Умблоо

  • запись
    771
  • комментарий
    1
  • просмотра
    95 994

Авторы блога:

Самозванец (1)

Snow

429 просмотров

0_10316f_f9cfe069_L.jpg

1.
Японская история не очень богата самозванцами — по крайней мере, по сравнению с русской. Но, конечно, и там они появлялись, и об одном таком случае — и посвящённой ему пьесе Кабуки — мы хотим рассказать.
Дело было в 1728 году. В Эдо объявился некий монах-воин с полуострова Кии, называвший себя Тэннитибо: Ёситанэ и утверждавший, что он — внебрачный (и даже добрачный) сын правящего сёгуна, Токугавы Ёсимунэ. Его сопровождало и поддерживало несколько ро:нинов — самураев, лишившихся службы; они явно рассчитывали в случае признания притязаний Тэннитибо получить при нём хорошие места.
Дело выглядело странным. С одной стороны, для начала XVIII века монах-воин — это уже почти мятеж, считалось, что от них давно избавились, да и не нужны они в наше мирное время. С другой стороны, появление такого сына сёгуна было менее невероятно, чем могло бы.
Дело в том, что Токугава Ёсимунэ (徳川 吉宗, 1684–1751; он, как положено, сменил за жизнь несколько имён, но мы уж будем звать его проследним и главным) сам был не вполне обычного происхождения. Он принадлежал к боковой ветви рода Токугава, первым и последним сёгуном среди его предков был, собственно, родоначальник — Иэясу, прадед Ёсимунэ. С тех пор никто из этой ветви не просто не занимал места сёгуна, но даже не притязал на подобное — они тихо жили в отведённом им уделе (кстати, как раз на Кии). Удел был богатый, но это не помешало отцу Ёсимунэ залезть в долги совершенно сказочные, да ещё цунами по полуострову прошлось... В довершение всех бед в 1715 году отец и оба старших брата умерли в моровое поветрие; юноша унаследовал удел и долги. И начал, как умел, поправлять хозяйство — до конца не преуспел, но, в общем, сотворил за год настоящие чудеса.
А в Ставке тем временем дело было неладно. Умер один сёгун, потом другой, его преемник, потом малолетний наследник этого преемника, семилетний сёгун Иэцугу — и основная ветвь рода Токугава оборвалась. Начали искать подходящего человека среди отпрысков боковых ветвей — и выбор пал на Ёсимунэ, молодого, здорового, способного, успевшего обзавестись связями среди виднейших конфуцианцев вроде Араи Хакусэки. Ёсимунэ правил тридцать лет — и оказался едва ли не лучшим сёгуном из всей династии: умным, дельным, решительным, спокойным и умеренным… И, что окажется немаловажно для нашей истории, он очень хорошо умел подбирать себе сподвижников и помощников.
0_103165_b37d56b4_XL.jpg
Это Ёсимунэ уже пожилой. Но портрет хороший.

На двенадцатом году правления Ёсимунэ и объявился Тэннитибо. В Ставке прекрасно знали всех жён, наложниц и любовниц предыдущих правителей — но никто не представлял, с кем там у себя на Кии имел дело в юности Ёсимунэ. Вообще-то он отнюдь не слыл женолюбивым — но мало ли… Спросили сёгуна напрямую — он прямо и ответил: «Не знаю. Вполне может быть, это и мой сын. Надо разобраться». Разбирательство вёл сановник Ина Хандзаэмон, прилежный и тщательный. (Его отец, Ина Хандзаэмон Таданобу, был человеком примечательным: это он после страшного извержения Фудзи в 1707 году, когда выжгло все окрестности Эдо, сумел изобрести способ восстановить плодородие на полях. Но это требовало времени, а крестьяне, лишившиеся и урожая, и жилья, и — по крайней мере, временно, — самой земли, мёрли с голоду, перекапывая под его руководством залитые лавой поля. Ина Таданобу раз выбил им маленькое пособие, другой — этого не хватало; тогда он на свой страх и риск раздал крестьянам казённый рис из хранилищ ставки, объяснил, как работать дальше, и покончил с собою. Рис не отобрали, семью его не тронули, а после Реставрации Мэйдзи Ина Хандзаэмон Таданобу стал одним из первых токугавских деятелей, кому поставили памятник, а немного позже признали божеством, воздвигли святилища и почитают в святилище о сих пор.)
Ина Хандзаэмон-младший провёл расследование, занявшее около года, и выяснил: Теннитибо: действительно с Кии, ему тридцать лет — по годам вполне годится в ранние сыновья сорокапятилетнему сёгуну. В младенчестве мать (её личность усыновили) увезла его в Эдо, через четыре года скончалась, мальчика (которого звали Ханносукэ) отдали на воспитание монахам. Он вырос при храме, получил имя Кайгё:, из храма ушёл в отшельники, сам присвоил себе новые имена — Гэндзибо: Тэннити, а потом Тэннитибо: Ёситанэ, — и, наконец, объявил себя сыном сёгуна. Товарищи Тэннитибо: (их, конечно, тоже допросили) свидетельствовали противоречиво, сам сёгун, ознакомившись с итогами расследования, сказал: «Нет, похоже, всё-таки не мой сын. А жаль, даровитый юноша». Тэннитибо: признали самозванцем и казнили.
Было бы удивительно, если бы кабукинские драматурги прошли мимо такой истории. Правда, ставить пьесы, действие которых происходит в текущие, токугавские времена, было запрещено цензурой. Но имелся почти безотказный способ обойти запрет: перенести действие в совсем старинные времена, а имена исторических персонажей на сцене немного изменить. Никого из зрителей это не обманывало, но цензура, как правило, такой отмазкой удовлетворялась. Так поступили и тут: сперва Сакурада Дзисукэ Третий в 1849 году, а через пять лет — и молодой Каватакэ Мокуами сочинили по пьесе про нашего самозванца. Действие перенесли в пору первого сёгуната, а главного героя условно переименовали: его имя, Тэннитибо: (天一坊), записали с другим иероглифом в середине (天日坊). Другие имена (его сподвижников) тоже немного переделали, а сёгуна вообще, кажется, по имени называть не стали. И, несмотря на всю скользкость темы, обошлось: цензура пропустила. Самозванец, конечно, — но ведь он в пьесе нехороший, и его разоблачает праведный судья, так что всё благонадёжно.
0_103166_b02e2b48_XL.jpg
Гравюра Куниёси к пьесе Сакурады Дзисукэ

Кстати, о праведном судье: больше всех пострадал как раз Ина Хандзаэмон-младший, которого из пьесы вообще выкинули. По простейшей причине: все-все зрители прекрасно знали, кто был гениальным следователем и праведным судьёю в правление Ёсимунэ. Конечно, знаменитый О:ока Тадасукэ (大岡忠相, 1677–1752), герой народный повестей и уже многих пьес Кабуки и кукольного театра! Тот самый, который уличил вора, допросив изваяние бодхисаттвы Дзидзо:, тот самый, который вынес решение, что за запах еды платят звоном монет, тот самый, к которому уже привязано ещё с десяток расхожих сюжетов! (Мы несколько пьес о нём уже пересказывали, в том числе и сочинения Мокуами.)
0_103164_2ffdff14_orig.jpg

Самое раннее, кажется, изображение О:оки

Обе пьесы имели успех — на судью О:оку эдосцы были готовы смотреть неустанно, а сам Тэннитибо: получился, конечно, злодеем, но при этом ещё и романтическим красавцем. Потом постепенно они сошли со сцены; а потом произошла Реставрация Мэйдзи, в стране многое изменилось, в театре Кабуки — тоже, и Каватакэ Мокуами не замедлил этим воспользоваться. Токугавские ограничения теперь отменяются, переносить действие во времени и менять имена больше не нужно, исторически достоверные пьесы поощряются властями — особенно если они показывают язвы старого режима. Так не вернуться ли к скандальному сюжету и не написать ли новую пьесу в современном духе?
Так Каватакэ Мокуами и поступил: в 1875 году была поставлена его новая пьеса «» (扇音々大岡政談, «О:ги бё:си О:ока сэйдан»), или просто «Дело Тэннитибо: и О:ки» (天一坊大岡政談, «Тэннитибо: О:ока сэйдан»; обратите внимание — имя героя уже пишется «исторически достоверно», через знак 一, а не через日!). История получилась увлекательная (и изрядно длинная). Вот что происходит в этой пьесе, если излагать её по немного сокращённой (в основном за счёт любовной линии) современной постановке.

2.
Действие начинается в селе Хирано на полуострове Кии. Здесь стоит большой и небедный храм бодхисаттвы Каннон — по крайней мере, его настоятель может позволить себе не только монахов-служек, но и прислугу из мирян (в том числе женскую, что по уставу, конечно, не положено). Вот сейчас в храм пришёл крестьянин Сакубэй, отец молодой храмовой служанки по имени Осимо. Он просит отпустить девушку из храма: дело в том, что он, Сакубэй, так глубоко увяз в долгах, что ему ничего не остаётся, как продать свою дочь в весёлый дом. Иначе он и землю потеряет, и заимодавцы с ним разберутся по всей строгости. Настоятель выслушивает, понимающе кивает, потом говорит: «Даже неразумная скотина, пребывая близ храма, получает надежду на лучшее следующее рождение; ты же хочешь лишить этого родную дочь да ещё и ввергнуть её в бездну порока! Вот тебе деньги, заплати свои долги и больше не беспокой меня по этому поводу». Крестьянин разворачивает вручённый ему свёрток — там пятьдесят золотых, на такие деньжищи можно двадцать лет прожить! (Почти во всех пьесах Кабуки суммы, участвующие в действии, сказочно велики — так и тут…) Счастливый Сакубэй кланяется и убегает, пока монах не передумал.
А настоятель вызывает к себе Осимо, рассказывает ей, что произошло, и прямо заявляет: «До сих пор, милочка, ты противилась всем моим домогательствам, но теперь — всё! Станешь моей любовницей — а иначе я потребую у твоего отца деньги назад, и не менее сурово, чем его прежние заимодавцы. Ты же почтительная дочь, ты до такого доводить не будешь…» Осимо плачет, говорит, что у неё уже есть возлюбленный, с которым она обменялась клятвами. «И кто же это?» — «Кю:сукэ, здешний же слуга. Что же мне делать? Сохраню ему верность — подведу отца, отдамся вам — клятву нарушу, и так, и так гореть мне в аду!» Настоятель в ярости, но не отступается: «Раз так, пойду и прямо сейчас заставлю твоего отца вернуть моё золото — он не мог успеть его потратить!» И правда уходит решительным шагом.
Тут как раз вернулся сам Кю:сукэ, которых хлопотал в деревне по поручению настоятеля. Девушка, плача, рассказывает ему всё. Парень в затруднении: «Плохо дело! Ну да ладно, дочерний долг важнее всего — я освобожу тебя от клятвы верности!» — «Нет уж, я тебе не изменю ни за что! Лучше утоплюсь!» — «Ты учти, — говорит Кю:сукэ, — я всё равно вынужден покинуть храм. Пришло письмо из моих родных краёв, вот смотри: матушка сильно захворала, просит вернуться, а то могу её уже в живых не застать. А это далеко отсюда, в земле Мино!» — «Так давай и я с тобою!» — «А как же твой батюшка?» — «Да выкрутится он, я его знаю!» — «Ну так и прекрасно, отправимся вместе, с матушкой моей познакомишься! Ты, пожалуй, права: иначе ведь я этого развратного настоятеля своими руками изувечу, а бить монаха — великий грех!» И, достигши согласия, они бегут собирать в дорогу свой скудный скарб. Так что даже убедительно выглядит обычный кабукинский штамп: парень, впопыхах заталкивая в рукав письмо из дома, роняет его и не замечает этого.

Сам Кю:сукэ — не монах и не послушник, такой же наёмный работник при храме, как и Осимо. Но есть в храме и молодой служка, он же ученик настоятеля, готовящийся принять сан. Зовут его Хо:таку, и история его печальна. В раннем детстве он остался сиротой, его подобрала совсем маленьким пожилая женщина по имени Осан и несколько лет растила, а потом отдала на обучение в храм Каннон. С тех пор минуло десять лет, но Хо:таку продолжает поддерживать добрые отношения с «бабушкой», хотя, загруженный работой, и редко с ней видится (старушка живёт не в самой деревне Хирано, а на выселках). Но сегодня, в день своего семнадцатилетия, юноша выбрался её навестить, да ещё принёс вкусной еды и выпивки (позаимствовав их из храмовых приношений). Осан очень ему рада, извиняется, что у неё не прибрано: она как раз собиралась травить крыс, всю утварь передвинула, чтобы отраву по щелям рассовать. Уселись, закусывают, выпивают. Старушка говорит: «Вот тебе сегодня семнадцать лет — выходит, ты не только в один год, а и в один день родился с моим бедным внучком! Он-то и света белого толком повидать не успел — в тот же день, семнадцать лет назад, как родился, так и помер, и дочка моя бедная его не пережила — тяжкие роды были… Недаром я как тебя маленького приметила, так сердце и подсказало: надо взять мальчика к себе, будет мне вместо внука, чтоб совсем уж одной не оставаться!» — «Скажи, бабушка, — спрашивает Хо:таку, — а что это за нарядный узел у тебя в углу лежит? Никогда его раньше не видел». — «А ему уже столько же лет, как тебе. Я раньше не рассказывала, но теперь ты уже большой, худого не будет. Дочка моя в ту пору служила в замке; приглянулась молодому барину, не соблюла себя — ну, и понесла от него. Из замка её отослали домой, но барин, надо сказать, повёл себя по-хорошему: дал ей письмо, в котором признавал ребёнка, если тот родится, а коли ещё и мальчик будет и вырастет — то дал для него меч приметный, с семейными своими знаками. Чтоб даже если разнесёт их судьба по разным краям — могли они при встрече друг друга узнать, и отец бы о милой да о сыне позаботился. Только не вышло ничего: померла моя дочка-то, и маленький с нею вместе…» Старушка плачет, потом добавляет: «А молодой барин-то тот далеко пошёл: ещё дочь моя жива была, когда его вызвали в Ставку и сделался он ни много ни мало самим сёгуном! Такая уж у меня злая судьба: могла бы быть бабкой сёгунского сына, жить в золотых теремах, а осталась одна-одинёшенька, только ты у меня и есть…» Хо:таку подливает и подливает старушке, а когда та засыпает, бросается к узлу и развязывает его. Всё верно: там и письмо, и драгоценный меч! Поколебавшись, он обматывает бедной Осан голову драгоценной тканью, из которой был связан узел, и душит её. А потом уходит, прихватив письмо, меч и пакет с крысиным ядом, чтобы больше никогда не возвращаться в эту нищую лачугу.
0_10316d_ad755a1a_XL.jpg

Таким его изобразил Тоёхара Кунитика

Направляется он прямо в храм Каннон — там ни настоятеля, ни слуг, только лежит оброненное Кю:сукэ письмо из края Мино. Хо:таку быстро соображает, что произошло, и письмо припрятывает. Тут возвращается очень злой настоятель. Осимо не ошиблась в своём отце: едва в руки Сакубэю попали такие большие деньги, его и след простыл (и сразу предупредим, что больше в этой пьесе он так и не появится).
«Где эта девчонка Осимо?» — «Нет её, досточтимый, — отвечает Хо:таку, — и Кю:сукэ нету, и вещей их не видно. Уж не сбежали ли они вместе — давно ведь крутили любовь…» Настоятель хватается за сердце: «Не иначе, они все трое сговорились — отец, дочь и этот молодой негодяй! Сбежали и кутят сейчас где-нибудь на мои денежки! А ведь это, по сути, святотатство, ограбление храма — ох, ох!» — «Успокойтесь, досточтимый — давайте я вам целебного травяного сбора заварю, а потом на ясную голову и сообразим, как нам их поймать!» — увещевает Хо:таку. «Давай!» — машет рукою настоятель и, когда ученик приносит ему отвар, жадно выпивает всю чашку. А потом начинает биться в крпчах и харкать кровью — ибо Хо:таку сдобрил снадобье крысиным ядом. Теперь он бьёт тревогу, зовёт соседей. Соседка прибегает, спрашивает, что стряслось; настоятель хрипит: «Кю:сукэ… Сакубэй… Осимо… погубили… отравы подмешали… покарайте…» — и падает замертво. Соседка бежит за старостой и односельчанами, а Хо:таку залезает в храмовую казну и выгребает оттуда деньги — всё равно всё спишут на беглецов!

Тем же вечером Кю:сукэ и Осимо, ни о чём не подозревая, бредут в сторону Мино вдоль побережья залива. Они, однако, боятся, что настоятель снарядил за ними погоню — так что заметив вдали мерцание фонаря, на всякий случай прячутся в ближайших кустах.
Фонарь несёт Хо6таку, за спиной у него большая корзина, за поясом — сёгунский меч, а за пазухой — письма. Он разыграл перед односельчанами отчаяние и объявил, что догонит негодяев, отравивших настоятеля, и во что бы то ни стало отомстит! Ему пожелали удачи, и он был таков: «Хватит мне быть сиротою без кола, без двора — теперь у меня есть доказательства, что я сын самого сёгуна! Отныне я больше не Хо:таку — а, скажем, Тэннитибо:, пока сёгун не даст мне более достойного имени!» тут слышатся лай и рычание — это стая бродячих собак, расплодившихся под защитой законов сёгуна Цунэёси, нападает на одинокого путника. Но с Хо:таку сладить непросто — он выхватывает меч, отбивается, одну собаку рассекает чуть не надвое, остальных обращает в бегство. Переведя дух, он раздевается, вымазывает свою куртку в собачьей крови, бросает её на берегу, а рядом — письмо из Мино, подобранное возле храма. Затем топит труп собаки в море, достаёт из корзины чистую одёжку — это наряд паломника, направляющегося в святилище Исэ — и переодевается с головы до ног. Натоптав побольше следов, он продолжает свой путь.
Всё это видят из кустов Кю:сукэ и Осимо, и парень узнаёт брошенный листок. Но прежде чем он успевает выбраться из зарослей и подобрать его, появляются сельчане с фонарями, а во главе их — сам староста. Он находит листок, окровавленную одежду, и заявляет, что ему всё ясно: храбрый Хо:таку догнал преступную пару, но не справился с ними, Кю:сукэ и его прикончил и в море сбросил, вон кровавый след к берегу тянется! Ельчане негодуют, но дальше продолжать облаву на таких опасных головорезов не решаются и возвращаются в Хирано, забрав улики. А влюблённые понимают, что возвращаться им теперь никак нельзя: оправданиям не поверят. И, обсуждая, что им теперь делать, они крадучись уходят.

(Окончание будет)

Via




0 комментариев


Нет комментариев для отображения

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас