ЛИКОМЕД. Не может быть!
ДЕИДАМИЯ. Отец! Кто этот страшный старик?
ЛИКОМЕД. Это… это, кажется, он сам.
ФЕСЕЙ. Ты узнал меня, Ликомед, мой друг?
ЛИКОМЕД. Фесей? Да, конечно, я узнал… Ты вернулся? Впрочем, нелепый вопрос, раз ты здесь… Ведь это правда ты, тебя освободили? Или ты… бежал?
ФЕСЕЙ. Ликомед, человек, который спустился по доброй воле в ад, не может бежать. Ты это знаешь.
ЛИКОМЕД. Так тебя отпустили, как Орфея? Конечно, они, наконец, поняли, кто ты, ты – великий Фесей!
ФЕСЕЙ. Важнее, что я сам понял, кто я. Да, я освобождён по амнистии… надвигаются большие события, Ликомед, очень большие – для всего мира, для Фесея и для Плутона.
ЛИКОМЕД. Ты странно говоришь.
ФЕСЕЙ. Я отвык. Эта амнистия – не амнистия перед праздником. Предстоит не праздник… впрочем, об этом мне нельзя рассказывать.
ЛИКОМЕД. Ну, не надо, раз тебя выпустили без права разглашения. В конце концов, главное, что ты вернулся, что ты снова – Фесей Афинский, которому всегда сопутствовала удача: у тебя – отец-Посейдон, чутьё на подвиги, великая слава, великое царство… Вот, кстати, твой сын, он правил им без тебя.
ФЕСЕЙ. Здравствуй, Акамант. Я обязательно переговорю с тобою, но чуть погодя. Прежде разговора с сыном мне необходим разговор с другом. Ты лучше поймёшь меня, Ликомед, мы с тобою – из одного поколения. Я знаю, ты тоже мог бы…
ЛИКОМЕД. Нет, Фесей, если говорить честно – не мог бы. А и мог бы – не стал бы. Я очень рад, что ты прощён богами, но грех всё же был, и страшный грех. Я не труслив, ты знаешь это, я всегда стремился к подвигу; но кощунство – всё же не совсем подвиг…
ФЕСЕЙ. Может быть. Но оно тяжелее любого подвига. Я никогда так не уставал…
ДЕИДАМИЯ. Господи, царь Фесей, ты же еле на ногах стоишь! Отец, я пойду поставлю чайник, и от обеда должно было что-то остаться.
ФЕСЕЙ. Обедать мне здесь пока не стоит, я должен сперва очиститься. И очистить меня должен друг, а не сын, – поэтому я и пришёл сюда прежде, чем в Афины. Я не знал, что Акамант сейчас на Скиросе.
АКАМАНТ. Я отойду, отец. Говори смело, я ничего не услышу.

Отходит в сторону.

ДЕИДАМИЯ. Ну, я всё-таки вскипячу… всё-таки с дороги…

Уходит.

ФЕСЕЙ (опускается на камень). Очень дальней дороги, Ликомед. Я должен сразу сказать тебе: едва ли я прощён богами, как ты думаешь. Помилован, но не прощён. Так что ты имеешь право отречься от меня – я не обижусь.
ЛИКОМЕД. Зачем же ты МЕНЯ обижаешь, Фесей? Главное, что ты раскаялся, и боги поняли это, иначе бы и не помиловали.
ФЕСЕЙ. Раскаялся, да… я всю жизнь только этим и занимаюсь. Грешу и каюсь, хотя и не уверен, что это такой уж верный путь к спасению, как в поговорке. Но, Ликомед, я раскаиваюсь не в том, что пошёл ТУДА. Не в богоборстве. Я видел Иксиона, Капанея, они не раскаиваются в своей жизни, они – такие же, как прежде, хотя у них нет даже надежды на амнистию.
ЛИКОМЕД. Может быть, потому они и не уступают своей гордыни?
ФЕСЕЙ. Недорого стоит покаяние ради прощения. Тантал, он ползает в ногах у Плутона, он строчит Зевсу письмо за письмом: «Господи, прости, что я возомнил себя равным богам, я великий грешник, смилостивься, дай мне напиться из Леты!» Он жалок. Впрочем, всё-таки поумнел: не просит воскрешения или отпуска на землю – подкормиться, просит забвения. Нас там было очень мало – не пивших из Леты. Тени, тени без памяти, с дымными лицами, ещё хранящими прежние черты, но без морщин, без грусти, без радости – без забот… Нас с Перифоем нарочно приковали не в Тартаре, где Тантал и другие, а около Елисейских полей. Я многих повидал за эти годы. Видел Федру, Мелеагра, Ясона и Медею – они пролетали друг мимо друга, не узнавая… Рядом со мною пронёсся призрак Минотавра…
ЛИКОМЕД. Разве чудовища – тоже там?
ФЕСЕЙ. Он внук Солнца, а может быть, и внук Зевса. Кроме того, Минос в Аиде – не последний человек. Кстати, он был нашим с Перифоем прокурором – судил сам Плутон.
ЛИКОМЕД. Да, Минос может судить только грехи людей против людей…
ФЕСЕЙ. Увидев Минотавра, я попытался разорвать свои цепи – змей, которые стискивали нас с Перифоем, обвившись вокруг наших тел и утёса, вдавливая в него… Я думал, что Минотавр узнает меня – это было в самом начале срока. Он не узнал, он пролетел мимо, беззаботный, безвольный, безобидный. И отца – того, Эгея, – я там видел, такого же. Но одной тени – не встретил, той, которой и не могло там быть, но на взгляд на неё, только на один взгляд я надеялся всё время…
ЛИКОМЕД. Ипполита?
ФЕСЕЙ. Нет. Ариадны.
ЛИКОМЕД. Но она же на небе, у Диониса, в звёздной короне.
ФЕСЕЙ. Я сорок лет пытался внушить себе, что это миф – в наше время они складываются так быстро! – что она просто отстала, бросила меня на том островке… И все эти годы знал – нет, я сам уступил её. Я жалею о своём богоборстве в Аиде, Ликомед, но только потому, что богоборствовать надо было на сорок лет раньше – когда Дионис отнял её у меня!
ЛИКОМЕД. Опомнись, Фесей! Не кощунствуй!
ФЕСЕЙ. Мне можно. Я отбыл наказание, теперь мне уже ничто не страшно. Наверное, ад, как и вся жизнь моя – расплата за ту ошибку на Наксосе, когда я решил – глупый мальчишка! – что покровительство Диониса важнее для меня, что богу нельзя перечить, когда он отнимает у тебя любовь! Перифой, тот понял, что – можно. Нужно. Он больше меня, хотя не убивал никаких Минотавров и не возвышал Афин. Он герой, а я…
ЛИКОМЕД. Неужели ты думаешь, что подвиг – это только когда против богов? Неужели ты ничего не понял там? Как тогда тебя отпустили?..
ФЕСЕЙ. Я многое понял, Ликомед. Подвиг среди людей – это много, очень много. Но я видел Плутона, я помню, с каким презрением он смотрел на всех в своём царстве – на Мелеагра, Ясона, лучших богатырей мира. И только изредка я видел молчаливое выражение на его тёмном лице – когда из Тартара доносился рёв побеждённых Титанов!
ЛИКОМЕД. Фесей!
ФЕСЕЙ. И если Зевс, грозный, всесильный Зевс и чтит кого-нибудь – то это Прометея, бунтом, поражением и страданием возвысившегося превы…
ЛИКОМЕД. Не нужно об этом, Фесей! Ты ведь не Титан! А когда человек мечтает о величии Титанов, это не лучше, чем когда о мечтает о величии богов. Зависть – страшна даже на земле, я знаю это лучше других, и ты можешь понять, почему. Я, Ликомед Скиросский, друг Фесея, герой, не нашедший себе подвига…
ФЕСЕЙ. Знаю. Но человек – не бог, не титан, не гигант…
ЛИКОМЕД. Кто?
ФЕСЕЙ. Не важно. Человек велик сам по себе. Я слышал кифару Орфея, когда он спускался в Аид – и оказался сильнее.
