Рабинович А. Е. Моисей Урицкий: Робеспьер революционного Петрограда? // Отечественная история. - 2003. - № 1. - С. 3-23.

   (0 отзывов)

Военкомуезд

Рабинович А. Е.

Моисей Урицкий: Робеспьер революционного Петрограда?

В течение весны и лета 1918 г. М. С. Урицкий, глава Петроградской ЧК (ПЧК), стал для противников большевиков олицетворением террора и своеобразным Робеспьером революционного Петрограда1. Однако факты, которые будут проанализированы ниже, опровергают такое представление. Среди товарищей по партии и даже многих бывших заключенных он пользовался заслуженной репутацией человека умеренного, с неодобрением относящегося к крайностям в проведении репрессий2. Не вполне верна и характеристика лидерами большевиков Урицкого как «человекаТроцкого»3. В данном очерке о деятельности Урицкого в 1918 г. я постараюсь показать, что он проводил собственную, вполне определенную политическую линию, бескомпромиссно и твердо отстаивая ее в случае необходимости.

Моисей Соломонович Урицкий родился в 1873 г. неподалеку от Киева в семье еврейского торговца. В 13 лет он решительно отверг то глубоко религиозное воспитание, которое пыталась навязать ему мать. Окончив гимназию, Урицкий поступил на юридический факультет Киевского университета, где стал активным членом социал-демократического студенческого кружка. В 1897 г., завершив обучение в университете, он полностью посвящает себя революционной работе. Политическая агитация и пропаганда, подпольная деятельность на Украине, в Центральной России, на Урале и в Сибири чередовались в его жизни с длительными периодами тюремного заключения, ссылки и эмиграции в Германию, Швецию и Данию. В предвоенные годы Урицкий — левый меньшевик, в политическом отношении близкий к Троцкому, сотрудничество с которым продолжилось во время войны в Париже, а затем весной и летом 1917 г. — в Петрограде. В это время Урицкий пользовался большим влиянием в Межрайонной организации РСДРП и сыграл значительную роль в ее объединении с большевиками на VI партийном съезде в июле 1917 г. Здесь, как и на VII съезде РСДРП(б) в марте 1918 г., он избирается членом большевистского Центрального Комитета. После переезда советского правительства в Москву в марте 1918 г. и вплоть до своей смерти в августе того же года Урицкий был и членом Петроградского бюро ЦК.

Во время Октябрьской революции Урицкий активно участвовал в работе Петроградского Военно-революционного комитета. Вскоре он стал также членом президиума ВЦИК и коллегии НКВД. Кроме того, как большевистский комиссар при воссозданной Всероссийской комиссии по выборам в Учредительное собрание Урицкий отвечал за его открытие и работу, поэтому его роспуск в восприятии общества был прочно связан с его именем.

Ярый левый коммунист во время внутрипартийных споров о Брестском мире, в отличие от многих других левых он был среди тех, кто после ратификации мирного договора прекратил борьбу за продолжение революционной войны. Невысокий, полный, с медленной, покачивающейся походкой, Урицкий был человеком флегматичного, если не мягкого характера. Всегда одетый в костюм-тройку, с неизменным пенсне на носу, в 1918 г. он был похож скорее на университетского профессора, чем на радикала-революционера.

В первоначальном составе Совнаркома Петроградской трудовой коммуны (СНК ПТК), образованного в ночь с 10 на И марта 1918 г. одновременно с переездом центрального правительства в Москву, самой влиятельной фигурой был Троцкий. Он возглавлял Военно-революционный комиссариат, который объединял функции комиссариатов внутренних дел и военного и обладал неограниченной властью в деле поддержания внутреннего порядка и руководства обороной Петрограда от стремительно наступавших германских войск4. При этом Урицкий и как член коллегии Военно-революционного комиссариата, и как руководитель ПЧК был подчинен Троцкому. Однако уже через несколько дней после отъезда центрального правительства Троцкий был отозван в Москву, где возглавил Наркомат по военным делам, и Урицкий, оставаясь I главой ПЧК, стал комиссаром внутренних дел СНК ПТК. Впрочем, эта структура также оказалась недолговечной. Организация петроградского правительства была завершена только в конце апреля. Именно тогда на I съезде Советов Северной обл., проходившем в Петрограде 26-29 апреля, было сформировано коалиционное большевистско-левоэсеровское правительство — Совет Комиссаров союза коммун Северной обл. (СК СКСО), которое просуществовало вплоть до так называемого лево-эсеровского мятежа в начале июля. Еще до образования этого правительства ПЧК, на упразднении которой левые эсеры настаивали в ходе переговоров с большевиками, была отделена от Комиссариата внутренних дел. Урицкий при этом сохранил контроль над ПЧК и Комитетом по революционной безопасности Петрограда. Комиссаром же внутренних дел стал влиятельный левый эсер П. П. Прошьян5.

Уже в первый день своего пребывания на посту главы Военно-революционного комиссариата СНК ПТК Троцкий объявил о намерении «уничтожить с лица земли контрреволюционеров, погромщиков, белогвардейцев, которые пытаются сеять в городе смятение и беспорядок»6. Столь напыщенная риторика соответствовала характеру Троцкого. Спустя 2 дня Урицкий как председатель ПЧК издал столь же жестко звучащее распоряжение, в котором грозил расстреливать тех, кто будет предлагать взятки или нападать на членов комиссии и ее сотрудников7. Но для него подобный приказ был довольно необычен, и оцениваться он должен в контексте стремительного ухудшения политической ситуации, серьезно обострившейся после беспорядочной эвакуации центрального правительства.

Фактически Урицкий должен был организовывать ПЧК с нуля. Перед отъездом в Москву ВЧК начала организацию своего петроградского отделения8. Было решено, что все важные дела, которые будет вести ПЧК, затем следует отправлять в Москву для окончательного решения. Словом, ПЧК должна была существовать как подчиненная ВЧК структура до тех пор, пока казавшаяся неизбежной оккупация Петрограда немцами не положит конец ее деятельности. Соответственно, 2 млн руб., видимо, составлявшие большую часть, если не все финансовые ресурсы, имевшиеся в распоряжении ВЧК, подлежали переводу в Москву. Туда же эвакуировали всех сотрудников комиссии, «не оставив ни души»9, а также перевезли все заведенные в Петрограде следственные дела. Председатель ВЧК Ф.Э. Дзержинский оставил Урицкому несколько сотен арестантов, содержавшихся в штаб-квартире ЧК на Гороховой, 2 и в знаменитых «Крестах», и ни одного документа с информацией о причинах их ареста. Более того, Урицкий не получил даже списка заключенных10. Все это свидетельствовало, что, покинув Петроград, руководство ВЧК считало излишним заботиться о сколько-нибудь продолжительной деятельности ПЧК.

Поэтому одной из наиболее неотложных проблем, вставших перед Урицким, оказалась проблема поиска новых сотрудников. 12 марта, уже на следующий день после бегства правительства в Москву, Петроградский комитет партии большевиков постановил «привлечь в комиссию людей из районов, поручив им дальнейшую организацию работы»11. Объявив дополнительную мобилизацию в районных партийных комитетах, городское партийное руководство, как оно это делало и в других подобных случаях, отказалось нести ответственность за деятельность правительственного органа (в данном случае — ПЧК). На следующий день Глеб Бокий, который являлся в 1917 г. одним из наиболее уважаемых членов Петербургского комитета большевистской партии, известный также своим сдержанным отношением к политическим репрессиям, был назначен заместителем Урицкого12. Одновременно руководящие должности в ПЧК заняли другие ветераны партии. Руководство, секретариат и приданная комиссии часть Красной гвардии были сформированы довольно быстро. Гораздо сложнее оказалось найти квалифицированных агентов и следователей. Значительная часть последних оказалась в итоге некомпетентной и/или коррумпированной.

Едва встав на ноги, ПЧК начала проводить аресты подозреваемых в контрреволюционной деятельности и спекуляции13. Однако, если судить по сообщениям небольшевистской прессы, многие из задержанных вскоре были освобождены14. В то же время Урицкий строго придерживался принципа недопустимости освобождения заключенных под поручительство или гарантии влиятельных лиц. Уже в начале апреля его упорная защита этого принципа перед лицом растущего давления со стороны высокопоставленных большевиков из Москвы, а также Зиновьева вызвала беспрецедентный публичный спор. Как объяснял сам Урицкий в официальном сообщении от 6 апреля, на первом заседании ПЧК в середине марта было принято решение «для справедливости» не освобождать арестованных на поруки. Поэтому он призывал своих коллег в правительстве воздержаться от подобных ходатайств. Однако этот призыв постоянно игнорировался. Комиссары ПТК систематически ходатайствовали перед ним «за своих знакомых или знакомых своих знакомых». Более того, получив отказ от ПЧК, многие из них через голову Урицкого обращались за поддержкой в Москву или в президиум Петроградского Совета. Руководство ПЧК, отказавшись исполнять прямой приказ наркома Подвойского освободить одного из арестованных, организованный неким петроградским партийным функционером, и вынужденное подчиниться другому такого рода требованию, исходящему от председателя президиума Петросовета Зиновьева, решило обнародовать эту проблему. Официальное сообщение Урицкого заканчивалось повторным требованием прекратить подобные ходатайства. ПЧК, добавлял он, по мере возможности расследует дела и освобождает задержанных, а ходатайства об освобождении лишь задерживают этот процесс15.

Зиновьев ответил опубликованием заявления, где говорилось, что всего за несколько недель до того президиум Петросовета освободил под свое поручительство известного меньшевика Р. Абрамовича и имеет право действовать так и в дальнейшем16. Однако этот случай, в свою очередь настаивал Урицкий, не может иметь для ПЧК значения прецедента, поскольку Абрамович был освобожден еще до переезда ВЧК в Москву17. Мне не удалось выяснить, чем закончилась эта публичная полемика. Однако в данном контексте важнее то, что она иллюстрирует твердость Урицкого в вопросах, которые он считал принципиальными. Не будем забывать, что Подвойский был членом центрального правительства, а Зиновьев возглавлял городскую власть Петрограда.

