Умблоо

Другие посты про сугороку - по метке "Игры"
Настольные игры сугороку очень охотно выпускали как новогодние приложения к разным газетам — в том числе и политическим по содержанию. Сегодняшняя игра, «Будущее Востока» (東洋未来雙六, «То:ё: мирай сугороку») вышла отдельным изданием под новый 1907 год. По восточному счёту это был год Козы, отсюда оформление заголовка:

Вся игра выдержана в стиле газетных карикатур, а рисовала её большая компания — Накадзава Хиромицу, Кобаяси Сёкити и Окано Сакаэ, тогда ещё студенты Токийской школы изящных искусств. Через десяток лет они вместе же будут работать над пятым томом грандиозного издания «Дорожного дневника с зарисовками знаменитейших мест Японии», к которому привлекали самых добросовестных и благонадёжных художников. А пока ещё можно язвить по адресу властей…

На полях игры — картинки на тему «что принесёт нам наступающий год?» Некоторые предсказания даже сбылись…


南満鉄道開通式　«Открытие Южно-Манчжурской железной дороги» (и соединение ее с КВЖД). Это получилось.


女学生の将来 «Будущее студенток»: раз хотят учиться по «мужским» специальностям, то и в армию им прямая дорога! Не сбылось, конечно.


清國ハイカラ式　«Праздник в Цинском Китае в западном стиле». Художники, кажется, считали, что сами-то японцы уже научились носить европейскую одежду и не выглядеть в ней смешно, а вот китайцы…


清國議会開院式　“Учредительная сессия Парламента в Цинском Китае». Нет, до этого ещё остаётся добрых шесть лет, и Китай к тому времени будет уже не цинским…


ベーリング鐵道　“Железная дорога через Берингов пролив», по мосту. Граф Лоик де Лобель действительно предлагал такой проект русскому правительству, но ему отказали.


相撲常設館　“Постоянная арена для Сумо». Открылась, но в полосатое трико борцов всё-таки одевать не стали…


藝妓の将来 «Будущее гейши»: рассыльный из модного женского магазина обеспечивает её «новыми песнями».


世界大博覧会　“Всемирная выставка» в США правда состоялась, и Япония в ней приняла участие, хотя без большого блеска.


宗教の将来 «Будущее религии» — в токийском парке Хибия предложено устроить что-то вроде Гайд-парка, со свободой проповеди (например, под лозунгом «Религия и любовь», как на плакате). Очень злая шутка: именно от парка Хибия (куда полиция не пустила демонстрантов, протестующих против условий Портсмутского мирного договора) совсем недавно начался и прокатился по всей столице сокрушительный погром.


軍人の将来 «Будущее военных»: мирное и культурное, отвоевали — можно ходить в оперу (будем надеяться, что имеется в виду «Кармен», а не что-то похлеще).


新婚旅行 « Свадебное путешествие» — воздушный транспорт входит в моду, но, конечно, ещё не станет настолько доступным для новобрачных


獨帝の東洋漫遊 «Путешествие германского кайзера на Восток» правда планировалось (с посещением тихоокеанских колоний), хотя и не состоялось. Но к новенькому германскому флоту наши художники явно питают недоверие, так что Вильгельм у них путешествует на французском судне.


Русская революция захлебнулась, так что теперь 社会主義徒　«Социалисты» переселяются в Сибирь. На указателе так и написано: в одну сторону «Россия», в другую — «Место поселения в Сибири». А на флагах бедолаг обозначено, что это «Социалисты» и «Нигилисты». Товарищ в кепке особенно выразителен! В общем, всё так примерно и вышло — хотя и без рикш…


女辯護士　«Лидер женского движения». Кажется, карикатура на вполне определённую особу, но не поручимся. Женское движение в Японии действительно было тогда довольно деятельным, хотя и не слишком радикальным.


東京市の韓帝歡迎 «Визит корейского государя в город Токио» — то есть восстановление дипломатических отношений, рухнувших в ходе Русско-японской войны. Корейский император Коджон действительно вынужден был отречься и уступить престол Сунджону, а тот подписал «Новый японо-корейский договор о сотрудничестве», для Кореи совершенно гиблый (и скоро похоронивший недолговечную Корейскую империю). Но в Японию Сунджон всё-таки в 1907 году не приехал.


С этим в другом углу напрямую связана 日本化せる韓國 — «Японизирующаяся Корея»: мужчины в японских куртках и накидках, женщинпа с европейским зонтиком и даже школьник — в картузе, как в мэйдзийской Японии… И всё это - в сочетании с корейским национальным платьем.


帝國劇場米大統領歡迎 «Президент США посещает Императорский театр» (и смотрит танец Фудзи-мусумэ). Увы, вышло всё с точностью до наоборот: отношения с Америкой в 1907 году заметно испортились (из-за проявлений расизма по отношению к школьникам-японцам в Сан-Франциско), Япония даже ограничила выезд своих граждан на заработки в США. Но Рузвельт свою Нобелевскую премию за Портсмутский мир уже получил…


富豪の跋扈 «Власть богачей», вполне зверообразных и в автомобиле. В какой-то мере беспроигрышное предсказание…


東洋大戦争 «Большая борьба за Восток» представлена как спорт, причём форма у игроков сшита из флагов. Правый игрок представляет Англию, Америку, Китай и Японию, левый — Францию, Германию и Россию (шапочка из андреевского флага, после недавней войны как российский воспринимался прежде всего он). Ну, не то чтобы сложились именно такие коалиции…


議会の将来 «Будущее парламента», весьма мрачное. Оратор на трибуне (внешне похожий сразу на дюжину тогдашних японских политиков) зачитывает свои предложения, а рядом вывешен список прочих законопроектов: «Закон о продаже титулов», «Закон о порядке получения взяток», «Правительственный контроль над борделями», «Закон о легализации азартных игр», «Закон о защите проституции»… В общем, от парламентариев наши художники ничего хорошего не ждали — и в своих горьких ожиданиях, надо сказать, даже несколько переборщили...


И клетка выигрыша — 東京に開会する世界平和会議　“Всемирный конгресс за мир, собирающийся в Токио». С представителями всех стран, включая китайца и корейца в национальных костюмах. Вместо него состоялась Вторая Гаагская конференция, вполне плодотворная — но не в Токио (и уже без всяких корейцев, которых представляла Япония)…

Via

(Окончание, начало — здесь)



15. Ама-но Хасидатэ, «Небесный мост», поросшая соснами трёхкилометровая песчаная коса в заливе Миядзу на западном побережье. Ещё один из «Трёх прекраснейших видов Японии».


