Умблоо

Via

(Окончание. Начало: 1, 2, 3)

В предыдущих играх-сугороку сказки и истории были исключительно японские. Отиаи Ёсиики других, скорее всего, и не знал, а Накамура Содзиро: вполне сознательно пропагандировал отечественную культуру. После Второй мировой войны многое изменилось — в том числе и в настольных играх. Сугороку «Сказочное путешествие вокруг света» (世界漫遊お伽すごろく, «Сэкай манъю: отоги сугороку») работы Като: Тэйдзо: вышло около 1960 года (точнее даты у нас нет), и охватывает уже почти весь мир. Игроки на пароходах и самолётах путешествуют из страны в страну и собирают сказки.


Но начинается путешествие, конечно, в Японии. Первый герой — местный мальчик-с-пальчик (даже меньше — мужичок-с-вершок!) Иссумбоси. Родом из Нанива, он поплыл в чашке в Столицу, где поступил на службу к князю и влюбился в его дочку. Когда во время паломничества на девочку напали демоны, маленький самурай умудрился их одолеть, а добычей стал волшебный молоток исполнения желаний. С его помощью княжна увеличила своего храброго друга и вышла за него замуж.

Рядом — уже знакомая нам по предыдущим сугороку история про зайца и барсука-тануки.

Урасиму Таро: провожают благодарные жители подводного царства, а путь морем лежит во Францию, к Красной Шапочке:


Англию с Америкой представляют «Три поросёнка» и внезапно — «Хижина дяди Тома».


Гулливер в стране лилипутов, к вашим услугам! (См, кстати, ниже)*


Германию представляют Гензель и Гретель:


Дальше — Дюймовочка (эх, разминулись они с Иссумбоси! Зато выбрано тоже водное путешествие) и Белоснежка, вполне диснеевская.


Дальше — арабы и персы. Аладдин летит на ковре-самолёте, а Али-баба приказывает: «Сезам, откройся!»


Китай представляют, разумеется, Сунь Укун и Чжу Бацзе, хотя выглядят они уже иначе, чем у Тани Сэмба. А сказка про мышиную свадьбу приписана Индии — благо там тоже есть похожая:
:

И заканчивается путешествие, кончено, снова в Японии — тут перед нами дед Такэтори и лунная царевна Кагуя-химэ в необъятном хэйанском наряде:


А в ещё более поздних сугороку на сказочные темы преобладают уже анимэ и комиксы, и о них авось напишет кто-нибудь, кто лучше нас в этом разбирается…

Ещё раз — с наступившим Новым годом!

_____________
* Между прочим, что касается Гулливера: простенькая игра про него была напечатана ещё в 1922 году в новогоднем приложении к детскому журналу «Хорошие ребята» («Ёки кодомо») — «Путешествие Гулливера в страну лилипутов» (ガリバア小人國旅行双六, «Гариба кобитококу рёко сугороку», художник — Сэнти Ёситаро:).


Картинки были в основном срисованные с европейских и американских иллюстраций, но довольно милые:








Авторским сказочным повестям вообще больше везло, чем зарубежным народным сказкам: «Алису в стране чудес» перевели на японский в 1908 году, а меньше чем через десять лет уже вышло соответствующя игра-сугороку:

О ней мы подробнее рассказывали вот здесь, ближе к концу.

Via

(Продолжение. Начало: 1, 2)

В прошлый раз у нас была сказочная игра-сугороку последних лет сёгуната. Сегодня — игра мэйдзийская, 1906 года, нарисованная Накамурой Содзиро:. Называется она «Старинные японские истории для детского просвещения» (少年教育日本於迦双六, «Сё:нэн кё:ику Нихон отоги сугороку»). Она гораздо ярче эдской, но и гораздо проще — это незамысловатый «гусёк», по клеткам ходят подряд, на каждую историю приходится по две картинки. Впрочем, кроме сказок в привычном смысле тут есть и старинные предания, в том числе известные по пьесам. Обычно нечётные — просто сказки, а чётные — попавшие в действа Но:. Сами действа поются на таком старинном языке, что детям он уже тогда был непонятен, так что игра действительно играла просветительную роль в области отечественной классики.



Первая сказка, как и в прошлый раз, про Момотаро:.

Персик приплыл

Момотаро: со товарищи

Вторая — про рыбака Урасима Таро:, уже знакомого нам по гравюре Ёситоси. Здесь он и на черепахе плывёт, и в подводном царстве пирует:


Дальше — история про Зайца и Барсука, мы её в прошлый раз пересказывали.


Затем, несколько неожиданно — легенда про Источник заботы о престарелых, о котором есть одноименное действо Но: (養老, «Ё:ро:») самого Дзэами . Сын дровосека нашёл в горах чудесный источник здоровья и молодости, а потом об этом узнал государь и воздал честь и почтительному сыну, и его отцу. Сын вверху набирает воду тыквенной бутылкой, а отец на шкуре внизу сидит и хворает…


Пятая сказка — про барсука, перекидывавшегося чайным котлом и ставшего канатоходцем, её очень любили, и она почти во всех подборках присутствует, в том числе и в нашей игре. Монахи тут, кажется, не очень-то испугались живого котла: один смеётся, а другой воинственно взялся за метлу.


Опять Но:, и опять уже знакомое нам действо — про «Одеяние из перьев». Просто рыбак и небожительница, ничего особенного:


Седьмая история — про воробья с подрезанным язычком: старик пирует в воробьином царстве, а на старуху набрасываются чудища:


Есть знаменитое действо Но: (姨捨, «Обасутэ» — тоже сочинения Дзэами ) и по легенде про Гору покинутых старух — их туда уносили умирать с голоду. Но в нашем детском сугороку показан менее мрачный извод этой истории — сын понёс мать в горы, но не решился оставить там и спрятал в подполье, а она потом пригодилась и ему, и всей деревне, давая мудрые советы:




«Мышкина свадьба» — просто сказка, нам она былее знакома в изводе «Не назвать ли нам кошку кошкой?» Мыши-родители подыскивают красавице-дочке самого крутого жениха, перебирают по цепочке всё более могучих — и самым сильным и подходящим в итоге оказывается жених-мышь. А картинки тут — в точности как в эдоском сугороку были про Лисью свадьбу: знакомство и шествие с паланкином невесты:




Десятая история, опять чётная и опять из Но:, про «Зеркало Сосновой горы» (松山鏡, «Мацуяма кагами»). Она основана на старинной легенде о поэте и воине Оотомо Иэмоти. Он ходил в поход на завоевание Хоккайдо, был разгромлен айнами и, стыдясь возвращаться в Столицу, укрылся с женой и дочкой в деревенской глуши на Сосновой горе. Умирая, его жена завещала дочери своё зеркальце. Иэмоти женился вторично, мачеха падчерицу невзлюбила, стала оговаривать девочку перед отцом, что та якобы наводит на неё порчу через деревянную куклу. Отец начинает следить за дочерью (как раз в годовщину смерти её родной матери), замечает, что та действительно вглядывается во что-то маленькое, прикрывая его рукавом — но это не колдовская кукла, а зеркальце. «Что ты туда всё глядишься?» — спрашивает сердито Иэмоти. «А где ж я теперь ещё матушкино лицо увижу?» — в слезах отвечает девочка. Она убегает из дому. Видит отражение своей матери — уже в полный рост — в ближайшем зеркальном озере и бросается в воду, к ней в объятия.
В действе Но: отец – уже не Оотомо Иэмоти, а просто житель Сосновой горы, никакой мачехи нет, а отец подозревает, что обезумевшая от тоски девочка сделала чародейскую куклу для вызывания духа матери. Но опять же оказывается, что это не кукла, а зеркальце, в котором дочь видит лицо матушки.

Но сам отец, конечно, видит в зеркале лишь собственное отражение — и объясняет дочке, что такое зеркало и как оно работает; вместе они рассматривают разные отражения — «вот я, вот ты, вот наш сад… а вот наша мама!». И действительно, является призрак матери — она тоже скучает и по мужу, и по девочке, и плачет вместе с ними.
Один из изводов этой истории в пересказе XIX века в эпоху Мэйдзи был переведён на немецкий, и европейские авторы очень быстро сделали из него трогательную детскую повесть из экзотической японской жизни, которая переиздаётся до сих пор. Но в детском варианте всё кончается хорошо — отец и мачеха тронуты дочерней почтительностью девочки и с тех пор все живут дружно. И, конечно, никаких древних поэтов и походов против варваров там нет. Будем надеяться, что и в игре использовался не самый мрачный вариант...

Одиннадцатая сказка — опять знакомая нам по эдоскому сугороку — про Обезьяна, Крабиху и страшную месть. Вверху рисовый колобок меняют на зёрнышко хурмы, а внизу Обезьян получает по заслугам от Ступки:


Опять черёд для действа Но:, на этот раз — про мудрого Хо:дзё: Токиёри, правившего в XIII веке и, по преданию, любившего переодетым бродить по стране и наводить справедливость. Какое именно — не вполне понятно, но, судя по симнему пейзажу, это всё-таки самое знаменитое действо — «Деревца в горшке» (鉢木, «Хати-но ки»). Эту историю о вознаграждённом гостеприимстве мы пересказывали тут. Но самих деревьев в горшках на картинках почему-то нет — так что, может быть, это ещё какое-то из приключений Токиёри.


Дальше очерёдность сбивается, и идут подряд срезу две несценические сказки. Первая — про деда Ханасаку и его собаку, уже нам знакомая:




А вторая — про чудо-мальчика Кинтаро:, воспитанного в горах со зверями (между которыми он любил устраивать состязания), а потом ставшего героем на государевой службе, мы о нём писали тут. На одёжках Кинтаро: — знак «кин», «золото», тот же, что мы видели у его частичного тёзки богатыря Кимпиры.




И под конец — ещё одно знаменитое действо Но:, «Ныряльщица» (海人, «Ама»). Главный герой его — один из первых вельмож, принадлежавших к знатнейшему роду Фудзивара, — Фудзивара-но Фусасаки (VII–VIII вв.); в этой истории он ещё подросток. Фусасаки прибывает в край Сануки на острове Сикоку, славный жемчужными водорослями. Где-то здесь в своё время погибла мать мальчика, теперь он ищет это место, чтобы устроить поминальный обряд. На берегу он встречает ныряльщицу, добывающую жемчуг. Она рассказывает, как много лет назад из Китая прислали в Японию ценный дар — жемчужину, внутри которой виделся образ Будды —для родового храма Фудзивара, Кофукудзи. Однако до Японии жемчужину не довезли: она канула в море и оказалась во дворце морского царя-дракона. Поисками пропажи занимался господин Фудзивара-но Фухито, побывал и в здешних местах, и даже успел прижить сына от простой женщины-ныряльщицы. Та согласилась попытаться добыть сокровище со дна моря, если за это Фухито назовёт их сына своим наследником. Обвязалась верёвкой, нырнула в море, выкрала жемчужину из-под охраны морских чудищ — при заступничестве бодхисаттвы Каннон, покровительницы всех, кто ведёт свой промысел на море (а также и семьи Фудзивара). Войско морского царя бросилось в погоню за ней, и тогда она вонзила в себя нож и спрятала жемчужину в ране.

(На нашей картинке жемчужина — размером с хорошее яблоко или персик, так что рана должна была быть страшной!)
Женщину вытащили на берег уже мёртвую, и Фухито исполнил своё обещание. Юный Фусасаки и есть тот сын вельможи и ныряльщицы, а женщина, поведавшая эту историю, конечно, оказывается призраком матери Фусасаки. Мальчик молится о её посмертной участи, и теперь ныряльщица является в новом облике: как дева-дракон, дочь морского царя из «Лотосовой сутры». Она пляшет, славит Будду и его учение, открывающее путь к спасению всем существам.

Этой благочестивой и трогательной историей Накамура Содзиро: и заканчивает своё повествование. Дальше — уже только клетка выигрыша, где дети на Новый год играют в сугороку (какое-то другое – так что, может быть, это скрытая реклама иной работы нашего художника):


В следующий раз — сугороку новых времён, уже послевоенное.

Via

(Продолжение. Начало: 1)

По советским настольным играм-гуськам мы привыкли, что среди них многие — на сюжет сказок, а вот таких японских сугороку мы, кажется, до сих пор не выкладывали. Но, конечно, они были — и чем больше сугороку становилось детским развлечением, тем чаще они включали в себя сказочные мотивы. Можно сравнить три таких игры — разных времён.


Первая — совсем старая, ещё токугавской поры. Называется она «Красная книга сказок» (昔咄赤本壽語祿, «Мукасибанаси акахон сугороку», 1860 г.; «красные книги» — общее название для дешёвых изданий с картинками, в таком виде и сборники сказок выходили.) Художника мы уже знаем по «парчовым картинкам» 1870-х годов — газетным приложениям-гравюрам с амурчиками: это Утагава Ёсиику (1833-1904). Но в 1860-м году он был молодым, его ещё «не приняли в Утагавы», и подписывался он как Отиаи Ёсиики (一惠齋芳幾).
Построена игра довольно любопытно. На начальной клетке сидит перед детьми сказитель, а за спиною у него вывешены заглавия сказок — хотя на самом деле сказок у нас окажется больше, не шесть, а все восемь.


На каждую сказку приходится четыре-пять клеток-картинок, и чтобы выиграть, требовалось, видимо, не просто добраться до заключительной клетки вверху, а «собрать» по дороге все картинки к какой-нибудь сказке, а лучше — к нескольким. Разбросаны картинки по полю в более или менее произвольном порядке, но мы для простоты будем давать их подряд, по сказкам. Все истории, разумеется, местные, японские — страна ещё закрыта, заморских сказок никто не знает.

1. Итак, первая сказка — про Момотаро:, Персикового мальчика. Мы о нём уже рассказывали в прошлый раз: он родился из персика, приплывшего по речке, а потом собрал отряд из пса, обезьяны и фазана и с этой дружиной разгромил и разграбил Остров демонов.
Вот персик по ручью приплывает к доброй старушке, а потом из него вылупляется наш герой:


У каждой сказки в этой игре есть своя метка в верхней полоски, и у Момотаро: это, конечно, персик.
Вот Момотаро: подрос и собирает своё воинство — начиная с собаки:


А вот побеждённые демоны подносят ему в дань сокровища:

Многие рисунки в нашей игре стилизованы под театральные гравюры — у Момотаро:, например, грим кабукинского грозного воина, арагото.

2. Вторая сказка — про деда Ханасаку и его собачку, мы её подробно пересказывали тут. Метка, разумеется, — цветок вишни.
Пёс отрыл для доброго старика клад, а злой сосед в это время подглядывал из-за забора. Потом он собачку украл и, не добившись от неё сокровищ, убил. А старик со старухой пёсика оплакали и тело сожгли…


Собака явилась старику во сне и велела развеять её пепел по ветру — и всюду, где он попадал на деревья, даже сухие, расцветали вишни. Князь об этом узнал, подивился и наградил Ханасаку:


А когда тот же фокус попробовал проделать злой сосед, то опозорился, князя разгневал, и тот велел с негодяем расправиться:


3. Третья сказка в списке за спиною у сказителя — «Лисья свадьба». По сути, это даже не сказка, а быличка: считается, что в дни, когда на небе — солнце и одновременно идёт дождик, лисы (в том числе оборотни) играют свадьбы, и иногда за ними удавалось подсмотреть. Постановки таких лисьих свадеб в разные дни устраивали (и до сих пор устраивают) почти по всей Японии: переодеваются, гримируются и составляют шествие.
В нашей игре — просто любовная история. Лисья парочка знакомится, влюбляется — и вот уже за невестой прибывает паланкин:


Собственно свадьба и дальнейшая счастливая семейная жизнь:


4. Четвёртая сказка — про барсука-тануки, перекидывавшегося чайным котлом (который на метке и изображён), а потом ставшего канатоходцем. Мы её вчера уже рассказывали.
Барсук показывает своему спасителю, как он умеет оборачиваться — и котёл продают настоятелю храма:


Котёл начал бегать и перепугал всех монахов. А на последней картинке — котёл-канатоходец даёт представление:


5. Пятая сказка — тоже уже пересказывалась в связи с картинкой Ёситоси: это история воробья с подрезанным языком.
Старуха с ножницами в руках рассказывает старику, как она обошлась с воробьём. Старик поплакал-поплакал и пустился на поиски своего любимца. И пришёл в воробьиное царство…


Добрый старик от воробьёв получил в подарок сундук с сокровищами (здесь ещё — и волшебную колотушку-золотушку), а злая старуха — сундук с чудовищами. И поделом!


6. Следующая сказка (и последняя на вывесках у сказителя с первой клетки) — одна из самых свирепых, про зайца и барсука. Поймал старик тануки, отдал своей старухе его сторожить, а сам ушёл. Барсук старуху заморочил, убил пестом и в котле сварил. Старик варева поел, понял, чем его попотчевали, и горько заплакал. Проходил мимо заяц, старик ему пожаловался, и заяц обещал за них со старухой отомстить.

Барсук и заяц тоже вполне в духе театральных гравюр — и по позам, и по одёжкам, «злодей» и «герой-мститель», только головы звериные.

Заяц оказался ещё хитрее тануки, долго его изводил (в частности, поджёг вязанку хвороста у барсука на спине), а потом сбросил с лодки и забил веслом.

Почему меткой к этой мрачной истории стал именно свиток — непонятно.

7. Помимо заявленных сказителем сказок, игрокам предлагается ещё две. Одна — про подвиги богатыря-самурая по имени Кимпира — про него ещё в XVI веке сложили сказ дзё:рури, а потом он попал и в лубочные книжки, на театральную сцену (Итикава Дандзю:ро: Первый, основатель «сюжетного кабуки», именно его приводил как пример настоящего арагото). Кимпира побеждал других воинов, диких зверей и демонов, набор подвигов у него в каждом изводе этой истории разный, так что тут мы просто картинки покажем. Метка здесь — иероглиф из имени героя, «кин», «золото»:




8. И последняя история — про обезьяну и краба, точнее, про Обезьяна и Крабиху. В ней действуют самые разные звери и предметы, и показаны они тоже по-театральному: Обезьян загримирован, другие персонажи — кто в масках, а кто в шапках с изображениями соответствующего существа, как в действах Но:. Сказка тоже существует в разных изводах, мы будем опираться на наши картинки.
Крабиха нашла рисовый колобок, Обезьян обменяла его на семя хурмы, выросла хурма большая-пребольшая (и метка к этой сказке — плод хурмы). Крабиха на дерево влезть не могла, позвала Обезьяна на помощь; тот залез на дерево, спелую хурму съел сам, а недозрелой, твёрдой закидал Крабиху — насмерть! Дети Крабихи решили отомстить и стали искать союзников. Список их бывает разным, в нашем случае это Яйцо, Водоросль, Шмель и Ступка, все в виде храбрых воинов. На первой картинке Обезьян убивает Крабиху. На второй мстители устроили засаду в обезьяньем доме, и печёное Яйцо первым выпрыгнуло на хозяина и обожгло его (а в той «пьесе», которую нам показывают, Яйцо нападает с мечом):


Обожжённый Обезьян бросился к чану с водой, но поскользнулся на Водоросли и был искусан Шмелём. Тут на него сверху спрыгнул(а) Ступка, и злодею пришёл конец.


И, наконец, можно добраться до клетки выигрыша. Это — привычный корабль Семи богов счастья, но в нашей игре на него погрузились все герои «пройденных» сказок. А кто не уместился на судно, плещется в воде (как Крабиха и здоровенный синий демон) или летает над мачтой (как Воробей):


Дальше посмотрим другие сказочные сугороку, поновее и поярче!

Via

Канун Нового года и сам Новый год — подходящее время для сказок. А у нас ещё от «Ежемесячного Ёситоси» осталось некоторое количество гравюр как раз на сказочные сюжеты.


Вот Момотаро, Персиковый мальчик, со своими соратниками. Родился из персика, приплывшего по речке, а потом собрал отряд из пса, обезьяны и фазана и с этой дружиной разгромил и разграбил Остров демонов.


А это рыбак Урасима Таро верхом на пышнохвостой черепахе. Он спас и отпустил на волю маленькую черепашку — а она вернулась уже огромной и отвезла его в морской дворец царя-дракона. Урасима там погостил, а как собрался домой, ему дали с собою волшебную шкатулку, которую нельзя было открывать. Урасима вернулся в родную деревню — а там прошло не несколько дней, как на дне морском, а много-много лет. Никого родных-знакомых не осталось. С горя Урасима нарушил запрет, открыл ларец — а там была его вечная молодость. Улетучилась она, как пар, а рыбак в один миг одряхлел и рассыпался в прах.


Добрый старик из сказки про воробья с подрезанным языком — возвращается из воробьиного царства, где тамошние жители его за спасение одного из своих товарищей кормили, поили, развлекали, а под конец одарили сундуком с сокровищами. Злая старуха (которая, собственно, воробья и изуродовала) позавидовала, попробовала повторить это приключение — но в подаренном ей сундуке оказались сплошь жуткие чудища, которые со злодейкой и разобрались…


Небесная дева в одежде из перьев (ну, и не только из них…) Эта сказка больше известна по действу Но:, и мы её уже пересказывали здесь. http://umbloo.livejournal.com/274465.html


Сказка про барсука-оборотня (точнее, енотовидную собаку — тануки): он умел перекидываться котлом, в котором кипятят воду для чая. Добрый бедняк освободил тануки из силка, тот и говорит своему спасителю: «Хочу тебя отблагодарить, да денег у меня при себе нет. Обернусь-ка я котлом, а ты меня продай!» Так и сделали; котел купили монахи, но едва повесили его над огнём, как у котла выросли лапы и хвост, и он убежал из храма (на нашей картинке монахи сквозь бумажную перегородку как раз наблюдают за превращением). Тануки вернулся к бедняку и стал зарабатывать для него деньги, показывая представление — котёл-барсук танцует на канате. В другом изводе он остался в храме, и посмотреть на пляшущий котёл стали стекаться паломники. Что это был за храм — говорят по-разному: иногда называют Мориндзи, иногда (как у Ёситоси) Ниннадзи, а порою и другие.


Минамото-но Ёримицу, он же Райко: (948—1021), борец с разбойниками, тоже попал в сказочные повести —уже как победитель демонов, чудовищ и оборотней. Здесь он будит демона-людоеда с горы О:э — потому что даже таких злодеев благородный Райко: во сне убивать не хотел. Эту историю (тоже попавшую на сцену Но:) мы уже пересказывали вот здесь, ближе к концу.


Сонгоку:, он же обезьяний царь Сунь Укун из старинного китайского романа старинного китайского романа «Путешествие на Запад» (XVI век, автор — У Чэнъэнь), поминался нами совсем недавно. На картинке Ёситоси он превращает соломинки в несметное войско.

А в следующий раз посмотрим сказочные игры-сугороку.
С наступающим!

Via

Относится к XIV веку, хранился в собрании храма Тё:дзэндзи 長善寺 в краю Ава, что на острове Сикоку.


Вот тут на сайте Национального музея города Нара его можно разглядеть подробнее.
Свиток необычен тем, что на нём присутствует сам Будда. Просветлённого сопровождают четверо бодхисаттв.


Рядом с Буддой Якуо и Юсэ – те же двое, что и на других свитках с девами.


Чуть ниже Фугэн, обычный предводитель десяти дев, но он тут не один: в пару к нему выехал Мондзю (Манджушри) верхом на льве.
Насколько можно разглядеть, боги-хранители стран света тут тоже есть, причём не двое, как на прошлых свитках, а все четверо: двое в самом верху и двое на земле.


Хранитель и дева.


Ещё девы, все в китайских нарядах.


И ещё девы.
Композиция свитка гораздо более равновесная, чем в тех случаях, что мы показывали раньше. Вся толпа не шествует по свитку, а уже остановилась и приветствует Будду. И все улыбаются.


Даже слон и лев!

Via

Via

(Окончание. Начало тут)

3.
Прошло около года. За это время Хо:таку, он же монах Тэннитибо:, обошёл полстраны — побывал в Осаке, на Сикоку и ещё много где. И обзавёлся приверженцами — поверившими, что он внебрачный сын сёгуна с большим будущим. Самые верные его спутники — Акасака Дайдзэн и Фудзии Сакё:, с ними вместе он пришёл в край Мино и остановился при большом храме в Нагахоре. Повадка его заметно изменилась: он выглядит не как бедный служка сельской обители и не как разбойник с большой дороги, а как молодой человек благороднейшего происхождения, соответственно одетый (пригодились настоятельские деньги!) и умеющий держаться важно и величаво. Досточтимый Тэнтю:, настоятель здешнего храма, выведывает у двух воинов, кто их спутник, и, поражённый, готов присоединиться к Тэннитибо: и всячески поддержать его притязания. Все четверо обмениваются чарками в знак подтверждения союза и строят замыслы на будущее. Постепенно можно заметить, что вдохновенно переговариваются только Акасака, Фудзии и Тэнтю:, а сам Тэннитибо: помалкивает и только приглядывается к ним. А потом встаёт и совсем другим голосом, чем прежде, без всякой протяжной величавости, произносит: «А знаете, ребята, что самое забавное во всём этом? То, что никакой я не сёгунский сын!» — «Но как же? А письмо? А меч?» — «Они — настоящие, а я — липовый!» — и Тэннитибо: рассказывает товарищам всю свою историю, заключая: «В общем, я вас обманул. Если вы злитесь, можете прирезать меня на месте, с троими сразу я всяко не справлюсь». Троица переглядывается, потом Акасака с восхищением говорит: «Ну ты и наглец! Но я, взявшись за дело, не отступаюсь. Пошёл за сыном сёгуна — не брошу и самозванца. Если ты преуспеешь — и мы с тобой, если пропадёшь — и нам конец, значит, так суждено! Верно?» Второй воин и монах соглашаются, и все четверо обновляют свой союз — уже не обманывая друг друга.
Тэнтю: замечает: тут, мол, при храме остановился один господин, зовут его Яманоути Иганосукэ, раньше он состоял при могущественном сановнике из Ставки. Вот бы и его вовлечь в заговор: он человек опытный, ушлый, знает всех больших князей в Эдо и может очень пригодиться. Отодвигается створка двери, и появляется сам упомянутый Яманоути — он уже зрелый муж, раза в два с лишним постарше Тэннитибо: и обоих воинов. «Плетя заговоры, — говорит он, — проверяйте, не подслушивают ли вас. Я всё слышал. Будь ты, парень, настоящим сыном сёгуна, я бы тебя поддержал и начал хлопоты в Ставке. Но с самозванцем связываться не буду». Он разворачивается, чтобы уйти, но Тэннитибо: загораживает ему дорогу: «Если что-то делаешь — не останавливайся на полдороге. Если считаешь, что я не гожусь ни в сёгунские сыновья, ни в удачливые самозванцы — так не уходи, а снеси мне голову и представь её властям. Награду получишь. Обещаю, мои друзья вмешиваться не будут — я им запрещаю!» Яманоути медленно тянет из-за пояса меч, глядя в глаза Тэннитибо: — но потом кивает: «Я вижу, ты и сам не намерен останавливаться на полдороге. Ладно, поддержу тебя — так или иначе, я должен вернуться в Эдо и занять достойное место, а другого случая может и не представиться. Только прислушивайся к моим советам — может быть, я тебя и следующим сёгуном сделаю!» И все они (кроме настоятеля) решают не медлить и двинуться в Ставку.

Гравюра Тоёкуни Третьего — не к этой, а ещё к одной из ранних пьес, но гримасничает Тэннитибо: тут эффектно

Добравшись до Эдо, Тэннитибо: громогласно объявил свои притязания и представил в подтверждение письмо и меч. Проверить их подлинность поручено крупному чиновнику, князе Мацудайра. Тот проверил со всей тщательностью — и нашёл и меч, и письмо настоящими, что и доложил сёгуну. Сам Ёсимунэ «сына» ещё, конечно, не видел — но по итогам проверки склонен его признать; ту девушку, дочь старой Осан, он хорошо помнит, если их ребёнок уцелел — можно только порадоваться. Иак что сёгун уже готов встретиться с Тэннитибо: и объявить его своим сыном.
Однако есть в Ставке человек, который считает проверку недостаточной, Тэннитибо: — самозванцем, а признание его — недопустимым. Это проницательный судья О:ока Тадасукэ, и он настаивает на дальнейшем расследовании. Мацудайре очень обидно, да и сёгун недоволен: он не собирается отказываться от своего прошлого, но подозревает, что О:ока именно чего-то подобного и добивается. Судье сообщают, что сёгун нашёл его просьбу дерзкой и распорядился, чтобы О:ока не покидал своей усадьбы и ждал дальнейших распоряжений. Посланец сёгуна говорит это очень резко, и судья с домочадцами уже предполагают, что завтра может прийти новый приказ — уже о том, чтобы Тадасукэ покончил с собою. Прежде Ёсимунэ, в отличие от своих предшественников, такими выходками не злоупотреблял, но раз дело идёт о его семье — всяко может сложиться… Некоторые домочадцы и доверенные служащие уже советуют судье: «Не стоит ждать приказа. Если вы покончите с собою сейчас, ещё до того, как это велит сёгун, он не сможет обрушить свой гнев на вашу семью и, может быть, даже позволит вашему сыну успешно продолжать службу. Мы, ваши верные слуги, вместе с вами вспорем себе животы — даже покойный Цунаёси при всём своём злонравии в подобных случаях не трогал семьи погибших!» (И все зрители могут, конечно, вспомнить «Сокровищницу вассальной верности» — знаменитейшую пьесу как раз из времён правления Цунаёси со всеми её десятками самоубийств.) О:ока говорит: «Спасибо за вашу решимость, но я отвечу: нет! Если этот Тэннитибо: будет признан, а потом всё же окажется, что он самозванец, опозорен будет не только сёгун, но и всё государство. Раз моё прошение о доследовании не желают принимать — что ж, я знаю ещё один путь. Но для этого надобно отправиться в край Хитати, к князю Мито. Это недалеко, но непросто будет выбраться из-под домашнего ареста. Однако у меня есть план…»

О:ока на гравюре Тикасигэ

Осуществлению его плана посвящена следующая сцена — и если только что всё было очень пафосно, то тут начинается балаган, как часто случается в Кабуки. У всех ворот усадьбы О:оки выставлен караул, даже у задней калитки, через которые покойников выносят, чтобы не поганить главные ворота. Эта-то калитка и отворяется, и часовой видит: трое скорбящих выносят покрытые полотном носилки. «Стойте! Кто умер, кого несёте?» — «Горе, Горе, это Обоси Юроносукэ!» — «Что? Это храбрый мститель из “Сокровищницы вассальной верности”? Так он же уж скоро двадцать лет как погиб!» — «Нет, нет, это рыбник Дансити!» — поправляется второй носильщик, но стражник отмахивается: «Знаю и эту пьесу, не морочьте мне голову!» — «Нет, нет, — кричит третий, — это на самом деле судья О:ока Тадасукэ!» — «Вы что, всех героев Кабуки решили перебрать?» — злится стражник. Он откидывает покрывало с тела и ахает: «Гляди-ка — правда судья О:ока! Всё же зарезался! Горе-то какое! Проходите, проходите, похороните его с почётом!» Погребальное шествие минует ворота. Составляют его верные домочадцы О:оки из предыдущей сцены, а на носилках — и впрямь сам судья, только живой и здоровый.

4.
В уделе Мито в это время княжит Токугава Цунаэда. Как и сёгун, он тоже происходит из боковой ветви рода Токугава (только другой) и тоже приходится правнуком родоначальнику Иэясу — правда, по годам он Ёсимунэ в отцы годится. Его секретарь и верный помощник Яманобэ Тикара докладывает почтенному старцу, уже собирающемуся отойти ко сну, что прибыл судья О:ока по очень срочному делу. Цунаэда хорошо знает судью и охотно принимает его. О:ока выглядит измождённым — ещё бы, он только что проделал 125 вёрст от Эдо до Мито меньше чем за день! Однако упорства ему не занимать — и он немедленно начинает излагать перед князем свои доводы о необходимости более тщательного расследования дела Тэннитибо: (мы их уже знаем — угроза чести дома Токугава и так далее). Цунаэда выслушивает его и кивает: «Хорошо, согласен. Я поговорю с сёгуном и добьюсь дальнейшего разбирательства. Что до тебя — не вздумай в самом деле вспарывать себе живот, если придёт приказ о самоубийстве. Тяни время, я всё устрою». И любопытствует: «А как ты из-под домашнего ареста-то ускользнул?» О:ока честно признаётся: «Под видом мертвеца», — и всё рассказывает. Старик смеётся и отвечает: «Ну хорошо, но не обратно же к тебе в дом покойника заносить! А если прибудет посланник из Ставки и тебя не окажется на месте, выйдет нехорошо. Ладно, я пошлю моего Яманобэ с письмом к тебе, а ты переоденешься его слугой и будешь фонарь нести, так домой и проберёшься!»
Надо думать, когда «слуга с фонарём» добрался до усадьбы О:оки, он уже едва на ногах держался. Но всё получилось: отлучку судьи удалось скрыть, а на следующий день Цунаэда отправился в Ставку и убедил сёгуна разрешить продолжение расследования. О:ока вызывает Тэннитибо: и его товарищей на допрос. Самозванец держится ещё более чванно и возмущён, что судья с ним обращается как с простым подследственным: «Я — сын сёгуна! Извольте проявить уважение!» — «А я сейчас представляю самого сёгуна, — отвечает О:ока, — так что извольте являть скромность!» О:ока начинает допрос, пытаясь подловить самозванца — ничего не получается: Тэннитибо: держится с несокрушимым достоинством, а когда затрудняется с ответом, на помощь ему приходит Яманоути Иганосукэ, достойный противник для судьи. В частности, Яманосукэ готов поклясться, что Тэннитибо: выглядит точь-в-точь как сёгун в юности. «А вам-то откуда это знать?» — сердится О:ока. Яманоути ядовито отвечает: «Видно, вы следите только за эдоскими делами, как и положено вам по должности, и не любопытствуете провинциальными. Я с малых лет служил семье Кудзё:, из которой происходит матушка нашего сёгуна, и когда тот был ещё дитятею, обучал его чистописанию. Мне ли не помнить его обличья?»
Допрос продолжается — но бесплодно; наконец, О:ока вынужден признать, что не может найти ни одной дырки в показаниях Тэннитибо:. Судья, скрепя сердце, приносит ему свои извинения и обещает по возможности ускорить встречу юноши с его великим отцом. А когда Тэннитибо: и его товарищи гордо удаляются, говорит себе: «Этот Яманоути прав. Я уделил недостаточно внимания тому, что происходило в провинции…»

Опять Тоёхара Кунитика — О:ока и Тэннитибо:

Судья не сдаётся. Он договорился о том, чтобы Ёсимунэ встретился со своим «сыном» через десять дней, сам тем временем сказался больным и заперся в усадьбе — а двоих лучших своих соглядатаев отправил в Кии. От Эдо до Кии — четыре дня пути, столько же обратно, на расследование на месте остаётся меньше двух дней, но это последняя надежда.
Десять дней на исходе, а соглядатаи не вернулись. Ясно, что Тэннитибо:, как только будет признан сёгунским сыном, потребует головы О:оки. Судья с женою и сыном уже облачились в белое и готовятся совершить самоубийство, трогательно прощаются друг с другом. Но тут, наконец, возвращаются сыщики. «Ну что, удалось что-нибудь выяснить? — спрашивает О:ока. — Жива ли ещё мать той девушки, возлюбленной сёгуна, которую я вас просил найти?» — «Нет, увы, она умерла — точнее, её убили почти два года назад. Но один свидетель у нас есть, тоже из тех мест — точнее, он жил там в пору убийства. Его зовут Кю:сукэ, и он готов рассказать много любопытного про этого Тэннитибо:. Мы даже раздобыли вещественные доказательства!»
И вот на следующий день О:ока вновь приглашает Тэннитибо: в свою управу — но на этот раз ведёт себя с ним очень почтительно, почти подобострастно. Тэннитибо: на этот раз сопровождают только Акасака и Фудзии, Яманосукэ нет, и их это, кажется, беспокоит. Но О:ока словно бы не замечает отсутствия одного из приглашённых. Он сообщает, что уже завтра Тэннитибо: сможет встретиться со своим отцом; однако перед тем сёгун желал бы лично взглянуть на своё письмо и меч. Последнее не очень радует заговорщиков, но, в конце концов, обе вещи подлинные — и Тэннитибо: передаёт их судье. Затем О:ока заявляет: «Сёгун изволил пожаловать вас одеянием!» На подносе появляется узел из богатой ткани, Тэннитибо: развязывает его — и видит собственную старую куртку, замаранную в собачьей крови. «Что это за шутки? Учтите, судья, что я воспринимаю ваш поступок как прямое оскорбление мне и всему роду Токугава!» — восклицает он негодующе. «Не помните? Придётся позвать того, кто помнит!» О:ока вызывает свидетеля, появляется Кю:сукэ, мрачный и неприветливый, и говорит «сёгунскому сыну»: «Ну, здорово, Хо:таку! Это же из-за тебя за мною гоняются по всей стране уже почти два года. Я тебя видел в Мино, да не успел до тебя там добраться, ты уже улизнул». — «Кто это? — вопрошает Тэннитибо:. — Я не знаю этого человека!» — «Да мы ж с тобою при храме под одной крышей жили, в одну баню ходили! — упорствует Кю:сукэ. — Легко проверить: у того Хо:таку, с которым я мылся, на плече круглое родимое пятно было. А у вашей милости с этим как?»
Акасака и Фудзии переглядываются, Тэннитибо: колеблется — и в это время ему приносят записку от Яманосукэ. Это — предсмертное письмо: «Я совершил ошибку и, боюсь, навёл судью на опасную мысль. В любом случае, он нас раскусил и поселил сомнения уже во многих князьях и сановниках. Прощайте — я предпочитаю умереть от собственной руки, а не от руки палача». Акасака и Фудзии ещё готовы запираться, но Тэннитибо: смотрит на судью и внезапно ухмыляется: «Ну что ж, похоже, я проиграл. Но это были увлекательные два года!» О:ока зовёт стражу, и самозванца с его товарищами выводят прочь.

На сцене, конечно, вся эта пьеса — чистый поединок между Тэннитибо: и О:окой, хотя лицом к лицу они сталкиваются только пару раз. Судья здесь такой же, как обычно в Кабуки — умный, проницательный и упрямый; а Тэннитибо: играют как «обаятельного негодяя» вроде Гомпати или цирюльника Синдзы. Любовной истории ему не досталось (или она выпала после первых же постановок), но это не мешает ему быть юным и наглым красавцем (Мокуами ради этого даже омолодил его на добрый десяток лет), и играют его обычно первые «звёзды». А в первой постановке Тэннитибо: играл самый любимый Мокуами актёр — Оноэ Кикугоро: Пятый, а судью — Бандо: Хикосабуро: Пятый, тоже прекрасный мастер; на последней картинке Кунитики в ролях — именно они.

Via

1.
Японская история не очень богата самозванцами — по крайней мере, по сравнению с русской. Но, конечно, и там они появлялись, и об одном таком случае — и посвящённой ему пьесе Кабуки — мы хотим рассказать.
Дело было в 1728 году. В Эдо объявился некий монах-воин с полуострова Кии, называвший себя Тэннитибо: Ёситанэ и утверждавший, что он — внебрачный (и даже добрачный) сын правящего сёгуна, Токугавы Ёсимунэ. Его сопровождало и поддерживало несколько ро:нинов — самураев, лишившихся службы; они явно рассчитывали в случае признания притязаний Тэннитибо получить при нём хорошие места.
Дело выглядело странным. С одной стороны, для начала XVIII века монах-воин — это уже почти мятеж, считалось, что от них давно избавились, да и не нужны они в наше мирное время. С другой стороны, появление такого сына сёгуна было менее невероятно, чем могло бы.
Дело в том, что Токугава Ёсимунэ (徳川 吉宗, 1684–1751; он, как положено, сменил за жизнь несколько имён, но мы уж будем звать его проследним и главным) сам был не вполне обычного происхождения. Он принадлежал к боковой ветви рода Токугава, первым и последним сёгуном среди его предков был, собственно, родоначальник — Иэясу, прадед Ёсимунэ. С тех пор никто из этой ветви не просто не занимал места сёгуна, но даже не притязал на подобное — они тихо жили в отведённом им уделе (кстати, как раз на Кии). Удел был богатый, но это не помешало отцу Ёсимунэ залезть в долги совершенно сказочные, да ещё цунами по полуострову прошлось... В довершение всех бед в 1715 году отец и оба старших брата умерли в моровое поветрие; юноша унаследовал удел и долги. И начал, как умел, поправлять хозяйство — до конца не преуспел, но, в общем, сотворил за год настоящие чудеса.
А в Ставке тем временем дело было неладно. Умер один сёгун, потом другой, его преемник, потом малолетний наследник этого преемника, семилетний сёгун Иэцугу — и основная ветвь рода Токугава оборвалась. Начали искать подходящего человека среди отпрысков боковых ветвей — и выбор пал на Ёсимунэ, молодого, здорового, способного, успевшего обзавестись связями среди виднейших конфуцианцев вроде Араи Хакусэки. Ёсимунэ правил тридцать лет — и оказался едва ли не лучшим сёгуном из всей династии: умным, дельным, решительным, спокойным и умеренным… И, что окажется немаловажно для нашей истории, он очень хорошо умел подбирать себе сподвижников и помощников.

Это Ёсимунэ уже пожилой. Но портрет хороший.

На двенадцатом году правления Ёсимунэ и объявился Тэннитибо. В Ставке прекрасно знали всех жён, наложниц и любовниц предыдущих правителей — но никто не представлял, с кем там у себя на Кии имел дело в юности Ёсимунэ. Вообще-то он отнюдь не слыл женолюбивым — но мало ли… Спросили сёгуна напрямую — он прямо и ответил: «Не знаю. Вполне может быть, это и мой сын. Надо разобраться». Разбирательство вёл сановник Ина Хандзаэмон, прилежный и тщательный. (Его отец, Ина Хандзаэмон Таданобу, был человеком примечательным: это он после страшного извержения Фудзи в 1707 году, когда выжгло все окрестности Эдо, сумел изобрести способ восстановить плодородие на полях. Но это требовало времени, а крестьяне, лишившиеся и урожая, и жилья, и — по крайней мере, временно, — самой земли, мёрли с голоду, перекапывая под его руководством залитые лавой поля. Ина Таданобу раз выбил им маленькое пособие, другой — этого не хватало; тогда он на свой страх и риск раздал крестьянам казённый рис из хранилищ ставки, объяснил, как работать дальше, и покончил с собою. Рис не отобрали, семью его не тронули, а после Реставрации Мэйдзи Ина Хандзаэмон Таданобу стал одним из первых токугавских деятелей, кому поставили памятник, а немного позже признали божеством, воздвигли святилища и почитают в святилище о сих пор.)
Ина Хандзаэмон-младший провёл расследование, занявшее около года, и выяснил: Теннитибо: действительно с Кии, ему тридцать лет — по годам вполне годится в ранние сыновья сорокапятилетнему сёгуну. В младенчестве мать (её личность усыновили) увезла его в Эдо, через четыре года скончалась, мальчика (которого звали Ханносукэ) отдали на воспитание монахам. Он вырос при храме, получил имя Кайгё:, из храма ушёл в отшельники, сам присвоил себе новые имена — Гэндзибо: Тэннити, а потом Тэннитибо: Ёситанэ, — и, наконец, объявил себя сыном сёгуна. Товарищи Тэннитибо: (их, конечно, тоже допросили) свидетельствовали противоречиво, сам сёгун, ознакомившись с итогами расследования, сказал: «Нет, похоже, всё-таки не мой сын. А жаль, даровитый юноша». Тэннитибо: признали самозванцем и казнили.
Было бы удивительно, если бы кабукинские драматурги прошли мимо такой истории. Правда, ставить пьесы, действие которых происходит в текущие, токугавские времена, было запрещено цензурой. Но имелся почти безотказный способ обойти запрет: перенести действие в совсем старинные времена, а имена исторических персонажей на сцене немного изменить. Никого из зрителей это не обманывало, но цензура, как правило, такой отмазкой удовлетворялась. Так поступили и тут: сперва Сакурада Дзисукэ Третий в 1849 году, а через пять лет — и молодой Каватакэ Мокуами сочинили по пьесе про нашего самозванца. Действие перенесли в пору первого сёгуната, а главного героя условно переименовали: его имя, Тэннитибо: (天一坊), записали с другим иероглифом в середине (天日坊). Другие имена (его сподвижников) тоже немного переделали, а сёгуна вообще, кажется, по имени называть не стали. И, несмотря на всю скользкость темы, обошлось: цензура пропустила. Самозванец, конечно, — но ведь он в пьесе нехороший, и его разоблачает праведный судья, так что всё благонадёжно.

Гравюра Куниёси к пьесе Сакурады Дзисукэ

Кстати, о праведном судье: больше всех пострадал как раз Ина Хандзаэмон-младший, которого из пьесы вообще выкинули. По простейшей причине: все-все зрители прекрасно знали, кто был гениальным следователем и праведным судьёю в правление Ёсимунэ. Конечно, знаменитый О:ока Тадасукэ (大岡忠相, 1677–1752), герой народный повестей и уже многих пьес Кабуки и кукольного театра! Тот самый, который уличил вора, допросив изваяние бодхисаттвы Дзидзо:, тот самый, который вынес решение, что за запах еды платят звоном монет, тот самый, к которому уже привязано ещё с десяток расхожих сюжетов! (Мы несколько пьес о нём уже пересказывали, в том числе и сочинения Мокуами.)

Самое раннее, кажется, изображение О:оки

Обе пьесы имели успех — на судью О:оку эдосцы были готовы смотреть неустанно, а сам Тэннитибо: получился, конечно, злодеем, но при этом ещё и романтическим красавцем. Потом постепенно они сошли со сцены; а потом произошла Реставрация Мэйдзи, в стране многое изменилось, в театре Кабуки — тоже, и Каватакэ Мокуами не замедлил этим воспользоваться. Токугавские ограничения теперь отменяются, переносить действие во времени и менять имена больше не нужно, исторически достоверные пьесы поощряются властями — особенно если они показывают язвы старого режима. Так не вернуться ли к скандальному сюжету и не написать ли новую пьесу в современном духе?
Так Каватакэ Мокуами и поступил: в 1875 году была поставлена его новая пьеса «» (扇音々大岡政談, «О:ги бё:си О:ока сэйдан»), или просто «Дело Тэннитибо: и О:ки» (天一坊大岡政談, «Тэннитибо: О:ока сэйдан»; обратите внимание — имя героя уже пишется «исторически достоверно», через знак 一, а не через日!). История получилась увлекательная (и изрядно длинная). Вот что происходит в этой пьесе, если излагать её по немного сокращённой (в основном за счёт любовной линии) современной постановке.

2.
Действие начинается в селе Хирано на полуострове Кии. Здесь стоит большой и небедный храм бодхисаттвы Каннон — по крайней мере, его настоятель может позволить себе не только монахов-служек, но и прислугу из мирян (в том числе женскую, что по уставу, конечно, не положено). Вот сейчас в храм пришёл крестьянин Сакубэй, отец молодой храмовой служанки по имени Осимо. Он просит отпустить девушку из храма: дело в том, что он, Сакубэй, так глубоко увяз в долгах, что ему ничего не остаётся, как продать свою дочь в весёлый дом. Иначе он и землю потеряет, и заимодавцы с ним разберутся по всей строгости. Настоятель выслушивает, понимающе кивает, потом говорит: «Даже неразумная скотина, пребывая близ храма, получает надежду на лучшее следующее рождение; ты же хочешь лишить этого родную дочь да ещё и ввергнуть её в бездну порока! Вот тебе деньги, заплати свои долги и больше не беспокой меня по этому поводу». Крестьянин разворачивает вручённый ему свёрток — там пятьдесят золотых, на такие деньжищи можно двадцать лет прожить! (Почти во всех пьесах Кабуки суммы, участвующие в действии, сказочно велики — так и тут…) Счастливый Сакубэй кланяется и убегает, пока монах не передумал.
А настоятель вызывает к себе Осимо, рассказывает ей, что произошло, и прямо заявляет: «До сих пор, милочка, ты противилась всем моим домогательствам, но теперь — всё! Станешь моей любовницей — а иначе я потребую у твоего отца деньги назад, и не менее сурово, чем его прежние заимодавцы. Ты же почтительная дочь, ты до такого доводить не будешь…» Осимо плачет, говорит, что у неё уже есть возлюбленный, с которым она обменялась клятвами. «И кто же это?» — «Кю:сукэ, здешний же слуга. Что же мне делать? Сохраню ему верность — подведу отца, отдамся вам — клятву нарушу, и так, и так гореть мне в аду!» Настоятель в ярости, но не отступается: «Раз так, пойду и прямо сейчас заставлю твоего отца вернуть моё золото — он не мог успеть его потратить!» И правда уходит решительным шагом.
Тут как раз вернулся сам Кю:сукэ, которых хлопотал в деревне по поручению настоятеля. Девушка, плача, рассказывает ему всё. Парень в затруднении: «Плохо дело! Ну да ладно, дочерний долг важнее всего — я освобожу тебя от клятвы верности!» — «Нет уж, я тебе не изменю ни за что! Лучше утоплюсь!» — «Ты учти, — говорит Кю:сукэ, — я всё равно вынужден покинуть храм. Пришло письмо из моих родных краёв, вот смотри: матушка сильно захворала, просит вернуться, а то могу её уже в живых не застать. А это далеко отсюда, в земле Мино!» — «Так давай и я с тобою!» — «А как же твой батюшка?» — «Да выкрутится он, я его знаю!» — «Ну так и прекрасно, отправимся вместе, с матушкой моей познакомишься! Ты, пожалуй, права: иначе ведь я этого развратного настоятеля своими руками изувечу, а бить монаха — великий грех!» И, достигши согласия, они бегут собирать в дорогу свой скудный скарб. Так что даже убедительно выглядит обычный кабукинский штамп: парень, впопыхах заталкивая в рукав письмо из дома, роняет его и не замечает этого.

