Рогозный П.Г. Духовенство против Церкви в 1917–1918 гг. («Церковный большевизм» и церковные большевики) // Эпоха войн и революций: 1914–1922: Материалы международного коллоквиума (Санкт-Петербург, 9–11 июня 2016 года). — СПб.: Нестор-История, 2017. С. 375

   (0 отзывов)

Военкомуезд

Павел Геннадьевич Рогозный
Духовенство против Церкви в 1917–1918 гг. («Церковный большевизм» и церковные большевики)


6 мая 1917 г. в газете «Утро России» была опубликована статья, в которой рассказывалось о бунте монахов московского Данилова монастыря против церковных властей [1].

В начале марта, после получения известий об отречении императора, к настоятелю монастыря архимандриту Иоакиму пришли «уполномоченные всей братией» иеромонах казначей Иоанн и делопроизводитель Смирнов и потребовали от него, «по примеру других монастырей», официально огласить текст манифеста об отречении. Однако Иоаким, по словам газетной статьи, отказался это делать, заявив, что «эти манифесты выдумка», и распорядился уволить Смирнова, а сам спешно покинул монастырь.

Монастырская братия устроила митинг, где обсуждался только один вопрос — о настоятеле архимандрите Иоакиме, которого записали в ставленники Саблера и Распутина, в силу чего «он и не может быть предан новому строю». Почти ежедневно монахи стали устраивать подобные митинги. По приглашению братии участие в них стали принимать рабочие соседних фабрик и солдаты расположенного поблизости полка. Теперь обсуждались уже и общеполитические проблемы. С первых дней революции, писалось в статье, монахи стали вести распутный образ жизни. «Играют в карты, приводят в монастырский корпус женщин, пьют ханжу, ругаются и дерутся». Иеромонах Софроний, «руководитель всех бунтующих монахов», достал приспособления для перегонки денатурированного спирта и целыми днями пьяный валялся у ворот монастыря. Иеромонах Сергий, регент хора, приводил в келью певчих и также распивал с ними спиртные напитки. Монах Антоний, по сообщению газеты, «человек явно германского происхождения, целыми днями расхаживает с фотографическим аппаратом и снимает какие-то виды». Иеродьякон Серафим открыл у себя фабрику ханжи и спаивает ею всех монахов. Иеромонахи Феодосий и Иасон вымазали нечистотами дверь благочинного иеромонаха Амвросия, который встал на защиту настоятеля монастыря. Певчий Токарев в присутствии Виленского архимандрита Тихона с ножом в руках грозил убить настоятеля. Чтобы обуздать певчего, потребовалась помощь милиции, которая его арестовала.

Сотрудник «Утра России» побывал в монастыре и поделился своим впечатлениями от увиденного. По его словам, «повсюду в кельях валяются окурки, на столах /375/

1. Бунт монахов // Утро России. 1917. 6 мая.

бутылки с вином и ханжою». Взять интервью у «руководителя восстания» корреспондент не смог: иеродиакон Софроний оказался пьяным, и его, как утверждал монастырский сторож, «до сих пор еще не могут вытрезвить». Сами монахи сидят в кельях, курят папиросы и ругаются. В монастырской церкви происходит богослужение, но монахов на нем нет. Управляющий московской епархией епископ Иоасав заявил корреспонденту газеты, что ему известно о положении в Даниловом монастыре. «Нет слов выразить возмущение по этому поводу… Я назначил ревизию… архимандрит Иоаким не на своем месте. Хорошо, что его уволили. Придется разогнать и монахов» [1].

Весть о событиях в Даниловом монастыре дошла до Синода раньше газетной статьи. Еще 1 мая Святейший Синод Российской Православной Церкви принял постановление о ревизии Московского Данилова монастыря в связи с возникшими в нем «нестроениями» [2]. Настоятелем монастыря был назначен только что уволенный за «деспотизм» ректор Московской духовной академии епископ Феодор (Поздневский). Высший церковный орган также постановил послать в монастырь для выяснения обстановки члена Синода московского протопресвитера Николая Любимова. Направило в монастырь своих представителей и местное епархиальное начальство.

Любимов прочитал газетную статью, находясь в поезде, везшем его из Петрограда в Москву, и, прибыв в монастырь, признал газетное сообщение за «вполне соответствующие действительности». Протопресвитер сообщал обер-прокурору, что назначение и приезд в монастырь епископа Феодора «не внесет мира в среду бунтующих монахов, но вызовет по отношению к нему такие эксцессы, какие… имели место и по отношению к архимандриту Иоакиму, вплоть до поножовщины». Любимов сообщал также, что, по его мнению (к которому присоединился и управляющий епархией епископ Иоасав), «сам Феодор будет рад, если Синод… отменит свое постановление о его назначении в Данилов монастырь, ибо этот последний доведен до такой степени разрухи, что быть настоятелем этого монастыря равносильно каторге» [3].

Бунт монахов Данилова монастыря благодаря публикациям ряда газет стал широко известен, он знаменовал открытое и вызывающее неповиновение церковным властям, приобретавшее после революции массовый характер.

Участие в революционной борьбе священно- и церковнослужителей имело место ранее: немало крестьянских отрядов, в годы Первой революции уничтожавших и грабивших помещичьи усадьбы, возглавляли священники. Священника лишали сана, если он вступал в партию эсеров, а за участие в волнениях отправляли на пожизненную каторгу.

После Февральской революции этих священнослужителей провозглашали мучениками за веру и правду, священнику могли вернуть по желанию сан, а если он заканчивал свое существование в местах не столь отдаленных, то в его честь могли учредить особую стипендию для отличившихся семинаристов. И такие случаи не были исключением, хотя, конечно, не являлись и правилом.

Вместе с тем говорить о революционности духовенства в годы Первой русской революции нельзя: большинство священно- и церковнослужителей оставались /376/

1. О нестроениях в Московском Даниловом монастыре и о назначении его ревизии // РГИА. Ф. 796. Оп. 204. От. 1. Ст. 5. Д. 85. Л. 5.
2. Там же. Л. 1.
3. Там же. Л. 4 об.


по своим взглядам правыми, многие разделяли идеи «Союза Русского народа», однако в числе среднего духовенства и даже среди епископата Российской Церкви были люди, у которых черносотенная идеология вызывала резкое отторжение [1]. Ненависть к церковному начальству, светским властям и помещикам сыграли большую роль в радикализации сознания части священно- и церковнослужителей. Два из шести священников, прошедших в 1906 г. в Первую Государственную Думу, подписали Выборгское воззвание, по сути призывавшее к неповиновению властям. Во Вторую Думу прошло уже 13 представителей духовенства, но их поведение быстро шокировало не только государственные, но и церковные власти, которые уж должны были знать о настроении духовенства. Бόльшая часть из числа священнослужителей примкнула к кадетам и трудовикам, а священник Бриллиантов открыто заявил, что принадлежит к партии эсеров, запрещенной и считавшейся (не без оснований) террористической организацией [2].

Священник Федор Тихвинский, отказавшийся перейти из стана трудовиков в более правую фракцию «не левее октябристов», писал митрополиту Антонию (Вадковскому), что он с детства жил среди бедного крестьянского населения и это оказало на него влияние: «…чудная душа простого русского крестьянина для меня была открытой книгой. В этой книге я видел и читал всю безысходную печаль народную, всё горе его, нужду и бесправие… Всё, что я мог сделать для народа, я делал: молился с ним, плакал и утешал его надеждою, что его Бог видит его скорби. Настало чудное 17 октября 1905 года… Братство, равенство, свобода, уважение человеческой личности, его совести, его прав переливалось и сияло радужными красками надежды… Я стал горячим проводником в народ идей царского манифеста. Я, бывший реакционер и узкий консерватор, под впечатлением народного горя и горькой его нужды… стал на сторону народных интересов и правового строя в государстве… Переменить своих убеждений я не могу, и как я встану в ряды той партии, которая борется с идеями высочайшего манифеста? Правовой строй государства с высоко стоящим в нем конституционным монархом во главе я буду стремиться посильно осуществлять, интересы народа буду отстаивать, борьбу признаю нужной (иначе будет у нас не жизнь, а болото), но путь борьбы мирной, идейной. Не могу переменить своих убеждений, не могу и сана священнического сложить с себя…» [3]. Налицо типичный революционный монархизм, характерный и для крестьян. Собственно все бунты от движения Пугачева до восстания в деревне Бездна после отмены крепостного права проходили под монархическими лозунгами, что часто замалчивалось в советской историографии.

Некоторые советские историки упоминали о священнике Тихвинском, о котором писал Ленин: «…он достоин всякого уважения за его искреннюю преданность интересам крестьянства, интересам народа, которые он безбоязненно и решительно защищает» [4]. Правда, историки не упоминали о конституционной монархии /377/

1. О реакции духовенства на черносотенную агитацию см.: Хижий М.Л. Православие и идеология правого радикализма в начале 20 века в России: Автореф. дис. … канд. филол. наук. СПб., 2005.
2. Подробнее см.: Зырянов П.Н. Православная церковь в борьбе с революцией 1905–1907 гг. М., 1984. С. 168–174.
3. Цит. по: Титлинов Б.В. Церковь во время революции. Пг., 1924. С. 23.
4. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 15. М., 1968. С. 157.


правовом государстве, за которые ратовал сам Тихвинский, они писали о бывшем реакционере, принявшем сторону народа [1].

В 1917 г. бывший священник Тихвинский, ставший офицером, снова появился на политическом небосклоне и активно выступал против церковного начальства в Твери. Он стал председателем Тверского епархиального съезда. Бывший священник возглавил и делегацию, направленную съездом в Синод, которая своим радикализмом шокировала высший орган церковной власти: делегаты желали радикальной реформы и немедленного устранения правящего архиерея. Протопресвитер Николай Любимов в своем дневнике передал реплику товарища обер-прокурора Синода А.В. Карташова, заявившего, что радикализм требований тверских депутатов от духовенства «является чем-то вроде мародерства в тылу или действиями рабов, спущенных с цепи» [2]. Впоследствии Федор Тихвинский участвовал и в работе Государственного совещания в августе 1917 г., после чего его
следы теряются [3].

По странной иронии истории именно тверской архиерей Серафим, возможно, первым использовал термин «церковный большевизм» в связи с действиями местного съезда духовенства, который возглавлял как раз бывший священник Тихвиский, который ранее так понравился Ленину. Появление этого термина можно точно датировать — апрель 1917 г. Именно после приезда Ленина в Россию и обнародования знаменитых «апрельских тезисов» термин «церковный большевизм» или близкий ему по значению — «церковное ленинство», получил большое распространение внутри Церкви. Это подтверждается письмами церковных деятелей в Синод и обер-прокурору.

«Наша губерния во власти большевиков, — писал 23 апреля 1917 г. тверской архиепископ Серафим (Чичагов) обер-прокурору Синода В.Н. Львову, — для меня теперь неоспоримо, что большевики создают церковную революцию с намереньем ослабить духовенство и сделать его беззащитным» [4]. В другом письме Серафим жаловался на своего викарного епископа Арсения (Смоленца), который, по его мнению, сумел найти общий язык с бунтующим духовенством; он сравнивал действия своих противников с действиями большевиков, захватившими особняк Кшесинской: «…занявши мой дом и действовали оттуда наподобие ленинцев» [5].

Екатеринославский архиерей Агапит (Вишневский) «со слезами коленопреклоненно» просил Синод «изъять» из епархии «большевиков» протоиерея Кречетовича и священника Мурина, которые, по его словам, «сеют в епархии смуту и раздоры» [6]. Показательно, что в следующем письме Агапита в Синод Кречетович уже /378/

1. См., напр.: Емелях Л.И. Антиклерикальное движение крестьян в годы Первой русской революции. М.; Л., 1965.
2. Любимов Н., протопресвитер. Дневник о заседаниях вновь сформированного Синода // Российская церковь в годы революции (1917–1918 гг.) М., 1995. С. 24. Любимов также пишет о том, что Тихвинский, бывший член Государственной Думы, примыкал к партии социал-большевиков и будто принимал участие в кампании лиц, покушавшихся на ниспровержение правительства и даже на жизнь государя» (Там же. С. 25). Запись от 28 апреля 1917 г.
3. Государственная Дума России. 1906–1917. Т. 1. М., 2006. С. 635–636.
4. РГИА. Ф. 796. Оп. 204. От. 1. Ст. 1. Д. 154. Л. 2.
5. Там же. Л. 51.
6. Там же. Д. 283. Л. 101 об.


именуется «охранником», т. е. агентом охранного отделения [1]. Тут важно отметить, что в 1917 г. термины «большевик», «охранник», «черносотенец» часто использовались как синонимы для оценки оппонентов. Сам термин «большевизм» принял особенно негативное значение после появления слухов об их государственной измене и получении немецких денег.

Красноярский архиерей Никон (Безсонов) писал обер-прокурору о ситуации в епархии, пессимистично заверяя: «…верьте, всё ленинцы испортят» [2]. Епископ Орловский Макарий (Гневушев) сообщал в Синод о своих противниках из Исполнительного комитета духовенства как о «бывших ярых членах Союза русского народа, ставших террористами-социалистами» [3]. Впоследствии же он писал о членах Комитета, «творящих то же дело погибели, что и известный Ленин с сотоварищами». По словам Макария, «воинство явных и тайных ленинцев разрушает основы русской жизни» [4].

Томский епископ Анатолий (Каменский) писал, что часть делегатов местного съезда духовенства под руководством преподавателя епархиального училища Смирнова, «типичного ленинца», «представляли сплошную банду насильников» [5]. Рассуждения о «церковном большевизме» и «церковном ленинстве» появились и на страницах самой влиятельной церковной газеты «Всероссийского церковно-общественного вестника», издаваемой либеральной профессурой Петроградской духовной академии. Однако смысл, вкладывавшийся в этот термин, был иным, чем у архиереев, писавших в Синод: «…церковные элементы, воспользовавшись примером пресловутого Ленина, до которого им, впрочем, далеко. Они выкинули знамя “свободы над свободой” и начали кричать о засилье обер-прокурора, о неправомочности нового Синода. Словом, полный сколок с лозунга “Долой Временное буржуазное правительство”» [6].

В интерпретации газеты «церковные большевики» — это лица, недовольные действиями обер-прокурора Синода: «Церковные большевики, как и политические, не унимаются», — констатировал «Вестник». Штаб-квартирой церковных большевиков редакция «Вестника» считала редакцию «Московских ведомостей», издание консервативное [7]. По иронии судьбы редакцию и «Церковно-общественного вестника» впоследствии стали обвинять в «большевизме» и в антицерковности. В свою очередь «Московские ведомости», обличая «Вестник», писали о «большевизме», «который ясно и определенно заявил о себе в области нашей церковной жизни: здесь тоже был свой “Ленин”, хотя и не такой же умный, как настоящий» [8].

Называла газета и имена «церковных большевиков». Это были епископы Андрей (Ухтомский), «вступивший в сношения с главарями старообрядческой лжеиерархии», и Сергий (Страгородский), «стяжавший себе репутацию человека с очень гибкой совестью». Оба архиерея обвинялись в связях с Распутиным. Сергию в вину /379/

1. Там же. Л. 114.
2. РГИА. Ф. 797. Оп. 96. Д. 296. Л. 13 об.
3. Там же. Оп. 204. От. 1. Ст. 5. Д. 113. Л. 3.
4. Орловские епархиальные ведомости. 1917. 30 апреля.
5. РГИА. Ф. 796. Оп. 204. От. 1. Ст. 5. Д. 135. Л. 13 об.
6. Церковный большевизм // Всероссийский церковно-общественный вестник. 1917. 29 апреля.
7. Церковный большевизм // Там же. 1917. 22 июня.
8. Под церковным «Лениным» подразумевается обер-прокурор Синода В.И. Львов.


ставилось и то, что он «сел на кафедру епископа, в увольнении которого без суда и следствия он сам участвовал» [1]. Последнее обвинение, надо сказать, действительно имело под собой основания: Сергий голосовал в Синоде за увольнение из Владимира епископа Алексея.

Вскоре появилось обращение «жертвы церковного большевизма», предшественника Сергия, бывшего владимирского архиерея Алексия (Дородницина), который жаловался на увольнение «без прошения» [2]. (Впоследствии Поместный Собор расследовал деятельность Алексия на Украине в 1917–1918 гг., правда, уже не как жертвы «большевизма», а как «церковного большевика», вставшего на путь украинофильства.)

Статьи «Московских ведомостей», посвященные церковной жизни, носили чрезвычайно резкий характер [3]. Появилась постоянная рубрика «Львовцы», в разряд которых зачислялись К.М. Агеев, Н.В. Цветков, Н.Д. Кузнецов, А.А. Папков, П.В. Верховский, Б.В. Титлинов и др. Даже Собор именовался «синодально-протестантским» [4].

События в Даниловом монастыре не были исключением, тогда же, весной 1917 г. забастовали певчие двух хоров Александро-Невской лавры. Они избрали исполнительный комитет и даже своего депутата в Петроградский Совет. Правда, таких погромов, как в Даниловом монастыре, тут не было [5].

В Новгороде в женском Сыркове монастыре по сообщению местного викария епископа Алексея (Симанского) часть монахинь под руководством рясофорной послушницы Марии Глебовой «восстала против игуменьи, привлекла на помощь себе местный крестьянский комитет, избрав самочинно какой-то хозяйственный комитет, и теперь она распоряжается всем в монастыре». Это уже был, так сказать, чистый церковный большевизм с точки зрения того времени [6].

Новую жизнь термину «церковный большевизм» дал Октябрьский переворот. 2 апреля 1918 г. на заседании Поместного собора было зачитано заявление 87 членов Собора о необходимости борьбы с «церковным большевизмом» [7]. Один из инициаторов заявления архимандрит Матфей (Померанцев) говорил о молчании Церкви после падения монархии, когда были «созданы те структуры, которые мешают современной церковной жизни». По его мнению, Собор должен «лишить права избрания епископов те епархии, которые изгоняли своих епископов» [8]. /380/

1. Церковный большевизм // Московские ведомости. 1917. 19 августа.
2. Московские ведомости. 1917. 23 августа.
3. Статьи в газете подписывались инициалами или псевдонимами типа «Ревнитель церковного благочестия». Активно писал в «Ведомостях» протоиерей И. Восторгов, правда, на религиозные темы. В августе Восторгов возобновил издание журнала «Церковность», прерванного после Февральской революции. В нем перепечатывались все церковно-политические статьи из «Московских ведомостей». Возможно, Восторгов и был автором этих публикаций.
4. См.: Московские ведомости. 1917. 13 сентября.
5. Шкаровский М.В. Александро-Невская Лавра в годы революционных потрясений (1917–1918) // Город на все времена. СПб., 2011. С. 130–133.
6. Алексей (Симанский) — Арсению (Стадницкому), 3 февраля 1918 г. // Письма патриарха Алексия своему духовнику… С. 118.
7. Текст записки см.: Священный Собор Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. Обзор деяний, вторая сессия. М., 2001. С. 481–483.
8. Там же. С. 302.


После Февральской революции публично заявили о своем монархизме лишь харьковский архиерей Антоний (Храповицкий) и пермский Андронник (Никольский). Даже архиепископ Серафим, впоследствии активно осуждавший «церковный большевизм», 3 марта 1917 г. писал в письме своему «приятелю» обер-прокурору Синода Львову: «…сердце мое горит желанием прибыть в Государственную Думу, чтобы обнять друзей русского народа и русской церкви — М.В. Родзянко, Вас и других борцов за честь и достоинство России» [1].

21 марта Собор при «закрытых дверях» обсуждал вопрос о «большевизме в церкви». Была создана специальная комиссия, но среди архиереев не нашлось желающих добровольно в нее войти. По мнению митрополита Сергия, комиссию должны были образовать люди, «стоящие совершенно в стороне от настоящего дела и лично в нем незаинтересованные», поэтому не могут войти в ее состав члены бывшего Синода или «занимающие епархии, где произошло что-либо неблагополучное» [2]. Отказался возглавить комиссию епископ Андронник. Отказались и митрополиты Кирилл (Смирнов) и Платон (Рождественский), хотя последний в конце концов согласился.

Комиссии поручалось «рассмотреть дела о большевиствующих клириках и немедленно подвергнуть виновных соответствующему наказанию» [3]. В материалах комиссии отмечалось: «…к великому горю и позору нашему, многое бы не могло быть совершено мирянами под влиянием революционного угара, если бы в Церкви среди пастырей и священнослужителей не произошло раскола, не проявилась бы пагубная измена… которая началась с первых дней революции, когда съездами духовенства во многих епархиях были избраны революционные епархиальные советы, направляемые и ободряемые бывшим обер-прокурором Львовым — к самочинным и беззаконным действиям… за год своей революционной деятельности некоторые из них повергли епархии в церковную анархию и являются теперь самыми усердными помощниками социалистов-большевиков, разрушителей основ Церкви» [4]. Члены комиссии считали, что «Собор со всей откровенностью должен коснуться и повинных в большевизме лиц епископского сана» [5].

Выводя генеалогию «церковного большевизма» с начала Февральской революции, а также понимая, возможно, насколько емким и неопределенным является этот термин (под него можно было подвести всех духовных лиц, приветствовавших «новый строй» и участвовавших в таких «революционных» акциях, как чрезвычайные съезды духовенства и мирян), комиссия отметила, что «случаи прошлого церковного большевизма, изглаженные, так сказать, покаянием, следовало бы /381/

1. РГИА. Ф. 797. Оп. 86. От. 1. Ст. 1. Д. 119. Л. 182.
2. Священный Собор… С. 311.
3. РГИА. Ф. 833. Оп. 1. Д. 33 (Протоколы и доклады комиссии о «большевизме» в Церкви). Л. 3 об.
4. Там же. Л. 27, 28. В этой связи показательно отношение к епархиальным советам духовенства в провинции. Благочинный протоиерей В. Образцов считал, что тверской «епархией управляют большевики, по большей части засевшие в епархиальном совете» (Государственный архив Тверской области (ГАТО). Ф. 160. Оп. 1. Д. 22518. Л. 24). Епископ Алексий (Симанский) писал в июле 1917 г. архиепископу Арсению (Стадницкому) из относительно спокойной Новгородской епархии, именуя новоизбранных членов Консистории «наши дурные большевики» (Письма патриарха Алексия своему духовнику. М., 2000. С. 42).
5. РГИА. Ф. 833. Оп. 1. Д. 33. Л. 4.


покрыть снисходительной милостью», чтобы соборное определение «карало только тех церковных большевиков, которые будут оставаться таковыми и после ведомого им постановления Собора… хотя в тех случаях, когда прошлое уже большевиствования, например, некоторых епископов оставило глубокие и больные следы на теле Православной Церкви, виновные не должны оставаться совершенно амнистированными». Особые случаи «сомнительного большевизма» предполагалось подвергать «надлежащему расследованию» [1]. Приводились примеры «церковного большевизма»: свержение настоятелей монастырей, помощь красноармейцам и комиссарам в захвате запасов продовольствия, захват консисторий по поручению комиссаров и т. п. [2]

На заседаниях комиссии был поднят вопрос о «церковных большевиках» из мирян, приводились факты «большевистского одичания, до которого дошли по местам прихожане церкви, искапывая, например, трупы мертвецов и предавая их сожжению или открыто предаваясь грабежу церковного достояния… такие факты следовало бы классифицировать по определенной системе» [3]. Затронули члены комиссии и национальный вопрос: «Не следовало бы замалчивать того обстоятельства, что в планомерном революционно-большевистском походе против Православной Церкви работают главным образом евреи» [4]. Однако эта тема на заседании развития не получила, как и тема масонства, которое, по мнению комиссии, вместе с «социализмом приобретают всё больше последователей среди русского населения» [5]. Подобные интерпретации вступали в известное противоречие с рассматриваемыми комиссией материалами, где основная причина церковной разрухи определялась «изменой» внутри самой Церкви.

Членов комиссии трудно заподозрить в невнимании к терминологии. Так, в некоторых местах слово «большевизм» взято в кавычки, в одном месте используется фраза «так называемый большевизм». С.Н. Булгаков находил неподходящим для законодательного акта, каковым должно быть осуждение церковного «большевизма», «витиеватость» в редакции и наименование церковных большевиков «богоотметниками». Но председатель комиссии митрополит Платон и другие ее члены настаивали на целесообразности именно такой редакции ввиду «некоторых особенностей психологии верующего народа, и по справке, что “богоотметники” — слово в церковной литературе не новое» [6].

Всё же от понятия «церковный большевизм» отказались; по мнению комиссии, «не следовало бы использовать терминов большевизм и большевик, дабы не рекламировать и не популяризировать среди народа гнусного лжеучения... а в актах, исходящих от Собора, заменяя означенные термины соответствующим описанием» [7]. Возможно, отказ от словосочетания «церковный большевизм» был /382/

1. РГИА. Ф. 833. Оп. 1. Д. 33. Л. 4 об.
2. Там же. Л. 28, 29.
3. Там же. Л. 4. Как писали некоторые благочинные, «большинство именующих себя “большевиками” посещают храм Божий и исполняют христианский долг исповеди и причастия» (ГАТО. Ф. 160. Оп. 1. Д. 22918. Л. 10 об.). См. также: «Насколько дешево стала цениться жизнь». Дневник бежецкого священника И.Н. Постникова // Источник. 1996. № 4. С. 21.
4. РГИА. Ф. 833. Оп. 1. Д. 33. Л. 4 об.
5. Там же. Л. 33.
6. Там же. Л. 19, 19 об.
7. Там же. Л. 4 об.


