Умблоо

Хэйанский книжник и поэт Ооэ-но Масафуса (1041–1111) в нашем журнале появлялся уже не раз, обычно – как собиратель всевозможных поучительных историй из придворной жизни, знаток старинных обычаев и тайных хитросплетений большой политики. Но у него есть несколько книг и на другие темы, в том числе «Продолжение преданий нашей страны о возрождении» («Дзоку хонтё: о:дзё:дэн», 1100-е годы); мы оттуда брали уже рассказ о младшей сестре Гэнсина.
Вообще «Продолжение» очень точно следует образцу, «Японским запискам о возрождении в краю Высшей Радости» Ёсисигэ-но Ясутанэ 980-х годов. В предисловии Масафуса обозначает свою цель очень просто: собрать рассказы о подвижниках Чистой земли, явившихся в Японии после того, как Ясутанэ завершил свой труд. Разумеется, Масафуса включил в новый сборник и историю самого Ясутанэ, и жизнеописания нескольких знаменитых монахов конца X – начала XI в. Начинает он, однако, не с монахов, а с государей – Итидзё: и Госандзё:, затем рассказывает о троих благочестивых сановниках, и только потом переходит к служилым монахам (их двадцать пять); в конце он помещает истории мужчин-мирян (семерых) и женщин (всего пяти, считая монахинь и мирянок). Схема та же, что у Ясутанэ, – вначале рассказы более подробные, ближе к концу краткие. Но рассказ о Гэнсине (9-й по счёту) построен иначе, чем остальные; мы попробуем разобрать его.
Прежде всего, этот рассказ самый длинный, даже истории государей короче. Кроме того, в нем цитируются разные записи об одних и тех же событиях, так что история Гэнсина больше похожа на отрывок из летописи, чем на житие подвижника. И тому, как Гэнсин умер и возродился, чудесам в час его кончины и после неё, отведено совсем немного места, хотя как раз об этом и должна была бы идти речь, будь перед нами обычное «предание о возрождении», о:дзё:дэн.
Какие же свидетельства о Гэнсине собирает Масафуса?

Во-первых, это «пожелание», которое написал сам Гэнсин за четыре года до смерти, в 1013 году. Оно сохранилось в «Перечне тех, кто в прошлом входил в собрание двадцати пяти сосредоточений» – списке монахов и мирян, состоявших в том сообществе почитателей будды Амиды, которое основали Гэнсин и Ёсисигэ-но Ясутанэ.
«Пожелание» гласит:
«Вот обряды, которые я совершил за свою жизнь, сейчас кратко их перечислю:
Памятование о будде [Амиде] повторил 2.000.000.000 раз;
Сутр Великой колесницы прочёл 55.500 свитков;
«Сутры о Цветке Закона» – 8.000 свитков [то есть всю «Лотосовую сутру» прочёл 1000 раз];
«Сутры об Амиде» – 10.000 свитков;
Сутр праджня-парамиты – больше 3.000 свитков.
Великие заклятия прочёл 1000.000 раз: «Заклятие Тысячерукого» – 700.000 раз, а «Победоносное заклятие» – 300.000 раз
Кроме того, понемногу заклятий Амиды, Фудо:, Лучистого света, Ока Будды».

За этим по идее должны были следовать примерно такие слова: и я хочу обратить заслуги, накопленные этими обрядами, на то-то и то-то… Но этих слов, то есть «пожелания» как такового, Масафуса не приводит. Из списка видно, что Гэнсин не сосредоточился исключительно на молитвах Амиде и сутрах о Чистой земли, а совершал и другие обряды, в том числе нацеленные на блага в здешнем мире (таковы в большинстве своём перечисленные «заклятия», дарани).
Из того же источника Масафуса выписывает: «Благие корни Гэнсин за свою жизнь взращивал и так: создавал образы будд, переписывал сутры, совершал подношения, помогал другим в благих делах».

И только после этого рассказчик сообщает основные биографические сведения о своём герое:

«Исполняющий обязанности младшего общинного главы Гэнсин родился в краю Ямато в уезде Кадзураки-но ками, в селении Таима. (Иные говорят, что в другом предании об общинном главе сказано: род его – Урабэ, а родился он в уезде Кадзураки в краю Ямато.) В детстве он поднялся в храм Энрякудзи [на горе Хиэй], наставником его стал общинный старейшина Дзиэ [Рё:гэн]. С юных лет выделялся среди товарищей дарованиями и мудростью. В диспутах, в разборе трудных мест не бывало такого, чтобы противник его поставил в тупик. Он всегда говорил:
– «Коша» и «выяснение причин» превосходны для нечистых земель, «только-сознание» подходит для Чистой земли, толкования [всех] школ приносят плод Будды [тут перечислены главные разделы буддийского учения: «Абхидхармакоша», то есть учение о мире как потоке «дхарм»; учение о причинности; учение о сознании; возможно, под «толкованиями школ» понимается «тайное» учение об обрядах как итог и практическое применение трёх предыдущих учений].
Вот что им написано:
«Собрание главных сведений о возрождении» в трёх свитках. Его переправили в Сунскую державу и тамошние люди обращались к его портрету <по запросу из Сун учитель таинств Сё:эн 承円 нарисовал точное подобие его, каким он был при жизни> и называли его великим учителем Гэнсином из молельни Рё:гон-ин;
Еще – «Введение в изучение причин» в трёх свитках, вступление к нему – в одном свитке;
«Выборка к сопоставлению Великой колесницы и Абхидхармакоши» в пятнадцати свитках;
«Главное во вратах Закона» в двух свитках;
«Главные положения Единой колесницы» в трёх свитках;
Кроме того, большие и малые наставления [義式, гисики, разбор вопросов, обсуждаемых на монашеских диспутах], всего больше ста свитков.
Все они стали черепашьим зерцалом [нелживым, таким же надежным, как надёжны гадания по панцирю черепахи в государственном быту] для его школы [Тэндай], ушами и глазами для тех, кто еще только учится. И теперь те, кто повторяет его толкования, никогда не путаются. Воистину, он был не кем иным как посланцем Будды, прошедшего свой путь!»

Третий отрывок у Масафусы такой:

«Ещё в другом предании говорится, как некто тайно спросил:
– С твоими мудростью и подвижничеством, о наставник, ничто не сравнится! А какие упражнения ты ставишь на первое место?
Ответ [Гэнсина] был:
– На первое место ставлю памятование о будде.
Тот человек снова спросил:
– Из видов подвижничества лучший выбирается по тому, какова основа. При памятовании о будде созерцаешь ты Тело Закона [будду в его истинном «теле», будду как такового] или нет?
– Только повторяю имя будды.
– А почему не созерцаешь основу?
– Деяния ради возрождения исконно таковы: повторять имя достаточно. Поэтому и не созерцаю основу. Однако и основу созерцать это не мешает. Когда я созерцаю основу, помыслы ясны, препятствий нет.»

Для четвёртого отрывка Масафуса не называет источника. Здесь говорится, как однажды Гэнсин побывал у гадателя:

«Тот сказал:
– Дарования и ученость уже есть. Не то чтобы не нашлось и службы. В этом мире тебе не придется голодать!
Хотя [Гэнсин] и не стремился войти в Общинное собрание, государева семья чтила его, и по высочайшему велению он получил звание Мост Закона. Был одним из наставников-чтецов, когда тысяча монахов читала сутры в зале Великого предела [во дворце]… был назначен на должность младшего общинного главы. Но не к этому он стремился. Он глубоко желал возродиться в Чистой земле, других деяний вовсе не вершил, всецело и превыше всего обращал заслуги к Высшей Радости.
Прежде он лунными ночами приходил в дворец, но все его помыслы были о будде [Амиде]. Возвращался в келью, а потом в великом раскаянии говорил:
– Я думал, этой ночью я совершил чистые деяния. А они завязывают связь с демонами!
Горделивые помыслы о собственных дарованиях и учёности постоянно двигали им. Боясь их, он стремился вглубь, во врата помыслов о Пути, и в последний час без смятения в мыслях, памятуя о будде, обратившись к западу, испустил дух. На следующий день общинный глава Какутё: увидел его во сне и спросил, где он возродился. Гэнсин ответил, что [в Чистой земле] на третьем уровне.»

Кажется, что тут рассказчик противоречит сам себе: Гэнсин то всецело сосредоточен на Амиде, то стремится применять свою учёность и добывать ею славу. Или сам герой не мог выбрать между двумя путями – путём книжника и путём Чистой земли?
Пятый отрывок с небольшими изменениями повторяет первый: весь длинный список обрядов, которые совершил Гэнсин за свою жизнь. То есть всё-таки возглашать хвалу Амиде для него было недостаточно.

Шестой отрывок – о кончине Гэнсина:

«В первый год Каннин [1017 г.] в девятый день шестого месяца он призвал ближнего ученика и на ухо ему сказал:
– Молодые монахи, чьи лица прекрасны, в торжественных облачениях по трое или по пятеро являются к моей постели, прямо сидят справа и слева. Когда закрываю глаза, вижу их. Говорят все вместе, ведут почти безумные речи.
В десятый день ел и пил как обычно. Омыл тело от грязи, привязал нить к руке будды [Амиды], повторял слова «…лик благостен, совершенен, чист», как и вчера. Потом лёг головой к северу на правый бок и испустил дух, будто заснул. Он держал в руках нить и чётки, будто был ещё жив. Вёсен и осеней ему было семьдесят шесть.
В Ёкаве в долине Анраку жил святой, чьи дела чисты. Той ночью он не спал, а как обычно предавался созерцанию. Перед рассветом он услышал вдали музыку: это играла толпа святых».

На этом «предания о возрождении» обычно кончаются. Но Масафуса продолжает:

«Однажды общинный глава обратился к ближнему своему ученику, монаху Дзэннэну, и сказал:
– С давних пор есть у меня одно желание. Хочу я погадать, исполнится оно или нет. Я слышал, в краю Ямато в уезде Кадзураки есть один монах, учитель Закона: он знает заранее, что случится в жизни, в точности как [китайский гадатель] Чжэн Янь. Отправляйся к нему и попроси его погадать о моём желании!
Дзэнъэн принял приказ, вышел за ворота горы [Хиэй] и отправился в край Ямато, в итоге встретился с тем монахом, попросил его погадать о желании общинного главы. Монах погадал… и сказал:
– У этого человека стремление вовсе не такое, как у других людей, не к славе и процветанию. Разве не обретёт он со временем наивысший чудесный плод? Сила памятования у него весьма глубока. Чего же он не сможет достичь? Знаки явятся в четвертом месяце, а решится всё в шестом месяце!
Дзэнъэн вернулся, все подробно передал. Общинный глава лишь преисполнился благодарной радости. Тайное гадание исполнилось: со второго дня четвертого месяца явная болезнь его стала особенно тяжела.
В том же году в десятый день шестого месяца, головой к северу, лёжа на правом боку, он испустил дух, будто заснул».

В целом эту историю можно понять так, что Гэнсин всю жизнь занимался не тем, что считал на самом деле единственно важным. Однако ценили и почитали его именно за разнообразные деяния: за обряды, за написанные им книги и т.д. Всё это, похоже, отсылает к различению «трудного» и «лёгкого» путей (как это различается внутри самого амидаизма, у Шань-дао): путь мудрости труден, а путь молитвы лёгок, казалось бы, сделать выбор в пользу второго вполне естественно – но пример Гэнсина показывает, как трудно отказаться от первого пути.
Герой рассказа не верит в своё возрождение – сомневается настолько, что прибегает к гаданиям, в том числе вводя во грех собрата по общине (которому вообще-то не положено гадать). Может быть, в основе этих сомнений – то же самое, о чём уже в XIII в. будет говорить Синран: «Когда я глубоко размышляю о своей неспособности радоваться тому, что вопрос о моем возрождении в Чистой Земле решен, – а это должно заставить человека плясать в небе и на земле – я из-за этого отсутствия радости еще яснее понимаю, что вопрос действительно решен» («Избранные записи скорбящего об отступничестве», перевод В.П. Мазурика).

Via

В Японии в эпоху Хэйан был свой человек-невидимка. Ему тоже пришлось туго, как и герою Уэллса, но кончилось всё хорошо. Рассказ про него есть в «Собрании стародавних повестей» («Кондзяку моногатари-сю:», около 1120 г.)


16–32. Рассказ о том, как юноша сделался невидимкой и Внимающий Звукам помог ему снова стать видимым
В стародавние времена – неизвестно, при котором государе это было, – жил в столице молодой служилый. Он постоянно ходил на поклонение в храм Роккакудо и преданно чтил [Каннон, Внимающего Звукам].
И вот однажды, в последний день двенадцатого месяца, он вечером побывал в гостях у знакомых, поздней ночью один возвращается домой и подходит к мосту Хорикава на Первой улице. Ему надо на западную сторону. А навстречу ему, на восток движется толпа народа со множеством фонарей. Должно быть, едет знатная особа! – думает служилый и поспешает спуститься под мост. Прячется там, а люди с фонарями проходят по мосту, направляются к востоку. Служилый осторожно выглянул – а это не люди, а страшные демоны шагают! Одни с рогами, другие многорукие, третьи одноногие, так и скачут.
Служилый глядит на них, уйти не решается, стоит, не знает, что и думать. Демоны прошли мимо, и только один, шедший позади всех, говорит:
– Вон там человечья тень!
Другой ему откликается:
– Никого не вижу!
– Вот он! держи его!
Конец мне пришёл! – думает служилый. А демон к нему подбегает, схватил, вытащил из-под моста. Демоны меж собою говорят:
– Этот малый тяжкого греха не сотворил, отпустим его.
Только четверо или пятеро демонов на него плюнули, а потом все ушли. Служилый и рад, что его не убили, и всё же ему не по себе, голова болит. Он помолился и решил: скорее пойду домой, расскажу жене, что со мной приключилось. И поспешил, входит в дом, а жена и дети хоть и глядят на него, ничего не говорят. Он начал было рассказывать – домашние не отзываются. Служилый думает: странно! Подошёл, дотронулся – но и изблизи родные не замечают, что он тут есть. Тут он понял: неужто из-за демонских плевков я сделался невидимкой?! И опечалился безмерно.
Сам он других видел, как раньше. И по-прежнему без помех слышал, что говорят другие. А люди не видели его обличья, не слышали голоса. Раз так, взял он еду, что не доели другие, а они и не заметили. Так и ночь прошла, жена и дети думают: неужели прошлой ночью кто-то его убил? Толкуют меж собой и горюют без конца.
Так минуло несколько дней, и что делать, служилый не придумал. А потому пошёл в Роккакудо и затворился там.
– О, Внимающий Звукам, помоги мне! Чудеса твои я чтил много лет, приходил сюда на поклонение. Сделай же меня снова видимым!
Так он молился. Таскал еду у тех, кто затворился в храме, брал деньги и рис на пропитание своей семье, а люди ничего не замечали.
Так прошло дважды по семь дней. Ночью служилый заснул, а под утро во сне видит, как из-за занавеса вышел величавый монах, встал перед ним и молвит:
– Нынче утром выйди из храма и делай то, что тебе скажет первый встречный.
Служилый увидел это и проснулся. Когда рассвело, вышел из храма, а у ворот навстречу ему мальчишка-погонщик ведёт красивого крупного вола. Мальчишка глянул на служивого и говорит:
– Господин, изволь-ка пойти со мной!
Значит, теперь меня видно! – думает служилый, обрадовался, и как было ему указано во сне, пошёл вместе с мальчишкой. Прошли на запад примерно десять тё [около 1 км], а там большие ворота. Заперто, никто не отворяет. Погонщик привязал вола у ворот, идёт к узкому лазу – кажется, туда человек не протиснется. И тянет служилого за собой:
– Ты тоже заходи!
– Как же мы пролезем? – спрашивает служилый.
– Да просто лезь! – отвечает мальчишка, тащит служилого за руку, и вдвоём они пробираются в усадьбу.
Глядь – а там большой дом, полным-полно людей. Мальчишка вместе со служилым поднимаются на крыльцо, заходят в дом, в одни покои, потом в другие, и никто их не спрашивает: вы кто? Дошли до дальних покоев – а там молодая госпожа лежит, страдает от недуга. У изголовья и в ногах хлопочут свитские дамы. Мальчик подвёл служилого к ней, подал ему деревянную колотушку и указал на недужную барышню: стукни, дескать, её по голове и по ногам! Тут барышня поднимает голову, видно, страдает безмерно. Отец и мать её говорят: это уже конец! – и оба плачут.
Решили читать сутры, призвать монахов, послали за знаменитым чудотворцем по имени [имя в рукописи пропущено]. И вот, чудотворец явился. Сел рядом с недужной, читает «Сутру-сердце» и молится. Наш служилый к нему проникся безмерным почтением, все волосы на теле встали дыбом, будто от холода.
Меж тем мальчишка-погонщик только глянул на монахов – и те двинулись прочь, друг за дружкой, вон из дома. А чудотворец стал читать «Заклятие огненного мира», принял дар ради недужной – и на служилом загорелась одежда. Горит, служилый кричит в голос – и снова сделался видимым.
Тут отец и мать барышни, а за ними и свитские дамы глядят – а возле больной сидит незнакомец. Они удивились, велят схватить его и вытащить из комнаты, а потом спрашивают: кто ты? Служилый рассказал всё с самого начала. Люди слушают и думают: удивительно!
А едва только он стал видимым, недужной барышне сразу полегчало. Вся семья безмерно обрадовалась, а монах-чудотворец говорит:
– Этот человек, думается мне, ни в чём не виноват. Ему помог Внимающий Звукам из Роккакудо. Скорее отпустите его!
Служилый убежал оттуда, поспешил домой, всё рассказал. Жена говорит: всё это удивительно! – но радуется.
Должно быть, погонщик был из семейства богов. Люди говорили, эти боги по очереди подступались к барышне и мучили её.
А потом страдания и её, и невидимки прекратились – а причиной тому была чудесная сила «Заклятия огненного мира»!
Внимающий Звукам помогает и вот в таких удивительных делах – так передают этот рассказ.



