Суховерхов В. В. Б. И. Фейхоо-и-Монтенегро - предшественник испанского Просвещения // Вопросы истории. - 2016. - № 9. - С. 121-137.
В данном исследовании реконструируются естественнонаучные и гуманитарные взгляды, а также биографические данные малоизвестного в российской историографии Бенито Иерониме Фейхоо-и-Монтенегро (1676—1764), одного из крупных мыслителей, полемистов и пропагандистов науки раннего европейского Просвещения. Перевод его эссе сделан автором данной работы.
Творчество Б. И. Фейхоо-и-Монтенегро (1676—1764) — «знаменитого испанца»1, «ученого с умом проницательным»2 — едва известная в российской историографии страница истории идей испанского Просвещения. Работ, сколько-нибудь адекватных его заслугам перед исторической и общественно-политической мыслью, нет. Единственным посвященным разбору воззрений просветителя исследованием является кандидатская диссертация Е. К. Кузьмичёвой (Трахтенберг)3.
Нет и переводов его работ на русский язык, хотя почти во всей Западной Европе они издавались с 1742 г. (Париж, 12 томов)4, что доказывает их актуальность в то время.
Действительно, о творчестве очень немногих испанских мыслителей-эклектиков относительно высокого уровня (других в Испании не было кроме католиков-традиционалистов) можно сказать то же самое, что о многостороннем и противоречивом, созданном в считанные годы и в весьма пожилом возрасте (после прекращения профессорской деятельности) наследии Фейхоо. Трудно подающееся логической последовательности оно уже изначально и анализировалось и издавалось не в строгом хронологическом порядке, а позднее — в зависимости от более или менее сохранявшего научно-исторический интерес содержания.
В «Прологе к читателю» к I тому «Вселенского критического Театра...» Фейхоо уведомлял: «Я должен указать на недоумение, которое вызовет у тебя чтение этого тома. Но имей в виду, что помещенные в нем рассуждения не распределены по каким-то определенным рубрикам. Хотя изначально у меня было такое намерение, затем я отказался от него в силу невозможности его выполнения.
Поставив перед собой цель — отобразить в “... Театре...” максимально широкую картину наших недостатков и предрассудков, я понял, что многие из них не могут быть отнесены ни к одному из явлений в равной степени, но — многим и в разной. Однако немало и таких сюжетов, которые трактуют об одном предмете — натуральной физике, прежде всего. Именно по вопросам этой науки — бесчисленное множество ошибочных мнений. Из относящихся только к ней проблем можно составить отдельный том. Тем не менее, я посчитал нужным разбить его на несколько, поскольку в таком виде они имели бы отличительное тематическое своеобразие. В результате, каждый из томов, имея своей задачей опровержение определенных ошибочных мнений или всеобщих предрассудков, составил бы в совокупности необходимую взаимосвязь.
Таким образом, цель написания моих работ всегда была неизменной, но доказательные, обосновывающие ее материалы, — самые разные»5.
«Громоздкая мешанина, без какого-либо упорядоченного смысла, сводящегося, однако, к единой идейной и практической цели»6, так определил характер творчества Фейхоо историк Альда Тесан7.
В XVIII в. в Испании «никто не проявлял духовность более интенсивно, чем Падре-Маэстро Бенито Иеронимо Фейхоо»8, — отмечал известный испанский писатель М. Асорин (1874—1967).
Творческое наследие Фейхоо, как бы он сам его не называл, — письмами, рассуждениями или как-то еще — представляло собой не что иное, как собрание эссе (около 300) в современном понимании жанра. Это грандиозная веха в интеллектуальной истории Испании.
Однако это вовсе не бесконечная, по некоторым представлениям, критика предрассудков, суеверий, привидений, колдунов, поисков «философского камня» и т.д. — явлений, «не существующих и никогда не существовавших, кроме как в воображении людей»9.
В одном из самых крупных рассуждений на эту тему — «Домовые и фамильные духи» — он иронизировал: «Тысячи физических, материальных фактов противоречат существованию домовых и духов... Они — не ангелы, не отделившиеся от тела души, не сущности, состоящие из воздуха. Не остается другого аргумента, что они могли бы быть. Значит, их нет... Впрочем, незачем тратить так много чернил, чтобы опровергнуть столь смехотворные небылицы»10.
Однако рассуждения Фейхоо о нематериальном существующем — не критика суеверий с точки зрения римско-католической Церкви, и не антиклерикальный смех Ф. Рабле. Это — редкостно неустанное стремление естественнонаучного, «ученого» изобличения и высвобождения общества от неграмотных мнений или общепринятых заблуждений.
Аргументируя экспериментально-доказательными доводами великих умов «вольную или невольную ложь» и беспросветное невежество черни («indocto», «vulgo»), Фейхоо пояснял: «Под чернью я имею в виду и другое: и многие пышные парики, и многие уважаемые мантии, и многие достопочтенные сутаны»11.
И нет, поэтому, ничего удивительного в том, что основная масса инквизиторов и невежественных монахов обвиняла в чародействе людей, на много превышавших их ученостью. Она усматривала в них сверхъестественные существа (как, например, в Г. Галилее), чьи теории были осуждены Римом и Испанской церковью. Суеверное невежество создавало по существу непреодолимое препятствие на пути развития науки. Именно от этого, в силу возможностей тогдашнего знания, Фейхоо стремился освободить общество.
Он считал, что ложными понятиями, опровергнуты они или еще нет12, «невежество защищается от разума»13, уточняя некоторые факты и показывая превратности судьбы искателей истины и последующее оправдание их открытий.
«Правильно писал падре Н. Мальбранш (1638—1715. — В. С.), — отмечал Фейхоо в этой связи в «Прологе к читателю», — что авторы, пишущие для опровержения общепринятых заблуждений, не должны сомневаться, что публика будет недовольна их книгами. Истина доходит так медленно, что напрасно они льстят себя надеждой, что им при жизни возложат венок на голову. Наоборот. Когда знаменитый В. Гарвей сделал великое открытие (в 1564 г. — В. С.) — кровообращение, на него ополчились все тогдашние медики, теперь же они почитают его оракулом. Значит, — был жив, его проклинали; умер — безмерно превозносят»14. Эта мысль выражает то предпочтение, которое Фейхоо отдавал опытному знанию по сравнению с умозрительным, иллюзорным.
Критично-противоречивый ум Фейхоо глубоко огорчало, что языческие привычки и традиции продолжали постоянно проявляться после более чем тысячелетнего существования христианства, хотя ему как никому другому должно было быть понятно, что, пока человечество будет задумываться о конечном и бесконечном, они не перестанут существовать. Тем более, что он сам не заходил слишком далеко, чтобы подвергать сомнениям истины Священного Писания, не поддававшиеся объяснению Разума. «Хотя ошибки религии — худшие из всех, — писал он в очерке «Интеллектуальная карта», — не они абсолютная причина невежества людей, принимавших их на веру»15.
Невероятно сложный для однозначного мировоззренческого анализа, в жизни он руководствовался простой общепризнанной мыслью, что вера утешает, но знания озаряют и укрепляют ее.
Фейхоо не страдал пресыщенной испанской гордостью. Он никогда не отрицал величия интеллекта своих предшественников и современников любых национальностей, ортодоксальных теоретиков католицизма или авторов, находившихся к ним в оппозиции. Он соединял в себе безусловную веру в католические догматы, отчасти вдумываясь в протестантские (появились в Испании в 1550 г; в 1570 г. были полностью искоренены) с непреклонным желанием видеть страну в общем потоке передовой европейской мысли.
Двойственность духовных исканий и тенденций Фейхоо считал явлением объективным и мыслящему человеку присущим. Исследовавший естественные науки, то есть, по его терминологии, «натуральный философ», не должен терять из виду веру. Вообще следует избегать крайностей, которые в равной мере препятствуют поискам истины.
Для первой из них характерны античные максимы, для второй — неблагоразумные доктрины последних времен.
«Настоящий мыслитель должен быть беспристрастным, а не приверженным тому или другому веянию времени. Многие в соседних с нами нациях грешат сейчас второй крайностью. В Испании почти все — первой... Мысль правильна тогда, когда она уравновешена и той и другой крайностью. Но в любом случае должна сохранять значение старая доктрина, пока не доказала право на существование новая. Закрывать же глаза на исследование нового, считать химерой противоположное мнение, как это делают многие, не зная, на чем оно основано, — неправильно, слепота...»16
В своем творчестве Фейхоо широко отобразил мощный этап теоретического самовыражения и противостояния науки и схоластики — научной революции XVII — первой половины XVIII века. Он оперировал множеством имен ученых и мыслителей, давая характеристики их открытиям, не оставив, пожалуй, без внимания никого и ничего из известного тогда в научной сфере.
Все открытия Нового времени сопрягались у Фейхоо с историей науки вообще. Он отдал дань античным идеям: от вселенской, высшего порядка, до необходимых в жизни, в том числе, земледелию — «первому занятию человека»17, и почти в каждом эссе — Аристотелевым категориям и больше всего — его силлогизмам, без подавляющего внимания к которым в аудиториях практическое знание, по его мнению, ничего не потеряло бы.
Что касается средневековых идей о круговращении Земли, то он считал это замечательным вопросом, занимавшим умы Птолемея, Коперника, Тихо Браге, Кеплера, и открывшим диспуты в учебных заведениях18.
Безошибочно отобразил Фейхоо открытие итальянцем Е. Торричелли (1608—1647) атмосферного давления и веса воздуха («торричеллиева пустота»), «... изгнав безосновательный страх перед пустотой, столь закрепившийся прежде в преподавании школ...»19
Предшествовавшие Английской революции и особенно последовавшие за ней события, научная революция в лице ее гениальных умов дали ход высвобождению от схоластики в ряде сфер духовной и научной жизни, но преимущественно — в образовании и политической философии.
В силу остававшегося почти всеобъемлющим контроля над мыслью католической церкви, протестантские страны, прежде всего Голландия и Англия, стали изначальными центрами пантеистической, деистической, открыто материалистической философии, светских политико-философских концепций, эмпирического знания. Из католических стран к ним можно отнести Италию.
Знаменитый флорентийский математик Г. Галилей (1564—1642) усовершенствовал изобретенный в 1609 г. голландцем Якобом Месьо (написание по оригиналу) телескоп. «Еще раньше были великие судейские мастера (инквизиторы. — В. С.), решениями которых руководствуются и современные астрологи. «Одни слепцы ведут других слепцов»20.
Фейхоо возмущало, что они («аристотелики» или «перипатетики») резко ополчились на Р. Декарта (1596—1650) и сторонников его дуалистического учения, описанию которого он уделил повышенное, необыкновенно заинтересованное внимание.
Декарт, с 1629 г. создававший свои труды в эмиграции, в Нидерландах, обосновал, кроме прочего, врожденность человеку идеи Бога, сформулировав принцип свободы людей, что вызвало создание бесчисленных схоластических трактатов, направленных, в том числе, против Гассенди и Майнана. Видеть в них людей несведущих, — писал Фейхоо, — «значит совершать грубейшую по отношению к этим ученым и мыслителям несправедливость»21.
Исходя из собственного школярского и профессорского опыта, Фейхоо вынес неутешительное для испанского образования убеждение. Прослушавшие курс обучения, а также преподаватели считают, «что не надо знать больше того немногого, что знают сами... Не имея других знаний, кроме логики и метафизики, преподаваемых в наших школах..., они столь довольны ими, будто изучили всю энциклопедию22... Они не могут без насмешек слышать имя Декарта. А если их спросить, о чем он писал, или какие новые идеи предложил миру, они не знают, что ответить, ибо не знают ни в общем виде его теорию, ни отдельных ее положений»23.
В ряду великих ученых можно назвать протестанта И. Ньютона (1642—1727), продолжившего опровергать учение Аристотеля, преподносимое в аудиториях Кембриджа, опубликовав сильнейшим образом повлиявший на развитие знания трехтомный трактат «Математические начала натуральной философии» (1687 г.) о законе всемирного тяготения и трех законах механики.
«В Англии царила тогда Ньютонова философия, — писал Фейхоо, — все мыслящие люди нации в момент стали его учениками и сторонниками»24. С этого времени Универсум и человек, как часть его, все более стали рассматриваться подлежащими объяснению рациональных законов, которые Бог предназначил человеку открыть в результате размышлений о явлениях Природы. Занятие, представилось, более предпочтительным, чем некритическое усвоение библейских догм и производных от них построений старых христианских авторов. Но не столько это, сравнительно сложное понимание обновленных божественных догматов, доступное еще относительно небольшому кругу интеллектуалов, явилось основанием для объявления Ньютона еретиком.