Сам Кю:сукэ — не монах и не послушник, такой же наёмный работник при храме, как и Осимо. Но есть в храме и молодой служка, он же ученик настоятеля, готовящийся принять сан. Зовут его Хо:таку, и история его печальна. В раннем детстве он остался сиротой, его подобрала совсем маленьким пожилая женщина по имени Осан и несколько лет растила, а потом отдала на обучение в храм Каннон. С тех пор минуло десять лет, но Хо:таку продолжает поддерживать добрые отношения с «бабушкой», хотя, загруженный работой, и редко с ней видится (старушка живёт не в самой деревне Хирано, а на выселках). Но сегодня, в день своего семнадцатилетия, юноша выбрался её навестить, да ещё принёс вкусной еды и выпивки (позаимствовав их из храмовых приношений). Осан очень ему рада, извиняется, что у неё не прибрано: она как раз собиралась травить крыс, всю утварь передвинула, чтобы отраву по щелям рассовать. Уселись, закусывают, выпивают. Старушка говорит: «Вот тебе сегодня семнадцать лет — выходит, ты не только в один год, а и в один день родился с моим бедным внучком! Он-то и света белого толком повидать не успел — в тот же день, семнадцать лет назад, как родился, так и помер, и дочка моя бедная его не пережила — тяжкие роды были… Недаром я как тебя маленького приметила, так сердце и подсказало: надо взять мальчика к себе, будет мне вместо внука, чтоб совсем уж одной не оставаться!» — «Скажи, бабушка, — спрашивает Хо:таку, — а что это за нарядный узел у тебя в углу лежит? Никогда его раньше не видел». — «А ему уже столько же лет, как тебе. Я раньше не рассказывала, но теперь ты уже большой, худого не будет. Дочка моя в ту пору служила в замке; приглянулась молодому барину, не соблюла себя — ну, и понесла от него. Из замка её отослали домой, но барин, надо сказать, повёл себя по-хорошему: дал ей письмо, в котором признавал ребёнка, если тот родится, а коли ещё и мальчик будет и вырастет — то дал для него меч приметный, с семейными своими знаками. Чтоб даже если разнесёт их судьба по разным краям — могли они при встрече друг друга узнать, и отец бы о милой да о сыне позаботился. Только не вышло ничего: померла моя дочка-то, и маленький с нею вместе…» Старушка плачет, потом добавляет: «А молодой барин-то тот далеко пошёл: ещё дочь моя жива была, когда его вызвали в Ставку и сделался он ни много ни мало самим сёгуном! Такая уж у меня злая судьба: могла бы быть бабкой сёгунского сына, жить в золотых теремах, а осталась одна-одинёшенька, только ты у меня и есть…» Хо:таку подливает и подливает старушке, а когда та засыпает, бросается к узлу и развязывает его. Всё верно: там и письмо, и драгоценный меч! Поколебавшись, он обматывает бедной Осан голову драгоценной тканью, из которой был связан узел, и душит её. А потом уходит, прихватив письмо, меч и пакет с крысиным ядом, чтобы больше никогда не возвращаться в эту нищую лачугу.

Таким его изобразил Тоёхара Кунитика

Направляется он прямо в храм Каннон — там ни настоятеля, ни слуг, только лежит оброненное Кю:сукэ письмо из края Мино. Хо:таку быстро соображает, что произошло, и письмо припрятывает. Тут возвращается очень злой настоятель. Осимо не ошиблась в своём отце: едва в руки Сакубэю попали такие большие деньги, его и след простыл (и сразу предупредим, что больше в этой пьесе он так и не появится).
«Где эта девчонка Осимо?» — «Нет её, досточтимый, — отвечает Хо:таку, — и Кю:сукэ нету, и вещей их не видно. Уж не сбежали ли они вместе — давно ведь крутили любовь…» Настоятель хватается за сердце: «Не иначе, они все трое сговорились — отец, дочь и этот молодой негодяй! Сбежали и кутят сейчас где-нибудь на мои денежки! А ведь это, по сути, святотатство, ограбление храма — ох, ох!» — «Успокойтесь, досточтимый — давайте я вам целебного травяного сбора заварю, а потом на ясную голову и сообразим, как нам их поймать!» — увещевает Хо:таку. «Давай!» — машет рукою настоятель и, когда ученик приносит ему отвар, жадно выпивает всю чашку. А потом начинает биться в крпчах и харкать кровью — ибо Хо:таку сдобрил снадобье крысиным ядом. Теперь он бьёт тревогу, зовёт соседей. Соседка прибегает, спрашивает, что стряслось; настоятель хрипит: «Кю:сукэ… Сакубэй… Осимо… погубили… отравы подмешали… покарайте…» — и падает замертво. Соседка бежит за старостой и односельчанами, а Хо:таку залезает в храмовую казну и выгребает оттуда деньги — всё равно всё спишут на беглецов!

Тем же вечером Кю:сукэ и Осимо, ни о чём не подозревая, бредут в сторону Мино вдоль побережья залива. Они, однако, боятся, что настоятель снарядил за ними погоню — так что заметив вдали мерцание фонаря, на всякий случай прячутся в ближайших кустах.
Фонарь несёт Хо6таку, за спиной у него большая корзина, за поясом — сёгунский меч, а за пазухой — письма. Он разыграл перед односельчанами отчаяние и объявил, что догонит негодяев, отравивших настоятеля, и во что бы то ни стало отомстит! Ему пожелали удачи, и он был таков: «Хватит мне быть сиротою без кола, без двора — теперь у меня есть доказательства, что я сын самого сёгуна! Отныне я больше не Хо:таку — а, скажем, Тэннитибо:, пока сёгун не даст мне более достойного имени!» тут слышатся лай и рычание — это стая бродячих собак, расплодившихся под защитой законов сёгуна Цунэёси, нападает на одинокого путника. Но с Хо:таку сладить непросто — он выхватывает меч, отбивается, одну собаку рассекает чуть не надвое, остальных обращает в бегство. Переведя дух, он раздевается, вымазывает свою куртку в собачьей крови, бросает её на берегу, а рядом — письмо из Мино, подобранное возле храма. Затем топит труп собаки в море, достаёт из корзины чистую одёжку — это наряд паломника, направляющегося в святилище Исэ — и переодевается с головы до ног. Натоптав побольше следов, он продолжает свой путь.
Всё это видят из кустов Кю:сукэ и Осимо, и парень узнаёт брошенный листок. Но прежде чем он успевает выбраться из зарослей и подобрать его, появляются сельчане с фонарями, а во главе их — сам староста. Он находит листок, окровавленную одежду, и заявляет, что ему всё ясно: храбрый Хо:таку догнал преступную пару, но не справился с ними, Кю:сукэ и его прикончил и в море сбросил, вон кровавый след к берегу тянется! Ельчане негодуют, но дальше продолжать облаву на таких опасных головорезов не решаются и возвращаются в Хирано, забрав улики. А влюблённые понимают, что возвращаться им теперь никак нельзя: оправданиям не поверят. И, обсуждая, что им теперь делать, они крадучись уходят.

(Окончание будет)

Via

(Окончание. Начало: 1, 2, 3, 4, 5)

Наверняка некоторые уже давно ждут обещанных кошек. Ну вот дождались....



Но кошки преобладают.






Из серии «Взгляд»:


Из серии «Материнство»:




И прочие:




Собак, впрочем, Сайто: Киёси тоже не обошёл вниманием. Особенно одну таксу:




Козы у него — скорее условно-календарные:


А петухи и куры — целая любовная история:


Эта гравюра, например, называется «Ревность»:


Вот такой художник. Очень, как нам кажется, показательный для своего времени.

Via

(Продолжение. Начало: 1, 2, 3, 4)

По пейзажам Сайто: Киёси бродят и мужчины, и женщины. Портреты мужчин тоже есть (он даже премьер-министра в конце 1960-х изобразил!), но всё же гораздо чаще он рисовал женщин, девушек и детей.

Эти круглолицые девушки — довольно ранние работы:


А это позже, когда Сайто: уже и за границу ездил:


Разного времени, в разных стилях:




«Киотоская девушка»:


Раз уж речь зашла о Киото — вот подборка тамошних красавиц-майко:








А вот «Вечер» и «Тревога»:


Дети на гравюрах Сайто, напротив, не тревожны, а умильны:




Часто — совсем «открыточные»:


Хотя зима, конечно, и тут присутствует:


И край Айдзу вполне узнаваем:




В виде исключения — не хурма, а апельсин, кажется:


Постоянный персонаж — Наоко, насколько мы поняли — дочка художника:

Наоко выросла

И снова маленькая Наоко.

Но тут мы уже переходим к другой постоянной теме Сайто: Киёси — и на ней в следующий раз закруглимся…

Via

(Продолжение. Начало: 1, 2, 3)

В древних храмах — древние изваяния. Из них Сайто: Киёси выбирал самые знаменитые и узнаваемые:









Вплоть до самой глубокой древности — глиняных погребальных ханива:


А вот совсем другая, но тоже очень японская скульптура — куклы театра Бунраку, на сцене и «на складе»:







Когда Сайто: брался за портреты, они иногда тоже получались вполне «деревянными»:


Став знаменитым, Сайто: Киёси много поездил по всему свету. И разные страны попали на его гравюры.
Вот, например, Индия:


А вот Мексика:




А во Франции он не просто побывал, но и долго жил в Париже (и учил технике японской гравюры на дереве — он всячески подчёркивал, что это доступно не только урождённым японцам). В Европе он добрался и до музеев, чтобы, наконец, увидеть любимых с отрочества Родена, Гогена и Мунка не только на репродукциях….

А Париж изображал и в дождь —


И в снег, разумеется —


И храмы и статуи


И букинистов на набережной:


И монахинь





И просто парижан (и особенно парижанок) на улицах и в кабачках:






А о других портретах, уже не только европейских, — в следующий раз.

Via

(Продолжение. Начало: 1, 2)

Ещё одна постоянная тема у Сайто: Киёси —старинные японские города и буддийские храмы. «Националистической пропагандой» это не считалось даже при оккупационной цензуре, благо буддизм — религия международная (позже на гравюрах Сайто: появится и немного святилищ и замков), а страну показывало и местным, и иностранцам. Другие мастера (например, Като: Тэрухидэ или Моримура Рэй, о которых мы писали) тоже любили такие сюжеты. Нелюбимого художником Токио на этих картинках, как мы уже говорили, почти нет, а вот древние столицы представлены обильно.
Вот Нара и окрестности:




Рядом с храмом Хо:рю:дзи — всё та же хурма, как фонарики:


А вот древняя Нара а в современном и совсем не парадном виде:


Это Икаруга рядом — тоже посёлок возрастом в 1300 лет:


Ещё больше киотоских храмов:
Киёмидзу

Нандзэндзи


Кодзандзи

И ещё, и ещё… Хандзэндзи, Сисэндо:, Онри-ин, Сандзэн-ин…




Гион, конечно:


Целая серия посвящена Кацура:




Сады камней и просто храмовые сады:




И другие края Японии. Вот Каминояма:


Камакурский Хатиман-гу и киотоский Золотой Павильон:


Старые камакурские ворота и Журавлиный замок:


Хирато близ Нагасаки:


И ещё храмы, звонницы и иже с ними:




Под вишнями:


А тут вишни уже опали…


Про храмовые статуи и всякую другую скульптуру на гравюрах Сайто: Киёси, а также про Мексику и Париж — в следующий раз, после небольшого перерыва.

Via

(Продолжение. Начало: 1)

Как мы и обещали, покажем, каким видел Сайто: Киёси свой край не только зимою, но и в другие времена года.

Например, в мае:


Или летом:




Или осенью.


Как же без местного храма с садиком…


Но главная примета осени (и ранней зимы) у Сайто: — это персимоны, или, проще говоря, хурма:







Впрочем, если перец уродился — это тоже прекрасно!




Это всё гравюры 1950-х годов и позже. А в годы молодости Сайто: Киёси край Айдзу был полной глушью, и это наложило некоторый отпечаток на его судьбу и технику.
Про большинство японских художников в прежних очерках мы писали: «Поступил учиться к такому-то мастеру….» или «Был учеником такого-то и превзошёл учителя», или «Учился у такого-то и с ним поссорился….» Сайто: Киёси в своей округе не нашёл наставника, как ни искал, а в Токио отправляться ему очень не хотелось — был уверен, что тамошние важные мастера его в ученики не возьмут. (Впрочем, он и позже столицу не любил и почти не изображал.) Так и вырос усердным самоучкой — и в итоге после войны никто не мог заявить, что он обучался у какого-нибудь милитариста, пропагандиста или ещё кого-нибудь компрометирующего.


Самая ранняя его работа из тех что нам попались — Киёси двадцать пять лет.

А в 1940-х Сайто: пробовал такой стиль:

Это он выбрался на Хоккайдо.

И ещё одна особенность, уходящая корнями провинциальную молодость. Обычно японская гравюра на дереве — создание не одного мастера, а многих. Художник делает набросок и подбирает цвета, резчики готовят печатные доски — по одной для каждого из этих цветов, печатник делает оттиски, на которых всё должно правильно совместиться, издатель выпускает готовые листы в продажу… В общем, кроме художника требуется куча народу. В самом начале ХХ века появились мастера, которые (отчасти из подражания Западу) стали делать всё сами — и рисовать, и резать, и печатать; эта школа получила своё название, и ценители стали говорить, что в таких гравюрах даже виднее индивидуальность художника. Сайто: Киёси поступал так же — хотя сперва не по убеждениям, а потому, что ему негде было взять резчиков и печатников. И тем более издателей и продавцов — на это он даже не надеялся, и почти все свои довоенные гравюры оттискивал в единственном экземпляре. (Тем дороже они стоят сегодня!) Краски и доски тоже приходилось подбирать не «какие положено», а «какие удастся найти» — иногда выбор оказывался очень удачным, и Сайто: оставался ему верен, уже став знаменитым.





А в конце сороковых на Сайто: Киёси впервые обратили внимание — и не столичные художники и ценители, а американские военные чиновники, неравнодушные к местному искусству. Сайто: оказался очень удобен, чтобы представить «современную гравюру»: провинциальный самородок, в порочащих связах не замечен, никакого официоза в войну и до того не рисовал — ни батальных картинок, ни портретов генералов, ни старинных самураев с их неприятными идеалами; даже храмов на его гравюрах несравнимо больше, чем синтоистских святилищ. Зато — природа разная и простой трудовой люд, да и тот изображён так, что выражения лица не разглядишь особо.





Работы Сайто: стали покупать — и иностранцы, и японцы, сперва для выставок в универмагах, а в 1951 году он уже получил первую премию на биеннале в Сан-Паулу.



Теперь были и средства, и возможности объездить Японию и мир. Заграничные работы мы покажем в другой раз, а Япония попала на гравюры Сайто: едва ли не вся (даже немножко Токио).







Старинные Киото, Нару, Камакуру его работы мы тоже покажем отдельно — тем более что там архитектуры больше, чем просто пейзажей. А вот виды Хоккайдо пусть будут затравкой к другой любимой теме Сайто: — про всякую домашнюю живность:





Эти гравюры уже на двадцать лет позже, чем прибрежный вид, который выложен выше. И манера уже сильно иная, но знакомая и нам по некоторой советской книжной графике тех же лет.