В то время в Петрограде продолжались расстрелы арестованных, проводимые не ПЧК, а другими органами новой власти (ВЧК начала практиковать такие расстрелы в конце февраля). Прежде всего эта мера применялась за особо тяжкие уголовные преступления18. Резко выросло в городе количество убийств и грабежей, совершаемых различными бандами, причем очень часто преступники выдавали себя за чекистов. Участились и дикие, беспорядочные расстрелы, большинство которых совершалось пьяными новобранцами Красной армии, красногвардейцами и анархистами19. Каждую ночь в главные петроградские больницы доставлялось множество подобранных на улицах тел. Часто убийцы скрывались, сняв с жертв одежду. Большая часть трупов оставалась в моргах неопознанными в течение нескольких недель, а затем их беспорядочно зарывали в братские могилы. Но и тела, опознанные родственниками, оставлялись ими в моргах20. Жестокость расцвела в Петрограде пышным цветом.

Оказавшись во главе ПЧК, Урицкий с самого начала отказался санкционировать расстрелы. В целом же его внимание было сосредоточено не столько на установлении порядка посредством террора, сколько на конкретных мерах, направленных на прекращение экономических преступлений, злоупотреблений со стороны властей, насилия на улицах. Эта ориентация председателя ПЧК, разительно отличавшаяся от политики ВЧК в Москве21, нашла отражение уже в первых его распоряжениях. 15 марта, спустя 2 дня после утверждения Петросоветом Урицкого в должности, он издал предварительную инструкцию, нацеленную на жесткий контроль за следствием и на задержание коррумпированных чекистов, а также преступников, выдающих себя за представителей ПЧК22. Заметным было исключение военнослужащих Красной армии из состава органов, уполномоченных вести следствие23. Еще через неделю было обнародовано распоряжение, дающее жителям города 3 дня для сдачи незарегистрированного оружия, причем нарушившие его должны были подвергнуться суду военного трибунала (расстрелом им не угрожали). Одновременно районным советам было приказано усилить уличные патрули для конфискации всего незарегистрированного оружия24.

4 апреля комиссаром юстиции СНК ПТК был назначен Николай Крестинский. Как и Урицкий, он имел юридическое образование и огромный опыт революционной деятельности, был на стороне левых коммунистов в ходе споров по поводу Брест-Литовского мира и зарекомендовал себя противником крайних репрессивных мер. Член большевистского ЦК и Петроградского бюро ЦК, среди товарищей по партии он был известен своей экстраординарной памятью, развившейся, как говорили, из-за очень плохого зрения, которое практически не позволяло ему читать. В сочетании с давлением Урицкого это назначение, по-видимому, заставило правительство Петрограда применять к арестованным политическим противникам соответствующие юридические процедуры (следует добавить, что власти в это время были весьма озабочены тем, чтобы, демонстрируя свое «человеческое лицо», завоевать народную поддержку). Другой причиной, очевидно, стала насущная необходимость уменьшить число переполнявших городские тюрьмы заключенных, которых власти были не в состоянии кормить, содержать и лечить от стремительно распространявшихся инфекционных болезней (особенно свирепствовал в тюрьмах тиф). Кроме того, кронштадтские моряки все активнее выражали нежелание принимать на своей территории уже не умещавшихся в петроградских тюрьмах задержанных. Их позиция была выражена в редакционной статье «Известий кронштадтского Совета»: «В Кронштадт направлялись и направляются отдельные лица и целые группы арестованных... Более того, вместе с большинством из них не препровождаются даже материалы и не даются указания, что именно надлежит делать с ними. Такому уродливому пониманию роли Кронштадта должен быть положен конец. Большой красный Кронштадт не склад контрреволюционных элементов, не универсальная тюрьма и не всероссийский эшафот... Он не может и не хочет быть каким-то революционным Сахалином; он не хочет, чтобы его имя было синонимом тюрьмы и палача»25.

Через несколько дней после своего назначения Крестинский был уполномочен упорядочить размещение задержанных, ускорить расследования и суды по их делам. Как было сформулировано в постановлении СНК ПТК, «[Петроградский] Совнарком считает абсолютно необходимым, чтобы те заключенные, чьи дела не могут быть вынесены соответствующими органами на рассмотрение суда, немедленно освобождались. С этой целью Совнарком предоставляет комиссару юстиции самые широкие полномочия»26. Эти усилия были подкреплены первомайской амнистией для многих категорий уголовных и политических заключенных, инициированной правительством 27 апреля27. Предварительно одобренная СНК ПТК, амнистия была без проволочек утверждена I съездом Советов Северной обл. Судя по тексту постановления, опубликованного 1 мая, под нее подпадали политические заключенные, все категории заключенных старше 70 лет и уголовные преступники, осужденные на срок до 6 месяцев (сроки заключения виновных в более серьезных преступлениях уменьшались наполовину)28.

Комментируя в прессе свою позицию в отношении амнистии, высказанную на заседании большевистской фракции съезда, Зиновьев постарался сделать акцент на политическом значении этого акта. По его словам, он доказывал на этом заседании, что «Советской власти нужно отказаться от прежних методов борьбы с политическими противниками, [что] Советская власть стала так сильна, что отдельные политические противники не представляют более для нее угрозы [и что] рабочие и солдаты, победив их в экономической и политической борьбе, не хотят обращаться с ними так, как это принято во всех империалистических и монархических государствах»29. Перед городским Советом, одобрившим амнистию, Зиновьев хвастал, что вопрос о ней был поставлен в Петрограде независимо от Москвы30.

Так оно и было. Характерно, что когда коллегия Наркомата юстиции, возглавляемая П. Стучкой, узнала о масштабах петроградской амнистии, она потребовала от СК СКСО аннулирования тех пунктов данного решения, согласно которым под действие амнистии подпадали «патентованные контрреволюционеры»31. Тем не менее несколько позже Крестинский предложил освободить троих наиболее одиозных представителей высшей царской бюрократии, содержавшихся в Петрограде, — С. П. Белецкого, И. Г. Щегловитова и А. Н. Хвостова. Коллегия наложила на этот проект решительное вето и приняла решение обнародовать дело32.

Одновременно с этим было расширено наложенное ПЧК ограничение на расстрелы. 16 апреля петроградский Совнарком получил доклад Урицкого об ограничении полномочий Комитета по революционной безопасности Петрограда следственными функциями. Ни детали этого доклада, ни комментарии по его поводу, по-видимому, не были зафиксированы в документах. Однако доклад, видимо, привел к всестороннему обсуждению вопроса о том, какие городские органы имеют право расстрелов (Комитет по революционной безопасности после переезда ВЧК и запрета Урицкого на расстрелы в ПЧК стал основным учреждением, все еще осуществлявшим в Петрограде казни). В результате этого обсуждения Крестинскому было поручено «выработать редакцию (а) о недопустимости расстрелов и (б) о случаях, когда должно применяться оружие»33. 23 апреля Крестинский представил свои «указания», после чего СНК ПТК объявил, что отныне «ни одно учреждение в гор. Петрограде не имеет права расстрелов»34. Этот запрет касался ПЧК, Комитета по революционной безопасности, революционных трибуналов, Красной гвардии, частей Красной армии и районных советов. Таким образом, в Петрограде было официально отменено разрешение на расстрелы, провозглашенное во время немецкого наступления в конце февраля35.

Весна и начало лета 1918 г. в Петрограде ознаменовались заметным усилением политического недовольства масс, вызванным не оправдавшимися надеждами на быстрое заключение мира, резким ростом безработицы, хаотичным проведением эвакуации и катастрофической нехваткой продовольствия. В Москве подобные выступления закончились необъявленным «красным террором», осуществлявшимся прежде всего ВЧК. В Петрограде такой политики не проводилось, что в немалой степени объяснялось позицией Урицкого, поддержанного Крестинским и Прошьяном. Недовольство масс привело здесь к созданию недолго просуществовавшего Чрезвычайного собрания уполномоченных фабрик и заводов Петрограда. Вплоть до своего роспуска в июле 1918 г. эта организация пользовалась ощутимой поддержкой рабочих36. Насколько мне известно, ее лидеры хотя и подвергались преследованиям, но арестованы не были.

Недовольство масс отразилось также в погромах, участниками которых были рабочие, и в резком усилении открытого и агрессивного антисемитизма. Последнее явление, столь характерное для традиционного российского общества, еще более усугублялось тем фактом, что многие видные большевики были евреями. Как правило, антисемитизм среди рабочих подогревался и использовался ультрареакционными, монархическими организациями. Одной из таких организаций, «раскрытой» ПЧК, оказалась «Каморра народной расправы». В конце мая она разослала председателям домовых комитетов всего Петрограда листовку, содержавшую требование предоставить «Каморре» сведения о проживающих в их домах большевиках и евреях с целью последующего их уничтожения. Всех утаивших эту информацию или сообщивших неверные данные авторы листовки обещали подвергнуть суровому наказанию37.

