Умблоо

  • записей
    768
  • комментарий
    1
  • просмотра
    95 252

Авторы блога:

Из рассказов Ильи Оказова: Пелей

Snow

251 просмотр

ПЕЛЕЙ

Я, Пелей, сын Эака, внук Зевса, рассказываю эту повесть моей жизни на семьдесят пятом своём году, обретаясь на острове Косе, предвидя недальний мой конец и не желая о себе неправильной памяти.
Отцом моим, как сказано, был Эак, сын Зевса, царь Эгины, справедливейший из людей. Ради него отец Зевс населил Эгину мирмидонянами, сотворив их из муравьёв, таскателей зерен. Я их помню, чёрных, хлопотливых, молчаливых; и когда мы с братом, забывшись, спрашивали которого-нибудь: «Кто твой отец?» – они смотрели на нас с удивлением.
Друзьями отца были и тихий царь Пандион на северном от нас берегу, великий Персей, сын Золотого Дождя, на южном от нас берегу, и морской Минос, которого все боялись, в далеком краю ста городов. Тогда в загорную Элиду пришел чужой человек из Азии, Пелоп Белое Плечо; он убил элидского Эномая, у которого на тыне торчали мёртвые черепа, и убил аркадского Фегея, речного сына, но, говорят, убил он их нечестно, и за это на всю землю пал великий мор. Отец мой Эак взмолился тогда перед отцом своим Зевсом за страждущих людей, и на это ему с неба сверкнула молния, а с гор ударил ветер и свеял заразу с земли. После этого не было на свете царя, которого бы люди чтили больше, чем Эака Эгинского.
Нас, сыновей Эака, было трое, и все от разных матерей. Я, Пелей, был старший, и мать моя Эндеида была дочерью Скирона, западного мегарского царя, которого отец рассудил в споре с сыновьями Пандиона. Теламон был средний, и мать его Главка была дочерью Кихрея, северного саламинского царя, а потом, говорят, она стала в Элевсине священной змеею Деметры. Фок был младший, и мать его Псамафа была морскою девою, которой никто из нас никогда не видел.
Отец наш Эак был велик и страшен. Мы с Теламоном видели, что младшего Фока он любит больше нас, а на нас смотрит мрачным взглядом из-под черных бровей. Мы не знали, почему это, и Фок тоже не знал. Лишь потом знающий дядька тайно сказал нам с Теламоном, что отец спрашивал в Дельфах о нашей судьбе, и бог сказал, будто нам суждено убить нашего брата Фока. Мы затревожились, потому что мы любили его, и решились оберегать его от всякого зла пуще, чем себя. Но случилось иначе.
Однажды, играя втроём на высоком берегу, мы стали бегать, бороться и метать диск. Я кинул диск, он взлетел, блестя под солнцем, а потом я увидел: он остановился в воздухе, дрогнул и обрушился косо вниз, прямо на нашего брата Фока. Когда мы подбежали, он был в крови и не дышал. Растерявшись, мы снесли его, тяжёлого, к краю моря и взмолились к его морской матери, не вернет ли она ему жизнь, Волна зашумела и нахлынула на нас, мы отшатнулись и увидели, как она уносит тело Фока; оно исчезло в воде, а над водою плеснул чёрный морской зверь, которого теперь все зовут тюлень.
Никто не видел, как это произошло, но, когда мы с братом вдвоём возвращались во дворец, встречные мужики закрывали лицо руками и бросались прочь. Отец не пожелал нас ни видеть, ни слышать. Он произнёс на наши головы проклятие и приказал немедля уйти с любимой богами Эгины. Больше мы его не видели. Жрецы, которые знают то, что они знают, говорили потом, будто он со своим другом Миносом стал великим судьёй в чёрном царстве безлицых.