Впрочем, пробовал он и другие модные тогда стили:


(Продолжение будет)

Via

Зима, по крайней мере календарная, закончилось. Кому за это время успели страшно надоесть холод и снег, тем под кат лучше не ходить. Потому что Сайто: Киёси (斎藤 清, 1907—1997) был едва ли не самым «зимним» японским художником ХХ века.

Он родился и прожил большую часть жизни в краю Айдзу (会津) на северо-востоке Японии, сейчас это западная половина префектуры Фукусима. В ту пору (да и много позже) это была глухая провинция. Впоследствии Сайто: объезди всю Японию и ещё полмира, подолгу жил за границей — но больше всего его работ посвящено Айдзу. А над серией «Зима в Айдзу» он работал больше тридцати лет, в ней несколько сотен гравюр — и узнают художника прежде всего по ним.
Итак, зима…




Говорят, он работал, в частности, так. Забирался на крышу самого высокого небоскрёба в городе, прихватив с собою рулон бумаги шириной в 33 сантиметра и длиною около шести метров. Озирался кругом и набрасывал длинную и узкую панораму окружающих гор, долин и деревень. А потом резал её на куски и на основе каждого отрезка делал отдельную гравюру.



По крайней мере, так он работал в 1970-е. Но и на более ранних его «Зимах» можно видеть одни и те же улички и домики под разными углами — зима за зимой.


Телеграфные столбы, деревенские избы, храмы и молельни, между которых бродят по своим делам крошечные прохожие.


Если посмотреть несколько частей этой серии, кажется, что некоторых обитателей Айдзу тех лет уже начинаешь узнавать…




Но есть и безлюдные зимние пейзажи — обычно чуть в другом стиле:




Но чаще люди всё же есть:


Большинство этих зимних картинок — чёрно-белые. Но иногда встречаются и ярко-цветные, или среди чёрного, серого и белого мерцает на дереве подмороженная хурма (мы увидим ещё, насколько неравнодушен к ней был художник).


Некоторые гравюры очень уютные, а некоторые прямо-таки величественные:




На самом деле Сйто: Киёси изображал не только зиму и не только Айдзу. В следующий раз мы покажем его гравюры «потеплее» и побольше расскажем о самом художнике. А пока закончим этой бабушкой, которая, наверное, мечтает о том, чтобы снег и лёд стаяли…


(Продолжение будет)

Via

С Новым годом всех, кто тут бывает!


Картинка, как некоторые наверняка догадались, — это клетка выигрыша из настольной игры-сугороку. Нарисовали его Нобэти Сэмма и Хонда Сё:таро: в 1921 году, а называлась игра «Трудовое сугороку» (ハタラキ双六, «Хатараки сугороку»). Она про то, как хорошие мальчики и девочки работают по дому и саду, заботятся о старых и малых и так далее — в общем, ещё один вариант на тему «Что такое хорошо». И к хорошим японским детям приходит Дед Мороз — не хуже, чем к европейским или американским! Для желающих — вот это сугороку целиком:



Кстати, начальная клетка тоже новогодняя — только уже с японскими приметами, а не с европейскими:


И подробности из будней этих паинек:
















Пусть у вас всех в новом году всё будет хорошо! Поздравляем!

Via

Всех, кто здесь бывает — с Новым годом!






В основном это будут снежные Дарумы, благо их лепить проще всего:




















Но не только: есть и пёсики, как у Харунобу:




И котики (конечно, Куниёси):


И зайки:




И даже лягушки!


Всем хорошего года — и давайте жить дружно, как завещал тот же Куниёси!

Via

Via

Читаем сейчас хорошую книжку В.В. Щепкина «Северный ветер: Россия и айны в Японии XVIII века» (М.: Кругъ, 2017). Она и написана исключительно внятно и чётко, и материал интересный, и переводы хорошие. Что писали токугавские японцы о русских, в том числе ещё до непосредственного знакомства?
Первым был Нисикава Дзёкэн, философ, астроном и географ, упомянувший Россию ещё в 1695 году в сочинении «Исследование торговых сношений Китая и варваров». Москвия — в разделе, посвящённом «странам, с которыми торгует Голландия». Описание странное:

«Московия.
Четыре тысячи сто ри по морю от Японии. Есть правитель, [который там] властвует. Люди напоминают Моголов. Тёплая страна. Товары: янтарь, кораллы, пять злаков, серебряные пластинки для нагревания благовоний, кожи разных животных».
В общем, очень странное описание — похоже, голландцы рассказывали о какой-то другой стране. В 1708 году вышло второе издание того же сочинения, где Нисикава в предисловии оправдывался за ошибки в первом (по его словам — пиратском, напечатанном без его ведомства по черновику). Тут уже всё выглядит куда правдоподобнее:

«Московия.
Четырнадцать тысяч сто ри [больше 50 тыс. км] по морю от Японии. Большая страна. Есть правитель, [который там] властвует. [Это] большая и холодная страна к востоку от Голландии.. В этой стране часто дни короткие, а ночи длинные. Обычаи подобны голландским, все люди соревнуются в храбрости и силе, держат злых собак. Что до закона государственного, то говорят, что один лишь государь старается в учении, а вельможам и прочим учиться запрещено. В этой стране есть огромный колокол, ударить и позвонить в который могут лишь вместе тридцать человек. Говорят, что звонят в него лишь раз в год на государев день рождения Ещё есть пушка длиною четыре дзё [около 12 м], в которую за раз влезает два коку [около 360 л] пороху. Товары: янтарь, кораллы, серебряные пластинки для нагревания благовоний, пять злаков, кожи разных животных, кожа для кошелей (её называют московской кожей)».
Товары, кроме кожи, остаются загадочными. Интересно, почему в их списке так упорно держались пластинки для нагревания благовоний…

Примерно в это время знаменитый учёный Араи Хакусэки имел возможность подробно расспросить о европейских странах пленного итальянского миссионера Джованни Баттисту Сидотти (проповедь христианства была в Японии запрещена, Сидотти предусмотрительно причесался на местный лад, чтобы сойти за японца, но что-то его выдало — то ли прочая внешность, то ли незнание языка…) В сочинении «Отобранные и рассмотренные чужеземные речи» (1713) Араи Хакусэки описывал и Россию — со слов Сидотти и по китайским источникам:

«Московия, или Мусковия
Страна расположена на северо-востоке Европы. Лето сырое, зимой много снега. Люди все высокие и крупные. Волосы рыжие, лица светлые, глаза зелёные. Обычаи несколько похожи на моуру [то есть всё тех же жителей державы Великих Моголов]. Головы они облачают в белые мешковины. Одеваются в несколько слоёв мягкой узкой ткани. Носят шкуры ягнят и овец. Климат местности очень холодный. Даже крупные реки наполовину замерзают. [Люди]
Подкладывают под ноги доски, опираются подмышками на согнутые палки, и таким образом мчатся по льду, одним толчком сто шагов. Среди продуктов земледелия жито, каштаны, пшеница и ячмень. Продукты земли: янтарь, слюда, разные кожи».
В общем, тут всё уже куда более понятно, включая описание лыжников. Сходство русских с индийцами из страны Великих Моголов, судя по всему, кочевало из какой-то китайского источника по многим позднейшим книгам.


Кое-что о России говорится в «Записках об услышанном». Эта такая выжимка из европейских новостей, которую голландцы из Нагасаки обязаны были ежегодно представлять в сёгунскую Ставку. За семьдесят лет (1705–1775) Россия упоминается там более полусотни раз. Чаще всего говорится о её участии в европейских и турецких войнах, но были и более любопытные для японцев сведения:

1732
«От имени правителя Московии в Китай было направлено посольство, которое выразило стремление впредь пребывать в дружеских отношениях, однако оно было отправлено обратно, из-за чего государь Московии пребывает в возмущении и, желая знать, с каким умыслом посольство было грубо отправлено обратно, послал за этим […], поэтому из Китая в Московию повторно отправили послов, которые передали, что, неверно поняв детали перевода, они допустили грубое обращение, чем доставили беспокойство…»

1741 г.
«В прошлом году из Московии было отправлено несколько судов во главе с человеком по имени Шпанберг, которые, по-видимому, направились в сторону Японии и Татарии…»

1744 г.
[Московия и Швеция помирились,] «поэтому две эти страны ведут переговоры, налаживают связи и готовят к отправке корабли. Однако что у них действительно на уме, мы знать не можем, но ходят слухи, что это касается соседних стран, а возможно даже они решат отправиться в Японию. Что до количества судов, о том знать не можем…»
(Тут Ставка запросила дополнительных сведений, но голландца в следующем отчёте написали, что таковых у них нет.)

1765 г.
«Сообщают, что из Камчатки в Сибирь, что в составе Московии, отправлено несколько десятков тысяч воинов и дошло до настоящей войны». На следующий год число камчатских воинов умножилось до 150 тысяч, «к тому же камчатку поддержала страна под названием Катай. Страна Катай находится к северу от Китая и, по-видимому, входит в состав Татарии… Правительница Московии изъявила желание нанять проводника по восточным морям из числа голландцев. Однако все моряки, которые служат в Компании, передали свой ответ, что они не нанимаются на службу другому государству…» И дальше каждый год — о московско-камчатской войне. Только через четыре года в ответ на встревоженные запросы Ставки сообщается, что «война между Камчаткой и Московией, о которой сообщалось до прошлого года, закончилась. В Камчатку из Московии отправлены люди для поселения и строительства крепостей».
Что это за таинственная война — остаётся загадкой: на самом деле на Камчатке в эти годы всё давно было вполне мирно.

Про экспедицию Мартына Шпанберга мы уже писали, но у Щепкина приводится несколько любопытных документов об этой первой встрече русских и японцев в 139 году. Вот отрывок из «Записок о разных слухах в период Гэмбун»:
«25 числа 5 месяца 4 года периода Гэмбун жители острова Амисима, расположенного недалеко от полуострова в уезде Одзика, прибыли в Сэндай и рассказали, что в море у Амасима появились два инострапнных корабля, из-за чего они сели на рыболовецкие лодки и отправились на разведку. Выяснили, что корабли четырёхугольной формы вместимостью целых три тысячи коку [здесь – 3000 рег.т]. У одного корабля знак в виде диагонального креста на чёрном фоне, у другого корабля знак большого судна в виде ярко-красного полона […] Корабли выглядят так, словно окрашены в чёрный цвет. Они очень прочные, словно обтянуты железом. По обоим бокам кораблей выстроены большие пушки. Похоже, что один корабль вмещает до семидесяти человек. Вышеупомянутые люди побоялись вплотную приблизиться к ним и отплыли назад, а обсудив с жителями деревни, решили сразу сообщить вышестоящим…»
Кстати, едва ли не с этих пор и пошло название «чёрных кораблей» для европейских и американских судов.
Японские власти откликнулись немедленно: «В случае если иностранцы высадятся на берег, нужно поймать их и немедленно сообщить об этом в бакуфу [Ставку]. Если пойманные иностранцы сбегут, то следует дать им уйти. Достаточно, если будут арестованы один или два человека». (Здесь и далее — выдержки из официального сборника «Обзор внешних сношений» за соответствующий год.)
Но и эти скромные указания осуществить, как известно, не удалось. Зато у местных крестьян были изъяты полученные от русских две серебряные монеты и ещё один странный картонный предмет, принятый за бумажные деньги. (Надо отдать должное честности властей— крестьянам выдали за изъятое возмещение японскими деньгами, куда более им полезными.)
«Серебряные монеты 2 шт., бумажная карта 1 шт.
Указанные предметы с целью запроса были показаны двум капитанам и другим голландцам [в Нагасаки]. В результате запроса выяснилось, что на обеих серебряных монетах имелись [знаки], похожие на буквы страны Московия, [из-за чего] они думают, что это серебряные монеты, используемые в той стране. […]　то, что выглядит как узор, является буквами страны Московия, однако прочесть их [голландцы] совершенно не могут […] Поскольку в Голландии такие монеты не используются, они совершенно не могут предположить её стоимость.
На вопрос о том, используется ли упомянутая карта вместо серебряных монет, отвечали, что это игральная карта, и поскольку карты подобного вида используются во многих зарубежных странах, они думают, что наверняка и в Московии изготовляют такие, а вообще карты изготовляются во всех странах, правда в зависимости от мастера могут быть большими и маленькими…»


И так далее — это всё только из одной главы книги Щепкина выдержки, дальше ещё интереснее (и занятнейший японский очерк русской истории, в частности). Жалко, что тираж крошечный — 500 экз. Если будет интересно, мы ещё какие-нибудь отрывки оттуда выложим.

Via

(Продолжение. Начало: 1)


Сугороку «Храните деньги в банке!» (貯金奨励双六, «Тёкин сё:рэй сугороку»). «Сберегательный банк Сидзю:ку (Сорок Девять)» 四十九貯金銀行 существовал с 1898 по 1908 гг., игра вышла к открытию. Художник Окумура То:дзиро: 奥村藤次郎

Правила тут сложные, мы в них сами не вполне разобрались (тем более что большая часть текста — на обороте поля, а оборота мы не нашли). Тут и банковские услуги, и вкладчики, и та польза и развлечение, на которые могут пойти накопления.
1. Вот начало: бог Дайкоку с мешком, но не с едой, а с деньгами, на флаге эмблема банка: шестиконечная звезда и знак 貯, тё, «сбережения», «накопления».
Над ним вверху: «Размышления» — человек со счётами решает, пользоваться ли ему услугами банка, и «Приглашение к сотрудничеству» — будущий вкладчик у стены с объявлениями:


2. Тут красный ярлык «Денежные сбережения» (на вертикальный вывеске название банка Сидзю:ку); зелёный внизу: «Бедняки»; зелёный вверху: «работа по ночам»; желтый — «Страхование».


3. Жёлтый ярлык внизу «Страховая премия»; красный рядом — «Крестьянский труд»; красный вверху «Подъём» (приоделись); зелёный вверху — «Спад» (прямо с небес на землю):


4. Дальше: что на зелёном ярлыке внизу, где деньги и счётная книга, мы не поняли; красный внизу «Выгода и невыгода» (почему в виде посуды и прочего — не очень ясно, возможно, тут любимые в сугороку ребусы); красный вверху «Счастье и долголетие» ( с соответствующим богом на картинке); зелёный вверху «Богач» с мешком всякого добра, в углу на чёрном написано «счастье».


5. Следующий кусочек. Зелёный внизу «Биржа»; желтый рядом — «Банкротство»; жёлтый вверху «Образование» (ведут детей в модную школу); красный вверху — «Телефон» (и телефонистка).


6. Дальше красный внизу справа — «Отделение банка» ( фонарь с вывеской); красный же рядом — «Приданое к свадьбе»; зелёный вверху со змеем　«Вверх к победе» (на змее написано «дракон»); а красный вверху — «Путешествие за океан»:


7. Зелёный внизу — «Скорость» в жанре «старое и новое»; голубой внизу — «Выставка с призами»; красный вверху «Предприятие» (фабрика с трубой); другой красный рядом — «Прирост» (прибыло и денег, и детей, может быть, речь идёт о ссудах на прибавление в семействе):


8. Последний кусочек. Жёлтый внизу — «Отдых в горах»; голубой внизу —«Проценты» (их мама из мешка высыпает перед мальчиком); красный вверху «Производительность» (со вполне старозаветными кузнецами); зелёный вверху —«Военный» (он тоже пользуется нашим банком!):


9. И наконец, выигрыш: Бисямон и Бэндзайтэн, боги богатства, строят пагоду из денег. Надпись: 貯金は金剛石（ダイアモンド）なり, «Сбережения – это алмаз» (дайямондо).


В общем, такая смесь рекламы вполне определённого банка и агитации за прогрессивный способ вложения денег. Вполне в духе времени.
---------------------------
А вот одно из самых нарядных мэйдзийских рекламных сугороку.
«Сугороку издательства То:ё:до:» 東陽堂出版壽娛六, «То:ё:до: сюппан сугороку» — приложение к «Иллюстрированному журналу повседневных обыкновений» 東陽堂, «Фу:дзоку гахо:» (1899 г.).


Этот журнал, один из первых иллюстрированных журналов в Японии, выходил с 1889 по 1916 гг. в издательстве «То:ё:до:», а приложение рекламирует прочую продукцию этого издательства. Сплошь — книги с картинками: подборки репродукций картин, гравюр, журнальных иллюстраций и тому подобного на разные темы. Есть и авторские альбомы знаменитых мастеров, и учебники для начинающих художников.

1. Вот, например, книги о великом наводнении, о токийских праздниках, о конфуцианских добродетелях, о женских обыкновениях эпохи Эдо, а также альбом видов к трёхсотлетию святилища Тоёкуни в Киото.


2. А здесь учебник по рисованию в японском стиле; картинки о борьбе сумо; иллюстрированная энциклопедия фантастических существ (её рекламирует длинношеий рокурокуби); образцы для изучающих живописный жанр «цветы и птицы»; другие образцы для рисования (с драконом); сборник волшебных сказок с картинками (где слоноподобный демон, театральная принцесса и обезьяна).


3. Здесь сборник историй о призраках; путеводители по токийским (на веере) и камакурским (выше) достопримечательностям; внизу — собственно книжная лавка «То:ё:до:», где всё это продаётся.


4. Сборник к тридцатилетию переноса столицы из Киото в Токио; книга преданий о знаменитых женщинах (её рекламирует Токива с детьми в снегах); дневник землетрясения в Гифу в 1891 г.; «Свадебные обыкновения»; подборка «военных сугороку»; собрание рисунков Ватанабэ Кадзана «Сто набросков одной кистью» 一掃百態, «Иссо: хякутай» (с «Учителем и школьниками» в качестве образца).


5. Ещё одна книга по традиционному изобразительному искусству (с правителем ада и красавицей в зеркале); японские семейные обычаи; книги про цунами и про древнекитайские бронзовые сосуды; сборники новейших военных гравюр (про войну в Китае и прочие заморские приключения).


6. И на выигрышной клетке — альбом гравюр к серебряной свадьбе государя Мэйдзи (1894 г.) Государь и государыня сидят, полускрытые облаками, и смотрят представление по всем древним придворным правилам, а с ними вместе любуются всем этим генералы, сановники и дамы (тоже в европейских нарядах, как и виновники торжества).


Кстати, букинистическая лавка «То:ё:до:» процветает в Токио и сейчас — торгует в основном книгами по религии, религиоведению, истории и искусству. Только, конечно, уже в другом помещении, чем нарисованное на нашем сугороку.

Via

При любви японцев к сугороку удивительно было бы, если бы эти игры не использовались для рекламы товаров и услуг. И действительно, ещё на ранних сугороку XVIII века «По дороге То:кайдо:» часто возле соответствующей станции приписывали или рисовали, что там можно купить и какими удобствами воспользоваться. И чем дальше, тем такой рекламы становилось больше — игру могли давать в придачу к покупкам, печатать в газете, раздавать на улице… Мы покажем несколько таких сугороку, стараясь выбирать поразнообразнее.

Сугороку «Все виды бумаги» (紙名盡壽語六, «Ками надзукуси сугороку») — самое раннее в нашей сегодняшней серии. Это 1868 г., реставрация Мэйдзи только началась.

Тут всё незамысловато: на начальной клетке делают бумагу, на выигрышной семь богов счастья благопожелают покупателю, а на всех промежуточных – образцы товаров, которыми торговал рекламодатель, включая писчую бумагу, бумагу для рисования, бумагу в рулонах, тетради, записные книжки, особые листы для записи стихов, обёртки, конверты и многое другое.





--------------------------------------

А вот «Сугороку фирмы братьев Мураи» (村井寿語禄, «Мураи сугороку»)

Художник Уэно Эйтаро: 上野栄太郎, Осака, 1898 г.
Это реклама табачной фирмы, клетки на поле делятся на несколько видов. Во-первых, путь табака от плантации до лавок в разных городах. Во-вторых, образцы продукции, сигареты разных марок, курительные принадлежности и т.д. В-третьих, типажи курильщиков, от старозаветных, кто не знает, как и взяться за сигарету, до современных продвинутых.






Названия марок почти сплошь английские, записанные латиницей или каной, их полный список – на фартуках работниц на начальной клетке:


А на выигрышной клетке – пейзаж с главной фабрикой (это стало традицией во многих фирменных играх):

Игра бесплатно выдавалась покупателям, на листе напечатано: «не для продажи!».
--------------------------------------

Сугороку «Мирная жизнь» (平和すごろく, «Хэйва сугороку»). Воскресное приложение к Осакской ежедневной газете (大阪毎日新聞, «О:сака майнити симбун»).


Возле заголовка бульдоги в цилиндрах – в честь наступившего года Собаки (1922).


Здесь рекламируют всякую новомодную всячину: мыло, кремы, граммофоны, аренду автомобилей и велосипедов, магазины и т.д., по некоторым картинкам совсем непонятно, что эти рекламодатели предлагают.






А на огромной выигрышной клетке дети играют в сугороку.


Это одно из первых сугороку с большим количеством фотографий, не перерисованных, а воспроизведённых по газетной тогдашней технологии.

Все эти игры — совсем простенькие и в основном бессюжетные. Завтра покажем посложнее…

Via

Про бодхисаттву Дзидзо:, заступника детей, путников и грешников в аду, мы уже писали. В «Собрании стародавних повестей» («Кондзяку моногатари-сю:») ему посвящён почти целый свиток, 17-й. Работа у Дзидзо: там – как у дежурного адвоката в участке или доктора в приёмном отделении: в преддверии ада он бегает среди толпы, отвечает то на одни мольбы, то на другие, хлопочет обо всех сразу и многих-таки спасает. А вообще ему нужно поспевать во все шесть миров: в ад, к голодным духам, зверям, людям, демонам и богам. Потому часто и изображают шестерых Дзидзо: — у одного в руках курильница, другой соединяет ладони, третий держит драгоценный камень, четвёртый – посох с кольцами, пятый – кувшин для цветов, а шестой – чётки.
Что до мира богов, то в «Кондзяку» именно в свитке про Дзидзо: есть несколько историй о жрецах «родных богов» ками: по разным причинам эти люди пренебрегают Законом Будды, а Дзидзо: им объясняет, что так нельзя.

17–5. Рассказ о том, как Дзидзо: подал весть во сне, и его выкопали из земли
В стародавние времена жил человек по имени Тайра-но Асон Такаёси, прежний правитель края Муцу. И был у него в усадьбе среди служилых один парень. Имя его неизвестно, а прозвали его То:дзи.
В своё время, когда Такаёси получил назначение в край Муцу [в 1028 г.], он этого парня отрядил гонцом для обмера полей, выслал его вперёд. Парень приехал на место, меряет поля и видит: из земли торчит [деревянный] образ бодхисаттвы Дзидзо:, высотой в один сяку [30 см]: наполовину ушёл в землю, а наполовину выглядывает. То:дзи его заметил, удивился, поскорее спешился и велел изваяние вытащить. А оно тяжёлое, будто камень, никак не вытащить! Тогда он созвал людей, велел всем вместе тащить – но так и не вытащили.
Тогда То:дзи думает: удивительное дело! И в сердце своём взмолился:
– Вот смотрю я на тебя, бодхисаттва Дзидзо:, а ты ведь не такой, чтоб нельзя было вытащить! Значит, раз ты не вылезаешь, наверняка неспроста. Ежели есть тому причина, непременно дай мне знак нынче ночью во сне!
И вернулся к себе. Той ночью он заснул – а во сне пригожий на вид монашек ему говорит:
– Это я засел в земле. Там в поле – развалины храма. Храм обрушился много лет назад, множество изваяний будд и бодхисаттв погребены под землёй. Но если выкопаешь все те изваяния, я тоже вылезу!
Так он объявил, и видя это, То:дзи проснулся.
И удивительно, и страшно! Наутро он собрал множество сильных мужей, они взяли заступы и лопаты, пошли на место, начали копать – и как было сказано во сне, нашли пятьдесят изваяний и откопали их. Тогда и бодхисаттва Дзидзо: вышел из земли.
То:дзи и местные жители все глядят на это с радостью и почтением, наскоро возвели там же молельню с соломенной крышей и поместили туда все изваяния будд и бодхисаттв.
Но образ Земного Чрева То:дзи чтил особенно и взял его с собой, когда вернулся в столицу. Досточтимый Дзюкю: из Рокухары был родичем То:дзи, и тот отправил изваяние к нему в келью. Досточтимый выслушал рассказ о том, откуда взялся этот Дзидзо:, умилился, почтил его, велел заново раскрасить и поместил у себя в келье. Утром и вечером кланялся ему и подносил дары.
Этот Дзидзо: и поныне пребывает в том храме. Так передают этот рассказ.

17–11. Рассказ о том, как в краю Суруга жрец Фудзи искал прибежища у Дзидзо:
В стародавние времена жил в краю Суруга жрец святилища [горы] Фудзи. Звали его Вакэ-но Мицутоки. Он и его жена вместе много лет усердно служили бодхисаттве Дзидзо:. Правда, будучи главою святилища, Мицутоки при встрече с монахами не спешивался. Таков старинный обычай тамошнего святилища.
Однажды в двадцать четвёртый день месяца Мицутоки вышел из дому, оседлал коня и поехал по дороге. Глядь – навстречу ему пешком идёт монах лет семнадцати или восемнадцати. Мицутоки, как всегда, спешиваться не стал, так, сидя в седле, и заговорил с монахом. А монах вдруг исчез, словно бы растаял. Мицутоки испугался, устрашился и вернулся домой.
А ночью Мицутоки во сне явился монашек, прекрасный обличьем, и говорит:
– Сегодня на дороге тебе встретился я, бодхисаттва Дзидзо:. Ты всецело доверяешься мне, но когда встречаешь других монахов, не слезаешь с коня. Любой монах – образ плодородного поля, где растят свой урожай все будды десяти сторон света. Кто подносит монахам дары, обретает неизмеримые заслуги. Да что говорить: моё тело тоже как у монаха! Отчего же ты презираешь монахов? Отныне никогда не разговаривай с монахами, сидя в седле!
Так он молвил, жрец увидел это и проснулся.
Потом Мицутоки, заливаясь слезами, покаялся во грехе, и едва лишь издалека видел монаха, не разбирая, высшего или низшего, сразу спешивался и кланялся ему. Так передают этот рассказ.

Судя по «Сказанию о пещере в горе Фудзи» («Фудзи-но хитоана со:си», начало XVII в.) и другим источникам, в тамошних обрядах важную роль играли подземные божества. Возможно, поэтому жрец и его жена из всех будд и бодхисаттв больше всего почитают Дзидзо:, чьё имя значит Земное Чрево.
Дальневосточный дорожный этикет требует, чтобы при встрече с вышестоящим всадник отъехал к обочине, спешился и пропустил встречного, отдавая подобающие поклоны. Так должен поступать любой мирянин при встрече с монахом, выражая почтение к общине Будды. Жрец не делает этого, видимо, потому что, даже и почитая Дзидзо:, не причисляет себя к буддистам (подобно служителям самых старых и крупных святилищ, таких как Исэ или Камо). Вообще сторониться монахов служителю богов положено потому, что монахи занимаются похоронами, то есть несут на себе скверну; однако, как видно из предыдущих рассказов, самая страшная скверна болезни почитателям Дзидзо: не страшна. О монахах здесь, как и во многих текстах буддийского канона, сказано, что каждый из них служит «урожайным полем» 福田, фукудэн, то есть уже только потому, что он монах (не важно, взрослый или молодой, мудрый или нет), даёт возможность окружающим снискать заслуги: почтить его, поднести дары и пр. Зримый образ этого сравнения – монашеский лоскутный плащ, расчерченный швами на клетки подобно рисовым полям или иероглифу «поле», 田.

17–19. Рассказ о том, как Дзидзо: помог вернуться к жизни монаху Дзё:сё: из храма Миидэра
В стародавние времена жил в храме Миидэра монах, звали его Дзё:сё:.
Когда ему было лет одиннадцать или двенадцать, он ещё не ушёл в монахи, как-то раз гулял с такими же детьми и для игры вырезал из дерева монаха. Назвал его бодхисаттвой Дзидзо: и поставил в старом храме возле жертвенника перед буддами. Он и другие дети играли: собирали цветы, какие были в то время года, подносили деревянному монаху, кланялись – а потом бросили это дело, убежали.
Потом мальчик принял постриг, ему дали имя Дзё:сё:. Вслед за наставником он изучил Закон, освоил подвижничество, в итоге полностью выучил все явные и тайные наставления, стал выдающимся человеком.
И вот, когда Дзё:сё: исполнилось тридцать, он занемог, день за днём выглядел всё хуже, чувствовал себя плохо, а потом болезнь усилилась и он умер. Тут явились вдруг двое грозных стражников, крепко схватили его, грубо потащили, приволокли в подножию чёрной горы. А в той горе большая тёмная яма. В яму Дзё:сё: и бросили.
При этом Дзё:сё: не то чтобы растерялся сердцем, дрогнул нутром – разве что слегка. Думает про себя: ну вот, я умер. А пока был жив, читал «Сутру о Цветке Закона», усердно служил Каннон и Дзидзо:. Пусть бы они в этот раз непременно мне помогли! Так он молится и падает в яму, летит вниз, ветер весьма свирепый – слепит глаза, трудно вытерпеть! Тогда монах ладонями закрыл глаза.
Так он в конце концов попал на судилище царя Эмма [судьи мёртвых]. Огляделся на четыре стороны – а там множество грешников терпят муки, рыдания их и крики подобны раскатам грома.
Тут появился монашек, прекрасный обличьем, и говорит Дзё:сё:
– Узнаёшь меня? Я тот Дзидзо:, кого ты для игры изваял, когда был мальчишкой. Хотя сердце твоё тогда ещё не пробудилось, ты просто баловался, но завязал со мною связь, и я тебя защищаю днём и ночью. Но ещё, дав обет великого милосердия, [я пребываю] в дурных пределах, где судят за добрые и злые дела, и кажется, забыл, в чём величие заслуг бодхисаттвы: очищать землю, устраивать страну будд… И вот, хоть я тебя и защищаю, но пока занят был другими делами, тебя вызвали сюда.
Дзё:сё: это услышал, преклонил колени, заливается слезами и кланяется. Монашек повёл Дзё:сё: к управе, заступился за него, и его отпустили. Дзё:сё: казалось, что он это видел, – и тут он вдруг вернулся к жизни.
С тех пор у Дзё:сё: ещё больше укрепились помыслы о просветлении, он ушёл из храма, стал странствовать по горам, всегда следовал по пути Будды и не уклонялся с него. Разве не таковы уловки, милости бодхисаттвы Дзидзо:? Играя, мальчишка изваял из дерева образ, назвал его Дзидзо:, и хотя не подносил ему даров по всем правилам – но Дзидзо: милует и так! И уж конечно, если кто от всего сердца изготовит образ или перепишет сутру, преподнесёт дары – заслуги он непременно обретёт!
Дзё:сё: рассказывал об этом, а кто слышал, те так и передают этот рассказ.

«…забыл, как величественны заслуги бодхисаттв, что очищают землю, устраивают страну будд» – отсылка к «Лотосовой сутре» (глава IV, «Вера и понимание»). Там бодхисаттвы каются перед Буддой за то, что слишком привыкли слушать его наставления и стали ленивы, накопление заслуг стало для них некой рутиной. В рассказе Дзидзо: теми же словами кается перед человеком. «Очищать страну Будды» здесь значит милосердными делами избавлять людей от страданий и заблуждений, делать земной мир всё больше подходящим для подвижничества. В сутре в покаянной речи бодхисаттв сказано также, что они слишком давно ведут себя как важные старцы и больше не «играют», не «развлекаются» 遊戲, югэ, с чудесами – «божественными проникновениями» 神通, синдзу:. Игра мальчика с куклой Дзидзо: в нашем рассказе названа 遊, асоби, и 戯, тавабурэ; эти знаки входят в понятие югэ.


