1.
Во времена зарождения театра Кабуки, при Идзумо-но Окуни, её преемницах и преемниках, пьес в нынешнем понимании ещё не ставилось — в основном танцевальные и песенные номера, объединённые во что-то вроде обозрения, практически без сюжета и слабо связанные между собой. Такие «танцевальные пьесы» ставятся и по сей день, многие из них считаются классическими — как, например, «Самбасо».
А в конце XVII века Итикава Дандзю:ро: Первый (1660-1704) создал тот Кабуки, который дошёл до наших дней: с сюжетными пьесами, интригой и приключениями. Сам он был, как легко догадаться, актёром — но и драматургом тоже, им сочинены и поставлены были первые изводы знаменитых пьес, которые в позднейших переделках идут до сих пор — «Погодите! («Сибараку»), «Наруками», «Перетягивание слона» и другие.
Затем пьесы писать стали поручать уже отдельным мастерам-драматургам. Они числились в труппе, часто происходили из актёрских и вообще театральных семей, но сами обычно не играли. Были они если не последними, то предпоследними людьми в театре: платили им мало, свободы творчества не было никакой — их задача была написать пьесу, в которой смогли бы блеснуть все актёры, особенно главные, звёзды. И писать приходилось по указаниям этих актёров, для которых сюжет был обычно на третьем месте. Увлекательности это не способствовало, львиная доля пьес конца XVII – начала XVIII века (не считая придуманных Итикавой Дандзю:ро: Первым) очень однообразна. Молодой гуляка приходит в весёлый дом, девицы его развлекают, он влюбляется (или уже влюблён) в самую красивую, появляется богатый соперник, они ссорятся, а потом или хороший конец (на героя сваливаются деньги, и он выкупает возлюбленную), или печальный (парное самоубийство). И томный главный герой, и грубиян-соперник, и героиня давали возможность блеснуть актёрам соответствующих амплуа, но и только. Недаром Тикамацу Мондзаэмон сбежал из кабуки в кукольный театр, где сюжет пьесы был важен, а деспотичных звёзд меньше. Скоро и в Кабуки поняли, что с сюжетами у них плохо и это сказывается на посещаемости, и начали переделывать для живых актёров кукольные пьесы — в том числе того же Тикамацу. А к середине XVIII века уже и собственно кабукинские драматурги приобрели некоторую самостоятельность и стали писать увлекательные пьесы — хотя всё равно, конечно, «под звёзд».
Но главное — что со времён Дандзю:ро: Первого сами актёры писали пьесы очень и очень редко, ограничиваясь ценными указаниями драматургам. Но были и исключения, и об одном из них мы сегодня расскажем.
Речь пойдёт о знаменитом актёре Накамуре Тамасукэ (中村玉助, это самое известное из его сценических имён — но, как и все актёры Кабуки, он сменил их несколько, второе по славе его имя — Накамура Утаэмон Третий). Он родился в 1778 году и умер в шестьдесят лет, в 1838 году. Прославился Тамасукэ прежде всего как «универсальный актёр», переигравший все главные роли в главных пьесах. Он играл — и имел громкий успех — во всех главных театральных городах, в Киото, Осаке и Эдо. Он умел (и любил) исполнять самые разные роли: нежных любовников-вагото и свирепых яростных арагото, борцов-сумоистов и хрупких красавиц, монахов, ведьм и оборотней…
Вот пара его персонажей
Как в это время было модно, часто он играл в одном представлении несколько ролей — как можно более не похожих друг на друга. Вот одно его танцевальное представление 1819 года — девять плясок, все подряд без передышки танцует один Тамасукэ, меняя роли: небесного государя, сумасшедшего, чёрного демона, витязя времён войны Минамото и Тайра, монаха-живописца, шаманку, древнего китайского воеводу, модную куртизанку и лисицу-оборотня. Накамура Тамасукэ был любим зрителями и зарабатывал сказочные деньги — ещё в тридцать лет он мог себе позволить пожертвовать на перестройку почитаемого им храма полторы тысячи золотых (а на два-три золотых можно было сытно кормиться одному человеку в течение года). Ему пожаловали прозвание «Несравненного», а потом — «Несравненнейшего всех времён». От большинства актёров сохранились только гравюры, изображающие их в той или иной роли, —Накамура Тамасукэ удостоился ещё и парадного посмертного портрета работы Тоёкуни Третьего:
А ещё он сам писал пьесы, под псевдонимом Канадзава Рю:гоку, всего двадцать пять штук. Некоторые — «под себя», главная роль там предназначалась ему самому; другие — «для младших товарищей». Времена Дандзю:ро: Первого давно прошли, актёрам, да ещё «звёздам», таким делом заниматься не полагалось, так что в соавторы пришлось брать штатного драматурга, очень и очень посредственного, Нагаву Сэйсукэ. Ладили они между собой отвратительно, спорили над каждой сценой — один раз Сэйсукэ, разойдясь, даже выхватил меч и едва не зарубил «Канадзаву Рю:гоку». Пришлось Тамасукэ сменить соавтора — и раз, и другой, а под конец он уже решился нарушить обычаи и сочинять в одиночку.