16. Восемь видов земли Оми, лежащей вокруг озера Бива в средней части Хонсю. Эти знаменитые пейзажи можно посмотреть на гравюрах Хиросигэ. А в Кабуки была когда-то посвящённая им пьеса «Восемь видов снова с вами» (閏茲姿八景,  «Мата коко-ни сугата хаккэй»). Самый известный танец оттуда — про местную прачку-богатыршу Оканэ, которая и коня на скаку остановит, и от восьмерых ухажёров отобьётся… Так что не все девушки в этих местах такие томные, как на нашей картинке.


17. Святилище Исэ, государево, самое главное в Японии (это мы продвинулись ещё на восток). Очень древнее — и персонажи перед его воротами стоят старинные.


18. Нагоя — совсем рядом, в земле Овари, но времена тут другие. На заднем плане — заложенный Токугавой Иэясу замок, вокруг которого и разросся город (впрочем, городом его признали всего за семь лет до выхода нашей игры), а на переднем — приметы нового времени: рикша, дама под европейским зонтиком и офицеры в мундирах западного образца.


19. Край Гифу в самой середине Японии представлен главной здешней достопримечательностью: ночной рыбалкой с ловчими бакланами при свете факелов.


20. Канадзава — это мы снова вернулись на западное побережье. Местный знаменитый княжеский замок сгорел дотла лет за пятнадцать до выхода нашей игры — уцелел только кусок стены с воротами. Вот их Мидзуно Тосиката и изобразил — и не заподозришь, что это ворота крепости-призрака. Сейчас замок восстановлен, но это полный новодел (кроме этих самых ворот).


21. Ниигата в «снежном краю» Этиго, посевернее Канадзавы— этот старинный порт тоже был признан городом в 1889 году, вместе с Нагоей и другими. Здесь хозяйничал Уэсуги Кэнсин, здесь была одна из первых пяти гаваней, которые сёгунат вынудили открыть для внешней торговли. А ещё этот край славился своими гейшами — одну из которых мы и видим на этой клетке. К местным красавицам Мидзуно Тосиката питал личную слабость и рисовал их часто.


22. Дзэнко:дзи, Храм Доброго Света в Нагано (это мы немного отошли от берега в глубь суши), очень древний — середины VII века. Собственно, город Нагано начинался как поселение при этом храме (впрочем, городом его признают только через год после выхода этой игры — потому клетка и зовётся «Дзинко:дзи», а не «Нагано»). За эту святыню долго грызлись между собой Такэда Сингэн и Уэсуги Кэнсин. На картинке — очередной храмовый праздник.


23. Никко, главное токугавское святилище. И святилищные служители в масках идут разыгрывать действо для паломников (с участием длинноносого тэнгу, в здешних легендах обильно задействованного).


24. Мацусима, Сосновые острова в Тохоку на северо-востоке Хонсю. Самый северный из «Трёх прекраснейших видов Японии». Это он произвёл такое впечатление на Басё:, что он сложил стихотворение, состоящее только из повторения «Мацусима!» и восторженных междометий:
«Мацусима-я
Сатэ Мацусима-я
Мацусима-я»


25. Хакодатэ — это уже на острове Хоккайдо. И, конечно, здесь сидят живописные бородатые айны.


26. Тисима, по-нашему — Курилы. Вот мы и добрались до самого севера. На портрете — лейтенант Гундзи Сигэтада (郡司大尉, 1860–1924), глава «Общества освоения Курильских островов», с товарищами-добровольцами основавший там первое японское поселение (совсем незадолго до выхода игры). В начале русско-японской войны эта община даже высадилась на Камчатке и попробовала объявить её японской землёй — но их мгновенно разбили, а самого Гундзи захватили в плен. Вот тут есть интересная статья про русские и японские описания этого приключения. Но до войны пока далеко, и Гундзи в нашем сугороку — просто смелый первопроходец.

А дальше картинки пойдут не по меридиану, а по выбору художника — что ещё осталось из самого главного?


27. Порт Йокогама. Всё тут европейское: и корабли, и дома, и люди, и даже собачка.


28. Гора Фудзи — как же без неё-то?


29. Атами на восточном полуострове Идзу, на родине Токугавы Иэясу. Это местечко славно прежде всего горячими источниками — когда-то здесь купались Минамото-но Ёритомо с госпожой Масако, а теперь курорт могут посетить все желающие (а Мидзуно Тосиката и рад дать рекламу, разместив эту клетку на таком почётном месте в игре!). Обратите внимание, какой роскошный саквояж у дяденьки!


30. Камакура тоже, в общем, поблизости. Ставка того самого сёгуна Ёритомо и его преемников. На картинке — Цуругаока Хатимангу, храм Хатимана на Журавлином холме. А мог бы быть и камакурский Большой Будда!


И, наконец, клетка выигрыша — разумеется, столица, Токио. Выглядит так же, как на сугороку про «Самое-самое»: государев дворец, конногвардейцы и зеваки — оцените их модные шляпы!

Via

Поездка по Японии — одна из самых старых тем для игр-сугороку: ещё у Тикамацу Мондзаэмона его погонщик Ёсаку играет с маленькой госпожою с такую игру — «По дороге Токайдо:» (притом что они сами путешествуют по этому же пути, из Киото в Эдо). Но после Реставрации Япония стала расширяться. Посредством войн и международных договоров присоединялись новые области, и в то же время стали привлекать внимание некоторые прежде «недостойные взора», хотя давно уже считающиеся японскими края. Ну, и старые никуда не делись. Так что потребовались и новые игры — в путешествие по «большой Японии», куда более долгое, чем по Токайдо:.



Одну такую игру нарисовал Мидзуно Тосиката (水野年方, 1866-1908), ученик Ёситоси и наш старый знакомый по серии «Поучительные примеры решительных поступков», где ему принадлежит примерно четверть работ. Он работал в разных жанрах: тут и традиционная гравюра (одну серию мы скоро выложим) и литография, и газетная графика, и фронтисписы к модным романам… Сугороку «путешествие по Японии» (日本周遊雙六, «Нихон сю:ю: сугороку», 1896 год) европейскому глазу больше всего напоминает набор почтовых открыток, посылаемых с дороги, — с красивыми видами и достопримечательностями. Редкий случай, когда на сугороку проставлена цена: 25 сэн. Недорого!


1. Остров Тайвань — с этого новоприсоединённого края на дальнем-дальнем юге начинается путешествие. На картинке местные жители радостно приветствуют японских освободителей от цинского ига —таких сцен тогда и в газетах, и на отдельных листах выпускали несметное множество.


