На нашем сайте по японским религиям появился новый раздел: там собраны сочинения о бодхисаттве Каннон в разных жанрах: трактаты, стихи, молитвы, правила обрядов, храмовые предания, жизнеописания и поучительные истории с картинками. Кое-что туда собрано из постов этого журнала, но есть и новое.
Сегодня покажем здесь небольшую повесть с картинками XIV века – «Предание о Каннон-отроке» 稚児観音縁起, «Тиго Каннон энги».
Судя по заглавию, ее надо читать как храмовое «предание», энги. Обычно так называются повествования об истории храмов, о происхождении чудесных изваяний или картин. Если подходить так, то наша история – о том, почему в молельне Бодай-ин 菩提院 в городе Нара (одном из множества зданий большого храма Ко:фукудзи) бодхисаттву Каннон изображают в облике отрока. Но по языку и стилю повесть ближе к занимательным рассказам о:тоги-дзо:си, а по сюжету – к одной из разновидностей таких рассказов, а именно, к «повестям про отроков», тиго-моногатари. Это истории про монахов и их юных учеников и служек, не всегда, но часто любовные; распутные монахи в них ведут себя как томные кавалеры, а ученикам остаётся роль нежных дам. Не всегда отроки эту роль принимают, и тогда получаются истории о дружбе, или о мести, или о чем-то еще. Самый, кажется, знаменитый пример таких сочинений – «Долгая повесть в осеннюю ночь», где намешано всего: и про любовь, и про войну, и про богов… «Предание о Каннон-отроке» гораздо строже, распутство здесь если и присутствует, то только намёком. А вообще это история про чудо, сбывшееся и несбыточное, про учителя и ученика. И ещё про «уловку» бодхисаттвы. Отчасти повесть похожа вот на этот рассказ из «Стародавних повестей», только там герой – молодой монах, а тут старик.
Бодхисаттва Каннон здесь именуется длинным величанием: Великий Святой, Внимающий Звукам, почитаемый Свободный 大聖観音自在尊; в нём соединены два понимания того, что означает санскритское имя Авалокитешвара (происходит оно от «свободы» или от «звуков», «голосов»).

Предание о Каннон-отроке
В старину в нашей стране Японии, в краю Ямато, возле храма Хасэдэра жил досточтимый, знаменитый монах. Через окно прекращения неведенья и постижения сути неустанно созерцал он три тысячи миров в единой мысли; на помосте пяти образов становления тела за долгие годы пропитался благоуханием, принимая дар от будд, – так он усердно трудился, подвижничал по Закону Будды. Прожил шестьдесят с лишним лет, но некому было услужить ему, успокоить его сердце в нынешнем веке, пойти за ним по следам Закона Будды, помолиться, чтобы обрёл он плод просветления в будущей жизни, – не было у него ученика.
Монах сетовал: скудные блага унаследовал из прежних рождений! И три года каждый месяц ходил на поклонение Каннон, Внимающему Звукам, в храм Хасэдэра. Молился: даруй мне ученика, одного, кто служил бы мне, покоил моё сердце в нынешнем веке, а в будущем продолжил мой путь по следам Закона Будды! Но прошли полных три года, а ответа на молитвы не было. Монах, досадуя на Внимающего Звукам, молился ещё три месяца. Однако прошло три года и полных три месяца – а чудо так и не явилось. Теперь уже досточтимый досадовал на собственные прежние деяния:
– Вот ведь: Великий Святой, Внимающий Звукам, Почитаемый Свободный – наш господин, провожатый в Чистую Землю Высшей Радости, владыка мира Фудараку. Глубоки его милосердные обеты, спасает он даже великих грешников, даже отверженных! А потому его клятва – «Все равны, любой для меня – единственное дитя» – охватывает и меня тоже. Но пусть луна и не выбирает, в каких водах сиять, – в грязной воде ее свет не отражается. Как ни светел, ни чист солнечный круг милосердия Внимающего Звукам – в мутной воде живого сердца не засияет его отраженье. Сил мне не хватает, тучи моих грехов так и не рассеялись, и даже если он милосерден ко мне…

Перед рассветом монах в слезах двинулся в обратный путь. И когда проходил у подножия горы Офуси, заметил отрока лет тринадцати или четырнадцати. А тот лицом воистину прекрасен, словно цветок, поверх лилового нижнего платья ¬– белое верхнее нараспашку, шаровары цвета сухих листьев, в руках поперечная флейта из китайского бамбука, играет он – и звуки льются из самого сердца. А волосы длинные, ещё не собраны в узел, так красивы, будто ночная роса на травах в восемнадцатый день восьмого месяца, будто ветви весенней ивы, спутанные ветром… Досточтимый глядит на него и не понимает: наяву ли это? Думает: уж не демон ли наслал наважденье?

Но подошёл и спросил у отрока:
– Ещё глубокая ночь, а ты тут в горах, совсем один. Надо думать, неспроста! Кто же ты?
Отрок отвечает:
– Я, ваш слуга, жил при храме Тодайдзи [в городе Нара]. Ничего особенного: рассердил своего учителя и ночью тайком сбежал, куда ноги несут. А вы где живёте? О, если бы вы, досточтимый сжалились надо мной, взяли меня к себе! И разрешили бы стать вашим служкой… Я был бы рад услужить!
Монах обрадовался, говорит:
– Конечно, раз так! Идём со мной, по дороге обсудим остальное.

И повёл отрока к себе в келью. Его товарищи-монахи возражать не стали, досточтимый радовался, утро сменилось вечером, а отрока искать никто не пришёл. И замысла своего он не изменил. Был отрок несравненно искусен и в стихах, и в музыке, шли месяцы и годы, монах всё радовался: вот как милостив к живым Каннон, Внимающий Звукам!
А на третий год в конце весны отрок вдруг заболел, четыре начала в теле его день ото дня слабели. И когда уже был при смерти, едва жив, отрок положил голову досточтимому на колени, рукой сжал его руку, и так, приблизив лицо к лицу, они горевали о скором расставании. И надо думать, последний наказ звучал воистину горько:
– Вот ведь: три года я все дни до заката проводил в келье сострадания-жалости, ночи до рассвета коротал за дверями терпения-сокрытия, утром и вечером учился у тебя милосердию – в какой новой жизни я это забуду?! Никогда не известно, умрёт первым старший или младший, – но если бы я прожил дольше, а ты уходил бы первым, я бы тебе сказал: пока жив, буду поминать тебя, поднося дары общине. Оказалось – пустые были мысли… Жалею я лишь о том, что ухожу раньше тебя. Говорят, учителя с учеником клятва связывает на три жизни – значит, в будущем веке мы снова встретимся! Послушай же: когда я перестану дышать, когда дух покинет тело, ты меня не зарывай в землю у Драконовых врат, не сжигай в дальних полях, а положи в гроб, закрой его и поставь в зале будд-хранителей. А когда пройдёт пять раз по семь дней, открой и посмотри.
Отрок договорил и дыханье его пресеклось.
Дух покинул тело, понапрасну истаял, как роса на северных травах. Каково же было сердцу досточтимого! – но ничего не поделаешь. Когда погибает птица, голос ее нежен, когда уходит человек, речи его дороги… Как бы там ни было, слова отрока монах принял как завещание, и скорбел, и толковал теперь только о будущем веке, а об обычных делах заботился мало. Кто глядит на цветы весенним утром – жалеет, что опадут, кто поёт о луне осенним вечером – досадует, что скроется она за облаками. А тут чудо явилось после трёх лет и трёх месяцев поклонения в Хасэдэра – надо думать, другой такой любви на свете не бывало!
Три года и три месяца пробыли вместе – конечно, станешь горевать, когда расстаешься! Лик, подобный луне, – за какими облаками сокрылся? Облик, подобный цветам, – каким ветром унесён? Младший ушёл прежде старшего – когда же слёзы высохнут на рукавах? Учитель разлучился с учеником – в какой день успокоятся горькие думы? О, как жаль! Старик остался доживать свой век, а юный умер!
Потом останки отрока положили в гроб и, как он завещал, оставили в зале будд-хранителей. Монах неустанно творил обряды, а люди собрались не только из ближней, но и из дальней округи – и за один день переписали «Лотосовую сутру». Поднесли общине, обратили заслуги к просветлению. Завершилась проповедь по случаю подношения – и досточтимый, полный горестных дум, открыл крышку гроба. А из гроба разнеслось благоухание сандала и алоэ – а отрок прежний свой прекрасный облик сменил на золотой образ Каннон Одиннадцатиликого. Открыл глаза – а взор сверкает, как молодые лотосы, улыбнулся – а уста ярки, как киноварь. Обратился к досточтимому и голосом чудным, как у птицы калавинки, молвил:
– Я – не из мира людей. Я владыка мира Фудараку, зовут меня Великим Святым, Внимающим Звукам, почитаемым Свободным. Чтобы спасти всех живых, кто связан со мною, я на время родился у подножия гор Хасэ. Ты много лет ходил на поклоненье, не оставлял решимости, и я явился тебе в облике отрока – одном из тридцати трёх обличий – чтобы связала нас клятва на два века [нынешний и будущий]. Через семь лет, осенью в пятнадцатый день восьмого месяца, я непременно приду проводить тебя – жди же, когда взойдёшь на девятый лотосовый помост в краю Высшей Радости!
Он сказал это, излучил сияние и исчез в небе, подобно вспышке молнии, скрылся в багряных облаках.

Ныне это Каннон-отрок в молельне Бодай-ин в Нара. Кто даст клятву ему, Внимающему звукам, и станет приходить на поклоненье, тот обретёт заслуги, и Каннон будет милостив к нему. Таким и предстанет: в теле отрока. Если же кто перепишет «Лотосовую сутру» – тот за такую заслугу сам станет свидетелем: [каждый станет буддой!] – и Каннон тут же явится перед его очами в живом теле.
Будды трёх времён и в последнем веке помогают нам: таковы их исконные заслуги. И такова заслуга, коей свидетель – сам Великий Святой, Внимающий Звукам, наш почитаемый Свободный!


Рассказ начинается с описания монаха: его подвижничество следует наставлениям школ Тэндай и Сингон и нацелено на то, чтобы быть достойным служилым монахом, исполнителем обрядов. «Прекращением неведенья и постижение сути» (сикан, санскр. шаматха-випашьяна) в школе Тэндай называется основной способ созерцания, цель его – охватить единой мыслью всё многообразие миров в их истинной сути; подробнее об этом – тут. «Пять образов становления тела» (госо: дзё:син) в школе Сингон – пять шагов к осознанию единства подвижника с буддой: 1) найти в своём обычном человеческом уме «просветлённую сердцевину» (такую же, как у будды); 2) укрепиться в ней; 3) достичь ещё более глубокой «алмазной сердцевины» (такой, как у будды всех будд – вселенского Махавайрочаны); 4) осознать её; 5) стать буддой в полной мере, и сердцем, и телом, на деле выявить своё единство с Махавайрочаной, а значит, и со всем миром. Итог всего этого – способность «принимать дар» (кадзи), то есть достигать единства с буддами, бодхисаттвами, богами и направлять их чудесные силы на помощь людям. Подробнее об этом – тут. Всё это нужно, чтобы монах мог исполнять свои обязанности в храме, совершать обряды: конечно, эти упражнения совершенствуют человека, стараясь ради людей и ради страны, он накапливает заслуги, и всё-таки это совсем не значит, что после смерти он уйдет в нирвану. Поэтому дальше и говорится: раз у него нет ученика, то некому будет после его смерти молиться, чтобы он обрёл просветление; такие молитвы могут оказаться вовсе не лишними.
Говоря об отражении луны или солнца в водах чистых и грязных, монах цитирует широко известные сравнения: будда пребывает в сердце каждого из живых существ точно так же, как светило отражается в разных водоёмах (при этом наставники Тэндай чаще говорят о лунном свете, а Сингон – о солнечном).
Монах, видимо, под старость оставил службу и поселился возле храма Хасэдэра вдали от столицы. О нём, в отличие от героев более поздних «повестей об отроках», не сказано, что он сам был поэтом или музыкантом. Но судя по тому, как описана его подготовка, он, видимо, раньше совершал обряды в каком-то из государственных храмов и в домах знатных особ. А для человека из такого круга «покоить его сердце» значит в том числе и сочинять для него стихи, и исполнять музыку, всё это ожидается от хорошего «отрока». Успехи по части собственно Закона Будды не так важны, хоть «отрок» и числится учеником. Есть немало поучительных рассказов и монашеских жизнеописаний, где наставник перед смертью спешит передать ученику все свои знания и даже ради этого молится, чтобы отсрочить свой смертный час, – но здесь не тот случай.
«Четыре начала» в теле – земля, вода, огонь и ветер. «Терпение-сокрытие» 忍辱, ниннику – монашеская добродетель из того же ряда, что «сострадание-жалость» 慈悲, дзихи. Отрок говорит, что учился у наставника милосердному подвижничеству; тем самым, получается, что не только люди этому учатся у бодхисаттв, но и наоборот. «Драконовы врата» отсылают к знаменитым китайским пещерным храмам Луньмэнь, здесь речь идёт просто о горном храме. «Зал будд-хранителей» 持仏堂, дзибуцудо: – тот из храмовых залов, где стоят изваяния будд. «Когда умирает птица…» – переиначенная цитата из «Бесед и суждений» Конфуция (VIII–4): «Птицы перед смертью жалобно кричат, люди перед смертью о добре говорят» (перевод Л.С. Переломова).
Прихожане переписывают «Лотосовую сутру» по обычаю, ради благой посмертной участи умершего, и «обращают заслуги к просветлению», то есть молятся, чтобы благие последствия их работы помогли умершему отроку достичь просветления. «Девятый помост» – высший из тех, где возможно возродиться в Чистой земле. Тридцать три обличья Каннон перечислены в «Лотосовой сутре» в главе XXV.

Via