продиктован не только боязнью «рекламировать лжеучение», но и пониманием того, что появление термина отражало тяжелую болезнь Церкви. Основной задачей Собора было преодоление кризиса Церкви, под описание «большевизма» же при такой широкой постановке вопроса мог попасть весь Синод, определения которого о церковно-епархиальных советах и выборности епископата могли квалифицироваться таким образом. Переименовали и комиссию, которая стала называться комиссией «о мероприятиях к прекращению нестроений в церковной жизни».

5 (18) апреля 1918 г. на заседании Собора архимандрит Матфей огласил доклад комиссии. Он вновь напомнил собравшимся, что «первой датой измены устоям церкви был политический переворот», он критиковал В.Н. Львова: «…неизвестно, что бы было, если бы во главе Церкви стояло лицо, преданное Святой Церкви, но у нас во главе появилось лицо, в первые же дни революции объявившее “свободу” Церкви, начало преследовать лиц, стоявших во главе епархиального управления» [1]. Архимандрит указал, что печать во главе с «“Церковно-общественным вестником”… сделала, что могла, чтобы расшатать влияние Церкви на народ». По мнению докладчика, это принесло плоды на епархиальных съездах, которые «обращались даже в совет рабочих и крестьянских депутатов с просьбой удалить своего епископа». Вспомнил Матфей и арест епископа (так в тексте, на самом деле архиепископа) воронежского Тихона и отправку его в Петроград, «но даже тот обер-прокурор не нашел на нем вины» [2]. Докладчик напомнил о синодальных правилах о выборах епископов и клириков, которые, по его мнению, «разбудили аппетит низов», об изгнании священников и кощунственном поведении крестьян. Сказано было и о раздоре среди высших иерархов, прозвучали имена бывшего архиепископа владимирского Алексия и пензенского Владимира [3].

Большинство епархиальных съездов духовенства и мирян действительно носило радикальный характер [4]. Пик революционного энтузиазма, однако, пришелся на март, когда переворот многими, в том числе и священнослужителями, воспринимался как воскресение России, как своего рода Пасха.

Арест воронежского архиепископа Тихона (Никанорова) произошел по инициативе местного Совета, председатель которого с «толпой солдат и рабочих» явился в архиерейский дом и, увидев портреты царственных особ, приказал немедленно их снять. По словам Тихона, картины были приобретены до его вступления на кафедру и «распоряжения такого, чтобы портретов не иметь, никто мне не объявлял» [5]. /383/

1. Священный Собор… С. 448.
2. Деяния Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. М., 2000. Т. 9. С. 112.
3. Там же. С. 112–113.
4. Это нашло отражение в известном сочинении члена комиссии о «большевизме» Булгакова, вошедшем в сборник «Из глубины»: «Генерал. Кажется, церковь и сама порядочно обольшевичилась за время революции? Ведь что же происходило на церковных съездах в разных местах России? Светский богослов. То было лишь поверхностное движение, захватившее наиболее неустойчивые элементы обновленческих батюшек да церковных социал-демократов: социал-дьяконов и социал-дьячков, с некоторыми крикунами из мирян» (Булгаков С.Н. На пиру богов (Pro и contra): Современные диалоги // Христианский социализм: С.Н. Булгаков. Новосибирск, 1991. С. 278).
5. РГИА. Ф. 796. Оп. 204. От. 1. Ст. 5. Д. 223. Л. 3, 3 об.


Тихона арестовали и отправили в распоряжение Петроградского Совета. В столице архиепископа отвезли в Таврический дворец, но вскоре отпустили без предъявления каких-либо обвинений. И В.Н. Львов, и воронежское духовенство встали на защиту Тихона. Синод в специальном постановлении выразил ему «глубокое сочувствие», а обер-прокурор послал в Воронеж телеграмму губернскому комиссару с просьбой «оградить владыку от обид и оскорблений и устроить ему достойную встречу» [1]. Этот эпизод никак нельзя трактовать как «церковный большевизм» даже при самом расширительном его понимании. И в других конфликтах архиереев с революционной властью (с Советом или местным комитетом общественной безопасности) обер-прокурор часто занимал сторону епископата.

Упомянута в докладе комиссии и антицерковная деятельность двух архиереев — владимирского архиепископа Алексия (Дородницына) и пензенского Владимира (Путяты). Алексий был уволен Синодом за поднесение Распутину своей книги с дарственной надписью [2]. Против владыки выступил съезд духовенства и мирян, казалось бы, чем не факт «церковного большевизма»? После увольнения, однако, Алексий уехал на Украину, начал агитацию в духе украинофильства и, по словам профессора Киевской духовной академии М. Поснова, «встал на путь церковного революционера, требуя отделения Украинской церкви от Русской» [3]. Тем самым он оказался среди так называемых церковных сепаратистов, которых тоже именовали «церковными большевиками» [4].

Докладчик не затронул такой скользкий вопрос, как преследование священников, не признавших Временное правительство, а таких, в отличие от архиереев, было немало. В гонениях на таких священников принимали участие и церковные власти. После доклада о «церковном большевизме» Собор перешел к голосованию «пунктов доклада без прений». Принятое определение называлось традиционно: «О мероприятиях к прекращению нестроений в церковной жизни» [5]. Термин «церковный большевизм» в нем не использовался, определение осуждало епископов, клириков, монашествующих и мирян, «противящихся церковной власти, обращавшихся в делах церковных к враждебному Церкви гражданскому начальству». Касалось определение и изгнания архиереев из епархий: согласно ему, епископ остается на кафедре, «если канонический суд не усмотрит в его деяниях вины» [6]. В случае насилия над епископом епархия, «по надлежащем расследовании», лишалась права выбора архиерея. Таким образом, осуждались увольнения владык весной–летом 1917 г., хотя одновременно подтверждалось право выбора. /384/

1. РГИА. Ф. 796. Оп. 204. От. 1. Ст. 5. Д. 223. Л. 6.
2. Там же. Д. 102. Л. 26 (б).
3. Письмо М. Поснова И. Глубоковскому // Сосуд избранный. История Российских духовных школ. СПб., 1994. С. 16–17.
4. О церковном сепаратизме в 1917 г. см.: Соколов А.В. Государство и Православная Церковь в России в феврале 1917 года — январе 1918 года. СПб., 2015.
5. См.: Церковные ведомости. 1918. 15 (28) мая. № 17–18; Собрание Определений и постановлений Священного Собора Православной Российской Церкви 1917–1918. М., 1994. В. 1–4. В. 3. С. 58–60.
6. Прецедент такого рода дела был уже в конце 1917 г. Судная комиссия Поместного Собора рассмотрела дело уволенного из Орла епископа Макария (Гневушева) и признала его «изгнанным из епархии совершенно неповинно» (РГИА. Ф. 831. Оп. 1. Д. 142. Л. 9).