Роккакудо 六角堂, Шестиугольный зал на восточной окраине столицы, по преданию, основал царевич Сётоку в VII в., примерно за двести лет до того, как был построен сам город Хэйан. К этому храму мы ещё, авось, придём в рассказе о паломничестве по тридцати трём святыням Каннон.
Видимо, цепь событий в этом рассказе подразумевается такая. Герой в новогоднюю ночь нечаянно «завязывает связь» с демонами, и причиной тому – не только его неуместное любопытство. Возможно, он видит демонов, незримых для обычных людей, по той причине, что часто бывал в Роккакудо: – то есть у Восточных холмов, где издавна обитают родственные демонам «моровые боги» 疫神, экидзин. Демоны делают героя незримым, как они сами, а потом зовут себе в помощники. Главного из «моровых богов» столичной округи почитают в храме-святилище Гион в образе Небесного государя с бычьей головой 牛頭天皇, Годзу-тэнно: (иногда его отождествляют с богом Сусаноо, учинившим в древнейшие времена на небе первое осквернение). Видимо, по родству с богом Годзу имеет обличье погонщика с волом то существо «из семейства богов» 神の眷属, ками-но кэндзоку, которое вместе с героем отправляется мучить больную девушку.
«Заклятие в огненном мире» 火界の呪, какай-но норои, обращено к светлому государю Неподвижному 不動明王, Фудо-мё:о:, санскр. Ачаланатха, одному из защитников буддийской общины. Фудо изображают среди языков пламени; он очищающим огнём сжигает людские страсти и всякую скверну. Монах «принял дар» – то есть сосредоточился на образе Фудо, приняв соответствующую позу и произнося мантры, чтобы на время Неподвижный дал ему свои чудесные силы.
«Ночное шествие ста демонов» 百鬼夜行, хякки ягё:, изображали многие японские художники. Встретить такие шествия можно не так уж редко (а вот увидеть – сложнее), каждый месяц для них отведены определённые числа. В «Кондзяку» описана ещё пара таких случаев.
На свитках и прочих картинках особенно любили изображать участвующих в этом шествии демонов-цукумогами — ожившие вещи.

Via

В жаркую погоду положено рассказывать страшные истории, чтоб мороз по коже пробирал. Вот поистине жуткий случай из «Стародавних повестей» («Кондзяку моногатари-сю:», рассказ 20–10). Тут и чародей, и ученик чародея, и редкая для хэйанской Японии тема наказанного развратника.

Рассказ о том, как при государе-монахе Ёдзэй-ин воин из отряда Такигути был послан за золотом и изучил чародейство

В стародавние времена, когда государь-монах Ёдзэй-ин еще правил [в 876–884 гг.], государевых воинов из отряда Такигути отправили гонцами за золотом в край Митиноку. Воин по имени Митинори принял приказ, выехал из столицы и по пути остановился в краю Синано в месте, что зовётся [пропуск]. Заночевал в доме тамошнего уездного начальника, и тот вокруг гостей всячески хлопотал. Подал угощение, всё устроил, а потом и сам, и его люди куда-то ушли.
Митинори в чужом доме не смог заснуть, тихонько встал и пошёл осмотреться. Приметил покои хозяйки: там развешены занавеси, расставлены ширмы, циновки опрятно уложены, стоит изящная божница в два яруса. И должно быть, где-то курятся благовония, пахнет весьма приятно. Когда такое видишь в сельской глуши, делается не по себе. Митинори пригляделся хорошенько – а там в постели женщина лет двадцати: и лицо, и сложение изящны, и волосы хороши, никакого изъяна не видно во всём облике, и лежит так мило… Увидал её Митинори и не смог пройти мимо. Да и если подумать: поблизости никого нет, даже если к ней зайти, никто не осудит. Воин осторожно приоткрыл дверь и вошёл. И никто не спросил: кто там?
За занавесями зажжён огонь, светло. Воину неловко стало: чиновник меня так любезно принял, а я к его жене подбираюсь, что за непотребство… И всё же, разглядывая женщину, совладать со страстью не смог. Подобрался ближе, улёгся рядом, а она спит, ничего не подозревая, губы прикрыла рукавом. И сказать нельзя, до чего хороша: чем ближе, тем красивее! Митинори обрадовался безмерно.
Было это в десятых числах девятого месяца, а на женщине одежды немного: лишь одно лиловое с узорами нижнее платье да тёмные шаровары. Это от её одежды благоухание разносится вокруг. Митинори разделся и полез к ней. Она будто бы слегка его отталкивает, но виду не подаёт, что недовольна, вот он и загнал, как говорится, бычка ей в ворота.
А бычок-то будто зудит. И если почесаться – там только волосы, а бычка-то и нет! Кавалер наш удивился, испугался, ищет как может – одни волосы, как на голове, а той самой части – нет как нет! Страшно удивился, о красоте хозяйки уже и забыл. Она, кажется, заметила, как он растерялся, чуть улыбнулась. А он всё меньше понимает, что творится. Страшно! Тихонько встал, ушёл туда, где ему было постелено, проверил снова – ничего нет!
Думает: да что за чудеса? Позвал парня из своего отряда, не сказал, что да как, намекнул только: вон там есть красотка, я к ней сходил, кое-что было, ты тоже сходи. Парень обрадовался, пошёл. Спустя какое-то время возвращается, перепуганный отчаянно. С ним, должно быть, сделалась та же беда, что со мной – думает Митинори. Зовёт ещё одного из своих парней, подговорил и его – и тот тоже вернулся с глазами к небу, весь ошарашенный.
Так Митинори по очереди отправил туда весь свой отряд, семь или восемь человек – и все вернулись с таким же видом. Воин дивится всё больше, а там и ночь прошла. Митинори в сердце своём думает: хоть давеча хозяин и расстарался для нас, но очень уж тут странно и страшно! Едва рассвело, поспешно собрались и уехали.
Проехали семь или восемь тё [около 800 м], и вдруг сзади окликают. Глядь – а там кто-то скачет верхом. Если приглядеться – один из слуг, кто давеча подавал угощенье. Везёт он что-то завёрнутое в белую бумагу. Митинори придержал коня, спрашивает: что такое? Слуга говорит:
– Господин уездный начальник велел мне вот это вам передать. Что там, я не знаю. Кажется, вы что-то очень нужное сегодня у нас забыли, так торопились, уехали, не взявши. Вот, господин подобрал и преподносит!
Митинори взял свёрток, думает: что это? Открыл, а там, словно грибы мацутакэ, пучком торчат девять тех самых бычков.
Чудеса! Он подозвал своих парней, показал им, все восьмеро удивились, подошли, смотрят – девять бычков! Те самые, что у них пропали. А слуга, отдав свёрток, сразу уехал восвояси. Тут-то каждый из парней и признался: со мной, дескать, вот что случилось… Все проверили – у всех теперь все части на месте.
Поехали они оттуда в край Митиноку, забрали золото, а на обратном пути, проезжая край Синано, остановились в доме всё того же уездного начальника. Тот принял подарки – коня, шёлк и прочее – очень рад был и спрашивает: за что такая милость? Митинори придвинулся ближе и говорит ему:
– Дело весьма щекотливое, но в прошлый раз, как мы тут были, случилось с нами нечто ужасное. Что это было? Я теряюсь в догадках, вот и спрашиваю.
Чиновник, раз уж принял столько подарков, не стал таиться и рассказал всё как есть:
– В пору моей молодости жил в нашем краю престарелый чиновник, начальник дальнего уезда. Я пробовал тайком подобраться к его молодой жене и лишился своего бычка, испугался, а потом уговорил того чиновника и он, видя мою решимость, научил меня. Если тоже хочешь выучиться этому искусству, то исполни в этот раз служебный долг, скорее поезжай в столицу, а потом возвращайся и не торопясь приступим к учебе.
Митинори его заверил, что так и сделает, поспешил в столицу, сдал золото, испросил отпуск и поехал в Синано.
Привёз подобающие подарки, вручил их уездному начальнику. Тот обрадовался, говорит: обучу тебя всему, что умею.
– Дело это не из тех, что легко освоить. Семь дней усердно готовься, каждый день совершай омовение, а когда полностью очистишься, приступим к урокам. Начинай готовиться с завтрашнего дня.
И Митинори начал готовиться, очищаться, каждый день совершая омовение.
Когда прошло семь дней, ночью уездный начальник вдвоём с Митинори, никого больше с собой не взяв, отправился далеко в горы. Пришли они к берегу большой реки. Митинори дал обет никогда не верить в Три Сокровища и ещё принёс много таких грешных клятв, что и сказать нельзя!
А потом уездный велел:
– Я пойду вверх по течению. Кто приплывёт по реке, будь то демон, будь то бог – хватай его и держи крепче!
И ушёл вверх по берегу. Вскоре выше по течению сгустилась тьма, загремел гром, подул ветер, хлынул дождь, вода в реке стала прибывать. Какое-то время спустя глядь – а по реке плывёт змея: голова с кулак, глаза как плошки, брюхо красное, а спина блестит, будто выкрашена зелёным и синим. И хотя перед тем уездный велел хватать всё, что приплывёт, но видя такое диво, Митинори испугался и спрятался, залёг в траву.
Вскоре уездный вернулся, спрашивает: ну что, поймал? Митинори в ответ: я очень испугался, не поймал. Уездный на это: плохо, хуже некуда! Значит, эти чары тебе трудно будет выучить. Ладно, попробуем ещё раз!
И опять ушёл. Вскоре глядь – кабан: четыре сяку в холке, из пасти торчат клыки, скачет по берегу, так что камни осыпаются, искры летят, шерсть дыбом, и бежит прямо на Митинори! Тот в великом страхе, думает: конец мне пришёл! – но двинулся навстречу и схватил кабана. Смотрит, а в руках-то – сухая палка длиной в три сяку.
Тут сделалось ему безмерно досадно и жалко. В прошлый раз, – думает, – было, наверное, так же! Зачем же я не схватил ту змею! А между тем, уездный вернулся, спрашивает: ну, как? Вот, поймал! – отвечает Митинори. Тогда уездный говорит:
– Тех чар, какие нужны, чтобы бычок исчезал, ты не сможешь освоить. Но не столь хитрые штуки, пожалуй, выучишь. Так что я тебе их преподам.
Митинори выучился у него и вернулся восвояси. Так колдовать, чтобы бычок пропадал, не научился и жалел о том.
Возвратившись в столицу, в отряд Такигути, показал товарищам своё искусство: заколдовал их сапоги, те превратились в щенков и стали сами бегать. А ещё старый соломенный башмак превратил в карпа длиной в три сяку, и тот стал биться на доске, как живой.
Потом об этом доложили государю, государь призвал Митинори в свои покои и повелел: обучи меня этому. И в итоге научился показывать, как поверху перекладины для занавеса движется шествие, словно на празднике Камо, и прочие подобные наваждения.
Люди той поры этого не одобряли. Ведь когда сам правитель навсегда отрекается от Трёх Сокровищ и изучает чародейство, все его хулят. Даже для ничтожного простолюдина это великий грех, а тут – что уж говорить! Должно быть, из-за этого государя и стали считать безумным.
Всё это, должно быть, оттого что люди поклоняются тэнгу и отвергают Три Сокровища. В мире людей возродиться трудно. А встретиться с Законом Будды ещё труднее. А значит, если кому повезло родиться среди людей, повстречаться с учением Будды, а он отворачивается от Пути Будды и обращается к миру демонов – это как если бы он вошёл в гору, полную сокровищ, и вышел с пустыми руками, обхватив камень, упал в глубокую бездну и лишился жизни. Стало быть, такие дела непременно надо бросить! Так передают этот рассказ.
-----------------------

Такигути – воинское подразделение, приданное государеву Архиву, Куро:до-докоро, несло охрану государя и исполняло его поручения, состояло из незнатных воинов. Государь Ё:дзэй монашество принял перед самой кончиной, но именуется «государем-монахом». На самом деле отряд Такигути был учреждён не при нём, а через несколько лет после его смерти, при государе Уде. Здесь государевы воины отправляются в дальнюю северо-восточную провинцию Митиноку (Муцу), чтобы доставить в столицу добытое там золото.
Эвфемизм «бычок в воротах» – иероглиф, видимо, нарочно сконструированный для обозначения неудобоназываемой части тела, состоит из знаков «ворота» и «бык». Мацутакэ, «сосновый гриб» – Tricholoma matsutake, относится к семейству рядовковых (как и род опёнок), в наши дни известен по некоторым популярным блюдам японской кухни. Как и опята, грибы мацутакэ растут «пучками», «букетами», цуцуми ацумэтару, и вид у них характерный.

Четыре сяку — около 120 см, три сяку – около 90 см.
На летнем празднике столичного святилища Камо устраивали большое шествие жрецов и придворных, оно упоминается в многих сочинениях эпохи Хэйан, в том числе и в нескольких рассказах «Кондзяку» (31–6 и др.). Безумие государя Ё:дзэя выражалось не только в чудачествах, но и в приступах ярости; он убил сына своей кормилицы, а насколько известно, никто другой из хэйанских государей сам людей не убивал. В итоге Ё:дзэя даже низложили. А как его потом видели всё на том же празднике Камо, правда, на самом деле то был не государь, а старый отставной вояка, мы как-то рассказывали (та история в «Кондзяку» тоже есть, но мы её брали из «Дзиккинсё»).
В двадцатом свитке «Кондзяку» много говорится о демонах тэнгу и их учениках, чародеях (в основном по части наваждений). Тэнгу, хоть часто и притворяются монахами, на самом деле либо испытывают последователей будды (если добрые), либо просто вредят им (если злые), поэтому, чтобы у них учиться, надо отречься от Трёх Сокровищ – Будды, Закона и Общины.
А от фокусов, когда башмаки, всякая утварь и прочие вещи оживают и принимаются хулиганить, возможно, происходят наши любимые цукумогами…
В довесок: на этой гравюре конца XVIII века все — мужчины, женщины и подростки — заняты именно сбором грибов мацутакэ. Даже с применением подзорной трубы!

Via

Воины с Востока считались удальцами, хотя грубоватыми и неотёсанными по сравнению со знатью. Недаром именно оттуда пришёл конец хэйанскому аристократическому веку. В «Стародавних повестях» о них есть соответствующие истории.
Мимо усадьбы отрекшегося государя и других высоких особ правила учтивости требовали идти пешком, ведя коня в поводу. Но кое-кто этого не знал или не помнил…
Государь Кадзан — это тот самый, который восстановил паломничество по 33 храмам Каннон.

Рассказ о том, как приезжий с востока проехал мимо ворот молельни Кадзан-ин

В стародавние времена один приезжий из восточных краёв, сам того не зная, проехал верхом мимо ворот молельни государя-монаха Кадзан-ин [и не спешился]. Из ворот выскочили люди, поглядели на него, подбежали, схватили коня под уздцы и втащили в ворота.
Всадник в воротах громко бранится, государь-монах это слышит, спрашивает: что за шум? Слуги говорят: верховой проезжал мимо ворот, его так верхом и втащили сюда. Слыша такое, государь-монах в гневе молвит:
– Что?! Мимо моих ворот?! Проезжал верхом?! Тащите мерзавца на южный двор!
Двое слуг взяли коня под уздцы справа и слева, ещё двое взялись за стремена, так и ввели на южный двор.

Государь-монах наблюдает из-за занавеса с южной стороны главного дома. Всадник – человек лет тридцати, с густой чёрной бородой и немного вытянутым лицом, белокожий, собою статный, на голове соломенная дорожная шляпа, видна из-под неё только [нижняя] половина лица, но в самом деле, похоже, благородный человек, видно, что с норовом. Под синим кафтаном простая одежда, на ногах поножи из летней шкуры оленя, рыжей с белыми звёздочками, у пояса меч, за спиною чёрный колчан, а в нём две охотничьих стрелы и десятка четыре боевых. Сам колчан, похоже, лаковый, чёрный и [блестит?]. На ногах сапоги из кабаньей шкуры, лук в кожаном чехле, конь гнедой, грива острижена, в холке [четыре сяку] и пять сун [135 см], ноги крепкие, лет ему семь или восемь. Как посмотришь – ах, что за конь! Лучший конь для всадника! Его держат справа и слева, конь горячится, а лук слуги государя-монаха забрали, ещё когда вводили всадника в ворота.
Государь-монах глядит, какой горячий конь, залюбовался, велел провести его по двору по кругу. А конь – на дыбы, упирается! Тогда государь велит: отойдите от стремян и узду отпустите! Слуги все отошли, а конь ещё пуще брыкается! Тут всадник подтянул узду, [придержал] коня, тот успокоился и поклонился, согнув передние ноги.
Государь восхитился ещё больше: прекрасный наездник! Приказал: верните ему лук! Лук передали, всадник его принял, взял под мышку, а сам всё гарцует. У ворот люди собрались толпой, глазеют на него и шумят безмерно.
И вот, всадник объехал двор по кругу, поворотил коня к воротам и послал вперёд. Тот словно полетел прочь со двора! Толпа у ворот разом шарахнулась – кто падает, кто разбегается, чтоб не угодить под копыта, а кое-кто и угодил.
Всадник выехал в ворота, поскакал вниз по улице Тоин и исчез, будто улетел. Государевы слуги за ним погнались было, но скачет он быстро, не догонишь! Так и не поняли, куда ускакал. А государь-монах молвил: этот негодяй – редкостный мошенник! И хотя сильно гневался, разыскивать всадника не стал.
Всадник так и решил: ускачу! И хотя попал в большую беду, сумел сбежать, и в итоге ничего ему не сделали, кончилось всё шуткой. Так передают этот рассказ.
------------------
Минамото-но Ёримицу, он же Райко: (942–1021) — герой множества приключенческих историй, ему и его верным соратникам приходилось иметь дело и с великаном-людоедом, и с пауками-оборотнями (а один из этих соратников, Саката-но Кинтоки, считается, в детстве был никем иным как чудо-мальчиком Кинтаро:). Но в этой истории они не подвиги творят, а оконфужены: блестящие всадники, они не привыкли ездить по улицам в возке, как столичные господа (через сотню лет в «Повести о доме Тайра» с той же сложностью сталкивается полководец Минамото-но Ёсинака).
Летний обряд почитания богов столичной реки Камо включал в себя пышное шествие от дворца до святилища к северу от города; на него сходились смотреть жители столицы. Одним из мест, откуда открывался прекрасный вид на шествие, было Мурасакино на северной окраине. Опасения, что возок могут опрокинуть слуги какой-нибудь «важной особы», вполне резонно: на празднике Камо из года в год слуги знатных зрителей грубо перетаскивали чужие возки, чтобы освободить место для своих господ (похожее происшествие описано в «Повести о Гэндзи» в главе «Мальвы»). Связанные с этим истории есть и в «Собрании наставлений в десяти разделах».

