В начале ХХ века главным драматургом «нового Кабуки» был, конечно, Окамото Кидо: — мы уже пересказывали несколько его пьес. Он умер в 1939 году — и к тому времени уже прославился другой автор пьес, которого даже прозвали «Каватакэ Мокуами эпохи Сё:ва». Звали этого человека Уно Нобуо (宇野信夫, это псевдоним, а настоящие его фамилия и имя пишутся 宇野信男 — то есть отличаются одним знаком, но и звучание, и значение точно те же). Он прожил почти весь XX век (родился в 1904, умер в 1991) и написал очень много. Взглянем на некоторые из его пьес.

1.
С самого начала театр Кабуки свои сюжеты в основном заимствовал из других жанров, самых разных. Братья Сога и Ёсицунэ пришли из воинских повестей, зеленщица-поджигательница Осити сперва появилась в повестях городских (у Ихара Сайкаку, в частности), более сотни лет львиная доля пьес Кабуки (в том числе самые знаменитые, вроде истории сорока семи мстителей) перекраивалась из пьес для кукольного театра… Сюжет иногда перекраивался очень основательно, но оставался вполне узнаваем. Некоторым источникам почему-то не везло: так, пьес про принца Гэндзи в старом Кабуки почти не было (а вот в ХХ веке они пошли косяком).
Уно Нобуо этим тоже не пренебрегал. Вот, например, его пьеса «Водоросли в Нанива» (難波の芦, «Нанива-но аси»), восходящая через действо Но: «Сборщик тростника» к старинному сборнику «Ямато-моногатари». У Уно Нобуо действие перенесено в токугавские времена. Жили-были самурай Саэмон с женою Маюми, потом муж службу потерял, а с нею семья лишилась и уважения, и хоть какого-то достатка. У мужа это вызывает уныние, у жены — раздражение, ладят они между собою всё хуже. И вот во время одной ссоры, даже не очень серьёзной, Маюми сгоряча говорит: «Что уж нам теперь жить вместе, впору развестись!», а Саэмон, которому очень стыдно, что он больше не кормилец семье, понимает это буквально и уходит. Минуло пять лет. Маюми снова вышла замуж — казалось бы, сказочно удачно, за местного знатного и богатого князька. Но ни почёт, ни достаток ей не в радость, нового мужа она не любит, а о пропавшем Саэмоне всё время тоскует. Однажды она встречает бедняка-подёнщика, подрабатывающего резкой и продажей тростника, и узнаёт в нём своего первого мужа. Маюми его окликает, он пугается и бросается наутёк, она гонится за ним вплоть до его нищей хижины. Тут Саэмон признаётся, что он — это действительно он, что тогда, пять лет назад, ушёл из обиды и гордости, а теперь горько раскаивается. Но теперь уже поздно что-то менять, как вышло — так вышло, — и несмотря на просьбы бывшей жены, он снова уходит. Её только и остаётся что написать печальные стихи, из которых почти тысячу лет назад и выросла эта история. (Любопытно, что в действе Но: конец благополучный — жена там не вышла замуж вторично, а нашла хорошую службу и разбогатела, хотя, конечно, и не до княжеского уровня, и пара в конце концов мирится и воссоединяется.)
А почти одновременно с «Водорослями» Уно Нобуо пишет другую, тоже короткую пьесу о разлучившихся супругах. Только тут он переделывал не хэйанскую повесть и не действо Но: пятисотлетней давности, а рассказ Мори О:гая , писателя почти современного (Мори умер в 1922 году, рассказ написан в 1915 г., пьеса Уно Нобуо поставлена в 1951 г.). И эта пьеса, «Старик со старухой» (ぢいさんばあさん, «Дзиисан баасан», в русском переводе рассказ называется «Старая чета»), оказалась едва ли не самой успешной у него и до сих пор ставится чаще других.

У самурая Иори (действие опять-таки в токугавские времена) есть жена Рун и младенец-сын, а у его жены ещё и младший брат. Этого брата призывают на годовую службу при Ставке — что хлопотно, но почётно. Увы, юноша как раз перед этим ввязался в драку, сильно искалечен и явиться на службу не может — по крайней мере, в срок. Иори соглашается его подменить и, простившись с семьёй, уезжает в Эдо.
Там он успешно начинает блестящую службу, обзаводится щегольской одеждой и новым мечом — но эдоские воины всё равно считают его деревенщиной и всячески язвят по этому поводу. И вот как-то Иори, не стерпев, выхватывает меч и ранит одного из самых противных насмешников. Ему грозит кара — и зрители, конечно, вспоминают завязку «Сокровищницы вассальной верности». Дело, однако, обходится понижением в чине и переводом в глухой гарнизон, по сути в изгнание, где след Иори и теряется. Проходит тридцать семь лет. Иори выходит помилование, и он отправляется на родину, в давным-давно покинутый дом. И как раз в это время выходит в почётную отставку Рун, последние тридцать лет прослужившая в одном из княжеских домов, при четырёх княгинях подряд. Она тоже уезжает в родные края — и супруги встречаются. Сперва они не узнают друг друга, но потом всё проясняется. Они пересказывают друг другу, что с ними случилось за эти годы; Иори с горечью узнаёт, что жена его устроилась на службу сразу после смерти их пятилетнего ребёнка, да и вся остальная родня давно умерла. Но сами герои хоть и стары уже, но живы и наконец снова вместе, — и дождались того, о чём мечтали почти сорок лет.

Рассказ Мори О:гая суховатый и поучительный, пьеса — добрая и трогательная. Уно Нобуо сделал хороший выбор — и необычный: уже давно никто из драматургов Кабуки не решался брать сюжеты из современной прозы (из пьес других жанров — заимствовали, тут работала привычка в переделкам кукольных пьес). А Уно Нобуо вещи современных ему прозаиков переделывал для сцены охотно и обычно удачно.

Все эти рассказы и повести — «из старинной жизни»: пьесы про современность, несмотря на все старания Каватакэ Мокуами, в Кабуки так и не привились толком и остались непривычными. Но в остальном лёгких путей Уно Нобуо не искал: инсценировал то повествования от первого лица, то вовсе «модернистскую прозу». После «Старика со старухой» наиболее известна, пожалуй, его переделка для сцены повести Дзюнъитиро: Танидзаки «Рассказ слепца» (盲目物語, «Мо:моку моногатари», повесть — 1931 года, пьеса — 1955, почти сразу после снятия послевоенного запрета на исторические пьесы Кабуки). Действие — в XVI веке, в пору кровавых междоусобиц и объединения Японии. Главная героиня — Оити-но Ката, сестра Нобунаги, к началу действия уже вдовая.

Вот её старинный портрет

Её домогаются двое кавалеров: благородный и достойный Сибата Кацуиэ и жестокий грубиян То:китиро:. Вдова выбирает первого, они женятся — но То:китиро:, ставший большим воеводой и ныне именующийся Тоётоми Хидэёси, находит возможность отомстить обоим. Замок в осаде, горит, Оити и её муж кончают самоубийством, а её дочь спасена челядинцем — слепым массажистом и музыкантом Яити.

Этот Яити и есть главный герой всей истории (и рассказчик в повести Танидзаки)— безгласно и безнадёжно влюблённый в госпожу, он счастлив уже тем, что остаётся с нею рядом до самого конца, а тогда выполняет её последний завет, выручив из горящего замка её дочь. Этой девушке предстоит стать госпожой Ёдо, главной наложницей ненавистного её Хидэёси (и матерью его сына), и ей удастся ещё в какой-то мере отомстить за мать, опозорив Хидэёси перед его воинами. (Потом она вместе с сыном погибнет в Осакском замке, и об этом тоже есть знаменитые пьесы Кабуки, старого и нового.)
А Яити остаётся совсем один. В конце пьесы он, уже еле живой, бродит по берегу озера Бива и печально поёт песню, которую в лучшие времена певал для своей высокородной возлюбленной. Появляется призрак Оити и молча подыгрывает ему на гуслях — слепец, конечно, призрака не видит, но музыку слышит и понимает, что произошло. (Между прочим, начиная с первой постановки, верного слепца и злодея Хидэёси играет один актёр — благо они не встречаются в общих сценах.)

2
Все эти инсценировки — уже послевоенные, пятидесятых годов. Но и до того, и после Уно Нобуо писал и пьесы полностью собственного сочинения, и тоже в разных жанрах. Вот одна из них — «Пурга на перевале» (吹雪峠, «Фубуки то:гэ», 1935). Ранняя, короткая и, если можно так выразиться, очень экономная.
Времена — опять токугавские, уже ближе к падению сёгуната. Место действие — хижина на горном перевале, здесь останавливаются переночевать или переждать непогоду паломники — последователи Нитирэна, по дороге к храму Минобэ-сан. В ночи бушует снежная буря, когда в хижину с облегчением забираются едва не замёрзшая, отчаянно простуженная пара — женщина Оэн и молодой красавец Сукэдзо:. Из их разговора скоро становится ясно, что Оэн бежала с любовником от мужа. А муж этот — грозный Наокити, глава «игорной мафии» и главный шулер в округе (если такое слово применимо к игрокам в кости). Сукэдзо: был его почтительным подручным, но влюбился в жену главаря, и она ответила ему полной взаимностью: юноша моложе, красивее и любезнее её мужа. Однако такая связь смертельно опасна для них обоих; какое-то время молодая пара пыталась скрывать свои чувства, а потом бежала. Они помолились в храме, потом двинулись обратно через тот же перевал…
Им не повезло. Наокити — человек суровый и мстительный, но привык себя сдерживать — при его занятии это необходимо. Однако мысли о беглецах отвлекают его от дела, даже рука стала менее верной, просто наваждение какое-то! Он решает помолиться об успокоении собственных страстей в храме Минобэ-сан (естественно, что человек такого сурового нрава — истовый приверженец учения мятежного Нитирэна). В пути его застигла пурга, и он решил укрыться на ночь в хижине на перевале — к ужасу обоих влюблённых. Они умоляют Наокити о прощении, клянутся, что и в паломничество ходили, чтобы замолить свой грех. Но надежды мало — и они постепенно бормочут всё тише, скованные страхом. А главарь игроков внезапно отвечает: «Да, верно. Сперва я просто вне себя от ярости был, кости из рук валились… А на пути к храму постепенно понял, что такая чувствительность недостойна мужчины. Так что мстить вам я не собираюсь».

При этих словах Сукэдзо: облегчённо вздыхает — и захлёбывается кашлем: он хрупкого здоровья, и зимнее паломничество окончательно его подкосило. Оэн торопливо роется в сумке, вытаскивает пилюли, пытается дать их возлюбленному — но Сукэдзо: весь трясётся и не может даже удержать их во рту. Тогда Оэн сама разжёвывает пилюли и начинает бережно кормить ими юношу изо рта в рот. Это не самое лучшее, что могло прийти её в голову в присутствии мужа: при виде таких нежностей умиротворившийся было атаман вновь приходит в ярость — не столько даже от ревности, сколько от обиды, что с ним эти двое уже совсем не считаются, будто его тут и нет! Он постепенно накручивает себя всё больше и, наконец, выхватывает свой короткий меч: «Вы должны, наверное, быть счастливы, что хотя бы в смерти не расстанетесь!»
Наокити страшен — и тут и жена, и любовник начинают умолять его уже иначе, чем прежде. «Атаман, пойми, это не моя вина, эта женщина меня соблазнила, я только явил слабость!» — вопиет продышавшийся Сукэдзо:. «Муженёк, это всё ложь, этот подлец меня силой взял, а потом я уже не смела тебе в лицо посмотреть, вот и бежала с ним!» — «Что ты врёшь, сука, какое силой, ты сама пришла!» — «Да что ты о себе понимаешь, ничтожество, ради чего бы я… Теперь из-за тебя, негодяя, меня убить могут!» — «Это меня могут прикончить из-за тебя, будь ты проклята!» Наокити переводит взгляд с одного на другую и обратно, постепенно ярость на его лице уступает место отвращению. «Экая дрянь вы оба! — рявкает он наконец. — А я-то думал, что для вас есть хоть что-то дороже собственных жалких жизнишек! Эх, смотреть противно!» Он взмахивает клинком в воздухе, вновь засовывает его за пояс после того, как Оэн и Сукидзо: отпрянули, распахивает двери и решительно уходит прочь, в рев пурги.

Вот такая мелодрама с единством места, времени и действия, с образцовыми кабукинскими амплуа и с простором для игры актёров. (Хотел написать «Танидзаки бы понравилось», — но это вряд ли, больно уж героиня не в его вкусе.)

3
А через несколько месяцев после «Пурги на перевале» была поставлена другая пьеса Уно Нобуо — тоже бытовая, но с постепенным смещением жанра по ходу действия. Она из тех же времён, но подлиннее, помноголюднее, и называется «Рассказ в дождливый канун праздника» (巷談宵宮雨, «Ко:дан ёмия-но амэ»).
Помните пьесу настоящего Каватакэ Мокуами про блудного монаха Нитто:? Там герой, в общем-то, неплохой человек, во многом павший жертвой чужих козней. Герой Уно Нобуо — тоже развратный монах, но с ним всё обстоит гораздо хуже. Этот Рю:тацу тридцать пять лет был настоятелем храма Мё:рэндзи — и не пропускал ни одной хорошенькой прихожанки. Одна из женщин родила ему дочь, по имени Отора, и вскоре умерла. Монах вверил её заботам своего племянника Тадзю: по прозвищу Торафугу (это самая вкусная и самая ядовитая разновидность рыбы фугу) и его жене Оити. Это был крайне неудачный выбор: парочка оказалась бессердечными жуликами и много лет тянули из монаха деньги, грозя раскрыть всем, что у него есть дочь. Наконец, этот источник иссяк: Рю:тацу разоблачили, лишили сана, выгнали из храма с позором. Теперь его приютил в своём небогатом эдоском домике в предместье по соседству с весёлым кварталом тот же Талзю:. Не по доброте душевной: он подозревает, что в бытность свою настоятелем старик скопил большие деньги и где-то их припрятал. Осталось выяснить, где именно. Ну, или надеяться на наследство: не унесёт же бывший монах своё богатство в могилу!
А Отора за это время выросла, стала красавицей— и Торафугу не замедлил продать её в наложницы старому, хворому и уже отчасти выжившему из ума, но зажиточному лекарю. Сама девушка этого старика совершенно не переваривает и уже несколько раз пыталась от него сбежать.
Вот и сейчас, пока Рю:тацу дремлет в своём уголке за сеткой от комаров, соседи сообщают, что Отора очередной раз пропала из лекарского дома. Надо её разыскать, иначе у Торафугу и его жены будут неприятности. Тем более что, по слухам, девушка прячется где-то по соседству и хотела бы потолковать со своим воспитателем Тадзю:. «Только не хватало, чтоб она прямо сюда заявилась! — ворчит Торафугу. — Пойду поищу её, а ты, жена, присмотри за стариком».
Отора действительно скрывается совсем рядом — в доме мастера-гробовщика. Добрая жена ремесленника, Отома, всячески её утешает: не так уж и плох старый-то лекарь, он в тебе ведь души не чает, всё лучше, чем делать всю чёрную работу при суровой Оити и её грубияне-муже! Но девушка плачет всё горше и клянётся, что лучше ей умереть, чем спать с постылым противным стариком! Появляется Тадзю:, он настроен решительно и велит воспитаннице немедленно возвращаться к лекарю. Отора умоляет его забрать её обратно, но Торафугу объясняет: он, Тадзю:, у этого лекаря по уши в долгу, причём задолжал уже после того, как продал её в наложницы. Старик, может, и выжил из ума — но не настолько, чтобы, разозлившись, не разорить Тадзю: и Оити. А долг Оторы — явить дочернюю почтительность и смириться. «ладно, говорит девушка ледяным голосом, — я вернусь к этому грязному старику. Прошу прощения за беспокойство». Она удаляется, а жена гробовщика качает головой: на что-то Отора явно решилась, только едва ли на то, что сказала!
Торафугу, вздохнув с облегчением, возвращается домой — и там его окликает дядя: поговорить надобно, по важному делу! Неужели завещание? Рю:тацу очень неохотно, но признаётся: да, он действительно успел скопить денег, около сотни золотых. Они зарыты во дворе его храма Мё:рэндзи — и забрать их настоятель-расстрига не успел. Надо бы их выкопать — но сам Рю:тацу в своей бывшей обители появиться не смеет, да и слаб он для землеройных работ, а племянничку не слишком доверяет… Тадзю: всячески уламывает старика, заверяя в своей кристальной честности и преданности — разве не он всё последнее время обеспечивает дяде кров и стол? Наконец, Рю:тацу называет точное место, где зарыт клад, — но настаивает, чтобы Торафугу отправился за ним немедленно. А тот и рад.

Второе действие начинается через несколько часов. Рю:тацу ворочается у себя за занавеской, не в силах заснуть — а вдруг племянник как раз сейчас бежал с его сокровищем? Однако Тадзю:, наконец, возвращается, уже почти ночью. Он вполне преуспел — золото выкопал и никому на глаза не попался. Старик очень рад и благодарен, но это не мешает ему трижды пересчитать монеты. Их ровно сто, и удовлетворённый Рю:тацу шамкает: «ты хороший мальчик…» — и, сжав свёрток с деньгами, снова устраивается на ночь в своём уголке. Торафугу ожидал совсем иной благодарности — по крайней мере в размере трети клада! Ладно, утром придётся объясниться со старым дурнем.

Утром семейство мирно завтракает; покушав, Рю:тацу пытается снова ускользнуть к себе за комариную сетку, но Тадзю: хватает его за плечо и внятно объясняет, что рассчитывает на оплату своих услуг. «Да, да, конечно, я совсем забыл, прости меня!» — рассыпается в извинениях бывший монах, вытаскивает кошель и отсчитывает племяннику три монеты. Впрочем, в последний момент жадность берёт верх, и один из этих трёх золотых он поспешно забирает обратно. Тадзю: в ярости: он рассчитывал на гораздо большее! Он прямо заявляет это старику, тот возмущённо вопит: «Но это же мои сбережения, мне и решать, как ими распоряжаться!» Они ругаются уже в полный голос — так что на крики прибегает соседка Отома, жена гробовщика, и увидев, что дядя и племянник уже дерутся над рассыпанными монетами, решительно вмешивается и уволакивает Торафугу к себе домой.
Там она всячески пытается его угомонить, но Тадзю: не унимается. Теперь, впрочем, он ругает уже сам себя: после такой распри старик перепрячет деньги, а на завещание рассчитывать точно не придётся! Ещё, того гляди, Рю:тацу вспомнит о своей дочери и оставит всё девчонке! Весь этот шум происходит над ухом у дремлющего гробовщика и мешает ему. Наконец мастер теряет терпение и обрушивается на жену: нашла время и место трещать! Да ещё крикливого соседа притащила — зачем, собственно? Отома решает, что муж усомнился в её верности и подозревает её в шашнях с Торафугу и, в свою очередь, обрушивается на него. Вообще они оба добрые люди, но шумные и пылкие. Так что в конце концов Отома заявляет: «Злые вы, уйду я от вас!», хватает узелок и хлопает дверью; гробовщик бросается за ней — мириться. А Тадзю: так и остаётся в соседском доме совсем один.
И тут, почти как у Шварца, с улицы он слышит пронзительный голос: «Яды! Яды! Свежие яды!» Это бродячий крысолов — он же торговец крысиной отравой. Торафугу высовывается: «А сильный у тебя яд-то?» — «Ещё бы! Человека запросто уморит, не то что крысу!» — «Это хорошо, — кивает Тадзю:, — а то меня дома крысы совсем одолели. Отсыпь-ка мне, я плачу!»

Начинается третье — и последнее — действие. Тадзю: вернулся домой, извинился перед дядей и крепко выпил с ним на мировую. Старик не любит пить без закуски — почтительный племянник берётся сам эту закуску состряпать. И, как и следовало ожидать, обильно приправляет её крысиным ядом. Рю:тацу выпил, закусил — и, уже полупьяный, внезапно задаётся вопросом: а где, собственно, его дочка Отора? До того Тадзю: и Оити придумывали самые разные обоснования для отсутствия своей воспитанницы, но теперь монах-расстрига всё крепче подозревает, что от его девочки эта пара избавилась — и хорошо если не продала в весёлый дом, благо до соответствующего квартала два шага! Тадзю: и Оити выдумывают новые отговорки, однако старик им уже не верит. Тут яд начинает действовать: голова у него кружится, внутри всё горит… Он заползает с помощью Оити под сетку от комаров и стонет: «Воды, воды!» Женщина поит его, а потом в страхе говорит мужу: «Что-то с твоим дядей совсем неладно!» — «Всё в порядке, — невозмутимо отвечает Тадзю:, — мышьяк так и должен действовать!» Оити, которую муж раньше ни о чём не предупредил, в ужасе, и Торафугу решает ускорить события: берёт полотенце и с ним забирается за сетку. Слышатся звуки борьбы, из-за занавески выползает Рю:тацу с полотенцем на шее, едва живой, а за ним — племянник. Прямо на глазах зрителей он душит бывшего монаху и говорит перепуганной жене: «А вот и наши денежки, сотня золотых! Слушай, там в кладовке есть старый сундук со всяким хламом — опустоши его, я туда дядю уложу и вывезу на тачке подальше».
Так он и делает. Оити боится оставаться одна и просится пойти с мужем, но тот обзывает её дурой и увозит сундук с мертвецом один. Женщина сидит ни жива ни мертва, вздрагивая от каждого звука. Ой, что это? Нет, просто халат с вешалки соскользнул… А почему светильник замигал? И от полотенца, замаранного кровью и рвотой, ей как-то неуютно, так что Оити выходит во двор постирать его. А со двора в дом незримо для неё входит призрак мёртвого монаха.
Вернувшись, Оити вешает полотенце сушиться, запирает дверь — и и внезапно слышит: «Отдай мои деньги!» Это призрак — теперь женщина видит его и в ужасе вопит. «Где мои деньги?» — «У мужа, у мужа, вот он воротится, и мы всё вернём, только не трогай меня!» Призрак удовлетворённо кивает, но продолжает: «Где моя дочка?» — «Я завтра же её приведу, только не гневайтесь!» Тем временем светильник гаснет окончательно; Оити спешит вновь его зажечь, а когда комната освещается — призрака не видно, только из-за занавески от комаров слышится привычное кряхтение старика.
Наконец, возвращается Тадзю: — и видит оцепеневшую от ужаса супругу. «что стряслось?» Она только тычет пальцем в сторону занавески. «Да успокойся ты, я труп выкинул в реку, а на улице такой ливень, что никто меня не видел». — «Он… он здесь…» — с трудом выговаривает Оити. Торафугу смотрит на неё как на сумасшедшую, потом всё же заглядывает за сетку: «ну и что ты несёшь? Никого тут нет, тебе почудилось! Пойду тачку на место поставлю…» Когда он выходит, Оити продолжает кланяться в сторону занавески и рассыпаться в извинениях. Потом присматривается — вроде бы и впрямь за сеткой никого нету… Она подходит поближе — и тут кто-то хватает её за пояс и затаскивает внутрь. Когда Тадзю: возвращается со двора, он слышит уже только предсмертный хрип из-за занавески. Отодвигает сетку — там лежит тело его жены, она задушена, и лицо страшно искажено. И тут в дверь стучат. Торафугу поспешно опускает сетку, мечется по комнате, потом всё же идёт к двери: «Кто там?» —«Это я, Отома! Плохие вести, сосед! Девочку вашу, Отору, нашли на берегу, возле Бревенчатого моста! По всему выходит — утопилась она!»

И следующая, последняя сцена — у этого самого моста. Тело девушки уже накрыли циновкой, окрестные жители толпятся вокруг под дождём и обсуждают новость. Прибегает Отома, садится рядом, отворачивает край циновки, чтобы убедиться — и заливается слезами. Но дождь усиливается, и все разбредаются кто куда, даже Отома, которую уводит муж (они помирились). Только одна фигура остаётся близ тела, склонившись над мёртвой девушкой на коленях. Это призрак её отца — кажется, он молится. На мосту появляется Тадзю: — он задержался, хлопоча вокруг погибшей жены и соображая, как быть, чтобы на него не повесили это убийство. Призрак Рю:тацу поднимается на ноги (если считать, что у призраков всё же есть ноги) и окликает племянника замогильным голосом. Торафугу отшатывается, поскальзывается на мокрых брёвнах, падает в набухающую под проливным дождём реку. А призрак старика подходит к краю моста, смотрит вниз, на захлёбывающегося Тадзю:, поворачивается к телу дочери и удовлетворённо кивает ей. Теперь от преступной семьи никого не осталось.

Уно Нобуо продолжал писать (и переделывать) пьесы для Кабуки вплоть до 1980-х годов. Но поздние его вещи, кажется, менее любопытны.

Via