Джон Хорн. Защитить победу: военизированная политика во Франции. 1918-1926 годы. Контрпример // Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917—1923. М., 2014. С. 109-126.

   (0 отзывов)

Военкомуезд

Джон Хорн
ЗАЩИТИТЬ ПОБЕДУ: ВОЕНИЗИРОВАННАЯ ПОЛИТИКА ВО ФРАНЦИИ, 1918—1926 ГОДЫ. КОНТРПРИМЕР


Стабильные демократии Западной Европы представляют собой контрпример по отношению к основному тезису настоящей книги, выделяясь практически полным отсутствием военизированного насилия во внутренней политике в послевоенный период. Великобритания и Франция в ноябре 1918 года стали «победителями». Их политическая система успешно справилась с тяготами военного времени, и даже достаточно серьезный послевоенный социальный конфликт не стал принципиальной угрозой для существующего порядка. За таким важным исключением, как война за независимость в Ирландии, их географическая целостность не подвергалась опасности.

Однако смысл контрпримера состоит в задании концептуальной точки отсчета, позволяющей оценить основной феномен — в данном случае военизированное насилие в других регионах Европы. Вероятно, в этом отношении полезнее рассматривать не Великобританию, а Францию, поскольку в этой стране все же создавались отечественные военизированные формирования, и военизированная политика выдвигалась здесь и в качестве опоры парламентской республики, и в качестве ее альтернативы. Понимание того, почему дело обстояло таким образом и какие факторы ограничивали распространение военизированного насилия во Франции, может пролить свет на его более обширные и кровавые проявления в других странах. Однако по причинам, которые будут объяснены ниже, изучение французских военизированных формирований требует использования временных рамок, выходящих за пределы 1923 года.

Распространению военизированного насилия в первые шесть лет после завершения Первой мировой войны способствовала «культура поражения», выявленная в качестве объекта исследования лишь в не-/349/-

351.jpg

Рис. 17. «Культура победы» под угрозой поражения. Голос павших на войне призывает живых встать на защиту победы: «Живые, вставайте! Не позволяйте говорить о нас как об умерших напрасно!» Рисунок Максима Реаль дель Сарте, ведущего французского художника и скульптора, члена ультраправой группировки Action Francaise, раненного под Верденом в январе 1916 г. Этот рисунок был помещен на обложке журнала «Лиги за союз французов, не предавших победу» 9 марта 1924 г., накануне выборов, выигранных «Картелем левых»

давние годы [1]. Попытки предотвратить наихудшие последствия военного поражения в Германии и Австро-Венгрии, а также стремление националистических кругов в Италии аннулировать реальное или мнимое дипломатическое поражение приводили к самоорганизации возвращавшихся с фронта офицеров и солдат, а также молодых авантюристов, не участвовавших в войне, в группировки, подменявшие собой армию. Считалось, что регулярная армия утратила способность защищать нацию и устоявшийся строй как внутри страны, в ходе классовой борьбы с радикальными и революционными движениями, вспыхивавшими после окончания войны (и скопом причислявшимися к большевизму), так и на спорных этнических рубежах новых государств, формировавшихся во время и после Парижской мирной конференции. В Финляндии и Прибалтийских республиках, в Центральной Европе, в Северной и Центральной Италии — повсюду возникали всевозможные легионы, милиции, фрайкоры и прочие вооруженные группировки, использовавшие идеологию и опыт Первой мировой войны, а также оставшиеся от нее оружие и подготовку с целью противодействовать тому, что воспринималось как социальное или национальное поражение, и обратить его вспять [2]. Они защищали свое дело с точки зрения идеологии и этнической принадлежности, но источником их влияния служило насилие — использование квазивоенных формирований как лекарства от хаоса. Более того, в Италии, где зарождалось фашистское движение, военизированное насилие превратилось в организационный принцип при разработке проекта авторитарного государства и его воплощении в жизнь [3].

Во Франции наблюдалось противоположное явление — возникновение «культуры победы» (явления, которое как таковое до сих пор не привлекло к себе внимания историков). Никогда прежде со времен Наполеоновских войн французская армия не достигала таких размеров и не пользовалась таким престижем. Она не только «освободила» Эльзас и Лотарингию, но также (совместно с британскими и американ-/351/-

1. Schivelbusch W. The Culture of Defeat. On National Trauma, Mourning and Recovery. London, 2003; см. также: Home J. Defeat and Memory in Modern History // Macleod J. (Ed.). Defeat and Memory. Cultural Histories of Military Defeat in the Modern Era. London, 2008. P. 11—29.
2. О транснациональном аспекте см.: Gerwarth R. The Central European Counterrevolution: Paramilitary Violence in Germany, Austria and Hungary after the Great War // Past and Present. 2008. Vol. 200. P. 175—209. Превосходный обзор послевоенных конфликтов (с библиографией) см.: Gatrell P. War after the War: Conflicts, 1919—23 // Home J. (Ed.). A Companion to World War I. Chichester, 2010. P. 558—575.
3. Gentile E. The Origins of Fascist Ideology, 1918—1925. N.Y., 2005.


скими силами) оккупировала Рейн ланд и оставалась там до 1930 года с целью обеспечить соблюдение мирного договора. Она решительно выполняла эту роль, оккупировав в 1923 году Рур с тем, чтобы принудить Германию к выплате репараций. Кроме того, французские войска дошли из Македонии до Дуная и в 1919 году способствовали свержению недолговечного революционного правительства Белы Куна в Будапеште. Они вмешались в Гражданскую войну в России (при поддержке французского флота, вошедшего в Черное море) и помогли польской армии разгромить большевиков во время советско-польской войны 1920 года. Некоторые солдаты, которым не терпелось попасть домой, возмущались тем, что более половины армии оставалось под ружьем вплоть до подписания 28 июня 1919 года Версальского мирного договора [4]. Однако во второй половине этого года была быстро проведена демобилизация. Полки, ненужные для решения военных задач за границей, возвращались в гарнизонные города, где им устраивали торжественные встречи, подчеркивавшие масштаб победы и то, в каком долгу перед ними находится страна [5].

Признание этого долга выразилось в создании национального ритуала, увековечивавшего память о погибших и подвиг простых солдат. Устраивая различные церемонии — начиная от проведения 14 июля 1919 года парада победы, который открывала тысяча ветеранов-инвалидов, и заканчивая торжественным открытием Могилы Неизвестного Солдата под Триумфальной аркой 11 ноября 1920 года, — государство признавало победу и уплаченную за нее цену таким образом, который устраивал большинство слоев нации, вне зависимости от их политических, религиозных или культурных взглядов [6]. Благодаря многочисленным военным мемориалам, сооруженным в течение последующих пяти лет, победа и те страдания, которые пришлось вынести по пути к ней, стали неотъемлемой частью французской гражданской и религиозной жизни [7].

Однако наступивший мир не принес с собой полного спокойствия. Двусмысленность заключенного перемирия отражалась в трениях на мирной конференции, связанных со стремлением французской делегации дипломатически закрепить победу, одержанную Францией /352/

4. Cabanes В. La Victoire endeuillee. La sortie de guerre des soldats francos (1918— 1920). Paris, 2004. P. 314—333.
5. Ibid. P 425—494.
6. Ben-Amos A. Funerals, Politics, and Memory in Modern France, 1789—1996. Oxford, 2000. P. 215—224.
7. Becker A. Les Monuments aux morts. Memoire de la Grande Guerre. Paris, 1998; Sherman D. The Construction of Memory in Interwar France. Chicago, 1999.