Мы решили искать очищения у отцов наших матерей. Теламону была удача: Кихрей на Саламине его принял, очистил и, не имея сыновей, назначил своим наследником. Мне пришлось хуже. Я доплыл до Мегары и стал спрашивать, где здесь славный царь Скирон; но мне отвечали, что славного царя Скирона здесь нет, а есть злой разбойник Скирон, который сидит на приморской скале и кормит трупами хищную черепаху. Я не знал, дед он мне или нет, и чтобы нечаянно его не убить, пошел в другую сторону. Я прошел через Беотию, коровью страну; там правил царь Лаий, но он боялся за что-то гнева богов, не выходил из дворца и не пожелал меня видеть. Я прошел через Давлиду, но ее уже называли Фокидой, и люди говорили, что их предок – тюлень Фок, которого убил злой Пелей, и что они отомстят Пелею. Я прошел через ущелье, которое теперь, после Гераклова костра, называется Горячими Воротами, и пришел в холмистую Фтию. Царь Евритион у дернового алтаря обрызгал меня кровью поросёнка, омыл жертвенной водою, а потом, узнавши, кто я такой, предложил остаться у него и выдал за меня дочь свою Антигону. Прошел год, и у нас родилась дочь Полидора.
В это время по всем землям пошли вестники звать храбрецов на большую охоту в Калидоне. Там обидели богиню Арте¬миду, и она наслала на страну такого кабана, с которым никто не мог справиться в одиночку. Мы пошли туда вместе с Евритионом. Нас сошлось пятнадцать богатырей, не считая местных. Одна была женщиною; звали ее Аталанта, она пришла неведомо откуда и потом ушла неведомо куда. Когда я увидел ее, я подумал: «Если бы она стала моей женой, она родила бы мне сына ещё лучше, чем я». Но она не хотела быть ничьей женой: она говорила, что выйдет лишь за того, кто опередит ее в беге, а опередить ее в беге не мог никто, Многие не хотели биться рядом с женщиной, но охотой распоряжался калидонский Мелеагр, и он сделал так, как он хотел. Я знаю, что иные считают, будто он любил Аталанту, а она его, но это неправда.
Мы обложили кабана и ударили на него со всех сторон. Двоих он поднял на клыки; но тут Аталанта ударила его в глаз, он затрясся, мы набросились, стало тecно, я размахнулся копьём, но попал не в кабана, а в моего тестя Евритиона. Кабана тогда убил Мелеагр, и отдал шкуру Аталанте; из-за этого началась ссора, и Мелеагр погиб; говорили, будто его извела колдовством родная мать. Нынче говорят, будто лучшим богатырём в нашей земле был Геракл; может быть, это и так, но Мелеагра все мы любили больше. Я не был на его тризне: Евритион, умирая, сказал, что он не держит на меня зла, но все равно я должен был уйти и искать очищения.
Я миновал Фтию и пришел в соседний Иолк. Там правил царь Акаст, сын Пелия. Этого Пелия убили десять лет спустя родные дочери по наущении колдуньи Медеи, которую мы с Ясоном и другими привезли сюда. Не знаю, как это получилось. Акаст совершил надо мною очищение и пригласил к состязаниям на тризне Пелия. Это были хорошие состязания, я в них вышел первым в борьбе. Мне хотелось выйти первым и в беге, потому что там с нами бежала и Аталанта, но опередить Аталанту не мог никто.
Я остался гостить у Акаста, потому что фтийцы не хотели меня в цари: они любили своего Евритиона и не могли простить мне его смерти. Жена моя Антигона с дочерью моей Полидорою оставалась во Фтии. Мы ходили с царём Акастом войною и охотою по всей Фессалии до самого Пенея, нам было привольно и весело. Но у царя Акаста была жена, горянка с Пелиона, царица Астидамия по прозвищу Аспидамия. Она не привыкла жить, как живут женщины в нашем краю; она приходила на наши пиры, сидела на скамье рядом с царём, а когда пила вино, то смотрела на меня. Мне она не нравилась, она была худая и смуглая, хотя умела держаться царицею и хорошо ткала царю хламиды и гиматии.
Однажды она сказала мне: «Почему бы тебе не взять в жены нашу Стеропу? Царь тебя любит и сделает наследником». Я ответил: «Царица, у меня уже есть жена». Она ничего не ответила, но через несколько дней из Фтии прибежал вестник в чёрном и сказал, что жена моя Антигона удавилась. Я стал расспрашивать, отчего она это сделала; вестник, удивленно глядя на меня сказал: «От известия, что ты женишься на вашей царевне Стеропе». Мне стало тревожно. «Береги дочь мою Полидору», – сказал я вестнику.