30 мая Петроградский совет, озабоченный влиянием подобной пропагандистской литературы на и без того озлобленных рабочих, предостерегал их «против погромных листовок, распространяющихся от имени вымышленных организаций контрреволюционерами, бывшими руководителями Союза русского народа», добавляя, что эти листовки сеют «самые нелепые, погромные слухи, имеющие целью вызвать смуту в рядах трудового народа»38. Спустя 3 дня была образована особая комиссия с неограниченными полномочиями для подавления контрреволюционной агитации, которая «с недавних пор распространяется особенно широко в связи с трудностями в продовольственном снабжении»39. В состав комиссии вошли Урицкий, Прошьян и Михаил Лашевич (главный комиссар штаба Петроградского военного округа). В тот же день ПЧК удалось напасть на след Луки Злотникова — предполагаемого автора и основного распространителя «Приказа Каморры»40. Один из ведущих в то время следователей ПЧК Станислав Байковский действовал на основании той версии, что дело Злотникова и «Каморры» следует считать частью обширного контрреволюционного заговора бывших членов Союза русского народа. Однако материалы следственного дела свидетельствуют, что найти доказательства этой версии ему не удалось. Из 90 замешанных в деле, среди которых был и первый иностранный агент ВЧК Алексей Филиппов, лишь пятеро были обвинены в непосредственном участии в деятельности «Каморры». Все они были расстреляны41. Тем не менее следует подчеркнуть, что их казнь состоялась лишь с началом «красного террора» уже после убийства Урицкого.

Заслуживает внимания и судьба Филиппова. Занимавшийся до революции издательским делом, он стал агентом ЧК и личным другом Дзержинского еще до переезда ВЧК в Москву. На протяжении весны 1918 г. он продолжал работать на Дзержинского, периодически выезжая в Финляндию. Однако после того, как Филиппов оказался подозреваемым по делу «Каморры народной расправы», Урицкий, очевидно, без ведома Дзержинского, приказал арестовать его и препроводить из Москвы в Петроград. В конце июля 1918 г. Дзержинский безуспешно пытался добиться его освобождения. Филиппов оставался в «Крестах» до завершения дела «Каморры» в сентябре42.

На период массовых волнений пришлась и первая попытка упразднения ПЧК, которая была филиалом ВЧК, в свою очередь создававшейся как временное учреждение. Возможно однако, что начальной стадией активных, хотя и хаотичных усилий упорядочить систему городских органов общественной и политической безопасности сверху до низу (с одновременным упразднением ПЧК) можно считать уже упоминавшийся апрельский доклад Урицкого петроградскому Совнаркому об изменении функций Комитета по революционной безопасности Петрограда. Так или иначе, основными действующими лицами этих попыток стали Урицкий, Крестинский и Прошьян (вошедший в состав петроградского правительства в конце апреля), а также петроградские районные советы43.

К середине июня Прошьян, с самого момента своего вхождения в состав СК СКСО открыто выражавший свою враждебность к ПЧК, разработал подробный план обеспечения безопасности в городе. Он предполагал создание на городском и районном уровнях обученной «гвардии» Комитета по революционной безопасности Петрограда и периодическую мобилизацию жителей города для исполнения милицейских обязанностей. Состоящие из горожан невооруженные патрули должны были круглосуточно наблюдать за порядком в городе и сообщать «куда следует» о любых проявлениях преступной активности, в том числе политической. Несмотря на свою нереалистичность, этот план устранял необходимость существования таких созданных ad hoc органов, как ПЧК44. Как воспоминал Лацис, первоначально руководители ВЧК также принципиально отвергали «методы охранки» — использование секретных агентов, провокаторов и т. п. и, как и Прошьян, возлагали свои надежды на то, что их заменят бдительные рабочие, став «глазами и ушами» ВЧК45.

Есть серьезные основания полагать, что Урицкий в это время поддерживал роспуск ПЧК. Одной из причин этого было то, что она оказалась наводненной спекулянтами. 20 апреля Елена Стасова, в то время секретарь Петроградского бюро ЦК, в письме к находившейся в Москве жене Свердлова Клавдии Новгородцевой писала по поводу существующего в Петрограде недовольства ЧК: «... Если бы мы считали, что обе комиссии абсолютно не имеют ничего положительного, то мы тотчас же подняли бы немедленную кампанию против них и добились бы их ликвидации... Критика существующего всегда необходима... Не знаю, как Дзержинский, а Урицкий определенно говорит, что в смысле борьбы со спекуляцией они постоянно наталкиваются на то, что нити приводят именно к ним на Гороховую, которая таким образом является центром спекуляции»46.

Существовали и еще две причины, по которым Урицкий, видимо, не противодействовал идее роспуска ПЧК. Руководство этой организацией было для него делом глубоко неприятным, а отношения с начальником по линии ЧК Дзержинским, что еще важнее, были крайне напряженными. Эти отношения изначально оказались непростыми из-за того положения, в котором ВЧК оставила свое петроградское отделение, эвакуируясь в Москву. Требования Урицкого передать ему дела оставшихся в Петрограде заключенных игнорировались Дзержинским и позже. Но более существенным было то, что Урицкий считал проводимые ВЧК расстрелы бесполезными, а методы допросов — одиозными. Его чувство отвращения к таким методам нашло отражение в недатированном письме Дзержинскому, вызванном показаниями 14-летнего Всеволода Аносова, рассказавшего о крайне жестоком обращении с ним следователей ВЧК во время допросов в Москве. Выражая свое негодование, Урицкий требовал, чтобы Дзержинский провел расследование этого инцидента и наказал названных мальчиком виновных47.

Несомненно, Дзержинский, со своей стороны, был возмущен неожиданным для него задержанием Урицким Филиппова. Более того, представляется очевидным, что руководитель ВЧК был обеспокоен сдвигом ПЧК в сторону умеренности и считал Урицкого недисциплинированным и слишком мягким для занимаемой им должности человеком. Так, в середине апреля он с возмущением узнал, что некоторые из задержанных, которых он приказал ПЧК сослать по подозрению в шпионаже, были освобождены48. Его беспокойство по поводу Урицкого косвенно проявилось 12 июня 1918 г. в ходе заседания большевистской фракции на I Всероссийской конференции чрезвычайных комиссий, собравшейся для обсуждения наиболее срочных политических и организационных проблем49. Фракция одобрила жесткую резолюцию, призывавшую «пользоваться секретными сотрудниками; изъять из обращения видных и активных руководителей монархистов-кадетов, правых с[оциалистов]-революционеров] и меньшевиков; взять на учет и установить слежку за генералами и офицерами, взять под наблюдение Красную армию, командный состав, клубы, кружки, школы и т. д.; применить меру расстрела по отношению видных и явно уличенных контрреволюционеров, спекулянтов, грабителей и взяточников». Важно отметить, что фракция проголосовала и за то, чтобы предложить ЦК партии отозвать Урицкого с поста руководителя ПЧК и «заменить его более стойким и решительным товарищем, способным твердо и неуклонно провести тактику беспощадного пресечения и борьбы с враждебными элементами, губящими Советскую власть и революцию»50. Председательствовал на заседании Иван Полукаров — ключевая фигура в ВЧК, глава наиболее важного ее отдела по борьбе с контрре­волюцией. Крайне маловероятно, что он мог провести какую-либо резолюцию без со­гласования с Дзержинским.

Однако проблема была не только в Урицком. Есть данные, что позицию Урицкого и Прошьяна по поводу судьбы ПЧК разделяли Крестинский и большинство членов Пе­троградского бюро ЦК (что, возможно, и вызвало упомянутую переписку Новгородцевой и Стасовой). Уже 13 апреля бюро обсудило предложенную Адольфом Иоффе резолюцию о том, чтобы рекомендовать ЦК упразднить ВЧК и ПЧК. В ней говори­лось: «Ввиду того, что комиссии Урицкого и Дзержинского более вредны, чем полез­ны, и в своей деятельности применяют совершенно недопустимые, явно провокацион­ные приемы, Петроградское бюро Центрального Комитета предлагает Центральному Комитету ходатайствовать перед Совнаркомом о раскассировании обеих этих комис­сий». Правда, в итоге за эту резолюцию проголосовал только сам Иоффе. Однако показательно, что бюро приняло решение «временно не возбуждать дела против сущест­вования комиссии Дзержинского и Урицкого ввиду того, что это является только кра­сивым жестом»51.

Газетные отчеты о состоявшемся 20 июня совещании руководителей Комиссариата юстиции, видимо, дают ключ к прояснению позиции Крестинского в отношении ПЧК. Как следует из этих отчетов, которые не были опровергнуты ни официально, ни на не­официальном уровне, совещание должно было обсудить работу «комиссии Урицкого» и реорганизацию следственного отдела Комиссариата юстиции. Однако в действительности на нем обсуждались почти исключительно проблемы, связанные с деятельнос­тью ПЧК. Обсудив их, участники совещания вынесли решение «комиссию Урицкого ликвидировать»52.

До Дзержинского информация об этом дошла через 2 дня, и можно представить се­бе, как он был возмущен. В письме в ЦК партии от 29 апреля он обосновывал необхо­димость пополнения ВЧК новыми сотрудниками, мотивируя это тем, что дальнейшее существование Советской власти целиком зависит от мощного и наделенного исклю­чительными полномочиями органа безопасности, достаточно большого, чтобы под­держивать тесные связи с партией, советами и рабочими массами53. Его грандиозное представление об исключительной роли ВЧК по сравнению с другими органами пра­вопорядка и правительственными учреждениями в целом отразилось в решении I Все­российской конференции ЧК полностью возложить на себя задачу «беспощадной борьбы» с контрреволюцией, спекуляцией и коррупцией по всей стране. Отразилось оно и в принятом той же конференцией постановлении о необходимости роспуска всех остальных органов безопасности, а также в декларации о том, что чрезвычайные ко­миссии являются высшими органами административной власти на территории Совет­ской России.

