты в кабинет не входили, не желая брать на себя ответственность за деятельность правительства.

6 сентября Сталин дал указание Л. М. Кагановичу изучить возможность переправки в Испанию самолетов под видом закупок в Мексике. 14 сентября по указанию политического руководства страны Иностранный отдел НКВД и Разведуправление НКО разработали план “Операции X” - отправки военной помощи Испании.

Германия и Италия, территориально более близкие, могли спокойно перебрасывать франкистам военные материалы и войска через Португалию. Португальский диктатор Салазар активно поддерживал Франко, а проконтролировать переброску нелегальных грузов через португальско-испанскую границу было практически невозможно. Более того, осенью 1936 г. полиция Бордо вскрыла контрабанду французского оружия (бомб) для Франко9.

Таким образом, транзит грузов из Германии и Италии в Португалию и дальше к Франко шел гораздо интенсивнее, чем полулегальные поставки, организованные СССР. В результате Франко получил очевидную выгоду от политики “невмешательства”. Благодаря боеприпасам и авиации франкисты стали стремительно продвигаться вперед.

Осознав, что политика “невмешательства” не способна помочь Республике, советское руководство 26 сентября приняло решение об оказании военной помощи Испании. Сделано это было не без колебаний. Еще накануне советская сторона давала понять республиканцам, что не заинтересована в эскалации конфликта и опасается расширения интервенции фашистов10.

7 октября советский представитель в Комитете по “невмешательству” С. Б. Каган выступил с разоблачением грубых нарушений соглашения о “невмешательстве” Италией, Германией и Португалией. Он констатировал, что в условиях постоянного потока помощи мятежникам, в частности, через Португалию, соглашение о “невмешательстве” фактически не действует. В случае, если оно не будет прекращено, а нарушения в Португалии не будут расследованы, СССР грозил выходом из соглашения.

Первый пароход с советским оружием прибыл в Испанию 14 октября 1936 г. (10 днями ранее советское оружие доставил испанский пароход). Помощь пришла вовремя. В октябре развернулись бои на подступах к столице Испании. 22 октября фашисты начали бомбить Мадрид. 28 октября в бой вступили советские летчики, а 29 октября - танки. Советские военные специалисты помогали в планировании операций. В ходе ожесточенного сражения 7-23 ноября республиканцы сумели отстоять Мадрид11.

Поставки по воде были связаны с большим риском, так как итальянцы развернули в Средиземном море подводную войну. В ноябре 1936 г. в результате атаки Картахены подводными лодками был поврежден крейсер “Мигель Сервантес”. Министр авиации и флота Республики И. Прието комментировал: “Мятежники никогда не располагали собственными подводными лодками”12. Сомневаться не приходилось - это было дело рук итальянцев. 14 декабря 1936 г. фашисты потопили советский пароход “Комсомол”, а к середине 1937 г. - еще два советских корабля. Более 80 советских кораблей были задержаны.

С осени 1936 г. СССР, Германия и Италия вмешивались в испанский конфликт почти открыто. Между тем СССР не собирался выходить из соглашения по “невмешательству”. Во-первых, необходимо было сохранять с таким трудом налаженные отношения с Францией - потенциальным союзником против Германии в Центральной и Восточной Европе (французы предупредили, что в случае столкновения СССР и Германии в Испании советско-французский пакт действовать не будет). Во-вторых, СССР не хотел в это время выглядеть страной, срывающей миротворческие инициативы. В-третьих, механизм “невмешательства”, как казалось, позволял хотя бы отчасти контролировать и сдерживать Германию и Италию. В действительности же фашистские державы, поняв, что французские демократы предают испанских демократов из страха перед войной и революцией, практически не стеснялись в своих действиях в Испании.

23 октября 1936 г. на заседании Комитета по “невмешательству” СССР заявил, что ввиду систематических нарушений другими странами соглашения о “невмешательстве” советское правительство не может считать себя связанным им в большей степени, чем любой другой его участник. Таким образом, СССР провозгласил, что будет соблюдать соглашение в той же степени, что и Германия и Италия, т.е. минимально.

Согласованные Комитетом меры контроля за военными поставками в Испанию, принятые 15 февраля 1937 г. при фактическом игнорировании советских предложений, касались главным образом испанских портов. При этом поставки по воздуху и через Португалию не контролировались. Это означало, что “невмешательство” было направлено прежде всего против Республики.

Обобщая в своем отчете для советского руководства ход военных действий на море, главный военно-морской советник капитан 2-го ранга В. А. Алафузов писал, что различие в положении двух сторон заключается в том, что фашистские перевозки осуществлялись на итальянских и немецких судах под прикрытием итальянского военного флота, на который республиканцы не могли напасть, а “перевозки оружия в республиканские порты производились почти исключительно на республиканских торговых судах, и уже это полностью развязывало руки фашистам... Все это привело к тому, что роли в борьбе на коммуникациях распределились таким образом, что республиканцы остались стороной, борющейся за сохранение своих коммуникаций и ни в какой мере не посягающей на коммуникации противника, фашисты - стороной, стремящейся нарушить коммуникации противника и нисколько не озабоченной защитой своих коммуникаций”13.

Итак, уже к октябрю 1936 г. стало ясно - а позднее этот факт находил все больше подтверждений, - что “невмешательство” приобрело форму умиротворения агрессора со стороны Великобритании и Франции. Правительство Народного фронта во Франции готово было оставить испанский Народный фронт на съедение фашистам. В этих условиях у Республики были лишь два союзника - СССР и Мексика, причем оба крайне удаленные от места событий. К тому же современное оружие, которое могло конкурировать с германским и итальянским, производилось только в СССР.

С августа 1936 г. в Испанию начали прибывать советские военные специалисты. Всего там находилось около 4 тыс. советских граждан.

Общий объем “Операции X” был подсчитан в итоговом отчете заместителя начальника 11-го отдела генштаба майора Пенчевского и начальника 2-го отделения этого отдела военинженера 1-го ранга Обыдена. Отчет суммировал данные по перевозкам до 21 января 1939 г. Всего в ходе “Операции X” был организован 51 рейс, из них по маршруту Черное море - Картахена - 32 рейса, Ленинград - Бильбао - 2, Мурманск - Франция - 14, через третьи страны - 3 рейса. Пароход “Гильзинек” прибыл в Бордо 30 января, но из-за падения Каталонии судно не было разгружено и вернулось. Общий тоннаж 50 пароходов составил 286 600 т. Советский Союз отправил в Испанию 701 самолет, 156 453 бомбы, 64 748 320 авиапатронов, 615 запасных моторов.

Разнообразной была номенклатура артиллерии и боеприпасов: орудий среднего калибра - 334, крупного - 135, итого - 469; снарядов среднего калибра - 879 849, крупного - 217 142, итого - 1 096 991; 18 545-миллиметровых противотанковых орудий, 30 45-миллиметровых танковых орудий, 2 095 978 45-миллиметровых снарядов, 30 пушек Маклена, 441 тыс. 37-миллиметровых снарядов, 64 зенитных орудия и 161 909 снарядов к ним. Итого - 778 орудий и 3 795 878 снарядов.

Советский Союз поставил Испании 281 танк “Т-26” и 50 танков “БТ”, 60 броневиков, 7019 станковых пулеметов, 12 650 ручных пулеметов (в том числе 2 тыс. чешских), 424 183 винтовки (50 тыс. чешских), 860 188 724 винтовочных патрона (60 600 200 чешских), 4 торпедных катера, 16 торпед, 400 глубинных бомб, 54 патронных станка, 19 раций, 25 прожекторов. Стоимость всего имущества, переправленного на 48 пароходах, составила 171 236 083 долл. Неоплаченными оказались рейсы двух последних - “Виннипега” и “Бонифацио”14.

Эффективность использования этого оружия могла быть куда выше. Как докладывал в 1938 г. Р. Я. Малиновский, “если посчитать брошенное оружие республиканцами за всю войну, то его хватило бы с избытком на целую новую армию”15.

Впрочем, Сталин предпочитал вести беспроигрышную игру. Поставки советского оружия оплачивались за счет золотого запаса Испании. 510 т испанского золота прибыло в Одессу 5 ноября 1936 г. Запас был исчерпан только к концу 1938 г., и лишь последние, уже нерегулярные поставки производились “в кредит”.

Первоначально советские специалисты с удовольствием докладывали: “Воздушные бои неизменно заканчиваются перевесом в нашу сторону”16. Советским летчикам удалось добиться прекращения систематических бомбардировок глубоких тылов Республики, включая Картахену и Альбасете. “Хейнкели” и “фиаты” отставали от “И-15” по маневренности, а от “И-16” - по скорости. Ситуация начала меняться к худшему в середине 1937 г., когда в воздухе появились “мессершмитты-109” и “хейнкели-111”, а союзники Франко стали резко наращивать поставки.

Советские летчики в Испании работали до изнеможения: за пять месяцев в среднем на каждого приходилось по 250 часов боевых вылетов. “Без советских пилотов война пошла бы намного хуже для Республики, потому что в битве при Мадриде ей попросту не хватало достаточного количества опытных летчиков и мало кто из них был знаком с новыми самолетами, прибывавшими с востока”17, - считает испанский историк А. Виньяс.

Потери авиации составляли 400% в год. Роль советских специалистов-авиаторов в 1936 - 1938 гг. оставалась ключевой. Все решения испанского авиационного командования согласовывались с главным советником авиации Я. В. Смушкевичем. “Можно сказать, что Смушкевич, оставаясь формально на положении советника, фактически является руководителем всей авиации”18, - говорилось в одном из отчетов советских военных советников руководству СССР.

Советские танки “БТ-5” и “Т-26” также превосходили немецкие и тем более итальянские, но в условиях гористого рельефа Испании возможность применения танков была ограничена.

В целом конечно, помощь фашистских государств франкистам значительно превышала помощь, которую СССР оказывал республиканцам. Италия и Германия направляли в Испанию не только советников, но и боевые части. Здесь постоянно находились до 50 тыс. итальянских солдат и до 10 тыс. немецких19. Через Испанию прошли 150— 200 тыс. итальянцев и 50 тыс. немцев20. По советским данным, Германия и Италия поставили в Испанию, соответственно, 593 и 1000 самолетов, 250 и 950 танков и бронемашин, 700 и 1930 орудий, 6174 и 1426 минометов, 31 000 и 3436 пулеметов, 157 306 и 240 747 винтовок21. Это гораздо больше, чем мог себе позволить СССР.

В 1936 г. Испания для СССР была важнейшим направлением европейской политики, но в условиях нарастающих угроз и ограниченных ресурсов Советского Союза помощь республиканцам не могла продолжаться вечно. Отношение Сталина к Испанской республике нередко связывают с его капризным характером. Так, Ю. С. Рыбалкин утверждает: “Позиция Сталина в отношении Испанской республики была непредсказуемой и менялась в зависимости от его настроения, обстановки на фронтах Пиренейского полуострова и международной арене. Постепенно интерес Сталина к стране “X” пропал, наоборот, возникло неприятие. С середины 1937 г. на заседаниях Политбюро ЦК ВКП (б) чаще стали обсуждать вопросы помощи не Испании, а Монголии и Китаю (страна “Z”), а также проблемы борьбы с “антигосударственными элементами” внутри страны. Перемены в настроении Сталина сказались на объемах и интенсивности военных поставок Республике”22.

Комментируя его слова, А. Виньяс пишет: “Наконец, такие авторы, как Рыбалкин (2007 г.), вводят личный фактор. Сталин перестал интересоваться Республикой так, как раньше... Вряд ли это можно объяснить переменами настроения, хотя такой вариант тоже нельзя исключать”23. Так все-таки нельзя исключать или можно? Были ли паузы в снабжении вызваны настроением Сталина либо для этого имелись конкретные военнополитические причины? Причины такие были. Помощь “стране Z” (Китаю) обусловливалась не капризами Сталина, а вполне конкретной угрозой с Востока.

Несмотря на некоторые колебания, А. Виньяс все же развивает версию о “парадоксальности” поведения Сталина по отношению к Испании в 1937 г. “Начиная с лета 1937 г. в динамике внешних поставок создалась ситуация, которая имела драматические последствия для республиканцев. Муссолини продолжил и даже усилил поддержку Франко”24, - пишет испанский историк.

Позиция А. Виньяса объясняется прежде всего его одобрительным отношением к смене власти в Испании в мае 1937 г., когда пало правительство Ф. Ларго Кабальеро и было сформировано правительство X. Негрина и И. Прието, склонных более внимательно относиться к советам Москвы. С точки зрения сторонников республиканской “партии порядка”, при Ларго Кабальеро Республика не могла победить, потому что это правительство было слишком революционным. При умеренных и рассудительных Негрине и Прието победа могла стать реальной, однако в этот момент “парадоксальный” Сталин перекрыл кислород Республике, подчиняясь капризу, перемене настроения. “В свете событий Негрин и Прието в качестве председателя правительства и министра обороны, соответственно, - отмечает А. Виньяс, - скоро заметили, что ветер с Востока больше не дует в том же направлении и с той же силой, что раньше”25.

Но так ли “скоро” это произошло? Для А. Виньяса и сторонников версии “Сталин - человек настроения” важно показать, что СССР перестал помогать Республике именно в тот момент, когда у нее появились надежные шансы на победу. “Когда Республика наконец получила сильное правительство и покончила с внутренними разногласиями, - пишет испанский историк, - которые сделали безрезультатными многие ее усилия в течение первого года войны, новые руководители, начиная с Негрина и Прието, столкнулись с некоторой отчужденностью Советского Союза. Сталин снова изменил подход в ноябре 1938 г., но было уже слишком поздно”26. Однако испанские лидеры столкнулись с “отчуждением” Сталина не сразу, и новые поставки в Испанию осуществлялись не только с ноября 1938 г., но и раньше. Они были продолжены во второй половине 1937 г. и производились относительно регулярно - в среднем по одной в месяц. В марте же 
1938 г. их было три, в апреле - две27.

Утверждение о том, что Сталин отвернулся от Испании именно тогда, когда в Республике образовался “дееспособный” режим, призвано объяснить, почему эта “дееспособность” вылилась не в победы (какой в правление Ларго Кабальеро была победа при Гвадалахаре), а в сплошные неудачи. В действительности Сталин дал Негрину и Прието достаточно времени, чтобы проявить себя. Советские поставки позволяли республиканскому командованию успешнее действовать и в июле 1937 г., и в октябре 1937 г., и в январе - феврале 1938 г., и даже в марте - апреле 1938 г. Но оказалось, что между советскими поставками и ходом военных действий прямой связи нет. В декабре 1937 г. республиканцы действовали успешнее, чем в июле - октябре 1937 г.

Советские руководители не могли не испытывать разочарования в новом республиканском руководстве. Если весной, после победы под Гвадалахарой, Республика получила возможность перехватить инициативу в войне, то летом 1937 г. она все еще этого не сделала. Ради чего же тогда было свергать Ларго Кабальеро? Обещали победы и не справились, лишь потеряли время на политическую междоусобицу.

Правительство Негрина - Прието стало разрушать милиционную систему, строить армию на обычных казарменных принципах, но побед не добилось. Падение энтузиазма солдат, рост кастовости и бесконтрольности офицерства привели к падению боеспособности республиканской армии во второй половине 1937 г. и к ее поражениям. Свержение Ларго Кабальеро сорвало подготовку операции в Эстремадуре, которая, возможно, могла бы вывести войну из губительной для Республики позиционной фазы28.

Операции, подготовленные новым, “правильным” военным руководством, не оправдали надежд. К началу сражения под Брунете республиканцы сосредоточили там 50 тыс. солдат, свыше 100 орудий, 100 танков, 40 бронемашин, свыше 100 самолетов. Противник имел 40 тыс. солдат, до 150 самолетов, около 60 орудий. Все эти силы сконцентрировались на фронте протяженностью в 10-12 км29. Начав наступление 5 июля, республиканцы почти без боя проскочили между опорными пунктами противника и 6 июля после бомбардировки взяли городок Брунете. Но развить успех, как планировалось, они не смогли. Оказалось, что и направление удара было выбрано неудачно - республиканцы оказались в ловушке среди холмов. В результате их удар превратился в кровавую мясорубку.

Ожесточенные бои 24-26 июля закончились оставлением Брунете с потерей почти половины армии. Республиканская пехота была настолько деморализована, что бежала даже от собственных танков, возвращавшихся из атаки (где эта пехота танки не поддержала). По мнению советского автора А. Г. Серебрякова, командование франкистов не ударило по флангам и не разгромило республиканскую группировку полностью только потому, что “не было уверено в наступательной способности своей пехоты, особенно в трудной для наступления местности”30. Затем последовала неудача республиканского наступления на Сарагосу.

Пытаясь переложить на СССР ответственность за эти неудачи, А. Виньяс пишет, что помощь Сталина “ослабела в течение 12 критических месяцев - с ноября 1937 г. по ноябрь 1938 г. В любом случае она была недостаточна ни для того, чтобы покрыть материальные потребности Народной армии, ни, тем более, чтобы стать противовесом постоянным поставкам, которые Франко до конца получал от Италии и Третьего рейха... Когда Негрин принял пост председателя правительства, Республика, с точки зрения технической, уже проиграла войну”31.

Однако Негрин пришел к власти не в ноябре 1937 г. С мая по ноябрь 1937 г. - достаточный срок, чтобы продемонстрировать, что республиканцы стали сражаться лучше. А они сражались хуже. И это явилось результатом их собственной политики, а не изменения политики Сталина.

Решающим периодом в войне был не 1938 г., а весна - лето 1937 г., когда Франко, сконцентрировав силы на Севере, воевал на два фронта. Вместо того чтобы сосредоточить усилия на подготовке наступательной операции, коммунисты и социал-либералы увлеченно боролись за власть, а Республика теряла время. После июля 1937 г. шанс перехватить инициативу, возникший в марте при Гвадалахаре, был практически упущен.

Летом 1937 г., “как только советское правительство ослабило помощь, фашистские диктаторы резко увеличили свою. Нет ничего удивительного в том, что Республика оказалась в абсолютно безвыходной ситуации”32, - утверждает А. Виньяс. Здесь возникает вопрос: когда же точно была ослаблена эта помощь? И на какие операции могли повлиять проблемы с поставками? Во всяком случае, нет никаких оснований списывать бездарно упущенные возможности под Брунете и в Арагоне летом - осенью 1937 г. на отсутствие советских поставок.

Советская помощь к середине мая 1937 г. составила 333 самолета, 256 танков, 60 броневиков, 236 орудий среднего калибра33. К июню было поставлено 409 самолетов, из которых в строю находились 34334. Это не так мало.

А. Виньяс оценивает соотношение поставок самолетов советского и итало-германского производства с июля 1937 г. как 239-271 к 740-79835. Присоединяя поставки первых двух с половиной месяцев правления Негрина к поставкам времени Ларго Кабальеро, он стремится доказать, что при Ларго Кабальеро Республика получала значительную помощь, а с приходом Негрина - уже нет. Если с 1 октября 1936 г. по 1 августа 1937 г. СССР поставил в Испанию 496 самолетов и 714 орудий, то с 14 декабря 1937 г. по 11 августа 1938 г. - 152 самолета и 469 орудий36. Получается, что на первый период приходилось в среднем 49,6 самолета и 71,4 орудия в месяц, а на второй - 19 самолетов и 58,6 орудия. Однако эти вычисления А. Виньяса подрывают его собственную аргументацию: поставленная в первый период техника продолжала действовать, оказывая влияние на ход войны и в следующие месяцы. Кроме того, испанцы начали собирать самолеты по лицензии сами. Ими было собрано 230 самолетов, что значительно улучшает статистику - более чем в два раза. Поэтому говорить о том, что ситуация в середине 1937 г. была заведомо проигрышной, можно только существенно преувеличивая значение внешних факторов. Не будем также забывать, что до падения Севера Франко должен был делить свои силы надвое, а Республика концентрировала советскую авиацию в центре.

Только с началом войны в Китае и серией разочаровывающих военных неудач Республики летом - осенью 1937 г. советская помощь стала ослабевать, но не прекратилась.

Динамика поставок зависела еще и от позиции французских властей. Именно поэтому пришлось придерживать их осенью 1937 г. - зимой 1938 г. (блокада на французской границе из-за “невмешательства” дополнялась подводным пиратством итальянцев в Средиземном море), а затем лихорадочно проталкивать в марте - июне 1938 г. Как пишет А. Виньяс, “недостаточное желание увеличивать поставки, что ставится Сталину в вину, не может быть полностью объяснено теми препятствиями, которые устанавливали французы”37. Но Сталин давал столько помощи, сколько мог в сложившихся условиях. А вот французы существенно “регулировали” их поступление через границу, что могло оказаться критически важным.

Ситуация зависела далеко не только от количества самолетов. Так, в июле 1937 г. под Мадридом у франкистов было всего лишь полуторное превосходство в авиации. Но советник Лопатин, фактически командовавший авиацией, слишком часто вызывал истребители и так измотал летчиков, что даже опытные пилоты стали биться при посадке. Заметим, что в Сарагосской операции старший советник командующего ВВС Е. С. Птухин, действовавший аккуратнее, при равенстве сил обеспечил превосходство республиканской авиации38.

Как отмечал в своем докладе советский военный советник Ф. К. Арженухин, “переоценивать роль авиации в бою, как это делало испанское командование и некоторые наши товарищи, - неправильно... одна авиация не может заставить покинуть окопы достаточно устойчивую пехоту противника”39. Поэтому даже в условиях превосходства авиации противника республиканцы в декабре 1937 г. смогли взять Теруэль (что затем обернулось поражением, но не из-за дефицита авиации у Республики). А потом авиация фашистов сбивала республиканцев с позиций в Арагоне, потому что деятельность пехоты стала неэффективной. Республиканские солдаты, которые все меньше понимали, за что воюют, бросали оружие, поставлявшееся из СССР.

Комдив Вальтер (К. Сверчевский) сообщал, что под Медианой часть солдат противника была вооружена “максимами” и “Дегтяревыми”, взятыми под Брунете40. Республике нужно было помогать, спору нет. Но она должна была беречь полученное. Поэтому испанцу А. Виньясу не стоит упрекать Сталина в том, что он мог бы присылать больше. Если бы республиканцы не бросали оружие, его у них оказалось бы больше.

До 1938 г. советская помощь уравновешивала материально-техническое вмешательство Германии и Италии, а интербригады отчасти уравновешивали присутствие итальянского военного контингента. В конце 1937 г. советская помощь стала ослабевать, в то время как фашистская нарастала. Ослабление советской помощи было связано как с разочарованием советского руководства в новом правительстве Негрина, неспособном добиться обещанного перелома в войне, так и с усложнением международной ситуации, когда испанская проблема становилась менее важной по сравнению с кризисами в Китае и Чехословакии.

Со второй половины 1937 г. советская помощь поступала также в Китай, и объем поставок на Восток “вычитался” из того, что СССР мог бы направлять в Испанию. В то время Китай был для СССР даже важнее, чем Испания: ведь на этот раз борьба развернулась в непосредственной близости от советских границ. Сдерживание Японии на дальних подступах к СССР являлось для него крайне важной задачей на протяжении всех 1930-х годов.

Ответственность западной либеральной элиты за “невмешательство” и “умиротворение” естественным образом вызывает поиск оправданий, и одно из них сводится к тому, что СССР вел себя так же, как западные державы. “Когда в Мюнхене в сентябре 1938 г. стало ясно, что западные демократии не готовы выступить против фашистской агрессии, - пишет историк Д. Пуццо, - Кремль решил сформулировать и проводить иную политику. С конца 1938 г. СССР прекратил поставки оружия в Испанию”41. Это распространенное на Западе мнение, которое априори исходит из национального эгоизма Сталина, верно “с точностью до наоборот”.

Поставки возобновились в декабре 1938 г., причем в кредит. В декабре 1938 г. на эти нужды было выделено 100 млн долл, (для сравнения - в марте 70 млн долл.), на 55 млн долл, оружия переправили во Францию42. В условиях изоляции после Мюнхена Сталин попытался “зайти с тыла” к консолидировавшемуся Западу.

12 января 1939 г. СССР предоставил Республике заем в 50 млн долл. В этом соглашении в отличие от прежней практики отсутствовали условия гарантии займа и даже условия его возврата. По сути, Сталин просто оплатил поставки. Закупки, совершенные за счет этого кредита, дошли до Франции. Пока было можно, закупленное оружие перебрасывалось в Каталонию. 30 января - 4 февраля были отправлены 41 955 винтовок, 3446 пулеметов, 319 тыс. снарядов и 31,5 млн патронов. 4 февраля 1939 г. поставки оружия в Каталонию были остановлены республиканским руководством из-за наступления франкистов. После падения Каталонии Республиканская зона оказалась отрезанной от сухопутных поставок. Около 400 вагонов военного снаряжения пришлось эвакуировать назад во Францию. Попытка переправить 2 февраля часть боеприпасов в Центральную часть Испании пароходами не удалась - их уничтожила итальянская авиация43. Больше французы не допускали таких экспериментов. Склады во Франции были переполнены советским оружием, но оно не могло дойти по назначению.

Оставшееся во Франции имущество в основном удалось вернуть в СССР. К 11 июня 1939 г. на склады вернулось 180 37-миллиметровых пушек, 117 45-миллиметровых пушек, 60 французских 76-миллиметровых пушек, 98 других 76-миллиметровых пушек, 57 английских гаубиц, 20 гаубиц, 14 японских пушек, 5 тыс. винтовок, 50 самолетов “СБ”, 70 “И-16”, 6 “УТИ-4”, 18 “Р-10”, 40 танков “Т-26”44.

Падение Испанской республики явилось для Сталина одним из сигналов, хотя уже далеко не важнейшим, о необходимости смены внешнеполитической стратегии. Оно стало зримым доказательством краха стратегии коллективной безопасности, приверженности западных партнеров политике умиротворения агрессора. В то же время в Испании было дано первое сражение в противоборстве с фашизмом, которое закончится крахом фашистского блока в 1945 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Рыбалкин Ю. Е. Операция “X”. Советская военная помощь республиканской Испании (1936-1939). М., 2000, с. 37.
2. Коминтерн и гражданская война в Испании. М., 2001, с. 116.
3. Российский государственный военный архив (далее - РГВА), ф. 33987, оп. 3, д. 845, л. 9.
4. Политбюро ЦК РКП(б) - ВКП(б) и Европа. Решения “Особой папки” 1923-1939. М., 2001, с. 339.
5. Там же, с. 340.
6. Малай В. В. СССР в Испании (1936): малоизвестные страницы (по материалам Архива внешней политики Российской Федерации). - Испанский альманах, вып. 2. М., 2010, с. 129.
7. Архив внешней политики Российской Федерации (далее - АВП РФ), ф. 97, оп. 14, п. 3, д. 5, л. 52.
8. Малай В. В. Гражданская война в Испании 1936 - 1939 годов и Европа. М., 2011, с. 23-24.
9. АВП РФ, ф. 97, оп. 14, п. 3, д. 6, л. 56.
10. Alvarez del Vayo J. Les batailles de la liberte. Paris, 1963, p. 237.
11. Подробнее см. Шубин A. B. Великая испанская революция. М., 2011, с. 250-270.
12. АВП РФ, ф. 97, оп. 14, п. 3, д. 6, л. 57.
13. РГВА, ф. 35082, on. 1, д. 450, л. 2.
14. Там же, ф. 33987, оп. За, д. 1258, л. 1 - 20. Иные данные приводит историк Ю.Е. Рыбалкин: 648 самолетов, 347 танков, 60 бронемашин, 1186 орудий, 340 минометов, 20 486 пулеметов, 497 813 винтовок (.Рыбалкин Ю. Е. Указ, соч., с. 44.). Разница, как видим, не принципиальная. Ю. Е. Рыбалкин ссылается на различные источники, включая зарубежную литературу. Подсчеты советских офицеров по отдельным видам вооружений можно считать более точными, потому что они суммировали внутренние данные Генштаба.
15. РГВА, ф. 35082, оп. 1, д. 483, л. 74.
16. Там же, д. 278, л. 218.
17. Viñas A. El escudo de la República. Barcelona, 2007, p. 633.
18. РГВА, ф. 35082, on. 1, д. 360, л. 12.
19. Thomas Н. The Spanish Civil War. Harmondsworth, 1986, p. 977-978.
20. Рыбалкин Ю. Е. Указ, соч., c. 18.
21. Там же, c. 44.
22. Там же, с. 45-46.
23. Viñas A. Armas у hombres para España. Los apoyos exteriores en la guerra civil. - Economía y economistas españoles en la Guerra Civil, v. 1. Barcelona, 2008, p. 401.
24. Ibid., p. 399.
25. Ibid., p. 407.
26. Ibid., p. 411.
27. Ibid., p. 400.
28. См. Шубин А. В. Указ, соч., с. 328-330.
29. РГВА, ф. 35082, on. 1, д. 503, л. 17-18.
30. Гражданская война в Испании. Центральный фронт и Брунетская операция. М., 2010, с. 312-319. Очерк А. Г. Серебрякова, опубликованный в 1941 г., представляет собой очень подробное, но несколько оптимистическое описание Брунетского сражения.
31. Viñas Á. El honor de la República, p. 545.
32. Viñas Á. Armas y hombres para España. Los apoyos exteriores en la guerra civil, p. 405.
33. Ibid., р. 371.
34. Ibid., р. 375.
35. Ibid., р. 406.
36. Ibid., р. 409.
37. Viñas A. El honor de la República, p. 406.
38. РГВА, ф. 35082, on. 1, д. 441, л. 20.
39. Там же, д. 499, л. 2.
40. Там же, д. 412, л. 9.
41. Puzzo D.A. Spain and the Great Powers, 1936 - 1941. New York, 1962, p. 148.
42. Рыбалкин Ю. Указ, соч., c. 98 - 99.
43. РГВА, ф. 35082, on. 1, д. 240, л. 90 - 92.
44. РГВА, ф. 33987, оп. За, д. 1259, л. 7 - 15.

Перейти к записи История Испании и Португалии

Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.




  • Категории

    Показать все категории  

  • Файлы

  • Темы на форуме

  • Похожие публикации

    • Saygo
      Минаева Н. В. Никита Иванович Панин
      Автор: Saygo
      Минаева Н. В. Никита Иванович Панин // Вопросы истории. - 2001. - № 7. - С. 71-91.
      Есть в отечественной истории личности, обозначившие определенные вехи, по которым идет отсчет времени. К числу столь значительных людей принадлежит екатерининский вельможа граф Никита Иванович Панин. От него, его мыслей берет начало конституционная идея в России, возникает осознанная критика абсолютной монархии с ее незыблемым патримониальным началом.
      Родился Никита Иванович 18 сентября 1718 г. в Данциге, где отец его служил в комиссариате, снабжавшем русскую армию, и был в чине генерал-поручика. Детские годы Никиты Панина прошли в городке Пернове Ревельской губернии, куда отец был переведен после окончания Северной войны.
      Никите Ивановичу удалось подняться выше всех из всего рода Паниных. А род этот уходил своими корнями в глубокую старину. Сам он, искусный рассказчик, не без гордости признавал, что его род насчитывает более трехсот лет. В год рождения великого князя Ивана Васильевича, будущего царя Ивана Грозного, в 1530 г. - предок Никиты Панина - Василий Панин был убит в неудачном Казанском походе. Не только при Рюриковичах, но и при Романовых Панины не затерялись. При Михаиле Федоровиче, в 1626 г. другой предок Никиты - Никита Федорович Панин значился в числе дворян, пожалованных прибавкою оклада. На земских соборах царя Алексея Михайловича звучал голос думского дворянина Панина, по отцу - Никитича.
      Не угасла слава Паниных и в дальнейшем. При Федоре Алексеевиче (1676-1682) знатный и родовитый дворянин Василий Васильевич Панин был комнатным стольником и участвовал в решении важных дел. Был Василий Васильевич близок к царю и ко всем Милославским - врагам будущего самодержца Петра Алексеевича1. Однако, это не помешало ему отдать своих горячо любимых синовей на службу молодому царю. Немалые дипломатические способности пришлось тогда проявить Василию Васильевичу. Ведь родные матери Петра Алексеевича - бояре Нарышкины - враждовали с Милославскими. Это умение приспособиться к обстоятельствам и одновременно быть на виду, способность постоять за себя - стали родовой чертой Паниных. В походах Петра Великого уже числился генерал-поручик Иван Васильевич Панин и генерал-майор Андрей Васильевич Панин - сыновья ловкого и дальновидного Василия Васильевича. Крепкие родственные связи также отличали это семейство.



