(Продолжение. Начало: 1, 2, 3, 4, 5)

15. Госпожа с Восьмой улицы
— Нет, я не понимаю! — возмущается батюшка. — Ну, деда, главу Книгохранилища вызвали во Дворец, он обещал подойти попозже — ладно! Ну, мать и мачеха твои считают собственные счёты важнее счёта дней внука — горе мне, я был к этому готов. Дяде вообще не до того — что взять с этого молодца! Но родной отец дитяти — отправился на ночь глядя неведомо куда? Родная мать — ничего не подготовила? Само несчастное дитя — в каком-то затрапезном одеяльце! Как это всё понимать?!
Вся Столица, а может быть, и вся страна знает: ужасен в гневе глава сыскного отдела Полотняного приказа. Я бы тоже затрепетала, только, к счастью, за двадцать лет уже привыкла.
— Во-первых, — говорю обиженно, — оно не затрапезное! Это моё любимое зимнее платье! С сосенками. Оно мне дорого, и потому я его не выбросила, не отдала Рю, а заворачиваю в него маленького. То есть теперь оно уже его, и все возможные печати на этом своём достоянии он поставил.
— Хм. Действительно, — уже тише говорит батюшка, приглядываясь ко внуку.
— Мог бы заметить и раньше. Ты же лучший мастер обыска в Столице, а платья родной дочери не узнал! Во-вторых, Рэй тоже скоро будет. Я думаю, он дождётся господина главы Книгохранилища и заявится вместе с ним. Это будет очень прилично. В конце концов: кто хозяин этого дома?
— Так, — кивает господин Намма, ещё не смирившись. — А что у тебя третье?
— А в-третьих, раз ты маленького разбудил, ты его теперь и успокаивай! Ну нельзя при нём вопить, ему же тогда тоже хочется!
И вот страшный полотняный чиновник сидит с внуком на руках и, кажется, извиняется перед ним. Во всяком случае, задабривает. Извиняться, кстати, есть за что: меня такие гостинцы огорчили бы, будь мне триста дней. Письменный прибор, который потребуется через несколько лет, а сейчас — нельзя-нельзя, тушь детям вредно! Деревянная собачка от тёти, которую тоже нельзя-нельзя, потому что об неё зуб сломаешь, самый новый! Только мачеха молодец: прислала одёжек. Вот он немного успокоится, и переоденем во всё новое.
— Это, кажется, уже требуется, — замечает господин старший следователь, ощупывая внука снизу, а свои колени — сверху.
И только-только мы все трое успокоились, как появился мой супруг. В грязи, в крови и в полном отчаянии.
— Что случилось?
— Упал? Подрался?
— Моя вина. Толкнул на улице, кого не следовало. Какого-то воина, незнакомого. Не заметил в темноте, вовремя не убрался с дороги…
— Ты ранен?
— Дёшево отделался, можно сказать: одной зуботычиной. Саблю он не доставал.
Приношу мужу в закуток умыться, переодеться. Сама маленьким займусь.
Господин средний советник, надо отдать ему должное, молчит. Сказал бы: почему из всех дней — именно сегодня? Почему из всех ночных прохожих — именно ты? Почему из всех возможных встречных именно воин? Но господин Намма сдерживается. Придёт глава Книгохранилища, пусть сам и укоряет своего сына.
Ладно. Вот в таком виде, пожалуй, вас обоих, папашу и дитя, можно пустить и к столу.
Маленький успокоился, а большой — нет. Повторяет:
— Моя вина…
— В другой раз ходи с фонарём.
Откуда-то господин следователь знает, что фонаря Рэй вовсе с собою не брал. Не то чтобы потерял, дождём залило, ветром задуло…
— Не только в этом дело, господин средний советник. Я… даже не знаю, как начать.
— Так с чарки и начни.
Супруг мой медлит, хоть и знает: нельзя отказываться, если старший потчует. Это хуже, чем на улице чужих охранников толкать.
— Я лучше скажу, пока трезвый. Понимаете, по всему выходит — это я. Из-за меня на господ служилых нападают. Из-за досточтимого Камэя и из-за меня.
Батюшка не переспрашивает. Молча ждёт объяснения.
— Стихи за пазухой. Лисица. Шелковица. Сегодня вот: два плаща… Скажите, пожалуйста: а ни на кого в последнее время не нападали пьяные? Или когда бы он сам был выпивши?
— Пьяные драки наверняка были, но это страже виднее.
— Это если случилось, то накануне перед тем, как господин из Дождевого дома лисице попался. То есть прелестнице в носилках.
Я-то слышала, что у господина Оданэ подчинённый в пьяном виде печать потерял. И как раз тогда, хотя, кажется, без драки. Листки за пазухой — это у братца, в смысле, у того наместника, кого он спас. Но вроде бы при Рэе всего этого в подробностях не обсуждали?
— Так, — говорит батюшка. — А что за два плаща?
— Тоже стихи Камэя, сегодняшние. В общем, получается: я переписываю для сборника стихи из старой рукописи. Сочинения досточтимого Камэя. В тот же день или назавтра случается безобразие, как будто сбываются именно эти строки. Одного человека обворовали у сводни Шелковицы, ты сам говорил, а в стихах как раз было про шелковицу. Другого заманила лисица, а стихи — про лису, да именно в носилках! Нравоучительные, чтоб красотками не увлекаться… Я уже думал, кто-то нарочно стихи подобрал и страницы сложил в таком порядке. Ну, это если считать, что все нападения — части одного замысла. Сегодня вытащил листок наугад, переписал его — ну, вот, и со мной сбылось. На мне плащ был и на том воине — такой же. «А в лицо и не узнал…» — и да, лица видно не было. На голове шляпа, да ещё темно… И если я смею называться чиновником Облачной страны, получается, ещё одного чиновника ограбили.
— А тебя ещё и обокрали? — спрашиваю.
— Да. Пока я в себя приходил, пояс утащили с печатью и всем прочим.
— С этого бы и начинал! — говорим мы с батюшкой в один голос.
— Я сам не понимаю, как такое может быть. Но всё сходится.
Как всегда, господин глава Книгохранилища появился неслышно. Некоторое время уже, кажется, слушал у двери. Теперь зашёл, поприветствовал всех, поздравил маленького. И говорит Рэю:
— Напрасно я тебя заморочил этими совпадениями. На самом деле, думаю, если мы сейчас откроем любую книгу в любом месте, там окажется что-нибудь, что в известном приближении подходит к текущим событиям.
Муж мой только головой мотает. А батюшка поднимает глаза на господина Дзёхэя:
— Что-то случилось во Дворце?
— Дурные знаменья, насколько понимаю.
— И тебе велено найти в старых книгах похожие случаи?
— Хуже. Вызывали как живого свидетеля смуты. Той, что на материке. Чтобы я рассказал, с каких предвестий там начиналось.
— А что за знаменья? — спрашиваю.
— Мне не объяснили. Кажется, они являются только Властителю Земель.
И то хорошо. По крайней мере, всю эту суету с печатями знаменьем не сочли.
— Ладно, — молвит батюшка. — Тогда не будем сейчас об этом. А что до твоего рассказа, зять, то я верю: для тебя всё так и представляется. Но послушай, как это выглядит со стороны.
— И как? — не поднимая глаз, спрашивает Рэй.
— Самооговором, причём довольно глупым. Как будто ты знаешь, кто стоит за всеми этими похищениями печатей, нападениями, подменами…
— А, значит, и подмена тоже была, — невесело усмехается Рэй. — «Подменили, не узнать…».
Господин Намма продолжает:
— Знаешь и хочешь этого человека — или людей — защитить такой историей. Мол, дело не в преступлениях, а в чуде, с ним и следует разбираться. А уже задержанных воров, резчиков печатей и остальных — выпустить, они не своей волей действовали, а двигали их строки, сложенные досточтимым Камэем и переписанные тобою.
— Думать, что это резчики нанимали воров, чтобы нажиться на заказах — это, простите на слове, ещё невероятнее, — откликается Рэй. — Этим бы они всю общину под удар поставили. За такое свои же не простили бы.
— Я пока и не решил, что китайцы тут причастны, — отвечает батюшка. — Но желающие так счесть — имеются. И им большим подспорьем будет, если человек родом с материка выдаст историю вроде рассказанной тобою. А понята она будет именно так, как я сказал.
Ну, и помимо прочего, батюшка очень не любит связываться с чудесами или с чем-то их напоминающим. Но это все присутствующие и так знают.
— Я никого и не защищаю, — мрачно говорит Рэй. — Знаю, что не могу.
Глава Книгохранилища поворачивается к нему:
— И никого зачаровать своей чудотворной кистью ты тоже не можешь. Если бы мог — ты или дух старинного поэта через тебя, — уже выяснилось бы. Ты же каждый день минуешь дворцовые ворота, тебя проверяют люди из Палаты обрядов. Почуяли бы.
У меня тут тоже есть свои соображения:
— И вообще, смотри. Если б было так, как сказал господин твой отец, то зачем воровать? Все, у кого печати пропали, сами бы их принесли куда надо, силою древних строк. Переписчик тут, может, и нужен, а воры — уже нет.
— Ну хорошо, — батюшка смотрит на меня. — Я вижу, ты уже сама придумала какое-то объяснение.
— Насчёт стихов — пока нет, я так быстро не умею. А что до печатей… Ну вот ты рассказывал: был удалец, который вызывал прохожих на поединок на узкой тропе, побеждал и отбирал их сабли — хотел тысячу набрать, да нарвался на молодца сильнее себя. И я сама слыхала разговоры о грабителе, который на улицах раздевал, когда я маленькая была: он, мол, собирает тысячу штанов! Ну, а чем печати хуже?
— Так-так. То есть ему — вору или заказчику краж и ограблений — главное, чтобы печатей было как можно больше, а чьи — не важно?
— Ну да. Ты же сам говорил, что пропадали они и у наместников, и у писарей мелких, у столичных и у приезжих, причём не родственников… Так и выходит.
Рэй отзывается:
— И тогда не в стихах дело. Монах Камэй мог бы сочинять что угодно другое.
— Знаешь, — кивает ему батюшка, — когда я по брови погружаюсь в какое-нибудь дело, у меня тоже каждый день возникает соблазн привязать к нему всё вокруг. Даже если вижу, что связь такая же зыбкая, как с этими стихами. Но я — сдерживаюсь.
Кажется, муж мой уже решил, что его сумасшедшим считают, но возразить не успел — вмешался господин книгохранитель. Говорит мне:
— Собрать тысячу печатей — достойная задача для жаждущего славы, если ему всё равно, что это будет за слава. Но он ведь может попасться задолго до того, как наберёт свою тысячу.
— Ну так что за слава, если задача простая!
— Когда я жил за морем, был там один случай. Некая шайка расправлялась с чиновниками, не печати воровала, а просто резала и стреляла. Не думаю, что они ставили себе предел в сто или тысячу убитых, но явно думали: чем больше, тем лучше. Так вот, после каждого убийства на воротах города появлялся листок: «Мы, борцы за справедливость, казнили сегодня такого-то продажного чиновника и на том не остановимся!» Если им очень везло, иногда и двое в один листок попадали.
— Ужас какой! А что делал тамошний Полотняный приказ?
— О нём я доброго слова не скажу, но сейчас — про другое. Будь я таким собирателем тысячи печатей, то каждый день вывешивал бы объявление — насколько продвинулся. Может быть, только числа: «три», «десять», «двадцать пять»… И, пожалуй, оттиски свежей добычи своей. А то обидно: поймают задолго до тысячи — так и не успеешь похвастаться!
Да, тут он прав. Я, наверное, так же себя повела бы.
Юный господин дремлет. Когда почти все домашние в сборе, ему спокойнее.
Я знаю, что сказал бы господин уполномоченный Асано, если бы сидел сейчас с нами. Всех примирил бы и утешил, как ему свойственно. Вот, дескать, двор и вся Столица обеспокоены: Государь стал уделять слишком много времени предсказателю. Кто-то решил: это потому, что у Властителя Земель мало насущных поводов для беспокойства. И стал грабить чиновников. Во-первых, каждый служилый покажет, чего стоит, насколько сможет защититься от грабителей или потом с делами управиться без печати. А во-вторых, Государь сможет посчитать, сколько чиновников должно выбыть, чтобы дела все встали. Быть может, это повод задуматься о сокращении состава ведомств?.. И наконец, если уж угодно доверять предсказаниям, то пусть лучше будущее пророчит досточтимый монах прежних лет, письменно и красивыми стихами, а не современный полоумный. В общем, всё действительно подстроено, но лишь ради Государя и державы.
Просидели мы до утра, придумали ещё семь или восемь объяснений, что происходит и почему именно так.

16. Молодой господин Мино
Именно так, как задумывалось, обычно не выходит. Вот и сейчас: кое-что пошло не по замыслу. Но не настолько, чтобы от замысла отказаться.
Молодой господин Мино сидит в своём любимом покое, уже не таком уютном, как обычно. Картины, надписи со стен сняты, скручены, увязаны в чехлы: скоро уже им отправляться в Приволье вместе с хозяином. Нарядный светильник погашен — день наконец-то ясный, совсем уже весенний, солнце ярко светит сквозь бумажные двери. Прямо на печати, разложенные на столике между господином и его телохранителем.
Здесь не все, что пропали за последние дни в Столице. Некоторые пришлось подменить: одну забираем, другую кладём на её место. Две или три присвоили наёмные воры, хотя и не понятно, зачем.
— Не поверили или не надеялись, что остальную добычу я им оставлю. — поясняет Рокубэй. — Решили, что хапнуть всё выгоднее, чем ждать платы сверх задатка. Как будет время, я до них доберусь.
— Не нужно, — отмахивается Мино. — Чем меньше иметь дела с ненадёжными людьми, тем лучше. Не хватало ещё, чтобы они тебя опознали.
— Я старался перед ними появляться разным. Если попадутся и станут описывать, не получится, что нанимал их один человек.
У врагов надо учиться — даже у многоликого разбойника Барамона. А Рокубэй и впрямь умеет перенимать чужие личины. Простодушный воин, чиновник из дальнего уезда, простолюдин-торговец, уличный грабитель… Только что не дама в носилках, хотя он и её хотел сыграть. Редкое дарование, трудно доверять такому. Но пока придётся.
Эта затея с печатями — их общая, господина и слуги. Когда о предыдущем замысле Мино-младшего узнал его дядя, наместник Приволья, и разгневался, Рокубэй ждал на крыльце, за перегородкой. Молодой господин Мино, конечно, не настолько боится старшего родича, чтобы не посещать его без телохранителя, но — так сложилось… Рокубэй слышал все укоры и угрозы. И что за спиною Барамона и его шайки стоит чуть ли не сам Государь, и что поступить так, как поступил Мино-младший, — значит расписаться в собственной беспомощности, и даже не только собственной, но и других земельных правителей. И никто, мол, не позволял юнцу, ещё ни разу не державшему в руках целый край, позорить имена вельмож опытных, которые и без него бы управились, да ещё доверять всё дело неведомо какому посреднику, возможно — врагу…
Эти речи сами по себе не напугали господина Мино-младшего. Но от Государя вестей нет. То ли вправду новый прорицатель целиком завладел высочайшим сердцем, то ли колеблется Властитель Земель, то ли ждёт следующего шага своих подданных. А хуже всего — дядюшка отповедью не ограничился, пригрозил:
— Смотри! Если ваш заговор провалится — а он не может удаться! — я успею от тебя отказаться. Мне не нужны родственники, которые сговариваются за моею спиной с соседями. И те, что прежде времени ведут себя так, будто уже унаследовали мой край!
Вот из-за подобных отношений между роднёй и получается, что горные разбойники крепче держатся вместе, чем знатные господа. Даже в одной семье понимание и единство шатки! Пришлось отступить — но так, чтобы не восстановить против себя всех, кого уже втянул в это дело. Терять Привольный край нельзя.
Мино тогда почти пал духом, но тут-то Рокубэй и явился — в тот раз в роли мудрого советника. Изложил замысел с печатями. Составили список тех из них, которые должны пропасть во что бы то ни стало, — начиная с печати самого молодого Мино. Потом — тех, что могут пропасть, а могут и уцелеть. И наконец, прикинули, много ли ещё краж потребуется для отвода глаз.
— Сколько у нас сейчас списочных?
— Семь, считая твою, господин. Больше половины.
— Достаточно. Ещё, пожалуй, одну нашу, две-три посторонних, всё равно чьих — и прекращай. Многовато уже сбоев.
Рокубэй кивает. Деловито, но не покаянно.
Сбой сбою, впрочем, рознь.
Очень глупо вышло с наместником Пещерного края. Надо было Рокубэю подстеречь Пещерника возле его собственной усадьбы, а не на Первой улице. Не учли молодого Намму, зятя царевича, — а надо, надо было учесть! С того раза все вооружённые вылазки готовили вместе. Воров Рокубэй нанимал сам… в основном. И всё равно наместник Охвостья сломал все расчёты. Знать бы: этот его доблестный простой народ явился на подмогу случайно? Или Овари заранее обзавёлся тайными телохранителями? И если второе, то почему? Просто по своей общеизвестной трусости — или понял, кто должен стать следующей жертвой? Но ежели понял и решил сопротивляться, он может оказаться опасен.
Но это сбои, так сказать, уже на поле сражения. Они, как известно, не мешают победить. Если же говорить о походе в целом, то тут Мино, похоже, допустил важный просчёт. Надо разобраться: почему чиновники — в том числе вполне посторонние, случайные — так охотно побежали сознаваться? Ни стыда, ни совести, как сказали бы в Привольном краю. Ни страха. В итоге половина пропаж имеет чёткий срок, известный и страже, и Полотняному приказу. И срок этот недопустимо поздний.
Послушать Рокубэя — выходит, нам эти их признания не так уж и невыгодны. Доказать, что в час ограбления печати при них ещё были, чиновники едва ли смогут. Тогда выглядеть всё будет так, как если бы сперва Оданэ, а потом и прочие вслед за ним для прикрытия пропаж стали разыгрывать кражи и ограбления, сами нанимая головорезов. Быть может, Оданэ это и придумал: с него, прохвоста, сталось бы этаким способом выручить товарищей по Государевой службе…
— Вот ещё что, — говорит Рокубэй. — Полотняный приказ и лично младший советник Сайма вплотную занялись китайцами. Это хорошо. Я с приезжими не связывался, а полотняникам обидно будет отступиться, раз уж начали. Там, насколько я понял, ещё и внутрисемейный расчёт. У главы сыскного отдела свояк посол, зять китаец. Если дело хорошо пойдёт, авось, этот Намма и в отставку подаст: как причастное лицо. Ближайший, кого выдвинут на его место, — тот самый Сайма, тоже из дома Конопли. Ему обличать китайцев напрямую выгодно.
— Надеюсь, ни одной приказной печати не пропало?
— Ни одной, я слежу.
Мино кивает:
— Повезло мне с тобою. Надёжный человек.
— Заслуги мои ничтожны, — кланяется Рокубэй. — Господин и без меня бы справился.
Когда всё успокоится, надо будет взять его с собою в Приволье. Пусть там и исчезнет. Там, увы, люди часто пропадают.

(Продолжение будет)

Via