В то время как конференция заявляла о претензиях ЧК на исключительную роль органа, обеспечивающего безопасность страны, и декларировала, что комиссии со­ставляют ни от кого не зависящую предельно централизованную властную вертикаль, ЧК второго по значению города России — Петрограда была на грани самороспуска54. Обсудив эту ситуацию на коллегии ВЧК, Дзержинский направил главе СК СКСО Зиновьеву официальную телеграмму: «В газетах имеются сведения, что Комиссариат юс­тиции пытается распустить Чрезвычайную комиссию Урицкого. Всероссийская чрез­вычайная комиссия считает, что в настоящей в особенности обострившейся ситуации распустить таковой орган ни в какой мере недопустимо. Напротив, Всероссийская кон­ференция чрезвычайных комиссий по заслушании докладов с мест о политическом состоянии страны пришла к твердому решению о необходимости укрепления этих орга­нов при условии централизации и согласования их работы. О вышеупомянутом колле­гия ВЧК просит сообщить товарищу Урицкому»55. Но еще до того, как петроградские власти ответили на телеграмму Дзержинского, произошло событие, сделавшее рос­пуск ПЧК весьма сомнительным. Это было совершенное 20 июня убийство Моисея Гольдштейна, более известного под псевдонимом В. Володарский. 26-летний Володарский, в прошлом член Бунда, был профессиональным револю­ционером, пользовавшимся среди петроградских большевиков репутацией прекрасно­го оратора и журналиста, человека, который своей энергией и страстью может вооду­шевить и повести за собой народ. В мае 1917 г., по возвращении в Россию из Нью-Йорка, где он находился в эмиграции, Володарский стал одним из наиболее влиятельных чле­нов Петербургского комитета партии большевиков. Весной и летом 1918 г. он возглав­лял Комиссариат по делам печати, агитации и пропаганды СК СКСО. На этом посту Володарский руководил репрессиями в отношении оппозиционной прессы, особенно активизировавшимися в мае, когда он был главным обвинителем на получившем ши­рокую огласку публичном процессе против нескольких небольшевистских вечерних газет. В середине июня он стал также основным организатором подтасовки результа­тов выборов в Петроградский совет, а также редактором «Красной газеты» — органа этого Совета. Все это сделало его вместе с Зиновьевым и Урицким наиболее заметны­ми в городе деятелями, вызывавшими ненависть и презрение со стороны врагов боль­шевистской власти. С другой стороны, среди еще не разочаровавшихся в этой власти рабочих, считавших, что большевики защищают интересы пролетариата, Володар­ский по-прежнему пользовался большой популярностью.

Вечером 20 июня, примерно в то же время, когда в Комиссариате юстиции обсуж­дался вопрос о ликвидации ПЧК, Володарский был убит террористом, который, следу­ет отметить, так и не был найден56. Этот акт привел к выступлениям петроградских партийных лидеров и радикально настроенных рабочих (поддержанных Лениным) в пользу немедленного применения суровых репрессивных мер к противникам больше­виков. Спустя 2 с небольшим месяца в речи памяти Урицкого Зиновьев вспоминал о жарком споре ночью после убийства Володарского, во время которого Урицкий отго­варивал его от перехода к правительственному террору. По словам Зиновьева, «Уриц­кий сразу вылил ушат холодной воды нам на голову и стал проповедовать хладнокро­вие.. . Вы знаете, — добавлял Зиновьев, — что к красному террору мы прибегли, в широ­ком смысле слова, когда Урицкого не было среди нас.. .»57. В ночь убийства Володарского руководство ПЧК встретилось с Зиновьевым и другими членами СК СКСО. И здесь при­зывы Урицкого к умеренности возымели свое действие.

Если убийство Володарского задумывалось как средство усилить антибольшевист­ские настроения среди рабочих, то оно привело к обратному результату. Судя по сооб­щениям небольшевистской прессы (не говоря уже о большевистских газетах), известие о гибели Володарского потрясло рабочих58. 22 июня редакционная передовица «Новой жизни» Горького, озаглавленная «Безумие», несколько неожиданно выражала скорбь по поводу утраты «неутомимого агитатора... [и] социалиста-вождя, отдавшего свою душу рабочему классу», осуждала его убийство как «безумие» и говорила об озабочен­ности тем, что этот акт может привести к дальнейшему кровопролитию. Опасность правительственного террора или разгула стихийного уличного насилия, а может быть, и того, и другого одновременно, действительно была велика. Утром 21 июня у кабине­та Зиновьева в Смольном выстроились рабочие делегации, требовавшие в ответ на убийство Володарского немедленных репрессий и заявлявшие, что иначе «вождей по­одиночке перебьют». На следующий день, ссылаясь на эти обращения, Зиновьев за­явил, что «мы боролись против этого настроения... Мы требуем, чтобы никаких экс­цессов не было»59.

Комментируя в прессе сложившуюся ситуацию на следующий день после убийства Володарского, глава Революционного трибунала С. Зорин размышлял о том, что этот акт может быть симптомом перехода оппозиции к новым формам борьбы с властью, однако тут же добавлял, что даже если это и так, «судьям трибунала не придется, ко­нечно, прибегать к правительственному террору»60. Коллеги Володарского по «Крас­ной газете» требовали немедленного возмездия в форме массового террора за убийст­во их лидера61. Одновременно большевики фиксировали беспокойство рядовых членов партии по поводу не встречающего никаких препятствий роста активности врагов Со­ветской власти и желание свести счеты с классовыми врагами62. 21 июня состоялось чрезвычайное собрание исполкома Петроградского совета, на котором обсуждалось стремительно растущее возбуждение масс. Согласно сообщению «Новых ведомостей», собравшиеся сошлись на том, что должно быть сделано все возможное для противо­действия всем формам самосудов63.

Аналогичная позиция нашла отражение и в резолюции, предложенной большеви­ками и принятой на чрезвычайном пленуме Петроградского совета 22 июня. Урицкий сообщил собравшимся о ходе следствия, заявив, что ПЧК близка к поимке убийц. Од­нако это его утверждение не подтверждается сохранившимися материалами дела об убийстве Володарского64. Возможно, им двигало стремление умерить пыл сторонников правительственного террора и уличного насилия. Одобренная Петросоветом резо­люция предостерегала от эксцессов и делала «последнее предупреждение» потенци­альным террористам: «Не нужно много слов. Враги рабочей революции перешли к контрреволюционному террору, к убийству из-за угла. Мы предостерегаем наших то­варищей от необдуманных шагов и эксцессов. Но мы заявляем коротко и ясно всем гос­подам контрреволюционерам, как бы они себя ни называли: кадетами, правыми эсера­ми или как угодно еще. Враги рабочей революции будут раздавлены беспощадно (вы­делено в документе. — А. Р.). На всякое покушение на кого-либо из вождей рабочей революции мы ответим беспощадным красным террором. Это предупреждение явля­ется последним...» Эта резолюция была принята единогласно65.

Несколько дней спустя о налагаемых ею ограничениях узнал Ленин. Он был бук­вально взбешен новостями из Петрограда и немедленно послал Зиновьеву негодую­щую телеграмму: «Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели от­ветить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не Вы лично, а питер­ские цекисты или пекисты) удержали. Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормо­зим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-мож-но! Терро­ристы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает»66.

И хотя Урицкий оказался в состоянии предотвратить «эксцессы», письмо Ленина, как будет показано ниже, оказало серьезное влияние на Зиновьева. С другой стороны, убийство Володарского как будто продемонстрировало, что необходимость существо­вания таких мощных специально созданных органов безопасности, как ЧК, продолжа­ет существовать. Движение за упразднение ПЧК, казалось, почти приведшее к желае­мому результату накануне убийства Володарского, сошло в результате этого акта на нет. Фактически умершему президиуму СНК ПТК оставалось лишь ответить на письмо Дзержинского от 24 июня о невозможности упразднения ПЧК. 2 июля руководство ВЧК было информировано, что сведения о ликвидации ПЧК были ложными67.

Хотя ПЧК и проводила после убийства Володарского аресты подозреваемых оппо­зиционеров в гораздо более широких масштабах, чем прежде, Урицкий оказался в со­стоянии противостоять растущему давлению и не санкционировал ни расстрелов ни установившейся в Москве благодаря ВЧК практики взятия заложников из числа круп­ных политических деятелей, которые должны были подвергнуться казни в случае дальнейших покушений на большевистских лидеров. Так, среди арестованных в это время ПЧК оказался Н. Н. Кутлер — крупный царский чиновник, видный кадет, депутат III и IV Государственных дум. Задержанный 23 июня (вторично за полгода), он был осво­божден уже через 3 дня. Судя по сообщениям газет, подозрения чекистов были вызва­ны перехваченными письмами Кутлера за границу. Однако Урицкий, прочитав эти письма, не нашел в них ничего преступного и распорядился немедленно освободить арестованного.

Через неделю после ареста Кутлера, 30 июня, был поднят с кровати, арестован и препровожден на Гороховую, 2, где провел более недели, граф В. Н. Коковцов — быв­ший премьер-министр царского правительства. Этот арест также был вызван перехва­ченными письмами, на этот раз — перепиской неких контрреволюционеров, которые без ведома Коковцова обсуждали возможность назначения его главой гипотетическо­го постбольшевистского правительства. Очевидно, освобождение бывшего сановника было задержано поездкой Урицкого в начале июля в Москву на V Всероссийский съезд Советов. Урицкий допросил Коковцова 7 июля, через несколько часов после своего возвращения, несмотря на свою занятость в связи с «левоэсеровским мятежом». В тот же день Коковцов был освобожден. В своих воспоминаниях он описал этот допрос как неторопливую и вежливую беседу, посвященную не столько обстоятельствам ареста, сколько его отставке с поста премьера в 1914 г. и воспоминаниям о Николае II68.

Примерно то же произошло с писателем, литературным критиком и журналистом А. В. Амфитеатровым, настроенным резко антибольшевистски. Он был освобожден после двухдневного содержания на Гороховой. В «Новых ведомостях» — газете, в кото­рой он тогда работал, Амфитеатров писал, что дача показаний Урицкому напоминала скорее беседу, чем допрос. Глава ПЧК интересовался его отношениями с Григорием Алексинским и другими «плехановцами», взглядами на внешнюю политику (ориента­цией на Германию или Антанту), его литературной и журналистской деятельностью, источниками финансирования «Новых ведомостей». Обсудив все эти темы, Урицкий объявил Амфитеатрову, что он может идти домой.