      Отец Никиты Ивановича - Иван Васильевич - большой друг детей, был убежден, что хорошее воспитание в детстве, очень помогает в дальнейшей жизни. Если много добрых воспоминаний набрать с собою то спасен человек. И даже, если одно только доброе воспоминание при нас останется, то и оно может когда-нибудь послужить во спасение. Иван Васильевич пережил императора Петра и при Анне Иоанновне снова вошел в фавор и стал сенатором. Мать Никиты Панина - Аграфена Васильевна (урожденная Эверкалова) воспитала своих детей в большой привязанности друг к другу. Она была племянницей светлейшего князя А. Д. Меншикова, водила дружбу с Головиными, С. А. Колычевым. Знакомые и родственники Паниных были близки к придворным и столичной знати. Сенатор и куратор Московского университета В. Е. Ададуров в письме уже двадцатидевятилетнему камергеру Никите Панину, отмечал особенно горячее чувство его к "государыне матушке"2.
      Семья Паниных оставила заметный след в екатерининскую эпоху. Никита был старшим, следующим шел Петр, прославивший себя на военном поприще - он был участником русско-турецких войн, взятия крепости Бендеры. В 1774 г. Екатерина привлекла его к подавлению Пугачевского восстания. Петр Панин вложил много труда в разработку военной реформы и был влиятельным советником по военным вопросам наследника императрицы Павла Петровича.
      Одна из сестер Паниных - Александра Ивановна - была выдана замуж за князя Александра Борисовича Куракина, масона и блестящего светского щеголя, личного друга Павла Петровича, вместе с которым он воспитывался и часто совершал заграничные путешествия. Родственные связи с князем Куракиным использовались Никитой Паниным не единожды. Другая сестра - Анна Ивановна - была выгодно выдана замуж за Ивана Ивановича Неплюева, русского посланника в Константинополе, большого знатока Востока и восточной политики. Он прославился также строительством русских крепостей, позже стал сенатором и начальником Оренбургского края.
      Никита Панин начал военную службу еще при Анне Иоановне вахмистром конной гвардии, а потом корнетом. Его карьера быстро пошла вверх при Елизавете Петровне. Он почувствовал вкус к участию в интригах, тайных кознях придворного мира. Свидетельства современников красноречиво говорят об этом. Он стал опасным соперником А. Г. Разумовскому и И. И. Шувалову. Канцлер А. П. Бестужев-Рюмин поспешил отправить его подальше из Петербурга. Так Панин получил пост русского посланника в Дании. В Копенгаген он отправился в 1747 г., в Берлине, был представлен молодому прусскому королю Фридриху II, который произвел на Никиту Панина сильное впечатление своим пониманием европейской политики. Уже тогда у русского дипломата зародилась мысль о возможном союзе северных европейских государств. В Гамбурге он получил известие о присвоении ему придворного звания камергера и отличительный знак - ключ на голубой ленте.
      В Копенгаген Панин прибыл уже вполне представительным дипломатом. Он был свидетелем открытия датского парламента в Кристианборге. Не успел он привыкнуть к европейской жизни и царящим здесь политическим порядкам, как в 1749 г. его перевели в том же ранге в Швецию, с которой императрица Елизавета Петровна вела весьма оживленную дипломатическую переписку. Стокгольм, в котором Никита Панин провел двенадцать лет, оказал на него очень большое влияние. Благодаря своей общительности и ловкости, проницательности и ироничному уму, он был хорошо принят королевским окружением, стал вхож в королевский дворец, посещал светские рауты, свел знакомство с дипломатами и высшим обществом. Там же и приняли его в одну из известных тогда масонских лож.
      Масонство проникло в Швецию с 1735 года. К моменту прибытия Панина в Стокгольм оно достигло уже такого влияния, что в 1753 г. главным мастером был избран король Адольф Фридрих. Ни в одной европейской стране масонство не пользовалось таким сильным покровительством царствующего дома, как в Швеции. Короли Швеции, как правило, были масонами и гроссмейстерами масонских лож. Шведская масонская система весьма ощутимо повлияла на соседние страны. К этому времени и в России масонство уже давно пользовалось известностью. Источники хранят свидетельства о первой ложе, основанной Петром I или Ф. Лефортом в 1698 году. В начале XVIII в. в России уже действовал основатель масонской ложи генерал Джеймс Кейт, брат лорда-маршала Шотландии Джорджа Кейта. В 1747 г. на допросе в тайной канцелярии графа Николая Головина выяснилось, что и он состоит в масонской ложе, а кроме него масонские взгляды разделяют братья Захар и Иван Чернышевы3.
      В разных странах масонское движение имело свои национальные черты, определявшиеся насущными духовными потребностями общества, христианскими принципами и некоторыми постулатами просветительства. Вполне возможно, что Никита Панин читал масонский катехизис4. Постепенно российские масоны расширяли обычаи и организацию цеха каменщиков до целостного общественного учреждения, а "лекции" средневекового цеха перелились в "конституции"5. Вполне вероятно, что подобную "конституцию" принимал при вступлении в масонскую ложу и Никита Панин. Он должен был быть знаком и с главной книгой масонов - знаменитой "Книгой конституций" Дж. Андерсона6, датированной 1723 годом. Книга эта вобрала в себя "лекции" и "уставы немецких каменщиков", увидевшие свет в 1459 году. В это же собрание вошли и другие документы XV и XVI веков. В "Книге конституций" были собраны руководящие нравственные и общественные идеи всего европейского масонства.
      Знал ли Никита Панин эти сочинения? На этот вопрос нельзя ответить с полной уверенностью. Но очевидно, получив предложение Елизаветы Петровны стать главным воспитателем цесаревича Павла, Панин прибыл в Россию уже с некой "конституцией", в дальнейшем претерпевшей многие изменения и обретшей известность под довольно неопределенным названием "Конституция Н. И. Панина - Д. И. Фонвизина".
      Не только шведское влияние испытывал Панин, разрабатывая свой конституционный проект. Вернувшись в Россию, он застал распространение масонства по английской системе. Лондонская ложа - родоначальница русских лож (основанных И. П. Елагиным, кабинет-секретарем Екатерины II). Английское масонство восходит к истории династии Стюартов в Англии7. В Россию масонство по шведской системе попало значительно позже. Однако, в 70-80-е годы XVIII в. оно приобретает большую значимость. И это связано, прежде всего, с мыслями и занятиями Панина, который пользовался большим влиянием при дворе Екатерины II.
      Еще по пути в Данию, Панин завернул в Дрезден, чтобы поздравить польского короля Августа III по случаю его бракосочетания с принцессой Марией. Это было время политического кризиса в Речи Посполитой и неустойчивого положения польского сейма. Позиция России в Европе тогда еще определялась. В Стокгольм Никита Панин попал как раз вовремя. Предотвратив угрозу войны Швеции против России, он подружился с первыми сановниками шведского королевства.
      Столь незаурядная личность должна была быть востребованной в своем отечестве. И такой момент настал. Еще в 1758 г. канцлер Елизаветы Петровны Бестужев-Рюмин, уверенный в недееспособности будущего императора Петра III, стал выдвигать великую княгиню Екатерину Алексеевну в качестве возможной регентши при ее сыне Павле Петровиче. Да и сама Елизавета Петровна не была уверена в возможностях своего племянника наследовать русский престол. Ее фаворит Иван Шувалов придерживался того же мнения. В 1760 г. и был назначен воспитателем малолетнего Павла Никита Панин. С ним-то и начал Шувалов тайные переговоры об устранении только что воцарившегося Петра III и передаче власти великому князю Павлу при регентстве Екатерины Алексеевны. Шел 1761 год. Екатерина соглашалась на такое развитие событий. Она признавалась датскому посланнику в Петербурге барону Остену: "Предпочитаю быть матерью императора, а не супругой!"
      К июню 1762 г., когда произошел дворцовый переворот, Панин уже имел разработанную программу изменения абсолютной монархии в России. Но победившая партия Орловых, поддерживала Екатерину Алексеевну как абсолютную монархиню, облеченную неограниченной властью. Однако пособничество, которое оказали перевороту Панин и его сторонники не могло пройти бесследно. В манифесте о воцарении Екатерины по настоянию Панина предусматривалось "узаконение особых государственных установлений", что напоминало, кто же должен считаться законным наследником русского престола.
      Об источниках политического проекта Панина можно судить лишь по косвенным свидетельствам. Идея "конституции" могла быть навеяна Панину масонскими документами. И тайна, которой окутан первый политический документ Панина, также, вероятно, объясняется масонской принадлежностью русского вельможи. Известно, что в основу своего политического проекта Панин положил принципы государственного устройства шведского королевства, где власть монарха была ограничена представительным риксдагом. В начале XVIII в. влияние Швеции испытывал князь Я. Ф. Долгорукий. В свое время Панин выступил инициатором создания Постоянного совета при польском короле Станиславе Августе Понятовском и разрабатывал польскую конституцию.
      В 1762 г. Никита Панин представил Екатерине свой политический проект8. При монархе создавался Императорский совет, - из шести или восьми советников. При Совете предполагалось иметь четыре статс-секретаря или министра для наблюдения над четырьмя департаментами: иностранных дел, внутренних дел, военного и морского. Панин информировал императрицу о круге лиц, разделявших его позицию. Среди них был уже упоминавшийся елизаветинский канцлер Бестужев-Рюмин, в 1762 г. первоприсутствующий в Сенате. Кроме него в "партию Панина" входил князь Я. П. Шаховской, граф М. И. Воронцов, генерал Н. В. Репнин - племянник братьев Паниных, Екатерина Романовна Дашкова. Панина поддерживали и некоторые сторонники Екатерины, в том числе Алексей Григорьевич Разумовский.
      В декабре 1762 г. императрица, казалось, решила пойти на уступки панинской партии и скрепить его проект своей подписью 9. Однако, в процессе бурного объяснения с Никитой Паниным о полноте ее власти она в гневе надорвала лист с уже готовой подписью и бросила список сторонников ограничения самодержавия в огонь.
      Настойчивый Панин продолжал бороться за свой проект. Он отстаивал права Павла Петровича на российский престол. Екатерина же, мать законного наследника, может рассчитывать на регентство при малолетнем Павле. Рюльер в "Истории русской революции 1762 года" утверждал, что Екатерина Дашкова и Панин выработали условия, по готорым русские вельможи, отстраняя Петра III, могли передать престол его супруге "посредством формального избрания с ограничением ее власти". Позже Дашкова, рецензируя книгу Рюльера, оставила это положение автора без изменений. Она вспоминала и о том, что, во время разговора с Паниным, последний согласился с ней и добавил: "Недурно было бы также установить правительственную форму на началах шведской монархии"10. Со временем Екатерина постаралась устранить всех единомышленников Панина. Он остался один. Самого автора проекта, которого императрица и ценила, и побаивалась, она не трогала.
      Вступив на престол, Екатерина Алексеевна провозгласила себя самодержицей, одновременно назначив своего сына Павла Петровича законным наследником (ведь, если бы победили приверженцы Петра III, предполагавшего жениться на Елизавете Воронцовой, Павел мог бы лишиться права наследовать престол и повторить печальную участь Ивана Антоновича). Екатерина продолжала воспитывать Павла как цесаревича, как это началось еще при Елизавете Петровне. И Панин нужен был Екатерине в качестве воспитателя цесаревича. Императрица считала своим долгом дать наследнику первоклассное европейское образование. Стать наставником русского цесаревича предлагали французскому просветителю Ж. Л. д'Аламберу, однако тот, ознакомившись с манифестом о воцарении Екатерины II, в котором смерть Петра III приписывалась "геморроидальному припадку", отказался от столь почетного поручения, сославшись на то, что страдает тем же недугом. Его примеру последовали Дидро, Мормонтель и Сорент. Пришлось довольствоваться русскими воспитателями, из которых Никита Панин был самым просвещенным.
      После неудачной попытки 1762 г. создать при Екатерине Императорский совет, Панин сосредоточился на воспитании цесаревича как просвещенного монарха европейского типа, советующегося с представительным органом власти. К этому времени для Панина авторитетом был прусский король Фридрих II. Именно с ним - участником первого раздела Речи Посполитой - обсуждался план политического устройства Польши с Постоянным советом при короле, подобным Императорскому совету в проекте Панина.
      В основу разработанного Паниным плана воспитания будущего монарха11 были положены принципы, заимствованные в Швеции. Предусматривались экзамены по главным дисциплинам, изучаемым цесаревичем (иногда в присутствии императрицы) - истории, географии, математике и другим наукам. Панин приказал перенести свою кровать в опочивальню Павла и зорко следил за его самостоятельными занятиями. Для характеристики воспитания цесаревича весьма важны "Записки" С. А. Порошина, первого учителя Павла, человека простодушного и непосредственного, которого Панин оттеснил, как и других воспитателей, стремившихся влиять на душу цесаревича. Никита Панин, свидетельствует Порошин, оставался главным воспитателем Павла Петровича вплоть до его совершеннолетия. Получив звание гофмейстера двора ее императорского величества, Панин беззастенчиво ограничил влияние других учителей: "Тебе, - обращался он к Порошину,- военные науки, русская история и география Отечества... Не стеснялся граф указывать и другим учителям их скромное место: Андрею Андреевичу Грекову, немцу Францу Ивановичу Эпинусу, тайному советнику Остервальду, французам Гранже и Теду"12.
      Порошин с горечью отмечал, что все помыслы Панина были связаны с Европою, с приобщением России к европейскому миру. Во имя этого Панин прибегал, по его словам, "к хитростям и интригам". И старый учитель не был далек от истины. Стремясь добиться ограничения власти монархии в России, Панин не останавливался перед сопротивлением императрице и ее окружению.
      Панин был сын своего века. Французский посланник в Петербурге М. Д. де Корберон так характеризовал его: "Сладострастный по темпераменту и ленивый, столько же по системе, сколько и по привычке, он старался, однако, вознаградить себя за малое влияние на ум императрицы - своей повелительницы. Величавый, по манере держаться, ласковый, честный против иностранцев, которых очаровывал при первом знакомстве, он не знал слова "нет", но исполнение редко следовало за его обещаниями, и, если, по-видимому, сопротивление, с его стороны - редкость, то и надежды, возлагаемые на его обещания, ничтожны. В характере его замечательна тонкость, но это вовсе не та обдуманная и странная тонкость Мазарини, которую скорее можно назвать двоедушием; тонкость Панина более мелочна, соединенная с тысячью приятных особенностей, она заставляет говорящего с ним о делах забывать, она обволакивает собеседника и он уже в плену обаяния графа, он забывает, что находится перед первым министром государыни; она, эта тонкость, может также заставить потерять из виду предмет дипломатической миссии и осторожность, которую следует соблюдать в этом увлекательном разговоре"13.
      Но это - суждения людей сторонних, иностранцев, сталкивавшихся с русским вельможей в ходе дипломатического противоборства. Суждение о личности Никиты Ивановича сохранилось и в мемуарных записках одного из осведомленных и образованных его современников - Ф. Н. Голицына, собеседника Вольтера и французских королей. Он утверждал, что Никита Панин обладал большими достоинствами и "его отличала какая-то благородность в обращении, во всех его поступках... внимательность, так что его нельзя было не любить и не почитать: он как будто к себе притягивал... Я в жизни моей видел мало вельмож, столь по наружности приятных. Природа его одарила сановитостью и всем, что составить может прекрасного мужчину. Все его подчиненные его боготворили"14.
      Порошин тоже вполне положительно характеризовал Панина, но, по прошествии времени, все более и более проникался критическим к нему отношением, отмечая его недостатки и слабости. Восторгаясь остроумием, обходительностью графа Панина, он все более и более проникается скепсисом. "Подлость и пронырство, подлинная интрига, - писал Порошин, - все восстало против меня. И первый зачинатель всех козней был светлейший граф Никита Панин". Желая показать свое усердие, свое старание и опеку великого князя перед императрицей, главный воспитатель придумал такую игру, которая могла бы удержать цесаревича от шалостей и дурных поступков. Он начал выпускать особые "Ведомости", где в отделе "Из Петербурга" упоминалось о всех проступках великого князя. Панин заверял, что "Ведомости" рассылаются по всей Европе, и он оповестит всю аристократию Европы о проступках цесаревича.
      По словам Порошина, "Панин - большой обжора и лентяй, у него лучшая в столице поварня, где шведский повар готовит ему любимые кушанья". Зачастую сам вельможа занимался стряпней. "Как-то, находясь во дворце, приказал поставить около себя, конфор и принялся варить устриц с английским пивом. Так старался, что прожег себе манжет. Великий князь тоже приказал себе приступочек к стулу, залез на него и стал с превеликим интересом смотреть, как этот суп варится, веселился, в суп хлеб бросая". Страсть графа хорошо покушать часто была предметом насмешек молодого Павла Петровича. Когда наследнику было лет девять, что-то занемог его воспитатель и все спрашивал у доктора, скоро ли ему можно покушать. "Боюсь, - смеялся великий князь, - как бы Вам, ваше превосходительство, не остаться голодным!" Этой страсти воспитатель пытался обучить и ученика. Подали раз на стол омара и очищенные рачьи клешни и хвостики. Все кушанье было сдобрено перцем и уксусом. Великий князь отведал этого кушанья, поднес к носу и с ужасом отшвырнул от себя. Порошин язвительно заметил: "Можно, конечно, любить устриц, омаров, объедаться арбузом и восторгаться бужениной, но не иметь при этом других пороков".
      "Был он, - утверждает Порошин, - сластолюбец. Никогда не женился, а любовных историй было у него предостаточно". Женитьба на А. П. Шереметевой, правда, так и не состоялась в связи со смертью невесты, заболевшей оспой в 1768 году. О похождениях молодого Никиты содержатся слухи, распространявшиеся в столичном свете, в воспоминаниях британского посла в Петербурге Джона Бэкингэмшира. Оба брата Паниных были большими охотниками до женщин. Много двусмысленных историй было связано с их именами. Как-то Петр Панин уезжал из Петербурга и наказывал своему старшему брату Никите Ивановичу: "Ты, уж, Никитушка, моих любовных дел не продолжай, сам приеду - справлюсь".
      Беседы с цесаревичем и в петербургских гостиных были пересыпаны остротами на излюбленную тему. Никита Иванович не церемонился в выражениях и охотно, даже с особым вкусом, передавал все придворные сплетни и слухи. Любил он читать великому князю о любовных похождениях Жиль Блаза, а если сам был занят, привлекал к чтению книги А.-Р. Лесажа графа 3. Г. Чернышева. Когда прочитали первый том, и приступили ко второму, где повествовалось о любовных приключениях главной героини Бланки, великий князь не выдержал и вскричал: "Перестаньте же читать такую непристойность!"
      Никита Иванович любил детей и, не имея своих, все силы свои отдавал воспитаннику, а также любимому племяннику - сыну своего брата Петра, от его первого брака. Английский посланник в Петербурге Гаррис вспоминал: "Сэр Панин, - добрая душа, огромное тщеславие и необыкновенная неподвижность, - вот три его отличительные черты"15.
      Стремление гофмейстера не могло не беспокоить императрицу. Чтобы несколько ограничить влияние Панина на цесаревича, она на следующий же год после воцарения назначает его главой департамента иностранных дел, полагая, что именно он наиболее подходит для этой должности благодаря своим связям в ряде европейских стран. (К общему хору друзей и врагов Панина, может быть присоединен голос такого искателя приключений как Джовани Казанова, который был знаком с Паниным еще по Дании и Швеции16.) Отношения Екатерины со своим первым министром были довольно сложными, но между ними сохранялись все атрибуты придворного этикета. В рождество, 25 декабря 1765 г. ее величество изволила плясать с Никитою Паниным в аудиенц-комнате, где "трон стоял": плясали по-русски, танцевали по-польски менуэты и контрадансы17.
      Титула графа оба брата Панины были удостоены в 1767 году. По какой-то необъяснимой причине, братья постепенно присвоили себе право быть независимыми в воспитании цесаревича, как законного наследника престола. Никита Панин настоятельно формировал у цесаревича тщеславную страсть к власти, непременному участию в делах государственных.
      В 1768 г. в Петербурге случилась эпидемия оспы. Болезнь перекинулась на Царское село, где находился цесаревич со своим воспитателем. Екатерина 5 мая 1768 г. пишет верному человеку, статс-секретарю Потемкина И. П. Елагину, главному масону, гроссмейстеру ложи, куда входил и Панин: "Иван Перфильевич, я в превеликом затруднении по причине оспы А. П.18, если бы я следовала моей склонности, я бы тотчас сюда великого князя перевезла, а Никита Иванович дня через два за ним бы приехал; но я думаю, что Никите Ивановичу сие тягостно покажется; вы знаете, как он не любит места переменять, сверх того, это его с невестою разлучит; оставить сына моего в городе опять и то опасаюсь, чтоб частые переезды не причинили сыну моему какую опасность; знаю и то, что приезд сюда мне причинит неприязни, ибо конференции с министрами, следовательно их приезд сюда меня будет женировать; однако лишь бы великий князь был цел, то на то не посмотрю; Никите Ивановичу же о сем писать не могу, чтоб не умножить и его, без того неприятные обстоятельства, ибо (от чего Боже сохрани) если Великому князю сделается оспа и сию минуту, то публика не будет без попрекания. Сделаем , милость, хоть от себя уважай все сие и Никитою Ивановичем"19. Екатерина так и не решилась пригласить наследника и его воспитателя в Петербург до той поры, пока не был вызван из Англии доктор Фома Димсталь и 12 октября ей, а позже и наследнику, была сделана прививка против оспы.
      Никита Панин был привлечен Екатериной к работе Уложенной комиссии 1767-1769 гг., созванной императрицей как бы в осуществление обещаний, данных в "манифесте" о твердых "государственных установлениях". Этот временный коллегиальный всесословный орган, предусматривавший разработку и обсуждение законов по важнейшим проблемам в государстве, был мало эффективен, но к сотрудничеству в нем были привлечены многие талантливые люди, в том числе Д. И. Фонвизин, в то время уже известный писатель. Там и состоялось первое знакомство, а позже завязалась его крепкая дружба с Паниным.
      В проекте Панина одна из частей была посвящена преобразованному Сенату, который нес в себе большие возможности для организации в дальнейшем представительного правления. Не случайно многие предложения о политических преобразованиях конца XVIII - начала XIX вв. предусматривали реорганизацию Сената (записки А. Р. Воронцова, проекты М. М. Сперанского).
      С 1769 г. Панин привлек Фонвизина к работе в департаменте иностранных дел. С тех пор их сотрудничество, как по службе в департаменте, так и в качестве соавтора и единомышленника в разработке основных положений "конституции" стало постоянным. К тому же оба принадлежали к масонству, которое в 60-е годы XVIII в. продолжало влиять на фон общественной жизни русской аристократической верхушки. К 1756 г. относятся показания М. Олсуфьева о масонской ложе в Петербурге20. В 1763 г. Екатерина потребовала обстоятельного отчета о распространении масонских лож. Проявляя особую осторожность и осмотрительность в этом вопросе, она объявила себя покровительницей московской ложи "Клио". О влиянии масонства в эти годы свидетельствует процесс и следствие по делу поручика Смоленского полка В. Я. Мировича, пытавшегося в 1764 г. освободить из Шлиссельбургской крепости Ивана Антоновича. Была установлена принадлежность Мировича к масонской ложе21. Лонгинов приводит сведения о существовании в Архангельске масонской ложи, созданной купцами в 1766 году. Многие русские аристократы вступали в масонские ложи во время путешествий по Европе. Граф А. Мусин-Пушкин был принят в ложу "Строгого наблюдения" в Гамбурге. Возвращающиеся в Россию "братья" распространяли свое влияние. В 1768-1769 годы появилась "Тамплиерская система" масонства, на основе которой возникает в России крупнейшая ложа "Феникса". "Великая провинциальная ложа" в Петербурге известна с 1770 года. Она наладила связи с берлинской ложей той же системы. На следующий год генерал-аудитор гвардии Рейхель открыл ложу "Аполлона" в Петербурге по Циннендорфской системе. Братья Панины, входившие сразу в несколько лож, были активными участниками масонского движения. Их связи были хорошо известный Екатерине II.
      Панины, время от времени, давали императрице почувствовать свою волю. Было использовано для этого и восстание Пугачева. 9 апреля 1774 г. скончался генерал-аншеф А. И. Бибиков, руководивший всей кампанией по подавлению восстания. Пугачев набирал силу, была захвачена Казань, разорен Саратов. Необходимо было срочно назначить нового опытного командующего карательной армией. Тогда-то ловкий Никита Панин и напомнил императрице о своем брате - генерале Петре Панине, который был в опале и жил в Москве. После героической баталии и взятия турецкой крепости Бендеры (27 ноября 1770 г.) Петр Панин был отстранен от дел, получив орден Святого Георгия. Его оппозиционные настроения были известны императрице. По свидетельству М. Пассек, Петр Панин стал инициатором московского восстания ("чумного бунта") 15 сентября 1771 года. Но теперь в трудный момент Екатерина II как бы закрыла на это глаза. А. С. Пушкин, изучая историю Пугачевского бунта, замечал: "В сие время вельможа, удаленный от двора и, подобно Бибикову, бывший в немилости, граф Петр Иванович Панин, сам вызвался принять на себя подвиг, недовершенный его предшественником. Екатерина с признательностью увидела усердие благородного своего подданного"22.
      29 июля 1774 г. Екатерина подписала рескрипт военной коллегии, объявляющий Петра Панина командующим войсками, направленными против Пугачева. Зная политические амбиции братьев Паниных, Екатерина не чувствовала себя уверенно, и призвала на помощь князя Г. А. Потемкина. Императрица рассчитывала, что именно он первым известит ее о поимке Пугачева. Но Петру Панину удалось послать курьера раньше. Общественное мнение сложилось в пользу генерала Панина. Весть об этом облетела всю Россию. Казалось, братья Панины обошли императрицу. Однако спустя некоторое время императорским рескриптом Петр Панин был вновь отправлен в отставку. Пожалованный за поимку Пугачева должностью "властителя" Оренбургского края, похвальною грамотой, мечом, алмазами украшенным, орденом св. Андрея Первозванного и шестью тысячами рублей серебром, он вновь оказался в опале.
      Недоверие Екатерины к братьям Паниным возрастало по мере приближения совершеннолетия цесаревича. Императрица называла Петра Панина "первым вралем и персональным ее оскорбителем". В письме к М. Н. Волконскому от 25 сентября 1773 г. она открыто выражала свою неприязнь: "Что касается до дерзких выходок Вам известного болтуна (Петра Панина - Н. М.), то я здесь кое-кому внушила, чтобы до него дошло, что, если он не уймется, то я принуждена буду его унять, наконец. Но как богатством я брата его осыпала выше его заслуг на сих днях, то я чаю, что и он уймется, а мой дом очистит от каверзы"23.
      Письмо это было написано за несколько дней до совершеннолетия Павла Петровича. Встал вопрос о его бракосочетании. Екатерина заблаговременно стала подбирать невесту. Она повела переговоры с ландграфиней гессендармштадтской насчет смотрин ее трех дочерей. Выбор пал на Вильгельмину, образованную молодую принцессу, жаждущую известности.
      В эти переговоры тайно вмешался Никита Панин, в чем был уличен Екатериной II, насторожив и напугав ее. По этому поводу она писала барону А. И. Черкасову 30 мая 1773 года: "Граф Панин скрывает от меня до сих пор полученное им письмо; он не хочет, чтобы я видела надежду его довести свою ладью до пристани, да и меня он хорошо знает и не может верить, чтобы подобные дела могли мне нравиться". Барон Черкасов вторил ей: "Удивляюсь смелости, с которой граф Панин посягает на то, чтобы скрыть от Вас письмо подобного содержания... Граф Панин сильно ошибается, желая вести Ваши дела на свой манер. Он едва сам умеет вести себя, да и то довольно худо"24.
      Озлобление сановников, настороженность самой императрицы, усилившаяся к моменту совершеннолетия цесаревича, совпадает с новым витком работы Никиты Панина над конституционным проектом, который, торопясь провести свой проект в жизнь, инспирировал заговор против императрицы. На борту корабля, на котором принцесса Вильгельмина плыла в Россию, она была вовлечена Андреем Разумовским в планы Панина. Первый брак вел. кн. Павла Петровича и крещенной в православную веру принцессы Вильгельмины - Наталии Алексеевны - оказался несчастливым. Вскоре молодая супруга умерла, то ли в результате происков Екатерины, то ли по причине других, личных обстоятельств. Впавший в отчаяние Павел, был принужден матерью открыть замыслы заговорщиков. Императрица вынудила архиепископа исповедать умирающую Наталию Алексеевну, узнать у нее круг заговорщиков и, нарушив тайну исповеди, выдать их имена. Среди заговорщиков был назван и Никита Панин. С этого момента он был отстранен императрицей от должности гофмейстера и воспитателя цесаревича. По своему обычаю Екатерина II сопроводила эту отставку щедрыми дарами. Ему было присвоено звание первого класса в ранге генерала-фельдмаршала с жалованьем и столовыми деньгами. Императрица подарила ему 4512 душ в Смоленской губернии, 3900 душ в Псковской, сто тысяч рублей, дом в Петербурге, провизии и вин на целый год, положила ежегодное жалование по 14 тысяч рублей, экипаж и придворную ливрею. Но огорчению Никиты Панина не было пределов, он был отброшен от своего основного замысла. С досады он раздал часть царских подарков своим секретарям, в том числе Фонвизину - 4 тысячи крепостных из пожалованных ему Екатериной П. Ей тут же об этом донесли и она с негодованием писала: "Я слышала, граф, что Вы вчера расточали столь щедрые подарки подчиненным!" "Не понимаю, - парировал Панин, - о чем, Ваше величество, изволите говорить?" "Как, разве Вы не подарили несколько тысяч душ своим секретарям?" "Так это Вы называете моими щедротами Ваши собственные, государыня?" - ответствовал ей Панин25.
      Сведения о заговоре 1773-1774 гг. относительно скупы. Лишь, спустя много лет, о нем повествовал племянник Д. Фонвизина - Михаил Александрович Фонвизин, декабрист, участник Союза благоденствия26, в своих, написанных уже в ссылке воспоминаниях о рассказах отца, очевидца событий 1773-1774 годов. Михаил Фонвизин утверждал, что, когда великий князь Павел достиг совершеннолетия и женился на Наталии Алексеевне, граф Никита Панин, его брат Петр, княгиня Дашкова, княь Н. В. Репнин, митрополит Гавриил и несколько гвардейских офицеров составили заговор с целью свергнуть Екатерину и посадить на трон наследника, который должен был принять написанную Паниным "Конституцию". Судя по всему, именно к этой редакции "конституции" и было написано секретарем Панина Д. И. Фонвизиным пространное введение - "Рассуждение о непременных государственных законах". В основу его положен проект панинской конституции 1762 года. Весь проект не сохранился. Он был сожжен - во время гонения на масонов - братом Д. Фонвизина Павлом Ивановичем, директором Московского университета. Сохранившаяся часть Известна в литературе. С нее была снята копия, получившая широкое хождение в обществе.
      Введение Д. И. Фонвизина начиналось следующим заявлением: "Верховная власть вверяется государю для единого блага его подданных". Далее идет рассуждение в духе идей Просвещения в тесной связи с феодальным патримональным правом: "Государь, подобие Бога на земле,.. не может равным образом ознаменовывать ни могущества, ни достоинства своего, иначе, как поставя в государстве своем правила непреложные, основанные на благе общем и которых не мог бы нарушить сам".
      Просветительский принцип примата, главенства закона явственно звучит в следующем положение Д. Фонвизина: "Без сих правил..., без непременных государственных законов, непрочно ни состояние государства, ни состояние государя". Влияние масонства, призывов к всеобщему примирению обнаруживается в ряде тезисов, например: "Кроткий государь не возвышается никогда унижением человечества. Сердце его чисто, душа права, ум ясен"27.
      Но было бы заблуждением считать, что этот документ был оторван от реальной жизни. Специальный раздел "О злоупотреблениях произвола власти" посвящен порокам общества и власти в России. Примечательно, что именно здесь приведена любимая поговорка Никиты Панина: "В России кто может - грабит, кто не может - крадет!" Это лишний раз подтверждает общее авторство данной редакции конституции: и Панина, и Фонвизина.
      Некоторые положения из текста редакции 1773-1774 гг. включены во введение Фонвизина, другие восстановлены историком М. М. Сафроновым28. Конституция исходила из главного постулата, появившегося лишь в редакции 1773-1774 гг.: о роли дворянства, как опоры государя. Императорский совет теперь заменялся Верховным сенатом, часть несменяемых членов которого назначалась "от короны", а другая избиралась "от дворянства" дворянскими собраниями в губерниях и уездах. Сенату же передавалась полнота законодательной власти, императору предоставлялась исполнительная власть и право утверждения законов, принятых Сенатом29.
      Спустя полвека, Александр I, занимаясь правкой Государственной уставной грамоты 1818-1820 гг., остановил свое внимание именно на том параграфе, где шла речь о компетенции законодательной власти, и сделал замечание: "Избиратели могут, таким образом, назначать сами кого вздумается: Панина, например!"30. Очевидно Александр I знал и хорошо помнил текст той самой редакции конституции Панина - Фонвизина!
      Об участии Дениса Фонвизина в работе над новой редакцией свидетельствует письмо его Петру Панину 1778 г., в котором Денис Фонвизин переслал, как сказано в письме, "одну часть моих мнений, которые мною самим сделаны еще в 1774 году"31. Существование редакции 1773-1774 гг. можно считать доказанным.
      Вторая половина 70-х годов ознаменовалась новым оживлением масонского движения. На собрании ложи "Немезида" в сентябре 1776 г. ложа Рейхеля слилась с ложами Елагина. Были определены общие обряды и "акты трех степеней", великим мастером был избран Елагин, наместным мастером - Никита Панин32. Через месяц, 30 сентября князь А. Б. Куракин отправился в Стокгольм для сообщения королю Швеции о втором браке наследника русского престола Павла Петровича. Куракин вернулся, облеченный особыми масонскими полномочиями и привез специальную масонскую литературу. Среди книг, которые читал Никита Панин в эти годы обращает на себя внимание сочинение Л.-К. Сен-Мартена "О заблуждениях и истине", вышедшее в 1775 году. Оно направлено на развенчание просветительской теории естественного права и обосновывает новый взгляд на политический курс государств в период нарастающего кризиса феодальных монархий. В этом смысле Сен-Мартен был предшественником Луи Габриэля Бональда и Ж. де Местра. Никита Панин познакомил с этой книгой Павла Петровича и его супругу Марию Федоровну. Известно, что в 1777 г. он сам читал книгу Сен-Мартена великокняжеской чете, известны и беседы Панина с Елагиным по сюжетам масонской и мистической литературы33.
      1777 г. знаменателен в истории масонского движения в России. В июне в Петербург прибыл шведский король Густав III. Были устроены торжественные заседания масонских лож по шведской системе. В том же году была учреждена ложа "Благотворительность к Пеликану" под управлением Елагина. По его инициативе произошло слияние английской и шведско-берлинской систем масонства. Шведская система стала в Петербурге преобладающей. В том же году открылась ложа "Святого Александра", гроссмейстером ее был избран родственник Никиты Панина князь Куракин, давний сторонник масонства по шведской системе. Масонство стало прибежищем для преследуемых сторонников Панина. Его мысли об ограничении самодержавия разделяли Куракин, Н. В. Репнин, князь Голицын, адмирал Н. С. Мордвинов, прокурор Василий Пассек, князь Васильчиков. Но и сторонники Екатерины активно участвовали в масонских ложах. Граф 3. Г. Чернышев, генерал-прокурор князь А. А. Вяземский, генерал-полицмейстер, обер-прокурор Зиновьев, сенатор Елагин, граф Я. А. Брюс - все активно поддерживали императрицу и входили в разные масонские ложи34. Особенно приближен к Екатерине был Елагин - сторонник английского масонства. Он занимал должность управляющего петербургскими театрами, помогал императрице в написании пьес и был ею назначен в 1770 г. в совет Российской академии наук.
      Екатерина II приняла известие о прибытии Густава III весьма прохладно. Она сохраняла и большую настороженность в отношении масонов. Панинскому пониманию роли монарха она противоставила собственное толкование характера власти в России. Осуждая крайние проявления деспотии, она признавалась: "Не удивительно, что в России было среди государей много тиранов. Народ от природы беспокоен и полон доносчиков и людей, которые под предлогом усердия ищут лишь как бы обратить в свою пользу все для них подходящее; надо быть хорошо воспитану и очень просвещенну, чтобы отличить истинное усердие от ложного, отличить намерение от слов, и эти последние от дел. Человек, не имеющий воспитания, в подобном случае будет или слабым, или тираном, по мере его ума; лишь воспитание и знание людей может указать настоящую середину".
      Самовластие, облеченное в просвещенные формы, она считала вполне удовлетворительным, чтобы царствовать в России. В этом своем убеждении Екатерина II следовала принципам Фридриха II Великого, который ей покровительствовал еще тогда, когда она была бедной немецкой принцессой Софией Фредерикой Августой. От него же она восприняла и в дальнейшем использовала приемы усения обращаться с людьми: "Изучайте людей, старайтесь пользоваться ими, не вверяясь им без разбора; отыскивайте истинное достоинство, хоть оно было на краю света: по большей части оно скромно и прячется где-нибудь в отдалении... Доблесть не лезет из толпы, не жадничает, не суетится и позволяет забывать о себе. Никогда не позволяйте льстецам осаждать вас: давайте почувствовать, что вы не любите ни похвал, ни низостей. Оказывайте доверие лишь тем, кто имеет мужество при случае вам поперечить и кто предпочитает ваше доброе имя вашей милости. Выслушивайте все, что хоть сколь-нибудь заслуживает внимания; пусть видят, что вы мыслите и чувствуете так, как вы должны мыслить и чувствовать. Поступайте так, чтобы люди добрые вас любили, злые боялись, и все уважали. Храните в себе те великие душевные качества, которые составляют отличительную принадлежность человека честного, человека великого и героя"35.
      Между екатерининским представлением о форме государственного правления и панинскими замыслами преобразования монархии в России лежала глубокая пропасть. Это различие наиболее емко определил А. Г. Тартаковский. Политика "просвещенного абсолютизма", даже включающая самые прогрессивные реформы, глубоко противоречила конституционным замыслам Никиты Панина: конституционное, то есть опирающееся на закон, право, "фундаментальное законодательство", ограничение самодержавия, установление в России конституционной монархии36.
      Отстраненный от обязанностей воспитателя цесаревича Павла Петровича, Панин продолжал влиять на своего бывшего воспитанника. В 1780 г. Екатерина стала искать союза с австрийским императором Иосифом II, стремясь осуществить свои восточные замыслы. Панин же ориентировался на европейскую политику и мечтал о "вечном союзе" с Пруссией. Он настоял на сообщении замыслов Екатерины II прусскому принцу Фридриху Вильгельму и Павел с готовностью это исполнил в июле 1780 г. в присутствии Никиты Панина37. Намерение углубить сближение России и Пруссии не оставляло Панина и в дальнейшем. Современник вспоминал, как 19 сентября 1781 г. из Царского Села отправлялись в заграничное путешествие "их императорские высочества" Павел Петрович и Мария Федоровна. Князь Орлов, князь Потемкин, граф Панин и большая часть придворных чинов провожала их до кареты. Императрица находилась здесь же. Панин стоял ближе всех к карете. Когда великий князь садился в экипаж, Панин что-то прошептал ему на ухо. Путь молодой четы, отправлявшейся под именем графа и графини Северных, лежал через Берлин. Вероятно в Берлине Павел выполнял поручение своего наставника о контактах с королем Пруссии.
      Будучи человеком своего времени, Никита Панин очень чутко воспринимал тенденции в международной политике Европы. Задолго до революции во Франции он с большим интересом изучал политические системы Запада, особенно те, где существовали представительные органы власти - Великобритании, Швеции, Дании, Польши. Еще будучи дипломатом, он с досадой отмечал, что за Россией закрепилось мнение, как о стране второстепенной, международное положение которой определяется не ее собственной политикой, а интересами сильных соседних держав38.
      С приходом к руководству внешней политикой одного из последних "птенцов Петра Великого", А. П. Бестужева-Рюмина, внешняя политика России получила иной характер. Бестужев-Рюмин снискал известность и авторитет в Европе. Никита Панин стал одним из наиболее ярких деятелей международной политики Европы. Усиление Пруссии в Европе с приходом к власти в 1740 г. Фридриха II грозило России ущемлением ее положения на европейской международной арене. Никите Панину пришлось конкурировать с этим выдающимся государственным деятелем, испытавшим влияние французских просветителей, покровителем немецкого просвещения.
      Сильное влияние Фридриха II на Петербург отмечают многие исследователи39. Екатерина II выступала ему достойным партнером. После Семилетней войны расстановка сил на европейском континенте изменилась. Франция и Россия, обрели роль столпов европейского мира. Это отчетливо проявилось и в настроениях французских дипломатов в Петербурге. Л. Беранже - поверенный Франции в Петербурге - в дни дворцового переворота 1762 г., вполне сочувствовал великой княгине Екатерине Алексеевне и ее сторонникам. Он тесно сотрудничал с пьемонтцем Джованни Одаром - секретарем будущей императрицы и непосредственным участником возведения ее на престол40.
      Французские дипломаты пытались подчинить Россию, остающуюся державой "второго сорта" влиянию Франции. Но в Россию проникало влияние передовых идей, распространявшихся в Европе. Французский посланник маркиз де Боссе, назначенный в Петербург в начале 1764 г., высказывал опасение на этот счет41. Франция опасалась продвижения России по пути прогресса и роста ее влияния в Польше и Швеции. Весь 1763 год Россия вынуждена была сопротивляться недоброжелательству французской дипломатии и бороться с ее интригами. Русской императрице требовался опытный и осведомленный советник в европейских делах. Таким и был Никита Панин. Первое время он фигурировал как лишь неофициальный советник по внешнеполитическим делам. Ему необходимо было выдержать конкуренцию со своим давним другом и доброжелателем Бестужевым-Рюминым, и они разошлись по главным вопросам внешней политики. С октября 1763 г. Панину официально было поручено заведование коллегией иностранных дел. С той поры, в течение почти двадцати лет, он был бессменным руководителем российского внешнеполитического ведомства. Не назначенный официально канцлером, он фактически стоял над вице-канцлером князем Голицыным. В особенности сильным было его влияние на внешнюю политику в первые годы царствования Екатерины II, которая не приобрела еще необходимого опыта и уверенности во внешнеполитических и дипломатических делах.
      Панину первому пришлось вступить в противостояние политическим интригам Франции. Русские посланники в Париже доводили до сведения французского правительства его мнение о все возрастающей роли России в торговых и политических делах Европы. Многолетняя борьба Франции за восстановление своего влияния в России закончилась предложением французской стороны о заключении торгового договора42. Однако, Панин сразу же распознал тайный смысл этого предложения, за которым скрывалось стремление помешать подписанию более выгодного для России русско-английского торгового договора. Противоборство России и Франции усугублялось еще и тем, что к этому времени сложился и укрепился союз южноевропейских государств: Франции, Австрии и Испании, который основывался на религиозных (католических), династических и политических связях.
      После Семилетней войны Никите Панину пришлось разрабатывать новую внешнеполитическую доктрину, предусматривающую активную роль страны и защиту национальных интересов на европейском континенте. Не стремясь к военному разрешению противоречий, и, даже избегая его, Никита Панин преследовал цель мирным, дипломатическим путем утверждать активную и сильную роль России в системе европейских государств. В феврале 1764 г. он представил императрице общие соображения о своей внешнеполитической доктрине - "Северном аккорде".
      Главные идеи доктрины были навеяны собственными впечатлениями, вынесенными из долголетних наблюдений сначала в Дании, потом в Швеции. Донесения русских послов в других европейских странах еще более укрепили убеждения Панина. Из Парижа, Мадрида и Вены сообщали о недружественных настроениях Франции, Испании и Австрии в отношении России и развитии южно-европейского союза. А. Корф - русский посланник в Копенгагене предупреждал об опасности создания в центральной и южной Европе католического союза, вынашивающего агрессивные планы против Англии, Пруссии и, в конечном итоге, против России. Инициатором этого блока выступала Франция.
      Корф же первый и выдвинул идею, позже развитую Паниным в обширном трактате. В 1764 г. Корф, обращаясь к императрице, высказывал мысль: "нельзя ли на Севере составить знатный и сильный союз против держав бурбонского союза"?43.
      В проекте Панина эта идея получила обоснование и конкретность. Обладая складывающимися капиталами, Франция привязывала к себе Швецию и Данию, предоставляя им финансовую поддержку. Руководствуясь политическими мотивами, она угрожала этим странам лишением необходимых субсидий в случае, если они откажутся следовать угодной Франции линии. Разрушая сложившуюся традицию, Панин начал переговоры с Англией, убеждая последнюю взять на себя выплату субсидий ради создания северного альянса. Он долго добивался, в том числе и используя свои масонские связи, усиления русского влияния в Швеции. Но шведские партии, не доверяя России, не откликнулись на его инициативу. Однако Панин продолжал настаивать на идее "Северного союза". Переговоры с Англией принесли некоторые результаты. В конечном итоге, Англия согласилась, хотя и в ограниченных размерах, субсидировать Швецию и Данию, подрывая тем самым французское влияние в этих странах.
      Обосновывая доктрину "Северного аккорда", Панин выдвинул концепцию стран "активных" и "пассивных". К первым он относил Россию, Пруссию, Англию, отчасти, Данию; ко вторым Швецию, Польшу и все другие государства, которые можно было бы привлечь к "Северному союзу". "Активные" страны, по его мнению, способны были вступить в открытую борьбу с державами южно-европейского союза. Однако, Панин был далек от мысли о военном столкновении с этими странами. Он вынашивал мысль мирным путем, посредством искусной дипломатической игры усилить роль России на европейском континенте; "поставить Россию способом общего северного союза на такой степени, чтобы она, как в общих делах знатную часть руководства имела, так особливо на севере тишину и покой нерушимо сохранить могла"44.
      Понимая недостаточность еще влияния России в Европе, Панин рассматривал доктрину "Северного аккорда" скорее не как конечную и реальную цель, а, видимо, как средство, орудие, которым можно будет манипулировать во внешней политике. Этот дипломатический прием не сразу был разгадан соседями и дипломатами "южного союза".
      В развитие своего плана Панин приглашал в "Северный союз" Пруссию, Данию, Швецию и Польшу, а если удастся, то и Англию. Эти государства должны были заключить оборонительный договор, обеспечивающий мир на севере Европы. Они же были призваны противостоять агрессивным планам Бурбонской и Габсбургской династиям на юге Европы. Отношения со Швецией и Данией были лишь частью общего плана. Ослабление влияния Франции в этих странах связывалось с тонкой дипломатической игрой в отношении Великобритании. Панину удалось переиграть английских дипломатов и склонить Великобританию к идее создания "Северного аккорда".
      Визиту шведского короля Густава III в Петербург в 1777 г. Панин придавал особенное значение. Не одобряя разгона Густавом III шведского риксдага и Государственного совета, по образцу которого сам Панин разрабатывал конституцию, он приветствовал шведского короля, как реального союзника в европейской политике и возможного участника "Северного аккорда". Екатерина не разделяла надежд Панина.
      Не меньшую трудность для Панина представляли отношения с Пруссией, как партнером по "Северному аккорду". Панин не раз давал понять прусскому послу в Петербурге В. фон Сольмсу, что, если Фридрих II желает сотрудничать с Россией, то должен предоставить твердые гарантии русского влияния в Польше, которую Россия считала сферой своего дипломатического и политического влияния. Русский канцлер граф М. И. Воронцов в своем докладе императору Петру III от 23 января 1762 г. обращал внимание на политическое положение польского общества: "Польша, будучи погружена во внутренние раздоры и беспорядки, упражняется всегда оными, и пока сохраняет она конституцию свою, то и не заслуживает быть почитаема в числе держав европейских. По причине ныне пребывания и частых переходов российских войск, происходят нередко великие беды и крики, но скоро умолкли опять"45.
      В ходе Семилетней войны русские войска беззастенчиво проходили через Польшу и там создавали базы снабжения, провиантские склады, не считаясь с настроениями местного населения. Никита Панин включал Речь Посполитую в орбиту своего внешнеполитического проекта. Екатерина вполне одобряла отношение Панина к Польше и разделяла его позицию. Особенно усилились ее экспансионистские настроения с появлением при русском дворе молодого Станислава Понятовского, попавшего в Россию случайно. Будучи племянником М. Чарторыйского, он вскоре получил пост польско-саксонского посланника в Петербурге. Во время Семилетней войны Понятовский был уличен в агентурных действиях в пользу Фридриха II и выслан из России. Но положение его неожиданно изменилось после переворота 1762 года. Екатерина II, став императрицей, в своей политике в Речи Посполитой решила действовать совместно с Фридрихом II. Польская партия князей Чарторыйских, ранее придерживающаяся прусской ориентации, теперь превратилась в русско-прусскую, а Понятовский из врага России в ее друга.
      В программу партии Чарторыйских входило требование о восстановлении сейма и шляхетской конституции, предусматривающей "вольную элекцию" и "либерум вето", то есть свободные выборы короля и предоставление законодательной инициативы всем участникам сейма. В разгар готовящегося переворота в Речи Посполитой, 5 октября 1763 г. внезапно умер король Август III. Встал вопрос о выборах нового короля. Вмешиваясь в польские дела, Россия, однако, не решилась действовать самостоятельно, а предпочла следовать совету Фридриха II. В 1764 г. был подписан Санкт-Петербургский союзный договор с Пруссией, к которому прилагалась секретная конвенция от 31 марта, содержавшая положение об избрании на польский престол Станислава Понятовского.
      С помощью Екатерины II и Никиты Панина на польский престол и был возведен родственник Чарторыйских - Станислав Август Понятовский. При нем был создан кабинет министров ("конференция"), угодный и послушный Петербургу. Религиозные разногласия в Польше, так называемый "диссидентский вопрос", то есть уравнение в правах при выборах в сейм христиан-некатоликов с католиками, был ловко использован как средство влияния России на Речь Посполитую. Этот тонкий дипломатический маневр был предпринят Паниным вопреки договоренности с Фридрихом II. Прусский посол в Петербурге Ф. А. Бенуа внешне оправдывал такое вмешательство. Екатерина II понимала роль Панина в выборах Станислава Понятовского и с удовлетворением отмечала его заслугу. "Поздравляю Вас,- писала ему императрица, - с королем, которого мы делали; сей случай наивяще умножает к Вам мою доверенность"46.
      Прусский король, казалось, примирился с вмешательством России в польские дела, но он решительно возражал против реформы государственного устройства, на которой настаивал Панин, требовавший заключения договора с Польшей, гарантирующего реформу сейма с его правом "либерум вето" и создание Постоянного совета с совещательным голосом при короле, что перекликалось с его конституционным проектом. Польша рассматривалась как один из участников "Северного аккорда", что предполагало возможность реформирования политического правления и в некоторых других странах - участницах этого союза. Панин рассчитывал на поддержку польской аристократии. Он искал опоры и в шведском обществе, добиваясь расширения прав риксдага. Дания и Англия имели постоянные парламенты, наделенные устойчивыми конституционными правами. Россией были потрачены немалые средства для поддержания своего влияния в Польше и Швеции. Усилиями Панина расширилась прорусская партия в Польше. В Варшаву еще в 1763 г. был назначен русским посланником князь Н. В. Репнин, племянник братьев Паниных. Он сумел войти в партию Чарторыйских, окружение которых обладало к этому времени большим влиянием. При участии Репнина был заключен договор с Польшей, предусматривающий реформу сейма под протекторатом России. По решению сейма в ноябре 1767 г. Россия становилась гарантом государственного устройства Речи Посполитой47. Подписание полнокровного договора с Польшей состоялось в 1768 году. Репнин проявил себя как талантливый дипломат и незаурядный полководец (он участвовал в заключении мирных договоров с Турцией в 1774 и 1791 годах). Верный масонским убеждениям Панина, Репнин выполнял волю своего дяди и "брата" по масонской ложе в польских делах.
      Станислав Понятовский оказался под давлением таких сильных дипломатов как Панин и Репнин. И, несмотря на неудовольствие Фридриха II, реформы в Польше были осуществлены. Польский сейм возобновил свою работу по программе Панина. Создание "Северного аккорда" близилось к концу, однако, сторонники южно-европейского союза вмешались в события. В самый разгар русского вмешательства в польские дела Австрией и Францией была спровоцирована в 1768 г. война России с Турцией.
      Над Паниным сгущались тучи. Екатерина стала проявлять все большую подозрительность к своему советнику. Она стала прислушиваться к голосам оппозиции: Орловым, Разумовскому, Чернышеву, Голицыным, которые придерживались французско-австрийской ориентации. Никита Панин добивался назначения командующим первой армией на Балканах своего брата Петра Ивановича, но Екатерина отдала предпочтение П. А. Румянцеву, умножившему свою славу победами под Рябой Могилой, при Ларге и Кагуле и получившему в 1770 г. титул графа Задунайского. Петр Панин также был отправлен на войну. Братья Панины поддерживали тесную связь. Переписка их, времен русско-турецкой войны, свидетельствует об их крепкой привязанности друг к другу. В апреле 1770 г. Петр сообщал Никите о рождении своего первенца Никиты Петровича, который позже возглавит заговор против Павла48.
      Несмотря на боевые действия на турецком театре войны, польские события продолжали развиваться. Никита Панин все еще не терял надежды выстроить свою "северную систему". Оставалось добиться договоренности с Пруссией. Фридрих II, преследуя, разумеется, свои цели, дал согласие Панину вступить в "Северный аккорд"" при условии, что прусским войскам не помешают вторгнуться в шведскую Померанию с центром в г. Штеттине.
      В декабре 1769 г. удалось привлечь к "Северному аккорду" Данию.
      Труднее всего складывались союзнические отношения с Англией, которая не собиралась расходовать средства на выборы польского короля. Немалые усилия прикладывал русский посол в Стокгольме граф И. А. Остерман для сохранения добрых отношений со Швецией. Но он был отозван в Петербург и назначен на пост вице-канцлера при конференции министров49.
      Фридрих II не преминул воспользоваться трудным положением России, сложившимся в самый разгар турецкой компании. Он стал настаивать на разделе Речи Посполитой. Его план предполагал нейтрализацию Австрии посредством включения ее в состав участниц польского раздела. России предназначалась самая скромная роль и только в том случае, если она выведет свои войска из пределов Польши. По этому поводу еще в 1768 г. Панину была передана нота прусского правительства через русского посла в Константинополе А. М. Обрезкова.
      В июне 1772 г. состоялся первый раздел Речи Посполитой. Россия получила часть Ливонии и несколько воеводств: Полоцкое, Витебское, Мстиславское и частично Минское. К Австрии перешла часть Польши вместе со Львовым. Пруссия получила преимущества в контроле за торговлей зерном в Польше, что было весьма выгодным. 5 августа 1772 г. была подписана конвенция о разделе, и к моменту работы сейма в Варшаву были введены войска всех трех стран-участниц. Русско-турецкая война клонилась к концу. 10 июня 1774 г. был подписан выгодный для России Кючук-Кайнарджийский мир. Россия получила право свободного прохода русских кораблей через черноморские проливы, крепости Керчь и Еникале, а также право держать торговый и военный флот на Черном море.
      С середины 70-ых годов наметился поворот в европейской политике. Французский историк А. Вандаль отмечает, что борьба французского двора с Габсбургами должна была привести Францию к поискам союза с Россией50. Опираясь на мемуары Фредерика Массона, важнейший источник по истории внешних сношений XVIII в., Вандаль прослеживает, как в разные периоды на протяжении XVIII в. Франция искала союза то со Швецией, потом с Польшей, позже - с Турцией и, наконец, с Россией.
      Со своей стороны Россия не могла ограничиться "дружбой" только с северными странами. В ходе русско-турецкой войны укрепился союз с Австрией и Францией. Екатерина II увлеклась восточной политикой. Ею овладела мысль выйти к берегам Средиземного моря. Она начала разрабатывать так называемый "греческий проект". А тем временем - в 1781 году - Панин был отстранен от руководства департаментом иностранных дел.
      Английский посол в 1762-1765 гг. в Петербурге Джон Бэкингэмшир признавал, что "Панин был лучше всего сведущ в делах севера". Однако, он весьма критически расценивал "Северный аккорд": "система, который он (Панин.- Н. М.) придерживался и от которой его не заставило отступить ничто до тех пор, пока не обнаружится ее полная непрактичность ввиду нерасположения к ней других держав"51. Знаток европейского международного права Ф. Ф. Мартенc считал проект Панина "доктринерством в политике"52. В. О. Ключевский признавал достоинство и выгоду "Северного аккорда" для России, но приходил к выводу, что "трудно было действовать вместе государствам, столь разнообразно устроенным, как самодержавная Россия, конституционно-аристократическая Англия, солдатски-монархическая Пруссия, республиканско-анархическая Польша"53. Некоторые авторы еще более узко смотрели на панинский замысел "Северного аккорда". Так П. А. Александров утверждал, что Панин позволил Пруссии сделать Россию орудием, и польза от этой "системы" досталась лишь Пруссии, а не России54. Е. М. Миронова выделяет наиболее существенные шаги по оформлению союза северных государств: договор России с Пруссией - 1764 г., с Данией - в два этапа - в 1766 и 1769 годах, с Польшей - в 1768 г. и оборонительный союз Великобритании и Швеции - в 1765 году55.
      Однако, никто не обратил внимания на то, что "Северный аккорд" складывался одновременно с работой Никиты Панина над конституционным проектом. Рассмотрение "Северного аккорда" в контексте главной идеи Панина придает ей более глубокий смысл. В политических системах северных европейских государств в эпоху нарастающего кризиса абсолютных монархий Никита Панин искал опоры для обоснования своего конституционного проекта.
      Когда же через четырнадцать месяцев Павел Петрович и Мария Федоровна вернулись в Россию, они застали Панина тяжело больным. Павел лишь раз побывал у Панина, опасаясь преследования со стороны Екатерины II. Как свидетельствует в своих "Записках" Голицын, по возвращении в Петербург Павел и Мария Федоровна "безо всякой известной причины, по крайней мере в течение месяца, не только не едут к нему (Никите Панину. - Н. М.), но и не наведаются о его здоровье... Меня уверяли, - пишет Голицын, - что при свидании в чужих краях с герцогиней Виртембергской, родительницей Марии Федоровны, много было говорено о графе Панине... и, что герцогиня в угождение императрице Екатерине, советовала великому князю не столько уже быть подвластному наставлениям графа Панина. Крайне удивило и оскорбило всех родных графа такое по возвращении странное Его Высочества поведение. Наконец, за несколько дней перед кончиной графа, пожаловал к нему на вечер великий князь. Тут было объяснение о всем предыдущем"56.
      Панин оставался тверд в своих намерениях. Работая над текстом конституции, он перефразировал свою поговорку: "На Руси, кто может, тот дерет; кто не может, тот берет; а кто работает, тот страдает!" Последний разговор Никиты Панина с Павлом - своеобразное завещание, записанное великим князем. Сафонову удалось найти в личных бумагах Павла эти важнейшие записи57. Они представляют собой две записки, одна из которых озаглавлена "Рассуждение вечера 28 марта 1783 года". По содержанию они тесно связаны между собой. Первая открывается положением о главной функции государства- оно обязано обеспечить безопасность своим подданным. Далее, развивается принцип разделения властей: законодательная власть отделена от законы хранящей и исполнительной. Законодательная власть остается в руках государя; власть, законы хранящая, - в руках всей нации; исполнительная - "под государем". Здесь же развивается положение о роли дворянства, которое должно участвовать в управлении государством через Сенат и министерства, которые автор этих размышлений мыслит как часть общей системы государственного управления. Вторая записка- о структуре министерств и развитии закона о престолонаследовании с "предпочтением мужской персоны". Сопоставляя содержание "Рассуждения" с предшествующими редакциями (точнее с их отдельными фрагментами), можно считать, что обе записки опережают последнюю редакцию конституции Панина - Фонвизина.
      В ночь с 30 на 31 марта 1783 г. Никита Иванович Панин скоропостижно скончался. Говорили, что цесаревич рыдал над покойным. Поклялся ли он воплотить в жизнь заветы своего воспитателя, нельзя утверждать с уверенностью. Фонвизин глубоко скорбел о потере своего друга и говорил: "Всякий смертию Панина нечто потерял"!58. "Нечто" - это и была та мечта Никиты Панина о твердых законах в России и ограничении самовластия, за которые он боролся столько лет.
      По справедливому замечанию Г. В. Вернадского программа братьев Паниных и Фонвизина сводилась к следующим положениям. 1) Поддержка претендента на престол (Павла Петровича). 2) Поиски дипломатической и международной поддержки. 3) Связи цесаревича с "северными домами" (имеются в виду царствующими в Европе династиями). Все это могло бы быть возможным на основе разрабатываемой конституции и благодаря масонскому движению, своеобразному оппозиционному центру59.
      После смерти Никиты Панина все его бумаги попали к брату Петру, который привел в порядок весь архив по основным вопросам государственного строя, а также составил текст манифеста, с которым Павел должен был обратиться к народу в момент своего воцарения60. В 1789 г. умер и Петр Иванович Панин, передав все бумаги Денису Фонвизину, у которого они находились до кончины последнего в 1792 году. По всей видимости эти документы существовали не в единственном экземпляре. Часть бумаг под титулом "Для вручения государю императору Павлу Петровичу", по договоренности с Петром Паниным, была передана Денисом Фонвизиным петербургскому генерал-прокурору Пузыревскому и оставалась в его семье. Другая часть - возможно полный комплект конституционного проекта - осталась в семье Фонвизиных. Из воспоминаний Михаила Фонвизина известно, что в год смерти писателя, в доме его брата - Павла Ивановича Фонвизина, директора Московского университета, полицией был устроен обыск. Искали масонские документы и улики причастности Павла Фонвизина к масонским ложам. К счастью, у него в гостях оказался младший брат Александр Иванович, который сумел вынести и спасти введение к конституционному проекту. Оно-то и сохранилось в домашней библиотеке младших Фонвизиных. Михаил Фонвизин, тогда еще ребенок, не один раз слышал от отца всю историю облавы на масонов и перипетий создания тайной конституции. Именно из этого дома содержание "Рассуждения о непременных государственных законах" стало известно в декабристских кругах и, в частности, было использовано Никитой Муравьевым в работе над конституцией.
      Поиски текста конституции Панина-Фонвизина уводят в царский дворец. Как бумаги Никиты Панина попали в Зимний дворец, остается невыясненным до сих пор. Когда вдова генерал-прокурора Пузыревского передала Павлу столь опасный пакет - нет документальных свидетельств. Однако известно, что Александр Павлович после убийства Павла I обнаружил в его письменном бюро потаенный ящик, где находились "важные документы". М. И. Семевский нашел подтверждение этому факту. Он пишет: "Все бумаги Павла Петровича после его насильственной смерти перепуганный сын его, ставши императором Александром I, поручил разобрать другу Павла Петровича князю Александру Борисовичу Куракину. Сам молодой царь Александр обнаружил "собственную шкатулку" своего отца, наткнувшись на потайной ящик его письменного бюро"61.
      То, что бумаги Павла разбирал личный друг его, родственник Никиты Панина и масон, придерживающийся как и Панин, шведской масонской системы, не может ни обратить на себя внимание. Александр не мог не знать всех обстоятельств и, очевидно, проявив родственное чувство к отцу, поручил разбирать бумаги его другу Куракину.
      О том, что Александр I знал содержание "бумаг Павла" есть прямое доказательство в истории создания Государственной уставной грамоты 1818 года. О "бумагах Павла" знала и Мария Федоровна. Свидетельство этому - запись на конверте, приложенном к "бумагам", гласящая, что "бумаги" переданы ею сыну - императору Николаю I и проставлена дата - 27 июня 1827 года.
      Из всего этого следует, что усилия и идеи Никиты Панина не пропали. Документы Панина, конечно, вышли и за стены царского дворца. Кроме Фонвизиных они попали и в другие круги русского общества. Куракин, которому Александр I поручил разбирать "собственную шкатулку" Павла I, прежде чем передать подлинники Александру, собственноручно снял копии с этих бумаг и, затем, "озаботился оставлением у себя еще одной копии". В дом Куракина, еще при жизни Павла Петровича в качестве секретаря был вхож М. М. Сперанский. Его пытливость, огромная эрудиция и необычайная тщательность в работе не могли не обратить на себя внимание, и он, конечно, не упустил возможности познакомиться со столь важными документами, хранившимися у Куракина. Не оттуда ли берут свое начало идеи русского реформатора о примате, главенстве закона, о принципе разделения властей и, наконец, о перспективе ограничения самовластия в России?
      В канун Французской революции, обнажившей глубокий кризис абсолютных монархий, Н. И. Панин выступил с настойчивым требованием изменить форму государственного строя, установить в России конституционную монархию. Сторонник мирного решения вопросов без революций и войн, он показал себя как крупная личность своего времени, чутко улавливающая очертания будущего мира.
      Примечания
      1. КОРСАКОВ Д. А. Из жизни русских деятелей XVIII в. Казань. 1891; Материалы для жизнеописания графа Никиты Петровича Панина. 1770-1837. Т. I. СПб. 1888.
      2. Русский архив, 1888, N 10, с. 177, 179.
      3. ВЕРНАДСКИЙ Г. В. Русское масонство в царствование императрицы Екатерины II. Пг. 1917, с. 20; Записки Кушелева. 3.II.1821, с. 467; ЕШЕВСКИЙ С. В. Сочинения. Т. III. М. 1870, с. 445-446; ПЕКАРСКИЙ П. П. Наука и культура при Петре. Т. 2. М. 1862. Дополнения, с. 3.
      4. Текст одного из них - "Нравоучительного катехизиса" - воспроизводится в: ЛОНГИНОВ М. Н. Новиков и московские мартинисты. М. 1867.
      5. ПЫПИНА. Н. Русское масонство в XVIII - перв. пол. XIX вв. Пг. 1916, с. 67.
      6. О. Ф. Соловьев называет ее "Книгой уставов", что не совсем точно. См. Вопросы истории. 1988, N 10 и др.
      7. ПЫПИН А. Н. Ук. соч., с. 35.
      8. СОЛОВЬЕВ С. М. Императорские советы в России в XVIII в. - Русская старина, 1870, т. II, с. 463-468.
      9. О проекте 1762 г. см.: ФОНВИЗИН М. А. Обозрение политической жизни в России. В кн.: Сочинения и письма. Иркутск. 1982, с. 127-129, 369-371; СЕМЕВСКИЙ В. И. Из истории общественного движения в России в XVIII - нач. XIX вв. - Историческое обозрение. СПб. 1897, т. IX, с. 248.
      10. ДАШКОВА Е. Р. Записки. М. 1990; ГОЛИЦЫН Ф. Н. Записки.- Русский архив, 1874, кн. 5, стб. 1282.
      11. План воспитания Павла Петровича.- Русская старина, 1882, т. XXXVI, с. 315 и ел.
      12. Записки С. А. Порошина. - Русский архив, 1865, N 7.
      13. Письмо Корберона от 9 апреля 1778 г. См. ЛЕБЕДЕВ П. Опыт разработки новейшей русской истории по неизданным источникам. М. СПб. 1863, с. 45-46.
      14. ГОЛИЦЫН Ф. Н. Ук. соч., стб. 1321.
      15. Секретные материалы, относящиеся к кабинету в Санкт-Петербурге 1764 - 1765 гг. - Вопросы истории, 1999, N 4-5, с. 116. См. также: ВИЛЬБУА Ф. Рассказы о российском дворе. - Вопросы истории, 1992, N 1, 4-5; ЛЕБЕДЕВ П. Ук. соч., с. 46.
      16. КАЗАНОВА Дж. Записки венецианца. - Русская старина, 1871, т. 9, с. 540.
      17. ЛЕБЕДЕВ П. Ук. соч., с. 46.
      18. А. П. - невеста Н. И. Панина, графиня Шереметева.
      19. ЛЕБЕДЕВ П. Ук. соч., с. 309-310.
      20. ЛОНГИНОВ М. Н. Ук. соч., с. 93.
      21. ПЕКАРСКИЙ П. П. Ук. соч. Дополнения, с. 8-11.
      22. ПУШКИНА. С. Собр. соч. в 10-ти тт. Т. 7. М. 1976, с. 5.
      23. БАНТЫШ-КАМЕНСКИЙ Д. Словарь достопамятных людей. Т. 4. М. 1890, с. 74.
      24. ЛЕБЕДЕВ П. Ук. соч., с. 149-150.
      25. БАНТЫШ-КАМЕНСКИЙ Д. Ук. соч., с. 105.
      26. ФОНВИЗИН М. А. Сочинения и письма. Иркутск. 1982. Т. II, с. 127-129.
      27. ФОНВИЗИН Д. И. Рассуждение о непременных государственных законах. Собр. соч. Т. 2. М.-Л. 1959, с. 254.
      28. САФОНОВ М. М. Конституционный проект Н. И. Панина-Д. И. Фонвизина. - Вспомогательные исторические дисциплины. Т. VI. Л. 1974, с. 261-281; Российский государственный архив древних актов (РГАДА), ф. 1 ед. хр. 57, л. 1.
      29. Списки "Рассуждения о непременных государственных законах" сохраняются в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), ф. 48, on. 1, д. 265, ч. 1; РГАДА, ф. 1, д. 17; Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ), ф. 195, оп.,1, д. 1150. Впервые изложение "Конституции Н. И. Панина - Д. И. Фонвизина", переданное М. А. Фонвизиным в его "Записках" было опубликовано А. И. Герценом в "Историческом сборнике" Вольной русской типографии в Лондоне в 1861 г. (кн. 2, с. 169-189). Кроме того см.: ШУМИГОРСКИЙ Е. С. Император Павел. Жизнь и царствование. СПб. 1907. Приложение, с. 3-14; ВЯЗЕМСКИЙ П. А. Полн. собрание соч. Т. 5. СПб. 1880, с. 185; его же, Старая записная книжка. Собр. соч., т. 9, с. 3; ПИГАРЕВ К. В. Рассуждение о непременных государственных законах в переработке Никиты Муравьева. - Литературное наследство. Т. 60, кн. 1. М. 1956, с. 339-369; ЭЙДЕЛЬМАН Н. Я. Герцен против самодержавия. М. 1975, с. 117-120; ТАРТАКОВСКИЙ А. Г. Павел I. Романовы.- Исторические портреты. Т. II. М. 1997, с.196-203.
      30. Это известно из беседы Н. И. Тургенева с П. А. Вяземским, которую они вели в период подготовки русской конституции в имперской канцелярии в Варшаве. См. Избранные социально-политические произведения декабристов. Т. I. M. 1951, с. 22.
      31. Цит. по ТАРТАКОВСКИЙ А. Г. Ук. соч., с. 196.
      32. ВЕРНАДСКИЙ Г. В. Ук. соч., с. 36-38.
      33. Объяснение на книгу "Заблуждение и истина" Елагина.- Русский архив, 1864, с. 94-95. См. также Вернадский Г. В. Ук. соч., с. 81, 162.
      34. О принадлежности этих лиц к масонским ложам см. в кн.: ЛОПУХИН И. В. Записки. - Русский архив, 1884, т. 1, с. 18-19; ГЕБЕР. Записки.- Русский вестник, 1868, т. 14, с. 581-582; Русская старина, 1861, т. I, с. 24-25.
      35. Записки императрицы Екатерины II. СПб. 1907, с. 367, 658.
      36. ТАРТАКОВСКИЙ А. Г. Ук. соч., с., 196.
      37. КОБЕКОД. Цесаревич Павел Петрович. СПб. 1887, с. 191.
      38. ЧЕЧУЛИНЫ. Д. Внешняя политика России в начале царствования Екатерины II. СПб. 1896, с. 23.
      39. СОЛОВЬЕВ С. M. История России. Кн. V. т. 1, M. 1985, с. 142; кн. VI, т. 1, M. 1986, с. 32; КОСТОМАРОВ Н. И. Последние годы Речи Посполитой. т. 1, с. 142; СОРЕЛЬ А. Европа и Французская революция. Т. 1, с. 32; ЧЕЧУЛИН Н. Д. Ук. соч., с. 54.
      40. Беранже-графу де Шуазелю. СПб. 1762. Сб. РИО, т. 140, с. 2.
      41. Архив Министерства иностранных дел Франции. Дипл. переписка. Russia, т. 77, с. 292-295; т. 140, с. 499.
      42. ЧЕЧУЛИН Н. Д. Ук. соч., с. 185.
      43. Цит. по А. И. БРАУДО. А. И. Панин, Н. И. Панин. - Русский биографический словаре. СПб. 1902, с. 195.
      44. ЧЕЧУЛИН Н. Д. Ук. соч., с. 184.
      45. История Польши. Т. 1. M. 1956, с. 319.
      46. БРАУДО А. И. Ук. соч., с. 196.
      47. ГЕРАСИМОВА Г. И. Северный аккорд гр. Панина. - Российская дипломатия в портретах. M.1992, с.78.
      48. БРИКНЕР А. Материалы для жизнеописания графа Никиты Петровича Панина. (1770- 1837). СПб. 1888, с. 2-3.
      49. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ), ф. 93, on. 6, ед. хр. 312, л. 65-68.
      50. ВАНДАЛЬ А. Елизавета Петровна и Людовик XV. СПб. 1912, с. 9.
      51. Секретные материалы, относящиеся к кабинету в Санкт-Петербурге (1764-1765 гг.), с. 111-127.
      52. МАРТЕНС Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами. СПб. 1895, т. VI, с. 39.
      53. КЛЮЧЕВСКИЙ В. О. Соч. Т. V. M. 1989, с. 39.
      54. АЛЕСАНДРОВ П. А. Северная система. M. 1914, с. 11.
      55. МИРОНОВА Е. M. Складывание "северной системы" Н. И. Панина (60-ые гг. XVIII в.) - Вестник МГУ, сер. 8. История. 1999, N 6, с. 41-51.
      56. ГОЛИЦЫН Ф. Н. Ук. соч., стб. 1284.
      57. САФОНОВ M. M. Ук. соч., с. 280.
      58. ФОНВИЗИН Д. И. Из жизни графа Никиты Ивановича Панина. - Собр. соч. Т. 2. M. Л. 1959, с.288.
      59. ВЕРНАДСКИЙ Г. В. Ук. соч., с. 226.
      60. ВЕРНАДСКИЙ Г. В. Ук. соч., с. 231. См. также: ШУМИГОРСКИЙ Е. С. Ук. соч., с. 23.
      61. СЕМЕВСКИЙ M. И. Материалы к русской истории ХVIII в. 1788. - Вестник Европы, 1867, март, год второй, т. 1, с. 301.
    • Военкомуезд
      Шишкин В.И. «Человеческий документ» // Известия Омского государственного историко-краеведческого музея. Омск, 2006. № 12. С. 210–224.
      Автор: Военкомуезд
      В. И. Шишкин
      «ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ДОКУМЕНТ»