на поле боя. Согласно донесениям о состоянии общественного мнения, большинство французов «требовало жестких условий, которые бы исключали новые агрессивные замыслы со стороны немцев» [8]. Как хорошо известно, Клемансо приходилось лавировать между воинственными националистами (чью позицию разделял маршал Фош, Верховный главнокомандующий армиями Антанты), настаивавшими на полной аннексии Рейнланда, и Вудро Вильсоном и Ллойд Джорджем, проявлявшими больше снисходительности к Германии в стремлении избежать зеркального отражения 1871 года. С точки зрения Ллойд Джорджа, угроза большевизма, ощущавшаяся по всей Европе и особенно в Германии, требовала заключения мира на более умеренных условиях [9]. В конце концов все, за исключением социалистов (заявивших: «Этот мир — не наш мир!»), ратифицировали Версальский договор в палате депутатов [10]. Но боязнь утратить в мирные годы все завоеванное такой ценой на войне продолжала терзать французское политическое сознание.

Тревожным было и внутреннее положение страны в 1919—1920 годах, несмотря на то что ее не сотрясали жестокие социальные конфликты и революционные события, как это было в других странах. Забастовочное движение достигло в 1919—1920 годах рекордных масштабов, сойдя на нет лишь вместе со спадом 1920—1921 годов, охватившим экономику, пытавшуюся вернуться на мирные рельсы и справиться с наплывом демобилизованной рабочей силы [11]. Бастующие нередко требовали повышения заработной платы, которое предусматривалось в рамках трехсторонних соглашений, заключенных в годы войны между государством, предпринимательскими кругами и рабочим классом. Но в то же время забастовщики выступали и с более обширными призывами к реформам, опиравшимися на убеждение главной французской конфедерации профсоюзов, Confederation Generate du Travail (CGT), в том, что вклад, внесенный рабочими оборонных предприятий в победу, должен быть вознагражден установлением экономической /353/

8. SHD. 6N 147: Bulletin confidential resumant la situation morale a lTnterieur (15 апреля 1919 г.); Miquel P La Paix de Versailles et lbpinion publique franchise. Paris, 1972. P. 236—237.
9. King J.C. Foch versus Clemenceau: France and German Dismemberment, 1918— 1919. Cambridge (Mass.), 1960; Macmillan M. Peacemakers: Six Months that Changed the World. London, 2001. P.J205—214.
10. Bonnefous E. Histoire politique de la Troisieme Republique. Paris, 1968. Vol. 3: CApres-guerre (1919—1924). P. 57; о позиции социалистов см.: LHumanite. 1919. 9—12 mai.
11. Haimson L.y Sapelli G. (Ed.). Strikes, Social Conflict and the First World War. Milan, 1992.


демократии в той или иной форме. Под угрозой забастовок в конце апреля 1919 года и вопреки оппозиции со стороны предпринимателей, полагавших, что Франция не может себе такого позволить, Клемансо удовлетворил ключевое требование пролетариата — введение восьмичасового рабочего дня [12].

Более воинственные профсоюзные круги, вдохновляясь довоенным революционным синдикализмом, отважились пойти на более радикальное, практически революционное противостояние с государством, в полной мере проявившееся во время мощной забастовки парижских машиностроителей в июне 1919 года и недолгой железнодорожной забастовки в феврале 1920 года и достигшее кульминации в ходе всеобщей забастовки 1 мая 1920 года. В то время как воинствующее меньшинство воспринимало происходящее как революционную атаку на существующий строй, забастовку возглавила CGT, потребовав окончательной национализации железных дорог (временно осуществленной государством в годы войны) и обширных реформ. Эти события стали высшей точкой послевоенных рабочих выступлений.

Социальные волнения охватили не только промышленный пролетариат. Офисные служащие также начали объединяться в профсоюзы и вести агитацию в ответ на снижение уровня жизни вследствие инфляции, а государственные служащие, которым согласно французскому профсоюзному закону 1884 года было запрещено вступать в профсоюзы, теперь требовали себе такого права. Как и в других странах, внутренние трения 1919—1920 годов во Франции были тесно связаны с жертвами военного времени и с возникавшей в ответ на них «моральной экономикой» (по выражению Эдварда Палмера Томпсона) [13]. В то время как рабочие и офисные служащие по-прежнему обвиняли в инфляции «спекулянтов», припрятывавших товары, семьи из числа среднего класса, столкнувшись с трудностями, были готовы поверить, что рабочие военных заводов (включая женщин-munitionnettes) получают чрезмерно высокую зарплату, которая вместе с военными пособиями для семей, оставшихся без /354/

12. Ноте J. The State and the Challenge of Labour in France, 1917—20 // Wrigley Ch. (Ed.). Challenges of Labour. Central and Western Europe, 1917—1920. London; N.Y., 1993. P. 239—261, здесь p. 250—251.
13. Thompson E.R The Moral Economy of the English Crowd in the Eighteenth Century // Past and Present. 1971. Vol. 50. P. 76—136; Home J. Social Identity in War: France, 1914—1918 // Frazer Т., Jeffery K. (Ed.). Men, Women and War. Studies in War, Politics and Society. Dublin, 1993. P. 119—135.


кормильцев, переворачивает с ног на голову довоенную иерархию доходов и социального статуса. Если семейные фермы наживались на резком увеличении спроса, то это процветание достигалось ценой изнурительного труда женщин, детей и престарелых. К этому прибавлялось негодование, вызванное убеждением в том, что рабочие оборонных предприятий — и даже городской рабочий класс в целом — это «уклонисты» (embusques), чей привилегированный статус позволял им избежать страданий и смерти на фронте. И хотя военные заказы благодаря множеству мелких контрактов привели к росту дохода широких слоев населения, объектом самой сильной ненависти являлся даже не «уклонист», а «спекулянт» [14].

Все эти факторы — последние тревоги в отношении мирного урегулирования, страх социальных беспорядков и общественная мораль военного времени, для которой главным критерием служили жертвы, понесенные солдатами, — в той или иной мере повлияли на французскую политическую ситуацию 1919—1923 годов. В частности, ими определялись результаты всеобщих выборов в палату депутатов в ноябре 1919 года, когда победу одержали правоцентристы и большинство мест в парламенте получили бывшие военнослужащие. «Культура победы» обеспечивала преемственность между новым парламентским большинством и теми ценностями, которые, как считалось, помогли стране успешно преодолеть военные испытания. Последние восемнадцать месяцев войны стали периодом «ремобилизации» французского общественного мнения, осуществлявшейся пропагандистскими организациями, работавшими под эгидой Union des Grandes Associations contre la Propagande Ennemie [15]. Пропагандисты всячески поносили немцев и обвиняли в измене тех, кто выступал за мирные переговоры. После того как было заключено перемирие и источником беспокойства стал миротворческий процесс, эта кампания лишь усилилась. Но ее предметом наряду с «бошем» стал «большевик» — классовый враг, прежде помогавший немцам своим «пацифизмом» и требованием мирных переговоров, а теперь совместно с Москвой готовивший революцию. Оба мифа — о «бошах» /355/

14. Robert J.-L. The Image of the Profiteer // Robert J.-L., Winter J. (Ed.). Capital Cities at War. London, Paris, Berlin 1914—1919. Cambrdige, 1997. P. 104—132; Ridel Ch. Les Embusques. Paris, 2007; Bouloc E Les Profiteurs de guerre, 1914—1918. Brussels, 2008.
15. Home J. Remobilizing for «total» war: France and Britain, 1917—18 // Hor-ne J. (Ed.). State, Society and Mobilization in Europe during the First World War. Cambridge, 1997. P. 195—211.


и о «большевиках» — имели одну и ту же образную структуру. Каждый из них строился на идее о внешнем заговоре, о наводнивших страну агентах, шпионах и московском (или немецком) «золоте», предназначавшемся для манипулирования «внутренними врагами», готовыми предать отечество. Как говорилось в одной правой листовке, изданной в декабре 1918 года, «сегодняшний большевик вчера был германским подпевалой и останется им завтра» [16].

Пропаганда, которую вел Union des Grandes Associationsy затрагивала обе темы — и «бошей», и «большевиков». Предвыборная кампания правоцентристов в 1919 году отталкивалась не только от победы над Германией, но и от угрозы большевизма; именно тогда появился пресловутый плакат, изображавший большевика «с ножом в зубах» [17]. Как раз в тот момент большевики заявили о своем отказе платить по облигациям, размещенным царским правительством на парижской бирже и купленным множеством французских мелких инвесторов. В одной из своих последних речей в качестве премьер-министра Клемансо, позаимствовав метафору из будней окопной войны, заявил:

Пока Россия пребывает в состоянии анархии, наблюдаемой в данный момент, в Европе не наступит мир. Мы согласны [с Великобританией] в том <...> что большевизм следует окружить сетью из колючей проволоки, которая не позволит ему ворваться в цивилизованную Европу [18].

Короче говоря, «культура победы», основанная на французском военном превосходстве, все же умерялась компромиссами коалиционной дипломатии и сопровождалась беспокойством по поводу возможного возрождения Германии, особенно после того, как США не стали ратифицировать Версальский договор, а британцы отклонили французское предложение о постоянном военном союзе. Кроме того, французов преследовал призрак революции, якобы разжигавшейся зарубежным большевизмом, которому помогали внутренние союзники по классовой борьбе. В таких условиях вряд ли у кого-то могла быть уверенность в прочности победы. /356/

16. AN. F7 13090: [Anon.] Les Influences allemandes et bolchevistes dans la presse et le role de ГЕигоре Nouvelle (10 декабря 1918 г.). Издание L'Europe nouvelle являлось новым органом радикалов, обвинявшимся в пацифистских и прогерманских тенденциях.
17. Bonnefous Е. Histoire politique. Vol. 3. P. 66—67.
18. Ibid. P. 83.


Национальная мобилизация против большевизма: гражданские союзы 1920 года

Наиболее вероятным толчком к созданию военизированных формирований в первые послевоенные годы могли стать железнодорожная забастовка в феврале 1920 года и всеобщая забастовка в мае того же года. Железные дороги представляли собой очевидное поле боя, поскольку консервативное правительство Александра Мильерана при поддержке нового правоцентристского большинства в палате депутатов намеревалось вернуть их частным владельцам. Ни реформаторское большинство, ни воинствующее меньшинство в рабочем движении не собирались с этим мириться. Весной 1920 года в синдикалистских и социалистических кругах разгоралась надежда на революцию — одновременно с тем, как страх перед ней охватывал средние классы и деревню. После того как правительство, стремясь уничтожить революционное меньшинство в составе CGT, нарушило договоренности, достигнутые в ходе февральской забастовки (которые гарантировали забастовщикам защиту от каких-либо санкций), страсти достигли апогея. Результатом стало появление гражданских союзов — Unions Civiques, — цель которых состояла в поддержке государства и обеспечении бесперебойной работы железных дорог и других служб [19].

К счастью, мы имеем много сведений о настроениях в обоих лагерях и среди населения вообще после создания гражданских союзов. Префекты (главные представители правительства в каждом из 89 департаментов) регулярно информировали правительство о состоянии общественного мнения. Однако в марте 1920 года Министерство внутренних дел затребовало у префектов информацию о местных забастовках, о взглядах рабочего и других классов и о вероятности попыток революции. Сохранились ответы из 77 департаментов (87 процентов от их общей численности) [20]. Префекты подтверждали, что железнодорожные рабочие сменили машиностроителей в роли зачинщиков профсоюзных волнений, и указывали на то, что местные профсоюзы в 32 процентах департаментов либо принадлежат к революционному крылу CGT, либо переняли революционный язык. Независимая революционная инициатива прогнозировалась лишь в 10 департаментах /357/

19. О забастовках 1920 года см.: Jones A. The French Railway Strikes of January—May 1920: New Syndicalist Ideas and Emergent Communism // French Historical Studies. 1982. Vol. 12. № 4. P. 508—540; Kriegel A. La Greve des cheminots 1920. Paris, 1988.
20. AN. F7 12970—13023 (и F7 13963 по Марселю). В дальнейшем проценты вычисляются по отношению к этому числу.


(это всего 13 процентов), но они включали такие крупные города, как Лион (департамент Рона), Гренобль (Изер) и Марсель (Буш-дю-Рон). Ответы из Парижа (департамент Сена) не сохранились, но он, несомненно, тоже входил в эту категорию [21]. Впрочем, еще более существенно то, что, по мнению префектов, в 28 департаментах (то есть в 36 процентах от общего их числа) местные профсоюзы подчинились бы приказу CGT о всеобщей забастовке.

Государство заранее знало, что реальную опасность представляла собой не столько революция, сколько возможная опора CGT на солидарность, сложившуюся за три предыдущих года в ходе противостояния с правительством, собиравшимся отменить меры военного контроля за экономикой и поощрять рыночные силы и частное предпринимательство с целью обеспечить экономическое возрождение. Особенно угрожающей являлась попытка синдикалистского меньшинства использовать эту солидарность в революционных целях, однако формальной причиной для наступления правительства на CGT служили право на труд и незаконное блокирование работы общественных служб. Однако из докладов префектов также видно, что если воинствующее синдикалистское и социалистическое меньшинство вопреки реальности убежденно верило в неминуемость революции, то ответный страх перед революцией был распространен еще больше, нередко скрывая нежелание допускать какие-либо изменения в отношениях между классами. Полицейский комиссар Марселя писал:

По правде говоря, уже в течение некоторого времени «грядущая революция» становится темой любого разговора. Повсюду — в кафе, в буржуазных клубах (cercles), в салонах — люди говорят о революции как о чем-то почти неминуемом. В рабочих кругах и среди передовых социалистов вопрос о революции перестал быть излюбленной темой одних лишь экстремистов и сторонников насилия, отныне присутствуя в каждой речи. В этом окружении о революции теперь говорят как о том, что случится неизбежно, причем очень скоро. В группах, ведущих пропаганду, никто не сомневается в грядущем захвате государственной власти пролетариатом — вернее, CGT и Объединенной социалистической партией, — споры идут лишь в отношении даты и способа. На селе страхи перед социальным переворотом так же сильны, как /358/

21. Magraw R. Paris 1917—20: Labour Protest and Popular Politics // Wrigley Ch. (Ed.). Challenges of Labour. P. 125—148; Robert J.-L. Les Ouvriers, la patrie et la revolution. Paris 1914—1919 // Annales Litteraires de TUniversite de Besan^on. T. 592. 1995, особенно p. 357—376 («Une greve revolutionnaire?») о забастовке металлистов в июне 1919 года.

