Начнём сегодня следующую серию нашей семейной саги. В ней покажем работы Ёсида Тооси (1911–1995), старшего внука бабушки Руи.
Что дело Ёсида Хироси, первого мастера семейной школы в XX веке, вообще унаследует сын, было под большим вопросом. Первым их с Фудзио ребёнком была девочка. В двух предыдущих поколениях тоже старшими были дочки и школа, тогда ещё не гравюрная, а живописная, переходила по наследству к мужу старшей дочери. Но дочка Фудзио и Хироси очень рано умерла. А сын, Тооси, с детства болел, был частично парализован. Бабушка взялась за внука сама, сумела выходить, а ещё – научить рисовать и находить в этом занятии утешение.
С четырнадцати лет с сыном стал заниматься отец – собственно, с этого времени Хироси и заявил о самостоятельности своей школы, вышел из объединения "новой гравюры" син-ханга. Учителем он был, по воспоминаниям, очень требовательным и сразу учил тому, чем занимался сам: особой «аналитической» гравюре, для которой надо владеть, во-первых, навыками западной живописи, а во-вторых, техникой японской гравюры. Отец возил сына по миру – смотреть знаменитые места Европы и Азии, Америки, и однажды такая поездка довела Тооси до физического и нервного истощения, ему едва не пришлось бросить учёбу. И как во многих школах, особенно семейных, требовалось от него делать то же и так же, что и как умеет отец, освоить все творческие и технические находки Хироси. Только вот в традиционных школах самобытности не требовалось, а здесь она подразумевалась. И над Тооси так всю жизнь тяготело слово «продолжатель», хорошо коли не подражатель.
Младший его брат Ходака жил в чём-то свободнее, заслужил славу бунтаря – впрочем, своеобразного. Его вообще-то семья хотела видеть не художником, а университетским учёным, как его дядю – того родного сына Руи, который родился уже после прихода в семью приёмного сына, Хироси. Так вот, Ходака по учёной части не пошёл, работы его к «новой японской гравюре» никак не отнесёшь, только к «творческой», то есть к тому направлению, которому Хироси изначально противостоял. И со временем, ухе после смерти отца, Тооси на взгляд критиков оказался опять подражателем – но уже младшего брата…
Как Тооси со всем этим справлялся, посмотрим на примерах его японских пейзажей.

Из довоенных его работ больше других знамениты вот эти «Ларьки» 1938 года. Не совсем достопримечательность, но узнаваемый токийский вид, узнаваемая игра со светом, фирменная для Ёсида.

Вот более привычное «знаменитое место», Синдзюку.

Мостик Камэи в версии Тооси.

Пагода в Киото – у Хироси была похожая в Нара, над прудом Сарусава.

Но вот фрагменты этих пагод: вблизи видно, что художники разные.

Если за что-то Хироси при его совершенной технике и упрекали – так это за то, что в его работах человеческие фигуры в пейзаже, если это не стаффаж в чистом виде, выглядят как приклеенные, не попадают в то же освещение, в тот воздух, что деревья и здания. Тооси над этой проблемой работал и научился её решать. Вот как в этих «Зонтиках» 1941 года.
И разумеется, речные пейзажи и лодки у него тоже есть. И морские берега.

Вид с моста Иида в Токио

Другой мост, на реке Ёдо

Побережье Иродзаки

А вот этот городок на воде, совершенно ёсидовский по теме, по исполнению уже гораздо ближе к «творческой гравюре» и к более поздней манере Тооси.

Одна из первых послевоенных работ Тооси – вот этот интерьер храма Исияма. Считается, что здесь среди прочих прихожан есть и Руи.

А это дерево у ворот – отклик на знаменитую сливу Хироси.
После смерти отца Тооси на много лет ушёл от фигуративной гравюры. Как сам он говорил, отец такого ни за что не допустил бы, но – требование времени, а главное правило семейной школы Ёсида велит печатать то, что модно. Абстрактные работы Тооси покажем в следующий раз, а сегодня – поздние его пейзажи. К школьной своей манере он потом вернулся, переход к новому пейзажу был плавным: просто ещё одна манера, способ показать привычные японские виды на новый лад.

Гора Фудзи – почти как у отца. Но обратим внимание на поля перед нею.

И здесь: дальний план почти традиционный для Ёсида, а ближний уже другой. Резче и в чём-то больше похож на старую гравюру.

Для сравнения: два знаменитых павильона, Серебряный у Тооси, Золотой у Хироси.

А этот «Водопад» 1970 г. – отклик на эксперименты брата, Ходаки.


В садах Тооси кто-то почти всегда работает, а не просто гуляет.

А тут никого, но чайная обитель ждёт гостей. Пейзаж – почти как рисунок для ткани. Художник, в отличие от Хироси, опять всеведущ, вплоть до знания точного числа камней на дорожке и листьев на дереве.

В чём ещё Тооси вернулся к более ранней традиции – стал делать диптихи и триптихи. Вот как эти сосна, бамбук и слива.

А эта работа – не ранняя, но по манере ближе к Хироси. Посёлок тех мастеров, без кого бы не было никакой гравюры: изготовителей бумаги. И святилище их богов-покровителей.

И снова Токио, только уже совсем современный. Гиндза в новогоднее утро 1958 г.

И напоследок – ещё храм, на сей раз Киёмидзу, одна из последних работ Тооси. Тёмные углы, почти как у Хироси, только теперь мастер знает, кто и что в них прячется. Взгляд не туриста, а прихожанина.
Обратим внимание на свет за дверьми. Такое и у Хироси бывало – а для Тооси этот приём будет важен в других его пейзажах, неяпонских.
(И я подозреваю, что один из посетителей храма Исияма 1946 года благополучно дожил до 1990-х, постарел, но по-прежнему ходит по святым местам бодхисаттвы Каннон...)

Via