Е. МУРАВЬЕВ
ПОЛТОРА МЕСЯЦА В ШТАБЕ АНТОНОВЦЕВ
Во второй половине 1920 года — первой половине 1921 года несколько уездов Тамбовской губернии были охвачены кулацко-эсеровским мятежом, получившим название «антоновщины»— по имени главаря мятежа, тамбовское правого эсера А. С. Антонова.
Антоновщина была опасной разновидностью контрреволюции, руководимой эсерами и опиравшейся главным образом на кулацкую верхушку деревни. Им удалось вовлечь в мятеж не только зажиточное, но и значительную часть середняцкого крестьянства, недовольного продразверсткой. В своей демагогической агитации антоновцы выдвигали лозунги: «Долой продразверстку!», «Да здравствует свободная торговля!», «Советы без коммунистов!» и т. п.
Банды Антонова разгоняли местные Советы, зверски убивали коммунистов, работников продовольственных отрядов, захваченных в плен красноармейцев, терроризировали и грабили местное население. Они пускали под откос поезда, разрушали железнодорожные пути и станционные сооружения.
В «Докладе ВЧК о раскрытых и ликвидированных на территории РСФСР заговорах против Советской власти в период мая — июня 1921 года» отмечалось, что антоновцами «произведены чудовищные опустошения, зверски замучены и растерзаны сотни коммунистов и советских работников, не давалось пощады даже женщинам и детям; весь район приведен в состояние крайнего развала» [1].
1. Из истории Всероссийской Чрезвычайной Комиссии, 1917— 1921 гг. Сб. документов. М., Госполитиздат, 1958, с. 457.
Мятеж в центре страны, в котором принимало уча-/42/-стие около пятидесяти тысяч человек, представлял немалую опасность для .молодой Советской республики.
Большое внимание ликвидации антоновцы уделял В. И. Ленин. В феврале 1921 года он принял делегацию крестьян Тамбовской губернии. В марте того же года В. И. Ленин и Ф. Э. Дзержинский обсуждали с делегацией от Тамбовской губернии план разгрома антоновщины. В Тамбовской губернии досрочно (в феврале 1921 года) продразверстка была отменена и заменена продналогом. Была разрешена продажа излишков сельскохозяйственных продуктов. Проводилась широкая разъяснительная работа среди крестьян о политике Советской власти.
Для руководства борьбой с антоновщиной была создана полномочная комиссия ВЦИК во главе с В. А. Антоновым-Овсеенко.
Наряду с политической работой были осуществлены и военные мероприятия. По предложению В. И. Ленина командующим войсками Тамбовской губернии был назначен в апреле 1921 года М. Н. Тухачевский.
Военные операции против антоновцев сочетались с разъяснительной работой. Большое внимание ликвидации мятежа уделял Феликс Эдмундович Дзержинский, который советовал чекистам проникать в ряды антоновцев, чтобы разлагать банды изнутри.
Т. П. Самсонов, возглавлявший отдел ВЧК по борьбе с контрреволюцией, в своих воспоминаниях пишет, что чекистам «удалось проникнуть в военную организацию Антонова, вплоть до его штаба... В деле ликвидации антоновского бандитского движения разведка сыграла крупную роль».
О том, как мне удалось попасть в логово врага и что сделали чекисты для ликвидации антоновщины, я и paсскажу в своих воспоминаниях.
Получилось так, что для проникновения в логово антоновщины моя кандидатура оказалась наиболее подходящей. «Ты со своими биографическими данными, — говорил мне Т. П. Самсонов, — был для нас настоящей находкой».
Что он имел в виду?
Прежде всего знание той среды, в которой мне пришлось действовать. Я родился и вырос в середняцкой семье. Мелкобуржуазная крестьянская психология, идеа-/43/-лы и стремления крестьянства были мне хорошо понятны. Во время революции мне пришлось много работать среди крестьян. В Рязани я был председателем губернского Совета крестьянских депутатов, председателем губернской земельной конфликтной комиссии, губернским комиссаром земледелия. В Воронеже заведовал губернским земельным отделом.
Но самое главное, что предопределило мой успех в стане антоновцев, — это моя прежняя принадлежность к партии эсеров. К тому же я был не рядовым ее членом, а руководящим работником. В партию эсеров вступил осенью 1916 года, будучи студентом первого курса Воронежского учительского института. Я не разбирался тогда в программах различных политических партий, с марксизмом был знаком плохо. Эсеры же казались мне преемниками героической «Народной воли», выразителями и защитниками крестьянских интересов.
Но правоверного эсера из меня не получилось. Вскоре после Февральской революции я стал выступать с резкой критикой соглашательской политики ЦК партии эсеров. За это Воронежская губернская конференция, по указанию ЦК, исключила меня из партии эсеров 12 октября 1917 года «за дезорганизаторские действия и разложение партийных рядов». А возглавляемая мною городская организация эсеров была распущена как «раскольническая». Мы не подчинились этому решению и стали существовать как «Воронежская организация партии левых эсеров (интернационалистов)».
Для ЦК левых эсеров я тоже оказался «не ко двору». Когда был председателем Рязанского губревкома, то ЦК левых эсеров предал меня партийному суду за «ряд противообщественных поступков» и отстранил от работы др, окончания партийного суда надо мною. Мои «противообщественные поступки» выразились в том, что руководимый мною губревком применил (как меня обвинили) излишне суровые, жесткие меры при сборе контрибуции с рязанской буржуазии и практику террора по отношению к контрреволюционерам и бандитам-грабителям. Но за меня вступился Воронежской губком левых эсеров, и дело было прекращено.
Ко времени поездки к антоновцам я окончательно перешел на большевистские позиции и вышел из партии левых эсеров. Однако об этом знали лишь немногие. /44/
Было и еще одно обстоятельство, которое давало мне возможность чувствовать себя уверенно в бандах Антонова. Во время Октябрьской революции и гражданской войны я избирался членом Воронежского военно-революционного комитета, председателем Рязанского губревкома, председателем ревкома крупного партизанского отряда на Украине. Мне неоднократно приходилось руководить боями партизан с гайдамаками и петлюровцами. Без опыта в военном деле я не мог бы сыграть у антоновцев роль командира, хорошо знакомого с условиями и методами партизанской войны.
Не последнюю роль сыграл и мой внешний вид. Длинные волосы, небольшие усы и бородка, очки в позолоченной оправе — все это соответствовало представлению о дореволюционных интеллигентах народнического типа.
...В марте 1921 года я приехал из Рязани в Воронеж, и вместе со своей ближайшей помощницей М. Ф. Цепляевой с ведома и согласия руководства Воронежского губкома РКП (б) мы стали готовить членов левоэсеровской организации к коллективному выходу из партии левых эсеров и переходу в партию большевиков. С этой целью мы открыли «Клуб левых социалистов-революционеров (интернационалистов)», наметили провести конференцию.
Через некоторое время меня и Цепляеву попросил зайти председатель Воронежской губчека Д. Я. Кандыбин. Когда мы пришли, у него были два других руководящих работника чрезвычайной комиссии: зампред губчека Д. Н. Ломакин и начальник секретно-оперативной части З. К. Аргов. Присутствовал также член бюро губкома РКП(б), председатель губисполкоша Агеев.
— То, что вы делаете сейчас здесь, в Воронеже, полезно, — говорил Кандыбин. — Но не это сейчас главное. Во сто крат важнее подавить эсеровский мятеж на Тамбовщине. Там сейчас главный фронт борьбы с контрреволюцией. Эсеро-кулацкое восстание — это нож в спину пролетарской революций По указанию из Москвы, из ВЧК, мы предлагаем вам принять участие в операции по ликвидации антоновских банд. В какой форме будет выражаться ваша помощь, мы договоримся позже. Сейчас важно получить ваше принципиальное согласие. /45/
Я сказал, что это предложение отвечает самым горячим моим желаниям. Свое согласие на участие в ликвидации антоновщины дала и М. Ф. Цепляева.
Стали обсуждать вопрос, что делать с легальной воронежской лево-эсеровской организацией. Она существовала в Воронеже еще с 1920 года, но практически никакой работы на заводах или в сельской местности не вела.
Мы договорились, что работу левоэсеровской легальной организации не нужно прекращать. Наоборот, надо создавать видимость ее активизации: ожидался приезд в Воронеж эмиссара Антонова. Кроме того, для участия в ликвидации мятежа надо, чтобы за моей спиной стоял Воронежский левоэсеровский комитет, от имени которого я мог бы действовать в своих взаимоотношениях с антоновцами. Это создаст мне авторитет в их глазах и будет служить прикрытием чекистской работы.
Вскоре в Воронеж для связи с эсеровской организацией действительно приехал начальник антоновской контрразведки Герасев (псевдоним Донской). Явился он на квартиру Цепляевой.
Мы решили показать Донскому «товар лицом». Он обрадовался, увидев на одном из домов в центре города вывеску: «Клуб левых социалистов-революционеров (интернационалистов)». Здесь же находился и местный «комитет партии». Донской видел, что на столе, за которым я сидел, лежали различные папки с материалами, что у меня имелись бланки, штамп и печать левоэсеровского комитета.
На глазах Донского созывались левоэсеровские собрания. Был устроен диспут между левыми эсерами и большевиками. Все это произвело на Донского сильное впечатление.
Когда в Воронеж приехал полномочный представитель ВЧК по Тамбовской и Воронежской губерниям, то на совещании, созванном им (в совещании принимали участие руководящие работники губчека, Цеиляева и я), решено было показать Донскому, что воронежские левые эсеры имеют тесную связь и с ЦК партии эсеров в Москве.
Сделано это было так: из Москвы в Воронеж якобы приехали два члена ЦК левых эсеров (на самом деле это были воронежские большевики М. Г. Попов и Се-/46/-менов). Я беседовал с ними в присутствии Донского и Цепляевой о положении в Воронеже и работе комитета левых эсеров. Мои ответы на вопросы «членов ЦК» сопровождались все время одобрительными репликами Донского. Оценивая работу Воронежского комитета, «члены ЦК» особое удовлетворение выразили по поводу установления связи с антоновцами. Они говорили также, что сейчас налаживаются контакты с Махно и другими антибольшевистскими отрядами.
«Члены ЦК» в присутствии Донского передали мне «директиву ЦК» о необходимости объединения всех антибольшевистских сил. Они сообщили, что в настоящее время объединяют свою антибольшевистскую работу левые и правые эсеры, народные социалисты, анархисты, меньшевики, что ведутся переговоры даже с кадетами. Для обсуждения этого вопроса якобы в ближайшее время в Москве достоится всероссийский эсеровский подпольный съезд, а вслед за ним намечено созвать и съезд представителей всех антибольшевистских армий и отрядов.
Донской уверовал в силу Воронежской левоэсеровской организации. В разговорах с «членами ЦК» он расхваливал ее и особенно меня как руководителя. Он охотно рассказывал о положении в стане Антонова, о стремлении распространить мятеж на окружающие губернии, просил оказать помощь оружием и отрядами из других районов страны.
Донской обещал подробно доложить обо всем Антонову, а не позже чем через неделю возвратиться в Воронеж и сообщить о результатах переговоров в «Главоперштабе». После этого я должен был поехать к антоновцам для установления поотргянной связи и координации действий. Прощаясь, Донской назвал мне пароли и явки в Тамбове.
Казалось, все идет как надо, но... Прошло две недели, а от Донюкого ни слуху на духу. Что это, случайность? Хорошо, если так. А вдруг он что-то заподозрил? Ведь даже малейший промах мог насторожить врага.
— Нет, не следует все чрезвычайно усложнять, — говорил я на совещании в губчека. — В Воронеже все прошло чисто. Донской уехал, не подозревая о ловушке.
— Тогда почему он не прибыл для связи вторич-/47/-но? — недоумевал Кандыбин. — Может быть, у антоновцев есть канал постоянной связи с Москвой и они уже выяснили, что никто из членов ЦК левых эсеров в Воронеж не выезжал, что никаких партийных и антибольшевистских съездов не предвидится и что вся эта затея — дело рук ВЧК?
— Отчего же тогда Донской так откровенно радовался установлению связи с левоэсеровским ЦК? — спрашивал Ломакин и тут же отвечал сам себе: — Значит, связи у них нет!
— Но почему же Донской не едет? — беспокоился Аргов.
Я продолжал утверждать, что опасения напрасны. Донской едва ли мог что-либо заподозрить. Необходимо ехать к антоновцам, не теряя ни дня. В наших руках явки в Тамбове и пароль. Лучшего момента мы вряд ли дождемся.
После детального обсуждения всех «за» и «против» приняли решение ехать, не дожидаясь вторичного приезда Донского.
Стали обсуждать условия поездки. Участники совещания старались предусмотреть все трудности, препятствия и всякого рода опасности, которые могут возникнуть на моем пути.
— Смотри, Евдоким, — говорил мой друг старый большевик Митрофан Попов, — ты едешь в логово зверя и кладешь голову в его пасть. Малейшая твоя ошибка может привести к срыву, провалу важной операции ВЧК. А тебе эта ошибка будет стоить жизни. Пойрни: главари антоновщины — это матерые, опытные эсеры. Да и сам Антонов не простофиля, если ему удалось организовать и возглавить такое крупное антисоветское движение. Ты должен перехитрить их.
Решено было, что в Тамбов вместе со мной поедут два сотрудника губчека Чеслав Тузинкевич и Бронислав Смерчинсмий.
Условились, что у антоновцев я буду фигурировать не только как председатель Воронежского комитета левых эсеров (в этой роли знал меня Донской), но и как член ЦК партии левых эсеров, якобы избранный в состав ЦК на всероссийском съезде левых эсеров, происходившем в Москве уже после отъезда Донского из Воронежа (о «подготовке» такого съезда Донской знал). /48/ Я сам написал себе удостоверение (на бланке и с печатью Воронежского комитета левых эсеров) на имя Петровича, члена ЦК и председателя Воронежского комитета партии левых эсеров. Удостоверение как члену Воронежского левоэсеровского комитета я написал и Тузинкевичу (именуя его Андреевым).
По приезде в Тамбов я по явке и паролю, полученным от Донского, зашел к адвокату Федорову, видному члену партии кадетов (имевшему у антоновцев конспиративную кличку Горский). Через Федорова антоновцы держали связь с внешним миром, он был их главным резидентом.
Встреча и переговоры с Федоровым были для меня серьезным испытанием. Попасть к антоновцам, минуя Федорова, было нельзя, именно здесь надлежало пройти самую жесткую «политическую проверку» и получить дальнейшие явки.
За время революционной работы — и подпольной, и в советский период — мне пришлось встречаться с членами разных социалистических партий. Я хорошо знал, что они представляют собой, и мог вести с ними разговоры на любые политические темы. Но с кадетом, да еще видным, встречаться и разговаривать приходилось впервые, а от этого зависело, попаду я к антоновцам или нет. Но этим не исчерпывалась цель моей встречи с Федоровым: я должен был уговорить его поехать в Москву.
Меня встретил выхоленный интеллигент с аккуратно подстриженной бородкой, в хорошо отглаженном чесучовом костюме, — всем своим видом Федоров напоминал дореволюционного барина.
Из беседы с ним я узнал, что он был крупным деятелем партии кадетов, хорошо знал некоторых ее вожаков.
От Донского Федоров знал обо мне как о руководителе воронежских левых эсеров, желающих установить тесную связь с антоновцами. Поэтому он сразу дал понять, что кипит ненавистью к большевикам и Советской власти.
Федоров восторженно принял мое сообщение о мнимых заграничных переговорах социалистов и кадетов и установлении контактов между всеми антибольшевистскими организациями. /49/
В ходе беседы я стал жаловаться на якобы имеющуюся у антоновцев тенденцию вариться в собственном соку, на плохую связь с Москвой.
— Связь с вами, — подчеркивал я, — счастливое исключение. При вашем авторитете в Москве, где теперь наблюдается тяга к объединению всех антибольшевистских организаций, можно добиться многого.
На Федорова это произвело впечатление. Мы с ним решили, что через несколько дней он поедет в Москву, чтобы связаться со своими друзьями — руководителями кадетской партии.
В Москву он действительно впоследствии поехал. День его отъезда стал известен ВЧК через Смерчинского, которого я представил Федорову как своего помощника.
В Москве Федоров был арестован отделом ВЧК по борьбе с контрреволюцией. Т. П. Самсонов, допрашивавший его, говорил мне впоследствии, что от него был получен большой, интересный и очень важный материал.
Итак, начало было успешным. По явке и паролю, полученным от Федорова, я пошел к другому антоновскому связнику — к дорожному мастеру Степанову. Договорились, что он направит меня вместе со своим провожатым на границу территории, занятой антоновцами.
Я решил взять туда Тузинкевича как своего связного. Верхом на оседланных лошадях, приведенных Степановым, мы отправились в путь.
Проехали километров двадцать пять в сторону Кирсанова и очутились на каком-то кулацком хуторе. Хозяин был лесник, активный антоновец.
Здесь меня ожидала большая удача: на хуторе как раз проводилось какое-то кустовое совещание, на котором присутствовало много антоновских командиров и политических руководителей.
В большой горнице сидело человек тридцать. Но самое главное, что в значительной степени определило успех всей моей поездки, было то, что проводил совещание Донской.
Увидев меня, он сорвался с места, обнял, расцеловал. — Вот он, тот самый большой друг, — закричал Донской, — председатель Воронежского комитета эсеров, о котором я вам сейчас говорил! /50/
Я был председателем Воронежского левоэсеровского комитета, но антоновцы меня считали председателем просто эсеровского комитета, не добавляя «левого». Так было во все время моего пребывания у них. Происходило это потому, что в антоновском мятеже участвовали и правые эсеры.
— Вот это человек так человек! — кричал Донской.— Какую работу он развернул в Воронеже!
В ответ на представление Донского, что я председатель Воронежского комитета эсеров, я заявил:
— Поднимай выше! Я теперь и член Центрального комитета.
— Да что ты? Когда же тебя выбрали?
— А помнишь, члены ЦК, приезжавшие в Воронеж, говорили о предстоящем всероссийском съезде? Ну так вот, съезд уже состоялся. Там меня и избрали.
Участники совещания с большим вниманием слушали наш разговор. Донской стал рассказывать о размахе эсеровской работы в Воронеже, свидетелем которой он был сам.
Все это: рассказы Донского о моей работе, сообщение о том, что я стал членом ЦК, — сразу же поставило меня среди присутствовавших на совещании в положение человека, которому не только можно и нужно доверять, но и директивы которого необходимо выполнять.
Мне, как члену ЦК, было предоставлено слово. Пришлось подробно говорить о международном и внутреннем положении страны, о единении всех антибольшевистских сил и о готовящемся в Москве съезде руководителей повстанческих отрядов.
— По всем вопросам, касающимся борьбы с большевиками, ЦК поручил мне переговорить лично с Антоновым, — подчеркнул я.
— Антонова нет, — заявили мне командиры.
— А где же он?
— В Саратовской губернии порядки наводит.
Это сообщение явилось для меня неприятной неожиданностью. Ведь основная цель моей поездки состояла в том, чтобы вывезти Антонова в Москву. Стало ясно, что в логове врага придется пробыть дольше, чем намечалось /51/ Вскоре мне удалась выяснить, что Антонов во главе одного из своих отрядов делал набег на район Саратовской губернии, граничащий с Тамбовщиной, и там в бою с красными войсками близ села Бакуры его подразделение было разгромлено, а сам он тяжело ранен.
После совещания Донской рассказал мне, что установленные им связи с Воронежем одобрены «Главоперштабом». Он получил указание вторично съездить в Воронеж, а затем в Москву для установления контакта с центральным эсеровским руководством. Однако вторичная поездка задержалась из-за переговоров с членами штаба, которые находились в разъездах.
На другой день Донской уехал в Москву. Там по явке, полученной от меня, он установил связь с «начальником штаба боевых сил Москвы», а на самом деле с начальником отдела ВЧК по борьбе с контрреволюцией Т. П. Самсоновым. Беседуя с Донским (до его ареста), Самсонов получил от него ценный материал об антоновщине.
Среди участников совещания на хуторе был один из главарей мятежа — Василий Матюхин, начальник антоновской «милиции» (его брат Иван Матюхин был виднейшим командиром у повстанцев). Донской прикрепил его ко мне в качестве представителя «Главоперштаба».
Сразу после совещания договорились, что Тузинкевич останется у антоновцев в качестве моего связного. (За время нашей поездки он под видом связи с эсеровским центром несколько раз отправлялся в Тамбов, чтобы узнать, нет ли новых поручений для меня из Москвы, из ВЧК.) Я же в сопровождении Василия Матюхина и охраны из четырех бандитов отправился осматривать административные центры и воинские части антоновской армии.
По приезде в тот или другой пункт Матюхин сообщал местным вожакам, кто я и зачем приехал. Как «представитель центра» я побывал на многих базах, где проводил совещания, заслушивал доклады и сообщения, давал «указания».
Через несколько дней вместо Матюхина меня стал сопровождать Егор Ишин, вторая фигура у мятежников после Антонова. Он был председателем губернского ко-/52/-митета «Союза трудового крестьянства» — эсеровской организации, которая на территории антоновцев была главным гражданским органом управления.
Когда я вспоминаю сейчас Ишина, то вижу перед собой дородного человека лет сорока пяти, с одутловатым румяным лицом, с курчавыми волосами, в темном костюме, начищенных сапогах гармошкой, с маузером в деревянной кобуре на боку. У антоновцев Ишин пользовался славой оратора (он и в самом деле был человеком речистым). На крестьянских митингах и собраниях Ишин выступал как главный оратор, разъяснял программу антоновцев. Говорил он сочным крестьянским языком, с пословицами и прибаутками.
Встреча с Ишиным была новым большим испытанием и серьезной проверкой моих способностей чекиста-разведчика. Ишин был не рядовым эсером-антоновцем, для которого должен быть непререкаем авторитет «члена ЦК», а матерым эсером, крупным идейным врагом. С первой же встречи он признал меня «членом ЦК», имеющим право на руководство «партизанским движением», был со мной вежлив и внимателен, однако не один раз пытался поставить меня в такое положение, при котором человек может смутиться, если он является не тем, за кого себя выдает. Опытный конспиратор, Ишин, с одной стороны, доверял мне как члену ЦК и руководителю воронежских эсеров, с другой, не упускал случая еще и еще раз проверить «.представителя центра». Нет необходимости говорить, насколько опасными были для меня эти «экзамены». Следовало все время быть начеку.
Во время поездок мы ночевали с Ишиным в избах или на сеновалах. Проснулся как-то утром, а он с ухмылочкой говорит мне:
— А вы, оказывается, во сне гутарите...
Да, есть такая слабость у меня... Неужели проговорился? Мгновенно взял себя в руки, засмеялся и как бы между прочим опросил:
— Мешал спать?
— Да не так уж чтобы...
— Ну, тогда все в порядке. Кажется, пронесло...
С этого дня, если мне приходилось ночевать с кем-либо из антоновцев, я старался попросту не смыкать /53/ глаз. Спал же я (точнее, впадал в состояние оцепенения) с открытыми глазами, урывками, днем при переездах, сидя в седле и опираясь на стремена. Это было страшно тяжело и привело к сильному расстройству нервной системы.
В другой раз Ишин во время ужина начал неторопливо, не упуская подробностей, рассказывать, каким истязаниям подвергают антоновцы взятых в плен красных командиров, политработников и. красноармейцев. Не отрывая взгляда от моего лица, он говорил о том, что на днях участвовал в особенно интересном деле: бандиты перепилили красноармейцу шею пилой.: «Кричал он, ох, кричал, мать честная, — говорил Ишин. — И то сказать: пила была тупая да ржавая, ею нешто сразу перепилишь. Да и шея — не дерево, пилить неудобно...»
Как ни трудно сдержаться, у меня не дрогнул ни один мускул. Я ничем не выдал своих чувств, и председатель губкома СТК замолчал.
Когда Ишин был вывезен мною в Москву и арестован ВЧК, то на следствии он говорил, что у него иногда закрадывались сомнения: тот ли я человек, за кого себя выдаю? Проверял, как мог, но установить, что я связан с ЧК, не сумел.
Разъезжая по «антоновской вотчине», я старался как можно больше узнать, запомнить. Руководители СТК и командиры отрядов рассказывали мне как «начальству» о своих агентах и пособниках в разных тамбовских учреждениях и организациях. Ясно, как важны были эти сведения для разгрома мятежа.
Находясь в стане врагов, не знаешь, откуда и какая тебя ждет опасность. Самое же тяжелое чувство испытываешь, когда создается реальная угроза гибели от своих. А такая опасность подстерегала меня не раз. Расскажу об одном случае.
В селе шел митинг. Крестьяне и «партизаны» слушали разглагольствования «члена ЦК». Вдруг прозвучал удар церковного колокола — знак тревоги. Участников сходки будто ветром сдуло. Командир антоновцев, сопровождавший меня, крикнул: «Красные!» — и увлек меня за собой. За нами побежала охрана. Совсем близко слышался нараставший конский топот. Мы огородами пробрались в противоположный ко-/54/-нец села и вбежали в убогую хатенку. Не обращая внимания на испуганно прижавшуюся к стене старую женщину, один из бандитов бросился к печке, стал на колени и начал выгребать из-под печи мусор. В образовавшееся отверстие полез руководитель бандитов, следом за ним я и другие сопровождавшие нас антоновцы. Под печью оказался глубоко вырытый в земле тайник, в котором мы и (разместились. Последний из телохранителей завалил за собой дыру хламом.
Долгое время мы сидели в полной темноте, молча, вдыхая запах плесени и мышей. Только однажды, сблизив головы, антоновцы шепотом договорились: живыми не сдаваться. Слышно было, как наверху стучали сапоги красноармейцев. «Туточки воны, вдесь у сэли... Коней побросали да поховалыся, — донесся до нас,басовитый украинский говор, — шукаты треба».
Красные обыскали в деревне все дома. Особенно тщательно осматривали дома кулаков. Им было невдомек, что тайник антоновцев находился в избушке самой бедной крестьянки. Хозяйка дома, конечно, молчала. Она хорошо знала, какая страшная кара ждет любого, кого бандиты обвинят в предательстве.
Когда я сидел с антоновцами в этой дыре, я с горечью думал, что если нас обнаружат, меня могут застрелить свои же...
Был и такой эпизод. Однажды дела задержали Ишина, и я поехал дальше только с телохранителями. Едва мы появились на околице какого-то села — нас тотчас же окружили крестьяне, вооруженные вилами и охотничьими ружьями. Стащив с лошадей, они повели меня и моих спутников к оврагу, чтобы расстрелять. Мы упиралась, стараясь перекричать гомонящую толпу. Я говорил, им, что являюсь «членом ЦК», но мужики ничего не хотели слушать. Уже у самого оврага толпу остановил случайно оказавшийся здесь антоновский командир, который знал маня в лицо. Матюкаясь и размахивая плетью, он освободил нас и проводил до села.
Оказалось, в каждой мятежной деревне существовали так называемые отряды самообороны. Этим отрядам Антонов дал строгие указания: не впускать чужих людей, небольшие отряды красных разоружать, бойцов истреблять, о больших соединениях немедленно сообщать /55/ в штаб. Меня и моих телохранителей приняли за разъезд красных...
С каждой новой поездкой передо мной все яснее вырисовывалась общая картина антоновского мятежа. Он представился тугим клубком, где сплелись и эсеровщина — вдохновительница и организатор восстания, и недовольство крестьян продразверсткой, усугубленное опять-таки эсеровской пропагандой, что «продразверстка будет вечно», что «землю вам дали, а хлеб с нее будут забирать большевики», и жесточайший террор.
Из уст самих антоновцев мне приходилось слышать рассказы о демобилизованных красноармейцах, вернувшихся в села с войны с белополяками. Им немедленно предлагали вступить в «партизанскую армию». Тех, кто отказывался, безжалостно рубили, остальные под страхом смерти шли к Антонову. Показывали пепелища — все, что осталось от изб людей, сочувствовавших Советской власти.
Всюду, куда бы я ни приезжал, я видел одно и то же: кровь, слезы, гарь, разруху, тысячи обманутых, втянутых в антоновскую авантюру людей. И все более усиливались ненависть к главарям мятежа, желание как можно быстрее вывезти их в Москву и тем обезглавить антоновщину. Для выполнения этой задачи я старался использовать любую возможность.
Главари восстания жаловались на то, что испытывают острую нужду в оружии. Я воспользовался этим и дал указание отобрать самых надежных боевиков для поездки за оружием: двадцать человек в Тулу и двадцать в Воронеж. Выделили отъявленных головорезов. Группы эти поехали в разное время. Тузинкевич встречал их и сопровождал в Тамбов. Оттуда одна группа в сопровождении чекистов отправилась в Тулу через Москву, где и была арестована. Другая в сопровождении Тузинкевича направилась в Воронеж, где также была задержана.
Собранные разведывательные сведения о дислокации частей армии Антонова, ее вооружении и моральном состоянии, об антоновских агентах в советских учреждениях я немедленно через Тузинкевича передавал в Тамбов.
Однако основная задача — вывоз Антонова — по не зависящим от меня обстоятельствам оставалась невы-/56/-полненной. О создавшейся обстановке нужно было лично доложить руководству ВЧК и получить указания, что делать дальше. С этой целью в первой половине июня я на два дня выезжал в Тамбов. Свою поездку я объяснил антоновцам необходимостью получить «указания ЦК», переговорив по телефону на условном языке.
Работники ВЧК сказали мне: директива прежняя, надо непременно встретиться с Антоновым и вывезти его в Москву.
— А если мне не удастся разыскать Антонова и встретиться с ним?
— В таком случае надо доставить в столицу его главных подручных.
Для этого мне разрешили принять любые меры, какие я найду нужными. В то же время долго задерживаться в логове врагов не советовали по следующим причинам. Посланные мною в Москву Федоров и Донской больше в Тамбов не возвратятся. Они арестованы. Не вернутся назад и сорок боевиков, посланных за оружием. Это может вызвать подозрения: ведь посылал-то их я! Спешить надо было и потому, что командование Красной Армии наметило завершить разгром антоновщины к концу июня — началу июля 1921 года, и, следовательно, нужно было заблаговременно дать ему сведения о дислокации и вооружении бандитских формирований.
Возвратись к антоновцам, я стал действовать еще активней. Ссылаясь на директивы центра, дал указание о созыве губернского съезда «Союза трудового крестьянства» и командного состава антоновцев с тем, чтобы избрать делегатов для отправки в Москву на «всероссийский съезд повстанческих армий и отрядов». В то же время я продолжал выяснять возможность встречи с Антоновым. Положение, однако, не изменилось: о главаре мятежников ничего не было слышно.
Созвать съезд оказалось делом нелегким. Части Красной Армии все туже и туже стягивали огненное кольцо. То и дело приходили сообщения о боях банд с красноармейскими отрядами. Во все концы территории, занятой антоновцами, полетели верховые гонцы с извещениями о предстоящем съезде и о посылке делегатов на него. Съезд созвали в последних числах июня, состоялся он на опушке леса близ села Хитрово. Сюда /57/ рибыли политические руководители и представители командного состава. Самого Антонова «а съезде не было. Как мне сказали, он все еще не выздоровел.
За шатким столом, вынесенным из избы лесника, расположился президиум: я, Егор Ишин, Иван Матюхин, заместитель начальника «Главоперштаба» Павел Эктов (начальником считался сам Антонов). Секретарем съезда был адъютант Матюхина, бывший учитель Муравьев (не знавший, разумеется, что он мой однофамилец: антоновцы знали меня под фамилией Петрович). На лужайке в разных позах расположились вооруженные делегаты.
Съезд открыл председатель губкома СТК Ишин и сразу же предоставил мне слово для доклада «О международном и внутреннем положении». В продолжение нескольких лет я сотни раз делал такие доклады. Справился с задачей и в этот раз, нашпиговав свое выступление соответствующими фактами и формулировками.
После доклада начались выступления делегатов с мест о положении в том или ином районе. Я попросил секретаря съезда как можно подробнее записывать их речи (ВЧК должна получить самое полное представление о положении у антоновцев). Делегаты просили передать ЦК, что им нужно оружие, следовало бы прислать, и отряды повстанцев из других областей страны. Я обещал это сделать.
— В ЦК, — говорил я, — есть договоренность с Нестором Махно о присылке его отрядов в Тамбовскую губернию. Он хотя и анархист, но по всем вопросам сотрудничает с эсерами как главной антибольшевистской силой. Я ускорю присылку к вам первого боевого отряда Махно.
Делегаты съезда одобрительно встретили мое заявление.
Были приняты резолюции, в которых выражались политические требования и ярко обрисовывалась антисоветская сущность антоновщины.
Протоколы и резолюции съезда, написанную по моему указанию «Историю антоновского движения» и другие материалы я при отъезде в Москву взял с собой и сдал в ВЧК.
Но главной целью созыва было не получение этих документов, а выборы делегатов на «всероссийский пов-/58/-станческий съезд» — только таким путем можно вывезти в Москву ближайших помощников Антонова. Когда началась самая ответственная часть съезда — выборы делегатов, — меня чуть было не постигла неудача. Все выдвигаемые кандидаты под разными предлогами, отказывались от поездки в столицу. Одно дело находиться под охраной бандитских штыков, другое — Москва: ведь там ЧК!
Создавшееся положение сильно озадачило меня. Я некоторое время соображал, что же делать, какие меры предпринять, чтобы выполнить свою задачу. Выход был один — разыграть роль грозного эмиссара центра. Но я не только играл роль разгневанного члена ЦК. Мне и в самом деле было досадно: срывалось выполнение основной моей задачи.
Я грохнул кулаком по столу и повышенным тоном заявил:
— Так вы же трусы! Вы срываете объединение всех антибольшевистских сил в стране. Бели это произойдет, мы объявим вас дезертирами и изменниками. — Делегаты съезда сидели не шелохнувшись. — Так как вы не можете договориться о посылке делегатов на съезд, я, как член ЦК, на основании данных мне полномочий и в интересах дела отменяю выборы и назначаю делегатами на съезд Ишина и Эктова...
Съезд одобрил мое решение. Ишин и Эктов без всяких возражений подчинились моему приказу.
Съезд закончил свою работу вечером. На следующий день я, Ишин и Эктов в сопровождении двадцати отборных бандитов, взятых нами для «получения оружия», верхом двинулись в сторону Тамбова. Ехали лесными тропами, с опаской: того и глади нарвешься на разъезд красных. Выехав из леса, оставили лошадей и в город вошли небольшими группами.
В Тамбове собрались в условленном месте, находившемся под негласной охраной чекистов. Сославшие на необходимость переговорить с Москвой по телефону, я поспешил к полномочному представителю ВЧК и доложил о выполнении задания.
— Чисто сделано. Замечательно, товарищ Муравьев! — одобрил тот.
Действительно, вывести из расположения банд первого политического руководителя антоновцев Ишина и /59/ одного из главных военных руководителей мятежа Эктова было большой удачей.
Вернувшись к антоновцам, я застал там молодого вихрастого Петьку, который вручал «делегатам» и посланцам за оружием документы и железнодорожные билеты. Бандиты и не подозревали, что Петька — порученец полномочного представителя ВЧК.
Путь от Тамбова до Москвы проделали без происшествий.
С вокзала в Москве я позвонил в отдел по борьбе с контрреволюцией ВЧК начальнику отделения Т. Д. Дерибасу. Он знал, что мы должны прибыть, и поручил отправить Ишина и Эктова на конспиративную чекистскую квартиру.
Явившиеся на вокзал сотрудники ВЧК повезли группу боевиков в то учреждение, от работников которого якобы зависело получение оружия. Привезли они их на Лубянскую площадь, завели в комендатуру ВЧК и арестовали. Я отправился в ВЧК и доложил о результатах полуторамесячного пребывания у антоновцев.
Ишину и Эктову сказали, что на «всероссийский повстанческий съезд» они опоздали. Он закончил свою работу, и его участники разъехались по местам. Но съезд избрал «центральный повстанческий штаб», которому Ишин и Эктов должны сделать доклад.
Вечерам в тот же день на конспиративной чекистской квартире в районе Цветного бульвара состоялось заседание «Центрального повстанческого штаба». Председательствовал член коллегии ВЧК А. X. Артузов, секретарем был Т. Д. Дерибас. На заседании было человек пятнадцать.
Сначала заслушали мое сообщение о поездке к антоновцам, о созыве у них губернского съезда, о решениях съезда и выборе двух делегатов на «всероссийский съезд». Этих делегатов — Ишина и Эктова — я и представил «штабу». После этого слово для доклада о положении на территории антоновцев, об их борьбе против большевистской власти и о задачах, которые они себе ставят на ближайшее время, было предоставлено Ишину, а для содоклада — Эктову. Докладчики обстоятельно осветили обстановку и положение антоновщины. Их выступления подробно записывались. Члены «штаба» задавали докладчикам много вопросов. Вопросы зада-/60/-вал им и я — чтобы «делегаты» в присутствии работников ВЧК рассказали то, что мне казалось интересным для характеристики антоновцев и их контрреволюционной деятельности. Ишин сообщил, каким жестоким мучениям мятежники подвергали захваченных в плен коммунистов и красноармейцев: им вывертывали головы, перепиливали шеи...
После заседания «штаба» Ишин и Эктов были арестованы.
В лице Ишина был обезврежен один из главных руководителей антоновщины. Это был злобный, непримиримый, нераскаявшийся враг Советской власти. Он был расстрелян. По-другому обстояло дело с Эктовым. Во время следствия Эктов, признавший полностью свою вину и раскаявшийся, дал обширные показания. Эктов, числившийся помощником начальника «Главоперштаба» антоновцев, фактически был его начальником. Он разрабатывал планы боевых операций, составлял оперативные приказы, хорошо знал командный состав. Учитывая чистосердечное раскаяние Эктова и ценность данных им показаний, Ф. Э. Дзержинский высказался за помилование Эктова, что и было сделано. Эктову поручили принять участие в выполнении важного задания по разгрому последней крупной антоновской банды под командованием Ивана Матюхина.
Процесс разложения и ликвидации остатков антоновщины шел полным ходом. К началу августа 1921 года мятеж был ликвидирован. Сам Антонов приблизительно через год после разгрома мятежа 22 июня 1922 года был убит в перестрелке с отрядом М. П. Покалюхина, созданным Тамбовским губотделом ГПУ для поимки главаря мятежа.
Вскоре после завершения операции по вывозу в Москву антоновских «генералов» меня пригласил к себе Феликс Эдмундович Дзержинский. Эта встреча произвела на меня неизгладимое впечатление.
Когда я вошел в кабинет Ф. Э. Дзержинского, он встал из-за письменного стола и с приветливой улыбкой пошел навстречу. Протянул мне руку и сказал:
— Здравствуйте, товарищ Муравьев! Мне сообщили интересные вещи о вашей поездке к антоновцам. Расскажите, пожалуйста, теперь об этом сами. /61/
Я тщательно подготовился к докладу. Но вместо него произошла живая, непринужденная беседа.
— Самое главное, на чем я попрошу поподробней остановиться, — говорил Ф. Э. Дзержинский, — это вопрос о том, как к антоновцам относились и относятся тамбовские крестьяне. И почему антоновцы так крепко и так долго держались в Тамбовской губернии? В чем была их главная опора?
Беседа продолжалась около двух часов, и теперь, спустя столько лет, невозможно восстановить ее подробно. Но облик Феликса Эдмундовича, его живой интерес к нашей беседе, глубокое понимание самой сути антоновщины произвели на меня сильное впечатление.
Я говорил о том, что нельзя считать антоновщину исключительно уголовно-бандитским движением. Наоборот, оно носит политический, антисоветский характер.
Я сказал далее, что антоновщина — это своего рода среднерусская Вандея, крестьянская по своему социальному составу, кулацкая по-своему содержанию, умело организованная и руководимая эсерами, которые спекулировали на тяжести для крестьян-середняков продовольственной разверстки, воспользовались несовершенством нашего низового аппарата и ошибками местных органов власти. Выдвинув различные демагогические лозунги, эсеры сумели вовлечь в антисоветское контрреволюционное движение значительные крестьянские массы. Кулаки и местные торговцы играли самую активную роль в антоновщине, а кулацкая молодежь была в ней боевой ударной силой.
Когда беседа закончилась, Феликс Эдмундович сказал:
— Все, что вы рассказали, очень интересно. Я об этом буду говорить в ЦК.
В заключение беседы Феликс Эдмундович дал высокую оценку чекистам — участникам операции по ликвидации мятежа. /62/
Воронежские чекисты рассказывают. / под общ. ред. Н.Г. Минаева; сост. А. Васильев. — Воронеж: Центр.-Чернозем. кн. изд-во, 1976. С. 42-62.