Несколько лет назад мы пересказывали пьесу Намики Гохэя Первого про разбойника Исикаву Го:эмона (1, 2, 3, 4, 5)
— самую, пожалуй, знаменитую из пьес Кабуки про этого персонажа. И чего там только не было — сам Го:эмон оказывался наследником Акэти Мицухидэ, а закулисной интригой управлял китайский волшебник! Но через шестьдесят лет после постановки этой истории и через тридцать лет после смерти Гохэя, в 1839 году, за тот же сюжет взялся драматург Нисидзава Иппо: (西沢一鳳, 1802-1852). С ним мы тоже уже сталкивались — это он переделал для Кабуки кукольную пьесу про Утренний Лик. С историей про Го:эмона он обошёлся ещё круче: прежде всего, к началу действия сам знаменитый разбойник уже сложил голову в борьбе против Тоётоми Хидэёси (он же Хасиба Хидэёси) — и внезапно всё начало раскручиваться по второму разу, отчасти с теми же героями, а отчасти с новыми. Пьеса Нисидзавы Иппо: называлась «Пески красавицы на побережье» или (каламбур!) «Масаго с побережья красавиц» (けいせい濱眞砂, «Кэйсэй хама-но Масаго»), и эта самая красавица Масаго — двойник Гоэмона. В то время такие перемены пола героя были в моде, благо позволяли сыграть уже известные роли в другой, «женской» манере. Были и «Девушка – уличный удалец», и даже «женщина - монах Наруками»…
Сразу оговоримся. Как требовала токугавская цензура, исторических персонажей и Намики Гохэй, и Нисидзава Иппо: выводили не под настоящими именами, а под прозрачными, всем зрителям понятными псевдонимами Хасиба Хидэёси превращался в Масибу Хисаёси, Акэти Мицухидэ — в Такэти Мицухидэ и так далее. После падения сёгуната в некоторых постановках героям возвращали настоящие имена, а в некоторых они продолжали выступать под традиционными кабукинскими. Мы для простоты переименуем всех «исторически», чтобы не путать читателей ещё больше — история и без того замысловатая. Хотя, может быть, псевдонимы были бы и уместны в этой «альтернативно-исторической» пьесе. В конце концов, завязкой оказывается то, что Акэти Мицухидэ (самую известную пьесу про которого мы тоже пересказывали) вовсе не убил Оду Нобунагу — Хидэёси успел раньше, разгромил и сразил Мицухидэ едва ли не собственной рукой. Да ещё и похитил его семейные сокровища, включая любимую певчую птичку-ржанку!
Итак, первая сцена списана с самой знаменитой в пьесе Намики Гохэя — перед зрителем великолепные червлёные врата столичного храма Нандзэндзи. Но на галерее ворот вместо грозного разбойника покуривает трубку красавица-куртизанка по имени Исикавая Масагодзи. На самом деле это — знатная княжна Сацуки, дочь Акэти Мицухидэ, которая собирается мстить за отца. Ради этого она и скрывается под такой неподобающей личиной. Сегодня Хидэёси должен прийти в храм, и они наконец встретятся. (Кстати, отцовскую ржанку девушка уже сумела вернуть — её вообще все птицы любят, и она способна приманить любую. Но больше ржанка в этой истории не появится).
Итак, Масагодзи, подобно Го:эмону, курит и любуется цветущими вишнями. К Го:эмону прилетал белый сокол с письмом от китайского колдуна; к девушке подлетает дикий гусь, птица ещё более поэтическая. Это тоже посыльная птица, и вообще-то летевшая совсем не к ней, а совсем наоборот. Дело в том, что Масагодзи влюблена в сына Хидэёси — Хидэёри, и этот любвеобильный юноша её всячески поощрял (считая девицей из весёлого дома). Но Хидэёри никак не назовёшь однолюбом, у него таких красавиц — десятки, и со всеми он переписывается, как и подобает образованному молодому человеку. Посыльной птицей ему служит как раз гусь, да не простой, а волшебный: в нерабочее время он живёт на китайской картине, а в случае надобности вспархивает с неё и носит любовные письма. Но, как уже говорилось, птицы питают к Масагодзи слабость, и гусь нарушает тайну переписки. Княжна читает письмо, вне себя от ревности комкает свиток…
И тут снизу слышится мужской голос: «Даже если иссякнет песок на морском берегу…» Это Хисаёси, переодетый паломником, с черпаком за поясом, выцарапывает на опоре ворот стихи. Княжна подхватывает: «…и тогда семена любви не иссякнут!» — и стремительно мечет в своего супостата длинную и острую головную шпильку. Которую, впрочем, Хисаёси так же ловит черпаком, как кинжал Го:эмона в пьесе-оригинале… Он смотрит вверх, враги встречаются глазами и обещают друг другу ещё встретиться.
В общем, зрители уже понимают примерно, чего им ждать. Тем увлекательнее видеть, что Нобунага — жив-здоров и полностью попал под влияние Хидэёси, который на острове Кюсю готовят вторжение в Корею. В столице же, в своём дворце Дзюраку, Хидэёси оставил в качестве заместителя своего приёмного сына Хидэцугу. Там же обосновались любимая наложница Хидэёси — госпожа Ёдогими, и их общий сын, тот самый Хидэёри.
А Нобунага тем временем созвал своих воевод на заседание в том самом храме Нандзэндзи. Обсуждается предстоящий поход в Корею — но предательство Мицухидэ сделало Нобунагу менее беспечным, чем прежде, так что заодно в его ставке поимённо перебирают всех полководцев: кому из них можно доверять, а кому нет? Основанием для сомнений, как нетрудно понять, может служит не только прежняя службы, но и происхождение: мало ли кто из потомков погубленных в ходе междоусобиц родов готов внезапно ударить в спину вождю! Обсуждение доходит до Хидэцугу — и он доверия не вызывает: мало того, что это приёмыш неизвестного происхождения, так он ещё и потерял недавно драгоценную курильницу, которую Нобунага отдал на сохранение его отцу, а Хидэёси – сыну… (Такие пропажи мечей, курильниц, картин и так далее — стандартная завязка в Кабуки; по правилам, утративший доверенное господином сокровище герой должен или покончить с собой, или посвятить годы поискам пропажи. Но тут дело обернётся иначе…) Исида Мицунари, славный герой и друг молодого Хидэцугу, присутствующий с ним на совете, заступается за барича, но довольно неуклюже и безуспешно. Нобунага решает: раз приёмный сын Хидэёси такой недотёпа сомнительного происхождения, он должен быть вычеркнут из семейных списков Хасиба! Сам Хидэцугу только склоняет повинную голову и ничего не возражает. Воеводы расходятся, и он остаётся наедине с Мицунари. Тот спрашивает: «Молодой господин, а вы правда не знаете, из какого вы рода по крови?» — «Нет, — отвечает Хидэцугу, — мал был, глуп, родства не помню». — «А ведь вы не безродный бродяга — вы происходите из древнего и знатного рода Миёси, пусть и пришедшего в ходе недавних распрей в упадок. Всех ваших старших Хидэёси истребил, а вы, видать, ему полюбились…» Услышав это, Хидэцугу немедленно верит всему сказанному: «Что ж, Исида Мицунари, значит, я возрожу величие своего кровного рода, даже если это будет стоить головы моему приёмному отцу! А пока — никому ни слова!»