Фейхоо рассуждал в данном вопросе вне научных толкований, по католическим религиозным основаниям, но крайне толерантно. «Исаак Ньютон, — писал он, — основатель одноименной философии, был таким же еретиком, как и все обитатели этого острова. Со всем тем в его философии не обнаружено ничего, что противоречило бы, прямо или косвенно, истинной вере»25.
«Несравненный, — по оценке Фейхоо, — англичанин» Ф. Бэкон (1561—1626) своим «Новым Органоном» открыл путь широкому, «знаменитому эксперименту»26, противоположному по смыслу тому, которым пользовались преимущественно химики и алхимики, в пользу изучения Природы, как единственного источника знания, посредством наблюдения, опыта и проверки гипотез.
Познававший его учение по небольшим фрагментам, обнаруженным в Испании, Фейхоо горько заметил, что оно находит уже практическое применение в академиях, особенно Лондона и Парижа27. Впечатляющее влияние идей Бэкона Фейхоо объяснял тем, что «основой восприятия и понимания им мира он считает эксперимент»28, «помощником которого является разум»29.
Из поля зрения Фейхоо не ушел факт развития научного знания и в России. «...Ее царь — Пётр Алексеевич, — отмечал он, — завел у себя искусства, науки и ремесла, и московиты стали такими же людьми, как и мы. Иначе, как было возможным, что неразумный народ создал бы огромную империю и сохранял ее столько времени? Чтобы завоевать, нужно много ума и умения, но уберечь завоеванное, тем более от таких могущественных противников, как турки и персы (военные конфликты XVII—XVIII вв. за Кавказ. — В. С), его нужно еще больше. Мне известно, что Московия — часть древнего Скифского царства, кочевые народы которого обрели репутацию самых диких и варварских среди существовавших. И это справедливо. Но это зависело не от врожденной бесталанности этих народов, но отсутствия у них культуры, о чем дает надежное свидетельство знаменитый скифский философ Анахарсис (начало VI в. до н.э. — В.С.), который отправился учиться в Грецию. Вот если бы многие скифы сделали бы то же самое, быть может, в Скифии был бы не один Анахарсис»30.
Таким образом, эссе Фейхоо характеризовались смешением не только естественных и точных наук, но и гуманитарных — исторических, политико-правовых, нравственно-этических...
Конечно, Фейхоо — мыслитель, в том числе политический, не первого ряда («no fue un gran sabio»)31. Его жизнь проходила в переходную эпоху смены династии испанских Габсбургов французскими Бурбонами. Но трансформация общественно-политических процессов обострила его внимание к проблеме политики, вызвав вопрос о том, какой она должна быть не только при других монархах, но и в принципе. И в этом вопросе, он проявил себя мыслителем-гуманистом, гуманистом-просветителем.
В эссе «Самая разумная политика» он, например, писал, беря за основу идеи Макиавелли: «В центр всей политической доктрины Макиавелли должна быть помещена та проклинаемая его максима, что для временного успеха “полезно симулировать добродетель, ибо в истинном ее проявлении она будет помехой”. Этим ядом пропитана вся его порочная система. Весь мир клянет имя Макиавелли, но почти весь он следует его максиме. Хотя, сказать по правде, практика мира возникла не из его доктрины. Раньше. Она взята им из практики мира. Тот безнравственный гений учил в своих писаниях тому же, чему он учился у людей. Мир до Макиавелли был таким же... И сильно обманывают те, кто считает, что век от века становилось хуже. Золотого века никогда не было, кроме как в воображении поэтов... Ничего не нужно делать, как только пролистать исторические сочинения, как священные, так и мирские, чтобы увидеть, что политика старых времен не была лучше современной. Я думаю, что даже хуже. Не было почти пути к храму Фортуны, чтобы избавиться от насилия или избежать обмана. Вера и дружба продолжались столько, сколько продолжался в них интерес.
То, что написали в своих книгах Макиавелли, Гоббс и другие одиозные политические философы, можно услышать на каждом шагу, среди любой публики. Что добродетель забыта, а порок в почете, что правда и справедливость изгнаны, а лесть и ложь — два крыла, поднимающие некоторых ввысь к чинам, отличиям, наградам.
Предположив, что все это ошибки из каталога неизбежных, должно показать вопреки общему мнению,... что самой разумной и нужной политикой является утвержденная на правде, справедливости»32 и праве, «когда бы закон предписывал для мошенников наказание»33.
Воспринявший режим «просвещенного абсолютизма» Бурбонов Фейхоо, естественно, считал несправедливыми и не отвечавшими христианской (католическо-римской) правде протестантские режимы Англии в правление Елизаветы I, уничтожившие много католиков, но особенно — О. Кромвеля. По его оценке, это был «тиран Англии, главный инициатор казни короля Карла I», правивший «Англией до конца своей жизни как абсолютистский король...
Что доказывают эти примеры? Считаем следующими такими путями политиков разумными? Нет, напротив»34.
У протестантов путем справедливости и правды следовал, — по мнению Фейхоо, — канцлер Ф. Бэкон, «столь же великий политик, как и философ. Он разделил политику на два уровня: высокую и низкую. Высокая политика знает и умеет расположить средства для своих целей: служить правде, справедливости, чести. Низкая ими не руководствуется. Она основывается на лжи, лицемерии, лести и махинациях. Первая свойственна людям, щедрое и правдивое сердце которых соединено с ясным умом и стойким убеждением. Почти все ее представители обладали такими качествами. Представители второй лишены должного для руководителя разума или воли. У них разум настолько скуден, что не указывает других путей для достижения цели, кроме одной: плутовская ловушка»35.
Весь этот пассаж — следствие влияния идей не только Гроция, Бэкона (1561—1626), но и Т. Кампанеллы (1568—1639), политические и естественнонаучные идеи которого Фейхоо хорошо знал36.
Высокая политика — либеральная политика. Термин «либерал», «опережающий термин Просвещение», одним из первых в Испании ввел Фейхоо. В «Политических и моральных парадоксах» он писал: «Либерал помогает бедным, награждает того заслуживающих, создает полезные учреждения. Вообще, сколько расходов на устроение народного благосостояния могут быть объектом либеральной политики, и не только ее, но и великодушия. Эти две добродетели отличаются тем, что первая скромно расходует средства. На вторую выделяются большие суммы. Но всегда главными мотивами такой политики являются справедливость и польза»37.
Однако с толкованием большинства политических вопросов, вызывавших практический интерес и одновременно изящно и просто изложенных, ибо адресовались они простой публике, согласиться нельзя, в других можно увидеть всего лишь небольшое, например, общественно-политическое продвижение.