Прошло еще несколько дней, и царица сказала мне: «Ты тоскуешь, не нужно! Все мы смертны, ко всем смерть приходит нечаянно: ведь даже мой муж Акаст может внезапно погибнуть». Я не понял, что она хотела сказать, и ответил: «Царица, если государю Акасту в бою будет грозить хоть малая опасность, я заслоню его собой». Она ничего не ответила и только посмотрела на меня. С нею и раньше бывали разные странности, и я не стал задумываться об этом.
Прошло еще несколько дней, и я заметил, что царь Акаст сделался сердит и мрачен. Я придумал способ его потешить, Я уговорил его пойти охотиться с луками на Пелион и там состязаться, кто настреляет больше зайцев. Мы пошли, нас было человек десять. Попасть в зайца было легко, но отыскать его, убитого, в кустах было трудно. Я отыскивал быстрее других, но не брал зайца себе, а только вырезал у него язык. Зайца находили другие, потрясали добычею и смеялись над тем, что у меня ничего нет. Тогда я стал потрясать связкой языков от всех зайцев и кричать, что настоящим охотником был только я. Царь Акаст очень смеялся,
Мы хорошо закусили и выпили, а потом заснули. Когда я проснулся, то я был один, а вокруг стояли дикие кентавры, били копытами, потрясали кулаками и громко ржали. У них не было оружия, но в руках у нескольких были огромные камни. Я схватился за меч, но меча не было. Я приготовился дорого отдать жизнь, но тут, расталкивая других, в круг ворвался еще один кентавр, большой и с длинной белой бородой. Ржаньем он что-то говорил своим товарищам, а человечьим голосом крикнул мне: «Возьми свой меч – царь Акаст спрятал его в навозной куче!». Я разбросал кучу и вырвал меч; но он был уже не нужен: кентавры унялись и, подбрыкивая, расходились с поляны. «Зачем царь Акаст это сделал?» – спросил я кентавра Хирона. Он ничего не ответил, но я подумал, что лучше мне у Акаста не оставаться.
Я пошел на берег моря – отмыть себя и свой меч. Когда я очистился, то увидел, что надо мною опять стоит Хирон. Он сказал: «Бессмертные боги шлют тебе привет! Ты чист душою и телом, ты одолел искушение. Боги исполнят желание твоего сердца: тебе дастся жена, которая родит тебе сына еще лучше, чем ты. Фетида, дочь морского Нерея, станет твоею». Я склонился и возблагодарил Хирона и богов. Я подумал: «С такою царицею меня, верно, примут царём даже прежние фтийцы».
Свадьба была справлена в городе Фарсале, где стоял храм Фетиды. Свадебное ложе было крыто покрывалом с вытканной историей Ариадны: в ту пору гневный Минос искал её по всем краям и хотел мстить молодому Фесею, у которого её не было. Чтобы всех помирить, боги выткали всем напоказ это покрывало, а в небесах зажгли новое созвездие. Я не подумал тогда, что в этом мне дурное предзнаменование: как недолго была Ариадна у Фесея, так недолго будет и Фетида у меня. В первый день на свадьбе пировали люди, во второй день пировали боги. Фракийский лирник, сын Музы, пел нам славу, поминая свадьбу Кадма и Гармонии. Посидон подарил мне двух коней, Рыжего и Пегого, они умели говорить по-человечьи и даже пророчествовать. Потом мой сын ушел с ними под Трою и не вернулся; что с ними сталось, я не знаю. Хирон подарил мне пелионское копье, которое одним концом наносило раны, а другим исцеляло; оно теперь у моего внука. Хирон был грустен на этой свадьбе: говорили, что он тяжело болен и должен по своей воле умереть, уступив свое бессмертие новому богу – Прометею. Прометей сидел среди богов, огромный и мрачный, на боку у него был шрам, а на руке железное запястье со вделанной каменною глыбой. Я спросил Гермеса, почему все так почтительны к нему; он ответил: «Потому что без него не было бы и этой свадьбы». Я не знаю, что он хотел этим сказать.
