ФЕСЕЙ. А всё-таки я не смогу остаться здесь.
ЛИКОМЕД. На Скиросе?
ФЕСЕЙ. Нет, на земле. Знаешь, почему я всё-таки не стал барабанить во врата Аида, когда они захлопнулись за моей спиною? Мне ничего уже не было нужно, но казалось, что хоть я нужен кому-то. Сейчас я беседовал с Акамантом и теперь знаю: и я никому не нужен.
ЛИКОМЕД. Фесей… Фесей, ты герой, а герои нужны земле.
ФЕСЕЙ. Молодые герои. А не старые предатели.
ЛИКОМЕД. Ты отдохнёшь, ты оправишься, ты ещё многое совершишь… Трою возьмёшь, ну, не знаю, найдёшь себе подвиг!
ФЕСЕЙ. Никому уже не станет лучше от моих подвигов. Старым героям нужно уйти и не мешать молодым.
ЛИКОМЕД. Молодых нет, Фесей! Ты и Геракл – последние.
ФЕСЕЙ. Их нет, потому что мы занимаем их место. Пора уступить его новым. Знаешь, когда-то, когда я ещё был царём в Афинах, и хорошим, настоящим царём, в один городок в моей стране, под названием Колон, пришёл слепой старик. Этот старик когда-то был героем, как я, тоже победил чудовище. Потом стал хорошим царём, как я. Потом – грешником. Потом… Потом он понял, что ему нужно уйти, потому что всё, что он мог совершить, он уже совершил, и не только хорошее. Он попросил у меня пристанища, как я – у тебя. И Мать-Земля расступилась и приняла его, Эдипа Фиванского, героя, преступника, страдальца. Но его-то грехи были невольными, мои – тяжелее… Мне пора, Ликомед. Я хочу вернуться к Отцу, к Посейдону, как ушёл к нему мой смертный отец. Не отговаривай меня – ты же всё понимаешь.
ЛИКОМЕД. Да, я понимаю. Возьми меня с собою, Фесей, моё время прошло вместе с твоим, мы – вчерашний день Эллады.
ФЕСЕЙ. Нет, Ликомед, мой последний друг. Кто-то должен остаться. Кто-то должен растить новых героев.
ЛИКОМЕД. Да не будет никаких новых!
ФЕСЕЙ. Будут. Я вернусь, хотя бы в другом обличьи, вернусь, очищенный Посейдоном, морем, смертью. Ты не узнаешь меня, но мы скоро встретимся, поверь мне.
ЛИКОМЕД. Постараюсь, но не обещаю, что смогу поверить. Я ведь не Фесей, я всего лишь Ликомед…
ФЕСЕЙ. Ты тоже нужен миру, не меньше, а может быть, и больше, чем я. Ну, время вышло.

Поднимается

ЛИКОМЕД. Ты не хочешь проститься с сыном?
ФЕСЕЙ. Я не нужен ему. Он этого не знает, он захочет мне помешать – молодой ещё, и совсем другой, чем я… Пусть считает, что я погиб при несчастном случае, так ему будет проще. Ты проводишь меня?
ЛИКОМЕД. Конечно. Пойдём, Фесей.

