ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ВТОРОЗАКОНИЕ

Действующие лица:
САРПЕДОН, царь Ликии
АРИАДНА, жена Милета, царя соседней Карии
ТЕЛЕФ, царь Пергама
ПОЛИИД, лейб-медик Телефа

Действие происходит в Малой Азии, в Ликии, в столице Сарпедона

(САРПЕДОН и АРИАДНА беседуют)

САРПЕДОН. Как хорошо, что ты приехала, Ариадна! Меня давно уже никто не навещал – никто, с кем можно было бы поговорить как человеку, а не как царю и судье. А по тебе я особенно соскучился.
АРИАДНА. Я тоже, дядя, всё хотела повидаться с тобою, да никак не складывалось – то дочки заболеют, то сын попадёт в какую-нибудь историю, он всё время оказывается под чьим-нибудь влиянием, такой мягкий, в отца, – ну, об этом мы ещё поговорим. А главное, они все – азиаты, или в лучшем случае греки; кроме Милета у нас во всей Карии нет ни одного критянина, а мне… мне нужен именно критянин, настоящий, помнящий отца и вообще…
САРПЕДОН. Понимаю, девочка. Мне тоже нелегко – особенно раньше было. Теперь привык, а первые годы было очень одиноко.
АРИАДНА. Почему же ты не приезжал к нас, в Милет? Почему ты вообще решил обосноваться в этой Ликии, а не поселился с нами?
САРПЕДОН. Много причин, Ариадна; некоторых я уже не помню. Милет должен был всё-таки стать царём, а поселись я с вами, царём оказался бы я. Может быть, без самого титула, но – царём.
АРИАДНА. Ох, дядя, а так царствует он, а правлю я. Вот уже сколько лет. Милет – добрый, чуткий, даже умный, право… и всё ещё очень красив, это я – старая усталая баба, а ему на вид больше тридцати пяти не дашь. Но править он не умеет. Милет был создан для той жизни, которую вёл на Крите, – фаворита с правом на причуды, а на большее оказался неспособен.
САРПЕДОН. Не слишком ли сильно ты выражаешься? Всё-таки ваше царство стоит, а о Милете все говорят с уважением.
АРИАДНА. Кто это – все? Мужики? Они его не видят, они не различают того, что делает он, и того, что делаю я. Всякие грамотеи и художники? Это уж конечно, это его конёк: строит и строит храмы, то Аполлону, то Артемиде, только Деду никак не возведёт нового, после того, что построили сразу как приехали сюда. Выдумал какой-то новый стиль, колонны с завитушками наверху – ничего не скажешь, красиво, эффектнее нашего прежнего, где капитель, как подушка; но ведь больше нигде так не строят, приезжие дивятся, а то и смеются, а архитекторы дерут такие деньги за все эти новации, что мне каждый раз страшно смету в руки взять. Мы же совсем не так богаты… А Милет знай твердит: когда-нибудь наш ионический стиль завоюет весь мир! И певцов содержит, тоже на нашем наречии пишут и выдумывают всякие авангардистские штучки – размер вон изобрели в три версты, гекзаметр называется, я до сих пор к нему не привыкла; а иностранцам нравится, перенимают. Да, уважают, ничего не скажешь. Один царь Телеф Пергамский чего стоит. А работать приходится мне.
САРПЕДОН. Что делать. И мне хватает хлопот. И знаешь, я думаю, если бы на нас в первые же годы здесь, а Азии, не навалилось столько забот, мы бы не выдержали. Вам повезло хотя бы с местом, где вы обосновались, – там люди как люди, такие же, как повсюду, с теми же обычаями, легко отступающими перед законом…
АРИАДНА. Как бы не так! У нас пигмеи и всякие другие национальные меньшинства. Чего только мне стоило провести закон о защите журавлей государством – и всё равно их почти не осталось, можно в Красный свиток вносить.
САРПЕДОН. Куда?
АРИАДНА. Да это ещё одна выдумка Милета: всякие редкие деревья, зверьё, птиц, которых мало в стране, записывать в Красный свиток и запрещать истреблять. Кстати, после всей этой истории сами пигмеи тоже туда попали. Большинство эмигрировало в Африку, но журавли уже всё равно наши края стороной облетают. Свиток тут не поможет. Мы, критяне, тоже туда занесены – почти никого не осталось с тех пор, как поселились.
САРПЕДОН. Да, освоиться было нелегко. Но пигмеи – это полбеды, а вот тут я столкнулся с людским обычаем, который было невероятно трудно выкорчевать и заменить Законом. Матриархат называется. Глава семьи – женщина и царица тоже – женщина.
АРИАДНА. Что ж, в некотором отношении и у нас с Милетом – матриархат.
САРПЕДОН. Не всё, что можно с Милетом, можно с Сарпедоном. Ты уж не обижайся.
АРИАДНА. Да что там, правильно.
САРПЕДОН. А главное, у вас всё-таки царская корона принадлежит мужчине, и всегда принадлежала, как положено по Законам, которые мой Отец дал Миносу, а я привёз сюда. За эти-то Законы я и боролся – больше, чем за собственную власть. Потому что и собственная власть мне была нужна ради того, чтобы укреплять эти Законы.
АРИАДНА. Но ведь укрепил?