Конечно, все это не дает оснований отрицать, что содержание на Гороховой было страшным и унизительным испытанием или что сотням не столь значительных полити­ческих заключенных повезло гораздо меньше, чем Кутлеру, Коковцову и Амфитеатрову. Даже рассказы двух последних, приятно удивленных манерой Урицкого вести допросы, не дают для этого никакого повода. Несомненно и то, что условия содержания в крайне переполненных и являвшихся настоящими рассадниками болезней тюрьмах Петрограда были гораздо хуже, чем в импровизированных камерах на Гороховой. Я всего лишь хо­тел бы подчеркнуть тот факт, что в то время, как в Москве ЧК широко применяла бес­судные расстрелы «классовых врагов», а практическая реализация «красного террора» была в полном разгаре не только в Москве, но и в других городах, Урицкий продолжал противодействовать волне экстремизма69.

После убийства в Москве германского посла графа Мирбаха, совершенного левыми эсерами 6 июля, Урицкий руководил чрезвычайными операциями Революционного ко­митета Петрограда, пытаясь избежать лишнего кровопролития70. Он был озабочен не столько облавами на левых эсеров, которые широко применяли власти в Москве, сколь­ко поддержанием порядка и подавлением попыток правых сил воспользоваться раско­лом в правительстве71. Арестованные по данному делу левые эсеры и сочувствующие (161 человек) были вскоре освобождены, а само дело закрыто и сдано в архив 18 декаб­ря72. В Москве, напротив, ВЧК в итоге расстреляла 12 левых эсеров73. Правда, москов­ские левые эсеры действительно спланировали и совершили убийство Мирбаха, тогда как петроградские не имели к нему никакого отношения. Тем не менее поведение Уриц­кого в очередной раз продемонстрировало принципиальную разницу между ним и руко­водством ВЧК в подходах к репрессиям.

 

* * *
События начала июля 1918 г. и их последствия привели к существенному ужесточе­нию политики в отношении реальных и потенциальных противников большевиков в Петрограде. В числе этих последствий были угроза (хотя и временная) германской ок­купации, обусловленная убийством Мирбаха, выявление ПЧК резко активизировав­шейся деятельности контрреволюционеров, а также исчезновение смягчающего влияния левых эсеров на петроградское правительство (особенно важным в этом отношении была потеря Прошьяна, вынужденного скрываться после гибели германского посла). Еще заметнее стал недостаток в ПЧК квалифицированных сотрудников, по­скольку большинство левых эсеров попало в категорию «врагов» Советской власти, а число большевиков, покидавших Петроград и отправлявшихся либо на фронт, либо в составе продовольственных отрядов на поиски хлеба, постоянно росло.

В атмосфере обостряющегося кризиса идея массового террора, официально одоб­ренная 5 июля V Всероссийским съездом Советов, становилась все более привлекатель­ной для наиболее радикально настроенных петроградских большевиков. 23 июля за ши­рокое применение политических репрессий высказался Петербургский комитет РКП(б). Дополнительным аргументом в пользу такой политики стали угрожающие донесения о стремительном росте активности контрреволюционных организаций в Василеостровском районе. Согласно им, около 17 тыс. офицеров, многие из которых считали себя монархистами, планировали контрреволюционный заговор. Ни о каких деталях заговора в записи о заседании ПК не говорится, однако его, очевидно, воспринимали очень серьез­но. Комитет принял резолюцию, осуждающую «расхлябанность» правительственной по­литики в отношении политической оппозиции и провозглашающую необходимость «при­менения красного террора против попыток контрреволюционеров к мятежам на деле». Предполагая настаивать на применении массового террора, комитет решил организовать вечером того же дня другое заседание с участием членов Петроградского бюро ЦК (в числе основных участников были названы Зиновьев, Зорин, Урицкий и Позерн)74. Оно должно было состояться в гостинице «Астория» — в то время резиденции многих большевистских руководителей, известной и как «чекистский отель» из-за своей близо­сти к Гороховой, 2. Неизвестно, какие решения были приняты на этом собрании. Косвен­ные данные говорят о том, что Петербургскому комитету не удалось убедить большин­ство партийных лидеров в необходимости немедленного провозглашения «красного террора» или хотя бы отмены запрета на применение расстрелов, принятого еще в апреле. Однако аресты подозреваемых оппозиционеров, большинство которых было объявлено заложниками, заметно умножились75.

Заключенные на Гороховой, 2 были немедленно переведены на более жесткий тю­ремный режим с целью освободить места для новых арестованных. Петр Пальчинский, выдающийся инженер и крупный чиновник Временного правительства, уже более ме­сяца просидевший в камере на Гороховой, избежал этой участи отчасти благодаря за­ступничеству своих коллег, убеждавших Зиновьева освободить его на том основании, что его исследования жизненно важны для советского правительства. В начале августа Зиновьев под давлением ученого сообщества обратился в ПЧК с ходатайством об ос­вобождении Пальчинского как «буржуазного специалиста». В датированном 10 авгус­та ответе Варвара Яковлева, подписавшая письмо за главу ПЧК, признала научную значимость исследований арестованного. Отказавшись освободить его, она согласи­лась сделать некоторые особые послабления, которые должны были облегчить про­должение этих исследований. В документе говорилось: «В ответ на Ваше письмо о Пальчинском Чрезвычайная комиссия доводит до Вашего сведения, что по получении его гр. Пальчинский, числящийся заложником, был немедленно вновь допрошен чле­нами президиума Чрезвычайной комиссии. Допросом было установлено, что Пальчин­ский действительно крупный ученый, геолог... Свои научные работы, имеющие очень большое эмпирически-техническое значение, он не прерывал и в заключении. Но вмес­те с тем Чрезвычайная комиссия должна была считаться с тем фактом, что Пальчин­ский, исполняя при Керенском обязанности градоначальника в Петрограде, душил рабо­чую печать, будучи заместителем министра торговли и промышленности, он, совместно со Скобелевым, вел ожесточенную кампанию против фабрично-заводских комитетов, боролся против рабочего контроля и своими законами, как и своей практической дея­тельностью, сводил на нет всякую регламентацию хозяйственной жизни. Революцион­ные рабочие Петрограда с негодованием и возмущением встретили бы освобождение столь крупной политической, враждебной им фигуры. В списке заложников по всей России Пальчинский несомненно и по праву занимает одно из первых мест. Кроме того, в ходе допроса выяснилось, что политические взгляды Пальчинского нисколько не изменились и он по-прежнему продолжает думать, что большевики являлись всегда не­мецкими агентами, а те события, которые происходят, совершаются вопреки тактике большевиков. На этом основании Чрезвычайная комиссия отвергла предложение об освобождении Пальчинского и постановила оставить его в заключении, предоставив ему ряд льгот, а именно: 1) увеличение продолжительности прогулки, 2) перевод на больничное положение, 3) допущение свиданий с техниками, 4) предоставление к его услугам освещения сверх обычного времени и 5) предоставление некоторых удобств, в тюрьме не полагающихся: собственные кровать, ковер и т. д.»76.

Это письмо показательно в нескольких отношениях. Прежде всего из него следует, что практика задержания видных политических деятелей на неопределенный срок в каче­стве заложников, которой Урицкий с успехом противодействовал в июне и июле, в авгус­те стала в Петрограде фактом. Во-вторых, претензии ВЧК на особый статус, провозгла­шенные на I Всероссийской конференции ЧК в июне, отчетливо отразились в вызываю­щем тоне письма, адресованного не кому-нибудь, а главе петроградского правительства, члену ЦК РКП(б) и его Петроградского бюро и известному товарищу Ленина. Но наибо­лее интересно неожиданное появление Яковлевой в качестве ключевой фигуры в ПЧК. Видная московская большевичка, в мае она была вместе с Лацисом переведена из колле­гии НКВД на руководящую должность в ВЧК. Оба они быстро превратились в фанатич­ных чекистов. Официальным мотивом командировки Яковлевой в Петроград в начале августа была координация расследования по делу, чуть позже получившему известность как «Дело трех послов» или «Дело Локкарта»77. Однако письмо Зиновьеву, написанное вскоре после прибытия Яковлевой в Петроград, в котором она не только бросала вызов своему адресату, но и выступала от имени главы ПЧК, наводит на мысль, что перед ней ставились задачи более широкие, чем расследование этого важного дела. Очевидно, ее главной задачей было привести позицию ПЧК в отношении «красного террора» в соот­ветствие с политикой ВЧК.

В начале августа становилось все более очевидным, что Урицкий постепенно сдает позиции под натиском сторонников «красного террора» в СК СКСО, а также в руковод­стве ПЧК. Концепция классового антагонизма, навязываемая особенно бескомпромисс­но настроенными большевиками, в том числе редколлегией «Красной газеты», комму­нистами в районах и большинством Петербургского комитета, проявилась на II съезде Советов Северной обл., состоявшемся в Смольном 1-2 августа. Контраст с первым, ап­рельским съездом, где преобладали относительно умеренные настроения, был разитель­ным. Столь же различным был и характер обоих съездов. Первый был по-настоящему деловым собранием, на котором большевики и левые эсеры обсуждали важнейшие про­блемы и вырабатывали компромиссные решения. Второй же был похож скорее на поли­тический митинг, напоминающий то, во что превратились к тому времени пленарные за­седания Петросовета. Число делегатов съезда было гораздо меньше числа присутство­вавших на нем, среди которых оказались Петроградский и Кронштадтский Советы в полном составе; делегаты организованных районными советами рабочих конференций; члены Центрального совета профессиональных союзов, красноармейских и флотских комитетов, а также центрального и районных комитетов железнодорожников. Доведен­ные до состояния крайнего возбуждения зажигательными речами Свердлова и Троцко­го, специально приехавших по этому случаю из Москвы, участники съезда одобрили резолюцию «О текущем моменте», содержавшую программу немедленного перехода к массовому террору. В ней говорилось: «Советская власть должна обеспечить свой тыл, взяв под надзор буржуазию [как класс и] проводя массовый террор против нее». Закан­чивалась резолюция словами о «массовом вооружении рабочих и напряжении всех сил для военного похода против контрреволюционной буржуазии с лозунгом "Смерть или . победа"»78.

Резолюция подразумевала возрождение практиковавшихся ВЧК уже с февраля бес­судных расстрелов. Считаясь уже «хозяином» города, Зиновьев, по его собственному признанию, стал сторонником «красного террора» сразу после убийства Володарского, однако сдерживался в проведении своего взгляда на практике Урицким и, по всей веро­ятности, Прошьяном и Крестинским. Как уже говорилось, умеряющее влияние Прошьяна и в целом левых эсеров было сведено на нет после убийства Мирбаха. Крестинский же в середине августа был вызван в Москву, где возглавил Наркомат финансов. В итоге в то самое время, когда Яковлева осуществляла давление на Урицкого как на главу ПЧК, он оказывался все в большей изоляции в СК СКСО.

Результат ослабления влияния Урицкого проявился достаточно быстро. 18 августа на заседании СК СКСО был принят декрет, уполномочивавший ПЧК (и только ее) рас­стреливать контрреволюционеров своей собственной властью. Он гласил: «Совет комис­саров коммун Северной области заявляет во всеобщее сведение: враги народа бросают вызов революции, убивают наших братьев, сеют измену и тем самым вынуждают ком­муну к самообороне. Совет комиссаров заявляет: за контрреволюционную агитацию с призывом красноармейцев не подчиняться распоряжениям Советской власти, за тайную или явную поддержку того или иного иностранного правительства, за вербовку сил для чехо-словацких или англо-французских банд, за шпионство, за взяточничество, за спеку­ляцию, за грабежи и налеты, за погромы, за саботаж и т. п. преступления виновные под­лежат немедленному расстрелу. Расстрелы производятся только по постановлению Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Союзе трудовых коммун Северной области. О каждом случае расстрела публикуется в газетах»79. Урицкий смог добиться лишь принятия оговорки о том, что расстрел требует единоглас­ного решения коллегии ПЧК80.

Решение применять расстрелы было утверждено 19 августа на заседании коллегии ПЧК. Нет сомнений, что Урицкий горячо и настойчиво выступал против него. Чрезвы­чайно интересное свидетельство на эту тему было зафиксировано С. Г. Ураловым уже в хрущевскую эпоху. Оно было почерпнуто им из неких неопубликованных воспоминаний неназванного молодого в то время чекиста, члена коллегии ПЧК, настроенного весьма агрессивно и являвшегося своеобразным «возмутителем спокойствия». Тот вспоминал о продолжающемся давлении на Урицкого перед заседанием коллегии 19 августа. «Все ча­ще и чаще стали поговаривать о необходимости расстрелов, — приводит Уралов слова этого чекиста. — Неоднократно перед т. Урицким ряд товарищей на официальных засе­даниях и в частных беседах поднимал вопрос о красном терроре». Далее передается ут­верждение чекиста, что после того, как решение СК СКСО о применении расстрелов было утверждено коллегией, Урицкий был единственным, кто выступал против него. Он аргументировал свою позицию практическими доводами. Однако когда коллегия отвер­гла его аргументацию о бесполезности расстрелов, он воздержался при голосовании по вопросу о судьбе 21 заключенного (среди них были политические противники большевиков и уголовные преступники), так что воля большинства возобладала81. 2 дня спустя, 21 августа они были расстреляны. Состав этой первой группы жертв ПЧК, обнародован­ный в прессе 22 августа, весьма показателен. 9 из них были расстреляны за уголовные преступления (в их числе было 4 бывших комиссара ПЧК). Большинству остальных ин­криминировалось ведение контрреволюционной агитации среди солдат Красной армии. Среди последних был бывший офицер Владимир Перельцвейг, который вместе с 6 сво­ими коллегами был обвинен в антисоветской агитации среди кадетов Михайловской ар­тиллерийской академии82. Казнь Перельцвейга имела очень серьезные последствия, в первую очередь для самого Урицкого.

В ночь первых чекистских расстрелов господствующий в городе дух насилия над по­литической оппозицией был адекватно запечатлен в резолюции, принятой V съездом Советов Петербургской губ. (съезд проходил 21-23 августа). «В каждой деревне и в каж­дом уездном городе мы должны провести коренную чистку, — говорилось в ней. — Контр­революционных офицеров и всех вообще белогвардейцев, замышляющих вернуть власть богачей, надо уничтожать беспощадно»83. Неделю спустя, 28 августа, пленарное заседание Петросовета в ответ на якобы имевшую место попытку покушения на Зино­вьева сделало еще один шаг к официальному объявлению в городе «красного террора». Взволнованный ничем не подтвержденным слухом, что некий подозрительный субъект двумя днями раньше, желая убить Зиновьева, искал его в «Астории», Совет принял резо­люцию, в которой говорилось, что время предупреждений прошло: «Если хоть волосок упадет с головы наших вождей, мы уничтожим тех белогвардейцев, которые находятся в наших руках, мы истребим поголовно вождей контрреволюции»84. Эта резолюция по­ходила на ту, что была принята Петросоветом 22 июня, после убийства Володарского. Однако если та лишь предупреждала, то эта, принятая в до предела сгустившейся атмо­сфере конца августа, уже оставляла мало сомнений в том, что она ляжет в основу поли­тики властей.

Утром 30 августа Урицкий, направлявшийся в свой кабинет в Комиссариате внутрен­них дел на Дворцовой площади, был убит. Обстоятельства самого убийства и драматической поимки того, кто его совершил, полностью прояснены в материалах возбужден­ного ЧК дела85. Говоря коротко, Урицкий был застрелен 22-летним Леонидом Каннегисером, бывшим кадетом Михайловской артиллерийской академии, в петроградских литературных кругах известным также как талантливый поэт86. Хотя Каннегисер, по-видимому, был членом партии народных социалистов и горячо поддерживал Керенского в 1917 г., на многочисленных допросах в ПЧК он отказывался признаться в своей принад­лежности к какой-либо организации и твердо заявлял, что действовал один. ПЧК устано­вила, что после Октябрьской революции он был связан с подпольными контрреволюци­онными организациями87. Однако заключение ПЧК, согласно которому убийство Уриц­кого было частью обширного заговора против Советской власти, не подтверждается никакими содержащимися в деле доказательствами. Близким другом Каннегисера был расстрелянный 21 августа Перельцвейг. Каннегисер не имел понятия о том, что Урицкий был твердым противником расстрелов и, в частности, пытался воспрепятствовать казни Перельцвейга и его товарищей. Фамилия Урицкого появлялась в публиковавшихся в га­зетах приказах о расстрелах, и, по собственному признанию Каннегисера, он мстил за ги­бель своего товарища88. По словам Алданова, «гибель друга сделала его террористом»89. Каннегисер был казнен. Однако, к негодованию чекистских следователей, 144 других задержанных по этому делу, включая его мать, отца, сестер и множество друзей и знако­мых, чьи имена были обнаружены в его записной книжке, как-то пережили «красный террор» и были освобождены90.

Данные, которые легли в основу этого очерка, свидетельствуют, что Урицкий не был ни Робеспьером революционного Петрограда, как казалось противникам большевиков, ни «человеком Троцкого», как полагали некоторые большевистские лидеры. С самого начала своей деятельности в качестве главы ПЧК Урицкий, несомненно, действовал без оглядки на кого бы то ни было. Пользуясь поддержкой Крестинского, Прошьяна, а ино­гда даже Зиновьева, он с успехом противодействовал расстрелам и другим крайним фор­мам репрессий и насилия над политическими противниками в то время, когда в Москве они превратились в норму. Его сдерживающая роль стала особенно важной после убий­ства Володарского, когда резко усилилось давление снизу в пользу реализуемой ВЧК по­литики «красного террора». Не менее важной была она и во второй половине июля, ког­да требование решительных мер против контрреволюционеров прозвучало со стороны Петербургского комитета РКП(б) и из Москвы от Ленина. В то же время независимость и твердость Урицкого в отстаивании своих принципов, как ни в чем другом, ярко отрази­лась в его отказе освобождать задержанных под поручительство или залог, несмотря на настойчивые требования со стороны товарищей и московских руководителей.

Гораздо сложнее ответить на вопрос, почему Урицкий, на протяжении всей своей жизни являвшийся стойким и радикально настроенным революционером, был столь ярым противником «красного террора». Конечно, он был совсем не похож на Давида Рязанова, который независимо от обстоятельств считал произволом любые наруше­ния основных гражданских прав, даже если они касались самых яростных врагов Со­ветской власти. Пересказывая уже упоминавшиеся неопубликованные воспоминания мо­лодого чекиста о последних днях Урицкого, С. Г. Уралов пишет, что руководитель ПЧК был рассержен обвинением в «мягкости» и заявил, что он выступает против расстрелов не из-за бесхребетности или угрызений совести, а потому, что считает их нецелесообраз­ными. Вот как пересказывает Уралов разговор Урицкого с этим неназванным автором воспоминаний: «"Слушайте, товарищ, вы такой молодой, — сказал мне Урицкий, — и та­кой жестокий". — "Я, Моисей Соломонович, настаиваю на расстрелах не из чувства личной жестокости, а из чувства революционной целесообразности, а вот вы, Моисей Соломонович, против расстрелов исключительно из-за мягкотелости". Тут Урицкий очень рассердился на меня и возбужденно ответил: "Ничуть я не мягкотелый. Если не будет другого выхода, я собственной рукой перестреляю всех контрреволюционеров и буду совершенно спокоен. Я против расстрелов потому, что считаю их нецелесообраз­ными. Это вызовет лишь озлобление и не даст положительных результатов"»91. С дру­гой стороны, личный опыт и последующие свидетельства таких политических заклю­ченных, как Кутлер, Коковцов и Амфитеатров, а также свидетельства близких товари­щей Урицкого говорят о том, что ответ на поставленный выше вопрос более сложен, что обязанности главы ПЧК были Урицкому противны и он исполнял их, повинуясь чув­ству преданности партии. Все это заставляет утверждать, что прояснение мотивации Урицкого будет возможно лишь после открытия соответствующих архивных дел ФСБ.