А тем временем в краю Ооми на большой дороге подвизается лихая разбойница Окадзи, выдающая себя за знаменитого Го:эмона — тот, якобы, не погиб, а в очередной раз спасся. На самом деле она — вдова Го:эмона, прекрасно знает, что мужа её казнили и сыновей, похоже, тоже, и ей остаётся только мстить. Как и Го:эмон, она всю жизнь была верна Акэти Мицухидэ; именно ей было поручено присматривать после смерти господина за юной княжной Сацуки, но обстоятельства разлучили их. Недавно Окадзу узнала, что злосчастная барышня угодила в весёлый дом, прославилась там под именем Масагодзи как первая красавица, и теперь её надо спасать. Го:эмон, наверное, просто похитил бы девушку; его вдова пошла другим путём — она грабит встречных и поперечных, чтобы накопить тысячу золотых и выкупить княжну. Сумма, как обычно в Кабуки, сказочная; но дела у разбойницы идут неплохо — вот и сегодня её шайка награбила аж полсотни золотых; правда, пришлось перерезать полдюжины проезжих, в том числе одного ребёнка, но другого-то заработка нет! Атаманша перебирает добычу — и в числе прочего находит амулет погибшего мальчика, в который вложена записка с указанием года, месяца и дня его рождения. Эти числа полностью совпадают с датой рождения её собственного сына Гороити — то ли погибшего вместе с отцом, то ли пропавшего без вести; ужасное подозрение закрадывается в душу Окадзу…
И вскоре оно подтверждается: один из старых соратников её мужа утром приходит и со слезами сообщает: я, мол, сумел спасти сына Го:эмона, под чужим именем и переодетого отправил с верными людьми в безопасное место — но, о горе, сегодня я узнал, что и его, и верных людей прошлой ночью зарезали на большой дороге! Окадзу в ужасе — а тут подоспевает ещё и свидетель, племянник Мицухидэ, следящий за сбором выкупа за двоюродную сестру, и подтверждает: да, я следовал вчера за твоими молодцами, они правда перебили и ограбили проезжих; да, среди них был мальчик, выглядел так-то и так-то… «Это был мой сын, — говорит ему Окадзи. — Ты видел, от чьей именно руки он пал? Убей этого разбойника, ты найдёшь его в нашем же логове, он там отсыпается после ночного дела!» — «А ты что же?» — «А я, видать, слишком много нагрешила в этой жизни, раз мне довелось загубить родное дитя! — восклицает она и бросается на меч. — Ну, авось в будущем рождении встречусь и с мужем, и с сыновьями!» Она умирает, а поражённый племянник Мицухидэ успевает сказать ей: «Я и княжну Сацуки спасу, и за дядю, и за твоего мужа отомщу, и дом Акэти восстановлю во всей славе — ты ещё не знаешь, но наши люди уже проникли в дом Хидэёси!» И идёт убивать незадачливого разбойника.
Всё дальнейшее действие сосредоточивается в Дзиракудай — великолепном столичном дворце, который занимает Хидэёси. Сейчас здесь всем заправляет Хидэцугу — мы уже знаем его коварный замысел, но для отвлечения посторонних глаз он превратил свою жизнь в непрерывную гулянку, и всерьёз его принимают немногие. Сегодня он пригласил на пьянку актёров — но те остры на язык, не поладили с его собутыльниками-воинами, те взялись за оружие, началась драка… Исида Мицунари и ещё один соратник Хидэцугу, молодой Такаяма Укон, тщетно пытаются прекратить это безобразие.
Но тут является госпожа Ёдогими (которая Хидэцугу терпеть не может — как соперника собственного сына), да не одна, а с посланником самого Хидэёси. Посланник (его зовут Маэда Тосииэ) передаёт Хидэцугу волю приёмного отца: «Слухи о твоём постыдном поведении дошли до самого Кюсю; ты лишился доверия господина Ода, а значит, и моего; лучшее, что ты можешь сделать, чтобы спаси остатки своего доброго имени, - это вспороть себе живот!» (Вообще, насколько у Намики Гохэя был симпатичный Хидэёси, достойный противник Го:эмона, настолько здесь вся семья Хасиба — исключительно неприятные люди!) Такого никто не ожидал — даже госпожа Ёдогими смущена и покидает зал. А Маэда поясняет: «Господин, пожалуй, действительно погорячился и сам потом будет жалеть о своём приказе; но что я могу поделать — я должен засвидетельствовать, что молодой господин убил себя. Впрочем, есть ещё один выход…» Он обводит взглядом присутствующих и останавливает его на Уконе: «Вы, молодой человек, как две капли воды похожи с молодым господином. Наверное, если я сейчас выйду, пока вы готовитесь, а потом вернусь — я не смогу отличить, кто из вас покончил самоубийством. И даже если мне придётся доставить голову несчастного на Кюсю — к тому времени даже сам господин Хасиба Хидэёси не наверняка опознает её в лицо… А там, может, он и передумает». И Маэда поспешно покидает молодых людей. «Отличная мысль! — говорит Хидэцугу. — Мне жаль тебя, Укон, но подумай, какая для тебя честь — умереть вместо меня! Ну, тебе, наверное, нужно сосредоточиться, чтобы сложить предсмертные стихи, не буду мешать!» — и он удаляется со всей толпой своих собутыльников, оставляя несчастного Укона одного.