и в городах; однако там подавляющее большинство враждебно любым революционным движениям... [22]

Доклады по 54 департаментам (это 61 процент от их числа) дают представление о настроениях «буржуазии» и нижних слоев среднего класса. В 45 из этих департаментов (83 процента) буржуазия выражала преданность существующему социальному строю, а в 21 (39 процентов) выказывала беспокойство {inquietude) в отношении социальной ситуации. В шести департаментах буржуазия и низы среднего класса считались неспособными поддерживать порядок без помощи государства, однако в 12 департаментах (22 процента) они, согласно докладам, демонстрировали «добровольческий» дух. За немногими исключениями, крестьянство считалось не менее враждебным идее революции, как свидетельствуют доклады по 55 из 66 департаментов, префекты которых отчитались об умонастроениях в деревне. Более чем в четверти случаев крестьяне с негодованием отзывались о поведении рабочих вообще или бастующих железнодорожников в частности. Жители одной коммуны в департаменте Буш-дю-Рон возмущались железнодорожниками, которые «имеют такой хороший заработок и живут в таких хороших условиях, а в годы войны были избавлены от страданий, которым мы, крестьяне, подвергались в окопах, не говоря уже о мучительном беспокойстве, одолевавшем наши семьи» [23]. Однако удаленность крестьян от центров конфликта не позволяла им в него вмешиваться. Гражданские союзы являлись порождением активности, наблюдавшейся префектами среди городских средних классов, которые боялись революции и встали в оппозицию даже к организованной умеренными профсоюзами железнодорожной забастовке, считая ее угрозой для общественного строя и национального возрождения.

Первый французский гражданский союз был создан в январе 1920 года лионским адвокатом Пьером Мильвуа, хотя этому событию предшествовал прецедент в Женеве. Являясь членом Union des Grandes Associations contre la Propagande Ennemiey а также президентом Союза отцов и матерей, чьи сыновья умерли за родину (Union des Peres et Meres dont les fils sont morts pour la Patrie), Мильвуа был безусловным приверженцем «культуры победы» [24]. Лион не случайно оказался ко-/359/

22. AN. F7 13963 (ответ полицейского комиссара Марселя, 6 апреля 1920 г.).
23. Ibid. 12975 (обращение «крестьян» Мури к Мило, местному мэру и представителю генерального совета департамента, без даты).
24. Ibid. 14608: Unions Civiques (первоначальный циркуляр Лионского гражданского союза, датированный январем 1920 года, с соответствующей запиской префекта от 17 января, содержащей сведения о Мильвуа).


лыбелью этого движения, поскольку город являлся одним из центров трудового конфликта: так, в начале марта здесь состоялась забастовка с участием около 40 тысяч рабочих [25]. Кроме того, Лион служил нервным узлом важной железнодорожной сети, связывавшей Париж со Средиземноморьем. Мильвуа утверждал, что его союз, объединявший в основном инженеров, механиков и студентов, не собирается вмешиваться в законные трудовые споры, а намерен лишь помогать властям в отражении политически мотивированных нападок на общественный строй, если не попыток разжечь революцию. Во время февральской забастовки благодаря стараниям добровольцев не прекращалась подача электричества и продолжал действовать общественный транспорт.

По сути, еще предшествовавшей осенью правительство, обеспокоенное тем, что демобилизация лишает его вооруженных сил, на которые оно бы могло рассчитывать при подавлении крупных внутренних беспорядков, стало задумываться о мобилизации вспомогательной гражданской милиции. Эту идею подхватил Мильеран, и уже во время февральской железнодорожной забастовки Министерство внутренних дел обратилось за помощью к добровольцам. Однако лишь лионский эксперимент привлек к себе национальное внимание, и правительство еще до начала майской всеобщей забастовки попыталось распространить его на всю страну [26]. В Париже некий пожилой генерал, признавая лионский прецедент, основал столичный гражданский союз — по его словам, такой эксперимент стал возможен лишь благодаря окопному товариществу, преодолевшему классовые различия («эти буржуа научились пачкать руки, отвечать ударом на удар и ползать в грязи. Для борьбы с революционерами ничего большего и не требуется») [27]. В Сент-Этьене, крупной индустриальной агломерации на востоке Центрального Массива и втором важнейшем центре производства вооружений (после Парижа) во время войны, где во главе рабочего движения стояли воинствующие революционеры, гражданский союз был создан ввиду «серьезности» большевистской угрозы [28]. На учреди-/360/

25. Доклад префекта департамента Рона министру внутренних дел, 5 марта 1920 года (Archives Departementales Rhone. 10 MP C66 [Greves, 1920]).
26. AN. F7 14608: Direction de la Surete Generate. Note pour M. le Ministre de rinterieur... [o] Greves de services publics; personnel de remplacement (февраль 1921 г.). Министр внутренних дел рассылал префектам циркуляры, касавшиеся вопроса о гражданских союзах, 8 марта и 14 апреля 1920 года.
27. Bailloud М.С., General L'Union Civique Parisienne // L'Echo de Paris. 1920. 28 avr.
28. Archives Departementales Loire. M Sup. 504 (полицейский отчет о гражданском союзе). О синдикалистском движении в департаменте Луара см.: AN. F7 12995 (доклады полиции и префекта).


тельную встречу союза явилось более 500 человек; в его состав входили лица свободных профессий, а также занятые в промышленности и торговле (владельцы предприятий, наемные служащие и рабочие) — «за одним или двумя исключениями, все — демобилизованные солдаты, доблестно исполнившие свой долг на фронте и не принимавшие активного участия в политических баталиях» [29].

К моменту всеобщей забастовки, объявленной CGT 1 мая, во Франции существовало 40 гражданских союзов, а к моменту ее окончания — не менее 6530. В Париже и Лионе гражданские союзы обеспечивали работу общественного транспорта, газо-, водо- и электроснабжения. Кроме того, они участвовали в организации минимально необходимого подвоза продовольствия и топлива в магазины и на склады [31]. Усилиями специалистов и более чем 9 тысяч студентов высших технических учебных заведений, нанятых железнодорожными компаниями, в течение всей забастовки продолжали ходить поезда [32]. 400 студентов Ecole des Hautes Etudes Commercialese ведущего коммерческого учебного заведения в Париже, «как минимум наполовину — демобилизованные военнослужащие, в большинстве своем офицеры, все до единого награжденные Военным крестом, а некоторые — и орденом Почетного легиона», пришли на смену водителям, пожарным, телефонистам и связистам [33]. Не оставались в стороне и женщины. Три национальные организации Красного Креста (имевшие исключительно женский персонал) во время всеобщей забастовки официально предложили свои услуги Мильерану. Однако они также позволяли своим членам вступать в гражданские союзы с условием не носить форму и опознавательные знаки Красного Креста [34]. Все это вело к яростным столкновениям, так как рабочие обвиняли добровольцев в штрейкбрехерстве, но последние избегали выполнения полицейских обязанностей. Замену бастующих, незаконно оставивших свои рабочие места, они в принципе считали «гражданской акцией».

