Умблоо

Что уж и говорить про другие страны, если даже на самих Японских островах герои "Стародавних повестей" порой находят никому не известные места! Иногда на окраинах, например, на острове Сикоку, а иногда и в давно обжитых краях, и даже в двух шагах от столицы. А может быть, эти загадочные места – уже не в Японии, и это значит, что из Присолнечной страны есть выходы в иные миры. Покажем сегодня сразу три рассказа о таких странствиях.

Рассказ о том, как монах-странник в горах Ооминэ пришёл в селение с источником сакэ
В стародавние времена жил монах, странник на Пути Будды. Когда проходил через горы Ооминэ, сбился с дороги, не знал, куда идти, спустился в долину и вышел к большому селению.
Обрадовался, думает: подойду к чьему-нибудь дому, спрошу, куда это я попал! Идёт, а посреди селения – источник: красиво обложен камнем, сверху выстроен домик. Монах его увидел, захотел напиться, подошёл, а вода желтоватого цвета. Думает: отчего источник желтоват? Пригляделся – а там не вода, а сакэ бьёт из-под земли!
Монах думает: странно! Остановился у источника, и тут из деревни вышли толпою люди. Спрашивают: ты кто? Монах в ответ рассказал: я шёл через горы Ооминэ, сбился с дороги и нечаянно забрёл к вам. Один из местных говорит: а ну, сюда! И повёл монаха куда-то, тот, сам не свой, думает: куда он меня ведёт? Убить собирается? Но что тут поделаешь… Монах пошёл за ним, и тот его отвёл к большому дому, где полным-полно народа. Вышел человек постарше, должно быть, хозяин дома, расспросил, как монах сюда попал, тот отвечал, как и прежде.
Тогда монаха пригласили в дом, накормили, хозяин подозвал молодого парня и говорит: возьми его, отведи туда же, куда обычно! Монах думает: это, должно быть, здешний деревенский староста. Куда и зачем он велел меня увести? Страшно: что же будет? А парень говорит: идём! И повёл, монах, хоть и боится, а бежать некуда, вот и шагает, куда велено. Парень его привёл к горному склону и говорит:
– На самом деле я тебя сюда отвёл, чтобы убить. И раньше так бывало: кто к нам забредёт, тех мы всегда убиваем. Боимся, чтоб люди, когда вернутся, не разболтали про наши дела. Потому никто и не знает, что есть такое селение!
Монах слушает, ничего не понимает. Заплакал и говорит парню:
– Я странствовал по Пути Будды. Хотел принести пользу всем людям, проходил через Ооминэ, пробудился сердцем, тело упражнял без конца. И вот, сбился с дороги, нечаянно забрёл к вам и теперь расстанусь с жизнью. Смертного пути в итоге никто не избежит, о том я и не горюю. Но кто убьёт безвинного монаха, странника на Пути Будды, тот совершит безмерно тяжкий грех! Так что, может, ты меня отпустишь?
Парень отвечает:
– В самом деле, верно говоришь. Я бы тебя отпустил, но боюсь, ты вернёшься восвояси и станешь рассказывать про наше селение.
Монах ему:
– Когда вернусь в родные места, про ваше селение никому ни слова не скажу! Люди на свете ничем так не дорожат, как жизнью, и если спасёшь меня – как же я смогу забыть такую милость!
Парень на это:
– Ты монах, и к тому же странник на Пути Будды. Я тебе помогу. Только никому не говори, что побывал здесь! Я сделаю вид, что убил тебя, а сам отпущу.
Монах обрадовался, всячески клянётся, твёрдо обещает никому ничего не рассказывать. Парень говорит: раз так, смотри же! Строго-настрого велел помалкивать, а потом показал дорогу и проводил в обратный путь. Монах парню поклонился, поклялся, что и в будущей жизни не забудет его милости, в слезах расстался с ним и пошёл, куда парень указал. И вскоре вышел на обычную дорогу.
Вернулся в родное селение – и хоть клялся, слова не сдержал: был монах болтлив, и с кем ни встретится, каждому рассказывал про то селение. Кто слышал, говорил: надо же! – и передавал дальше. Монах подробно, без утайки рассказывал и про селение, и про источник сакэ. Нашлись молодые отчаянные ребята, говорят: рассказ твой мы слышали, так неужто сами не посмотрим? Жили бы там, по твоим словам, демоны или боги – было бы кого бояться, но ты говоришь, там живут люди. Какие бы они ни были храбрецы, вряд ли нам под стать! Пойдём, поглядим! Ребята духом крепки, сила богатырская, пятеро или шестеро самых могучих взяли луки, стрелы, боевые дубинки и вместе с монахом тронулись в путь. Старшие им говорят: напрасное дело! Будь там наша земля, и то бы все тревожились. А вы вон куда собрались! Уйдёте – плохо вам придётся! Пытались ребят удержать, но они уже решились, не слушаются. Монах, должно быть, убедил их своими речами, вот и пошли.
Отцы, матери и прочая родня этих ребят все тревожатся, горюют без конца. А они в тот день не вернулись, назавтра не вернулись, и через два дня, и через три – не вернулись. Родичи всё печалятся, беспокоятся – а что поделаешь?
Никто тех ребят больше не видел, искать их никто не вызвался, горевали – но так никто их и не нашёл. Думается, всех их убили, ни один не уцелел. Кто бы мог рассказать, что случилось? Напрасно монах разболтал! Сам не погиб – так не надо было губить других! Что уж хорошего…
Стало быть, нельзя рассказывать, ежели поклялся молчать! И как бы ни был монах болтлив, те, кто за ним пошёл, – дураки.
Больше о том селении никаких вестей не доходило. Со слов тех, кто слышал того монаха, так передают этот рассказ.

Рассказ о том, как монахи странствовали по землям Сикоку и в незнакомом месте их превратили в коней
В стародавние времена монахи, странники на пути Будды, втроём обходили по берегу моря все четыре земли острова Сикоку: Иё, Сануки, Ава и Тоса. И по дороге нечаянно заблудились в горах. Заплутали в горной глуши, хотели выйти к морю.
Наконец спустились в глубокую долину, где теряются людские следы, горюют, сетуют, но идут, продираются через кусты, и вот – ровная земля. Глядь – обнесена оградой! Наверно, здесь живут люди! – думают монахи, обрадовались, зашли – видят домики. Даже если это жилища демонов, что ж делать теперь? Дороги мы не знаем, куда идти, не понимаем, давайте вон к тому дому подойдём и спросим!
А из домика спрашивают: кто там?
– Мы странники, бредём без дороги, объясните нам, куда идти!
Им в ответ:
– Погодите.
Из дома кто-то вышел, глядь – а это монах лет шестидесяти, вида очень страшного.
Подзывает их поближе. Будь он демон, будь он бог, – думают странники, – что ж теперь делать? Все трое поднялись на крыльцо, сели, а монах говорит: вы, должно быть, голодны? И немедля велел подать замечательные кушанья. Да неужто это обычный человек? – с радостью думают странники, поели, сидят, а монах-хозяин грозным голосом кого-то позвал. Чуть подумали странники – страшно! – как кто-то явился, глядь, а это жуткого вида служки.
Хозяин говорит им: несите, что обычно! Служки приносят уздечки и плети. Хозяин велит: делайте, что обычно! Служки одного из странников схватили, вытащили за ограду. Двое других думают: что ж делать-то? А товарища их во дворе разложили на земле и стали сечь плетьми, ударили раз пятьдесят. Странник в голос кричит: помогите! Да только как ему двое товарищей помогут?
Потом служки стащили с него одежду, голого ударили ещё раз пятьдесят. Всего – сто ударов. Странник лежит на земле, а монах-хозяин велит: поднимите его! Служки странника подняли, глядь – а он вдруг превратился в коня, стоит, весь дрожит, на него надели узду и увели.
Двое других странников, видя это, думают: как же так? Это место – не в нашем мире! И с нами сделают то же самое? Сетуют, толком ничего не понимают, и тут второго странника тоже вытащили за ограду, как и первого, высекли, потом подняли на ноги, и он превратился в коня. И второго коня взнуздали и увели.
Третий странник думает: и меня тоже вытащат и так же высекут! – горюет и в сердце своём только и знает, что молится будде, на кого всю жизнь полагался: спаси меня! Тут монах-хозяин говорит: этого странника пока не трогайте. И велит ему: сиди, где сидишь. А солнце уже закатилось.
Странник думает: чем превратиться в коня, лучше я сбегу! Догонят, поймают, погибну – так и так с жизнью распрощаюсь! Но в незнакомых горах куда бежать, не понимает. И ещё думает: может, лучше самому кинуться в пропасть? Так и этак раздумывает, горюет, и тут монах-хозяин зовёт его. Я здесь – отвечает странник.
– Вон там на поле есть вода? Посмотри!
Странник с опаской вышел, смотрит: вода есть. Вернулся, отвечает: есть вода. И думает: он так говорит, значит, не решил ещё, что со мной делать? А сам едва живой.
Меж тем, все легли спать, странник думает: всё же сбегу! Бросил свой походный короб, выбежал со двора, побежал, куда ноги несут. Думает: пробежал, наверно, пять или шесть тё [500–600 м]. Там ещё один домик. А это что за место? – думает он в страхе, бежит мимо, а перед домиком стоит женщина, окликает его: ты кто такой? Странник с опаской отвечает: я, мол, такой-то, бежал со всех ног, думал, что смерть близко. Помоги мне! А она ему:
– Ах, вот оно что! Как жаль тебя! Зайди-ка сюда!
Он и зашёл.
Женщина говорит:
– Много лет я смотрю на эти ужасные дела, а ничего поделать не могу. Но хочу тебе рассказать, у кого искать помощи. Я старшая дочь того почтенного монаха. Если пойдёшь отсюда вниз по склону, там живёт жена моего младшего брата. Это там-то и там-то. Только она расскажет, как тебе спастись. Иди отсюда к ней, а я напишу ей письмо.
Написала, даёт ему и говорит:
– Два твоих товарища уже превратились в коней, их убьют и закопают. Тебе велено было посмотреть, есть ли вода на поле: это затем, чтобы вырыть им могилу.
Вовремя я сбежал! — думает странник. – Поживу ещё немного, это будда помогает мне! Взял письмо, перед женщиной соединил ладони, поклонился до земли и побежал, куда она указала. Думает: пробежал около двадцати тё [2 км]. А там на горном склоне ещё один домик.
Наверно, здесь! – думает. Подошёл, говорит слуге: я, мол, доставил письмо от такой-то. Слуга взял письмо, вошёл в дом, вернулся, говорит: прошу сюда! А в доме другая женщина. Она говорит:
– Я тоже много лет думаю об этих ужасных делах, и раз старшая сестрица тебя сюда прислала, я тебе расскажу, как спастись. На самом деле здесь творятся очень страшные дела. Спрячься пока здесь.
Спрятала его в закутке в глубине дома, говорит: смотри, не подавай голоса! Срок уже близок!
Странник думает в страхе: о чём это она? Но сидит, не двигается, голоса не подаёт.
Вскоре грозный, страшного вида человек вошёл в дом. Пахнет от него кровью, страшно безмерно. Кто это? – думает странник, а пришелец заговорил с хозяйкой дома, потом они вместе легли. Слышно, он с ней миловался, а потом ушёл восвояси. Странник понял: она – жена демона, он ее навещает, вот так милуется, а потом уходит к себе. Какая же мерзость!
Потом женщина объяснила дорогу, говорит: воистину, удивительная у тебя судьба! Приободрись! Странник, как и раньше, в слезах поклонился ей, ушёл оттуда и двинулся, куда она сказала, а меж тем стало светать.
Прошёл я, должно быть, сто тё [10 км], – думает странник, а тут и рассвело. Глядь – перед ним обычная прямая дорога. Тут он успокоился. Хоть и рад, а как всё странно!
Оттуда он вышел к деревне, зашёл в чей-то дом, рассказал всё, как было, а ему говорят: удивительное дело! Местные жители стали его рассказ передавать, расспрашивали, он отвечал. Место, куда он выбрался, было у деревни [такой-то] в уезде [таком-то] края [такого-то].
Те две женщины путнику настрого велели: мы тебе сказали, как сохранить твою драгоценную жизнь, никому никогда не рассказывай, где это было! Несколько раз повторили, но странник решил: как я такое дело оставлю просто так? И повсюду рассказывал, что с ним случилось, жители того края, молодые и храбрые, опытные в воинском деле, говорили: надо собрать отряд и пойти на поиски! Но не знали, куда идти, и в итоге не пошли. А тот монах, когда странник сбежал, думал: дороги нет, далеко не убежит! Вот сразу и не выслал за ним погоню.
Странник оттуда отправился в столицу. Позже он не рассказывал, где то место. В нынешней жизни людей превратили в коней – а как, непонятно! Быть может, то был мир скотов? Вернувшись в столицу, странник ради двух своих товарищей, ставших конями, взращивал корни блага [то есть подвижничал] особенно усердно.
Думается, если даже кому жизнь не дорога, по совсем незнакомым местам ходить не надо! – верно говорил странник, и кто его слышал, так передают этот рассказ.