      Такое название публикуемой рукописи дал ей сам автор – Наталья Федоровна Фомина. Это имя едва ли что говорит не только широкому кругу читателей, но и даже профессиональным историкам. Между тем Наталья Федоровна была женой крупного общественно-политического деятеля Сибири периода революции и гражданской войны – Нила Валерьяновича Фомина. А ее рукопись посвящена трагической гибели этого человека, случившейся в Омске в ночь на 24 декабря 1918 г.

      Имя Н.В. Фомина на десятилетия оказалось в забвении. Его упоминания нет даже в «Енисейском энциклопедическом словаре» (Красноярск, 1998). Поэтому есть необходимость дать о нем хотя бы короткую биографическую справку.

      Нил Валерианович родился в 24 апреля 1890 г. в Выборге. Окончил классическую Ларинскую гимназию и поступил в Санкт-Петербургский университет. Жадно учился, много читал по истории, истории философии и философии, социологии и политической экономии. В числе авторов прочитанных им книг были К Маркс и А. Каутский, Г. Авенариус и Э. Мах, В. Виндельбандт и А. Фулье, С. Булгаков и В. Чернов, А. Богданов и М. Туган-Барановский, Н. Кареев и Е. Тарле. Но своими главными духовными учителями Фомин считал П. Лаврова и И. Михайловского, называя их произведения для себя «вторым Евангелием».

      Под влиянием прочитанного Фомин рано повзрослел и стал участвовать в революционной деятельности, вступив в партию эсеров. В результате в начале 1910 г. последовал арест и почти двухлетнее заключение в тюрьму. А в конце ноября 1911 г. его отправили в ссылку в Енисейскую губернию. В начале февраля 1912 г. Фомин прибыл на место своего водворения – в крупное волостное село Ирбейское, что расположено в Канском уезде.

      Человек по натуре деятельный и стремившийся приносить добро людям, Фомин быстро нашел применение своим знаниям в крестьянской среде. По его инициативе в Ирбейской волости было создано ссудо-сберегательное товарищество, в котором он занял должность счетовода. Четыре последующие года своей жизни Фомин отдал делу организации кредитной кооперации в Канском уезде, где в результате она достигла высокой степени развития. Весной 1916 г. Нил Валерьянович получил возможность жить в Красноярске и перейти на службу в Енисейский союз кооперативов, где сначала был разъездным инструктором, а потом возглавил неторговый отдел и стая членом правления. Тогда же Фомин принял участие в создании всесибирского объединения кооперативных союзов «Закупсбыт», в апреле 1917 г. был избран членом его ревизионной комиссии, а ровно через год – членом правления и заведующим неторговым отделом.

      После Февральской революции одновременно с работой в кооперации Фомин много внимания уделял чисто политической деятельности. Он стал признанным лидером эсеров Енисейской губернии, был избран председателем исполнительного комитета губернского совета крестьянских депутатов, депутатам Всероссийского Учредительного собрания и членом Сибирской областной думы. В конце мая – июле 1918 г. Нил Валерианович активно участвовал в свержении советской власти и созда-/210/-нии местных органов власти Временного Сибирского правительства, а затем – в работе Уфимского государственного совещания и съезда членов Учредительного собрания.

      Государственный переворот в Омске, в результате которого А.В. Колчак был провозглашен Верховным правителем России, Фомин воспринял как покушение на демократический выбор народа. Он вошел в состав созданного в Екатеринбурге съездом членов Учредительного собрания комитета сопротивления колчаковской диктатуре. Широкий резонанс имела написанная им и 29 ноября 1918 г. опубликованная в челябинской газете «Власть народа» статья с протестом против ареста двух руководителей местных меньшевиков: исполнявшего должность комиссара Временного Всероссийского правительства по Челябинскому округу И.И. Кириенко и редактора «Власти народа» В. А. Гутовского (Е. Маевского). За это – видимо, 1 декабря – Нил Валерьянович был арестован колчаковскими властями в Челябинске и доставлен в Омск, где заключен в областную тюрьму. Все остальное становится ясно из текста воспоминаний Натальи Федоровны.

      Со своей будущей женой, которая была на год младше его, Фомин познакомится в Сибири в мае 1913 г. Наталья Федоровна тоже была ссыльной. Она отбывала срок в волостном селе Перовское Канского уезда. Молодые люди быстро прониклись взаимной симпатией. Между ними завязалась интенсивная переписка. А конце ноября того же года Наталья Федоровна уже перебралась на жительство к Нилу Валерьяновичу в Ирбейское. Через год у них родился первый сын, Гена, а в декабре 1915 г. – второй, Боря. К сожалению, никакими сведениями о том, как сложилась судьба Фоминой и ее детей, мы не располагаем.

      Публикуемую рукопись Наталья Федоровна написала примерно через два месяца после убийства Нила Валерьяновича. Как признавалась она сама, «писала ее с громадным трудам и напряжением воли, заставив себя пережить все вновь шаг за шагом...».

      Последуем за ней...

      Не знаю, удастся ли мне написать все, что было в те дни, когда погиб Нил...

      «Если меня не прикончат здесь и дело мое кончится каторгой, тюрьмой или еще чем, это не меняет дела. Будь спокойна в этом вопросе, как спокоен я сам. Сегодня у меня показалась кровь горлом. Это в пятый или шестой раз в этом году. И это само по себе определяет перспективы...»

      В этом же письме была приписка: «Сегодня группа офицеров опять делала опять делала попытку взять нас, «одиночников», из тюрьмы «на допрос». Надо торопиться давить в смысле ускорения нашего дела».

      Жуткие сообщения... Они еще больше усилили тревогу, в которой я жила в Омске с 11-го дек[абря 1918 г.]. С утра же мы (я говорю о себе и Соне [1]), как и каждый день, впрочем, начали свои хождения. Бесцельные хождения, потому что они не зажигали действенной энергии у тех, в чьих руках была возможность «давить» на ускорение дела... Один из товарищей, которого я в тоске спрашивала, что можно сделать в таком случае, когда над головой близких нависла такая угроза быть взятыми из тюрьмы обманным путем и беззаконно убитыми, сказал мне: «Попробуйте обратиться к прокурору, за которым дело Вашего мужа. Может быть, он сможет предотвратить это». Немедленно же я пошла к прокурору военно-окружного суда. Рассказала ему, в чем дело; надо отдать справедливость, он был внимателен, понял мою тревогу, но сказал, что в таком случае он ничего не может сделать, т. к. силой вооруженных он не располагает и не распоряжается, и указал мне обратиться к окружному комиссару [2]... Я была и там. Комиссар принял меня не в приемные часы, так как я настаивала на приеме, говоря, что по очень важному, неотложному делу.

      Выслушал меня почти враждебно... Но все же обещал принять к сведению мое заявление. Обещал предупредить тюремную администрацию о том, что надо тщательнее относиться ко всяким требованиям выдачи арестованных... /211/

      Затем я свезла обед Нилу. как и всегда в 3 часа, и вернулась к себе на К[окуйскую]. Вечер мы провели вместе: Соня, Ревекка с Матвеем Ароновичем [3] и я, ежась и говоря вполголоса на моей кровати, в той комнате, которую я снимала пополам с хозяйской дочерью.

      Затем они ушли. Я села за письмо Нилу. Писала ею всю ночь до трех час[ов]. Затем копировала для себя, и в 5 часов только уснула. В воскресенье проснулась рано, в 8 часов, и сразу же принялась писать прошение Вологодскому [4]. Мне казалось, прошение мое об освобождении Нила будет иметь силу. Там я сообщала министру председателю о том, как военный прокурор не нашел во всех вменяемых в вину Нилу деяниях состава преступления. «То, что есть в этих бумагах, – сказал прокурор, перебирая бумаги, – ведь это же мнение, за это не судят». Прокурор заверил меня, что дело он возвращает обратно в военный контроль [5], с надписью о передаче его в брюхатовскую комиссию [6], сказал, что нет возможности предъявить обвинения.

      Мне казалось это убедительным... И еще эта ужасная кровь из горла – это было тоже лишним доводом за то, чтоб освободить Нила, не держать его в гибельных условиях, в тюрьме...

      Прошение осталось не дописанным на полуслове. Пришла взволнованная С.И. Девятова [7] и тихо сказала: «Одевайтесь, в городе переворот [8]. Ваш муж у меня. Едемте – повидаетесь». Я изумилась. Стала спрашивать, в чем дело – какой переворот? Она ответила: «Не знаю. Кажется, не удался. Всюду расставлены патрули. Паспорта проверяют. Из тюрьмы всех освободили...».

      Тревога сжала сердце. Руки опустились... Зачем все это случилось? Что же теперь будет? Ведь их же должны были не сегодня, завтра освободить. Я растерянно задавала и ей эти вопросы, она сердилась и говорила: «Вот чудачка какая. Одевайтесь же, едемте, там видно будет...».

      Я оделась. Мы вышли, взяли извозчика... Доехали до поста – остановил патруль: «Паспорта, куда едете? Не советую, в 12 час. дня будет прекращено всякое движение по городу. Лучше возвратитесь (было около 9-ти часов)». Мы заверили, что вернемся вовремя домой, и просили разрешить ехать нам дальше. Начальник караула сделал нам под козырек, и мы проехали.

      Да, всюду патрули, у всех паспорта спрашивают... Спрашивают у мужчин, впрочем. Видно было, что это делается для того, чтобы выловить кого-то. Кого же? Освобожденных из тюрьмы? На душе тревога. Но по-настоящему ничего не знаем...

      Приехали к С.И. [Девятовой]. Я вошла в комнату. Из угла раздался голос Hилa: «Ну, здравствуй». В голосе смех... Я прошла к нему, присела на кровать, спросила его: «Что такое? В чем дело?». Он говорит: «И сам не знаю... Какая-то провокация. Пришли, говорят: «Свобода, идите на волю». Ну и пошли». «А зачем же пошли вы, [разве] нельзя было остаться?» — наивно спросила я. «Так как же останешься. Ведь они вооруженные, освободители. Еще озвереют и прикончат...».

      Дальше я стала расспрашивать, как же произошло это освобождение... Нил сказывал: «Я спал в это время. Ко мне пришел надзиратель, радостный, и сказал.: «Ну, товарищ Фомин, свобода, одевайтесь». Ничего не понимая, я стал складывать вещи, собирать все. Через двери крикнули: «Какие там вещи, идемте, за вещами после приедете».