Являлись ли гражданские союзы военизированными формированиями? Называя свои действия «гражданскими акциями», их участ-/361/

29. Archives Departementales Loire. М Sup. 504 (доклад префекта в ответ на циркуляр Министерства внутренних дел от 14 апреля с требованием сообщить сведения о ситуации с гражданскими союзами).
30. L'Union civique // Le Temps. 1920. 6 mai; Les Volontaires // Ibid. 1920. 14 mai.
31. SHD. 6N 152. P. 7—16 (доклад Обера).
32. Kriegel A. La Greve des cheminots. P. 116—120.
33. Les Volontaires // Le Temps. 1920. 14 mai.
34. AN. F7 14608 (президент Красного Креста — Мильерану, 21 апреля 1920 г.).


ники акцентировали сознательный отказ от организации по военному признаку, не говоря уже о применении оружия. Этот вопрос встал на повестку дня после того, как Стеж, министр внутренних дел, предложил, чтобы гражданские союзы взяли на себя полицейские функции, охраняя железные дороги и телеграфные линии. Указ, изданный накануне всеобщей забастовки, разрешал создание добровольческих полицейских отрядов, но это начинание закончилось «почти полным провалом», поскольку ветераны, готовые защищать национальные интересы, «с отвращением» относились к идее о том, чтобы стать полицией. После майской забастовки по приказам префектов началось тайное создание «гражданской гвардии». Но когда об этом стало известно, левые объявили гражданские союзы «белогвардейскими». Согласно докладу национальной полицейской службы, впоследствии принимались самые серьезные меры к тому, чтобы в гражданских союзах не видели «агрессора», а относились к ним «просто как к организациям гражданской обороны» [35].

Существенными факторами при этом являлись опыт войны и ощущение принадлежности к ветеранам. Важную роль в мобилизации добровольцев однозначно сыграла «культура победы». Более того, гражданские союзы стали ядром более широкой мобилизации, охватывавшей не только общества Красного Креста, но и некоторые ветеранские организации — в первую очередь Ligue des Chefs de Section (бывших унтер-офицеров), а также многих членов и местные группы Union Nationale des Combattants (UNC), более консервативной из двух крупных ассоциаций anciens combattants [36]. Военный опыт диктовал представление о том, что каждый патриот должен встать на защиту завоеванной в 1918 году победы. С этой точки зрения «большевизм» и радикальное меньшинство в составе CGT представляли собой новое воплощение прежнего врага. Столь же неприемлемой была и готовность большинства членов CGT прибегнуть к политической забастовке с целью добиваться такой важной реформы, как национализация железных дорог, особенно в условиях, когда срочно требовалась реконструкция северо-востока страны, опустошенного войной. Один из руководителей Парижского гражданского союза огласил эти аргументы в последние дни майской забастовки. Союз не отрицал необходимости в реформах и в признании «моральной экономики», оставшейся от /362/

35. AN. F7 14608: Direction de la Surete Generate. Note pour M. le Ministre de Tlnterieur... [o] Greves de services publics: personnel de remplacement (февраль 1921 г.).
36. Prost A. Les Anciens Combattants et la societe francaise 1914—1939. Paris, 1977. 3 vols. Vol. 1: Histoire. P. 72—74.


времен войны, — в частности, он призывал к изменениям налоговой системы, направленным на борьбу со «спекулянтами». Однако он оправдывал свое противодействие забастовке с точки зрения охраны свободы в демократической республике — именно той свободы, которую и защищали во время войны, — от любых форм диктатуры:

Франция — не Россия. Она потратила полтора столетия на то, чтобы одну за другой завоевать все те свободы, которые служат условием социального и политического прогресса: свободу собраний, свободу печати <...> Франция защитит священные цели наших славных революций от сил, стремящихся к насильственному свержению [существующего режима], и от реакционных ретроградов [37].

Фактически правительство Мильерана избегало обращения к военизированному насилию в ходе кампании, развернутой против CGT (которую обвиняли в нарушении профсоюзного закона 1884 года, запрещавшего политические забастовки) и синдикалистского меньшинства, 18 тысяч активистов которого были уволены железнодорожными компаниями после майской забастовки. Уверенное в наличии достаточных военных и полицейских сил, чтобы противодействовать любым нарушениям спокойствия, правительство использовало модель общенациональной мобилизации, вдохновлявшуюся памятью о 1914 годе (и его мифами), — Мильеран называл происходившее «гражданской битвой на Марне» — наряду с более чем реальными воспоминаниями об армейской службе и фронтовом братстве. Такой подход позволил изолировать забастовщиков почти как военного противника, недостойного общественной поддержки. Стеж заявил в парламенте:

Подстрекатели борьбы с экономической жизнеспособностью родины вдохновляются идеями с Востока, нашедшими среди нас намного больше слепых орудий, нежели сознательных последователей [38].

Перед лицом такой угрозы гражданские союзы были объявлены Священным союзом в новом обличье и беспристрастным воплощением истинной нации. В 1920 году они объединились в федерацию и продолжали существовать до конца десятилетия, однако вследствие затухания рабочих волнений уже никогда больше не претерпевали /363/

37. Le Temps. 1920. 22 mai.
38. Journal Officiel. Chambre des Deputes. Debats. 1920. 20 mai. P. 1579.


аналогичной мобилизации [39]. На примере гражданских союзов видно, что во Франции отсутствовало пространство для военизированного насилия — даже в период самой напряженной социальной конфронтации в первые послевоенные годы. Благодаря наличию сильного парламентского большинства у консервативного правительства, опиравшегося на «культуру победы», призрак революции и вызов со стороны организованного труда удалось победить с помощью мобилизации добровольцев — в первую очередь из числа городских средних классов — на поддержку республики и существующего социального строя. Через пару лет в журнале новой Федерации гражданских союзов отмечалось, что, хотя итальянский фашизм разделяет с гражданскими союзами идею социального мира и сильного правительства, применяемые им методы совершенно бесполезны в республиканской Франции [40].

Защита победы: военизированные организации и Cartel des Gauches, 1924—1926

К 1924 году военизированное насилие, спровоцированное поражением, революцией, контрреволюцией и межэтническими столкновениями по поводу принадлежности к новым нациям, в большей части Европы либо затухало, либо перерождалось во внутриполитическую борьбу. В Германии после оккупации Рура в 1923 году парламентское правительство и экономика постепенно стабилизировались, что заложило основы для «процветания» середины и конца 1920-х годов. Большевики, понемногу приступавшие к нормализации дипломатических отношений с другими странами, уже не представляли собой столь явной международной угрозы, как прежде.

После того как улеглись страсти военного времени, Франция тоже вступила в период разрядки в отношениях с бывшим врагом. В то время как оккупация Рура обеспечила прекратившееся было поступление репараций, их издержки в смысле поляризации германской политики подталкивали французов к частичному примирению с прежним противником. Результатом стало наступление с 1926 года эпохи Локарнской дипломатии, принятие Германии в Лигу Наций и партнерство французского и немецкого министров иностранных дел Аристида /364/

39. История гражданских союзов после 1920 года отражена в: Union Civique. Bulletins de liaison. 1921—1933.
40. Ibid. 1922.


Бриана и Густава Штреземана, полных решимости сделать все, чтобы их странам не пришлось еще раз пережить катастрофу мировой войны [41]. Сигналом к переменам и одновременно их подтверждением стали майские выборы 1924 года, вернувшие в парламент левоцентристское большинство и позволившие Радикальной партии, объединившейся с социалистами в так называемый Cartel des Gauches («Картель левых»), сформировать правительство [42]. Политические лидеры, во время войны подвергавшиеся преследованиям за пацифистские взгляды (Кайо, Мальви), возобновили свою министерскую карьеру. На повестку дня был снова поставлен ряд социальных реформ, за которые во время войны выступали умеренные синдикалисты и социалисты. Но в первую очередь благодаря «культурной демобилизации» стихала ненависть к военному противнику. Кровь, пролитая на фронтах, становилась вкладом в укрепление антивоенных настроений и, соответственно, в новый интернационализм, призванный уменьшить межнациональную враждебность [43].

Все это разрушало «культуру победы» и порождало сильнейшее беспокойство среди ее главных представителей — правых националистов [44]. В то время как прочие могли верить в то, что новая Германия была уже совсем не той империей, что развязала войну, правые сохраняли убеждение, что под демократическим фасадом все осталось прежним. В самом факте установления дипломатических отношений Советской России с Францией, как и с другими европейскими державами, они усматривали очередной революционный заговор, а создание небольшой, но чрезвычайно провокационно себя ведущей Французской коммунистической партии формализовало идеологическую конфронтацию между демократией, коммунизмом и авторитаризмом во внутренней политике [45]. Таким образом, «боши» и «большевики» оставались врагами, но теперь к этому списку прибавился и сам /365/

41. См.: SteinerZ. The Lights that Failed. European International History, 1919—1933. Oxford, 2005; Wright J. Gustav Stresemann. Weimar Germany's Greatest Statesman. Oxford, 2002.
42. Jeanneney J.-N. Lemons d'histoire pour une gauche au pouvoir: la faillite du cartel, 1924—1926. Paris, 1977.
43. Home /. Locarno et la politique de la demobilisation culturelle, 1925—30 // 14—18 Aujourd'hui— Today—Heute. Paris, 2002. T. 5. P. 73—87; Idem. Demobilizing the Mind: France and the Legacy of the Great War, 1919—1939 // French History and Civilization. 2009. Vol. 2. P. 101—119 (также на ).
44. О разочаровании, ощущавшемся после 1918 года, см.: Martin В. France and the Apres-Guerre, 1918—1924: Illusions and Disillusionment. Baton Rouge, 2002.
45. Tiersky R. French Communism, 1920—1972. N.Y.; London, 1974.


Cartel des Gauches, который обвиняли в посягательствах и на победу 1918 году, и на завоевавших ее ветеранов. Язык дипломатической разрядки и культурной демобилизации, в рамках которой сама война изображалась величайшим злом, воспринимался как предательство. Соответственно тенденции, ослаблявшие военизированное насилие в других странах, оказывали противоположный эффект во Франции, где военизированное движение приобрело статус серьезной идеи и заметного течения в политике. Природу и масштабы этого военизированного движения можно оценить, вкратце ознакомившись с наиболее заметными группами из числа поддерживавших его.

Пьер Тэтэнже, основатель Jeunesses Patriotes (JP), был скромным служащим парижского универмага Printempsy породнившимся с банкирской семьей и со временем превратившимся в успешного бизнесмена и основателя фирмы по производству шампанского, получившей его имя. Благодаря влиянию со стороны родственников жены Тэтэнже навсегда стал приверженцем бонапартистского течения во французской политике и перед войной вступил в Лигу патриотов (основанную в ответ на поражение 1871 года). На выборах 1919 года он получил место депутата от Парижа. Все это способствовало его приобщению к давним традициям правого авторитаризма. Однако Тэтэнже побывал и на Первой мировой войне, удостоившись четырех упоминаний за отвагу, проявленную этим «прирожденным военным» [46]. В 1920 году он считал революционерами даже реформаторское руководство CGT, осуждал забастовщиков за попытку «саботировать победу» и призывал наградить железнодорожников, патриотично продолжавших работать, — при этом, впрочем, довольствовался тем, что поддерживал правительство Мильерана [47]. И напротив, в 1924 году победа «Картеля левых» представлялась Тэтэнже угрозой для самого государства, вынудив его к основанию новой военизированной политической организации — JP.

Поводом для этого послужили события 23 ноября 1924 года, когда состоялась официальная церемония переноса останков Жана Жореса, лидера социалистов и решительного сторонника мира, убитого в 1914 году накануне войны, в Пантеон. В глазах правых это стало символом всего зла, воплощавшегося в «Картеле левых». Мало того, что эта церемония означала официальное одобрение антивоенной /366/

46 Soucy R. French Fascism: The First Wave, 1924—1933. New Haven; London, 1986. P. 41.
47 Journal Officiel. Chambre des Deputes. Debats. 1920. 18—21 mai. P. 1533.


позиции Жореса и, соответственно, отречение от жертв Мировой войны; ключевую роль в торжествах играл организованный труд — за гробом шли шахтеры из избирательного округа Жореса в полном горняцком облачении и в черных шапках. Еще более тревожным было то, что в шествии участвовали коммунисты, которые несли красные флаги, пели «Интернационал» и выкрикивали: «Долой войну!» К ним присоединялись рабочие, включая многих иммигрантов: они в значительном количестве приезжали в послевоенную Францию, привлеченные реконструкцией северо-востока страны [48]. Для Тэтэнже это стало призывом к действию; зрелище иностранных рабочих под коммунистическими флагами навело его на мысль о том, что «еще несколько дней — и улицы могут стать добычей революции» [49].

В следующем месяце Тэтэнже основал JP как молодежную группу в рамках Ligue des Patriotes и с полного одобрения руководства этой организации, которая сама по себе подверглась обновлению с целью противодействия угрозе, ощущавшейся со стороны «Картеля левых». Первоначально использовалась организационная модель, аналогичная той, по которой проводилась «национальная» мобилизация 1920 года, предусматривавшая создание местных «групп действия», открытых для всех французов, вне зависимости от их политических взглядов. Однако задача прогнать с улиц коммунистов, предположительно вооруженных и организованных в квазивоенные отряды, предполагала применение насилия. В одном из ранних уставов JP утверждалось, что Jeunesses Patriotes созданы ради «координации всех живых сил во Франции ради защиты социального строя и национального процветания с использованием гомеопатических средств против коммунизма, революционного социализма и разрушительных сил масонства» [50].

В течение 1925—1926 годов, после поглощения двух других правых группировок, Jeunesses Patriotes получили полную независимость и были реорганизованы на откровенно военизированной основе. Главными единицами организации стали «центурии», включавшие по сто человек из конкретного района и делившиеся на «ударные центурии», всегда готовые к бою и призванные возглавлять шествия JP в случае начала столкновений, «активные центурии», обязанные выйти на улицу по получении приказа, и «резервные центурии», на-/367/

48. Les Cendres de Jaures au Pantheon // Le Matin. 1924. 24 nov.
49. Kieffer J.-Ch. De Clemenceau a Lyautey. Les Origines, les buts, Taction des Jeunesses Patriotes de France de 1924 a 1934. Nantes, 1934. P. 10.
50. AN. F7 13232 (май 1925 г., записка о Jeunesses Patriotes). О Jeunesses Patriotes в целом см.: Soucy R. French Fascism. P. 39—86; Machefer Ph. Ligues et fascismes en France, 1919—1939. Paris, 1974. P. 10—12.