Рассказ о том, как воины из отряда Ёримицу поехали в Мурасакино любоваться праздничным шествием

В стародавние времена в отряде у наместника края Сэтцу, Минамото-но Ёримицу-но Асона, было трое воинов: Тайра-но Садамити, Тайра-но Суэтакэ и [Саката?]-но Кинтоки. Все трое хороши собой, даровиты, доблестны и рассудительны, никакого изъяна. Они и в Восточных землях не раз отличились, люди перед такими воинами трепетали, и сам наместник Сэтцу их считал замечательными, а они ему служили как ближняя свита.
Как-то раз в последний день праздника Камо эти трое в шутку говорят меж собой: как бы нам посмотреть сегодняшнее шествие?
– Оседлаем коней, поскачем в Мурасакино, оттуда, должно быть, весьма недурной вид. Но тогда мы не сможем прятать лица, как пешие [под широкополой шляпой — а попадаться на глаза каким-нибудь вельможам может быть некстати]. А посмотреть очень хочется! Что будем делать?
Так они сетовали. Один предлагает:
– А давайте у досточтимого Такого-то одолжим возок, на нём и поедем, и будем смотреть из него?
Другой возражает:
– Если без привычки поедем в возке, а нам встретится важная особа, нас из возка выкинут, да ещё, пожалуй, бить будут, так мы и погибнем напрасно!
Третий говорит:
– А что, если опустить занавески, будто в дамском возке, и смотреть сквозь них?
Двое других согласились: прекрасная мысль! Одолжили у досточтимого монаха возок и поехали.
Опустили занавески, оделись все трое в простые синие кафтаны и штаны, залезли в возок, башмаки забрали с собой, уселись, рукава подобрали – в точности как будто в возке едут дамы-недотроги! [Знатные женщины обычно любовались шествием из-за опущенных занавесок возка; «недотроги» здесь – кокороникуки онна, «жестокосердные» дамы, кто даже мельком не показывается из возка, когда кавалеры за ними подглядывают.]

Велели ехать в Мурасакино и отправились. А из этих троих ни один прежде в возке не катался: как влезли под крышу, как стало трясти, всех троих растрясло. Кто голову отбил о стенку, кто лбами столкнулся, кого вверх подбросило, кого вверх тормашками перевернуло – усидеть никак не возможно! Так они едут, всех троих укачало, чуть не вывалились наружу, шапки свалились с голов.
Вол отличный, бежит резво, ездоки хриплыми голосами просят погонщика: не гони ты так, не гони! А по той же дороге едут и другие возки, при них пешие слуги, слышат и удивляются: кто же это в том дамском возке? Похоже на восточное воронье карканье, очень странно, неразборчиво! Быть может, дочери какой-то особы, прибывшей с востока, собрались посмотреть на праздник? Но голоса-то грубые, громкие, мужские. Ничего не понять!
И вот, доехали, наконец, до Мурасакино. Погонщик распряг возок, поставил оглобли на подставку. Приехали слишком рано, шествия ещё придётся ждать. Вояк в возке укачало, всем троим худо, голова кружится, всё словно бы вверх ногами. Все трое улеглись задом кверху и заснули.
И вот, шествие двинулось, прошло, а вояки спят, как убитые, не слышат, так всё и пропустили. Праздник кончился, возки стали разъезжаться, поднялся шум, тут-то наши трое и проснулись. Мутит, зрелище проспали, ничего не видели, досадно и обидно безмерно!
– Если обратно возок полетит так же быстро – останемся ли мы живы? Въехать верхом в тысячное вражье войско – не страшно, дело привычное. Но довериться опять этому негодяю погонщику, чтоб он над нами измывался? Ни за что на свете! Если назад поедем в возке, точно не уцелеем! Давайте немного подождём тут, а когда на дороге станет свободнее, пойдём пешком!
Так они решили, и когда люди разъехались, вылезли из возка, отослали его в город.
А потом,  прячась, надвинув шапки на нос, прикрываясь веерами, вернулись в дом наместника Сэтцу на Первой улице.
Суэтакэ потом рассказывал об этом.
– Хоть и зовут нас храбрыми воинами, возок мы в битве не одолели. С тех пор мы к возкам и близко не подходим, ни за что!
Хоть и были они храбры и рассудительны, но в возке прежде никогда не ездили, вот и вышло так нелепо, чуть насмерть их не укачало! Смешно! Так передают этот рассказ.

Via

А этот человек изблизи шепчет:
– Я вор. Увидел, на каком замечательном рыжем коне вы ездите, а мне как раз завтра надо отправляться на восток, сопровождать наместника, я и подумал: вот бы уехать на таком коне! И решил: украду. Открыл ваши ворота, вошёл, тихонько осмотрелся, а тут из дома вышла здешняя хозяйка. И какой-то мужчина ей говорит: я здесь! Она ему дала длинное копьё и велела залезть на крышу. Точно, они что-то замышляют! Я смотрю и думаю: неспроста, что-то тут неладно! И решил: расскажу это всё тебе, быть может, ты мне дашь сбежать.
Норисукэ ему говорит:
– Останься тут ненадолго. Спрячься!
Позвал своих людей и тихо что-то им приказал. Вор думает: это он велит меня схватить! Но не успел убежать: двое или трое сильных молодцов сторожат его.
Меж тем, засветили огонь, полезли на крышу, стали [искать] под свесом – и вскоре с чердака вытащили человека, по виду – воина, в охотничьем кафтане, а потом достали и копьё. Оно на чердаке было воткнуто в пол.
Стали допрашивать воина, а он говорит:
– Я служу в свите Такого-то. Не стану скрывать. Мне велено было, когда здешний хозяин отправится спать, спустить копьё через потолок в его покои, а как спущу и дотянусь до него – заколоть.
Этого малого скрутили и отвели в Сыскное ведомство. А вору, который сообщил о нём, вывели и заседлали того самого рыжего коня, что ему приглянулся, вор прямо в усадьбе сел и поехал. Что с этим вором было потом, так потом и не узнали.
Итак, если у жены есть любовник, она придумывает всякие хитрости. Но эта женщина и потом осталась жить с Норисукэ. Совсем непонятно! Быть может, он уж так любил жену, был ей не на шутку предан – но ведь мог и жизни лишиться! А спасли его редкостные стати его коня. А у вора сердце было доброе! Так говорили те, кто слышал об этом, и так передают этот рассказ.

Рассказ о том, как нищий, живший к югу от храма Киёмидзу, устроил ловушку с женщиной и убивал людей
В стародавние времена в государевой Ближней страже служил средний военачальник – кто он был, неизвестно, придворный из знатной семьи, молод, хорош собою.
Он тайно отправился на поклонение в храм Киёмидзу, и там навстречу ему шла женщина, весьма красивая и хорошо одетая. Средний военачальник видит её и думает: она не из простых, а в храм ходила пешком и тайно! Невзначай заглянул ей в лицо – а ей лет двадцать. Собою хороша, мила, несравненная красавица. Кто же она? – думает военачальник, – и почему ни слова не говорит? Забыл обо всём на свете, ни о чём не думает, видит, что она направляется прочь из храма, позвал мальчика-слугу и велел: проследи за ней, посмотри, в какой дом она зайдёт.
И вот, военачальник возвращается к себе, потом приходит слуга и говорит: я её выследил! Дом её не в столице, а к югу от Киёмидзу, к северу от склона Амиды! Живёт она, похоже, очень богато. Её старая служанка меня заметила, когда я за нею шёл, спросила: ох, ты не за нашей ли госпожой следишь? Я говорю: в Киёмидзу возле главного зала мой господин её приметил и велел мне пойти проследить. А мне в ответ: госпожа, мол, сказала, что если он ещё раз будет там, пусть посетит меня! Военачальник обрадовался, отправил письмо, и женщина прислала ему несказанно изящный ответ.
Так они несколько раз обменялись письмами, женщина пишет: я из сельской глуши, в столице бывать не могу. А потому приезжай сюда, я побеседую с тобой через занавес. Военачальник хотел повидать её, очень обрадовался, взял с собой двоих слуг, того мальчишку и конюшего, тоже мальчика, и когда стемнело, сел на коня, выехал из столицы и тайно отправился туда.
Приехал на место, велел мальчишке зайти и передать: я, мол, здесь. Служанка вышла, говорит: прошу сюда! Военачальник входит за нею, смотрит – ограда вокруг дома очень крепкая, ворота высокие, в саду глубокий ручей, через него перекинут мостик. Перешли по мостику, а слуг своих военачальник оставил по эту сторону ручья.
Вошёл во двор один, смотрит – зданий много, можно подумать, тут постоялый двор. Заглянул в двери, видит: так хорошо [всё обустроено], ширмы стоят, занавесы, всё красиво, циновки на полу, женские покои отделены занавесками.
В горной деревне – такой дом! На сердце у военачальника стало тревожно. Он сел, время позднее, хозяйка вышла к нему. И тут он зашёл за занавес и лёг с нею. Изблизи она оказалась ещё краше, но тревожился он безмерно.
Итак, они проговорили до рассвета, военачальник в неё влюбился до смерти. Лежит, а женщина сидит с печальным видом, и кажется, плачет украдкой. Военачальник в тревоге спрашивает: ты, похоже, о чём-то горюешь? А она в ответ: просто грустно… Он испугался – дальше некуда, говорит:
– Сегодня мы стали близки, тебе нечего от меня скрывать. Так что случилось? Отчего тебе нехорошо?
Спрашивал настойчиво, и она ответила:
– Не хочу отмалчиваться, но если расскажу, сердцу будет тягостно, вот в чём дело.
Говорит и плачет, военачальник просит:
– Всё равно скажи! Неужто я от этого умру?
Она в ответ:
– На самом деле я ничего от тебя не стану скрывать. Я из столицы, дочь такого-то. Отец и мать мои умерли, я осталась одна. Хозяин этого дома – весьма влиятельный среди нищих, я живу у него уже много лет, он меня выкрал из столицы, растил, а когда я выросла, стал время от времени посылать в Киёмидзу. Мужчины-паломники видят меня, и как ты, начинают ухаживать, я с ними вот так же схожусь, и это ловушка: когда гость мой заснёт, грабитель с потолка спускает копьё, я это копьё направляю, грабитель убивает гостя, пока тот обнимает меня, потом забирает его одежду. А слуги остаются по ту сторону ручья, их он тоже всех убивает и грабит, лошадей забирает себе. Он всё это проделал уже дважды. Но больше я не могу, и в этот раз думаю направить копьё так, чтоб он убил меня вместо тебя. А ты беги скорее! Твои люди, должно быть, уже убиты. Жаль мне только, что больше не увижу тебя!
И плачет без конца.
Военачальник слушает её, ничего не понимает. Однако поднялся и говорит:
– Воистину, удивительно! Чтобы убили тебя вместо меня? Редко такое случается на свете! Но жаль мне будет тебя тут бросить, сбежать одному. Так давай убежим вместе!
Она говорит:
– Я много раз уже об этом думала, но если я не ухвачусь за копьё, он тотчас же спустится, увидит, что нас тут нет, непременно кинется в погоню и убьёт нас обоих. Если только ты останешься жив, ты за меня непременно помолись!
Военачальник ей:
– Если ты погибнешь вместо меня, как же я смогу не помолиться, не воздать тебе за милость? Но как мне сбежать?
Она говорит:
– Как только мы перешли мостик, грабитель его, должно быть, сразу убрал. Так что выходи через эту дверь, дойдёшь до берега, перепрыгни, там нешироко, и иди вдоль ручья – к ограде, там есть узкий сток для воды. Постарайся через тот сток вылезти. Срок уже близок, когда хозяин спустит копьё, я его воткну себе в грудь, он пронзит меня насмерть!
Так она говорит, а в дальней части дома слышатся шаги. Страшные вещи она говорит – но как же глупо получается!
Военачальник в слезах поднялся, надел одно из своих платьев, потихоньку вышел в ту дверь, что она ему указала, перебрался через ручей, через сток вылез за ограду. Выбраться сумел, но куда идти, не знает, побежал, куда глаза глядят. А за ним кто-то бежит следом. Погоня! – решил он, оглянулся, себя не помня, – а это его мальчишка-слуга.

Он обрадовался, спрашивает: ну, что? Мальчишка говорит:
– Как только вы вошли в дом, мостик убрали, я испугался, побежал к стене и вылез наружу. Остальных наших всех убили! – думаю, – что же сталось с господином? Мне вас было жалко, но вернуться я не решился, спрятался в кустах, глядел, что будет, а тут кто-то бежит. Вдруг? – думаю. И побежал следом.
Военачальник ему: так, мол, и так, я не знал, вот в какую переделку угодил! И оба они побежали в столицу, у моста через реку на Пятой улице оглянулись – а в той стороне, где тот дом, видно зарево, пожар.
А нищий думал: спущу копьё и убью! – но, против обычного, голоса женщины не услышал, насторожился, сразу спустился, смотрит – мужчины нет, а женщина убита! Понял, что кавалер сбежал. Сейчас придут и схватят меня! – думает нищий, и сразу же поджёг дом, а сам сбежал.
Средний военачальник вернулся домой, мальчишке велел молчать, сам никому ничего не рассказывал. Но, не говоря, ради кого, каждый год заказывал большой обряд, молился о ком-то в этот день. Наверняка ради той женщины! В свете о том узнали, и кто-то на развалинах того дома построил храм. Теперь это храм [Такой-то].
Думается, у женщины в самом деле было редкостное сердце! И мальчишка оказался весьма смышлёный. Итак, если видишь красивую женщину, не надо, полагаясь на своё сердце, идти за нею в незнакомое место! – говорят люди. Так передают этот рассказ.

Via

Есть серия рисунков Итикава Кадзухиро к этой истории; заглавная картинка оттуда.
Обычай хоронить умерших в «гробницах» 墓, цука (хака) здесь назван старинным; вероятно, он противопоставляется более распространённому в эпоху Хэйан обычаю ставить над местом захоронения «памятник» 卒塔婆, сотоба (санскр. ступа) в виде деревянного или каменного столбика с надписью. В отличие от сотоба, цука предполагает погребение останков в земле, а не сожжение и захоронение пепла; над могилой насыпали холм, вокруг неё оставалось свободное место, где можно посадить цветы, тогда как «памятник» обычно ставился на кладбище в тесном ряду других.
Лилейник здесь – 萱草, кандзо:/васурэгуса, Hemerocallis fulva; астра – 紫苑, сион/васурэнугуса, Aster tataricus.

Насколько я понимаю, эти цветы в наших краях цветут как раз сейчас.

Via

Хэйанские байки: снова про отшельника Сё:ку:


У нас про монаха Сё:ку: было уже несколько рассказов; покажем сегодня, что о нём говорится в «Стародавних повестях».

Рассказ о святом отшельнике Сё:ку: с горы Сёся
В стародавние времена в краю Харима в уезде Сикама на горе, что зовётся Сёся, жил святой отшельник по имени Сё:ку:. Родом из столицы, сын господина начального четвёртого ранга (нижняя ступень) Татибана-но Асон Ёсинэ. Мать – из рода Минамото. Матушка всякий раз, как рожала детей, тяжко мучилась, ни разу не родила благополучно. А потому, когда носила святого, она принимала зелья для облегчения родов, толку не было. Но в итоге она спокойно родила. Мальчик родился со сжатой левой ладонью. Мать с отцом удивились, силой разжали, глядь – а там зажата иголка.
Когда мальчик был мал, кормилица с ним на руках заснула, а когда проснулась, видит: ребёнка нет! Испугалась, всполошилась, стала искать – а он у стены к северу от дома. Родители дивились этому.
С самого детства мальчик не убивал живых, не водился с людьми, только сидел в тихом месте. Уверовал в Закон Будды, захотел уйти из дому. Но отец и мать его не отпустили. Когда ему исполнилось десять лет, он впервые принял от учителя и усвоил восемь свитков «Сутры о Цветке Закона». В семнадцать лет ему надели шапку взрослого, а потом он вслед за матерью отправился в край Химука. В итоге Сё:ку: исполнил свой замысел, в двадцать шесть лет ушёл в монахи, затворился в месте, что зовётся Кирисима, от всего сердца днём и ночью читал «Сутру о Цветке Закона» про себя и вслух.
И вот он вдруг перестал есть, сел в маленькой хижине, а под дверью сами собой очутились три рисовых колобка. Долгие дни Сё:ку: их понемногу ел и от голода не страдал.
А однажды он ушёл из Кирисимы, перебрался в край Тикудзэн на гору, что зовётся Сэфури. В тридцать девять лет выучил «Сутру о Цветке Закона» наизусть. Поначалу на горе никого не было, и когда отшельник, очистив помыслы, читал сутру, являлись отроки чуть старше десяти лет, садились рядом и читали сутру вместе с ним. А ещё явился старик-монах вида небывалого и вручил отшельнику письмо. Отшельник взял письмо левой рукой. А старый монах ему на ухо сказал:
– Ты озарён светом Цветка Закона, достигнешь просветления, станешь равен буддам! – и исчез.
А ещё потом, в пору, когда к отшельнику приходило мало учеников, отрок лет семнадцати или восемнадцати, невысокий и плотный, сильный на вид, рыжеволосый, вдруг явился неведомо откуда и сказал: буду служить тебе! Отшельник ему задал тяжёлую работу, отрок рубил деревья и легко таскал в одиночку брёвна, какие носят вчетвером или впятером. Дорогу в сто тё: [10 км] проходил так, будто это два или три тё:, и скоро возвращался. Другие ученики его очень уважали, а отшельник говорил: вид этого отрока слишком страшен, не нравится он мне. И всё же так прошло несколько месяцев, а при Сё:ку: издавна состоял другой служка, ещё сильнее новичка. Как-то раз они подрались, и прежний служка одолел нового, а новый закричал, ударил прежнего по голове, всего один раз – но тот вдруг умер. Тогда ученики подошли, осмотрели его, брызнули водой ему в лицо, и через какое-то время служка ожил. Отшельник на всё это поглядел и сказал:
– Ну вот, я же говорил – негодный служка! А вы этого не поняли как следует и хором хвалили его. А потому, если этот служка здесь останется, быть беде. Пусть уйдёт сейчас же!
Так он молвил, служка заплакал и говорит:
¬– Не могу я уйти! Если уйду, меня тяжко покарают!
Хоть он и сетовал, отшельник настоял на своём, выгнал его. Тогда служка, уже уходя, со слезами сказал:
– Я пришёл сюда, собирался ревностно служить тебе. Раз ты настаиваешь, чтоб я ушёл, я повинуюсь, но непременно выйдет из этого большой грех!
И плача, вышел, глядь – исчез, будто растаял! Ученики испугались, говорят отшельнику:
– Кто он такой и почему так говорит?
Отшельник отвечает:
– У меня не было никого, кто усердно служил бы мне так, как мне по сердцу, и я сказал богу Бисямону: пошли мне такого человека! Но он мне настоящего человека не даровал, а прислал своего челядинца. Парень буйный, я решил: если он тут останется надолго, будет нехорошо. И отослал его обратно. На самом деле я не хотел доводить до того, чтобы в нашей келье он запугал людей. Не понимая этого, он дрался и чуть не убил человека, это очень глупо.