      В тюрьме раздавался шум, крики – уголовные просили освободить их, но солдаты, освобождавшие политических, загнали их всех обратно в камеры... Вышли за ворота – никого и ничего... Пошли в город... Почти никто из нас не знал города. Скитались долго по городу. Натыкались на патрули. Первый недалеко от тюрьмы караул казацкий спросил, что за люди идут. Мы сказали: «Мы члены Учредительного собрания, сейчас освобожденные из тюрьмы». — «Ну идите».

      Некоторые из освобожденных в этой группе склонны были считать это доказательством того, что этот патруль этот был осведомлен об освобождении политических арестованных и стоял на стороне переворота, другие уверяли, что казаки ничего не поняли...

      Стучались в «Центросибирь» [9] – не достучались. И опять до утра бродили в разных направлениях по городу. Мороз был большой, до 40 градусов (Нил был без галош, о других не знаю...). /212/

      К утру собрались почти все из группы уфимских арестованных членов Учредительного собрания в редакции «Слова» [10] – там грелись. Часов в 8 поставлен был у редакции караул, сказали, [что] будет обыск. Минут через пять солдаты ушли сами. Публика, пользуясь этим, разбрелась кто куда. От одной из служащих Девятов [11] узнал адрес своей жены. Нил пошел с ним, надеясь так скорей найти меня, потому что знал, что я с Девятовой ежедневно возим передачу в тюрьму. Позже в редакции все же был произведен обыск...

      Выслушивая этот рассказ Нила я все спрашивала себя, что же дальше, что делать? Никто из присутствующих не знал, в чем же собственно дело. Я предлагала пойти к чехам [12], рассказать им, спросить, что делать. Нил отверг мое предложение: «Недостаточно авторитетное представительство от членов Учредительного собрания. Надо выяснить, в чем дело. Надо сговориться с остальными освобожденными, что намерены они делать и согласовать свои поступки».

      Нил просил меня съездить в город к товарищам, кооператорам, узнать у них о более надежной квартире и информироваться о происшедшем в городе. Я поехала к Соне, [чтобы] рассказать ей нее и с нею – к кооператорам. Уезжая, я отдала Нилу письмо, которое писала ему ночью, сказав, что хоть теперь и не до того совсем, но все же он, может быть, его прочтет.

      У товарищей сказали нам, что за квартирой надо обратиться дальше (указали лицо). Относительно положения в городе и освобожденных говорили единодушно, что необходимо сдаться в руки властей, министра юстиции или прокурора. Горячо и с негодованием говорили о том, что все освобождение – это сплошная провокация. Что завтра их должны были освободить, а теперь это освобождение – только предлог для расправы. Надо немедленно же возвратиться...

      Лица, у которого [намеревались] достать квартиру, мы не застали дома. Были еще раз, опять не застали. Возвратились к Нилу. Это было около 12 часов дня. Рассказали ему все о положении в городе, тоже и о совете возвратиться в руки властей. Нил и Девятов согласились, что это, пожалуй, лучше всего гарантирует неприкосновенность жизней, и необходимо это сделать еще потому, чтоб не примешивать имя Учредительного собрания к большевистской авантюре. Но сдаваться прокурору вдвоем считали нелепым. Надо сговориться с остальными освобожденными.

      Хозяева квартиры волновались все время ужасно, говорили, что уже [ведется] слежка за квартирой. Нил и Девятов соорудили себе на всякий случай паспорта. В это время С.И. [Девятова] и хозяин квартиры отправились в поиски за другой квартирой. Скоро они возвратились и предложили нам ехать. Я поехала с Нилом. Позже туда же приехали и Девятовы. Нил ужасно мерз дорогой. Попросил меня взять его под руку.

      Так, тесно прижавшись друг к другу, отдыхая минутно [13] от того, что [что] извозчик уверенно нас вез к себе улицами, где нет патрулей, мы мчались по Омску. Приехали. Это была окраина города. Люди, приютившие нас, были простые люди. Они были радушны, напоили чаем, обогрели.

      Затем Нил опять просил меня ехать к другим освобожденным предложить им план действий – сдачу властям с вышеприведенной мотивировкой.

      В то короткое время, что мы виделись, мы перебрасывались урывками мыслями. О разном. О пустяшном и важном. То, что говорил Нил мне, часто диктовалось уверенностью в том, что, может быть, мы и не увидимся больше... Он сказал, что прочел мое письмо и сжег его там, у Девятовых. Дал ответы на мои вопросы в письме. Между прочим тревожно спросил, сколько я получаю жалованья, видимо, обеспокоенный мыслью о том, как будем мы жить без него...

      В душе тревога, как постоянно все нарастающий мотив. Надо ехать, искать других освобожденных, спросить их, согласны ли сдаться... И надо узнать о квартире.

      Я поехала, простившись с Нилом, не уверенная, найду ли его здесь, возвратясь.

      Другие трое освобожденных, с которыми мне удалось свидеться и передать им предложение Нила, категорически отказались сдаваться в тюрьму. С ними был и Бру-/213/-дерер [14]. Но он после, когда я поехала узнавать еще квартиру, перебрался к Нилу и Девятову, желая с ними сдаться властям.

      Пришлось ехать дальше относительно квартиры. На этот раз я застала указанное лицо дома. Там были еще М. и М. [15] Я спрашивала их, что делать нам, как быть Нилу. М. и М. не советовали сдаваться. Говорили, что при царском режиме было труднее – шпионы, охранка – и то не сдавались. Кроме того, говорили, что сегодня у власти одни, завтра придут другие. Что это все не может гарантировать неприкосновенность жизней... Не советовали ни в коем случае возвращаться в тюрьму. Предлагали достать лошадей на завтра для выезда из города...

      Я была у них с Соней, и отсюда уже мы отправились к Нилу. Там застали и Брудерера. Я стала рассказывать Нилу обо всем, что узнала. Он, выслушав, спросил, а знаете ли вы о приказе начальника гарнизона сегодня же явиться всем, освобожденным незаконно? В противном случае — расстрел при поимке на месте, расстрел хозяевам, укрывателям и т. д. и т. д.

      Лица у хозяев были встревожены уже, и видно было, что они ждут от нас всех решения, спасающего их жизнь... Мы с Соней молчали, не зная, что посоветовать. Нил и другие проявили сами инициативу. Нил сказал: «Ну, думать нечего. Поезжай, Наташа, к Сазонову [16] и узнай, как сдаться надо, куда, и как бы это вышло надежней, чтоб нас не выдали за пойманных...».

      Пока я одевалась, Hил и Брудерер обменялись мыслями по поводу того, что так безнадежно кругом все, что делать едва ли сможешь что, скрываясь нелегально. Брудерер слабо возражал, указывал на возможность работы в России. Нил только рукой махнул. Бедный Нил. Он давно чувствовал, что завоевания революции погибли. Помню ясно и твердо, когда он уезжал на съезд членов Учредительного собрания [17] в октябре [1918 г.], решив не воспользоваться отпуском до первого января, я, провожая его на вокзал, спрашивала его о чем-то, относящемся к нашей дальнейшей жизни. Он сказал: «Не знаю, Наташа, видишь ли, страшно сказать, но для меня несомненно, что завоевания революции погибли, и как вообще-то жить дальше, трудно сказать...».

      Это не был ответ на мой вопрос, но он объяснял многое. И я поняла тогда, что вопросы нашей личной жизни отодвинутся дальше, на потом... И еще долго мы будем жить далеко от Нила, оторванные от него.

      Я не спрашивала его больше тогда, не ждала ответов.

      Во время этого последнего его ареста в Челябинске, откуда он был немедленно перевезен в Омск, на одном из допросов он заявил, что власть, по его мнению, должна принадлежать Учредительному собранию, а не Колчаку [18]. За это его не хотели освобождать [19] вместе с другими уфимцами...

      Было уже 7 часов вечера... Я уходила. Надо было ехать к Сазонову, узнать как сдаться властям для них безопаснее. Нил выглядел совсем больным. Его знобило. Всю предыдущую ночь он пробродил без галош в 40-градусный мороз, и теперь без конца подкладывал в чугунную печь дров, хотя кругом уже было нестерпимо жарко. Нилу все было холодно...

      Я уехала. Я мчалась, пообещала извозчику двойную плату, чтоб только к 8-ми часам вернуться обратно. Там (Атамановская, 9) я застала только Шншканова [20], Сазонова не было. Сказала В.Г. [Шишканову], зачем я приехала. Он сердито набросился на меня: почему же мы так медлили, почему не сдались днем. Ведь уже почти все сдались сами... Я объяснила, как это случилось. Тогда [Шишканов] сообщил об этом бывшему у них в гостях М[анкевичу] [21], заведующему отделом печати в Совете министров. Тот позвонил по телефону к Бржезовскому [22], начальнику гарнизона. Спрашивал, куда могут явиться трое, желающих добровольно сдаться властям. Из канцелярии нач[альника] гарн[изона] ответили, что в приказе ясно сказано, куда надо явиться: 1. К начальнику караула тюрьмы, 2. В участок милиции и 3. К коменданту города. Ш[ишканов] и М[анкевич] посоветовали мне отвезти Нила и других прямо в тюрьму, /214/ так как это обеспечит их от перевода ночью из одного арестного помещения в другое когда наиболее часты случаи расправы с арестованными.

      С этим я возвратилась к ним. К Нилу, Девятову и Брудереру. Выслушав меня, они заторопились одеваться. Я попросила хозяина провести нас коротким путем к тюрьме. Тот пошел с нами...

      Через полчаса мы подходили к тюрьме. Мы шли с Нилом, держась за руки. Отрывисто говорили. О том же, о чем писали в последние дни друг другу. О его болезни. Я просила беречь себя в тюрьме. Он обещал по освобождении серьезно заняться лечением. И еще раз сказал, что я никогда не была ему роднее, чем теперь, после моих писем ему в тюрьму.

      Едва ли не последние его слова были о детях: «Будь с детьми...».

      Мы подошли к тюрьме. У проволочных ворот темнела кучка солдат. Нас окрикнули. Мы остановились. Нил отрапортовал: «Мы были освобождены сегодня утром из тюрьмы и по приказу градоначальника возвращаемся, доложите начальнику караула». Тот вышел, спросил еще раз, кто пришел, скомандовал: «Ну, подходи по одному». Нил сказал: «Мы с женами пришли. Вот простимся и сейчас». Мы стали прощаться. Брудерер пошел первый, затем Нил и Девятов. Когда обыскали Нила и пропустили его вглубь двора, начальник караула спросил: «Как фамилия второго?». Нил ответил: «Фомин».

      В голосе слышалась спокойная решимость претерпеть все до конца... Поразительным спокойствием веяло от него... И знанием того, что их ждало... Нам солдаты сказали: «А вы отправляйтесь». Мы, помедлив еще несколько минут, ушли.

      Странно непостижимы пути мыслей человеческих. Мы шли с Соней даже успокоенные тем обстоятельством, что благополучно довели до тюрьмы их, что теперь в отношении их дело пойдет обычным порядком... Мы не знали, что в тюрьме распоряжается отряд штаба Красильникова [23]... То бы не были так спокойны за судьбы дорогих нам люден...

      Еще деталь. Когда мы отходили от тюрьмы, к нам подошел человек. Оказывается, тот хозяин-извозчик, который нас провожал до тюрьмы. Говорит, что не мог так уйти. Надо было справиться, как их взяли, все ли благополучно.

      Эту ночь мы провели у меня на Кокуйской. Мы даже спокойно довольно спали, измученные тревогами дня... Наутро мы отправились к кооператорам, рассказать им, где Нил, и узнать от них о дальнейшей судьбе, их ожидающей. Все облегченно вздохнули, что и Нил вернулся, избегнув таким образом массы случайностей нелегальной жизни в дни усмирения мятежа в Омске...

      В два часа поехали мы с Соней к тюрьме, повезли обед Нилу и Девятову по поручению его жены. Там узнали, что никаких передач нет, что администрация тюрьмы сменена. Мы стояли с Соней, держа в руках судки с обедами, не зная, что же делать. Солдат, стоявший на часах, сказал нам, что сейчас начальник караула сменится, придет новый, у которого мы сможем еще раз справиться о порядке передач в тюрьму теперь.

      Действительно, при нас подошел к тюрьме отряд вооруженных солдат, человек в 60. Их пропустили. Меня поразила эта масса вооруженных людей, входящих внутрь тюрьмы. Я представила себе, что положение заключенных там должно быть ужасно.

      Когда они прошли, я обратилась опять к часовому добродушному и словоохотливому парню, с вопросами: «Голубчик, скажите, а заключенные сидят по камерам, те, кто вернулся сам? Их кормят? С ними ничего не делают?». Он ответил: «Да, кормят. Много возвращается добровольно. Сидят в камерах. Им ничего не делают».

      В это время к воротам подошла девушка со связкой книг. Лицо взволнованное, она стала спрашивать: «Николай Бобров в тюрьме?». Часовой вызвал офицера, видимо, начальника уходящего из тюрьмы караула. Девушка спросила и его о том же. Из ворот выглядывало злорадно насмешливое лицо, молодое: «А вы нам скажите, где он?» «Если бы я знала, не пришла бы вас спрашивать», – вспылила девушка. /215/

      Мы слушали, и все стояли, не хотелось уходить ни с чем от тюрьмы. Случайно пришел на ум и мне этот же вопрос: «А Фомин, член Учредительного собрания, в тюрьме? Он вчера вернулся, я проводила его до тюрьмы». Стоявший у ворот другой офицер сказал: «Нет, Фомина нет в тюрьме». «Где же он?». – всполошились мы, подошли к нему вплотную. «Его увезли в три часа ночи в военно-полевой суд...»

      Мы сомневались. Уверяли, что это ошибка, что он сам вернулся. Не может быть, чтобы его взяли в суд. Офицер уверил, что это так. С безумной тревогой, с ужасной боязнью, что уже кончено все, бросились мы в город. Я попросила Соню exaть к кооператорам, сама же поехала к чехам, к французам [24] и в военный контроль.

      У чехов уверили, что с ними ничего не может быть сделано, если они вернулись добровольно – успокаивали. Меня поражала их вера в порядочность русских властей в то, что слово данное должно быть сдержано, даже и градоначальником.

      Это казалось тупостью. В душе жила безумная, затемняющая мысль, что уже или каждую минуту все может кончиться, Нила не станет. Затем к французам. В ужасе рассказала им, зачем я приехала к ним. К сожалению, Реньо [25] не было уже, уехал. Был кто-то, его заменяющий, и секретарь. Они выслушали меня. Затем еще спросили, силясь понять, в чем же дело. Затем сказали, что, конечно, положение ужасное, но что они могут сделать, почему к ним я обращаюсь? Ведь Ставка [26] напротив, пойдите к русским властям. Ведь это же дело русских с русскими. Мы не можем вмешиваться...

      Я пошла в Ставку – [в] военный контроль. Там долго не принимали. Я ждала, разрываясь, [не] уйти ли мне. Ведь пока я жду, там может быть кончается уже все. Я металась душою, как затравленный зверь. Швейцары успокаивали, говорили, что начальник контроля примет, когда придет, и все выяснится.

      В конце концов вышел ко мне пом[ощник] нач[альника] военного контроля и надменно спросил, что мне надо. На мой горячий вопрос, где мой муж, член Учредительного собрания Фомин, он ответил с гримасой: «Не знаю, он у нас числится в бегах». Тогда я в ужасе стала уверять его, что я сама проводила его, Девятова и Брудерера вчера в тюрьму, что это ужасно – то, что он говорит, что их могут осудить как пойманных, если у военного контроля такие сведения, что он в бегах, между тем как я свидетельница его добровольной сдачи в тюрьму... Он сказал: «Ну, что Вы хотите, мы верим Вам. Но у нас он числится в бегах». И, резко повернувшись, ушел от меня.

      Я стояла, не зная, что же делать, куда обратиться. Все глухи и безучастны. А здесь я даже почувствовала, что здесь, пожалуй, убийцы Нила...

      Я пошла... С ужасной тревогой в душе к Соне, к кооператорам. Там все были уже в тревоге. Звонили Старынкевичу [27], довели до сведения Колчака. Но узнать сегодня же о судьбе их ничего не смогли. Узнали только, что ночью, кроме Нила, взяты еще девять человек, в том числе Девятов, Брудерер, [В.А.] Маевский, [И.И.] Кириенко, [Г.Н.] Саров, Локтов, Лассау, Барсов и Марковецкий.

      Кроме того, В.В. Куликов [28] смог найти, где заседает военно-полевой суд. Добился того, что его заявление было передано председателю военно-полевого суд. Затем виделся лично с председателем в[оенно-]п[олевого] суда и на словах ему сказал еще, что он, Куликов, желает быть по делу взятых ночью из тюрьмы свидетелем и что есть у него свидетели и по делу Фомина, Девятова и Брудерера. Председатель в[оенно-]п[олевого] суда сообщил ему, что дела этих лиц не поступали еще в суд, когда будут, обещал вызвать его свидетелем...

      В этот же день вечером мы узнали от Сазонова, что Старынкевич был у Верховного правителя, делал доклад по делу исчезнувших ночью из тюрьмы членов Учр[едительного] собр[ания] и общественных деятелей и что Верх[овный] передал председателю в[оенно-]п[олевого] суда распоряжение о предоставлении ему на ревизию дел о членах Учр[едительного] собрания, если таковые дела поступят в суд [29].

      Это немного нас успокоило. Нам казалось, что если еще не совершилось ужасное, то теперь уже достаточно сделано, чтобы помешать ему совершиться... Но это, если... А если уже... /216/

      Я поехала еще, несмотря на то, что было уже около шести часов вечера, в канцелярию нач[альника] гарн[изона] Бржезовского. Но у порога на крыльце стоял огромный, не русский, а, видимо, серб, какой-то солдат с винтовкой, и свирепо гнал меня... Я не смогла пройти внутрь и никого не видела.

      Позже вечером мы ездили С Куликовьш к нач[альнику] гарнизона на дом, желая заявить о том, ЧТО мы свидетели их добровольной явки. Тот не принял Куликова, хотя и был дома. Сказали через дверь, что нет дома. Мы возвратились на Атамановскую, 9, в квартиру Сазонова и Шишканова, где был телефон и где В.Г. [Шишканов] нам разрешил остаться ночевать (ночь с понедельника на вторник).

      Мы подводили итоги дня, говорили, что в общем, конечно, мало надежды, но если еще не поздно, то сделано достаточно, чтоб помешать теперь совершиться злодеянию... Дело предано гласности. О нем осведомлены все, кто должен быть осведомлен... Вспоминали Директорию [30], тоже просидевшую под арестом чуть не два дня. И никто не знал тогда, где же члены Директории. Цеплялись за надежду: может быть и наши также где-нибудь еще сидят... Но тревога разрасталась в душе... Под утро я забылась тревожным сном. Спала ли Соня, не знаю.

      Мне хочется отметить сновидение, привидевшееся мне в эти короткие часы тревожного сна. Потому что я в страхе проснулась и думала: верно, уже все кончено... И в течение дня во время бесконечных поисков Нила не раз возвращалась мыслью к этому сновидению...

      Снились мне скитания по какому-то городу... Поиски, напряженное ожидание. Потом мы едем на катере: Нил, я, Соня, Сазонов, Не ясно, но у меня впечатление, что он, А.В. Сазонов, кормчий нашего катера. Плывем стремительно по реке темной... Неба не видно. По берегам подымаются сплошные стволы деревьев, вершин их не видно. В том же направлении, что и мы, но обгоняя нас, плывут огромные баржи. Черные, громоздкие... «Баржи с осужденными», – почему-то думала я... И на одной из них вижу фигуру полураздетого человека с низко опушенной головой, волосы закрывают лицо, руки скручены назад... Баржи одна за другой проплывают мимо нас... Тяжело там на баржах. Чем-то черным, кровавым веет от них. У нас чисто, легко на катере... Вот приплыли. Стремительно, не идем, а точно несемся мы – Нил, я, Соня – по целой анфиладе комнат-камер. Всюду пусто, чисто. Сквозь верхние окна последней камеры пробивается свет восходящего солнца. Розовый свет... Отблеск его пронизывает все пройденные нами комнаты. Нил останавливает меня, предлагает оглянуться назад, посмотреть на отблески света... Мы стоим минуту, потом входим в комнату, залитую солнцем, маленькую, уютную... Последнюю комнату, где мы должны остаться надолго. Чего-то ждать... Во сне я назвала это «воскресеньем» почему-то. Мы должны ждать «воскресеньям здесь... Па столе стоит стакан с двумя роскошными душистыми цветками... Мы садимся... Я смотрю на Нила, Соню... Потом Нил начинает искать бумаги. Ему страшно хочется курить... Бумаги нет нигде... Пересохшие губы, беспокойный взгляд и эта жажда курить...

      Еще не совсем проснувшись, не открыв глаз, я думаю: «Боже мой, если б не забыть этот сон, надо продумать, что значит он». Сердце почти останавливается от странного ощущения, что сон этот означает то, что последние этапы земной жизни Нилом уже пройдены...

      В 8 часов утра (вторник, 25-го декабря) мы были уже в «Центросибири» у Куликова, [чтобы] узнать, нет ли у него каких-либо сведений. В.В. Куликов был уже там. Он предложил нам поехать с ним к управляющему делами Совета министров Гинсу [31], чтобы мы лично могли рассказать о положении дела. Потом думал дать нам возможность через Гинса видеться с Вологодским.

      Там, по слов Гинса, мы узнали, что весь Совет министров озабочен этим делом, все встревожены, сделают все, что можно... Но, сказал Гипс, мы, гражданские власти так растерялись, что выпустили все из своих рук, и теперь целиком распоря-/217/-жаются военные. Боюсь, уже поздно что-нибудь делать»... Выяснилось, что уже поздно что-нибудь делать. Если еще не поздно, все будет сделано, сказал нам Гинс.

      В.П. Куликов, выходя с нами от него, сказал нам: «Вы поезжайте, дождитесь меня в «Центросибири». Я съезжу к Жардецкому [32] и постараюсь через него добиться от начальника гарнизона, где же они, что бы с ними ни сделали, ослу и канцелярию Верховного правителя. Во что бы то ни стало узнаю, где же они и что с ними сделали» [34].

      Я попросила В.В. Куликова, боясь выговорить, уже ставшую почти во весь рост передо мной ужасную истину, попросила добиться разрешения, если правда, что они убиты, взять тело Нила, похоронить его. В.В [Куликов] обещал мне это.

      Около 12-ти часов дня мы узнали через канцелярию Верх[овного] правителя, что ночью (с воскресенья 22 дек[абря] на понедельник 23 декабря) действительно были взяты члены Учредительного собрания из тюрьмы, кем-то уведены и убиты... И получили бумагу из канцелярии Верх[овного] правителя к нач[альнику] гарнизона, чтоб оказал содействие мне и Куликову в разыскании тела убитого члена Учредительного собрания Н. Фомина...

      Дальше. Наши поиски. Описывать ли их ужас? Эти бесконечные мытарства по [милицейским] участкам, канцеляриям... Страшное состояние, когда рассудок мутится от ужаса совершившегося, а тут формальности: разрешения, длительная процедура записывания этих разрешений в исходящий и т. и. Вместе с Куликовым я, Соня и Девятова поехали к нач[альнику] гарнизона. Добившись личного свидания с ним, В.В. [Куликов] передал ему пакет из канцелярии Верх[овного] правителя об оказании содействия нам в отыскании тела Нила. Мы искали всюду только Нила, будучи уверены, что там же окажутся и все остальные, исчезнувшие одновременно с ним из тюрьмы...

      Нач[альник] гарнизона написал приказ на этой буме городской милиции. Все вместе мы поехали туда. Здесь нас без конца долго держали. Пока составлялись приказы в третий и пятый участки городской милиции, в районах которых были в эти дни убитые, подписывались, записывались и т. д. Я волновалась, негодовала на их жестокость. Ведь они своей медлительностью могли помешать нам выяснить сегодня же, где же Нил, что с ним было...

      Но в то же время я подмечала, что руки у канцелярских служащих как бы в ужасе медлят над этой бумажкой. Глаза по несколько раз перечитывают две-три строчки. Ум, видимо, не может постигнуть ужаса, заключенного в этих строках...

      Может быть, это мне казалось. Но я меньше сердилась на них, прощая отчасти им их медлительность. И потом в других участках, в 5 и 3-м, куда мы поехали в первый раз опять все и куда потом в течение этого дня мы возвращались по несколько раз, я подмечала машинально, что простые солдаты, милиционеры сочувствуют нам, жалеют нас. Сокрушенно качают головами и вздыхают над судьбой членов Учредительного собрания.

      По указаниям 5-го участка мы поехали в анатомический театр. В.В. Куликов дальше уже нас не сопровождал. Мы ездили втроем: я, Соня и Девятова.

      Анатомический покой. Здесь было много, до пятидесяти, убитых в воскресенье 22 [декабря]. Я не могла преодолеть ужаса. Я знала, что смотреть их всех, искать среди них Нила я не могу. Я знала твердо, что я сойду с ума. В ужасе, в страшной тоске, заполнившей меня всю, без всяких преград задерживающих центров я кричала, плакала. Это был крик всего моего существа, крик протеста и скорби...

      Я просила Соню, если она в силах, если надеется на себя, пойди с Софьей Ивановной Девятовой посмотреть, там ли Нил. С.И. [Девятова] долго не могла собрать с силами, как говорила мне потом Соня. Потом они пошли. С ними пошел наш кучер (из «Центросибири»). Всех они не смотрели. Их было много. Свалены друг на друга. Почти все нагие. «Лежат как дрова», – сказал кучер...

      «Лица у всех такие молодые, невинные, ничего не понимающие, – говорила мне Соня, – Видно, Наташа, что они все не причем. Совершенно бессознательные лица, добродушные.... Какой ужас, Наташа! Они ни в чем не виноваты. Видно, что их зря убили.... случайно...» /218/

      Сторож сказал, что здесь все убитые в воскресенье днем. Значит, наших не может быть здесь... Мы поехали в город... Опять участки... По указанию нач[альника] 3-го участка были еще тела убитых, не убранных, на Иртыше. У переправы на левом берегу Иртыша. «Вы никуда не ездите, – говорил он Куликову, когда мы были еще с ним, – советую Вам». А прямо поезжайте к этой переправе. Там были 11 или 12 трупов еще не убранных. Там люди в «манжетах». Я думаю, что это должны быть члены Учр[едительного] собрания.

      Я стояла за спиной В.В. Куликова в переполненной людьми комнате и смотрела на лицо этого человека. Мне показалось, он пытался подмигивать своим подчиненным: вот, мол. какая история бывает с членами Учр[едительного] собрания. Потом он пересилил себя – перестал улыбаться. Сделал даже сочувствующее лицо и стал рассказывать подробно, где эта переправа, как нам туда проехать. Он обратился к одному милиционеру, не знает ли тот, в настоящий момент они еще не убраны? «Не спущены ли под лед», – буквально спросил он. Тот заверил, что не должно этого быть...

      Я стояла и слушала. В уме отметила у себя: Боже мой, еще и так бывает -спускают под лед...

      Мы поехали сначала одни с кучером. Ездили долго, ничего не могли найти. Потом вернулись в милицию, и тогда уже милиционер поехал с нами и очень быстро привез нас к тому месту, где лежали тела 11 или 12 убитых. Лошадь подъехала почти вплоть к телам. В страхе захрапела... Я увидела часть ложбины и неясную груду перепуганных человеческих тел, полузанесенных снегом... Один лежал слева, отдельно от других... Тот же крик захватил меня всю... Скорбь, страшная скорбь по случившемся... Мука, тоска рвались безудержно в том крике...

      Соня и Девятова мужественно пошли к убитым, пошел с ними и милиционер. Фигура Нила, его спокойное лицо привлекли внимание Сони. Милиционер, заметив, на кого она смотрит, нагнулся и сказал: «Вот и метка на белье – Н.Ф. Это он». Соня подбежала ко мне сзади, обхватила меня за плечи и как-то странно взволнованно сказала:»Наташа, Нил здесь...»

      Позже, по дороге в город, перестав кричать и плакать, я просила Соню: «Расскажи, какой Нил? Много ран? Лицо цело?». Заливаясь слезами, Соня сказала: «Ой, Наташа, они их еще и ограбили. Сняли шубы, на многих нет верхних брюк, почти все без ботинок... Нил тоже без шубы, брюк и ботинок... На лине кровавое пятно... Лицо спокойно...»

      Мы попросили одного милиционера и одного извозчика остаться там. Сначала я хотела остаться с ними. Но милиционер запротестовал, послал в город за санями и разрешением взять тело Нила.

      С.И. Девятова не нашла среди убитых своего мужа. В городе мы разделились: я попросила Девятову поехать к Куликову, Соню – к А.А. Емелину [33], я же, по указанию нач[альника] 3-го участка милиции, должна была ехать в уездную милицию за разрешением взять тело Нила, так как оно было найдено за пределами города.

      Страшно трудно было ездить одной по городу искать уездную милицию – адрес сообщили неверный, старый – с мыслью, гвоздящей мозг: Нил убит. Нил там в поле лежит замерзший, израненный. Собирала все силы довести до конца, добиться разрешения взять Нида, увезти его, согреть....

      После часа езды мы подъехали к помещению уездной милиции. У дверей я столкнулась с А.А. Емелиным. Неподдельным участием, глубоким сочувствием моему горю звучал его голос. В эти ужасные часы тяжелой муки, безвыходного отчаяния я почувствовала в его голосе дружескую поддержку. Мне стало как будто легче. Словно под тяжелое бремя, легшее на меня, кто-то подставил еще свои плечи... «Теперь уж позвольте, Н[аталья] Ф[едоровна], нам сделать все, что надо», – помню сказал Александр Андреевич...

      Он был уже с дровнями. Мы подняли вместе наверх. Там нам быстро выдали разрешение, с которым пришлось возвратиться в 3-й участок милиции, чтобы с мили-/219/-ционерами ехать взять тело Нила. Здесь был уже и Куликов. Милиция стала протестовать против действий уездной милиции, говорили, что уездные милиционеры должны ехать с нами, а не они. После долгих переговоров с ними Куликов позвонил непосредственное к директору департамента милиции [34].

      Ему пришлось прочесть в телефон бумагу из канцелярии Верх[овного] правителя: разрешение Бржезовского и т.д. и взять на себя ответственность за перевоз тела, пообещать представить сколько угодно разрешений и еще завтра... Кроме того, пообещать, что до осмотра врача, следователя мы не станем обмывать и одевать Нила, а только увезем его к себе. Ибо тела всех убитых с ним валяются без присмотра и охраны за городом.

      Наконец он стал негодовать, говорил: имейте же хоть каплю человечности, дайте наконец, сделать хоть то, что можно. Отдайте тело жене для погребения...

      Мы стояли, безмолвно следя за переговорами. Телефонная трубка переходила без конца то к Куликову, то к дежурному помощнику нач[альника] милиции. Соединяли то с директором департамента милиции, то с квартирой нач[альника] участка, то с уездной милицией...

      Уже темно. Горит огарок свечи. Кругом солдаты, милиционеры. В душе все нарастает тревога, неужели же дадут взять сегодня [тело] Нила, и он останется на ночь в этой ужасной ложбине, там, в степи, брошенный.

      Во время переговоров кто-то предлагает перенести его до утра в анатомический покой. Мы с Соней в ужасе протестуем. Нет, только не туда!..

      В конце концов В.В. Куликов добился-таки разрешения взять тело Нила сегодня же и приказания двум милиционерам помочь нам. Мы поехали все туда, на берег Иртыша. Александр Андреевич и Куликов со свечой (было уже около 8 часов вечера) пошли к телам убитых. С трудом нашли Нила. Подняли и уложили его на сани. Наткнулись на паспортную книжку Брудерера. И всем печальным кортежем мы двинулись в город.

      Нил нашел последнее пристанище в доме «Закупсбыта». Руки товарищей и сослуживцев оказали ему последнюю услугу. Помогли согреться, вымыться, одеться. Потом только показали его мне. Эти два дня, что Нил отогревался, я не могла решиться пойти к нему. Да меня и удерживали. А.М. Домнина [35] ни за что не хотела пустить меня к Нилу, пока он не одет и не вымыт.

      Потом я пошла к нему с Соней, Ревеккой и Матвеем Ароновичем. И уже до конца, не отрываясь, смотрела на него, держала его руку. Усилием воли я гнала слезы с глаз. Я сознавала, что ни минутки больше нельзя плакать – надо смотреть, смотреть и смотреть... Плакать буду потом. А теперь смотреть, впитывать в себя образ Нила надо, потому что скоро закроют крышку. Опустят в могилу. Хотелось без конца оттягивать этот момент. Хотелось прочесть, что пережил он в этот короткий промежуток времени: от того момента, когда я проводила его в тюрьме, до того, как я увидела его убитым...

      Лицо спокойно... Под конец мне удалось прочесть ясно вопрос, какой-то вопрос, застывший в глазах его. Мне кажется, вопрос этот относился к тому ужасу, который совершили над ними. Кому это надо? Кто смел совершить это черное злодеяние? Как же нелепо это, Наташа – казалось, говорил его взгляд.

      И еще какой-то вопрос – более важный, видимо, вопрос, встающий перед веками, стоящий перед лицом смерти, – несомненно был в его глазах. Формулировать я затруднюсь... Я видела этот вопрос, силилась понять его... Был во взгляде не только вопрос, но и знание чего-то, нам неизвестного. Я видела все до конца. До последнего момента я смотрела в лицо, в глаза Нила. Мысленно я говорила с ним. Обещала помнить, быть с ним и там...

      Здесь же, когда я была у гроба Нила, в низкой, маленькой кухне «Закупсбыта», переполненной людьми, этот же человек, у которого мы были в воскресенье с Нилом и который нас провожал до тюрьмы, протискался к гробу [и] сочувствующе, скорбно осмотрел Нила, перекрестился, покачал головой, привлек мое внимание к себе, участли-/220/-во посмотрел в глаза... Как он узнал, где тело Нила, как нашел и пришел отдать последнюю дань избраннику народа, убитому члену Учр[едительного], – собрания, – я не знаю.

      Из квартиры около 4-х часов Нила вынесли на руках товарищи-кооператоры. Все близкие люди, имена которых я не раз слышала от Нила, а увидеть пришлось их только теперь... Понесли в ближайшую церковь, Нил лежал прямо, как струна. Лицо спокойно. Руки в положении, напоминающем Наполеона... Гроб господствует над небольшой толпой друзей. Я иду у гроба. Эта поза Нила, в которой было что-то стремительное, вызвала у меня в уме скорбную мысль, что это – смотр... Смотр друзьям-соратникам. Кругом все люди, среди которых протекала недолгая активная жизнь его. Близкие товарищи его по кооперативной работе. И ведь по существу, по складу его характера, желаний, настроений, кооперация была его любимой областью работы, творчества.

      Вот в церкви. Я приникла к гробу, смотрю, не отрываясь, в лицо Нила. Мне кажется, он слушает слова священника и пение. Я стараюсь слиться с ним в этом процессе восприятия одних и тех же слов молитв. Смотрю, не отрываясь, в лицо, в глаза Нила. И слушаю, понимаю слова молитв.

      Вот подходят прощаться. Не могу оторваться, не могу перестать смотреть... Сзади меня берут, поднимают от гроба, говорят, что еще можно проститься будет на кладбище. Вот катафалк, я растерянно смотрю. А как же я, неужели не видеть Нила?...

      Какая-то женщина, незнакомая мне, говорит: «Вы тоже можете ехать, сядьте у гроба на колесницу». Я ухватилась за эту идею. Села, приникла опять к Нилу. Смотреть, смотреть, еще смотреть в глаза. И так всю дорогу.

      Медленно едут лошади. Слегка трясет. В уме рой вопросов: «Нил, скажи же, что было?». Бедный, бедный, бедный мой Нил! Руки прижимают его рану на голове, стараются как можно большую площадь его тела покрыть, согреть. Мороз ведь. А Нил в одном платье...

      «Скажи, скажи», – шепчут губы. В уме мелькает желание, от которого веет успокоением, вот так бы ехать долго, без конца, всю жизнь, не отрывая взгляда от его лица...

      Но вот остановились. Дальше ехать нельзя... Начинается кладбище. Гроб опять несут. Вот свернули с аллеи, идут по глубокому снегу. Вот могила. Гроб опускают. Я опять подхожу, опускаюсь у гроба. В сумерках мерцает лицо Нила... Все тот же вопрос на лице... Ну, прощай, прощай, прощай, родной. Потом опустили крышку. Вбили два гвоздя. Опустили в могилу. Стали засыпать. Кто-то вложил землю и в мою руку и заставил бросить ее. Что это? Зачем? Я не знаю значения этого обряда...

      Наталия Фомина.

      19-го февраля 1919 года.

      ГАНО. Ф. Д.-51. Оп. 1. Д. 580. Л. 16-34. Машинописный отпуск.

      1. Знакомая Н.Ф. Фоминой, фамилию которой установить не удалось.

      2. Видимо, ошибка. В Омске в это время не было окружного комиссариата, а имелся Акмолинский областной комиссар, являвшийся главой местной администрации. Должность комиссара в то время занимал С.С. Резанов.

      3. Ревекка и Матвей Аронович не идентифицированы.

      4. Вологодский Петр Васильевич (1863-1925) – с 30 июня 1918 г. являлся председателем Совета министров и министром внешних сношений Временного Сибирского правительства. В конце сентября 1918 г. был избран в состав Временного Всероссийского правительства (Директории). С 4 ноября – председатель Совета министров Временного Всероссийского, с 18 ноября – Российского правительства адмирала А.В. Колчака.

      5. Военный контроль – военная контрразведка, существовавшая при штабе Верховного главнокомандующего, функции которой заключались в борьбе против шпионов и лиц, посягавших на ниспровержение существующего строя и нарушение общественного порядка.

      6. Брюхатовская комиссия – ошибка; правильно – брюхановская. Получила название по имени члена Омской судебной палаты Х.Д. Брюханова, на которого было возложено производство следствия по делу об арестованных в ноябре 1918 г. в Екатеринбурге и Челябинске меньшевиках и эсерах. /221/

      7. Девятова Софья Иванов (около 1884 -?) – жена И.И Девятова, член партии эсеров.

      8. Речь идет о восстании, которое в ночь с 22 на 23 декаря 1918 г. подняли омские большевики. Восставшим удалось захватить областную тюрьму и выпустить около двухсот политических заключенных, в том числе несколько членов Всероссийского Учредительного собрания и близких к ним меньшевиков и эсеров. Но через несколько часов восстание было подавлено правительственными войсками.

      9. «Центросибирь» – так назывался союз кооперативных объединений Западной Сибири, головная контора которого находилась в Омске. В это время в руководстве «Центросибирь» находились в основном эсеры, хорошо знавшие Н.В. Фомина.

      10. Редакция «Слово» – ежедневная правосоциалистическая газета, издававшаяся в Омске с ноября 1918 г. бывшим «шлиссельбуржцем» В.С. Панкратовым.

      11. Девятов Иван Иванович (?-1918) — член партии эсеров, редактор издававшейся в Самаре социалистической газеты.

      12. Чехи – имеется в виду кто-либо из представителей Чехословацкого национального совета или командования Чехословацкого корпуса.

      13. Так в тексте: возможно, должно быть – морально.