Они медленно уходят в горы. Чуть спустя появляются АКАМАНТ и ДЕИДАМИЯ

ДЕИДАМИЯ. Ну вот видишь, Акамант, мой отец уже повёл твоего очищаться. Принесут жертву, и всё будет хорошо.
АКАМАНТ. Да, я видел, как они пошли в горы.
ДЕИДАМИЯ. У нас приносят жертвы на самом высоком месте – ближе к небу.
АКАМАНТ. Только они почему-то не взяли с собой ни быка, ни овцы.
ДЕИДАМИЯ. Ну, у нас скот в горах пасётся, поймают. Чтобы такие-то, как наши отцы, да жертвы не нашли! Не они, так боги им найдут. Ведь твой дедушка – бог Посейлон?
АКАМАНТ. Говорят. Я не знаю. Понимаешь, Деидамия, иногда это очень важно – знать, что твой дедушка бог, а иногда лучше в это не верить, чтобы самому не плошать.
ДЕИДАМИЯ. Ну, не знаю. Я бы рада была, окажись у меня в роду боги. Правда, они на смертных женщинах никогда не женятся по-настоящему, а только так, приходят и уходят…
АКАМАНТ. Такая у них работа.
ДЕИДАМИЯ. У них-то да, а женщинам каково?
АКАМАНТ. Ну, у них тоже такая работа. Я слышал, одна женщина, Марпесса, отказала богу: ты, мол, Аполлон, меня бросишь…
ДЕИДАМИЯ. А он что?
АКАМАНТ. Ну, он махнул рукою и ушёл. Она потом замуж вышла, за человека, не помню за кого, до старости дожила, мужа пережила и говорила: «Ах, лучше б муж меня бросил, а бессмертным был, чем вот не бросил – и погиб раньше меня!»
ДЕИДАМИЯ. Откуда ты знаешь?
АКАМАНТ. Когда я был маленьким, ещё матушка жива была, эта старушка к нам приходила бельё стирать. Моя мать была дочерью Миноса Критского, гордая, сама стирать ен любила… жалко, очень жалко мне иногда, что я её почти не помню.
ДЕИДАМИЯ. Она давно умерла?
АКАМАНТ. Да, мне ещё пяти лет не было.
ДЕИДАМИЯ. А долго болела? Это так страшно, когда мама долго болеет – я по своей помню, как она мучилась…
АКАМАНТ. Нет, моя быстро… ну, не надо об этом.
ДЕИДАМИЯ. Конечно, не надо. А как та ваша старушка говорила… «Не пережить бы мужа!» Хорошая была старушка, наверное.
АКАМАНТ. Да. Не знаю, куда она потом делась. Бабушка моя Эфра очень с нею дружила. А теперь бабушка, наверно, сама чужое бельё стирает – её в рабство продали, в Трою, я говорил. Придётся отбивать, мы уже флот готовим… впрочем, это всё политика, это сейчас неинтересно. Я в отпуске.
ДЕИДАМИЯ. Нет, почему, интересно… Так к той, ты сказал, Аполлон приходил, а она отказала? Не везёт Аполлону, а говорят, очень красивый бог, весь золотой. Мне моя подружка писала, к сестре её мужа он тоже приходил, подарки дарил, а она ему, как эта ваша, тоже отказала…
АКАМАНТ. Ох, Деидамия, не дай нам боги с собою повстречаться! Это отцу было под силу, Гераклу, конечно, а нам, младшим – уже нет. Сами выдержим – для других бедою обернётся…
ДЕИДАМИЯ. Вот и та моя подружка тоже так говорит… Слушай, Акамант, ты видел Елену?
АКАМАНТ. С чего это ты про неё?
ДЕИДАМИЯ. Нет, ты скажи: видел?
АКАМАНТ. Ну, видел, она ещё девочкой была, когда отец к нам её привозил.
ДЕИДАМИЯ. Какая она? Правда такая прекрасная, как говорят?
АКАМАНТ. Не помню, я мальчишкой был, ещё младше её. Кажется, красивая. Но знаешь, ведь она из таких красавиц, которые или покорят, захлестнут, так что и не выплывешь, или – совсем ничего, смотришь и удивляешься: что это её хвалят? Не для всех красавица.
ДЕИДАМИЯ. Значит, настоящая, настоящие для всех не бывают.
АКАМАНТ. Как это? Я думал – наоборот.
ДЕИДАМИЯ. Ну, ты не поймёшь.
АКАМАНТ. Ты ещё маленький, да? Ах, Деидамия, голубушка, непочтительно ты с царём Афинским разговариваешь.
ДЕИДАМИЯ. Да ты не сердись…
АКАМАНТ. Что ты, разве я сержусь?
ДЕИДАМИЯ. Так она тебе совсем не понравилась?
АКАМАНТ. Тогда – нет, не помню даже, какая она. Потом брат Демофонт звал меня ехать свататься, но я и сам не поехал, и его отговорил: во-первых, она нам всё-таки вроде мачехи, а во-вторых… из-за неё наш город сожгли. Такого простить нельзя, а Демофонт поехал бы свататься, поглядел бы на неё – и, может быть, простил бы.
ДЕИДАМИЯ. Так ты же говоришь, она не для тебя красавица?
АКАМАНТ. Да, но мой брат – я его люблю и не хочу, чтобы с ним из-за неё что-нибудь случилось. Например, чтобы он из-за неё забыл про Афины. Как отец.
ДЕИДАМИЯ. Обещай мне, что ты и не будешь никогда на неё смотреть!
АКАМАНТ. Да что ты?
ДЕИДАМИЯ. Ну, прошу тебя!
АКАМАНТ. Конечно, не стану, если ты не хочешь. Я и сам – боюсь…
ДЕИДАМИЯ. Ну вот, ты обещал, помни. И ещё одна у меня к тебе просьба…
АКАМАНТ. Ну, ты как та сестра твоей подружки или кто она там – до свадьбы подарков требуешь!
ДЕИДАМИЯ. Не говори так, тут совсем другое. Я потом скажу, почему, только – потом. А пока – обещай мне, что исполнишь эту просьбу. Поклянись своим дедушкой!
АКАМАНТ. Не могу, Деидамия.
ДЕИДАМИЯ. Так ты что, не любишь меня?
АКАМАНТ. Я царь, Деидамия, а чем меньше царь клянётся, тем лучше. И Менесфей мне говорил: не клянись зря, ты – сын Фесея, тебе клятвы ни к чему, пусть просто твоё «да» будет «да», а «нет» – «нет».
ДЕИДАМИЯ. Он очень умный, этот твой Менесфей… И не только умный. Я даже удивляюсь: почему он не герой? Ведь так должны говорить герои.
АКАМАНТ. Он сам не захотел стать героем.
ДЕИДАМИЯ. Потому что… потому что рядом всё время был твой отец?
АКАМАНТ. Нет. Потому что Менесфей знал и знает: так, не героем, а мудрецом и правителем, он нужнее.
ДЕИДАМИЯ. Кому?
АКАМАНТ. Всем. Народу. Царю. Себе. Ну так что ты хотела просить?
ДЕИДАМИЯ. Акамант, всё-таки пообещай мне.
АКАМАНТ. Да не тяни, а то я уже бог знает что подозреваю – захочешь ещё золотого руна или луну с неба! Так я не Ясон и не фессалийская колдунья – луну в блюдечко сводить.
ДЕИДАМИЯ. Нет, Акамант: пообещай, что ты не начнёшь Троянской войны.
АКАМАНТ. Ну Деидамия, милая, это же опять политика!
ДЕИДАМИЯ. Это не политика. Если война начнётся и ты поймёшь, что тебе необходимо там быть, – я слова не скажу. Но начинать – не начинай. Пожалуйста!
АКАМАНТ. А как же моя бабушка? Стыдно – сын Фесея не может спасти мать Фесея… ты же сама утром меня попрекала.
ДЕИДАМИЯ. Да что ты, я просто проверяла, герой ты или нет, а теперь знаю точно, что герой. А что до Трои, так я же говорю, у меня подружка вышла в Трою замуж за их главного царевича, её Андромахой зовут, мы в святой земле, на Делосе познакомились. Я ей напишу, она поговорит со своим Гектором и, вот увидишь, когда троянцы узнают, что это мать Фесея, они вам её так отдадут, без войны! Они ведь войны не хотят.
АКАМАНТ. Да и я не хочу… ну, напиши своей подружке. Я ведь знаю, к чему ты это всё говоришь: чтобы мы с твоего острова базу убрали. Так она нам для защиты нужна. Честное слово, только для защиты, так Менесфей говорит, а он нам с братом никогда не лжёт.
ДЕИДАМИЯ. Да нет, я совсем не потому… ты меня правда любишь, Акамант?
АКАМАНТ. Ну, ещё чего спроси! Конечно, иначе бы я с тобой так не разговаривал. Ты вообще-то очень нахальная девчонка, Деидамия, и я, наверно, растерял бы весь свой царский престиж, подслушай нас кто-нибудь сейчас. Что тебе Троя?
ДЕИДАМИЯ. Понимаешь… нет, не скажу, ты смеяться будешь.
АКАМАНТ. Я не умею.
ДЕИДАМИЯ. Когда я была на Делосе, вот где с Андромахой познакомилась, три года назад, мне одна египтянка гадала, за ручку брала. Не быть, говорит, тебе, дева, замужней женой…
АКАМАНТ. Ну, ты верь больше! Шарлатаны они все.
ДЕИДАМИЯ. Нет, её из Египта сам царь тамошний выгнал – ты же знаешь, у них новый царь всех богов, кроме Гелиоса, запретил и отменил.
АКАМАНТ. Ну, недолго такой царь протянет. Гелиос – великий бог, но он работает, ему защищать таких сумасбродов некогда. Это ведь бунт хуже, чем у моего отца…
ДЕИДАМИЯ. Ну вот, та египтянка мне и толкует: «Будет у тебя, яхонтовая моя, кавалер, и другой будет, ещё лучше, и сына ты ему родишь, а замуж тебя твой кавалер не возьмёт, уедет под Трою-город, и там ему погибель приключится». Вот я и не хочу…
АКАМАНТ. Бредни это. Все египтяне на один лад – мужчины воруют, а женщины зубы заговаривают. Не верь ей.
ДЕИДАМИЯ. Да я и не хочу верить… Правда, она, наверное, всё наврала. Представляешь, Андромахе она предсказала: ты, мол, за её – за моего то есть – сына замуж выйдешь! А Андромаха в прошлом году за своего троянца и вышла – только я на свадьбу не попала, ваш афинский комендант сказал, что плавать по морю сейчас опасно и вредно… Мы тут как в тюрьме живём!
АКАМАНТ. Я переговорю с комендантом, и если он правда вас притесняет, мы с братом и с Менесфеем его отзовём.
ДЕИДАМИЯ. Так ты не поедешь под Трою?
АКАМАНТ. Я ведь всё-таки сын Фесея, Деидамия, и мне иногда очень хочется совершить какой-нибудь подвиг, даже если без него можно обойтись… Хорошо бы всегда можно было обходиться.
ДЕИДАМИЯ. Я понимаю, потому и прошу.
АКАМАНТ. Войны я не начну, а больше ничего обещать не могу.
ДЕИДАМИЯ. Ну ладно, и то хорошо… Что это отца так долго нет? И дыма от жертвенника на горе не видно.
АКАМАНТ. Наверное, мы проглядели, пока о египетских штучках болтали. Да вот он идёт, кажется. Только почему-то один; и лицо у него странное… Отпусти мою руку, Деидамия, мне нужно с ним поговорить. Ликомед! Ликомед Скиросский!

Медленно входит ЛИКОМЕД, и лицо у него действительно не такое, как прежде

ДЕИДАМИЯ. Отец, что с тобой?
ЛИКОМЕД. Со мною? Со мною ничего, дочка. Просто десять минут назад умер великий Фесей.
ДЕИДАМИЯ. Как – умер? Почему – умер? Где?
АКАМАНТ (резко). Отвечай, Ликомед! Я, Акамант, царь Афинский, приказываю тебе – говори!
ЛИКОМЕД (ровным голосом). В горах. Мы поднимались к храму. Ты знаешь, Деидамия, наши горные тропы, а ты, Акамант, потом сходишь со мною, посмотришь. Там дорога вьётся по утёсу и идёт над самым обрывом, а внизу – море… Я седьмой десяток живу на Скиросе и только сегодня увидел – какое большое у нас море… Эгеево и Посейдоново…
АКАМАНТ. Не виляй, Ликомед! Говори об отце, а не о море!
ЛИКОМЕД. Акамант, сын Фесея, не торопи друга Фесея и не кричи так!
АКАМАНТ. Друга?
ЛИКОМЕД. Друга. Фесей по дороге устал. Он давно не ходил по горам, всё-таки десять с лишним лет просидел без движения… Он захотел передохнуть, присел и посмотрел на море, вдаль; потом сказал: «Знаешь, Ликомед, когда я так смотрю, мне кажется, что вот-вот и я увижу свой чёрный парус».
АКАМАНТ. Ах, вот к чему ты ведёшь!
ЛИКОМЕД (спокойно). «А под ним, – сказал он, – увижу молодого царевича Фесея – и Ариадну, критскую царевну. Именно сейчас мне больше всего хочется её увидеть». И замолчал, только вглядывался вдаль. Глаза у него слезились – наверное, от солнца, он отвык. Потом покачал головою: «Нет, не вижу», – и почему-то улыбнулся, а потом добавил: «Может быть, это и к лучшему. Я всю жизнь смотрел туда, в прошлое, и мне казалось, что своими подвигами я смогу продлить его… последний рыцарь Эллады, как говорит мой сын. Но знаешь, Ликомед, ведь он ошибается. Я – не последний, хотя, может быть, десять лет назад мне это было бы лестно. И ты – не последний, помни это, и будет легче. Быть последним – страшно, Ликомед, почти так же страшно, как быть первым. А мы – не то и не другое, мы – в середине цепочки, и у этой цепочки не будет конца. Она такая длинная, что когда-нибудь мы с тобой будем даже казаться первыми, и афиняне через тысячу лет решат, что чудотворные кости Фесея спасут их страну от любой беды; ты построй мне кенотаф; друг Ликомед, пустой курган…» – ну, и ещё кое-что сказал, а потом махнул рукою и засмеялся…
АКАМАНТ. Засмеялся?
ЛИКОМЕД. Да, и произнёс: «Видишь, я научился смотреть в будущее. Это так важно – уметь смотреть не во “вчера”, а в “навеки”. Но мне уже некогда. До свидания!» Так он и сказал – до свидания, а не – прощай, и добавил: «Я ещё вернусь». И встал, и шагнул в пропасть, в море, а я не успел и не посмел его задержать.
АКАМАНТ. Ты убил его?
ЛИКОМЕД. Я подошёл к обрыву и наклонился, я хотел броситься за ним, потому что Ликомед без Фесея – ничто…
АКАМАНТ. И раньше – тоже, и поэтому ты убил его.
ЛИКОМЕД. И я увидал – слушай внимательно, Акамант, и запомни! – Я увидал, как из моря поднялся до пояса его Отец, огромный, с бородою как водопад и с трезубцем, и принял Фесея в свои объятия. На меня он не взглянул, и Фесей больше не взглянул, и они оба скрылись под водою, а я…
АКАМАНТ. Ты убил его! Пусть кто угодно верит твоим сказкам, но меня ты не обманешь! Ты всю жизнь знал, какое ты ничтожество, и теперь, когда рядом с тобою снова встал мой отец, ты сбросил его в море! Трусливый Ликомед, убийца друга, ты стыдился себя и боялся гнева божьего за то, что этот друг перешагнул все пределы человеческого величия и вышел из Аида, смертию смерть поправ!
ЛИКОМЕД. Нет, Акамант, из Аида его всё-таки вывел Геракл. Это сейчас, на скале он смертью смерть попрал.
АКАМАНТ. Довольно, Ликомед, трусливый пёс, ты не обманешь меня своими льстивыми речами! Ты можешь провести Менелая, сказав ему: «Достойный муж…», или моего коменданта, назвав полковника «его превосходительством», но не меня, царя Афин!
ЛИКОМЕД. Да, царя Афин может обмануть только сам царь Афин.
АКАМАНТ. Я не оставлю камня на камне от твоего Скироса! Я сам брошу факел в бочки с греческим огнём на базе!
ЛИКОМЕД. Царь Акамант, будь и сейчас царём, а не только – сиротой. Скирос не виноват, и Скирос тебе нужен. Если тебе так хочется отомстить – ну, убей меня, за чем дело стало? Я только спасибо скажу. Теперь, без Фесея, и мне глупо оставаться здесь, что бы он ни говорил тогда… а если не так уж глупо, то слишком тяжело. Убей, Акамант.
ДЕИДАМИЯ. Акамант, не убивай! Пожалуйста, пожалей его! Он же не виноват, разве не видишь – он не виноват!
АКАМАНТ. А кто виноват?
ДЕИДАМИЯ. Ну, не знаю, время, наверное, боги – всё равно, но он же не мог убить Фесея!
АКАМАНТ. Пожалуй, Деидамия… Какой-то Ликомед и впрямь не мог убить Фесея… а если и мог, то об этом должны знать только мы – но не Афины.
ДЕИДАМИЯ. Да, да, конечно, если ты отомстишь, то и меня сделаешь такой же сиротой, и Афины будут недовольны! Что сказал бы тебе Менесфей, Акамант? Ну, подумай, ну пожалуйста, ну ты же не Геракл, твоя сила в том, что ты умеешь думать!
АКАМАНТ. Странно, что и ты это умеешь. Но – от Ликомеда я никаких клятв не приму, но ты, Деидамия, хотя ещё и девчонка, но тебе я поверю, – ты можешь поклясться, что он, этот твой отец, не станет похваляться тем, что безнаказанно убил великого Фесея?
ДЕИДАМИЯ. Да ты посмотри на него, Акамант.
АКАМАНТ. Да… Такой Ликомед не будет гордиться тем, что убил кого-то…
ЛИКОМЕД. Афинам повезло на царя, Акамант, и это не лесть. Когда царь умеет видеть – это уже немало. А то ведь в мире столько слепых Эдипов, которые и не думают уходить в Колон…
АКАМАНТ. Хватит. Мне неинтересна твоя болтовня, я ухожу.
ДЕИДАМИЯ. Совсем?!
АКАМАНТ. Да, Деидамия. Пусть никто и не узнает, что твой отец – убийца моего, но я-то это знаю… И ты будешь знать это, Ликомед, до самой смерти, и никогда не простишь себе! А я должен уехать отсюда, и уехать один.
ЛИКОМЕД. Фесей всю жизнь искал свою Ариадну, мальчик. Ты хочешь пойти по его стопам?
АКАМАНТ. Ты – не Минос!
ЛИКОМЕД. Это ведь не важно, Акамант. Ариадна была для твоего отца Ариадной не из-за отчества.
ДЕИДАМИЯ. Пусть он едет, отец. Без меня он скорее забудет об этом дне.
ЛИКОМЕД. Если сумеет.
ДЕИДАМИЯ. Сумеет, раз так нужно для Афин. Прощай, Акамант! Не поминай лихом! И вообще лучше не поминай.
АКАМАНТ. Прощай, Деидамия. Прости меня – ты-то ни в чём не виновата, да и я виноват только в том, что я – сын Фесея.
ЛИКОМЕД. Фесея и Федры. Это не вина и не беда, царь, это – судьба.
ДЕИДАМИЯ. А может быть, ты всё-таки… нет, поезжай! Поезжай скорее, слышишь?
АКАМАНТ. Я еду. Не плачь, Деидамия. Клятву свою я сдержу: Афины не начнут Троянской войны. И Елены я никогда не увижу – так хотел и мой отец. Прощай!

Выходит

ЛИКОМЕД. Прощай, Акамант, хотя ты никогда не простишь меня! А ты ведь понимаешь, Деидамия, я ни в чём не виноват… по крайней мере, в смерти Фесея.
ДЕИДАМИЯ. Конечно. Ступай, отец, я хочу побыть одна.
ЛИКОМЕД. А мне нужно насыпать кенотаф – пустую гробницу Фесея. «Когда-нибудь, – сказал от там, на скале, – когда-нибудь твоя дочь похоронит тебя в этом кургане. Надо же, чтобы чьи-то кости всё-таки спасли Афины через тысячу лет».
ДЕИДАМИЯ. Афины… Город Акаманта.
ЛИКОМЕД. Да, этому мальчику – такому взрослому мальчику – всё-таки всю жизнь будет нелегко, ведь все будут говорить: «Афины, город Фесея». Ты знаешь, почему он так разгневался и не захотел мне верить? Не потому, что был убеждён в моей лжи, – он видел, что я говорю правду. Просто, услышав слова «Фесей умер», он на минуту вздохнул с облегчением. И никогда не простит этой минуты ни мне, ни себе.
ДЕИДАМИЯ. Я потеряла его, отец, совсем потеряла, а ведь он – настоящий герой, как Фесей, только другой, но не меньше!
ЛИКОМЕД. Нет, дочка. Таких, как Фесей, больше нет. Это очень грустно, но он – действительно последний рыцарь Эллады, и мы видели его последний привал на дороге в вечность. А в вашем поколении уже не будет ни рыцарей, ни героев, бедная моя Деидамия, и сказок о нас не расскажут, и песен о нас не споют…

Входит подросток лет 12, статный и русоволосый

МАЛЬЧИК. Простите, это вы – царь Ликомед Скиросский?
ЛИКОМЕД. Да, мальчик. А кому ещё нужен Ликомед Скиросский?
МАЛЬЧИК. Ну, значит, я не ошибся. Здравствуйте. Я – Ахилл.

Via