Несколько образцов его стараний мы и приведём тут.
2.
Первая история —переделка одного акта из старой кукольной пьесы. Называется она «Славное рассечение камня Кадзиварой Хэйдзо:» (梶原平三誉石切, «Кадзивара Хэйдзо: хомарэ-но исикири»), или чаще просто — «Кадзивара рубит камень». Действие происходит во времена войны Тайра и Минамото, в 1180 году, когда дела Минамото плохи. Полководец Тайра, Ооба Сабуро: Кагэтика, разбил Минамото-но Ёритомо, и тот вынужден скрываться, Ооба торжествует победу в компании своих соратников — своего злого братца Матано Горо: и своего друга Кадзивары Хэйдзо: Кагэтоки (эту роль Накамура Тамасукэ готовил для себя). Празднуют они у ограды святилища, где стоит каменное корыто для омовения (или, в других постановках, — для подношений); но воины уже помолились, так что внутрь им больше не надо. К ним подходит старый воин Рокуро:даю: с дочкой и предлагает купить драгоценный меч за триста золотых — а то дочь попала в беду, срочно нужны деньги, чтобы защитить её от преследователей. (Девушка, выручая задолжавшего отца, якобы продала себя в весёлый дом, отец её выкрал, но хочет, мол, выкупить по-честному.) Ооба смотрит на меч и уже готов его купить, но его брат заявляет: «Три сотни — большие деньги! Негоже тратить их, не проверив оружие. Среди нас есть знаменитый мечник Кадзивара — пусть он и испытает клинок!» Кадзивара осматривает меч (а он правда разбирается в оружии) — и узнаёт на нём клеймо: этот клинок — сокровище рода Минамото! О том он, однако, помалкивает, и только кивает Кагэтике: «Отличная вещь, бери, меч стоит даже дороже». Но Матано не унимается: «Пока меч не проверен на деле — он не стоит больше тупого рыбного ножика! Пусть приведут из тюрьмы двоих приговорённых к смерти, поставим их бок о бок или положим одного на другого. Если Кадзивара этим клинком разрубит обоих надвое одним ударом — значит, и впрямь меч достоин такой платы!» Кадзивара соглашается.
Гравюра Тоёкуни Третьего
Передают распоряжение смотрителю тюрьмы, но тот разводит руками: «Вот, один смертник у нас есть, но это всё. Не могу позволить вам, господа, зарубить кого-то, кто на смерть не осуждён по суду!» Матано бранится, но старший брат останавливает его: «Чиновник прав. Но мы уже договорились о том, какова будет проверка, — раз она невозможна, старик, я возвращаю тебе меч, ищи другого покупателя!» Рокуро: в отчаянии; на самом деле с дочерью его всё в порядке, но он служит Минамото, и меч ему велено продать, чтобы на вырученные средства оснастить новое войско вместо разгромленного. «Раз так, — говорит старик, — я сам добровольно готов встать вместо второго осуждённого; только если всё получится, отдайте деньги моей дочери, чтоб она смогла выкупиться!» Девушка рыдает и отговаривает отца, Ооба колеблется, но Матано загорается: «Отлично! Становись-ка — я сам и попробую рубануть!» Тут вмешивается Кадзивара: «Так не пойдёт. Мы договаривались, что испытывать клинок буду я. Или ты, Матано, считаешь себя лучшим мечником? Это можно проверить в бою!» Смущённый Матано передаёт ему меч. Рокуро: ложится на землю, на него сверху кладут приговорённого (в других постановках их ставят рядом, что ещё эффектнее), и Кадзивара взмахивает клинком. Преступник рассечён надвое — но и только, до старика лезвие не достало. Матано машет рукою: «Говорил же я — дрянь, а не меч! Пойдём-ка, брат!» — и оба уходят.
А старик встаёт, и они с Кадзиварой пристально смотрят друг на друга. «Это ты нарочно так, господин?» — спрашивает Рокуро:. «Конечно», — отвечает тот. «Лучше б ты зарубил меня…» Кадзивара улыбается: «И ты бы получил золото и отдал его Ёритомо? Не бойся, ты и так сможешь это сделать. Я сам куплю у тебя меч, он того стоит». — «Но…» — разоблачённый Рокуро: отступает. «А потом и сам к вам присоединюсь. Вижу я, что дело Минамото праведное, и раз у Ёритомо есть такие преданные сподвижники, как ты, — это тому дополнительное подтверждение. А меч — что, меч-то отличный!» — и с этими словами Кадзивара обрушивает клинок на каменное корыто и разрубает его надвое. Старик с дочкой ахают, и все трое отправляются в усадьбу Кадзивары за золотом.
На каменной ёмкости написано: «Подношения»
В кукольной пьесе было ещё много всякого — как Кадзивара нашёл Ёритомо прячущимся от врагов в дупле и не выдал, а наоборот, увёл погоню подальше, как он потом примкнул к Минамото, они вместе разбили О:бу, а на месте его камакурской усадьбы основали ставку… Но Накамура Тамасукэ ограничился этой, самой ударной сценой — и она до сих пор идёт как отдельная пьеса (хотя с тех пор её ещё раз или два переписали заново, но без особых изменений).
Стеклянный Кадзивара рубит камень
Завтра выложим очень милые фотографии с постановки этой пьесы с детьми-исполнителями.
3.
Вторая история — не героическая, а бытовая. Впрочем, она была вставкой в большую пьесу Канадзавы Рю:гоку «Красоты всех времён года в одном весёлом доме» (けいせい雪月花, «Кэйсэй сэцугэкка») — и основной сюжет там был о разбойнике Го:эмоне (разумеется, его играл сам Накамура Тамасукэ). Поставили её в 1830 году, лет через десять после «Кадзивары». Но как раз части про знаменитого разбойника не дошли до нас, а вставная история сохранилась, и вот там действие действительно имеет прямое отношение к весёлому дому. Ставят этот акт отдельно обычно под названием «Вести, принесённые дикими гусями» (雁のたより, «Кари-но таёри»), или просто «Долгожданные вести».
Действие происходит на горячих источниках в Арима (там, где нынче Кобэ). Здесь отдыхает молодой господин Маэно Садзима с своими людьми, которые сейчас хлопочут, готовя ему обед и сплетничая. Сам Садзима отправился в покои к своей наложнице — красавице Цукасе, которую он недавно выкупил из весёлого дома. Однако не похоже, что девушка рада перемене в своём положении, — она мрачна и печальна. Собственно, и на воды её молодой господин повёз, чтоб развеялась, — но безуспешно.
Обед готов, Садзима возвращается вместе с девушкой — а заодно приказывает служанке позвать цирюльника из ближайшей лавки, некоего Горосити — он такой весёлый и забавный, может быть, развлечёт унылую красавицу! Появляется цирюльник — и все могут убедиться, что он не только забавник, но ещё и писанный красавец, и манеры у него как у юноши из хорошей семьи. Цукаса влюбляется в него с первого взгляда. И немудрено: эту роль Тамасукэ тоже писал для себя, а он и в пятьдесят умел играть прекрасных юношей! Она набрасывает несколько строк на веере, но не успевает показать их Горосити.
Цирюльник уходит, провожаемый томным взором девицы — и это не остаётся незамеченным молодым господином. Садзима ревнует, и отнюдь не молча; Цукаса отвечает ему, отбросив веер: «Тело моё вы выкупили, а на сердце моё никаких ваших денег не хватит». Садзима в ярости замахивается на неё мечом (он вообще вспыльчивый и избалованный малый), но его руку перехватывает его старший придворный, приставленный к баричу его отцом дядька, бывалый воин Такаги Дзиродаю:. Он отсылает Цукасу, а своему подопечному делает суровый выговор: только не хватало самураю меч замарать по такому поводу! Садзима мрачно кивает: «Виноват, не сдержался. Я брошу эту девицу и вернусь в отеческую усадьбу».
Однако, едва отделавшись от дядьки, молодой господин созывает свои троих слуг и заявляет: «Я хочу избавиться от этого дурацкого цирюльника!» Они быстро подготавливают заговор. Самый ловкий подделывает письмо от Цукасы к Горосити, срисовывая её почерк с надписи на веере. Теперь он должен постараться, чтобы веер попался на глаза красавцу-цирюльнику — а тем временем служанку пошлют в его мастерскую с письмом…
На следующий день Горосити с подручным причёсывает и бреет у себя в мастерской молодого подгулявшего купчика и весело балагурит. Купчик уходит (не подозревая, что скоро ему предстоит неприятная встреча с разбойником Го:эмоном), его сменяют другие клиенты, работы брадобреям хватает. Наконец, дела закончены, подручный уходит помолиться в святилище, а Горосити отдыхает. (Кстати, на вывеске цирюльни обычно нарисован герб того актёра, который играет Горосити в данной постановке.) Слуга Садзимы с таинственным видом приносит ему веер. Цирюльник его рассматривает, читает стихи, с нежностью вспоминает вчерашнюю красавицу — и тут ему приносят письмо от той самой девушки! В письме говорится, что молодой господин внезапно был вынужден отлучиться по делам, и Цукаса просит очаровательного цирюльника прийти к ней на свидание к источникам на закате луны.
А к тому времени там уже подготовлена засада. Заговорщики расставляют для Горосити ловушку, он в неё попадается, люди Садзимы хватают его с криками «Держи вора!» Появляется и сам молодой господин (который, конечно, и не думал уезжать) и, когда из злополучного брадобрея вытряхивают письмо, настаивает на том, чтобы наглеца зарубили на месте. Но тут вмешиваются, с одной стороны, Такаги, а с другой — Цукаса со служанкой, тоже прибежавшие на шум. Цукаса заверяет, что никакого письма не писала; служанка подтверждает, что получила его не из рук барышни, а от одного из заговорщиков. Слуга клянётся, что он только выполнял приказ молодого господина. Такаги распекает его, распекает самого Садзиму, а потом сообщает: заболела барыня, почтительному сыну вместо того, чтобы развлекаться на водах, следует немедленно отбыть в имение и ухаживать за матерью! Пристыжённый Садзима повинуется, а Горосити собирается восвояси. Он рад-радёхонек, что уцелел, но расстроен, что с девушкой ничего не получилось — наверное, ему только показалось, что она на него ласково смотрела…
Но тут Цукаса, вернувшаяся было в дом, отодвигает ставню и бросает цирюльнику записку — уже подлинную. В ней она извиняется за невольно доставленные неприятности и рассказывает всю свою жизнь. Она, мол, родилась в хорошей семье и ещё в младенчестве была помолвлена с каким-то избранником её родителей. Но родители рано умерли, она осталась сиротой, никогда не виданный ею жених растворился, докатилась до весёлого дома… в общем, ей хотелось бы встретиться с Горосити и пожаловаться ему на свою горькую участь лично.
«Нет уж, — говорит цирюльник, — с меня хватит! Приду снова на свидание с нею, а меня схватят и обвинят уже не меньше чем в убийстве!» Только он хочет уйти — как на него внезапно бросается с копьём старый воин Такаги.
Гравюра Утагавы Сигэхару
Цирюльник, однако, оказывается ловок и проворен: от мастерски отбивает удар и, выхватив бритву, готовится защищаться. «Ого! — восклицает Такаги, — по повадке вижу — ты настоящий боец. Где-то я тебя уже видел… А не имеешь ли ты отношения к семье Асаки?» — «Имел, — мрачно отвечает цирюльник, — да что было, то сплыло». — «А ты расскажи, я не из пустого любопытства спрашиваю».
История Горосити тоже безрадостна: его настоящее имя Ёхиро:, он сирота из воинской семьи, его усыновил некий Асаки, бездетный товарищ его отца, и сделал своим наследником. Но тут у Асаки родился родной сын, и приёмыша выставили на улицу. Он вырос, обучился цирюльному мастерству, и об отрекшемся от него приёмном отце не жалеет. «Асаки — мой недостойный брат, — мрачно заявляет Такаги, — и пусть он от тебя и отказался, но я по-прежнему считаю тебя племянником. Похлопочу, чтоб устроить тебя на службу, достойную твоего отца, с которым я тоже дружил».
Но тут на крыльце появляется Цукаса: «Как-как тебя тогда звали? Асаки Ёхиро:? То есть это с тобою я была помолвлена?» — и показывает ему оставшийся от матери амулет, которым семьи обменялись в день помолвки детей. «Что? — изумляется Горосити-Ёхиро:. — Так ты — Офуса из семьи Окимура, моя наречённая невеста?» — и достаёт из рукава точно такой же амулет. Такаги кивает: «Ну что ж, вы друг друга достойны, хотя оба занимались ремеслом, неподобающим вашему происхождению, — но это в прошлом. Я позабочусь, чтобы воля ваших родителей была исполнена. А господина Маэно Садзимы не опасайтесь — я ещё с ним мягок, но теперь он вернётся к родителям, а отец у него суровый и никакого сумасбродства больше не допустит!» В общем, все счастливы.