Смертный о богах должен говорить только хорошее, и я всегда так поступал. Я не буду рассказывать обо всём, что я видел: пусть люди думают, что всё так и было, как поют певцы о яблоке раздора между трех богинь. Я знаю, какие басни рассказывают о Фетиде: будто она была недовольна мною и даже превращалась в огонь, дерево, птицу и тигрицу. Но с таким вздором мне унизительно даже спорить. Фетида была очень хорошая жена. Она была прекрасна собою и даже немного походила на Аталанту.
После свадьбы мы отправились царствовать во Фтию. Для меня построили город и назвали его Фивы Фтийские. Об Евритионе здесь никто уже не помнил. Я спросил, где моя дочь Полидора; кто-то припомнил, что за нею, кажется, недосмотрели, и она утонула в Сперхее. Я не горевал: Фетида должна была родить мне сына.
Сыну дали имя Лигирон, что значит Громкий, потому что он должен был наполнить славою весь свет. Он рос не по дням, а по часам. Он был здоров и крепок, но Фетида всё тревожилась о нём и по ночам вставала к его колыбели, даже когда он не плакал. Я заподозрил недоброе. Однажды, когда она встала в темноте к сыну, я выглянул в горницу. Я увидел: среди горницы тлел очаг, на красных угольях лежал голый сонный Лигирон, а над ним, держа его за пятку, склонялась Фетида и шептала неслышные слова, Я едва не вскрикнул но удержался, вспомнив, что вот так же, говорят, и Деметра в Элевсине закаляла маленького царевича, а глупая царица, вскрикнув, все погубила. Я хотел скрыться, но Фетида уже заметила меня и повернулась. Я спросил: «Ему это не повредит?» – «Я выкупала его в воде Стикса, – отвечала она. – Но теперь это все равно. Ты видел то, чего не должен был видеть; больше я не могу оставаться с тобой». И ее не стало. Маленький Лигирон заворочался и заплакал; подхватывая его с очага, я сильно обжег руки.
Сына пришлось отдать на воспитание к кентавру Хирону в пелионскую пещеру: у Хирона проходили выучку многие дети и внуки богов, некоторых я знал, и все говорили о нем только хорошее. К этому времени Хирон уже умер, стал богом, и в небе показывали созвездие Стрельца; но все-таки он продолжал обитать на Пелионе и учить детей бегу, бою и всем наукам. Я приходил навещать сына раз в месяц и был доволен его науками. Но Хирон не зaхотел звать моего сына Лигироном и прозвал его Ахиллом, что значит «безгубый»: это будто бы потому, что он никогда не сосал кормилицу. Я так к этому и не привык.
Фтийцы удивлялись исчезновению Фетиды; некоторые даже говорили, будто это я её убил. Я решил уйти от них в дальний поход. Как раз в это время глашатаи повестили, что из Иолка двоюродные братья Акаст и Ясон отправляются зa море пошарить по берегам Анатолии. Их корабль назывался «Арго»; они уверяли, будто это первый корабль на свете, но это и в самом деле был очень хороший корабль, лучше Миносовых. Нас собралось в поход человек пятьдесят. Почти все мы знали друг друга ещё по калидонской охоте. Здесь была и Аталанта. Я не знал, как посмотрит на меня Акаст, но Акаст был бодр и добр, как ни в чём не бывало. Может быть, это потому, что отец его Пелий был ещё в живых. Говорили, будто Пелий и распорядился устроить этот поход, но это неправда: поход устроил сам Зевс, желая испытать военной забавой двух своих любимых сыновей-подростков, только что окончивших выучку у Хирона. Присматривать за ними в пути должна была Афина, и она не раз вызволяла наш корабль из больших неприятностей. От проказ молодых Диоскуров нам часто бывало несладко; но теперь они – боги, и я не стану говорить о них ничего дурного.
Нам хорошо повезло в начале плавания, пока с нами был Геракл, который пошёл в наш поход, чтобы отдохнуть от своих подвигов. Но Геракл отбился по дороге, а корабль занесло течением слишком далеко на восток. Там были топкие болота, сильные бойцы и большой царь, называвший себя сыном Солнца. Там мы потеряли нашу Аталанту: она сошла с корабля и не вернулась; а вместо нее Ясон привел с берега другую женщину с мальчиком, сказав, что она колдунья и поможет нам вызволиться из плена. Ее звали Медея, и Ясон уверял, будто она здешняя царевна. Она и вправду помогла нам уйти из плена, но чары её были черные, и мальчика, который был при ней, она зарезала. За это нам пришлось перенести много бурь, волоком тащить наш корабль через широкую степь и принять очищение за смерть мальчика на зеленом острове, царица которого будто бы умела превращать людей в животных. Мы плавали три года, но вернулись без хорошей добычи. Чтобы скрыть это, Ясон объявил, будто мы добывали золотое руно солнечного барана, хранившееся у восточного царя, и теперь оно будет положено в святая святых храма Солнца, невидимое ни для кого. Может быть, это была и правда.
Едва мы воротились, как наши вожди Ясон и Акаст поссорились, виня друг друга в неудаче плавания, Медея колдовством извела старого царя Пелия; народ возмутился и изгнал ее вместе с Ясоном. Ясон собрал войско и пошел на Акаста войной. Он и мне предлагал идти с ним, говоря: «Ты отомстишь Астидамии»; но мне не за что было мстить ей. Ясон умел красно говорить; он и раньше всех уверил, будто над «Арго» главным был он один, а не вместе с Акастом, – он и теперь рас¬пустил молву, будто взял Иолк, прогнал Акаста и четвертовал Астидамию. На самом деле же это было не так. Ясон с Медеей были разбиты, бежали далеко на юг в Коринф и там, говорят, погибли при большом пожаре. Акаст же остался царствовать в Иолке и справил по своем отце Пелии знатную тризну, а когда я пришел к нему искать очищения, то очистил меня, и на празднике я вышел первый в состязании по борьбе. Это случилось на десять лет раньше; об этом я уже рассказывал. Астидамия же пе¬режила и Акаста, а потом родила сына самому Гераклу.
Я опять стал править во фтийских Фивах; народ ко мне привык и любил меня. Мой сын Лигирон уже кончил учение у Хирона и вернулся домой; ему было семь лет, но он был росл, быстр и силён, как в семнадцать. Нраву он был горячего и необузданного. В это самое время из других, южных, Фив до нас дошли вести, будто царя Лаия убил некий Эдип, оказавшийся его сыном, и будто из-за этого Фивам пришлось много пострадать. Я задумался, что не всегда хорошо иметь сына, который сильнее тебя, и решил отправить Лигирона для дальнейшего воспитания за море. Вести из южных Фив приходили одна другой печальнее: будто на них ходили походом семь вождей, а потом еще семь вождей, и будто в одном из сражений погиб Парфенопей-Девичий-Сын, а матерью этого Парфенопея была Аталанта. До поры до времени за порядком в Фивах следил царь Фесей из соседних Афин: он был умный и хитрый богатырь, хотя я с ним редко встречался в общих подвигах. Но Фесей имел неосторожность поссориться с Диоскурами из-за спартанской девочки Елены, а Диоскуры в это время буйствовали по всей стране, и против них никто не мог устоять, Фесей на несколько лет пропал без вести, а когда вернулся, то в Афинах сидел вождь Менесфей, хорошо умевший ладить с народом. Был он неведомо откуда и уверял, будто приходится мне внуком – будто он сын ре¬ки Сперхея от моей дочери Полидоры. Я его никогда не видел, Фесей ушел из Афин на остров Скирос, где сидел царь Ликомед, Волчий Мудрец, и там погиб при несчастном случае. Я подумал и отправил моего Лигирона воспитываться к этому скиросскому царю Ликомеду.