ЛИКОМЕД. Но и Орфей погиб, погиб страшной гибелью, а из подземного царства не вывел даже своей возлюбленной…
ФЕСЕЙ. Как и Перифой. Как и я. Я всю жизнь искал Ариадну, я искал её в той амазонке – напрасно, лишь погубил её, она не вынесла моих Афин. Я посватался к сестре Ариадны, к Федре, женился на ней – но и в ней не было ничего от Ариадны, и она тоже умерла, загубленная мною самим – мною, Ликомед, не собою или Ипполитом, ибо когда падает слепец, виноват поводырь. Я ринулся за первой девушкой мира, за Еленою, дочерью Зевса, я похитил эту девочку, рискнув всем! Я думал, что выращу её такою, как та… Нет. Она не меньше Ариадны, но – другая. И тогда я понял, что никогда не смогу вернуть себе того, что упустил в тот раз, уступив богу. И когда Перифой не согласился уступать Плутону, самой смерти, женщину, которую он любил, я пошёл с ним, потому что не мог не пойти. Я бросил ради него Елену, я не знаю, что с нею теперь, но это мне и неинтересно.
ЛИКОМЕД. Жаль. Из-за Елены, кажется мне, случится много страшного и большого.
ФЕСЕЙ. Уже не со мною. Я знал, понимал, что в подземном царстве нет Ариадны. Я устремился туда не за нею, а от себя. Перифой помог мне добыть Елену, и не его вина, что Елена оказалась мне так же не нужна, как и ему. Это – признак настоящего героя, когда он идёт на смерть не оттого, что любит Елену, а вместе с другом.
ЛИКОМЕД. Перифой тоже прощён?
ФЕСЕЙ. Даже не помилован, он остался там… не будем сейчас об этом. Меня вывел из Аида Геракл, спустившийся за Кербером. Возможно, он сделал это зря; я очень стремился к свободе, я истратил на это последнее желание из тех трёх, которые мне подарил когда-то мой Отец – Посейдон. И истратил плохо.
ЛИКОМЕД. Ты не рад свободе? Ты не рад хотя бы тому, что боги способны помиловать даже за такой грех, как твой?
ФЕСЕЙ. Я разучился радоваться, Ликомед. Я потерял веру. Потерял надежду. Потерял любовь – я забыл лицо Ариадны, Ликомед, может быть, я видел её там, внизу, но не узнал, не узнал точно так же, как она меня! И мне трудно поверить, что моё освобождение – доказательство милосердия божия. Милосердие прощает, а не щадит. Его надо заслужить, а я не сумел и уже не сумею.
ЛИКОМЕД. Милосердия не надо заслуживать, оно – как любовь, ему достаточно, что ты – это ты… или даже что я – это я.
ФЕСЕЙ. Тогда боюсь, что его вообще не существует: есть только справедливость, а милосердия – нет. Ни у людей. Ни у богов. Только, быть может, у Матери-Земли.
ЛИКОМЕД. Но уже то, что ты здесь, что ты свободен – разве это не значит, что милосердие есть?
ФЕСЕЙ. Нет. Наверное, это только доказывает, что и справедливости тоже не существует.
ЛИКОМЕД. Мне страшно, Фесей.
ФЕСЕЙ. Если бы я ещё умел бояться, я был бы страшен даже самому себе. Извини, если напугал.
ЛИКОМЕД. Я боюсь богов, Фесей.
ФЕСЕЙ. Да, ты из тех, кто боится богов больше, чем богоборцев. Наверное, это хорошо. Поэтому я и пришёл за очищением к тебе.
ЛИКОМЕД. Разве могу Я очистить ТЕБЯ перед БОГАМИ?
ФЕСЕЙ. Не можешь, и не нужно. Я вернулся не ради них, а ради людей. На что-то я ещё годен. Хотя бы для Афин, если не для себя самого.
ЛИКОМЕД. Фесей, я прошу тебя, покайся перед богами, очисти себя сам, и ты станешь прежним Фесеем, благочестивым и доблестным.
ФЕСЕЙ. Как на Наксосе? Поздно, Ликомед. Прежним мне после того света уже не быть. Ты согласен принести со мною очистительную жертву?
ЛИКОМЕД. Да. Я пойду готовить костёр и алтарь. Наш храм там, на горе… Но я должен приготовить их один. Мне нужно подумать, Фесей. Я слишком запутался душою от твоих слов.
ФЕСЕЙ. Хорошо. Спасибо тебе. Ступай. Я хочу всё-таки потолковать с сыном.

ЛИКОМЕД удаляется.

Акамант, подойди ко мне.

АКАМАНТ. Я здесь, отец.
ФЕСЕЙ. Ты помнишь меня, Акамант?
АКАМАНТ. Я помнил тебя другим, но теперь уже не помню, каким именно.
ФЕСЕЙ. Но ты узнал меня?
АКАМАНТ. Тебя трудно не узнать. Ты совсем не похож на свои памятники, но не узнать нельзя. Пожалуй, ты даже больше похож на эти памятники, чем на того отца, которого я видел в детстве.
ФЕСЕЙ. Это потому, что я действительно, в сущности, мёртв. А разве в Афинах мне ещё ставят памятники?
АКАМАНТ. Нет, новых, конечно, не ставят, но прижизненные… ну, старые, Менесфей свергать и переплавлять запретил.
ФЕСЕЙ (презрительно). Он так любит меня, этот человечек, или так боится?
АКАМАНТ. Нет, он уважает тебя, отец. Он сказал в одной речи: «Последний рыцарь Эллады» – Аянт Саламинский очень обиделся.
ФЕСЕЙ. Последний… значит, говоришь, не боится?
АКАМАНТ. Нет.
ФЕСЕЙ. А ты?
АКАМАНТ (помедлив). Я ¬– боюсь. Менесфей – он с народом, все афиняне – настоящие афиняне – его уважают, а меня, пожалуй, ещё даже не любят, а уж уважать и вовсе не за что.
ФЕСЕЙ. А чего бы ты больше хотел – любви или уважения?
АКАМАНТ. Конечно, второго!
ФЕСЕЙ. Да, здесь, наверху, многое переменилось… И ты завидуешь Менесфею?
АКАМАНТ. Нет, зачем? Я учусь у него.
ФЕСЕЙ. Чему?
АКАМАНТ. Быть хорошим правителем.
ФЕСЕЙ. Но ты – царь по крови.
АКАМАНТ. Быть правителем важнее, чем царём, а мне нужно стать и тем и другим – то есть я собирался…
ФЕСЕЙ. И ты думаешь, этот выскочка уступил бы тебе трон, останься я ТАМ?
АКАМАНТ. Конечно, мне и брату, когда мы выучимся, – республика у него всё-таки не получилась, и он хочет, чтобы у его… у нашего города был царь, а не тиранн. Даже два царя, как в Аргосе и Спарте.
ФЕСЕЙ. На моей памяти в Фивах тоже было два царя и один правитель…
АКАМАНТ. Я знаю. Но Менесфей не завидует Креонту и его правлению, а мы с братом так долго учимся именно, чтобы не вышло, как тогда в Фивах.
ФЕСЕЙ. А вот мне не пришлось учиться. Моя мать… она жива?
АКАМАНТ. Да, но Диоскуры продали её в рабство в Трою, когда разорили Афины за Елену… мы теперь готовим поход для освобождения бабушки. Хорошо бы с нами поехал Геракл – он ведь уже когда-то брал Трою… ты ведь видел его?
ФЕСЕЙ. Да, поэтому я здесь.
АКАМАНТ. Мы с братом долго надеялись, что он тебя освободит, – ведь больше это никому не под силу, он самый большой богатырь…
ФЕСЕЙ. Да, большой. Наверное, у вас все согласны, что – больше меня?
АКАМАНТ. Ну, он же тебя теперь и освободил… Я не в обиду, отец, но Менесфей говорит, что тут дело в том, что Геракл – просто величайший богатырь, как Минос был величайшим царём… (спохватывается, умолкает)
ФЕСЕЙ. Пожалуй. Продолжай.
АКАМАНТ. А ты захотел быть и тем и другим одновременно, и поэтому у тебя…
ФЕСЕЙ. Ничего не вышло?
АКАМАНТ. Я буду прямо, как думаю, мы думаем: когда ты только богатырствовал, с разбойниками и на Крите, это было замечательно, когда только царствовал, с законами и амазонками – тоже, а когда стал смешивать, как с Еленой…
ФЕСЕЙ. Ты видел её?
АКАМАНТ. Нет, я должен жениться на дочке Ликомеда, очень славная девушка. От таких, как Елена, говорит Менесфей, добра не жди, она только Гераклу впору, а ему не до неё, он работает.
ФЕСЕЙ. В общем, верно… Скажи, а всё, что ты говоришь, – это со слов Менесфея?
АКАМАНТ. Не всё, я многому научился.
ФЕСЕЙ. У него?
АКАМАНТ. Да. Я верю ему.
ФЕСЕЙ. А мне? (Пауза) Мне ты веришь, Акамант, или отвык?
АКАМАНТ (помолчав). Я очень уважаю тебя, отец, ты великий, ты второй богатырь после Геракла, я восхищаюсь…
ФЕСЕЙ. Но?
АКАМАНТ. Но мне трудно верить тебе после того, со старшим братом. Я боюсь тебя.
ФЕСЕЙ. Ты об Ипполите?
АКАМАНТ. Да.
ФЕСЕЙ. А что ты об этом знаешь?
АКАМАНТ. Послушай, отец, ты очень хочешь, чтобы я напоминал тебе это?
ФЕСЕЙ. Напомни. Я не так слаб, как кажется.
АКАМАНТ. Мне не кажется. Хорошо, я напомню. Мой брат Ипполит ¬– твой сын Ипполит – был недоволен твоими методами правления, он понимал, что царство и богатырство нужно разделять. Он видел, что меры, принятые тобою после победы над мегарцами, слишком жестоки и оскорбительны для самих Афин, а твой брак с моей матерью он считал бесполезным, так как Крит уже обессилел. Тут он был не прав, просто Крит не хотел ни союзников, ни врагов, но сейчас это не важно. Ипполит высказал тебе это, ты разгневался и прогнал его. Тогда он стал договариваться с другими афинянами, которые думали так, как он; они надеялись, что народное собрание и совет старейшин смогут переубедить тебя. Ипполит настаивал на восстании, старейшины во главе с Менесфеем сумели убедить его, что это неразумно и что с тобою можно договориться. Моя мать знала о заговоре, но была связана клятвой молчания и не решилась сообщить тебе. Когда Ипполит уже согласился пойти с депутацией старейшин на новые переговоры с тобою, мать, которая об этом не знала, потому что боялась заговорщиков и отстранялась от них, не выдержав колебаний, покончила с собою, но в предсмертном письме сообщила тебе о заговоре ¬– так она сдержала клятву и попыталась спасти тебя. Ты не назначил никакого следствия, а тут же приказал арестовать Ипполита и казнить его. Ипполит помчался на колеснице во дворец, чтобы всё тебе объяснить, по дороге его кони испугались чего-то и понесли, он запутался волосами в древесных ветвях и остался так висеть; один из преследователей пронзил его копьём.
ФЕСЕЙ. Менесфей умнее, чем я думал. Продолжай, сын мой.
АКАМАНТ. Продолжу, отец. Старейшины явились к тебе и всё объяснили, привели и свидетельницу, матушкину кормилицу, которая всё про неё рассказала. Тогда ты раскаялся, казнил того офицера, который нанёс Ипполиту смертельную рану, объявил, что наследник погиб при несчастном случае, и стал править как прежде – правда, говорит Менесфей, вернув мегарцам некоторые привилегии. А потом ты затеял войну из-за Елены, которая едва не погубила Афины; а потом ушёл ТУДА.
ФЕСЕЙ. Достаточно. Это всё говорит Менесфей?
АКАМАНТ. Это говорят все в Афинах, кроме женщин.
ФЕСЕЙ. Так я и думал. А что говорят женщины?
АКАМАНТ. Какая-то любовная история, грязь… Я царь, отец… ну, был царём без тебя, а царю нельзя слушать женщин, это губит их и государство.
ФЕСЕЙ. Может быть, вы с Менесфеем и правы; я уже не знаю, правильно ли поступил когда-то, приняв клубок Ариадны… впрочем, это тебе неинтересно.
АКАМАНТ. Теперь ты понимаешь, почему я боюсь тебя и почему мне трудно тебя любить?
ФЕСЕЙ. Хорошо понимаю; ты храбрый мальчик, Акамант, если при этом решился рассказать мне всю эту историю.
АКАМАНТ. Лучше, чтобы напомнил я.
ФЕСЕЙ. А не Менесфей. Да.
АКАМАНТ. Теперь ты вернёшься в Афины, отец?
ФЕСЕЙ. Во всяком случае, не раньше, чем получу очищение. А может быть, и не вернусь. Решай ты – как скажешь, так я и сделаю.
АКАМАНТ. Решать – я не вправе, я могу только сказать: от лица Афин – не возвращайся туда. Там тебя очень чтут, но боятся. Я и брат – из-за Ипполита, Менесфей – потому что у вас разные взгляды на политику и ты разрушишь его старания, народ – потому что помнит и о том, что вышло из твоего похищения Елены, и о том, где ты был. Нет, я знаю, что если ты вернёшься, никто не посмеет не принять тебя – никто из смертных; но лучше останься легендой. Поселись здесь, на Скиросе, не признавайся никому, кто ты, если хочешь, помоги нам в походе на Трою – Менесфей стремится освободить бабушку…
ФЕСЕЙ. Только к этому?
АКАМАНТ. Не только, но для тебя, наверное, важно лишь это, как для Диоскуров тогда. Они не остались в Афинах.
ФЕСЕЙ. Понимаю.
АКАМАНТ. Ну вот… Это я не настаиваю, нет, но просто думаю – и брат наверняка тоже, и другие, – что так нам всем будет лучше. Даже тебе. Но советовать Фесею – этого мы не смеем. Решать за Фесея может только сам Фесей. И если ты решишь казнить меня за то, что я сказал, мне будет очень жаль, но я тебя пойму. Только вот остальные не поймут, вспомнят про Ипполита и могут устроить гражданскую войну… под знаменем благочестия, «невинно убиенный царевич». Пожалей Афины, отец. Если можешь.
ФЕСЕЙ. Ты плохо представляешь себе Аид, раз думаешь, что там можно разучиться именно жалеть. Я там этому научился. И согласен сделать так, как ты говоришь… почти так. Я не потревожу Афин. Только один мой завет тебе: не сватайся к Елене! Ни за что! Ни ты, ни брат!
АКАМАНТ. Елена уже замужем, а брак священен.
ФЕСЕЙ. За кем?
АКАМАНТ. За Менелаем Спартанским.
ФЕСЕЙ. Бедная Греция! Хорошо. Оставь меня одного. Вот идёт Ликомед, он всё приготовил для очищения. Не рассказывай нашим офицерам на острове, кто я; и тем более солдатам. Мною нельзя уже хвастаться.
АКАМАНТ. Нельзя. Не из-за тебя, ты того стоишь, ты последний рыцарь, – а из-за них. Из-за Афин.
ФЕСЕЙ. Да. У тебя хороший учитель, сынок, а у Менесфея – хороший ученик. Ступай.

АКАМАНТ выходит, с другой стороны появляется ЛИКОМЕД.

ЛИКОМЕД. Фесей! Ты слышишь меня, Фесей?
ФЕСЕЙ. Слышу, слышу. Всё готово?
ЛИКОМЕД. Фесей, выслушай меня, как когда-то выслушивал, как я тебя сегодня. Я должен сказать тебе… я ведь твой друг.
ФЕСЕЙ. Говори, Ликомед. Или тебе будет легче, если я сам скажу, о чём ты думал эти полчаса?
ЛИКОМЕД. Может быть, я и трус, Фесей Афинский, но не настолько. Да, я испугался, когда увидел тебя. Испугался ещё больше, когда услышал твои слова… ну, о раскаянии, богоборстве и справедливости. Мне показалось…
ФЕСЕЙ. Ты решил, что за справедливость должен заступиться ты?
ЛИКОМЕД. Пожалуй; если хочешь, так. Наше время кончается, Фесей. Молодёжь – уже другая, герои Эллады уйдут с нами – с тобой, с Гераклом, со мною, в конце концов, хотя я и не совершал никаких подвигов, их всюду успевал совершить ты – или Геракл. Потому что война – это не подвиг, и когда я помогал тебе защищать Афины от амазонок – как давно! каким молодым! – то знал, что этого мало для того, чтобы стать героем. Всю жизнь я был в твоей тени, или в твоём свете ¬– слишком ослепительном, чтобы заметить маленького Ликомеда, который тоже хочет быть великим. Я завидовал тебе, завидовал всю жизнь, но был верен.
ФЕСЕЙ. Понимаю. Только теперь – по-настоящему понимаю. Я могу представить себе это чувство, Ликомед. Ведь, честно говоря, и мои подвиги – ничто рядом с подвигами Геракла. Всю жизнь я слыл вторым богатырём своего времени, всю жизнь хотел стать первым, но угнаться за Гераклом не мог. И не только в Ариадне, не только в Перифое было дело, когда я пошёл в подземное царство, выступил против Плутона; я ещё и думал, что совершу такой подвиг, который не под силу Гераклу, и даже если погибну – то так, как не сможет погибнуть даже Геракл. Я ошибся. Я был освобождён им, и это – моё последнее поражение. Теперь мне и вовсе не угнаться за ним, да я и не хочу этого. Ты знаешь, куда отправился сейчас Геракл?
ЛИКОМЕД. Нет.
ФЕСЕЙ. Мне недолго осталось, а ты выдержишь знание об этом. Там, на северном побережье, сходятся в битве боги с последними порождениями Матери-Земли – гигантами, мстителями за титанов. Там решаются – а может быть, уже решились – судьбы мира. И боги позвали на помощь Геракла и Прометея, потому что без них, без титана и человека, они не смогли бы победить. Когда Геракл поведал мне об этом – а кое-что я слышал ещё ТАМ, когда до меня доносился рёв скованных титанов, у которых впервые за тысячелетия возродилась надежда, – я понял: Гераклу я не ровня. Меня не звали на Гигантомахию. Да я и сам знаю, что не нужен там.
ЛИКОМЕД. Но, может быть, тебя всё-таки освободили для этого?
ФЕСЕЙ. Нет, Ликомед. Меня освободили потому, что я помолился об этом своему Отцу – Посейдону, это было последнее моё желание, третье после Минотавра и Ипполита. Больше во мне нет даже зависти, Ликомед. Но понять её я могу.
ЛИКОМЕД. Нет, Фесей, не можешь. Твоя зависть – другая, она вдохновляла тебя на подвиги, она гнала тебя биться с Минотавром, карать Прокруста, похищать Елену, возвышать свой город – это была созидательная зависть, и я завидую ей!
ФЕСЕЙ. Гераклу для его подвигов зависть была не нужна.
ЛИКОМЕД. Так то Гераклу! А я… я ничего не сделал, я мог только утешать себя: когда потомки станут петь песни о Фесее, они упомянут и меня, его маленького друга, как упомянули бы коня, корабль или собаку. Но вот ты спустился туда, и через несколько лет о тебе стали действительно слагать песни – тайные, подпольные, ибо ты был врагом богов, ну, богоборцем, если это тебе больше нравится. Меня и в этих песнях не упоминали, Фесей. Я только мог помогать нищим певцам, которые тайком складывали их, скрываясь от храмовой стражи, – кормить и рассказывать, какой ты великий. Не ради тебя – ради того, чтобы себя самого убедить, что и я чего-то стою, я, друг Фесея. Но ведь я не стал даже твоей тенью, я не пошёл за тобою в ад. Боюсь, что не только из страха божия – просто ты меня не позвал. И певцы, сказав мне спасибо, уходили и забывали обо мне, помня только, что ты – преступен, но велик, а я – ничто, хотя и царь благочестный. Я восхвалял тебя искренне, но любить – не мог.
ФЕСЕЙ. Спасибо за откровенность, Ликомед.
ЛИКОМЕД. Нет, Фесей, рано благодаришь, слушай дальше! Когда ты вернулся – ещё более великий, чем прежде, в чёрной славе богоборца, под грозовой тучей вышнего гнева над головою, – я испугался. За себя, за остров. За то, что эта туча прольётся и на меня. Нет, уже за то, что приходится выбирать между другом и богом – как тебе тогда, с Перифоем. И я решил предать тебя, Фесей. Погубить, сбросить со скалы. Ну, что же ты молчишь? Говори! Убей меня ¬– я предал тебя в помыслах, хотя тут же понял, что не сделаю этого! Ну не молчи же, Фесей!
ФЕСЕЙ. Не предавай меня, Ликомед, друг мой. Мне не страшна смерть – ничто уже не страшно; но я боюсь за тебя. Ты ведь всё-таки герой, Ликомед, а когда предателем становится герой – это вдвойне предательство, потому что он предаёт и себя. Я это знаю. Я сам – предатель.
ЛИКОМЕД. Ты оговариваешь себя, Фесей, этого не может быть! Это ты лишь из жалости ко мне…
ФЕСЕЙ. Нет. Я предал Ариадну – и себя, Минотавроубийцу-Фесея; кара за это – смерть моего земного отца и память о ней. Я предал Афины, когда обрёк их на разорение Диоскурами из-за Елены – и себя, царя Фесея Афинского. Кара за это – заточение в Аиде.
ЛИКОМЕД. За это? Ты же знаешь…
ФЕСЕЙ. Для меня – за это. Но погоди, я ещё не кончил. Там, в аду, я в первый же день, стиснутый шершавыми кольцами змей, истратил своё третье желание – я сказал: «Отец мой Посейдон, дай мне выйти отсюда!»
ЛИКОМЕД. Ты винишь себя в том, что попытался избегнуть наказания за грех? Я же знал, что ты всегда понимал свою вину, что ты раска…
ФЕСЕЙ. Нет. Я предал этими словами друга, самого верного своего друга – я должен был попросить: «Посейдон, дай нам с Перифоем выйти отсюда!» Но попросил лишь для себя, а потом было поздно. Это было последним предательством.
ЛИКОМЕД. Но ведь, наверное, Посейдон разрешил тебе желать только для себя? или, например…
ФЕСЕЙ. Не надо, Ликомед, у меня было время перебрать все оправдания. Геракл подошёл к нам – я почувствовал запах его львиной шкуры, а ведь там нет запахов! ты не поймёшь – и сказал: «Ну, бедолаги, вы свободны. Плутон разрешил мне вывести вас отсюда, а Кербер у меня на цепи и не помешает». И змеи спали с нашей груди, рук, ног, и я впервые вздохнул глубоко, как на земле, и встал, счастливый, что напрасно мучился своим предательством, что Перифой выйдет со мною… Но тот сказал, сверкнув усталыми глазами: «Нет, Геракл, сын Зевса. Мне не нужна свобода в подарок от тебя. И ни от кого я не приму подачек, как не принимал их никогда. Я останусь здесь». И потом добавил тихо – только я услышал эти слова: «И ещё, ведь она иногда пролетает мимо этой скалы – та тень, за которой я пришёл…» А я – я встал и, не посмев проститься с ним, последовал за Гераклом, и радость возвращения заглушала во мне стыд… пока я не вышел, и не ступил снова на траву; и в этот миг, когда врата Аида захлопнулись за моей спиною, а солнце, и воздух, и запах цветов, и пение птиц ударили мне в лицо, – тут, Ликомед, я понял, что мне этого уже не нужно. (Пауза) Не становись предателем, Ликомед – даже если мне назначена карою за друга, оставшегося ТАМ, смерть от руки друга, который ждал здесь. Я очень ослабел в подземном царстве, я теперь не сильнее тебя. Возьми меч, дай мне другой, и ты совершишь свой подвиг, свой долгожданный подвиг, Ликомед, – ты убьёшь Фесея в честном бою. Это всё-таки немало. Хоть что-то, чем я могу отблагодарить тебя.
ЛИКОМЕД. Нет, Фесей – ты скорее отомстил бы мне этим за то предательство в мыслях. Убить друга – это не подвиг. Это преступление, даже в самом честном бою, и никакая слава этого не стоит. Я понял это. Прости меня, Фесей.
ФЕСЕЙ. Прости и ты меня.

Они подают друг другу руки. Пауза

Via