Убийство Урицкого утром 30 августа и неудачное покушение на Ленина, совершен­ное тем же вечером в Москве, обычно рассматриваются как непосредственные причины «красного террора» в революционной России. Однако изложенные выше факты позво­ляют считать такую интерпретацию ложной, поскольку «красный террор» во всех его формах применялся в Москве и других российских городах на протяжении нескольких месяцев до этих событий. В Петрограде практика взятия политических заложников распространилась с конца июля 1918 г., запрет Урицкого на проведение расстрелов был от­менен ПЧК 19 августа (после чего был расстрелян 21 арестованный), а официально «красный террор» был объявлен на пленарном заседании Петросовета 28 августа. Одна­ко бесспорно, что убийство Урицкого в совокупности с неудавшимся покушением на Ле­нина действительно привели в бывшей российской столице к мощной волне арестов и на­стоящей оргии расстрелов (проводившихся не только ПЧК, но и районными органами безопасности, многочисленными группами солдат и рабочих), которые превзошли все, что было до того даже в Москве.

Не удивительно, что инициатива развязывания «красного террора» после смерти Урицкого исходила из Петербургского комитета большевистской партии. Сразу после получения известия об этом событии было назначено собрание городского партийного руководства, состоявшееся в 2 часа пополудни в «Астории». Единственный источник информации о собрании, который я смог обнаружить, — это воспоминания Е. Д. Стасовой. Согласно им, в самом начале собрания Зиновьев, явно находившийся под впечатлением нагоняя, полученного от Ленина после убийства Володарского, потребовал, чтобы на этот раз решительные меры против политических противников большевиков были при­няты без какого-либо промедления. Среди мер, на которых он настаивал, фигурировало «разрешением всем рабочим расправляться с интеллигенцией по-своему, прямо на ули­це». По словам Стасовой, товарищи слушали Зиновьева «в смущении». Встревоженная, она взяла слово, чтобы возразить Зиновьеву, который в ярости выскочил вон из комна­ты, не дослушав ее речи. В итоге было принято решение сформировать особые «тройки» и направить их в районы для поимки «контрреволюционных элементов»92.

Тем же вечером начались массовые аресты и расстрелы. Большая часть проведен­ных ПЧК во время «красного террора» расстрелов, по-видимому, пришлась на не­сколько первых ночей после убийства Урицкого. 2 сентября депутат Московского со­вета Вознесенский, только что вернувшийся с похорон Урицкого, сообщил совету, что «там уже расстреляно 500 представителей буржуазии»93. Если эта цифра верна, то она включает в себя почти все (за исключением 12) казни, о которых было объявлено в списке расстрелянных ПЧК, опубликованном «Петроградской правдой» 6 сентября, и более 2/3 из тех 800 казненных ПЧК за весь период «красного террора», о которых со­общил в середине октября Г. И. Бокий в своем докладе на съезде ЧК Северной обл.94. По иронии судьбы, неистовства «красного террора» в Петрограде, которого Урицкий всеми силами пытался избежать, отчасти стали результатом настойчивого желания свести сче­ты с классовыми врагами, «накопленного» за то время, когда он руководил ПЧК.

 