2. Острова Рю:кю: — отныне префетура Окинава. Почему они представлены именно этим красавцем, затрудняемся сказать.


3. Кагосима на юге острова Кюсю. Здесь началось в 1877 году Сацумское восстание под началом Сайго: Такамори, которого мы и видим на картинке. А сейчас там космодром.


4. Кумамото на Кюсю, чуть севернее. Местный замок, считавшийся одним из трёх красивейших в Японии (наряду с Химэдзи и Мацумото) построен Като: Киёмасой (он почему-то изображён с огромной театральной бородой). Замок сгорел дотла во время Сацумского восстания и в момент игры лежал в руинах. Сейчас восстановлен.


5. Хаката на северо-западе Кюсю, древнейший японский порт (и на картинке тоже иностранцы присутствуют). В XVII веке тут построили замок Фукуока, потом в честь него переименовали сам город и округу, но местные жители (а заодно и Мидзуно Тосиката) упорно держались за старое название. Скоро здесь будет основан Университет Кюсю, а подзахудавший несколько город вернёт себе прежний блеск — но уже под именем Фукуока.


6. Бакан. Это мы перебрались на крайний юг Хонсю. Мидзуно Тосиката опять предпочитает старое название этого порта современному — в пору выпуска игры город уже семь лет назывался Акамагасэки, а ещё через шесть лет уже окончательно станет зваться Симоносэки. Это знаменитое место: здесь Минамото разбили Тайра в решающей морской битве при Данноура, здесь дрались на поединке великие мечники Миямото Мусаси и Сасаки Кодзиро:, а совсем недавно, в 1895 году, здесь был подписан Симоносэкский мирный договор, завершивший Японо-китайскую войну (по которому, в частности, за Японией было утверждено владение Тайванем с нашей первой клетки, а Корея обрела независимость от Китая и ненадолго стала империей — чтобы вскоре попасть в ещё более тяжкую зависимость от Японии). По-китайски этот договор, собственно, так и называется Магуаньским, то есть Баканским.


7. Остров Ицукусима поблизости со знаменитым святилищем, родовой святыней дома Тайра. Маленький, но такой священный, что на нём и до сих пор запрещено хоронить людей или животных. На картинке, естественно, знаменитые морские врата святилища. Хаяси Радзан в XVII веке причислил это место к «Трём прекраснейшим видам Японии» (日本三景, Нихон санкэй), два других в этой игре тоже будут.


8. Святилище Идзумо-тайся — тоже на юго-западе острова Хонсю, но уже посевернее. Посвящено оно богу Оокунинуси, о котором мы рассказывали здесь. И на картинке — то ли боги, то ли герои, то ли жрецы из глубокой-глубокой древности. (А время от времени встречающиеся значки в кружках — это игровые указания: «Пропустите ход», «Бросьте кубик ещё раз», "Ход назад" и так далее).


9. Котохира в земле Сануки, на севере острова Сикоку. Снова знаменитое святилище, на этот раз Оомононуси, бога-покровителя мореходов (заодно здесь и дух государя Сутоку почитают, и буддийского Компиру-куберу, и тэнгу, маску которого несут в ящике в самой середине картинки). В святилище нужно полчаса карабкаться по длинной-длинной лестнице, кусочек которой мы тоже тут видим.


10. Побережье Майко в Осакском заливе (и ребята — собиратели ракушек с граблями). Красивое место и поэтическое — здесь по соседству, в Сума, принц Гэндзи ссылку отбывал. Во времена Мидзуно Тосикаты тут всё ещё было можно любоваться видами — по контрасту с большим городом поблизости, а сейчас от идиллического пейзажа мало что осталось.


11. Порт Кобэ — с бесчисленными судовыми мачтами; при Мэйдзи эту гавань открыли для иностранных судов одной из первых. Тоже, кстати, новое название (город носит его всего семь лет, до этого порт звался Хё:го, как и вся округа), но с отсылками к обрядам местного древнего святилища Икута. Между прочим, здесь когда-то состоялась другая битва Минамото и Тайра — сражение при Ити-но-тани.


12. Осака, «Водная столица», «японский Амстердам» и «японский Петербург», с её реками, каналами, торговцами, рекламой — и, конечно, с театром Кабуки.


13. Нара, с её храмами, священными оленями и древней принцессой. Принцесса — в самоцветном веночке, как в театре.


14. Киото, Старая Столица, с красавицей-гейшей.

Тут прервём путешествие, дальше — завтра.

Via

Видел сегодня продукцию с надписью: «6+. Срок действия не ограничен».
Этот предмет — табель-календарь на 2017 год.
***
Досматриваем сейчас корейский сериал «Бог торговли» (장사의 신-객주 2015). И с самого почти начала, как только герои выросли, начинаю чувствовать что-то страшно знакомое. Ба, да это же «Бумбараш»! Даже некоторые сцены совпадают: вот и обмен одёжкой с уликами, вот и цыган, вот и «прямо с кручи окаянной» раз, другой и третий, да и сам Чан Хёк временами страшно похож на Золотухина мимикой и ухватками. Интересно, случайно ли это?
Вообще фильм странный. Герой (да почти все герои) чётко выполняют указание, данное в одной из первых серий: «Тебе надо помешаться» — все вполне «бичи», сумасшедшие: бегают-кричат, и логика у них своеобразная. При этом провисов действия практически нет, концы с концами сходятся, играют все хорошо (только лирическая героиня скучновата, но добросовестна). И главное — нет двух сторон, «наших» и «врагов», персонажи по этим сторонам (которых получается больше двух) тасуются и заключают тактические союзы непрерывно и в основном убедительно. В целом - весьма хорошо, по-моему. Только песен Кима не хватает, конечно.

Via

Перечитываю «Мифы древнего Китая» Юань Кэ (совершенно безумная книга, куда там Грейвзу с его Белой Богиней!). В описании диковинных народов натыкаюсь на страну Лаоминьго (со ссылкой на «Книгу гор и морей» и комментарии к таковой):
«Далее к востоку располагалось ещё несколько стран и среди них Страна трудолюбивых. У жителей её лицо, руки и ноги были чёрными. Они всегда находились в состоянии смятения, что бы они пи делали: ходили, стояли, сидели, лежали,- всё время они были неспокойны. У них был озабоченный вид, даже если никаких дел у них не было. Поэтому их прозвали трудолюбивыми, а постепенно это название стало относиться ко всей стране. Они питались растениями и плодами деревьев. В тех местах водились двуглавые птицы.»
До чего ж знакомо-то!

