Japanese Club

Японский певец и актёр Кю Сакамото 坂本 九 прославился в 1963 году, когда владелец британской звукозаписывающей компании "Pye Records" Луис Бенджамин (Louis Benjamin) посетил Японию и привёз песню Кю "Ue o Muite Aruko" ("Я пойду, глядя вверх" 1961) в Англию. Он же и дал ей новое название "Sukiyaki", более привычное в англоговорящих странах, означающее японскую кастрюлю для фондю, звучащее по-японски, но не имеющее к песне никакого отношения. Сначала песня вышла как инструментальная композиция в исполнении оркестра "Kenny Ball and His Jazzmen", а после того как она стала хитом, в Англии и позже в США был издан оригинальный вариант, ставший единственной японской песней, возглавившей американский чарт. Кюи Сакамото, ставший также единственным до сих пор азиатским победителем этого чарта, совершил мировое турне и выпустил в США свой единственный альбом "Sukiyaki and Other Japanese Hits" 1963.

Автор слов Эй Рокусукэ 永 六輔 написал песню, возвращаясь с митинга против "Договора о взаимном сотрудничестве и гарантиях безопасности между США и Японией", разрешающем США иметь военные базы в Японии, и переживая неудачу протестного движения. Но с музыкой композитора Накамура Хатидай 中村 八大 песня звучит более обобщённо, что позволило группе "A Taste of Honey" в 1981 году и группе "4 P.M" в 1994 исполнить песню с английским текстом о несчастной любви.

Кюи Сакамото разбился в авиакатастрофе в 1985 году в возрасте 44 лет.

Интересно, что песня "Sukiyaki" звучит в одном из эпизодов сериала "The Man in the High Castle" по мотивам одноименного романа Филипа Дика. Действие в романе происходит в 1962 году в альтернативной исторической реальности, в которой Третий Рейх и Япония выиграли Вторую Мировую войну и разделили между собой территорию США.

LOOKING UP WHILE WALKING
UE O MUITE ARUKO
(Rokusuke Ei / Hachidai Nakamura)

Looking up while walking
Ue wo muite arukou
上を向いて歩こう

So the tears won't fall
Namida ga koborenai youni
涙がこぼれないように

Remebering those spring days
Omoidasu haru no hi
思い出す春の日

All alone at night
Hitoribocchi no yoru
一人ぼっちの夜

Looking up while walking
Ue wo muite arukou
上を向いて歩こう

And counting the scattered stars
Nijinda hoshi wo kazoete
にじんだ星をかぞえて

Remembering those summer days
Omoidasu natsu no hi
思い出す夏の日

All alone at night
Hitoribocchi no yoru
一人ぼっちの夜

Happiness lies above the clouds
Shiawase wa kumo no ue ni
幸せは雲の上に

Happiness lies above the sky
Shiawase wa sora no ue ni
幸せは空の上に

Looking up while walking
Ue wo muite arukou
上を向いて歩こう

So the tears won't fall
Namida ga koborenai youni
涙がこぼれないように

Keep walking on, while crying
Naki nagara aruku
泣きながら歩く

It's a lonely night
Hitoribocchi no yoru
一人ぼっちの夜

Omoidasu aki no hi
Remembering those autumn days
思い出す秋の日

Sadness is in the shadow of the stars
Kanashimi wa hoshi no kage ni
悲しみは星の影に

Sadness is in the shadow of the moon
Kanashimi wa tsuki no kage ni
悲しみは月の影に

Looking up while walking
Ue wo muite arukou
上を向いて歩こう

So the tears won't fall
Namida ga koborenai youni
涙がこぼれないように

Keep walking on, while crying
Naki nagara aruku
泣きながら歩く

It's a lonely night
Hitoribocchi no yoru
一人ぼっちの夜

It's a lonely night
Hitoribocchi no yoru
一人ぼっちの夜

Looking up while walking
Ue wo muite arukou
上を向いて歩こう

So the tears won't fall
Namida ga koborenai youni
涙がこぼれないように

Remebering those spring days
Omoidasu haru no hi
思い出す春の日

All alone at night
Hitoribocchi no yoru
一人ぼっちの夜

Looking up while walking
Ue wo muite arukou
上を向いて歩こう

And counting the scattered stars
Nijinda hoshi wo kazoete
にじんだ星をかぞえて

Remembering those summer days
Omoidasu natsu no hi
思い出す夏の日

All alone at night
Hitoribocchi no yoru
一人ぼっちの夜

Happiness lies above the clouds
Shiawase wa kumo no ue ni
幸せは雲の上に

Happiness lies above the sky
Shiawase wa sora no ue ni
幸せは空の上に

Looking up while walking
Ue wo muite arukou
上を向いて歩こう

So the tears won't fall
Namida ga koborenai youni
涙がこぼれないように

Keep walking on, while crying
Naki nagara aruku
泣きながら歩く

It's a lonely night
Hitoribocchi no yoru
一人ぼっちの夜

Omoidasu aki no hi
Remembering those autumn days
思い出す秋の日

Sadness is in the shadow of the stars
Kanashimi wa hoshi no kage ni
悲しみは星の影に

Sadness is in the shadow of the moon
Kanashimi wa tsuki no kage ni
悲しみは月の影に

Looking up while walking
Ue wo muite arukou
上を向いて歩こう

So the tears won't fall
Namida ga koborenai youni
涙がこぼれないように

Keep walking on, while crying
Naki nagara aruku
泣きながら歩く

It's a lonely night
Hitoribocchi no yoru
一人ぼっちの夜

It's a lonely night
Hitoribocchi no yoru
一人ぼっちの夜

Физик Ричард Фейнман (1918-1988), начавший учить японский язык в послевоенное время в Киото, вскоре столкнулся с трудностями. Когда учитель попытался научить его трём словам, которые означают «смотреть», он объяснил, что в случае, когда приглашаешь кого-то посмотреть свой сад, следует употребить слово, выражающее скромность, но для того, чтобы попросить разрешения взглянуть на сад при местном храме, следует использовать слово, выражающее соответствующее почтение.

По версии Фейнмана, первый вариант будет выглядеть примерно как «Не желаете ли бросить взгляд на мой садишко?», а второй – «Могу ли я обозреть ваш дивный сад?» Удручённый этой кажущейся избыточностью, он решил, что японский не для него, и вскоре оставил занятия. Как и для многих других, изучающих японский язык, сложность японской вежливой речи, кэйго, стала главным препятствием для американского учёного.

Вежливый язык охватывает широкий слой лексики, но использование различных глаголов для выражения одних и тех же действий, как в упомянутых примерах, является одним из самых запутанных его элементов. Сам Фейнман не приводит оригинальных японских слов, но в первом случае это должно быть горан-ни нару (вежливо), а во втором – хайкэн суру (скромно), вместо стандартного нейтрального миру, «смотреть». Заметно, что это совершенно разные слова. Многие другие часто употребляющиеся глаголы также имеют три формы (см. таблицу ниже).

Некоторые примеры глаголов вежливой речи


Грамматическая роль кэйго

Хотя история, рассказанная Фейнманом, служит забавным и полезным введением в вопрос, некоторые её аспекты могут сбить с толку. Нарочитые формы («бросить взгляд», «обозреть»), которые использовал Фейнман, заслоняют собой тот факт, что говорящие на других языках также подчас выбирают слова в зависимости от ситуации и говорят по-разному, – так, другу они могут сказать: «Смотри!», – в то время как незнакомого человека попросят: «Не могли бы вы взглянуть?» Поскольку строгих правил, описывающих словоупотребление, нет, освоение стилистических тонкостей других языков может оказаться непростой задачей.

Следует также отметить, что для тех, кто употребляет кэйго, это просто функциональная форма повседневной речи, без малейшего оттенка той ритуальности, которую приписывает ей Фейнман. Более точно смысл этих фраз может быть выражен фразами «Не хотите ли посмотреть мой сад?» и «Пожалуйста, позвольте мне осмотреть ваш сад?» Для японцев в вежливой речи нет ничего особенно удивительного.

Зачем же вообще нужны различные слова, если они выражают по сути одно и то же? Многие часто не замечают ту роль, которую играет кэйго в чётком обозначении субъекта – лица, которое совершает или будет совершать действие. Японский язык называют «расплывчатым» из-за того, что субъект в речи часто опускают, но если за счёт оттенков «скромной» и «вежливой» речи невозможно перепутать «я» и «вы», надобность в местоимениях отпадает.

Это всего лишь альтернативный способ, используемый в японском языке для передачи той же информации. Мы точно так же можем упрекнуть многие другие языки в «расплывчатости», поскольку в них отсутствует достаточная ясность при описании отношений влиятельности и иерархии. Язык постоянно лавирует, стремясь к золотой середине между тем, чтобы быть простым, но неоднозначным, или же точным, но сложным. Если бы японцы отказались от кэйго, это привело бы к большей неопределённости высказываний, которые можно было бы понять неправильно.

Новый подход к вежливости?

Беспокойство японцев вызывает упадок культуры вежливой речи и растущая неспособность молодого поколения правильно её употреблять, что находит регулярное отражение в материалах СМИ. Например, часто говорят, что молодёжь не учит кэйго как следует, или же, что ещё хуже, изучает искажённые формы кэйго, нарушающие традиционные правила его употребления. Такие неправильные формы попадают в учебники и на тренинги больших корпораций, нанимающих молодых людей на работу с неполной занятостью. Это явление уже получило название байто-кэйго, «вежливая речь для подработок». И если работники крупных розничных сетей и ресторанов быстрого питания по всей стране используют шаблонные фразы вроде Котира га кохи ни наримас для «Вот ваш кофе», вместо Котира га кохи дэс или другой фразы, с которой согласились бы поборники чистоты языка, – не удивительно, что такой изменённый язык проникает в широкие слои общества. Ещё одним широкоизвестным примером является форма сасэтэ итадакимас, «с вашего позволения сделаю», часто подменяющая итасимас, «сделаю» (скромно о себе) в соответствующих контекстах.

Многие молодые японцы чаще всего сталкиваются с кэйго именно в ситуациях торгового обслуживания – в качестве покупателя, или же, наоборот, сидя за кассой. Строгая иерархия, требующая почтительного обращения работника к клиенту, также может способствовать распространению подобных фраз. Вряд ли можно предполагать, что вежливая речь отомрёт, учитывая её ключевую грамматическую роль в языке, – но вполне возможно, что для следующего поколения японцев общепринятой нормой станет именно такое новое кэйго.

Ричард Медхарст

В очерках о героях древности основные военные похождения японцев были в Корее. К VIII веку наступление на этом направлении безнадёжно захлебнулось — по простейшей причине: к корейским делам подключился танский Китай, а с ним Японии тягаться не приходилось. Так что, как мы видели по прошлому очерку, на материк стали отправлять не воинов, а дипломатов; полем же боя стала северо-восточная Япония с незамирёнными племенами эмиси. Этот край предоставлял огромные возможности для продвижения по службе честолюбивых военачальников — даже при достаточно скромных успехах. Было дело, там одновременно подвизались сразу три главнокомандующих-сёгуна!

В самом начале VIII века внезапно обнаружилось, что северо-восточный край, казалось бы, вполне завоёванный и замирённый окончательно лет сорок назад, и не думает подчиняться государевым наместникам, а японских поселенцев местные эмиси выгоняют. Против мятежников отправили два военных флота — одним, тихоокеанским, командовал воевода Косэ-но Маро (巨勢麻呂), другим, шедшим по Японскому морю — Саэки-но Иваю. Оба войска высадились и начали усмирять побережье (соваться в горы избегая). Поскольку между собой воеводы не ладили, север был поделен (уже на века) на две огромные земли — Муцу на востоке и Дэва на западе. Успехи японцев и там, и там были не блестящими, причём Кикути Ё:сай почему-то выбрал менее удачливого — Косэ-но Маро:.

Лет через десять-двенадцать после этого великого похода вновь оказалось, что эмиси «сделались буйными и беспорядочными», а построенные японцами укрепления развалились. На этот раз в поход отправился с немалым войском воевода Ооно-но Усикаи, прозванный Адзумабито.
 

Косэ-но Маро: (巨勢麻呂)

Ооно Адзумабито (大野 東人)

На картинке он обдумывает важный вопрос. По прибытии в землю Муцу воевода обнаружил, что несмотря на численный перевес, не сможет справиться в местными партизанами без хорошего опорного пункта: нужна была крепость. Чтобы таковую построить, требовалось послать представление в Столицу, там всё согласовать через родню и дождаться одобрения и присылки средств. Времени это заняло бы столько, что Адзумабито не уверен был, что его войско за это время не растает. И он без всяких согласований начал строить крепость Тага на свой страх и риск — руками воинов, а не присланных по повинности мужиков, и сам выступая в роли зодчего и инженера. Всё получилось: крепость он построил, перебил и полонил несколько сот эмиси, доложил о замирении края — и в Столице было решено, что победителей не судят. Особенно когда у них большое войско под рукой.

Кстати, вместе с Адзумабито в этом походе участвовал Фудзивара Умакаи (藤原宇合), сын Фухито, и оказался очень полезен.
 

А ещё через пятнадцать лет Ооно-но Адзумабито командовал войсками при усмирении мятежа Фудзивара-но Хироцугу, сына своего старого боевого товарища, о котором мы уже поминали. Усмирил, разгромил и казнил, но вскоре умер и сам.

Там же, на Севере, зарабатывал свою сёгунскую славу в следующем поколении Саканоуэ-но Каритамаро: (坂上苅田麻呂, 727-786).
 

Всё шло по-прежнему: в Муцу непокорствуют эмиси, прибывает японский воевода, восстанавливает крепости (включая разрушенную Тагу), докладывает о победе, получает награду, а потом, как проверенный человек, перебрасывается на подавление уже не дикарского мятежа, а вполне японского, с очередным Фудзиварой во главе. Но об этом последнем речь будет позже. А Каритамаро: больше всего прославился как отец славного сына по имени Тамурамаро: (758-811), который воевал бок о бок с отцом ещё подростком, а потом стал очередным северным главнокомандующим, храбро сражался и строил крепости. Это был человек иного склада: он едва не поссорился с двором, когда в Столице казнили двух вождей эмиси, которых Тамурамаро: прислал туда для переговоров, поручившись за их безопасность.
 

На Севере Тамурамаро: воевал успешнее своих предшественников, но тут в Столице сменился курс, Фудзивары заявили, что народ устал от непосильных тягот, что войны и строительство разоряют страну — и наступление на Север было свёрнуто. А когда и Тамуратаро: припрягли к подавлению очередной близстоличной смуты, он поставил условие: державу он охотно спасёт, но только если ему в помощь пришлют всех его старых товарищей по северным войнам, которые сейчас в опале или в заточении (по обвинению в другом заговоре). И своего добился!

Но тут мы сильно забежали вперёд, уже в хэйанские времена, так что вернёмся в VIII век. Следующий наш герой — Оотомо-но Суругамаро: (大伴駿河麻呂), у которого всё было в обратном порядке: сперва он участвовал в мятеже (том самом, который подавлял Саканоуэ-старший), угодил в ссылку, а уже оттуда был отправлен на Север, где храбро воевал. Однако прославился он не столько как воин, сколько как поэт в не самом обычном жанре: сохранилась (и вошла в «Собрание мириад листьев») его увлекательная любовная переписка с тёщей, госпожою Оотомо-но Саканоэ, женщиной властной, талантливой и иногда склонной к шутке. Вообще-то обмениваться любовными стихами надо было с невестой, а потом — с женою, но наречённая Суругамаро:, увы, соответствующими дарованиями не блистала — а вот её мать была из первых поэтесс своего века, так что взялась слагать песни от лица дочки. Не все и не сразу это поняли, так что вышло небольшое недоразумение и пошли сплетни, но потом всё разъяснилось, а стихи всяко были хорошими с обеих сторон.
 

На гравюре выписано такое стихотворение Суругамаро: из этой переписки:

Цветы душистой сливы, что цветут
В селенье Касуга,
Покрытом легкой дымкой,
Изменчивы, но я ведь не такой,—
Я не приду к тебе с неверным сердцем.
(пер. А. Е. Глускиной — как и все стихи из «Манъё:сю:» в этом очерке)

А кто у него за плечом изображён — нам выяснить не удалось.

Большинство поэтов VIII века, в отличие от Суругамаро:, на воинском поприще не подвизались. Поэты того времени писали и вака — «родные песни», и канси — китайские стихи; при дворе полагалось уметь сочинять и то, и другое почти в обязательном порядке — хотя, конечно, у кого-то получалось лучше, а у кого-то — хуже. Но собрания китайских и японских стихов составлялись отдельные (и начали составлять их как раз в эту пору) — мы уже упоминали такие собрания в предыдущих очерках.

Великим поэтом «на все времена» был Какиномото-но Хитомаро: (柿本人麻呂), его потом даже почитали как бога-покровителя стихотворцев. Он прожил долгую жизнь и умер в самом начале VIII века.
 

У Кикути Ё:сая он изображён в шляпе странника. Это он любуется краем Ёсино, который посетила государыня Дзито:, а Хитомаро: воспел, как там всё хорошо и как страна и государыня друг другу подходят. Вообще темы его стихов — совсем как у современных ему арабских поэтов: восхваления, плачи и любовные песни.
 

Для сравнения — вот каков он на гравюре Утагавы Куниёси. Здесь Хитомаро слагает другую свою знаменитую песню, где сравнивает длинную бессонную ночь со столь же длинным фазаньим хвостом (и это подчёркивается тем, что сравнение это занимает четыре строки из пяти — тоже очень длинное!). Тем, кто учит японский язык, на этом примере любят пояснять, что японскую фразу надо переводить, начиная с конца…

Младшим современником Хитомаро: был Мити-но Обитона (道首名) . Чиновничью славу он заработал не столько при дворе, сколько наместничая в провинции — и слыл начальником суровым и жёстким, но добивавшимся хорошей работы и хороших урожаев, так что и его после смерти стали чтить как бога — правда, местного крестьянского значения.
 

На картинке густобородый Обитона, однако, изображён слагающим приписанные рядом китайские стихи, не имеющие ни малейшего отношения к крестьянским тяготам и трудам: друзья-сослуживцы прекрасным осенним днём пируют в саду, любуются водами и птицами и беседуют о высокой материковой древности.

Следующий поэт — опять мастер японских стихов, Оотомо-но Табито (大伴旅人), ровесник Обитоны, его, однако, переживший (умер в 731 году). Блистал при дворе, попал в опалу, был отправлен на службу на Кюсю — но, в отличие от Фудзивара-но Хироцугу, не счёл это основанием для вооружённого мятежа. На старости лет вернулся в Столицу. Вот и на картинке он — в пути.
 

Считается, что Оотомо-но Табито превзошёл всех японских поэтов (и большинство китайских) в песнях на одну важную тему — о выпивке. В «Собрании мириад листьев» таких его песен — больше дюжины, и пять из них воспроизведены на нашей гравюре. Например:

Чем никчемно так, как я,
Человеком в мире жить,
Чашей для вина
Я хотел бы лучше стать,
Чтоб вино в себя впитать!

Или:

До чего противны мне
Те, что корчат мудрецов
И вина совсем не пьют,
Хорошо на них взгляни —
Обезьянам, впрямь, сродни!

Вот каким пьяным и довольным его изобразил Накада Хироясу:
 

И опять стихотворец, писавший в основном по-китайски — Ооми-но Мифунэ (淡海三舩), внук господина Кадоно (ССЫЛКА!). Был «чиновником на все руки» — занимался орошением, усмирял мятежи военной силой, преподавал в придворном училище китайскую словесность, заседал в суде, а когда был назначен военным ревизором, вскрыл столько недостатков, что его доклад срочно засекретили — так что, видимо, дедовская прямота ему передалась.
 

Но на гравюре он скромно отвернулся в сторону собственных китайских стихов, вошедших (уже посмертно) в собрание «Кэйкокусю:» (經國集).

С ним дружил другой поэт и книжник той же поры — Исоноками-но Якацугу (石上 宅嗣). Славился красотой, изяществом манер и речи и редкой начитанностью в китайских книгах — как конфуцианских, так и буддийских. Стихи его вошли и в китайский, и в японский изборники. На гравюре выписана его японская песня — про то, как служебные дела не оставляют времени для встреч с возлюбленной, и даже цветущая слива по такому поводу вянет.
 

Благочестивый Якацугу писал китайские стихи на буддийские темы, построил на земле своего имения храм Асюкудзи, а при храме — первую в Японии публичную библиотеку, где были доступны и буддийские, и светские тексты.

Разумеется, среди великих поэтов этих лет не обошлось без Фудзивар. На следующей гравюре — Фудзивара-но Мататэ (藤原真楯), сын Фусасаки и предок великого Митинаги.
 

Изображён Мататэ в обществе книг — каковое, по собственным его словам, предпочитал любому иному. Это не мешало ему успешно служить, во время смут вовремя занимать правильную сторону и незадолго до своей смерти в 766 году получить должность правого министра. (Всё то же нам ещё придётся сказать о его ещё более успешном брате Нагатэ — который, однако, стихами не прославился).

Кислое выражение его лица объяснимо: рядом надписаны две его песни на одну и ту же тему — у него с возлюбленной отношения запутались, никак не могут решиться, и хорошо если всё разъяснится хотя бы тогда, когда цветущая ныне слива даст плоды…

И последний на сегодня — Оонакатоми-но Киёмаро (大中巨清麻呂). В отличие от его родичей Фудзивар, переключившихся на мирскую службу, этот Накатоми был жрец (хотя и мирские посты ему доводилось занимать), и изображён именно в жреческом облачении.
 

Прожил он дольше всех — почти всю эпоху Нара: родился в 701, а умер в 788 году. Всю жизнь служил, очень ценился за знание древних обычаев и обрядов, с семидесяти лет стал проситься в отставку, а его упорно не отпускали. Как и пристало жрецу, стихи писал японские — на нашей гравюре приведена его осенняя песня: с перелётными гусями и краснеющими листьями, сложенная на пирушке на лоне природы.

Источник

Перейдём к законодателям и дипломатам. Их представляет Авата-но Махито (粟田 真人, ум. 719), потомок корейца Вани, образцовый «чиновник на все руки».
 

Он участвовал в составлении первого писаного свода законов «Тайхо: рицурё:» (или просто «Тайхо:рё:»), руководил ведомством Дадзайфу на острове Кюсю (то есть принимал и снаряжал в путь все посольства) и сам плавал послом в Китай — после долгого перерыва, когда отношения с материком испортились из-за корейских войн. Кстати, именно ему довелось в первый раз объявить китайцам, что страна на островах за Восточным морем называется не «Ямато», а «Нихон». Так она с тех пор и зовётся (русское «Япония» — отсюда же).

Ещё один законник и путешественник — Ямато-но Нагаока (大和長岡, 698- 769), знаток китайских законов — в 716 году, совсем юным правоведом, он даже нарочно ездил изучать их на месте, в Китае. Вернувшись, деятельно участвовал в составлении «Ё:ро:рё:» — продолжении «Тайхо:рё:».
 

Кикути Ё:сай изобразил его не юным школяром, а зрелым и суровым мужем — и, похоже, уже без особой радости наблюдающий за тем, как составленные им законы соблюдаются.

К законодательству приложил руку и Исикава-но Тоситари (石川年足, 688-762) — он занимался не законами, а государевыми указами, приложив немало труда, чтобы свести их в некое непротиворечивое целое. Прозвания «Исикава» мы доселе не встречали, но это просто потому, что до правления Тэмму этот род именовался Сога и снискал под этим именем не лучшую славу. Тоситари, не в пример буйным предкам, был человеком доброборядочным и поразительно трудолюбивым даже на взгляд современников — «работал даже сверх положенного. Когда же не был занят на службе, только и делал что упражнялся в писании». Писал в том числе и стихи. Человеком был благочестивым и большим почитателем Мироку, будды грядущего века.
 

Слыл скромным человеком — будем думать, что эту его черту и попытался подчеркнуть Кикути Ё:сай.

Но вернёмся к путешественникам. Про Абэ-но Накамаро: (阿倍仲麻呂) и Киби-но Макиби (吉備真備) мы уже подробно рассказывали здесь (а сказку о них — здесь), так что воспроизведём только лишний раз их портреты:
 

По-своему не менее увлекательна жизнь Фудзивары-но Киёкавы (藤原 清河), сына Фусасаки. В 750 году он тоже отправился послом в танский Китай — причём главным, а Киби-но Макиби и Оотомо-но Комаро: были его заместителями. Киёкава благополучно добрался до Чанани, был принят китайским императором и произвёл на него самое приятное впечатление своим вежеством и хорошим китайским языком (который Киёкава усердно совершенствовал по дороге). Послом он был упрямым: когда на большом приёме японских дипломатов посадили на третьем месте после тибетцев и послов из корейского царства Силла, Киёкава протестовал так решительно, что в конце концов всех пришлось пересаживать заново и японцев поменять местами с силланцами. Это при том, что в Корее все военные успехи Японии остались далеко в прошлом…

Прошёл год, послы стали собираться в обратный путь, прихватив Абэ-но Накамаро:, проживший к тому времени в Китае уже тридцать пять лет. С ними выразил желание отправиться монах Цзянь-чжэнь (этот наставник школы Уставов уже многие годы пытался добраться до Японии, подорвал на этом здоровье и потерял зрение). Но китайские власти возражали; Киёкава на этот раз не стал упрямиться и отказал монаху. Оотомо-но Комаро:, однако, сжалился и, когда Цзянь-чжэнь пробрался на его судно зайцем, предпочёл на это не обратить внимания. Оба посольских судна вышли в море, но началась буря и разнесла их в разные стороны. И тут оказалось, что Комаро: был прав — его судно вместе с монахом благополучно достигло Японии, а вот корабль, на котором находились главный посол и Абэ-но Накамаро:, унесло далеко на юг, аж к вьетнамскому побережью. Там судно разбилось, команду ограбили и перебили местные жители, а Киёкава и Накамаро: едва спаслись в чём были и вдвоём больше года добирались обратно в Чанань. Каким-то чудом им это удалось. Император выслушал рассказ об их приключениях, предложил каждому хорошую должность — и оба японца предложение приняли. Киёкава даже взял себе китайское имя Хэ-цин (河清), вывернув задом наперёд своё японское имя (清河).
 

Через несколько лет, уже при новом императоре, прибыл очередной японский посол и предложил отвезти Киёкаву домой. Но в Китае бушевало восстание Ань Лу-шаня, на дорогах было, мягко говоря, неспокойно, и власти запретили ценному чиновнику подвергать себя опасностям путешествия. Киёкава остался в Китае.

В Японии родственники не давали его в обиду — Киёкаву не только не заподозрили в измене, но напротив, через десять с лишним лет после его отбытия за море повысили в ранге и назначили наместником земли Хитати. Жители Хитати, надо думать, не имели повода сказать об этом своём наместнике ни единого дурного слова… В Китае, впрочем, Киёкава, он же Хэ-цин, тоже получил губернаторский пост — и это было куда более беспокойное назначение в такое смутное время.

Фудзивара-но Киёкава так и умер в Китае в 778 году уже немолодым человеком; он женился на китаянке, у них родилась дочь, и, предчувствуя скорую кончину, отец сумел с очередным посольством переправить девочку в Японию. Её путешествие тоже не обошлось без кораблекрушений, но до Японии девочка добралась — и там след её вскоре теряется в недрах дома Фудзивара…

Стихи на портрете Киёкавы — и китайские, и японские, из «Манъё:сю:», предотъездные:

Цветы душистой белой сливы
У храма славного богов
В долине Касуга!
Красой сверкая, ждите,
Пока сюда я снова не вернусь! (перевод А. Е. Глускиной)

Не дождались…

Кавабэ-но Сакамаро (川部酒麻呂) тоже плавал в Китай — но не послом, а моряком и даже кормчим. В 752 году на судне, которое под его управлением возвращалось в Японию, вспыхнул пожар. Огонь быстро распространялся под свежим ветром, команда и послы впали в панику. Однако Сакамаро не только не оставил кормило, но, уже сам в пламени, сумел развернуть судно так, чтобы ветер не разносил огонь по судну, а сдувал в море — увы, как раз через корму.
 

Судно уцелело, люди выжили. Сакамаро был сильно обожжён, а руки, сжимавшие рулевое весло, пострадали так, что он больше не мог работать на море. Государыня Ко:кэн, которой доложили о мужественном моряке, назначила его на спокойную должность войскового счетовода в его родном краю (название этой должности было вдобавок созвучно с именем «красной птицы», сютё:, символа огня и юга), где он честно и спокойно служил, а через двадцать лет даже получил пятый ранг, дававший доступ ко двору.

Источник

Законным или незаконным было восшествие государя Тэмму на престол, но зато хотя бы настал мир. Перечислим здесь заранее всех его преемников и преемниц, построивших первую постоянную столицу Японии — город Нара и правивших из неё примерно сто лет.

Тэмму царствовал с 673 по 686 год. Ему наследовала его вдова, государыня Дзито: (686-697), а затем царствовал их с Тэмму внук — Момму (697-707; кстати, он был женат на внучке Фудзивара-но Каматари и заложил многовековую брачную традицию японских государей — жениться на девицах из дома Фудзивара). После Момму правила его мать, государыня Гэммэй (707-715), а ей наследовала её дочь Гэнсё: (715-724), «государыня-дева», так и не побывавшая замужем. За нею на престол взошёл сын Момму — благочестивый Сё:му, и царствовал аж четверть века (724-749). Он передал престол своей единственной выжившей дочери Ко:кэн, которая в 758 году уступила его своему двоюродному дяде Дзюннину, внуку Тэмму из нецарствовавшей доселе ветви. Впрочем, через шесть лет Ко:кэн снова вернулась на царствование уже под именем Сё:току (764-770). На ней власть потомков Тэмму и закончилась — следующий государь, Ко:нин уже по прямой происходил от Тэнти. Вот как всё было сложно.

Именно непреклонный взгляд на вопросы наследования прославил господина Кадоно (葛野王), внука Тэнти и сына его незадачливого наследника, погибшего в смуте 672 года.
 

И при Тэмму, и при Дзито: он благополучно служил и занимал подобающие его происхождению немаленькие должности — а заодно писал стихи и увлекался живописью (что также могло расположить в его пользу Кикути Ё:сая). На исходе царствования Дзито: умер наследник — старший из многочисленных сыновей Тэмму. Государыня созвала совет по назначению нового наследника, на котором началась совершенно неприличная склока — каждый выдвигал своего ставленника. Тут-то и выступил Кадоно, заявив: «Законное наследование — от отца к сыну, от сына к внуку. Негоже это менять». А когда один из братьев покойного царевича начал возражать, Кадоно так на него рявкнул, что тому пришлось заткнуться. Наследником стал Момму, внук Тэмму от следующего по старшинству сына (сам этот сын рано умер), а Кадоно пожаловали новую должность. Могло случиться и иначе: вообще-то из его слов напрямую следовало, что законный наследник Тэнти — он сам, а Тэмму — престолохищник. Кикути Ё:сай, однако, отводит все подозрения в таком своекорыстии Кадоно, приводя его китайские стихи, в которых тот мечтает послать подальше суету двора, удалиться в горы и стать даосом-отшельником, а если повезёт, то и бессмертным. Из этого ничего не вышло: Кадоно умер на службе, не дожив до сорока.

Из сыновей Тэмму на гравюру Кикути Ё:сая попал только один — царевич Тонэри (舍人親王, 676-735), отец вышеупомянутого государя Дзюннина:
 

Он намного пережил всех своих братьев, даже чума (или то, что считалось чумой) его не одолела — выздоровел. Его державные заботы мы оставим в стороне — всё равно куда больше он прославился как поэт и историк. Это под его руководством составили летопись «Анналы Японии», на которую уже столько раз доводилось ссылаться. А песни его вошли в «Собрание мириад листьев», первую антологию японских стихов — там он воспевает прекрасную ночь, чёрную, как зрелые тутовые ягоды (песня 1706). По воцарении Дзюннина его отца Тонэри задним числом тоже объявили государем, но в династический счёт он не идёт. Зато к дальним его потомкам (Киёхара — уже выделенным из государева рода) принадлежала, между прочим, Сэй-сё:нагон.

Рядом с царевичем Тонэри никак нельзя не упомянуть Оо-но Ясумаро (太安萬侶), составителя другой великой книги — «Записи о делах древности» («Кодзики»):
 

Даже в этих очерках мы уже видели, что одни и те же истории из жизни богов и первых государей в этих двух летописях рассказываются по-разному. «Анналы Японии» чем ближе к современности (то есть ко времени своего составления), тем подробнее, в «Записях о делах древности», наоборот, подробнее всего описан «век богов». «Анналы…» — это история государства, а «Записи…» — тайная летопись государева рода (поэтому её не изучали широко вплоть до XVIII века; но Кикути Ё:сай уже был с нею знаком, как мы видели). Ясумаро будто бы записывал предания со слов сказителя (или сказительницы), но эту загадочную фигуру Кикути Ё:сай нам не показывает. На его гравюре Ясумаро скорее сочиняет предисловие к «Кодзики» — рассуждение о том, зачем вообще человеку знание о прошлом.

Как мы уже писали в очерках о героях древности, у Фудзивара-но Каматари осталось двое сыновей; один принял постриг и рано умер, а другой, Фудзивара-но Фухито (藤原朝臣不比等, 659-720), приложил все силы, чтобы род Фудзивара занял место ближайших и незаменимых сподвижников государей. Сразу это не получилось, зато потом, с конца IX века по конец XI, потомки Фухито правили Японией в качестве регентов и канцлеров (и вместо государей).
 

Имя Фухито значит «человек кисти», «грамотей», и государство он видел по тому китайскому образцу, в котором все дела устраиваются просвещением, а не насилием. Среди Фудзивара бывали и воеводы, и мятежники (мы скоро с ними познакомимся), но прославился этот род не ими, а книжниками, поэтами и мастерами придворной интриги.

Напомним, что у Каматари и государя была общая возлюбленная — от неё и появился на свет Фухито, и кто был его отцом на самом деле — говорили по-разному. В пору смуты 672 года Фухито повезло: он был слишком юн, чтобы принять в ней участие на чьей-либо стороне. Молодость он посвятил учению, а придворную карьеру начал довольно поздно — ему было около тридцати. Это во многом определило его тактику — уже скоро у Фухито подросли многочисленные дети, которых можно было использовать для продвижения, сообразно их полу. Одну дочь он выдал за будущего государя Момму, другую потом — за сына этой пары, её собственного племянника Сё:му. Неудивительно, что в государевом доме к Фухито относились как к родному. Позже злопыхатели скажут: нежная глициния-фудзи оплела ствол государства и своим объятием его задушила…

Сам Фухито продолжал дело отца прежде всего на законодательном поприще. При нём и по его замыслу составлялся и редактировался первый писаный свод законов «Тайхо: рицурё:» (или просто «Тайхо:рё:»), составленный по китайскому образцу. Кроме того, он был заметным поэтом (писал тоже по-китайски); в стихах, приведённых на гравюре, он воспевает весеннее празднество и скромно заключет: «И я, хоть не мудр, служу во дворце государя».

Кроме дочерей, у Фухито было четверо сыновей, и троих из них мы видим у Кикути Ё:сая. Лицом к нам, в узорном платье — Мутимаро, за спиной у него улыбается просто Маро, а слева, в высокой шапке и с тетрадкой — Фусасаки.
 

В жизнеописаниях рода Фудзивара («То:си кадэн») Мутимаро представлен как знаток китайских наук, образцовый чиновник и благочестивый буддист (это он отучил государя Сё:му, тоже потом прославленного праведностью, от нечестивого увлечения охотой). Его младшие братья старались следовать его примеру — в частности, благодаря Фусасаки в роду Фудзивара и вообще в Японии окончательно утвердилось почитание бодхисаттвы Каннон (в том числе в её одиннадцатиликом облике). Самый младший их брат, Умакаи, показан на отдельной гравюре — может быть, потому, что основные его деяния были вне столицы (до него мы ещё доберёмся). Мы видели уже много братьев из знатных семей, в том числе государевой, которые завидовали и враждовали друг с другом. Сыновья Фухито — пример братской дружбы и сотрудничества, в том числе в поэтическом творчестве (все они, по примеру отца, слагали китайские стихи). И умерли почти одновременно — в большой мор 737 года…

Это был сильнейший удар по семье Фудзивара. Место ближнего советника государя Сё:му немедленно заняли другие люди — прежде всего Татибана-но Мороэ (橘諸兄, 684-757), ровесник старших сыновей Фухито. Этот род, одно из ответвлений государевой семьи, мы уже упоминали в очерках о героях древности. Сам Мороэ носил материнское прозвание, а отцом его был один из многочисленных царевичей.
 

Главным его талантом было умение «выбирать людей», о чём так много писали китайские мудрецы. Сподвижники и сторонники у него были очень разные. Тут и царевичи, и старая знать вроде Оотомо, и Киби-но Макиби, чью увлекательную жизнь мы рассказывали здесь, и монахи. В числе последних был Гэмбо:, портрета которого нет в этой серии только из явной нелюбви Кикути Ё:сая к монахам — это был один из ведущих нарских политиков.

Избавляться от людей Татибана тоже умел неплохо. Сына Фудзивара-но Умакаи, Хироцугу (藤原廣嗣), Мороэ сплавил подальше от столицы на Кюсю — и тот не замедлил поднять мятеж, оказавшийся неожиданно опасным. Как этот мятеж был подавлен (и что его участники с обеих сторон делали после смерти), можно посмотреть в том же нашем рассказе о Киби-но Макиби, на который ссылка дана выше. Хироцугу казнили, но в легенду он вошёл как доблестный самоубийца, бросившийся в море верхом на коне и утонувший.
 

Таким его и запечатлел Кикути Ё:сай

Через тринадцать лет, в 756 году, последовал ответный удар: Мороэ самого обвинили в заговоре. Государыня Ко:кэн объявила, что доносу не верит, но Мороэ всё же отправила в отставку. Там он через год и умер — а его сын от следующего навета уже оправдаться не сумел…

Источник

В галерее исторических портретов Кикути Ё:сая на один VIII век приходится почти столько же персонажей, сколько на всю предшествующую древность. Это уже время, когда пишется история — в том числе те первые летописные своды, по которым нам известно всё предыдущее. Тогда же пишутся первые своды законов, составляется первая поэтическая антология «Собрание мириад листьев» («Манъё:сю:») — в общем, источников становится всё больше.

Предыдущую подборку мы закончили на Накатоми-но Каматари и его современниках. Уже через три года после его смерти, в 672 году, началась очередная смута. Государь Тэнти умер, его брат и предполагавшийся наследник царевич Ооама ещё при жизни Тэнти принял монашество, но продолжал притязать на престол и начал собирать войска. Противники Ооамы, сподвижники покойного государя, закрепились в земле Ооми и приготовились ему противостоять — за юного сына Тэнти и вдову-регентшу. Этому междуцарствию посвящено неожиданно много гравюр.
 

Одним из отрядов Ооми командовал воевода Тисон (智尊) — на картинке Кикути Ё:сая он изображён во время обороны стратегически важного моста. Середину моста Тисон велел разобрать, а получившийся провал замаскировать, чтобы враги ринулись на мост и провалились в реку. Впрочем, сам Тисон героически погиб в том же бою.

На той же стороне сражались Ики-но Каракуни, Ооно Хатаясу с Инукаи-но Икими, Иои-но Кудзира, Мононобэ-но Маро — все они тоже есть на наших картинках.
 

Ооно-но Хатаясу (大野君果安) и Инукаи-но Икими (田邊史小隅)

У царевича Ооамы тоже нашлись приверженцы — вот, например, Муракуни-но Оёри (村國連男依), который собирал для него войско на востоке страны.
 

А вот Оомива-но Такэтимаро (大神朝臣高市麻呂), царедворец, стратег и поэт:
 

Впрочем, приведённые рядом китайские стихи Такэтимаро написаны много позже — в них он сетует на преклонные лета и отмечает (не вполне точно, как мы увидим), что остался самым старым в окружении своего государя.

Видные вельможи из родов Сога и Накатоми тоже приняли сторону Ооамы. И после ряда ожесточённых сражений сторонники дяди взяли верх над сторонниками племянника. Войска Ооми были разбиты.

Ики-но Каракуни (壹伎史韓國), который перед разгромом успел вовремя бежать:
 

Иои-но Кудзира (盧井造鯨) вынужден был бежать уже после разгрома — Оомива-но Такэтимаро его преследовал, загнал в болото, и спас Кудзиру только его замечательный пегий конь, умудрившийся выбраться из трясины вместе с седоком.
 

Сын Тэнти отступал с горсткой верных людей, включая Мононобэ-но Маро, но в конце концов был загнан в угол и вынужден покончить самоубийством. Его дядя, невзирая на свой монашеский сан, победоносно вступил на престол — это государь Тэмму. Мононобэ-но Маро, однако, уцелел. Одни говорят, что за него заступились его родичи, сражавшиеся на противоположной стороне. Другие рассказывают, что победитель был так тронут верностью Маро юному господину, что решил не разбрасываться такими надёжными людьми (и эта история больше во вкусе Кикути Ё:сая). Так или иначе, очень скоро Мононобэ-но Маро возглавил посольство в Корею — и даже сумел оттуда вернуться целым и невредимым, хотя и не очень преуспевшим. Ему предстояла блестящая карьера, во время которой он менял должности (вплоть до самых высших), титулы и имена. Поминальную речь по Тэмму потом произносил именно он.

У Кикути Ё:сая он значится под своим последним прозванием — Исоноками-но Маро (石上麻呂):
 

В эти уже бесспорно исторические времена примечательно, как мало нужно, чтобы попасть в ряды героев Кикути Ё:сая. Если раньше персонажами его гравюр становились в основном те, о ком в летописи есть хоть пара страниц, хоть один подробно описанный яркий эпизод — то в истории этой смуты 672 года (так называемой смуты года Дзинсин) мы видим портреты полудюжины персонажей, о которых почти ничего не известно, кроме того, на чьей они были стороне. Если брать распри древности, то там героями оказываются или те, кто замирил смуту, представляя законную власть, или уж те, кто не только поднял мятеж, но и добился того, чтобы мятеж закончился удачей. (Примечательное исключение — Мононобэ-но Мория, к которому художник явно питал личную приязнь.) В истории смуты Дзинсин героев, представляющих проигравшую сторону, оказывается вдвое-втрое больше, хотя на стороне победителей можно было набрать никак не меньше сколько-то выразительных и даже более ярких фигур. Но так или иначе, однозначного решения, кто был прав — не предложено. У такого подхода есть давние корни. Например, собрание китайских стихов японских поэтов «Кайфу:со» (VIII в.) — это во многом попытка оправдать проигравших в 672 году, показать их выдающимися поэтами и достойными людьми. (Об этом есть подробное исследование С. А. Родина.) Есть и другие источники, где права на власть победителя-Тэмму подвергаются сомнению. Хотя в «Анналах Японии», которым доселе Кикути Ё:сай старательно следовал, никакой двусмысленности нету: и боги, и сподвижники просто не оставляют Тэмму иного выбора, как стать государем. Впрочем, это неудивительно: «Анналы Японии» сочинялись при потомках Тэмму.

С другой стороны, гравюры, посвящённые смуте года Дзинсин — это словно бы репетиция двух огромных разделов этого собрания Кикути Ё:сая, отведёных дальнейшим, большим и долгим смутам — в XII и в XIV веках. Что касается сторонников и противников государя Годайго, тут симпатии художника были совершенно однозначны — эту его подсерию гравюр мы уже подробно разбирали (см. по метке «век Годайго» ). А до войны между Тайра и Минамото мы, может быть, когда-нибудь ещё доберёмся.

Источник

Во всём, что мы пока рассказывали пока о героях древности на картинках Кикути Ё:сая, блистал своим отсутствием род Фудзивара (при том что дальше портретов разных Фудзивар будет у этого художника неисчислимое множество). Это просто потому, что в древности такого прозвания просто не было. А самым первым Фудзиварой стал как раз тот человек, на котором мы в своём рассказе остановились, — Каматари из жреческого рода Накатоми, сменивший служение богам на службу государству и получивший для себя и своих потомков новое прозвание, вот это самое: Фудзивара, 藤原. Значит оно «поле глициний»: так называлось место, в котором в ту пору располагалась государева ставка.
 

Накатоми-но Каматари (中臣鎌足) родился в 614 году, мать его была из рода Оотомо (древние герои этого рода отнюдь не обойдены вниманием Кикути Ё:сая). Роду Накатоми принадлежала наследственная служба жрецов Ямато, исполнявших молитвословия, и в ходе споров о Законе Будды Накатоми высказывались против почитания «чужеземного божества». Как и многие великие люди, о своей незаурядности Каматари заявил ещё в утробе матери: пробыл он там якобы не девять месяцев, как все, а целых двенадцать, и уже оттуда слышался его голос. И рожала его мать необычно легко — так что все сразу поняли, что у этого младенца большое будущее. Боле поздние жизнеописания приписывают отроку-Каматари положенные прилежание в науках, необыкновенную начитанность в китайских книгах и так далее. Но в летописи «Анналы Японии» он в первый раз появляется уже зрелым тридцатилетним мужем — когда его назначают главою Ведомства по делам богов (神祇伯, камицукаса-но ками). Впрочем, это ведомство тут тоже упоминается впервые — то ли его тогда же и учредили, то ли раньше оно уже существовало, занимаясь положенными ежегодными обрядами, — но действовало настолько чётко, что летописцам о нём и сказать было нечего. А может быть, его и прежде не было, и в 644 году не возникло, а в летопись его включили задним числом: потому что такое ведомство в державе быть должно, и возглавить его — самое подходящее дело для такой выдающейся особы.
 

Государыня Ко:гёку

Царствовала в ту пору благочестивая пятидесятилетняя государыня-жрица Ко:гёку. Делами государственного управления занималась не она, а злоупотреблявший её доверием сановник Сога-но Ирука. Про его отношения с Каматари хорошо рассказано в «Жизнеописании рода Фудзивара». Вообще Ирука был груб, но с Каматари обращался подчёркнуто ласково. Однажды Ирука наблюдал, как учёный монах Мин со знатными учениками читает «Книгу Перемен» (этот монах тоже был одним из самых влиятельных лиц при дворе). В это время в комнату вошёл Каматари; Ирука встал и любезно его поприветствовал, а монаху велел сворачивать урок. После этого случая Мин наедине сказал Каматари: «Вы превосходите Ируку, и он об этом знает; очень прошу вас: будьте осторожны!»
 

Сога-но Ирука

Династический кризис к этому времени уже миновал, и государев род был довольно обширен. Женились сплошь и рядом в своём семейном кругу: царевичи на царевнах. Из этих царевичей Каматари хорошо сумел поладить с двоими.

Старшим его другом был брат государыни, царевич Кару (596-654). Каматари проводил много времени в личных покоях Кару, у которого болели ноги — то ли вправду, то ли царевич просто использовал этот предлог, чтобы не являться ко двору. Говорят, что Кару так полюбил Каматари, что велел собственной жене прислуживать ему — «днём и ночью». Однако, как сказано в «Жизнеописании рода Фудзивара», для осуществления великих замыслов Каматари достоинств этого царевича было недостаточно. Каматари присматривал себе ещё кого-нибудь из государевой семьи — и выбрал сына Ко:гёку, молодого Нака-но Ооэ (626-672). Вот как это случилось.

Царевич с товарищами играли в мяч. Нака-но Ооэ ударил по мячу, у него с ноги слетела туфля, Каматари её поднял (или поймал на лету) и почтительно вернул юноше. Нака-но Ооэ учтиво принял туфлю и с тех пор проникся к Каматари приязнью. Вполне взаимно.
 

Чтобы привести в порядок державные дела, Каматари прежде всего следовало избавиться от Ируки, который к ним никого не подпускал. Связываться с ним, однако, было опасно: тот своих противников не щадил и недавно погубил даже одного царевича (собственного двоюродного брата по матери). Нака-но Ооэ обеспокоился и спросил у Каматари, что же им делать с Ирукой, забравшим такую силу. Каматари ответил: «Ирука нажил себе множество врагов, которые его ненавидят или боятся; надо им всем объединиться. А для этого, друг мой, тебе надо будет жениться — на дочери родного брата Ируки, Сога-но Куры, который Ируку ненавидит больше всех». Так царевич и сделал — хотя в ходе сватовства Кура вынужден был одну свою дочь заменить другой, потому что первую невесту похитил её дядя, ещё один брат Ируки и Куры. Но в конце концов Кура и Нака-но Ооэ всё же породнились и вместе с Каматари стали обдумывать, как им расправиться с Ирукой.
 

Накатоми-но Каматари и Сога-но Ирука. Вырезки из бумаги Киринукэ

Как и рассчитывал Каматари, к заговору примкнуло ещё несколько приближённых государыни. И вот, в условленный день Ируку пригласили во дворец, сказав, что там будут зачитывать послание, полученное государыней из Кореи — а потом будут придворные танцы. Лил сильный дождь, но придворные собрались исправно. Когда Ирука, как всегда, вооружённый, появился во дворце, танцоры отцепили мечи (как им заранее приказал Каматари — старший, как мы помним, по обрядовой части, включая пляски). Ирука последовал их примеру — может быть, он и сам рассчитывал участвовать в танце, из источников не вполне ясно. Кура начал зачитывать государыне послание, а остальные заговорщики с припрятанным оружием должны были напасть на Ируку — но он был так грозен, что они мешкали и их даже «тошнило от страха». Видя, что всё идёт не как задумано, Кура тоже сбился при чтении. «Что это с тобой?» — спросил брата Ирука; тот ответил: «Робею в присутствии Государыни». Тогда царевич Нака-на Ооэ первым бросился на Ируку, за ним — один из вооружённых заговорщиков. Ирука ранен и взывает к государыне: «В чём моя вина?» Ко:гёку спрашивает, в свою очередь, у сына: что происходит? Нака-но Ооэ объявляет, что Сога-но Ирука губит державу и, более того, сам замышляет захватить престол. Услышав это, государыня молча встала и удалилась — а заговорщики добили раненого. Сам Каматари, как жрец, обязанный сохранять обрядовую чистоту, конечно, кровью не марался.
 

Убийство Ируки из «Преданий Тономинэ»: здесь царевич лично сносит голову Ируке, Каматари со своим обрядовым луком стоит левее и даёт мудрые советы, справа промешкавшие заговорщики, а вверху государыня удаляется от всего этого безобразия.
 

А вот ещё один, более поздний вариант той же сцены — из «Путеводителя по 33 достопримечательностям Западного края»:

После этого довольно быстро расправились и со сторонниками Ируки. Заговорщики торжествуют, поздравляют друг друга, хвалят замысел Каматари — тот скромно отвечает, что причина успеха заключается исключительно в совершенной добродетели царевича Нака-но Ооэ. Государыня Ко:гёку мудро решает отречься в пользу сына, но Каматари советует Нака-но Ооэ: «У тебя есть старшие родственники — уступил бы ты им». Юноша послушался, и в итоге на престол взошёл царевич Кару (он же государь Ко:току).

Теперь пришла пора «великих перемен», уже давно обдуманных Каматари, — перестройки государственного управления по китайским образцам. В частности, впервые в Японии вводятся девизы правления. Упраздняются устаревшие обрядовые обыкновения — особенно те, которые подчёркивали многосоставность земель страны: теперь упор идёт на её единство. Учреждаются ведомства — по чёткому списку, а не по текущей необходимости, и в них, опять же по идеальному китайскому образцу, Каматари привлекает и людей незнатных, но талантливых. Выстраивается система служебных рангов, и так далее.
 

Как один из основоположников японской государственности, в ХХ веке Каматари попал и на марки, и на банкноты

Ко:току, человек уже пожилой, процарствовал девять лет и умер. На престол вернулась его сестра Ко:гёку — только теперь уже под именем Саймэй. Правили за неё теперь уже не Сога, а Каматари и Нака-но Ооэ, и это было достаточно благополучное царствование.

А потом — в очередной раз! — потребовалось спасать корейское союзное царство Пэкче. Государыня отправилась на Кюсю, чтобы собрать войско в помощь дружественной державе, — и там в 661 году заболела. (Многие видели причину её недуга в том, что для строительства её походного дворца имели глупость вырубить местную священную рощу). Каматари молится о её выздоровлении (причём, вопреки родовому обыкновению, не только богам, но и буддам — тем самым, за которых против его предков стояли когда-то Сога). Говорят, на молитву откликнулись — изваяние Будды простёрло руку и погладило Каматари по голове, а бодхисаттва Каннон явилась ему воочию. Однако этим дело и ограничилось — Ко:гёку всё же скончалась. Унаследовал ей, разумеется, Нака-но Ооэ — государь Тэнти (или Тэндзи).

Войска в Корею всё-таки послали и посадили там ручного царя. Царь, впрочем, оказался бездарен, казнил своего лучшего воеводу, японское и пэкческое войско было разгромлено. Пришлось ограничиться переселением множества корейцев в Японию — что оказалось куда полезнее, чем отправлять японцев в Корею.
 

Сам Каматари, конечно, войска не водил, но от него зависело так много в стране, что его изображали потом и в виде полководца — как на гравюре Утагавы Ёсикадзу

А в Корее всё складывалось скверно — к междоусобным раздорам деятельно подключился Китай (и потопил очередной посланный на подмогу японский флот), японские союзники были разгромлены, и государю Тэнти пришлось посылать корабли в подарок уже их врагам — разумеется, только затем, чтобы те прислали на этих судах дань… В Японии опасались вторжения, срочно строили крепости, обучали воинов и разводили лошадей для конницы. По всей стране являлись дурные знамения; один монах даже украл священный государев меч и решил сбежать с ним на материк — только плохая погода помешала ему исполнить этот замысел. Усиленно велись переговоры с враждебными корейцами и с Китаем — с переменным успехом.
 