Полемическим, противоречивым, но сохраняющим по-прежнему политическую актуальность, имеющим принципиальное значение можно назвать эссе «Глас народа» («La voz del pueblo»).
Автор не согласен с общепринятым, но спорным заблуждением, что глас народа — глас Божий. «Та маловразумительная максима, что в слове Божием выражена воля народа, — писал он, — позволила плебсу тиранить здравый смысл, наделила его властью трибунов, попирающих благородную мысль просвещенных. Это — ошибка, из которой проистекает множество других. В самом деле, сделав вывод, что мнение толпы — воплощение истины, можно прийти к следующему, что все совершенные ею ошибки внушены небом. Эта максима побуждает меня подвергнуть критике данное заблуждение, исходя из того, что, разубедив в ней, я поставлю под сомнение и все остальные, от нее исходящие.
Ценность мнения должна определяться его содержательностью, а не числом душ. Необразованные, даже если их большинство, не перестают быть необразованными... Народ — не однородная, но обладающая многообразием голосов масса, и никогда, разве что в редчайших случаях, она не действует в одной тональности, если ее удерживает в таковой просвещенная голова...»38
Свою аргументацию Фейхоо подкреплял примером судьбы Сократа. «Хотя те его судьи, — писал он, — не думали, как народ, они говорили от его имени. По-другому было крайне опасно. Кто отрицал многобожие, подобно Сократу, воспринимался еретиком. В деле Сократа, таким образом, голос народа был абсолютной ошибкой, и только в головах немногих скрывалась тогда истина»39.
Максима, которая в эссе подвергалась критике, далеко не развенчана. Теперь, развивал мысль Фейхоо его биограф Висенте де ла Фуэнте, когда народ повсюду провозглашен сувереном и источником всякой власти, когда самые сладкоречивые ораторы объявляют себя его представителями, этот самый народ в действительности сувереном не является. Он по-прежнему — носитель ярма. Кто из испанских католиков осмелился бы, подобно Фейхоо, сказать как в те, так и в более поздние времена, такую ересь, ставил вопрос биограф, что «глас народ — правда, а его ошибки — внушения неба....?»40 «Прогресс Просвещения в Испании медленно и туго продвигался вперед; однако все же его можно было заметить...»41
Критика религии совмещалась у Фейхоо с разработкой вопросов усовершенствования земной человеческой жизни, прежде всего, нравственно-этического ее облика. Этот вопрос дал ему основание для саркастической оценки трактата Ж.-Ж. Руссо «Способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов?» (1750 г.).
Наука должна непременно сопрягаться с нравственностью. Эту идею Фейхоо вынес в качестве лейтмотива в полемике с Руссо.
В отличие от французского мыслителя, считавшего «просвещение скорее вредным, чем полезным для народа», доказывавшего, что «рост культуры приводит к упадку нравов», а «души развращались, по мере того, как совершенствовались науки...»42, Фейхоо полагал необходимым изучать науки. Однако свою аргументацию он подкреплял, в основном, примерами из церковной истории и теологической литературы, укрепляющими Церковь и совершенствующими нравственность. Сами названия рассуждений французского философа и его испанского оппонента («О пользе знания»; 1752 г.) — тому доказательство.
«...Не нужно противопоставлять моей точке зрения — писал Фейхоо, — опыт немалого числа людей остроумных, но абсолютно неискренних. Я знал некоторых из таких остроумцев (замечу, уважаемых, как таковых) или, разговаривая с ними, или, читая их сочинения, не усматривал при этом в их рассуждениях никакой глубины интеллекта. Они ловко играют мыслью, но не мыслят; прядут, но не ткут.
Перейдем, однако, к Дижонской диссертации (то есть, рассуждению Руссо. — В. С.).
Я не знаю, какими глазами читала ее Академия, чтобы представить к награде. Но, что вижу я в ней, — все это чрезмерно напыщенный, неестественный стиль, бесконечная софистика, главное место в которой занимает логическая ошибка, заключающаяся в подмене отсутствия причины ее наличием, а также инверсия или превратная подача исторических событий.
Науки не только не противоречат общей практике христианской добродетели, — продолжал доказательства Фейхоо, — но... изучение Священного Писания и мистической теологии, отделенное от всякого другого знания, как правило, бесполезно, а для многих — опасно. Какую пользу от чтения Писания получит тот, кто читает только его? Для понимания священных книг, необходимо знание мирских... Книги по мистической теологии являются причиной насаждения самых абсурдных ошибок в умы тех, кто не читал ничего другого...»43
Отрицание или признание схоластики у Фейхоо никогда не было категоричным. Его концепции всегда были приглушенными, дуалистичными, в сравнении с мировоззренческой, часто радикальной конкретикой выдающихся представителей новой европейской мысли. При всем том, эмпирическая, бэконовская линия в идеях Фейхоо была заметнее всех остальных. Его деятельность просветителя была продуктивнее и содержательнее его роли ученого или писателя рациональной направленности.
Тем не менее, идеи Фейхоо указали направление духовного оздоровления общества, дальнейшего, наметившегося его выхода из состояния культурно-хозяйственного упадка, явились интеллектуальной основой и стимулом развития теоретико-практической деятельности плеяды национальных просветителей — П. Аранды (1718— 1798), П. Кампоманеса (1723—1803), X. Флоридабланки (1728—1808), Г. Ховельяноса (1744—1811), и др., — немало сделавших для хозяйственного и образовательно-просветительского обновления страны.
Замечательный русский историк-испанист XIX в. А. С. Трачевский отмечал, что Фейхоо прививал своему народу «результаты английской и французской науки», «на его творениях, обошедших Испанию в 18 в. в 15-и изданиях, воспитывались даже многие деятели буржуазно-либеральной революции 1808 года»44 — создатели самой передовой в тогдашней Европе Конституции, воспринявшие, в том числе, идеи начала XVIII в. Фейхоо.
Вообще, что бы Фейхоо не писал, все было, как отмечалось выше, облечено историей, она включена была во все его сюжеты, выделялась им из всех наук. «Только пером феникса можно и должно писать ее», «превосходный историк встречается, пожалуй, реже, чем блестящий поэт»45 — мысль, которая вынудила Фейхоо задуматься над историографией46.
«В самом деле, — писал Фейхоо, — литературные критики ценили поэзию больше, чем историки создателей исторических трудов...