Рассказ о том, как на Северных холмах пёс и женщина жили как муж и жена
В стародавние времена в столице жил молодой парень. Как-то он пошёл прогуляться по Северным холмам, Китаяма, а солнце уже садилось, он заблудился в холмах, сбился с дороги, как вернуться домой, не знает, заночевать негде, растерялся – и вдруг видит вдалеке небольшой домик в долине. Обрадовался парень: там кто-то живёт! Пошёл туда, смотрит – а там хижина из прутьев.
Его шаги услыхала хозяйка, вышла – молодая, лет двадцати, очень красивая. Парень её увидел, обрадовался ещё больше, а она глядит на него, удивляется и спрашивает: ты кто? Парень отвечает: я тут гулял в холмах, заблудился, не знаю, как выбраться, солнце садится, а заночевать негде. Увидел жильё, обрадовался и поспешил сюда. Женщина ему: сюда люди не ходят. Хозяин скоро вернётся, если ты здесь останешься, он точно заподозрит, что ты мой дружок. И что ты тогда будешь делать? Парень на это: да с ним я уж как-нибудь улажу дело. Просто я не знаю, как добраться до дому, вот и остался бы тут на ночь. Женщина говорит:
– Раз так, оставайся. Я скажу, что ты мой старший брат. Мы-де много лет не виделись, я соскучилась, а ты нежданно, гуляя в холмах, сбился с дороги и зашёл сюда. Запомни это! А когда вернешься в столицу, никому не рассказывай, где был и кого встретил!
Парень обрадовался: очень хорошо, это я запомню! А рассказывать – с чего бы мне с кем-то об этом говорить?
Женщина позвала его войти, в задней клетушке расстелила для него циновку, он уселся, а она подошла и шепчет тихонько:
– На самом деле я родом из столицы, дочь таких-то родителей. Но потом нежданно страшный незнакомец похитил меня, сделал хозяйкой в этом доме, здесь я живу уже много лет. Хозяин скоро придёт, вот увидишь. Но мы не бедняки!
И горько заплакала. Парень её слушает, думает: и кто же он, демон, что ли? Боязно ему, сидит, настала ночь, снаружи послышался страшный голос, будто рык.
Парень услышал, всё нутро сжалось: боязно! Женщина вышла, открыла дверь, кто-то входит, глядь – а это огромный белый пёс. Стало быть, пёс! – думает парень. – А эта женщина – псова жена. Пёс вошёл, увидел парня, остановился и рычит. Женщина входит, говорит: мой старший брат, о ком я тосковала много лет, забрёл в холмы, случайно очутился здесь: нежданная радость! И плачет. Пёс выслушал с видом, будто понимает, прошёл в дом и улёгся у очага. А женщина села рядом с ним сучить нитки из пеньки. Потом на ужин подала прекрасной еды, парень вдоволь наелся и лёг спать. А пёс в доме улёгся вместе с хозяйкой.
На рассвете женщина парню принесла поесть и говорит тихонько: смотри же, никому не рассказывай, где был! И приходи сюда иногда. Я сказала, что ты мой брат, пёс запомнил. Так что в случае чего я ему скажу, что ты сюда пришёл по делу. Парень обещал: конечно, никому не скажу и приду сюда ещё! Поел и вернулся в столицу.
И как только вернулся, стал всем и каждому рассказывать: вот где я побывал вчера, вот что там творится! Кто слышал, пересказывали другим, слух разошёлся повсюду. Нашлись молодые отчаянные ребята, кому недавно лишь надели шапки [взрослых]. Толком не зная, что к чему, собрались, говорят: а пойдём к Северным холмам, найдём хижину той женщины, пса расстреляем из луков, а женщину заберём! Сговорились, пошли, а парня повели с собой, чтобы показывал дорогу.
Сотня или две человек, все с луками, стрелами и боевыми дубинками, идут, куда ведёт парень, пришли на место, глядь – и вправду домик в долине. Вон там, вон там! – кричат. Пёс их услышал, проснулся, выглянул, и чуть только узнал парня в лицо, вернулся в хижину. Вскоре вышла женщина, а за нею пёс, двинулись к холмам. Многие стреляли им вслед, ни один не попал, пёс и жена его ушли. За ними погнались, но они скрылись в холмах – будто птицы улетели.
Тогда ребята говорят: неспроста они такие! И ушли восвояси. А парень, кто привёл их туда, едва вернулся домой, говорит: худо мне! И через два или три дня умер.
Кто рассуждал об этом, говорили: пёс, должно быть, бог. Зачем только парень проболтался! Кто не держит слова, сам себя губит!
Что сталось потом с тем псом, никто не знает. Люди говорили, будто он объявился в краю Ооми. Он ведь бог! Так передают этот рассказ.

Via

В «Собрании стародавних повестей» целый свиток отведён страшным историям о демонах, призраках, оборотнях и иже с ними. Некоторые довольно странные. Вот одна — о том, что не к добру требовать от подчинённых, чтобы они рано приходили на работу.

27–9. Рассказ о том, как чиновник утром явился на службу и его сожрал демон
В стародавние времена при дворе ввели утренние присутственные часы. Чиновники приходили на службу ещё до рассвета, с фонарями.
Однажды писарь по имени [пропуск] опоздал. А инспектор [имя тоже пропущено] явился рано и уже сидел в присутствии. Писарь боялся, что опаздывает, торопился, прибежал – а за северными воротами присутствия снаружи у занавеса уже сидят слуги и охранники инспектора.
Тогда писарь испугался: как же, инспектор прибыл рано, а я, писарь, опаздываю! Поспешил к восточной палате, через восточные двери заглянул в помещение – а там огонь не горит, и кажется, никого нет.
Писарь очень удивился, подошёл туда, где сидели слуги инспектора, спрашивает: а где господин инспектор? Ему отвечают: в восточной палате, прибыл рано. Писарь позвал одного из слуг начальника, велел зажечь фонарь, зашёл в палату, смотрит – а на месте инспектора только голова! Вся красная от крови, волосы растрепаны. Писарь удивился, испугался: как же это?! Осмотрел всё вокруг, нашёл должностную табличку и туфли, тоже в крови. А ещё веер: на нём инспектор своей рукою делал ежедневные заметки. Циновка вся пропиталась кровью, а больше ничего не видно. Страшно безмерно!
Между тем, рассвело, собрались люди, глазеют и шумят. Голову забрали слуги инспектора и унесли.
С тех пор в той восточной палате по утрам никто не сидел, все ходили в западную палату.
Итак, даже чиновнику опасно находиться в таких местах одному! Это случилось при государе Мидзуноо [он же Сэйва, правил в 858–876 гг.] – так передают этот рассказ.

Демона в этой истории никто не видел. При нашей любви к детективам, нам пришло в голову, что произошло на самом деле. Инспектор (или «цензор») – должность, на которой можно нажить многих недругов. А возможно, и в доме у него было неладно. Не знаем, прокрался ли в его усадьбу ночной убийца или постарался кто-то из домашних, но рано утром слуги находят господина убитым и думают, что же делать. Если начнётся расследование, им несдобровать, даже если они невиновны. И вот, они берут голову (сами отрезают, если этого не сделал убийца), несут её в закрытых носилках в присутствие, где никого ещё нет, оставляют в кабинете (в восточной палате), там же раскладывают вещи покойного и ждут, пока придут свидетели. А от тела без головы избавиться уже гораздо проще, мало ли таких выуживают из реки… И ведь сработало!
Интересно: а можно ли было ещё прочесть, какую последнюю запись инспектор сделал на веере?

Via

В прошлый раз речь зашла про знаменитого воина Минамото-но Ёриёси, героя Девятилетней войны в краю Муцу (Митиноку). Сегодня покажем один из рассказов, где действуют его противники – мятежный род Абэ. Здесь они принимают решение, казалось бы, очевидное для сильного воинского рода: найти себе новое владение за пределами Японии. Очевидное – но на удивление редкое в истории японских мятежей. В «Стародавних повестях» даётся один из ответов на вопрос, почему так получилось.


Рассказ о том, как Абэ-но Ёритоки из края Митиноку побывал в стране кочевников и вернулся ни с чем
В стародавние времена в краю Митиноку жил воин по имени Абэ-но Ёритоки.
В дальних землях в том краю жили те, кого зовут дикарями эбису. Они говорили: не покоримся государю, будем воевать! Наместник Митиноку, Минамото-но Ёриёси, решил их покарать. А ходили слухи, что Ёритоки с этими дикарями заодно, и решил Ёриёси-но Асон покарать его. А Ёритоки говорит:
– Издревле и доныне много было таких, кто смирялся пред волею государя, а таких, кто бы государя победил, до сих пор не бывало. Так что я, хоть ни в чём и не виноват, должен принять кару, не смогу избежать её. Однако к северу от дальних наших пределов за морем есть земля, с берега едва видная. Переправлюсь туда, посмотрю, если место подходящее – чем понапрасну лишиться жизни здесь, лучше поселюсь там вместе со всеми, кто мне дорог, с кем тяжко разлучиться!
Он построил большой корабль, сел на него сам, вместе с ним его второй сын Куриягава-но Дзиро Садатоо, третий сын Ториноуми-но Сабуро Мунэтоо, другие его дети, а ещё ближние служилые, отряд человек в двадцать. А ещё слуги, повара и прочие, около полусотни человек, все уместились на один корабль, взяли с собой запас риса, сакэ, овощей, рыбы, птицы и отплыли к берегу, что виден вдали.
Подошли – а там высокие скалы, над ними густой горный лес, высадиться никак нельзя. Прошли подальше, к подножию гор, осмотрелись и видят: справа и слева вдаль уходят тростниковые болота, а между ними большая река. Путники завели корабль в реку. Высматривают, не покажутся ли люди, – людей не видно. Ищут, где бы пристать, – а по берегам всё тростниковые болота, на твёрдую землю негде ступить. И дна не видно, точно не река, а глубокая пучина. Может, дальше встретим людей? Двинулись вверх по течению, а там всё то же. Так шли весь день, и два дня, думают: странно! Поднимались по реке семь дней – и там всё то же. Говорят меж собою: неужели этой реке конца не будет? Идут дальше, так минуло двадцать дней. Людей по-прежнему не видно, вокруг всё болота. Так шли они по реке тридцать дней.
И вдруг почудился им с берега странный звук. На корабле все перепугались: что там за люди? Завели корабль в высокие тростники, спрятались и через заросли смотрят туда, откуда доносится звук. А там человек, обличьем такой, как на картинках рисуют жителей страны кочевников: голова повязана красным [платком], едет верхом на коне. Люди с корабля приглядываются, думают: кто это? А всадник подъезжает, за ним и другие, сколько – не сосчитать. Выехали к реке, слышно, говорят меж собою, а что – не понять, слова незнакомые. Наши думают: может, они заметили корабль, о том и толкуют? Испугались, притаились, смотрят – кочевники целый час болтали по-своему, а потом заплескала вода: это они въехали в реку, стали переправляться. Наши их насчитали целую тысячу всадников! Пешие переправляются по одному рядом с верховыми, держась за коней. Значит, звук тот, слышный издалека, был стук копыт.
Вся орда переправилась, наши на корабле думают: тридцать дней мы шли по реке, не нашли, где высадиться, но эти всадники как-то ведь переправились! Значит, и мы сможем сойти на берег! Осторожно вывели корабль, тихонько подошли к переправе, смотрят – но и тут глубина такая, что дна не найти. Всё равно высадиться нельзя! – дивятся наши. Выходит, дикари себе из коней составили словно бы плавучий мост: пустили их вплавь, так и переправились. Пешие плыли, держась за коней, а казалось, будто вброд идут.
Тогда все, кто был на корабле, начиная с Ёритоки, стали говорить меж собой: даже если поднимемся ещё выше по реке, может, ей и конца нет! А если опять случайно кого-то встретим, выйдет совсем неладно! Так что пока припасы не кончились, давайте-ка вернёмся! И двинулись по течению вниз, пересекли море, вернулись в свой край.
А потом в скором времени Ёритоки умер.
Итак, говорят, будто страна кочевников – далеко на севере от Китая. Но, должно быть, у дальнего предела края Митиноку она смыкается с землями эбису. Так рассказывал Мунэтоо, сын Ёритоки, ставший монахом, когда очутился в ссылке на Цукуси. Кто его слышал, так и передают этот рассказ.

Эбису – коренные жители северной части острова Хонсю, в эпоху Хэйан ещё не вполне замирённые. «Страна кочевников» 胡国, Кококу, – земли «народов ху» к северу от Китая; в разные эпохи к хусцам относили сюнну, тюрков и другие народы. Рассказчик «Стародавних повестей» и его слушатели могли видеть хусцев на иллюстрациях к рассказам из китайской истории или на картинах с изображением иноземцев из разных стран.
Берег, видный с дальней оконечности края Митиноку, – это остров Хоккайдо, в эпоху Хэйан ещё не причисляемый к японским землям. Но большой реки между болотистых берегов на Хоккайдо нет, и тамошние обитатели, насколько известно, по образу жизни были гораздо ближе к эбису, чем к хусцам.
Где же в итоге побывали Абэ – если они вообще переправлялись за море? Гипотез много, но точного ответа нет.

Via

Миёси-но Киёюки, он же Миёси Киёцура 三善清行 (847–919) был редким для Японии почти образцовым конфуцианцем, человеком с принципами. Он учился, а потом преподавал в столичном Высшем училище, занимал разные должности при дворе и в провинции. Увещевал своего знаменитого современника Сугавара-но Митидзанэ, чтоб тот не зарывался – чисто по-товарищески убеждал, как положено между братьями-книжниками. Только вот потом его строки почти без изменений взяты были в обвинительную грамоту, когда Митидзанэ удаляли от двора. Критиковал бесстрашно, составил «Рекомендации в двенадцати пунктах» (意見十二箇条, «Икэн дзю:никадзё:»), где прошёлся по недостаткам во всех областях, от государева обряда до неполадок на местах, а в особенности сетовал насчет страданий народа. Мало что так разрушает образ хэйанского «золотого века», как этот доклад. Прозвание Миёси пишется как «три» и «добрый», у Киёюки было прозвище Дзэн-сайсё: 善宰相, «советник Дзэн» или «Добрый советник». Прозвище, кажется, издевательское: редко кто в эпоху Хэйан писал настолько зло и едко. И как настоящий конфуцианец, Киёюки особенно не любил монахов и обличал их пороки. Мы про него хотим сегодня рассказать две истории.

Первая будет комментарием к портрету. Вот так выглядит Киёюки у Кикути Ё:сая. Портрет, разумеется, вымышленный – но что за юноша склонился перед ним и почему наш герой не в должностном платье? Вероятно, это семейная сцена. Один из младших сыновей Киёюки, к возмущению отца, решил пойти в монахи. И тут он, наверное, в очередной раз умоляет отца отпустить его. В итоге так и вышло. Этот монах получил имя Дзё:дзо: 浄蔵 (891–964), он много сделал для учреждения посмертного почитания того самого Митидзанэ как бога Китано-Тэндзина, покровителя несправедливо обвинённых, учёных и школяров. Кроме того, Дзё:дзо: прославился как врач, звездочёт и музыкант (однажды его игру одобрил небезызвестный демон с ворот Судзаку).
Когда старый Киёюки умер, сын его, если верить «Собранию избранных рассказов» (撰集抄, «Сэндзюсё:», XIII в.), странствовал далеко от столицы, но понял, что случилось, поспешил домой – и встретил похоронное шествие на мосту, что на Первой улице. Монах стал молиться – и чудо! Отец его очнулся, вернулся к жизни, прожил ещё целый год. С тех пор мост называют Возвратным 戻橋, Модорибаси.

А вот в «Собрании стародавних повестей» (今昔物語集, «Кондзяку моногатари-сю:», XII в.) приведена история из времён молодости Киёюки, когда он ещё не обзавёлся большой семьёй. Здесь он, как опять-таки подобает настоящему учёному, разбирается в чарах, в науке Инь и Ян, хоть это и не его основная специальность.

Миёси во всей своей учёности из «Собрания картинок и рассказов о череде государей страны Солнечного древа» (扶桑皇統記図会 «Фусо: ко:то:ки дзуэ»)

Как советник Миёси-но Киёюки переехал в старинный дом («Кондзяку», рассказ 27–31)

В стародавние времена жил человек по имени Миёси-но Киёюки, советник. Тот, кого в свете звали Добрым советником, – это он и есть. Он был отцом высокодобродетельного Дзё:дзо:. Разбирался во всех делах, был выдающимся человеком. И в искусстве Тёмного и Светлого начал был превосходен.
А на Пятой улице в окрестностях Хорикавы был заброшенный старинный дом. Говорили, будто место это нехорошее, никто там не жил уже давно. А у Доброго советника своего дома не было, он купил этот и стал выбирать удачный день, чтобы переехать. Вся родня его о том прослышала и стала отговаривать: как можно перебираться в такое дурное место! Глупее быть не может! Но Добрый советник их не слушал, выбрал удачный день в двадцатых числах десятого месяца и собрался переезжать, но необычным порядком: в час Петуха [от пяти до семи часов пополудни] сел в возок, велел слуге взять всего одну циновку, и отправился.
Приехал, осмотрелся – там жилое здание в пять пролётов, в каком веке построено, неизвестно. В саду растут огромные сосны, клёны, вишни и какие-то ещё хвойные деревья, все тоже очень старые, такие, в каких обитают древесные божества. Стволы оплетает краснолистная лоза, землю в саду укрывает мох, с каких веков – неизвестно.
Советник поднялся в дом, велел поднять ставни, смотрит – внутри дома все переборки поломаны. Тогда он велел слуге подмести пол в пристройке, расстелить циновку, что принёс с собой, и зажечь огонь. Советник уселся на циновку лицом к югу, возок велел отогнать в сарай, а слуге и погонщику сказал: приходите утром. И отпустил их.
Советник совсем один сидит лицом к югу, думает: должно быть, уже настала полночь. И тут, если глянуть вверх, на решетчатом потолке показались лица, все разные: в каждой ячейке решётки – своё лицо. Советник их видел, но суетиться не стал, так и сидит. Тогда лица все исчезли.
Прошло время, советник смотрит – на юге из-под пола выехали верхом на конях человечки ростом в один сяку [30 см], сорок или пятьдесят всадников. Проехали с запада на восток, советник глядит на них, но не суетится, сидит, как сидел.
Прошло ещё время, он видит: дверь кладовки приоткрылась на три сяку, оттуда вышла женщина. Ростом в три сяку, одета в платье цвета кипарисовой коры. Волосы распущены по плечам, вид самый благородный и изящный. И благоухание от неё исходит несказанное, надушена мускусом. Лицо прикрывает красным веером, виден только лоб, белый и чистый. Поворачивает голову, взглядывает искоса, поводит глазами лукаво, но с достоинством. Вот и задумаешься: а нос и губы у неё так же красивы? Советник, не краснея, сидит, не поддаётся, дама немного постояла, да и пошла обратно, а веер бросила. Глядь – а нос у неё красный, дыхание кровью пахнет, изо рта торчат серебряные клыки в четыре или пять сун [12–15 см] – чего доброго, загрызёт! Удивительное существо! – глядит советник, а дама зашла в кладовку и закрыла дверь.
Но советник и тут не испугался. А перед рассветом луна засияла ярко, и из тени деревьев в саду вышел старец, весь в бледно-жёлтом. В руках у него плоский поднос для писем, а на подносе грамота. Держит поднос выше глаз, тихо подходит по мостику и опускается на колени.
Тут советник громким голосом спрашивает:
– Что ты старик, имеешь мне сообщить?
Старичок тихим скрипучим голоском отвечает:
– Много лет я прожил в этом доме, и если теперь сюда вселишься ты, для меня это большое горе, изволь понять! Я пришёл, чтобы поведать тебе мою печаль.
Тогда советник молвит грозно:
– Твои печали – не моя забота. И вот почему. У дома сменился хозяин, передача состоялась, как положено. А ты обосновался в доме, который принадлежит другому, пугаешь людей и не даёшь им тут жить, хозяйничаешь по-своему. Всё это в высшей степени неподобающе! Был бы ты настоящий демон или бог – ты знал бы принципы и не нарушал их, тогда бы я тебя страшился. А тебя непременно покарает Небо, иначе быть не может! Ведь ты, старый лис, пугаешь людей! Был бы со мною сокол или пёс – уже разорвал бы тебя! Если есть, чем оправдаться, говори сейчас же!
Тут старичок говорит:
– На твои слова мне возразить вовсе нечего. Просто я с давних пор живу в этом доме, о том и пришёл сообщить. Я, старик, не привык пугать людей. Но у меня тут парочка малых ребят, озорные, я уж им не велел шалить, а они творят, что хотят. Но раз теперь ты тут – что они тебе сделают? Нам некуда податься, свободных домов нигде нет. Разве что угол с восточной стороны южных ворот Училища пока пустует. Если дозволишь, мы туда переберёмся, ладно?
Советник молвит:
– Очень разумно! Сейчас же собирай всё своё семейство и перебирайся туда!
Старик стал громко благодарить, а вместе с ним и ещё четыре или пять голосов.
Когда рассвело, слуги советника явились, и он вернулся в прежнее своё жилище. А потом велел перестроить дом и переехал, как положено. И с тех пор, как он там поселился, странности прекратились.
Итак, был он мудрым и хитроумным человеком, и даже демоны не смогли ему причинить зла. А кто глуп и неразумен, тот демонам [и попадается]. Так передают этот рассказ.

Как посмотришь, что творится в других училищах, так и задумаешься: а к нам-то кто из лис подселился? И кто им разрешил…

Via

В «Стародавних повестях» довольно часто появляются дворцовые телохранители, тонэри. Это — мелкие люди дворца, куда им до важных сановников! Но историй про них много, и некоторые забавные.

Рассказ о том, как воины государевой Ближней стражи пошли поклониться богу Инари, и Сигэката встретил женщину
В стародавние времена в месяце Смены одежд в первый день Лошади все жители столицы, высшие, средние и низшие, толпами уходили на поклонение в святилище Инари. А в один из годов людей собралось даже больше обычного.
В тот день государевы охранники из Ближней стражи тоже пошли: [Овари-но] Канэтоки, Симоцукэ-но Кинсукэ, Мацута-но Сигэката, Хата-но Такэкадзу, Мацута-но Тамэкуни, Карубэ-но Кинтомо – все замечательные стражники. Взяли с собой слуг, чтоб те несли мешки, короба с едой и выпивку, двинулись в путь.
Возле Среднего святилища народу полно: кто-то идёт на поклонение, другие уже возвращаются, и в толчее стражники встретили женщину, так красиво одетую, что и сказать нельзя! Верхнее платье тёмно-багряное, а под ним чередуются платья цвета красной сливы и желто-зеленоватые, и так мило она идёт!
Стражники подходят, женщина отступает с дороги, прячется в тень под деревья. Одни парни стали подшучивать над ней, другие приседать, чтоб заглянуть в лицо, но все прошли мимо. А Сигэката был человек влюбчивый: жена его постоянно ревновала, бранила, а он выдумывал всякие немыслимые отговорки, пререкаясь с нею. И вот, Сигэката задержался, уставился на ту женщину, подошёл ближе и заговорил. Она отвечает:
– Тебя ждут дома, а ты по пути, как ни в чем ни бывало, знакомишься со встречными. С чего бы мне тебя слушать? Смешно! – но голосок у неё самый нежный.
Сигэката говорит:
– Ждут меня, как же! Постылая жена, рожа у неё, как у обезьяны, сердце, как у торговки! Я всё собираюсь её бросить, но как подумаю – ежели уйду, то и одежду зашить будет некому, нехорошо это, пока у меня на примете никого нет. А вот как встречу ту, кто по сердцу окажется, тут же к ней и перееду! Это я твёрдо решил, о чём тебе и толкую.
Женщина спрашивает:
– Это вправду? Или в шутку?
Сигэката говорит:
– Да услышат меня боги здешнего святилища! Ту, о ком мечтал много лет, чудом нашёл, придя сюда, думаю, это дар от богов, и весьма счастлив! Кстати: а ты-то замужем?
Она в ответ:
– Настоящего мужа у меня нет. Я была служанкой во дворце, один человек собрался на мне жениться, я ушла со службы, а он уехал в дальние края и исчез. Уже третий год я мечтаю: вот бы встретить надёжного человека! Затем и хожу молиться в святилище. Если ты вправду хочешь жениться, я тебе дам знать, где меня искать. Хотя и смешно – верить шутнику, случайному прохожему! Теперь прощай, мне пора.
И пошла было прочь. Сигэката её хватает, говорит в самое лицо, так что шапкой своею тычется ей в лоб:
– Помогите боги, это что ещё за обидные речи?! Слышать не хочу! Идём сейчас же к тебе, домой я больше – ни ногой!
И пока он так уговаривал, наклонившись, женщина вдруг – как стащит с него шапку, да как вцепится в волосы! Сигэката заорал – эхо в горах отозвалось!
Странно! – думает. Кричит:
– Ты что?!
Всмотрелся в лицо женщины, глядь – а это его жена! Одурачила, мерзавка! Сигэката думает: вот я болван! Говорит:
— Ты спятила, жёнушка?
А она ему:
– Да что ж за бесстыжее сердце у тебя! Вот эти господа приходили ко мне, рассказывали: парень совсем стыд потерял! Я думала: они, наверно, говорят так, чтоб меня разозлить, не верила, а выходит, они были правы! Как ты и сказал, отныне, если явишься ко мне в дом, боги этого святилища тебя покарают! Зачем было такое говорить?! Вот выдеру тебе все волосы, а прохожие пусть видят и смеются! Эх, ты!
Сигэката пытается смеяться, успокоить её: ну, точно, сумасшедшая! Да без толку.
А другие стражники не знают, что случилось, поднялись на горку, оглядываются: где он там замешкался? Видят: женщина в него вцепилась. Что это с ней? – говорят. Вернулись, смотрят – а он стоит, [пойман] собственной супругой! Тут стражники стали её хвалить и потешаться:
– Правильно! О том мы тебе и толкуем уже много лет!
Она при таких их словах говорит мужу:
– Пусть эти господа всё знают! Теперь-то ты показал, каково твоё сердце!
Отпустила его волосы, Сигэката нахлобучил шапку, пошёл вверх по дорожке, а жена ему вслед:
– Вот и иди к бабам, какие тебе под стать! Явишься в мой дом – точно ноги тебе переломаю!
И пошла прочь.
Но хоть она и грозилась, Сигэката потом вернулся домой, повинился, жена успокоилась. Он говорит: ты и есть супруга мне под стать, раз такое зрелище устроила! А жена смеётся: ты, болван, ещё и слепой? Людей в лицо не различаешь? И по голосу не узнаёшь? Так обознался, всех насмешил! Разве не редкостный дурак?!
Потом в свете разошлись слухи, молодые придворные хохотали до упаду, так что, встречая их, Сигэката убегал и прятался.
А жена, после того как он умер, хотя и была уже стара годами, кажется, снова вышла замуж. Так передают этот рассказ.
------------------
Про такое же недоразумение потом был поставлен фарс-кё:гэн «Ханаго» 花子 (муж не узнаёт жену в новом платье и пробует познакомиться с ней).
Как было принято, все эти стражники, помимо охранной службы, по праздникам исполняли при дворе шуточные пляски в действах кагура, почему Сигэката и говорит, что жена ему под стать: сумела всех насмешить. Муж живёт в доме жены, как часто бывало в столичных семьях, так что бросить её, не найдя другой женщины с жильём, для него сложно. Ну, а о том, что прилюдно остаться без шапки для мужчины – самое смешное и неловкое положение, в «Кондзяку» нам уже попадались истории, и ещё попадутся…

Стражник Такэкадзу, похоже, тоже был не слишком удачлив. И застенчив.

Рассказ о том, как охранник из Ближней государевой стражи Хата-но Такэкадзу издал неприличный звук
В стародавние времена жил человек по имени Хата-но Такэкадзу, государев телохранитель из ближней стражи, начальник Левой стражи. Он был прихожанином общинного старейшины храма Дзэнриндзи, как-то раз явился к наставнику, тот его позвал к себе в покои побеседовать. Такэкадзу перед общинным старейшиной долго сидел на коленях и вдруг очень громко пёрнул.
Даже общинный старейшина это услышал, все монахи, кто был там, тоже слышали, но ничего не [сказали], и старейшина промолчал. Монахи хранят невозмутимый вид, прошло какое-то время, Такэкадзу закрыл лицо руками и говорит: лучше бы я умер! При этих его словах все монахи в один голос рассмеялись. И под их хохот Такэкадзу вскочил и выбежал вон.
Потом он долго не приходил. Когда такое случается, лучше уж смеяться сразу, как услышишь. А если подождать, получается ещё [хуже?].
Это Такэкадзу, тот стражник, над кем все смеются, ведь это он сказал: чтоб я умер! Кто другой мучился бы, и слова не вымолвил, вот его бы пожалели! – говорили люди. Так передают этот рассказ.
-----------------------------
Был такой старый анекдот про трёх послов и английскую королеву («слетал в Москву, согласовал с ЦК, беру на себя!»), вот он нам тут вспомнился…

Via

Via

Via

Via

Тайра-но Садамори 平貞盛 (ум. 989) знаменит прежде всего как победитель мятежного Тайра-но Масакадо. Эти двое были двоюродными братьями, и в междоусобице Садамори мстил за отца, которого убил Масакадо. Подробно обо всём этом говорится в «Записках о Масакадо». В «Стародавних повестях» Садамори действует в нескольких рассказах, в том числе и в свитке про злодеев.

Рассказ о том, как Тайра-но Садамори-но Асон в доме монаха перестрелял грабителей
В стародавние времена на западной окраине столицы жил зажиточный монах.
В доме у него был достаток, он проводил все дни весело, но однажды в доме случилось нечто странное, монах пошёл к гадателю по имени Камо-но Тадаюки и спросил, предвещают эти странности счастье или беду. Тот погадал и ответил: в такой-то день такого-то месяца соблюдай строгое удаление от скверны! Иначе к тебе ворвутся грабители и ты простишься с жизнью! Монах очень испугался, и когда настал тот день, запер ворота, никого не впускал и не выпускал, соблюдал самое тщательное затворничество. А вечером того же дня кто-то постучал в ворота.
Монах в страхе не отзывается, а стучат настойчиво. Он послал слугу спросить: кто там? У нас строгое удаление от скверны! Слуга докладывает: это Тайра-но Садамори, только что прибыл из края Митиноку. А наш монах и этот Садамори издавна близко дружили, сблизились совсем как родные. Садамори просит, чтоб его впустили:
– Я только что из Митиноку, едва доехал до столицы, настала ночь. Есть у меня причины сегодня в город не ехать, хочу заночевать у кого-нибудь. А что у вас за затворничество?
Из дому отвечают:
– Нам гадание показало, что нас иначе ограбят и учитель Закона лишится жизни! Вот мы и затворились накрепко.
А Садамори не отступается:
– Все равно, лучше вы меня впустите, с чего бы меня-то выпроваживать?
Тогда монах решил: а и в самом деле! Передал: ладно, сам заходи, а свиту и слуг отошли. Всё-таки у нас строгое затворничество. Садамори говорит: ладно! Вошёл один, а коней и людей своих отослал. Монах ему передаёт: я пребываю в строгом уединении, ты ко мне не входи, а переночуй сегодня в пристройке. Не такой нынче день, чтобы принять тебя в доме! А завтра увидимся и поговорим. И Садамори расположился в пристройке, поужинал и лёг спать.
Думает: должно быть, уже за полночь, – и тут слышит шум у ворот. Садамори решил: похоже, грабители! Взял лук и колчан, вышел к каретному сараю и притаился. А это и вправду грабители с мечами: открыли ворота, толпой ввалились на двор, окружают дом с южной стороны. Садамори затесался в ряды грабителей, и чтобы они не полезли туда, где лежит хозяйское добро, кричит: вон там что-то есть, вышибаем двери и заходим! – и двинулся туда, где ничего нет. Грабители не разобрали, что это он кричал, зажигают огонь, Садамори думает: если ворвутся в дом, нечаянно могут убить монаха. Буду стрелять, пока не ворвались! А стоял он рядом с парнем […], тоже лучником, хоть и подумал, что опасно, но решил: раз так, будь что будет! Выстрелил в спину тому парню боевой стрелой, прострелил насквозь.
А потом кричит: сзади стрелки! И тому парню, кого подстрелил, говорит: бежим! И потащил его вглубь двора. Другой грабитель говорит: это не наши стреляют! Ничего, заходим в дом! И двинулся вперёд, а Садамори с мостика [между домом и пристройкой] подбежал, выстрелил в него – прямо в живот. И снова кричит: стреляют! Бежим, ребята! И этого раненого тоже оттащил вглубь двора, положил рядом с первым.
Потом Садамори оттуда выстрелил сигнальной стрелой, и остальные грабители побежали к забору. А он бежит вдогонку и стреляет, троих уложил перед воротами одного за другим. А всего грабителей было человек десять, те, что остались, не понимают откуда стреляют, убегают прочь со двора. Ещё четверых Садамори застрелил уже за забором. А ещё один пробежал четыре или пять кварталов, был ранен в бедро, не смог уйти, свалился в канаву. Когда рассвело, его схватили, допросили и потом поймали остальных парней из этой шайки.
Итак, приехал хитроумный Садамори-но Асон, и монах остался жив. А если бы строго соблюдал удаление от скверны и не впустил его, непременно был бы убит! – Так передают этот рассказ.


Западная окраина считалась не лучшей частью города Хайан из-за сырости и частых подтоплений. Монахи знатного происхождения в столице часто жили не в храмах, а в собственных домах. Камо-но Тадаюки 賀茂忠行 (ум. ок. 960 г.) упоминается также в рассказе 24–16 как знаток «Пути Тёмного и Светлого начал» 陰陽道, Оммё:до:, предположительно, он был учителем знаменитого гадателя Абэ-но Сэймэя.
Что за причины у Садамори не ехать в город, прямо не говорится, но такой обычай упоминается и в других рассказах: приезжая издалека в столицу, люди сразу домой к себе не едут, а предпочитают переночевать у знакомых. Может быть, удобнее считается переодеваться, стричься-бриться и т.д. где-нибудь в чужом доме, а к себе являться, уже сменив обличье с дорожного на городское. А может быть, играют роль и соображения, связанные с Оммё:до:, а именно, стремление закрепить временное жильё в качестве исходной точки для дальнейших расчетов благоприятных и опасных направлений. Примерно так же люди, постоянно жившие в столице, время от времени ночевали у друзей, чтобы хотя бы частично обойти запреты на направления, катаими. (А был и вовсе радикальный способ: номинально поменяться домами с другом или родственником. Жить остаётся каждый у себя, но для гаданий «моим» домом считается дом друга и наоборот.)
В этой истории Садамори действует как разумный человек, искусный воин и хороший товарищ. Но вот рассказ, где он предстаёт совсем другим.

Рассказ о том, как Тайра-но Садамори, наместник края Тамба, добыл печень младенца
В стародавние времена жил человек по имени Тайра-но Садамори-но Асон.
Когда он был наместником края Тамба и жил в том краю, был он ранен, и на теле у него осталась язва. Он пригласил из столицы знаменитого лекаря по имени [Имярек]. Тот его осмотрел и сказал: очень опасная язва! Надо найти и применить средство, что зовётся печенью младенца-мальчика. Люди о таком лекарстве знать не должны. Но если промедлить ещё несколько дней, оно тоже едва ли подействует. Надо скорее его раздобыть! – сказал и вышел.
Тогда наместник позвал своего сына [Такого-то], начальника Левой стражи ворот, и говорит:
– Лекарь понял, что моя язва – от раны. Смышлён, однако! Но если станем добывать то лекарство, все узнают, [что я был ранен в бою]. Так что вот: твоя жена беременна. Отдай её мне!
Сын услышал и в глазах у него потемнело, ничего не соображает. Но тут уж не до жалости, сын отвечает:
– Раз так, скорее позови её.
Садамори ему:
– Очень хорошо. Вывезешь её потом из усадьбы и позаботишься о похоронах, – приказал твёрдо.
Тогда сын пошёл к лекарю, в слезах рассказал: вот какое дело! И тот тоже заплакал, слушая его. Говорит:
– Воистину странно слышать такое! Но я тебе помогу.
Отправился в усадьбу наместника, спрашивает у Садамори: что насчет лекарства? Тот говорит:
– Дело трудное, пока не добыли. Но у сына жена беременна, я попросил её младенца.
Врач ему:
– Да что ж вы делаете! Родич для снадобья не годится, скорее найдите кого-нибудь другого!
Наместник сетует: что же делать?
– Ищите!
Кто-то ему сказал: кухарка беременна, уже на шестом месяце.
– Так скорее возьмите дитя у неё!
Открыли ей живот, посмотрели – там девочка, её и выбросили. Тогда стали искать вне усадьбы на стороне, [нашли,] наместник остался жив.
Распорядился: пожаловать лекарю хорошего коня, одежду, рис и прочее, о цене не думать, и пусть возвращается в столицу! А потом наедине говорит сыну, начальнику Левой стражи ворот:
– Лекарь понял, что язва моя – от раны, и это станет известно людям. При дворе меня считают надежным человеком и потому послали в Муцу усмирять мятежных дикарей. Если же узнают, что я был ранен, выйдет нехорошо. Поэтому я хочу, чтобы лекарь до столицы не доехал. Он отправляется в путь, поезжай за ним и застрели!
Начальник Левой стражи ворот говорит:
– Дело нехитрое, на дороге в горах подстерегу его, притворюсь разбойником и застрелю. Вечер близится, позвольте мне выехать сейчас же!
Наместник говорит: да. Сын ему: всё исполню! – и поспешно вышел.
Потом начальник Левой стражи ворот тайно встретился с лекарем и говорит ему: вот что приказал наместник, как же быть? Лекарь испугался, говорит: делай, как знаешь, но пощади меня! Начальник Левой стражи ворот ему говорит:
– Выезжай, до гор тебя пусть сопровождает твой подручный, там ты ему отдай коня, а сам пешком уходи в горы. За вчерашнее я так тебе благодарен – и за несколько жизней не смогу забыть! Вот и сообщил тебе это…
Лекарь растерялся, обрадовался, стал готовиться в дорогу, не подавая вида, и в час Петуха тронулся в путь.
Как и научил его начальник Левой стражи ворот, в горах лекарь спешился, переоделся слугой и пошёл, а тут явился разбойник. И будто бы принял за лекаря подручного, ехавшего верхом: вот, мол, и ты! – и застрелил его. Слуги лекаря все разбежались, а сам он невредимым добрался в столицу.
Начальник Левой стражи ворот вернулся в наместничью усадьбу и рассказал отцу, как застрелил лекаря. Наместник обрадовался, но скоро узнал, что лекарь прибыл в столицу, а убит был его подручный. Как же так? – спрашивает наместник. Начальник Левой стражи ворот ему говорит:
– Лекарь переоделся слугой и пошёл пешком, а я этого не знал, помощник ехал верхом, я подумал: вот и ты! – и по ошибке застрелил его.
Наместник думает: ясно, – и сына бранить не стал. Так начальник Левой стражи ворот отплатил лекарю добром.
Садамори-но Асон думал разрезать живот своей беременной невестке и достать печень младенца! Если подумать – удивительно безжалостное сердце. Рассказывала об этом дочь Тати-но Моротады, воина из отряда наместника, а кто слышал, те так и передают этот рассказ.

В краю Тамба Садамори служил в начале 970-х гг., а в середине того же десятилетия действительно получил назначение в край Муцу. «Дикари» здесь – 夷, эбису, потомки покорённых племён северо-востока. В рассказе Садамори старается сохранить своё ранение в тайне не только из опасений, как бы его не сочли увечным или плохим воином (раз кто-то сумел его ранить); дело, вероятно, ещё и в том, что незажившая рана – источник скверны, а будучи ритуально нечистым, он по правилам не сможет принять новое назначение. О воине по имени Тати-но Моротада 館諸忠 ничего не известно.

Via

Вот еще одна подозрительная история из «Стародавних повестей».

27–23. Рассказ о том, как в краю Харима демон явился в дом к человеку и был застрелен

В стародавние времена в краю Харима в уезде [пропуск] умер один человек, родные его решили: справим по нём положенные обряды! И призвали гадателя, знатока Тёмного и Светлого начал [оммё:дзи]. А тот говорит: теперь в такой-то день в ваш дом явится демон, нужно всячески беречься!
Семья, слыша такое, очень испугалась, устрашилась, спрашивает: так что же делать? Гадатель им: в тот день надо будет хорошенько блюсти удаление от скверны. И вот, день настал, они приготовились к строгому затворничеству, спросили у гадателя: а с какой стороны и куда именно придёт демон? Гадатель отвечал: он войдёт в ворота и направится к людям. Подобные демоны и боги не ходят обходными, обманными путями. Двигаются они только прямой, правильной своей дорогой. Тогда у ворот поставили доску с надписью: удаление от скверны! Нарезали персиковых веток и ими заложили ворота, справили обряд [пропуск].
Стали ждать, когда явится демон. Крепко заперли ворота, а сами подглядывают в щёлку. И видят: снаружи у ворот стоит мужчина в кафтане и штанах, в соломенной шляпе, сдвинутой на затылок. Гадатель там же, говорит: вот это и есть демон. Вся семья перепугалась безмерно.
Демон постоял, посмотрел, да и вошёл в ворота, а как – никто не видел. Поднялся в дом, сел у очага. На вид – никому здесь не знакомый человек.
Все домашние пали духом, думают: он уже тут, как же быть? А хозяйский сын, молодой парень, решил: сейчас демон всяко нас сожрёт. Всё равно помирать, так пусть хотя бы после смерти люди услышат обо мне! Выстрелю-ка я в демона! Тайком взял большую охотничью стрелу, наложил на тетиву, прицелился в демона, натянул, что есть силы, выстрелил – и попал демону в самую середину туловища. Тот, простреленный, вскочил, собрался было бежать – и вдруг исчез, будто растаял. А стрела не осталась в нём, выскочила и вернулась в колчан.
Вся семья это видела, говорят: чудо! Каков наш молодой хозяин! А парень говорит:
– Я подумал: всё равно умирать, так пусть хоть слава обо мне останется! Вот и выстрелил на пробу.
Даже знаток Тёмного и Светлого начал, похоже, удивился. И больше в том доме ничего особенного не случилось.
Итак, можно подумать: в тот раз гадатель всё подстроил. Но ведь как-то демон вошёл в запертые ворота, да к тому же стрела не застряла в теле, а вернулась: значит, надо думать, то был не просто человек! Когда демоны являются в обличье людей, это особенно страшно! Так передают этот рассказ.

Мы задумались, возможно ли такое чисто хэйанское убийство:
1) Гадатель назначает какой-то семье день «удаления от скверны», то есть во избежание беды в такой-то день сидеть дома, никого не принимать и самим не выходить, написать на воротах предупреждение, а по всему дому и двору развесить обереги (те же персиковые ветки считаются защитой от демонов)... Причем он знает, что хотя бы кто-то в семье имеет нрав решительный, жаждет славы и хорошо стреляет.
2) Своему врагу (или врагу своего другого, более влиятельного заказчика) гадатель предсказывает, что ему надобно идти вот именно в этот дом (светила так встали и т.п.), причём любой ценой надо пройти внутрь. Или просто назначает врагу встречу в этом доме, говоря: я буду там, а на клиентов моих не обращай внимания, они удаляются от скверны.
3) Враг гадателя приходит в дом, где соблюдают удаление от скверны, его принимают за демона и убивают.
4) А когда оказывается, что застрелили человека, то всей семье выгодно это скрыть. Но гость какое-то время стоял перед воротами, его могли видеть соседи и прохожие, так что лучше рассказывать, будто приходил демон, а потом исчез. А тело закопать где-нибудь.
Ну, это если действительно «в тот раз гадатель всё подстроил»…

Via

Среди воров эпохи Хэйан особенно знаменит Хакамадарэ, он же Штанодёр. Самая знаменитая история про него – вот эта: как он пытался ограбить воина и музыканта Фудзивара-но Ясумасу, но не сумел.  В «Собрании стародавних повестей» она, конечно, тоже есть, в разделе про воинов. Но Штанодёр появляется и в воровских историях.



Рассказ о том, как вор Штанодёр притворился мертвым и убил человека возле заставы
В стародавние времена жил вор по прозвищу Штанодёр, Хакамадарэ.
Он постоянно воровал, его поймали и посадили в тюрьму, но потом объявлено было великое помилование узникам, и он вышел, податься ему было некуда, он не придумал, что делать, пошёл к горам у заставы, а жить ему было совсем не на что.
Он разделся и лёг у обочины дороги, притворился мёртвым. Прохожие его увидели, говорят: отчего же умер этот человек? Ран на нём нет! Глазеют и ахают. А тут воин на хорошем коне, при оружии, с большой свитой и домочадцами едет из столицы. Заметил, что люди стоят и что-то разглядывают, придержал коня и велел слугам: пойдите, посмотрите, на что они глазеют. Слуги побежали, посмотрели, говорят: там покойник, но не раненный. Господин выслушал, подтянул поводья, перехватил удобнее лук, пустил коня шагом, объехал стороною то место, где лежит мертвец, не сводя с него глаз. Кто видел это, стали хлопать в ладоши и смеяться: вот так воин! С ним и свита, и домочадцы, а он испугался покойника! Хохочут, потешаются, а воин их миновал и поехал дальше.
Потом зеваки разошлись, рядом с мертвецом никого не осталось. И снова какой-то воин едет мимо. С ним ни свиты, ни челяди, но оружие при нём. Подъехал к мертвецу, говорит: бедняга! Отчего же он умер? Ран-то нет! И луком подтолкнул его. Тут покойник ухватился за лук, вскочил на ноги, стащил воина с коня, говорит: ты мой заклятый враг! Выхватил у воина из ножен меч и этим мечом его же и убил.
Снял с него кафтан и штаны, надел их, забрал лук и колчан, сел на его коня и поскакал на восток, точно полетел. По пути сговорился с десятком или двумя воров, такими же нищими, каков он был недавно, – те пока никого ограбить не успели. И стали они вместе на дороге отнимать у встречных кафтаны и штаны, набрали луков, стрел, всяких воинских припасов, и этих нищих воров Штанодёр посадил на коней, как свитских воинов, ехал теперь прочь от столицы с отрядом в двадцать или тридцать человек – и никто не решался с ним сразиться.
Этот человек даже ради малой поживы творил такие дела. Кто не знал этого, подступался к нему – так отчего же не ограбить, когда добыча сама идёт в руки? А первый воин, кто в самом начале насторожился и проехал мимо мертвеца, – кто же он был, этот умница? Штанодёр о нём думал, расспрашивал, и оказалось: зовут того человека Мацуока-но Горо: Тайра-но Садамити. Кто слышал о том, говорили: ну да, конечно!
Итак, даже едучи со свитой и челядью, надо вести себя разумно, когда проезжаешь мимо того, чего не знаешь. А человек без свиты подъехал близко и был убит почём зря! Так говорили люди, кто слышал это, первого хвалили, второго бранили, и так передают этот рассказ.

Амнистию узникам обычно объявляли по случаю больших бедствий вроде засухи или поветрия. Видимо, свою шайку Хакамадарэ набирает из таких же, как он, недавно амнистированных, ещё не нашедших себе занятия и пристанища. Из столицы разбойник направляется к горам у заставы Аусака, через которую проходит дорога в восточные земли. Выражение «ты мой заклятый враг», оя-но катаки, собственно, «враг моего отца», здесь, видимо, никакой реальной вражды не подразумевает, используется просто как бранное. Тайра-но Садамити, воин из отряда блистательного Минамото-но Райко, недавно мелькал в другой хэйанской байке и в совсем другой роли.

А вот еще одна история: тут разбойники, наоборот, рассчитывают на тех, кто на дороге ведёт себя разумно и по правилам вежливости

Рассказ о том, как Харудзуми из края Кии встретился с грабителями
В стародавние времена в краю Кии в уезде Ито: жил человек по имени Саканоуэ-но Харудзуми. Он вовсе не был слаб на воинском Пути. Служил он в свите прежнего правителя края [Кадзуса] Тайра-но Корэтоки.
Однажды они отправились в столицу, а у Харудзуми были враги, и он не терял бдительности. Сам вооружился и отряд свой вооружил. И вот, никого не встретив, приехали они поздней ночью – а у нижней окраины столицы навстречу им друг за другом едут роскошно одетые всадники, впереди бежит скороход. Кричит, Харудзуми и его люди спешились, а скороход им: [отложите] луки, отдайте поклон, живо! Приезжие растерялись, все [отложили] луки.
Кланяются лицом в землю и думают: сейчас уж эти господа проедут… Но тут все начиная с Харудзуми и до слуг при его отряде чуют: кто-то сзади их держит за шиворот, пригибает, не даёт подняться. Зачем это? – думают они. Подняли головы, смотрят – а перед ними словно бы придворные, пять или шесть всадников в доспехах, с луками и колчанами, вида очень грозного, достают стрелы и говорят: не двигаться, не то расстреляем! Да ведь это не придворные, а грабители нас обманули!
Видя такое, приезжие на самом деле разозлились и расстроились безмерно. Чуть двинешься – застрелят! И вот, негодяи эти, как хотят, то положат их, то подымут, у всех до единого отобрали одежду, луки, колчаны, лошадей, сбрую, мечи, кинжалы, всё вплоть до сапог – всё подчистую забрали и уехали.
Тут Харудзуми говорит: ведь не то чтоб я был слаб как воин, каких только разбойников не убивал, а тут так оплошал! В настоящей схватке я бы так не опозорился. Но перед ними бежал скороход, кричал, вот мы и сели, согнулись, и что мы могли поделать? Всё оттого, что для воинского пути я не гожусь! И с тех пор оставил воинскую службу, стал свитским слугой.
Итак, если встретишь кого-то, перед кем бегут скороходы, надо хорошенько подумать, как себя вести. Так передают этот рассказ.

Про Саканоуэ-но Харудзуми кроме этой истории ничего не известно. Кем он стал в итоге, неясно, «свитский» – перевод условный; занятие его обозначено как вакидарэ, что, вероятно, синонимично вакисаси – «боковой», слуга, который пешком шагает рядом с господином, когда тот едет верхом или в повозке.

Via

Via

Можно жить на дальних островах и почти не любопытствовать, что творится в соседних странах. Но иногда даже те, кто не выходит в море, а просто живёт на берегу, сталкиваются с заморскими существами. Правда, что показательно для «Стародавних повестей», – уже неживыми.

Рассказ о том, как в краю Хитати к берегам уезда [Такого-то] прибило огромное мёртвое тело
В стародавние времена, когда человек по имени Фудзивара-но Нобумити-но Асон был наместником Хитати и жил в том краю, в последний год его службы в четвёртом месяце ревели сильные ветра, и в ночь самой страшной бури в уезде [Таком-то] к побережью, что зовётся [Так-то], прибило мёртвое человечье тело.
Росту в том человеке – больше пяти дзё [15 м]. Тело лежит, наполовину занесенное песком, и если человек на рослом коне к нему подъедет с луком, то из-за мертвеца видна будет только верхушка лука – такой он огромный! Головы у тела нет, шея перерублена. Ни правой руки, ни левой ноги тоже нет. Их отгрызли морские чудища вани. А когда цел был – какой же это был великан! Лежало тело в песке на животе, не понять, мужское или женское. Но по сложению и цвету кожи больше похоже на женское. Местные жители его заметили, пошли поглядеть, дивились безмерно.
А в Митиноку в месте, что зовётся Кайдо, жил правитель того края. Он прослышал, что объявилось тело, и послал своих людей посмотреть. А оно занесено песком, не разобрать, мужское или женское. Смотрят: наверно, женщина! А один мудрый монах сказал:
– По учению Будды, в нашем мире нет мест, где обитают такие великаны. Думается, это женщина из мира асур! Они обличьем весьма красивы, может, это одна из них.
Но и он сомневался.
Тогда наместник в сомнениях молвил: не сообщить ли в столицу? Собрался было отправить доклад, а местные жители говорят: если пошлёте весть, из столицы непременно отрядят чиновников осмотреть тело. А когда те чиновники прибудут, принимать их будет хлопотно, трудно! Лучше уж это дело утаить! И наместник гонца не послал, так и оставил дело в тайне.
Меж тем, жил в краю Хитати воин по имени [Имярек]. Он увидел огромное тело и говорит:
– А если такие великаны к нам придут, что будем делать? Проверю-ка, берут ли их стрелы!
Выстрелил, стрелы вошли глубоко. Кто слышал о том, все его хвалили и благодарили: хорошо, что проверил!
А мёртвое тело день за днём гнило, в десяти и в двадцати тё от него [1,1 – 2,2 км] жить стало нельзя, люди разбежались – вонь стояла нестерпимая!
Хоть этот случай и скрывали, но когда наместник вернулся в столицу, нечаянно проговорился. Так и передают этот рассказ.

Фудзивара-но Нобумити был назначен наместником края Хитати в 1024 г. По буддийскому учению, люди огромного роста обитают в мире в пору его становления, а затем по мере общей порчи мироздания их рост постепенно уменьшается. Воинственные демоны асуры крупнее людей (насколько именно, в разных текстах говорится по-разному), и хотя, в отличие от людей и животных, рождаются путём превращения, а не от отца и матери, всё же, как и боги, одни асуры имеют мужские тела, а другие женские, сообразно деяниям прежних жизней. Об асурах говорится, что вид их грозен, но не уродлив – в этом они отличаются, например, от ракшас, среди которых тоже есть и демоны, и демоницы.


Рассказ о том, как к берегам края Этиго приплыл кораблик
В стародавние времена, когда Минамото-но Юкитоо-но Асон был наместником Этиго и жил в том краю, в уезде [Таком-то] к берегу приплыл кораблик шириной в два сяку и пять сун [75 см], глубиной в два сун [6 см], а длиной в один дзё [3 м].
Люди его увидели, думают: что это? Кто-то построил игрушечный кораблик и пустил по морю? Пригляделись хорошенько — и видят на кораблике обломок рулевого весла длиной в один сяку [30 cм], очень изношенного. Так люди и поняли: а ведь на этом судне и вправду кто-то плавал! Думают: что за карлики плавают на таких корабликах? Удивляются без конца. Когда гребцы брались за вёсла, похоже было, наверно, будто многоножка шевелит ножками! Редкостная диковинка! – говорили люди, отнесли кораблик в усадьбу к наместнику, тот тоже посмотрел и весьма удивился.
Старожилы рассказывали: раньше тоже, бывало, морем приносило такие судёнышки. Стало быть, где-то живут люди, что плавают на них! Наверно, их страна лежит к северу отсюда, вот они и приплывают иногда к берегам Этиго. Насчет других краёв не слышно, чтобы туда приплывали такие кораблики.
Наместник по возвращении в столицу рассказал об этом случае домочадцам, а кто слышал от них, те так и передают этот рассказ.

«Их страна» здесь – буквально «мир», сэкай. Минамото-но Юкитоо стал наместником края Этиго в 1019 г.

Via

Кажется, это самая глупая история из всех, какие до сих пор попадались нам в «Стародавних повестях». Вполне могла бы стать основой для комедии абсурда.

Рассказ о том, как в Западных краях обезьяна отблагодарила женщину – сбила для неё орлов
В стародавние времена на западе [видимо, на Кюсю] жила простая женщина.
Дом её был недалеко от моря, и она часто ходила на берег за ракушками. Однажды она вдвоём с соседкой пошла за ракушками, за спиной у неё был привязан ребёнок двух лет. Она дитя посадила на плоский камень, а другого малого ребёнка оставила гулять рядом. И вот, собирает она ракушки, а у берега там близко горный лес. К морю вышла обезьяна, женщины её увидели, говорят: гляди-ка! Она, наверно, здесь рыбу ловит – обезьяна-то! Пойдём, посмотрим!
Соседки вместе подошли, думают: сейчас обезьяна убежит! Они ведь пугливые звери. А эта обезьяна всё сидит, и похоже, ей очень больно, убежать не может. Женщины думают: что это с ней? Подошли, оглядели – а там большая круглая раковина [溝貝добугаи, Sinanodonta woodiana, диаметром около 30 см] раскрыла створки, обезьяна думала поживиться мякотью, запустила руку внутрь, а раковина захлопнулась, прищемила ей руку так, что не вырваться. Идёт прилив, если раковина обезьяну не отпустит, та скоро окажется под водой. Времени мало, скоро обезьяна уйдёт под воду! Женщины глядят, смеются, ахают, соседка говорит: убьём обезьяну! Взяла большой камень, хотела кинуть, но та женщина с детьми говорит: бедная, не повезло ей, жалко! И остановила соседку. Та ворчит: уж раз так повезло, убили бы эту дуру, отнесли домой, поджарили и съели! Но женщина с детьми её стала упрашивать, уговорила, а потом взяла палку, загнала между створок раковины, раскрыла их немного, обезьяна выдернула руку. А женщина говорит: раз уж я обезьяне решила помочь, то и ракушку эту трогать не буду! Хоть другие и собирала, а эту слегка подвинула, закопала в песок.
Обезьяна вытащила руку и побежала было прочь, обернулась к женщине и состроила довольную рожу. Сидит, женщина ей говорит:
– Вот! Тебя хотели убить, а я хорошенько попросила за тебя и выпустила, [зла тебе] не хочу. Хоть ты и зверь, а пойми это!
Обезьяна будто бы слушала, а потом побежала к лесу. Бежит как раз мимо камня, где женщина оставила детей, та думает: странно! – а обезьяна меньшого схватила в охапку и с ним убежала в лес. Старший ребёнок, видя такое, испугался, заплакал, мать услышала, смотрит – а обезьяна её дитя тащит в лес! Мать кричит: обезьяна утащила моего ребёнка, дура бестолковая! А соседка, что хотела убить обезьяну, говорит: ну, что, довольна? Ясно же: у кого шерсть на морде, те разве знают, что такое благодарность? Если б я её убила – и мне прибыток, и твоё дитя она бы не украла. У, дура злобная! Женщины побежали догонять, обезьяна хоть и убегает, но не далеко, забежала в лес, женщины догоняют – она припускает скорее.
А чуть они отстанут, обезьяна тоже сбавляет шаг, держится от них [примерно в ста шагах]. Тут женщины остановились, мать говорит:
– Ты, бестолковая обезьяна! Я ж тебя вызволила, когда ты едва не погибла, а теперь уж и сама не рада! Ты моё дорогое дитя утащила – чего ты хочешь? Если собираешься его сожрать, лучше отдай мне, я ведь спасла тебе жизнь!
А обезьяна убежала дальше в лес, взобралась на высокое дерево. Мать подходит к дереву, думает: вот беда-то! Стоит, смотрит вверх, а обезьяна уселась в развилке крепких веток, дитя держит на руках. Соседка говорит: пойду домой, расскажу твоему мужу! И убежала.
Мать осталась под деревом, глядит вверх и плачет, а обезьяна одной рукой держится за ветку, раскачивается, ребёнок от тряски громко плачет, а чуть замолкнет, обезьяна снова его трясёт, чтобы плакал. И тут на детский крик прилетел орёл: почуял добычу.
Мать на это глядит, думает: так или этак, а ребёнка моего загубили! Если обезьяна не сожрёт, так орёл точно заклюёт! Заливается слезами, а обезьяна ветку потянула на себя, и когда орёл подлетел, вдруг отпустила, попала орлу по голове, тот кубарем упал наземь. А обезьяна снова раскачивается, дитя кричит, прилетел ещё один орёл – и обезьяна его точно так же сбила.
Тут мать понимает: значит, обезьяна не хотела украсть моё дитя! Она хочет меня отблагодарить, убивает орлов, чтобы они мне достались! И говорит со слезами: я уж вижу, ты обезьяна решительная! Хватит, отдай мне ребёнка по-хорошему! А обезьяна тем временем точно так же сбила ещё орлов, всего вышло пять.
А потом перелезла на другое дерево, спустилась, осторожно положила дитя под деревом, а сама взобралась наверх, сидит и почёсывается. Мать плачет от радости, взяла ребёнка на руки, дала ему грудь, а тут и отец подоспел. Обезьяна перескочила с дерева на дерево, исчезла. А под деревьями лежат пятеро орлов. Женщина мужу рассказала, как было дело, он думает: вот так чудеса!
Муж с пяти орлов обобрал хвосты и перья, жена с ребёнком на руках вернулась домой. А муж потом орлиные перья с выгодой продал [стрелоделам]. Если говорить о благодарности – как, должно быть, тронуто было сердце женщины!
Думается, даже звери знают, что такое благодарность. А уж люди, у кого есть сердце, непременно должны это знать! Обезьяны же в самом деле умные, выдумывают вот такие хитрости! – говорили люди. Так передают этот рассказ.

Via

Via

Снова из "Стародавних повестей", из свитка 7-го.

Рассказ о том, как в Китае Ли Шань-лун из Правой стражи дворцовых ворот, читал «Сутру о Цветке Закона» и вернулся к жизни
В стародавние времена в Китае при государе [Таком-то] жил человек по имени Ли Шань-лун, служил в Правой страже дворцовых ворот. Родом он был из края Бинчжоу.
В годы У-дэ [618–626 гг.] он внезапно умер. Домашние его плакали, горевали безмерно. Но грудь его и руки оставались тёплыми. Домашние удивились и пока хоронить его не стали.
На седьмой день он вернулся к жизни и ближней своей родне рассказал вот что:

Когда я умер, меня схватили служители Тёмной дороги, привели в управу. Здание на вид огромное, двор очень широкий, во дворе сидит великое множество народа. У одних колодки на руках, у других на шеях, все лица обращены к северу, и таких узников полон двор.
Тут посланец меня подвёл к зданию, я смотрю – там старший сановник на высоком помосте. При нём множество свитских, выглядит всё так, будто чиновники с почтением слушают правителя. Я спросил у посланца: кто этот сановник? А посланец мне: это царь!
Я прошёл вперёд и остановился внизу лестницы. Царь спросил:
– Какие корни блага ты взрастил за свою жизнь?
Я отвечаю:
– Когда люди из моего селения устраивали чтения сутр, я каждый раз подносил дары монахам, как все.
– А сам ты какие корни блага растил? – спрашивает царь.
– Читал вслух два свитка «Сутры о Цветке Закона», - ответил я.
– Весьма достойно, – молвил царь. – Скорее поднимись по лестнице.
Тогда я поднялся в здание. Там в северо-восточной части высокий помост. Царь на него указал и пригласил меня: поднимись туда и прочти сутру! Я по царскому велению сел возле помоста. А царь велел мне подняться, молвит: ты учитель Закона, чтец сутры, поднимись на помост! Тогда я поднялся на помост, сел лицом к царю и начал читать: «Сутры о Цветке Лотоса Чудесного Закона глава первая, Вступление…». Тут царь молвил: хватит, учитель Закона, чтец сутры, остановись! Я и остановился по царскому велению, спустился с помоста. Выглянул во двор – а вся та огромная толпа грешников, кого я видел у лестницы, разом исчезла, никого не видно.
Тут царь мне молвит:
– Твои заслуги от чтения сутры приносят пользу не только тебе. Все, кто был во дворе, те живые существа, что терпели муки, услышали сутру и обрели избавление от уз. Разве не взрастил ты корни безмерного блага? Теперь я тебя отпускаю. Скорее возвращайся в мир людей!
Я выслушал царские слова, поклонился царю, вышел из управы и двинулся в обратный путь. Прошёл несколько десятков шагов – и царь снова позвал меня, велел посланцу, что меня сопровождал: проведи этого человека по подземным темницам, покажи ему всё!
И посланец меня повёл. Прошли сто с лишним шагов, я смотрю – железная стена, как вокруг большой крепости, огромная. Наверху её постройки, ими она вся покрыта. В стенах построек много маленьких окошек. Одни покрупнее, размером с небольшую миску, другие – с чашку. Глядь – мужчины и женщины подпрыгивают, влезают в эти окошки, а обратно никто не вылезает. Я удивился, спросил посланца: что это за место? А тот говорит:
– Это большая подземная темница. Внутри неё много отделений. Наказания за грехи все разные, каждый человек по прошлым его делам попадает в одну из темниц и там принимает кару.
Я это услышал, стало мне горько и страшно, я воскликнул: о Будда! И говорю посланцу идём отсюда! Мы пришли к воротам другой крепости, глядь – там в котле кипит вода. Рядом сидят двое, дремлют. Я их спросил, они сказали:
– Мы варились в этом котле в кипятке, было тяжко беспредельно. Но ты воскликнул «о Будда!», и услышав это, все грешники здесь в темнице на один день получили передышку, вот мы и отдыхаем, дремлем.
Тогда я снова воскликнул: слава Будде!
Посланец мне говорит: управ тут очень много. Царь сегодня отпустил тебя. Если хочешь уйти, надо тебе доложиться царю. Если не сделаешь этого, боюсь, другие здешние служители, не зная о твоём деле, снова схватят тебя! Я вернулся, доложился царю. Царь написал записку в одну строчку, а посланцу сказал: нужно это заверить на пяти путях.
Посланец принял приказ, повёл меня, провёл через две управы. Там и здания, и чиновники – всё как в первой управе. И в обеих заверили бумагу, дописали по строчке и вернули мне.
Я бумагу взял, вышел, подхожу к воротам – а там трое. Говорят мне:
– Царь тебя отпустил, ты уйдёшь. Мы тебя не сможем задержать. Но просим: пришли нам чего-нибудь, много или мало, как сможешь!
Ещё не успели они договорить, как посланец мне сказал:
– Царь отпустил тебя. А этих троих ты разве не помнишь? Это те посланцы, что тебя привели сюда. Одного зовут Посошником, он посохом ударил тебя по голове. Другого зовут Верёвочником, он верёвкой связал тебя. А третьего зовут Мешочником, он твой дух поймал в мешок. Ты возвращаешься восвояси, вот они и пристают с просьбами.
Я испугался, говорю этим троим, извиняясь:
– Я по глупости вас не признал! Когда вернусь домой, припасу для вас дары. Но куда же их отправить? Этого я не знаю.
Трое говорят:
– Сожги их под деревом у воды.
И отпустили меня, позволили вернуться домой.

Шань-лун думал, что вернулся, – и ожил, видит: его домашние все плачут, собирались уже его хоронить, всё приготовили. Шань-лун очутился возле своего тела и тотчас ожил.
На следующий день он нарезал бумаги, сделал из неё деньги, и вместе с вином и мясом сам отнёс на берег реки и сжёг. И тотчас увидел: те трое пришли, говорят: ты не потерял веры, щедро одарил нас на прощанье! – сказали и исчезли.
Потом Шань-лун обратился к мудрым монахам, достойным подвижникам, рассказал им всё это, а монахи так и передают этот рассказ.

Ли Шань-лун 李山龍 известен только по этой истории; Правая стража дворцовых ворот 右監門, юцзяньмэнь, соответствует же Яма(японской эмонфу; должность Шань-луна в ней – 校尉, сяовэй. Царь здесь – сам Яньло-ван (он же Яма) или один из прочих царей «подземных темниц». Он величает мирянина «учителем Закона, чтецом сутры», как сказано в самой «Лотосовой сутре»; обычно «учителями Закона» величают только монахов.
«О Будда!» – 南無仏, Наму Буцу, о спасительной силе этих слов также говорится в «Лотосовоуй сутре» (ТСД 9, № 262, 9а, 9с и др.). Имена посланцев – Посошник 棒主, Бо:-но нуси, Верёвочник 縄主, Нава-но нуси, Мешочник 帒主, Фукуро-но нуси. Они говорят герою: «ты не потерял веры» – тж. «не обманул доверия» 信を失わず, син-о усинавадзу.

Via

Via

Вот как изобразил принца и его изобретение Кикути Ё:сай.

Via

Via

Начало тут.
Итак, Дзо:га ушёл с горы Хиэй и поселился в То:номинэ, стал отшельником. Его историю мы дальше проследим по «Стародавним повестям», а потом добавим кое-то из других рассказов о нём.

…Трижды семь дней он от всего сердца трижды в день каялся во грехах, и во сне ему явились два великих учителя, Нань-юэ и Тянь-тай, и молвили:
– Хорошо! Сын Будды растит корни блага! – такой он увидел сон.
С этих пор он ещё усерднее подвижничал, не ленился.
(Эти китайские наставники – основатели школы Тяньтай, чью традицию в Японии продолжает Тэндай. Дзо:га из школы Тэндай ушёл, но великие учителя прошлого на него не гневаются.)


(Кто-то из наставников беседует с Дзо:га в его хижине)

Между тем, в свете разошлась о Дзо:га громкая слава как о достойном отшельнике, и государь Рэйдзэй-ин призвал его, чтобы сделать своим монахом-хранителем. Дзога явился на зов, наговорил всяческих безумных вещей и сбежал. И так он всякий раз творил одни только безумства, и постепенно его перестали почитать.


(От государя пришли уговаривать: пожалуйте ко двору!)

А когда ему было больше восьмидесяти лет, он, не страдая телом, свободный от всяких тревог, за десять с лишним дней понял, когда придёт его смертный срок, собрал учеников и объявил им:
– Я много лет хотел кое-что сделать, и сейчас исполню это. Теперь мне скоро предстоит покинуть этот мир и возродиться в краю Высшей Радости. И я очень рад!
Так он сказал, дал собравшимся ученикам наставления, устроил с ними прения, обсудил основы толкований.


(Дзо:га проповедует)

А когда приблизился час возрождения, стал с учениками слагать песни. Вот его собственная песня:

Мидзуха сасу
Ясоти амари-но
Ои-но нами
Курагэ-но коцу-ни
Аиникэру кана

Дожил до мягких зубов:
Восемьдесят с лишним лет!
Волны-морщины,
Костяк, как у медузы, –
Всё это я застал!


В свитке картинок к этому эпизоду нет, но в «Стародавних повестях», как и в «Пробуждении сердца», сказано, что перед смертью Дзо:га вспомнил о двух вещах, который в жизни никогда не делал, но хотел попробовать. Во-первых, сыграть в шашки го; во-вторых, станцевать «танец бабочек». Оба эти желания он исполнил, для танца вместо костюма с крыльями взял конский подседельник. А потом спокойно скончался и возродился в Чистой земле.

Вот ещё эпизод из «Пробуждения сердца»:



Когда его учитель, общинный старейшина Дзиэ (он же Рё:гэн), отправился благодарить государя за новое назначение, Дзо:га затесался в первые ряды свитских: вместо меча сунул за пояс сушёного лосося, сел верхом на тощую корову, сказал: поскачу передовым! Ехал, смешно вертясь, и из зрителей не было никого, кто бы не удивился и не испугался. А он пропел:
– Тягостны слава и выгода! Только нищий им радуется!
И отъехал прочь. Общинный старейшина тоже не был обычным человеком, и когда Дзо:га сказал «поскачу передовым», на слух общинного старейшины это прозвучало иначе: «О горе! Мой учитель сойдёт на дурной путь!». Сидя в возке, учитель ответил:
– Это тоже ради пользы всех живых.


И ещё несколько картинок из той же книги:


(Дзо:га беседует с богом святилища То:номинэ и узнаёт, что в прошлом тот жил в Индии, звался Вималакирти и был собеседником самого Будды)


(Дзо:га проповедует, а с неба падают цветы)


(Паломники на пути в То:номинэ)

И фрагменты покрупнее:


(Бог святилища То:номинэ)


(Типажи монахов)


(Типажи слушателей проповеди).

Via

Рассказ об отшельнике Дзо:га из Тономинэ
В стародавние времена жил человек по имени Дзо:га, отшельник из То:номинэ. По мирскому счёту происходил он из рода Татибана, из столицы.


(Мальчик родился, а у ворот уже кормилица)

Вскоре после того как он родился отец и мать по каким-то делам отправились в восточные края, навьючили на лошадь что-то вроде носилок и в них усадили кормилицу с младенцем. Она должна была там сидеть и оберегать дитя в пути.



И вот, пока кормилица с ним ехала верхом, она задремала и выронила дитя. Проехала больше десяти тё: (почти 11 км), и только тогда проснулась, смотрит, где ребёнок – а ребёнка нет! Она поняла: дитя упало! А где упало, не знает, сказать не может. Всполошилась, запечалилась, сообщила родителям мальчика. Отец и мать услыхали, стали в голос рыдать и сетовать: наш сын наверняка на дороге попался под копыта коням и волам, под ноги людям. Едва ли он остался жив! И всё же надо найти его мёртвое тело! И в слезах вернулись, стали искать, прошли десять с лишним тё: – а там прямо по среди дороги лежит их мальчик, смотрит в небо и улыбается. Оглядели его – грязью не замаран, водой не замочен, ран на нём нет. Родители обрадовались, схватили его на руки, думают: чудо! И поехали дальше.



Той ночью во сне мать увидела: над дорожной грязью изукрашенный помост, на нём чудесного цвета покров, а на нём её ребенок. И четверо отроков с причёсками в два узла (мидзура), собою прекрасные, стоят по четырём углам помоста и читают вслух: «Дитя рождено из уст Будды, вот почему мы защищаем его». Тут она и проснулась.
С тех пор родители поняли, что ребёнок их – не обычный человек, стали ещё больше дорожить им и заботиться о нём. Когда мальчику шёл четвёртый год, он обратился к отцу и матери:
– Я хочу подняться на гору Хиэй, освоить «Сутру о Цветке Закона», изучить Закон!
И больше ничего не говорил. Родители это услышали, удивились, испугались: как же он, такой маленький, может говорить о таких делах! Быть может, им владел дух или бог и вещал его устами? – подозревали они и страшились. Мать во сне увидела, будто взяла ребёнка на руки, стала сама кормить молоком – и вдруг он вырос, обратился в монаха лет тридцати, и в руках его была сутра. А рядом – почтенного вида монах-отшельник, говорит отцу и матери мальчика: вы не удивляйтесь, не бойтесь и не сомневайтесь! У этого мальчика есть наследие прежних жизней, причины, чтобы стать отшельником! Так он молвил, и мать проснулась. С этих пор родители поняли: наш сын должен стать отшельником! – и возрадовались.



Когда мальчику было десять лет, он наконец-то поднялся на гору Хиэй, поступил в ученики к главе школы Тэндай, великому общинному старейшине Дзиэ из Ёкавы, стал монахом, и ему дали имя Дзо:га. Он принял и освоил «Сутру о Цветке Закона», изучил явные и тайные книги Закона, помыслы его были широки, мудрость глубока, и стал он замечательным учеником, учитель, глава школы, уже не мог с ним расстаться.





Так они и жили, а в промежутках между уроками Дзо:га непременно каждый день читал одну часть «Сутры о Цветке Закона», трижды в день, не пропуская ни дня, каялся во грехах.
И вот, пробудились у него крепкие помыслы о Пути, он навсегда отбросил мирскую славу и корысть, всеми мыслями обратился лишь к просветлению в будущем веке. И тут прошли слухи, какой он замечательный школяр, [кто-то] хотел призвать его ко двору, но ему это было совсем не по нраву, он не пошёл, а сам думал: уйду с этой горы, отправлюсь в то место, что зовётся То:номинэ, там затворюсь и в тишине стану подвижничать, молиться о будущем веке! Стал отпрашиваться у учителя, главы школы, – а тот его не отпустил. Другие ученики тоже усердно отговаривали его, он горевал – и стал вести себя как безумный.


(Дзо:га пытается отпроситься у матери и у наставника)

В ту пору на горе Хиэй было место, куда сносили подношения монахам. Все посылали младших монашков их разбирать, а Дзога сам взял дочерна грязный ящик, пришёл к тому месту и набрал подношений. Все, кто там разбирал дары, увидев его, говорили: этот человек – замечательный школяр, самому ему забирать подношения – странно!
Отрядили человека ему в помощь, а Дзога говорит: возьму вот только это! Тогда ему сказали: делай, как хочешь, раз так – бери это. И отдали, Дзога дары забрал, в келью к себе не понёс, а на дороге, где ходят нищие (?), сел рядом с ними, сломал ветку дерева, сделал палочки для еды, и сам поел, и нищих угостил. Люди его видели, решили: это неспроста, он рехнулся! – и стали презирать и сторониться его.


(Здесь Дзо:га не еду раздаёт, а одежду, причём и собственную тоже)

Дзо:га всегда стал вести себя так, и другие школяры с ним не водились, и учителю, главе школы, о нём докладывали. Глава же школы сказал: если он стал таким, то что же теперь с ним делать? – Дзо:га это услышал и подумал: кажется, выйдет по-моему!


(Добился своего: наставник его выгнал)

И ушёл с горы Хиэй, отправился в То:номинэ, затворился там и в тишине стал читать «Сутру о Цветке Закона» и возглашать молитву, памятуя о будде Амиде. Сказал: наверху сильны демонские козни! – и построил келью в селении у подножия горы, окружил её изгородью из прутьев и поселился там.

Via

Via

Раз уж мы недавно упоминали об айнах и княжестве Мацумаэ на Хоккайдо, покажем несколько работ одного из самых любопытных художников в жанре «картинок про айнов». Правда, работал он уже не в XVIII веке, а на добрых сто лет позже — но с русскими тоже сталкивался, и даже не раз. Звали его Хирасава Бё:дзан (平沢屏山, 1822-1876), родом он был из Осаки, но ещё в молодости перебрался на Эдзо (Хоккайдо) и прожил там четверть века. Для большинстве японцев эти края продолжали считаться дикой окраиной, из за Бё:дзаном утвердилась стойкая слава чудака.


Айны приманивают рыбу факелом и бьют острогой

На самом деле, похоже, он был человеком действительно отчаянным, но вполне разумным. Хирасава Бё:дзан происходил из семьи некогда зажиточной, но ко временам его детства разорившейся, так что зарабатывал поначалу рисованием жертвенных табличек эма (мы писали о них, например, здесь); отсюда его прозвище Эмая. Спрос был большой, а платили за такую работу мало. Он подался на север, в княжество Мацумаэ, которое в это время отчаянно отстаивало своё старинное исключительное право на ведение всех дел с айнами. И, похоже, даже получил там должность — наполовину «придворного художника», наполовину «рисовальщика для отчётов».


Айны подносят дань княжескому представителю

Но времена были уже не те, что сто лет назад, сёгунат доживал последние годы, страна открывалась заморским гостям, Хакодатэ на юго-западе острова становился большим портом, куда всё чаще заходили американские, русские и европейские суда, в городе открывались иностранные представительства. И кое-кто из этих иноземцев охотно покупал рисунки с изображениями диковинного народа — айнов. И платили за них довольно щедро.


Айнский обряд почитания богов, с хороводом…

Так и получилось, что у работ Хирасавы Бё:дзана судьба оказалась в основном «заграничной» — в Японии его работ немного (и то некоторые сомнительные — может быть, их выполняли ученики или подражатели), по Европе и Америке их рассеяно куда больше, а самое большое собрание оказалось в России, сперва в Петербурге, а потом в Омском музее. Известно, что Бё:дзан выполнял в 1868 году заказы русского консула, так что привёз его рисунки, скорее всего, этот самый Евгений Карлович Бюцов: сам он был известным коллекционером «всего дальневосточного», а его жена, Елена Васильевна, — историком, географом и этнографом, так что у них были все причины собирать и заказывать «картинки про айнов».


Айны встречают японские суда с товарами

Заграничные связи сказались и на самих рисунках Бё:дзана: большинство из них выполнено не на японской, а на плотной европейской и русской бумаге, среди красок тоже встречаются заморские, в том числе гуашь. Но и местные краски он использовал во всём разнообразии: в чёрную тушь для блеска добавлял разведённый лак для керамика, использовал «серебряную» и «бронзовую» краску и так далее. Получалось ярко.


Старейшины приветствуют князя

Одежду, утварь, движения своих персонажей Хирасава Бё:дзан выписывал со всей этнографической точностью, тут его рисунки считаются драгоценным источником. А вот лица что у айнов, что у японцев — скорее «типичные», хотя и во всём разнообразии этих типажей. Зато сколько их!


Ещё один приём у японских властей. И кусочки покрупнее:





То же и с пейзажами — большинство из них «усреднённые» или «сборные», как на европейских картинах Возрождения. Но есть и исключения: например, побережье на рисунке, изображающем ловлю моллюска-трубача, вполне опознаётся до сих пор:


Больше всего картин посвящено айнскому быту, диковинному и для японцев, и тем более для европейцев. И на почётном месте, разумеется, взаимоотношения с полубожественным медведем.


Медведь нарушил договор с людьми и задрал лошадь. Значит, ему можно и должно отомстить!


Набросок с медведем, попавшимся в ловчую яму


Медведь убит, тащат тушу…


«Медвежий праздник» — принесённому в жертву медведю подносят дары, мирятся с ним и выражают уверенность в его скором возвращении в мир живых


Охота на оленя — конечно, гораздо более частая, чем медвежья. Разные сцены даны и с разных ракурсов.

Времена, однако, меняются, и это даёт о себе знать.

Прививка от оспы. В 1858-1859 годах два японских врача привили почти всех айнов Хоккайдо и Сахалина — чем, в общем-то, спасли этот народ.

Есть у Хирасавы Бё:дзана картины и без айнов, из жизни японцев княжества. В основном мрачные.

Казнь (в 1868 году) одного из подданных князя Мацумаэ. Некоторые считают, что Бё:дзан с этим приговором не был согласен, и демонстративно повернувшийся к казни спиной зритель слева — это сам художник. Сравнивать, впрочем, не с чем — других его изображений не сохранилось.

Конечно, Бё:дзан подрабатывал и в других жанрах: расписывал ширмы и веера, писал свитки в «классическом» стиле, и кое-что из этих его работ хранится в музее Хакодатэ — отличить их от продукции других тогдашних второстепенных художников можно только по подписи или печати. Но, конечно, прославился он в основном «айнскими» (и в целом «хоккайдоскими») картинами и рисунками: вот они узнаваемы сразу…

Via

Среди любимых нами старых корейских исторических сериалов можно назвать и «Хван Чжин И» (황진이 , 2006; по нынешним правилам надо бы транскрибировать «Хван Чини», но мы уж будем придерживаться традиционного написания). Сегодня мы о нём немного расскажем.
По жанру это пересечение «биографического фильма» и «производственного романа» — вроде «Жемчужины дворца» (она же «Великая Чангым»), «Богини огня» и многих других. Впрочем, по сравнению с этими сериалами здесь о героине известно больше — от Хван Чжин И сохранилось довольно много её собственных стихов и исторических анекдотов о ней. Жила она в первой половине XVI века, точные даты неизвестны — родилась, скорее всего, в 1506 году, умерла то ли в конце 1540-х, то ли в 1560-м году. В общем, почти точная сверстница Чангым; но работа у неё была совсем другая.

Хван Чжин И работала кисэн; женщины этой профессии за тысячу лет проделала печальный путь — от фрейлин до проституток, в показанное время кисэн, пожалуй, ближе всего к японским гейшам. Это «женщины для развлечений», причём не только и не столько постельных — им полагалось петь, танцевать, исполнять музыку, писать стихи на двух языках (ими-то прежде всего и прославилась Хван Чжин И) и вести остроумную беседу; всему этому их обучали с малых лет в особых заведениях, кёбанах, при которых затем кисэн и оставались работать. Кёбан — это не частный весёлый дом, а вполне казённое учреждение, построенное за государственный счёт, приносящее доход казне и надзираемое особым чиновником; выбраться оттуда было во времена нашей героина ещё возможно, но очень сложно — примерно как из обычного рабства. В принципе, дворянин мог взять кисэн в наложницы и тем самым продвинуть её по сословной лестнице, но в конфуцианском Чосоне смотрели на такой поступок очень косо, и чиновнику он легко мог стоить карьеры. А куда чаще кисэн выходили замуж за таких же крепостных или полукрепостных при том же заведении — вышибал и охранников. Годам к сорока-пятидесяти была возможность скопить достаточно денег, чтобы после увольнения по старости открыть лавочку или трактир и считаться «свободной простолюдинкой» — или остаться в том же кёбане уже в качестве преподавательницы, воспитательницы и начальницы (и на том же крепостном положении).

Так танцы кисэн выглядят на фото конца XIX века. Кто видел сериал, танец опознает легко.

Историческая Хван Чжин И была знаменитой красавицей, знаменитой актрисой и знаменитой поэтессой — при жизни именно в таком порядке. А кроме того, позволяла себе такие высказывания, какие в Европе сходили с рук обычно только придворным шутам вроде Станчика или Шико. Кстати, из своих современниц, поэтесс-кисэн (а их много) она единственная известна не только по профессиональному псевдониму — Ясная Луна, Мёнволь, — но и по настоящему имени. Собственно, такой она и показана в фильме — но это было непросто. Корейская музыка того времени сейчас, в общем, очень на любителя — и композитор сериала совершил чудо, позволяя этим совершенно неблагозвучным для нынешнего уха мелодиям плавно переходить в музыку вполне современную (и очень привязчивую). Танцы воспринимаются лучше, но они длинные и довольно единообразные — так что зрителям сериала, кажется, ни один из них не показали целиком; а вот в мелкой нарезке они оказались вполне красивыми. И, наконец, стихи — с ними та же сложность. Во-первых, большая часть сохранившихся стихов Хван Чжин И — на китайском, а рассчитывать, что телезритель будет понимать китайский, не приходится. Во-вторых, корейские её стихи даже достаточно короткие, чтобы не надоесть, — в одну строфу; но, как и китайские, они на старинном языке, с каламбурами и иносказаниями, а сама эта поэтесса особенно славилась умением слагать строфы двусмысленные или загадочные. Кореец их знает по хрестоматиям с комментариями, все попадавшиеся нам переводы предельно упрощены, но хотя бы красивы; в переводе сериала дан просто упрощённый подстрочник, да ещё данный с английского перевода; и всё-таки догадаться, что это, наверное, были хорошие стихи, можно. (К счастью, непосредственно на русский Хван Чжин И тоже немного переводили и комментировали.) Впрочем, какие пояснения можно было внести без особых натяжек прямо в реплики персонажей – внесли...
Одним словом, дать всё это на экране было очень сложно. Но получилось.

Вообще сериал — экранизация романа одного из самых плодовитых авторов «про Чосон» — Ким Такхвана; его вообще любят экранизировать — по его книгам сняты и «Бессмертный адмирал Ли Сунсин», и «Русский кофе», и «Громовой раскат», и фильмы про «сыщика К»… Некоторые из них переделывала для телевидения та же сценаристка, Юн Сунджу (это по её сценариям сняты «Бессмертный адмирал», «Сэджон Великий», «Тайная дверь» и ещё кое-какие исторические сериалы). В данном случае сценарий явно удачный — действие довольно неторопливое, но равномерное, каждому персонажу (а их много) есть что играть и как себя показать и с того боку, и с этого, нестреляющих ружей и свисающих концов нет. Правда, что представляло собою правление короля Чонджона, всё равно полезно представлять хотя бы в общих чертах — но его любят выбирать для многих дорам, так что тут проще, чем с некоторыми иными временами. Хотя запутаться в должностях и родственных связях героев, конечно, можно и тут не хуже, чем в других сериалах. А вообще всё очень сдержанно: практически никаких сцен разврата (это же не полнометражка!), обязательные пытки все влезли в одну серию, даже смертей персонажей, по меркам корейского сериала, очень мало – зато каждая пробирает по-настоящему...

В корейских фильмах и сериалах много сюжетов, основанных на сопоставлении двух поколений, и здесь это получилось даже несколько чётче и интереснее обычного. Примерно половина героев из поколения «родителей», причём они тоже развиваются, и предыстория у них подробнее, чем часто бывает. Примерно столько же из поколения «детей» и два-три персонажа промежуточного возраста (король и двое из поклонников героини).

Хван Чжин И маленькая и взрослая

Роль взрослой Хван Чжин И играет Ха Дживон, и на наш взгляд, это её лучшая роль, даже более удачная, чем другие её своенравные героини (в сериалах «Дамо», «Императрица Ки» и в полнометражке «Поединок», она же в дурацком переводе - «Дуэлянт»). Играет она популярную в корейском кино и благодарную для актрисы раздвоенность между призванием и личной жизнью. В случае кисэн никакой личной жизни не полагалось, но изображать её нужно было всё время. А Ха Дживон – одна из немногих корейских актрис, кому режиссёры разрешают играть не только любовь, но и ненависть, и это она умеет не хуже. И к профессии, прежде всего к танцу, у Хван Чжин И здесь отношение столь же неоднозначное, как и к людям. Какая сторона героини возьмёт верх, увлекательно следить до самого конца.
Считается, что в жизни Хван Чжин И было всего четверо мужчин, и в разных книгах и фильмах о ней роли между ними распределяют по-разному. Мальчик из благородной семьи, первая трагическая любовь; блистательный королевский родич, безнравственный человек (и, ничего не поделаешь, адресат самых знаменитых её стихов); учёный, поставленный руководить корейской музыкой, сам музыкант и поэт (и сокрушительный зануда); таинственный удалец в чёрном, телохранитель и по совместительству её муж (в одноимённой полнометражке 2007 года именно он оказался главным героем, главнее самой Чжин И). Практически все они продолжают и поддерживают проблему из «старшего поколения» — мать Хван Джин И, сама кисэн, в своё время тоже родила её от знатного господина и тоже имела верного и всю жизнь в неё влюблённого человека из того же кёбана, учителя музыки. Искалечило это жизнь обеим женщинам, но очень по-разному.

Мать героини и учитель музыки («маэстро», как он назван в переводе)


Первая любовь


Учёный и князь


С мужем-телохранителем. И вот так до конца…

Сыграны все кавалеры интересно, хотя мужу и досталось меньше места, чем другим. Учёный, хоть и невыносим, по сути положительный герой, а играет его Ким Джевон (злой король Инджо из «Великолепной политики»), ему досталось времени больше всех. Этого персонажа из сюжета никак не выкинуть, но как показать в кино, что он хороший поэт, а Хван Чжин И — лучше? Сценаристка прибегла к очень удачному приёму: поэта играют читатели, китайские стихи мелькают на листах бумаги, а что написано – отражается на минах присутствующих, то завистью, то напряжённой мыслью (о чём это?), а то и восторгом. А стихи Хван Чжин И вполне звучат в кадре и даже иногда расшифровываются. Другие кавалеры – как бы его отражения: мальчик мог бы вырасти в такого талантливого взрослого; князь не был бы такой сволочью, если бы мог заняться делом (но он из королевской семьи, по закону обязан бездельничать); философ, с кем героиня знакомится ближе к концу своей истории, – это то, каким бы мог стать учёный к старости.


Как и положено, у героини есть соперница, и в профессии, и в любви: тоже знаменитая кисэн, тоже в сложных отношениях и с учёным, и с князем. Общается она скучнее, чем Чжин И, а танцует интереснее. И мастерски наливает выпить, ровно тогда, когда необходимо.

У неё главный выбор другой: между искусством и карьерой (не имя против псевдонима, а псевдоним против должностного величания), и разрешается он неожиданно. А ещё она способна с прежним возлюбленным остаться просто друзьями, к обоюдной пользе и удовольствию.


Соперничество двух молодых героинь идёт с первой и до последней серии, но началось не с них. У обеих есть наставницы, вложившие в этих девушек все силы и надежды, и сами всю жизнь соперничавшие между собой. Эти наставницы — однокашницы, учились в одном кёбане и у одной танцовщицы лет тридцать назад; теперь одна возглавляет главный столичный, «придворный» кёбан, а другая — «провинциальный» (но тоже в двух шагах от столицы и очень знаменитый). Играют их Ким Ён Э и Ким Боён, и обе — замечательно.

Наставницы получились и очень разные, и очень похожие, благодарных сцен им выделено не меньше, чем молодым героиням — и отношения Хван Джин И с наставницей получились, пожалуй, ярче и интереснее, чем со всеми четырьмя кавалерами. И честному (более или менее) соперничеству без пощады, но и без ненависти молодые героини тоже учатся у них, а сами старшие женщины не перестают учиться друг у друга.
Вообще в корейских сериалах очень любят показывать, как герой чему-либо учится на протяжении многих экранных часов, пока его усердие всё не превозможет, — и чаще всего это выходит скучновато и однообразно, а нередко и довольно глупо. В «Хван Чжин И», пожалуй, за этим учебным процессом следить интереснее всего, и результаты его не сводятся к обязательному «шедевру» и всеобщему признанию: герои меняются не только как профессионалы, а и как люди. Наверное, Ха Дживон это упорство на пути к профессии играть было особенно близко: в конце концов, она сама первую свою роль получила с сотой попытки (и тоже расплатилась за это собственным именем).


Фон для них создают персонажи второ- и третьестепенные, но, как свойственно корейскому кино, яркие и выразительные. Все девушки из кёбана Хван Чжин И — разные, и за ними следить интересно (для половины из артисток это была первая роль, и положила хорошее начало); король Чонджон узнаваем, хотя и не точная копия с Чонджона из других сериалов; родители мальчика, первой любви героини, исключительно колоритная пара, да и невеста его хороша (тоже первая роль Со Хёнджин, будущей «Царевны Супэкхян» и так далее…); мать героини и учитель музыки; даже слуги замечательные, балансирующие на грани «комической пары», но удерживающиеся и вполне трогательные; и даже появляющийся в самом конце старый философ Со Гёндок (который в исторических анекдотах обратил Хван Чжин И на путь конфуцианской добродетели, а в романе и в фильме развернул её «лицом к народу») вполне хорош, хотя вся конфуцианская невыносимость у него на месте.

Товарки героини


Будущая Супэкхян


Философ. «Учитель, вы считаете меня шлюхой — позвольте вас и отблагодарить соответственно!» — «Стар я уже, на женщин у меня сил нету…»

Что ещё в фильме замечательно, так это подбор костюмов: к лицам актёров, к фону пейзажному или интерьерному, к сути происходящего. Часто художник по костюмам играет диалог в не меньшей степени, чем актёры: тем, кому из собеседниц платье идёт, а кому нет, как работает сочетание тканей. У главных героинь и героев своя цветовая сюжетная линия; у каждого из двух кёбанов свой узнаваемый стиль. Интересно, как обращаются на пользу картине обязательные ядовитые цвета нарядов и грима кисэн и даже их чудовищные причёски; как ярок может быть чёрно-белый наряд учёного (и как гаснет рядом с ним узорный кафтан князя); как «красоту корейской музыки» отыгрывают внешним своим обликом музыкальные инструменты (пока звучит музыка современная) и т.д. Исключение единственное, но, увы, неминуемое в корейском кино: без синтетического тигриного меха не обошлось…




Перевод сериала (а полный, кажется, есть только один) средний, но не то чтобы плохой. Стихи, однако, лучше найти в сети в более удачных переводах, а некоторые выглядящие бессмысленными обмены репликами сравнить с более точными русскими субтитрами к неполному казахскому варианту озвучки, он тоже есть в сети.
И в придачу — отрывки из хорошего предсмертного интервью Ким Ён Э (она умерла два с половиной года назад), где она об этом сериале тоже интересно говорит.

Via

Еще накануне повеяло на нас благовониями с благословенной земли; но целые сутки мы огибали берег, покуда бросили якорь на Flag-Point, при вступлении в губу Тринкемале, где и остановились за новым запасом угля.
Прежде нежели скажем слово о Тринкемале, бросим общий взгляд на Цейлон, одну из прекраснейших колоний Великобритании. Трудно вообразить себе местоположение живописнее и разнообразнее. На полуденной стороне острова, приближаясь к центру, подымается цепь картинных гор, которые растекаются лучами во все стороны и сглаживаются к краю моря. Северная часть стелется долинной. […] Цейлон лежит между 6 и 10 северной широты, и потому там неизвестны невыгоды зимнего времени года. Юго-западный ветер и северо-восточный муссон, или Ветер Индийского океана, освежают воздух постоянно в продолжение полугода. Первый, когда солнце в Северном полушарии, второй — когда оно в Южном.
Дожди там чрезвычайно сильны. Они поддерживают растительность и свежесть. В северную часть острова наносят их северо-восточные муссоны, а в южную юго-западные. По берегам дождливая погода не тянется долее двух месяцев; остальное время года очень сухо; но в горах дожди почти постоянны, и потому большое число рек получает обильную воду, которою орошают всю страну.
Близ Тринкемале есть несколько теплых целебных источников, также как и в провинции Канди.
Климат острова умеренный; впрочем, температура по местности разнообразна. Воздух на возвышенных местах довольно благоприятен, в долинах же таит в себе источник бесчисленных болезней. Произведения Цейлона, разумеется, отвечают его счастливому положению; с одинаковым успехом обрабатываются в нем: кофе, корица, какао, сахарный тростник и гвоздика. Хлопчатая бумага по качеству превосходнее произрастающей на Индийском материке.
До владычества англичан, Цейлон имел своего повелителя. Начало монархии этого острова теряется во мраке неизвестности. Предание говорит, что за 2000 лет, Цейлон имел трех главных владетелей, имел правителей областей, воевод, главы каст и главы храмов. Право наследства престола переходило в мужескую линию. Возведение монарха на престол и его погребение ознаменовывались назидательными обрядами. Пышность двора, и величие царственной особы являлись в торжественные дни во всем блеске. Сановники двора простирались перед троном, и только уста монарха могли изрекать уголовные приговоры. Подданные обязывались доставлять и содержать войска и платить повинности, которые состояли, исключая положенной оброчной платы, в определенной части с годовой жатвы.
Повелители Цейлона и народ его принадлежали буддической религии. С той поры, как брамины возымели снова свое влияние в Индии, самостоятельность Цейлона стала колебаться; но в XIII веке, во время Марко Поло, известного венецианского путешественника, этот остров был еще в благоустроенном состоянии.
В 1506 году, португальцы, причалив к берегу, просили у короля позволения занять укромный уголок в Коломбо. Легко сдавшись на такую просьбу, основные жители мало по малу возымели подозрение и должны были предпринять противу пришельцев меры. Скоро дело дошло до рук; но Португальцы сумели однако удержаться в трех точках острова: в Пунта де Гале, в Коломбо и в Тринкемале, до самого того времени, покуда Раджа-Синг, храбрый и энергический владетель Цейлона, не заключил союза с Голландией, давно уже алчным оком смотревшей на великолепные поселения португальцев. В 1653 году, их вытеснили опасные союзники. Однако гостеприимные туземцы скоро поняли невыгодную мену, которая не упрочила их безопасности. Новые пришлецы завладели Канди, столицей острова, и с той поры начались борьбы чужестранцев, оспоривавших друг у друга присвоенное владение, покуда не пересилила всех Англия.
Настоящее население Цейлона делится на два племени: на уроженцев земли и на пришлецов, оклиматизированных с давнего времени. К первому принадлежат сингалезы, или собственно цейлонцы; ко второму арабы и малабры.
Чистые сингалезы представляют прототип индийский. Цвет кожи их золотисто-светлый; телосложение уступает в силе и объем телосложению европейцев; черты их тонки и выразительны; одежда состоит из передника или белой туники, головной убор из легкого повоя, или чалмы, оставляющей маковку непокрытой. Их волосы смоляного, черного цвета; они носят их не остригая, иногда заплетают в долгие косы; те, которые исповедуют магометанскую религию, не бреют бороды. Глядя на седовласых старцев, кажется, видишь патриархов ветхого завета. Женщины сложены необыкновенно стройно; лица их однако не так приятны, как лица мужчин. Те и другие беспрерывно жуют бетель, растение, которое чернит зубы, что составляет у них особенного рода наслаждение.


Полиандрия там более в обычае, нежели полигамия. В Цейлоне женщины имеют по семи и более мужей; но это, как уверяют, собственно не мужья, а братья. Обыкновенно родители, и более отец, заботятся о выборе жен для сыновей своих, и в Цейлоне мало встречается неженатых и незамужних.
Разделение каст существует у них в меньшей однако степени, нежели в Индии. Четыре главные касты составляют тело их общества: каста правительственная, браминическая или каста священства, каста промышленно-земледельческая и пастушеская, и наконец каста судра, составляющая последнее сословие общества. Каждая из этих каст подразделяется еще на многие.
Язык их отличается от языка береговых индийцев; каждое сословие имеет еще свое собственное наречие. Начальное образование очень распространено в Цейлоне, где есть изрядное число и поэтов. Бумагу заменяют у них листы пальмового дерева, которое наклеивают на деревянные доски; связка таких дощечек представляет книгу.
Цейлонцы очень наклонны и способны к музыке; но инструменты их крайне не искусны и ограничиваются самыми простыми духовыми и струнными орудиями, который напоминают китайские.
Живопись в Цейлоне находится в состоянии совершенного варварства. В Тринкемале попались нам самые странные изображения божеств их. Это несовершенство живописи необъяснимо при их весьма порядочном искусстве ваяния и пластики.
Как у всех народов Азии, там изобилуют всякого рода предрассудки, и астрология имеет великое множество последователей.


Не имея ни каких резких недостатков, ни замечательных добродетелей, цейлонцы довольно общительны, очень разговорчивы и чрезвычайно церемонны.
Они страстно предаются игре во все время досугов. Жены их прекрасные хозяйки. Обитатели среди острова живут в отдельных шалашах, потому что поселения очень редки в Цейлоне, и громким именем столицы Канди названо большое село. Такое разобщение семейств вынуждает их иметь дома запас всего нужного для потребления, и эти нужды ограничиваются у них самым необходимым: рис, молоко, плоды, овощи и кокосовое масло составляют все заготовление богатейших кладовых. Меблировка жилищ их также не сложна: станок, за которым сидит хозяйка в те часы, которые может уделить от полевых и домашних работ своих, занимает главное место в покое и доставляет грубую ткань, служащую для домашнего обихода.
Одно из блаженств Цейлона — бетель, и его приготовляют с особенным тщанием.
Тринкемале, пользующийся названием города по праву нескольких кучек шалашей, разбросанных в беспорядке, расположен по цветущему берегу моря, в двух милях от Тринкемальского укрепления, надежнейшего из всех портов Английских укреплений на востоке. Проходя по этой дороге, тягостной под тропическим зноем, я отдыхал несколько раз под густой зеленью старых дерев, по стволу которых снуют огромные ящерицы. Эта дорога привела меня в порядочный дом, назначенный для морских офицеров, и мы почли себя совершенно счастливыми, добившись такого приюта после душных кают нашего Архимеда.
Улицы всякого Индийского города составляют пальмовые аллеи, из-за которых выглядывают хижины довольно бедной наружности. Они строятся обыкновенно из сплетеных пальмовых листьев, поддерживаемых кольями. Двери их так низки, что иногда нет другого способа проникнуть внутрь, как ползком. Ограды большею частию состоят из наваленного вокруг колючего кустарника, в котором трудно отличить калитку, и новоприезжий принужден перескакивать через такие преграды. Исцарапавшись и напачкавшись, он является на четвереньках во внутренность касы, где убогие скамьи, покрытые тростниковыми рогожами на земляном полу, и станок трудолюбивой хозяйки, составляют все убранство.
Гуляя однажды вечером по пустынным улицам Тринкемале, мм заметили во всех шалашах сильное освещение; семейства, собранные вокруг опия, читали молитвы. Любопытство привлекло нас к самым дверям; но, заметив, что наше присутствие беспокоило отправляющих свое богослужение, мы должны были отретироваться.
Одной из замечательностей города почитается базар, состоящий из двух рядов разнородных лавок. Здесь главное сборище продавцов раковин, драгоценных и бесценных камней. Можно почесть настоящим испытанием, для путешественника эту навязчивость, с которою преследуют его торгаши, рассыпая перед ним изумруды, сапфиры и яхонты. Хитрые сингалезы знают славу камней своего острова, древнего Тапробана, известного грекам и Римлянам, и пользуются этим знанием на счет доверчивых путешественников, отдавая им кристалл за настоящий алмаз.
Но тем не менее истинно то, что Цейлон богатейшая в мире страна по части драгоценных камней, сапфиров, яхонтов и топазов. Этот остров изобилует гранитными скалами, в которых неистощимы самоцветные окаменелости разнообразного топаза; в областях Матуры и Сафрогама синий, желтый, белый и красный сапфир. Зиркон [циркон] находится в Цейлоне в большом количестве. Мелочные торговцы продают зеленый зиркон за турмалин, красный за яхонт, желтый за топаз, а серый за бриллиант. Всех сортов хрустали, кварц, доломит и гранит отыскиваются почти повсеместно.


Цейлон представляет неисчерпаемый источник исследований для натуралиста. Растительная природа является там во всей красоте и силе; ни где зоология не может представить такого обширного и сложного труда. Тут большое стадо слонов идет спокойно утолять жажду в источнике; там ленивый буйвол погружается в любимое ложе, а дальше ехидный антилоп или кривляка-обезьяна. Чего ищут эти толпы индийцев, вооруженных дротиками? Они гонятся за толпою слонов; страшный бой готов завязаться между человеком и зверем, бой неверный, повергающий столько жертв. Пики летят. Слон зашатался, и алчный человек колет его как может, и добивая его, трепещет, потому что не всегда стадо бежит в испуге, ищет спасения, и оставляет на жертву своего раненого: случается, что великаны нападают с страшным мщением и сеют по следам своим смерть.
Змеи всех родов извиваются по цветистому ложу Цейлона. Их встречаешь всюду в лесах, на дороге и в жилищах. По дорог от гавани к городу беспрестанно попадаются эти опасные гады. Как тревожен и осмотрителен должен быть охотник, рискующий ежеминутно ступить на смерть! Однако, вероятно, в самой сущности опасность не так велика, потому что несчастные случаи довольно редки. Тик-полонго считается самой ядовитой змеею в Цейлоне; длиною она от 2 до 2 1/2 аршин, серого цвета и с желтым брюхом. Другая, которую жители называют каравиллой, отличается красноватым цветом, белым подбрюшием и двумя рядами черных пятнышек по бокам. Индийцы-фокусники ловят много найя, или очковых змей, магнитизируют их, лишая таким образом возможности вредить. Немало удивляет путешественника неожиданное явление непрошенного цейлонца, который врывается в его комнату, и молча вынимает из мешка или из закрытой коробки нескольких красивых, блестящих змей, которые извиваются очень мило, но вовсе не забавно для непривычного к таким зрелищам. Магнетизер начинает размахивать руками, кривляться и ломаться, устремляя неподвижный взор, которым цепенит пресмыкающихся. Поток гремучих, быстро произносимых заклинаний, как будто оглушает их, и бесчувственные, окованные животные падают под силою чар. Тогда фокусник безопасно дотрогивается до головы змеи языком, носом и губами. Недоверчивость, свойственная человеку, заставляет подозревать магнетизера в том, что он предварительно лишает каким-нибудь средством своих воспитанников способа жалить и выучивает их змеиной пляске, ужасающей неопытных зрителей. Однако испытание над смертельно уязвленной курицей оправдало его.


Индийцы имеют суеверное уважение к некоторой породе птиц. С восходом солнца раздаются в Тринкемале пронзительные крики несметных стай ворон, и к полудню налетают их целые тучи на рынок и на окрестности жилищ, где оказывают они совершенную бесцеремонность и бесстрашие, о котором не имеют никакого понятия их Европейская братия; дерзость их выходит из границ. Они расхищают плоды даже с лотков, носимых продавцами на голове. Такая снисходительность тринкемаланцев к этим птицам объясняется тем, что они очищают ограды жилищ их от всякой нечистоты. Но бедняжки страдают от зноя: они летают с открытым носом и припадают к крышам в совершенном изнеможении.
Народонаселение Тринкемале немногочисленно и вовсе не промышленно. Восточная сторона острова пустынна.. Торговля этого порта ничтожна, а сообщение с Коломбо очень затруднительно. Жители Тринкемале оглашаются недоброй славой: в них заметна общая наклонность к воровству. Не смотря на осторожность нашу, мы имели ночное посещение, от которого впрочем счастливо отделались. […]
Единственное достойное примечания здание в Тринкемале — маленькая пагода или индийский храм, которого архитектура замечательна и оригинальна.. Фасад его необыкновенно красив, но продолжение представляет уродливый навес, под которым стоит колесница, назначенная для идолов во время торжественных шествий их по городу. Не в дальнем расстоянии от пагоды струится бассейн, в котором правоверные совершают свое омовение. Тринкемалайцы не охотно допускают чужестранцев во внутренность храмов.
Покидая порт Тринкемале, посвятим несколько, строк, памяти Францины Ван-Рец, которой обелиск возвышается на берегу моря, в воспоминание героического подвига любви. 14-го апреля 1687 года она бросилась со скалы в море, вслед за возлюбленным своим который, отчаливая от берега в Европу, отказался взять ее с собою.

Via