Сё:ку: и помощные боги

Потом отшельник ушёл с горы Сэфури, перебрался на гору Сёся, что в краю Харима в уезде Сикама, построил себе хижину в три комнаты и поселился в ней. Днём и ночью читал «Сутру о Цветке Закона» про себя и вслух: сначала читал по звукам, а потом по смыслу. Это оттого, что язык его был скор. Хоть и читал он по смыслу, это тоже давало прекрасные заслуги, за время, пока другие прочли бы про себя четыре или пять листов, он вслух прочитывал всю сутру. Дикие звери и птицы окружали его и не уходили, отшельник им раздавал еду. К нему не приближались гниды и вши. Он никогда не гневался. Из того края и из соседних краёв все без изъятия старики и молодые, монахи и миряне, мужчины и женщины приходили к нему искать прибежища. Весь свет чтил его и ценил безмерно.
Между тем государь Энъю-ин, после того как отрёкся от престола, тяжко занемог. Знаменитые монахи-чудотворцы той поры все приходили молиться о нём, но никакого чуда не случилось. Тогда кто-то сказал:
– Отшельник Сё:ку: с горы Сёся много лет хранит «Цветок Закона», никто на свете не превзошёл его в чудотворстве. Так что надо призвать его, пусть он помолится!
Тогда вызвали воина по имени [Имярек], отправили на ту гору:
– Если даже будет отказываться, непременно доставь его ко двору!
Так что воин с посланцем государя-монаха взяли с собой коня для отшельника и поспешили в край Харима.
В тот день к вечеру они добрались до монашеских келий храма Кадзивара в краю Сэтцу и там заночевали. Ночью воин вдруг проснулся и думает: отшельник с горы Сёся много лет питает глубокие помыслы о Пути, хранит сутру. Если он откажется, не поедет с нами, я его силой усажу на коня – и что тогда будет? Весьма опасное дело!
Так он лежал, думал – и видит: мышь пробежала по верхней балке и что-то уронила ему на изголовье. Глядь – листок бумаги. Воин зажёг огонь, смотрит – а на листке что-то написано. Он стал читать – а там строки из «Сутры о Цветке Закона», из главы «Дхарани»: «Кто станет беспокоить проповедующих Дхарму, у того голова разделится на семь частей». Видя такое, воин думает: как же это мне такое подбросили? Стало ему горько, и страшно, волосы на голове встали дыбом от ужаса. Когда рассвело, он государеву посланцу этого не рассказал, вернуться они не могли, так что пустились в путь, ехали ночами, как днём, – и добрались до горы Сёся.
Пришли к келье хранителя сутры и видят: у входа в долину, где воды чисты, построена соломенная хижина в три комнаты. Одна – чтобы сидеть днём, там устроен очаг в земле. Другая – чтобы спать, там разостлана циновка. А ещё в одной висит образ Фугэна, а других будд нет. И дорожка ведёт к крыльцу. Смотрят – всё чисто, величаво безмерно.
Отшельник их увидел и спрашивает:
– Вы зачем?
Гости отвечают:
– Мы прибыли как посланцы из государевой молельни. Причина вот какая: в последние месяцы государь-монах нездоров, за него всячески молились, но чуда не явилось. Вся надежда теперь на тебя, отшельник, так что ты непременно должен явиться ко двору! Мы приехли, чтобы это тебе передать. Если отшельник с вами не поедет, никогда больше не являйтесь в молельню! – так нам было сказано. Мы опасались, что ты не поедешь, но просим: поезжай, выручи нас! Подводить людей – грешно!
Так они говорили в слезах, с [покаянным] видом. Отшельник молвит:
– Не надо так! Явиться ко двору – чего проще? Но я обещал буддам, что не уйду с этой горы, так что должен отпроситься у них.
Пошёл к своему Фугэну, а посланец и воин думают: как бы отшельник от нас не сбежал! Молодцы из их свиты окружили келью, уселись и говорят:
– Поедешь с нами, чтобы помочь нам и нашим господам!
А отшельник сел перед буддой, звякнул колокольчиком и громким голосом вскричал:
– Великие демонские помехи встретились мне! Помогите мне, десять дев ракшаси!
И взял чётки из семян лотоса, стал перебирать их – едва не порвал, бил поклоны – едва не разбил голову, поклонился семь или восемь раз, катался по полу, плакал безутешно.
[Посланцы], глядя на него, думают: отшельник, чтобы не ехать с нами, готов оборвать свою жизнь. Великий грех будет на нас! Если станем ещё пуще хулить отшельника и заберём его ко двору – не будет нам счастья ни в этом мире, ни в будущем веке! А потому решили: не станем подходить ближе к келье, сбежим! Отозвали свитских, сели на коней, хлестнули их плётками, поскакали прочь. Отъехали на десять с лишним тё [1 км] вниз по склону – и тут прискакал гонец, вручил посланцу государевой молельни письмо. Тот взял, развернул и прочёл: «Отшельника препровождать не надо. Государь видел сон о том, что Сё:ку: не следует вызывать ко двору, и выслал меня за вами. Скорее возвращайтесь». Видя это, посланец и те, кто с ним, обрадовались безмерно. Поспешили в обратный путь, прибыли в столицу, доложили всё по порядку начиная с того, что было в храме Кадзивара, и до того, что в келье отшельника. Их слова сопоставили с государевым сновидением, государь устрашился безмерно.
Потом из столицы высшие, средние и низшие, монахи и миряне, приходили завязать связь с отшельником. Государь-монах Кадзан дважды посетил его.
Во второй раз государь-монах взял с собой учителя таинств Энгэна, превосходного художника, велел ему нарисовать образ отшельника, а ещё изобразить, каким будет отшельник в свой последний час. Когда Энгэн рисовал первую картину, случилось землетрясение. Государь-монах весьма устрашился. Тогда отшельник сказал:
– Не надо этого пугаться. Это оттого, что художник рисует мой образ. И когда он станет рисовать вторую картину, снова будет так же.
Когда картина была закончена, случилось большое землетрясение. Государь поклонился отшельнику до земли и вернулся восвояси.

Потом ещё был человек по имени Гэнсин, настоятель. Он – монах с горы Хиэй. С тех пор, как он звался монахом дворцовой молельни, он был знаком с отшельником с горы Сёся. И вот однажды от отшельника Гэнсину, монаху дворцовой молельни, принесли письмо. Он раскрыл и прочёл: «Многие годы я получал блага от будд и сутр. Хотел бы просить тебя, почтенный монах, ради меня поднести им дары, но до сих пор что-то да мешало, я этого всё ещё не сделал. Так что возьми всё надобное и приходи ко мне. Тогда я исполню свой обет». Гэнсин это прочёл, тотчас отправился на гору Сёся и, по давнему замыслу отшельника, провёл обряд поднесения даров буддам и сутрам. Отшельник был весьма рад и почтил его. А ещё жители того края собрались во множестве, слушали с безмерным почтением.
Когда обряд завершился, Гэнсина оделили всевозможными подношениями. К ним добавлена была иголка в один сун [3 см] длиной, завёрнутая в бумагу. Гэнсин увидел её и не понял, зачем она. Иглы изготовляют в этом краю, должно быть, потому мне её поднесли. Но почему только одну? Очень странно! Наверное, тому есть причина? Спрошу! Если это что-то, о чём я должен был слышать, а не услышу, то буду потом раскаиваться. Так он подумал, и когда собрался уезжать и прощался с отшельником, спросил:
– Мне поднесли эту иголку. Для чего?
Отшельник отвечал:
– Конечно, тебе это кажется странным. Когда я вышел из чрева матери, эта иголка была у меня зажата в левой руке, с нею я родился: так говорила мне матушка, когда дала мне её. Много лет я эту иголку хранил, думаю, если она пропадёт впустую, будет [?].
Услышав это, Гэнсин поумал: хорошо, что я спросил и услышал ответ! Если бы не спросил, вся жизнь отшельника осталась бы непонятна! И с радостью пустился в обратный путь, а в краю Сэтцу его нагнал гонец, сказал: отшельник умер! Было это в четвёртый год Тёхо [1002 г.] в [такой-то] день третьего месяца.
Сё:ку: заранее знал свой смертный срок, потому так и получилось. Когда умирал, он вошёл в комнату и спокойно читая «Сутру о Цветке Закона», ушёл в нирвану. Потом Гэнсин, монах дворцовой молельни, говорил:
– Хотя и много на свете монахов, могущих проповедовать Закон, отшельник меня позвал быть ему последним наставником. Думаю, мой будущий век обещает быть хорошим, а в прежних веках, должно быть, мы с Сё:ку: друг другу дали какую-то клятву!
Так всегда говорил настоятель и так передают этот рассказ.

Монах Сё:ку: 性空 (910 – 1002 или 1007), вероятно, был учеником Рё:гэна, как и Гэнсин многие другие знаменитые подвижники; впрочем, о его ученических годах есть и вот такая история. Его отец Татибана-но Ёсинэ 橘善根 (даты жизни неизвестны) служил наместником края Мино.
В эпизоде на горе Сэфури монах принимает послание левой рукой – той же, в которой при рождении у него была зажата иголка. Рыжий цвет волос – примета посланца будд; служка принадлежит к «челяди» или «семье» 眷属, кэндзоку, бога Бисямона (Вайшраваны), одного из Четверых небесных государей, хранителя севера.
Сё:ку: читает сутру сначала «по звукам», а потом «по смыслу», то есть сначала прочитывает китайский текст подряд, произнося принятые в Японии чтения иероглифов, а потом читает тот же текст по-старояпонски – переводя «с листа» или вспоминая ранее выученный перевод. Например, фраза из письма, которое получает воин в следующем эпизоде, – «Кто станет беспокоить проповедующих Дхарму, у того голова разделится на семь частей», – записывается десятью иероглифами 悩乱説法者 頭破作七分. «По звукам» она читается: но:-ран-сэцу-бо:-ся дзу-ха-са-сити-бун, а «по смыслу» – сэцубо:ся-о но:рансэба, ко:бэ варитэ ситибун-ни нару; второе прочтение меняет порядок слов, добавляет показатели падежей и глагольных форм. Возможны другие варианты прочтения, скажем, вместо но:рансу – наямаси-мидасу. Повествователь замечает, что второй способ чтения «тоже» даёт заслуги, хотя он и менее точен.
В эпизоде несостоявшейся поездки ко двору речь идёт о болезни государя Энъю円融天皇 (959–991, на престоле в 969–984 гг.). Бодхисаттва Фугэн 普賢 (Самантабхадра, Всеобъемлющая Мудрость) – заступник и помощник всех хранителей «Лотосовой сутры», о нём говорится в ней самой в главе XXVIII. Образ Фугэна именуется «буддой» как общим обозначением всех почитаемых в буддизме существ (будд как таковых, бодхисаттв и др.) и их изображений.
Государь Кадзан 花山天皇 (968–1008, на престоле в 984–986 гг.) после отречения много странствовал по Японии и прославился как чудотворец; на горе Сёся он побывал в 986 и 1002 гг. Монах Энгэн 延源 (даты жизни неизвестны) в 997 г. был назначен распорядителем храма Ситэннодзи, то есть был достаточно влиятелен в общине той поры. Государь-монах, видимо, собирается оставить его на Сёся до поры, когда Сё:ку: придёт время умирать, чтобы живописец запечатлел образ отшельника в час кончины – со всеми приметами возрождения в Чистой земле, на которые можно надеяться, зная праведность Сё:ку:.

Via

Один из самых симпатичных рассказов «Стародавних повестей». Действие происходит в начале XI в. По обычаю наместник, прибыв из столицы во вверенный ему край, подбирает себе «заместителя» из провинциальных чиновников, знакомых с местными делами. «Скоморохи» здесь – 傀儡子, кугуцу, странствующие актёры и музыканты, а также весёлые девицы.

Рассказ о том, как наместник края Идзу, Оно-но Ицутомо, нашёл себе заместителя

В стародавние времена жил человек по имени Оно-но Ицутомо. Он служил секретарем при Большой палате государственного совета, продвинулся, стал наместником края Идзу.
Когда он служил в том краю наместником, у него не было заместителя, и он велел повсюду искать: кто мог бы стать заместителем? Кто-то ему сказал, что в краю Суруга есть способный чиновник, разбирается в делах и почерк у него хороший. Наместник это услышал, говорит: хорошо! И отправил гонца, и тот привёз чиновника.
Наместник смотрит – это человек лет шестидесяти, крупный, толстый, основательный на вид. Не улыбается, лицо сердитое. Наместник, глядя на него, думает: сердца его я пока не знаю, но на вид он кажется хорошим заместителем, люди с ним говорят, а он остаётся суровым. И спрашивает: каков же твой почерк? Велел ему что-то написать, посмотрел – не то чтобы замечательно, но кисть лёгкая, как раз для заместителя. А каков он в делах? — думает наместник. Взял грамоты по одному запутанному податному делу, спрашивает: и сколько тут причитается податей? Чиновник развернул грамоты, посмотрел, достал счётную доску, положил перед собой и вскоре ответил: столько-то и столько-то. Не знаю его сердца, но хотя бы в делах он разбирается! – обрадовался наместник и назначил его своим заместителем, поручил ему всевозможные дела. Тот приступил к службе, минуло два года, и ни разу он не подал вида, что хотя бы в мелочах не согласен с наместником. Только прямо и точно исполнял все поручения. Где другие разводят волокиту, он управлялся быстро, у него всегда даже оставалось время.
Раз он во всём так умно действовал, наместник решил: пусть и землями управляет! Поручил ему несколько хороших поместий в том краю, и не похоже было, чтобы заместитель на них наживался, как заведено. Тогда и в наместничьей усадьбе, и во всём краю люди очень хорошо его приняли, во всех важных делах полагались на него, и даже в соседних краях пошла о нём слава как об умном человеке.
Как-то раз он сидел перед наместником, разбирал множество грамот, писал по ним решения и ставил печать. А в усадьбу явились скоморохи, тоже расселись перед наместником, стали петь, играть на флейтах, потешать его. Наместник, слушая их, весьма развеселился, думает: занятно! И тут увидел, как его заместитель ставит печать: этот его отменный чиновник, следуя за скоморошьей игрой и пением, стукает печатью на три счёта. Видя это, наместник думает: странно! Стал присматриваться – а заместитель с важным видом ещё и веером ударяет на три счёта. Скоморохи это тоже заметили, стали петь и играть ещё веселее и быстрее.
Тут заместитель низким, грубым голосом стал подпевать их песенке. Наместник дивится, думает: что это с ним? А заместитель стукнул печатью, говорит:
– Трудно прошлое забыть!
И вдруг вскочил и пустился в пляс – а скоморохи играют всё быстрее.

Люди в усадьбе, видя такое, стали хохотать и потешаться, заместитель устыдился, перестал плясать и выбежал вон. Наместник в удивлении спрашивает у скоморохов: что это с ним? А скоморохи говорят:
– Этот человек давным-давно, в молодости, сам был скоморохом! Но научился писать, читать, и теперь оставил скоморошье ремесло, вон кем сделался – назначен заместителем наместника здешнего края! Мы думали: а что, если он прежнего своего сердца не утратил? На самом деле мы затем и пришли сюда, и вот, надо же…
Наместник отвечает:
– И верно, когда он ставил печать и стучал веером, по нему видно было.
Люди в усадьбе видели, как заместитель наместника опрометью убежал, думают: скоморохи так весело пели и играли, он, должно быть, не выдержал, пустился плясать. Вот ведь как, а он и виду не подавал, что на такое способен! А когда услышали, что говорят скоморохи, поняли: значит, у него с самого начала было сердце скоморошье!
Потом люди в усадьбе и во всём том краю смеялись над ним, называли заместителем-скоморохом. Стали чуть хуже думать о нём, но наместник ему очень сочувствовал и оставил на службе.
Итак, стал он заместителем наместника, ведал делами всего края, но не забыл былого, сердца своего не утратил, случается и такое. Люди говорили: это он, наверно, одержим был духом скоморошества! Так передают этот рассказ.

Via

Ещё пара историй из "Стародавних повестей" - их главными героями оказались отец и брат Сэй-Сёнагон, сочинительницы "Записок у изголовья". Оба рассказа - из двадцать восьмого свитка, так что описывают довольно-таки дурацкие происшествия...

Рассказ о том, как стихотворец Мотосукэ в праздник Камо проезжал по Первой улице
В стародавние времена жил стихотворец Киёхара-но Мотосукэ. Он служил помощником при дворцовых кладовых, и его назначили посланцем на праздник Камо. И вот он проезжает по Первой улице, а там множество возков молодых придворных стоит в ряд, все любуются шествием, Мотосукэ едет перед ними – и вдруг богато снаряженный конь под ним стал на дыбы и Мотосукэ упал вниз головой.
Когда пожилой человек падает с коня, зрители глядят: как жалко! Но Мотосукэ сразу же поднялся на ноги. Шапку он потерял, а на голове – ни единого волоска! Будто горшок на голову надет! Конюший суетится, нашёл шапку, подаёт – а Мотосукэ не берёт, отмахивается: не спеши, погоди немного, я этим господам кое-что скажу. И направился к возкам придворных.
Солнце клонится к закату, блестит на лысине, вид – хуже некуда! На улице народ толпится, как на базаре, глазеют, шумят, бегают туда-сюда. А в возках и носилках все подняли занавески, глазеют и смеются.
А Мотосукэ подошёл к возкам и говорит:
– Вам смешно, господа, что я упал с коня и потерял шапку? Напрасно вы так! И вот почему. Даже рассудительный человек, ежели запнётся, спотыкается: обычное дело. Что уж и говорить о лошади – у неё-то разума быть не может! К тому же здесь на улице камни слишком выступают. А лошадь тянули за узду, не давали идти туда, куда ей хочется, вот она и оступилась, я и упал. А значит, ни я, ни лошадь, даже если споткнулась, не виноваты. Если лошадь запнулась о камень – что поделаешь? Да и китайское седло слишком плоское, усидеть невозможно. Вот я и упал, едва лошадь споткнулась. Это опять-таки не порок! А что шапка свалилась – так она же не была привязана! Когда волос на голове много, она хорошо держится. А я волос уже лишился, не осталось ни одного. Так что нечего и досадовать, что шапка сваливается! Ничего необычного! Министр [такой-то] в день очищения перед Великим урожайным празднеством тоже потерял шапку. И средний советник [этакий-то]   в этом году при государевом выезде в поля – потерял! И средний воевода [имярек] во второй день праздника Камо в Мурасакино – потерял! Таких примеров много, не буду дальше перечислять. А вы, нынешняя молодёжь, не знаете, что к чему, так и не смейтесь! Кто будет смеяться, над тем тоже посмеются!
Так он говорил, поворачиваясь по очереди к каждому возку и загибая пальцы: все ли доводы высказал.
А когда договорил, отошёл подальше, встал посреди улицы, объявил громко: подай шапку! Взял её и нацепил. Кто видел это, все хохотали и потешались.
Конюший, подавая господину шапку, спросил: что же вы сразу, как упали с коня, шапку не надели, а невесть сколько говорили незнамо что?! Мотосукэ отвечал: чепуха! Ты пойми: я им изложил все доводы, теперь эти господа смеяться не будут. А иначе бы эти острословы надо мною вечно насмехались! – и поехал дальше.
Этот Мотосукэ был завзятый шутник, умел старик насмешить людей, вот и говорил такое, не стесняясь. Так передают этот рассказ.

Киёхара-но Мотосукэ (908–990), отец писательницы Сэй-Сёнагон, славился не только как поэт, но и как знаток китайской словесности; его педантичность упоминают и другие источники. Здесь он по порядку излагает «доводы», «основания» 道理, до:ри), объясняя молодёжи, почему не следует «хохотать и потешаться». О празднике святилища Камо мы уже писали, например, здесь.  Великое урожайное празднество 大嘗会, Дайдзё:сай, – главный из обрядов благодарения за урожай. Шапка чиновника обычно держится на шпильке: длинные волосы закручивают на макушке в узел мотодори и шпильку втыкают в этот узел. Если волос нет, шапка держится «на честном слове»; так что когда Сэй-Сёнагон сетовала, что, мол, волосы у неё недостаточно хороши, — возможно, речь шла о наследственной проблеме…

Рассказ о том, как Кайсю, распорядителя храма Гион, поднесли храму в награду за чтения сутр

В стародавние времена служилый монах по имени Кайсю, распорядитель храма Гион, тайком наведывался в дом одного своего богатого прихожанина, наместника.
Наместник потихоньку прознал об этом, но делал вид, что не знает. Как-то раз, когда его не было дома, Кайсю пришёл, расположился, держался запросто. Наместник возвращается, хозяйка и её свитские дамы вид имеют напуганный. Наместник думает: неспроста! Заходит в женские покои, глядь – а там китайский сундук сдвинут с обычного места.
Точно: монаха спрятали в сундук! – догадался хозяин. Зовёт старшего своего служилого и двоих слуг, говорит: сейчас же отнесите этот сундук в храм Гион, я его жертвую в награду за чтения сутр! Вручил им дарственную грамоту, слуги сундук вытащили, подняли и понесли со двора. Хозяйка и дамы, похоже, удивлены, но ничего не говорят.
И вот, доставили сундук в Гион. Вышли монахи, думают: наверно, тут замечательные дары! Скорее доложите распорядителю, без него нельзя открывать! – говорят. Послали к распорядителю, чтобы сообщить, посланца долго не было, но вот, возвращается, говорит: не нашёл его!
Старший служилый, посланный от дарителя, тогда говорит: я больше ждать не могу, если я взгляну, ничего страшного. Открывайте же скорее! А то я тороплюсь. Монахи думают: как же быть? Совещаются между собой – и тут изнутри сундука слышится тонкий жалобный голос:
– Да открывайте же, кто там есть!
И монахи, и служилый, слыша такое, все удивились безмерно.
Но что делать-то? Непонятно! Осторожно приоткрыли сундук. Глядь – а оттуда выглядывает голова распорядителя! Монахи при виде его разинули рты, вытаращили глаза, все пустились наутёк. И служилый тоже поспешил восвояси. Тогда распорядитель вылез из сундука, убежал и спрятался.
Думается, наместник мог бы вытащить Кайсю из сундука и поколотить, выставить на посмешище. Но тогда все увидят и мой позор! – решил он и придумал вот такую хитрость. А Кайсю изначально умел очень хорошо высказаться, вот и подал голос из сундука.
В свете прослышали о том и хвалили распорядителя: очень смешно сказал! Так передают этот рассказ.

«Служилый монах» – монах, назначаемый в храм мирскими властями, в данном случае на должность «распорядителя», ответственного за связи храма с мирскими учреждениями, а также за сбор пожертвований. Монах Кайсю: (ум. 1015) – сын Киёхара-но Мотосукэ и единокровный младший брат писательницы Сэй-Сёнагон. Он учился в школе Тэндай, славился как поэт и в 1004 г. стал распорядителем храма-святилища Гион на Восточных холмах, одного из самых богатых в ближней столичной округе. Община Гион ведала похоронными делами, ей подчинялись столичные мусорщики, а в храме почитали богов и будд – защитников от эпидемий и от всякой скверны.
По мотивам этой истории сочинили старинный фарс для кукольного театра Норома-кё:гэн «Любовник в сундуке» (長持男, «Нагамоти-отоко»), и кукла «бритоголового», монаха — едва ли не самая знаменитая в наборе этого театра.

Via

Прочитать полностью

Из «Стародавних повестей», из свитка о японских подвижниках «Лотосовой сутры»

Рассказ о монахе Кэндзицу из Убара, что в краю Сэтцу
В стародавние времена в краю Сэтцу жил монах по имени Кэндзицу. Ещё ребёнком он поднялся на гору Хиэй, стал монахом, изучил книги Закона, явные и тайные, ничто не осталось для него тёмным. А ещё он хорошо знал мирские книги.
И вот, помыслы о Пути у него пробудились и расцвели, он вдруг ушёл с горы, отправился в родные края, затворился в месте, что зовётся Убара, построил хижину в один квадратный дзё: [3 на 3 м], и в ней дни и ночи читал «Сутру о Цветке Закона» про себя и вслух. Трижды повторял этот обряд, а в промежутках изучал "Прекращение неведенья и постижение сути" Тяньтая. В хижине кроме образа будды и сутры ничего не было. Кроме трёх одеяний, не имел он одежды. А ещё к хижине его не приближались женщины. И понятно: как бы он с женщинами виделся и разговаривал? Если кто-то ему приносил еду, снабжал его одеждой, он находил бедняков и всё отдавал им, себе ничего не оставлял.
И вот, у отшельника время от времени стало случаться нечто странное. В дождь, самой тёмной ночью отшельник вышел из хижины, отправился в уборную. В хижине никого не было, но впереди него появился кто-то с зажжённым фонарём, а позади – кто-то с зонтиком. Люди видели это, думали: кто же это? Подходят поближе, глядь – фонаря нет, зонтика нет! Никого с отшельником нет, он идёт один. А в другой раз к хижине отшельника приехал всадник на холёном коне, по виду пожилой знатный господин. Люди не знали, кто это, пошли посмотреть – а коня нет, всадника нет! Люди стали подозревать: наверно, это боги небесные или посланцы с Тёмной дороги приходят защищать отшельника!
А в итоге, когда подошёл его смертный час, отшельник не болел, был один в хижине, обратился лицом к западу и громким голосом читал «Сутру о Цветке Закона». Потом сложил руки святым знаком, словно бы вошёл в сосредоточение – и жизнь его пресеклась. Окрестные жители не знали, что он умер, слышат – сотни, тысячи голосов в хижине причитают и сетуют, вместе оплакивают отшельника. Соседи это услыхали, удивились, устрашились, пошли к хижине, смотрят – а никого нет. Отшельник умер, а руки его так и сложены святым знаком. А хижину наполняет благоухание. Отшельник необычайно громко читал сутру, будто был не один, а теперь слышится, как в его хижине множество людей плачут и сетуют: это защитники Закона оплакивают его, горюют и тоскуют о нём! – заподозрили люди.
В час кончины отшельника в небе раздалась музыка. Значит, сомнений нет: он возродился в краю Высшей Радости! Так передают этот рассказ.

О монахе Кэндзицу 慶日 кроме этой истории ничего не известно. «Прекращение неведения и постижение сути» 止観, сикан, – "Мохэ чжигуань", сочинение китайского наставника Тяньтая Чжии, одно из основополагающих сочинений школы Тэндай на горе Хиэй. Посланцы с Тёмной дороги обычно приходят, чтобы забрать человека на посмертный суд, а здесь, видимо, просто чтобы почтить отшельника.
В хэйанском быту уборная в жилом здании - вполне обычная вещь, хотя бы на время непогоды мог бы и монах воспользоваться ящиком. Он этого не делает, видимо, не столько из-за тесноты, сколько из нежелания осквернять место, где читается сутра.

Via

Сегодня – рассказ из «Стародавних повестей» про храм Ямасина (он же Кофукудзи), семейный храм Фудзивара, тот самый, где процветала школа Хоссо.

Рассказ о том, как храм Ямасина-дэра сгорел и его отстроили заново
В стародавние времена Тайсёккан для своих детей и внуков выстроил храм Ямасина-дэра. Сначала он изготовил образы бодхисаттвы Сякамуни ростом в один дзё: и шесть сяку [4,8 м], а также двоих бодхисаттв, его спутников, построил зал в северной усадьбе Ямасина и поместил их там. Это было сделано, когда государь Тэнти пребывал во дворце Авадзу. А при сыне Тайсёккана, господине Танкае, храм был перенесён туда, где стоит и сейчас. И хотя место сменилось, храм до сих пор зовётся Ямасина-дэра.
И вот, прошло триста с лишним лет, и в год, что звался первым годом Эйдзё: [1046 г.], ночью двадцать четвёртого числа двенадцатого месяца храм впервые сгорел. И тогдашний глава рода, канцлер – Левый министр, решил отстроить его, как прежде.
А место, где стоит храм, отличается от других: земля там выгибается кверху наподобие панциря черепахи, поэтому, хотя и копали колодцы, воды не было. Так что с полей Касуга воду из речки отвели ко храму, к жилым кельям, и храмовые монахи брали её.
И вот, когда храм отстраивали заново, кроме главного зала возвели галереи, средние ворота, главные южные ворота, зал для чтений на севере, звонницу, книгохранилище, западный зал будд, южный круглый зал, восточный зал будд, трапезную, переходы, на севере верхние кельи для монахов, кельи на западе, на востоке и посредине, большие и малые. Чтобы отделать стены такого множества зданий, со всех краёв собрали мастеров, а воду для них приходилось носить издалека, за два или три тё: [около 220–330 м], её не хватало, работа шла долго. Начальник работ сетовал, но поделать ничего не мог, и вдруг летом однажды вечером прошёл дождь. Во дворе храма к западу от зала для чтений в небольшой низине собралась лужа. Мастера-отделочники подходили и брали из неё воду себе для работы, а вода всё не иссякала. Тут люди удивились, стали копать, глядь – а со дна лужи бьёт родник! Чудо! – решили они, и тотчас с четырёх сторон окопали лужу на три сяку [90 см], углубили на [сколько-то] сяку, получился настоящий колодец. Из него стали черпать воду, отделали все стены – а вода всё не кончалась. На воде из этого колодца отделка стен вышла даже лучше прежней, той, когда за водой ходили далеко. Храмовые монахи, видя такое, говорили: кстати же явилась эта вода! Обложили колодец камнем, вода в нём есть и поныне. Это – одно из чудес.
А вот другое. За два года храм отстроили, все здания были готовы, и в третий год Эйдзё: во второй день третьего месяца храм передали общине. Глава рода привёл из столицы родичей, знатнейших и всех остальных, устроил обряд, как подобает по Закону. Вести обряд должен был главный общинный старейшина Мё:сон из храма Миидэра. Пятьсот монахов собрались исполнять музыку, от всего сердца старались безмерно.
И вот, в день обряда в час Тигра [с 3 до 5 часов утра], когда будд надо было переносить на новое место, собрался дождь, небо заволокло тучами, сделалось темно, звёзд не видно, понять, который час, никак нельзя. Там был знаток Тёмного и Светлого начал Абэ-но Токитика, но он сказал:
– Небо потемнело, звёзд не видно, по каким признакам я расчислю срок? Ничего не поделать!
И едва он это вымолвил, хоть ветер и не дул, в небе точно над храмовыми залами тучи разошлись на четыре стороны, открылся просвет в пять дзё: [15 м], и Семизвездье стало ясно видно. Так звездочёт определил время: вторая половина часа Тигра. Будд с радостью перенесли на новое место. А небо, лишь только показались звёзды, потемнело опять, как было. И это тоже одно из чудес.
А вот ещё одно. Когда будд перенесли, стали вешать балдахин, и тут ваятель Дзё:тё: говорит:
– Балдахин велик, чтобы подвесить его на крючьях, нам вверху нужны балки, толщиной в один сяку девять сун [32,7 см] и длиной в два дзё пять сяку [7,5 м], нужно было проложить три такие балки. Но об этом забыли, не проложили их! Что же делать? Чтобы эти балки поднять сейчас, нужно сперва подвести опоры под них и в нескольких местах сломать стены. Работы много, сегодня провести обряд не получится. Большая беда!
Все передавали его слова из уст в уста, а среди строителей был мастер по имени [Оо]-но Ёситада. А у него среди подручных был тот плотник, кто отвечал за возведение стен. Он услышал эти речи и говорит:
– А я, когда строили это здание, поднимался наверх, видел, что про три балки в один сяку и девять сун забыли. Я решил: куда ж это годится? И сказал начальнику работ. Так что [надобные] балки там есть! И балдахин, конечно, можно подвесить!
Дзё:тё: это услышал, обрадовался, велел младшим ваятелям подняться и посмотреть, на месте ли балки; ваятели поднялись под крышу, посмотрели, спустились и говорят: точно, балки проложены в точности так, как надо, чтобы подвесить балдахин! Ни на пылинку не смещены!
Тогда поднялись, вбили все крючья, никакой заминки. И это тоже одно из чудес.
Хотя и настал последний век, на самом деле будды являют вот такие чудеса. Что уж и говорить о заслугах, невидимых глазу: они-то каковы! Люди в свете все, должно быть, с почтением глядели на тот храм. Так передают этот рассказ.

Храм Ямасина (он же Ко:фукудзи) основал Тайсёккан 大織冠 (обладатель Большого тканого венца), он же Накатоми-но Каматари 中臣鎌足 (614–669), первым получивший прозвание Фудзивара. Его сын Танкай 淡海 – Фудзивара-но Фухито 藤原不比等 (659–720). Во дворце Авадзу в краю Ооми государь Тэнти пребывал в 667 г.
Почему Сякамуни назван здесь «бодхисаттвой», а не Буддой, неясно. Двое его «спутников» 脇士, кё:си, – бодхисаттвы Фугэн и Мондзю (Самантабхадра и Манджушри).
Годы Эйдзё: 永承 – 1046–1053 гг., начало правления государя Горэйдзэй; на них приходится начало эпохи «конца Закона» (1052 г.), и пожар в старинном храме, прежде ни разу не горевшем, – одна из примет наставшей поры страшных бедствий. Канцлер, он же Левый министр, здесь – Фудзивара-но Ёримити 藤原頼通 (992–1074), дядя государя, глава рода Фудзивара. Монах Мё:сон 明尊 (971–1063) происходил из рода Оно, доводился внуком знаменитому каллиграфу Оно-но То:фу. Мёсон принадлежал к общине храма Миидэра, занимал должность главного общинного старейшины 大僧正, дайсо:дзё:, в 1048 г. был назначен главой школы Тэндай (29-м по счёту), но из-за возмущения монахов храма Энрякудзи был смещён всего три дня спустя. При канцлере Ёримити Мёсон состоял в качестве постоянного наставника по обрядам.
На ранний утренний час Тигра перенос изваяний будд был назначен, видимо, согласно выкладкам звездочёта, знатока Тёмного и Светлого начал 陰陽師, оммё:дзи. В этом качестве здесь появляется Абэ-но Токитика 安倍時親 (даты жизни неизвестны), человек из рода Абэ, к которому принадлежало несколько знаменитых гадателей. Итак, благоприятный час вычислен заранее, но в день обряда звездочёт не может определить точное время, не видя звёзд. Семизвездье – Большая Медведица.
Подвесной «балдахин» 天蓋, тэнгай, санскр. чатра, над изваяниями будд обычно изготовлялся из дерева и/или металла, со множеством металлических украшений. Прозвание мастера в рассказе пропущено, в других источниках по истории храма Кофукудзи он именуется Оо-но Ёситада 多吉忠. Скульптор Дзё:тё: 定朝 (ум. 1057) создал статую будды Амиды для храма Бёдоин, ему и его школе принадлежит ещё несколько статуй, сохранившихся до наших дней; также с его именем связан один из канонов изображения будд. Дзё:тё: работал по заказам Фудзивара-но Ёримити и его отца Митинаги.

Via

В предыдущих рассказах говорилось о том, какие незадачи подстерегали в столице воинов из Восточных земель. Для равновесия приведём другую историю из «Стародавних повестей» — о том, какие уважение и страх эти герои внушали даже пиратам! Впрочем, наш сегодняшний хитроумный герой как раз с Запада и, скорее всего, никогда в жизни не держал в руках оружия…

Рассказ о том, как наставник-чтец из края Бунго хитростью добрался из Западных земель в столицу
В стародавние времена жил в краю Бунго [на Кюсю] наставник-чтец по имени [Имярек]. Он стал наставником, прибыл в тот край, а когда срок службы кончился, решил его продлить. Нагрузил корабль ценными вещами и отправился в столицу. Знакомые ему говорили: в последнее время на море много пиратов. Без хороших воинов, да с большим грузом на борту ехать в столицу – какое легкомыслие! Договорись с подходящими людьми, возьми их себе в охрану! А наставник отвечает: случись такое, скорее я заберу груз у пиратов, а не они у меня! Взял с собой на борт только три колчана стрел и ни одного воина, поплыл.
Проплывает мимо разных краёв, и вот, около [такого-то места] впереди и сзади появляются корабли грозного вида, два или три. Одни идут наперерез, другие догоняют, окружают судно наставника. Все, кто был с ним, говорят: это пираты! Испугались, растерялись – сил нет! А наставник даже не шевельнулся.
И вот, один из пиратских кораблей подошёл вплотную. Тут наставник надел зелёное узорное верхнее платье, шелковую шапочку цвета мандарина, подвинулся немного в сторону, отвернул слегка занавеску и обратился к пиратам: кто это пожаловал? Пираты отвечают:
– Мы люди бедные, пришли попросить немножко еды!
Наставник им:
– На этом судне есть кое-какая еда. Да и лёгкого платья найдётся немного. Отчего бы мне вам не угодить? Раз уж вы назвались несчастными, я из сострадания хотел бы с вами кое-чем поделиться. Но что, если на Цукуси люди о том прослышат? Скажут ведь, что Иса, монах в миру, там-то и там-то попался пиратам, они его схватили и весь груз с корабля забрали! А потому я при всём желании оделить вас ничем не могу. Мне, Но:кану, уже восемьдесят лет, я и до нынешнего-то дня дожить не чаял. Уцелел на востоке во многих битвах, дожил до восьмидесяти, а на девятом десятке пасть от вашей руки – почему бы нет? Таково уж, видно, воздаяние за прежние дела! Так я думаю. Так что вы теперь не бойтесь! Скорее перебирайтесь сюда на судно да снесите голову мне, старику! А ну, ребята, – обращается он к своим морякам, – помогите этим молодцам! Мне с тех пор, как ушёл я в монахи, драться нельзя. Скорее подведите наше судно, чтобы те ребята перешли к нам на борт!
Пираты слушают его и говорят: там господин из дома Иса-Тайра, он недавно принял постриг! Надо скорее уходить! Эй, ребята! Взялись за вёсла, повели корабли прочь оттуда. Пиратские суда быстрые, помчались, точно полетели!
Тогда наставник своим говорит:
– Видали? Эх, вы! Я и вправду одолел пиратов!
Спокойно добрался до столицы, получил новое назначение, опять в тот же край, встретил хороших попутчиков, и пока ехал на Цукуси, рассказывал в дороге этот случай. Кто слышал, хвалили его: вот так монах, старый мошенник! Кто придумал назваться монахом из семьи Иса, тот негодяй, пожалуй, и в самом деле людям Иса не уступит! И смеялись.
Этот наставник умел смешно рассказывать, негодяй! Так передают этот рассказ.

Герой этой истории — служилый монах («наставник-чтец», ответственный за чтения сутр в храмах края Бунго); чтобы занять такую должность, он должен был начать учёбу с юных лет и затем делать храмовую карьеру. Однако перед пиратами он притворяется, будто он «монах в миру», знатный и могущественный мирянин, под старость принявший постриг. Семья Иса, или Иса-Тайра (伊佐平), – западное воинское ответвление рода Тайра, её имения располагались в краю Хидзэн на Кюсю. Из рассказа неясно, притворяется ли монах каким-то определенным, известным в западных краях человеком – или же на ходу выдумывает такого старого воина из семьи Иса. Но:кан– монашеское имя предполагаемого «монаха в миру»; из его слов следует, что он побывал в восточных землях «во многих битвах», видимо, усмирял тамошних мятежников.

Впрочем, столичные жители не менее искусно умели порой избежать ограбления:

Рассказ о том, как чиновник Асо попался ворам и хитростью отделался от них
В стародавние времена жил чиновник по имени Асо-но [Имярек]. Был он мал ростом, но нравом весьма отважен.
Дом у него был в западной части столицы. Однажды он явился во дворец на службу, пробыл там до поздней ночи, на обратном пути вышел через Восточные средние ворота, сел в возок, поехал по улице Оомия. Должностное платье он снял, всё бережно свернул, уложил на дно возка и накрыл циновкой, сам едет нагишом, только в носках и шапке.
И вот, когда свернул по Второй улице на запад и проезжал мимо ворот Бифукумон, сбоку вдруг подскочили грабители. Остановили возок, стали бить мальчишку-погонщика, тот бросил вола и сбежал. За возком шли слуги, двое или трое – тоже убежали. Грабители подходят к возку, отворачивают занавеску и видят: там сидит голый чиновник. Странно! – думают, спрашивают: что это ты? А чиновник отвечает:
– На Восточной улице Оомия молодцы вроде вас напали и отобрали у меня всю одежду.
В руках должностная табличка, вид и голос – как у благородного человека, отвечает учтиво. Грабители посмеялись и оставили его, ушли. Тогда чиновник позвал своего погонщика, тот пришел. И поехали домой.
Когда чиновник рассказал жене, что случилось, она сказала: у этих разбойников ум послабее, чем у тебя! И рассмеялась.
В самом деле, удивительный замысел! Всю одежду снял и спрятал, придумал: вот что скажу! Обычному человеку такое на ум не придёт. Этот чиновник очень хорошо умел высказаться, вот и сказал так! – так передают этот рассказ.

Показательно, что угнать возок вместе с волом грабителям и в голову не пришло — видимо, сбыть их незаметно было бы куда сложнее, чем одежду…

Via

Ещё одна история из «Стародавних повестей», грустная.

Рассказ о том, как служилый увёз свою госпожу из края Ооми и продал её в краю Мино
В стародавние времена в краю Ооми в уезде [Таком-то] жил человек. Он умер ещё не старым, а жене его было всего-то около тридцати. Детей она не родила. Сама она была из столицы.
Когда муж умер, она о нём сильно горевала, но что поделаешь? Хотела вернуться в столицу, но не вспомнила никого, на кого там могла бы положиться, всё думала и тосковала, а служилому, что состоял при их семье много лет, поручила все дела. Он вёл себя запросто, после смерти господина хозяйка полностью доверилась ему, обо всём с ним советовалась. И как-то раз служилый говорит: чем сидеть дома, лучше отправиться в ближний горный храм. Побудете у горячих источников, закажете моления для успокоения сердца… Так он уговаривал, госпожа решила: и в самом деле!И говорит: если храм вправду недалеко, то поедем. Служилый ей отвечает: это близко, с чего бы мне вас дурачить? А госпожа: я думала поехать в столицу, но родни у меня там не осталось, друзей тоже, вот я и решила: отправлюсь, куда ты сказал, и постригусь в монахини! Он говорит: хорошо! А пока, в пути, я вам услужу! И госпожа тут же выехала.
Госпожа едет верхом, служилый следом идёт пешком, и хоть уверял, что путь недальний, а забрались они далеко. Она спрашивает: что же так долго? Он говорит: скоро будем на месте, я вас не дурачу! Так ехали дня три.
И вот, у чьих-то ворот служилый ссадил госпожу с коня, а сам зашёл внутрь. Что бы это значило? – думает она. Не понимает, стоит, ждёт, тут служилый вернулся и ввёл её в дом.
Усадил прямо на пол на циновку, госпожа не понимает, что творится, сидит, смотрит – а из дому служилому вынесли шёлка и прочих тканей. За что же ему их выдали? – думает она. А он ткани забрал и ушёл, будто сбежал.
Потом её объяснили: оказывается, служилый её обманул, увёз в край Мино [это действительно близко, соседняя от Ооми провинция к востоку] и продал. Прямо на глазах у неё взял плату и вышел. Госпожа это услышала, думает: странно! Заплакала, говорит: как же это, он обещал отвезти меня в горный храм! Как же так?! – а её не слушают, служилый взял ткани, сел на коня и ускакал.
Она сидит, плачет, хозяин дома думает, что купил её, стал расспрашивать о её делах, она всё с самого начала рассказала: так, мол, и так. Заливается слезами, а хозяин и ухом не ведёт. Женщина совсем одна, посоветоваться не с кем, бежать некуда. Плачет, горюет и говорит: хоть ты меня и купил, пользы тебе оттого не будет. Даже если убьёшь меня – мне незачем жить на свете! И легла ничком.
Ей потом принесли поесть, а она не встаёт. Окликают – а она есть так и не стала, хозяин расстроился, слуги ему говорят: ничего, полежит-погорюет, а в итоге встанет и поест, вот увидите! Но прошли дни, она так и не встала, в доме говорят: странная баба! А она на седьмой день умерла, нарочно себя уморила. И хозяин ничего не смог поделать.
Думается, как бы хорошо кто ни говорил, если это речи низкого слуги, доверять им не надо. Хозяин, когда приехал в столицу, рассказывал об этом случае, и кто слышал и пересказывал, думали: странное и жалостное дело! Так передают этот рассказ.

Via

И был в ту пору в столичном Училище один школяр, все над ним потешались, он и сам отпускал глупые шутки, смеялся над другими. И вот, прослышал он про ту жабу в воротах и говорит:
– Один раз можно споткнуться случайно. Но там-то спотыкаются и те, кто уже падал, кто про жабу знает!
Как-то вечером он вышел из Училища и отправился во дворец перемолвиться со знакомой свитской дамой. А в воротах Ближней стражи жаба сидит себе тихо.
Школяр ей говорит:
– Ну, что? Многих людей ты одурачила, а меня сможешь одурачить?
Хотел было перешагнуть через жабу, и тут у него шапка свалилась с головы, а он не заметил, наступил на шапку и говорит:
– Те дураки все спотыкаются, а я-то, я-то!
Топчет её, а верхушка у шапки прочная, не сразу [сплющилась].
– Ах ты подлая жаба, крепкая какая!
Пинает изо всех сил, а тут из дворца выходят слуги с фонарями, а за ними знатная особа. И видят школяра на мостике у ворот.


Свитские при свете огней видят: кто-то одетый в [пропуск] и с непокрытой головой. Всполошились, разглядывают его, спрашивают:
– Ты что тут делаешь? Что такое?
Школяр подаёт голос:
– Вы обо мне, возможно, слышали. Я Фудзивара-но [Такой-то], школяр, изучаю исторические предания. Я здесь в воротах Ближней стражи изловил ту жабу, из-за которой все спотыкались!
Так он представился, а ему в ответ:
– Что он такое болтает? – и стали хохотать и потешаться.
– Ну-ка, тащите его сюда, посмотрим!
Слуги подошли, подхватили его, а одежда на нём растрепалась, школяр в обиде мотает головой – а шапки-то нет! Это её кто-то из слуг с меня сорвал! – думает он.
– Зачем вы мою шапку забрали? Отдайте! Отдайте!
Вырвался было, побежал – и в проходе Ближней стражи упал, покатился кубарем. И лицо в кровь разбил.
Идёт, закрываясь рукавом, с дороги сбился, куда податься, не знает, высмотрел впереди свет в чьём-то домике, подошёл, постучался, но ему почему-то не открыли. Ночь поздняя, мысли у него путаются, так и лёг на улице на краю канавы.
Когда рассвело, люди вышли из домов и видят: человек в школярской одежде, без шапки и с разбитым лицом, спит на улице на краю канавы. Это что? – разглядывают они и потешаются. Тут школяр встал и кое-как убрался восвояси.
В старину были на свете такие дураки. И все же он был школяр, состоял в Училище... Как такой бестолковый малый изучал книги мудрецов – очень странно! Стало быть, пусть люди не судят по тому, откуда человек, а только по его помыслам.
Об этом случае узнали в свете: школяр рассказывал, а кто слышал, так и передают этот рассказ.

Via

Via

В «Собрании стародавних повестей» есть целая подборка рассказов про грибы, грибников и грибоедов. То дровосеки и монахини наелись неизвестных грибов, и стало им очень весело; то кто-то отравился, а кто-то пытался отравить своего ближнего… Но нам больше всего полюбился вот этот рассказ, где грибы «опьянили» человека, хотя он их даже не ел…

Рассказ о том, как Фудзивара-но Нобутада, наместник края Синано, упал в ущелье Мисака

В стародавние времена жил человек по имени Фудзивара-но Нобутада, наместник края Синано. Он прибыл к месту службы, управлял краем, а когда срок окончился, двинулся в обратный путь в столицу. И вот, проезжает он ущелье Мисака, а с ним много вьючных лошадей, несчётная свита верхами, все они друг за другом проехали, и надо же – из всех всадников именно наместник на подвесном мосту зацепился ногою за перила и вместе с конём рухнул вниз!
Ущелье глубокое, дна не видать, выжить наместник не мог. Только верхушки кипарисов и кедров видны далеко внизу, до них – двадцать хиро [36 м], а сколько до дна – и вовсе не понять. И когда наместник упал, никто из свиты не думал, что он уцелеет.
Весь его большой отряд спешился, стоят у перил моста, глядят вниз – ничего не поделаешь, ничем не поможешь!
– Был бы тут спуск – спустились бы, посмотрели, что с наместником.
– Поедем сегодня же, поищем, где не так круто, спустимся!
– Отсюда на дно никак не спустишься. Что поделать…
Так они толкуют меж собой, и вдруг со дна ущелья раздаётся крик, будто кто-то зовёт издалека.
– Это господин наместник!
Служилые кричат, голос наместника издалека им отзывается.
– Он что-то приказывает! А ну, слушайте все, что за приказ!
А он кричит:
– Привяжите корзину на длинные верёвки и спустите мне сюда!
Тут служилые поняли: наместник цел, за что-то держится! Собрали все верёвки, сколько у кого было, привязали накрепко корзину и стали осторожно спускать.
Ещё не на всю длину верёвки размотались, а уже натянулись: значит, наместник внизу корзину поймал! Со дна слышно:
– Теперь тяните наверх!
Господин велит тянуть! Потянули — а корзина совсем лёгкая.
– Что-то лёгкая корзина! Если бы господин наместник в неё забрался, была бы тяжелее! – говорят одни.
– Наверно, он пока хватается за ветки, – отвечают другие. – Помогает поднимать, оттого и легко!
Тянут все вместе, подняли, глядь – а там грибы вёшенки, полная корзина. Люди ничего не понимают, переглядываются: как же так? Прислушались опять, а снизу слышно:
– Спускайте снова!
Служилые услышали, говорят: так, спускаем снова! И спустили корзину. Снизу наместник велит: тяните! – послушались, потянули, в этот раз гораздо тяжелее. Стали тянуть все вместе, вытянули и видят: в корзине наместник. Одной рукой держится за верёвку, а в другой у него три пучка грибов. Так и ехал наверх.


Выбрался, сел на мосту, люди его все радуются и спрашивают:
– Но откуда грибы?!
Наместник отвечает:
– Когда я полетел вниз, конь сразу рухнул на дно, а я следом за ним падал кувырком, цеплялся за ветки и нечаянно повис. Я за ветку ухватился, полез дальше сам, с ветки перебрался на большой сук и там остановился. Встал в развилке сучьев, обхватил толстую ветку, держусь – а на том дереве полным-полно грибов! Я не мог на них налюбоваться, сначала собрал все, докуда руками дотянулся, сложил в корзину и поднял вам. Но там ещё осталось! Их так много – словами не описать! Сколь же многого я лишился!
Служилые говорят:
– В самом деле, лишились!
И тут все разом расхохотались.
Наместник говорит:
– Нечего глумиться, эй, вы! Я словно бы вошёл в пещеру, полную сокровищ, а вышел с пустыми руками – вот как я себя чувствую! Сказано же: наместник, куда упадёт, там и хватается за землю!
Старший служилый, заместитель наместника, в сердце своём думает: этакая напасть! А вслух говорит:
– Воистину так! Уж ежели что попадёт в руки – как же не взять? Никто не удержался бы. А вы, господин, человек изначально умный, даже на краю гибели – не растерялись, во всём поступали, как привыкли действовать в обычную пору, а потому без суеты брали, что в руки попало. Точно так же и когда управляли краем, прекрасно собирали подати, как желали, отправились теперь в столицу, а люди края Синано печалятся о вас, любят, как отца и мать! Так живите же ещё тысячу осеней, десять тысяч лет!
А про себя тайком посмеивается.
Думается, раз в такой передряге наместник не растерялся, не дрогнул сердцем и нутром, а сначала собрал грибы и послал наверх – до чего же он был жаден! Пока служил, надо понимать, брал с людей, что только мог. Кто слышал, и бранили его, и смеялись. Так передают этот рассказ.
Дело происходит в конце Х века, грибы хиратакэ — древесные, вроде наших вёшенок. «Вошёл в пещеру, полную сокровищ, и вышел с пустыми руками» (ср. 20–10) – сравнение, взятое из буддийского трактата «Прекращение неведения и постижение сути», обычно оно указывает на того, кто познакомился с учением Будды, но не попробовал применить его на деле.

Via

Via

Другая подборка в том же 28-м свитке «Собрания стародавних повестей» посвящена фобиям и аллергиям, причём не всегда понятно, где о чём речь. Но вот в этом рассказе — явно об аллергии:

Рассказ о том, как Фудзивара-но Киёкадо, господин из Казначейства, боялся кошек

В стародавние времена [а именно в конце Х – начале XI вв] жил человек по имени Фудзивара-но Киёкадо. Шапку [т.е. пятый ранг] он получил в Казначействе, и звали его господином из Казначейства.
Оттого ли, что в прошлой жизни был мышью, он очень боялся кошек. А потому, куда бы Киёкадо ни направился, дерзкие слуги и служанки, едва завидят его, выпускали кошку, а он, только её увидит, даже если шёл по самому важному делу, закрывал лицо и убегал. А потому люди его прозвали господином Котобоязненным.
У него было несколько имений в трёх краях – Ямасиро, Ямато и Ига, был он весьма богатый человек. В пору, когда Фудзивара-но Сукэкими-но Асон был наместником Ямато, Киёкадо со своих тамошних земель податей не платил совсем, и наместник задумался: как бы их взыскать? «Это же не низкий деревенщина, – размышляет наместник. – Имеет должность, пятый ранг, неплохо живёт в столице, усадьба у него небедная. Но уж если ему дали волю, у негодяя сердце воровское, он как-нибудь отвертится и податей не пришлёт. Что же делать?»
И тут к наместнику явился Киёкадо. Наместник придумал хитрый ход. Он расположился в комнате в два пролёта, закрытой со всех сторон: обычно в ней сидели караульные, а тут он прошел туда один. И приглашает: сядем здесь, господин из Казначейства, я хочу кое-что сказать тебе наедине. Когда наместник, обычно неласковый с ним, вдруг позвал его прямо в караульню, Киёкадо обрадовался, отвернул занавеси и вошёл, ничего не подозревая. А за ним явился служилый и задвинул двери.
Наместник сидит у дальней стены, указывает: садись ближе! Киёкадо почтительно приблизился, сел, а наместник говорит:
– Срок моей службы в краю Ямато подходит к концу. Остался всего год. А ты до сих пор не внёс податей, какие с тебя причитаются. В чём же дело?
Киёкадо отвечает:
– Это так. И не только в здешнем краю так: в Ямасиро и Ига я тоже должен платить подати и ничего не заплатил, накопился уже большой долг, заплатить я пока не могу, но в этом году осенью постараюсь всё внести сполна. В другом случае могло выйти так, а могло этак, но как же я могу ослушаться твоего веленья, господин?! Вот я покорно держу ответ перед тобой, а сам думаю: нехорошо получилось! И теперь уж как угодно, но я исполню твой приказ! Ибо горько мне, когда меня по праву отчитывают, и раз надо, даже тысячу и десять тысяч коку я внесу сполна! За много лет я накопил изрядное богатство, и если ты во мне сомневаешься, это обидно!
А в сердце своём думает: что ты, бедолага, несешь! Пердеть я хотел на твои веленья! Как только вернусь к себе, сразу же уеду в край Ига, в имение храма Тодайдзи, засяду там, и будь ты хоть такой-растакой господин наместник, ты меня не достанешь! Какой же дурак станет в краю Ямато платить подати?! И прежде я отговаривался, клялся Небом и Землёй и ничего не платил. А ты тут с важным лицом распоряжаешься: взыщу, мол, сполна! Смех, да и только! Назначили тебя наместником Ямато – не похоже, чтоб ты тому рад был! Потеха! [Киёкадо распоряжается как помещик несколькими имениями, формально принадлежащими разным владетелям; он надеется укрыться в том из них, которое числится за могущественным храмом Тодайдзи города Нара.]
Так он думал, но внешне держался с великим почтением, говорил, заломив руки. Наместник говорит:
– У кого сердце воровское, у того и уста чисты не бывают. Если сейчас вернёшься восвояси, то и гонца потом не примешь, и податей не заплатишь. А потому я собираюсь решить это дело прямо сейчас. Пока не расплатишься, домой не вернёшься!
Киёкадо отвечает: господин мой, как только вернусь, за месяц всё выплачу! Наместник не верит, говорит:
– Я за тобой уж много лет слежу. И ты меня давно знаешь. А потому незачем нам друг с другом обходиться немилосердно. И всё же сейчас рассчитайся по-честному!
– Да как же я рассчитаюсь? – отвечает Киёкадо. — Вот вернусь к себе, напишу грамоту, распоряжусь…
Тут наместник возвысил голос, привстал с места, упёр руки в бедра и с видом самым грозным говорит:
– Ты, стало быть, сегодня не заплатишь?! Я с тобой нынче встретился, думал – легче помереть! Жизни не пожалею!
И кричит: ребята, вы тут? Дважды крикнул, а Киёкадо сидит, с места не двигается, улыбается и глядит в лицо наместнику.
Тут служилые отозвались, явились, наместник им: несите сюда, что заготовили! Киёкадо, слыша это, думает: как бы он меня не опозорил! Что он собирается делать, что он сказал? Но сидит. Слышно через дверь, как подошло пятеро или шестеро служилых, докладывают: принесли! Наместник им: открывайте дверь, запускайте! Дверь открывается, Киёкадо глядит – а там кошка, рыжая в крапинку, ростом больше сяку [30 см], глаза карие, как шлифованный янтарь, и мяукает громко! И ещё пять таких же кошек, их одну за другой запустили внутрь. И тут же у Киёкадо из глаз полились крупные слёзы, он перед наместником заломил руки в смятении.
Пять кошек разбежались по караульне, хватают Киёкадо за рукава, носятся из угла в угол, а он совсем сник, едва терпит, мучается безмерно. Наместник смотрит на него – жалость какая! Позвал служилых, они вошли, кошек всех вытащили и у дверей посадили на короткую привязь. Тут кошки в пять глоток завопили так, что в ушах эхо отдаётся.
Киёкадо весь в поту, трёт глаза, на вид ни жив, ни мёртв. Наместник говорит: ну, так что, внесёшь подати? Расплатись сейчас же! Киёкадо слабым голосом отвечает, весь дрожа: сделаю, как ты велишь, жив останусь – и впредь буду платить!
Тогда наместник велел служилым: принесите тушечницу и бумагу! Принесли, наместник то и другое положил перед Киёкадо, говорит: причитается с тебя пятьсот семьдесят с чем-то коку. Сколько там сверх семидесяти – это ты, как вернёшься домой, пересчитай хорошенько на счётной доске. А на пятьсот коку [примерно 75 тонн] напиши передаточную грамоту сейчас. Да не такую грамоту, что для храмовой управы в краю Ига! С твоим-то сердцем ты, пожалуй, ещё ложную грамоту напишешь! А потому пиши, что передаёшь мне рис в снопах и чистый рис, что хранится у тебя в краю Ямато, в уезде Уда. Если не напишешь, я сюда опять кошек запущу, сам выйду, а дверь велю запереть снаружи!
Киёкадо просит: господин, господин мой, я ж так долго не протяну! Умолял, ломая руки, но написал грамоту на пятьсот коку риса в снопах, чистого и посевного, в уезде Уда. И вручил наместнику.
Тогда наместник, взяв грамоту, отпустил его. А грамоту отдал своим молодцам, отправил их вместе с Киёкадо в усадьбу, что в уезде Уда, и там сполна всё получил по расписке.
Киёкадо боялся кошек: казалось бы, пустяк, но наместник Ямато Сукэкими-но Асон из этого извлёк большую выгоду! – говорили люди в ту пору. Обсуждали это меж собой и смеялись. Так передают этот рассказ.


Другая история может показаться неприятной, так что сразу предупреждаем брезгливых.«Белый цепень» 寸白, субаку, – общее название для ленточных червей. От этих паразитов, как считалось, помогают снадобья из грецких орехов, куруми.

Рассказ о том, как белого цепня назначили наместником Синано, а там от него избавились

В стародавние времена жила женщина, а в животе у неё завёлся белый цепень, субаку. Она стала женой человека по имени [пропуск]-но [пропуск], забеременела, родила сына. Мальчика назвали [пропуск]. Потом он вырос, ему надели шапку, взяли на службу, а в итоге назначили наместником края Синано.
И вот он приезжает в тот край, его встречают на границе, угощают. Наместник сел за трапезу, а с ним и вся его большая свита. Местные жители тоже собрались во множестве, наместник глядит на угощения – а там на всех подносах, начиная с наместничьего и вплоть до самого последнего, расставлены всевозможные кушанья из орехов, по-разному приготовленных. Наместник их увидал – и сделалось ему дурно, сил нет, словно бы всё тело сжалось.
Он мучается, спрашивает: что же вы подаёте столько орехов, почему? А местные отвечают: в нашем краю повсюду во множестве растут орехи, и вот, к прибытию господина наместника все чиновники, от высших до низших, припасли всяческие кушанья только из орехов! А наместнику всё хуже и хуже, усыхает на глазах!
Видно по нему: уж так страдает, никак не [пропуск]. А был в том краю старший чиновник, человек пожилой, разбирался во всех делах. Он видит, каков наместник, думает: странно! Прикинул в уме, соображает: а что, если это белый цепень родился человеком, дослужился до наместника и получил назначение в наш край? Судя по его виду, он едва держится. А ну-ка, проверю! И бросил в старое сакэ тёртых орехов, вылил в котелок, подогрел, дал нести кому-то из местных, а сам поставил чарку на поднос, поднял его выше глаз [т.е. очень почтительно] и так пошёл к наместнику.
Тот принял чарку, чиновник перехватил котелок, налил наместнику сакэ, а в том сакэ тёртые орехи, цвет беловатый, мутный. Наместник еще пока смотрел – похоже, совсем исстрадался, а когда в чарку ему налили сакэ, спросил:
– Цвет этого напитка необычный для сакэ, бело-мутный. Отчего это?
Старший чиновник отвечает:
– В нашем краю испокон веков, когда встречают нового наместника, смешивают сакэ трёхлетней выдержки с тёртыми орехами, и старший чиновник управы преподносит наместнику чарку, а наместник её выпивает, таков обычай!
Он это всё говорит, наместник слушает и бледнеет всё больше, дрожит неудержимо. Однако говорит:
– Раз таков обычай, выпью.
Дрожащей рукой подносит чарку ко рту и говорит:
– В самом деле, цепень такого выдержать не может!
И упал, обратился в воду, растёкся и исчез. Ничего от него не осталось.
Свитские его, видя такое, удивились, всполошились: как же так? Перепугались, суетятся безмерно. Тогда старший чиновник говорит:
– А вы не знали? Это белый цепень родился человеком. Как увидел множество кушаний из орехов, ему стало невмоготу, по нему видно было. А я о таком слыхал, решил: проверю-ка! Поднёс ему вот это, он и не выдержал, растворился.
И ушел оттуда, а за ним и все местные разошлись по домам.
Люди наместника не знают, что и сказать, вернулись в столицу. Сообщили что случилось, жена наместника, его дети и домочадцы только тогда и поняли: ах вот что, это цепень родился человеком!
Думается, порой даже цепни рождаются людьми. Кто слышал, все смеялись. Странный случай! Так передают этот рассказ.

Судя по всему, это опять же случай аллергии — уже на грецкие орехи. И, похоже, очередной «скрытый детектив»: хорошее объяснение тому, куда делся новоназначенный наместник. Пожилой старший чиновник, судя по всему, был заместителем предыдущего наместника — их обычно брали из местных жителей, хорошо знающих дела края; вполне возможно, что он что-то не успел подчистить до прибытия нового начальства. А так — как новому наместнику стало плохо, видели все, а как он растёкся в лужу — может, и не все видели, но делся же куда-то, и тела даже не осталось!
(В следующий раз, наверно, выложим ещё один рассказ про заместителя наместника, очень симпатичного)

Via

Из «Стародавних повестей», есть там вот такие длинные жизнеописания подвижников «Лотосовой сутры».

Рассказ об Эйдзицу из храма Дзиммё:, хранителе сутры
В стародавние времена к западу от столицы был горный храм, назывался Дзиммё:. Там жил монах по имени Эйдзицу. Он был не из простой семьи. По слухам, был он потомком государей, но точно неизвестно, чьим сыном. В детстве он разлучился с отцом и матерью, навсегда вступил на Путь Будды, день и ночь читал «Сутру о Цветке Закона» про себя и вслух. Сердцем был сострадателен, когда видел тех, кто мучается, жалел их.
Поначалу он поселился на горе Атаго, и когда в самую морозную пору увидел тех, кто не имел одежды, снял свои одеяния и отдал им, а сам остался наг. Тогда он в большую бочку набрал древесных листьев и на ночь зарылся в них. Однажды у него кончилась еда, он выбрал золу из печи, ел и ею поддерживал свою жизнь. Вкус этой пищи был весьма сладок. Однажды он от всего сердца читал сутру, и когда дочитал одну часть, вдруг перед отшельником явился белый слон. Голос Эйдзицу, читавший сутру, был весьма величав. Кто слышал, все проливали слёзы. Так прошли годы, а потом он переселился в храм Дзиммё:.

В ту пору жил человек, прозываемый Главным министром Канъин, имя же его было Кинсуэ. Он – двенадцатый сын господина Кудзё:, а матушка его – дочь государя Энги. Кинсуэ в ту пору был юн, его знали как среднего военачальника третьего ранга, и летней порой он тяжко заболел лихорадкой. Он затворялся в разных местах, славных чудесами, знаменитые монахи молились о чуде для него, но никакого чуда не явилось. Тогда Кинсуэ прослышал, что Эйдзицу – замечательный хранитель «Цветка Закона» и решил попросить его помолиться, отправился в Дзиммё:, но по пути возле реки Каягавы ему сделалось ещё хуже. Храм был уже близко, Кинсуэ решил: не стану возвращаться! – и добрался до Дзиммё:.
Велел подогнать возок под самый навес кельи, сначала послал человека доложить о своём деле. Хранитель сутры ответил так: я сильно простужен, недавно наелся чеснока.
– Я лишь хотел просить, чтобы святой отшельник за меня помолился, прямо сейчас я не смогу уехать, – передал Кинсуэ.
– Тогда заходи! – ответил Эйдзицу.
Убрал нижнюю решётку, подстелил коврик и велел заходить. Средний военачальник третьего ранга, поддерживаемый слугами, забрался в келью и лёг. Хранитель сутры вышел совершить омовение и вскоре вернулся, Кинсуэ смотрит – благороден, хотя и измождён, в самом деле вид величавый безмерно!
Хранитель сутры приблизился и сказал:
– Я сильно простыл и по совету врача ел чеснок, но ты нарочно приехал, чтобы увидеться со мной, а потому вошёл сюда, как ни в чём не бывало. И «Сутра о Цветке Закона» не велит разбирать чистое и нечистое, так что я прочту её для тебя и будь что будет!
И перебирал чётки, а больной глядел на него с надеждой и почтением.
Отшельник уложил голову среднего военачальника к себе на колени, начал читать главу «Продолжительность жизни…», и так звучал его голос, что Кинсуэ думал: есть ли на свете другой столь достойный человек? Слушал, приподняв голову, с почтением, тронут был безмерно. У хранителя сутры из глаз лились слёзы, он читал и плакал, слёзы падали на горячую грудь Кинсуэ и остужали её, так что жар пошёл на убыль, больного то и дело его пробирала дрожь. И когда Эйдзицу прочёл главу «Продолжительность жизни…» три раза, больной очнулся. Почувствовал себя лучше, а потому несколько раз поклонился, дал клятву на будущую жизнь и уехал восвояси. И с тех пор приступы лихорадки больше не возвращались. А потому Кинсуэ чтил этого хранителя сутры, и в свете слава Эйдзицу возросла.

Меж тем государь-монах Энъю-ин, пока жил в молельне Хорикава, тяжко занедужил. За него возносили всяческие моления. Государем владел злой дух, созвали всех монахов, известных в свете чудотворцев, и они молились о чуде для государя. Однако никакого чуда не явилось. Кто-то из высших сановников предложил:
– В горном храме Дзиммё: живёт монах по имени Эйдзицу, он много лет читает «Сутру о Цветке Закона» и не помышляет ни о чём ином. Что, если позвать его и попросить помолиться?
Другой сановник молвил:
– У этого человека помыслы о Пути глубоки, если с ним обращаться, как сердце пожелает, как бы не вышло чего неприглядного!
А третий сказал:
– Если явится чудо, так будь что будет!
Так и решили и отправили за монахом [?] архивного чиновника.
Чиновник получил приказ, прибыл в Дзиммё:, встретился с хранителем сутры и передал ему повеление. Хранитель отвечал:
– Если бы хворал кто-то другой из высоких особ, я не решился бы явиться, но, живя на государевой земле, как я могу пренебречь его приказом? Так что отправлюсь.
И собрался в путь. Архивный чиновник думал: всё это ему наверняка неприятно! Но раз отшельник решил ехать, чиновник в сердце своём обрадовался и поехал с ним в одной повозке. Чиновник сел позади монаха.
И вот, когда они проехали восточную улицу Оомия, то увидели: возле ворот Цутимикадо лежит недужный, укрытый циновкой. Глядь – а это женщина. Волосы спутаны, одета в лохмотья. Хранитель сутры увидел её и говорит чиновнику:
– Даже если я прямо сейчас не явлюсь во дворец, что с того? Там много достойных монахов. А этой недужной, похоже, никто не поможет. Я её накормлю и к вечеру явлюсь А ты поезжай сейчас и доложи.
– Это никуда не годится! – ответил чиновник. – Ты ведь собирался последовать приказу государя! Не надо останавливаться здесь из-за того, что увидел эту болящую!
Хранитель сутры воскликнул:
– Эх, господин, господин…
И выбрался из возка с передней стороны.
Сумасшедший монах! – подумал чиновник, но делать нечего: велел погонщику трогаться в путь, въехал в ворота Цутимикадо и там остановился посмотреть, что будет делать хранитель сутры. Болящая лежала в таком нечистом месте, страшная на вид, но Эйдзицу запросто приблизился к ней, осмотрел ее грудь, ощупал голову, расспросил о болезни. Болящая отвечала:
– На днях я заболела тем же, чем все болеют в наше время, и меня выбросили из дома, оставили тут!
Отшельник сочувствовал ей, жалел её так, как жалел бы собственных отца и мать, когда бы те болели. Он сказал:
– Ты, наверно, ничего не ела? Чего бы тебе хотелось?
Болящая отвечала:
– Хотела бы я риса с рыбой и горячей воды, только кормить меня некому.
Отшельник это услышал, тотчас снял своё нижнее одеяние, отдал служке и послал его на рынок купить рыбы. А другого служку послал к своим знакомым попросить у них чашку риса и кувшинчик горячей воды.
Через какое-то время вернулся служка с рисом, чашкой и с кувшином горячей воды. И тот служка, что послан был за рыбой, принёс сушёного морского леща. Отшельник сам мелко покрошил рыбу, палочками смешал в чашке с рисом и с горячей водой, дал болящей, она думает: вкусно! И хорошо поела, словно бы и не была больна. Что осталось, отшельник сложил в коробочку, залил водой из чашки и поставил возле её изголовья, а посуду отослал обратно. После этого прочитал главу «Царь Врачевания», чтобы болящая послушала.
Потом Эйдзицу подошёл к архивному чиновнику, говорит: теперь поедем, я готов явиться ко двору. Сели в повозку, проехали во дворец, и отшельник предстал перед государем. Тот велел: прочти сутру! И Эйдзицу стал читать «Сутру о Цветке Закона» начиная с первого свитка. Тут злой дух явился зримо, и государю полегчало. Тогда государь повелел немедля назначить монаха в Общинное собрание, но хранитель сутры решительно отказался и поспешно удалился, будто сбежал.

А ещё позже хранитель сутры почему-то уехал в края Тиндзэй, там в краю Хиго для него обрабатывали поля, запасали шёлк и рис, он стал богатым человеком. А потому тогдашний наместник Хиго стал клеветать на отшельника: бесстыдный монах, нарушитель заповедей! Пусть близко не подходит к людям! И изъял имущество отшельника.
После этого жена наместника тяжело заболела. Молились буддам и богам, лечили снадобьями, но никакого чуда не явилось. И вот, наместник горюет, а помощник ему говорит:
– Попробуй пригласить того господина, Эйдзицу, чтобы он прочёл «Сутру о Цветке Закона»!
Наместник в великом гневе отвечает:
– Этого монаха? Ни за что не стану звать его!
Но помощник настойчиво уговаривал, и тот сказал: знать ничего не знаю, замысел – твой! И тогда помощник пригласил Эйдзицу, тот откликнулся, пришёл в усадьбу наместника и стал читать «Сутру о Цветке Закона». И ещё не дочитал первую главу, как к недужной подступили защитники Закона, отодвинули ширму, заставили женщину сто или двести раз поклониться хранителю сутры, а потом придвинули ширму на место.
После этого недуг тотчас отступил, ничего больше не болело. Женщина поправилась. Тогда наместник, соединив ладони, поклонился хранителю сутры, раскаялся в прежних помыслах, пожалел, что обобрал его, и всё отнятое вернул. Но отшельник не взял ничего.

А когда жизнь хранителя сутры подошла к концу, он заранее знал свой срок, затворился в чистом месте, перестал есть, прочёл «Сутру о Цветке Закона», соединил ладони и ушёл в нирвану. До этого хранителя сутры никто в тот век не читал «Сутру о Цветке Закона» наизусть, не глядя в книгу, начало этому обычаю положил он, – так передают этот рассказ.

Главный министр Канъин – Фудзивара-но Кинсуэ (957–1029), господин Кудзё:, его отец – Фудзивара-но Моросукэ (909–960), мать – принцесса Ко:си (916–957), дочь государя Дайго, часто именуемого по одному из девизов его правления – Энги (901–923 гг.). «Продолжительность жизни Татхагаты» – глава XVI «Лотосовой сутры».
Государь Энъю (годы правления 969–984) переселился в молельню Хорикава на столичной Второй линии, пока отстраивали дворцовые здания, сгоревшие в 976 г.; во дворец он вернулся год спустя. На Восточную Дворцовую улице (Хигаси-Оомия) выходят Земляные ворота, Цутимикадо, они же Верхние восточные ворота, Дзё:то:мон , ведущие во дворец, то есть больная лежит у самой дворцовой стены. Морской лещ – рыба тай, Pagrus major. В этом эпизоде монах читает из «Лотосовой сутры» главу XXIII, «Прежние деяния бодхисаттвы по имени Царь Врачевания».
Тиндзэй – остров Кю:сю:.

Via

Примерно год назад мы показывали здесь насколько свитков с десятью ракшаси – грозными девами, защитницами всех тех, кто почитает «Лотосовую сутру». Вот история об одной из них из «Стародавних повестей».

Рассказ о том, как в краю Симоцукэ монах поселился в старой отшельничьей пещере
В стародавние времена в краю Симоцукэ был один монах. Звали его Хоку. Жил он в храме Хорюдзи [в городе Нара], изучал книги Закона, явные и тайные. А ещё он хранил «Сутру о Цветке Закона», каждый день и каждую ночь по три раза прочитывал её, не ленился.
И вот, в сердце у Хоку пробудилось отвращение к миру, он решил: пойду искать путь бессмертных отшельников! Покинул храм, вернулся в родные края, обошёл все горы в Восточных землях – и дошли до него рассказы, будто в горах, где теряются людские следы, есть старая отшельничья пещера. Он нашёл то место, увидел пещеру – а она вся поросла пятицветным мхом: будто и навес, и ограда, и крыльцо. Перед входом огорожен двор. Хоку всё это увидал, обрадовался: вот где я буду подвижничать на Пути Будды! И затворился в пещере, только и делал, что читал «Сутру о Цветке Закона», и так прошли годы и месяцы. Вдруг к нему стала приходить прекрасная дева, подносить в дар хранителю сутры чудные кушанья. Хоку, хотя и удивился, не ждал такого, но не испугался, отведал – вкус сладкий, прекрасный безмерно!
Хоку спрашивает у девы: кто ты и откуда? Здесь поблизости и духа людского нет. Очень странные места! А дева отвечает:
– Я не человек, я дева-ракшаси. Ты предался подвижничеству, погрузился в чтение «Сутры о Цветке Закона», и конечно, я пришла с дарами!
Хоку это услышал, почтил её безмерно. И так дева приходила постоянно, Хоку не знал нужды в питье и пище.
А меж тем птицы, медведи, олени, обезьяны приходили к нему, во дворе постоянно слушали сутру. А в ту пору жил один монах по имени Рокэн из общины [Такой-то]. Он ценил одни лишь заклятия, обходил места, славные чудесами, во всех землях, нигде не поселялся насовсем. Так он странствовал, и однажды нечаянно сбился с дороги и пришёл к той пещере. Хоку увидел Рокэна, думает: странно! Спрашивает:
– Кто ты и откуда пришёл? Здесь горная глушь, даже духа людского поблизости нет. Нечасто сюда заходят люди!
Рокэн отвечает:
– Я зашёл в горный лес, подвижничал на Пути Будды, сбился с дороги, нечаянно забрёл сюда. А ты, отшельник, кто и откуда?
И Хоку ему всё подробно рассказал, как есть.
Так они несколько дней вместе прожили в пещере, а дева-ракшаси, как обычно, приходила с дарами для хранителя сутры. Рокэн на неё глядит и спрашивает у отшельника:
– Здесь поблизости даже духа людского нет. Как же такая красивая девушка сюда ходит с дарами? Откуда она?
Отшельник отвечает: откуда она приходит, я не знаю. Она с радостью следует за хранителем сутры, вот почему постоянно ходит сюда.
А Рокэн увидел, как она прекрасна, думает: просто деревенская девушка, чтит хранителя сутры и носит ему еду. И тут же в сердце у него проснулись любовные помыслы. А дева-ракшаси неведомо как поняла, что на сердце у Рокэна, и молвит отшельнику:
– Бесстыдный нарушитель заповедей явился в спокойное и чистое место! Я тотчас его покараю, прерву его жизнь!
Отшельник отвечает:
– Не надо карать его смертью. Пусть целым и невредимым возвращается назад, к людям.
Тогда дева-ракшаси вдруг отбросила свой прекрасный облик, приняла исконное грозное, гневное обличье. Рокэн это увидел, испугался, растерялся безмерно. А дева-ракшаси его погнала – сюда он шёл много дней, а она за час выгнала к людскому селению, оставила там и удалилась восвояси. Рокэн какое-то время лежал без чувств, потом очнулся. Опомнился, стал каяться и сетовать: виноват я, недалеко я ушёл от обычного глупца, вот и возникли у меня любовные помыслы об одной из десяти дев-ракшаси, защитниц «Цветка Закона»! И тотчас у него пробудились помыслы о Пути. Хоть тело и измучено, сердце в смятении и сам он едва остался жив, но в итоге вернулся в родное селение и рассказал людям, что с ним случилось. Впервые принял и выучил «Сутру о Цветке Закона», от всего сердца стал читать её про себя и вслух.
Думается, Рокэн допустил великую глупость. Но надо думать, у защитниц сутры сердца добрые. Так передают этот рассказ.

Рокэн ценит «одни лишь заклятия» 一陀羅尼, хитоцу-дарани, то есть изучает в сутрах только санскритские мантры, считая их чудотворными словами самого Будды, а остальному тексту, переведённому на китайский язык, не придаёт такого значения.

Via

Via

Рассказ о том, как бились Минамото-но Мицуру и Тайра-но Ёсифуми
В стародавние времена в Восточных землях жили два воина, звали их Минамото-но Мицуру и Тайра-но Ёсифуми. У Мицуру было прозвище Мита-но Гэндзи, а у Ёсифуми – Мураока-но Горо.
Будучи воинами, они считали друг друга соперниками и враждовали. Их вассалы судачили между собой о том, что эти двое говорят друг о друге, слушали и пересказывали:
– Мицуру о Ёсифуми вот что сказал: «Этот почтенный разве может соперничать со мною! Да если до дела дойдет, что он против меня может? Что за нелепица!», вот как он говорил!
Ёсифуми это передали.
– Как он смеет так говорить обо мне! И о хваленой крепости его руки, и о большом его уме и достоинстве этого почтенного знают все. Так что если уж ему действительно так хочется, то почему бы нам не встретиться на подходящем поле?

Via

Via

Вот еще один рассказ про Минамото-но Ёринобу, знаменитого воина эпохи Хэйан. В прошлый раз речь шла про то, как он освободил заложника и отпустил грабителя. Сегодняшняя история показывает его с другой стороны: как человека справедливого и «чуткого». Это свойство, «чуткость», кокоробаэ, умение друг друга понимать с полуслова, требуется воинам и в бою, когда нет времени на чёткие приказы, и в обыденной жизни. Иногда это едва ли не единственное средство избежать распрей в воинском кругу, в том числе и между родичами.
А ещё здесь действует не менее знаменитый сын Ёринобу, Минамото-но Ёриёси 源頼義 (988–1075 или 1082), героя Девятилетней войны: это он сражался с Садатоо и Мунэтоо, о них повествует «Сказание о земле Муцу». Перевод Марии Коляды.


Рассказ о том, как Ёриёси, сын Минамото-но Ёринобу Асона, застрелил конокрада
В стародавние времена жил воин по имени Минамото-но Ёринобу Асон, бывший правитель Кавати. Прослышав о том, что на Востоке есть человек, имеющий хорошую лошадь, этот Ёринобу Асон послал к нему с просьбой, а хозяину лошади было трудно ему отказать, и эту лошадь отправили к Ёринобу. А по дороге попался конокрад, который увидел эту лошадь и ужасно захотел заполучить ее себе. Он решил ее украсть, тайком последовал за нею, но, поскольку воины, сопровождающие лошадь, бдительности не теряли, конокрад не сумел похитить ее по дороге, да так и проехал за ними до самой столицы. Когда лошадь была доставлена, ее поставили в конюшню Ёринобу Асона.
Когда сыну Ёринобу Асона, Ёриёси, люди сообщили, что к его отцу сегодня доставлена с Востока хорошая лошадь, Ёриёси подумал: «Эту лошадь попросит какой-нибудь человек, который того не достоин, ему и отдадут. Пока этого не случилось, пойду взгляну сам, и если эта лошадь в самом деле так хороша, – выпрошу себе»,‒ и отправился в родительский дом. Хотя шел очень сильный дождь, эта лошадь так занимала Ёриёси, что и дождь ему не помешал. И вот, когда он вечером пришел к отцу, тот спросил сына:
– Отчего тебя давно не было видно?
А потом подумал, что сын, должно быть, услышал о лошади, и пришел ее попросить. И потому Ёриёси еще не успел ничего ответить, а отец и говорит:
– Слышал я, что лошадь с Востока уже прибыла, но сам я еще ее не видел. Человек, который ее послал, говорил, что лошадь хороша. Сейчас уже ночь, стемнело и ничего не разглядишь. С утра взгляни на нее, и если придется по сердцу – тут же и забирай.
Ёриёси, которому предложили взять лошадь еще прежде, чем он успел попросить, обрадовался и сказал:
– Раз так, этой ночью я буду нести у вас ночную стражу, а утром посмотрим, ‒ и остался.
Весь вечер они с отцом вели беседы, а когда совсем стемнело, отец отправился в опочивальню и лег спать. Ёриёси тоже улегся неподалеку.
Дождь шумел, лил, не переставая, и где-то в полночь, под прикрытием дождя, в дом проник конокрад. Он забрал лошадь, вывел ее наружу и направился прочь. В это время со стороны конюшни слуга закричал громким голосом:
– Вор захватил лошадь господина, которая прибыла прошлой ночью, и ушел!
Ёринобу смутно расслышл этот голос – и не пошел туда, где спал Ёриёси, сообщать, что слышал, а, раз уж проснулся, подвернул полы одежд, схватил колчан, отправился но конюшню, [вывел своего коня, заседлал простым седлом и в одиночку поскакал к горам на границе Восточных земель, в погоню. А Ёриёси тоже слышал тот голос из конюшни и подумал то же, что и отец, – и тоже не стал его звать. Он дремал, не снимая дневной одежды, и, проснувшись, как и отец, схватил колчан, вскочил на коня] и поскакал к горам на границе, в одиночку пустился в погоню за преступником. Отец думал: «Мой сын, несомненно, отправится в погоню». А сын думал: «Мой отец, несомненно, изволил отправиться в погоню впереди меня». Не останусь позади! – решил он, торопя коня. Когда они миновали Кавара, пологий берег реки Камо, дождь прекратился, небо прояснилось, и они гнались за преступником, пока не достигли гор на границе.
А вор тот, оседлав украденную лошадь, думал, что теперь-то сможет убежать. Рядом с горами на границе было место, затопленное водой, и, вместо того чтобы скакать что есть мочи, вор ехал там неспешно, шлепая по воде. Ёринобу это услышал, и, хотя в темноте не знал, здесь ли Ёриёси, прокричал, как если бы они с самого начала договорились обо всем:
– Стреляй, это он! – и прежде, чем он договорил эти слова, раздалось пение тетивы.
Вместо ответа, как и ожидал, он услышал, как ускакала лошадь. Судя по звуку, человека в стременах не было, и Ёринобу, расслышав это, снова закричал:
– Конокрада ты уже застрелил. Поторопись, скачи, забери лошадь и возвращайся!
И не дожидаясь, пока сын заберет лошадь и приедет, вернулся домой. А Ёриёси поскакал, забрал лошадь, и на обратном пути вассалы, которые слышали о происходящем, по одному или по двое встречали его на дороге. Когда они прибыли в столичный дом, уже набралось два или три десятка человек.
Ёринобу, вернувшись домой и ничего еще не зная о том, как все обернулось, – ведь еще не рассвело, – опять отправился спать, словно и не уходил совсем. Ёриёси, вернувшись, передал лошадь вассалам и тоже лег спать.
Потом, уже утром, Ёринобу вышел, призвал Ёриёси и не стал говорить ничего вроде: «Чудом не украли лошадь. Хороший выстрел!», – а приказал, чтобы вывели ту лошадь, и ее вывели. Ёриёси посмотрел на нее, а лошадь и в самом деле была хороша. Так что он сказал:
– Раз так, возьму, пожалуй, ‒ и забрал ее.
При этом, хотя прошлым вечером о том речи не было, Ёриёси получил ещё и хорошее седло. Наверное, отец решил так наградить его за то, что застрелил ночью конокрада.
Вот чуткость удивительных людей! Воины обладают такой чуткостью, ‒ так передают этот рассказ.

А самый знаменитый подвиг Ёриёси показывает его опять-таки как человека, способного позаботиться о своих людях. В походе его войско страдает от жажды, и он добывает воду, ударяя могучим луком по скале: из трещины начинает бить источник. Гравюры, где показано это чудо, отсылают, скорее всего, к пьесе «Равнина Адати в дальнем северном краю» (奥州安達原 «О:сю: Адати-га-хара») или к одной из переделок.


Ёриёси на гравюре Рю:рю:кё Синсай.


Тот же эпизод у Ясима Гакутэй.

Via