Но историки! Какой суровой и беспощадной критике подвергаются они, даже самые знаменитые!... Кто при виде всего этого возьмется за перо писать историю, и чтобы при этом не дрожала у него рука? Кто, зная о критике таких величайших историков, сочтет себя от нее свободным?»47 — ставил вопрос Фейхоо, находя написание истории делом пристрастным («настоящий мыслитель должен быть беспристрастным»48), а значит, небесспорным, хотя по произведениям хорошо заметна его склонность к историко-политической линии «просвещенного абсолютизма».
Указание Фейхоо на отсталость Испании в науке и его желание видеть ее в общем потоке передовой европейской мысли еще не скоро дало положительный результат. Но сам он в обстановке глубокого общегосударственного кризиса явил себя классиком раннего испанского Просвещения. Именно этот творческий аспект в его жизненном пути получил наибольшее выражение.
Напротив, очень немногое можно сказать о его жизни в событийном плане.
Б. И. Фейхоо-и-Монтенегро родился 8 октября 1676 г. в деревушке Касдемиро (епископат Оренсе, Галисия). Его родители — выходцы из знатных провинциальных фамилий. В наиболее крупной исторической работе «Слава Испании» Фейхоо отмечал блестящую память, способности и любовь отца к книге, возвышенную его религиозность, приверженность былому рыцарскому идеалу, отобразив в целом антиисламские патриотические деяния предков — правоверных католиков.
«В старые времена, — напоминал Фейхоо, возвеличивая и защищая античную историю страны, но особенно времена Реконкисты, — когда испанская молодежь собиралась в боевой поход, матери напоминали сыновьям о героизме их дедов и отцов, чтобы вдохновить на подвиги, в подражание предкам. На защиту родины выступали и те, и другие, мужчины и женщины. Первые с оружием, вторые — Христовым благословением...
Невежественные иноземцы приписывают теперь нам отсутствие деловых качеств из-за соседства с Африкой, отличаясь от тамошних варваров только религией и языком... Но Испания, презираемая в наше время разными нациями, прославлялась в свое время лучшими перьями тех же наций. Ни в одной из них не подвергались оспариванию сила, величие духа, стойкость, рыцарская доблесть. Все королевства отдавали ей в этом предпочтение.
Фукидид, например, свидетельствовал, что испанцы, бесспорно, самые воинственные из всех варварских народов (курсив — Фейхоо. — В. С.)... Тит Ливий называл их народом свирепым и воинственным (курсив — Фейхоо. — В. С.)... Гвиччардини утверждал, что в его время славой и храбростью пользовалась испанская пехота, в полном ее соответствии с былой славой и храбростью нации в целом»49.
Родители, воспитывая сына в страхе Божьем, приучали его к изучению наук, хотя он был в семье первенцем. Здраво рассуждая, они считали, что остававшееся за ним право майората, не давало им основания не заботиться об образовании сына.
Отступив от вековых общественно-житейских обычаев, Фейхоо в 1688 г. стал послушником крупного бенедиктинского монастыря Сан-Юлиан де Самос. В 14-летнем возрасте, в 1690 г., он — член Ордена бенедиктинцев. До 1709 г. учился в нескольких коллегиях Ордена, в том числе — Саламанкской, лучшей из них но, в сущности, похожей в своей основе на других.
Не имея непосредственного доступа к идеям зарубежных авторов в Университете, кроме размышлений в духе времени бенедиктинцев-французов, он сформировался как просветитель, читая все, что доходило до Овьедо из Франции, то есть получив знания, в сущности, самостоятельно, в результате собственных размышлений, особенностей своей ментальности.
Воспитанник различных коллегий Ордена, Фейхоо быстро подметил неимоверный застой, в каком находилось теолого-схоластическое образование, категорическое неприятие духовенством и аудиторией даже немногих, не столь уж новых для Западной Европы протестантских догм.
«Мне жаль времени, потерянного на лекциях, как по философии, так и теологии, но больше на вторых, чем первых, — отзывался Фейхоо о занятиях. — Что я этим хочу сказать? Что лекции не нужны? Ничего подобного. Я считаю их не только полезными, но крайне необходимыми. Мне не нравятся объяснения тем предметов, а не сами предметы. Не могу сказать, что теряется все нужное, отведенное на лекции время, но большая его часть — точно... Мне претит занудность обсуждения вопросов. Такой метод царит главным образом при разборе сюжетов схоластической теологии, хотя он велик и в философии и в медицине.
Невероятно долгие, многословные, если не пустословные диспуты. Считаю ли я их бесполезными? Ни в коем случае. Философия Аристотеля, которую безоговорочно вдалбливают во всех школах, сдерживает мыслящую часть аудитории изучать ее, но самостоятельно думать... Поэтому, кто занимается философией не для того, чтобы подняться с ее помощью к вершинам схоластики, а рассматривает как инструмент для изучения природы, могут, не следуя рабски за перипатетиками, пытаться искать истину на путях, которые кажутся им более верными, но не теряя из виду священные догмы, чтобы не столкнуться какой-нибудь своей философской идеей с какой-нибудь из этих догм...50.
Исполненные разума диспуты приведут к успеху их участников, доставив к тому же истинное наслаждение слушателям. Частые дискуссии на научные темы возвысят рассудок, сделают его менее расположенным для восприятия чувственных и земных удовольствий... Наконец, диспуты научат ловкости ответов для защиты религии, оспариванию противных ей ошибочных мнений. В этом главное их диспутов51. Но хуже всего то, что нет сюжетов, способных положить конец схоластическим диспутам, кроме тех, темы которых предписаны властью... В них схоластики очень много... Считается, что целью... схоластических споров является поиск истины...52. Не поэтому ли, в Университетах по тридцать-сорок индивидуумов немного не достигли или уже перешли семидесятилетний возраст»53. Все это соискатели литературной, духовно-религиозной и юридической карьеры54.
Осознав, что даже Саламанкская коллегия не многим в лучшую сторону отличается по уровню преподавания от других учебных заведений, созданных при Ордене бенедиктинцев, Фейхоо вернулся изучать теологию в Овьедо, в монастырь Сан-Висенте, где и завершил свое изначальное духовное образование.
В 1709 г. он получил степень лиценциата теологии в Университете Овьедо и начал готовиться к поступлению в докторантуру55, одновременно занимаясь преподавательской деятельностью с перерывами с 1710 по 1739 г. в Университете на его главной и авторитетной кафедре — кафедре теологии Св. Фомы Аквинского. В 1721 г. Фейхоо стал аббатом монастыря в Овьедо. В Мадриде он никогда не хотел жить. Университет Овьедо находился на побережье Бискайского залива, и сюда кораблями в числе других товаров доставлялись и книги, и научные инструменты, которыми Университет не располагал и располагать не торопился.
Кроме того, Фейхоо чувствовал себя более свободным вдалеке от дворцовой политики и земельных притязаний друг к другу университетов Алькала и Саламанки. «Не склонный к административному служению аббатом, административному вообще, Падре-Маэстро был человеком, естественно, религиозным, но далеко не мистиком, сколько вдумчивым интеллектуалом. Любимым его занятием были книги»56. Он предпочитал вести беседы о книжных новинках любого плана, но больше научного, с монастырскими единомышленниками или заезжими из Франции теологами-бенедиктинцами. Одной из актуальных тем было засилье догматизма в католицизме и необходимость его обновления согласно меняющемуся духу времени. Но монастырская жизнь умиротворенной все же не была. Когда Фейхоо начал писать и издаваться, вспыхнула продолжавшаяся всю его жизнь жесткая полемика по поводу его идей. Орден всей своей немалой духовной и материальной мощью встал на защиту своего брата-монаха57.
Первые идеи, привлекшие к Фейхоо внимание и нападки немалого круга образованной, но суеверной публики, были сформулированные в 1725 г. в «Письме» (первом из опубликованных), превозносившем медицинские воззрения врача М. Мартинеса, автора трактата «Скептическая медицина и современная хирургия» (1723 г.). Тогда он смог поддержать Мартинеса фразой: «...не утверждаю, не отрицаю, но сомневаюсь», которой отделил себя от схоластов, сближаясь с опытно-экспериментальным методом поисков знания Бэкона58.
Непримиримый спор спровоцировали монастырские «насельники» («indoctos»-«vulgos»). Вызванный сомнениями, но больше нежеланием изучать экспериментальную химию Роберта Бойля, в которой присутствовала идея существования тайной формулы превращения разных металлов в золото, спор обрел особенную остроту благодаря участию в нем Фейхоо, отрицавшего авторитет Аквинского, который, согласно традиции, утверждал, что он сам проделывал такое превращение. Фейхоо как исследователь-практик искал намек на это в трудах Санто Томаса, но не нашел59.
Еще более «скандальным», особенно для Ордена францисканцев, отрицавших догматику бенедиктинцев, было категорическое отрицание Фейхоо ценности средневековых научных идей знаменитого испанского (каталонского) философа-мистика Рамона Льюля (1233-1315).
Сильнейшим нападкам подвергся Фейхоо, когда пытался доказать, что нужно признать термины «священный» и «дьявольский» равноценными.
Он не мог и не хотел согласиться с идеологией протестантизма, иудаизма и других религий, чуждых католическому менталитету. «Однако у него есть ряд статей, демонстрирующих о них точку зрения, более типичную для XX, чем XVIII в. Например, Лютер для него, несмотря на ошибочность протестантской концепции, дьяволом не был»60.
26 сентября 1736 г. Кастильский Совет — высший правительственный орган — сделал запрос в Ученый совет Университета касательно прошения уходившего на пенсию Фейхоо о его участии в конкурсе за право продолжить руководство кафедрой Св. Фомы Аквинского. 9 ноября 1736 г. прошение было удовлетворено. Но административная работа его не удовлетворяла, и, проработав около трех лет, он окончательно оставил кафедру и преподавание, полностью посвятив себя эссеистике.
Фейхоо отдал профессорской деятельности 40 лет жизни: 30 лет, с 1709 по 1739 г., он преподавал теологию, и около 10 — философию в университетских коллегиях Овьедо. В 1740 г. он издал фундаментальный, состоящий из 118 эссе, 8-ми томный труд "Вселенский критический Театр, или размышления о материях разного рода, опровергающих общепринятые заблуждения" (1726—1739) (Teatro crótico universal...).
В целом в испанской историографии считается, что работы Фейхоо побудили испанцев начать сомневаться, способствовали проявлению любознательности, желания открыть Разуму дверь, плотно закрытую ложным знанием.
Разумеется, убеждение испанцев XVIII в. и позднейшего времени, что Фейхоо своими трудами изгнал суеверия из Испании, преувеличены и не справедливы. Суеверия существуют до сих пор. Но его сочинения вызвали духовное брожение в стране. С выходом в свет «Вселенского критического Театра...» имя Фейхоо становится известным. Оно выходит из монастырско-кафедральной замкнутости, и начинается не столько историографический анализ его творчества, сколько бездоказательное отрицание его идей.
Полемическая резкость при всей ее чаще беспрецедентной догматической тенденциозности была, однако, полезной. Она дала ход историографической мысли, научным размышлениям о естественных науках, чистоте языка.
На творческую деятельность Фейхоо оказала влияние менявшаяся в сторону просветительской либерализации общественно-политическая обстановка. 1725—1740 гг. — начало переходного периода, принципиально важного для истории Испании. Страна начала выходить из более, чем векового хозяйственно-культурного упадка. В правление Филиппа V (1726—1749), короля французской династии Бурбонов, были созданы три Академии (испанской истории, языка и медицины) по образцу парижских, сыгравшие выдающуюся роль в развитии национальной культуры XVIII—XXI веков.
В результате, основанная на неизменных библейских положениях критика не получила высочайшей поддержки. Тому же и может в большей степени способствовали важные личностные обстоятельства.
В 1740 г. Папой стал Бенедикт XIV (1740—1758), известный реформированием церковного образования. В июне 1750 г. Эрнандо VI (1713—1759), руководствуясь собственными менявшимися религиозными предпочтениями, распорядился прекратить критику идей Фейхоо. Обращаясь к членам своего правительства — Кастильскому совету — король заявил: «Я хотел бы, чтобы Совет имел в виду, что Падре-Маэстро Фейхоо, заслужив у его Величества лестное суждение о его сочинениях, никто не смел бы критиковать их, а разрешение на их издание давал бы лишь Совет»61. Королю, также как и Папе, не были безразличны новые идеи «келейного» мыслителя62: время менялось, окончательно высвобождаясь от Габсбургских политико-религиозных и культурных традиций.
Кастильский совет, Святой Престол, Университет Овьедо оказали Фейхоо множество почестей, от которых он неизменно отказывался. 17 ноября 1748 г. Эрнандо VI назначил его своим советником. Фейхоо предложение короля не принял.