ходившиеся в запасе на случай полномасштабной мобилизации [51]. Эта структура сознательно или бессознательно воспроизводила структуру национальной армии (при которой «действующая» армия состояла из призывников, проходящих службу, резерва и территориальных частей). Отличительным признаком членов JP была форма (синий мундир и берет) и трость. Существовала также элитная часть, Brigade de Feu («Боевая бригада»), представлявшая собой личную охрану Тэтэнже. По оценкам полиции, в 1926 году JP насчитывали в своих рядах около 50 тысяч человек, имели 48 «центурий» в Париже и были представлены в крупных провинциальных городах [52].

JP вступали в уличные схватки с коммунистами, создавшими свою собственную революционную гвардию. Однако это больше походило на массовые волнения, нежели на вооруженную борьбу — хотя четыре члена JP были застрелены в 1925 году в ходе особенно жестокой стычки на улице Дамремон в Париже. Тогда во время муниципальных выборов JP устроили шествие, сознательно бросая вызов коммунистам, которые сами стремились к столкновению с националистами. В результате разгоревшегося сражения и погибли эти четверо, тем самым дав движению мучеников, необходимых для военизированного культа [53]. Но представления JP о цели насилия оставались неоднозначными. JP ставили перед собой четкую задачу бороться с революционной угрозой во Франции и с международным коммунизмом, иногда считая себя в этом отношении вспомогательными силами государства — именно тем, чем не пожелали становиться гражданские союзы в 1920 году. Тэтэнже пользовался поддержкой примерно 70 депутатов парламента и сохранял связи с Ligue des Patriotes даже после формального разрыва с ней. Тем не менее в своем манифесте, изданном в 1926 году, когда «Картель левых» еще находился у власти, Тэтэнже также нападал на правительство:

Хватит нам анархии в нашей стране. Мы полны решимости бороться с этой анархией во всех ее видах: в виде кровавого и активного анархизма, т.е. коммунизма, и в виде скрытой и пассивной анархии, каковой является тот режим, с которым мы вынуждены жить в данный момент [54]. /368/

51. AN. F7 13232: Au sujet des Jeunesses Patriotes (сентябрь 1926 г.).
52. Ibid.: Jeunesses Patriotes. Activite de ce groupement de mars 1925 a Janvier 1926.
53. Kieffer J.-Ch. De Clemenceau a Lyautey; AN. F7 13236: Jeunesses Patriotes. Affaire rue Damremont.
54. AN. F7 13232 (программа JP на 1926 г., напечатанный экземпляр, подписанный Тэтэнже).


В качестве альтернативы предлагался «режим порядка», основанный на сильной власти, классовом сотрудничестве и социальной реформе; его следовало установить мирными методами, при необходимости, впрочем, не отказываясь и от насилия. Конечной целью называлось восстановление победы 1918 года:

По окончании войны страна питала единодушную надежду на то, что победа [которую «Картель» превратил в поражение] станет основой для строительства новой Франции. На это же надеялись и все те, кто расстался с жизнью на поле боя [55].

Вспоминая погибших на улице Дамремон, Тэтэнже призывал страну воплотить эту цель в жизнь. Однако два года спустя, когда «Картель левых» пал и власть перешла к правоцентристам, в образцовой речи, распространявшейся среди членов JP, утверждалось: «JP — не фашисты <...> Существуют и другие способы выбраться из нынешних затруднений, помимо свержения наших институтов, способных дать нам сильное и энергичное правительство» [56].

Faisceau («фасции»), основанные Жоржем Валуа, пытались устранить эту двусмысленность, заимствовав свое имя и по крайней мере внешние проявления у итальянского фашизма. Отправная точка этого движения была той же, что и у JP. Однако корни Валуа — интеллектуала-самоучки скромного происхождения, который еще до войны пытался объединить монархистов из Action Francaise с революционным синдикализмом с целью свержения парламентской республики, — делали его более изобретательным в интеллектуальном плане и более радикальным в политическом плане по сравнению с Тэтэнже [57]. Впрочем, их объединяли представления о единстве, иерархии и прежде всего о власти, полученные на основе военного опыта. Взгляды Валуа во многом сложились под влиянием генерала де Кастельно, в 1916 году руководившего обороной Вердена, — тем более что в 1920-х годах Кастельно играл заметную роль в стане правых сил. 11 ноября 1924 года Валуа устроил в Париже митинг ветеранов в знак протеста против результатов майских выборов. В апреле 1925 года из этой инициативы родились Legions pour la Politique de la Victoire («Легионы за политику победы [1918 года]»), которые Валуа создал совместно с двумя другими /369/

55. Ibid.
56. Ibid, (записка от 24 февраля 1928 г. с тремя образцами речей для представителей JP).
57. Mazgaj P. The Action Francaise and Revolutionary Syndicalism. Chapel Hill, 1979.


правыми интеллектуалами, Филиппом Барре и Жаком Артюи, призвав «подмастерьев победы» выступить против коммунизма и нового духа примирения с Германией (снова «боши» и «большевики») [58]. Все это делалось ради насаждения «политики победы» экстрапарламентскими средствами и установления диктатуры [59]. 11 ноября 1925 года новая организация была преобразована в Faisceau des Combattants et des Producteurs.

Программа Валуа предусматривала возрождение победы посредством апелляции к ветеранам Мировой войны как источнику легитимной власти в корпоративном государстве и создания диктаторского режима, который покончил бы и с «Картелем», и с республикой. «Победа, наша победа погублена политиканами и тыловыми крысами (embusques)», — объявлялось в одном из первых манифестов нового движения. Используя театральные приемы, позаимствованные у итальянских фашистов, Валуа в 1926 году собрал ветеранов сперва в Вердене, а затем в Реймсе — священных точках Западного фронта — с целью создания живого тела новой политики и последующего установления «диктатуры бойца». Он призывал к «национальной революции», воспользовавшись термином, который не терял актуальности в течение следующих двадцати лет [60]. В отличие от Тэтэнже Валуа называл ноябрьские выборы 1919 года «контрреволюцией», поскольку они надели на правых электоральную смирительную рубашку, освободить их из которой были призваны Faisceau. Таким образом, насилие и военизированная организация являлись неотъемлемыми чертами Faisceau, которые не имели намерения выдавать себя за помощников государства в деле борьбы с коммунизмом и поддержания общественного порядка. Местные «легионы» Faisceau носили синие рубашки, похожие на форму итальянских фашистов, и, подобно JP, участвовали в уличных сражениях — к которым привела, например, попытка местных левых сил остановить национальный крестовый поход Faisceau на Реймс 27 июня 1926 года[61]. Faisceau не могли сравняться своей численностью с JP, даже на пике движения, в 1926 году, имея /370/

58. AN. F7 13208 (полицейская записка Les Legionsy Париж, 19 ноября 1925 г., с подробным описанием истории «Легионов» с момента их основания в апреле).
59. Ibid. F7 13211; d'Humieres A. Le Faisceau. Ses origines. Son developpement. Son esprit // Le Nouveau siecle. 1926. 3 jan. О Faisceau см. также: Soucy R. French Fascism. P. 87—125; Machefer Ph. Ligues et fascismes en France. P. 12—13.
60. AN. F7 13211 (манифест Faisceau № 5, La Politique de la victoire).
61. Le Matin. 1926. 28 juin. См. также полицейский доклад 11 «Assemblee Nationale» du Faisceau a Reims le 27 juin 1926 (AN. F7 13211).


в своих рядах около 40 тысяч человек [62]. После падения «Картеля левых» они тоже вошли в фазу упадка, окончательно развалившись в 1928 году.

Военизированное насилие стало в 1924—1926 годах заметным течением в правой политике, представляя собой реакцию как на распад «культуры победы» (уже отягощенный сомнениями и тревогами), так и на усиление левых, подрывавшее возможности государства к выполнению консервативной политической и социальной повестки дня. В то время как определенную роль играл международный контекст (страх разрядки в отношениях с Германией и Россией, укрепление фашистского правительства в Италии), на первом месте находились все же внутренние соображения. Нравственный и политический капитал ветеранов давал Валуа альтернативный источник силы для наступления на «картелистскую» республику. Формы и опыт военной организации были особенно важны для Тэтэнже, стремившегося получить инструмент, который позволял бы оспаривать контроль коммунистов над улицами с целью защиты социального строя, хотя и не обязательно правительства «Картеля».

Эти воинствующие правые группировки представляли собой не единственные выражения протеста. Некоторые организации ветеранов, включая UNC, также мобилизовались против коммунистов и критиковали примирение с Германией. Генерал де Кастельно возглавлял Federation Nationale Catholique (FNC), которая стремилась защитить дух Священного союза и противостояла антиклерикализму правительства «Картеля», скатывавшегося к довоенным антикатолическим настроениям. И все же, несмотря на взгляды руководителей этих консервативных и ультраправых организаций, и UNC, и FNC, представлявшие собой крупные движения, тщательно избегали чего-либо незаконного, не говоря уже об уличном насилии [63]. Например, генерал де Кастельно поддерживал тесные связи с церковным руководством и использовал епархиальную структуру как местную основу для деятельности FNC, во главе которой стояли многие представители католической верхушки [64].

1924—1926 годы стали временем, когда правые силы взяли на вооружение уличные антиправительственные демонстрации, организовывавшиеся людьми, чье социальное положение и происхождение /371/

62. Soucy R. French Fascism. P. 112.
63. Prost A. Les Anciens Combattants. Vol. 1. P. 99 (об осторожном уважении UNC к «Картелю» как к законному правительству).
64. AN. F713219: Federation Nationale Catholique; см. особенно: Bulletin Officiel de la Federation Nationale Catholique. 1925. Fevr. N 1, где сообщается, что Федерация имела отделения в 82 епархиях.


обычно заставляли их сторониться подобных методов. С декабря 1924 по июль 1926 года состоялось 185 таких манифестаций [65]. Тот же импульс лежал в основе ряда организаций, демонстрировавших свою приверженность тем или иным формам военизированного насилия. Менее ясным остается уровень их склонности к реальному — в противоположность символическому — насилию. У нас как будто бы отсутствуют свидетельства о проявлениях других видов военизированного насилия — таких как поджоги, нападения и угрозы, регулярно практиковавшиеся итальянскими фашистами с марта 1919 года. Более того, группы, по крайней мере в принципе одобрявшие насилие, были намного малочисленнее организаций, ставивших перед собой цель защиты «победы» 1918 года, но не желавших даже в теории оказаться на стороне сил беспорядка. К 1927—1928 годам «Картель левых» распался, однако многие темы культурной демобилизации были взяты на вооружение новыми правоцентристскими правительствами. Бриан возглавлял Министерство иностранных дел вплоть до своей смерти в 1932 году, и политика разрядки в отношениях с Германией достигла наибольшего размаха уже после краха «Картеля». С военизированным движением было покончено, по крайней мере на время.

Заключение

Французский контрпример позволяет выделить ряд факторов, подпитывавших военизированные движения и насилие в других странах. Во-первых, благодаря тому, что в 1920 году, на пике послевоенной социальной напряженности, реальная революция — в противоположность воображаемой — во Франции так и не состоялась, мобилизация среднего класса на защиту «национального дела» носила в первую очередь экономический и гражданский характер, не принимая насильственной, военизированной формы. Ровно противоположное происходило в то же самое время в Италии, где «красное двухлетие» (biennio rosso) осенью 1920 года ознаменовалось захватом заводов, и в Германии, где фрайкоры жестоко разгромили последние отряды «красной» милиции в Руре.

Во-вторых, военизированные организации практически не имели возможности подорвать монополию на применение силы или отобрать ее у победоносного Французского государства, обладавшего колоссаль-/372/

65. Tartakowsky D. Les Manifestations de rue en France 1918—1968. Paris, 1997. P. 129.

ной военной и политической мощью. В 1920 году гражданские союзы являлись в лучшем случае полезным помощником государства и не претендовали ни на что большее. Демонстрации 1924—1926 годов не несли никакой угрозы общественному строю, так как и JP, и Faisceau оставались относительно малочисленными организациями. Несмотря на то что обе они старались привлечь на свою сторону ветеранов Первой мировой войны, тех было слишком много для того, чтобы встать под какое-то одно знамя — насчитывалось около 3 миллионов ветеранов, входивших в те или иные ассоциации. Опять же, здесь виден заметный контраст с другими странами, где государство утратило значительную часть своей власти и где поражение либо отказ признать его делали политическую власть яблоком раздора, которое доставалось самым сильным вооруженным группировкам, нередко апеллировавшим как минимум к одной из разновидностей течений в ветеранской среде.

В-третьих, благодаря крепкой политической культуре французской парламентской республики трехсторонний конфликт между фашизмом, коммунизмом и демократией протекал на обочине французской политики и нередко приобретал налет зарубежной экзотики (так, JP старательно открещивались от каких-либо сопоставлений с итальянским фашизмом). Это, в свою очередь, сужало политическое пространство, в котором одна из сил могла бы заручиться военизированной поддержкой против оппонентов или против парламентского режима. Правда, стремление правоцентристов монополизировать «победу» и «национальные» интересы позволило оказывать давление на левое правительство как в парламенте и в печати, так и посредством уличных демонстраций. Однако неоднозначное отношение самих JP к подобным методам (в отличие от намного более четкой позиции Faisceau) демонстрировало, что даже в этом отношении возможности для выступлений военизированной организации против государства — в противоположность коммунизму и угрозе «революции» — были незначительными.

В-четвертых, почти полное отсутствие межэтнических и приграничных трений еще сильнее ограничивало проникновение военизированной политики в национальную жизнь. Правда, мнимая неспособность «Картеля» добиться единства мнений по вопросу об Эльзасе и Лотарингии, усилившая движение за автономию Эльзаса, в глазах JP и FNC служила еще одним подтверждением того, что «Картель» не в состоянии защитить победу 1918 года. Но это был мелкий вопрос по сравнению с последствиями перекройки границ в других регионах.

Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917—1923. М., 2014. С. С. 349-373.

Изменено пользователем Военкомуезд



Отзыв пользователя

Нет отзывов для отображения.