17–25. Рассказ о том, как вернулся к жизни человек, который кормил мастера, изваявшего Дзидзо:
Это случилось в стародавние времена. В краю Инаба в уезде Такакуса в деревне Носака есть храм. Зовётся он храмом Кунитакадэра. Его построил прежний глава края, человек по имени [пропуск]-но Тиканэ.
Монах-распорядитель того храма однажды позвал ваятеля и по обету, что унаследовал из прошлого, велел изготовить образ бодхисаттвы Дзидзо:.
А тут жена монаха-распорядителя исчезла: другой мужчина сманил её. У распорядителя сердце не на месте: сам не свой, повсюду ищет её, хлопочет – да и забыл нечаянно, что заказал изваять бодхисаттву Дзидзо:. Ваятель с подручными уже прибыли в те места – а дарителю не до них, есть им нечего, голодают мастера.
И был там учитель Закона, помощник распорядителя. Он видит, что мастерам нечего есть, и по доброте сердца снабдил их едой, обиходил и ваятеля, и его подручных. Прошло много дней, образ уже вырезали, но ещё не расписали – и тут этот помощник вдруг заболел и умер. Жена и дети его плачут, горюют, да что поделать? Положили в гроб и так пока оставили, но не похоронили, а по утрам и вечерам подходили взглянуть на него. И вот, на шестой день около часа Овцы [от часа до трёх пополудни] гроб вдруг задвигался. Жена перепугалась, удивилась, подошла, открыла гроб, заглянула — а покойный-то ожил! Она обрадовалась, влила воды ему в рот.
И вскоре покойный сел и рассказывает жене и детям:

– Когда я умер, за мной сразу пришли двое огромных демонов: грозные, ужасные! Схватили меня, повели по широкой равнине, тащат – а навстречу монашек. Облик его прекрасен. Он объявляет демонам: эй, вы, демоны, отпустите учителя Закона! Я – говорит – бодхисаттва Дзидзо:! Двое демонов, как услышали это, преклонили колени и отпустили меня. Тогда монашек мне говорит: ты меня узнаёшь? Когда в храме Кунитака в краю Инаба ваяли мой образ, случилось так, что даритель забыл, что решил изваять меня. А ты стал кормить ваятелей и устроил так, что они все-таки изготовили мой образ. Ты его непременно раскрась и поднеси общине. Тот даритель его не доделает. Так что ты уж и заверши его! Так он молвил, указал мне дорогу, я вернулся домой – как мне казалось – и вот, ожил!

Жена и дети слушали, лили слёзы, умилялись и чтили Дзидзо: безмерно.
А потом монах истратил свои малые сбережения и расписал тот образ Дзидзо:. Тот бодхисаттва Дзидзо: помещён в храме Кунитака, он и поныне там.
Думается, клятва бодхисаттвы Дзидзо: превосходит все другие. Кто понимает это, пусть усердно молятся ему! Так передают этот рассказ.

17–26. Рассказ о том, как человек купил и отпустил черепаху, а Дзидзо: помог ему вернуться к жизни
В стародавние времена в краю Ооми в уезде Кога жил один простолюдин. Семья его была бедна, жить не на что. Его жена всё время нанималась к кому-нибудь на работу, ткала и тем зарабатывала на жизнь.
И вот, жена долго трудилась, соткала штуку хорошей ткани для себя и говорит мужу: много лет семья наша была бедна, жить не на что. И вот, я эту ткань соткала для нас. Недавно я слышала, что у залива Яхаси многие рыбаки продают улов. Так что возьми ткань, иди к тому заливу, купи рыбы и принеси домой. Обменяем рыбу на рис и прочее, возделаем в этом году поле в один или два тан [0,09–0,18 га], с него и будем кормиться.
Муж послушался жены, взял ткань, пошёл к заливу Яхаси, встретился с рыбаками, договорился, они пошли на лов – а рыбы не поймали. Попалась к ним в сети только одна крупная черепаха. Рыбаки уже собирались её убить, но тут бедняк её увидел, пожалел и говорит: обменяйте мне черепаху вот на эту ткань! Рыбаки обрадовались, взяли ткань, отдали ему черепаху. А бедняк выкупил черепаху и говорит:
– Черепахи живут долго. Каждый из живых дорожит своей жизнью. Хотя моя семья и бедна, я отдал ткань, чтобы помочь тебе выжить.
Сказал так черепахе и отпустил её в воды [озера Бива].
А сам вернулся домой с пустыми руками. Жена его ждёт, спрашивает: ну, что, купил рыбы? Муж отвечает: ткань я отдал и спас жизнь черепахе! Жена, слыша такое, в великом гневе стала мужа бранить, поносить и стыдить без конца.
После этого муж вскоре заболел и умер. Его отнесли к Золотому хребту и оставили там.
Три дня спустя он ожил. В ту пору наместник края Ига, человек по имени [пропуск], как раз ехал к месту службы. Он заметил ожившего человека, в сердце его пробудилось сострадание, он набрал воды, влил в рот бедняку, напоил – и поехал дальше. А дома жена о том прослышала, пришла и на себе отнесла мужа домой.
Потом муж жене рассказывает:

– Когда я умер, меня схватили стражники, потащили через широкую равнину к воротам управы. Там перед воротами двор, я гляжу — много людей, все связанные. Я про себя испугался, устрашился безмерно.
Тут появляется пригожий монашек и говорит: я бодхисаттва Дзидзо:. Этому человеку я обязан за благодеяния. Чтобы принести пользу всем живым, я у берегов края Ооми явился в теле большой черепахи. Рыбаки меня поймали, готовы были убить, но этот человек проникся состраданием, выкупил черепаху, спас ей жизнь и выпустил в озеро. А потому скорее освободите, отпустите его! Стражники это выслушали и отпустили меня.
А потом монашек мне говорит: скорее возвращайся в родной край, усердно взращивай корни блага, а от дурных дел отвратись! Указал мне дорогу, я двинулся в обратный путь, гляжу – а там девушку лет двадцати, красавицу, связали и ведут двое демонов: один впереди, другой позади.
Я её увидел и спрашиваю: ты кто? Она плачет, отвечает: я дочь главного жреца из уезда Мунаката, что в краю Тикудзэн. Вдруг разлучилась с отцом и матерью, одна попала на Тёмную дорогу, демоны повели меня! Я это слышу, стало мне её жалко, я окликнул того монашка и говорю: я-то прожил уже больше половины людского срока, мне не так много осталось. А эта девушка ещё юная, у неё многое впереди. Так что сменяй меня на неё, а её освободи! Монашек это выслушал и молвит: сердце у тебя – самое сострадательное! Чтобы ценою собственной жизни помочь другому – такое встречается редко. Так что я освобожу вас обоих! И заступился за нас перед демонами, и нас обоих отпустили. Девушка плачет, радуется, обратилась ко мне и дала крепкую клятву, на том мы и расстались, она ушла.

Так он рассказал.
А потом прошло время, бедняк думает: проведаю ту девушку, кого видел на Тёмной дороге! И отправился в Тикудзэн. И как указала она на Тёмной дороге, пришёл в уезд Мунаката, что в краю Тикудзэн, к дому главного жреца, расспросил – и точно, у жреца дочь, юная годами. Люди рассказывают: она тяжело болела, умерла было, но дня через два или три ожила. Бедняк это слышит и просит ей пересказать, что было на Тёмной дороге. Девица выслушала, вышла из дому растерянная. Бедняк на неё глядит – а она в точности такая же, какой он её видел на Тёмной дороге! Оба заливаются слезами, плачут, жалеют друг друга, говорят о том, что было на Тёмной дороге.
А потом снова дали друг другу клятву, и бедняк вернулся восвояси. У обоих пробудились помыслы о Пути, и стали они служить бодхисаттве Дзидзо:. Так передают этот рассказ.

В Мунаката находится знаменитое святилище, где почитают трёх богинь, покровительниц морского промысла и мореплавания. Возможно, вызволив черепаху, герой рассказа завязал связь не только с Дзидзо:, но и с водными божествами, почему и смог встретить на «Тёмной дороге» дочь их служителя. «Клятва», вероятно, состоит в том, чтобы встретиться снова.


Тут Дзидзо: в виде покровительствуемых им детей…

Via

Кроме Каннон и Дзидзо: в «Собрании стародавних повестей» («Кондзяку моногатари-сю:») действуют и другие бодхисаттвы. Иногда они вполне взаимозаменимы, а порой трудятся каждый по своей специальности: Каннон на море, Дзидзо: в преддверии ада и т.д. Сегодня мы покажем несколько историй из того же свитка 17-го, откуда рассказы про Дзидзо:.

Бодхисаттва Коку:дзо: 虚空蔵菩薩, индийский Акашагарбха, Чрево Небес, в паре с Каннон обычно сопровождает Будду Сякамуни. Почитают его как подателя мудрости и в особенности успехов в учёбе. Его большим почитателем был Ку:кай, знаменитый монах начала IX века, он же прославленный каллиграф, поэт и писатель, знаток всяческих китайских наук. Во введении к книге «Три учения указывают и направляют» («Санго: сиики») он рассказывает, как в юности учился на чиновника и к почитанию Коку:дзо: обратился, прослышав, что бодхисаттва помогает развить хорошую память. В «Кондзяку» бодхисаттва тоже заботится о школяре – и предстаёт в необычном обличье.

17–33. Рассказ о том, как Коку:дзо: помог монаху с горы Хиэй обрести мудрость
В стародавние времена жил на горе Хиэй молодой монах. С тех пор как ушёл в монахи, решил он прилежно учиться, но сердце тянулось к забавам и шалостям, науку он забросил. Только «Сутру о Цветке Закона» принял и усвоил. Впрочем тяга к учёности у него осталась, он постоянно ходил на поклонение в храм Хо:рин, молился бодхисаттве Коку:дзо:. И всё равно вскоре отвлекался, не учился, остался монахом-невеждой.
Скорбя и печалясь о том, он как-то раз в девятом месяце побывал на поклонении в храме Хо:рин. Собрался уже в обратный путь, но встретил тамошних монахов, разговорился с ними и припозднился. Поспешил восвояси, но добрался только до западной половины столицы – а солнце уже село. Постучался к знакомым – а там хозяин уехал в деревню, в усадьбе кроме служанок никого нет.
Тогда монах пошёл дальше, думал наведаться в другой знакомый дом, и видит по пути усадьбу с китайскими воротами. В воротах стоит кто-то миловидный: юная девушка, на ней платья акомэ в несколько слоёв. Монах подошёл и говорит ей:
– Я с Горы, ходил молиться в Хо:рин, пока возвращался, стемнело. Не дадут ли мне приют в этом доме, всего на одну ночь?
Девица в ответ: погоди немного, я схожу, доложу и вернусь. И ушла в дом. Вскоре выходит, говорит: нет ничего проще, заходи скорее! Монах с почтением зашёл, проводили его в дальнее крыло дома, где горели огни.
Он осмотрелся – а там изящная ширма в четыре сяку [120 см], на полу красивые циновки, две или три. И вот, хорошенькая девица в платьях акомэ и в шароварах входит с подносом, а на нём угощенье. Монах всё съел, выпил сакэ, уже мыл руки – и вдруг в дальней стене отворилась дверь, за нею приподнялся занавес и раздался голос хозяйки:
— Кто к нам пожаловал?
Монах отвечает: я, мол, ходил с Горы в Хо:рин, молился в затворничестве, возвращался, а солнце село, вот и попросился переночевать. Госпожа говорит:
– Всякий раз, как отправишься молиться в Хо:рин, заходи потом сюда.
Прикрыла раздвижную дверь и удалилась вглубь дома. А дверь не закрылась полностью: мешает шест, на котором висит занавес.
Позже, глубокой ночью, монах вышел наружу, прокрался вдоль решётки ситоми к южной стороне дома и видит: там в решётке дыра. И если заглянуть в ту дыру, видно: в доме девушка, наверное, здешняя госпожа. Лежит возле невысокого светильника, глядит в тетрадь. Лет около двадцати, собою хороша, несравненная красавица! Одета в лёгкое узорное платье цвета астры-сион, лежит, а если встанет – волосы, наверно, будут до полу и ещё длиннее. При ней две свитские дамы, спят за занавесом. По другую сторону ещё девочка-служанка, тоже спит. Это, кажется, та самая, что монаху приносила еду. Всё убранство – как подобает, самое изящное! Ларчик с полками в два ряда расписан золотом, письменный прибор стоит, в курильнице тлеют благовония, пахнет приятно.

Эта и следующая гравюры – из издания «Стародавних повестей» XVIII в.

Монах загляделся на госпожу и позабыл обо всём. Какие же блага унаследовал я из прежних жизней, что именно тут заночевал и увидел её? – думает он и радуется, уже и понять не может, как жил на свете без этой любви. Все в доме угомонились, монах решил: она, наверно, тоже уснула, – и открыл ту дверь, что осталась приотворённой, тихонько вошёл и улёгся рядом с госпожой. А та и вправду спит, ничего не замечает.
Вблизи – благоухание несказанное! Разбужу её, скажу … – думает монах, но весь растерялся. Только молится будде. Распахнул её одежду, добрался было до нее – но тут она проснулась, говорит: кто здесь? Монах в ответ: этот я, такой то. А она ему:
– Я думала, ты достойный человек, приютила тебя. А ты такое творишь: противно!
Хотя монах и пытался подобраться ближе, она запахнула платья, не подпустила.
Он и досадует, и терзается хуже некуда. А всё же стыдится – вдруг люди услышат – силой её не принуждает. И тут она говорит:
– Не то чтоб я не хотела иметь с тобой дело. Муж мой умер прошлой весной, с тех пор многие меня добивались, но я думаю: не стану встречаться ни с кем, если человек неподходящий. Вот и вдовею. Причём я думаю: пусть бы и монах – лишь бы был человек достойный. Так что я тебя обижать не хочу. Но вот если бы ты выучил наизусть «Сутру о Цветке Закона»… Голос у тебя величавый. Если выучишь – тогда пусть люди думают, будто я прониклась почтением к сутре и принимаю тебя, чтобы послушать. Что скажешь?
Монах говорит:
– Хоть я и изучал «Сутру о Цветке Закона», наизусть ещё читать не умею.
Госпожа ему:
– А трудно выучить наизусть?
Монах в ответ:
– Почему же не выучить? Даже бездельник вроде меня, если возьмётся за ум, неужто не осилит?
Госпожа говорит:
– Скорей же возвращайся на Гору, выучи сутру – и тогда приходи! Я потихоньку устрою всё так, как ты хочешь, заодно и послушаю тебя.
Он согласился, оставил пылкие свои желания, и едва начало светать, простился и тайком ушёл. Госпожа ему собрала еды на утро, проводила.
Монах вернулся на Гору, всё вспоминает госпожу: как выглядела, как держалась – трудно забыть! Собрался с мыслями, решил: как можно скорее выучу сутру и пойду, увижусь с нею! Сразу же стал учить и за двадцать дней выучил наизусть. И пока учил, не забывал о госпоже, постоянно писал ей письма. А она всякий раз отвечала, присылала то полотняное платье, то сухой рис в мешке. А потому монах думал: она меня и вправду ждёт! И в сердце своём радовался без конца.
И вот, когда выучил сутру, он, как обычно, отправился молиться в Хо:рин. А на обратном пути, как в прошлый раз, зашёл в тот дом. И снова его угостили, вышли свитские дамы госпожи, завели беседу, и так настала ночь. Монах вымыл руки, сел читать сутру. Голос звучит весьма величаво, а всё же сердце – не чтением занято!
Время позднее, все, кажется, уже заснули. Тогда монах, как и в прошлый раз, отодвинул дверь, тихонько прокрался, никто его не заметил. Улёгся рядом с госпожой, она проснулась. Ждала меня! — думает он, очень рад, потянулся уже к ней – но она запахнула платья, не пускает и говорит:
– Я кое-что должна у тебя спросить. Выслушаешь ли? Как я и думала, ты выучил сутру. Этого довольно, и если мы сблизимся, станем неразлучны, пожалуй, перед людьми не будет стыдно. Для меня, если выбирать мужчину, быть с таким, как ты, вовсе не зазорно. А всё же сойтись с человеком, у кого ума хватает только читать сутру, – горько, пожалуй! То ли дело – если бы ты на самом деле стал таким учёным, каким кажешься! Тогда тебя станут приглашать творить обряды для важных господ, даже ко двору – и когда бы ты оттуда ходил ко мне, как было бы хорошо! Кто просто читает сутру, но дальше не продвинется, живёт затворником – это всё не то… Если ты тоже был бы рад так жить, если согласен со мной, то сделай, как я говорю: на три года затворись на горе, днём и ночью учись, стань учёным – и тогда приходи! Тогда я соглашусь. А иначе и под страхом смерти не поддамся! Пока будешь жить затворником на Горе, будем всё время переписываться. А если что-то будет тебе надобно – скажи, я пришлю.
Монах это слушает и понимает: а ведь и в самом деле! Думает: вот она это сказала, и теперь нехорошо будет взять её силой, немилосердно. И к тому же, если всем надобным она меня обеспечит – всё получится, как надо!
Обменялся с нею клятвами и ушёл спать. А когда рассвело, поел и вернулся на Гору.
С той поры он немедля приступил к учёбе, не ленился ни днём, ни ночью, думал: встречусь с нею! – и набрался решимости, словно бы волосы на голове его горели, всем сердцем и нутром отдался наукам, и так прошло два года [с небольшим?] – а он уже стал учёным. У него и от рождения ум был остёр, вот он так скоро и преуспел в ученье. А когда минуло три года, сделался уже выдающимся книжником. Выступил на придворных прениях и на тридцати чтениях, всякий раз побеждал, хвалили его без конца. Из тех, кто в возрасте ученическом уже стал учёным, он лучше всех! – говорили о нём на Горе.
И вот, прошло три года в разлуке. Пока монах жил затворником, госпожа ему часто писала, он во всём на неё полагался и жил безбедно и спокойно.
А когда минуло три года и он стал учёным, чтобы встретиться с нею, он, как и раньше, отправился на поклонение в Хо:рин. И на обратном пути под вечер подошёл к её дому. Зайду! – объявил, и как повелось, остался там. Сидя перед занавесом, стал рассказывать обо всём, что случилось за годы, пока он тут не был. А свитские дамы, похоже, ещё не знают про его уговор с госпожой, и она через них передаёт: ты, дескать, много раз тут бывал, но лично мы не беседовали, и это странно, пожалуй, так что в этот раз побеседуем лицом к лицу! Монах в сердце своём и смутился, и обрадовался, отвечает только:
– Да, я готов.
Ему говорят: проходи сюда! Он с радостью заходит, глядит – за занавесом изголовье госпожи, а по другую сторону занавеса – красивое соломенное сиденье и на нём круглая подушка. За ширмой горит светильник. Ещё одна дама, кажется, сидит в ногах у госпожи. Монах подошёл, уселся на подушку, а госпожа говорит:
– Как давно я не видела тебя! И вот, ты стал учёным!
А в голосе звучат и любовь, и почтение. Монах это слышит, и себя не помня, тела не чуя, говорит:
– Не так уж долго пришлось ждать… Я выступал на тридцати чтениях и на прениях во дворце, удостоился похвал.
Госпожа говорит:
– Это очень хорошо! Хочу расспросить тебя кое-о-чём, что случилось за эти годы. Я буду спрашивать, потому что ты теперь учитель Закона. Надо думать, не простой чтец сутры!
Так она сказала и стала задавать вопросы – о трудных, сомнительных местах в «Сутре о Цветке Закона» начиная со «Вступления». А монах на них на все по порядку отвечает. Она спрашивает о сложных вещах – а он отвечает правильно, по своему разумению или по словам старинных толкователей. Госпожа говорит:
– Ты стал замечательным учёным! Как же это тебе удалось всего за два или три года? Значит, ты весьма одарённый человек!
Она его хвалит, а он думает: хотя она и женщина, а так глубоко понимает пути Закона, невероятно! И так хорошо с ней беседовать запросто, можно будет и у неё поучиться!
Они беседовали, а когда настала глубокая ночь, монах тихонько придвинулся к занавесу, отвернул – госпожа лежит, ничего не говорит. Монах радуется, лёг рядом с нею. Она молвит:
– Ещё немного побудем вот так!
Взялись за руки, лежат, разговаривают, а монах, пока шёл с Горы в Хо:рин и обратно, устал, и едва распахнул ее платье, тут же заснул.
Просыпается и думает: хорош я, сплю, а ей и не сказал о своей любви! Открывает глаза, видит: лежит он в траве сусуки, тут и спал. Странно! — думает. Поднял голову, осмотрелся – незнакомая равнина, никого вокруг, лежит он совсем один. Растерялся, встревожился, испугался безмерно. Встал, смотрит – одежда его брошена тут же, рядом. Оделся, осмотрелся как следует – похоже, спал он в поле к востоку от Сагано. Странно, страннее некуда! Луна светит ярко, сейчас третий месяц, очень холодно. Дрожит он и ничего не понимает.
И не знает, куда теперь идти. Хо:рин отсюда недалеко, пока дойду, рассветёт – решил он, побежал, добрался до Умэдзу, перешёл реку Кацура, где вода всего-то по колено, в итоге кое-как добрался до храма Хо:рин. Вошёл в зал, рухнул на пол перед буддами и говорит: вот какое страшное и горестное дело с мной приключилось! Просит: помогите! И как лёг, так и заснул.

Во сне из-за занавеса вышел монашек с недавно обритой головой, обличьем прекрасный, сел рядом с монахом и молвит:
– Что с тобой случилось этой ночью – не лисьи, не барсучьи или какие ещё звериные чары. Это я тебя морочил! Хоть ты и остёр умом, но увлекся забавами и шалостями, не учился, не стал книжником. И не знал, как с этим справиться, всякий раз приходил ко мне, просил: вразуми меня, сделай мудрым! Я всё думал: как же мне это устроить? А в сердце у тебя была тяга к женщинам, вот я и подумал: использую это, чтобы побудить стать мудрым! И заморочил тебя. Так что ты не бойся, скорее возвращайся к себе на Гору, продолжай изучать пути Закона и никогда не ленись!
Так он сказал, и монах проснулся.
Думает: значит, это бодхисаттва Коку:дзо:, чтобы помочь мне, много лет являлся в женском теле, морочил меня! И стыдно, и умилительно безмерно. Монах залился слезами, жалеет, горюет, а когда рассвело, вернулся на Гору и снова всем сердцем обратился к ученью. И стал поистине замечательным учёным.
И разве хитрость Коку:дзо: была глупой? Если заглянуть в «Сутру о Коку:дзо:», там сказано: «Когда приходит время умирать тому, кто полагается на меня, если от мук болезни глаза его уже не видят, уши не слышат, если молиться буддам он не будет – я стану этому человеку отцом, матерью, женой, ребёнком, неотлучно буду с ним рядом и буду побуждать его молиться».
Итак, этот монах был влюбчив, и бодхисаттва стал женщиной, чтобы побудить его к учёбе. Всё так, как сказано в сутре, и это драгоценно и трогательно! Монах сам обо всём этом правдиво рассказал, и так передают его рассказ.

Храм Хо:риндзи 法輪寺 в холмах Арасияма к западу от столицы, по преданию, был основан раньше самой столицы, в начале VIII в., когда в этих местах побывал бодхисаттва Гё:ки. Затем храм заново открыли ученики Кукая в первой половине IX в., сделав тамошним главным почитаемым бодхисаттву Коку:дзо:. Чтобы попасть из храма Хо:риндзи на гору Хиэй кратчайшим путём, герой рассказа должен пересечь всю столицу: войти в город на западной окраине и выйти на северо-восточной.
«Китайские ворота» – в виде башенки со сквозным проходом посередине и караульными помещениями по бокам. Акомэ – платья, надеваемые в несколько слоёв под верхнюю одежду. Девушка глядит в «тетрадь», то есть в книжку из листов, согнутых пополам и сложенных «гармошкой», а не склеенных в длинный свиток, как сутра. Выглядит это так, будто госпожа читает женскую повесть или перечитывает свой дневник (или перед нею рабочие учёные записи, но такое предположение куда менее вероятно). «Цвет астры-сион» – светло-лиловый, оттенка цветов растения сион 紫苑, Aster tataricus.
«Придворные прения» – ежегодный монашеский диспут при дворе в середине первого месяца. «Тридцать чтений» – чтения «Лотосовой сутры» (она же «Сутра о Цветке Закона») и двух примыкающих к ней сутр, распределённые по тридцати заседаниям.
Сусуки – мискант китайский, высокая трава с белыми метёлками, Miscanthus sinensis.
«Сутра о Коку:дзо:» – возможно, «Сутра о созерцании бодхисаттвы Чрева Пустоты» (觀虚空藏菩薩經, «Кан Коку:дзо: босацу-кё:», ТСД 13, № 409, цитируемое место – 678b).
______________

Бодхисаттву Фугэна 普賢菩薩, он же Самантабхадра, почитают как защитника «Лотосовой сутры» и всех её почитателей. Он ездит на слоне, и слон – непременный его товарищ во всех историях и на изображениях. Самую знаменитую японскую историю о Фугэне – как он явился в обличье девицы в весёлом доме – мы уже пересказывали.

17–41. Рассказ о том, как Фугэн помог избежать беды монаху Дзё:ону
В стародавние времена на горе Хиэй при Западной пагоде жил монах по имени Дзё:он. Родом он был из края Микава. Еще юным покинул родной край, поднялся на гору Хиэй, стал монахом, принял заповеди, и после этого вслед за учителем принял и усвоил «Сутру о Цветке Закона», день и ночь читал её про себя и вслух и всю выучил наизусть. Читал очень быстро, за время, пока другие читают один свиток, он прочитывал два или три! А потому за день читал сутру тридцать или сорок раз. А ещё он принял и усвоил тайные правила Истинных слов, каждый день совершал обряды, не прерываясь. Все три вида его деяний были безупречны, все шесть корней не имели изъянов.
И вот, когда повзрослел, он решил: сейчас же уйду с этой горы, вернусь в родной край, затворюсь в храме, что построили мои предки, и в тишине сосредоточусь на заботах о будущем веке! Пустился в путь, и пришлось ему ехать верхом. Как-то раз выехал из деревни – а по дороге как раз ехал из своей усадьбы наместник края, человек по имени [пропуск]. И встретил Дзё:она.
Наместник увидел Дзё:она и согрешил: сам не спешился, а велел свитским стащить монаха с коня и избил его. Призвал Дзё:она к себе, стал стыдить:
– Ты кто такой?! В здешнем краю и знатные, и простые, и монахи, и миряне все должны повиноваться наместнику! А ты почему, когда я ехал навстречу, так неучтиво вёл себя?
Так он гневался, погнал Дзё:она впереди своего коня, доставил в усадьбу и бросил в конюшню, велел своим людям наказать его. А Дзё:он думал о том, как горьки плоды воздаяния за прежние дела, и от всего сердца читал «Сутру о Цветке Закона».
Той ночью наместник во сне увидел образ бодхисаттвы Фугэна верхом на белом слоне, запертого в конюшне. А другой бодхисаттва Фугэн, тоже верхом на белом слоне, излучает свет, стоит, обратившись к конюшне, где заточён первый Фугэн, и спрашивает: за что его так? Наместник это увидел и проснулся, весьма удивился, устрашился, среди ночи позвал людей и велел выпустить монаха.
Позвал монаха к себе, немедля усадил на чистое сиденье и спрашивает:
– Святой подвижник, что за обряд ты сотворил?
Дзё:он отвечает:
– Я никакого обряда не творил. Просто я с малых лет храню «Сутру о Цветке Закона», днём и ночью читаю её.
Наместник слышит это, дивится всё больше, сетует:
– Я мирянин, глуп и бестолков, потому и не распознал достойных деяний святого, причинил тебе муки и страдания. Прошу, прости мне этот грех!
И рассказал, что видел во сне. И той же ночью вверил монаху свою жизнь, пригласил его быть гостем в усадьбе, снабдил его дневной едой, приготовил новое платье, всё это преподнёс искренне. Жители края Микава прослышали о том и стали почитать монаха, кланяться ему.
Итак, если даже монах тяжко согрешит, нельзя его сурово наказывать! Так передают этот рассказ.

«Правила Истинных слов» – способы применения мантр, чудотворных заклятий. «Шесть корней» – пять чувств и ум. На самом деле наместник не должен был требовать, чтобы на дороге монах спешился и с поклоном пропустил его, а наоборот, должен был спешиться сам и пропустить монаха.
____________

Индийская богиня Китидзё: 吉祥天, она же Лакшми, в японских буддийских преданиях появляется в основном как подательница богатства и удачи, порой её отождествляют с бодхисаттвой Каннон. В руке она держит жемчужину исполнения желаний.

17–47. Рассказ о том, как Икуэ-но Ёцунэ служил богине Китидзё: и стал богат
В стародавние времена в краю Этидзэн жил человек по имени Икуэ-но Ёцунэ. Был он мелким чиновником из края Кага. Поначалу дом его был беден, с пропитанием очень трудно. Он усердно служил богине Китидзё: и позже разбогател, всякого добра стало вдоволь.
Пока был беден, он [пропуск] и молился: о богиня Китидзё:, помоги мне, на тебя полагаюсь! И вот, [слуга приходит и] докладывает: у ворот весьма красивая женщина спрашивает хозяина дома! [пропуск] Кто бы это мог быть? – думает Ёцунэ, выглянул — а там и вправду прекрасная женщина [пропуск], а в руках у неё поднос с отварным рисом.
– Ты говорил, что голоден, так откушай!
И отдаёт ему поднос. Ёцунэ обрадовался, взял, сперва немного поел и сразу почуял, что сыт. И ещё дня два или три потом не чувствовал голода.
А потому он этот рис сохранил, понемногу ел, так прошло много дней. А когда рис кончился, Ёцунэ опять думает: что делать? И как в прошлый раз, стал молиться богине Китидзё:. И снова слуга ему доложил: хозяина опять спрашивают, какая-то женщина у ворот. Памятуя о прошлом, Ёцунэ обрадовался, сам не свой, вышел, глядит – это всё та же женщина. Она говорит:
– Я очень хочу помочь тебе, но на сей раз дам тебе вот такое письменное распоряжение.
И подаёт ему грамоту. Ёцунэ туда заглянул – а там написано: выдать три меры риса [54 л]. Взяв грамоту, Ёцунэ спрашивает:
– А куда мне с нею обращаться?
Женщина говорит:
– К северу отсюда за горным перевалом есть высокая гора. Если поднимешься на неё и позовёшь: Суда-суда! – тебе, должно быть, кое-кто отзовётся. Вот ему грамоту и предъяви!
Ёцунэ это выслушал, пошёл, куда она указала. Глядь – там и вправду высокая гора. Поднялся на вершину, и как велела богиня, позвал:
– Суда-суда!
И кто-то ему отозвался громким, страшным голосом. И явился: глядь – а это демон! С одним рогом во лбу, с одним глазом, одет в красное мирское платье. Явился, преклонил колени перед Ёцунэ. На вид ужаснее некуда!
Однако Ёцунэ помолился и говорит: вот грамота, выдай мне риса по ней. Демон отвечает: сделаю! Взял грамоту, посмотрел:
– Хоть расписка и на три меры, но я выдам тебе только одну!
И выдал одну меру [18 л] риса в мешке, Ёцунэ взял и вернулся домой.
Потом взял этого риса, истратил – а в мешке рис сам собою пополняется, сколько ни бери, не кончается! [Взял уже] и тысячу, и десять тысяч коку [1 коку = 180 л], а та единственная мера не истратилась. А потому Ёцунэ вскоре [стал богат, всего] вдоволь.
Меж тем, наместник края, человек по имени [пропуск], [вызвал к себе Ёцунэ и] говорит:
– У тебя есть такой мешок. Скорее продай его мне!
Как житель [того края], противиться воле наместника Ёцунэ не решился и отдал ему мешок.
Наместник взял, обрадовался, говорит: вот тебе плата! И дал Ёцунэ риса – сто раз по десять тысяч коку [180000000 л]. А дома у себя наместник точно так же взял из мешка [сколько-то] риса, потратил, а рис появляется снова, не кончается. Наместник думает: теперь я богаче всех! Но когда истратил сто раз по десять тысяч коку, мерка кончилась, больше не пополняется. Наместнику досадно, что не вышло по его воле, но делать нечего – вернул узелок Ёцунэ.
Тот взял, отнёс домой, и там, как раньше, взял риса – а рис не тратится! Появляется опять! Так Ёцунэ нажил бессчётное богатство, всякого добра у него стало вдоволь.
Замысел наместника – глупее некуда. Ёцунэ служил богине Китидзё: и получил от неё такой подарок. И ни с того ни с сего забрать его – как бы это удалось? Кто из людей всем сердцем служит буддам и богам, тот получает такие дары. Так передают этот рассказ.

Имя демона Суда-суда 修陀修陀 звучит как переиначенное санскритское, возможно, от Сударшана, «Красавец». Сто раз по десять тысяч коку – объём баснословный, годовое пропитание на 1 миллион человек.

Via

Via

Продолжаю читать десятитомник Росса Макдональда 1990-х годов русского издания. Переводы там местами очень неплохие, особенно старые, ещё советские; но и «перлов» много. Вот это мне понравилось:
« — Я разговаривала с ним ещё сегодня утром.
— С кем?
— С убийцей, — она раскатисто произнесла букву “ц”, как артистка в мелодраме.»
(Это «Посланцы судьбы», они же «The Doomsters»)

Via