      14. Брудерер Александр Арнольдович (?-1918) – член партии эсеров, правый. До Февральской революции отбывал ссылку в Иркутской губернии. В конце октября 1917 г. входил в состав военной комиссии «Комитета спасения родины и революции», созданного для подавления Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде.

      15. М. и М. – так в тексте. Скрывающиеся за этими буквами люди не идентифицированы.

      14. Сазонов Анатолий Владимирович (1861-1927) – член партии эсеров, правый. С 1916 г. жил в Новониколаевске и служил членом правления союза сибирских кооперативных союзов «Закупсбыт». После Февральской революции участвовал в работе Демократического совещания, являлся депутатом Временного совета Российской республики (Предпарламента). Активно участвовал в подготовке и свержении советской власти в Сибири. В октябре 1918 г. был избран председателем Совета всесибирских кооперативных съездов. Близко знал Н.В. Фомина по совместной службе в кооперации и Западно-Сибирском комиссариате.

      17. Образован в середине сентября 1918 г. по решению Уфимского государственного совещания вместо распущенного Комитета членов Учредительного собрания. Его главной задачей являлось обеспечение возобновления занятий Всероссийского Учредительного собрания настоящего состава к 1 января 1919 г. Сначала располагался в Уфе. а с 19 октября – в Екатерин-бурге. Через день после провозглашения А.В. Колчака Верховным правителем был разогнан военными властями, а многие его члены и сотрудники арестованы и этапированы в Омск.

      18. Колчак Александр Васильевич (1874-1920) – вице-адмирал. 13 октября 1918 г. прибыл в Омск. 4 ноября 1918 г. вошел в состав Совета министров Временного Всероссийского правительства в качестве военного и морского министра. В ходе госдарственного переворота 18 ноября 1918 г. был провозглашен Верховным правителем и Верховным главнокомандующим с присвоением звания адмирала.

      19. Действительно, скорее всего, Н.В. Фомина из Омской тюрьмы бы не освободили. Во всяком случае, 17 декабря 1918 г. чин для поручений центрального отделения военного контроля А.А. Бабушкин представил своему начальству постановление о том, что «активная противоправительственная деятельность Фомина установлена с достаточною полнотой». Главным основанием для такого заключения явились собственные признания, сделанные Н.В. Фоминым. На допросах 5 и 13 декабря 1918 г. он заявил, что события, происшедшие в Омске в ночь на 18 ноября 1918 г., «считает вредными для дела национального возрождения Российской государственности», а «власть Верховного правителя адмирала Колчака незаконной» (см.: ГАРФ. Ф.Р.-341. Оп.1. Д.50. Л.110).

      20. Шишканов Василий Григорьевич – осенью 1918 г. являлся членом правления союза сибирских кооперативных союзов «Закупсбыт».

      21. Манкевич Александр Иванович – член партии эсеров. Указом Временного Сибирского правительства от 15 июля 1918 г. был назначен управляющим информационным бюро (отделом печали) при управлении делами Совета министров, которую coxpанял до конца 1918 г. Хорошо знал Н.В. Фомина по совместной работе в Западно-Сибирском комиссариате.

      22. Бржезовский Владимир Владимирович (1870-1919) – генерал-майор. С 12 октября 1918 г. являлся начальником 1-й кадровой дивизии 11 Степного Сибирского корпуса и одновременно – начальником Омского гарнизона.

      23. Красильников Иван Николаевич (1880-1920) – офицер Оренбургского казачьего войска. С июня 1918 г. командовал отдельным партизанским отрядом. Принимал активное участие в /222/ омском государственном перевороте 18 ноября 1918 г., за что приказом Верховного правителя А.В. Колчака был произведен в полковники.

      24. Французы – речь идет об аппарате представительства Франции в России, находившемся в Омске.

      25. Реньо М. – высокий комиссар Франции в России, аккредитованный при Российском правительстве адмирала А.В. Колчака.

      26. Ставка – неточно; правильно – Ставка Верховного главнокомандующего. Состояла из штаба Верховного главнокомандующего и других структурных звеньев, существовавших при главковерхе. Являлась высшим органом оперативного руководства войсками.

      27. Старынкевич Сергей Созонтович ( 1875 -1933) – после февральской революции был назначен прокурором Иркутской судебной палаты. С 7 августа 1918 г. служил управляющим министерством внутренних дел Временного Сибирского, с 4 ноября – министром Временного Всероссийского, с 18 ноября – Российского правительства.

      28. Куликов Владимир Васильевич – 9 ноября 1918 г. был избран председателем правления союза кооперативных объединений Западной Сибири «Центросибирь»; являлся одним из руководителей Омского отдела «Союза возрождения России».

      29. Скорее всего в данном случае Н.Ф. Фомина, излагавшая позицию А.В. Колчака по данному вопросу с чужих слов, допустила ошибку. В действительности А.В. Колчак знал об арестованных в Екатеринбурге и Челябинске еще до восстания и, по свидетельству В. А. Жардецкого, дал министру юстиции указание «о скорейшем установлении личности задержанных, о выяснении обстоятельств, при коих произведен арест их, о предании суду лишь тех, кои обличены в общеуголовных преступлениях, и о возможно скором освобождении из-под охраны остальных».

      Кроме того, 23 декабря 1918 г., когда восстание было уже подавлено, В.А. Жардецкий обратился в А.В. Колчаку с просьбой, чтобы Верховный правитель потребовал на конфирмацию все приговоры военно-полевого суда, вынесенные арестованным в Екатеринбурге и Челябинске. А.В. Колчак отдал такое распоряжение, благодаря чему были спасены и через несколько дней освобождены такие члены Всероссийского Учредительного собрания, как В.А. Алекссевский и В.Е. Павлов (см.: ГАРФ. Ф.Р.-341. Оп.1. Д.50. Л. 99-100). Однако Н.В. Фомин к этому времени уже был убит.

      30. Директория – высший коллегиальный орган государственной власти на освобожденной от большевиков территории на востоке России. Создана 23 сентября 1918 г. на Уфимском государственном совещании. С 9 октября находилась в Омске. В ночь на 18 ноября 1918 г. ее председатель Н.Д. Авксентьев и член В.М. Зензинов, являвшиеся эсерами, а также их ближайшее окружение были арестованы казачьими офицерами, двое суток тайно содержались в неизвестном месте, но затем были освобождены и высланы за границу.

      31. Гинс Георгий Константинович (1887-1971) – с 14 июня 1918 г. служил временно управляющим делами Западно-Сибирского комиссариата, с 1 июля – управляющим делами Совета министров Временного Сибирского, затем Временного Всероссийского и, наконец, Российского правительств. Был знаком с Н.В. Фоминым по совместной работе в кооперации и в Западно-Сибирском комиссариате.

      32. Жардецкий Валентин Александрович (1884-1920) – после свержения советской власти в Сибири возглавлял Омский комитет партии народной свободы. В октябре 1918 г. стал инициатором создания в Омске «Национального блока», включавшего в себя представителей торгово-промышленных кругов, кадетов, кооператоров и правых социалистов, в котором играл главную роль. В ноябре 1918 г. был избран товарищем председателя президиума восточного отдела ЦК партии кадетов Являлся одним из главных идеологов установления военной диктатуры.

      33. Емелин Александр Андреевич – с 10 апреля 1918 г. являялся заместителем заведующего промышленным отделом союза кооперативных объединений Западной Сибири «Центросибирь», с 8 июня 1918 г. – членом правления союза сибирских кооперативных союзов «Закупсбыт».

      34. Директором департамента по делам милиции министерства внутренних дел в это время был В.Н. Пепеляев.

      Пепеляев Виктор Николаевич (1884 – 1920) – член конституционно-демократической партии. Являлся депутатом IV Государственной думы. В августе 1918 г. был командирован «Национальным центром» в Сибирь. В середине ноября 1918 г. избран председателем президиума Восточного отдела ЦК партии кадетов. Принял активное участие в подготовке государственного переворота 18 ноября 1918 г. и установлении военной диктатуры. Указом Вер-/223/-ховного правителя А.В. Колчака 1 декабря 1918 г. был назначен директором департамента по делам милиции МВД. В дальнейшем служил товарищем министра внутренних дел, временно управляющим и управляющим МВД. Указом Верховного правителя А.В. Колчака от 22 ноября 1919 г. был назначен председателем Совета министром с оставлением в должности главы МВД Российского правительства.

      35. Домнина – жена Николая Тимофеевича Домнина, служившего с мая 1917 г. членом правления союза сибирских кооперативных союзов «Закупсбыт».

      Известия Омского государственного историко-краеведческого музея. Омск, 2006. № 12. С. 210–224.
    • Saygo
      Сацкий А. Г. Дмитрий Николаевич Сенявин
      Автор: Saygo
      Сацкий А. Г. Дмитрий Николаевич Сенявин // Вопросы истории. - 2002. - № 11. - С. 73-97.
      В плеяде известных российских адмиралов есть два имени флотоводцев с большой буквы - Ф. Ф. Ушаков и Д. Н. Сенявин. Сложилось так, что почти все крупные победы российского флота - Чесма, Наварин, Синоп - являлись операциями по уничтожению вражеских эскадр, заблокированных на своих базах и лишенных возможности маневра. И только Ушаков и Сенявин выиграли сражения в открытом море, что расценивается специалистами как высшее проявление военно-морского искусства. Вершиной флотоводческого таланта Ушакова считается битва при Калиакре, для Сенявина же это Афонское сражение. По грамотности замысла, четкости реализации и блестящему результату последнее является классическим образцом битвы парусных флотов и с полным правом может быть отнесено к высшему достижению отечественной военно-морской мысли. Однако негативные итоги сенявинской средиземноморской экспедиции, обусловленные политическими обстоятельствами, и последовавшая затем опала Сенявина, приверженность правительственных кругов в первой четверти XIX в. континентальной доктрине и недооценка роли и значения флота, стали причиной если не забвения, то умаления заслуг одного из талантливейших адмиралов российского флота.
      Фамилия Сенявины появилась в российском флоте почти одновременно с созданием регулярных военно-морских сил Петром I. Братья Сенявины: Иван, Наум и Ульян Акимовичи входили в первую немногочисленную группу русских дворян, начавших осваивать морское искусство в конце XVII века. Двое из них, пройдя все ступени нелегкой службы в петровском флоте, начиная с матросов, достигли высоких чинов: Иван Акимович стал контрадмиралом, а Наум Акимович - вице-адмиралом. Еще выше поднялся по служебной леснице младший сын последнего - Алексей Наумович Сенявин - полный адмирал, создатель и главнокомандующий Азовской флотилии, член Адмиралтейств-совета. У него в должности генеральс-адъютанта служил его двоюродный брат Николай Сенявин, отец кадетов Сергея и Дмитрия, владелец небольшого родового имения Комлево в Калужской губернии, где 6 августа 1763 г. и родился наш герой. Служба отца вдали от дома переложила все заботы по управлению имением и воспитанию детей на плечи матери. Основам грамоты Дмитрия поначалу учил приходской священник, затем недолгое время обучение продолжалось при школе кантонистов в уездном городке Боровске. На девятом году жизни его пытались определить в сухопутный кадетский корпус. А через год Николай Сенявин по совету Алексея Наумовича поместил сына в Морской корпус. Это произошло в феврале 1773 года.
      В 1780 г. начались итоговые экзамены. Дмитрий Сенявин сдал их весьма успешно, заняв четвертое место в списке из 46 выпускников1. Указ о производстве в мичманы был подписан 1 мая. Каждый из выпускников получил на экипировку по 20 руб. и отрез сукна на мундир, с последующим вычетом этих денег и стоимости материи из 120-рублевого годового жалования. По случаю производства в мичманы двоюродный дядя Сенявина, Алексей Наумович, подарил ему 25 рублей.
      В конце февраля 1780 г. Россия объявила воюющим странам - Англии, Франции и Испании о введении правил о вооруженном нейтралитете, призванных обезопасить морскую торговлю нейтральных государств2. Для поддержания принципов свободы мореплавания в поход были назначены три балтийские эскадры: одна в Средиземное море, другая в северные воды, и третья, под командованием бригадира Н. Л. Палибина, к берегам Португалии3. В состав последней входил линейный корабль "Кн. Владимир", на который был определен мичман Сенявин. В середине июня эскадра снялась с якорей и пошла в Атлантику. С приближением осени эскадра Палибина в соответствии с имевшимися инструкциями взяла обратный курс к балтийским портам. Однако противные ветры упорно удерживали суда в океане. Отчаявшись вернуться до зимы в свои гавани, совет командиров решил направить корабли в нейтральный Лиссабон. Зиму эскадра провела на реке Тежу под стенами португальской столицы. Едва ли не ежедневные обеды и балы у богатых негоциантов, иностранных дипломатов и португальских вельмож, ответные приемы на флагманском "Иезекииле" не позволяли скучать русским офицерам. Сенявин писал в воспоминаниях: "Я был тогда на 18-м году и резв до беспамятства". Причем "резв" до такой степени, что командующий эскадрой, близко знавший отца и дядей Сенявина, и поэтому опекавший его, предупредил, что "если ты не перестанешь беситься, я право отдеру тебя на обе корки". Палибин, относившийся к Сенявину, как к родному сыну, постоянно брал его с собой на приемы и балы. В ту зиму Сенявин близко познакомился с флаг-офицером Палибина - своим будущим покровителем и начальником капитан-лейтенантом Н. С. Мордвиновым. Прошли зима и большая часть весны, пришло время возвращаться на Балтику. Сенявин покидал Лиссабон в душевном смятении, едва-ли не со слезами, расставаясь со своей первой любовью - пятнадцатилетней англичанкой Нэнси Плиус, с которой ему доведется еще встретиться здесь же спустя 28 лет.
      На кампанию следующего, 1782 г. Сенявина определили на эскадру, назначенную для похода в Средиземное море. Он уже находился на борту корабля "Америка", когда получил предписание Адмиралтейств-коллегий о переводе в числе 15 мичманов выпуска 1780 г. в Азовскую флотилию. Прибыв в Петербург для получения проездных документов, Сенявин побывал и у своего знаменитого дяди. Алексей Наумович спросил племянника, где тот хотел бы служить и услышал в ответ, что "батюшка приказал мне служить, и мне все равно там или здесь"4. Получив для препровождения на Азовское море команду из 12 матросов и унтер-офицера, Сенявин отправился на ямских подводах через Москву в Таганрог. По пути он заехал повидаться с родными в село Комлево.


      Афонское сражение 19 июня 1807 года. А. П. Боголюбов, 1853

      Остров Тенедос

      Карта Бока-ди-Каттаро
      Из Таганрога молодых офицеров отправили в Керчь - базу Азовской флотилии. Там Сенявин получил назначение на корабль "Хотин", где находился командующий флотилией бригадир Т. Г. Козлянинов. "Хотин" перевозил в Петровскую крепость крымского хана Шагин-Гирея с сопровождавшими его мурзами. Прощаясь с экипажем, хан одарил офицеров: Сенявин получил серебряные часы. Из Петровской крепости "Хотин" вернулся в Керчь, а затем перешел в Кафу. В корабле обнаружилась сильная течь, и он возвратился для ремонта в Керчь. Здесь находился пришедший накануне из Таганрога новый 32-пушечный фрегат "Крым". Козлянинов перебрался на фрегат, взяв с собой и Сенявина. Вскоре "Крым" бросил якорь на феодосийском рейде. Офицеры часто ездили на берег, не обращая внимания на слухи о появившейся в городе чуме. Первый больной обнаружился на фрегате 1 ноября. Козлянинов отправил "Крым" в Керченский пролив. Там, вдали от города, экипаж разбил на берегу лазарет, но болезнь унесла 18 человек5.
      1 января 1783 г. Сенявин был произведен в лейтенанты. В начале апреля из Петербурга в Керчь прибыли вице-адмирал Ф. А. Клокачев, назначенный главнокомандующим флота на Азовском и Черном морях, и контр-адмирал Т. Макензи. Манифестом от 8 апреля Россия объявила о включении Крымского ханства в состав империи, в результате чего российские морские силы получили Ахтиарскую бухту для базирования. Генерал-губернатор Новороссии князь Г. А. Потемкин приказал Азовской флотилии передислоцироваться в Ахтиар. 2 мая суда флотилии бросили якоря в будущей главной базе Черноморского флота. 8 мая Клокачев по распоряжению Потемкина отбыл в Херсон, чтобы возглавить Черноморское ведомство, поручив эскадру Макензи. Контр-адмирал назначил Сенявина своим флаг-офицером и адъютантом. Если судить по тому, что Сенявин позволял себе отдавать общие распоряжения по эскадре за спиной командующего, он пользовался практически неограниченным доверием Макензи.
      В конце мая пришло распоряжение Клокачева о создании в Ахтиаре военного порта. Следовало приступить к постройке пристаней, казарм, сараев для хранения судового имущества, флигелей для жилья офицеров. Сенявину, как помощнику командующего, приходилось заниматься хозяйственно-бытовыми, строительными, снабженческими вопросами6. Из камня, доставлявшегося матросами из развалин расположенного поблизости древнегреческого Херсонеса, строились часовня, дом для Макензи, пристань и кузница.
      В октябре 1783 г. от чумы умер Клокачев. Из столицы прибыл новый командующий вице-адмирал Я. Ф. Сухотин. Черноморский флот и военный порт в Ахтиаре продолжали строиться. Г. А. Потемкин избрал для зарождающегося города греческое имя Севастополь, которое и было утверждено Екатериной II в начале 1784 года7.
      Зимние месяцы в Севастополе, как вспоминал Сенявин, проходили довольно весело. Макензи отвел большой склад под благородное собрание, где трижды в неделю собиралось общество, преимущественно офицеры. В воскресные и праздничные дни Макензи устраивал приемы в своем доме. В свободные дни общество отправлялось на охоту или на рыбалку. Всюду контрадмирал Макензи являлся со своим флаг-офицером. Несколько раз в Севастополь приезжал Потемкин. "Я всегда назначался к нему в ординарцы, - вспоминал Сенявин, - он часто по многому спрашивал меня, я угождал ему ответами и тем нравился ему"8.
      В кампанию 1785 г. в море вышла эскадра, состоявшая из 66-пушечной "Славы Екатерины" и шести 32-пушечных азовских фрегатов. "Крыма", в команде которого продолжал числиться Сенявин, среди них не было. Осенью севастопольская эскадра пополнилась линейным кораблем "Св. Павел", которым командовал капитан 1 ранга Ф. Ф. Ушаков, 54-пушечным фрегатом "Св. Георгий" и 66-пушечной "Марией Магдалиной". Этот год ознаменовался радикальными переменами в управлении Черноморским ведомством, перешедшим из ведения Государственной адмиралтейской коллегии в полное подчинение Потемкину. Для руководства ведомством было организовано Черноморское адмиралтейское правление9. Вице-адмирал Сухотин отбыл на Балтику, передав дела старшему члену правления капитану 1 ранга Н. С. Мордвинову. В начале января 1786 г. скоропостижно скончался контр-адмирал Макензи. По распоряжению Потемкина в командование эскадрой вступил М. И. Войнович, оставивший Сенявина в прежней должности флаг-офицера.
      Весной 1786 г. Сенявин заболел крымской лихорадкой. Войнович, с участием относившийся к здоровью своего флаг-офицера, летом назначил его командиром бота "Карабут", ходившего под почтовым флагом в Константинополь с депешами к российскому посланнику при Оттоманской Порте Я. И. Булгакову. Командующий надеялся, что смена климата положительно скажется на состоянии здоровья Сенявина. Более чем месячная задержка в Босфоре действительно излечила его от малярии10.
      В первой половине 1787 г. происходило знаменитое путешествие Екатерины II в Новороссию. Главным подарком, который Потемкин намеревался преподнести императрице, являлся Черноморский флот. Немалая доля забот легла на плечи Сенявина как помощника командующего. Судя по мартовской ведомости, он продолжал числиться командиром пакетбота "Карабут". В конце апреля Войнович отправил Сенявииа с проектом церемониала встречи императрицы в Севастополе для согласования с Потемкиным, находившимся в это время при Екатерине II в Кременчуге. Проделав половину пути на перекладных, а остальные три сотни верст верхом по летучей казачьей почте, Сенявин успел в качестве зрителя побывать на балу, устроенном местным дворянством в честь высоких гостей. Уже на следующий день он с утвержденным Потемкиным церемониалом встречи отправился в обратный путь.
      Под вечер субботы 22 мая Екатерина II прибыла из Инкермана на шлюпке в Севастополь. Накануне сюда был доставлен указ, подписанный 16 мая императрицей, о производстве в следующие чины большой группы офицеров. В частности, Мордвинов и Войнович были пожалованы в контрадмиралы, Ушаков в капитаны бригадирского ранга, Сенявин в капитан-лейтенанты. Сенявина Екатерине II Потемкин представлял лично11.
      Поездка Екатерины II в Новороссию, расцененная европейской дипломатией как политическая демонстрация экспансионистских устремлений России на Балканы, чрезвычайно встревожила не только Оттоманскую Порту. Война началась 21 августа 1787 г. нападением турецких канонерских лодок на стоящие у Кинбурна русские военные суда.
      31 августа севастопольская эскадра в составе трех 66-пушечных кораблей, двух 54- и пяти 40-пушечных фрегатов вышла в море, имея приказ уничтожить находящуюся у Варны часть турецкого флота. Когда утром 8 сентября суда подошли к мысу Калиакра, ветер переменил направление, предвещая шторм. 9 сентября начался "чрезвычайный шторм с дождем и превеликой мрачностью". Флагманская "Слава Екатерины", где при Войновиче находился Сенявин, потеряла все три мачты и бушприт уже утром. Из-за непрерывной качки в корпусе образовалась течь: вода в трюме поднялась натри метра, и несмотря на предпринятые усилия, не убывала. Стараясь облегчить корабль, за борт выбрасывали все, что только было можно. Одним из немногих офицеров, сохранивших в эти драматические часы присутствие духа и хладнокровие, был Сенявин. Корабль остался на плаву в значительной мере благодаря его мужеству, самообладанию и распорядительности. В критическую минуту он взял на себя командование спасательными работами.
      "Св. Екатерина" добралась до Севастополя под импровизированной парусной оснасткой только 22 сентября. На рейде ее ожидало зрелище истерзанных пятидневным штормом судов эскадры. Она практически перестала существовать.
      Войнович отправил 24 сентября Сенявина с донесениями о постигшей флот катастрофе к Мордвинову и Потемкину. В кратком письме к Мордвинову он сообщал: "Капитан-лейтенант Сенявин вам обо всем донесет обстоятельно; он офицер испытанный и такой, каких я мало видел; его служба во время несчастия была отменная". Из Херсона Сенявин отправился в Кременчуг. Здесь Потемкин задержал его на несколько дней, заставляя опять и опять рассказывать с новыми подробностями о трагическом плавании эскадры, а главное, позволяя Сенявину убедить себя, что флот к маю будущего года будет исправлен, выйдет в море и разобьет неприятеля. Только 1 октября Сенявин покинул ставку светлейшего. Прибыв на следующий день в Херсон, он узнал о нападении турок на Кинбурн и победе А. В. Суворова. Пробыв в Херсоне десяток дней, он возвратился в Севастополь.
      Зима и весна 1788 г. прошли в трудах и заботах по ремонту судов и восстановлению боеспособности севастопольской эскадры. В море она вышла 18 июня. А 3 июля произошло первое большое сражение между молодым черноморским и турецким флотами. Последний в несколько раз превосходил российскую эскадру как по числу и рангу линейных кораблей и фрегатов, так и по количеству и калибру орудий. Тем не менее, лежавшие в линии баталии русские суда выдержали удар двух колонн турецкого флота, заставив последний покинуть место боя с большими повреждениями; причем особенно пострадал 80-пушечный корабль капитан-паши.
      Рапорт Войновича о сражении в ставку Потемкина повез Сенявин. Излагая обстоятельства боя и отмечая заслуги офицеров и экипажей судов своей эскадры, контр-адмирал, в частности, писал, что "находящийся за флаг-капитана, капитан-лейтенант Сенявин отменно храбр и неустрашим"12. Этот рапорт стал поводом для начала открытой конфронтации между Войновичем и Ушаковым, считавшим, что контр-адмирал из зависти принизил заслуги как самого Ушакова, так и авангарда, которым он командовал, и чьи действия сыграли решающую роль в исходе сражения. Поскольку Сенявин по должности флаг-офицера занимался делопроизводством по эскадре, в том числе составлением проектов приказов, донесений, распоряжений, рапортов и т. п., то, естественно, враждебное отношение Ушакова к Войновичу распространилось и на его флаг-капитана.
      На основании донесения Войновича Потемкин составил реляцию Екатерине II о сражении и отправил ее с Сенявиным в Петербург13. По прибытии в столицу он был принят императрицей и за доставление радостного известия получил из ее рук золотую, украшенную бриллиантами табакерку с двумястами червонцами14. Досрочное же производство в следующий чин (такой вид награды лицам, доставившим победную реляцию, практиковался достаточно широко) Екатерина II оставила на усмотрение князя15. По действовавшему положению Потемкин мог выбрать двух морских офицеров в ранге подполковника для назначения своими генеральс-адъютантами16. Князь назначил ордером от 11 августа вернувшегося из Петербурга Сенявина генеральс-адъютантом. По флотским спискам Сенявин продолжал числиться в чине капитан-лейтенанта, хотя теперь находился в должности, соответствовавшей капитану 2 ранга. Только в июле 1791 г. Потемкин предписал Черноморскому адмиралтейскому правлению поместить Сенявина и второго генеральс-адъютанта М. Л. Львова в список капитанов 2 ранга, считая их в этом чине с момента назначения на адъютантские должности. Служба при всесильном Потемкине порученцем хотя и накладывала огромную ответственность, но и открывала большие возможности в отношении дальнейшей карьеры, и, к тому же, давала определенные материальные выгоды: генеральс-адъютанты получали двойной оклад по чину.
      Из ставки Потемкина Сенявин возвратился в Севастополь. В начале сентября там стало известно о находящихся у берегов Анатолии восьми турецких транспортных судах. Войнович решил направить туда крейсерский отряд из казенного "Полоцка" и трех греческих корсарских судов. "По известной мне способности вашей светлости штаба генеральс-адъютанта Сенявина, - сообщал контр-адмирал Потемкину, - препоручил оному сию экспедицию". Сенявин с блеском выполнил поставленную задачу. Покинув 16 сентября Севастополь, отряд, пройдя вдоль неприятельского побережья от Синопа до Гиресуна, за десять дней потопил и сжег 11 крупных и мелких грузовых судов, уничтожил несколько береговых складов и 6 октября вернулся в базу с богатой добычей и пленными17. Об успешном рейде отряда Сенявина к берегам Анатолии императрица узнала из донесения Потемкина, по представлению которого за этот поход он был награжден орденом св. Георгия 4 степени.
      Следующим заданием, порученным Сенявину теперь уже Потемкиным, стал привод к Кинбурну 56-пушечного "Леонтия Мученика". Этот бывший турецкий корабль, захваченный в летних сражениях в лимане и переоборудованный в "образ европейский" у Глубокой Пристани, срочно нужен был для
      усиления лиманской флотилии в связи с намеченным штурмом Очакова. Когда прошли все обещанные сроки готовности "Леонтия", Потемкин решил отправить в Глубокую Сенявина для обеспечения доставки корабля к Кинбурну. 11 октября князь предписал Войновичу "прислать как наискорее" к нему Сенявина. И уже утром 21 октября генеральс-адъютант находился на борту "Леонтия". На следующий день, несмотря на недоделки и бурную погоду, Сенявин приказал ставить паруса. Попав на мель, но благополучно снявшись с нее, он сумел привести корабль к Кинбурну18.
      Зима в том году сковала льдом лиман как никогда рано. Большинство судов парусной и гребной флотилий, застигнутые морозами в лимане, все же смогли, разбивая лед, пробиться к Глубокой Пристани. Несколько судов погибло. "Св. Владимир" - 66-пушечный линейный корабль - вмерз в лед у Кинбурна. Стремясь спасти новый корабль, Потемкин приказал прорубить во льду канал к открытой воде и отправить "Владимир" в Севастополь, считая, что "из всех рисков, сей меньшой". Только к 8 января удалось вырвать корабль из ледового плена. Возглавить опасный зимний переход князь поручил Сенявину. Еще ни один корабль Черноморского флота не выходил в море в столь позднее время года. И на этот раз Сенявин с честью справился с чрезвычайно ответственным поручением - 18 января "Св. Владимир" благополучно прибыл в главную базу флота. Наградой молодому офицеру стал орден Св. Владимира 4 степени19.
      Конец 1788 г. ознаменовался не только взятием Очакова, но и сменой командования Черноморским флотом. Мордвинов из-за конфликтов с Потемкиным подал в отставку; на его место князь определил Войновича, оставив Ушакова командовать севастопольской эскадрой.
      При распределении капитанов на кампанию 1789 г. Сенявин был назначен на 80-пушечный "Иосиф II"20. Корабль, спущенный на воду еще в мае 1787 г. в присутствии Екатерины II и австрийского императора, в честь которого он был назван, продолжал находиться в Херсоне. И только теперь, после полного овладения лиманом, "Иосифа" перевели к Глубокой Пристани на достройку. Месяц спустя корабль вместе с новым 54-пушечным "Св. Александром" и "Леонтием Мучеником" перешел к Кинбурну для установки пушек и подготовки к выходу в море. Здесь корабли поджидали достраивающуюся у Глубокой Пристани 60-пушечную "Марию Магдалину", чтобы затем одним отрядом соединиться с севастопольской эскадрой. В конце июня на "Иосифе" поднял свой флаг Войнович.
      Частым гостем на "Иосифе" был генерал-майор И. М. де Рибас, приезжавший из Очакова к Войновичу обменяться новостями и сплетнями за обильным адмиральским столом. На встречах обычно присутствовал и Сенявин21. Видимо, с этого времени и установились дружеские отношения между Сенявиным и Рибасом.
      1790 г. принес очередные изменения в руководстве морскими силами на Черном море. Потемкин, недовольный упущенной возможностью дать сражение турецкому флоту из-за несогласованности и инертности действий лиманской и севастопольской эскадр в прошедшую кампанию, решил лично возглавить Черноморское ведомство, подчинив его структурные части отдельным начальникам. Ушаков получил в командование корабельный флот, И. М. де-Рибас - гребную флотилию. Войновича князь отстранил от должности и отправил командовать Каспийской флотилией. На спешно достраиваемый в Херсоне 50-пушечный фрегат "Навархия Вознесение Господне" Потемкин ордером от 14 марта определил командиром Сенявина22. Ушаков 7 апреля отрапортовал Потемкину, что на днях отправляет генеральс-адъютанта из Севастополя сухим путем, "дабы он не упуская времени находился при вверенном ему корабле".
      В 20-х числах августа "Навархия" и три малых фрегата стояли под Очаковом в ожидании подхода севастопольской эскадры. Турецкий флот стоял между Тендрой и Гаджибеем. Утром 28 августа с юга подошла эскадра Ушакова и с ходу атаковала неприятеля. Тендровское сражение завершилось убедительной победой русских сил. Турецкий флот бежал в сторону Дуная, а севастопольская эскадра отправилась в Гаджибейский залив, где встретилась с гребной флотилией и "Навархией".
      Началась служба Сенявина под командованием ревнителя воинской дисциплины, педантично требовательного Ушакова. Потемкин, в последнее время недовольный поведением своего генеральс-адъютанта, предписал контр- адмиралу обратить на службу Сенявина особое внимание23. Ушаков неприязненно относился к бывшему флаг-офицеру своего недоброжелателя Войновича. Сенявин платил адмиралу той же монетой. Что касается недовольства Потемкина, то оно, в частности, было связано с неувязками в вооружении фрегата "Федот Мученик", проходившим у Кинбурна под присмотром Сенявина. "Видя "Федота" я еще больше сделался Сенявиным не доволен; посоветуйте ему исправиться", - писал князь 17 августа де-Рибасу в Очаков24.
      Зимой 1790 г. Сенявин ездил в Москву. По возвращении в Севастополь отношения между ним и командующим еще более ухудшились. "Кажется надеется он на какой-нибудь мой упадок и более явно наводит мне разстройку и делает помешательство в делах", - жаловался Ушаков светлейшему князю. Повод для прямого столкновения адмирала с генеральс-адъютантом не заставил себя ждать. В первых числах апреля 1791 г. Ушаков приказал отобрать с эскадры определенное число служителей "из лучших, в своем звании исправных, здоровых и способных к исправлению должностей" для отправки в Херсон и Таганрог, где они должны были составить костяк экипажей на новопостроенных кораблях и фрегатах. При смотре выделенных с судов служителей, адмирал обнаружил несколько матросов с "Навархии" с явными признаками болезней, и тут же приказал Сенявину заменить их. Тот во всеуслышание отказался это сделать. Последовал общий по флоту приказ командующего с выговором командиру "Навархии" за неисполнительность, предписанием о немедленной замене больных матросов здоровыми и предупреждением, что в случае повторения подобного адмирал будет жаловаться светлейшему. Сенявин, посчитав себя незаслуженно ославленным на весь флот, подал 9 апреля по команде рапорт с приложением прошения на имя Потемкина о расследовании инцидента, и почти одновременно с этим послал с оказией, пользуясь своим адъютантским правом, прямо на имя светлейшего жалобу с обвинениями в адрес Ушакова. Адмирал, узнав об этом, 12 апреля направил Потемкину по делу Сенявина рапорт, донесение и личное письмо. Потемкин, находясь с 28 февраля в Петербурге, отложил разрешение конфликта до своего возвращения в Новороссию.
      Однако, при крайнем недовольстве Сенявиным, Ушаков, имевший от светлейшего полномочия на назначение и смещение флотских офицеров, в том числе и командиров кораблей, не посмел отстранить от командования "Навархией" строптивого генеральс-адъютанта, назначенного на эту должность самим Потемкиным. В летнюю кампанию 1791 г. Сенявин продолжал командовать "Навархией".
      Севастопольская эскадра в том году вышла в море только 10 июля. Первый выход эскадры прошел, в общем, безрезультатно. Зато второй поход был успешным. 31 июля эскадра обнаружила турецкий флот, стоящий на якорях у мыса Калиакра под защитой береговой батареи. Ушаков сходу атаковал противника. Сражение при Калиакре завершилось разгромом турецкого флота.
      В рапорте Потемкину Ушаков, давая оценку действиям отдельных судов и командиров, в частности, отмечал: "командующие кораблей ... "Петра Апостола" Заостровский, "Леонтия" - Обольянинов, "Навархии" - генеральс-адъютант Сенявин хотя во время боя также оказали храбрость и мужество, но, спускаясь от ветра, не столь были близки к линии неприятельской, как прочие"25. Какой-либо вины в этом названных командиров не было, а причина заключалась только в строгом следовании ими сигналам флагмана и определенным их кораблям местам в боевом ордере при его перестроениях и неоднократной смене галсов.
      Победа при Калиакре явилась финалом кампании и войны в целом. 8 августа Ушаков получил депешу о заключении 31 июля перемирия, и 20 числа флот возвратился на севастопольский рейд. В этот день Потемкин, вернувшийся, наконец, из Петербурга и занявшийся рассмотрением накопившихся за его пятимесячное отсутствие дел, в частности, апрельского инцидента между Сенявиным и Ушаковым, поздравил ордером контр-адмирала с победой, объявив ему и "всем соучаствовавшим в знаменательном сем происшествии" свою благодарность, и предписал: "флота капитану второго ж ранга Сенявину, переименованному из генеральс-адъютантов, извольте приказать немедленно явиться ко мне". Отстранение Сенявина от должности адъютанта и командования кораблем без какого-либо расследования конфликта, являлось своего рода выражением признательности Ушакову как главному герою черноморских побед. Получив ордер, адмирал приказал Сенявину сдать "Навархию" новому командиру и отправляться в Яссы. Спустя неделю Ушаков получил предписание светлейшего немедленно приехать в ставку и самому. В Яссах адмирал нашел Сенявина лишенного шпаги и под арестом в кордегардии. Ему грозил военный суд и разжалование в матросы. Потемкин за "дерзость и невежество флота капитана Сенявина, нарушающие порядок и долг службы, ...готов был показать над ним примерную строгость законов"26. Ушаков же считал арест и угрозу судом достаточным наказанием для способного и храброго офицера и просил Потемкина ограничиться этой мерой, если Сенявин принесет извинения и даст обещание решительно изменить свое поведение. Светлейший пошел навстречу адмиралу и отдал ему шпагу Сенявина, разрешив вернуть ее владельцу, когда Ушаков сочтет это нужным, что сразу же и было сделано. Примирение, таким образом, формально состоялось. Однако, если судить по тому, что Сенявина не вернули в корабельный флот, не говоря уже о восстановлении в остававшейся вакантной должности генеральс-адъютанта, прощение не было полным. Правда, и его раскаяние, как показало уже ближайшее время, оказалось неискренним. В Севастополь Сенявин уже не вернулся, а получил назначение в гребной флот и отправился в Галац, где находилась Дунайская флотилия.
      В начале октября 1791 г. скончался князь Потемкин. Ушаков утратил своего благодетеля. Нервозность обстановки обостряли слухи, бродившие по Севастополю. Источником "неприличных и соблазнительных для команды новостей" оказался такелаж-мастер В. Аржевитинов, получивший, как донесли Ушакову, из Херсона какие-то письма. Адмирал тут же послал чиновника изъять письма. Автором одного из них оказался Сенявин, сообщивший "новость", что вскоре И. М. де Рибас и командующий Дунайской флотилией П. В. Пустошкин будут назначены в Черноморское адмиралтейское правление и "пошлют всех других к черту", подразумевая, надо думать, в первую очередь, Ушакова, продолжавшего оставаться старшим членом этого правления. Такелаж-мастера Ушаков посадил под домашний арест, объявив о его провинности и проступке Сенявина, "которым написаны язвительные и дерзкие слова, до правления черноморского касающиеся", приказом по флоту от 24 января 1792 года27. Возмущенный неблагодарностью человека, освобожденного от "строжайшего по закону наказания" только "единственно чрез усильные прошения и ходатайство" именно его, Ушакова, адмирал обратился к Каховскому с требованием о расследовании недостойного поведения Сенявина.
      С прибытием в апреле 1792 г. нового главы Черноморского ведомства вице-адмирала Н. С. Мордвинова, положение Сенявина в корне изменилось. Сам в какой-то мере пострадавший от Потемкина, адмирал с пониманием отнесся к судьбе своего давнего, еще с лиссабонской зимовки палибинской эскадры знакомого. На кампанию 1792 г. Сенявин указом Черноморского правления был определен командиром линейного фрегата "Св. Александр Невский". Получив на руки предписание, он прибыл в Севастополь. В этот год флот в море не выходил и Сенявин, как и большинство офицеров, жил на берегу.
      В мае 1794 г. пришел высочайший указ о посылке эскадры для проведения практического плавания. Пять кораблей, десять фрегатов, в том числе "Св. Александр" под командованием Сенявина, и несколько мелких судов в середине июля вышли в море для обучения офицеров и служителей28. Флот требовал обновления. Первым шагом в этом направлении явился январский 1794 г. указ Екатерины II о постройке двух 74-пушечных кораблей. Эти суда проектировал и строил в Херсонском адмиралтействе корабельный мастер А. С. Катасанов. Новые корабли отличались от существовавших наличием сплошной верхней палубы. Новшество, внедренное Катасановым с согласия и при поддержке Мордвинова, вызвало споры, разделив моряков на два лагеря, - во главе с Мордвиновым, и его главным оппонентом - Ушаковым. Первый из кораблей, поначалу именовавшийся "N 1", а затем "Св. Петр", спустили на воду в начале ноября 1794 г. Его командиром Мордвинов определил Сенявина. Это назначение, видимо, было заранее обговорено, если судить по тому, что еще в сентябре Сенявин взял в Адмиралтейском правлении ссуду в 300 руб. на строительство дома в Херсоне, в котором он впоследствии и жил29.
      В Севастополь Сенявин вернулся только 18 октября 1796 г. на новом корабле и в чине капитана 1 ранга, в который он был произведен 1 января того же года. На следующий день туда пришел и второй 74-пушечный корабль "Свв. Захарий и Елисавет". По прибытии капитаны подали на имя Ушакова рапорты о недостатках своих кораблей, выявленных в первом плавании. В противоположность Сенявину, давшему положительную опенку "Св. Петру", командир однотипного "Захария" И. И. Ознобишин высказал ряд претензий к конструкции и мореходным качествам корабля, что и послужило толчком к началу двухлетнего противостояния, в которое оказались втянуты и Государственная адмиралтейская коллегия, и сам император Павел I. Назначались специальные комиссии, производились опыты, писались рапорты, жалобы, объяснения. Стороны обвиняли друг друга в предвзятости, в подтасовке фактов, в давлении на подчиненных. Для Сенявина, основного сторонника мордвиновского лагеря в Севастополе, дальнейшая служба под началом Ушакова становилась несносной, особенно после состоявшегося в апреле 1798 г. очередного сравнительного испытания кораблей, закончившегося скандалом из-за уличения Сенявиным Ушакова в искажении фактов. Это обстоятельство явилось одной из главных причин, склонивших Сенявина к решению перейти на береговую должность.
      В этом плане подходящим вариантом представлялось место капитана над Херсонским портом. Для Сенявина такое назначение явилось бы очередным шагом по служебной лестнице, поскольку по штату эта должность соответствовала чину генерал-майора флота. Необходимо было получить согласие Павла I на данное назначение. Мордвинов обратился за содействием к генерал-адъютанту императора Г. Г. Кушелеву. Все флотские дела шли к Павлу Петровичу или от него только через Кушелева.
      Перевод в Херсон решал и личные проблемы Сенявина: там у него был собственный дом, семья, - в 1797 г. он женился на 25-летней дочери австрийского консула в Яссах Розоровича Терезе Ивановне. В доме консула однажды оказался и генеральс-адъютант князя Потемкина. Здесь Сенявин познакомился с семьей хозяина: красавицей женой-гречанкой и двумя его дочерьми30.
      В кампанию 1798 г. севастопольская эскадра совершила три практических плавания в северо-западной части Черного моря. Во втором походе во время ночной грозы молния ударила в фок-мачту сенявинского "Св. Петра", серьезно повредив ее, при этом погибли три матроса31.
      Возвратившуюся в Севастополь эскадру ожидал царский рескрипт об отправке в Средиземное море для оказания помощи Турции в войне против Франции. В середине августа эскадра под флагом Ушакова в составе шести линейных кораблей, в том числе и "Св. Петра", шести фрегатов и нескольких мелких судов вышла в море. Уже I октября соединенные русско-турецкие военно-морские силы заняли первый из Ионических островов - Цериго. Затем наступила очередь Занте, Кефалонии, Св. Мавры. К каждому из этих островов Ушаков направлял отдельный отряд судов с десантом. Взятие Св. Мавры, второго после Корфу по степени укрепленности острова, адмирал поручил Сенявину, выделив в его распоряжение кроме "Св. Петра" и "Навархии" еще турецкие линейный корабль и фрегат. Однако наличных сил для взятия крепости с французским гарнизоном в 540 человек и мощной артиллерией у Сенявина оказалось недостаточно, и он вынужден был просить подкрепление. К острову подошли основные русско-турецкие силы. Под угрозой штурма превосходящими силами, французское командование подписало капитуляцию, вручив Сенявину ключи от крепости, флаг и два знамени плененного гарнизона. Хотя Сенявин не справился самостоятельно с боевым заданием, тем не менее, Ушаков, оценивая в рапорте Павлу I его действия, отмечал, что Сенявин "исполнил повеления мои во всякой точности во всех случаях; ...употребил все возможные способы и распоряжения как надлежит усердному, расторопному и исправному офицеру с отличным искусством и неустрашимой храбростию"32. На основании этого представления Сенявин императорским рескриптом от 8 января 1799 г. был награжден орденом Св. Анны 2-ой степени.
      Между тем, хлопоты Мордвинова об определении Сенявина капитаном над Херсонским портом увенчались успехом. Он высочайшим указом был назначен на эту должность. В Николаеве, где размещалось Черноморское адмиралтейское правление, об этом стало известно уже после ухода эскадры в Средиземное море. На запрос Мордвинова, как поступить в такой ситуации, Кушелев оставил решение вопроса на усмотрение адмирала, разрешив вернуть Сенявина на Черное море, но не считая это целесообразным33. Сенявин, будучи формально командиром Херсонского порта, остался в эскадре Ушакова до завершения Ионической кампании.
      В конце осени, когда Сенявин с эскадрой Ушакова находился в Неаполе, Павел I подписал указ о пожаловании в следующие чины большой группы офицеров. Сенявин, исключенный из флотских списков после назначения его на береговую должность капитана над Херсонским портом, этим указом производился в генерал-майоры.
      Из Неаполя русская эскадра перешла в Мессину, где Ушакова ожидал рескрипт Павла I о возвращении российского флота и войск на Черное море. Только в конце октября 1800 г. корабли бросили якоря на севастопольском рейде.
      Спустя месяц адмирал В. П. фон-Дезин, сменивший на посту главного командира Черноморских флотов и портов уволенного от службы Мордвинова, предписал генерал-майору Сенявину вступить в свою должность34. В соответствии с новыми обязанностями Сенявина в его подчинении находились практически все структурные подразделения Морского ведомства в Херсоне, являвшегося главным центром кораблестроения на Черном море. Его главная забота состояла в обеспечении успешной деятельности верфи. Довольно долгое пребывание Сенявина в Херсоне при постройке "Св. Петра" позволило ему достаточно хорошо ознакомиться с разносторонней адмиралтейской деятельностью и теперь быстро освоить новые обязанности. Уже 5 июля 1801 г. на основании представления фон-Дезина "об отличном усердии к службе и деятельности главного начальника в Херсонском порте генерал-майора Сенявина" Александр I выразил ему официальное монаршее благоволение35. По долгу службы Сенявину приходилось вникать в различные тонкости постройки и оснастки судов, зачастую самому руководить самым ответственным завершающим этапом - проводкой новопостроенных судов через опасное в навигационном отношении Днепровское гирло36.
      Летом 1803 г. Сенявин был освобожден от должности капитана над Херсонским портом и снова переведен во флот. В сентябре в Петербурге состоялось баллотирование высших морских чинов, где рассматривалась и кандидатура Сенявина. Получив при тайном голосовании все "достойные баллы", Сенявин высочайшим повелением был переименован из генерал-майоров флота в контр-адмиралы, считая его старшинство в этом чине со дня производства в генерал-майоры.
      Высочайшим повелением от 27 сентября 1804 г. Сенявин назначается флотским начальником в Ревель - вторую по значению после Кронштадта военно- морскую базу на Балтике37.
      В 1804 г. стала явной направленность наполеоновской экспансии на Балканы. В этой ситуации вновь возросла стратегическая весомость Ионических островов. Для воспрепятствования "видам первого консула на Ионические острова и области турецкие со стороны Адриатического и Белого (Эгейского - А. С.) моря", Александр I в подкрепление российскому островному гарнизону отправил из Севастополя пехотную дивизию под командованием генерал-майора Анрепа, а из Кронштадта отряд из двух линейных кораблей и двух фрегатов под брейд-вымпелом капитан-командора А. С. Грейга38. Летом 1805 г. правительство решило усилить контингент российских сил на Средиземном море еще одним балтийским отрядом: в начале июля последовало высочайшее повеление о подготовке к "дальнему походу", без указания конечной цели, трех линейных кораблей и военного транспорта. Спустя две недели число линейных судов было увеличено до пяти. Ход подготовки судов курировал товарищ морского министра П. В. Чичагов - фактический глава Морского ведомства.
      Несмотря на все понукания Чичагова, работы затягивались. Одна из причин состояла в отсутствии командующего эскадрой. У высшего руководства были сложности с подбором подходящей кандидатуры. Формально, исходя из числа и ранга судов, отправляемых в плавание и уже находившихся в Средиземном море, соединение составляло флотскую дивизию, и в соответствии с действующим положением должно было возглавляться флагманом в чине вице-адмирала. Разумеется, кандидат на должность командующего морскими и сухопутными силами в Адриатике должен был быть хорошо знаком с условиями театра, где ему предстояло действовать. Немаловажным являлось также и знание портово-хозяйственной специфики для успешного завершения подготовки эскадры. Указанным требованиям, да и то не в полной мере, соответствовал весьма узкий круг лиц: адмирал Ф. Ф. Ушаков, вице-адмирал П. В. Пустошкин и контрадмиралы А. П. Алексиано и Д. Н. Сенявин. Назначению Ушакова препятствовали его слишком высокий чин, возраст (ему уже перевалило за шестьдесят лет), и негативное отношение к нему Александра I39. Пустошкин, командовавший эскадрой, и Алексиано служили на Черном море, и перевод их на Балтику надолго задержал бы выход эскадры. Таким образом, оставалась лишь кандидатура Сенявина.
      Находившийся в Ревеле Сенявин 27 июля получил высочайшее предписание немедленно принять командование над отправляющейся в поход эскадрой. На следующий день он был уже в Кронштадте, а 30 июля отправил в Петербург обстоятельный доклад о состоянии дел по подготовке судов к выходу в море. Чичагов торопил: он обязал Сенявина завершить подготовку эскадры в двухнедельный срок, указав, что в случае невыполнения распоряжения ответственность ляжет на него.
      16 августа Александр I произвел Сенявина в вице-адмиралы. 22 августа Чичагов сообщил Сенявину, что государь пожаловал ему 3000 руб. на "снаряжение" себя в плавание и назначил такую же ежемесячную сумму столовых денег. Несмотря на все трудности, Сенявин смог сообщить в Петербург, что эскадра будет готова к плаванию 23 августа. Спустя два дня после указанного срока эскадру посетил император. Уже перед отплытием Сенявин получил для руководства к действию секретную инструкцию, подписанную царем, с изложением целей экспедиции и политической ситуации, сложившейся в Европе. Документ категорически запрещал заходы в порты Франции и подчеркивал нежелательность посещения любых других портов кроме датских и английских40.
      10 сентября эскадра оставила Кронштадт и взяла курс на Ревель. Загрузив там отсутствовавшее в главной базе снаряжение и добрав экипажи, корабли вышли в море. Спустя три недели показались берега Британии, и 9 октября суда стали на Спидхедском рейде. Пополнив эскадру двумя купленными в Англии бригами, погрузив на суда заказанные заранее припасы и взяв на борт нанятых по контракту по лекарю и подлекарю на каждый линейный корабль, а главное снабдив корабельные пушки английскими орудийными замками, эскадра 16 ноября оставила Портсмут. Выход оказался неудачным: в проливе Ла-Манш ее встретил жестокий встречный ветер. Сенявин вынужден был дать сигнал о возвращении. Ночью исчезли в неизвестном направлении 80-пушечный "Уриил", 74-пушечный "Селафаил" и транспорт "Кильдюин", появившийся лишь спустя три дня. Сильный ветер и отсутствие сведений о пропавших кораблях не давали покоя Сенявину. Только в конце месяца ветер изменил направление. Адмирал тотчас же отправил "Кильдюин" для поиска кораблей или хотя бы сведений о них. 3 декабря отряд вновь отправился в путь. При выходе в Ла-Манш русские суда встретились с частью английской эскадры, возвращавшейся на родину после Трафальгарской победы над соединенным франко-испанским флотом. Флагманский "Ярослав" приветствовал 15-ю пушечными выстрелами шедшие с наполовину спущенными флагами и вымпелами корабли во главе с "Виктори", на борту которого находилось тело павшего в сражении адмирала Г. Нельсона41.
      Присоединившийся вскоре к отряду "Кильдюин" доставил известие, что "Уриил" и "Селафаил" прошли в океан. Подгоняемая устойчивым попутным ветром эскадра шла на юг. Сенявин остерегался встречи с французскими кораблями. В середине декабря отряд пришел к Гибралтару, на рейде которого Сенявин нашел "Уриила" и "Селафаила". Эскадра опять была в сборе и спустя два дня вышла в Средиземное море. Короткие остановки у берегов Сардинии, в Мессине, и наконец, 18 января эскадра достигла Корфу, над знакомым Сенявину рейдом прокатился грохот орудийного салюта с крепостных бастионов и кораблей отряда А. С. Грейга. Теперь под началом Сенявина находилось 10 линейных кораблей, 5 фрегатов, 6 корветов, столько же бригов, канонерские лодки, вспомогательные суда, и почти 12-тысячный корпус экспедиционных войск.
      Между тем обстановка на континенте резко изменилась. Поставленная Наполеоном на колени Австрия отдала победителю в числе прочего бывшие венецианские материковые владения42. Инструкции, полученные Сенявиным при отплытии, в значительной мере потеряли актуальность. Александр I 24 ноября подписал указ об отправлении в Россию большей части армейских полков экспедиционного корпуса, а 14 декабря - рескрипт на имя Сенявина о возвращении всех морских сил в Черное море.
      Франция, заняв Западные Балканы, отрезала Ионические острова и соответственно российский гарнизон от материковых баз снабжения и получала возможность открытого давления на Турцию с целью склонения ее на свою сторону. В случае разрыва союзных отношений между Турцией и Россией прерывалась тонкая нить поставок через черноморские проливы. Республика Семи Островов оказывалась в наполеоновских клешах и ее падение было лишь вопросом времени. Обсуждение сложившейся ситуации высшими морскими и армейскими чинами при участии полномочного представителя Александра I при Ионической республике гр. Г. Д. Мочениго позволило утвердиться во мнении, что наилучшим вариантом защиты островов является занятие участка балканского побережья в центральной части Адриатики. Таким образом, опираясь на помощь славянского населения Далмации, Черногории и Герцеговины, традиционно приверженных России, Сенявин мог надеяться остановить французские войска на дальних подступах к островам. Успех операции зависел от быстроты и решительности действий. Следовало упредить передачу австрийцами ключевых крепостей побережья французам. Однако ввод российских войск в формально уже принадлежащие Франции, но еще занятые австрийскими гарнизонами прибрежные укрепления, возможен был только в случае их перехода по просьбе жителей под российское покровительство. Кроме того, успех намеченной операции в значительной степени зависел от достаточности контингента сухопутных войск. Для Сенявина это являлось самой болезненной проблемой, поскольку генерал Б. П. де-Ласси, командующий армейским экспедиционным корпусом, имел указ императора от 24 ноября о возвращении всех полков в Россию. Но настоятельные просьбы Сенявина и Мочениго, да и сама обстановка склонили де-Ласси к принятию компромиссного решения. Сенявин, ссылаясь на чрезвычайность военных обстоятельств, выделял суда для транспортировки только одного из шести армейских полков. Де-Ласси отправлялся на Черное море с этим полком, формально приступив тем самым к выполнению царского указа. Оставшиеся же войска переходили под начальство Сенявина.
      Когда в конце января австрийский комендант Боко-ди-Каттаро объявил населению о предаче порта Каттаро и области французам, это вызвало бурное негодование жителей. Российский дипломатический агент в Черногории известил об этом Сенявина, тут же направившего туда суда с десантом. Русские войска при поддержке отрядов светского и церковного главы Черногории Петра Негоша заняли Каттарскую область. Стратегическое положение Ионической республики и условия базирования русского флота существенно улучшились. Заняв часть далматинского побережья и опираясь на граничащую с Боко-ди- Каттаро Черногорию, Сенявин мог рассчитывать, что ему удастся если не предотвратить, то сильно затруднить продвижение французских сил на юг. Мало того, адмирал разработал и приступил к осуществлению плана наступательных операций в северном направлении с целью овладения далматинским побережьем, и, в первую очередь, городом Рагуза (Дубровник. - А. С.). Располагая значительными морскими силами, Сенявин активно использовал их для блокады занятой противником части побережья, нарушения его морских коммуникаций и зашиты торгового мореплавания каттарских судов, ходивших по принятии Боко-ди-Каттаро покровительства России, под российским флагом. Действия флота оказались столь успешными, что Наполеон потребовал от Австрии закрыть свои порты для российских и английских судов. Сенявин с частью эскадры находился в Триесте, когда его комендант фельдмаршал Цах получил по этому поводу предписание из Вены и предложил адмиралу немедленно покинуть порт. Ответ Сенявина был лаконичен: "...оставлю порт как только исправлю некоторые повреждения моих кораблей". Однако Цах задержал в гавани несколько каттарских судов под российским флагом. Адмирал расценил это как оскорбление русского флага и категорически потребовал их немедленного освобождения, пригрозив, в противном случае, начать бомбардировку города и силой забрать не только свои, но и австрийские суда43. Комендант вынужден был подчиниться, увидев что русские корабли стали выстраиваться в боевую линию.
      Планы развития военно-политического успеха, достигнутого в Боко-ди-Каттаро и Черногории, перечеркнул полученный адмиралом 27 марта рескрипт царя об отзыве морских сил в Россию. Сенявин начал скрытно, стараясь преждевременно не встревожить своих балканских союзников, готовиться к отплытию в Черное море44. Однако, пока указ три месяца добирался до Корфу, многое переменилось. Александр I указом от 3 февраля предписал задержать армейские полки на Корфу, отменив тем самым свое распоряжение от 24 ноября об эвакуации экспедиционного корпуса де-Ласси. Депешу из Министерства иностранных дел об этом решении царя Мочениго получил вскоре по прибытии рескрипта от 14 декабря 1805 года. Сложилась противоречивая ситуация: армейские части оставались, а флот должен был уйти из Средиземного моря, что резко снижало обороноспособность островов, не говоря уже о Каттарской области. Это понимали и Сенявин и Мочениго, настоятельно убеждавший адмирала задержаться с отзывом кораблей из Адриатики, мотивируя это тем, что по логике вещей вот-вот должен прийти и приказ об отмене рескрипта от 14 декабря. "Я нахожу весьма правильными доводы ваши, чтобы мне дождаться другого повеления и, принимая все ваши виды во уважение, поставлю себе также за долг несколько повременить", - соглашался с дипломатом адмирал.
      Ситуация разрядилась по прибытии на Корфу почты на имя де-Ласси. Однако последний уже находился на пути в Россию. Полагая, что в пакете могут также находиться бумаги, относящиеся к морским силам, Мочениго и Сенявин после некоторых колебаний вскрыли пакет, где нашли ряд документов, из которых следовало, что "начальствующий вице-адмирал Сенявин вправе отложить возвращение эскадры в черноморские порты до получения высочайшего о том повеления"45. Только в конце мая Сенявин получил императорский рескрипт, отменявший прежний от 14 декабря и предоставлявший ему право вести военные действия по своему усмотрению, имея в виду, что "главным предметом ... есть обеспечение Ионической республики, Морей и всей Греции от всякого непрятельского нападения"46. Это позволяло адмиралу активизировать военные действия в Адриатике. Однако время было упущено: французских войск в Далмации "гораздо умножилось", что не дало русским войскам овладеть Рагузой.
      Но уже в середине лета 1806 г. российские завоевания на балканском побережьи вновь оказались под угрозой их потери: 8 июля уполномоченный российского правительства П. Я. Убри подписал в Париже договор, по которому Россия обязалась вывести войска и передать Боко-ди-Каттаро и другие занятые ею области австрийцам для последующей передачи их французам. Получив депешу от Убри со статьями договора, Сенявин вынужден был вступить в формальные переговоры с австрийскими представителями "дабы выиграть время", упирая при этом на невозможность самостоятельного, без императорского повеления, принятия решения о выводе войск. Твердая позиция Сенявина и на этот раз не подвела его, - Александр I отказался ратифицировать парижский "акт сего мнимого умиротворения"47 и, в общем, одобрил действия адмирала в отношении невыполнения статьи договора Убри о Боко-ди-Каттаро.
      1806 г. ознаменовался очередным военно-политическим кризисом, одним из следствий которого явилось объявление Турцией войны России. Сенат Ионической республики, отвергнув требование Порты, под протекторатом которой она находилась, выступить против России, принял демонстративное решение поднести Сенявину золотые, украшенные бриллиантами шпагу и жезл, подчеркнув тем самым свою приверженность России, роль ее вооруженных сил и лично адмирала в защите независимости республики, ее экономических интересов48.
      Из Петербурга прибыли новые инструкции, где Сенявину предписывалось перейти с основными силами в Архипелаг для пресечения подвоза продовольствия и стратегических материалов в Константинополь, а при благоприятной обстановке и атаковать столицу Турции с моря. Автором этой авантюристической идеи являлся Чичагов, настоятельно навязывывший ее Александру I. План предполагал совместные действия Черноморского флота со стороны Босфора и эскадры Сенявина от Дарданелл. Для выполнения этой задачи адмиралу разрешалось обратиться за содействием к английским союзникам. При этом вся ответственность за последствия операции возлагалась на Сенявина; как говорилось в инструкции: "...как добрые, так и худые следствия не к иному чему, как собственным дарованиям и искусству вашему отнесены будут"49. Сенявин, трезво оценивая авантюристичность этого проекта, тем не менее, вынужден был формально принять его к исполнению.
      На Корфу достоверное известие о ведении открытых военных действий между Россией и Турцией прибыло 5 февраля 1807 года. Спустя пять дней Сенявин, оставив часть сил в Адриатике, с восемью линейными кораблями и фрегатом, имея на борту два батальона пехоты, легкую артиллерию и 250 албанских стрелков, отправился в Эгейское море. Спустя еще пять дней эскадра стала у острова Идра для пополнения запасов питьевой воды. На Идре узнали новость, что английская эскадра, упредив русских, еще 9 февраля прошла через Дарданеллы к Константинополю. В ночь на 21 февраля Сенявин спешно двинулся к проливу50, где через два дня увидел английскую эскадру вице-адмирала Дакуорта, исправлявшую повреждения после своего рискованного похода к Константинополю. Английский адмирал имел предписание заставить Порту под угрозой бомбардировки с кораблей турецкой столицы разорвать союзные отношения с Францией. Однако, пока шли переговоры, турки установили береговые батареи и подтянули в Босфор военные суда, а французские инженеры привели в боевую готовность артиллерию дарданелльских крепостей. Чтобы не оказаться в ловушке, Дакуорт вынужден был вернуться в Эгейское море, прорываясь по длинному и узкому проливу под огнем пушек крепостных батарей.
      Сенявин пытался уговорить Дакуорта повторить прорыв к Константинополю, но теперь уже совместными силами. Английский адмирал отказался, ссылаясь поначалу на необходимость исправления почти трети своих судов, а затем на полученный им приказ перейти с эскадрой к Египту для блокирования его портов. Англичане ушли из Архипелага. Созванный Сенявиным военный совет высказал мнение о невозможности прорыва через Дарданеллы, вследствие чего решено было ограничиться блокадой пролива. В качестве опорной базы эскадры адмирал выбрал Тенедос, расположенный в 10 милях к югу от входа в Дарданеллы. С вершины его единственной горы удобно было следить за устьем пролива. 8 марта корабли начали обстрел островной крепости и побережья, затем был высажен десант. Турки упорно сопротивлялись, но, тем не менее, спустя три дня над крепостью был поднят императорский штандарт.
      Стремясь выманить турок в море, Сенявин демонстративно направлял отдельные отряды судов то к острову Митилена, то к Салоникам, то отходил от Тенедоса со всей эскадрой, провоцируя капитан-пашу напасть на остров. Наконец, восемь линейных кораблей, шесть фрегатов и множество мелких турецких судов приблизились к Тенедосу. Дождавшись попутного ей южного ветра русская эскадра 10 мая направилась к стоящему на якоре неприятельскому флоту. Турки выстроили боевую линию поперек устья пролива. Между тем ветер слабел, сильное течение из пролива стало относить турецкие суда мористее, ломая боевую линию. Капитан-паша дал сигнал входить в пролив. Однако ветер и течение препятствовали этому, вынуждая турецкие корабли становиться на якорь. Сблизившись с неприятелем в рассыпном строю, русские корабли поодиночке вступали в бой, произвольно выбирая себе противника. Стремясь нанести как можно больше вреда вражеским кораблям, русские канониры стреляли по их корпусам, а не по мачтам и реям. И в этом была их тактическая ошибка. Воспользовавшись усилением ветра и темнотой, турецкие суда ставили паруса и уходили под защиту крепостных батарей. Русские же корабли вернулись к Тенедосу. Так, без явного успеха закончилось первое сражение сенявинской эскадры с турецкой.
      Между тем блокада Дарданелл все действенней сказывалась на положении Константинополя: запасы продовольствия подходили к концу, неимоверно вздорожали продукты, над жителями нависла угроза голода. Вспыхнул бунт, закончившийся свержением Селима III. Новый султан потребовал от капитан-паши решительных действий, приказав ему отобрать у русских Тенедос и обеспечить свободный подвоз хлеба из Малой Азии. К этому времени и турецкая, и русская эскадры усилились: капитан-паша получил подкрепление из Босфора, к Сенявину пришли два линейных корабля из Адриатики.
      Турецкий флот вышел из пролива 10 июня и, пройдя несколько миль, стал на якорь, готовый в любой момент отойти под прикрытие крепостных батарей. Летом в этой части Эгейского моря южный ветер, благоприятный для перехода русской эскадры от Тенедоса к устью пролива, дул редко и слабо; господствовали ветры северной четверти горизонта51. Учитывая имевшееся к тому же довольно сильное постоянное течение из пролива в море, добраться до капитан-паши можно было только поднявшись северней устья пролива, чтобы, спускаясь оттуда с сильным попутным ветром, успеть отсечь от него турецкую эскадру. Сенявин 12 июня приступил к выполнению этого обходного маневра, предварительно отдав свой знаменитый приказ по эскадре, которым должны были руководствоваться капитаны в предстоящем сражении.
      План боя, изложенный в приказе, однозначно расцениваемый военно-морскими специалистами и исследователями истории флота, как образец высокого военно-морского искусства эпохи парусного флота, предусматривал атаку каждого из трех турецких флагманских кораблей двумя русскими с одного борта с дистанции картечного выстрела. Две оставшиеся пары кораблей - Сенявина, и младшего флагмана А. С. Грейга - должны были обеспечить кораблям основной группы выполнение задачи по выведению из строя турецких флагманов. Учитывая опыт боя у Дарданелл, Сенявин четко оговорил не только сами цели, но и направление стрельбы: "...Есть ли неприятель под парусами, бить по мачтам, есть ли же на якоре, то по корпусу." Приказ заканчивался словами: "...надеюсь, что каждый сын отечества почтится выполнить долг свой славным образом"52.
      Русская эскадра из 10 линейных кораблей оставила якорную стоянку у Тенедоса и, обойдя остров с юга, направилась к северу. Капитан-паша, узнав об уходе русских от Тенедоса, напал на остров: его корабли обстреливали укрепления, с анатолийского берега на лодках на остров переправилось до 7 тыс. турок. Тем временем Сенявин выполнил задуманный маневр и вышел с наветренной стороны к месту, где еще недавно стоял неприятельский флот. Не обнаружив его ни там, ни в проливе, он 17 июня отправился к Тенедосу. Заметив паруса приближающихся от пролива русских кораблей, Саид-паша снялся с якоря и скрылся с флотом за островом. Разогнав своим приближением по бухточкам побережья турецкую гребную флотилию, Сенявин вынужден был остановиться для пополнения снабжения и запасов гарнизона крепости. Утром следующего дня он отправился на поиски капитан-паши. Вечером адмирал взял курс к Дарданеллам, стремясь занять выгодную наветренную позицию на случай, если каптан-паша еще не успел проскользнуть в пролив. Эскадры разделял только остров Лемнос. На рассвете следующего дня, 19 июня, с русских судов увидели выходящий из-за Лемноса неприятельский флот в составе 10 линейных кораблей, шести фрегатов и нескольких меньшего ранга судов, держащий курс также к северу. Колонна русских линейных кораблей, подгоняемая почти идеальным для нее по силе и направлению ветром, под всеми парусами шла наперерез неприятельской эскадре. В 8 часов утра на мачте флагманского "Твердого" затрепетали разноцветные флаги - сигнал начать сражение. Турецкие корабли шли в боевой линии, в центре которой находились три адмиральских корабля. Высокий уровень организованности и боевой выучки экипажей позволил провести начальную фазу боя почти в соответствии с разработанной адмиралом схемой. Сам же Сенявин с "Твердым" и "Сильным" сражался на самых ответственных участках то с одной, то с другой группой неприятельских судов, препятствуя им прийти на помощь своим флагманским кораблям. "...Турецкие корабли, жестоко повреждаемые, не переставали отчаянно драться и нападать; ...и безусловно можно признаться, что турецкий корабль легче разбить, потопить, сжечь, нежели принудить сдаться"53.
      Сражение закончилось вблизи Афонского полуострова поражением турецкого флота: в плен был взят, правда сильно поврежденным, без мачт, с разбитой артиллерией и заваленными телами убитых палубами, вице-адмиральский корабль; два фрегата и линейный корабль взлетели на воздух; два фрегата затонули от полученных повреждений, и у острова Тассо турки сами сожгли разбитые линейный корабль и фрегат.
      Остатки турецкого флота ушли в Дарданеллы, а затем в Константинополь, где адмиралу и четырем капитанам отрубили головы "за то, что не умерли в сражении"54, а Сенявин, получив сообщение, что Тенедос в отчаянном положении, отправился спасать его гарнизон. Окружив кораблями остров, он под дулами корабельных пушек принудил турецкий десантный отряд в 4600 человек сдаться на условии, что отпустит их с оружием и имуществом. Тенедос вновь перешел полностью в руки русских. Корабли исправляли полученные в последнем сражении повреждения, продолжали блокаду пролива.
      Между тем обстановка на континенте снова резко изменилась. 23 августа прибыл курьер с высочайшим рескриптом, которым повелевалось прекратить военные действия, передать Тенедос Турции, а Ионические острова и Боко-ди- Коттаро - Франции, флоту же и армейским полкам возвращаться в Россиию. Формального перемирия с Турцией еще не было, и поэтому Сенявин приказал перед уходом с Тенедоса взорвать укрепления. В Корфу эскадра пришла 4 сентября.
      Крутой поворот в политике России после Тильзитского мира поставил Сенявина в сложное положение: вчерашние союзники - англичане, чей флот господствовал в Средиземном море и Атлантическом океане, не говоря уже о проливе Ла-Манш и Северном море, завтра могли стать противниками. Пока этого не случилось, следовало спешить с возвращением на Балтику.
      Шесть армейских полков на купеческих судах отправились в Триест, откуда они пешим порядком должны были идти в Россию. Корабли, фрегаты и транспорты Черноморского флота ушли в Триест и Венецию, дожидаться обещанного Наполеоном Александру I согласия Турции на пропуск этих судов через проливы для возвращения в Севастополь. Балтийский отряд из 10 линейных кораблей, двух фрегатов и шлюпа под флагом Сенявина покидал Корфу 19 сентября.
      6 октября корабли вышли в Атлантику, но уже к вечеру следующего дня встречный шквал остановил эскадру. После десяти дней изнуряющей борьбы Сенявин повел эскадру в открытый океан, надеясь отыскать вдали от берегов благоприятный ветер. Но и там он нашел все тот же крепкий северный ветер. Изношенные корабли с трудом держались на плаву. Ночь с 26 на 27 октября принесла ураган, разбросавший суда по океану и причинивший им повреждения, с которыми дальнейшее плавание стало невозможным. Сенявин сумел собрать большую часть эскадры и направился в нейтральный, по его сведениям, Лиссабон. 30 октября эскадра вошла в порт, где, к глубокому облегчению, адмирал нашел два своих корабля, потерявшихся во время последнего шторма. По осмотру Сенявиным судов, оказалось, что практически все они требовали серьезного ремонта. Адмирал обратился к португальским властям за позволением закупать необходимые материалы и остаться эскадре до весны в Лиссабоне, на что было получено разрешение.
      Однако Лиссабон оказался не лучшим местом для зимовки русской эскадры. В город должны были войти французские войска. Английская эскадра заблокировала устье реки Тежу. Сенявин отправил в Петербург рапорт с просьбой снабдить его инструкциями на дальнейшее время.
      Между тем, власть в Португалии сосредоточилась в руках наместника Наполеона генерала Жюно. На первых порах отношения Сенявина с новыми властями складывались достаточно дружески: французы содействовали ремонту кораблей русской, теперь союзной им эскадры; на балу, состоявшемся 12 января 1808 г. на флагманском корабле "Твердый", кроме гостей из города присутствовали штаб генерала Жюно в полном составе и офицеры испанских полков, входивших в состав его корпуса55. Англичане, поначалу опасавшиеся, что эскадра Сенявина намерено прибыла в Лиссабон в соответствии с секретными статьями Тильзитского договора, убедились в ошибочности своих предположений. И хотя Англия и Россия формально находились в состоянии войны, командование английской эскадры не предпринимало никаких враждебных действий против русских.
      Только в середине февраля 1808 г. в Лиссабон прибыли инструкции для Сенявина. Чичагов сообщил адмиралу указания Александра Т. Император выражал уверенность, что в случае атаки британским флотом русской эскадры, "неприятель будет отражен и честь Российского флага защитится"; если же нападение произойдет "гораздо превосходнейшими силами", и гибель судов будет неминуема, то разрешалось команды снять с кораблей, а их сжечь или затопить, чтобы они не стали добычей неприятеля. Если же эскадра сохранится в боеспособном состоянии, то ее действия должны быть подчинены распоряжениям Наполеона, которые адмирал будет получать через российского посла в Париже. Документ недвусмысленно давал понять, что в войне с Англией эскадра должна играть пассивную роль. Бонапарта, понятно, это не устраивало. Стремясь заставить Россию фактически вести военные действия против Англии, он добился, что Александр I подписал 1 марта 1808 г. рескрипт командующим эскадрами, находящимся вне страны, в том числе и Сенявину, с приказом "учредить все действия и движения вверенной начальству вашему эскадры, чиня неукоснительно точнейшие исполнения по всем предписаниям, какие от его величества императора Наполеона посылаемы вам будут"56.
      Курьеры, прибывавшие из Петербурга и Парижа, доставляли не только повеления, все жестче ограничивавшие самостоятельность действий адмирала, но иногда и приятные сюрпризы. В мае нарочный привез награды, пожалованные Александром I за победы над турками. Сенявин получил орден св. Александра Невского.
      Давление французского командования на Сенявина возрастало по мере ухудшения положения наполеоновских войск в Португалии. Восстания в северных провинциях страны и в Испании против владычества Франции, высадка английских десантов на португальском побережьи побуждали Жюно все настойчивей требовать участия в военных действиях российских войск и кораблей. Сенявин же отмалчивался или отделывался отписками с зачастую явно надуманными причинами отказа. Ничто не могло заставить адмирала, видевшего в сохранении эскадры свою главную задачу, нарушить избранный им негласный нейтралитет.
      В середине августа 1808 г. французские войска в Португалии потерпели поражение. Жюно подписал конвенцию о сдаче, и англичане заняли Лиссабон. Если при французах положение русской эскадры было сложным, то теперь оно стало критическим. Англичанам предпочтительно было захватить эскадру в качестве военного трофея. С другой стороны, зная решительность и непреклонность Сенявина, они понимали, что тот скорей взорвет или затопит свои суда, чем сдаст их неприятелю. Начались переговоры. Сенявин с завидной дипломатической тонкостью ссылался на неучастие русских в военных действиях на стороне французов, и на то, что теперь, после освобождения Португалии и восстановления ее государственности, эскадра находится в порту вновь нейтральной страны со всеми вытекающими отсюда последствиями, определяемыми международными договорами. Английский адмирал Коттон приказал в ответ поднять над фортами британские флаги, заявив, что взятый с бою Лиссабон не может считаться нейтральным портом.
      Лондонский кабинет заранее наметил возможные варианты действий в отношении русской эскадры и наделил Коттона необходимыми полномочиями для ведения переговоров. Признание Лиссабона нейтральным портом влекло необходимость до момента подписания перемирия между Россией и Англией держать у устья Тежу эскадру, равную по силе сенявинской, для блокирования последней. Содержание такого отряда обходилось довольно дорого, да и корабли целесообразней было использовать в борьбе с французским флотом. Поэтому англичане, в общем-то, принудили Сенявина под дулами орудий занятых ими фортов принять более выгодный для них вариант интернирования эскадры в одном из портов Англии. Впоследствии в объяснительной записке царю Сенявин по этому поводу писал; "...будучи стесняем со всех сторон несоразмерно превосходнейшими неприятельскими силами..., был уверен, что при малейшем с моей стороны упорствовании эскадра должна непременно истребиться или достаться во власть неприятеля, ...с другой стороны, находил выгоду купно с честью поддаться на предложения неприятельские"57. 22 августа Сенявин и Коттон подписали конвенцию, по которой русские корабли передавались на сохранение английскому правительству, обязующемуся возвратить их России в теперешнем их состоянии в течение шести месяцев после заключения мира; военнослужащих с эскадры правительство отправляет за свой счет в Россию без каких-либо ограничений относительно их дальнейшей службы. По настоянию Сенявина командующие эскадрами утвердили дополнительные статьи, чрезвычайно важные для Сенявина, поскольку речь шла об ограждении чести и достоинства российского флага: "Флаг его императорского величества на моем корабле и на других русских кораблях не снимается, покуда адмирал не сойдет со своего корабля, или покуда их капитаны не учинят того же самого". Утверждая это требование Сенявина, Коттон вышел за рамки данных ему полномочий, что навлекло на него немало нареканий английского общественного мнения и служебное разбирательство.
      31 августа корабли русского отряда, приняв на борт экипажи остававшихся в Лиссабоне неблагонадежных "Рафаила" и "Ярославля", в сопровождении равного по силе эскорта покинули Португалию. Когда спустя две недели эскадры подходили к портсмутскому рейду, на кормовых флагштоках русских кораблей развивались андреевские флаги. На следующий день, 15 сентября, сенявинская эскадра перешла на внутренний рейд под барабанный бой выстроенной для официальной встречи английской морской пехоты и возмущенные выкрики из собравшихся на берегу толп народа, требовавших убрать неприятельские флаги. 16 сентября Сенявину вручили ноту первого лорда адмиралтейства, аннулирующую от имени короля как неправомочные дополнительные статьи конвенции, и в категоричной форме требующую снять флаги. Выразив официальный протест по данному поводу, адмирал, тем не менее, ответил, что "находясь в порте и владении английском не могу не исполнить воли его королевского величества". На следующее утро на мачтах русских кораблей были подняты только вице-адмиральский флаг на флагмане и капитанские вымпелы на остальных. Командир Портсмутского порта расценил это как нарушение королевского указа и, угрожая применить силу, потребовал немедленно спустить и их. Вскоре адмирал Монтегю уже читал резкий ответ Сенявина: "...я здесь еще не пленник, никому не сдавался, не сдамся и теперь, флаг мой не спущу днем, и не отдам его как только вместе с жизнью моею". Монтегю больше не настаивал, и флаги были спущены "в обыкновенное время по захождении солнца, с должными почестями"58. От предложения съехать ему и капитанам для жительства на берег Сенявин отказался и продолжал находиться на кораблях вместе с экипажами до конца пребывания в Англии, сохранив, во многом благодаря этому, в командах воинскую дисциплину и порядок в этот долгий период вынужденного бездействия.
      В середине октября суда эскадры перешли на отведенное им место постоянной стоянки между островом Уайт и городком Госпорт. Без флагов, со спущенными реями и стеньгами, свезенными на берег порохом и пушками, они являли собой удручающую картину. В Портсмуте в это время находились в плену экипажи фрегата "Спешный" и транспорта "Вильгемина". "Спешного", везшего на Корфу около двух миллионов рублей в золотой и серебряной монете жалованья экипажам судов сенявинской эскадры, разрыв между Россией и Англией застал на портсмутском рейде. Фрегат был захвачен, деньги конфискованы. Однако серебряный сервиз - подарок Александра I Сенявину, также находившийся на борту фрегата, англичане передали адмиралу как его собственность59. Подарок царь сделал еще до прибытия эскадры в Португалию и заключения конвенции о передаче ее англичанам, узнав о чем император "был очень опечален, но делу помочь было уже поздно"60.
      На эскадре понимали, что до открытия весенне-летней "коммуникации" на Балтике, британское адмиралтейство не может отправить экипажи в Россию, хотя их содержание было весьма накладно для англичан: месячная сметная сумма превышала 400 тыс. руб. Несмотря на то, что портовые власти мелочно экономили на всем, вовлекая тем самым Сенявина в бумажную войну с адмиралтейскими чиновниками, русским морякам жилось, особенно в сравнении с их пленными товарищами со "Спешного", довольно сносно. Офицеры могли посещать Портсмут, совершали поездки на остров Уайт. "...Мы здесь не похожи на врагов, а более на друзей, - писал своим знакомым в Россию один из офицеров, видя в этом прежде всего заслугу Сенявина. - ...Этот удивительный начальник сумел снискать уважение и у неприятелей"61. В феврале 1809 г. адмирал Кэри, сменивший Монтегю, приезжал на эскадру официально выразить Сенявину благодарность лондонского кабинета "за поведение офицеров и нижних чинов". Признательные сослуживцы, в большинстве искренне уважавшие и любившие Сенявина, решили преподнести ему в качестве памятного подарка серебряную вазу, которую заказали в Лондоне, и благодарственный адрес - "Общий глас офицеров к своему начальнику господину вице-адмиралу Дмитрию Николаевичу Сенявину". Растроганный адмирал дал бал, пригласив на обед всех офицеров, которые "были вполне счастливы, что заплатили благодарностью отличному нашему начальнику".
      В июне 1809 г. началась подготовка к размещению экипажей на английских грузовых судах для отправки их в Россию. Однако вскоре она была приостановлена в связи с нехваткой транспортных средств для операции по высадке британских десантных войск на голландское побережье. Только 3 августа личный состав эскадры был погружен на купеческие суда. Вечером следующего дня конвой из 21 транспорта в сопровождении английского фрегата "Чампион", где находился Сенявин, покинул Портсмут. В проливе Большой Бельт, "Чампиона" сменил пришедший из Англии фрегат "Тартар", привезший Сенявину подарочную серебряную вазу. 8 сентября адмирал со всем личным составом прибыл в Ригу, завершив свою драматичную четырехлетнюю средиземноморскую эпопею. После выполнения карантинных, таможенных и прочих формальностей, команды отправились сухим путем частью в Кронштадт, частью в Ревель. Сенявин же отбыл в Петербург, где ему предстояло дать отчет о своих действиях правительству. Ехал он с тяжелым сердцем, будучи поставлен в известность о запрете появляться при дворе. Началась долгая полоса опалы. Александр I не простил Сенявину Лиссабонскую конвенцию, явившуюся нарушением его указов и поставившую императора в неблаговидное положение перед Наполеоном, не говоря уже о беспрецедентном в морской истории России факте сдачи боеспособной эскадры противнику.
      В столицу Сенявин прибыл 24 сентября. Здесь он находился до весны 1811 г., занимаясь сдачей обширной документации по эскадре и подготовкой многочисленных отчетов для различных служб Морского министерства. В 1810 г. адмирал по семейной традиции определил своего первенца Николая в морской кадетский корпус62. Наконец, все бумажные дела были, в основном, закончены, и в апреле 1811 г. он был назначен императорским указом главным командиром Ревельского порта, что, в общем, можно расценить даже как некоторое продвижение по службе по отношению к его прежней должности старшего морского начальника. Вице-адмирал уехал в Ревель, оставив семью в Петербурге.
      После четырехлетнего, практически, единовластного командования эскадрой и армейскими частями, второстепенная береговая должность была не в радость Сенявину. Тяготило все, - и недоброжелательное отношение со стороны царя и морского руководства, и бедственное состояние флота, когда из списочного состава в 42 линейных корабля на Балтике в строю находилось только 963 и собственное стесненное материальное положение, а главное, невыполненные обязательства перед сослуживцами по экспедиции о выплате им призовых денег тотчас же по возвращении на родину.
      До вступления Турции в войну деньги для расходов по эскадре поступали через Севастополь и частично от графа Мочениго. С закрытием проливов поступление финансовых средств прекратилось, и Сенявин вынужден был использовать на содержание эскадры и войск суммы, получаемые от продажи захваченных неприятельских, так называемых, призовых судов и грузов, являвшихся подействовавшим узаконнениям собственностью команд, захвативших приз. По возвращении в Россию адмирал сразу же принялся хлопотать о выплате своих и служительских призовых денег, составлявших сумму около 400 тыс. червонцев. Поначалу это касалось подлежащих демобилизации увечных и отслуживших свой срок морских чинов, которым правительство выплачивало задолженности по курсу 3 руб. 30 коп. за червонец. Столь низкий курс, служителям армейских частей, вернувшимся из Англии, выплата денег с утверждения императора производилась из расчета 9 руб. за червонец, был определен Александром I в отместку морякам за сдачу своих кораблей. Когда же Сенявин обратился с просьбой о выдаче 25 тыс. руб. из положенной ему призовой суммы, он получил не просто отказ, а отказ с императорской резолюцией, "что нельзя предполагать установленной о призах награды тогда, когда и сама эскадра приобретавшая сии призы, оставлена наконец в руках неприятельских"64.
      Началась многолетняя, унизительная для Сенявина тяжба с правительством о выплате призовых денег. Причем речь шла уже не о нем лично, а о сослуживцах по экспедиции, безуспешно пытавшихся получить принадлежащие им деньги, и обращавшихся за содействием к бывшему своему командующему. Сенявин старался доказать чиновникам, что императорская резолюция о призах относится только к нему, как главнокомандующему, и что только он несет ответственность за подписание Лиссабонской конвенции, а призовые деньги суть не награда, которую можно дать или не дать, а законная личная собственность российских подданных, отданная ими на время казне. Нельзя сказать, что морская администрация этого не понимала, но императорская резолюция являлась предлогом для отказа от выплаты денег, которых как министерство, так и правительство не имело. Инфляция, огромный дефицит государственного бюджета, обусловленные непрерывными войнами, опустошили казну. Тем не менее, правительство в 1811 г. нашло возможность выплатить долг в 2 450 000 руб. по особой статье бюджета "на удовлетворение команд бывших в эскадре вице-адмирала Сенявина жалованьем, провизиею и прочим", но не включавшей призовые деньги65.
      В 1812 г. Сенявин подал прошение на имя царя о своем желании участвовать в войне против Наполеона. На обескураживающую резолюцию императора "где? в каком роде службы? и каким образом?" адмирал в письме морскому министру И. И. де Траверсе ответил, что он даже согласен уволиться с должности, набрать из своих крепостных крестьян отряд и вступить в ополчение, чтобы "служить таким точно образом, как служил я всегда, и как обыкновенно служат верные и приверженные русские офицеры государю императору своему и Отечеству"66. Письмо вообще не было удостоено ответа. Оскорбленный столь явным пренебрежением, адмирал подал прошение об отставке и был уволен в апреле 1813 г. от службы с пенсионом половинного жалованья, составившим 1000 рублей. В этом году на Балтику вернулось два линейных корабля из оставленных Сенявиным в Портсмуте - "Мощный" и "Сильный". Вошедшие в состав флота в 1805 г., они сохранились лучше других. За остальные пять кораблей и фрегат, которые уже не могли выйти в море из-за плохого состояния, англичане уплатили России по их остаточной стоимости. Корабли доставили в Кронштадт корабельную артиллерию и амуницию, снятые в свое время англичанами с судов эскадры.
      Сенявин поселился в Петербурге в небольшом бревенчатом доме, где жил почти затворником. Скудость средств, которыми он располагал, не позволяла ему содержать семью в дорогом для жизни Петербурге и он отправил ее, видимо, в свое небольшое имение в Тульской губернии. Длительная тяжба по поводу находившегося под арестом его родового калужского имения в 183 души мужского пола, постоянно требовала денег, и он все больше и больше влезал в долги. Иногда навещавшие его сослуживцы с трудом узнавали в сидящем обычно на скамейке у ворот понуром пожилом человеке своего бывшего командира: жизнерадостного, высокого и крепкого, с румянцем во всю щеку. Снова и снова адмирал обращался к властям с прошениями о выдаче ему и его бывшим подчиненным призовых денег. В последнем прошении, находясь на грани отчаяния, адмирал писал: "Честь моя жестоко страдает и отнимается хотя неважное все и последнее мое достояние (то есть спорное имение. - А. С.), и я, не имея никакого имущества, а получая токмо тысячу рублей пенсиона, нахожусь в крайнем со всех сторон стеснении под бременем долгов". И в конце крик души: "Государь, не попусти упасть под бременем чувствований страждущей чести и не лиши действия ... тобой любимого правосудия, того, который не щадил ни имения, ни самой жизни для запечатления тебя, государь, опытами своего усердия и верноподданической преданности"67. Наконец, император смилостивился: в 1818 г. была назначена призовая комиссия. По итогам ее работы Сенявин в 1820 г. получил 300 тыс. руб. серебром призовых денег. Большая их часть ушла на оплату его долгов.
      В том же, 1820 году, случились события, неприятные для Сенявина. В марте сын Николай оставил флотскую службу и перешел в лейб-гвардии Финляндский полк с чином поручика. 7 ноября близкий знакомый Сенявина уведомил его о слухе "будто существует здесь (то есть Петербурге. - А. С.) какое-то общество, имеющее вредные замыслы против правительства, и что почитают его, Сенявина, начальником или головою этого общества". Сообщение чрезвычайно обеспокоило адмирала, поскольку грозило куда более серьезными последствиями, чем просто царская опала. Утром следующего дня Сенявин был первым посетителем на квартире управляющего министерством внутренних дел графа В. П. Кочубея. В беседе с графом он отмел всякие домыслы о своем участии в антиправительственном обществе, о существовании которого даже не знал, и заверил Кочубея в полной лояльности и преданности верховной власти и лично императору. Однако назвать имя человека, сообщившего ему этот слух, он отказался, сославшись на непорядочность такого поступка. Министр одобрил намерение адмирала нанести визит по этому же поводу столичному военному генерал-губернатору и писать государю, "если он, Сенявин, уверен в невинности своей, как и он, граф Кочубей, полагает"68. Каких-либо последствий для Сенявина это дело, видимо, не имело.
      Сразу же по воцарении Николая I Сенявин подал прошение о принятии его на службу. Новый император, видимо, знал обстоятельства опалы известного адмирала и придерживался по данному поводу отличного от покойного брата мнения. Царская резолюция от 24 декабря 1825 г. гласила: "Принять прежним старшинством и объявить, что я радуюсь видеть опять во флоте имя, его прославившее"69. На следующий день Сенявин первым из российских моряков был пожалован в генерал-адъютанты. Между тем, сын Николай в марте 1826 г. попал под арест по делу декабристов. Затем, по ходу работы следственной комиссии выявилось, что руководители Северного общества намеревались включить в свое временное правительство адмиралов Мордвинова и Сенявина70. Отца не тронули, но сына продержали до середины июня, когда по решению комиссии, не выявившей явных связей капитана лейб-гвардии Сенявина с заговорщиками, его освободили, "вменяя арест в наказание".
      31 декабря 1825 г. император подписал рескрипт, предписывавший создание "Комитета образования флота", куда, в частности, вошли Д. Н. Сенявин, А. С. Грейг, И. Ф. Крузенштерн. Комитет заслушал доклад Сенявина с анализом причин упадка морских сил России и программой их обновления, ставшей основой для разработки новых штатов отечественного флота71.
      В кампанию 1826 г. Сенявин командовал эскадрой, стоявшей на кронштадтском рейде. Николай I продолжал осыпать милостями стареющего флотоводца: он жалует его чином адмирала и назначает сенатором. Тем самым император как бы стремился показать, сколь высоко ценит верховная власть верность и преданность трону в человеке, который, не в пример другим, ничем не обделенным, но вышедшим 14 декабря на Сенатскую площадь, имел все основания для недовольства властью, но, тем не менее, даже в мыслях не усомнился в священности основ монархии.
      1827 г. принес резкое обострение Восточного вопроса. Новая война с Турцией стала, практически, неизбежной. Сенявин рассчитывал на назначение его главным командиром Черноморского флота. Однако царь поручил ему сопровождать с отрядом кораблей до Портсмута отправляющуюся в Средиземное море эскадру контр-адмирала Л. П. Гейдена. С начала мая Сенявин почти все время находится в Кронштадте, занимаясь подготовкой эскадр к походу. Свой флаг он поднял на линейном корабле "Азов", которым командовал капитан 1 ранга М. П. Лазарев, будущий известный российский адмирал. Эскадры трижды посещал Николай I, удостаивая каждый раз Сенявина "высочайшего благоволения"72. Накануне отправления в море адмиралу было пожаловано 25 тыс. руб. серебром. При награждении моряков по случаю Наваринской победы царь не обошел и Сенявина: ему были пожалованы бриллиантовые знаки к ордену св. Александра Невского.
      В кампании 1828 и 1829 гг. Сенявин продолжал командовать эскадрами, совершая плавания по Балтике. Царь жалует его 12-летней арендой в 8 тыс. рублей. В последнем походе Сенявин серьезно занемог: на ногах появились отеки, перешедшие в водянку. По рекомендации врачей он в следующем году, взяв четырехмесячный отпуск, поехал в Москву лечиться искусственными минеральными водами. Однако болезнь прогрессировала. К тому же Сенявина в этом году постигло тяжелое горе: умер младший сын Лев, до этого оставивший службу в армии по причине слабого здоровья.
      Скончался адмирал 5 апреля 1831 г., оставив двух дочерей - Марию и Александру, и сына Николая Дмитриевича, ставшего командиром 30-го егерского полка. Он не намного пережил отца: случайная простуда оказалась фатальной для 34-летнего полковника. Д. Н. Сенявин завещал похоронить себя без всяких почестей на Охтинском кладбище. Однако ледоход на Неве не позволил исполнить последнюю волю усопшего. Император пожаловал на погребение 5 тыс. руб., оплатил казенный долг адмирала в 30 тыс. руб., пожаловал вдове адмирала Терезе Ивановне пожизненную пенсию в 10 тыс. руб., и сам командовал почетным воинским эскортом на всем пути траурной процессии от Адмиралтейской церкви до Благовещенского собора Александровской лавры, где упокоился выдающийся российский адмирал.
      Примечания
      1. КОРГУЕВ Н. Обзор преобразований Морского кадетского корпуса с 1852 г. СПб. 1897, с. 32.
      2. ВЕСЕЛАГО Ф. Ф. Краткая история русского флота. СПб. 1893, с. 112 - 113.
      3. Русские и советские моряки па Средиземном море. М. 1976, с. 50.
      4. Записки адмирала Д. Н. Сенявина. - Морской сборник. 1913, N 7, с. 7, 12, 13, 16.
      5. Материалы для истории русского флота. Ч. VI. СПб. 1877, с. 601.
      6. История города-героя Севастополя. 1783 - 1917. Киев. 1960, с. 30.
      7. ГОЛОВАЧЕВ В. Ф. История Севастополя как русского порта. СПб. 1872, с. 86.
      8. Записки Сенявина, с. 25.
      9. История отечественного судостроения. Т. 1. СПб. 1994, с. 260.
      10. Записки Сенявина, с. 28.
      11. Приложения и дополнения к камер-фурьерскому журналу 1787 г. СПб. 1886, с. 70.
      12. Материалы. Ч. XV. СПб. 1895, с. 55. 58. 60.
      13. Бумаги кн. Г. А. Потемкина-Таврического. - Сборник военно-исторических материалов. Вып. 6. СПб. 1893, с. 354 - 358.
      14. Записки М. Гарновского. - Русская старина, 1876. N 5, с. 32.
      15. Памятные записки А. В. Храповицкого. М. 1990, с. 78.
      16. Военная энциклопедия. Г. 7. СПб. 1912, с. 226.
      17. Российский государственный архив военно-морского флота (РГАВМФ), ф. 197, оп. I, д. 63, л. 78; ПЕТРОВ А. П. Вторая турецкая война в царствование императрицы Екатерины II. СПб. 1880, с 206 - 208.
      18. Бумаги кн. Г. А. Потемкина-Таврического. - Сборник военно-исторических материалов. Вып. 7. СПб. 1894, с. 51; Жизнь моя. Записки адмирала Данилова. 1759 - 1806 гг. Кронштадт. 1913, с. 110.
      19. АРЦИМОВИЧ А. А. Адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин. - Морской сборник. 1855, N 4, с. 157 (отдел учено-литературный).
      20. Материалы, ч. XV, с. 230.
      21. Письма адмирала И. М. де Рибаса. - Записки Одесского общества истории и древностей. Т. 11. Одесса. 1879, с. 396. 400, 401.
      22. Бумаги кн. Г. А. Потемкина-Таврического. Вып. 8. СПб. 1894, с. 17.
      23. Материалы, ч. XV, с. 293. 383.
      24. Бумаги кн. Г. А. Потемкина-Таврического, вып. 8, с. 139.
      25. Материалы, ч. XV, с. 381 - 386, 404.
      26. Адмирал Ушаков. Документы. Т. I. М. 1951, с. 521, 536.
      27. Письма адм. И. М. де Рибаса, с. 428; Материалы, ч. XV, с. 409.
      28. Адмирал Ушаков. Документы, с. 618.
      29. РГАВМФ, ф. 245, оп. 1, д. 138; ТИМОФЕЕНКО В. М. Города Северного Причерноморья во второй половине XVIII века. Киев. 1984, с. 138.
      30. АРЦИМОВИЧ А. А. ук. соч., N 11, с. 267; ФРАНСIСКО ДЕ МИРАНДА. Щоденник. - Київська старовина, 1996, N 1.
      31. СОКОЛОВ А. П. Летопись крушений и пожаров судов русского флота от начала его по 1854 год (1713 - 1854), СПб. 1855.
      32. Адмирал Ушаков. Документы. Т. 2. М. 1952, с. 177.
      33. Архив гр. Мордвиновых. Т. 2. СПб. 1901, с. 686 - 687.
      34. Материалы. Ч. XVI. СПб. 1902. с. 477, 530.
      35. РГАВМФ, ф. 243, оп. 1. д. 124, л. 29; Материалы. Ч. XVII. СПб. 1904, с. 36.
      36. РГАВМФ, ф. 1057, оп. 1, д. 124, л. 22.
      37. Материалы, ч. XVII, с. 560; ГОЛОВИЗИН К. Очерки для истории русского флота. - Морской сборник, 1883, N 10. с. 156 (отдел неофициальный).
      38. ТАРЛЕ Е. В. Сочинения. Т. 10. М. 1959, с. 248 - 250; ВЕСЕЛАГО Ф. Ф. ук. соч. Ч. 11. СПб. 1895, с. 328.
      39. РГАВМФ, ф. 25, оп. I, д. 16, л. 15, 16.
      40. ГОЛОВИЗИН К. ук. соч., N 12, с. 89 - 112.
      41. БРОНЕВСКИЙ В. Записки морского офицера в продолжении кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Д. Н. Сенявина от 1805 по 1810 г. Ч. 1. СПб. 1836, с. 66.
      42. ТАРЛЕ Е. В. Наполеон. М. 1957. с. 175.
      43. БРОНЕВСКИЙ В. ук. соч., с. 112 - 114; ШАПИРО А. Л. Адмирал Д. Н. Сенявин. М. 1958, с. 126.
      44. БРОНЕВСКИЙ В. ук. соч., с. 175 - 177.
      45. СТАНИСЛАВСКАЯ А. М. Россия и Греция в конце XVIII - начале XIX века. М. 1976, с. 239.
      46. РГАВМФ, ф. 315. оп. 1, д. 65, л. 80 - 83.
      47. ШИЛЬДЕР Н. Император Александр I, его жизнь и царствование. Т. 2. СПб. 1904, с. 152.
      48. СТАНИСЛАВСКАЯ А. М. ук. соч., с. 331; ГОНЧАРОВ В. Адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин. - Морской сборник, 1913, N 7, с. 60 (отдел неофициальный).
      49. ГОНЧАРОВ В. ук. соч., с. 63.
      50. ПАНАФИДИН П. И. Письма морского офицера. Пг. 1916, с. 50.
      51. КОКОВЦОВ М. Г. Описание Архипелага и Варварийского берега. СПб. 1786, с. 19.
      52. БРОНЕВСКИЙ В. ук. соч. Ч. 3. СПб. 1837, с. 88.
      53. ПАНАФИДИН П. И. ук. соч., с. 62.
      54. БРОНЕВСКИЙ В. Письма морского офицера. Ч. 2. М. 1825, с. 358, 361.
      55. ПАНАФИДИН П. И. ук. соч., с. 84.
      56. ГОНЧАРОВ В. ук. соч., с. 80 - 81; ТАРЛЕ Е. В. Сочинения, т. 10, с. 331.
      57. Там же, с. 343.
      58. АРЦИМОВИЧ А. А. ук. соч. N 12, с. 253 - 255; БРОНЕВСКИЙ В. Записки, ч. 4. СПб. 1837, с. 298 - 299.
      59. ГОЛОВИН В. М. Путешествие на шлюпе "Диана". М. 1961, с. 126; ДАВЫДОВ Ю. В. Вечера в Колмове. И перед взором твоим... Опыт биографии моряка-мариниста. М. 1989, с. 228; ПАНАФИДИН П. И. ук. соч., с. 96 - 97.
      60. АРЦИМОВИЧ А. А. ук. соч. N 12, с. 254.
      61. ПАНАФИДИН П. И. ук. соч., с. 101.
      62. Общий морской список. Ч. 8. СПб. 1894, с. 207.
      63. КАЛЛИСТОВ Н. Д. Русский флот и двенадцатый год. СПб. 1912, с. 20 - 27.
      64. РГАВМФ, ф. 25, оп. 1, д. 145, л. 17об., 17.
      65. БЛИОХ И. О. Финансы России XIX столетия. Т. 1. СПб. 1882; БРЖЕСКИЙ Н. Государственные долги России (Историко-статистическое исследование). СПб. 1896; ПЕЧЕРИН Я. И. Исторический обзор росписи государственных доходов и расходов, СПб. 1896; Сборник РИО. Т. 45. СПб. 1885, с. 458.
      66. АРЦИМОВИЧ А. ук. соч. N 12, с. 260.
      67. ГОНЧАРОВ В. ук. соч., с. 91 - 95.
      68. ТАРЛЕ Е. В. Сочинения, т. 10, с. 354, 355.
      69. ГОНЧАРОВ В. ук. соч., с. 95.
      70. СЕМЕНОВА А. В. Временное революционное правительство в планах декабристов. М. 1982, с. 14.
      71. История отечественного судостроения, т. 1, с. 345; БЕСКРОВНЫЙ Л. Г. Русская армия и флот в XIX в. М. 1973, с. 494.
      72. Записки Государственного адмиралтейского департамента. СПб. 1827, с. 291 - 302.
    • Saygo
      Ячменихин К. М. Алексей Андреевич Аракчеев
      Автор: Saygo
      Ячменихин К. М. Алексей Андреевич Аракчеев // Вопросы истории. - 1991. - № 12. - С. 37 - 50.
      Всем знакомы хрестоматийные строки: "Всей России притеснитель..." Эту эпиграмму А. С. Пушкин написал в 1820 г., когда А. А. Аракчеев находился в зените могущества. Но есть и иные оценки. "Это лицо, - писал П. А. Вяземский, - как и многие другие лица современной истории, ожидает еще верного, строгого, но и беспристрастного суда истории потомственной, которая часто проверяет и очищает приговоры и суждения истории современной: ибо в этой последней нередко имеют слишком большое значение сплетни, предубеждения, личности и страсть текущего дня. Разумеется, из этих слов не должно выводить какого-либо притязания на апологию Аракчеева. Мы говорим только о необходимости скептического воздержания в отношении к резким, исключительным и, по большей части, опрометчивым оценкам так называемого общественного мнения"1.
      Аракчеевы ведут свой дворянский род от новгородца Ивана Степанова Аракчеева, которому за службу и заслуги его предков в 1684 г. были пожалованы имения в Бежецкой пятине Новгородского уезда. Все Аракчеевы по мужской линии служили в армии. Отец А. А. Аракчеева служил в лейб-гвардии Преображенском полку и, воспользовавшись манифестом 1762 г. о вольности дворянства, вышел в отставку в чине поручика2. При разделе родового поместья ему досталась небольшая часть (20 душ крепостных) в Бежецком уезде Тверской губернии.


      Елизавета Андреевна Аракчеева (урожденная Витлицкая)

      Герб Аракчеева с девизом "без лести предан"

      Алексей Андреевич Аракчеев родился 23 сентября 1768 г. в обычной мелкопоместной дворянской семье3. Мать, Елизавета Андреевна Витлицкая (ум. 1820 г.), которую он нежно любил и чутко к ней относился, приучила его с детства к практичности, аккуратности и бережливости. Отец, Андрей Андреевич (ум. 1796 г.), большого влияния на сына не оказывал. Алексей - старший из братьев - рос в обстановке набожности, постоянного физического труда и требовательности к себе, отличался замкнутостью и серьезностью уже в детские годы.
      Грамматике и началам арифметики его обучил сельский дьячок, который вскоре, особенно в арифметике, стал отставать от своего ученика - мальчик мог в уме умножать довольно большие числа. Отец готовил его в подьячие, но, когда десятилетний Алексей увидел сыновей соседского помещика Г. И. Корсакова в мундирах артиллерийского и инженерного шляхетского корпуса, он твердо решил посвятить себя военной службе и поступить именно в этот корпус. В январе 1783 г. отец повез его в Петербург, но сразу оформить необходимые для зачисления документы не удалось, поскольку новый директор корпуса, генерал-лейтенант П. И. Мелиссино, ожидал утверждения в должности и не принимал прошений. Полгода Аракчеевым пришлось добиваться аудиенции, и только в июле, после того как мальчик отважился подойти к директору и со слезами на глазах изложил суть вопроса, он был зачислен в кадеты4. Не потому ли граф Аракчеев впоследствии так строго требовал, чтобы все запросы и жалобы как можно оперативнее доводились до его сведения, и добивался от подчиненных быстрого их разрешения?
      В артиллерийском и инженерном шляхетском корпусе (впоследствии - 2-й кадетский) преподавали арифметику, геометрию, начала тригонометрии, фортификацию и артиллерийское дело. Поскольку учебная литература была преимущественно на иностранных языках, в корпусе изучали французский, немецкий и латинский языки. В "верхних" классах преподавание велось только на иностранных языках. Из "изящных" дисциплин кадет обучали танцам и фехтованию.
      В корпусе Аракчеев особенно отличался в изучении военно-математических наук, не имея больших склонностей к гуманитарному циклу. Несмотря на слабое домашнее образование, он благодаря своему упорству уже через семь месяцев смог перейти в "верхний" класс. Его наставником в военно-математических науках был известный математик Верещагин, и Аракчеев в такой степени воспользовался его уроками, что в чине сержанта был назначен преподавателем арифметики и артиллерии5. Военный историк В. Ф. Ратч, собиравший материалы об Аракчееве, утверждает, что он свободно читал по-французски, говорил на этом языке, но выговор его был весьма "шершавым". По-немецки говорил довольно бегло, поскольку во время службы в гатчинских войсках ему часто приходилось общаться с офицерами немецкого происхождения.
      В сентябре 1787 г. в чине армейского поручика (далеко не все выпускники кадетского корпуса сразу получали этот или соответствующий ему чин подпоручика артиллерии) он по окончании курса наук был оставлен в корпусе преподавателем математики и артиллерии6. Кроме того, в его ведение была передана корпусная библиотека. Во время войны 1788 - 1790 гг. со Швецией ему было поручено обучение рекрутов артиллерийскому делу, что было в тех условиях весьма сложной задачей. Аракчеев успешно справился с ней, прибегнув, между прочим, к составлению собственного учебного пособия - "Краткой артиллерийской записки в вопросах и ответах"7.
      В 1789 г. по протекции Мелиссино Аракчеев попал в дом графа Н. И. Салтыкова - в качестве учителя математики сыновей знатного вельможи. Это помогло бедному подпоручику артиллерии несколько поправить свои материальные дела. Через два года не без протекции Салтыкова он был назначен старшим адъютантом к Мелиссино, который упорно не желал этого, поскольку предпочитал иметь адъютантов из богатых семейств. Одновременно Аракчеев продолжал преподавать в корпусе и заведовать его библиотекой.
      Осенью 1792 г. великий князь Павел Петрович обратился к Мелиссино с просьбой направить в гатчинские войска толкового артиллериста-практика. Тот назвал Аракчеева, пытаясь, по-видимому, избавиться таким образом от навязанного ему не столь блестящего адъютанта. Великий князь согласился, тем более что незадолго до этого присутствовал при стрельбе Аракчеева из мортиры и убедился в его искусстве и практических познаниях.
      Новое назначение сыграло огромную роль в его судьбе. Командуя артиллерией гатчинских войск, он вошел в круг лиц, близких к "малому двору" наследника. При этом Аракчеев прекрасно понимал, что придворная карьера ему не по плечу и его положение в обществе будет зависеть в основном от собственных деловых качеств и способностей, от умения исполнять желания наследника в отношении гатчинских войск. И надо отдать ему должное - он быстро усвоил свою задачу и принялся за ее исполнение с большим усердием. В светских беседах он старался не принимать участия, проявляя интерес к обсуждению только служебных проблем. Не имея связей и ощутимой поддержки, он тем не менее держался независимо и не втягивался в дворцовые интриги. Все его помыслы были сосредоточены на одном - угодить великому князю.
      Честолюбивое стремление выйти на первые роли, сознание своего превосходства в профессиональном плане заговорили в нем в тот момент, когда он соприкоснулся с высшими кругами общества. Еще недавно простой артиллерийский офицер, сын бедного бежецкого дворянина, за девять лет до этого вынужденный вместе с отцом просить милостыню на паперти (ожидая в Петербурге решения о зачислении Алексея в корпус, они прожили все деньги, не имея в столице ни родственников, ни друзей), он ухватился за открывшуюся возможность и не щадил сил. Привычка к точной и безукоризненной самоотверженной исполнительности была заложена в нем с детства и развита кадетским корпусом, и это способствовало его быстрому продвижению по гатчинской служебной лестнице.
      Впоследствии, уже будучи инспектором артиллерии, а затем и военным министром, Аракчеев провел значительные реформы в армии и артиллерии, и многие идеи этих реформ были заимствованы из практики гатчинских войск, причем идеи эти принадлежали не самому Аракчееву, а великому князю. Дело в том, что еще до прихода Аракчеева (1786) гатчинская артиллерия была сформирована и обучалась по новым правилам8. Кратко их суть сводилась к следующему: артиллерия выделялась в самостоятельный от армейских полков род войск и придавалась им только во время боевых действий; за основу комплектования рот бралось определенное количество орудий (12 стволов); значительно (почти наполовину) уменьшились их калибры, что привело к облегчению веса орудий, уменьшению размера лафетов и повысило подвижность и маневренность. Эти основные положения легли в основу инструкции для артиллерии, написанной Аракчеевым в декабре 1795 г. и действовавшей вплоть до середины XIX века.
      Из гатчинских войск впоследствии вышли хорошо подготовленные офицеры-артиллеристы, в обучении которых принимал участие и Аракчеев! Здесь же он познакомился с великим князем Александром Павловичем, командовавшим одним из гатчинских батальонов. Характерно, что в переписке Аракчеева с Павлом Петровичем и Александром Павловичем ни разу не упомянуто имя Екатерины II, а наследник еще до 1796 г. титуловался: ваше величество9.
      Как только Павел стал императором, на Аракчеева посыпались особые милости: 8 ноября 1796 г. он был произведен в генерал-майоры, 9 ноября назначен командиром сводного гренадерского батальона лейб-гвардии Преображенского полка, 13 ноября пожалован анненским кавалером и 12 декабря получил богатую Грузинскую вотчину в Новгородской губернии (более 2 тыс. душ крепостных). В день коронации Павла I,5 апреля 1797 г., состоялось пожалование Аракчеева александровским кавалером и баронским титулом.
      Достигнув столь высокого положения, он продолжал рассчитывать только на самого себя, не сближаясь ни с кем из высших сановников и пользуясь только покровительством императора, который высоко ценил его железную волю и крутой нрав, в чем они были очень близки друг к другу. Возможно, что такие черты характера Аракчеева формировались под непосредственным влиянием Павла I. Насколько император доверял ему, видно из того, что Аракчееву были одновременно поручены три должности: коменданта Петербурга, командира Преображенского полка и генерал-квартирмейстера всей армии (с 19 апреля 1797 г.).
      Стиль деятельности Аракчеева хорошо вписывался в систему, которая насаждалась и поощрялась Павлом I: жесткая требовательность, холодность в обращении с сослуживцами, личное самоограничение и рвение по службе, требование крайних форм воинской дисциплины и внушение трепета. Вся его последующая деятельность проходила под знаком тех навыков, которые он усвоил, находясь в гатчинских войсках при Павле I.
      Суровость армейских порядков тех времен отчасти коренилась в предшествующей эпохе. К концу царствования Екатерины II содержание, обучение и даже обмундирование личного состава стали во многом зависеть от полковых командиров. Тысячи рекрутов, особенно те, кто был обучен ремеслам, попадали не в полки, а в поместья своих командиров. Плохо был налажен учет строевого состава. Все это отразилось на боеспособности армии. Но правительство Павла I не нашло иного способа поднять престиж русского оружия, помимо насаждения крайних форм палочной дисциплины и "военно-балетного" искусства в прусских традициях. Естественно, что все это вызвало негативную реакцию в военных кругах, особенно в гвардии, где соблюдение воинской дисциплины было больше исключением, чем правилом.
      Выискивая даже мелочные упущения по службе, Аракчеев незамедлительно докладывал о них императору, зная при этом, что гнев последнего мог сломать карьеру и жизнь любого офицера или генерала. Не избежал царского гнева и он сам. Речь идет об известном в литературе конфликте с подполковником Леном - георгиевским кавалером, который был одно время обер-квартирмейстером в войсках А. В. Суворова. Оскорбленный Аракчеевым, Лен пытался вызвать его на дуэль, но не застал его дома. Вернувшись к себе, он застрелился, оставив письмо с объяснением причин самоубийства. 1 февраля 1798 г. Аракчеев был уволен в отпуск с сохранением лишь должности генерал-квартирмейстера, а 18 марта того же года получил чистую отставку с производством в генерал-лейтенанты10.
      Однако первая опала продолжалась недолго. Павел I нуждался в людях, подобных Аракчееву. В мае он был "прощен" и возвращен на службу, получив, кроме прежней должности генерал-квартирмейстера, еще и должность инспектора всей артиллерии. Одновременно он был пожалован графским титулом, а в его герб император сам вписал девиз: "Без лести предан". Однако вскоре последовала вторая опала (октябрь 1799 - май 1803 г.; из ссылки возвратил его уже Александр I).
      Все началось, казалось бы, с пустяка. В артиллерийском складе кто-то из солдат украл позумент со старинной гвардейской колесницы. Аракчеев должен был немедленно доложить о происшествии императору, но караул во время кражи нес батальон генерал-майора Андрея Аракчеева, и брат попытался выручить его, сказав императору, что охрана была якобы от полка генерал-лейтенанта Вильде, который и был немедленно отстранен от должности. Через И. П. Кутайсова Вильде сумел довести до императора правду, и 1 октября 1799 г. "за ложное донесение" оба брата были отправлены в отставку, причем Аракчееву было запрещено приезжать в столицу11. В армейских кругах его отставка вызвала радость: пошатнулась одна из опор бессмысленной железной дисциплины, которая изматывала своей педантичностью и жестокостью. Кроме того, гатчинцы, с которыми ассоциировался Аракчеев, влившись в старую гвардию, всегда вызывали у гвардейцев чувство презрения.
      Служба Павлу I положила начало карьере Аракчеева. Однако трудно согласиться с утверждениями, что в этот период он оказывал сколько-нибудь значительное влияние на формирование внутренней политики или хотя бы на процесс насаждения в армии прусских порядков. Тем более неправомерно называть его временщиком при Павле I: для этого он все- таки занимал довольно скромные должности. То был лишь фундамент последующей головокружительной карьеры, которая продолжалась без малого 25 лет. И еще одна деталь: отсутствуют какие-либо надежные свидетельства садистской жестокости Аракчеева по отношению к подчиненным. Да, были жестокость, педантичная требовательность. Но версия о выдергивании усов и избиении тростью перекочевала в историографию из небесспорных сообщений мемуаристов.
      О грузинских годах жизни Аракчеева (1799 - 1803) известно мало. В своем уединении он практически не покидал имения. (По непроверенным данным, накануне 11 марта 1801 г. Аракчеев был вызван Павлом I, однако заговорщики помешали ему приехать в Петербург.) Одним из его немногочисленных корреспондентов оставался Александр, сообщавший в письмах как о государственных, так и о личных делах, хотя и не поспешил возвратить его из ссылки, когда стал императором.
      Преданность Аракчеева Павлу I и его идеям не вызывает сомнения. Но что же сблизило его с Александром I, который значительно отличался и от своего отца, и от Аракчеева как воспитанием, так и образом мыслей и приемами государственной деятельности? Был ли Аракчеев искренен? В чем был смысл этого союза? Ответы на эти вопросы заключаются во многих конкретных обстоятельствах. Александра I и Аракчеева очень сближала, например, страстная привязанность к армии, с ее строгими порядками, экзерцициями и вахтпарадами. Аракчеев всегда тонко улавливал настроения и желания своих покровителей, никогда не высказывал ни слова против, умело сдерживая свои чувства. Кроме того, Александр I, еще будучи наследником, получал от него существенную помощь: Аракчеев играл роль буфера между отцом и сыном, которого Екатерина II прочила в наследники, и это, естественно, не могло не наложить отпечаток на их взаимоотношения. Но когда Павел предложил Аракчееву следить за Александром как за "бабушкиным баловнем", то встретил категорический отказ.
      В мае 1803 г. возвращенный на службу Аракчеев был назначен инспектором всей артиллерии, то есть, не выходя сразу на политическую авансцену, занятую участниками "негласного комитета", ведает только специфическими вопросами артиллерийского дела. В кампанию 1805 г. Аракчеев находился в свите императора. Но когда в разгар боя при Аустерлице Александр I предложил ему командовать одной из колонн, он, сославшись на расстроенные нервы, решительно отказался и после этого ни разу не принимал участия в боевых действиях. Большинство современников и историков полагали, что боевого генерала из Аракчеева не получилось из-за его патологической трусости.
      Ведь в ту романтическую эпоху многие генералы и офицеры искали "поля брани". А вот Аракчеев в апреле 1812 г. писал брату Петру: "Но беспокоит меня то, что... велят мне ехать и быть в армии без пользы, а как кажется только пугалом мирским, и я уверен, что приятели мои употребят меня в первом возможном случае тем, где иметь я буду верный способ потерять жизнь"12. Сам он успокаивал себя тем, что считал своим уделом не командование войсками на поле боя, а военно-административную деятельность. И позже, в 1812 г., даже в составе императорской квартиры он не рисковал появляться на поле боя. Вероятно, поэтому он и не принял звания фельдмаршала, которое хотел присвоить ему наряду с Барклаем де Толли Александр I в марте 1814 года13. Это значило бы бросить вызов обществу.
      Печатные экземпляры указа Аракчеев приказал немедленно уничтожить (в его личном архиве сохранился лишь один экземпляр).
      Но все это не помешало дальнейшей дружбе и сотрудничеству с Александром I, которого, напротив, в трусости упрекнуть было трудно. Более того, в июне 1807 г. последовало присвоение Аракчееву чина генерала от артиллерии с назначением состоять при императоре "по артиллерийской части"14 и с правом издавать от его имени указы по артиллерии. Тут-то и начались радикальные преобразования, которые сыграли свою роль в успешном исходе Отечественной войны и во время заграничных походов.
      После заключения Тильзитского договора Александр I пытался путем замены отдельных должностных лиц сгладить впечатление от очевидных неудач во внешней политике. В январе 1808 г. Аракчеев стал военным министром и генерал-инспектором всей пехоты и артиллерии. Он согласился вступить на эти должности при условии значительного расширения полномочий военного министра, вплоть до подчинения ему главнокомандующих армиями. Требуя единоличных докладов императору по военному ведомству, Аракчеев пытался не допустить какого-либо соперничества своему влиянию на Александра I.
      Естественно, что столь неожиданный для многих взлет Аракчеева вызвал бурю негодования со стороны сановников-аристократов, оттесненных им на второй план. Таким образом, Александр I является в своих отношениях к Аракчееву не жертвой безотчетного увлечения его личностью, а, наоборот, господином, сознательно употреблявшим Аракчеева в качестве орудия для исполнения своих планов. Когда Александр I был наследником, Аракчеев был ему нужен, чтобы заслониться от отца, а когда сам начал царствовать, то приближал к себе Аракчеева всякий раз, когда считал необходимым заслониться им от своих подданных15. Возвышение Аракчеева - жесткого, точного и волевого исполнителя - было ответом на недовольство общества условиями Тильзитского мира, континентальной блокадой, унижавшими чувство национального достоинства.
      1806 - 1810 гг. - период первого возвышения Аракчеева. Оно шло параллельно с возвышением М. М. Сперанского, что отражает нарастание политических затруднений. Но возможности системы бюрократического централизма не были исчерпаны, и определенные паллиативные меры давали результаты. За два года (до января 1810 г.) военный министр сумел провести ряд значительных преобразований, особенно в комплектовании и обучении строевого состава. По его проектам были учреждены рекрутские депо для начальной подготовки рекрутов перед отправкой в линейные части и учебные карабинерные полки для обучения унтер-офицерского состава и музыкантов. В армии была окончательно введена дивизионная организация. Военная коллегия получила право самостоятельно решать многие вопросы, появилась должность дежурного генерала, в значительной степени освободившая военного министра от необходимости вникать во всевозможные мелкие дела.
      Особенно много было сделано в артиллерии. По новому штатному расписанию артиллерия получила более совершенную структуру и мобильность; вводились экзамены для фейерверкеров, юнкеров и обер-офицеров (до поручика включительно) при занятии тех или иных должностей, совершенствовались учебные занятия и боевые стрельбы16. Артиллерийские подразделения были выделены в отдельный род войск и сведены в роты и бригады. Изменениям подверглась и материальная часть.
      Значительные перемены произошли на заводах, выпускавших оружие и боеприпасы, а в артиллерийских арсеналах Аракчеев очень интересовался техническими новинками и был всегда в курсе дела по этой части. При создании военных поселений по его предложению в ряде округов были построены паровые лесопильные заводы, механические прачечные в госпиталях, а на оз. Ильмень и р. Волхов с 1819 г. появился буксирный пароход для перевозки строительных материалов. С 1825 г. начались регулярные пассажирские рейсы двух пароходов от Старой Руссы до Новой Чудовской дороги17. В бытность военным министром Аракчеев написал несколько статей по вопросам технологии изготовления пороха, селитры и выполнения боевых стрельб; при его непосредственном участии был создан Военно-ученый комитет и начат выпуск "Артиллерийского журнала".
      Император доверил ему прием на службу и увольнение по своему усмотрению чиновников комиссариатского и провиантского департаментов до шестого класса включительно. В знак особого отличия 30 августа 1808 г. Александр I повелел переименовать Ростовский мушкетерский полк в полк имени Аракчеева (с 27 января 1811 г. по 28 апреля 1834 г. - гренадерский графа Аракчеева полк).
      Накануне 1812 г. Россия вела войны с Турцией, Персией, Швецией, Австрией и - фактически в результате участия в "континентальной блокаде" - с Англией. В советской историографии мало известен факт участия Аракчеева в русско-шведской войне 1808 - 1809 годов. В феврале 1809 г. он выехал в Финляндию, для того чтобы ускорить выполнение войсками приказа императора о переходе Ботнического залива и переносе военных действий на территорию Швеции. Общее руководство войсками на данном этапе войны принадлежало генералу Б. В. Кноррингу, главная квартира которого располагалась в Або. Под его началом находились корпуса М. Б. Барклая де Толли, П. А. Шувалова и П. И. Багратиона. Главнокомандующий, учитывая слабую материально-техническую обеспеченность армии, был противником зимнего перехода через залив.
      В трудных условиях зимнего времени Аракчееву удалось в короткий срок пополнить запасы продовольствия, снаряжения и вооружения, однако и после этого его поддержал лишь Багратион. Только настойчивость военного министра заставила Кнорринга и Барклая де Толли предпринять труднейший переход и тем самым решить исход всей кампании и судьбу Финляндии. Аракчееву едва не был пожалован орден Андрея Первозванного, от которого он решительно отказался, поскольку непосредственного участия в походе не принимал. Однако Александр I нашел другой способ отметить его заслуги: "В воздаяние ревностной и усердной службы военного министра графа Аракчеева, - говорилось в указе от 7 ноября 1809 г., - войскам отдавать следующие ему почести и в местах пребывания Его Императорского Величества"18.
      Заканчивался первый взлет карьеры Аракчеева, совпавший с периодом Тильзитского мира. Второй раз его звезда достигнет зенита в эпоху Священного союза. В промежутке Аракчеев как бы теряется на втором плане, хотя и не уходит с политической сцены. Причина, видимо, заключается в том, что к 1810 г. он в целом выполнил возложенную на него миссию - навел в армии более или менее надлежащий порядок. В период же военных действий 1812 - 1814 гг. он не мог выдвинуться, поскольку война требовала несколько иных качеств. Александр I был тогда популярен в армии и в народе и не очень нуждался в Аракчееве.
      В чем же причина охлаждения императора к Аракчееву? Предприняв попытку некоторых реформ по проектам Сперанского, Александр I одновременно проводит при помощи Аракчеева политику "подтягивания общества". Предполагалось, что оба государственных деятеля смогут успешно выполнять эти задачи, не мешая друг другу. Но тщеславие Аракчеева не позволяло ему смириться с тем, что реформы готовились от него втайне и он вынужден делить расположение и покровительство императора со Сперанским. При этом он трезво оценивал себя, отзываясь о своем сопернике следующим образом: "Если бы у меня была треть ума Сперанского, я был бы великим человеком"19. Но в 1810 г. "единовластие" Аракчеева не устраивало царя. Возможно, тут повлияло усиление при дворе партии графа Н. И. Салтыкова и князя А. Н. Голицына, особенно ненавидевших военного министра20.
      Аракчеев уехал в Грузино, послал императору довольно резкую просьбу об отставке. Ссылаясь на недостаток образования, он называл себя "ремесленником" в военном деле, но главный упор делал на то, что "при вновь заводимых учреждениях (по реформам Сперанского. - К. Я.) потребуются более... просвещенные министры"21. Александр I сумел несколько сгладить конфликт, сыграв на слабости Аракчеева: его обидчивость идет-де вразрез с его постоянными уверениями в безграничной и беззаветной личной преданности его царю, он "предпочитает пользе империи свое мнимо затронутое честолюбие"22. Ему был предоставлен выбор: остаться на посту военного министра или возглавить департамент военных дел в создаваемом Государственном совете. Аракчеев выбрал последнее. Примирение завершилось императорским посещением летом 1810 г. Грузинской вотчины23.
      Падение Сперанского ненамного усилило позиции Аракчеева. Прямых свидетельств его участия в коалиции против Сперанского нет, но, вероятно, Александр I советовался с ним, прежде чем отправить Сперанского в ссылку. Аракчеев оставался в числе участников совещаний, происходивших у императора в 1811 - начале 1812 года. В мае 1812 г. он сопровождает его в поездке в Вильну, а после начала военных действий - в укрепленный лагерь при Дриссе. Вместе с А. Д. Балашовым и А. С. Шишковым он убедил Александра I оставить армию и через Смоленск и Москву сопровождал его в Петербург. Впоследствии, будучи в составе императорской квартиры, занимался в основном комплектованием войск и артиллерийским снабжением.
      В войну 1812 г. влияние Аракчеева на формирование внутренней политики постепенно набирает силу. Новое возвышение опять не было связано с каким-либо участием Аракчеева в многочисленных придворных группировках. Он выступал как ближайший личный поверенный императора. По свидетельству А. И. Михайловского-Данилевского, в тот момент, когда Москва находилась в руках неприятеля, Александр I никого к себе не допускал; Аракчеев был единственным докладчиком по всем текущим вопросам.
      И в период Священного союза он преимущественно оставался только отличным исполнителем воли императора - будь то проект освобождения крестьян или создание военных поселений. Но при этом ему удавалось устранить любое влияние на Александра I со стороны других сановников. О "всевластии" же Аракчеева в последние десять лет царствования Александра I можно говорить лишь со значительными оговорками. Сила Аракчеева заключалась во владении высшими бюрократическими рычагами государственного аппарата, но "генерировать идеи" он не мог, хотя и был далеко не глупым человеком. Аракчеев прекрасно понимал это и считал, что каждый должен заниматься только тем делом, которое ему под силу.
      После взятия Парижа, перед тем как расстаться (Александр I уезжал в Англию, а Аракчеев получил отпуск для лечения), они обменялись письмами, в которых заверили друг друга в безграничной любви и преданности. На обратном пути в Россию император еще раз встретился с Аракчеевым в Кёльне, что свидетельствует о его потребности в частых консультациях с первым "визирем" империи.
      В начале августа 1814 г. император вызвал Аракчеева из Грузина. Ему было поручено заняться разбором прошений, поданных генералами и офицерами - участниками войны, в основном о вспомоществовании. Фактически же круг ведения Аракчеева был гораздо шире. Все дела, касающиеся государственного устройства и управления, рассматривались и готовились к всеподданнейшему докладу только канцелярией Аракчеева. Через него шли представления всех министерств и нередко даже "мнения" Государственного совета. В августе 1818 г. Аракчеев, несмотря на сопротивление министра финансов графа Д. А. Гурьева, был назначен руководителем канцелярии Комитета министров и тем самым получил официальную возможность влиять на важнейшие решения.
      Разлад Александра I с общественным мнением и особенно с армией после окончания военных действий, вызванный нежеланием правительства проводить либеральные реформы, до известной степени возродил некоторые черты внутренней политики периода Тильзитского мира. Но в данный момент не было Сперанского, и ставка была сделана только на "твердую руку" Аракчеева. Вновь прикрываясь им, как щитом, Александр I попытался оградить свое имя от общественной критики и направить ее на непосредственного исполнителя своих решений, и это ему в определенной степени удалось. "Аракчеевщиной" историки, писатели и публицисты нередко склонны именовать деяния только самого Аракчеева, не вдаваясь в детальный анализ того, кто же направлял его руку.
      Классическим примером является система военных поселений, насаждавшаяся по инициативе Александра I, причем первый опыт их введения относится к 1810- 1812 гг., когда в Могилевской губернии была произведена попытка поселить запасной батальон Елецкого пехотного полка24, но война прервала этот эксперимент.
      После войны экономика России оказалась в крайне тяжелом положении: районы боевых действий подверглись разорению, сократилась торговля, переживала кризис финансовая система. Поскольку страна не могла провести даже частичную демобилизацию армии, перейдя к всеобщей воинской повинности, приходилось тратить на ее содержание более 50% бюджетных поступлений25. Кроме того, внешнеполитическая обстановка диктовала реорганизацию армии с увеличением ее численности путем создания обученного резерва. Сохранение рекрутских наборов вызывало недовольство и протест со стороны крестьянства, подрывая и производительные силы страны, лишая помещиков значительного количества рабочих рук. Стремясь разрешить хотя бы часть этих проблем, Александр I предложил вернуться к идее военных поселений.
      Вопрос решался около 1816 г. в очень узком кругу, куда, кроме императора, входили только А. А. Аракчеев, А. П. Ермолов, генерал-лейтенант И. О. Витт и, по-видимому, чиновник собственной е. и. в. канцелярии И. Ф. Самбурский, без обсуждения в каком-либо правительственном органе. Александр I предлагал поселить войска по примеру казачьих полков вдоль западной границы. Аракчеев возразил: трудно, мол, ожидать со стороны западных государств "хищнических набегов, каким в старину подвергались казаки, поселенные на границе", а следовательно, в такого рода поселениях будет преобладать сельский элемент в ущерб военному26.
      После длительного обсуждения было решено поселить пехоту возле Новгорода, а кавалерию - на Украине. При этом Ермолов предложил ввести военные поселения без громкой огласки и, назначив войскам постоянные квартиры, предоставить им полную свободу "сливаться с населением страны". Под давлением Аракчеева такой вариант был отвергнут и принято решение о создании замкнутой единицы в виде округа поселения отдельного пехотного или кавалерийского полка27. В идеале новая система должна была значительно сократить государственные расходы на содержание армии, ликвидировать рекрутские наборы в мирное время и тем самым облегчить экономическое положение страны. Создание зажиточного военного-земледельческого сословия расширило бы социальную базу самодержавия. К тому же, казалось, это обеспечивало надежное прикрытие границ и сокращало передислокацию войск в случае военных действий. Вполне конкретного плана, однако, не было; он формировался в ходе самого исполнения идеи.
      Начало ее осуществления было положено созданием округов поселений пехоты в Новгородской губернии. К 1831 г. там возникли поселения гренадерского корпуса с артиллерией (без 3-й гренадерской дивизии), а в Могилевской и Витебской губерниях - двух саперных бригад, в Петербургской - Охтенского порохового завода, в Слободско-Украинской - 2-го резервного кавалерийского корпуса, в Херсонской и Екатеринославской - 3-го резервного кавалерийского корпуса. Поселениями было занято 32 тыс. кв. верст, в них сосредоточивалось более 573 тыс. душ обоего пола (без действующих батальонов)28. В процентном отношении поселенные войска едва ли достигали десятой части всего состава армии.
      В составлении в 1817 - 1818 гг. основного нормативного документа - "Учреждения о военном поселении" - Аракчеев принимал непосредственное участие. В управлении военными поселениями чисто военные функции (боевая подготовка войск) сочетались с хозяйственными (организация строительных и мелиоративных работ, транспорта, промышленности и сельского хозяйства). Вначале были созданы низовые органы управления: полковые и ротные комитеты. Высшие органы начали оформляться несколько позже. Объясняя причины этого, Аракчеев писал в 1821 г. императору: "Я с намерением отлагал оное, дабы из опытов двухлетнего производства дел посредством штаба почерпнуть правила, сообразные действиям сего управления, столь же нового, как и обширного и многосложного".
      Вначале ввиду большого объема операций по закупке материалов и инструментов был учрежден Экономический комитет военных поселений29, независимый от "других учреждений и лиц" и подчиненный только Аракчееву: даже Главный штаб не вмешивался в управление ими. Такая автономия была возможна лишь в связи с особым положением Аракчеева в государственном аппарате. Именно это заставляло все министерства и главные управления всемерно содействовать новому делу поставками материалов и рабочей силы.
      Свой талант практика Аракчеев направил на устройство и развитие системы военных поселений, вкладывая всю энергию, опыт и волю в фантастический проект Александра I. Будучи сам человеком пунктуальным, Аракчеев требовал дисциплины и от своих подчиненных. Все это в совокупности с его властью над бюрократическим аппаратом позволило ввести в жизнь военных поселений некоторые элементы планирования. В 1819 г. была учреждена должность начальника штаба, на которую был назначен флигель-адъютант полковник П. А. Клейнмихель.
      В феврале 1821 г. все войска, подчиненные Аракчееву, были сведены в Отдельный корпус военных поселений, включавший, кроме собственно поселенных войск, также войска, командируемые туда, где требовались строительные и мелиоративные работы. В марте того же года был создан ряд органов (штаб корпуса, Совет главного над военными поселениями начальника), потребовавшихся ввиду сложности и новизны дела и необходимости коллегиальных решений по таким вопросам, как рассмотрение новых проектов, покупка крупных имений, составление годовых планов и смет. Решения совета обретали силу только после визирования Аракчеевым и утверждения императором.
      Попытка облагодетельствовать солдат и крестьян путем введения казарменных методов хозяйствования сразу натолкнулась на их отчаянное сопротивление, выливавшееся в бунты. Практически весь хозяйственный уклад в районах военных поселений, особенно в Новгородской губернии, был изменен. До того значительное количество крестьян было втянуто в товарно-денежные отношения. Перейдя же в разряд поселян-хозяев, они практически лишались этих связей и вместо того были обязаны содержать солдат действующих батальонов и эскадронов. Объективно государство было заинтересовано в создании зажиточного хозяйства поселянина, но используемые крайние формы принуждения (насильственное прикрепление поселян к земле, лишение их права заниматься торговлей, отходничеством и промыслами, регламентация многих сторон жизни и т. д.) приводили к разорению. Если основная масса крестьян, особенно непомещичьи, имела возможность приторговывать и развивать свое хозяйство, то экономика военных поселений загоняла их в тупик.
      Аракчеев был твердо убежден, что каждый в государстве должен заниматься возложенным на него делом: крестьянин - выращивать хлеб, купец - торговать, чиновник - управлять. Поэтому крестьянин никак не может заниматься торговлей, отвлекающей его от основного рода деятельности. К тому же граф смотрел на военные поселения как на любимую игрушку императора, отдавая предпочтение форме. Примечательно, что в их переписке последних семи лет нет практически ни одного письма, где бы не упоминались военные поселения30. Насаждение военных поселений стало апогеем деятельности Аракчеева; соответственно и недовольство общественного мнения в связи с их введением обратилось полностью против него.
      После Венского конгресса Александр I чрезвычайно увлекся внешней политикой, и ему нужен был человек, способный "подтянуть" общество, а главное - армию, впитавшую дух вольнодумства за время Отечественной войны и заграничных походов. На передний план выдвинулись охранительные задачи. Только Аракчеев, с его огромной волей, мог сдавить своей железной рукой общественные порывы. Боязнь революционных потрясений как в Западной Европе, так и внутри страны (восстание Семеновского полка было расценено Александром I не только как следствие жестокости полковника Шварца) побудила императора более решительно опереться на Аракчеева. Однако это не означает, что он был предоставлен самому себе. Когда после смерти Аракчеева Клейнмихель разбирал его архив, то обнаружилось, что черновики многих бумаг, подписанных Аракчеевым, были составлены императором31.
      Достигнув зенита, Аракчеев, казалось, мог бы не беспокоиться о прочности своих позиций. Но и в этот момент он не терпел даже тени какого-либо соперничества. На ключевые посты назначались преданные ему люди (князь Д. И. Лобанов-Ростовский, П. М. Волконский, В. П. Кочубей). Единственно удачной была замена Д. А. Гурьева Е. Ф. Канкриным на посту министра финансов, поскольку последний был на голову выше многих министров того времени. Но это было, как отмечает А. А. Кизеветтер, случайное счастливое исключение: все остальные креатуры Аракчеева отличались посредственностью и возбуждали своей деятельностью резкое недовольство общества32.
      Особую ненависть испытывал он к министру духовных дел и народного просвещения князю А. Н. Голицыну, который был дружен с императором с детства. Голицын являлся главным организатором библейских обществ в России, заботивших мистически настроенного Александра I не меньше, чем военные поселения. Свой план борьбы с Голицыным Аракчеев построил на том, чтобы опорочить мистическое движение с точки зрения политической благонадежности. Он сумел убедить Александра I, что библейские общества и другие предприятия Голицына по части просвещения есть та же революция, только прикрытая религиозным флагом. В этом Аракчееву помогли М. Л. Магницкий и игумен Юрьевского монастыря Фотий33, руками которых Аракчеев добился отставки Голицына. Это была последняя крупная победа Аракчеева в политической интриге.
      Нельзя не упомянуть и об участии его в разработке проектов освобождения крестьян, к чему он приступил по поручению императора около 1818 года. Подлинник аракчеевского проекта не разыскан и известен только в изложении других лиц. Суть его в общих чертах сводилась к следующему. Владельческие крестьяне и дворовые люди с согласия помещиков постепенно выкупались казной. Кроме того, опять-таки с согласия помещиков, государство могло выкупить по 2 десятины пахотной земли на каждую ревизскую душу. Такая мизерность наделов, естественно, способствовала бы развитию арендных отношений и препятствовала полному отрыву крестьянского хозяйства от помещичьего. На покупку крестьян и земли правительство должно было отпускать ежегодно по 5 млн. руб., покрывая недостаток денег выпуском особых казначейских билетов. По мнению Аракчеева, интересы дворянства ограждались тем, что оно получало наличный капитал для уплаты долгов и развития хозяйства на новых условиях. Оставшиеся после выкупа государством земли должны были отдаваться в аренду малообеспеченным крестьянским хозяйствам.
      Вторая половина 1825 - начало 1826 г. стали переломными в политической карьере Аракчеева. Летом 1825 г. императору поступил донос унтер-офицера Шервуда о группе заговорщиков, которые вели антиправительственную пропаганду в частях 2-й армии. Отправляясь на юг, Александр I поручил Аракчееву разобраться с этим делом. Но 10 сентября в Грузине дворовые люди убили Н. Ф. Минкину (Шумскую) - экономку графа, которая была его фавориткой более 25 лет34. Аракчеев был настолько потрясен ее смертью, что совершенно отошел от государственных дел и не выполнил важного поручения. Дела по Кабинету министров он передал статс-секретарю М. Н. Муравьеву, а командование корпусом военных поселений - генерал-майору А. Х. Эйлеру. Одновременно он отправил письмо Александру I, в котором изложил причины оставления всех государственных постов. Письма императора свидетельствуют, что он довольно снисходительно отнёсся к этому шагу Аракчеева и даже пытался различными способами лично или через других лиц утешить графа.
      Вторым ударом для Аракчеева стала неожиданная смерть императора 19 ноября 1825 года. Тем не менее он сумел быстро прийти в себя после потери могущественного покровителя и 30 ноября принял присягу Константину Павловичу, уведомив его, что "получил облегчение от болезни". Довольно оперативно проведенная повторная присяга поселенных войск Николаю I не смогла, однако, спасти их начальника. Император не простил Аракчееву его трусости 14 декабря, когда тот так и не вышел на Сенатскую площадь из Зимнего дворца, а также прежних унижений, когда великие князья часами дожидались аудиенции у Аракчеева. Впоследствии Шервуд писал, что курьер Аракчеева, которому он должен был передать важные сведения о заговорщиках, опоздал на несколько дней, а не будь этого, "никогда возмущения 14 декабря на Исаакиевской площади не случилось, затеявшие бунт были бы заблаговременно арестованы"35.
      Окончательную точку в этом деле поставила собственная бестактность Аракчеева. 12 декабря 1825 г. великий князь Михаил Павлович писал Дибичу: "Третьего дня видел в первый раз графа Аракчеева. Он мне упомянул об этом деле (о заговоре. - К. Я.), не зная, на чем оно остановилось, и говорил про оное, потому что полагает его весьма важным. Я тогда же сообщил об этом Милорадовичу, который хотел видеться с Аракчеевым; но как граф принял за правило никого у себя и нигде не видеть, даже и по службе, то и не пустил к себе Милорадовича, хотя он и велел сказать, что он от меня"36. 20 декабря Аракчеев был освобожден от заведования делами Комитета министров и перестал быть членом Государственного совета. За ним сохранилась лишь должность главного над военными поселениями начальника, но и на ней он пробыл очень недолго.
      Весной 1826 г. во время инспекторского смотра аракчеевского полка несколько солдат подали генерал-майору Петрову жалобу, что "служить невозможно тяжело стало". Следствие проводил сам Аракчеев, зачинщики были наказаны шпицрутенами и сосланы в Сибирский корпус. Граф попытался скрыть факт возмущения в полку его имени от Николая I, но тот узнал об этом от Клейнмихеля и в апреле того же года провел инспекторский смотр ряда округов 1-й гренадерской дивизии. Император понял, что блестящая форма не соответствует содержанию - округа гренадерского корпуса так и не смогли перейти на самообеспечение продовольствием и фуражом.
      Почувствовав, что тучи сгущаются, Аракчеев написал прошение об отпуске для лечения за границей. Фактически это была просьба об отставке, поскольку срок отпуска в рапорте не оговаривался; Аракчеев понимал, что после возвращения вряд ли будет допущен хотя бы к командованию военными поселениями, судьба которых при новом императоре становилась неясной. 30 апреля 1826 г. последовал рескрипт; Николай I удовлетворил просьбу Аракчеева об отпуске. Командование поселенными войсками на время его отсутствия вверялось Клейнмихелю, и ему предписывалось "о делах важных", требующих разрешения Главного над военными поселениями начальника, "относиться" к начальнику Главного штаба е. и. в.37. Тем самым нарушалась автономия военных поселений, и началось постепенное их подчинение общему армейскому управлению.
      В начале 1827 г. Аракчееву пришлось давать объяснения по поводу появления за границей изданной им переписки с Александром I. Аракчеев был вынужден признать, что отпечатал в типографии штаба военных поселений 30 экземпляров38 без разрешения правительства.
      После возвращения из-за границы граф постоянно жил в Грузине, изредка выезжая к друзьям и родственникам. В Петербурге за ним сохранился казенный дом, который в 1832 г. военный министр граф А. И. Чернышев попытался у него отобрать, однако Аракчеев воззвал к заступничеству императора, и дом был оставлен за ним. Но вообще он старался как можно меньше напоминать о себе. Известны всего два-три его письма Николаю I. Так, во время восстания в новгородских поселениях в 1831 г. перепуганный граф приехал в Новгород, однако губернатор Денфер, опасаясь гнева поселян, попросил его покинуть город. Оскорбленный Аракчеев обратился к императору. Губернатор получил взыскание, а Аракчееву было разрешено проживать там, где он пожелает.
      После реорганизации новгородских военных поселений в округа пахотных солдат было решено на базе штаба бывшего округа гренадерского наследного принца прусского полка (дер. Новоселицы) создать Новгородский кадетский корпус. В 1832 г. Аракчеев просил Николая I принять от него 300 тыс. руб., на проценты от которых должны были содержаться дети бедных дворян Новгородской и Тверской губерний39.
      В последние годы жизни он особенно много занимается устройством имения, старается вникнуть во все стороны хозяйственной жизни, читает много литературы по экономике. Хотя его крестьяне в целом жили в достатке и не было в имении совершенно бедных хозяйств, некоторые стороны их жизни, как и в военных поселениях, были доведены до абсурда различными строгими предписаниями и инструкциями. Большинство домов крестьян были крыты железом, в Грузине был госпиталь, где крестьяне могли получить бесплатную медицинскую помощь, здесь же по инициативе Аракчеева был создан заемный банк для крестьян, где они были обязаны брать ссуды для покупки семян, скота и т. д. Дороги в имении были в основном с твердым покрытием, их исправность поддерживалась самими крестьянами. Аракчеев очень строго наказывал за пьянство и нерадение к хозяйству.
      Усадьба графа была выстроена архитектором И. Минутом и во многом напоминала постройки военных поселений. Современники свидетельствуют, что у Аракчеева был прекрасный сад с множеством скульптур, беседок, павильонов и т. д.40 Есть свидетельства, что он собирался продать имение в казну за 10 млн. руб. и выехать за границу на лечение41.
      Прямых наследников Аракчеев не оставил. Своих детей он не имел, а его воспитанник М. Шумский, которому он дал блестящее образование (он закончил Пажеский корпус, знал почти все европейские языки) и добился для него звания флигель-адъютанта, спился и был лишен наследства. С родственниками Аракчеев практически не поддерживал отношений и принимал у себя только Канкриных и фон Фрикенов42.
      К концу жизни граф был обладателем дипломов Российской академии, Общества истории и древностей российских при Московском университете, Общества любителей коммерческих знаний, Филотехнического общества, Харьковского университета и ряда других учреждений. Его грузинская и малая библиотека в Петербурге насчитывали до 15 тыс. книг, периодических изданий, карт и эстампов; много книг было на английском, немецком, французском языках и на латыни, из них свыше 100 наименований были либо запрещены цензурой, либо были ей неизвестны43. Последний указ, касавшийся служебного положения Аракчеева, был издан 8 апреля 1833 г.: "Не считать гр. А. А. Аракчеева инспектором артиллерии и пехоты"44.
      Аракчеев был среднего роста, сухощав и слегка угловат. Никогда не отличался хорошим здоровьем и часто болел. Был вспыльчив, подозрителен и недоверчив. Но если проникался к кому доверием, то не изменял своего отношения без очень весомых причин. Так, он очень трогательно относился к Г. С. Батенькову, входившему в Совет главного над военными поселениями начальника. В кругу близких людей бывал весел, любил шутить, зачастую прибегая к едким словечкам, сарказму. Любил покровительствовать одаренным людям и часто приглашал в имение ученых, литераторов и художников. Был набожен и очень редко употреблял вино.
      Подводя итог прожитому, он писал: "В жизни моей я руководствовался всегда одними правилами - никогда не рассуждал по службе и исполнял приказания буквально, посвящая все время и все силы мои службе царской. Знаю, что меня многие не любят, потому что я крут, да что делать? Таким меня бог создал! И мною круто поворачивали, а я за это остался благодарен. Мягкими французскими речами не выкуешь дела! Никогда я ничего не просил для себя, и милостью божьей дано мне все! Утешаюсь мыслью, что я был полезен"45.
      Умер Аракчеев 21 апреля 1834 г. и был похоронен с отданием всех воинских почестей в Спасо-Преображенском соборе с. Грузина у подножия памятника Павлу I. Поскольку он не вписал в завещание, составленное и высочайше утвержденное в 1816 г., имени наследника, Николай I указом от 6 мая 1834 г. передал Грузинское имение, а также капитал - 1,5 млн. руб. - в распоряжение Новгородского кадетского корпуса, который стал именоваться Аракчеевским46. Сюда же была передана значительная часть библиотеки и архива.
      В Новгородской области до сих пор частично сохранились штабные комплексы военных поселений, которые местное население называет "аракчеевскими казармами". На карте мира есть Аракчеевы острова - 64 острова Маршалльского архипелага, открытые в 1817 г. мореплавателем О. Е. Коцебу47.
      После смерти Александра I Аракчеев составил завещание на сумму 50 тыс. руб. для написания книги о жизни и деятельности своего покровителя, которую следовало издать через сто лет, когда этот капитал в несколько раз увеличится за счет процентов. Но не это было главным в определении столь длительного срока. Он прекрасно понимал, что будущий историк Александра I не сможет не написать и о нем, оценивая его государственную деятельность. Граф хотел войти в историю, но не таким, каким рисовался современникам, рассчитывая на более благожелательную оценку потомков.
      Александр I нужен был Аракчееву так же, как Аракчеев - Александру I. В их взаимоотношениях, когда на первое место выдвигается идея, а не человек, было больше прагматического и меньше личного. И тот и другой были великолепными актерами, которые блестяще исполнили свои роли на подмостках исторической сцены. В последующем властители неоднократно прибегали к методам и средствам той политики, основы которой были заложены Александром I и Аракчеевым.
      Примечания
      1. Исторический вестник, 1868, N 2, с. 283.
      2. РАТЧ В. Ф. Сведения о графе А. А. Аракчееве. - Военный сборник, 1863, NN 5, 12; 1864, N 1.
      3. Его братья - Петр, 1776 г. рождения, флигель-адъютант Александра I, долгое время служил комендантом в Киеве; Андрей, 1778 г. рождения, - генерал-майор.
      4. Военный сборник, 1863, N 12, с. 39. В формулярном списке значится 10 октября (Центральный государственный военно-исторический архив (ЦГВИА) СССР, ф. 489, оп. 1, д. 7062, л. 158).
      5. МИХАЙЛОВСКИЙ-ДАНИЛЕВСКИЙ А. И. Император Александр I и его сподвижники в 1812- 1815 гг. СПб. 1848 - 1849. Т. 6.
      6. ЦГВИА СССР, ф. 489, оп. 1, д. 7062, л. 158.
      7. Опыт библиотеки для военных людей. СПб. 1826. Данная записка ошибочно приписывалась Мелиссино.
      8. ПОТОЦКИЙ П. История гвардейской артиллерии. СПб. 1896, с. 17.
      9. Русская старина, 1873, N 7, с. 477 - 490; см. также: ИКОННИКОВ В. С. Опыт русской историографии. Т. 1, кн. 2. Киев. 1892, с. 1320.
      10. ЦГВИА СССР, ф. 489, оп. 1, д. 7062, л. 158.
      11. ЯКУШКИН В. Сперанский и Аракчеев. М. 1916, с. 8.
      12. Русская старина, 1874, N 5, с. 191.
      13. Столетие Военного министерства 1802 - 1902. Т. 3. Ч. 1. СПб. 1909, с. 18 - 35.
      14. ЯКУШКИН В. Ук. соч., с. 40.
      15. КИЗЕВЕТТЕР А. А. Император Александр I и Аракчеев. В кн.: Исторические очерки. М. 1912, с. 68.
      16. Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (РО ГБЛ), ф. 471, карт. 1, д. 1,лл. 89 об. - 93; д. 6, л. 3.
      17. ЦГВИА СССР, ф. 405, оп. 1, д. 481, лл. 358 - 359; д. 186, л. 555.
      18. МИХАЙЛОВСКИЙ-ДАНИЛЕВСКИЙ А. И. Ук. соч. Т. 6.
      19. Рукописный отдел Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (РО ГПБ), ф. 859, карт. 31, д. 14, л. 40об.
      20. Русская старина, 1874, N 5, с. 191.
      21. ШИЛЬДЕР Н. К. Император Александр Первый, его жизнь и царствование. Т. 2. СПб. 1898, с. 261- 264.
      22. КИЗЕВЕТТЕР А. А. Ук. соч., с. 71.
      23. Александр I посетил Грузино 12 раз. Ежегодно он там бывал после создания в Новгородском уезде округов поселений 1-й гренадерской дивизии (Русский архив, 1869, N 9, с. 1471).
      24. ФЕДОРОВ В. А. Солдатское движение в годы декабристов. 1816 - 1825 гг. М. 1963, с. 26.
      25. БОГДАНОВИЧ М. И. История царствования императора Александра I и России в его время. СПб. 1868 - 1872. Т. 6, прил. к гл. 23.
      26. РО ГПБ, ф. 859, карт. 31, д. 17, л. 53.
      27. До конца истоки идеи военных поселений еще не выяснены. Известно, что она имела как противников (М. Б. Барклай де Толли, И. И. Дибич и др.), так и сторонников (В. П. Кочубей, П. П. Лопухин, А. И. Чернышев и др.). Правда, М. И. Богданович полагает, и не без основания, что они положительно отзывались о военных поселениях из лести императору (см.: Вестник МГУ. Серия 8. История. 1985, N 3, с. 64; Исторический сборник, 1861, N 6; БОГДАНОВИЧ М. И. Ук. соч. Т. 6, с. 117 - 118).
      28. ЦГВИА СССР, ф. 405, оп. 2, д. 6933, л. 269; дд. 155, 771, 1469, 1960.
      29. Там же, оп. 1, д. 88, л. 232об.; д. 39, лл. 66 - 146.
      30. КИЗЕВЕТТЕР А. А. Ук. соч., с. 25.
      31. ЦГВИА СССР, ф. 405, оп. 4, д. 1746, лл. 3 - 4.
      32. КИЗЕВЕТТЕР А. А. Ук. соч., с. 18.
      33. Русский архив, 1868, N 6, с. 950.
      34. Женитьба Аракчеева на Наталье Хавестовой (Хомутовой) в апреле 1806 г. оказалась неудачной, вскоре они разошлись.
      35. Исповедь Шервуда-Верного. - Исторический вестник, 1896, январь, с. 76.
      36. Цит. по: Энциклопедический словарь Брогкауза и Ефрона. Т. 3, с. 320.
      37. ЦГВИА СССР, ф. 405, оп. 1, д. 409, л. 844.
      38. Рескрипты и записки государя императора Павла I к графу Аракчееву. 1794 - 1799. - Русская старина, 1873, т. 7, с. 477 - 478.
      39. РО ГБЛ, ф. 471, карт. 3, д. 14, лл. 4, 6 - 9.
      40. Во время Великой Отечественной войны фронт длительное время проходил по р. Волхов и усадьба была полностью уничтожена.
      41. Русская старина, 1870, N 1, с. 243.
      42. Генерал-майор Ф. К. фон Фрикен был одним из помощников Аракчеева при создании военных поселений в Новгородской губернии (Исторический вестник, 1862, N 2, с. 231).
      43. ЦГВИА СССР, ф. 405, оп. 4, д. 1754, л. 23.
      44. РО ГПБ, ф. 859, карт. 31, д. 14, л. 7.
      45. Цит. по: МИХАЙЛОВСКИЙ-ДАНИЛЕВСКИЙ А. И. Ук. соч. Т. 6, с. 202.
      46. ЦГВИА СССР, ф. 405, оп. 4, д. 1746, л. 65; КАРЦОВ П. П. Новгородский кадетский корпус. - Русская старина, 1884, т. 41, с. 519.
      47. РО ГБЛ, ф. 471, карт. 8, д. 1, л. 3.
    • Saygo
      Алексей Андреевич Аракчеев
      Автор: Saygo
      Ячменихин К. М. Алексей Андреевич Аракчеев // Вопросы истории. - 1991. - № 12. - С. 37 - 50.