А тут лук у Каматари может быть и обрядовым…

Осенью 669 года Каматари тяжело заболел; государь лично явился к нему в дом и сказал: «Проси чего хочешь!». Каматари ответил: «В военных делах от меня оказалось мало пользы — единственное, о чём прошу: как умру, похороните меня как можно скромнее. И так стране тяжело, зачем ещё обременять её похоронными расходами?» Вот тогда-то Тэнти и пожаловал ему вместе с очередным высоким рангом и должностью новое прозвание — Фудзивара, которое должны были наследовать и потомки Каматари. А на следующий день Каматари умер — на пятьдесят шестом году жизни. Государь о нём очень горевал.
 

Изваяние Фудзивара-но Каматари в родовой кумирне — с соответствующими подношениями

У Каматари осталось двое сыновей. Один принял монашество под именем Дзё:э, побывал в Китае, обучался там материковым наукам, потом вернулся в Японию — и умер ещё молодым. А другой, Фудзивара-но Фухито, продолжил дело отца, и о нём нам наверняка придётся ещё не раз поминать. Правда, некоторые поговаривали, что Фухито на самом деле — не сын Каматари, а сын самого государя, но будем считать это пустыми сплетнями…
 

Каматари и его сыновья

А род Накатоми продолжился через племянника Каматари и продолжал выполнять свои жреческие обязанности.

Источник

Среди «картинок времён перемен» (開化絵, кайка-э) — мэйдзийских гравюр с изображением разных примет пореформенного времени — примечательны посвящённые американскому генералу Улиссу Гранту (1822‒1885), оказавшемуся едва ли не самым популярным в Японии американским президентом. Собственно, президентом он был довольно бестолковым, хотя на волне своей боевой славы занимал эту должность два срока кряду — с 1868 по 1877 год, и правление его закончилось крупным хозяйственным кризисом и осложнениями во внешних отношениях. Но японцы любили его не за это. Во-первых, ратные подвиги, да ещё не во внешней, а в гражданской войне, внушали уважение; а во-вторых и в главных, он стал первым американским президентом, посетившим Японию.

Судя по данным при рождении именам (Хайрэм в честь Хирама Финикийского из Библии и Улисс — в честь Одиссея), родители прочили Гранту морскую карьеру. Она не состоялась — но, покинув высший пост на родине, пятидесятипятилетний Грант с женою Джулией на два с половиной года отправились в кругосветное путешествие, о котором Улисс мечтал с детства.

Грант и его супруга

Начали с Англии, где встретились и с королевой Викторией, и с Мэтью Арнольдом, Робертом Браунингом и Энтони Троллопом, а главное — с дочкой Нелли, которая была замужем за англичанином. Потом — Париж, Италия с обязательным восхождением на Везувий, Египет с пирамидами, Стамбул (в разгар русско-турецкой войны), где султан Абдул-Гамид подарил Гранту двух арабских лошадей (первых в Америке, между прочим!). Потом — опять Европа: Рим, Париж, Голландия, Германия (где он заверял Бисмарка: «Я больше крестьянин, чем солдат…»), Скандинавия. Петербург (с очередным приёмом на высшем уровне; кстати, под Стамбулом он уже едва не столкнулся с русскими войсками), Вена, Альпы. «Я сбросил двадцать пять фунтов и чувствую себя теперь как мальчик — в мои-то шестьдесят!» — радовался Грант. И, напоследок заглянув в Ирландию, отправился на Дальний Восток. Через Египет — в Индию, Бирму, Сиам (где Грант, прекрасный семьянин, учтиво отверг любезное предложение короля посетить его гарем), в Китай — и, наконец, в Японию. О ней Грант в Китае наслышался уже больше, чем за всю предыдущую жизнь — Япония только что аннексировала острова Рю:кю:, и китайцы надеялись, что такой почтенный человек, как Грант, выскажется в их пользу.

Пароход сперва поплавал вокруг Японии, не заходя в порты (во избежание свежего европейского подарка — эпидемии холеры), и Грант полюбовался на острова снаружи. Нов июне 1879 года Грант с супругой, наконец, высадились в Нагасаки. У японцев уже был некоторый опыт по приёму высоких европейских гостей — всё было организовано, как во время посещения Японии герцогом Эдинбургским десять лет назад. Следовало показать, как уверенно новая Япония движется в сторону цивилизации и как тут всё уже «по-западному». И правительство, и наиболее расторопные предприниматели отпустили на приём гостей тысячи иен. Из Нагасаки отправились в Йокогаму и Токио; приветственным парадом командовал сам Ноги Марэсукэ. Государь Мэйдзи и государыня торжественно приняли бывшего президента с супругой.

Подготовили и обширную развлекательную программу — от скачек до театра Но:. Кабуки тоже посетили, конечно, — там в честь Гранта дали пьесу про Минамото-но Ёсииэ, всячески подчёркивая сходство главного героя с почтенным зрителем. При встрече с министром иностранных дел Грант попробовал было выполнить данные китайцам обещания, но ему вежливо, но твёрдо сказали: «Окинава наша!», и на том дело кончилось.

На западной карикатуре тех лет великие державы делят «китайский пирог».

В общей сложности в Японии Грант пробыл почти полгода — и с большим удовольствием. Японцы тоже были довольны — «рыжий генерал» вёл себя уважительно, ругал расистов и признавал величие японской нации и успехи реформ.

А в Японии по поводу приезда Гранта вышло изрядное количество гравюр. Хасимото Тиканобу (он же Ё:сю: Сю:эн) изобразил, как государь Мэйдзи и генерал Грант, оба с супругами, наблюдают за скачками.

А Кобаяси Эйтаку выдал сразу двойной триптих в честь Гранта. Отдельно — портрет и новости:

А отдельно — былые боевые будни:

Правда, тут без сложностей не обошлось: если сейчас наш герой вскочит на коня, то окажется сидящим лицом к хвосту…

А Утагава Кунимаса, с чьей картинки мы начали этот очерк, изобразил трогательную сцену: Грант с супругой наблюдают за танцовщицами, облачёнными в цвета американского флага.

При этом оба держат в руках расписные веера - как зеркала, в которых отражаются государственные флаги. У самого Гранта — японский:

А у Джулии Грант — американский:

Из Японии чета Грантов двинулась домой.

Там их ничего хорошего, увы, не ожидало: Грант с сыновьями (и его сыновья отдельно от отца тоже) попробовали заняться предпринимательством, но в итоге, пожав все плоды собственного недавнего руководства страной, бывший президент разорился дотла. Доживал свой век на собранные доброжелателями средства, заработки от статей в журналах и на пожалованную уже перед самой смертью пенсию. В 1885 году Грант скончался от рака, но семью обеспечить всё же успел — за последние годы написал (не без помощи литзаписчиков, конечно) мемуары, изданные посмертно и имевшие огромный успех.

Источник

Синран. Величальные песни царевичу Сё:току
皇太子聖徳奉讃, «Ко:тайси Сё:току хо:дзан», 1255 г.

Синран в коротком величании отождествляет Сё:току и Каннон, а в длинном объединяет три версии: Спаситель Мира Каннон в Индии был царицей Шрималой, в Китае мудрецом Хуэй-сы, а в Японии — царевичем Сё:току. Причём в отличие от многих камакурских авторов, для которых мир состоит из трёх стран – Индии, Китая и Японии, — Синран добавляет сюда ещё и Корею, где царевич будто бы тоже был царским сыном и подвижником в державе Кудара (она же Пэкче). Это может значить, что Синран со вниманием отнёсся к самым ранним источникам, где говорится о Сё:току, — ведь в «Анналах Японии» без учёта корейских дел непонятна большая часть японских событий, выпавших на время жизни царевича.
 

Царевич на рисунке Кикути Ё:сай (XIX в.)

Песня в одиннадцать строф

1.
Клятву-обет, непостижимую, как мудрость будды,
Мы узнали от царевича Сё:току.
Войдя в собрание тех, чьё возрождение несомненно,
Мы уподобились Майтрейе, ждущему своего срока.

2.
Великий бодхисаттва Внемлющий Звукам, Спаситель Мира,
Явился нам как царевич Сё:току.
Подобно отцу, он не бросает нас,
Подобно матери, смотрит за нами.

3.
С безначальных времен до наших дней
Царевич Сё:току милосердно
Смотрит за нами, как отец,
Держит нас при себе, как мать.

4.
Царевич Сё:току милосердно
Ведёт нас к обету-клятве,
Непостижимому, как мудрость будды,
И мы обретаем тела, чьё возрождение несомненно.

5.
Люди, кто хочет уверовать в силу Другого,
Чтобы воздать будде за милость
Должны разнести повсюду, на десять сторон,
Двоякое обращение заслуг будды.

6.
Царевич Сё:току, великий милосердный спаситель мира,
Близок нам, как отец.
Внемлющий Звукам Мира, великий милосердный спаситель,
Близок нам, как мать.

7.
С давних времён до нашего века
Залог широты его милосердия -
Что мы прилепляемся к непостижимой мудрости будды,
Так что уже нет благого и дурного, чистого и грязного.

8.
Царевич Сё:току — господин учения в нашей стране.
Трудно воздать ему за его великие, обширные милости!
Обратимся же за прибежищем всем сердцем —
И пусть не прекращаются хвалы ему!

9.
Царевич из Верхнего дворца применил уловки,
Жалея всех живых в нашей стране,
Широко распространил милосердный обет Пришедшего Своим Путём.
Будем же возносить ему хвалу!

10.
Во многих рождениях, в разные времена вплоть до нашего века
Тела наши одеты его заботой.
Будем же всегда искать у него прибежища,
И пусть он защитит и воспитает нас!

11.
Пусть великое милосердие Царевича
Вечно нас питает и защищает,
Пусть он ведёт и приводит нас
К двоякому обращению заслуг будды!

(1) «Клятва-обет» здесь — обет будды Амида спасти всех в Чистой земле. В сутрах о Чистой земле Амида произносит свой обет так: если это не сбудется, я не стану буддой. Коль скоро буддой он стал, то возрождение в Чистой земле определено, «несомненно» для каждого живого существа. В этом любой из людей подобен Майтрейе (яп. Мироку), который в будущем непременно станет Буддой новой мировой эпохи.
Под «буддой» (со строчной буквы) всюду имеется в виду Амида.
(2) Внемлющий Звукам, Спаситель Мира — 救世觀音 Гудзэ Каннон.
(4) «Чьё возрождение несомненно» — то есть такие, что непременно возродятся в стране Высшей Радости, Чистой земле будды Амиды.
(5, 11) «Двоякое обращение заслуг» в амидаистском учении толкуется так. Все страдающие существа спасены «силой Другого», то есть будды Амиды, который обратил свои неизмеримые заслуги им на пользу. Это «прямое обращение заслуг». В свою очередь, непросветлённое существо может обратить «свои» заслуги (на самом деле, полученные от будды) на пользу другим непросветлённым существам. Это называют «возвратным обращением заслуг».
«Десять сторон» — четыре основных стороны света, четыре промежуточных, верх и низ.
(9, 11) Пришедший Своим Путём (яп. Нёрай, санскр. Татхагата) — величание Амиды, Сякамуни и других будд.

Мононобэ-но Мория и царевич Сё:току. Вырезки из бумаги Като: Такаси (Киринукэ)

Величание царевичу Сётоку в семьдесят пять строф

1.
Страна Япония ищет прибежища у царевича Сётоку —
Велико его благодеяние, распространение Закона Будды!
Широко его милосердие, спасительное для всех живых —
Будем же непрестанно славить его!

2.
Чтоб выстроить четыре молельни в храме Ситэнно:дзи,
Он вошёл в горы, богатые строевым лесом,
Близ Отаги, что в краю Ямасиро,
И предсказал тогда:

(2) Отаги в провинции Ямасиро — название места, на котором расположен город Хэйан/Киото.

3.
«Однажды непременно в этом месте
Построят царскую столицу!» — так он вещал.
Для пользы тех, кто будет жить в грядущем,
Он выстроил шестиугольный земляной помост.

4.
Возвёл Шестиугольный храм
И поместил в нём
Спасителя Мира, бодхисаттву Внемлющего Звукам,
Изваянного из золота джамбунада в три вершка высотой.

(4) Шестиугольный храм — Роккакудо: в городе Хэйан. О событиях в жизни Синрана, связанных с этим храмом, см. здесь.
Золото джамбунада 閻浮檀, яп. эмбудан, — золото, промытое соком яблони джамбу, упоминается в индийских буддийских текстах; здесь — особенно чистое золото.

5.
Спустя несколько лет
Из царской столицы в Намба, что в краю Сэтцу,
Он перебрался в столицу Татибана
И построил там храм Хо:рю:дзи.

(5) в VI–VII вв. постоянной столицы в стране Ямато ещё нет, государи пребывают во временных ставках. Ниже говорится, что царевич (уже после своей земной кончины) последовал за государями в их первую настоящую столицу Нара, а потом в Нагаока и в Хэйан.
Намба — иное название для Нанива.

6.
А из той столицы
Перебрался в столицу Нара
И построил в ней много великих храмов,
Распространял Закон Будды, ведя его к процветанию.

7.
В Нара сменилось дважды по четыре государя,
И затем Царевич перебрался в Нагаока.
Минуло ещё пятнадцать лет —
И он перенёс столицу в Отаги.

(7) С 697 по 784 г. в Нара правили такие государи (и государыни - их мы помети значком *): Момму, Гэммэй*, Гэнсё:*, Сё:му, Ко:кэн*, Дзюннин, снова Ко:кэн под новым именем Сё:току*, Ко:нин и Камму. Видимо, при подсчёте Ко:кэн и Сё:току считаются за двух разных государынь, а Камму в счёт не идёт, так как он перенёс столицу из Нара сначала в Нагаока, а потом в Хэйан в местности Отаги.
На деле город Нагаока так и не был построен, столицей он считался 10 лет, с 784 по 794 г.

8.
В мудрый век государя Камму
В шестой год Энряку, в пору строительства этой столицы,
Спаситель Мира, Внимающий Звукам,
Явил здесь свои чудеса.

(8) Энряку (782–806) — название годов правления государя Камму.

9.
В нашей стране этот великий храм —
Один из первых оплотов Закона Будды.
Такова заслуга Царевича: вслед за ним
Всюду стали строить храмы и пагоды.

10.
Почтительно ищем прибежища у Царевича, у его высочайшей воли,
И с верою держимся за Шестиугольный великий храм.
Вместе с обитателями Государева дворца
Мы можем чтить его благоговейно.

11.
В Индии Царевичу Сётоку
Суждено было явиться царицей Шрималой.
Когда же он родился в Срединной Ся, в Китае,
Его звали Хуэй-сы, наставником созерцания.

(11) Срединная Ся — название Китая (по древнейшей династии Ся.

12.
В Китае, в державе Хань, он пребывал,
Чтобы принести пользу всем живущим,
Пятьсот жизней он провёл там,
Возрождаясь то мужчиной, то женщиной.

13.
Ради процветания Закона
Он поселился в краю Хэнань на горе Хэншань,
Сменил несколько десятков тел, снова и снова повторяя
Учение, что завещал нам Пришедший Своим Путём.

14.
Чтобы вывести всех живых к переправе,
Царевич явился как Хуэй-сы, наставник созерцания,
У опоры мудрости на горе Хэншань
Он звался великим учителем Нань-юэ.

(14) «Вывести к переправе на тот берег» — привести к спасению.

15.
Высочайшая запись с отпечатком руки Царевича
Гласит: «На пользу всем живым
К востоку от селения Корё
Я построил храм,

16.
Что по Закону зовётся храмом Ситэнно:дзи,
А храмом Корё прозывается,
Ибо находится у селения Корё -
От него и получил своё имя».

17.
В год воды и быка [593 г.]
Царевич поселился к востоку от селения Корё,
Назвал обитель храмом Ситэнно:дзи
И так распространил Закон Будды.

18.
Тогда, в древности, в этой обители
Побывал Шакьямуни, Пришедший Своим Путём,
Указал на неё как на место вращения Колеса Закона
И так распространил Закон Будды.

19.
В ту пору Царевич, великий муж,
Делал подношения Будде,
И благодаря связи с ним
Воздвиг храм и пагоду.

20.
Изваял и поместил там Четверых Великих Небесных Государей
И так распространил Закон Будды,
Построил молельню Кё:дэн-ин
И сделал её местом свидетельства.

(20) Четверо Небесных Государей 四天王, Ситэнно:, — хранители четырёх сторон света, защитники буддийской общины. См. подробнее здесь.
Кё:дэн-ин 敬田院 — одно из зданий храма Ситэнно:дзи. «Место свидетельства» — место, где живые существа являют чудеса, доказывая, что обрели просветление.

21.
В той земле есть чистый водоём -
Зовётся Прудом Корё.
В нём всегда обитают молодые драконы,
назначенные защищать Закон Будды.

22.
В год огня и овцы [597 г.]
На побережье Тамацукури
Царевич свершил обряд, укротил драконов
И поставил их на защиту Закона Будды.

23.
В том краю собраны семь драгоценностей
И драконам велено всегда обитать там,
Чистые воды всегда текут на восток
И зовутся Белым яшмовым потоком.

(23) Семь драгоценностей — золото, серебро, лазурит, хрусталь, агат, рубин, сердолик (иногда встречаются другие списки, куда входят жемчуг, коралл, алмаз и др.)

24.
Кто из людей с милосердным сердцем пьёт из него,
Тот непременно излечится лекарством Закона.
Каждый, кто уверует в волю Царевича,
Может с радостью черпать из потока.

25.
Драгоценная пагода и Восточный зал
Обращены к середине Восточных ворот страны Высшей Радости.
Кто однажды придёт сюда паломником,
Тот несомненно возродится в Чистой Земле.

26.
На столбе в середине пагоды
Царевич поместил шесть частиц пепла Будды.
Они приносят пользу живущим на шести путях,
На что и указывает их число.

(26) Шесть путей перерождения — пути ада, голодных духов, животных, демонов, людей и богов.

27.
Помещённый в молельне Кё:дэн-ин
Медный золочёный Спаситель Мира, Внемлющий Звукам, -
Тот самый, кого государь Пэкче Сонмён
После кончины Царевича

28.
Велел изваять,
Чтобы выразить любовь и почтение,
А позже царевич Аджва был послан
Доставить его к нам.

(27-28) Здесь Царевич появляется в ещё одном своём воплощении — как кореец, сын правителя государства Пэкче. Этот правитель по имени Сонмён появляется в «Анналах Японии»; присланные им дары и письмо побудили государя Киммэя в 552 г. впервые обсудить с главами знатных родов страны Ямато вопрос о принятии буддизма (ср. ниже). Правда, посланца в этом случае зовут по-другому, и он не царевич, а чиновник. Царевич Аджва из Пэкче упоминается в сообщении о присылке дани в 597 г., уже в пору, когда в Ямато правят государыня Суйко и царевич Сё:току, а в Пэкче — государь Видок, сын Сонмёна. Здесь, вероятно, надо понимать так, что Сонмён, потеряв сына, распорядился изваять статую Внимающего Звукам в память о нём, а позже эту статую доставили в Ямато.

29.
В чашу для росы наверху драгоценной пагоды
Наш Царевич сам положил золото:
«Пусть являет оно знаменье того,
растёт или убывает Закон Будды в нашей стране».

(29) «Чаша для росы» 露盤, робан, — конструкция наверху крыши пагоды, под шпилем.

30.
Ещё когда Царевич жил в стране Пэкче,
Он отправил в нашу страну
Изваяния будд, собрание сутр, уставов и трактатов,
Одежды Закона и монахинь: как раз тогда

31.
В год воды и обезьяны [552 г.]
У нас правил государь Киммэй.
Тогда впервые мы смогли прийти за прибежищем
К Закону, учению Будды, Пришедшего Своим Путём.

(31) Ср. выше, 28. Царевич в своём прежнем, корейском рождении оказывается ответствен за присылку тех даров, которые обычно связывают с именем государя Сонмёна.

32.
Учителя устава, наставники созерцания, монахи и монахини,
Знатоки заклинаний, ваятели, строители храмов
Прибыли, когда Поднебесной правил государь Бидацу,
То был год огня и петуха [577 г.].

(32) Сообщение о прибытии монахов и храмовых мастеров в 577 г. есть и в «Анналах Японии»; там они сопровождают японского царевича Оовакэ, который побывал в Пэкче посланником и теперь возвращается домой.

33.
Обретя рождение в Государевом дому,
Царевич разослал указ по всем землям:
Побуждал народ
Строить храмы и пагоды и изваяния будд.

34.
Он был сыном государя Ё:мэя,
Царевичем Сё:току.
Он составил толкования значений Великой колесницы
По сутрам Цветка Дхармы, Шрималы и Вималакирти.

(34) Великая колесница — махаяна, то направление буддизма, где главной целью считается милосердная забота подвижника о спасении всех существ. Перечислены сутры, которые толковал Сё:току, а именно, «Сутра о Цветке Дхармы» (она же «Лотосовая сутра»), учащая, что каждый может стать буддой, «Сутра о Шримале», где Будда даёт наставление женщине-царице, и «Сутра о Вималакирти», где заглавный персонаж — умудрённый мирянин. О толкованиях, приписываемых Сё:току, см. здесь.

35.
После ухода Царевича все, кто желает
Процветания Закону, учению Будды,
и спасения всем живым —
Пусть славятся как великие тела Царевича.

36.
Укрепляя законы-учения шести школ,
Он непрестанно приносил благо всем живым,
Постоянно соблюдая пять заповедей,
Он звался именем Шримала.

(36) Шесть буддийских школ в Японии появляются в VIII в. Пять заповедей — запреты на убийство, воровство, распутство, ложь и приём опьяняющих веществ.

37.
Той женщине, кем он был в прошлом,
Шакьямуни, Пришедший Своим Путём,
Проповедал «Сутру для Шрималы».
Теперь же из-за этой связи

38.
Царевич толковал сутру,
Написал пояснения к ней
И так положил начало процветанию Закона Будды
Создал основу для благоденствия всех живых.

(38) Связь с Буддой, завязанная ещё в индийском рождении, позволила затем Сё:току уже в Японии составить толкование к сутре.

39.
Ученица Будды Шримала вещала:
«У всех живущих
В странах Пэкче, Когурё, Имна и Силла
Крепки алчные, волчьи сердца.

40.
Чтобы охранить вашу страну
И дать прибежище её жителям,
Изваяйте четверых богов, защитников мира,
И установите их лицами к Западу».

(39) Пэкче, Когурё, Имна, Силла (яп. Кудара, Кома, Нинна, Сираги) — название государств на Корейском полуострове в VI–VII вв.

41.
Царевич Аджва, посланец государя,
Доставил в нашу страну
Медного золочёного Спасителя Мира, Внемлющего Звукам,
И поместил его в молельне Кё:дэн-ин.

42.
Всегда ищите прибежища у этого образа!
Он — царственное тело самого Царевича Сётоку.
Чтите особенно этот образ!
Он — превращённое тело будды Амиды.

43.
Ученица Будды Шримала с почтением
Славила всех будд на десяти сторонах.
Брахма, Индра, Четверо государей, боги, драконы и прочие —
Пусть же защищают Закон!

44.
Илла из страны Силла сказал:
«Почтим обрядами Спасителя, Внемлющего Звукам!
Государя островов, подобных рассыпанным зёрнам,
Того, кто передал светильник Закона на Восток!»

(44) Илла 日羅, яп. Нитира, упоминается в «Анналах Японии» под 583 г.: это японец по происхождению, много лет живший в Пэкче, мудрый человек, сведущий в делах управления.
«Острова, подобные рассыпанным зёрнам» 粟散國, дзокусан, — одно из обозначений Японии, частое в текстах эпохи Камакура.

45.
Царевич Аджва из Пэкче склонился: «Почтим обрядами
Спасителя Мира, великого милосердного бодхисаттву, Внемлющего Звукам!
На Восток, в страну Японию пролилось, проникло чудесное учение:
Он проповедовал, передавая светильник Закона, сорок девять лет!»

46.
В Китае наставники созерцания Хуэй-сы
И Хуэй-вэнь были учителями государевы детей.
В пору, когда жила монахиня Шримала,
Высочайшим наставником был учитель Закона Хуэй-цзы.

47.
В тринадцатый год Подобия Закона,
Когда в державе Хань правил государь Мин-ди,
Индийские учителя Матанга и Дхармаракша
Прибыли туда, везя учение Будды на белом коне.

(47) По буддийским представлениям об истории учения Будды, тысячу лет после ухода Будды в Нирвану существует Правильный Закон, затем ещё тысячу лет сохраняется Подобие Закона, а затем наступает эпоха Конца Закона. В Японии обычно следовали тому расчёту, по которому Будда ушёл в нирвану в 949 г. до н.э. (по меркам современной буддологии, дата полностью фантастическая). Следовательно, первым годом Конца Закона был 1052 г. н.э., а первым годом Подобия Закона — 52 г. н.э. Тогда 13-й год Подобия Закона — это 64 г. н.э. Обычно считается, что индийские буддийские наставники впервые прибыли в Китай в 61 г. н.э.

48.
Прошло больше четырёхсот восьмидесяти лет
С той поры, как Закон был передан в Китай
И в западной части китайской столицы построили храм,
Назвав его храмом Белого коня.

(48) Храм Белого коня白馬寺, кит. Баймасы, считается первым китайским буддийским храмом, он был основан в 68 г. н.э.

49.
Тридцатым правителем великой страны Японии
Был государь Киммэй. В его царствование
В нашу страну были доставлены изваяния будд и свитки сутр
И почтительно переданы ко двору.

50.
Прошло более пятисот лет Подобия Закона
Ко времени, когда родился Царевич Сё:току.
Он распространил Закон Будды
И теперь памятование о будде процветает.

51.
Как сказано в предании, запечатлённом собственной рукой Царевича,
«В первый год правления государя Сусюна
Из Пэкче нам будет поднесён
Пепел Будды».

52.
О делах самого Царевича говорится так:
«После того как я уйду в небытие,
Я возрожусь правителем нашей страны,
охвачу все края её и местности» — так сказано.

53.
«Построю несколько храмов и пагод,
Установлю в них несколько изваяний будд,
Перепишу множество сутр, трактатов и летописей,
Пожертвую общине припасы, утварь, поля и сады.

54.
Возрождаясь в телах знатных людей и простых,
Буду радеть о распространении сутр, трактатов, изваяний будд,
Возрождаясь монахом или монахиней
Буду спасать тех живых, кто связан со мной.

55.
Это не будут иные тела,
Все — лишь моё собственное тело».
И каждый знак, каждая строка величания —
Всё это золотые речи самого Царевича!

56.
Когда его назначали наследником,
Он ради распространения Закона Будды
Трижды твёрдо отказывался,
Но Государыня не приняла его отказ.

57.
В тридцать три года Царевич
В начале четвёртого месяца
Составил Уложение в семнадцати статьях
И записал его собственноручно.

58.
Составив Уложение в семнадцати статьях,
Он задал образец Государевым законам.
Оно стало великим законом, что дарует нашей стране мир и покой,
Сокровищем, что обогащает нашу страну.

59.
В год дерева и быка, второй год Тэнги [1054 г.],
Чтобы воздвигнуть драгоценную пагоду,
Монах Тю:дзэн своими руками копал землю
И выкопал медный с золотом сосуд.

(59) Годы Тэнги — 1053–1058, годы правления государя Горэйдзэй.
О монахе по имени Тю:дзэн 忠禪 мы кроме этой истории ничего не знаем.

60.
Надпись на крышке гласила:
«В нынешний год огня и мыши [621 г.]
В Исикава, что в земле Кавати,
Прекрасное место у селения Синага

61.
Я выбрал себе для погребения.
Через четыреста тридцать с лишним лет
После моего ухода
Эта надпись откроется».

62.
Чтобы распространить Закон Будды
Ради пользы всем живущим
Он ушёл с той горы Хэншань
И пришёл к нам в Ямасиро.

63.
Он сокрушил ложные взгляды Мории,
Явил благую силу Закона Будды,
И сейчас Закон и учение расширились
И многие стали возрождаться в земле Спокойного Взращивания.

(63) Мория — Мононобэ-но Югэ-но Мория, супостат рода Сога, противник Закона Будды.
Земля Спокойного Взращивания 安養, Аннё:, — иное название для страны Высшей Радости.

64.
Кто сомневается в учении, завещанном Буддой, и клевещет на него,
Кто отвергает уловки,
Того следует считать за Югэ-но Морию -
Да не сблизимся мы с такими людьми!

65.
Чтобы учить и обращать всех живых,
Царевич распространял Закон Будды,
А супостат, Югэ-но Мория,
Следовал за ним, как тень.

66.
Коварный сановник Мононобэ Югэ-но Мория
Смолоду пробудил в себе ложные взгляды.
Он сжигал храмы и пагоды,
Уничтожал священные книги.

67.
Тогда, полный сожаления,
Горюя об упадке Закона Будды,
Царевич испросил повеления Государя
И поднял войско.

68.
На лук сосредоточения наложил стрелу мудрости
И сам внезапно
Ради пользы всех живых
Пронзил коварного сановника Морию.

69.
Каждый, кто рушит храмы и пагоды, вредит Закону Будды,
Губит страну и всех живущих в ней —
Это тень Мории,
Да будет он обличён и сокрушён!

70.
Коварный сановник Мононобэ-но Югэ-но Мория
Переходит из жизни в жизнь, из века в век,
Следует за Царевичем, подобно тени,
И пытается уничтожить Закон Будды.

71.
Он всегда хулит Закон Будды и клевещет на него,
Умножает у живых ложные взгляды.
Каждый, кто хочет уничтожить Внезапное Учение,
Да будет считаться за сановника Морию!

(71) «Внезапным» называется буддийское учение, спасительное здесь и сейчас, а не ведущее к отдалённой цели постепенно. В трактате «Учение, подвижничество, вера и свидетельство» Синран разбирает разных китайских наставников в пользу того, что амидаизм относится к «внезапным» учениям.

72.
Высочайшее имя Царевича Сётоку
Было — Царевич Восьмиухий,
А ещё — Царевич Дверь Конюшни,
А ещё — Царевич из Верхнего дворца.

73.
Во второй статье его Уложения
Сказано: «Горячо почитайте Три Сокровища,
Они — последнее прибежище для рождённых четырьмя путями,
Они — опорные столбы десяти тысяч стран».

(73) Рождённые четырьмя путями — из утробы (люди, звери), из яйца (птицы, гады), из слизи (насекомые) и путём превращения (боги, демоны и др.).

74.
Какой век, какой человек не найдёт у них прибежища?
Если же не чтить Три Сокровища —
То как тогда люди нашего века
Смогут поддержать то, что шатко?

75.
Моления богатых подобны
Камням, брошенным в воду.
Моления бедных подобны
Каплям, что падают на камень.

(75) Заключительные слова песни воспроизводят формулу, которая встречается и в других японских буддийских текстах. Обычно она сопровождает призыв к мирянам совершать подношения на храм. Щедрые дары дают большую заслугу, и стало быть, моления при этом сбываются так же легко, как камень уходит под воду. Но и малые дары тоже дают заслуги, а значит, сбываются и молитвы бедняков: они достигают цели подобно тому, как капли точат камень.

Слава спасителю мира, бодхисаттве Внемлющему Звукам!
Пусть пожалеет и защитит нас!
Слава царственному Царевичу, монахине Шримале!
Пусть Будда навсегда примет нас!
Шримала, дитя Будды, царственный Царевич!

Эту запись нужно хранить в Золотом зале. Смотреть в неё нельзя, трогать запрещено.
Год дерева и зайца, первый месяц, восьмой день [1255 г.].
Люди, видящие это славословие, пусть возглашают, пусть возглашают:
Слава будде Амида!

Источник

Царевича Сё:току-тайси 聖徳太子 (574–622) в Японии почитают как одного из основателей государства — и как одного из первых покровителей буддийской общины, образцового буддиста-мирянина. См. подробнее здесь.

Мы перечислим основные события жизни царевича по «Анналам Японии»; в житиях по большей части упоминаются они же. Итак, с детства царевич, сын государя Ё:мэя, отличался исключительными дарованиями. Подростком он вместе с дедом, Сога-но Умако, в пору смуты сражался против Мононобэ-но Мории и его сторонников, а точнее, молился за победу войска Сога. После победы он воздвиг храм Ситэнно:дзи в Нанива (Намба). В годы правления своей тетки Суйко царевич «держал в своих руках дела управления», но не переставал учиться буддийской и мирской премудрости у корейских монахов, прибывавших тогда в страну Ямато. Царевич обустраивает храмы, вводит чиновничьи ранги, пишет «Уложение в семнадцати статьях» об основах государственного устройства. Ещё он будто бы составил некое сочинение по истории Ямато и описание земель и жителей своей страны. По велению государыни Суйко царевич толкует сутры и совершает обряды поклонения «родным богам», по собственному почину основывает храм Хо:рю:дзи в Икаруга (позже перенесён в Нара). Однажды в пути Сё:току отдает голодному нищему свои припасы и одежду, слагает песню о его горькой судьбе, потом узнаёт, что этот нищий умер, и велит похоронить его, затем проверяет могилу и узнаёт, что она пуста, осталось только одеяние. Это одеяние царевич, к удивлению придворных, начинает носить сам, ибо, будучи святым, узнал святого в том нищем. Кончина самого царевича сопровождается чудесами, а позже он начинает являться разным людям как милосердный заступник и мудрый советчик.

Житие царевича Сё:току. Картина на доске.

Видимо, предания о Сё:току появились вскоре после его смерти, затем его образ, всецело положительный, был выстроен в «Анналах Японии» в начале VIII в. И вплоть до конца XII в. почитание царевича не прерывалось, особенно в тех старинных храмах, которые он, как считается, основал. Рассказы о царевиче неизменно входят в сборники поучительных историй сэцува. А в эпоху Камакура вообще об истоках японской государственности и японского буддизма размышляют многие мыслители, к событиям VII—VIII вв. обращаются всё чаще — и царевича Сё:току вспоминают всё охотнее. Монахи, которые стремятся обновить старые буддийские школы, составляют руководства к обряду почитания царевича. Такие обряды уже давно проводились в храмах Ситэнно:дзи, Хо:рю:дзи и других, но существовали лишь в устной традиции, а теперь их записывают. Новые буддийские движения также не обходят Сё:току вниманием. Амидаисты говорят, что из японцев царевич первым возродился в Чистой земле, а приверженцы дзэн – что он чудесным образом получил «передачу учения» вместе с монашеским одеянием от самого Дарумы (ибо безвестный нищий-святой был не кем иным как Дарумой, он же Бодхидхарма, основатель традиции чань/дзэн).

У Синрана царевич Сё:току — воплощение бодхисаттвы Каннон (Авалокитешвары), Спасителя Мира 救世観音, Гудзэ Каннон. Такое почитание царевича принято было и в Хо:рю:дзи в Нара, и в других местах, в том числе в столичном храме Роккакудо:, где Синран в своё время молился о выборе пути и получил совет примкнуть к Хо:нэну. Разрабатывая свой вариант обряда, обращённого к знаменитому японскому подвижнику-мирянину, Синран тем самым доказывал: амидаисты, делая «исключительный» выбор (в пользу одного лишь будды Амиды), не отвергают наследия своей японской общины — но стремятся завязать связь с теми из предшественников, кто так же безраздельно веровал в Амиду и стремился привести всех страдающих в Чистую землю. Важно и то, что Сё:току, насколько можно судить по его изображениям XIII в. и более ранним, предстаёт в обрядах не как монах и не как мирянин, а как что-то среднее, или как то и другое одновременно, — и это тоже близко «плешивому» Синрану, не монаху и не мирянину.

Синран сложил два славословия царевичу. Как и другие стихотворения Синрана в жанре васан, они могут исполняться при обряде. Одно из них ближе к величанию, а в другом пересказаны самые важные для Синрана эпизоды из преданий о царевиче. Но прежде чем говорить об этих стихах, мы расскажем о том, как царевича изображали и с кем из почитаемых существ его могли отождествлять.

Начнём с имён. В японских источниках царевича зовут не только Сё:току, но ещё и вот так:

Умаядо 厩戸, что значит Дверь Конюшни (будто бы царица родила его возле конюшенной двери);

Камицумия, или Дзё:гу: 上宮, что значит Верхний Дворец (по названию его палат);

Тоёсатомими 豊聡耳, что значит Чуткий Ухом (потому что он мог выслушивать доклады нескольких чиновников сразу — и потому, что был воплощением Каннон, Внимающего Звукам Мира);

Яцумими 八耳, Восьмиухий — смысл тот же.

Или просто Ко:тайси или О:тайси 皇太子, — Царевич, Наследник.

Эти имена встречаются и по отдельности, и все вместе.

Различают четыре основных способа изображения царевича.

1. «Царевич поёт славу будде» 南無仏太子像, Наму-буцу тайси-дзо:. Царевич — дитя двух лет (иногда он выглядит старше, но всё равно ребёнком), он ещё не носит штанов, а одет в некое подобие юбки из красной ткани. По преданию, царевич очень рано начал говорить и ещё мальчиком однажды, сложив ладони, вознёс хвалу Будде, хотя никто его этому не учил.

2. «Царевич почтительно заботится об отце» 孝養太子像, Ко:ё: тайси-дзо:. Царевич — юноша шестнадцати лет в одежде мирянина, но с монашеской накидкой, в руках у него курильница на длинной ручке. Он показан молящимся о выздоровлении своего отца: предание гласит, что молился он днём и ночью, не отходя от постели государя Ё:мэя, так что тот в итоге обратился к почитанию Будды, Учения и Общины.

Похожие изображения царевича могут относиться и к другому эпизоду: когда царевич молится за победу Сога над Мононобэ.

Картина из храма Итидзё:дзи, XI в. Внизу рыдают подданные.

Таким обычно рисовали Сё:току, чтимого как воплощение Каннон.

3. «Царевич толкует священные книги» 講賛太子像, Ко:сан тайси-дзо:. Если первые два изображения чаще имеют вид статуй, то это обычно встречается на свитках или досках. Здесь уже взрослый царевич толкует сутры для государыни и придворных. При этом Сё:току часто выглядит как воплощение бодхисаттвы или будды — ростом в один дзё: и шесть сяку (около 5 м), то есть почти втрое крупнее своих слушателей.

Он обычно одет в мирское платье и с монашеской накидкой, в руке у него тоже бывает курильница.

4. «Царевич-регент» 摂政太子像, Сэссё: тайси-дзо:, предстаёт в китайском наряде сановника или даже государя. К этой разновидности изображений относится самое знаменитое — 唐本御影, Карахон-но миэй («Картина с царевичем, писаная на китайский лад», начало VIII в.), где Сё:току шествует во Дворец в сопровождении юных царевичей Ямасиро и Эгури.

А ещё считается, будто старинная статуя бодхисаттвы Каннон, Спасителя Мира, из храма Хо:рю:дзи, воспроизводит черты лица царевича Сё:току.

Точное время создания статуи неизвестно, сделана она по корейским образцам и, возможно, корейскими мастерами, предположительно — в конце VII в. У этой статуи есть загадочная особенность: ореол за головою бодхисаттвы прибит прямо к затылку, а не держится на отдельной опоре, как обычно.

Вот другая знаменитая статуя, Кудара-Каннон, для сравнения.

Есть версия, что статую Гудзэ-Каннон из Хо:рю:дзи изготовили не столько в память об основателе храма, сколько ради усмирения его неупокоенного духа. Затем якобы изваянию и пробили голову.

Четыре вида изображений явно соотносят предания о Сё:току с легендой о Будде: тот ведь тоже был царевичем индийского племени сяка (шакьев), тоже в детстве являл необычайные дарования, потом ушёл из дому и стал нищим странником, потом обрёл просветление и стал проповедовать… Точного соответствия двух преданий, конечно, нет, но с Буддой Сякамуни японского царевича охотно отождествляли, хотя и реже, чем с Каннон.

В нескольких японских источниках появляется предание, где Сё:току рождается со сжатой ладонью и впервые разжимает её в те самые свои два года. В руке у него, как оказывается, была сяри (шарира), частица пепла похоронного костра Будды. Почитание останков Будды и почитание царевича были в Японии близко связаны. Рассказ об этом есть в «Собрании песка и камней», авось, мы его тоже выложим.

Среди сутр, которые в своё время толковал царевич по приказу государыни, была «Сутра о Шримале» (яп. «Сё:ман-гё:»), примечательная тем, что Будда в ней беседует с женщиной, царицей Шрималой. (Есть комментарий к этой и ещё двум сутрам, который приписывают Сё:току, хотя на самом деле текст, скорее всего, более поздний, уже VIII в.) Порой Сё:току считают новым воплощением этой ученицы Будды.

Как защитник бедняков и странников Сё:току ещё мог соотноситься с бодхисаттвой Дзидзо:. От эпохи Камакура сохранились изображения царевича в походной монашеской одежде и с таким посохом, как у Дзидзо:. При этом голова у Дзидзо: почти всегда по-монашески обрита, а у царевича волосы увязаны в старинную юношескую причёску.

И ещё есть одно отождествление царевича Сё:току — с китайским наставником школы Тяньтай по имени Нань-юэ Хуэй-сы (яп. Нангаку Эси, 515–577). Будто бы после смерти этот монах возродился в Японии царевичем: это предание особенно любили в храмах школы Тэндай, хотя даты жизни обоих героев там были известны, а по ним получается, что Сё:току родился ещё при жизни Хуэй-сы. Впрочем, в рассказах о монахе Хуэй-сы есть и другие замысловатые петли во времени: например, он оказывается учеником собственного ученика Тянь-тая Чжи-и.

Источник

Киммэй умер в 571 году (как раз когда родился пророк Мухаммед), ему наследовал его сын Бидацу. Первое, с чем ему пришлось разбираться — это посольство из ещё одного корейского царства, Когурё — послы прибыли ещё при Киммэе, но принять их тот не успел. Послы, в частности, привезли тайное послание, написанное чёрной тушью на чёрных же вороньих перьях. Никто не мог прочесть этого письма «чёрным по чёрному» — кроме уже упомянутого О: Синдзи. Он подержал перья над паром варящегося риса, потом прижал к шёлку — и на ткани отпечатались писанные знаки.
 

Молодой государь очень его хвалил за изобретательность. А о чём говорилось в послании — летописи не рассказывают, ибо оно тайное!

Так или иначе, при Бидацу удалось заключить перемирие с Пэкче и Силлой и немного передохнуть. Самыми влиятельными людьми при нём были уже знакомый нам поборник буддизма Сога-но Умако и его соперник, очередной Мононобе — Мория (物部守屋). Оба непрерывно грызлись между собой.
 

Мононобэ-но Мория в пору величия.

Когда Бидацу умер, тело его поместили, как положено, во временную гробницу (чтобы потом перезахоронить под большим курганом, на что требовалось время). Престол он оставил своему брату Ё:мэю, но другой брат покойного, царевич Анахобэ, замыслил захватить власть вопреки завещанию, а для этого прорваться в гробницу и получить как бы посмертное благословение (и заодно вдову-государыню, которая оплакивала там Бидацу — о ней речь ещё пойдёт). Гробницу, однако, взялся оборонять Мива-но Сакау (三輪逆), верный сподвижник покойного, и царевича не пускал.
 

Мива-но Сакау на пороге гробницы

Царевич обвинил Миву в непочтительности, Мононобэ-но Мория и Сога-но Умако, в виде исключения, вместе поддержали это обвинение (царствующего в это время государя, благочестивого буддиста Ё:мэя, вообще никто не спрашивал). К гробнице послали войска, Мива храбро сопротивлялся, пока мог, потом бежал в родные края, но был настигнут людьми царевича и убит.

Ё:мэй умер очень скоро, пробыв на престоле меньше двух лет — перед смертью он хотел принять монашество, но родичи и вельможи и этого ему не позволили. Братьев у него осталось ещё много — наследником был назначен Сусюн, но ему противостоял Анахобэ при поддержке Мононобэ-но Мории. Сусюна, соответственно, не преминул поддержать его дядя по матери, Сога-но Умако, и дело дошло до уже открытой гражданской войны. Каждая сторона утверждала, как водится, что защищает «законную власть».На стороне Сусюна и Сога впервые выступает и юный сын Ё:мэя, царевич Умаядо, будущий Сё:току (廄戶皇子) — правда, не с мечом в руках, а с буддийскими молитвами на устах. Анахобэ в итоге скоро убили, но Мононобэ не унялся и продолжал сопротивление. Дела его, однако, шли всё хуже, его оттеснили и в конце концов пристрелили.
 

Мононобэ-но Мория в пору бедствий. Один из очень немногих персонажей, которых Кикути Ё:сай удостоил не одной, а двух картинок в этой серии.

Среди сподвижников Мори более всех прославился воин Тоторибэ-но Ёродзу (捕鳥部萬): уже после гибели своего вождя он сражался до последнего один против целого воинства Сога, а потом, весь израненный, покончил с собой. До него такое самоубийство в бою было не принято, а потом стало очень распространённым обычаем.
 

Когда о гибели этого закоренелого мятежника доложили ко двору Сусюна, там распорядились: тело Ёродзу выкопать из могилы, разрубить на куски и разметать их в поле. Так и сделали, но верная собака Ёродзу разыскала его голову, принесла её на разрытую могилу и там и сама умерла с горя. Государь был тронут такой преданностью и разрешил похоронить Ёродзу — и собаку в той же могиле.

Сусюн с помощью Сога-но Умако окончательно утвердился на престоле. И скоро зарвался. Как-то на охоте, указывая на убитого кабана, он молвил: «Когда ж я смогу перерезать горло своим врагам так же, как этому вепрю?» Не стоило ему так говорить. Сога-но Умако, считавший, что от всех врагов он государя уже избавил, принял это на свой счёт. В итоге зарезан был сам Сусюн (592 год) — первый и едва ли не последний японский государь, с которым так обошлись.

Помните вдову государя Бидацу, которая заперлась в его гробнице под охраной Мива-но Сакау, чтобы спокойно его оплакать? Бидацу она приходилась не только женой, а и единокровной сестрой (и родной — Ё:мэю, и племянницей — Сога-но Умако). Всех или почти всех своих многочисленных братьев она пережила, причём ко времени убийства Сусюна ей ещё и сорока не было. Сога-но Умако счёл, что нет никакого запрета на то, чтобы в стране Ямато царствовал не государь, а государыня (хотя раньше такого не было — даже Дзингу числилась по титулу «государыней-супругой»). Вдова Бидацу была провозглашена не государыней, а государем (тэнно), но мы во избежание путаницы будем всё же именовать её государыней Суйко. Этот опыт оказался удачным, и довольно долго в Японии было «царей не слишком много, а более цариц».

Как и Ё:мэй, Суйко почитала Будду. И правили за неё поначалу два видных буддиста — дядя Сога-но Умако и племянник Сё:току, сын Ё:мэя (и ещё одной их сестры).
 

О деяниях Сё:току мы подробно рассказывали тут, так что здесь — вкратце.

На правлении Суйко заканчиваются «Записи о деяниях древности». Зато о ней (и о Ё:мэе) сохранились первые буддийские записи «Записки храма Гонго:дзи» (VIII век), где брат и особенно сестра, храбрая и умная, спасают Закон Будды в Японии. А Сё:току оказался основателем едва ли не всего хорошего, что есть в Японии. Им были составлены первые писаные законы Японии (а то и вообще первые общегосударственные!) — довольно общий текст о том, что есть государство и как оно должно быть устроено; эти «Уложения в 17 статьях» охотно считают первой японской конституцией. Он же впервые написал историю страны — впрочем, она не сохранилась. Он же создал и первое географическое и хозяйственное описание державы, а заодно — книгу по генеалогии яматоских родов (тоже не сохранились). В общем, все важные труды, которые в VIII веке сочтено было необходимым составить, задним числом приписали царевичу Сё:току — а мы, мол, теперь пойдём по его стопам. Ему же приписывается введение служебных рангов по китайскому образцу (но не совсем в точности, а применяясь к местным нуждам). И, наконец, первая японская буддийская книга — «Толкование трёх сутр» — тоже приписывается Сё:току. Он же основал два великих храма — Ситэнно:дзи в Нанива и Хо:рю:дзи на равнине Асука (потом перенесён в Нара). Многие японские буддийские школы числят Сё:току святым; например, считается, что он первым из японцев возродился в Чистой земле, первым в Японии стал дзэнским подвижником и вообще был воплощением ни много ни мало бодхисаттвы Каннон.

Суйко со своими главными сановниками благополучно ладила, обоих их пережила — и после предыдущих кровавых распрей её правление производило мирное и хорошее впечатление. Прожила она семьдесят пять лет. За наследование соперничали два царевича — внук Бидацу и сын Сё:току, поддерживаемые разными ветвями рода Сога. Первый одолел и взошёл на престол как государь Дзё:мэй (629 год), второго выудили покончить с собой.

В правление Дзё:мэя на окраине державы взбунтовались племена эмиси. Усмирять их был послан военачальник Камицукэ-но Катана — и был разбит, окружён в приграничной крепости и собирался ночью бежать. Но его жена сказала: «Позор! Твои предки воевали за морем, а ты собрался бежать от дикарей?» Она сама взялась за лук и другим женщинам в крепости раздала оружие; тогда уж и мужчины собрались с духом, присоединились к ним, вышли из крепости и разгромили эмиси.
 

Жена Камицукэ-но Катаны (上毛野形名妻)

Дзё:мэй царствовал не очень долго, умер не старым, и наследовала ему опять же женщина — его вдова Ко:гёку. Она была жрицей, и в её пору отмечено много знамений и чудес (в том числе и ею самой вымоленных). В частности, явилось небывалое насекомое (толщиной в большой палец, а длиной в четыре вершка, зелёное с чёрными пятнышками, похожее на шелкопряда). Про него говорили, что это — божество из Страны Вечной Жизни (той самой, куда Тадзимамори плавал за чудесными плодами). Простые люди поклонялись ему, чтобы обрести богатство и долголетие, бросали ради этого свои дома и хозяйство и предавались благочестию — а проповедники учения о новом божестве прибирали всё это добро к рукам. Пресёк это безобразие чиновник Хата-но Кавакацу (秦河勝), буддист и сподвижник покойного царевича Сё:току, — главного проповедника он убил, а поклонение червю пресёк. А если верить тогдашней песне, то он и самого бога Страны Вечной Жизни убил! Не каждый может таким похвастаться.
 

Хата-но Кавакацу

Главным жрецом при государыне Ко:гёку был поставлен Накатоми-но Каматари (будущий основатель рода Фудзивара, 藤原鎌足), и очень скоро он не поделил власть и влияние с тогдашним Сога — Сога-но Ирука. Сога проиграл и был убит царевичами прямо в присутствии государыни. Как часто бывает с проигравшими, он был ославлен как великий злодей. Таким, в частности, он выведен через много веков в пьесе Кабуки про горы Имо и Сэ (1, 2, 3, 4) и в кабукинской же истории о «перетягивании слона». Туда и отсылаем за его изображениями, потому что Кикути Ё:сай такого гада, конечно, не стал рисовать. А вот Каматари — пожалуйста:
 

Ко:гёку отреклась через три года царствования в пользу своего брата, при котором начались великие перемены — преобразование всего государства на китайский лад (под руководством Каматари). Через девять лет, после смерти брата, Ко:гёку вернулась на престол под новым именем — как государыня Саймэй, и процарствовала ещё семь лет. В это время в Корее окончательно разгромили Пэкче — единственное ещё дружественное Японии царство. Государыня решила вторгнуться в Корею и даже собиралась, как Дзингу, лично возглавить войско, но умерла, не успев осуществить этого величественного замысла.

При ней Цумори-но Киса (津守吉祥) был отправлен послом к китайскому императору. Его задачей было показать, что Япония — не дикая окраина мира, а настоящая страна, живущая ныне по китайским правилам, а что до дикарей — то у Японии есть собственные окраинные дикари! — и предъявил в доказательство нескольких эмиси. Императора эмиси очень заинтересовали (чуть ли не больше японцев), и он много расспрашивал об их нравах и обычаях.
 

Цумори-но Киса

Впрочем, внимание императора к посольству вызвало зависть придворных, и послов обвинили в поджоге дворца и бросили в темницу. Но всё кончилось благополучно, и послы вернулись в Японии (а эмиси, кажется, остались в Китае).

А затем у Кикути Ё:сая идёт внезапный перерыв — на преемника государыни ещё записан продолжавший при нём свою деятельность Каматари, зато дальше несколько государей и государынь словно бы обходились без знаменитых подданных. Вплоть до самого VIII века, до эпохи Нара.

Источник

Пятый век на правлении Ю:ряку не закончился, но после его смерти началась очередная смута — уже между его сыновьями, поскольку братьев не осталось. В итоге, однако, на престол сел государь Сэйнэй — вполне в соответствии с завещанием Ю:ряку — примерно в тот год, когда умер последний римский император. Кумэбэ-но Одатэ (來目部小楯), которого мы видим на верхней картинке, в то время был наместником в земле Харима. Когда он поехал собирать припасы для праздника по поводу восшествия на престол Сэйнэя, он обнаружил в управляемом им краю двух государевых родичей — внуков государя Ритю: (умершего уже семьдесят лет назад). Их отца-царевича Ю:ряку не любил и лично застрелил на охоте, а семью загнал в глубинку, где те крестьянствовали, пастушествовали проникались страданиями простого народа. Братья на пиру по поводу прибытия наместника стояли со светильниками и вели себя очень солидно, а потом ещё хорошо спели и сплясали (на картинке Одатэ с чаркой в руке за ними наблюдает).
 

Наместник их подобрал, взял к себе в дом, приодел и представил ко двору. Бездетный Сэйнэй обрадовался и усыновил обоих, а старшего ещё и наследником назначил. Очень скоро Сэйнэй умер, и братья начали учтиво уступать друг другу престол. Младший явил почтительность и согласился на уговоры старшего, воцарился, но процарствовал ещё меньше, чем Сэйнэй и вскоре умер, не дожив до сорока. Тут, наконец, и вступил на престол старший брат и царствововал дольше обоих своих предшественников, вместе взятых, — аж десять лет!

Все эти три государя были добрыми, а вот сын последнего из них, будущий государь Бурэцу — опять неправедным, мягко выражаясь. Когда умер его отец, Бурэцу был ещё маленьким, и власть захватил Хэгури-но Матори, главный советник его отца, а царевича всячески обижал. У этого советника тоже был сын, и они с царевичем, подросши, влюбились в одну и ту же девушку — дочь оружничего Мононобэ-но Аракаи (物部麤鹿火).

Девушка предпочла советничьего сына, и Бурэцу очень расстроился и разгневался. Тогда его верный человек, Оотомо-но Канамура (大伴金村), сказал, что терпеть такого больше нельзя, и немедленно взялся за дело: сына Матори он лично убил, а Бурэцу убедил поднять восстание против престолохищника.
 

Оотомо-но Канамура

Восставшими командовал Канамура, врагов разбил и вручил державу Бурэцу. Начались расправы со сподвижниками Матори, а заодно и со всеми, кто представлялся опасным. Всё в лучших традициях Ю:ряку: приговорённого загоняли, например, на высокое дерево и расстреливали из луков или подрубали ствол, чтобы тот рухнул и разбился, и так далее. Заодно и с дочкой Аракаи, сделавшей такой неверный выбор возлюбленного, тогда же расправились. Государь роскошествовал (в частности, ввёл моду на шутов, карликов и уродов), страна голодала. За этими кровавыми забавами (включая принудительную зоофилию и прочие гадости) наступил шестой век.

К счастью, лютовал Бурэцу не очень долго — лет семь, а потом умер, не оставив наследников. (Времена настали уже исторические, и по сто лет государи больше не правят…) Родичи его или были перебиты, или разбежались, так что пришлось Мононобэ-но Аракаи и Оотомо-но Канамуре, скрепя сердце, объединиться и отправиться на поиски хоть какого-нибудь уцелевшего государева родича. Нашли было одного потомка древнего государя Тю:ая, но тот, узнав, что его собираются везти в ставку, сбежал и успешно скрылся. Разыскали потомка О:дзина — этот спрятаться не успел, и его удалось уговорить принять власть. Стал он государем Кэйтаем, и первым делом Канамура велел ему жениться и обзавестись наследниками. (Некоторые в Корее считают, что Кэйтай был липовым потомком О:дзина и что на его роль даже пришлось выписывать тайно корейского безземельного царевича — но будем придерживаться официального суждения о непрерывности японского правящего рода.)

Все эти века, со времён О:дзина, за Японией числились некоторые корейские владения — в частности, тамошнее царство Пэкче время от времени присылало дары, понимавшиеся как дань, а земля Имна вообще считалась заморским владением Японии. При Бурэцу всем было не до того (правда, одного посла Пэкчэ он задержал и ограбил на основании того, что даров показалось мало). При Кэйтае прибыли новые послы из Пэкче (кстати, именно туда уходит сомнительный «корейский след» самого Кэйтая) и на этот раз не только привезли дары, но и попросили передать землю Имну их царю — на том основании, что от Японии до Имны далеко, а от Пэкче — близко. Для верности дали взятку Канамуре, и это сработало: Аракаи отправили объявить послам об удовлетворении их прошения и передаче земель Пэкче. Аракаи взяток не давали, с Канамурой у него были старые счёты, да ещё и жена его начала сокрушаться: корейские уделы вручены Японии самими богами (в прошлых очерках мы писали, как это вышло), великий грех их отдавать! Поколебавшись, Мононобэ-но Аракаи поступил «не как государь велел, а как правильно», и ехать отказался.
 

Мононобэ но Аракаи в затруднении

Стали искать другого представителя — все стали отказываться, сам Кэйтай усомнился, стоит ли отдавать земли — и в конце концов корейцам пришлось отбыть ни с чем. Царь Пэкче остался недоволен, и началась новая война в Корее — на много десятилетий. Заодно начался мятеж и на Кюсю, и подавлять его раздосадованный Кэйтай отправил Аракаи (сравнив его при этом с уже знакомыми нам Мити-но оми и Оотомо-но Муроя, древним и недавним защитниками государя и народа). Аракаи, однако, голову там не сложил и мятеж успешно подавил.

Кэйтай умер около 530 года или чуть позже. Стараниями Канамуры он успел обзавестись сыновьями-наследниками, и двое его старших сыновей очень быстро сменились на престоле. При втором из них успел отличиться Оотомо-но Садэхико (大伴狹手彥), сын Канамуры, которому на некоторое время удалось навести порядок в земле Имна (на которую уже нацелилось и ещё одно, самое сильное и воинственное корейское царство — Силла).
 

Оотомо но Садэхико

Третий сын Кэйтая, государь Киммэй, процарствовал почти вдесятеро дольше своих братьев — тридцать с лишним лет, и всё это время Корея была его непрекращающейся головной болью. Одним из послов в Пэкче при нём был Касивадэ-но Хасуи (膳巴提使), отправившийся туда вместе с семьёй. Доплыли, высадились — и тут один из детей пропал. Касивадэ пошёл его искать и напал на след тигра. Пошёл по следу, обнаружил тигриное логово и обвинил тигра в похищении и убийстве дитяти. Тигр выслушал его речь, вышел, вступил в бой — и проиграл. Касивадэ содрал с тигра шкуру и вернулся к своим обязанностям.
 

Кстати, переговоры были успешными, и с Пэкче на время удалось договориться. Тамошний царь даже прислал в Японию бронзовое изваяние Будды — и Киммэй начал любопытствовать по поводу соответствующего учения. Государев казначей Сога-но Инамэ, потомок мудрого Такэсиути, заявил, что Будду следует почтить, а потомки богов Мононобэ-но Окоси (物部尾輿) и Накатоми-но Камако возражали: это разгневает родных богов!
 

Мононобэ-но Окоси. Показательно, что Кикути Ё:сай выбрал именно его.

Государь решил, что раз Сога стоит за почитание Будды, пусть сам и рискует: отдал статую ему. Сога в своём доме стал творить обряды. В это время в стране начался мор, Мононобэ и Накатоми нашли этому ясно какую причину, изваяние отобрали и выкинули в канал, дом Сога подожгли… Ветра в тот день не было, но огонь чудесным образом перекинулся на дворец, и это стали толковать уже в пользу Сога — и так до самого конца века продолжалась эта «война знамений»: за почитание Будды и против почитания Будды.

На двадцать третьем году правления Киммэя силланцы всё же захватили землю Имна, но война на этом не закончилась. В плен, в частности, попал японский воин Цуки-но Икина (調伊企儺). Вражеские воеводы стали заставлять его повернуться к родине задом (в буквальном) и похулить страну Ямато, но храбрый Икина развернулся в обратную сторону и похулил Силла.
 

Его замучили до смерти, но зато он снискал великую славу. Не каждый герой совершил свой подвиг именно этой частью тела!
 

Ёситоси (в серии про принципиальных людей, о которой мы авось ещё расскажем) его тоже изобразил, но для приличия — в подштанниках.

Оотомо-но Садэхико продолжал воевать в Корее, и по-прежнему не без успехов, но поправить это уже мало что могло, война затягивалась. Среди корейцев, особенно из Пэкче, многие сохранили верность японским государям. Среди них был и Ван Сини, он же О: Синдзи (王辰爾), служивший по налоговой части. Но о нём — в следующий раз.

Источник

Эта серия будет мрачной. Вообще в японских летописях (в отличие, скажем, от китайских) не так много правителей-злодеев. Но есть несколько таких, чьи дела осуждаются, — что не мешает восхищаться их подданными. Ведь при праведном правителе легко и самим быть праведными, а при злодее — это особая заслуга.

В V веке главным злодеем был грозный государь Ю:ряку (правил в 457-479 годах, хотя традиционно считается, что он правил сто лет), но началось всё даже несколько раньше. У его отца, государя Ингё:, от разных жён было пятеро сыновей и четыре дочки, и такое изобилие не пошло семье на пользу. Самым красивым из сыновей был царевич Кару, самой красивой из дочерей — его родная сестра Сотоори-химэ (衣通姬; её назвали в честь давней возлюбленной Ингё:, с которой тот расстался из-за ревности государыни, та Сотоори была одной из первых знаменитых поэтесс — на картинке вверху). В один злосчастный день похлёбка государя внезапно превратилась в лёд. Стали гадать о причинах чуда — гадатели сказали: «В царской семье кровосмешение!» Выяснилось, что это действительно так — Кару и Сотоори полюбили друг друга и сошлись. Дело замяли, девушку сплавили на остров Сикоку, но слухи пошли, и к тому времени, когда Ингё: умер, многие уже стояли не за наследника, а за его брата, будущего государя Анко:. Началась смута, Кару проиграл и был вынужден покончить самоубийством; некоторые говорят, что его тоже сослали на Сикоку, там он встретился с сестрою, они обменялись множеством хороших и печальных песен (стихи Сотоори-младшая слагала не хуже старшей), а потом покончили с собою. Это было первое «парное самоубийство влюблённых», каковому обычаю предстояла долгая жизнь.

Вступив на престол, Анко: задумал женить своего младшего брата, будущего государя Ю:ряку. Нрав у жениха был таков, что все девушки и их родичи учтиво отказывались. Наконец, государь отправил сватом некоего Нэ-но оми (предка рода Сакамото, между прочим!) к своему дяде Оокусаке — сватать его младшую сестру. Оокусака не только согласился, но и послал в дар государю драгоценную корейскую корону, украшенную самоцветами.

Вот примерно такую

Корона так понравилась посланнику, что тот её присвоил, а государю наврал, что Оокусака отказал в грубой форме: мол, одного кровосмешения на семью достаточно. Анко: разгневался, велел дядю убить, на его жене сам женился, а младшую сестру покойного выдал за своего брата.

У злосчастного Оокусаки был верный человек — Нанива-но Хикака (難波日香蚊).

Нанива в свои лучшие дни — его господин ещё жив.

Хотя обычай, по которому вслед за господином должны умереть его челядинцы, отменили больше ста лет назад (мы писали об этом в прошлый раз), Нанива с двоими сыновьями так горевали по Оокусаке, что покончили с собою над его телом. Нанива стал образцом преданного слуги, а его «самоубийство вслед за господином» также имело многих подражателей на протяжении веков. К этой истории мы ещё вернёмся.

У Оокусаки от той его жены, которую взял за себя Анко:, был семилетний сын. При удобном случае он отомстил за отца, зарезавши государя, когда тот был пьян (и став первым в длинной череде японских малолетних мстителей). Следствие по этому делу вёл государь Ю:ряку, тогда ещё царевич. Мальчика он сжёг в доме, а заодно расправился с двумя оставшимися своими братьями, которые пили вместе с Анко: на том последнем пиру и тоже были слишком пьяны, чтобы помешать убийству. Одного зарубил, другого в землю закопал, а сам вступил на престол как последний оставшийся из сыновей Ингё:. И такой образ действий вошёл у него в обычай и впоследствии неоднократно применялся.

Часто ему случалось губить людей и просто по ошибке (а однажды он даже чуть не пристрелил одного бога — правда, всё обошлось). Некоторым вызвавшим его гнев подданным, впрочем, везло — им удавалось откупиться всем своим достоянием. Хуже приходилось родственникам. Дочь Ю:ряку, Вака-тараси-химэ (稚足姬) была назначена жрицей в святилище Исэ. Занимающие эту должность девушки должны были хранить целомудрие — и тут прошёл слух, что Такухата связалась с молодым придворным и уже беременна от него. Отец молодого человека сына зарубил лично, не слушая никаких объяснений — во избежание худшего. Царевна на допросе сказала, что знать ничего не знает и её оболгали, ушла из святилища, унеся с собою священное Зерцало, зарыла его в землю, а сама удавилась.

Такухата-но химэ с зерцалом

Зерцало, однако, даже из-под земли испускало сияние, так что и его, и царевну нашли. Ю:ряку велел произвести вскрытие — оказалось, что девушка действительно невинна (или, по крайней мере, не носит младенца). Отец оклеветанного придворного пытался прикончить клеветника, но тому удалось скрыться, и дело осталось без последствий.

Бывали в это царствование и происшествия просто глупые. Так, Государь решил занять своих жён шелководством и поручил некоему Сугару насобирать по всей стране гусениц-шелкопрядов (по-японски 蠶, ко). А Сугару не понял приказа, а переспрашивать побоялся, и вместо шелкопрядов собрал множество младенцев (子, тоже ко) и представил государю. Тот посмотрел на этот детский сад и молвил: «Ну, раз собрал, так и корми их сам!» Дети поступили на попечение незадачливого порученца, который с тех пор получил прозвание Тиисакобэ-но мурадзи — Глава Рода Маленьких Детей. Вернуть детей родителям никому в голову не пришло.

Тиисакобэ-но Сугару (少子部蜾蠃) с детьми

Через некоторое время государю захотелось увидеть божество холма Миморо — Оомононуси-но ками. Он призвал уже проверенного болвана Сугару, велел ему поймать бога и доставить во дворец. Сугару отправился на холм Миморо, в запретную дубраву, поймал там огромного змея и притащил его к государю. А Ю:ряку в тот час не прошёл подобающих богоявлению обрядов очищения; змей рассердился и заревел трубным гласом, Ю:ряку испугался, спрятался в глубине дворца, а змея велел поскорее отпустить.

Вообще на встречи с богами Ю:ряку не везло. Один ему явился в виде государева двойника (со всей свитой, тоже из двойников), и они едва не перестреляли друг друга. Другой предстал в образе кабана, Ю:ряку в него выстрелил и ногой пнул, а кабан разъярился и загнал его на дерево (где Ю:ряку, надо отдать ему должное, сложил насмешливую песню про самого себя).

Гравюра Адати Гинко:

Та же сцена у Огата Гэкко. Чем дело кончилось, в эти времена учтиво не изображали

А вот другая «охота с чудесами». Среди состоявших при Ю:ряку удальцов был Оно-но Ооки (小野大樹). В земле Харима объявился неуловимый разбойник, Ооки послали с ним расправиться. Разбойника выследили, дом его окружили и подожгли. Тогда из дома выскочил белый пёс ростом с лошадь, все испугались, но Ооки взмахнул мечом и обезглавил чудище. Пёс рухнул и превратился в разбойника.

С его головою Ооки и изображён.

Мы видели, как относились к состязаниям в стрельбе из лука при государе Нинтоку. При Ю:ряку всё, как и можно ожидать, было жёстче. В Исэ объявился лучник по имени Асакэ-но Ирацуко, объявивший себя лучшим стрелком в стране. Этого хватило, чтобы к нему стали стекаться недовольные. Пришлось государю послать туда Мононобэ-но Мэ (物部目 — мы же обещали вам разных Мононобэ!) — тот прорвался под обстрелом и зарубил Ирацуку, за что и был награждён.

А еще Мононобэ-но Мэ не раз назначали главным следователем по поводу всех, на кого обращалась неудержимая государева подозрительность. Оправдать Мононобэ никого не оправдывал, и государь его любил и жаловал. Но иногда он вёл себя вполне прилично. Вот, например: государь Ю:ряку был хорош собою, силён и любвеобилен. Однажды Мэ заметил при дворе маленькую красивую девочку и обратил внимание, как та похожа на государя. Выяснили, чья она дочь — оказалось, такой-то придворной служительницы. «Это не может быть моя дочь! — ответил Ю:ряку на намёки Мэ по этому поводу. — Я с этой девицей только одну ночь и провёл — не успел бы дитя зачать!» — «А сколько раз за ночь государь изволил?..» — полюбопытствовал Мэ. «Семь раз», — не без гордости ответил Ю:ряку. «Этого вполне достаточно для зачатия», — заверил Мэ. Поскольку разговор был при свидетелях, государь не стал больше отговариваться, дабы не зародить сомнения в своём молодечестве, и признал дитя как дочь.

Вообще у государя Ю:ряку было множество наложниц и прочих придворных девиц, и государь всё время опасался, что их кто-нибудь другой соблазнит. Ю:ряку заказал одному плотнику построить здание (говорят, первое сооружение выше, чем в один этаж). Плотник уже дошёл до кровли, когда мимо здания проходила одна из придворных девиц с подносом еды для государя, посмотрела вверх на плотника, испугалась за него, упала и рассыпала свою ношу. Государю доложили, и Ю:ряку понял всё в меру своей испорченности: что плотник домогался до девицы и тем её напугал; плотника немедленно велено было казнить. Но среди приближённых Ю:ряку был мудрый Хата-но сакэ-но кими (泰酒公); он взял гусли, заиграл на них и пропел песню от лица плотника: как тот любуется полями Исэ и молит богов о долгой жизни ради вечного служения государю. «О, злосчастный плотник!» — заканчивалась песня.

Государь понял, что погорячился, и успел отменить казнь. Он и сам был хорошим стихотворцем, и ценил это искусство в других — есть ещё несколько историй, как хорошо сложенная песня спасала от гнева Ю:ряку виновных и невинных, и сам государь иногда подхватывал и начинал подпевать.

Впрочем, не всегда Ю:ряку был так ревнив. Он отправил своих воевод завоёвывать корейское царство Силла. В их числе был Ки-но оюми (紀小弓), самый многообещающий — но ехать Ки отказывался, говоря, что не может покинуть больную жену. Тогда государь разрешил дело, отдав ему одну из своих придворных девиц, чтобы та отправилась с Ки за море. Пришлось ехать.

Ки-но оюми

Там Ки одержал много побед, убил главного вражеского полководца, обратил в бегство силланского царя. А потом умер там же в Корее, но тело его по просьбе той самой его боевой подруги перевезли, чтобы похоронить на родине, и сам Ю:ряку отозвался о нём очень лестно в поминальной речи.

Ещё одним верным сподвижником государя и исполнителем его грозной воли был Оотомо-но Муроя (大伴室屋)

Слава у него была примерно как у Малюты при Иване Грозном, однако это он хлопотал, чтобы тело Ки перевезли в Японию. А много лет спустя именно ему Ю:ряку продиктовал своё завещание — так что, видимо, доверял по-настоящему.

Иногда при Ю:ряку вершилась и справедливость. Однажды государь принимал гостей из Китая и велел устроить для них пир. Одним из распорядителей пира был Нэ-но оми, погубитель царевича Оокусаки. На пиру Нэ-но оми блистал в той самой короне с самоцветами, которую когда-то злодейски присвоил. Сам Ю:ряку на пиру не присутствовал, но ему доложили, в каком виде красовался Нэ-но оми, и отметили, что он уже не впервые перед послами появляется в короне. Ю:ряку повелел, чтобы Нэ-но оми, не меняя наряда, предстал перед ним. Увидев его венец, государыня, младшая сестра Оокусаки, расплакалась и рассказала: «Эту корону хотел послать государю Анко: мой несчастный брат, когда с радостью принял присланных им сватов!» Тут-то всё и вскрылось (через добрых двадцать лет после гибели царевича). Нэ-но оми был приговорён к смерти, бежал, но был настигнут и убит; семью его распределили в услужение в разные места, а потом отыскали уцелевшего родича верного Нанива-но Хикаки и окружили его почётом.

А вот самое знаменитое происшествие этого царствования. Есть очень известная японская сказка про рыбака Урасиму Таро:, который спас черепаху, отправился с нею в подводное царство, познакомился с дочкой морского царя, женился на ней, жил много лет в подводном дворце, потом отпросился на побывку на землю. Там он обнаружил, что в мире людей успело пройти много-много лет, нарушил данный женою запрет, лишился своей вечной молодости и умер. Ну так вот: в «Анналах Японии» эта история (без печального конца, впрочем) значится за предпоследним годом правления Ю:ряку. Там говорится, что сыну некого Урасимы (水江浦島子) попалась в море чудесная черепаха; та превратилась в девушку, Урасима вместе с нею отправился в дальние моря и ещё дальше, в страну вечной жизни Токоё, и там встретился с мудрецами. Дальше в летописи сказано: подробнее об этом говорится в другой книге. Но что это была за книга и была ли она в начале VIII века, неизвестно.

Вот он вылавливает черепаху, а глаза такие добрые-добрые…

На гравюре Куниёси Урасима с черепахой наблюдают чудесную страну

У Ёсиику нарушивший запрет Урасима стремительно стареет

И в виде нэцкэ он тоже есть

И в виде мультфильма.

Источник

Государь Тю:ай, сын Ямато-такэру, не внимал незнакомым богам — и дорого за это поплатился. Собрался он в поход на Кюсю, творил обряд, тут ему явилось неизвестное божество и устами государыни рекло: «Не ходи туда, там не отыщешь ни удачи, ни славы, ни добычи! На западе за морем есть земля, обильная золотом и серебром, я вручу её тебе!» Но Тю:ай отвечал: «Ничего там на западе нет, кроме бескрайнего моря». Божество обиделось, молвило: «Тогда и этой страною тебе не править. Одна дорога тебе осталась!»
 

Советник и воевода Такэсиути-но сукунэ (武內宿禰, на картинке вверху) просил государя продолжить беседу, тот нехотя начал обряд вновь — да тут и умер. Такэсиути, однако, не унялся и продолжал испрашивать прорицаний. Божество предрекло, что и эта страна, и обещанная заморская теперь суждены дитяти, которое носит государыня, и, наконец, назвалось: это был морской бог (или боги) Сумиёси — кому, как не ему, знать, что на самом деле есть за морем! По другому изводу, Тю:ай всё же пошёл на Кюсю, был разбит и с горя умер (а кроме Сумиёси, в вещании участвовало ещё несколько богов).

Государыня-вдова Дзингу получила от Сумиёси подробные наставления, с какими обрядами и каким путём надлежит плыть на запад — но когда дошло до дела, из пучины поднялось множество рыб и на своих спинах вынесли японские ладьи к корейским берегам. По дороге и появился на сын Тю:ая — будущий великий государь О:дзин.

Не все корейцы обрадовались заморским гостям, и в борьбе с ними Такэсиути тоже блистал и ратной доблестью, и мудростью, и хитростью (кое о каких его деяниях мы уже писали здесь). Но Корея не была едина в себе, и некоторые тамошние цари с японцами вполне ладили. Так, позже царь Пэкчэ прислал ко двору О:дзина мудреца Атики, знатока китайских книг, и тот стал учителем царевича Удзи-но Ваки-ирацуко, сына О:дзина. Однажды государь спросил у Аттики: «Есть ли человек учёнее тебя?», и тот честно ответил: есть такой, его зовут Вани (王仁). Тогда послали за Вани, он приехал, тоже стал наставлять царевича и преподал ему всю китайскую премудрость.
 

Вани и Атики, первые материковые мудрецы в Японии

Кроме мудрецов, из Кореи привозили много всего полезного: и лошадей, и кузнецов, и ткачей, и виноделов, и все они учили японцев чему-нибудь новому.

Одну из таких приезжих ремесленных общин возглавлял Ати-но оми (阿知使主) — то ли сам переселенец, то ли японец. Его отправили в Китай привезти ещё мастериц — швей и вышивальщиц. Китайский государь согласился послать четырёх мастериц с Ати-но оми, но когда они прибыли в Японию (уже после смерти О:дзина), бог святилища Мунаката затребовал одну из девушек себе. А остальные достались новому государю.
 

Ати-но оми с мастерицами

У Такэсиути-но сукунэ был злой брат, который оклеветал его перед государем, обвинив в сговоре с корейцами и покушении на престол. О:дзин, не долго думая, отправил палача расправиться с Такэсиути, которому стольким был обязан. Но у старого воеводы был двойник по имени Ики-но Манэко (壹伎真根子), который взялся его подменить. Такэсиути спешно и тайно отправился к государю оправдываться, а Ики-но Манэко покончил с собой и велел предъявить своё тело палачу.
 

Самоотверженный Ики-но Манэко. Не то чтобы слишком похож на своего двойника…

Такэсиути прибыл в государеву ставку, сказал речь, О:дзин не знал, кому верить, и велел устроить испытание кипятком: у кого рука в котле не сварится, тот и прав. Такэсиути, естественно, оказался прав, хотел уже злого брата убить, но государь клеветника простил и отдал в услужение предку рода Ки (запомним это прозвание — Ки нам ещё встретятся!).

Своему образованному сыну Удзи-но Ваки-ирацуко (菟道稚郎子) государь О:дзин хотел оставить Поднебесную. Но у О:дзина были и другие сыновья, и после его смерти началась смута: одни наследники любезно уступали престол другим (Ваки-ирацука — Оосодзаки, а тот — наоборот), а третий, старший, Ооямомори, взялся за оружие и стал готовить покушение на Ваки-ирацуко. Тот, однако, не дремал: переодел лодочника в своё платье, усадил в роскошном шатре, а сам переоделся в его скромный наряд и вызвался перевести брата через реку к этому ряженому. Оямомомри брата не узнал (то ли у государя О:дзина было столько детей, что они друг друга в лицо не знали, то ли боги помогли), доверчиво сел в лодку и на середине реки указал на другой берег и молвил: «Говорят, там, на холме, водится дикий вепрь. Хочу его убить. Как думаешь, лодочник, получится это у меня?» — «Не-а! — откликнулся «лодочник», — Не про тебя эта добыча!» — и сбросил брата в воду. А лучники с берега вышли из засады и расстреляли плывущего Ооямомори.
 

Удзи-но Ваки-ирацуко

Ваки-ирацуко и Оосадзаки продолжали отказываться от престола друг в пользу друга. Говорят, в это время им принесли в дань рыбу, но они столько раз отсылали рыбаков каждый — к другому, что рыба успела протухнуть. И в ходе этих любезностей Ваки-ирацуко умер, Оосадзаки пришёл его оплакивать. Плакал он так горько, что мягкосердечный Ваки-ирацуко ненадолго ожил, сказал брату слова утешения, обещал доложить богам о его преданности, устроил его брак — и умер опять, теперь уже насовсем.

Оосадзаки, наконец, воцарился как государь Нинтоку. Он был правителем милосердным, экономил на придворных расходах, чтобы не разорять народ, отменял временно налоги и подати и вообще снискал добрую славу. Правда, ему не очень везло в семейной жизни: он увлекался красавицами, а ревнивая жена от них всячески избавлялась. Но иногда бедным женщинам приходилось плохо и по воле доброго государя — например, когда они оставались верны своим законным мужьям…

Связи с Кореей при нём продолжались, в том числе и спортивные: например было устроено состязание лучников из обеих стран. Японец Татэхито-сукунэ (盾人宿禰) блеснул, пробив стрелою насквозь стальную корейскую мишень и был признан лучшим.
 

Вот он стреляет.

Тогда же прославился богатырь Агата-мори (縣首), победитель водяного змия, отравлявшего реку ядом — хотя змий чего только ни делал, даже в оленя превращался! Потом оказалось, что змиев в реке много больше одного, так что пришлось истребить их всех…
 

Агата-мори

Это был не единственный змий тех времён. Воеводу Тамити (田道), он же Тадзи, отправили воевать против враждебных корейцев и северных дикарей.
 

Во какой грозный!

Тамити пал в бою, но когда ему копали могилу, из неё выполз огромный змей и набросился на врагов. Все поняли, что это дух погибшего воеводы, и говорили, что он сумел отомстить за себя и после смерти. Вот его месть на гравюре Ёситоси:
 

А старый Такэсиути всё ещё был жив, но уже не воевал, а только давал мудрые советы и складывал красивые песни. Он остался едва ли немым любимым героем тех лет (если не считать государей).

Вот он на старой однойеновой бумажке:
 

Вот скульптурный, со своей государыней Дзингу и маленьким О:дзином, из святилища бога Хатимана (который — не кто иной как государь О:дзин и есть!):
 

Вот те же без государыни — на гравюре Утагавы Кунисады, где О:дзин куксится:
 

И на современной картинке, где старый и малый друг другом очень довольны:
 

А на картинке Огата Гэкко: добрый государь Нинтоку смотрит на свою страну и видит, что мало на каких подворьях дымятся очаги. Значит, мало стряпают, значит, есть нечего, — тут-то он и отменил все подати на три года.
 

Источник

В этом дневнике уже множество старинных японских историй иллюстрировалось гравюрами Кикути Ё:сая (菊池 容斎, 1781-1878), и о нём самом мы писали. Все эти портреты великих людей прошлого — из серии «Обыкновения мудрецов старых времён» (前賢故実, «Дзэнкэн Кодзицу»), а начинается она с глубокой древности — едва ли не с Века богов. Про эти давние века в изображении Кикути Ё:сая мы сейчас кое-что и расскажем. Сразу предупреждаем — богов и государей тут не будет, их изображать художник благоговейно избегал. Зато для сравнения мы покажем другие изображения некоторых из этих героев.

Самые ранние герои Кикути Ё:сая — времён государя Дзимму, правнука Небесного внука Ниниги, государя воинственного. По традиционной хронологии считается, что он жил примерно в VII веке до нашей эры.

Ещё в самом начале своего похода Дзимму прибывает на корабле к восточным берегам, видит рыбака в челне и спрашивает его: «Ты кто?» Тот отвечает: «Я — земной бог, ловлю здесь рыбу. Прослышал, что в наши края пожаловал потомок небесных богов, и поспешил навстречу». Дзимму предложил ему стать своим провожатым, и тот согласился. Шестом из дерева сии он стал направлять судно Дзимму к берегу. Потому его и назвали Сиинэцухико (椎根津彥) — Отрок Корня Шеста из Дерева Сии. (По «Записям о деяниях древности», эта сцена ещё красочнее — незнакомец, которого встречает Дзимму, «плыл, сидя верхом на черепахе, ловил рыбу и размахивал крыльями»).

Некоторое время спустя, когда поход Дзимму не заладился, государь решил совершить приношение богам Неба и Земли и заодно устроить гадание: удастся ли ему в конце концов достигнуть успеха? Тут выяснилось, что при войске нету подобающих сосудов для подношений. Тогда Сиинэцухико передевается в соломенный плащ и шляпу и принимает обличье старца, а другой государев соратник, Отоукаси, надевает на голову решето «и становится похож на старуху» (не спрашивайте, почему!). Вместе они отправляются на гору Амэ-но Кагуяму, чтобы набрать там глины и слепить из неё подобающие сосуды. Путь туда лежит через земли, занятые врагами. Сиинэцухико загадывает: «Если моему государю суждено овладеть этой страной, пусть мы благополучно минуем вражескую заставу!» Враги их заметили, посмеялись: «Какие мерзкие старик со старухой!», но пропустили невозбранно. Глину собрали, Дзимму слепил сосуды, совершил подношение, получил благие знамения и ободрился.

Вот в этих соломенном плаще и шляпе (и с мечом под полою) и изобразил Сиинэцухико Кикути Ё:сай:

А потом от этого бога пошёл род местных правителей области Ямато.

Во время похода Дзимму на восток одним из самых сильных противников его оказался один из местных князей, по имени Нагасунэбико (или Томобико). Дзимму сослался на своё происхождение от небесных богов — Нагасунэбико ответил, что и сам с ними в родстве: небесный бог Нигихаяхи-но микото спустился к нему с небес в каменной ладье и женился на его сестре. Дзимму предъявил ему своё свидетельство — небесные стрелы и колчан, — но оказалось, что и Нагасунэбико располагает такими же. Дело решило внезапное вмешательство самого Нигихаяхи, который поддержал Дзимму, а шурина своего убил на месте. Сын этого бога и сестры Нагасунэбико, Умасимадэ (可美真手 или于魔詩莽耐), стал верным соратником государя Дзимму — и предком Мононобэ, рода государевых оружничьих и жрецов. У Кикути Ё:сая мы увидим множество потомков этой семьи.

Предания рода Мононобэ ещё в древности были сведены в книгу «Основные записи о деяниях прежних времён» (先代旧事本紀, «Сэндай кудзи хонги»). В ней говорится, что после обряда возведения Дзимму на престол (уже после его победы над всеми врагами) Умасимадэ преподнёс государю «священные сокровища, небесные знаки» (天璽瑞宝, амацу-сируси-но мидзу-такара), и тем самым умиротворил души государя и государыни. Так было положено начало обряду «усмирения души» (тинконсай), одному из главных в годовом цикле государевых обрядов. Обычно эти «небесные знаки» изображаются в виде оружия, чаще всего — меча. Так это изображено и у Кикути Ё:сая.

Для сравнения — вот такую статую Умасимадэ преподнесли государю Мэйдзи на серебряную свадьбу:

Во время одной из первых битв с Нагасунэбико тот ранил в руку заговорённой стрелою товарища Дзимму, Итусэ (или Ицусэ, 五瀨). Многие считают, что Итусэ был родным братом Дзимму.

Стрела была заговорена на боль, и Итусэ очень маялся, но говорил, что сам виноват: если бы он, потомок Солнца, не стал сражаться, развернувшись в бою против солнца — остался бы неуязвим. От раны от долго мучился и в конце концов умер, а Дзимму по нему очень скорбел.

Другой сподвижник государя Дзимму, Мити-но оми (道臣), помогал ему находить путь вслед за солнечным вороном　(за что и был прозван Мити, Путеводитель), заманивать врагов в ловушки и справлять обряды. Он уже знаком нам по картинкам Куниёси к «Книге о происхождении и становлении великой царственной страны Японии». У Кикути Ё:сая он следит за полётом чудесного ворона:

Следующая картинка — уже времён государя Судзина, жившего, как считается, десяток царствований спустя — в I веке до нашей эры. Есть мнение, что на самом деле он жил на полтысячелетия позже, в начале IV века нашей эры, и был вполне реальным основателем династии государей Ямато. Престол он занял после большой смуты, повлекшей за собой мор, разбой и прочие бедствия. Среди его воевод, усмирявших мятежников, был и Хикокунибуку (彥國葺), искусный лучник (на стрелковом поединке лично застреливший государева брата-смутьяна) и хороший оратор:

Потом, вместе с царевной Ямато-химэ и предками Мононобэ, Накатоми и Отомо, он участвовал в учреждении святилища Исэ.

А умиротворив наконец страну, государь Судзин сделал много полезного — упорядочил налогообложение, строил флот, основывал святилища и так далее.

Следующим государем был Суйнин, с бурной, трогательной и ужасной семейной жизнью, заслуживающей отдельного очерка. Он любил окружать себя могучими богатырями. Однажды государь узнаёт, что среди его подданных есть силач из силачей по имени Тагимо-но Куэбая, который способен «ломать рога и выпрямлять крюки», и ищет себе достойного супротивника. Суйнин решил ему помочь в этих поисках и начал расспрашивать советников. Те ему сказали, что в краю Идзумо есть силач по имени Номи-но сукунэ (野見宿禰), и Суйнин с удовольствием устроил поединок двух богатырей.

Вот он — Номи-но сукунэ:

Идзумский богатырь взял верх и остался служить государю. А этот поединок положил начало состязаниям по борьбе сумо.

Тот самый поединок на гравюре Цукиоки Ёситоси

Когда умерла главная жена Суйнина, государь решил отменить обычай хоронить вместе с царственной особой её приближённых (на него произвели очень уж тягостное впечатление стоны придворных, похороненных заживо в кургане вместе с его братом незадолго до того). Но отменять такой обычай опасно — мало ли какой гнев богов это вызовет! На выручку пришёл Номи-но сукунэ и попросил государя поручить это дело ему. Он собрал гончаров из родного Идзумо, и те слепили из глины фигурки ханива, изображавшие всех, кого положено было закапывать вместе с усопшей. Их расставили вокруг могилы государыни, никаких бед не воспоследовало, порешили дальше так и поступать. А Номи-но сукунэ и его потомкам было дано новое родовое имя — Хадзи («Гончары»), и поручение и впредь изготовлять такие глиняные жертвы для всех будущих царских захоронений. Чем Хадзи и занимались, пока не прекратилась вообще практика курганных захоронений; тогда этот род испросил — и получил — новое прозвание: Сугавара. С ними мы тоже ещё столкнёмся.

Когда Суйнин состарился (он уже девяносто лет сидел на престоле!) он отрядил своего сподвижника Тадзимамори (田道間守) за море, в страну Вечной Жизни за молодильными плодами «вечнозелёного и благоухающего древа». Тот море переплыл, плоды сорвал в большом количестве, вернулся — и узнал, что опоздал: путешествие заняло десять лет, и государь Суйнин успел-таки скончаться.

Благоухание такое, что нос закрывать приходится!

Половину добытых плодов Тадзимамори отдал той государыне, которая пережила супруга, другую половину отнёс к кургану Суйнина, сам сел там и залился слезами. И так горько плакал, что вскоре там и умер с тоски по государю. А плоды эти с тех пор в Японии выращивают, это цитрус татибана (橘, Citrus tachibana); сейчас он вечной молодости уже не приносит, но для здоровья всё равно полезен.

Дальше (якобы на рубеже I-II веков н.э.) царствовал государь Кэйко, а одним из его сыновей был Ямато-такэру (日本武), тоже уже нам знакомый по иллюстрациям Куниёси. Был он буйным богатырём, ещё подростком уложил наповал старшего брата, и с тех пор государь предпочитал держать Ямато-такэру подальше от своей ставки, в основном — в походах. Молодой воин блистал и силой, и хитростью, Кикути Ё:сай изобразил его переодетым в женское платье — так он добрался до осторожного врага, когда покорял остров Кюсю.

Ёситоси тоже этот его подвиг запечатлел, но более динамично:

Кроме соседей и мятежников, Ямато-такэру иногда противостояли и боги. Один из них, например, остановил корабль царевича во время похода — судно стало в море намертво и ни с мета. Тогда возлюбленная Ямато-такэру, Оно Татибана-химэ (弟橘媛, её род назван был в честь того самого цитруса) принесла себя в жертву, бросившись в море. Бог был тронут и отпустил корабль.

У Куниёси мы эту сцену тоже уже видели.

Но в борьбе с другим богом, уже не морским, а горным, Ямато-такэру не устоял и умер от ран, сложив перед тем несколько красивых песен. Сын его позже взошёл на престол, и был это злополучный государь Тю:ай, но о нём (и, в основном, о его окружении и потомках) — в следующий раз.

Источник

Хотя на то, что японцы слишком много пьют, сетовали и буддийские, и мирские писатели чуть ли не с самого начала японской словесности, но попытки запретить или ограничить пьянство были очень редки и недолговечны, и не то чтобы кто-то из правителей взялся всерьёз добиваться от подданных трезвости. А при реставрации Мэйдзи оказалось, что в передовых западных странах модно бороться с пьянством. И в 1885 году в Японии выпустили антиалкогольную лубочную серию «Двенадцать видов самочувствия пьяного», или «Двенадцать картин торжества выпивки» (酒機嫌十二相之内, «Сакэ кигэн дзю:нисо:-но ути»). За рисунки взялся безотказный Кобаяси Киётика, о котором мы уже писали. А текст к ним заказали нескольким известным юмористам: это пьяная болтовня изображённых персонажей, ценный источник к теме языка эпохи Мэйдзи. Разобрать, о чём речь, непросто, мы даже в своих переводах названий не всюду уверены (всё равно их пришлось по смыслу делать…)
Вот какие получились «пьяные обыкновения», сакэгусэ.

1. С пьяным гулять — позору не оберешься (連れを困らせる酒くせ, «Цурэ-о комарасэру сакэгусэ»).

(Особенно неловко, когда вести пьяного домой помогают ещё и собаки.)

2. Что у трезвого на уме, у пьяного на языке ("Варукути-о иттэ хито-ни хара татасасэру сакэгусэ")

(Бедняга сказал своей подруге какую-то грубость, она обиделась - но поди ещё вспомни, что именно ляпнул…)

3. Культура пития (理屈を並へる酒癖, «Рикуцу-о нарабэру сакэгусэ»)

(Этот, кажется, пытался культурно отдохнуть по всем правилам, заказал изящные закуски, пригласил девицу с сямисэном. Но упился, так и не насладясь музыкой и общением.)

4. Любовные излияния (色氣付く酒癖, «Ирокэдзуку сакэгусэ»)

(Насколько мы поняли, это про тех, кто выпивши начинает излагать все свои сердечные страдания.)

5. Всяк по-своему напивается (人に当る酒癖, «Хито-ни атару сакэгусэ»)

(Эту пару пьянка не сближает, а наоборот, обостряет несходство характеров.)

6. Толкует всё о своём (独言を云ふ酒癖, «Хиторигото-о иу сакэгусэ»)

(Бывает, уж если пьяный на чём-то зациклился, то говорит об этом бесконечно.)

7. Кипятятся из-за пустяков («Кагэ-де хара-о тацу сакэгусэ»)

(А может, им уже вправду мерещится что-то страшное.)

8. Трое пьяниц, всяк в своём нраве (三人上戸酒癖, «Саннин дзёго сакэгусэ»)

(Ещё издавна считалось, что есть три пьяных настроения: сварливое, смешливое и плаксивое.)

9. Всё пьёт да чванится (独で気取る酒癖, «Хитори-дэ кидору сакэгусэ»)

(Про тех, кто во хмелю пыжится и хвастается.)

10. Навеселе (機嫌の宜なる酒癖, «Кигэн-но ёку нару сакэгусэ»)

(Про тех, кому настолько хорошо, что ничего не стыдно.)

11. Завис («Ки-но нагаку нару сакэгусэ»)

(Не только разговаривать, но и кривляться, например, пьяный может бесконечно, не замечая, что всем уже надоело… Цветного варианта в сети, увы, мы не нашли.)

12. Как я себе нравлюсь («Ки-но тиисаку нару сакэгусэ»)

(Как напьется, воображает себя принцессой.)

В тогдашних западных (и русских) антиалкогольных лубках в основном подчёркивались всякие ужасные последствия пьянства: пьяный рано или поздно погибнет в драке, замёрзнет в сугробе, устроит пожар, пустит семью по миру. А у Киётики последствия не отдалённые и страшные, а сиюминутные, смешные и постыдные. Но, кажется, пропагандистский эффект оказался сопоставимым…

Источник

Для этого у нас есть гравюра Утагавы Ёсикадзу (歌川芳員, работал в основном в 1850-х ‒ 1860-х годах) «Шлем и панцирь, или Воинское снаряжение» (甲冑着用備双六, 1858).

Это не «вырезалка» вроде предыдущих, а настольная игра-гусёк (э-сугороку, 絵双六) с продвижением по клеткам от начала к конечной цели. Порядок движения в таких играх может быть довольно сложным, но в нашем случае всё как раз просто — фишка передвигается из правого нижнего угла к центру по спирали.

На начальной клетке — всякое сигнальное снаряжение: труба из раковины, гонг и хитрый оптический фонарь.

А дальше наш воин начинает снаряжаться — с самого начала, с исподнего:

Поскольку спираль закручивается против часовой стрелки, порядок картинок — справа налево.

Штаны надеты, начинаем обуваться.

Теперь — набедренники и рукавицы.

Рукава и собственно панцирь. И подпоясаться.

Приладить наплечники, прицепить мечи…

Затянуть все ремни, надеть подшлемник, маску и шлем…

Оснаститься напоследок знаменем — и сесть передохнуть на раскладной стульчик. Ф-фух!

Передохнули? А теперь пора упражняться во всех воинских искусствах, конным и пешим, с разным оружием и щитами.

На последней картинке наш воин потихоньку переходит на штабную работу — и дальше уже в основном руководит, а не саблей машет:

И неуклонно растёт в чинах и званиях:

И на финишной клетке — уже заседает в воинском совете в присутствии самого сёгуна! Это выигрыш.

Ёсикадзу — художник загадочный, работал под множеством псевдонимов, когда родился и умер — неизвестно (первые достоверные работы — 1848, последние — 1871 год). Воинов у него много — вот, скажем, картинка к «Повести о великом Мире»:

А вот юный Ёсицунэ упражняется с тэнгу:

Но чаще всего его вспоминают в связи с изображениями разных европейцев (мы про такие «картинки из Йокогамы» уже писали). Вот, скажем, русская парочка, только что прикупившая в Йокогаме лубок с собственным изображением:

Источник

«Тремя объединителями Японии» в XVI-XVII веке считаются Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси и Иэясу Токугава, и обойтись без них в серии исторических примеров было невозможно. Впрочем, примеры получились несколько необычные — решительности-то хватало, а вот то, образцом каких добродетелей они оказывались — не везде ясно.

Самого знаменитого анекдота про то, как эти трое хотели послушать соловья, а тот всё не начинал петь (Нобунага сказал: «Когда соловей не хочет петь, я его убиваю», Хидэёси: «А я заставляю его петь», Иэясу: «А я жду») не проиллюстрировано — скорее не из-за сомнительной историчности, а просто потому, что тогда бы на картинке сошлись все трое. Так что посмотрим наших героев порознь.

Ода Нобунага (織田信長, 1534-1582) предстаёт на гравюре Кобаяси Киётики совсем молодым — ему всего пятнадцать, хотя он уже считается совершеннолетним и собирается жениться. Этой женитьбе и посвящена картинка. Отцом невесты был Сайто: Хидэтацу, он же До:сан, сосед и давний враг отца Нобунаги. Он был человеком примечательным: начинал как богатый маслоторговец, но сумел пробиться в самураи, в главы рода, а потом и в наместники земли Мино — надо признать, довольно грязными способами, за что и заработал прозвание «Стервятник». Как было принято, когда его наследник подрос, Хидэтацу передал ему главенство в роду, а сам принял постриг под именем «До:сан» — «три пути» (в знак того, что успел побывать купцом, воином и монахом — хотя, разумеется, более благочестивое толкование такому прозванию тоже имелось). От мирских дел он, впрочем, и не подумал отходить, а в 1547 году разгромил в бою Ода-старшего. Начались переговоры о мире, и скрепить этот мир должен был брак между Одой-младшим — Нобунагой, и дочерью До:сана, барышней Но:, она же Китё:. Будущий тесть не был в восторге — юный Нобунага за свои необычные вкусы и повадки уже получил прозвание «Дурачок из земли Овари», «Овари-но о:цукэ», — но политика важнее. Ему предстояло встретиться с будущим зятем в храме Сётокудзи в Томба, на рубеже владений обоих родов.

До:сан не полагался вполне на слухи и решил перед торжественной встречей заранее взглянуть на жениха собственными глазами; с несколькими верными людьми он засел в лавке некоего горожанина на пути следования Нобунаги и устроился у окошка. Нобунага же дураком на самом деле не был и заподозрил ловушку. Он двинулся в путь во главе солидной свиты: пятьсот стрелков с луками и пищалями, четыре сотни конных копейщиков и три сотни — пеших. С такой грозной свитой он и вступил в Томба, пышно разодетый и осеняемый великолепным зонтом — не от жары, а для пущего великолепия. Таким его и увидел из окошка До:сан — и был весьма впечатлён. Нобунага тоже его заметил, но не шевельнул и бровью. Этот миг и изобразил Кобаяси Киётика на нашей гравюре.

Покинув лавку через задний ход, До:сан поспешил в храм, и вскоре уже принимал там будущего зятя. Оба обменялись приветствиями и начали любезную беседу — впрочем, До:сан не забывал подчёркивать, насколько он старше и опытнее Нобунаги. Когда торжественная часть закончилась, перешли к застолью и непринуждённому разговору. Тут-то нобунага и сказал: «Знаете, сегодня по дороге со мною произошёл забавный случай. Еду я к храму и вдруг замечаю: из окна своей лавчонки на меня пялится препотешный старикашка, наверно, какой-то торгаш. Черты его врезались мне в память — и, когда я имел честь увидеть здесь лик моего будущего почтенного тестя, я был просто поражён! Как неожиданно бывает неоправданное сходство мелкого с великим!» — «Действительно, очень забавно», — сухо ответствовал До:сан. Переговоры завершились к полному согласию сторон, а на обратном пути в свой замок До:сан покачал головою и сказал своим спутникам: «Может, этот парень и дурак, но чует моё сердце, что от него придёт гибель всему моему роду!»

Нобунага на портрете работы Джованни Никколо — он вообще охотно покровительствовал иезуитам.

Минуло шесть лет; дела Сайто: До:сана пошли хуже, он поссорился со своим наследником Ёситацу, и дело дошло до открытого сражения. (Некоторые говорят, что на самом деле этот Ёситацу не был родным сыном До:сана. Когда Сайто: Хидэтацу занял место законного правителя земли Мино, то забрал себе и его наложниц, одна из которых оказалась уже беременной… Но это, скорее всего, романтические домыслы — в семействе Сайто: не впервые родич шёл на родича.) До:сан послал к зятю за помощью, Нобунага выступил с войском на подмогу — но двигался неспешно и к битве опоздал; его тесть был разгромлен, еле спасся, бежал и вскоре умер, проклиная и сына, и зятя. А Нобунага не преминул за него отомстить, разгромив через несколько лет Ёситацу, забрав земли Сайто: и истребив почти весь их род.

Однако свою жену он не тронул. Более того, хотя Китё: оказалась бездетной, Нобунага с нею не развёлся и всю жизнь обращался дружелюбно и уважительно. А для продолжения рода у него хватало наложниц… Госпожа Китё:, умница и красавица, платила ему полной взаимностью и даже, по слухам, плела вместе с ним интриги против отца. Как она кончила — точно неизвестно. Одни говорят, что приняла после гибели Нобунаги монашество и мирно скончалась; другие — что была переправлена под чужим именем в главный замок мужа, откуда таинственно исчезла под покровом ночи; третьи — что тайно вернулась в Мино и попыталась возглавить тамошних мятежников, но пала от руки наёмного убийцы…

Вот её портрет, сохранившийся в замке Гифу.

Нельзя сказать, чтобы Нобунага так же хорошо обращался с другими своими сторонниками — человек он был резкий, жестокий и спесивый. В 1582 году воевода Акэти Мицухидэ, много натерпевшийся от Нобунаги, взбунтовался, прикончил последнего и объявил себя сёгуном. В это время Хасиба Хидэёси (羽柴秀吉 1536-1598, он же Тоётоми Хидэёси) совсем в другом месте осаждал по приказу Нобунаги замок Такамацу, принадлежавший роду Мо:ри. Войска этого рода тогда возглавлял молодой ещё Мо:ри Тэрумото, внук уже знакомого нам Мотонари. А замок оборонял опытный воевода Симидзу Мунэхару — ровесник Хидэёси, и оборонял так, что хотя защитники уже голодали, скорого падения крепости ждать не приходилось. Хидэёси построил дамбу, затопил всё вокруг замка (стоявшего на невысоком холме в болотистой долине) — но Мунэхару всё держался.

Тут-то к Хидэёси и пришла весть о гибели Нобунаги — о чём Мо:ри ещё не знал (гонца Мицухидэ и туда послал, но Хидэёси сумел его перехватить). Положение было аховое: если бросать осаду и идти разбираться с Мицухидэ — Мо:ри этим воспользуются, перейдут в наступление, и шесть лет войны насмарку. Если продолжать осаду — защитники держаться умеют, а когда Мо:ри узнают о гибели Нобунаги, они воспрянут духом, перейдут в наступление… Третий вариант (присоединиться к мятежу и признать Мицухидэ сёгуном) Хидэёси, надо отдать ему должное, не стал рассматривать — и правильно: Мицухидэ продержался всего две недели. Подумав, Хидэёси посылает к Мо:ри Тэрумото на переговоры досточтимого Экэя, настоятеля храма Анкокудзи, человека уважаемого и в военном деле разбирающегося очень неплохо. Наказ этому Экэю от Хидэёси перед тем, как тот отправится в путь, и запечатлел для нашей серии Цукиока Ёситоси.

Предложение Хидэёси было следующим: «Мы воюем долго, и наша, и ваша стороны утомлены; не пора ли заключить мир и согласовать, наконец, границу между владениями Мо:ри и моего господина Оды? Это будет выгодно обеим сторонам. Но, дабы никто не мог сказать, что я вступил в переговоры, потеряв надежду взять Такамацу, который на самом-то деле вот-вот падёт, я ставлю условие: сдать мне замок и прислать голову Симидзу Мунэхару».

Посол отправился и всё передал, Мо:ри собрались на родовой совет. Мир — или хотя бы перемирие и передышка, — были для них крайне желательны, чтобы собраться с силами. Но Тэрумото был человеком достойным и сказал: «На мир я согласен, на сдачу замка — тоже, а вот убивать Мунэхару или приказывать ему совершить самоубийство не стану — он этого не заслужил, а я со своими людьми не поступаю так, как Нобунага — со своими». С этим ответом Экэй и воротился. «Что ж, — сказал Хидэёси, — так мы можем долго препираться из-за головы Мунэхары. Но у него самого в таком вопросе тоже есть право голоса. Ступай теперь на переговоры с защитниками замка и всё им изложи». Монах отправился в Такамацу, Мунэхара его выслушал и молвил: «Мир важнее моей головы. Лучше мне погибнуть, чем ждать, пока к осаждающим придут подкрепления от Нобунаги. Я покончу с собою, и Хидэёси может получить мою голову. Но и у меня есть условие: мои люди давно уже поголадывают. Так вот, пусть Хидэёси пришлёт им чего-нибудь повкуснее, в том числе выпивки и рыбы, для моего прощального пира с товарищами!» (Так что в этой истории — не один пример решимости, на самом деле…)

Мунэхару на гравюре Утагавы Ёсиику

Еду прислали, пир справили, Мунэхара покончил с собою, замок сдали, мир был подписан, и Хидэёси с войском бросился к Столице, где решался вопрос о «наследии Нобунаги». А буквально через день до Мо:ри дошли вести о том, что главный враг его убит — и что погиб он ещё до подписания мира. Тэрумото разъярился, хотел было броситься в погоню — но было поздно.

А через некоторое время Тоётоми Хидэёси благополучно прибрал к рукам войска и земли покойного своего господина — и Тэрумото, наверное, ещё не раз пожалел о своей поспешности. Впрочем, он остался честным человеком и ещё в 1600 году, после смерти своего нежеланного союзника Хидэёси, сражался на стороне его наследников. И опять — неудачно…

На гравюре Утамаро Хидэёси показан, для разнообразия, в домашней обстановке — среди жён и наложниц…

Как выглядит в нашей серии третий из объединителей страны, Токугава Иэясу, мы уже показывали, так что вместо это расскажем о воеводе, послужившем всем троим — Хосокаве Фудзитаке, он же Хосокава Ю:сай (细川幽斎, 1534-1610). Сперва он воевал за Нобунагу — а когда того убили, отказался переходить на сторону главы мятежников, своего свояка Акэти Мицухидэ, и присоединился к Тоётоми Хидэёси, который его очень ценил. При этом в некоторых историях он предстаёт человеком добродушным. Так, есть рассказ, как слуга Хидэёси (большого любителя чайного действа) разбил дорогую чайную чашу, которую подавал Ю:саю, тоже известному знатоку этой церемонии. Хидэёси нахмурился и хотел уже расправиться с неловким малым, а Ю:сай развёл руками и сказал ему (в стихах):

«На пять осколков твоя драгоценная чаша разбилась!
Станут теперь говорить — это, мол, я виноват!»

«Ладно, — проворчал Хидэёси. — Будем считать, никто ничего не разбивал!»

Кобаяси Киётика изобразил Ю:сая и как воина, и как поэта — он разъясняет своим воинам текущее тактическое положение цитатами из старинных стихов.

В 1600 году, когда наследники Хидэёси схватились с Токугавой Иэясу, Ю:сай принял сторону последнего. Ю:сая осадили в его замке, но он пользовался таким уважением, что враги (по крайней мере некоторые) приказали палить по крепости из пушек холостыми — чтобы случайно его не убить. Уважали его не только за ратные подвиги: Ю:сай был монахом (что совершенно не мешало ему воевать) и образованным человеком, прекрасно разбирался в театре Но:, писал стихи, трактаты по военному делу, считался знатоком тайн составления Государевых изборников — и последняя его работа по этой части, обширный комментарий к классическому изборнику, как раз с ним в замке и находилась. Ю:сай написал об этом государю, тоже человеку весьма учёному, тот попросил прислать ему текст, ознакомился, восхитился, предложил осаду снять, а крепость сдать для блага науки. Ю:сай сдаваться отказался наотрез. Государь выслал уже прямой приказ — которому противиться не стала ни одна сторона. Но по ходу этой переписки Хосокава сумел протянуть достаточно времени, чтобы осаждавшие войска бесповоротно опоздали к решающей битве при Сэкигахара (на подмогу к тому самому Тэрумото), что оказалось очень на руку Токугаве.

А сам Хосокава Фудзитака уцелел и благополучно скончался своей смертью лет через десять, в почтенной старости. В общем, он очень хорошо знал, кого и когда стоит поддержать, а кого — нет.

Источник

Междоусобия XVI века в нашей серии представлены обильно, но любопытно, что несколько исторических деятелей того времени показаны детьми: мол, уже в ранние годы они явили решительную готовность и показали свои честолюбивые устремления и таланты. Сегодня — трое таких мальчиков.

Первый — будущий могущественный князь Мо:ри Мотонари (毛利元就, 1497-1571), пока ещё — под своим детским именем Мо:ри Сё:дзумару (毛利松寿丸). Это ненадолго: наша гравюра как раз изображает тот день, когда пятнадцатилетний Сё:дзумару в сопровождении служанки отправляется в святилище Ицукусима, где ему предстоит пройти обряд совершеннолетия и получить взрослое имя. Пять лет назад умер отец Сё:дзумару, сейчас семью возглавляет старший брат мальчика, владетель небольшого удела в земле Аки. Кроме служанки, конечно, барича сопровождало и несколько молодых воинов и их сыновей, тех же лет или чуть старше. Один из них сказал: «Ну, вот вы и выросли, молодой господин — начинается взрослая жизнь! Желаю вам когда-нибудь стать властителем всей земли Аки!» Это было очень оптимистическое пожелание — дом Мо:ри в это время сильно теснили соседи. Но Сё:дзумару сердито ответил: «Тоже мне — пожелание! Я рассчитываю стать властителем всей Японии!» На гравюре Иноуэ Ясудзи (Танкэя), впрочем, благое пожелание высказывает служанка, а сам мальчик выглядит явно младше своих лет.

Прав оказался скорее Сё:дзумару — его ждало по-настоящему большое будущее. Через несколько лет внезапно скончался его старший брат, Мотонари стал опекуном малолетнего наследника, а когда и тот умер — сам возглавил род. (Злые языки говорили, что юноша приложил руку к смерти брата и племянника, но, скорее всего, это клевета.) В двадцать лет Мотонари впервые возглавил войско против впятеро больших сил соседа, вторгшегося в его удел, — и победил, а сосед погиб. Это была первая из двух с лишним сотен его битв. Заключая союз за союзом (и разрывая их по мере надобности), Мотонари неуклонно расширял свои владения и влияние. Кстати, одно из решающих сражений, сделавшее его на деле хозяином всей Западной Японии, произошло как раз близ святилища Ицукусима. А святилище это он очень чтил всю жизнь и построил ему в дар сцену для действ Но:. На всю страну Мо:ри свою власть распространить не удалось, но сыновьям он оставил настоящую державу, с которой потом долго боролись сперва Ода Нобунага, а потом Тоётоми Хидэёси.

Мотонари в пору могущества

Что касается поучительных историй, то с ним связана ещё одна — японский извод известной притчи про веник: старый Мотонари даёт троим своим сыновьям по стреле и показывает, что каждую из них порознь сломать легко, а вот когда все три сложены вместе — это уже куда труднее. Скорее всего, это выдумка — но столетиями её проходили во всех школах страны. Мотонари слыл хитроумным стратегом (самые свои знаменитые сражения он выиграл хитростью против сильно превосходящих сил), заметным поэтом и щедрым меценатом. Он считается одним из прототипов героя фильма Куросавы «Ран», но историческому Мотонари повезло в жизни куда больше.

Следующий мальчик — моложе, на гравюре Кобаяси Киётики он обозначен как Уэсуги Кагэтора (上杉景虎), а прославился уже под другим именем — как Уэсуги Кэнсин (上杉 謙信, 1530‒1578). Вообще с его именами много путаницы — поскольку ему доводилось не раз менять не только имя, но и родовое прозвание. В том возрасте, в каком он изображён на нашей картинке, его вообще звали Нагао Торатиё. Здесь он, ещё мальчиком, с битой для игры в мяч (вроде крокета) в руке, объясняет своему взрослому телохранителю тонкости военной тактики.

На самом же деле до четырнадцати лет Кагэтора учился при храме (и относился к своему монашеству серьёзно — например, до самой смерти не женился и не имел детей, кроме усыновлённых), но потом отец его умер, старшие братья сцепились в борьбе за наследство, младший подключился к этой сваре — и взял верх. Ну а дальше уже ничего не оставалось как бороться за первенство на более широкой арене. Главным его противником был другой знаменитый полководец, Такэда Сингэн — им не посчастливилось оказаться соседями. Существует множество поучительных историй об их кровопролитном, но безупречно рыцарственном соперничестве. Они боролись, пока на них обоих не нашёлся ещё более грозный хищник — Ода Нобунага. Старым врагам пришлось примириться (и на эту тему есть увлекательная пьеса Кабуки ) , но жить им оставалось уже недолго — первым умер Такэда Сингэн, а через пять лет (успев-таки нанести серьёзное поражение Нобунаге) за ним последовал и Кэнсин.

Вот его портрет в монашеском облачении:

Сё:дзумару на наших картинках — пятнадцать, Кагэторе — двенадцать-тринадцать лет, а третьему сегодняшнему герою — всего-то десять. Это Токугава Такэтиё (徳川竹千代), более известный нам как Токугава Иэясу (徳川 家康, 1543-1616) — первый из сёгунов этого прозвания и последний и наиболее успешный из «трёх объединителей Японии». На гравюре того же Кобаяси Киётики юный Такэтиё, сидя на плечах приставленного к нему дядьки, командует потешной битвой сверстников, которые лихо кидаются камнями на берегу реки Анэгавы.

Он наставительно разглагольствует о том, что битвы выигрываются не числом, а умением, — и все, кто это слышит, поражаются «божественному полководческому дару, которым этот отрок, не иначе, наделён с рождения». История эта взята со свитка XVII века «То:сё: дайгонгэн энги», а насколько уж она правдива — кто её знает.

Про дальнейшую деятельность уже взрослого Иэясу мы тут рассказывать не будем; а вот о двух других «объединителях Японии» речь скоро у нас зайдёт…

А пока — мой любимый портрет «Иэясу в затруднении» — это он после поражения при Микатагахара размышляет, как уцелеть и спасти остатки войска. Вопреки обыкновению — худой и измождённый.

Источник

Сегодня — воины и полководцы, и древнейший из них — Цуки-но Икина (調伊企儺). Жил он в VI веке (и по хронологии — первый в нашей серии), когда японский государь воевал на материке с корейской державой Силла. Икине не посчастливилось: он попал в плен. Вражеские воеводы стали заставлять его повернуться к родине задом (в буквальном смысле) и похулить страну Ямато, но храбрый Икина развернулся в обратную сторону и похулил Силла. Его замучили до смерти, но зато он снискал великую славу. Не каждый герой совершил свой подвиг именно этой частью тела!

Цукиока Ёситоси изобразил его подвиг очень целомудренно: герой даже подштанников не снимает. Не таков был Икина у Кикути Ё:сая!

Следующий наш герой — Минамото-но Ёсииэ (源義家, 1041-1108) по прозвищу «Хатиманов сын», герой двух междоусобных войн на севере, в земле Муцу, против мятежного рода Абэ. Подробно о нём можно почитать в «Сказании о земле Муцу», а мы уже сталкивались с ним в приключенческой пьесе Кабуки «Равнина Адати в краю О:сю:» (奥州安達原 «О:сю: Адати-га-хара»). О нём есть истории и не касающиеся ратных подвигов — например, как он наведывался к любовнице монаха, которую ревнивец держал в окружённой рвом башне («Ёсииэ приходил ночью, когда знал, что монаха нет дома. Он останавливал повозку у внешнего края рва, женщина открывала окно в башне и поднимала занавеску, и Ёсииэ прыгал в окно прямо с оглобли повозки». — «Кокон тё:мондзю»). Или о том, как он отгонял демона от государя Сиракавы («Однажды, когда господин Сиракава спал, на него напал дух. Ему сказали, чтобы избавиться от духа, нужно положить на подушку оружие. Тогда Сиракава вызвал Ёсииэ. Ёсииэ сразу же предложил ему свой лук, сделанный из особого дерева и покрытый черным лаком. Как только господин Сиракава положил этот лук на подушку, дух перестал досаждать ему. Потрясенный, он спросил Ёсииэ, не пользовался ли тот луком во время Двенадцатилетней войны. Ёсииэ ответил, что не помнит. Это, говорят, восхитило господина Сиракава еще больше.» — «Рассказы из Удзи»)

Но на нашей гравюре Кобаяси Киётика изобразил другой эпизод из его жизни, вполне военный. Ёсииэ с войском шёл на решающую битву при Канадзава и «увидел, как пролетевшая стая гусей начала спускаться на рисовое поле. Вдруг чем-то встревоженные птицы вновь стали подниматься вверх и в беспорядке полетели обратно. Командующему [Ёсииэ] это показалось подозрительным. Держа лошадь за уздечку, он сказал: "Несколько лет назад генерал Оэ говорил мне: Летящие гуси нарушают строй, когда видят спрятанных в засаде воинов. Должно быть, там укрылся враг".

И тогда он послал в тыл противнику отряд. Оставшуюся армию он разделил на несколько частей, и вскоре подозрительное место окружили с трех сторон. И действительно, там оказалось около трехсот всадников. Сражение между армиями было беспорядочным и долгим. Но, так как засаду обнаружили, командующий получил преимущество и, в конце концов, разгромил воинов Такэхира.

"Не запомни я урок генерала Оэ, - сказал после Ёсииэ, - я, наверное, проиграл бы битву"» (Изложение тоже из «Кокон тё:мондзю», но этот эпизод описывался очень часто. «Генерал Оэ» — наш старый знакомый О:э-но Масафуса, источник большинства «хэйанских баек» в этом дневнике. Воеводой сам он был только номинальным, по должности в соответствующем ведомстве, но китайские книги по военному делу, из которых взята и данная премудрость, изучал, конечно, прилежно.)

Вот Ёсииэ на гравюрах Ёситоси

И Мигиты Тосихидэ:

Дальше — персонажи любимой авторами нашей серии поры: времён государя Годайго и его преемников, пытавшихся вернуть императору действительную власть. Это — герои младшего поколения, сыновья первых приверженцев Годайго.

Вот Кусуноки Масацура (楠木正行, 1326–1348), сын уже появлявшегося в нашей серии Масасигэ. Это ему мать не дала покончить с собою после гибели отца, а отправила служить государю (и Мигита Тосихидэ это красочно изобразил ). В нашей серии Мидзуно Тосиката показывает, как Кусуноки-младший идёт выполнять родительский завет.

Он был верен отцовским обыкновениям: и военными хитростями прославился, и благородным обращением с соратниками и даже с врагами (например, однажды во время неудачной переправы войска Асикага он не только спас полтысячи тонущих противников, но и дал им сухую одежду и отпустил на все четыре стороны; неудивительно, что из этих сторон многие выбрали сторону Масацуры). Гомураками, преемник Годаго, его ценил (тем более что и по годам Масацура был к государю ближе боле старших воевод) и, по его собственным словам, доверял Масацуре «больше, чем своим рукам и ногам». Кусуноки Масацура погиб в двадцать два года так же доблестно, как и его отец.

А на гравюре Тиканобу — юношеские сказочные подвиги Масацуры: барсук-оборотень решил напугать мальчика и вызвал наваждение в виде страшного трёхглазого монаха — но не тут-то было!

В пару к Масацуре — Кикути Такэмицу (菊池武光, 1319–1373), который тоже сражался на стороне сыновей Годайго, и, как и большинство его родичей, воевал в основном на своём родном острове Кюсю. Там ему стоит памятник, воздвигнуто святилище, а при этом святилище уже 220 лет разыгрывают действо в духе Но: о его встрече с царевичем.

Кого именно он повергает на гравюре Кобаяси Киётика, мы не разобрались.

А о полководцах XVI века, которые в нашей серии представлены не менее обильно, чем соратники Годайго, расскажем в другой раз.

Источник

Вообще самый знаменитый сборник «достойных примеров» — это «Двадцать четыре образца сыновней почтительности», составленный в Китае и широко распространявшийся в Японии. Видели мы ту же добродетель и на гравюрах Кикути Ё:сая — там примеры уже японские. В нашей серии почтительных детей тоже хватает. Более того, здесь есть и примеры родительской любви — хотя вообще-то она считается вещью самоочевидной и в назидательные книжки и картинки попадает редко.

С такого примера на гравюре Иноуэ Ясудзи (Танкэя) мы и начнём. Он взят из литературной классики — это история про поэтессу Акадзомэ Эмон (赤染衛門, 956–1041), приводимая в сборниках поучительных историй сэцува ещё камакурских времён. Когда тяжко заболел её сын, она сложила песню-молитву, прося богов забрать её жизнь, но пощадить сына. Боги были тронуты, и в итоге выжили оба. Обычно этот рассказ приводят как пример «чудесной силы песен», но здесь он иллюстрирует материнскую решимость.

На нашей гравюре поэтесса в одежде паломницы стоит под весенним ветром у ворот святилища. Для Танкэя этот сюжет был, скорее всего, достаточно личным — он ко времени нашей серии был хотя и молод, но уже неизлечимо болен.

Вот Акадзомэ на более традиционной гравюре:

Про братьев Сога (曾我兄弟), юных мстителей конца XII века, мы уже писали не раз (например, здесь) — благо они стали героями не только повести XIV века, но и несметного количества пьес. Их отец был убит, мать вышла за другого, но сыновей сызмала готовила к будущей мести за родителя. На гравюре того же Танкэя старшему брату, Дзю:ро: — пять лет, а младшему, Горо: — три (хоть выглядят они и старше).

Умница Дзю:ро: показывает брату на перелётную стаю из пяти диких гусей и говорит: «Взгляни, братец: эти птицы летят в строгом порядке. Наверное, те две, что впереди — это отец и мать, а остальные трое — их детки. Мы оба живём с матушкой и отчимом — но наш кровный батюшка погиб, и нам ещё предстоит отомстить за него». — «Встречу убийцу, — снесу ему голову», — отвечает решительный Горо:. Мать смотрит с крыльца с одобрением — сейчас она поймает сыновей на слове, и они дадут клятву мести. Пройдёт десять лет, и братья действительно доберутся до убийцы их отца и покарают его, хотя и сами сложат головы.

Тоёхара Кунитика для нашей серии выполнил только одну гравюру, но сюжет выбрал интересный. Главная героиня тут — поэтесса Сю:сики Осенний Цвет (秋色, 1669-1725; это псевдоним, на самом деле её звали просто Оаки) в пору своего отрочества. Когда ей было тринадцать лет, она написала трёхстишие-хайку, привезала к цветущей вишнёвой ветке и послала настоятелю храма Риннодзи — очень знатному монаху, государеву родичу! Тот не даром слыл ценителем поэзии — стихи ему понравились, и он пригласил девочку в гости, прислав за нею носилки. Её отец отправился с нею — ему очень хотелось полюбоваться всем храмовым великолепием. Но его самого никто не приглашал, поэтому он прикинулся слугою, сопровождающим носилки Оаки. Сю:сики приятно побеседовала с настоятелем о поэзии, её отец осмотрел храм, а потом они в тех же носилках отправились в обратный путь. По дороге разразилась гроза, и девочке стало жалко мокнущего под ливнем отца. Она ненадолго отослала носильщиков, а сама тем временем скинула покрывало, укутала в него старика и усадила на своё место в носилки, а сама переоделась в его платье и пошла с фонариком рядом с носилками, как слуга.

Носильщики всё заметили, ничего им не сказали, а доставив гостей домой и воротившись к настоятелю, поведали ему про дорожное происшествие. Знатный монах растрогался, сказал, что подобный поступок ещё восхитительнее стихов и с тех пор стал всячески покровительствовать этой семье.

Примерно тогда же жил бедный крестьянин Ясаку (農弥作), которого изобразил Мидзуно Тосиката. Отец его рано умер, мать заболела и обезножела — Ясаку всячески заботился о ней и при надобности носил у себя на закорках. Жена его, судя по всему, со свекровью не ладила, и через некоторое время Ясаку пришлось выбирать, с кем ему остаться — с женой или с матерью; он выбрал мать. Узнав об этом случае, князь Токугава Мицукуни восхитился такой сыновней преданностью и щедро пожаловал сына с матерью.

Между прочим, этот Токугава Мицукуни, внук Иэясу, был личностью примечательной. В своём княжестве Мито он проводил реформы по всем конфуцианским правилам — в частности, повелел обследовать свои владения и выяснить, достаточно ли в них святилищ и храмов для религиозных нужд жителей. Выяснилось, что храмов слишком много, а вот святилищ родных богов не хватает. Мицукуни распорядился в каждой деревне учредить по святилищу, а лишние храмы объединить или вовсе упразднить. В каком-то смысле он оказался предтечей религиозных реформ эпохи Мэйдзи, когда печаталась наша серия. И вообще он был правителем просвещённым, поощрял книгоиздание и т.п.

На этой картинке из современной книжки о великих людях Мицукуни — живой пример утверждения Оуян Сю, что лучшие мысли приходят в голову в нужнике или при поездке верхом. И их нужно немедленно записать!

Ясаку был не первым почтительным сыном, носившим на плечах одного из престарелых родителей, но его история возобновила интерес к этой не столь уж распространённой практике — и театр Кабуки мимо не прошёл. В пьесе «Горный бог Хико, или Мечник, поклявшийся помогать» (彦山権現誓助剣, «Хикосан Гонгэн тикаи-но сукэдати», конец XVIII века). В этой пьесе (поистине увлекательной! Авось мы её когда-нибудь перескажем) главный злодей, скрываясь от врагов и одновременно выслеживая благородных героев, чтобы всех их перерезать, переодевается почтительным сыном. Важнейшей частью его экипировки оказывается старушка на закорках — бедная женщина, нанятая исполнять роль его матери (своей у него то ли уже не было, то ли она отказалась споспешествовать злодеяниям). Можно ли было заподозрить в чём-то дурном столь очевидный образец сыновней преданности!

Вот кусочек гравюры к этой пьесе.

А последний на сегодня пример будет печальным — и сравнительно недавним для художников и зрителей. Девушка Тикако (ちか子) принадлежала примерно к поколению их бабушек, но самой ей стать бабушкой не довелось. Её отец Дзэния Гохэй на закате сёгуната был неудачливым предпринимателем из северной Японии. Вообще-то он занимался судостроением, но увлёкся сельскохозяйственным прожектами, истратил все деньги на осушение и орошение целины, залез в долги, подделал какой-то документ и в конце концов угодил в тюрьму. Однажды зимой Тикако взмолилась богам о его спасении — совершенно симметрично Акадзомэ Эмон: «Пусть я погибну, а отец мой уцелеет!» — и бросилась в реку. Но времена были уже не те: девушка утонула, а Гохэй так и сгинул в заключении.

Наша картинка — работы Ё:сю Тиканобу, но вообще посмертно Тикако очень прославилась, и её охотно изображали как пример того, что преданность родителям жива в японском народе. Вот так она выглядит, например, у Ёситоси:

Источник

Сегодня у нас речь пойдёт о примерах людей бережливых и деловитых. Порою для такого поведения тоже требуется немалая решимость!

Первым будет Аото Фудзицуна (青砥藤綱), советник воинской Ставки, живший в XIII веке. У него было на Востоке небольшое, но плодородное имение, дававшее хороший доход. В округе Фудзицуна славился как собственным скромным образом жизни, так и готовностью в любой час помочь обедневшему соседу.

Слыл он также человеком беспристрастным, чуждающимся неправедной наживы. Однажды тогдашний правитель страны, сиккэн Хо:дзё: Токиёри разгневался на управляющего одним из казённых имений и потребовал, чтобы тот явился на суд. Советники участвовали в рассмотрении дела, и Фудзицуна встал на защиту управляющего, доказав, что тот вёл дела добросовестно и ни в чём не виноват, а если казна и потерпела убытки — то не по вине этого чиновника: предотвратить неурожай было не в его силах. Сиккэн безо всякого удовольствия вынес оправдательное решение, а обрадованный управляющий поспешил вручить своему защитнику изрядную благодарность в серебре. Фудзицуна, однако, денег не взял. «Я не для тебя старался, — сказал он, — моей заботой было остеречь нашего господина от принятия несправедливого решения. Так что ничего личного, и ты мне ни гроша не должен».

В другой раз сиккэну (кажется, уже другому — Токимунэ) во сне явился бог Хатиман и замолвил слово за Фудзицуну, назвав последнего опорою сёгуната. Пробудившись, сиккэн распорядился пожаловать Фудзицуне восемь богатых имений. Однако советник и тут отказался, сказав: «Следуя твоему сновидению, господин, ты хочешь сейчас обогатить меня. А если следующий сон велит тебе меня разорить или зарезать? Никаких чрезвычайных заслуг у меня в последнее время не появилось, награждать меня не за что, и прими я сейчас незаслуженную награду — это было бы преступлением против страны. Пожалуйста, впредь награждай и карай меня, исходя из того, что видишь наяву». Сиккэн не стал являть чрезмерного благочестия и пошёл навстречу Фудзицуне.

Но на нашей картинке (работы Иноуэ Ясудзи, он же Танкэй) запечатлен другой случай из жизни Аото Фудзицуны — самый знаменитый, он даже в «Повести о Великом Мире» пересказывается.

Однажды вечером, проходя по мосту, Фудзицуна обронил в реку десять медяков — в общей сложности это был примерно один нынешний доллар, для человека его положения деньги ничтожные. Однако Фудзицуна приказал слугам немедленно обыскать дно реки (благо она была мелкой) и найти все монеты до одной. Уже стемнело, и ему пришлось послать за факелами — которые обошлись в пятьдесят медяков. В конце концов потеря нашлась, но факелы успели прогореть. Люди стали смеяться над Фудзицуной — мол, он скуп, да глуп, и ради того, чтобы избежать малой траты, пошёл на пятикратно большую! Тот, однако же, сурово возразил: «Ваши слова показывают, что вы не думаете ни об общем благе, ни о частном. Останься десять монет лежать на дне — они оказались бы навсегда изъяты из обращения, и тем самым нанесён был бы ущерб всей стране. А пятьдесят монет не пропали втуне — они составили доход торговца факелами, он пустит их в дальнейший оборот, и эти деньги продолжат приносить пользу и далее». Окружающие, как положено, восхитились, а история эта вошла во все учебники.

Сцена на следующей картинке (работы Мидзуно Тосикаты) происходит лет на триста позже, в замке Адзути, который сделал своим оплотом знаменитый Ода Нобунага. Впрочем, сам Нобунага в этот осенний день был в отъезде — а жаль: в замоек как раз прибыл барышник из Сэндая, славного своими конями, и привёл на продажу великолепного скакуна. Гарнизонные дружинники стали прицениваться — но барышник заломил такую цену, что все вынуждены были с разочарованием отступиться.

Одним из этих дружинников был бедный воин Яманоути Кадзутоё (山内一豊). В глубоком унынии пошёл он домой, и жена спросила его: «Что стряслось?» — «Неважно — это неженское дело», — мрачно ответил воин. Но супруга продолжала расспрашивать, и в конце концов Яманоути всё объяснил, по ходу рассказа неустанно сетуя на бедность. «И сколько просит этот торговец?» — спросила женщина. — «Целых десять золотых, и не хочет сбавить ни гроша!» Тогда жена выдвинула потайной ящичек под их старым треснутым зеркалом и достала десять золотых: «Возьми и купи лошадь немедленно!»

«Но откуда у тебя столько денег?» — спросил ошарашенный муж. «От матушки, она дала их мне перед свадьбой и наказала: “Дитятко, не трать их ни на пустяки, ни на повседневные нужды, и мужу до поры об этом золоте ничего не говори. Дождись, пока представится такая возможность, какая раз в жизни выпадает, и тогда уж не скупись!” Все эти годы мы жили бедно, но деньги я сберегла. Однако теперь настал тот час, о котором говорила мама. Беги и покупай коня, пока тебя никто не опередил!» Так Яманоути и сделал.

Несколько дней спустя воротился Нобунага, подивился на великолепного скакуна под седлом у такого бедного всадника и потребовал всё ему рассказать. Яманоути повиновался. «Молодец! Вот тебе двадцать золотых в награду! — молвил Нобунага. — Позором для меня было бы, если бы барышник разнёс по всей стране весть, что, мол, никто в замке Адзути не наскрёб денег на этого коня! А деньги отдай жене — она у тебя умница». С той поры дела Яманоути пошли в гору, и со временем он даже получил небольшое княжество в земле Тоса. Но в пример читателям наш лист ставит не его самого, а его мудрую супругу.

Прошло ещё триста лет. На картинке того же Танкэя мы видим уже современного художникам героя. Это Танака Цурукити (田 中鶴吉, 1855-1925), неуёмный приключенец, очарованный Западом. Биографическая книжка о его молодости сочинения Итикавы Хандзиро: была в пору выпуска нашей серии в большой моде. То ли в двенадцать, то ли в семнадцать лет (источники расходятся) Цурукити сбежал из дома и отправился за океан — или пробравшись на корабль «зайцем», или нанявшись юнгой, тут тоже по-разному рассказывают. Добрался до Америки, работал сперва в Сан-Франциско мальчиком на побегушках, потом — в Калифорнии на соляных копях… В 1881 году вернулся в Японию и попытался завести собственный бизнес — то образцовую ферму обустраивал на необитаемом острове близ восточного побережья Японии (за что и был прозван «японским Робинзоном»), то вкладывал деньги в акции тех самых соляных приисков… Дела у него сперва шли не очень, но своими американскими ухватками он производил на земляков сокрушительное впечатление. На его остров усердная молодёжь приезжала учиться новым приёмам в сельском хозяйстве, обеспечивая Танаку бесплатной рабочей силой. Постепенно хозяйство наладилось, через пять лет у него было уже с дюжину голов крупного рогатого скота и восемь сотен свиней, он развёл стадо овец, продал, а выручку пожертвовал на нужды государства. На гравюре Танаку Цурукити посещают на острове офицеры японского флота, а он делится с ними крестьянской и западной премудростью.

К 1887 году Танака, наконец, разбогател, продал всё своё японское имущество, перебрался обратно в Штаты (а скоро и мать с женою к себе выписал), получил гражданство и вполне успешно занялся бизнесом уже с большим размахом. В Японию он, кажется, больше не возвращался сколько-то надолго — но в 1889 году, когда печаталась наша картинка, да и позже, многие ещё ждали, что Танака снова вернётся и наладит сельское хозяйство по всей стране.

Источник

Сегодняшняя наша подборка из серии «Поучительные примеры решительных поступков» — про людей искусства, посвятивших себя поэзии, живописи, театру, и про их окружение.

У знаменитой поэтессы Идзуми-сикибу (X‒XI вв.) была дочка, её прозвали Косикибу, «Сикибу-младшая». Как и мать, она сочиняла стихи. И вот, однажды, когда Идзуми-сикибу вместе со своим тогдашним мужем отправилась в провинцию, а девочка осталась в Столице, во дворце устроили состязание поэтов. Косикибу впервые получила приглашение выступить. Придворный острослов Фудзивара-но Садаёри, тоже ещё очень юный, стал насмешничать: ну, что, боишься? Вдруг гонец от матушки не прибудет к сроку? Имелось в виду, что сама Косикибу ничего не умеет, а стихи за неё сочинит честолюбивая мать. Но тут девочка выглянула из-за занавеса, ухватила Садаёри за рукав и сходу прочла:

Ооэяма Икуно-но мити-но тоокэрэба,
Мада фуми мо мидзу Ама-но хасидатэ

Далека гора Ооэ на дороге в Икуно,
Я еще не видела и следа на Небесном мосту.

Небесный мост, Ама-но хасидатэ — знаменитое побережье в земле Танго, куда отбыла Идзуми-сикибу. Гора Ооэ и местность Икуно также указывают на это направление. «След», фуми, может значить также «запись», «письмо». Общий смысл получается: никакого письма от матушки я не получала и пока не жду, а сочинять могу и сама, вот, скажем, места, воспетые прежними стихотворцами, знаю наперечёт! Садаёри так смутился, что даже не сложил ответной песни, выдернул у девочки свой рукав и ретировался.

Вот та же сцена из иллюстрированного издания одного из сборников рассказов сэцува, где эту историю, конечно, вниманием не обошли:

Увы, Косикибу умерла всего через несколько лет, совсем молоденькой девушкой.

Госпожа Танго (丹後局, Танго-но цубонэ), она же Такасина-но Эйси, в юности была женой Тайра-но Нарифусы, мелкого придворного отрекшегося государя Го-Сиракавы. Нарифусу сослал и убил Тайра-но Киёмори, а Эйси посадили под домашний арест во дворце Тоба. Она постриглась в монахини, что было уместно в её положении — но тут-то несчастная вдова и приглянулась Го-Сиракаве красотой и умом. Если верить «Повести о доме Тайра», это ей первой Го-Сиракава объявляет, что выбрал на царство того из троих своих внуков, который будет потом известен как Го-Тоба. У Го-Сиракавы и Танго родилась дочь, которую даже собирались выдать за государя Го-Тобу, но из этого ничего не получилось, потому что у самой Эйси был слишком низкий придворный ранг. Го-Сиракава после этого начал стремительно продвигать и дочь, и мать, госпожа Танго доросла до младшего второго ранга, что при ее происхождении было неслыханным делом.

Го-Сиракава умер, а отношения Танго и со Ставкой, и с канцлером Канэдзанэ складывались гораздо хуже, чем с госуджарем-монахом. Тогда Танго подговорила молодую придворную даму, чтобы та разыграла, будто в неё вселился дух покойного Го-Сиракавы и очень гневается. Для своего умиротворения дух требовал, чтобы ему воздвигли храм, а сбором средств на это строительство должна была опосредованно заниматься сама госпожа Танго как одна из вдов покойного государя-монаха (что само по себе нелепо, но таковы были нравы начала первого сёгуната). Канцлер сообразил, что к чему, сослал и одержимую, и ее мужа, но не то чтобы эта неудача многому научила Танго.

Тем не менее госпожа Танго не собиралась терять своё влияние: она переключилась на первого сёгуна — Минамото-но Ёритомо. Дальнейшие её похождения более легендарны, нежели достоверны, но легенда эта была очень устойчива и имеет прямое отношение к гравюре Мидзуно Тосикаты. (В этих преданиях возлюбленная Го-Сиракавы часто путается с кормилицей самого Ёритомо, которая тоже звалась госпожой Танго.) Далеко не юной уже Танго удалось соблазнить Ёритомо и даже зачать от него дитя, но это очень не понравилось ревнивой супруге сёгуна, госпоже Масако. Масако то ли послала своего служилого убить госпожу Танго, то ли, по другому изводу, оговорила её перед Ёритомо, и тот сам отдал приказ о казни. Воин уже собирался отрубить Танго голову, но она попросила малой отсрочки, чтобы сложить предсмертные стихи. Этот миг и запечатлел Мидзуно Тосиката:

Палач согласился — и стихи получились такие трогательные, что он сжалился, отпустил Танго на все четыре стороны, доложил по начальству о своей непростительной слабости и был казнён сам. А госпожа Танго бежала, скрывалась и в конце концов всё же родила сына Ёритомо в диком месте на плоском камне (который с тех пор считается чудесным и родовспомогательным). Мальчика назвали Тадахиса, уже при своих законных братьях, наследниках Ёритомо, он сделал неплохую карьеру и стал основателем рода Симадзу.

А госпожу Танго потом вернули в Столицу, и через десять лет после неудачной постановки с явлением духа Го-Сиракавы она попробовала провернуть ту же затею с храмом в память о нём, взывая устами новой одержимой уже лично к государю Го-Тобе. Хотя Танго и годилась Го-Тобе в матери, с ним у неё будто бы тоже была связь, и вообще эту даму называют японской Ян-гуйфэй. Но увы, из этой её интриги опять ничего не получилось — особенно для лже-одержимой и её семьи. А как и когда пришёл конец самой госпоже Танго, неизвестно.

На следующей картинке Иноуэ Танкэй изобразил, в каком-то смысле, собственных коллег.

Кикути Мё:таку (釈氏妙澤, первая половина XIV в.) был учеником Мусо: Сосэки (夢窓疎石, 1275–1351), знаменитого наставника дзэн, писателя, художника и строителя храмовых садов. Учитель приобщал мальчика к мастерству постепенно, но тот не слушался. Здесь мы видим, как Мё:таку без спросу взялся рисовать грозного Фудо:-мё:о:, Светлого государя Неподвижного. И неплохо получается; учитель, наблюдая из-за двери, видит, как удачно мальчик изобразил языки пламени, окутывающие Фудо:. Смотрит и молча одобряет.

А вот одна из работ уже взрослого Мё:таку, бодхисаттва на драконе.

В заглавии последнего на сегодня листа (работы Кобаяси Киётики) главный герой обозначен как «Этидзэнский воевода» (越前少将), но это относится отнюдь не к нарядной фигуре с мечами на переднем плане справа. С мечами в данном случае — женщина, знаменитая танцовщица Окуни, основательница театра Кабуки (мы о ней писали когда-то здесь): она часто выступала именно в мужском платье. А «этидзэнский воевода» — это потрясённый зритель в «ложе». Он назван по своему последнему прижизненному титулу — отчасти потому, что так было принято в старину, а отчасти — потому, что имён при жизни этот человек сменил много.

Родился он в 1574 году, и сперва его звали Огимару, он был сыном Токугавы Иэясу от наложницы, которую очень не жаловала главная жена. Так что ещё до рождения ребёнка Иэясу отправил беременную наложницу к верным людям. Там Токугава Огимару и рос лет до трёх, когда Иэясу, оставшись без наследника, не взял его вновь к себе. Лет в десять-одиннадцать мальчика затребовал себе на воспитание (по сути, конечно, в заложники) Тоётоми Хидэёси. Он усыновил Огимару, который звался теперь Хасиба Хидэясу. К приёмышу Хидэёси относился очень доброжелательно, с тринадцати лет мальчик участвовал в его походах, чуть позже даже отправился в Корею, показал себя хорошо — хотя уже тогда слыл юношей чувствительным, переменчивого нрава, склонным то к гневу, то к отчаянию.

Всё изменилось, когда у Хидэёси родился, наконец, родной сын — приёмный стал не нужен, и Хидэёси поспешил пристоить его в хорошие руки: отдал в новое усыновление бездетному князю Юки и женил на княжеской племяннице. Наш герой, теперь — Юки Хидэясу, вскоре стал главою этого небедного рода.

Когда Тоётоми Хидэёси умер, а в окружении его юного наследника начались распри, Юки Хидэясу пришлось выбирать. В решительной битве при Сэкигахара он сражается на стороне родного отца, Иэясу — и оказывается на стороне победителей. Вот тогда-то он и получил в кормление богатую землю Этидзэн (увеличив свой доход тем самым раз в семь), а вскоре и новое прозвание — Мацудайра.

Иэясу его хвалил и жаловал, но сыну всё равно не очень доверял — распря с наследниками Тоётоми готова была возобновиться, и, кажется, имелись сомнения, чью сторону примет этидзэнский воевода на этот раз. Так что до большой политики его старались не допускать, а он очень переживал. Считается, что именно в эту пору, когда Хидэясу было лет тридцать, он увидел представление Окуни, находившейся тогда уже на вершине славы. Увидел — и разрыдался от досады: «Вот она достигла совершенства в своём деле — можно ли сказать то же обо мне?»

Вскоре, в 1607 году, Хидэясу скончался при тёмных обстоятельствах: ходили слухи, что его отравили. Ничего исключительного он совершить так и не успел.

Неудивительно, что и на этом современном памятнике он тоже выглядит очень печальным (как и его конь). Танцовщица Окуни и впрямь прославилась куда больше.

Источник

Серия наша — мэйдзийская, поэтому одним из самых похвальных примеров оказывается преданность государю. И большую часть таких примеров поставляет даже не недавняя Реставрация, а предыдущая борьба «за государя и против сёгуната», пятисотлетней с лишним давности. Тогда государь Годайго попытался вернуть себе власть, находившуюся в руках камакурской воинской Ставки. Было совершено много подвигов, Камакура пала, а кончилось дело установлением нового сёгуната — Асикага, и новым безвластием государей. Так что всё сложилось печально и благородно, и вспоминать о героях того времени любили. Мы уже пересказывали подробно историю той междоусобицы в связи с гравюрами Кикути Ё:сая. Тех же героев мы встречаем и в «Примерах решимости» (помните Кодзиму из прошлого выпуска?), так что отчасти повторимся. Большинство этих картинок — работы ученика Ёситоси Мидзуно Тосикаты, знатока и любителя тех времён.

Едва ли не самым знаменитым сподвижником Годайго был Кусуноки Масасигэ (楠正成, 1294-1336), образцовый «рыцарь без страха и упрёка». В 1331 году, после раскрытия Ставкой очередного заговора, государю Годайго пришлось бежать из Столицы в землю Кавати. Скрываясь там, государь «ненадолго забылся и во сне увидел место, которое было, как будто, садиком перед дворцом Сисиндэн. Там было большое вечнозелёное дерево. Отбрасывая густую тень, зелёные ветви его особенно буйно простирались к югу. Под ним, расположившись в соответствии со своими рангами, рядами сидели три вельможи и множество чиновников. На обращённом к югу сиденье с высоко положенными одна на другую циновками не сидел никто. В порыве чувств государь во сне удивился и подумав: «Для кого это место оставлено?» — изволил встать. И тут внезапно пришли два мальчика с причёсками биндзора, преклонили перед государем колени и слезами увлажнили себе рукава:

— Под небом нет такого места, где государь, хоть ненадолго, мог бы спрятаться. Но в тени вон того дерева имеется сиденье, обращённое к югу. Это яшмовый трон для вас, поэтому сядьте в него на некоторое время.

Августейший увидел, как мальчики, произнеся это, вознеслись на далёкое небо, и скоро пробудился ото сна.

Государь изволил подумать, что при помощи этого сна ему вещает Небо. Если же судить по написанию знаков, то, расположив рядом знаки ки, дерево, и минами, юг, мы получаем иероглиф кусуноки, камфарное дерево. Когда двое мальчиков сказали, чтобы я сел в его тени, обратясь на юг, они сообщили мне указание бодхисаттв Солнечного Света, Никко, и Лунного Света, Гакко, вторично овладеть добродетелями того, кто обращён к югу и управлял мужами Поднебесной.

Так августейший сам истолковывал свой сон, и стало ему радостно.

Когда рассвело, государь призвал к себе монаха той обители, наставника в монашеской дисциплине Дзёдзю-бо и спросил его:

— Видимо, в этих местах есть воин, которого зовут Кусуноки?» («Повесть о Великом Мире», перевод В.Н. Горегляда)

Так оно, очень кстати, и оказалось… Монах отнёс письмо Годайго к Масасигэ, тот почтительно его принял и немедленно поклялся сражаться за государя до последнего. И клятву свою сдержал. Вот это и изображено на гравюре Мидзуно Тосикаты: Масасигэ читает послание, а монах ждёт его решения.

А на этой гравюре Огата Гэкко: Годайго видит тот самый вещий сон:

Однако в тот раз государевых сторонников разбили, замок, где прятали священные сокровища, захватили, а самого Годайго отправили в ссылку на остров Оки. Оттуда ему удалось бежать, и едва ли не первым его гостеприимцем оказался воин Нава Нагатоси (名和長年). На собственных плечах он перенёс Годайго на ближайшую гору, туда же переправил все свои запасы риса (щедро наградив мужиков-носильщиков, так что удалось управиться быстро), дом свой разрушил, из обломков возвёл на той же горе лёгкие укрепления, поднял знамёна с гербами всех окрестных воинских родов и с полутора сотнями челядинцев стал ждать погони. Которую успешно и отбил, а Нагатоси ушёл дальше воевать на стороне Годайго.

На гравюре Тосикаты Нава разрушает свой дом — этот случай стал таким же классическим «примером решимости» для японцев, как для европейцев — «сожжение кораблей».

На стороне Годайго храбро и дельно (хотя не всегда успешно) сражался его сын, царевич Моринага, один из самых симпатичных деятелей той поры. А у Моринаги был свой верный сподвижник — отчаянный витязь Мураками Ёситэру (村上義光), любимый авторами повестей и гравюр за эффектное поведение. Один такой случай и запечатлел в нашей серии Иноуэ Ясудзи, он же Танкэй. Вот как было дело.

Однажды Моринага потерпел поражение. С десятком последних оставшихся при нём сподвижников царевич продолжал метаться по стране, скрываясь под видом горных монахов-ямабуси (как когда-то Минамото Ёсицунэ со товарищи). Говорят, изображал святого странника он так убедительно, что даже чудесные исцеления иногда совершал. Пробивался к отцу. По дороге его опознал один из вражеских командиров, управляющий имением Имосэ, но хватать побоялся (мало ли как всё обернётся?) и прислал Моринаге записку: «Позволить [вам] по этой дороге проследовать беспрепятственно — значит не иметь в будущем оправдания своей вине. Задерживать проезжающего принца страшно, поэтому, если вы отдадите нам одного-двух знаменитых людей из числа сопровождающих принца, чтобы мы передали их воинскому дому, или пожалуете знамя с гербом принца, мы отдадим его как свидетельство сражения и сможем рассказать о нём воинскому дому. А если из этих двух способов вы не соблаговолите принять ни одного, тогда делать нечего, придется нам сразиться». Губить или сдавать кого-либо из спутников царевич не захотел, а знамя согласился отдать и двинулся дальше.

«Некоторое время назад [от Моринаги и его товарищей] сильно отстал Мураками Хикосиро Ёситэру. Спеша по следам принца, в пути он встретил, к несчастью, того управляющего поместьем Имосэ. Увидев слугу из Имосэ со знаменем в руках, Ёситэру понял, что это знамя принца. Мураками удивился и спросил, в чём дело. Ему обо всём рассказали, и Мураками, заявив:

— Собственно говоря, что это значит? Так ли должны вести себя низкородные типы вроде вас, встретив на дороге сына милостивого государя, владыки страны Четырёх морей, который направлялся, чтобы догнать и покарать врагов династии?! — тут же знамя его высочества отнял, в довершение всего схватил крупного мужчину, слугу из Имосэ, который держал знамя, и отбросил его на четыре или пять дзё [то есть аж на 12-15 метров].

Его удивительная сила, не имевшая себе равных, устрашала. Управляющий поместьем Имосэ не произнёс в ответ ни слова, поэтому Мураками сам взял знамя на плечо и вскоре догнал принца.»

Царевич его расхвалил, сравнил с китайскими древними героями, и все вместе двинулись дальше.

Против Годайго Ставка послала одного из лучших своих полководцев — Асикагу Такаудзи, но тот перешёл на сторону государя. Тогда-то и была взята Камакура, пал сёгунат, а Годайго едва не преуспел. Но с Такаудзи он не поладил, между ними вспыхнула новая распря, невзирая на старания Кусуноки Масасигэ примирить государя и его воеводу, Годайго пришлось снова бежать, а Такаудзи выдвинул своего вполне марионеточного императора — и в конце концов после долгой междоусобицы победил и основал новый сёгунат, продержавшийся две сотни лет. Нава Нагатоси пал в бою, Кусуноки Масасигэ был разбит и покончил самоубийством (в нашей серии мы ещё встретимся с его сыном!), оклеветанного царевича Моринагу казнил сам Годайго, вскоре умерший. Мураками, кажется, тогда уцелел и ещё некоторое время партизанил. Но, так или иначе, реставрация XIV века не удалась. Зато стала важным уроком для монархистов грядущих столетий.

Одним из них был Такаяма Хикокуро: (高山彦九郎, 1747 – 1793), в нашей серии его изобразил всё тот же Мидзуно Тосиката. Хикокуро:, бедный самурай, ещё в юности прибыл из глуши в Киото и был поражён тем, в какой бедности и ничтожестве прозябает государев двор. Даже дворец после недавнего пожара так и лежит в развалинах! Говорят, что при виде этого зрелища Хикокуро: немедленно отвесил руинам земной поклон — и на этом самом месте ему сейчас стоит памятник в соответствующей позе:

На нашей гравюре Такаяма, в руки которому попало жизнеописание Асикаги Такаудзи, с отвращением отбрасывает книгу про проклятого предателя.

Этим он, впрочем, не ограничился: отправился в родовое святилище Асикага и поотбивал головы изваяниям сёгунов из этого рода, а потом насадил головы на шесты и выставил на мосту — пусть все видят, что это преступники, воры и бандиты!

Из Киото ему после этого пришлось срочно убраться, но Хикокуро: не успокоился — странствовал по всей Японии и записывал все беззакония, творимые уже текущим, токугавским сёгунатом. Обличал власти и подбивал князей к мятежу, свержению Токугав и восстановлению законного государева правления. Власти это терпели довольно долго, но потом их терпение лопнуло, и Такаяма Хикокуро: был вынужден покончить с собою. Зато после реставрации Мэйдзи его чествовали и поминали — в том числе и в нашей серии.

Источник

Сегодня у нас будут персонажи, блещущие не только целеустремлённостью и решительностью, но и немалой образованностью.

Первый из них — знаменитый каллиграф Оно-но Митикадзэ, он же Оно-но То:фу: (小野道風, 894-966). Говоря о посвящённой ему приключенческой пьесе Кабуки), мы уже рассказывали самую известную поучительную историю из жизни Оно-но То:фу: — когда лягушка показала ему пример и целеустремлённости, и упорства. И чаще всего он именно с лягушкой и изображается, как на этой гравюре Тотойя Хоккэй:

Но не так на картинке Кобаяси Киётики из нашей серии! Здесь Оно-но То:фу в придворном платье стоит перед Государевым дворцом, где ему довелось однажды обнаружить ошибку в надписи на самом видном месте. Дворец был огромен, состоял из многих строений, на строениях размещались доски с их красивыми названиями, а надписи эти делали лучшие мастера каллиграфии. В данном случае речь идёт о большом дворцовом приёмном зале, называвшейся «Зал Великого Предела», Дайгокудэн 大極殿, надпись выполнил сам Ко:бо:-дайси, он же Ку:кай (774‒835), который был не только основателем буддийской школы Сингон, но и славился как один из лучших поэтов и каллиграфов Японии на все времена. То:фу: обратил внимание, что знак «Великий» 大, дай, у Ку:кая больше похож на знак «Огонь» 火, ка, так что надпись получилась, скорее, зловещей. И он не ошибся: в XII веке эта часть дворца сгорела дотла; теперь неизвестно даже точно, как выглядел сам зал, не говоря уже о надписи.

Впрочем, как раз перед самым выходом нашей серии в Киото реконструировали это здание (только поменьше размером, чем когда-то). Дотошный Киётика пошёл ещё дальше и на своём рисунке, сделанном с этой реконструкции, кое-что поправил в соответствии с хэйанскими источниками — например, цвет черепицы и т.п.

Следующего персонажа мы тоже уже знаем — это Кодзима Таканори (児島高徳, XIV век), соратник государя Годайго, считающийся автором «Повести о Великом Мире». Когда свергнутого Годайго везли в ссылку, верному Кодзиме никак не удавалось с ним пересечься (да и опасно это было). Тогда он опередил поезд с государем и охранниками, на дереве у дороги зачистил кору и на открывшемся стволе написал ободрение для государя — так мудрёно и учёно, что государь-то, проехав там на следующий день, прочёл и смысл понял, а охрана ничего не уразумела и не заподозрила.

Подробнее мы об этом случае писали тут, и там же приведена гравюра Кикути Ё:сая, изображающая эту сцену. А в нашей серии соответствующую гравюру делал Мидзуно Тосиката.

На следующей гравюре (это опять работа Кобаяси Киётики) у нас уже XVII век, а главный герой — философ-конфуцианец Огю: Сорай (荻生徂徠, он же Буцу Сорай 物徂徠, 1666-1728). Вслед за Сюнь-цзы он считал, что природа человека дурна, но исправима — вплоть до идеального состояния. Но исправить человека одними нравоучениями нельзя — на это дело следует обратить музыку, древнюю литературу и всю культуру вообще, тогда чувства человека настроятся на нужный лад и он обратится к добродетели. Вообще в Японии не очень любили важнейшее для конфуцианства учение о «Небесном мандате», которое объясняет сменяемость правящих династий: правители, утратившие добродетель, лишаются власти, а на их место по воле неба может встать праведник даже простого происхождения. Огю: Сорай, напротив, это учение поддерживал, но применял не к политике, а к жизни каждого человека: у каждого есть своё, данное Небом, призвание, этим путём и надлежит следовать и развивать себя.

Именно этим он и занимается на нашей картинке. Его отец был сёгунским врачом, угодил в опалу и ссылку, детство Сорай провёл в глухой деревне, где пас скот и занимался прочим крестьянским трудом — но не переставал стремиться к образованию, брал с собою книги в поле и на выгон и неустанно учился, учился и учился. Нерадивым ученикам его с тех пор неустанно ставили в пример.

А взрослым и уже очень учёным он выглядел вот так:

Последняя на сегодня гравюра (работы того же Киётики) изображает Ханаву Хокиити ( 塙保己一, 1746-1821), чья целеустремлённость сомнению не подлежит. Он ослеп в семь лет, но тем не менее всю жизнь (на слух и по памяти) изучал литературу, медицину, право, историю и много в том преуспел. Им было составлено самое большое в Японии собрание старинных документов — почти три тысячи свитков. Был он и выдающимся преподавателем — и именно этой его деятельности и посвящена наша картинка.

Однажды Хокиити занимался с несколькими школярами, читал лекцию про «Повесть о Гэндзи». Учеников в этот раз набралось немного, все уместились в небольшой комнате, освещаемой единственной лампой. Сквозняк задул светильник, слепой Хокиити этого не заметил и спокойно продолжал читать. Ученики попросили: «Погодите, погодите! Лампа погасла, нам не видно ни книг, ни тетрадей, сейчас мы снова зажжём огонь и можно будет продолжать!» Наставник с улыбкой ответил: «Вот как неудобно зависеть от видимого глазами света, без него вы сразу оказываетесь слепы! А вот наша внутренняя просвещённость всегда с нами!» И продолжил читать лекцию.

Та же сцена в другом издании нашей серии.

А вот ещё один портрет Ханавы Хокиити — кажется, даже прижизненный:

Источник