Продолжение предыдущего материала...
Итак, в предыдущей части сказано было, что устойчивость политической и социальной системы обеспечивалась во многом за счет патернализма и идеи служения государству. Однако в такой системе всегда существовала опасность, что интересы власти и «земли» могут в один прекрасный момент разойтись (к примеру, есть все основания предположить, что на первых порах вступление Москвы в Ливонскую войну 1558-1583 гг. во многом было обусловлено интересами влиятельной новгородской элиты, духовной, чиновничьей и купеческой, но когда война затянулась и вместо ожидаемых доходов стал приносить растущие расходы, растущие день ото дня, в этой среде стала зреть оппозиция политике московских властей, и Иван Грозный беспощадно подавил ростки недовольства вооруженной рукой зимой 1570 г.). И тогда вся система могла пойти враздрай (нечто подобное случилось с Великим княжеством Литовским). В известной степени можно согласиться в известном с мнением британского историка Д. Хоскинга, который, подытоживая результаты участия Русского государства в Ливонской войне, отмечал, что патриархальная социальная структура русского общества времен Ивана Грозного выступила препятствием для мобилизации скудных ресурсов, которыми обладала страна, для победы в этой затянувшейся схватке за доминирование в Восточной Европе и стала в итоге одной из важнейших причине неудачи. На повестку дня перед московскими властями встала проблема модернизации – модернизации, которая, касаясь в первую очередь военной сферы, неизбежно влекла за собой преобразования в политической, экономической и, естественно, социальной сферах.
При анализе процессов, связанных с этой модернизацией, на наш взгляд, неплохо подходит подходит концепция т.н. «военной революции», выдвинутая шестьдесят лет назад британским историком М. Робертсом. Внедрение в повседневную военную практику пороха и огнестрельного оружия, полагал историк, способствовало не только изменению тактики и стратегии, но и стремительному росту численности армий, резкому удорожанию войны и, как следствие, повлекло за собой радикальную перестройку политических и социальных институтов – на свет появилось «военно-фискальное государство», приспособленное, по словам Н. Хеншелла, для ведения войны и выживанию в жестком мире безжалостной межгосударственной конкуренции. Для России с ее патриархальными политическими и социальными институтами и рыхлой социальной структурой с размытыми, зыбкими границами вступление в процессы, связанные с «военной революцией», неизбежно влекло за собой масштабные не только политические, но и социальные трансформации.
Первым «звонком», возвестившим о необходимости модернизации, стало Смутное время – старая Московия в начале XVII в. пережила глубочаший кризис, едва не погубивший и страну, и общество. Из опыта Смуты правящей элитой Русского государства было вынесено твердое убеждение необходимости перемен – и перемен прежде всего в военной сфере. Старая военная машина, показавшая свою недостаточную эффективность в годы Ливонской войны, опорочила себя в годы Смуты. Нужно было ее переменять, и хотя этот процесс пришлось отсрочить на полтора десятилетия, в годы Смоленской войны 1632-1634 гг. был получен первый серьезный опыт военных преобразований на новый, европейский лад. Этот опыт лег в основу военных реформ 2-й половины XVII – начала XVIII вв.
Военные реформы повлекли за собой и остальные. Как оказалось, создание и содержание новой, обученной и вооруженной по последним западноевропейским стандартам армии – дело весьма и весьма дорогостоящее. Необходимость сыскать средства для ее содержания обусловила необходимость перестройки патриархального, патерналистского в своей сути Русского государства в пресловутое «военно-фискальное» государство. В других условиях строительство такого Левиафана, скорее всего, вызвало бы серьезные внутренние потрясения, однако русское общество, воспитанное на идее служения государству, которое воспринималось как некая защитная оболочка, кокон, гарантирующий выживание и сохранение привычных форм бытия и сознания (по словам А.Б. Каменского), в конце концов, после некоторого сопротивления (недаром XVII в., в особенности 2-я его половина, по праву получил название века «бунташного», мятежного!), было вынуждено согласиться с такой трансформацией – перед его глазами все еще стоял печальный образ Смуты.
Строительство военно-фискального государства неизбежно влекло за собой и масштабные социальные трансформации, сопряженные с изменением социального статуса (и в определенном отношении социальных ролей) всех основных социальных групп или «чинов» Русского государства. Прежде всего, мы видим, что на протяжении столетия идет постепенный процесс сужения сферы участия «земли» в вопросах управления – центральная власть, бюрократия в центре и на местах берет в свои руки все большую и большую власть (процесс объективный, ибо решение все более и более усложняющихся задач, стоящих перед государственным управлением, требуют столь же растущей профессионализации управленческого персонала, который постепенно становится незаменимой и самодовлеющей силой). Фискальный же (и полицейский вместе с ним) интерес требует также и более четкого разграничения прав и обязанностей (точнее, в нашем случае, обязанностей и прав) «чинов»-сословий, при этом характер их «службы» формализуется, вводится в четкие рамки закона (не традиции и обычая!). Эта тенденция четко прослеживается при анализе русского законодательства 2-й половины XVII и последующих столетий.
Примечательно, что вместе с формализацией «службы» завершается и процесс «замыкания» «чинов» в их узкосословных рамках – постепенно выкристаллизовывается, окостеневает 4-частная структура позднемосковского общества, включавшая в себя отныне четыре «чина»-сословия – «освященной» (клирики), «служилой» (знать, дворянство, военно-бюрократический элемент), «торговой» (купеческо-ремесленный элемент, посадское население) и «земледелательной» (различные категории крестьянства). Что обращает на себя внимание, так этот тот факт, что в самых общих чертах эта структура окажется чрезвычайно устойчивой (очевидно, как наиболее эффективная и соответствующая задачам, стоящим перед военно-фискальным государством) и в общих чертах эта система сохранит свое существование вплоть до начала ХХ в. И связать эту устойчивость, на наш взгляд, можно с тем, что сама социальная система в ходе этой реструктуризации, вызванной потребностями модернизации, оказалась подвергнута определенному упрощению – количество «страт» внутри нее серьезно уменьшилось. При этом нетрудно заметить, что в целом ряде случаев слияние «страт» сопровождалось уравниванием тех слоев, что имели более высокий социальный статус, с теми, статус которых был существенно ниже (судьба российского крестьянства в этом плане наиболее характерна и печальна). При этом, что характерно – хотя в целом социальная мобильность внутри этой системы неуклонно снижается, тем не менее, возможность изменить свой социальный статус в лучшую сторону остается – через посредство военных и бюрократических учреждений (и здесь четко просматривается государственный интерес – власть достаточно легко манипулировала положением «страт», пользуясь тем, что они носили аморфный, размытый характер и, за очень редким исключением, как это было с казачеством и украинными детьми боярскими в начале XVII в., были неспособны осознать себя как некое целое, способное отстаивать свой «интерес»).
Так или иначе, но есть все основания утверждать, что масштабная модернизация, предпринятая в России во 2-й половине XVII – начале XVIII вв., сопровождалась в известной степени консервацией довольно архаичных социальных институтов, основы которых были заложены еще в эпоху Средневековья, и упрощением социальной структуры общества в целом. И эта ее черта объясняется теми условиями, в которых осуществлялась модернизация. Необходимость ускоренного развития при острой нехватке сил и средств, людских, финансовых и материальных ресурсов, вызванной особенностями географического положения России – на наш взгляд, это одна из важнейших особенностей российской модернизации, во многом предопределившая ее ход и влияние на становление институтов российской государственности и общества.
Примерно так мне представлялись особенности исторического развития России в раннее Новое время пять лет назад. И вернувшись к этой проблеме сегодня, я, пожалуй, сохранил бы все основные позиции этого текста неизменными (за исключением отдельных нюансов и акцентов, которые, по большому счету, картину не меняют)
Итак, в предыдущей части сказано было, что устойчивость политической и социальной системы обеспечивалась во многом за счет патернализма и идеи служения государству. Однако в такой системе всегда существовала опасность, что интересы власти и «земли» могут в один прекрасный момент разойтись (к примеру, есть все основания предположить, что на первых порах вступление Москвы в Ливонскую войну 1558-1583 гг. во многом было обусловлено интересами влиятельной новгородской элиты, духовной, чиновничьей и купеческой, но когда война затянулась и вместо ожидаемых доходов стал приносить растущие расходы, растущие день ото дня, в этой среде стала зреть оппозиция политике московских властей, и Иван Грозный беспощадно подавил ростки недовольства вооруженной рукой зимой 1570 г.). И тогда вся система могла пойти враздрай (нечто подобное случилось с Великим княжеством Литовским). В известной степени можно согласиться в известном с мнением британского историка Д. Хоскинга, который, подытоживая результаты участия Русского государства в Ливонской войне, отмечал, что патриархальная социальная структура русского общества времен Ивана Грозного выступила препятствием для мобилизации скудных ресурсов, которыми обладала страна, для победы в этой затянувшейся схватке за доминирование в Восточной Европе и стала в итоге одной из важнейших причине неудачи. На повестку дня перед московскими властями встала проблема модернизации – модернизации, которая, касаясь в первую очередь военной сферы, неизбежно влекла за собой преобразования в политической, экономической и, естественно, социальной сферах.
При анализе процессов, связанных с этой модернизацией, на наш взгляд, неплохо подходит подходит концепция т.н. «военной революции», выдвинутая шестьдесят лет назад британским историком М. Робертсом. Внедрение в повседневную военную практику пороха и огнестрельного оружия, полагал историк, способствовало не только изменению тактики и стратегии, но и стремительному росту численности армий, резкому удорожанию войны и, как следствие, повлекло за собой радикальную перестройку политических и социальных институтов – на свет появилось «военно-фискальное государство», приспособленное, по словам Н. Хеншелла, для ведения войны и выживанию в жестком мире безжалостной межгосударственной конкуренции. Для России с ее патриархальными политическими и социальными институтами и рыхлой социальной структурой с размытыми, зыбкими границами вступление в процессы, связанные с «военной революцией», неизбежно влекло за собой масштабные не только политические, но и социальные трансформации.
Первым «звонком», возвестившим о необходимости модернизации, стало Смутное время – старая Московия в начале XVII в. пережила глубочаший кризис, едва не погубивший и страну, и общество. Из опыта Смуты правящей элитой Русского государства было вынесено твердое убеждение необходимости перемен – и перемен прежде всего в военной сфере. Старая военная машина, показавшая свою недостаточную эффективность в годы Ливонской войны, опорочила себя в годы Смуты. Нужно было ее переменять, и хотя этот процесс пришлось отсрочить на полтора десятилетия, в годы Смоленской войны 1632-1634 гг. был получен первый серьезный опыт военных преобразований на новый, европейский лад. Этот опыт лег в основу военных реформ 2-й половины XVII – начала XVIII вв.
Военные реформы повлекли за собой и остальные. Как оказалось, создание и содержание новой, обученной и вооруженной по последним западноевропейским стандартам армии – дело весьма и весьма дорогостоящее. Необходимость сыскать средства для ее содержания обусловила необходимость перестройки патриархального, патерналистского в своей сути Русского государства в пресловутое «военно-фискальное» государство. В других условиях строительство такого Левиафана, скорее всего, вызвало бы серьезные внутренние потрясения, однако русское общество, воспитанное на идее служения государству, которое воспринималось как некая защитная оболочка, кокон, гарантирующий выживание и сохранение привычных форм бытия и сознания (по словам А.Б. Каменского), в конце концов, после некоторого сопротивления (недаром XVII в., в особенности 2-я его половина, по праву получил название века «бунташного», мятежного!), было вынуждено согласиться с такой трансформацией – перед его глазами все еще стоял печальный образ Смуты.
Строительство военно-фискального государства неизбежно влекло за собой и масштабные социальные трансформации, сопряженные с изменением социального статуса (и в определенном отношении социальных ролей) всех основных социальных групп или «чинов» Русского государства. Прежде всего, мы видим, что на протяжении столетия идет постепенный процесс сужения сферы участия «земли» в вопросах управления – центральная власть, бюрократия в центре и на местах берет в свои руки все большую и большую власть (процесс объективный, ибо решение все более и более усложняющихся задач, стоящих перед государственным управлением, требуют столь же растущей профессионализации управленческого персонала, который постепенно становится незаменимой и самодовлеющей силой). Фискальный же (и полицейский вместе с ним) интерес требует также и более четкого разграничения прав и обязанностей (точнее, в нашем случае, обязанностей и прав) «чинов»-сословий, при этом характер их «службы» формализуется, вводится в четкие рамки закона (не традиции и обычая!). Эта тенденция четко прослеживается при анализе русского законодательства 2-й половины XVII и последующих столетий.
Примечательно, что вместе с формализацией «службы» завершается и процесс «замыкания» «чинов» в их узкосословных рамках – постепенно выкристаллизовывается, окостеневает 4-частная структура позднемосковского общества, включавшая в себя отныне четыре «чина»-сословия – «освященной» (клирики), «служилой» (знать, дворянство, военно-бюрократический элемент), «торговой» (купеческо-ремесленный элемент, посадское население) и «земледелательной» (различные категории крестьянства). Что обращает на себя внимание, так этот тот факт, что в самых общих чертах эта структура окажется чрезвычайно устойчивой (очевидно, как наиболее эффективная и соответствующая задачам, стоящим перед военно-фискальным государством) и в общих чертах эта система сохранит свое существование вплоть до начала ХХ в. И связать эту устойчивость, на наш взгляд, можно с тем, что сама социальная система в ходе этой реструктуризации, вызванной потребностями модернизации, оказалась подвергнута определенному упрощению – количество «страт» внутри нее серьезно уменьшилось. При этом нетрудно заметить, что в целом ряде случаев слияние «страт» сопровождалось уравниванием тех слоев, что имели более высокий социальный статус, с теми, статус которых был существенно ниже (судьба российского крестьянства в этом плане наиболее характерна и печальна). При этом, что характерно – хотя в целом социальная мобильность внутри этой системы неуклонно снижается, тем не менее, возможность изменить свой социальный статус в лучшую сторону остается – через посредство военных и бюрократических учреждений (и здесь четко просматривается государственный интерес – власть достаточно легко манипулировала положением «страт», пользуясь тем, что они носили аморфный, размытый характер и, за очень редким исключением, как это было с казачеством и украинными детьми боярскими в начале XVII в., были неспособны осознать себя как некое целое, способное отстаивать свой «интерес»).
Так или иначе, но есть все основания утверждать, что масштабная модернизация, предпринятая в России во 2-й половине XVII – начале XVIII вв., сопровождалась в известной степени консервацией довольно архаичных социальных институтов, основы которых были заложены еще в эпоху Средневековья, и упрощением социальной структуры общества в целом. И эта ее черта объясняется теми условиями, в которых осуществлялась модернизация. Необходимость ускоренного развития при острой нехватке сил и средств, людских, финансовых и материальных ресурсов, вызванной особенностями географического положения России – на наш взгляд, это одна из важнейших особенностей российской модернизации, во многом предопределившая ее ход и влияние на становление институтов российской государственности и общества.
Примерно так мне представлялись особенности исторического развития России в раннее Новое время пять лет назад. И вернувшись к этой проблеме сегодня, я, пожалуй, сохранил бы все основные позиции этого текста неизменными (за исключением отдельных нюансов и акцентов, которые, по большому счету, картину не меняют)
- Read more...
-
- 0 comments
- 19 views