С 1742 по 1760 г. Фейхоо работал над написанием новой серии работ, более кратких и менее острых, чем «...критический Театр...». Изданные в 5-ти томах, включавших 163 эссе, под названием «Ученые и любознательные письма, опровергающие или объявляющие сомнительными многие распространенные мнения» («Cartas eruditas у curiosas...», они, как и предыдущий «...Театр...», были посвящены просветительской задаче, которую поставил перед собой их автор. Этим он «оказал незабвенные услуги стране»63.
К 12-ти томам ряд исследователей добавляет 13-й — «Апологетическое просвещение», который, в сущности, является 1-м64, написанным в ответ на «Анти-Театр» первого крупного критика, антагониста Фейхоо, выступившего под псевдонимом Сальвадор Хосе Маньер65.
В течение 30 лет, до 1760 г., когда создавался «...критический Театр...» и «Письма...», мыслитель не переставал испытывать множество неприятностей и грубых нападок. Если «...Театр...» подвергался критике в основном со стороны врачей, духовенства в целом и ряда светских лиц, то «Письма...» вызвали резкую неприязнь высокопоставленных, но в массе заурядных францисканцев.
На Фейхоо, констатировал отчасти разделявший протестантскую догматику историк испанской Инквизиции X. Льоренте, шли доносы «в разные трибуналы Инквизиции как на подозревавшегося в разных ересях, возникших в XV в., и в ереси иконоборцев. Большинство доносчиков были невежественными монахами, которых он сделал своими врагами через великие истины, отмеченные в его «...критическом Театре...», и протест против ложной набожности, ложных чудес и некоторых суеверных обычаев66.
Более всего уязвили Фейхоо рассуждения его собратьев-бенедиктинцев, ополчившихся на отрицание им чуда появления 19 августа каждого года во время торжественной Мессы цветочков в келье епископа Толосы Сан — Луиса дель Санто, последователя «серафического доктора» Иоганна Бонавентуры (1221—1274), причисленного к пяти величайшим учителям церкви.
Веком раньше, считал X. Льоренте, это стоило бы Фейхоо пристрастного допроса в Инквизиции и долгого нежелания писать. «Было счастьем, — объяснял он, — что совет Инквизиции основательно знал чистоту его принципов и католического исповедания. Во времена Филиппа II он, наверное, не избег бы тюрьмы святого трибунала как подозреваемый в лютеранстве»67.
Помимо антагониста С. Маньера, идеи Фейхоо положительно оценивал его ученик Мартин Сармьенто, монах-бенедиктинец68. Компромиссную точку зрения стремился провести И. Арнесто-и-Осорио69. Более заметную религиозно-политическую линию в полемику привнес монах Франсиско де Сото Марне70.
Антагонистом выступил знаменитый португальский просветитель, аббат-иезуит Л. А. Верней (1713—1792), но с идейно-педагогической точки зрения. В своем наиболее крупном труде «Истинный метод образования для пользы Отечества и Церкви, соответствующий духу и потребностям Португалии» (1746 г.) аббат полностью отверг новаторское, общественно-научное значение «...критического Театра...» Фейхоо71.
Однако далеко не все отклики были отрицательными. П. Кампоманес, один из крупнейших проводников «просвещенного абсолютизма», в 1763 —1789 гг. — министр финансов в правление Карлоса III, нашел время, чтобы написать восторженное предисловие для нового издания работ Фейхоо, завершенного в 1778 году72.
А. Маркес-и-Эспехо, почитатель идей и стиля Фейхоо, последователь его творчества, писал в 1808 г.: «Будем благодарными бессмертному Б. Фейхоо, духи больше не тревожат наши дома, колдуньи исчезли в наших городах, дурной глаз не насылает бедствия на детей, а затмения не пугают нас»73.
По подсчетам испанского исследователя творчества Фейхоо Мараньона, общий тираж работ мыслителя достиг в XVIII в. 420 тыс. экземпляров, не считая переводов на французский, итальянский, английский и немецкий языки74.
Свой образ жизни Фейхоо описал в 1760 г. в одном из последних «Ученых и любознательных писем» — «Жизнь в старости». В нем он дал несколько советов пожилым людям. «Тому, что многие находят меня крепким,... — писал Фейхоо, — я обязан ни врачам, ни посещениям аптек, как это обычно делается, неважно себя почувствовав... Чтобы не досаждать людям, с которыми часто беседую, я стараюсь избегать жалоб о своем здоровье. Считаю, что Бог наказал меня, чтобы страдал я, а не другие от моих жалоб...»75
Мыслитель жил в мире со своей душой, не желая принимать участие в бушевавших в Мадриде нескончаемых «словесных баталиях» или религиозных спорах, которые он не воспринимал. Главной склонностью его жизни была наука, а первостепенной добродетелью — милосердие. Сложная наука жить со всеми в мире и любви была для него не наука, а сама натура, освященная принципами глубокой и просвещенной религии.
В неурожайные 1741—1742 гг. в Астурии Фейхоо выдал большую сумму из своих средств на закупку зерна, обеспечив многих бедняков хлебом, а крестьян-арендаторов посевным материалом.
Фейхоо прожил до 86 лет. Он умер 26 сентября 1764 года. Похороны состоялись по правилам Бенедиктинского ордена. Его погребли на самом почетном месте принадлежащей Ордену церкви, у подножия алтаря. Было установлено надгробие с указанием лишь дат рождения и смерти мыслителя: было решено, что одно его имя заключало в себе вечную национальную славу. 26 и 27 сентября каждого года Университет Овьедо отмечает день кончины Фейхоо.
Из всех его портретов наиболее удачно передает облик мыслителя работа художника Гранда, запечатлевшая его в 86-летнем возрасте. Это изображение помещено на титульном листе всех пятнадцати томах сочинений мыслителя, вышедших в 80-х гг. XVIII века. Присутствует он и на современных изданиях его сочинений.
Творчество Фейхоо — опровержение традиционных национальных обычаев, связанных с языческой религиозной концепцией дохристианского мира, еретического, с точки зрения католической догмы и рационалистической схоластики. Оно концентрировалось на задаче популяризовать зарождавшиеся образцы светского мышления и поведения.
Это критика испанской культуры и реальности, прошлой и современной ему. Всесторонняя, рациональная, эклектичная, как и сама его концептуальность, воспринявшая, большей частью, опытно-эмпирическую концептуальность Бэкона, она была насыщена преимущественно социальным смыслом.
Примечания
1. ЛЬОРЕНТЕ Х.А. История испанской инквизиции. Т. II. М. 1999, с. 347.
2. ТИКТОР ДЖ. История испанской литературы. Т. III. М. 1891, с. 242.