***
Постепенно пополняется бестиарий южноамериканской фауны из русских переводов корейских исторических фильмов. К пэкческому тапиру («Царевна Су Пэк Хян») и силланскому пингвину («Королева Сондок») прибавилась чосонская лама («Дьявольский наездник»). Интересно, кто будет следующим…

Via

Via

Via

Прочитать полностью

Via

Перечитывая (через много лет после прошлого раза — и на этот раз он мне ещё больше понравился) «Исландский колокол» Лакснесса, заметил две вещи.
Во-первых. В первой части этой вполне реалистической, чтобы не сказать натуралистической истории есть две фантастические вставки, где Йоун Хреггвидссон дерётся с великаншей-тролльчихой (скорее всего, во сне) и с мертвецом (скорее всего, в бреду). Так вот, сцена с тролльчихой явно перекликается соответствующим эпизодом из «Пряди о Ёкуле сыне Буи» (очень колоритная сказка, кстати!). И, между прочим, сага об отце Ёкуля, этом самом Буи, начинается и кончается рассказом о древнем колоколе — правда, не том, который у Лакснесса.
Во-вторых. «Исландский колокол», насколько я знаю, не экранизировался (хотя очень знаменитая театральная постановка была). В общем, не удивительно — для полнометражки там всего слишком много пришлось бы сокращать, а сериалы исландцы, кажется, снимают в основном комедийные или детективные. Но мне, конечно, сразу пришло в голову, как бы эту историю сняли корейцы. Персонажи совершенно в духе их исторических сериалов, особенно трое главных. Хреггвидссон — роль от и до для Чан Хёка, Снайфридур и Арнэус тоже вполне представимы (хотя корейцы наверняка вставили бы героини хоть один эпизод с переодеванием в мужское платье, но ей бы пошло). И продолжительность действия в два десятка лет, и вкус к пыткам и жестокостям при предельном целомудрии, и «великая мечта», не заканчивающаяся ничем хорошим, и соотношение политики и частной жизни героев, — вполне в духе сагыков. Вполне могу вообразить эту историю даже с перенесением действия в Чосон — ну, собирал бы Арнэус свои рукописи не за содержание, а за каллиграфию «покруче китайской», а священники превратились бы в учёных чиновников…

Via

Сегодняшняя игра-сугороку – с одной стороны, вполне традиционное, по схеме «жизненный путь» (мы уже такие показывали). С другой — у него есть свои чёткие особенности. Прежде всего, это сугороку без названия – во всех каталогах она числится просто как «Приложение к 1747-му выпуску “Газеты Партии Реформ”» (新雙六學乃技折, «Кайсин симбун дай 1747 го: фуроку». «Конституционная партия реформ и прогресса» (立憲改進党, «Риккэн кайсинто:»), вторая политическая партия в Японии, была основана Окума Сигэнобу в 1882 году, и при всей её умеренности дела у неё складывались не очень удачно (и даже основатель её бросил). Однако партийная газета, вот эта самая «Кайсин Симбун», продолжала упорно выходить и благополучно дожила-таки до принятия японской конституции в 1889 году, когда и вышла наша игра. Потом у партии было ещё много политических приключений, но о них мы рассказывать не будем. В любом случае, эта игра — времён самых больших партийных надежд.


Основа реформ и прогресса, разумеется, образование — с этим никто тогда особо не спорил, а наша партия тем более. И игра посвящена тому, какое образование можно получить и чего добиться в жизни мужчинам и женщинам, учившимся (или не учившимся) в разных заведениях.
Начинается всё с «домашнего детства» рабят из разных семей — кто-то одет в традиционные японские одёжки, а кто-то уже в «европейские». На соседней клетке, слева, малыши идут с сумочками для завтраков и прочего в детский сад или очаг — своё первое образовательное учреждение.


Но наше сугороку — из тех, где кость бросается на каждой клетке, и на разные броски с разных клеток попадаешь в разные места. Вот и из дому можно попасть не в детский сад, а прямо в начальную школу (это одно из самых важных полей!), где ученики занимаются всякой гимнастикой. А рядом — неудачный путь: мальчика отдали в храмовые послушники, а девочка нянчит младших детей.

В детский сад этим двоим уже поздно, конечно, но у них ещё есть надежда поступить в начальную школу. А иначе стать мальчику Бедняком или Бездельником (или, ещё того хуже, действительно Монахом – а буддизм наша партия не жалует!), а девочке дорога разве что в Содержанки или в Ученицы гейши…

Вот они, три печальных мужских участи: слева — Монах, в середине — Бедняк, батрачащий на домохозяев за еду и кров, а слева — Бездельник с бутылкой и керосинкой, накрытой газетой вместо абажура:


А кто благополучно прошёл начальную школу, тем дорога в школу среднюю, а там и в профессиональное училище - например, в педагогическое:


Здесь мы видим Школу правоведения (справа), юнкеров из Военного училища и величавого Профессора:


А тут внизу с одной стороны — Морское училище, с другой — вышедшие из него Морские офицеры склонились над картами, а в середине — Университет. А вверху, справа налево — Министр в карете, Глава фирмы и важный Судья в кресле. Вот какими большими людьми можно стать, если хорошо учиться —


Не забудем и женщин. Здесь у нас в верхнем ряду справа налево Учительница с учениками, затем девушки, занимающиеся Традиционной музыкой, и, наконец, ленивая Содержанка с котиком и бульварными романами.

А внизу — Художница, Музыкантши уже с европейскими инструментами и Высшее женское училище (где, похоже, готовят на бухгалтерш, учётчиц и т.п.)

Справа вверху — Ученицы гейш, а слева — уже обученная высокоранговая гейша. Но это не то, к чему должна стремиться достойная девушка!

Зато в нижнем ряду — Женское ремесленное и Женское педагогические училища (без глобуса педагогу никуда  и не только ему, как мы убедимся). Вот это достойный путь!

Здесь вверху — Врач ставит опыты и Инженер, закинув ногу на ногу (редкая поза и тоже новомодная!) озирает глобус: видимо, строил он по всему свету!

А внизу — Редакция газеты и Адвокат у дверей суда.

Тут справа сидят Военные в хороших чинах, а слева депутаты торопятся в Парламент:

Сочетание конституционной монархии с сильным парламентом, по британскому образцу, было ключевыми в программе этой партии.

И вот, наконец, выигрыши, их два. Вверху — промежуточный выигрыш: Достойный брак

А ниже — выигрыш главный, мечта каждого читателя: вас примут при дворе и вы, может быть, даже самого государя увидите!

На обороте листа — разнообразная реклама:


Тут всё подряд: мебель и мыло, лекарства и книги, услуги врачей и юристов…

Но это — просто реклама, такая же, как в обычных газетных выпусках. Были, однако, в ходу и рекламные игры-сугороку. О них мы расскажем в другой раз, они занятные.

Via

Прочитать полностью

Прочитать полностью

Прочитать полностью

Прочитать полностью

Понравилась дунганская легенда (из сборника «Дунганские народные сказки и предания», М.: Наука, 1977, мелькала и в других местах) о том, откуда взялись эти китайские мусульмане. В восемнадцатый день третьей луны второго года Чжэньгуань (628 г. н.э.) танскому императору Тай-цзуну приснилось, что за ним гонится страшное чудище. Почти настигло — но тут, откуда ни возьмись, появился рослый человек в зелёном халате, в чалме, с чётками в руке, и начал молиться. Чудище начало таять, и скоро на его месте осталась только кровавая лужа. Утром император созвал советников и велел им истолковать сон; Сюй Мао-гун, большой мудрец, погадал и объяснил, что государя спас западный пророк Мухаммед. Тай-цзун немедленно написал Мухаммеду письмо (в стихах, конечно) и пригласил его в Китай.
Послы письмо доставили, но Мухаммед ехать сам отказался. «Но тогда император скажет, что мы тебя не нашли, и отрубит нам головы по возвращении!» — возопили послы. Тогда Мухаммед совершил омовение, вытер лицо — на полотенце запечатлелся его нерукотворный лик; это полотенце послы доставили своему государю как свидетельство, но изображение потом с него исчезло — чтобы не вводить китайцев в искушение идолопоклонства. А в Китай Мухаммед послал три тысячи арабов во главе с Гайсом, Вайсом и Вангасом (историческим Абу-ль-Ваккасом) — все они были большими мудрецами и чудотворцами, но как раз чудеса творить им пророк под страхом гибели запретил. И они пустились в путь.
Когда арабы дошли до Синьцзяна, то не нашли там топлива и стали голодать. Тогда Гайс положил в костёр вместо полена свою ногу, огонь тут же разгорелся, еды наварили, но сам Гайс умер. Пошли дальше, вошли в собственно Китай, а там страшная засуха — воды нигде не найти. Тогда Вайс выкопал яму, оттуда хлынула вода и всех напоила, а сам чудотворец умер.
А Вангас со спутниками добрался до Чанани, император его радушно принял и отвёл покои во дворце. Сперва, правда, Тай-цзуна удивляло, что иноземный мудрец не прерывает молитвы, даже когда его окликает государь, но Вангас объяснил, что Аллах превыше всех царей, и Тай-цзун не стал спорить. Устроил Вангасу прения с буддийским монахом — араб переспорил соперника. Тогда император попросил обучить его мусульманским обрядам, трём тысячам арабов предложил остаться в своей державе, а к Мухаммеду взамен отправил три тысячи китайцев. Что случилось с этими последними, неизвестно.
Напали на Китай кочевники из-за великой стены, Вангас с арабами отправились на войну. Вражесмкий лама наслал на них град — Вангас вызывал бурю, которая отнесла град обратно и обрушила его на войско кочевников, так что те бежали. Тай-цзун мусульман наградил и пожаловал, но арабам было скучно в Китае без жён и они стали проситься назад на родину. Император их не отпустил, зато разрешил выбрать в жёны китайских девиц и молодых вдов. Семьи женщин сперва жаловались, но потом увидели, что их дочери и сёстры живут хорошо — только вот говорят с мужьями на разных языках, отчего происходят иногда недоразумения. Но потом и арабы научились говорить по-китайски, а от их детей и внуков пошёл дунганский род.
Правда, потом китайские государи и чиновники забыли, как им полезны были мусульмане, стали их обижать, и кончилось всё плохо — большим и кровавым шестнадцатилетним восстанием (после которого, собственно, часть разгромленных дунган и перебралась под руку русского царя и осела в Средней Азии, где и была рассказана и записана эта история).

Вообще дунганские сказки хорошие. Вот ещё одна, страшная!

Via

Загадка была тут. И речь шла о китайцах. Именно их разглядывал в порту Сохоу Николай Георгиевич Гарин-Михайловский (тот самый, который «Детство Тёмы» и продолжения) и описал в своих очерках «По Корее, Маньчжурии и Ляодунскому полуострову»:

«Мы уже на пристани, и при свете фонарей нас обступила густая и грязная толпа разного рабочего люда: матросы, носильщики, торговцы. Их костюмы ничем не отличаются ни по грязи, ни по цвету, ни по форме от любых хунхузских: синяя кофта, белые штаны и, как сапоги, закрывая только одну переднюю сторону, надетые на них вторые штаны, обмотанные вокруг шерстяных, толстых и войлоком подбитых туфель. На голове шапочка или круглая, маленькая, без козырька, с красной, голубой или черной шишечкой, или такая же маленькая и круглая, наподобие меркуриевской шапочки с крылышками.
Толпа осматривает нас с приятной неожиданностью людей, к которым среди ночи прилетели какие-то невиданные еще птицы. Птицы эти в их власти, никуда от них не улетят, и что с ними сделать — времени довольно впереди, чтоб обдумать, а пока удовлетворить первому любопытству.
Подходят ближе, трогают наши платья, говорят, делятся впечатлениями и смеются.
Мы тоже жадно ловим что-то особенное, характерное здесь, что сразу не поддается еще точному определению.
Это все китайцы, — не в гостях, а у себя на родине, — эти лица принадлежат той расе, которую до сих пор привык видеть только на чайных обложках да в оперетках. И там их изображают непременно с раскошенными глазами, толстых, неподвижных, непременно с длинными усами и бритых, непременно в халатах.
Конечно, по таким рисункам нельзя признать в этой толпе ни одного китайца. Это все те же, что и во Владивостоке, сильные, стройные фигуры…» — и т.д.

Очерки, кстати, интереснейшие, как и записки Гарина-Михайловского о его кругосветном путешествии в том же 1898 году. Может, мы отрывки оттуда ещё повыкладываем здесь.