4.
Очень мелодраматично, но это не предел. Через три года появилась новая пьеса «Канадзавы Рю:гоку» — «Ручное зеркало, или Любовь и снег на цветах» (花雪恋手鑑, «Хана-но юки кои-но тэкагами»), чаще называемая просто «Наёмная кормилица». В ней Накамура Утаэмон написал себе замысловатую, хотя и не то чтобы «положительную» роль, а героиню играл его любимый ученик, Накамура Томидзю:ро: Второй, прославившийся именно как исполнитель женских ролей. Перескажем эту пьесу совсем коротко, она душераздирающая.
Жил-был молодой и красивый Кано: Сиродзиро:, и женили его родители против воли, не спросив его мнения. Парень обиделся, на жену свою, Коюки, даже смотреть не желает, а гуляет по весёлым домам, прогуливая там приданое супруги. И всё равно залез в долги — но жена сумела раздобыть денег и тайно ему подкинуть. Как-то напился Сиродзиро: и, возвращаясь из весёлого квартала, столкнулся ночью на пустыре с незнакомкой — которую и изнасиловал. Она, правда, успела сорвать с него пояс, так что он даже не заметил.
Симбайсай Хокуэй вот так это изобразил.
А вернулся он домой — жены нет, слуги говорят: «Ушла и не вернулась, похоже, похитили её, о каких-то деньгах толковали». Сиродзиро: не особо горевал, но скоро промотался в конец. Он уже готов взяться за любую работу — и вот прослышал, что лицо, пожелавшее остаться неизвестным, хочет передать на воспитание своё дитя, и готово хорошо заплатить за это. Он радостно берётся — и с ужасом обнаруживает, что ему вручают не мальчика лет трёх-пяти, как он надеялся, а грудного младенца! Отказываться поздно, задаток он уже взял и наполовину истратил. Да и дитя ему неожиданно понравилось, такое милое! Только вот есть хочет — а тут Сиродзиро: бессилен. Он начинает бегать по всей Осаке в поисках кормилицы — и всё больше проникается ответственностью за дитя, первый раз в жизни! Наконец, узнаёт, что у знакомого его приятеля есть на примете кормилица, радуется, бросается к ней — глядь, а это пропащая Коюки! А сама она осматривает ребёнка и говорит: «Радость какая, это же мой мальчик, которого у меня отобрали сразу после рождения!» — «Откуда у тебя мальчик? Я же с тобою даже не спал ни разу! И вообще, где ты была?» — недоумевает муж. Она рассказывает: «Когда у тебя были трудности, я заняла денег у владельца весёлого дома такого-то, он тебя знал, а вернуть вовремя не смогла. Он мне предложил отработать, я сказала, что подумаю, он меня отпустил — а на обратном пути на меня напал на пустыре неизвестный мерзавец и изнасиловал. Ну, я и решила — что уж теперь мне тебя позорить, пойду к своднику, скажу, что согласна. Он добрый человек, меня не торопил с работой, мне ж всему научиться надо было. А потом выяснилось, что я беременна. Владелец заведения сказал, чтоб я о дитяти не думала, он его пристроит, да не так-то оказалось это просто — хоть завёлся мальчик и от насильника, а как его забрали, я скучать начала. И вот вдруг — свиделись!» — «Погоди-ка, — смущённо говорит Сиродзиро:, — а когда это было?» — «Нападение? Так я же говорю, в ночь, когда я от заимодавца шла. Я с тех пор домой и не возвращалась до сегодняшнего дня». — «То есть это я тебя с той ночи забыть не могу?» — «То есть это ты был той пьяной свиньёй с замотанным лицом?» Оба поругались, помирились, покормили дитя и пошли к своднику — всё ему объяснить. Тот и впрямь оказался добрым, женщину отпустил к мужу и дитяти, а Сиродзиро: нашёл работу — чтоб тот долг отрабатывал и чтоб некогда ему было по бабам шляться! А тому уже и не надо…
Но после Накамуры Утаэмона Третьего актёры и драматурги, кажется, уже окончательно разделили свои обязанности. Исключения (всё равно немногочисленные) вновь появились уже только в ХХ веке…
Via