3. КУЗЬМИЧЁВА (ТРАХТЕНБЕРГ) E.K. Испанская общественная мысль первой половины XVIII века: Б.Х. Фейхоо-и-Монтенегро. Дисс. канд. ист. наук. М. 1990.
4. Enciclopedia universal ilustrada europeo-americana. T. XXIII. Madrid. 1989, p. 1161.
5. H. Fray Benito Jerónimo Feijóo y Montenegro. Biblioteca de Autores Españoles (B.A.E.). Prólogo al lector. T. 56. Madrid. 1934, p.l.
6. El padre Feijóo y su obra In: P.B.J. Feijóo. Discursos y cartas. T. 29. Zaragoza. 1965, p. 11.
7. Ibid., t. 29, p. 12.
8. Noticia. In: Antología popular. Españoles, americanos y otros ensayos. Buenos Aires. 1944, p. 7.
9. B.A.E. Observaciones communes, t. 56, p. 241.
10. Ibid. Duendes y espíritus familiars, p. 103, 105, 107.
11. Цит. по: ТЕРТЕРЯН И.А. Фейхоо. В кн.: История всемирной литературы. Т.5. М. 1988, с. 283.
12. В.А.Е. Prólogo al lector, t. 56, p. 1.
13. Ibid. Observaciones communes, p. 240.
14. Ibid. Prólogo al lector, p. 1.
15. Ibid. Mapa intellectual y cotejo de naciones (Mapa intellectual...), p. 91.36
16. Ibid. Guerras filosóficas, p. 66.
17. Ibid. Honra y provecho de la Agricultura, p. 457.
18. Ibid. De la crítica, p. 598.
19. Ibid. Causas del atraso que se padece en España en orden a las ciencias naturales (Causas del atraso...), p. 546.
20. Ibid. Astrología judiciaria y almanaques, p. 30
21. Ibid. Guerras filosóficas, p. 59.
22. В данном случае имелась в виду «Энциклопедия» Д. Дидро и Д’Аламбера. Первые ее тома появились в Испании вскоре после их опубликования (выходила в 1751 — 1780 гг. в Париже). В 1759 г. «Энциклопедию» в Испании запретили. См: GORRES J. Europa und Revolution. Stuttgart. 1821. In: GÓRRES J. Gesammelte Schriften. Bd. XIII. 1929, S. 245.
23. B.A.E. Causas del atraso t. 56, p. 541.
24. Ibid., p. 543.
25. Ibidem.
26. Ibid. Mapa intellectual..., p. 86.
27. Ibid. Simpatía y antipatía, p. 94.
28. Ibid. Desagravio de la Profesión Literaria, p. 18.
29. Ibid., p. 19.
30. Ibid. Mapa intellectual..., p. 87.
31. El padre Feijóo y su obra. In: P.B.J. Feijóo. Discursos y cartas. Selección, estudio y notas por J.M Alda Tesan, t. 29, p. 17
32. B.A.E. La política más fina, t. 56, p. 8—9.
33. Ibid. Impunidad de la mentira, p. 341.
34. Ibid. La política más fina., p. 10.
35. Ibidem.
36. Ibid. Causas del atraso..., p. 542—543.
37. Ibid. Paradojas políticas y morales, p. 284.
38. Ibid. La voz del pueblo, p. 8.
39. Ibidem.
40. FUENTE V. de la. Preliminares. In: B.A.E., t. 56, p.VI—VIL
41. ЛЬОРЕНТЕ X.A. Ук. соч., т. I, с. 650.
42. РУССО Ж.-Ж. Рассуждение о науках и искусствах... В кн.: РУССО Ж.-Ж. Избр. соч. в трех томах. Т. I. М. 1961, с. 10, 37, 47.
43. B.A.E. Ventajas del saber, t. 56, p. 581,587.
44. ТРАЧЕВСКИЙ A.C. Испания девятнадцатого века. M. 1872, ч. I, с. 10.
45. В.А.Е. Reflecciones sobre la Historia, t. 56, p. 160.
46. Ibid. Origen de la fábula en la Historia, p. 509; Reflecciones sobre la Historia, p. 160.
47. Ibid. Reflecciones sobre la Historia, p. 160.
48. Ibid. Guerras filosóficas, p. 66.
49. Ibid. Gloria de España, t. 56, p. 194—195.
50. Ibid. Guerras filosóficas, p. 66.
51. Ibid. Abusos de las disputas verbales, p. 429.
52. Ibid., p. 428.
53. Ibid. Dictado de las aulas, p. 458.
54. Ibid. Desagravio de la profesión literaria, p. 18—19
55. FEIJÓO B.J. Obras (selección). Estudio preliminar, edición y notas de Ivy L. McClelland. Madrid. 1985, p.8.
56. Ibid., p. 9.
57. Ibidem.
58. Ibid., p. 10.
59. Ibid., p. 12.
60. Ibid., p. 12-13.
61. FUENTE V. de la. Preliminares. In: B.A.E., t. 56, p. VI.
62. Ibid., p. 10; FEIJÓO B.J. Obras (selección), p. 10.
63. ТРАЧЕВСКИЙ A.C. Ук. соч., ч. I, с. 10.
64. Gran diccionario enciclopédico Durvan. T. 5. Bilbao. 1977, p. 436
65. MACER S.J. Antiteatro critico. T. I—III. Madrid. 1729.
66. ЛЬОРЕНТЕ X.A. Ук. соч., т. II, с. 650.
67. Там же.
68. SARMIENTO М. Demostración apologética. Madrid. 1732.
69. ARNESTO-y-OSORIO I. Teatro anticrítico universal. T. I—II. Madrid. 1735.
70. SOTO y MARNE F. Reflecciones crítico-apologéticas. Ciudad-Rodrigo. 1748.
71. КИРСАНОВА H.B. Воззрения португальских просветителей. В кн.: Общественно-политическая мысль европейского Просвещения. М. 2002, с. 277—290.
72. CAMPOMANES Р. Noticia de la vida y obras de Fr. Benito Gerónimo Feyjóo. In: FEYJÓO y MONTENEGRO B.G. Teatro Crítico Universal. Madrid. 1778.
73. A. Marqués y Espejo. Prólogo del Redactor. In: Diccionario Feyjoniano. Madrid. 1802, v. I.
74. ABELLÁN J.L. Historia crítica del pensamiento español. Madrid. 1986, p. 507.
75. FUENTE V. de la. Preliminares. In: B.A.E, t. 56, p. VI.