Авторы ценного исследования по истории церковнославянского языка видят в движении «церковного большевизма» истоки обновленчества. Они даже пишут о «противостоянии идеологии “церковного большевизма” и разработанной Собором концепции церковной жизни» [1]. Говорить о движении «церковного большевизма» и тем более о его идеологии не приходится. В том смысле, в каком о нем говорилось на Соборе, под него вообще можно было подвести значительную часть духовенства. В узком же смысле вряд ли можно видеть идеологическое движение в единичных акциях «революционных попов», на которое и новые власти поначалу не обращали внимания [2].

После Октябрьского переворота термин наполняется другим содержанием, знаменуя появление церковных деятелей, готовых содействовать новым властям. Так впоследствии именовали «обновленцев» [3]. На Поместном Соборе термин «церковный большевизм» понимался более широко, в равной степени его можно было приложить и к церковному деятелю, выступавшему за радикальные реформы, и к «красному попу». Именно такие «попы» и были впоследствии востребованы большевиками для разложения Церкви.

Понимали это и многие видные церковные деятели «Представите, — писал епископ Алексей (Симанский), — я и многие другие из духовенства больше всего опасаемся своих же лжебратьев» [4].

По мере радикализации общественного сознания некоторые «церковные большевики» стали активно выходить на политическую арену, это происходило после Октябрьского переворота. Самым активным из таких «красных попов» был столичный священник Михаил Галкин.

В 1923 г. Михаил Галкин, ставший к тому времени членом партии и одним из руководителей Союза воинствующих безбожников, писал в своей автобиографии: «…тотчас же после октябрьской революции, прочтя в газетах призыв тов. Троцкого к участию в работе с Советской властью, я отправляюсь в Смольный к тов. Ленину и прошу его бросить меня на работу где угодно и кем угодно, в любой канцелярии, брошенной разбежавшейся интеллигенцией. Владимир Ильич после 10-минутной беседы, в которой, как показалось это мне, испытывает мои убеждения, рекомендует от канцелярской работы пока воздержаться, а лучше написать статью в “Правду” по вопросу отделения церкви от государства. Для дальнейшего он направляет меня к В.Д. Бонч-Бруевичу» [5].

В различных автобиографиях и анкетах Галкину впоследствии приходилось немало врать — даже список высших и средних учебных заведений, которые он якобы /385/

1. Кравецкий А. Г., Плетнева А.А. История церковнославянского языка в России: Конец 19 — 20 в. М., 2001. С. 183–187.
2. Современный католический историк так объяснил явления церковного большевизма: «Политический кризис стал причиной появления в Церкви революционного движения и даже предательства» (Дестивель И. Поместный Собор Российской Православной Церкви 1917–1918 годов. М., 2008. С. 224).
3. Новоселов М.А. Письма к друзьям. М., 1994. С. 6.
4. Алексей (Симанский) — Арсению (Стадницкому). 27, 28 января 1918 гг. // Письма патриарха Алексия своему духовнику… С. 109.
5. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 100. Д. 10902 (М. Горев-Галкин). Без пагинации. Благодарю В.К. Котта за предоставленные мне копии партийного дела Галкина. В «Биохронике» В.И. Ленина нет упоминания об этой встрече.


окончил, постоянно варьировался, как варьировались и другие факты его биографии в зависимости от политической конъюнктуры [1].

3 декабря 1917 г. в центральной большевистской газете «Правда» была опубликована статья Галкина «Первые шаги на пути отделения церкви от государства». Автор, скрытый под псевдонимом М.Г., именовавший себя «священником», предложил развернутую программу отделения Церкви от государства: «…на воинствующий клич церковных реакционеров — так было и так будет — революционный пролетариат должен дать свой ответ». «Священник» составил целую программу, обозначив приоритеты новой власти в церковной политике. «Религия объявляется частным делом каждого человека. Церковные и религиозные общины объявляются частными союзами, совершенно свободно управляющими своими делами… преподавание Закона Божьего… не обязательно… метрикация рождений, браков и смертей передается из распоряжения церквей особым органам государственной власти… Провозглашается действующим в Российской республике вневероисповедное состояние. Учреждается институт гражданских браков (декрет об этом следует в первую очередь)… 7 января 1918 года повсеместно в Российской республике вводится григорианский календарь» [2]. Всего проект содержал одиннадцать пунктов и семь подпунктов.

В заключение автор писал, «что набросанная схема практических мероприятий… несколько сжата и настолько примитивна, насколько это требует размеры газетной статьи… Это лишь канва, по которой должно ткаться дело строительства свободной совести в свободном государстве» [3].

Биография Михаила Галкина могла бы стать основой детективного романа, насыщенного самыми непредсказуемыми поворотами. Потомственный «попович», он получил образование, духовное и светское, став не только священником, но и известным духовным писателем. Его книга о подвижниках благочестия XIX в., выпущенная до революции, стала бестселлером и в наше время переиздавалась [4]. Благочестивые издатели не ведали, что переиздаваемая книга принадлежит одному из самых лютых атеистов в отечественной истории. До революции Галкин вместе со своим отцом, также священником, руководил одним из обществ трезвости и издавал в столице антиалкогольную газету [5]. /386/

1. Так, из различных анкет Галкина выходило, что он окончил Санкт-Петербургскую Введенскую классическую гимназию, Военно-медицинскую академию, юридический факультет Петербургского университета, Санкт-Петербургскую духовную академию и заочно Духовную семинарию.
2. Правда. 1917. 3 декабря.
3. Там же.
4. Галкин М. На службе Богу. Между миром и монастырем: Очерки и рассказы из жизни русских подвижников XIX столетия. М., 1996. Вообще Галкин был плодовитым писателем: один только перечень его книг и брошюр в РНБ составляет 58 пунктов.
5. См.: Зарембо Н.Г. Русская Православная Церковь в общественной жизни Санкт-Петербурга (1907–1914): Дис. … канд. ист. наук. СПб., 2011. С. 118–121. Автор данной работы также не мог установить тождество священника Михаила Галкина и одного из руководителей Союза воинствующих безбожников Михаила Галкина-Горева. См. также: Петров С.Г. Петроградский священник М.В. Галкин в годы Первой мировой войны (по документам РГИА) // Религиозные и политические идеи в произведениях деятелей русской культуры 16–21 вв. Новосибирск, 2015. С. 382–396.


Галкин утверждал, что хоть его отец и занимался антиалкогольной пропагандой, однако сам был алкоголиком, и поэтому детство его было «безрадостное, тяжелое, среди незаслуженных побоев под пьяную руку и пьяных сцен». Но оно прошло «под знаком религиозности. В вере в бога искал избавление от окружающего кошмара». В 20 лет Галкин стал священником. По его словам, вскоре после посвящения в сан он в 1905 г. он написал брошюру «Кровь», протестуя против расстрелов и казней: брошюру конфисковали, а ее автора выслали в Уфу.

В 1917 г. священник приветствовал революцию и стал издавать в Петрограде газету «Свободная Церковь», требуя радикальных церковных реформ. Зимой 1918 г. Галкин сложил с себя сан, став впоследствии одним из лидеров «Союза воинствующих безбожников». Свои многочисленные произведения он публиковал под псевдонимом Михаил Горев.

Галкин состоял «в распоряжении Троцкого», отвечавшего в Политбюро за церковные вопросы, был редактором газеты «Безбожник». После падения Троцкого Галкин уезжает на Украину и там, как считалось, «пропадает без вести» [1]. В действительности он занимал разные должности — от лектора-антирелигиозника до профессора института механизации сельского хозяйства. В 1935 г. он даже выбыл из партии «по утрате партийного билета» и стал скромным школьным учителем —Галкин, возможно, понимал, что во время репрессий беспартийному легче выжить. В 1938 г., после спада волны арестов, Галкин-Горев (теперь так звучала его официальная фамилия) восстановился в партии, получив строгий выговор за утрату партийного билета [2]. Ему удалось умереть своей смертью уже после войны в 1948 г. В ноябре же 1917 г. Галкин, по совету Ленина, направил свое письмо с цитированной выше статьей в Совнарком: «Эту статью прошу поместить на странницах органа, в котором Совет Народных Комисаров признает более целесообразным…» Галкин был готов к тому, чтобы статью поместили под его полным именем, но только в «том случае, если вы призовете меня к работе в Ваших рядах, так как Вам должно быть понятно, что оставаться после напечатания этой статьи среди фанатичной, почти языческой массы мне не представляется больше не одного дня. Я живу с тяжелым камнем полного неверия в политику официальной церкви. Меня тянет к живой работе. Хочется строить, бороться, страдать, торжествовать, а я в своей рясе живой мертвец! И если вы снимете с моей души безмерную тяжесть, снимите как можно скорей — я буду Вам безмерно благодарен» [3].

Видимо, это письмо священника своим радикализмом удивило даже убежденных атеистов из Совнаркома. Услуги Галкина были отвергнуты, но 27 ноября Совет Народных Комиссаров постановил: «Письмо Галкина передать в “Правду” для /387/

1. Автор единственной статьи, посвященной Галкину, которая вышла в эпоху «перестройки», писал, что ему не удалось узнать, как закончил жизненный путь М.А. Галкин. «По рассказу профессора М.И. Шахновича, последнее, что известно о нем: в 1930 году он уехал на Украину с очередным циклом атеистических лекций» (Брушлинская О. «Я чувствую правду вашего движения» // Наука и религия. 1987. № 11). В зарубежной историографии «красным попам», или «комиссарам в рясах», в том числе и Галкину, посвящена содержательная статья Периса. См.: Peris D. Commissars in Red Cassocks Former Priests in League of Militant Godless // Slavic Review. 1995. Vol. 54. N 2. P. 340–364.
2. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 100. Д. 10902 (М. Горев-Галкин). Без пагинации.
3. НИОГ РГБ. Ф. 369. Коробка 256 (В.Д. Бонч-Бруевич). Ед. х. 33. Благодарю В.К. Котта за предоставление мне чрезвычайно интересной переписки Галкина с Бонч-Бруевичем.


напечатания его с иниц[иалами] [1] Галкина. Поручить тов. Стучке и Бонч-Бруевичу рассмотреть письмо и статью Галкина для переговоров и дать в Сов. Нар. Ком. свое мнение о возможности привлечения Галкина к активной деятельности и на какой пост» [2]. Галкин активно участвовал в разработке декрета, оставаясь действующим священником, а затем участвовал в деятельности 8-го «ликвидационного» отдела комиссариата юстиции, который занимался делами Церкви. Он был настоящим «церковным большевиком».

Если работа комиссии о большевизме Собора происходила за закрытыми дверями, то доклад протоиерея Лахотского о гонениях на Православную Церковь прозвучал на пленарном заседании Собора. Среди прочего протоиерей сказал: «…но нельзя во имя правды умолчать, что есть предатели и пособники гонения на Церковь из своей же духовной среды. Здесь уже было сказано одним уважаемым и правдивым архипастырем, что есть и архиереи заодно с большевиками, и священники, и диаконы с псаломщиками, даже из выбранных в епархиальные советы и в члены консистории. Некоторые из них стоят едва ли не во главе местных советских организаций и комиссарских начальств» [3].

Протоиерей говорил о «церковных большевиках», которых становилось всё больше. Мне неизвестны случаи, когда архиереи или священники возглавляли местные Советы, хотя я ничуть не удивлюсь, если такие документы найдут в каком-нибудь провинциальном архиве, многие пытались заигрывать с новой властью [4]. Причиной бедствий, обрушившихся на Церковь, считал Лахотский, являются священно- и церковнослужители, изменившие Церкви, «церковные большевики». Лахотский служил в Петрограде, лично знал священника Галкина и был осведомлен о его инициативе по изданию Декрета.

Примечательно, что в создании мифотворчества вокруг Октябрьской революции последний вывод Лахотского никак не используется. Между тем и в определении Собора «О мероприятиях к прекращению нестроений в церковной жизни», принятом 6 (19) апреля, было четко прописано, что «священнослужители, состоящие в противоцерковных учреждениях, а равно содействующие проведению /388/

1. В тексте публикации неверная расшифровка сокращения: вместо «иниц[иалов]» — «иниц[иативой]».
2. Из протокола № 12 заседания Совета Народных Комиссаров от 27 ноября 1917 г. // Русская Православная Церковь и коммунистическое государство. 1917–1941: Документы и фотоматериалы. М., 1996. С. 13. Эта чрезвычайно содержательная публикация документов с точки зрения археографии безобразно выполнена. Профессионально выполненная публикация протоколов Совнаркома: Протоколы заседаний Совета народных комиссаров РСФСР. Ноябрь 1917 — март 1918 г. М., 2006. Галкин там упоминается дважды — на с. 59 и 102.
3. Там же. С. 9–10.
4. Викарный епископ Новгородской епархии в письме главе епархии сообщал, что после ассигнования Советам рабочих депутатов дополнительных прибавок чиновникам консистории ему показали письмо протоиерея Белина, обращавшегося к председателю Совета, употребляя несколько раз слово «товарищ». Протоиерей выражал сожаление, что членам консистории не прибавлено в жаловании. Он утверждал, что «сочувствует работе Совета, готов сотрудничать с ними, упоминая о том, что он по проискам черной сотни был Вами уволен за прогрессивные взгляды». См.: Алексей (Симанский) — Арсению (Стадницкому). 21 февраля 1918 г. // Письма патриарха Алексия своему духовнику… С. 126.


в жизнь враждебных Церкви положений декрета о свободе совести и подобных сему актов, подлежат запрещению и в случае нераскаяния извергаются из сана» [1].

Данное определение могло бы коснуться Михаила Галкина, одного из главных авторов Декрета, но он, уезжая на время в Москву, спокойно продолжал служить в «Колтовской» церкви в Петрограде. Более того, церковные деятели поддерживали связь с Галкиным и тогда, когда он целиком перешел на работу в советские органы [2].

Начиная с XVII в. духовенство участвовало в бунтах и восстаниях, выступая не столько против государственной власти, сколько против своего церковного начальства. И первая, и вторая революции в России показали, что духовенство — плохая опора государственной власти и «церковный большевизм» был в первую очередь показателем глубокой болезни Синодальной Церкви [3].

В 1917 г. «церковный большевизм» был политическим ярлыком, который наподобие слов «черносотенец», «монархист», «буржуй», «распутинец» использовался различными политическими силами, вкладывавшими в него разный смысл. Официально под ним понимали «выступление некоторой части духовенства против архиереев и низших клириков против своих священников» [4]. На протяжении года этот термин трансформировался: вначале он часто подразумевал под собой неподчинение церковным властям, а впоследствии, уже после большевистского переворота, и реальное сотрудничество священнослужителей с новой властью.

«Красные попы», да и «красные архиереи» были активно востребованы новой властью, особенно после победы в Гражданской войне, когда лидеры большевиков, считавшие религию пережитком прошлого, «опиумом для народа» и даже «труположеством» (Ленин), задумали план разложения Церкви изнутри, натравливая одну часть духовенства на другую. И красные попы, или церковные большевики, сильно помогли им в этом. «Нет более бешеного ругателя, как оппозиционный поп», писал Троцкий [5].

Это понимал и Н.А. Бердяев, писавший, что революция непосредственно и тяжело ударит по Церкви… «И тогда встанет уродливый признак красной церкви» [6]. Предвидел Бердяев и участь церковных большевиков: «Они закончат церковную /389/

1. Собрание определений и постановлений Священного собора Православной Российской Церкви 1917–1918 гг. М., 1994. Вып. 1–4. С. 59.
2. Это видно из отрывков из дневника протоиерея Николая Чукова. По просьбе митрополита Вениамина он встречался с Галкиным и вел с ним переписку. Митрополит и Чуков надеялись, что Галкин будет своеобразным ходатаем перед властями (Дневник протоиерея Николая Чукова // Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. 2004. Вып. 32. С. 67). Интересно отметить, что Галкина Чуков именует священником («Отец Галкин») и в декабре 1918 г., когда последний уже сложил с себя сан.
3. Я попытался разобрать эту проблему подробнее. См.: Рогозный П.Г. Синодальная Церковь, общественное и революционное движение, или Почему духовенство приветствовало революцию? // Историческая экспертиза. 2015. № 4 (5). С. 142–153.
4. Именно так описал данный термин член Собора Голубцов: См.: Голубцов Г., протоиерей. Поездка на Всероссийский церковный Собор. Дневник 1918 г. // Российская церковь в годы революции (1917–1918). М., 1995. С. 249. См. также: Большевизм в церкви // Прибавление к «Церковным ведомостям». 1917. 31 января. С. 153–155.
5. Записка Л.Д. Троцкого в Политбюро ЦК РКП(б) о политике по отношению к церкви // Политбюро и Церковь. Архивы Кремля. М., 1997. С. 162.
6. Бердяев Н.А. «Живая церковь» и религиозное возрождение России (1923) // Падение Священного русского царства. Публицистика (1914–1922). М., 2007. С. 840.


революцию, когда окончательно отрекутся от всех откровений и таинств христианства, когда превратят Церковь в общину, целиком преданную материализму и социализму… Когда священники отрекутся от веры в Христа Спасителя и снимут рясу. Это предел церковной революции» [1]. Бердяев угадал — путь известных церковных большевиков, таких как Галкин, Брихничев, Калиновский, Платонов, и был таким.

Представляется, что и самая удачная антицерковная акция новой власти — вскрытие мощей, родилась в головах церковных большевиков.

Наверное, без церковных большевиков, без монахов Московского Данилова монастыря, без Михаила Галкина невозможно было глумление над самой религией и верой, которое развернулось в 30-е гг., замолкло в годы войны и вновь возродилось в годы правления Хрущева, обещавшего показать в 1980 г. последнего попа. Церковные деятели стали это понимать уже в 1917 г. Недаром будущий патриарх Алексий писал, что больше всего опасается не большевиков, а своих же «лжебратьев».

Однако церковный дискурс того времени был таков, что даже термин «церковный большевизм» Поместный Собор побоялся использовать, хотя и констатировал «пагубную измену». Ну а «церковным большевикам» предстояла долгая жизнь, вплоть до нашего времени. И апологетика Сталина со стороны части церковных деятелей тому хорошее подтверждение [2].

1. Бердяев Н.А. «Живая церковь» и религиозное возрождение России. С. 846.
2. См., напр.: Сталин и Церковь глазами современников. М., 2016.


Эпоха войн и революций: 1914–1922: Материалы международного коллоквиума (Санкт-Петербург, 9–11 июня 2016 года). — СПб.: Нестор-История, 2017. С. 375-390.




Отзыв пользователя


Нет комментариев для отображения



Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас