На сайт Ильи Оказова выложены выпуски 6 и 7 альманаха "Общая тетрадь". В них помимо стихов, рассказов и прочих текстов появляется раздел "Хроника" - из жизни того кружка поэтов, который заполнял альманах. Вот например.

Почти все авторы альманаха «Общая тетрадь» собрались 22 декабря у Ивана Ивановича Евражкина. В этот день отмечалась годовщина памятной встречи царёвококшайских литераторов с Ильёй Андреевичем Оказовым, встречи, которая повлекла за собой их переезд в Москву, издание альманаха «Дым», в свою очередь, породившего «Общую тетрадь». Но не только четыре автора «Дыма» встретились в гостеприимном доме Евражкина: к ним примкнули и старый товарищ И. Оказова Алексей Галанин, и его новый товарищ Дэвид Сильвер, и проф. Иванов-Отнюдь. Впрочем, двое последних сели в противоположных углах гостиной и не вмешивались до поры до времени в происходящий разговор; Д. Сильвер не снял даже шляпы, широкие поля которой затеняли его лицо.
После кратких воспоминаний о царёвококшайской встрече И. Оказов тепло поблагодарил капитана Галанина за посвящённую ему поэму «Гость».
– Твои стихи, – сказал он, – буквально спасли меня – ты смог описать в них всё, что я собирался сделать, так хорошо, что необходимость осуществлять мои намерения на практике отпала – так хорошо я не смог бы этого сделать.
– Меня интересует, – сказала Клара Лемминг, – кем была написана повесть или рассказ «Путешествие в Горький»?
– Анонимом, – хладнокровно ответил Галанин. – Не всё ли равно, чей это бред.
– Ваша рука, капитан! – воскликнул Т. Лейра-нов. – И стены-зеркала, и тема России – это из ва-ших вещей!
– Помилуй, Тимоша, – вмешался в разговор Иван Иванович, – кто же сейчас не пишет о России?
– Я оставил эту тему позади, – сказал Лейранов. – Я не считаю Россию альфой мироздания, так же как не считаю католицизм его омегой. А ведь именно произнесение знака, соответствующего альфе, России, началу, спасает Анонима от «Омеги», конца.
– Действительно, Алексей, твой мистицизм чувствуется в этой вещи, – заметил Оказов, но капитан тотчас одёрнул его:
– Может быть, ты скажешь, что про Понтия Пилата и Малюту тоже писал я?
Все с подозрением посмотрели на Оказова. Из угла, где скрывался Сильвер, донёсся смешок. Не поднимаясь со стула и не снимая шляпы, он сказал:
– Что касается стиля Ильи Андреевича, то его не так-то просто уловить, хотя какой-то неизвестный мне критик и сделал подобную попытку. Мне кажется, что Оказов сегодня – это «Моя надежда, как зерно…» и всё, что относится к теме случая.
– Ну, последняя навеяна нашей хозяйкой, – улыбнулся Оказов.
– Тем не менее вы оба могли бы написать вот что:


СТИХИ НА СЛУЧАЙ, КОТОРОГО НЕ ПРОИЗОШЛО

Играет, играет валторна,
Играет, играет орган.
И музыка даже тлетворна,
Когда ты тоской обуян.

По небу луна прокатилась
И солнце на небо взошло.
Мне просто сегодня приснилось,
Что что-то не произошло.

Чему не случилось случиться?
Всё будет, как раньше, давно:
Из зёрен родится пшеница,
Из колоса будет зерно.

Играют орган и валторна
Далёкий неясный хорал.
И кажется всё же упорно,
Что случай меня миновал.

– Очень мило, – улыбнулась Клара Лемминг. – Как жаль, что в моих стихах никогда не упоминается музыка и никогда нет рифмы.
– В этом есть своя прелесть, – сказал Лейранов. – Каждый должен творить в своей сфере. Я чувствую себя неудобно в любой форме, кроме сонета. Мною был в последние дни написан такой сонет:


ДЕЛЬФЫ

«Не зря я принял щит отца и шлем,
Не зря его мечом рассёк полмира –
Перед собою, Феб, ты видишь Пирра,
Мстить за отца пришёл Неоптолем!

Не ослепит сиянье диадем
Меня, не оглушит струнами лира –
Перед подножьем грозного кумира
Бросаю вызов! Отвечай!» Но нем

Стоит над юношей недвижный курос,
Бровями медными сурово хмурясь, –
И тишина гудит, как гонг, окрест.

Но за спиною жёсткой Аполлона,
Прямой, как идол, стройный, как колонна,
Клинок из ножен потянул Орест.

– И тут не без Фесея, – многозначительно заметил проснувшийся от знакомых слов проф. Иванов-Отнюдь.
– Что вы имеете в виду?
– Совершенно ясно, что он имеет в виду! – рявкнул Оказов. – И тут не без Оказова! Вы считаете, что достаточно переложить моего «Неоптолема» из «Теней гор» в сонет, сменить название и придумать концовку (тоже в моём стиле), чтобы выдавать ваше стихотворение безо всяких ссылок на меня. Тимофей! Слушай истинно твоё стихотворение:

ВАКХ
Плескались волны и качался пирс,
Когда твоя весёлая трирема
Отчалила от отческого дема –
И листья – паруса, и мачта – тирс.

Ты плыл, распугивая робких мирз,
Хозяев сладострастного гарема,
До острова, в чьём гербе – хризантема,
К материку, где позже будет Бирс.

Ты направлял упругое кормило
В венке из гибких виноградных лоз,
И зеленели воды – купорос,

И ты гордился собственною силой;
Вино, что на борту своём ты вёз,
За бортом на пути твоём бурлило!

Вот единственное, что ты можешь написать без плагиата!
– Клевета! – взметнулся Лейранов. – Гнусный пасквиль! Дуэль… дуэль… немедленно дуэль!
– Предоставь Дэвиду разговаривать пятистоп-ными ямбами, – сказал Оказов.
– Я не допущу! Ты издеваешься над моим сти-лем!
– А что же, поэтично и интересно, – заметил проснувшийся проф. Иванов-Отнюдь. – Трирема… Дем… Тирс… А кто такой Бирс? Это что-то из Во-сточной империи?
– Я не переношу, – спокойно сказал Оказов, – когда воруют мои темы и рифмы: «курос – хму-рясь»…
– Илюша! Тимоша! Опомнитесь! – увещевал Евражкин. – Ну что вы из-за какой-то там рифмы…
– Не вам говорить о рифме, Иван Иванович! Вы сами украли у меня рифму «фейерверк – осмерк»!
– Её сказала мне жена…
– Не впутывайте Клару в ваши махинации! Дуэль!...
– Дуэли не будет, – сказал Оказов с любезной улыбкой. – До неё я могу говорить о вас правду, Тимоша, а после – уже только хорошо или ничего.
Неизвестно, что совершил бы в этот момент Тимофей Аркадьевич, если бы Галанин не положил ему руки на плечо.
– Вы не пробовали писать тенцон, Лейранов? – спросил он. Лейранов несколько опешил:
– Вы знаете, что такое тенцона?
– Я могу написать с вами на пару сонет. Начи-найте! Тему пусть даст профессор.
– Пиндар, ода I.7, – сказал проснувшийся проф. Иванов-Отнюдь. – Родос.
– Отлично!


РОДОС
Возлюбленную Солнца, Роду
Я видел в алости зари,
Облившей розовым природу,
Разбрасывавшей янтари.

Продолжайте, капитан!

– И вдруг, почувствовав свободу,
Как будто выиграв grand-prix,
Не зная броду, лезу в воду,
Все строки сирым раздарив.

– Волна перехлестнёт за плечи,
А я пойду смертям навстречу
В познании первопричин –

– И вдруг почувствовав так остро,
Что подо мной скалистый остров
Иглой выходит из пучин.

Ну, так у кого же лучше, граждане?
– Безусловно, у Галанина острее, – заметил Оказов.
– Пристрастно! Пусть решает человек непричастный – профессор или хозяйка! – возопил Лейранов.
– Хозяйка – непричастный? – цинично хмыкнул Галанин, но, не желая прослыть сплетником, умолк.
Все взгляды устремились на профессора.
– Знаете, – промолвил не вполне проснувшийся Иванов-Отнюдь, – Рода, это хорошо, но вот янтари… их там не добывали.
– Это поэтический образ! – умоляюще прошептал Лейранов.
– У Гомера янтарей нет, мой юный друг, – непреклонно ответил профессор и погрузился в дрёму.
– А хозяйка?
– Извините, пожалуйста, – сказала Клара Лемминг, – я не слышала ваших стихов. Но я в это время сочинила сказку.


КОТ В САПОГАХ

Маркиз Карабас
жил в своем новом замке
с королевской дочкой
в довольстве и счастье,
как и положено в конце сказки.
а Кот даже не ловил мышей.

К маркизу пришли братья
и сказали, что мельница сгорела,
у них остался один осел,
и им нечего есть.
Но тот ответил:
«У меня был только Кот,
а я стал маркизом Карабасом».

А Кот тем временем
беседовал с ослом
о старых временах,
и в ту ночь ему приснилось,
что он живет на мельнице,
ходит по траве босиком
и ловит мышей.

Утром он встал,
надел сапоги и шляпу
и сунул ослу в седельную сумку
пять су на дорогу обратно.

Лейранов и это принял за намёк на него, но остальные успокоили его, и после заключительного слова хозяина все разошлись по домам.

Via