Примечания

1. Вестник областного комиссариата внутренних дел Союза коммун Северной области. 1918. № 2. Сен­тябрь. С. 61.
2. Там же. С. 57, 58, 60, 61, 71 ; Lunасhаrskу A. V. Revolutionary Silhouettes. L., 1967. P. 127; Зубов В.П. Страдные годы россии. Воспоминания о революции, 1917-1925. Мюнхен, 1968. С. 51.
3. Бережков В. И. Питерские прокураторы: руководители ВЧК — МГБ. СПб., 1998. С. 14.
4. Красная газета. 1918. 12 марта. С. 1.
5. ЦГА СПб., ф. 142, оп. 1, д. 28, л. 68. Проницательную характеристику Прошьяна см.: Разгон А. Народный комиссар почт и телеграфов П. П. Прошьян // Первое советское правительство, М., 1991 . С. 398-420.
6. Петроградская правда. 1918. 15 марта. С. 1.
7. Наш век. 1918. 15 марта. С. 1.
8. Литвин А. Л. Левые эсеры и ВЧК. Сб. док. Казань, 1996. С. 5 1. См. также: Кутузов А. В., Лепетюхин В. Ф., Седов В. Ф., Степанов О. Н. Чекисты Петрограда на страже революции. Л., 1987. С. 101.
9. Литвин А. Л. Левые эсеры и ВЧК. С. 5 1-52.
10. Новая жизнь (Петроград). 1918. 14 марта. С. 1. 23 марта Петроградское бюро ЦК направило в ЦК гневное письмо, в котором выражался протест по поводу того, в каком состоянии центральное правительст­во оставило ему город. Особое негодование вызвало у авторов письма поведение «Комиссии Дзержинского»: «Бумаги он вывез, [и] следователей вывез, а подсудимых оставил здесь». Называя сложившуюся ситуацию «возмутительной», Петроградское бюро требовало, чтобы Дзержинский «немедленно приехал и принял меры» (РГАСПИ, ф. 446, оп. 1, д. 1, л. 2-2 об.).
11. ЦГАИПД СПб., ф. 4000, оп. 4, д. 814, л. 83.
12. Бережков В. И. Указ. соч. С. 14.
13. Наш век. 1918. 17 марта. С. 4; Красная газета. 1918. 30 марта. С. 3.
14. См., например, отчет об освобождении 6 лиц, незадолго до того задержанных ПЧК: Новые ведомости (вечерний выпуск). 1918. 18 марта. С. 5.
15. Там же. 6 апреля. С. 1.
16. Наш век. 1918. 7 апреля. С. 1.
17. Там же. 11 апреля. С. 1.
18. Так, 23 апреля по приказу Комитета по [революционной] безопасности Петрограда были расстреляны 3 грабителя (там же. 26 апреля. С. 3).
19. Это явление особенно полно отражено в протоколах заседаний Выборгского районного совета за это время (ЦГА СПб., ф. 148, оп. 1, д. 51).
20. См.: Ужасы времени// Новые ведомости (вечерний выпуск). 1918. 13 апреля. С. 7.
21. А. Л. Литвин опубликовал копии протоколов 14 заседаний ВЧК, проходивших в январе-мае 1918 г. Несмотря на фрагментарность, эти протоколы тем не менее явственно свидетельствуют о ставке большинства руководителей ВЧК на бессудные расстрелы как на средство контроля за преступностью и политической оп­позицией (см.: Литвин А. Л. Левые эсеры и ВЧК. С. 48-65).
22. Наш век. 1918. 16 марта. С. 1.
23. Сборник декретов и постановлений по коммунам Северной области. Вып. 1.4. 1 , Пг., 1919. С. 97.
24. ЦГА СПб., ф. 2421, оп. 1, д. 1, л. 142.
25. Известия кронштадтского Совета. 1918. 10 марта. С. 2.
26. Знамя труда, 1918. 7 апреля. С. 6. Текст декрета петроградского Совнаркома, изданного во исполнение этой резолюции см.: ЦГА СПб., ф. 143, оп. 1, д. 31, л. 126.
27. ГА РФ, ф. 130, оп. 2, д. 342, л. 27.
28. Сборник декретов и постановлений... Вып. 1,4. 1. С. 539-540.
29. Новые ведомости (вечерний выпуск). 1918. 29 апреля, С. 6.
30. Наш век. 1918. 1 мая. С. 3.
31. ЦГА СПб., ф. 144, оп. 1, д. 8, л. 38.
32. Там же, л. 53,
33. Там же, д. 1,л. 13 об.
34. Там же, ф. 143, оп. 1, д. 31, л. 163; ф. 144, оп. 1, д. 1, л. 32; Известия Петроградского совета. 1918. 25 апреля. С. 1.
35. 21 февраля 1918 г. написанная Троцким и одобренная Лениным прокламация «Социалистическое отечество в опасности» была передана по телеграфу в советы по всей России и опубликована в Петрограде от имени Совнаркома. Пункт 8 прокламации гласил, что «неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хули­ганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления» (РГАСПИ, ф. 19, оп. 1, д. 66, л. 2). ВЧК и другие органы немедленно воспользовались полученным «манда­том». О значении прокламации Троцкого для ЧК см.: Велидов С. Предисловие ко второму изданию // Красная книга ЧК. Т. 1. М„ 1989. С. 5.
36. О Чрезвычайном собрании см.: Rabinоwitсh A. Early Disenchantment with Bolshevik Rule: New Data from the Archives of the Extraordinary Assembly of Delegates from Petrograd Factories // K. McDermott, J. Mor­risоn (eds,). Politics and Society Under the Bolsheviks. L., 1999. P. 37-46.
37. Архив управления ФСБ РФ по Санкт-Петербургу, № 30377, т. 3, л. 148.
38. Новые ведомости (вечерний выпуск). 1918. 31 мая. С. 1.
39. Знамя борьбы. 1918. 4 июня. С. 3.
40. Архив управления ФСБ РФ по Санкт-Петербургу, № 30377, т. 4, л. 54.
41. Петроградская правда. 1918. 18 октября. С. 2.
42. Банкир из ВЧК // Очерки истории российской внешней разведки / Под ред. Е. М. Примакова. Т. 2. М., 1997. С. 19-24, Письмо Крестинского Урицкому с характеристикой Филиппова, датированное 26 июля, см.: Архив управления ФСБ РФ по Санкт-Петербургу, № 30377, т. 5, л. 890.
43. В мае несколько районных советов высказались за упразднение ПЧК. Это произошло в ходе дискус­сии по плану обеспечения безопасности города, состоявшейся 22 мая на заседании Межрайонного собрания, объединившего представителей районных советов (ЦГА СПб., ф. 73, оп. 1, д. 1, л. 150; ЦГАПД СПб., ф. 4000, оп. 1, л. 165; Новая жизнь [Петроград]. 1918. 23 мая. С. 3). В то время районные советы были озабочены прежде всего поддержанием контроля на собственной территории, поэтому они, как правило, враждебно от­носились к ПЧК и к тем планам реструктуризации Комитета по революционной безопасности, которые предполагали усиление централизации.
44. См. комментарии Прошьяна к его плану: Новые ведомости (вечерний выпуск). 1918. 18 июня. С. 7. Члены президиума Комитета по революционной безопасности высоко оценивали свое сотрудничество с руководимым Прошьяном Комиссариатом внутренних дел. Одновременно майские собрания президиума отра­жают их отрицательное отношение к ПЧК (ЦГА СПб., ф. 73, оп. 1, д. 4, л. 16, 17, 20-20 об., 25).
45. Лацис М. Я. Отчет Всероссийской чрезвычайной комиссии за четыре года ее деятельности (20 дека­бря 1917г.-20 декабря 1921 г.) Ч. 1. Организационная часть. М., 1921. С. 11. См. об этом: Леонов С. В. Рож­дение советской империи. М., 1997. С. 248-249.
46. РГАСПИ, ф. 17, оп. 4, д. 11, л. 24-26. По меньшей мере несколько человек из тех, кто в конце мая слышал речь Урицкого об обеспечении безопасности в Петрограде, сделали вывод, что он пытается оправдать ликвидацию ПЧК. См., например, наблюдение Сергеева на заседании президиума Комитета по революцион­ной безопасности 23 мая: ЦГА СПб., ф. 73, оп. 1, д. 3, л. 35.
47. РГАСПИ, ф. 76, оп. 3, д. 10, л. 1-1 об.
48. ЦГА СПб., ф. 142, оп. 9, д. 1, л. 34.
49. Конференция проходила в Москве 11-14 июня. Судя по стенографическим отчетам, ни сам Урицкий, ни кто-либо из представителей ПЧК не сочли необходимым на ней присутствовать (см.: ЦА ФСБ, ф. 1, оп. 3, д. 11).
50. РГАСПИ, ф. 17, оп. 4, д. 194, л. 3-3 об.
51. Там же, ф. 466, оп. 1, д. 1, л. 9-10.
52. Новая жизнь (Петроград). 1918. 22 июня. С. 3; Новые ведомости (вечерний выпуск). 1918. 22 июня. С. 3.
53. РГАСПИ, ф. 17, оп. 4, д. 194, л. 4 об.
54. Решения конференции и ее руководящие указания по организации ЧК см. в кн.: Лацис М. Я. Указ. соч. С. 38-41.
55. ЦГА СПб., ф. 143, оп. 1, д. 49, л. 50.
56. В опубликованной в 1922 г. брошюре Г. Семенов (в 1918 г. — глава эсеровской боевой группы) писал, что убийство Володарского, которое было первоочередной целью группы, совершил его подчиненный, не­кий Сергеев (других данных о личности убийцы не приводилось). См.: Семенов Г. Военная и боевая работа партии социалистов-революционеров за 1917-1918 гг. М., 1922. С. 28-29. Однако, сопоставляя это свидетель­ство с другими известными данными, нельзя не сделать вывод о его недостоверности. В одной из недавних работ А. Л. Литвина убедительно показано, что во время написания брошюры в 1921 г. Семенов работал на ВЧК и что сама она была опубликована ГПУ в качестве доказательства для показательного процесса над эсерами летом 1922 г. (Литвин А. Л. Азеф Второй // Родина. 1999. № 9. С. 80-84).
57. Цит. по: Уралов С. Г. Моисей Урицкий. Биографический очерк. Л., 1962. С. 110-111.
58. Новая жизнь [Петроград]. 1918. 21 июня. С. 3.
59. Там же. 23 июня. С. 3; Петроградская правда. 1918. 27 июня. С. 2.
60. Новые ведомости (вечерний выпуск). 1918. 21 июня. С. 4.
61. Il'in-Zhenevsky A. F. The Bolsheviks in Power: Reminiscences of the Year 1918. L., 1984. P. 105. Ильин-Женевский был в то время членом редколлегии «Красной газеты».
62. Так, 28 июня участники общего собрания большевиков Выборгского района, выслушав сообщение об убийстве Володарского представителя петроградского комитета партии Жени Егоровой, в котором она призывала к спокойствию, поклялись ответить на «белый террор» беспощадным классовым «красным террором» (ЦГАИПД СПб., ф. 2, оп. 1, д. 1, л. 2).
63. Новые ведомости (вечерний выпуск). 1918. 22 июня. С. 4.
64. ПЧК прекратила поиски убийцы Володарского и закрыла дело в феврале 1919 г. (ЦА ФСБ, № 1789, т. 10, л. 377).
65. Петроградская правда. 1918. 23 июня. С. 5.
66. Ленин В. И. ПСС. Т. 50. С. 106.
67. ЦГА СПб., ф. 143, оп. 1, д. 49, л. 49.
68. Коковцов В. Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1903-1919 гг. Paris, 1933. С. 445-462.
69. Проводимые ЧК расстрелы были в это время в Москве совершенно обычным явлением. Имена казненных публиковались в прессе. Так, 11-12 июля были расстреляны 10 бывших офицеров, обвиненных в принадлежности к Союзу спасения Родины и революции. Спустя 5 дней ВЧК расстреляла 23 уголовных преступника (Новые ведомости (вечерний выпуск). 1918. 13 июля. С. 1; 18 июля. С. 5).
70. ЦГА СПб., ф. 143, оп. 1, д. 31, л. 57.
71. Сборник декретов и постановлений... Вып. 1. Ч. 1. С. 123.
72. Архив управления ФСБ по Санкт-Петербургу, № 8, т. 1, л. 8.
73. Такова официальная цифра, опубликованная в «Известиях» (цит. по: Газета копейка. 1918. 16 июля. С. 3).
74. ЦГАИПД СПб., ф. 4000, оп. 4, д. 814, л. 208.
75. Эта мощная волна арестов ярко описана в мемуарах эмигрантов. См., напр.: Коковцов В. Н. Указ, соч. С. 463. Коковцов, в частности, писал, что «перед 21 июля все было относительно терпимо, но начиная с этого дня повсюду начались массовые аресты... Каждый день я слышал, что схватили того или иного из моих знакомых».
76. ЦГА СПб., ф. 143, оп. 1, д. 51, л. 114. См, также написанный от руки постскриптум к этому письму. Статус Пальчинского как заложника был подтвержден во время «красного террора», 3 октября 1918 г. В то время альтернативой ему был, пожалуй, только расстрел (Архив управления ФСБ по Санкт-Петербургу, д. 16005, л. 5).
77. Это дело, по которому вводится в научный оборот все больше источников, возникло в результате неудавшегося заговора агентов стран-союзников, объединившихся в Москве и Петрограде с контрреволюционными группировками с целью свержения Советского правительства, намеченного на сентябрь 1918 г.
78. Северная коммуна (вечерний выпуск). 1918. 2 августа. С. 3.
79. Сборник декретов и постановлений... Вып. 1.4. 1. С. 132.
80. Уралов С. Г. Указ. соч. С. 116.
81. Там же.
82. См.: Красная газета. 1918. 22 августа. С. 1.
83. Стенографический отчет о работах пятого съезда Советов рабочих и крестьянских депутатов Петербургской губернии. Пг., 1918. С. 112.
84. Северная коммуна (вечерний выпуск). 1918. 29 августа. С. 2.
85. ЦА ФСБ РФ, №196, т. 1-11.
86. Личность Каннегисера описана хорошо знавшим его Марком Алдановым, см.: Алданов М. Карти­ны Октябрьской революции, исторические портреты, портреты современников, загадка Толстого. СПб., 1999. С. 124-131, 140-144.
87. Это подтверждает и Алданов. Он вспоминал, что весной 1918 г. в ответ на подписание Брестского ми­ра Каннегисер занялся дилетантской заговорщической деятельностью, целью которой провозглашалось свержение большевистского правительства (там же. С. 129-130).
88. ЦА ФСБ РФ, № 196, т. 1, л. 45-49.
89. Алданов М. Указ. соч. С. 129, 141.
90. ЦА ФСБ РФ, № 196, т. 1, л. 3-6. В ноябре 1919 г. следователь ПЧК безуспешно пытался возобновить дело Урицкого. По его мнению, тот факт, что друзья и родственники убийцы не были расстреляны, ясно ука­зывал на неправильное ведение дела. Вторую (и тоже безуспешную) попытку пересмотреть итоги следствия раздраженные чекисты предприняли в 1920 г. (Там же, л. 12-18).
91. Уралов С. Г. Указ. соч. С. 116.
92. Стасова Е. Д. Страницы жизни и борьбы. М., 1988. С. 154-155; ее же. Воспоминания. М., 1969. С. 161. Как пишут авторы биографии Г. И. Бокия, возглавившего ПЧК после смерти Урицкого, Зиновьев и в середине сентября выступал за всеобщее вооружение петроградских рабочих и за предоставление им права использовать «суд Линча» против классовых врагов (Алексеева Т., Матвеев Н. Доверено защищать революцию (о Г. И. Бокий). М., 1987. С. 218-219).
93. Петроградская правда. 1918. 6 сентября. С. 2.
94. Еженедельник чрезвычайных комиссий по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией. № 6.1918.27 октября. С. 19.

Отечественная история. - 2003. - № 1. - С. 3-23.




Отзыв пользователя


Нет комментариев для отображения



Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас