(Продолжение. Начало: 1)

Ватанабэ Кадзану приходилось довольно много ездить по стране — сперва в основном с князем Тахара или по княжеским поручениям. Ему это нравилось: Эдо был привычен, тахарская глушь опостылела, а страна была разнообразна и хороша, и её можно было рисовать, вести путевые дневники и слагать стихи. В 1825 году из этого получилась книжка «Подлинные виды четырёх провинций»; «подлинные» — в смысле, что все рисунки делались с натуры, не слишком частый случай для тогдашних пейзажистов. Кадзан выбирал просто места, которые ему нравились — не знаменитые своими храмами и святилищами, не прославленные в старинных стихах; это тоже было редкостью. Вот несколько из них:

Равнина Камахара




Весёлый квартал в Итако




Сторожка на реке Нака




Управа в Синамити:


Побережье Уранака


В Кабуки есть жанр пьес: «Смута в доме таком-то», «Со:до:моно». Могущественный князь умирает, злые придворные интригуют против юного или слабого законного наследника и пытаются посадить (иногда успешно) на его место кого-то неподобающего, а по ходу дела преследуют, изгоняют или озадачивают почти невыполнимыми заданиями положительных героев, преданных законному господину. Княжество Харима могущественным никогда не было, но в остальном многое вышло как в театре. Князь умер, жены и детей у него не было, только сводный младший брат, болезненный юноша по имени Томонобу, с которым Кадзан, несмотря на десять лет разницы в возрасте, дружил и сопровождал в поездках. Смерть князя скрыли и начали срочно искать наследника, которого можно было бы объявить «посмертно усыновлённым». По всем правилам и обычаем таким должен был стать Томонобу, единственный близкий родич, и Кадзан на это и рассчитывал. Но княжеское окружение предпочло иной путь. Удел Харима был разорён и по уши в долгах; а в богатом уделе Химэдзи (славном своим замком, самым красивым в Японии) князю хотелось попочётнее пристроить своего шестого сына. Доходы Химэдзи были раз в двенадцать больше доходов Харимы, и если бы окружение покойного харимского князя согласилось заявить, что тот ещё при жизни усыновил молодого господина из Химэдзи, тот прибыл бы в новые владения с большим «приданым», которое решило бы по крайней мере вопрос долгов. Начались споры, Кадзан был за Томонобу, но его слово стоило мало; наследником был объявлен Ясунао из Химэдзи, и сёгунская Ставка дала на это своё разрешение. Томонобу с Кадзаном были схвачены и помещены под арест во избежание смуты и выпустили только после того, как новый князь утвердился на своём месте.
Томонобу отправили на покой по состоянию здоровья — он особенно не переживал, ему предоставили в Эдо хороший дом и назначили неплохое содержание; здоровье его, кстати, поправилось, и он благополучно прожил до восьмидесяти лет. А Кадзан был в гневе: решение старших самураев он счёл предательским по отношению к харимскому роду. Он засел в Эдо, в замок возвращаться отказывался, крепко пил, шумно брюзжал, писал удельному начальству ядовитейшие письма — и рисовал.


.
Примерно тогда он подружился с Мацудзаки Ко:до: — деревенским мужиком, пришедшим в Эдо «с рыбным обозом» и ставшим знаменитым конфуцианским наставником. Ко:до: был лет на пятнадцать старше Кадзана и охотно взял художника в ученики. А тот рисовал его портреты.

Мацудзаки Ко:до:

Отказаться от службы Кадзан, конечно, не мог; пришлось вернуться к новому князю. Ясунао не было и двадцати, из роскоши Химэдзи он попал в нищету своего нового удела, и чувствовал себя очень неуютно. Отец заплатил долги Харимы, но, в общем, тем и ограничился. А молодой князь был честолюбив, мечтал о блестящей карьере при Ставке. Он советовался с Кадзаном как человеком более опытным, тот, как положено конфуцианцу, исправно давал господину советы в духе всяческой умеренности и сильно его разочаровал. Карьера не задалась, Ясунао сперва с горя заболел, а потом пустился в разгул, завёл обширный гарем и снова залез в долги. Служилые стали разбегаться — но не Кадзан: у него уже был замысел, как вернуть княжество законным наследникам. У Томонобу был маленький сын, и Кадзан хлопотал о помолвке этого мальчика с ещё не рождённой дочерью Ясунао. Самое удивительное, что всё получилось: у князя сыновей не было, а дочка таки родилась, её выдали за сына Томонобу, и тот потом унаследовал родовой удел после Ясунао.
Кадзан взялся восстанавливать хозяйство княжества, пригласил опытных агрономов, завёл производство бумаги, выработал пятилетний план — дела стали чуть-чуть поправляться. Князь пришёл в восторг, пожаловал Кадзану должность, которую когда-то занимал Ватанабэ Садамити (высокую, но не доходную). Кадзану этого было мало, но он старался. И даже рисовал в эти годы меньше обычного — в основном в китайском духе, но не только.



Князь теперь принадлежал к харимскому роду, начал изыскания по поводу своей местной приёмной родни, поручил Кадзану уточнять родословные — и для этого отправил в новую поездку по стране, а сам остался дома. Кадзан был счастлив: путешествие, да ещё без надзора начальства! Взял ученика, отправился в путь, по дороге рисовал и слагал стихи. Разыскал, между прочим, мать Томонобу, давно вернувшуюся в родную деревню и потерянную из виду княжеским домом. Записки об этом путешествии стали, пожалуй, лучшей книгой Кадзана. Потом — ещё поездка, ещё один дневник… Кадзан чувствовал себя почти что Басё:.

Портрет Басё:.

У Кадзана завёлся друг, врач и химик Такано Тё:эй, большой поклонник европейских наук (его привечал Томонобу). С его лёгкой руки Кадзан в 1830-х годах тоже заинтересовался западной наукой, а ещё больше — западным искусством. Познакомился с Генрихом Бюргером, учеником и помощником знаменитого Зибольда. Начал разыскивать европейские книги и пытаться их читать — первой такой книгой оказался труд Кемпфера о Японии, который Мацудзаки Ко:до: удалось купить за 15 золотых. У Тё:эя и других врачей нашлись западные книги по медицине и зоологии, с анатомическими иллюстрациями. Кадзан пришёл в восторг: так вот в чём секрет заморской живописи! Голландский и немецкий ему не давались, за переводом приходилось обращаться к друзьям-медикам. Тем было некогда — Кадзан приохотил к «голландским диковинам» Томонобу и убедил его оплачивать переводы. А сам перерисовывал гравюры из этих книг.

Гиппократ

В 1835 году умер совсем молодым любимый сын писателя Бакина, давнего друга Кадзана. Безутешный отец попросил художника нарисовать портрет усопшего. Кадзан согласился и велел вскрыть уже заколоченный гроб. «Но ты же его с пелёнок знал, двадцать лет!» — изумился Бакин. «Натура есть натура», — ответил Кадзан. Гроб вскрыли, он установил два зеркала под разными углами, сел работать. Молодой человек получился на картине совсем живым.

Такидзава Кинрэй, сын Бакина

А вот ещё один портрет тех же лет. Это свекровь Кадзановой сестры, госпожа Ивамото. Видно, что с европейскими гравюрами художник уже неплохо знакомю


(Продолжение будет)

Via