Via

Via

Приснился очередной корейско-сериальный сон — на этот раз не столько исторический, сколько отрывок из очень многосерийной романтической комедии с элементами мистики. Поскольку мы сейчас смотрим «Сомнительную победу», то и основные актёры были оттуда.
Итак, то ли к какому-то юбилею, то ли просто так готовится большое международное дальневосточное мероприятие; та его часть, которая в центре внимания, — это программа, связанная с вторжением Хубилая в Японию. Всё идёт под лозунгами «Больше никогда!» и всеобщей дальневосточной дружбы; однако на этот кусок программы основные деньги дают, понятное дело, японцы. Страны-участники делают свой вклад (всё серьёзно, на уровне министерств культуры). Японцы выставляют «Свиток о нашествии» и чуть ли не какие-то детали уцелевших доспехов; китайцы построили корабль-новодел, полностью аутентичный тогдашнему, можно осматривать снаружи и изнутри. Монголы нашли народного сказителя с документами, что он прямой потомок Хубилая. Северная Корея соорудила огромную диораму, где средневековые корейские трудящиеся строят этот самый флот вторжения (северокорейцы, правда, несколько выбиваются из общего тона, и у них сквозь «больше никогда!» проскальзывает «можем повторить!»). А Южная Корея пытается придумать что-то такое, чтобы всех затмить, в Министерстве культуры суета — а именно там и работает мелкой сошкой главная героиня (в исполнении Чон Хе Сон), девушка рьяная, настойчивая и у которой от успеха зависит дальнейшая карьера. И при этом девушка не простая.
Дело в том, что героиня (будем уж звать её Чон) — дочь шаманки и сама с наследственными способностями. Где-то на трущобных окраинах столицы она нашла место, где сквозь оконный проём разрушенной девятиэтажки можно видеть далёкое прошлое и даже общаться с теми, кто в этом месте (тогда вполне пасторальном) окажется. Так она познакомилась с главным героем (в исполнении Юн Гюн Сана) — славным парнем-простолюдином из позднего Корё, подружилась и у них даже начался целомудренный роман. (По ходу романа героиня решила научить героя грамоте; Юн отвечает: «Это безнадёжно, я пробовал как-то, мне иероглифы в голову не лезут!», но упорная девушка не оставила своих намерений, и с хангылем всё пошло гораздо лучше.) Всё это, конечно, приходится скрывать, хотя мама Чон всё знает и ворчит. (Периодически повторяются сцены, когда героиня приходит домой, а там мама только что завершила обряд, устало откладывает погремушки, сдвигает набекрень красный цилиндр и говорит взволнованной заказчице в соболях и брильянтах: «Ну вот, всё в порядке, теперь он будет неуклонно чахнуть, и к концу года вы всё унаследуете» или что-нибудь подобное.) Чон задумывается: а нельзя ли взять (и заснять) интервью с её приятелем из прошлого — он вроде как современник, и такого точно ни у кого из участников проекта не будет! Говорит об этом на очередном свидании Юну — тот смеётся: «Да меня ещё тогда и на свете не было, что я могу рассказать? Впрочем, я знаю одного аджосси — он с этим флотом лично плавал, еле жив остался и любит рассказывать; если проставиться, мы его уговорим!» Девушка уже пробовала потихоньку снимать героя на телефон — получалось; так что и насчёт интервью она преисполнена надежд, и отправляется с этим предложением к начальству.
Начальник — человек нервный, он на всякий случай разрабатывает четыре запасных плана, а денег и людей не хватает. Выслушав Чон, он даёт добро (постучав её пальцем по макушке и объяснив, кто будет нести за всё ответственность, если что не так) и вызывает оператора и звукозапись. Эти двое потрёпанных ребят на поручение откликаются спокойно, им и не такое доводилось снимать; ну, призраки так призраки… Осталось уговорить моряка.
На очередное свидание Юн приводит старого одноглазого ветерана похода (в исполнении Им Хён Сика, естественно). Тот доброжелателен, но ворчлив; первое, что он заявляет парню, посмотрев на героиню: «Ну, ты, конечно, понимаешь, что это лиса?» Юн, однако, всячески его уговаривает, сулит угостить варёной курицей и выпивкой, и бывший моряк соглашается рассказать лисе о прошлом. Всё готово.
В должный день к «окну в минувшее» сходятся все участники. С одной стороны — важный одноглазый старец, за которым Юн тащит циновку и столик с кувшинами и закуской; с другой — Чон, а в кустах со своими цифровыми камерами и прочим сидят те, кто должен снимать и записывать. Старый мореход выпивает, отрывает курице ножку, начинает: «Ну, сталбыть, дело было так…» — и сцена заканчивается.
Следующая — в кабинете у нервного начальника. Чон, несколько смущённая, приходит с операторами, начальник смотрит на них грозно: «Ну, ничего не вышло? Я так и знал!» и т.д. Бывалый оператор говорит: «Да нет, получилось…» — «Так что ты ждёшь? Давай показывай!» На мониторе местного огромного компьютера появляется старец за столиком и в оконной раздолбанной рамке, он ест, пьёт, жестикулирует и оживлённо шевелит губами. «Звук! Звук где?» — кричит начальник. Врубают звук — и мы слышим рассказ о походе, он хоть и на старокорейском, не почти всё совершенно понятно. Потому что изъясняется старый моряк исключительно отборным матом, с редкими вкраплениями технических морских терминов. Начальник смотрит на Чон и операторов, те вяло говорят: «Ну, можно будет наложить поверх бип-бип-бип…» — «И что там будет кроме бип-бип-бип и слова форштевень?» — всплескивает руками начальник. Дальше сцена идёт без звука, с одними жестами и выражениями лиц, и на этом сон закончился.

Via

Окамото Сю:ки — на шёлке и на бумаге (3)

(Окончание, начало: 1, 2)


Как мы видели, в это время в очень большом ходу были книжки-сборники гравюр. Для «серьёзного живописца» выпускать такие считалось несолидным, но Окамото Сю:ки это не смущало. Вот такая его печатная «Книга зарисовок» (無題画帖) 1842 года.
Начинается с диковинного камня, которые модно было ставить в садах и кабинетах, а дальше — всё уже более привычное:




































Вот это умение подавать одни и те же растения то ярко и пышно, то очень сдержанно, едва ли не в один цвет, и ценили современники у Окамото Сю:ки.

Via

(Продолжение; начало тут)
Самый знаменитый сборник работ Сю:ки — «Альбом в 66 листов» — был необычным: это не большие картины-свитки, которые вешались на стену, а картины на шёлке (наклеенные на толстую парчовую подкладку) для хранения в папке и перебирания наедине с собой. Так выпускались подборки дешёвых гравюр, и это сочетание парадной и дорогой техники с простонародным форматом выглядело неожиданно, но красиво.





Кое-где даже видно, как шёлк волнами идёт, для пущих переливов:












А такие же бабочки в «западной манере» были у Ватанабэ Кадзана:




Выгдядит всё это на современный взгляд несколько «открыточно», но имело бешеный успех; подборку охотно копировали (и гравюры по ней делали), а князь, для которого её создал Окамото Сю:ки, очень ею гордился.

(Окончание будет)

Via

Via

Об этом мастере японской гравюры известно очень мало. Его имя (или, скорее, псевдоним) — Огино Иссуй  荻野一水, работал он в Киото в начале 1900-х годов. Даты жизни неизвестны, считается, что он учился у Фуруя Ко:рина, но это неточно. Сохранилось семь книжек с его работами — иногда это иллюстрации и оформление, а ещё один трёхтомный альбом «Сто рисунков» (図案百題　«Дзуан хякудай») и один том из такого же трёхтомника с растительными узорами. Самая ранняя книжка – 1903 год, итоговый трехтомник — 1910 год. Всё.


Воробышки на обложке «Ста рисунков».

Большая часть его картинок — это растения, звери и птицы, пейзажи, по манере явно восходящие к работам Камисака Сэкка. Вот такие:
















Неудивительно, что сейчас эти картинки охотно используют для оформления посуды, кимоно и т.д.

Пейзажи




Иногда тоже со всякой живностью, дичью и охотниками и т.д.:




Пруды, водоёмы и их окрестности:






Звери и птицы — в том числе Очень Крупным Планом:




Снаружи и изнутри, и кусками, и и в странных поворотах:






И из дальних стран:


И опять просто травы и грибы:


Люди появляются куда реже. Вот сборщицы чая:


У реки:


У моря и в море:


А тут и журавли, и плоды, и горожане (вид сверху):


И боги есть — Эбису и дайкоку, очень благодушные:


Во всём этом не было бы ничего необычного — очень славные картинки, но таких было много (кстати, рисунки в этой манере произвели большое впечатление и оказали влияние на нашего Мая Митурича, когда он в Японии был). Только вот распространёнными они стали в 1920-х годах и позже (если не считать Камисаку Сэкка - но у него всё же немного иной стиль)  – а Огино Иссуй опередил большинство своих современников по меньшей мере на десять-пятнадцать лет. Очень любопытно было бы узнать о нём побольше, но увы…

Via

На сайт Ильи Оказова выложено ещё три выпуска альманаха "Общая тетрадь" за 1983 год: восьмой, девятый и десятый.

Здесь пусть будут стихи из восьмого выпуска, за подписью Оказова.

ВЕРТЕП

Любовь моя, найди дорогу
В мой пёстрый маленький вертеп.
И я, и ты покорны Богу,
Велению седых Судеб.

Звезда сусальная пылает,
Мул, вол, волхвы и пастухи;
Младенец отпустить желает
Нам все грядущие грехи.

А в нижнем этаже – цыганка,
Солдат и скоморох – друзья,
И заливается тальянка,
И ко двору здесь ты и я.

Картонный дом не знает тленья –
Весёлый, пёстрый, молодой…
Рождаются стихотворенья
Под Вифлеемскою звездой.


ТРОИЦА

Когда уже иссякнет сила,
Когда закроет солнце тень –
Рубашку, вышитую милой,
На грудь усталую надень.

Когда метнутся тени лугом
И лапами всплеснёт огонь –
Надень поверх рубашки другом
Из стали кованную бронь.

Когда же отблистают шашки
И безысходность душу ест –
Поверх кольчуги и рубашки
Надень тяжёлый отчий крест.

И станешь твёрд при общем плаче –
Ты лишь на помощь призови
Крест веры, сталь шальной удачи
И полотно былой любви.

Via

На сайт Ильи Оказова выложены выпуски 6 и 7 альманаха "Общая тетрадь". В них помимо стихов, рассказов и прочих текстов появляется раздел "Хроника" - из жизни того кружка поэтов, который заполнял альманах. Вот например.

Почти все авторы альманаха «Общая тетрадь» собрались 22 декабря у Ивана Ивановича Евражкина. В этот день отмечалась годовщина памятной встречи царёвококшайских литераторов с Ильёй Андреевичем Оказовым, встречи, которая повлекла за собой их переезд в Москву, издание альманаха «Дым», в свою очередь, породившего «Общую тетрадь». Но не только четыре автора «Дыма» встретились в гостеприимном доме Евражкина: к ним примкнули и старый товарищ И. Оказова Алексей Галанин, и его новый товарищ Дэвид Сильвер, и проф. Иванов-Отнюдь. Впрочем, двое последних сели в противоположных углах гостиной и не вмешивались до поры до времени в происходящий разговор; Д. Сильвер не снял даже шляпы, широкие поля которой затеняли его лицо.
После кратких воспоминаний о царёвококшайской встрече И. Оказов тепло поблагодарил капитана Галанина за посвящённую ему поэму «Гость».
– Твои стихи, – сказал он, – буквально спасли меня – ты смог описать в них всё, что я собирался сделать, так хорошо, что необходимость осуществлять мои намерения на практике отпала – так хорошо я не смог бы этого сделать.
– Меня интересует, – сказала Клара Лемминг, – кем была написана повесть или рассказ «Путешествие в Горький»?
– Анонимом, – хладнокровно ответил Галанин. – Не всё ли равно, чей это бред.
– Ваша рука, капитан! – воскликнул Т. Лейра-нов. – И стены-зеркала, и тема России – это из ва-ших вещей!
– Помилуй, Тимоша, – вмешался в разговор Иван Иванович, – кто же сейчас не пишет о России?
– Я оставил эту тему позади, – сказал Лейранов. – Я не считаю Россию альфой мироздания, так же как не считаю католицизм его омегой. А ведь именно произнесение знака, соответствующего альфе, России, началу, спасает Анонима от «Омеги», конца.
– Действительно, Алексей, твой мистицизм чувствуется в этой вещи, – заметил Оказов, но капитан тотчас одёрнул его:
– Может быть, ты скажешь, что про Понтия Пилата и Малюту тоже писал я?
Все с подозрением посмотрели на Оказова. Из угла, где скрывался Сильвер, донёсся смешок. Не поднимаясь со стула и не снимая шляпы, он сказал:
– Что касается стиля Ильи Андреевича, то его не так-то просто уловить, хотя какой-то неизвестный мне критик и сделал подобную попытку. Мне кажется, что Оказов сегодня – это «Моя надежда, как зерно…» и всё, что относится к теме случая.
– Ну, последняя навеяна нашей хозяйкой, – улыбнулся Оказов.
– Тем не менее вы оба могли бы написать вот что:


СТИХИ НА СЛУЧАЙ, КОТОРОГО НЕ ПРОИЗОШЛО

Играет, играет валторна,
Играет, играет орган.
И музыка даже тлетворна,
Когда ты тоской обуян.

По небу луна прокатилась
И солнце на небо взошло.
Мне просто сегодня приснилось,
Что что-то не произошло.

Чему не случилось случиться?
Всё будет, как раньше, давно:
Из зёрен родится пшеница,
Из колоса будет зерно.

Играют орган и валторна
Далёкий неясный хорал.
И кажется всё же упорно,
Что случай меня миновал.

– Очень мило, – улыбнулась Клара Лемминг. – Как жаль, что в моих стихах никогда не упоминается музыка и никогда нет рифмы.
– В этом есть своя прелесть, – сказал Лейранов. – Каждый должен творить в своей сфере. Я чувствую себя неудобно в любой форме, кроме сонета. Мною был в последние дни написан такой сонет:


ДЕЛЬФЫ

«Не зря я принял щит отца и шлем,
Не зря его мечом рассёк полмира –
Перед собою, Феб, ты видишь Пирра,
Мстить за отца пришёл Неоптолем!

Не ослепит сиянье диадем
Меня, не оглушит струнами лира –
Перед подножьем грозного кумира
Бросаю вызов! Отвечай!» Но нем

Стоит над юношей недвижный курос,
Бровями медными сурово хмурясь, –
И тишина гудит, как гонг, окрест.

Но за спиною жёсткой Аполлона,
Прямой, как идол, стройный, как колонна,
Клинок из ножен потянул Орест.

– И тут не без Фесея, – многозначительно заметил проснувшийся от знакомых слов проф. Иванов-Отнюдь.
– Что вы имеете в виду?
– Совершенно ясно, что он имеет в виду! – рявкнул Оказов. – И тут не без Оказова! Вы считаете, что достаточно переложить моего «Неоптолема» из «Теней гор» в сонет, сменить название и придумать концовку (тоже в моём стиле), чтобы выдавать ваше стихотворение безо всяких ссылок на меня. Тимофей! Слушай истинно твоё стихотворение:

ВАКХ
Плескались волны и качался пирс,
Когда твоя весёлая трирема
Отчалила от отческого дема –
И листья – паруса, и мачта – тирс.

Ты плыл, распугивая робких мирз,
Хозяев сладострастного гарема,
До острова, в чьём гербе – хризантема,
К материку, где позже будет Бирс.

Ты направлял упругое кормило
В венке из гибких виноградных лоз,
И зеленели воды – купорос,

И ты гордился собственною силой;
Вино, что на борту своём ты вёз,
За бортом на пути твоём бурлило!

Вот единственное, что ты можешь написать без плагиата!
– Клевета! – взметнулся Лейранов. – Гнусный пасквиль! Дуэль… дуэль… немедленно дуэль!
– Предоставь Дэвиду разговаривать пятистоп-ными ямбами, – сказал Оказов.
– Я не допущу! Ты издеваешься над моим сти-лем!
– А что же, поэтично и интересно, – заметил проснувшийся проф. Иванов-Отнюдь. – Трирема… Дем… Тирс… А кто такой Бирс? Это что-то из Во-сточной империи?
– Я не переношу, – спокойно сказал Оказов, – когда воруют мои темы и рифмы: «курос – хму-рясь»…
– Илюша! Тимоша! Опомнитесь! – увещевал Евражкин. – Ну что вы из-за какой-то там рифмы…
– Не вам говорить о рифме, Иван Иванович! Вы сами украли у меня рифму «фейерверк – осмерк»!
– Её сказала мне жена…
– Не впутывайте Клару в ваши махинации! Дуэль!...
– Дуэли не будет, – сказал Оказов с любезной улыбкой. – До неё я могу говорить о вас правду, Тимоша, а после – уже только хорошо или ничего.
Неизвестно, что совершил бы в этот момент Тимофей Аркадьевич, если бы Галанин не положил ему руки на плечо.
– Вы не пробовали писать тенцон, Лейранов? – спросил он. Лейранов несколько опешил:
– Вы знаете, что такое тенцона?
– Я могу написать с вами на пару сонет. Начи-найте! Тему пусть даст профессор.
– Пиндар, ода I.7, – сказал проснувшийся проф. Иванов-Отнюдь. – Родос.
– Отлично!


РОДОС
Возлюбленную Солнца, Роду
Я видел в алости зари,
Облившей розовым природу,
Разбрасывавшей янтари.

Продолжайте, капитан!

– И вдруг, почувствовав свободу,
Как будто выиграв grand-prix,
Не зная броду, лезу в воду,
Все строки сирым раздарив.

– Волна перехлестнёт за плечи,
А я пойду смертям навстречу
В познании первопричин –

– И вдруг почувствовав так остро,
Что подо мной скалистый остров
Иглой выходит из пучин.

Ну, так у кого же лучше, граждане?
– Безусловно, у Галанина острее, – заметил Оказов.
– Пристрастно! Пусть решает человек непричастный – профессор или хозяйка! – возопил Лейранов.
– Хозяйка – непричастный? – цинично хмыкнул Галанин, но, не желая прослыть сплетником, умолк.
Все взгляды устремились на профессора.
– Знаете, – промолвил не вполне проснувшийся Иванов-Отнюдь, – Рода, это хорошо, но вот янтари… их там не добывали.
– Это поэтический образ! – умоляюще прошептал Лейранов.
– У Гомера янтарей нет, мой юный друг, – непреклонно ответил профессор и погрузился в дрёму.
– А хозяйка?
– Извините, пожалуйста, – сказала Клара Лемминг, – я не слышала ваших стихов. Но я в это время сочинила сказку.


КОТ В САПОГАХ

Маркиз Карабас
жил в своем новом замке
с королевской дочкой
в довольстве и счастье,
как и положено в конце сказки.
а Кот даже не ловил мышей.

К маркизу пришли братья
и сказали, что мельница сгорела,
у них остался один осел,
и им нечего есть.
Но тот ответил:
«У меня был только Кот,
а я стал маркизом Карабасом».

А Кот тем временем
беседовал с ослом
о старых временах,
и в ту ночь ему приснилось,
что он живет на мельнице,
ходит по траве босиком
и ловит мышей.

Утром он встал,
надел сапоги и шляпу
и сунул ослу в седельную сумку
пять су на дорогу обратно.

Лейранов и это принял за намёк на него, но остальные успокоили его, и после заключительного слова хозяина все разошлись по домам.

Via