Впрочем, это ненадолго — подоспевают его сестра, княжна Го:, и её служилая девица. Они обе влюблены в Укона и, ничего ещё не зная, начинают с ним любезничать. Самому парню, однако, совершенно не до них: он честно готовится умереть за молодого господина. Но девушки очень настойчивы.
Тем временем госпожа Ёдогими тоже переживает. Это, конечно, прекрасно, что на пути её собственного сына больше не будет стоять Хидэцугу. Но сам этот сын, Хидэёри… пьёт он, конечно, заметно меньше, чем его сводный братец, зато развратничает — много больше, вокруг него уже целый гарем из наложниц, любовниц и бог знает ещё каких девиц! Не грозит ли ему со временем та же участь, что Хидэцугу? И что тогда будет с родом Хасиба? В это время является чиновник из государева дворца с новым предписанием: император выражает желание, чтобы юный Хидэёри как можно скорее вступил в брак с княжной Коконоэ, дочерью влиятельного полководца из друзей Нобунаги. (Это — остаток от старой пьесы Намики Гохэя, где немалое место было уделено соперничеству братьев за эту Коконоэ; но здесь мотив чисто служебный, лишнее напоминание об источнике.) Однако проницательный Исида Мицунари чувствует, что с посланником что-то не так, и приглядывается к нему пристальнее…
И да — государев гонец оказывается не кем иным как Масагодзи: она переоделась в придворное платье, чтобы увидеться с Хидэёри. Мицунари, однако, шума не поднимает, а предлагает ей: «Давай заключим сделку. Я же знаю, что курильницу, которую потерял Хидэцугу, выкрала или ты сама, или Хидэёри по твоей наводке. Девушка соглашается — и в следующем же покое её перехватывает госпожа Ёдогими по поводу той же курильницы: как было бы удачно, если потерянное беспутным старшим сыном сокровище нашёл младшенький, её собственный сынок! Масагодзи и ей сулит помочь, и, наконец, встречается с Хидэёри. Впрочем, это не самая приятное свидание: юношу окружает целая толпа наложниц, которым он щедро расточает свою благосклонность. Так или иначе, Масагодзи удаётся затеряться в доме, проникнуть в книгохранилище и выкрасть оттуда волшебный китайский свиток-картину.
А тем временем Хидэцугу донесли, что его сестра влюбилась в Укона — и тот, вместо того чтобы покончить самоубийством, любезничает с молодой госпожой. Хидэцугу впадает в ярость и приказывает немедленно убить обоих — но умница Исида Мицунари помогает влюблённой паре скрыться. Тем временем возвращаются Маэда и госпожа Ёдогими — они обнаружили, что Хидэцугу не только не собирается кончать с собою, но велел своим людям вооружиться и, похоже, собирается захватить дворец, а то и всю Столицу! Маэда теперь настаивает на том, чтобы молодой мятежник убил себя немедленно. «Ещё чего! — отвечает тот. — Пока отца нет, дружиной командую я — и никаким приказам подчиняться не собираюсь!» — «О непочтительный сын!» — «Ни в коем случае: я как раз хочу явить почтительность к моим настоящим предкам, Миёси, и отомстить за них!» Он обнажает клинок — но Исида Мицунари, поняв, что дело зашло слишком далеко (и слишком рано), рубит его сам. Хидэцугу падает мёртвым, а Мицунари стенает: «О, мне нет прощения! Я вынужден был поднять руку на обезумевшего молодого господина!» — и тоже вонзает меч себе в бок и рушится на циновки. Маэда впечатлён и со слезами на глазах заявляет: «Я немедленно отправлюсь к господину Хасибе, чтобы доложить о всём случившемся, об измене и о беспримерной верности!» И правда уходит. Все придворные столпились над двумя телами и переживают — и только одна служанка прибегает к госпоже Ёдогими сообщить очередную ужасную новость: молодой господин Хидэёри только что скрылся с государевым посланником, который оказался девицей из весёлого дома! Ёдогими потрясена и полностью растеряна: она не больше зрителей понимает, что происходит.
А безумие усугубляется. Исида Мицунари, только что пронзивший себя мечом, вытаскивает из своих одежд совершенно чистый, без капли крови клинок, встаёт на ноги и заявляет: «ну вот и всё. Похоже, дому Хасиба конец, теперь и самому Хидэёси придётся отвечать за своих сыновей перед Нобунагой, а без него Нобунага окажется как без рук». — «Ты предал нас, Мицунари!» — кричит госпожа, а тот усмехается, проводит рукавом по лицу — и зрители могут видеть, что лицо у него уже совсем другое. «А я вовсе не Исида Мицунари, — говорит он. — Я бывший правитель Тадзима, верный друг и побратим несчастного Акэти Мицухидэ. И мститель за него, а как же иначе. У меня большой счёт к Хасиба…» Он угрожающе шагает к Ёдогими, она бросает на пол веер — и по этому знаку в зал врываются Маэда (который, как выяснилось, далеко не ушёл) и Такаяма Укон (который не счёл возможным бежать с барышней — всё это было для отвода глаз, он давно подозревал Исиду-Тадзиму). Теперь здесь двое бойцов против одного — но ненадолго: в свою очередь, Тадзима подаёт знак, и на его сторону становится один из охранников дворца. Тадзима спрашивает его: «Ну как там, Сакубэй? Всё готово?» — «Да, — с готовностью отвечает воин. — Пока вы здесь морочили им головы, мы с товарищами с помощью племянника господина Акэти прорыли канал, развернули течение реки, и дворец вот-вот затопит!» — «Отлично!» — зловеще хохочет Тадзима — и действительно, начинает работать сценическая машинерия, и зрители могут видеть, как воды врываются во дворец; столбы рушатся, сверху сыплется черепица; с реки приносит и лодки, и все, кто может, забираются на них. «Ну что ж, — заявляет Тадзима, — но я был бы последним негодяем, если бы позволил нашей княжне Сацуки связать свою жизнь с таким ничтожеством, как этот Хидэёри!» Он читает заклинание — и во дворец по волнам вносит ещё одну лодку, на дне которой, прикрывшись корзиной, скрываются Масагодзи и Хидэёри — их побег не удался. Девушка узнаёт Тадзиму, он приветствует свою княжну — и в этот миг то ли Маэда, то ли Укон (в разных постановках по-разному) достают его клинком с соседней лодки. Тадзима падает в воду, но успевает ухватить за рукав Масагодзи: «Прими мою чародейскую силу, пусть я умру, но ты должна довести месть до конца и погубить весь род Хасиба!» Он скрывается в волнах — а потоп набирает силу, лодки уже неуправляемы, они сталкиваются, опрокидываются, госпожа Ёдогими в воде уже отбивается от Сакубэя, Хидэёри залез в корзину в полном ужасе… Но тут Масагодзи опробует полученные силы, читает заклятье — и корзина с Хидэёри взмывает вверх сквозь пролом в крыше. А затем за ним следом взлетает, уже без всякой корзины, и сама княжна Сацуки, она же Исикавая Масагодзи — и скрывается в лучших традициях Исикавы Го:эмона.
Вот такая безумная пьеса с альтернативной историей, с наваждениями и прочими спецэффектами. В последние годы сёгуната она пользовалась у зрителей бешеным успехом, затмившим на время даже пьесу Намики Гохэя — и, что характерно, бдительная театральная цензура не очень к ней придиралась. В конце концов, сами Нобунага и Хидэёси показаны тут не худшими, чем в других постановках, а Ёдогими и Хидэёри (да, собственно, и настоящий Исида Мицунари) впоследствии оказались на разных сторонах с домом Токугава… В общем, кое на что можно было закрыть глаза. При Мэйдзи, когда в моду вошли «исторически достоверные» пьесы (и теперь нам понятнее, почему так случилось), «Масаго с побережья красавиц» вышла из моды и сошла со сцены больше чем на сто лет — её возобновили только в 1980-х годах, несколько сократив. По мотивам этой постановки мы и пересказали эту ужасную историю.
(В начале — гравюры к первой постановке, к сцене Масагодзи и Хидэёси, работы Хасэгавы Нобухиро и Хасэгавы Саданобу Первого)
Via