САРПЕДОН. Да. Хорошо, прочно установилась. Народ привык, все статьи знает, выполняет, даже научился обходить, а это значит, что Закон окончательно прижился. Собственно, теперь моей Ликии уже не нужен никакой Сарпедон – всё идёт так гладко, работает так слаженно, что править смог бы и Милет. А я уже стар, Ариадна, я устал. И, как бы долго я здесь ни прожил, как бы много ни сделал, мне всё равно чуждо и нерадостно. Может быть, именно потому, что всё, что нужно, сделано. Хорошая, здоровая, богатая страна. Доходная. Культурная. Скучная.
АРИАДНА. А почему бы, дядя, тебе не вернуться на Крит? Ты нужен там!
САРПЕДОН. Нет, Ариадна.
АРИАДНА. Ты силён, кроме тебя не осталось никого, равного моему отцу. Радаманф умер, брат Главк тоже скончался совсем молодым, а вдова Радаманфа, Алкмена, которую он взял после гибели Еврисфея…
САРПЕДОН. Этот Гераклов мальчишка, Гилл, хвастался как-то в гостях у своего братца Телефа, будто это он победил Еврисфея. Мне пришлось указать ему на дверь: что, хотел бы я знать, смогли бы сделать эти Гераклиды, не помоги им Радаманф? А потом он женился на Алкмене и отдал Микены и Аргос кому-то из Пелопова рода, кажется, Атрею, а сам вернулся с нею на Крит и помогал Главку хранить Закон… Он был честный человек, мой брат Радаманф. Я рад за него – и жизнь прожил хорошую, и после смерти получил то, чего так хотел. Ради чего, боюсь, и прожил эту самую жизнь так хорошо.
АРИАДНА. Да, а когда он ушёл ТУДА, судить, Алкмена захотела править за Главка, вместо мужа.
САРПЕДОН. Она тоже была сильная женщина. Закон при ней держался.
АРИАДНА. Да, настоящая царица. Только вот Главк… Он всегда был слабенький и скоро умер, не оставив наследника, и я даже боюсь… Алкмена успела посадить на престол этого выскочку, красавчика Идоменея, но он хороший солдат и больше ничего. Дядя, он ведь всё развалит, он – такой же не царь, как Милет, да ещё столько лет уже пропадает под Троей, а Алкмены больше нет… Поезжай туда, дядя, возьми власть и спаси Крит, а то он совсем погибнет. Ты же ещё сильный, ты можешь!
САРПЕДОН. Нет, девочка. Крита уже никто не спасёт, Крит состарился, как состарился я. Между кносских колонн ещё побродят какие-нибудь цари, в храмах останутся жрецы, даже судьи ещё будут толковать законы Миноса, но Крит кончился и больше не возродится. Мы – крепкие люди, и царство Миноса было крепким – пока им правил Минос. И когда он погиб, это был ещё не конец, ещё стояло воздвигнутое им; но потом Радаманф написал мне: «Наш бедный остров покинул последний курет; Геракл увёз Критского быка, и никто из наших этого не заметил; недавно обвалился Лабиринт, и крестьяне растащили камни, чтобы огораживать свои поля. Тебе повезло, что ты уехал до этого». И он был прав.
АРИАДНА. Но не могло же всё пропасть – всё величие, и сила, и слава?
САРПЕДОН. Не пропали. Что-то поднялось на небо, к Отцу; что-то ушло под землю, с братьями; остальное подхватили Микены и Аргос, наши преемники. Жаль, что и они теперь тратят силы на эту ненужную войну. Впрочем, Елена… после Миноса и Геракла она – самое большое, чо осталось на нашей земле.
АРИАДНА. И ещё этот Ахилл?
САРПЕДОН. Да, и Ахилл. Но всё-таки он не сын Зевса, и вообще, мне кажется, его слава сильно раздута ахейской пропагандой. Тут Агамемнон знаток своего дела; и отец его был таким, писал мне Радаманф, не стеснялся никакими средствами. Впрочем, кто его знает, Ахилла…
АРИАДНА. Бог с ним, с Ахиллом, дядя, мне нет до них дела. Но Крит! Знаешь, когда ещё был жив отец, когда всё было – ну, не хорошо, но по-настоящему, я не любила его так. Неужели мы – последние?
САРПЕДОН. Да, мы последние. И вот что я хотел сказать тебе, Ариадна: если не Милет, так сын его вдруг решит, что он – законный наследник Миноса, а никакой не Идоменей, и захочет взять своё, – не пускай его на Крит. Ни за что.
АРИАДНА. Сын Милета? Что ты, дядя. Порою мне даже кажется, что этот юноша не мой сын. В нём как будто нет ни капли Миносовой крови, даже ни капли моей – это второй Милет. Он не пойдёт на Крит, даже не захочет. Корона Миноса теперь в небе, созвездие, которое называют моим именем. Ни Идоменей, ни мой сын не имеют к ней никакого отношения. Вообще-то, дядя, я приехала к тебе посоветоваться именно о сыне. Насчёт вот этого вашего обычая, как ты его назвал… матриархата. Ведь раньше, говорят, так было всюду, правили жёны, а мужья – так, в лучшем случае назывались царями, как Милет. И ругаются до сих пор по-матери, а не по-отцу…
САРПЕДОН. Да, к сожалению. Только пожалуйста, Ариадна. Не начинай этих лемносско-амазонских теорий, что нынешние мужчины выродились, а женщины – соль земли. Я встречался однажды с Пенфесилеей, и больше этого делать не собираюсь. Потому что она толковая женщина, а несёт чушь.
АРИАДНА. Ты не сердись, пожалуйста, я и сама терпеть не могу амазонок. Но что делать? Если престол Милета унаследует его сын, то после моей смерти – а я уже старею, хотя со стороны это ещё не так заметно…
САРПЕДОН. Особенно с моей стороны. Девчонка! Тоже мне, старуха нашлась!
АРИАДНА. Я устала, Сарпедон. Я нездорова, каждый год лечусь на водах у Аполлона Бранхидского. Да и вообще, дети всегда переживают родителей, а если получается наоборот… об этом лучше не думать.
САРПЕДОН. Лучше не думать. Если это возможно во время Троянской войны.
АРИАДНА. Нет, нет! Но не перебивая, дай я договорю: вот я умру, и Милет умрёт, и на престол сядет наш сын, при котором не будет своей Ариадны. Он развалит всё, что мы сделали для Карии, он не сможет справиться с хозяйством, и чем бы ни кончилась Троянская война, победитель обведёт его вокруг пальца, даже не поднимая меча, и завладеет Милетовым городом, и всей Карией, и всем…
САРПЕДОН. Если у победителя будут силы. Война идёт уже девять лет, и может затянуться ещё на столько же.
АРИАДНА. Да и без победителей, ты же понимаешь… Но мои девочки – в меня; больше того, они – в моего отца, особенно старшая. В них – кровь Миноса и та, Дедова, это – царицы по призванию. Нет, нет, дослушай! Почему бы нам не возродить в Карии ваш ликийский обычай? Пусть моя старшая правит после меня и Милета нашей страною, а ее младшие брат и сестра помогают – брат по культуре, сестра по экономике, она такая хозяйственная. А Закон, дедовский Закон, будет хранить царица.
САРПЕДОН. В этом Законе, Ариадна, записано: царю наследует старший сын его. В нём же поясняется: при случае, ежели царь не оставит мужского потомства, или же сын его находится во младенчестве, назначается опекун вдове, либо дочери, либо младенцу, вершащий все дела в государстве до появления нового отпрыска царской крови мужеского пола, или же до достижения наследником мужества. Опекун сей именуется регентом и должен быть знатным и достойным мужем. Статья 14, пункты Альфа тире Гамма.
АРИАДНА. Да, но ты же видишь, дядя, что на самом деле всё получается иначе – и Алкмена, и я, и наша соседка Омфала…
САРПЕДОН. Омфала правила варварской страною, по обычаю. На Крите регентом был Радаманф, а после его смерти и смерти Главка Идоменей предъявил свою липовую родословную и законно короновался. Царь Карии всё-таки тоже Милет, а не ты. Женщина на престоле – это противоречит Закону. Пусть царём будет твой сын, а правит твоя дочь, твоей стране будет к этому не привыкать.
АРИАДНА. А если он женится на какой-нибудь энергичной и бестолковой бабе, которая захочет сама вертеть им, оттеснит мою дочь и всё развалит? Даже если не развалит, чем мои девочки виноваты? Тем, что их братец пошёл в папашу?
САРПЕДОН. Тем, что они пошли в мать, хотя это будет не вина, а беда их. Не старайся, Ариадна, Закон есть Закон. И главное, если ты обойдёшь его с помощью обычая, то все наши труды, и труды твоего отца тоже, пойдут прахом. Уступать нельзя. Надо искать тропинку в самом законе, а не сворачивать на торный путь обычаев.
АРИАДНА. Ах, дядя, какой ты всё-таки буковед!
САРПЕДОН. Нет, я, по-моему, уже полчаса толкую тебе, что самое главное, не трогая ни одной буквы, соблюдать дух Закона, а он вечно обновляется. Это очень трудно, но устраивать реформы рано и не по плечу ни тебе, ни Милету. Ни мне. Потому что я стар. Потому что я критянин. Потому что Закон, от первой до последней буквы, – всё, что осталось мне от Крита. И тебе тоже.
АРИАДНА. Если бы это было всё, я бы, наверное, повесилась. Ладно, потом подумаем. Смотри, кто-то идёт.

(Входят царь ТЕЛЕФ, сын Геракла, и ПОЛИИД)

ТЕЛЕФ. Привет тебе, мой славный сосед!
ПОЛИИД. Привет тебе, высокородный Сарпедон, и тебе, царица Ариадна!
САРПЕДОН. Телеф? Ты выздоровел? Ты ходишь?
ТЕЛЕФ. Как видишь, Сарпедон. Здравствуй, Ариадна, у меня к тебе потом будет дело.
АРИАДНА. Добрый день, Телеф. Рада видеть тебя и охотно потолкую о твоих заботах.
САРПЕДОН. Заботы потом! Ты, кажется, избавился от главной – от своей хромоты. Ты снова ездил к Ахиллу, Телеф? Опять подлечился? И что он запросил с тебя на этот раз?
АРИАДНА. Если тогда, только за обезболивающее средство, Ахилл с Агамемноном потребовали нейтралитета, то теперь, наверное, мы видим уже союзника ахейцев?
ТЕЛЕФ. Нет, царица. Скорее я отдал бы вторую ногу, но втянуть себя в эту проклятую войну не дал бы. Война – это не для нас, маленьких здравомыслящих царей, эти времена прошли; даже мой великий отец, когда начинал войну на свой страх и риск, в одиночку, ничего хорошего не добивался. Если бы не эта злосчастная свара с Евротом, он, может быть, и теперь ещё оставался бы человеком и жил среди нас, а так он победил и через самое короткое время – стал богом. Война – это Агамемнон, стремящийся к мировому господству, это Приам, стремящийся возродить былую славу Трои, это Ахилл, который хочет доказать, будто он ни в чём не уступает моему отцу и будто он – единственный настоящий богатырь наших дней…
ПОЛИИД. Он и есть настоящий богатырь.
ТЕЛЕФ. Да, но за его богатырство, за властолюбие Агамемнона и за престиж Приама расплачиваются сотни ни в чём не повинных ахейцев, троянцев, данайцев, фригийцев и т.д. Это даже не война двух царей – это война двух союзов, которым стало тесно в мире.
САРПЕДОН. Мой брат Минос был сильнее их всех вместе взятых, но ему было достаточно того, что он это знал – и другие понимали. Он вёл войны, но иначе. Раньше судьбы мира решал поединок – например, поединок Афин и Крита, – а теперь стенка на стенку. И тогда всё выяснялось быстрее, проще и меньшей кровью. И честнее, потому что в свалке возможно то, что немыслимо в поединке.
ТЕЛЕФ. Да что вообще может решить война? Кто сильнее в данный момент? Но ведь через несколько лет, ну, через поколение, в этом решении опять усомнятся и начнут сначала. Зачем? Кому нужна эта бессмысленная гибель?
САРПЕДОН. Богатырям. Только не нужно втягивать в это остальных.
АРИАДНА. Правильно. Жаль только, что даже царёк какой-нибудь Итаки или Локриды нынче считает себя богатырём, а без свиты ему неудобно идти на войну.
ТЕЛЕФ. Мало им Олимпийских игр.
ПОЛИИД. Простите, высокородные господа, и разрешите мне, маленькому человеку и совсем не богатырю и не сыну богатыря, внести некоторую ясность. У меня есть некоторые соображения на этот счёт…
САРПЕДОН. Полиид, да не ты ли это?
ПОЛИИД. Я, высокородный Сарпедон.
ТЕЛЕФ. Знаете, друзья мои, этот «маленький человек» спас меня. Он сделал то, что оказалось не под силу Ахиллу, – вылечил мою ногу.
ПОЛИИД. Просто у Ахилла другая специальность, и владеет он ею отменно, я тому свидетель, а нога царя Телефа – вещественное доказательство.
САРПЕДОН. Ты такой же, как прежде, Полиид.
ПОЛИИД. Не знаю, не уверен.
ТЕЛЕФ. Ты помнишь, Сарпедон, десять лет назад Ахилл со своей дружиной по ошибке напал на меня – когда союзные войска шли на Трою, они сбились с пути и приняли за неё мой Пергам. Ахилл ранил меня, потом всё разъяснилось, и он заявил, что, если он нанёс мне рану острием копья, то древком может исцелить её, – такое уж волшебное копьё. Ну, сунул он древко в рану, и я отнюдь не почувствовал никакого исцеления, наоборот. Потом подходит ко мне их военврач Подалирий, даёт рецепт и говорит: «Чтобы лечение Ахилла оказалось действенным, пей каждый день этот отвар». Я стал пить и, как ты знаешь, нога действительно больше не мучила меня, боли не было, но ходить я не мог.
САРПЕДОН. И, сказать по чести, от тебя здорово несло гноем.
АРИАДНА. Дядя, полноте! Что старое поминать!
ТЕЛЕФ. Да нет, что ты, царица, правда есть правда. Так я десять лет без малого и провалялся, сынок мой вырос, жена умерла – вы помните мою жену? Она же была дочкой царя Мидаса, да простит нам Аполлон, и в детстве… ну, перенесла паралич. Но потом поправилась, вышла за меня замуж, и у мальчика моего такие золотые волосики были в детстве – мы думали, от этого. Ну, сейчас потемнели, конечно. Ну ладно, так вот пролежал я десять лет, и тут приходит ко мне мой сын Еврипил и говорит: «Там какой-то грек, бродяга, хочет тебя видеть, говорит, что он врач и что его знают Сарпедон, Ликомед Скиросский и даже отец вашего величества». Ну, думает моё величество, когда на моего отца ссылаются, ясно: какой-нибудь самозванный сын Геракла пришёл денег просить. А я же не Мидас, я человек бедный. Но, думаю, раз врач, стоит поговорить, я люблю с врачами беседовать. И вот является ко мне вот этот самый Полиид, только не такой, как сейчас, а весь оборванный и борода в пыли. Я его прежде всего в баню послал, а потом стал о своей болезни рассказывать. Он слушал-слушал, а потом говорит: «Давай, царь, я посмотрю твою ногу». Посмотрел, промыл, мазью какой-то намазал, забыл название, потом ещё месяц лечил – и вот, хожу, ни боли, ни язвы, и следа не осталось. Вот кто настоящий чудотворец, куда там Ахиллу с его копьём!
ПОЛИИД. Ахиллово копьё, царь, вообще здесь ни при чём, оно тогда только заразу с древка внесло. Подалирий – неплохой врач, без его микстуры ты не продержался бы столько времени. Но, конечно, нужны были новые средства, а я всюду побывал и знаю кое-что, о чём военные врачи Агамемнона и не слыхали. Но, в общем, это было куда легче, чем в своё время вылечить царевича Главка.
ТЕЛЕФ. Это которого ты воскресил?
ПОЛИИД. Я не бог и не чудотворец. Я просто вылечил его. Все эти легенды о воскрешении исходят не от меня, а подробнее тебе может рассказать высокородный Сарпедон, если захочет.
САРПЕДОН. Да, Телеф, после того как Полиид спас моего племянника – а тот уже одной ногою в могиле стоял – Минос решил (и вполне справедливо), что Полиид – человек мудрый и искусный, и назначил его в наставники наследнику. В те годы ещё не считалось зазорным, чтобы царский сын разбирался в медицине или гадании, умел играть на кифаре, а в случае нужды и поле вспахать, как Ясон, например. Это теперь думают, что достаточно ограничиться кифарой.
АРИАДНА. Да, у Милета, к сожалению, очень современные взгляды на воспитание наследников.
САРПЕДОН. Ну вот, а чтобы Главк прослыл ещё большим мудрецом, нужно было признать его наставника чуть ли не кудесником. Что и сделали, и такие чудеса мне нравятся больше, чем всякие оборотни и оживающие статуи. И верю я в Полиидовы чудеса больше, чем в фессалийских ведьм. Жаль, что когда я уехал с Крита, Полиид, я потерял тебя из виду. Когда я написал Радаманфу, он как-то постарался уклониться от ответа.
ПОЛИИД. Почта тогда просматривалась ещё царём Миносом. Переписка с тобою, высокородный Сарпедон, уже сама по себе была почти крамолой. Но мне не хотелось бы сейчас пересказывать историю моих странствий.
ТЕЛЕФ. Похоже, Ариадна, он не хочет говорить при нас. Любопытно!
АРИАДНА. Вероятно, какая-нибудь грязь. Я помню, чем он подрабатывал на Крите.
ПОЛИИД. Что ты, царица, ну зачем поминать эти несчастные диски! Ты же сама говоришь: кто старое помянет…
АРИАДНА. Телеф, ты упомянул, что у тебя есть дело ко мне, – пойдём, обсудим его, с разрешения дяди.
САРПЕДОН. Ступайте, секретничайте, чего уж мне. (ТЕЛЕФ и АРИАДНА выходят) Я не сразу узнал тебя, Полиид. Ты изменился. Постарел. Впрочем, я тоже уже не такой, как тридцать лет назад.
ПОЛИИД. Ты выглядишь моложе своих лет, высокородный Сарпедон. Кроме глаз, потому что глаза у тебя усталые.
САРПЕДОН. Я работал. Я делал своё дело, вводил Закон, устанавливал порядок здесь и, незаметно для Милета, в их с Ариадной царстве. Из врварской страны я создал два прочных цивилизованных государства и, несмотря ни на что, не считаю, что трудился зря.
ПОЛИИД. У тебя есть семья, дети, преемники?
САРПЕДОН. Нет. Я так и не женился. Женщины – были, но царицы не нашлось. И наследника у меня нет, хотя мне уже немного осталось. Я хотел оставить страну Милету, но Ариадна говорит…
ПОЛИИД. Я знаю, что говорит Ариадна. Я видел Милета. Это не наследник.
САРПЕДОН. О чём вы говорили?
ПОЛИИД. О перспективах ионического стиля в архитектуре. (Пауза) А ты так и не виделся с ним с тех пор?
САРПЕДОН. Нет. Сперва боялся не справиться с сердцем. Потом – боялся разочароваться. Так лучше – издали. Впрочем, Полиид, какого чёрта ты меня допрашиваешь? И какого чёрта я отвечаю тебе?
ПОЛИИД. Потому что ты видишь во мне свою молодость, царь. Потому что ты видишь во мне критянина. И совершенно напрасно. Я давно уже не живу на Крите, и я никогда не был критянином, и ты знаешь это, высокородный Сарпедон.
САРПЕДОН. Да. Конечно. Но расскажи, что было с тобою, ахеец Полиид, придворный врач Миноса и придворный врач Телефа, в промежутке между этими должностями?
ПОЛИИД. После того, как бежал Дедал, Минос ввёл очень строгие законы против чужеземцев. Многие погибли, многие покинули Крит, меня царь задерживал для завершения курса образования наследника. Минос сам уже верил, что я пророк и великий мудрец, и верил, что я сделаю таким же и его сына. Но я, как ты знаешь, совсем не пророк, и, как ты тоже знаешь, высокородный Сарпедон, для того чтобы обучить царевича хоть чему-то, следовало бы действительно быть чудотворцем. Главк был добрым и славным мальчиком, но тех способностей, которые предполагал в нём Минос, не оказалось.
САРПЕДОН. Да. Я давно это понял. Ещё до того, как он стал царём, мой племянник.
ПОЛИИД. В конце концов, когда мне стало невмоготу, я заявил, что научил его всему, что знал, но он сможет показать это только после того, как я покину Крит. Прощаясь в гавани – я привязался к мальчику, а кроме того, я прощался со своими надеждами на карьеру на Крите, – я велел ему плюнуть мне в рот: такой идиотский поступок выглядел достаточно загадочно для моей роли. Как я и надеялся, этим потом объяснили то, что наследник мгновенно забыл всю премудрость, которую якобы усвоил. Но маленький Полиид был уже далеко. Я подался в Аргос, зарабатывая предсказаниями погоды и пользованием больных, – но там жил настоящий пророк, Амфиарай, – он потом пропал без вести под Фивами, – и когда он объявил меня шарлатаном, мне пришлось уйти и оттуда. Я отправился в Афины – по дороге меня задержал большой пожар в Коринфе, на свадьбе Ясона, и я опоздал: Фесей уже ушёл на тот свет отбивать жену у Плутона, а Афинское Временное правительство Менесфея было настроено ко мне недоброжелательно. Я снова ушёл.
САРПЕДОН. Да, Фесей, он всё-таки стал моим родичем по Федре… Я думал, что дело Крита перейдёт к нему, – он составил хорошие законы для Афин и заботился об их применении и соблюдении. Это могло быть великое царство. И тут он вдруг бросил всё и пустился в эту авантюру на том свете, заранее обрекая себя на гибель. И Афины упустили своё.
ПОЛИИД. Он устал от законов. Ему захотелось беззакония, потому что Закон не принёс ему счастья.
САРПЕДОН. Понимаю… А потом?
ПОЛИИД. Потом я узнал, что Минос умер и воцарился мой воспитанник Главк; мои надежды воскресли, и я снова направился в Кносс. Мне пришлось попасть как раз на похороны Главка; и ни Алкмене, ни Идоменею не понравилось, что я понял, отчего он умер. У неё, впрочем, хватило наглости пригласить меня освидетельствовать смерть; я махнул рукою и уплыл. Это страшная женщина, высокородный Сарпедон, и я склонен верить слуху, что она не умерла, а окаменела. Она была ещё из вашего поколения – человек-гора.
САРПЕДОН. Женщина на царстве. Бедный малыш… А потом?
ПОЛИИД. Потом, царь, я узнал, что сын Алкмены освободил Фесея из подземного царства вопреки воле Миноса, а заодно услышал и об освобождении Прометея. Ты, наверное, помнишь, какой всплеск либерализма по всей земле вызвали эти события. Но я помнил, кто мать Геракла, и пошёл не к нему, а на Скирос, куда, по слухам, удалился Фесей. Там правил – да и сейчас правит – царь Ликомед, человек осторожный. Когда Фесей, амнистированный, не не реабилитированный ещё, пришёл на Скирос и попросил убежища, Ликомед убежище дал, и вскоре Фесей погиб там в несчастном случае. Они были большими друзьями.
САРПЕДОН. Ликомед сделал шаг от Закона – шаг в противоположную Фесею сторону, и оказался сильнее.
ПОЛИИД. Очень благонадёжный царь. Законопослушный.
САРПЕДОН. Не усмехайся, Полиид, – над Законом смеяться глупо, а над историей Фесея и Ликомеда – страшно.
ПОЛИИД. Я смеюсь не над ними, высокородный Сарпедон. Я был не Фесей, я был маленький человек, и я остался при скромном дворе Ликомеда. Там я познакомился с одним мальчиком, который воспитывался у него. Этот мальчик рос в тени скрижалей закона и возненавидел эти скрижали. Этот мальчик рано понял, что есть два закона: тот, который записал Минос и который в разных вариантах переписывали все правители, – который погубил Фивы, и выгнал на преступление Фесея, и убил его потом, и не дал Трое ни одного героя, и помешал стать героями многим и многим, потому что они знали, что герой есть явление ненормальное и законопротивное…
САРПЕДОН. Полиид!
ПОЛИИД. Если хочешь, я замолчу.
САРПЕДОН. Нет, говори. Говори дальше!
ПОЛИИД. И второй закон, который живёт в сердце у человека и делится на два кодекса: храбрости и честности. Это был закон Персея, и Геракла, и Мелеагра, и мало кто из них выдержал его тяжесть, ибо, видят боги, этот закон столь же тяжёл для человеческих плеч, и его не любят сторонники того, первого, потому что им очень хочется следовать этому, второму. И мальчик вместе со своим другом, которого он любил больше всех на свете, решил следовать второму закону. Ликомед помешал бы ему, но он был всего лишь царь, а мальчик уже был героем, хотя не убил ни одного чудовища. И когда началась большая война, царь Ликомед хотел не позволить мальчику – а тот уже вырос – идти на неё, потому что не видел в этом смысла; и он же требовал, чтобы друг мальчика непременно пошёл на эту войну, потому что он сватался к Елене и был связан обещанием, которое придумал лучший из молодых толкователей первого закона – некий Одиссей. Но мальчик обманул его, и ушёл на войну вместе с другом, и сражается ныне за Елену, а может быть, и не за Елену, а за самого себя и второй закон. Я уехал со Скироса вместе с ним, но на войну не пошёл, потому что это не моё дело, а пустился странствовать дальше, пока мне не удалось вылечить одного царя по имени Телеф, которого ранил копьём в ногу тот мальчик. Вот и всё, высокородный Сарпедон.
САРПЕДОН. Его звали Ахиллом?
ПОЛИИД. Да, но мне кажется, что это не так уж важно.

(Пауза)

САРПЕДОН. Ты постарел, Полиид, и поумнел, но дерзости в тебе не убавилось.
ПОЛИИД. Что ты, высокородный Сарпедон, какая может быть дерзость у такого ничтожества, как я? Она бессмысленна, эта дерзость, за неё можно поплатиться головой. Это у больших людей дерзость называется храбростью. А я просто смотрю и запоминаю, и лечу больных, потому что это единственное, что я действительно умею.
САРПЕДОН. Ты страшный человек, Полиид.
ПОЛИИД. Нет. Страшен Ликомед, с его первым законом, и страшен Ахилл, с его вторым – а я не страшный, я просто лечу больных и зарабатываю себе на жизнь. Её уже немного осталось, высокородный Сарпедон, у нас в роду нет таких долговечных, как у тебя.
САРПЕДОН. А тебе никогда не хотелось пойти на Троянскую войну?
ПОЛИИД. Почему ты спрашиваешь это у меня, а не у себя, высокородный Сарпедон?

(Входят ТЕЛЕФ и АРИАДНА)

ТЕЛЕФ. Я-то думал, что вы говорите о хорошеньких девушках или вроде, а вы тут тоже поминаете войну? Неужели от неё никуда не деться?
ПОЛИИД. Государь, когда вы с высокородным Сарпедоном беседовали о войне, я хотел вставить несколько слов, но ты предпочёл дать мне рекомендации как врачу, за что я тебе очень благодарен.
ТЕЛЕФ. И всё-таки ты говоришь о войне? Зачем нам это? Мы – цари трёх небольших государств, нам далеко и до Трои, и до Микен, и вмешиваться в войну мы, умные люди, не станем. Сарпедон справедливо заметил, что в войне ещё что-то было, когда она сводилась к поединку, а теперь это зверство и ничего более. Я – сын Геракла, Ариадна – дочь великого Миноса, Милет, если я не ошибаюсь, возводит свою родословную к Аполлону, а о Сарпедоне нечего и говорить – и вот мы, большие и важные, сидим в стороне и смотрим, как сын мелкого негодяя Атрея грызётся с сыном мелкого жулика Лаомедонта, как они бросают в бой ни в чём неповинных людей, и те гибнут из-за престижа Микен или Трои. И боги свидетели, мы – более правы, чем они. Можно, конечно, возразить, что нам следует вмешаться и разнять их…
АРИАДНА. Да что ты, Телеф, это же невозможно!
ТЕЛЕФ. Да, во-первых, невозможно, потому что эти люди не испытывают никакого почтения к детям богов и думают, что мы ничуть не лучше их…
САРПЕДОН (насмешливо). Да и могут ненароком убить какого-нибудь сына бога.
ТЕЛЕФ (грустно). Да, во-вторых – я уже столкнулся с этими сумасшедшими и ни за что на свете не полезу больше в такую историю. Мы будем сидеть в своих мирных странах и подавать им пример. Когда они нечаянно заметят нас, то всё осознают, одумаются и прекратят эту бойню. Недаром я рассылал во время болезни жалобные письма по всем странам – я хотел, чтобы они поняли, какая ужасная вещь война.
САРПЕДОН. Кажется, в основном ты писал Приаму и Агамемнону?
ТЕЛЕФ. Конечно, ведь они заварили эту кровавую кашу!
АРИАДНА. И тебе ответили?
ТЕЛЕФ. К сожалению, нет.
АРИАДНА. Знаешь, царь Телеф, что я тебе скажу: ты во многом прав, и мне тоже страшно представить, как данайцы или троянцы врываются в мою Карию, потому что тогда мы, конечно, будем бороться, но не справимся. И я бы удивлялась, что они до сих пор не разорили твой Пергам, потому что на их месте после первых же шести-семи твоих писем с нытьём по поводу раненой ноги я бы, наверное, поступила именно так. И очень хорошо, Телеф, что твой сын – а он умный парень, честное слово, – перехватывал эти послания и сжигал их. Потому что бумагами мы войны не остановим; даже Сарпедон не остановит; а внимания к себе привлекать не следует, даже с лучшими намерениями.
ПОЛИИД. Я давно уже хотел сказать, государи и государыня, что дело даже не в том, что их могут разозлить письма, – как, может быть, для Одиссея или Диомеда, и уж во всяком случае для Гектора и Энея дело не в Елене. За Елену сражается Парис, хотя, кажется, не лучшим образом; за Елену сражаются те из бывших женихов, которые ещё любят её – а их, по-моему, не больше двух или трёх; наконец, некоторые, вроде Ахилла, сражаются просто потому, что не могут жить иначе. Но Агамемнон и Приам соперничают не за Елену, а за оловянные рудники под Троей, за проход в Мраморное море и за богатства, которые успели скопить предки Приама. Грекам нужен этот кусок земли – тучная Фригия и богатая Троада; троянцам, естественно, хочется удержать его. И, государь мой Телеф, наше счастье, что в Мидасовой золотой реке золото давно уже кончилось, иначе, боюсь, десять лет назад войска Агамемнона не повернули бы к Трое, а удовлетворились бы Пергамом.
САРПЕДОН. Все?
ПОЛИИД. Если бы Пергам был богат, как при Мидасе, – все, даже женихи, помнящие Елену.
САРПЕДОН. И Ахилл?
ПОЛИИД. Кроме Ахилла.
АРИАДНА. Ну так пусть они воюют, эти греки и троянцы, пусть грызутся, пусть уничтожат друг друга, – мы посмотрим на это, и посочувствуем, и осудим, и восхитимся каким-нибудь подвигом; но мы будем помнить, мы должны помнить, что чем дольше они дерутся, тем меньше у них сил, и тем меньше опасность для нас. И когда они перервут друг другу глотки, трое – Сарпедон, сын Зевса, Милет, сын Аполлона, и Телеф, сын Геракла, – придут на эту выжженную землю, и засеют её, и возродят, и дети их снимут богатый урожай.
САРПЕДОН. У меня нет детей. Да и твой наследник, Ариадна, плохой земледелец.
АРИАДНА. Ты заметил, дядя, я не сказала про выжженную землю одного: «и разделят». Мы с царём Телефом потолковали сейчас и решили: моя старшая дочь выйдет за его сына Еврипила, ты же знаешь его, это славный и сильный юноша. И при их детях, а наших внуках Карийско-Пергамское царство станет преемником Крита и Микен.
САРПЕДОН. А сами-то ребята согласны?
АРИАДНА. Дядя, ты мог бы вспомнить мою юность и понять, что я не стала бы неволить свою дочь. Телеф сказал мне, что и его мальчик её любит.
САРПЕДОН. Замечательно. А что будет с сыном Милета, с твоим сыном, Ариадна?
АРИАДНА. Я думаю, ему лучше всего стать жрецом. По совместительству он будет выполнять функции министра культуры. Это его призвание.
САРПЕДОН. Не уверен, что его это удовлетворит, потому что он всё-таки внук Миноса, что бы ты ни говорила, девочка. А Минос тоже мог стать просто жрецом, и я, и Радаманф… Впрочем, кто знает. На всякий случай, если он научится править, я завещаю ему сегодня мою Ликию; а до поры его опекунами будут Милет и Телеф. Если он захочет стать жрецом, вы присоедините Ликию к своей державе.
АРИАДНА. Хорошо, дядя, я рада, что ты так любишь его, сына Милета. Но, надеюсь, все эти наследства достанутся детям ещё нескоро: некоторое время мы ещё протянем.
САРПЕДОН. Вы.
АРИАДНА. Да ты, дядя, всех нас переживёшь! Ты же настоящий человек-гора!
САРПЕДОН. Не знаю, Ариадна. Едва ли. Я ухожу на войну.
ТЕЛЕФ. Как!
АРИАДНА. Ты с ума сошёл!
ПОЛИИД. Неужели?
ТЕЛЕФ. Это же преступление, как ты можешь показывать, что готов принять участие в подобной бойне?
АРИАДНА. Зачем тебе это троянское олово, у тебя богатая страна, дядя!
САРПЕДОН. Я пойду не на сторону греков. Мне не нужно троянское олово и всё остальное. Я устал. Я много лет, много десятилетий нёс бремя Закона – первого Закона, как говорит Полиид. Я отдавал ему всего себя. Я лишился из-за него брата. Я лишился из-за него любви. Я лишился – ты помнишь, Ариадна, ведь когда-то я был пророком? Я отказался и от этого дара, но от своего последнего предсказания я не откажусь – того, которое я произнёс, покидая Крит: «Я погибну на величайшей войне от великого богатыря». Я иду не для того, чтобы победить Трою или Микены. Я иду сразиться с Ахиллом. И если погибну, то я прав как пророк, а если одолею в этом поединке – прав как последователь Первого Закона. И пусть мой Отец взвесит наши души.
АРИАДНА. Он сошёл с ума!
ПОЛИИД. Едва ли.
ТЕЛЕФ. Что же делать? Его не остановить.
АРИАДНА. Не остановить, это критская порода. Дядя, я пойду с тобою.
САРПЕДОН. Нет. У тебя Милет. У тебя дети. У тебя страна и её Законы. Ты не имеешь права уйти от них. Это твоё бремя.
ТЕЛЕФ. Ну так возьми с собою хоть Полиида, вдруг тебя ранят, или ты заболеешь?
АРИАДНА. Он никогда не болел, и если его ранят, то смертельно.
ТЕЛЕФ. Да, Ахилл после меня упражнялся десять лет.
САРПЕДОН. Я готов взять Полиида, если он сам захочет пойти со мною. Пойдёшь, Полиид? Или это не твоё дело?
ПОЛИИД. Теперь это моё дело, высокородный Сарпедон. Я выйду вслед за тобой.
САРПЕДОН. Прощайте, дети мои, и несите свою ношу, пока хватает сил!
АРИАДНА. Ты вернёшься!
САРПЕДОН. Может быть.
АРИАДНА. Я провожу тебя до колесницы.

(САРПЕДОН и АРИАДНА выходят)

ТЕЛЕФ. Я не могу! Зачем ты послушал меня, Полиид! Мне не нужно это Ликийское царство, я не хочу быть убийцей Сарпедона! Верни его, забудь мои мечты об этой проклятой ликийской короне для моего сына!
ПОЛИИД. Я и не вспоминал твоих слов, царь Телеф. Я говорил свои. Не знаю, вернётся ли Сарпедон, – может статься, и вернётся; не разочаровывайся ни при каком варианте. Я – вернусь. А то поезжай к Милету, государь; твоей ноге полезны Бранхидские воды.
ТЕЛЕФ. Но!
ПОЛИИД. Успокойся. Иначе ты не снесёшь своей ноши. До свидания, царь Телеф.

(Уходит)

Via