Присматривать за сыном я отправил хорошего человека по имени Феникс. Он пришел ко мне и сказал, что он брат Акастовой Астидамии, пелионский горный царевич, а прислал его ко мне кентавр Хирон. У его с Астидамией отца была любовница по имени Фтия – будто бы из этой самой земли. Отец был уже стар, и Фтия предложила ему, Фениксу, стать ее любовником и вдвоем извести старика. Фениксу стало жалко отца, и он отказался. Тогда Фтия наговорила отцу, будто Феникс хотел её у него отбить; отец пришёл в гнев и, не слушая сына, прогнал его и проклял, чтобы у него, Феникса, никогда не было детей. Я слушал Феникса и думал, что нечто очень похожее, кажется, было и со мной, однако никак не мог сообразить, что же это было. «У тебя не будет детей? – сказал я ему. – Тогда будь вторым отцом моему сыну: я доверяю тебе моего Лигирона по прозвищу Ахилл!» Феникс посмотрел на меня невесело и сказал: «Ты хочешь, чтобы у меня был сын сильнее своего отца? Хорошо!». И он поехал с моим сыном к Ликомеду на Скирос.
Времена стояли мирные, искать славы и добычи можно было только за морем. Моим соседом и другом был добрый Адмет, царь Фер и зять Акаста, а с ним дружил Геракл и даже однажды отбил у Смерти его умершую жену. Когда Геракл приходил в Феры, мы пировали втроем. Однажды Геракл рассказал нам, что отбившись от аргонавтов, он спас от морского чудища одну прикованную царевну, отец которой обещал ему за это пару бессмертных коней, но обманул его, кони околели; и вот он собирается идти за море мстить обманщику и зовет нас с собой. Адмет был уже стар, а мы с братом Теламоном пошли: с Гераклом можно было идти куда угодно. Царя звали Лаомедонт, а город его – Троя. Лаомедонт клялся, что он не обижал Геракла, и сам предлагал ему царевну в жены, чтобы Геракл сделался его зятем и наследником, но Геракл не захотел остаться в Трое.
У этой Трои бы¬ли крепкие стены – такие, что не пробить: говорили, будто их строили боги Посидон с Аполлоном, а помогал им наш покойный отец Эак. Мы вызнали, с которой стороны стену выкладывал Эак, и оттуда ворвались в город. Геракл, как всегда, хотел быть сильнее всех; я это понимал, а мой брат Теламон не понял. Он перескочил через стену первым; Геракл увидел это и бросился на него с мечом. Брат нашёлся, что делать: он нагнулся и стал собирать камни в кучу, крича: «Здесь будет алтарь Гераклу-победителю!». Геракл поверил и не тронул его, а когда мы стали делить добычу, то подарил ему царевну, из-за которой мы сюда пришли. Мне было обидно, что царевна досталась не мне, хотя я старший; но я посмотрел на неё – она не была похожа на Аталанту, и я смолчал. Геракл позволил царевне оставить жизнь одному из пленников – она выбрала своего младшего брата. Геракл назначил его наместником над разоренным городом и дал ему имя Приама-Выкупленного. Мы воротились домой с такой знатной добычей, какой еще у нас не видывали.
Прошло несколько лет. Геракл умер при невыясненных обстоятельствах: он был подвержен припадкам, но это всегда старались скрывать. А Троя, которую мы чуть не стерли с лица земли, вдруг опять прослыла богатой и цветущей: на моей памяти про Азию всегда говорили, что она богатая и цветущая. И вот, как когда-то при Пелопе, из этой Азии к нам стали приходить же¬нихи отбивать невест. Женихов было двое: один называл себя Парисом, а другой Танталом, хоть я-то знал, что настоящий Тантал был отцом Пелопа и давно умер. Они сватались к двум сестрам Диоскуров, спартанским царевнам Елене и Клитемнестре, Парис утверждал, что его брак с Еленою писан на небесах: три богини поспорили за золотое яблоко раздора и пришли к нему на суд, он отдал яблоко самой красивой, а та обещала ему за это самую красивую жену. Я вспомнил, что действительно при мне был похожий спор, только мне казалось, что это было очень давно. Будь в живых Диоскуры, они сумели бы дать отворот таким женихам; но Диоскуры только что погибли, подравшись со своими двоюродными братьями за стадо коров, и голодная Спарта была без наследника. Старый царь Тиндар выдал Елену за Париса, а Клитемнестру за Тантала; Тантал был объявлен наследником, а Парис увёз Елену к себе за море со всем приданым, какое только смогли собрать в Спарте. Вот тут-то у молодых князей и началась неурядица. В соседнем Аргосе правили два внука Пелопа, Агамемнон и Менелай; их отец когда-то отбил этот город у детей великого Персея. Тогда ещё было большое солнечное затмение, и все говорили, будто это из-за его жестокостей. Теперь Агамемнон и Менелай зашумели, что Тантал – самозванец, а настоящие Танталы – это они, внуки Пелопа. Они пошли на Спарту войной, Тантала убили, Клитемнестру взял за себя Агамемнон, а Елену хотел взять Менелай, но она была за морем у Париса. За море послали посольство, но оно вернулось ни с чем. Тогда Агамемнон объявил это оскорблением для всего нашего мира и стал собирать вольницу для большого похода.
Парис правил в Трое: послы рассказывали, что тот Приам, которого мы с Гераклом пощадили из милости, теперь уже стар, сед и величествен, Троей правят пятьдесят его сыновей, и Парис – один из них. Мы с Теламоном хорошо помнили Трою: взять её без помощи Геракла было вздорной мыслью, такая могла прийти в голову лишь выскочке Агамемнону. Из наших сверстников с ним не пошел никто кроме недорезанного Нестора, да и тому просто не хотелось отпускать без себя на войну красавчика-сына. Зато молодые люди теснились к Агамемнону толпой. У него был отменный вербовщик: темный хитрец откуда-то с западных островов по имени Одиссей, о котором говорили, будто он сын Сизифа – того самого, который обыграл в кости саму Смерть. Этот Одиссей будто бы сам понимал, что поход безнадёжен, но уклониться ему не удалось, и теперь он не давал уклониться никому другому.
Мой брат Теламон разрешил пойти на эту войну своим сыновьям Аянту и Тевкру: молодым людям полезно было попытать силы. Мой сосед Акаст послал двух зятьёв, потому что сыновья его были еще малы; одного зятя звали Протесилай, он только что отпраздновал свадьбу и правил по со¬седству от нас в Филаке; другого звали Патрокл, он был неведомого рода, хоть и уверял, что сродни отцу моему Эаку. Он пристал к Акасту после того, как убил кого-то на чужбине и Акаст очистил его от убийства (я подозревал, что он это выдумал и приписал себе то, что на самом деле было со мной, но открыто решил не спорить). Патрокл перед войной долго жил на Скиросе у моего приятеля Ликомеда и принёс неожиданную весть: сын мой Ахилл, оказывается, жив, мать Фетида охранила его от несчастных случаев, а для верности переодела девушкой и поселила в женской половине Ликомедова дворца. Когда к нам пришли вербовщики и стали требовать войск, я сказал им всё, что услышал от Патрокла. Они отправились на Скирос; и конечно, против Одиссея не устояли никакие Фетидины хитрости. Моего сына Ахилла привезли под белым парусом.
Я встретил его на пристани со слезами на глазах, благословил в поход, дал пятьдесят кораблей и отряд самых буйных молодых фтийцев (они звали себя мирмидонянами в память о великом Эаке; но настоящие мирмидоняне были черноволосые, смуглые, сутулые, а эти – рослые, ражие и рыжие) и даже подарил пелионское копье и волшебных коней, говоривших по-человечески. Так мой сын и уплыл в беотийскую Авлиду, где Агамемнон назначил сборное место; больше я его не видел.
Как я и предвидел, война началась нехорошо. Новобранцы не знали даже, куда плыть, забрели в чужие края, там им дали отпор, и они вернулись, уверяя, будто им помешала буря; всех пленников при них было один лишь оборванный сумасшедший, кричавший, что он – царь Телеф, сын Геракла. Когда отплыли во второй раз, то им пришлось, чтобы унять противные ветры, зарезать на алтаре девушку; я слышал, что так делывалось в старину, но на нашей памяти это не водилось и было не к добру. Когда подплыли к Трое, то никто не решался высадиться, потому что первому сошедшему на берег была обещана смерть. Одиссей и тут всех перехитрил, выманив на берег юного Протесилая, зятя Акаста. Протесилай погиб; вдова его Лаодамия при вести об этом сошла с ума, стала жить с восковою статуей, уверяя, что это муж ее Протесилай, а когда статую отняли, то бросилась в огонь. Отец её, мой друг Акаст, был уже совсем стар; он не перенёс такого известия и умер от горя.
Война затягивалась. Из-под Трои везли добычу – пленниц и всякое добро; а под Трою каждый год отправляли новых юношей. На полях работали одни старики, вроде меня. Возвращавшиеся калеки рассказывали о великих победах, но Троя стояла по-прежнему. Чем дальше, тем вести становились сомнительнее. То рассказывали, будто мой сын Ахилл поднял мятеж против главноначальствующего Агамемнона; тотчас затем – будто он геройски погиб в бою, сразив перед этим Сарпедона, сына Зевса; тотчас затем – будто погиб не он, а Патрокл, вышедший на бой в его оружии; Ахилл же сам убил лучшего вражеского вождя и взял за его тело большой выкуп. Видимо, последняя весть была верною: скоро из-под Трои пришел такой богатый привоз, какого мы еще не знали: одного золота было десять весовых талантов, не считая блюд, треножников и тканых одежд. При добыче были пленницы, одну из них звали Брисеидою, и она хвалилась, что это из-за неё и поднял мой сын мятеж против Агамемнона. Не знаю, правда ли это, но в доме она хозяйничала хорошо и ко мне была уважительна.
Не прошло и года, как опять пришла весть, будто мой сын погиб. Говорили, будто его изменнически убили стрелой во время мирных переговоров. Он хотел взять Елену, оставить Трою троянцам и уйти с выкупом, но Агамемнону с товарищами не терпелось разграбить город дотла; они убили моего сына, а вину свалили на троянцев. Я ждал этой гибели: оракул сказал, что если мой сын убьет Тенеда и убьет Гектора, то живым ему не вернуться, а он убил Тенеда и убил Гектора: это за Гектора и получил он десять талантов весового золота. Но сейчас эта погибель была не ко времени. До сих пор меня уважали как отца лучшего нашего витязя; теперь мне стали завидовать. В соседнем Иолке подросли и взялись за власть два сына моего друга Акаста; я не хочу называть их имен, пусть они будут прокляты забвением. Они собрали своих буянов и подступили к моим фтийским Фивам. Я напоминал, сколько я помогал во всём их отцу, но они ничего не хотели знать, В Фивах никого не было для отпора, кроме женщин, стариков и подростков. Я собрал, что мог унести, и с одною Брисеидою вышел ночью из города и ушел к морю.
Я хотел уплыть на Скирос к моему приятелю Ликомеду, но вовремя вспомнил о том, как умер Фесей, и передумал. Мы поворотили на юг и причалили к Евбее. Здесь жили дикие абанты, у которых косматые чёрные волосы свисали на спину. Они пришли сюда из Фокиды, где жили потомки тюленя Фока, невинноубиенного от брата; но кто был этот брат, они уже не помнили. Я пришел просителем к их царю, и он меня принял, открыл свой дом и дал приют. Но среди абантов было тревожно, и когда царский брат Молон пустился с товарищами селиться за море, я попросился поехать месте с ними. Меня попросили помолиться за них морской Фетиде, чтобы плавание было счастливым; я помолился на берегу, опустив руки в солёное море, и мы спокойно доплыли меж круглых островов до длинного острова, которому имя Кос. Здесь они выселились, а мне поставили дом, Брисеида мне служит, а юноши абантские чтут меня как избранника богов.
Иногда сюда заносит мореходов и они рассказывают, как со Скироса под Трою пришёл самозванец, царевнин сын, объявивший, что тайный отец его – мой Ахилл; как Агамемнон с его сборищем, не сумев взять Трою силою, взяли ее хитростью; как мой самозванный внук убил в Трое старого Приама, а на пути из Трои моего двойника Феникса; как обратные корабли нашего войска погибли в бурю близ абантских берегов, а царя Агамемнона на родине убила его жена, а её – собственный сын; как Менелай с Еленою, пропал без вести… и много чего другого. Мне всё равно – я вспоминаю тех, кого уже не помнят, вспоминаю Мелеагра, вспоминаю Эака, вспоминаю уже не Аталанту, а морскую Фетиду и жду часа, когда душеводитель придет взять меня на Блаженные острова.

Via




0 комментариев


Нет комментариев для отображения

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас