Справедливо ли устроен мир «Стародавних повестей»? Если да, то в буддийском смысле слова: каждому воздаётся по делам, кто страдает без вины – тот, стало быть, избывает свои грехи прежних рождений. Но есть и скорое воздаяние, прижизненное. И не только в таких случаях, когда какого-нибудь разорителя храма на месте поражает чудом. Люди с успехом сами на себя навлекают беду – по глупости. Сегодня покажем три истории: про незадачливого преступника, нечестного стражника и про пострадавшего, который сам усугубил своё несчастье.

Рассказ о том, как странника Амиды убили в доме человека, им же убитого
В стародавние времена в краю [таком-то] в уезде [таком-то] был храм […]. В храме жил монах-странник, подвижник будды Амиды. Он носил посох с оленьим рогом на верхушке, внизу окованный медью, ударял в медный гонг, обходил разные края и призывал всех славить Амиду, и как-то раз на горной дороге встретил путника с поклажей.
Монах поравнялся с ним, потом путник отошёл с дороги, достал обед и стал есть. Монах пошёл было дальше, но путник его окликнул, он подошёл. Поешь! – говорит тот, дал ему своего риса, монах охотно поел.
Потом путник взял поклажу, собирался взвалить на плечи, а монах думает: здесь никого кроме нас нет, если убью этого человека и заберу его вещи и одежду, никто не узнает! А путник ничего не подозревает, прилаживает свой груз. Монах вдруг поднял окованный посох, нацелился в голову, путник кричит: ты что?! Замахал руками, заметался, а монах был человек сильный, не слушает его, ударил – и наповал. Забрал груз, одежду и убежал оттуда, будто улетел.
Спустился с гор, ушёл далеко, а там деревня. Монах идёт и думает: теперь никто ничего не узнает! Подошёл к чьему-то дому, говорит: я монах, странствую, призываю славить будду Амиду. Солнце садится, прошу, приютите меня сегодня на ночь! Хозяйка отвечает: муж мой ушёл по делам, но раз так, заночуй у нас. Впустила, а домик простой, небольшой, усадила монаха у очага.
Хозяйка глядит на монаха – и случайно заглянула ему в рукав. И под верхним рукавом увидела рукав одежды, похожей на ту, что надел в дорогу её муж, с цветной обшивкой. Хозяйка ни о чём не догадалась, не поняла, что к чему, только всё думает про этот рукав: странно! Разглядывает, не подавая виду, и точно, рукав тот самый.
Тогда хозяйка встревожилась, испугалась, вышла к соседям и потихоньку говорит: так, мол, и так. Что бы это значило? Соседи в ответ: очень странно! А что, если он вор? Куда уж хуже! Если ты хорошо разглядела, если одежда на нём та самая, мы этого странника схватим и допросим! Женщина им: не знаю, вор он или нет, но рукав точно тот! Соседи говорят: раз так, пока монах не сбежал, скорее его допросим, послушаем, что скажет.
Созвали молодых сильных парней из той деревни, четверых или пятерых, велели им ночью зайти в тот дом. А монах поужинал и, ничего не подозревая, лёг спать. Вдруг кто-то входит, хватает его, монах кричит: вы что? А они его связали, вытащили из дому, придавили ему ноги и стали допрашивать. Он отпирается: я, мол, никого не убивал! А кто-то говорит: давайте развяжем мешок этого монаха, посмотрим, нет ли там вещей нашего соседа. Точно! – отзываются другие. Открыли мешок, глядь – а там все те вещи, что взял с собой их односельчанин.
Вот оно как! Монаху на голову поставили чашку с горячими угольями, и тут он не выдержал жара, признался: правда ваша, я в горах встретил такого-то человека, убил его, забрал его вещи, но вы-то кто такие, зачем меня пытаете? Ему говорят: так вот дом того самого человека! Монах отвечает: значит, Небо меня покарало!
Когда рассвело, монаха повели, чтобы показал место, сельчане смотрят – и точно, там их сосед лежит убитый. Звери его ещё не объели, жена и дети увидели его – стали плакать и сетовать. А монаха решили обратно не вести, прямо тут же и расстреляли из луков.
Кто слышал о том, все бранили монаха. Путник его пожалел, окликнул, поделился с ним рисом, ничего не подозревал, а у самого монаха ложные взгляды укоренились глубоко, он убил, чтобы ограбить, и Небо его покарало: далеко не ушёл, направился прямо в тот дом, и его вскоре убили. Удивительное дело! – кто слышал, те так и передают этот рассказ.

Посох и гонг монаха соответствуют тому, каким предстаёт «странник Амиды», Амида-хидзири, на хэйанских и камакурских изображениях; пример – знаменитая статуя досточтимого Ку:я работы Ко:сё: начала XIII в. «Ложные взгляды укоренились глубоко» 邪見深くして, дзякэн фукаку ситэ, – здесь повествователь объясняет злодеяние монаха тем, что он не пришёл к правильным воззрениям: алчность и жестокость производны от невежества.
Любопытно, что сам монах, как и рассказчик, называет самосуд «карой Неба», а не «кармой», не «воздаянием».
В следующем рассказе действуют чиновники столичного Сыскного ведомства, Кэбииси. «Тюремщики» – обслуга этого ведомства, набранная из осуждённых, про них было тут.

Рассказ о том, как служащий Сыскного ведомства украл нитки и это раскрылось
В стародавние времена несколько служащих Сыскного ведомства пошли на западную окраину столицы, схватили вора, связали, собирались возвращаться, и тут один сыщик […] говорит: дело сомнительное, подождите-ка! Спешился и зашёл в дом вора.
Через какое-то время сыщик выходит, глядь – а под штанами на животе у него словно выпирает что-то, чего прежде видно не было. Другие сыщики это заметили, думают: странно! А ещё перед тем как он вошёл в дом, его слуга с луком и стрелами оттуда вышел и что-то своему господину тихонько сказал. Странно! – думают сыщики. – Отчего это у него так встопорщились шаровары? Говорят меж собой: ничего не понятно! Если мы этого не выясним, позор нам! Мы этого так не оставим! Надо этого сыщика раздеть и посмотреть! И вот какую они придумали хитрость. Говорят: давайте этого вора отведём к реке и там допросим? И отправились к месту, что зовётся Бёбу-но ура.
Там допросили вора, потом собрались возвращаться, но ещё на берегу один сыщик говорит: не искупаться ли нам, а то жарко! Другие подхватили: дело хорошее! Все спешились, раздеваются. А тот сыщик с набитыми штанами глядит на них и говорит:
– Ни к чему это! Что за глупости! Разве подобает сыщикам плескаться в речке, как каким-нибудь пастушатам?! Экое безобразие!
Он не понял, что всё это затем, чтоб его заставить раздеться, только горячился всё больше, видно: рассердился. Другие сыщики переглядываются, а сами продолжают раздеваться. И этот сыщик тоже, хоть и злился, но поневоле пришлось раздеться и ему.
Позвали старшего [слугу] и говорят: собери одежду этого господина и отнеси туда, где почище. Слуга подошёл, взял его одежду, понёс, чтобы сложить на траве, – и тут из шаровар посыпались мотки ниток, два или три десятка.
Сыщики это видят, столпились вокруг: это что такое? Переглядываются, смеются, спрашивают – а тот сыщик лицом побледнел, как линялое индиго, стоит, сам не свой. Хоть другие сыщики его и заставили раздеться, но теперь пожалели. Схватили свою одежду, вскочили на коней и сейчас же ускакали прочь. Сыскной чиновник один, с перекошенным лицом, себя не помня, не одевшись толком, верхом поскакал в город, куда конь вывезет.
Тогда старший [слуга] собрал нитки, отдал слуге того сыщика. Слуга тоже стоял с растерянным видом, но нитки взял.
Тюремщики глядят на это и шепчутся меж собой: мы воровали, попались и вот кем стали, ничего тут позорного нет. Бывает же и вот так! И тайком смеются.
Думается, тот сыщик был большой дурак. Очень ему захотелось – и в доме, где схватили вора, стащил нитки, а скрыть не смог, вышло глупее некуда. А потому остальные сыщики его очень жалели, пытались скрыть этот случай, но так уж вышло, люди о нём прослышали. Так передают этот рассказ.

Может быть, этот рассказ – скрытая подпись одного из тех людей, кто собирал «Стародавние повести», если принять версию, что делали это ближние люди государя-монаха Сиракава-ин. Был у того государя один верный человек, много лет прослуживший в Сыскном ведомстве, Морисигэ. Но это, конечно, только одна из версий.
В следующем рассказе, увы, действует вполне историческое лицо, Киёхара-но Ёсидзуми 清原善澄 (943–1010). Он преподавал в столичном Училище (Школе чиновников, Дайгаку).

Рассказ о том, как законоведа Ёсидзуми убили грабители
В стародавние времена жил законовед Киёхара-но Ёсидзуми, простой преподаватель в Училище. Он отличался незаурядными знаниями, не уступал учёным мужам древности. Лет ему было за семьдесят, в свете к нему многие обращались за советом. Дом же его был очень беден, всю жизнь Ёсидзуми провёл в нужде.
И вот, однажды ночью в дом ворвались грабители. Ёсидзуми поступил разумно: убежал от них и спрятался в подпол. Грабители его заметить не могли. Вошли, взяли, что захотели, остальное разломали и растоптали. И ушли, бранясь.
Тогда Ёсидзуми сразу же выглянул из подпола и крикнул вслед грабителям, когда те уже выходили в ворота:
– Эй, вы! Я все ваши лица видел! Как только рассветёт, заявлю в Сыскное ведомство, вас сразу схватят!
Страшно разозлился, кричит, разбойники в воротах его услышали и говорят: слушайте, а может, вернуться и убить его? Побежали обратно, Ёсидзуми растерялся, кинулся к дому, пытается скорее укрыться в подполе, но второпях ударился головой, спрятаться не успел, грабители вбежали, вытащили его и зарубили, мечом снесли ему голову. А сами скрылись, их так и не нашли.
Хоть и был Ёсидзуми замечательно учён, но не было в нём ни на каплю японского духа, как ребёнок, наговорил глупостей, вот и погиб! – так бранили его все, кто слышал о нём. Так передают этот рассказ.

«Подпол» здесь – пространство под полом дома; хэйанский жилой дом обычно не имеет сплошного фундамента, стоит на столбах.
Выражение «японский дух» 和魂, Ямато-дамасии, получит со временем огромный идеологический вес, особенно в первой половине XX в.: «дух Ямато» в смысле храбрости, самоотречения, преданности государю и т.п. Здесь этот «дух» совсем другой. Он противопоставлен «знаниям» («китайским», поскольку речь идёт о китайской учёности) и подразумевает, скорее, практический ум, смекалку, способность верно оценить реальное положение дел.

Via