All Activity

This stream auto-updates   

  1. Last week
  2. Доминго Бадия-и-Леблих, писал под псевдонимом "Али-бей аль-Аббаси". Voyage d’Ali Bei en Afrique et en Asie. 1814. Тут   Английский перевод. Travels of Ali Bey [pseud.] in Morocco, Tripoli, Cyprus, Egypt, Arabia, Syria, and Turkey. 1816   Манера боя.   Английский перевод.   Иллюстрация. Качество унылое, но пока это то, что быстро нашлось. Объяснения, имхо, можно смело игнорировать. Автор тот еще кавалерист-практик. А вот описание - вполне, хотя я не уверен, что Бадия-и-Леблих видел где-то настоящий бой, а не военное представление.
  3. Илья Литсиос liked a post in a topic: "Примитивная война".
  4. Earlier
  5. Schapera Isaac. The Khoisan Peoples of Soulh Africa. 1930. Война у готтентотов (кой) тут. Оружие - тут. Отдельно - кровная месть, тут.  
  6. Continuation of the chronicle of the Abbey of Croyland. Тут. 1484 год. Вот вроде бы подробное описание, но росписи по часам нет - и из ценного остается только дистанция между постами гонцов, 20 миль. Так как, если полагать "два дня" за "двое суток", то в сочетании с "news was always able to be carried by letter from hand to hand" - имеем на маршруте скорость пешехода, вот уж точно - "the utmost speed". На практике, скорее всего, подразумевалось "отправленное в первый день письмо - на другой день могло быть уже в 200 милях". Так-то - сколько-то пристойным, по историческим меркам, для того расстояния был бы срок в 24 часа чистого движения или меньше, насколько понимаю.
  7. Thom Richardson. The medieval inventories of the Tower armouries 1320–1410. 2012 Тут   Интересно, если бы у нас не было описаний того, как именно на поле боя сражались английские лучники - сколько времени бы понадобилось, чтобы придумать вариацию на тему прикрытой латниками "стенки щитов", под прикрытием которой лучники осыпали противника стрелами? Ну и "цена красоты" впечатляет. Заказ на сотни щитов - и половина затрат это плата художнику, который их красиво расписывает. Это как во Франции в начале 19 века - львиную долю стоимости клинков в армии давали "рюшечки".

  8. Трудности перевода

    hoplit replied to Saygo's topic in Литература

    Aloigi di Giovanni Venetiano (Roncinotto Luigi). Viaggio di Colocut descritto per messer Aloigi di messer Giovani Venetiano, nelquale narra le mirabil forze, provincie, terre, & citta del gran Signore Sophi, et come passo infiniti spagnoli in soccorso di esso Signore contra Turchi: & Etiam narra le maravigliose isole che producono Oro & pietre preciose: Cosa invero molto curiosa di intendere // Viaggi Fatti da Vinetia, alla Tana, in Persia, in India, et in Costantinopoli. Venice. 1543. Тут. Путешествие - 1529-й год. Автор - венецианский резидент в Египте. Кызылбаши. И восемьдесят тысяч конных на покрытых конях, и прочие радости. Интересно - под "arme bianche" и "lance grosse da resta" не латы ли с лансами подразумеваются? 0_о? У Сансовино. Francesco Sansovino. Historia Universale dell'origine et imperio de'Turchi. 1582.
  9. Elizabeth A. Zachariadou. Holy War in the Aegean during the Fourteenth Century // Latins and Greeks in  the Eastern Mediterranean after 1204. 2012  

  10. Трудности перевода

    hoplit replied to Saygo's topic in Литература

    Bibliotheca Corvina Virtualis. Тут Восхитительная штука. Словно смотришь на книжную полку конца 15 века. Библия. Блаженный Августин. Силий Италик и Ливий. Цезарь. Плутарх и Теофраст. Агафий и Петанчич. Бокаччо и Фома Аквинский. Сенека, Петрарка, Ксенофон, Константин Багрянородный и Туроци. Птолемей и комментарии на него Али ибн Ридвана. Где-то просто "стена текста". Где-то - каллиграфическая вязь буковиц. Иллюстрации и миниатюры. Завораживающе, конечно.
  11. А. Пастухов. История китайского огнестрельного оружия на "Родине слонов".
  12. Илья Литсиос liked a post in a topic: Тактика и вооружение самураев
  13. Вот к этому. 数十町 - несколько десятков тё. В тё больше сотни ярдов - соответственно и "несколько тысяч ярдов". "Кварталов" нет. И - да, у Горегляда таки есть выпавшее предложение.
  14. Илья Литсиос liked a post in a topic: Имджинская война 1592 - 1598 гг.
  15. Delmer M. Brown. The Impact of Firearms on Japanese Warfare, 1543-98 // Technology and European Overseas Enterprise. 1996 Тут Не могу сказать, что статья понравилась, но это вот утянул. Это, если не путаю, о Чильчхоляне.
  16. Relazione della religione et stato del re d'Etiopia, detto il prete Gianni, con un discorso a papa Gregorio XIII ... // La Seconda Parte del Thesoro politico. Milano. 1601 Тут

  17. Трудности перевода

    hoplit replied to Saygo's topic in Литература

    Comentarios de D. García de Silva y Figueroa de la embajada que de parte del Rey de España don Felipe III hizo al rey Xa Abas de Persia Тут и тут Послы пробыли в Иране около 2 лет в 1617-19 годах. The Commentaries of D. García de Silva y Figueroa on his Embassy to Shah ʿAbbās I of Persia on Behalf of Philip III, King of Spain. Translated from the Original Spanish Manuscript by Jeffrey S. Turley.  

  18. Трудности перевода

    hoplit replied to Saygo's topic in Литература

    Андрей Курбский. История о делах великого князя московского. Наука. 2015  Потом окажется, что это где-то подцепленные sagittando и circumferuntur ...
  19. Регино Прюмский. The Battle of Jengland (near Redon), 22 August 851. Бретонцы против франков. У Регино дата стоит - 860-й Латынь. Английский перевод. procerum - leaders. Позднее могло быть синонимом для principum
  20. Grigor Boykov. Demographic Features of Ottoman Upper Thrace: A Case Study on Filibe, Tatar Pazarcık and İstanimaka (1472-1614). Supervisor: Prof. Dr. Halil İnalcık. Department of History. Bilkent University. Ankara. September 2004  
  21. Augustus Blandy Wylde. '83 to '87 in the Soudan. 1888 Тут Там, кстати, комментарий о негодности египетских феллахов для армии по природным свойствам.   А это уже о беджа.   Тамаи. Уже после прорыва в каре.   Собранное оружие.   Второй том тут.
  23. Илья Литсиос liked a post in a topic: Размышления о коннице разных времен и народов
  24. Правила о службе кавалерийской. 1796  
  25. Военкомуезд started following Иоффе А.Е. Хлебные поставки во Францию в 1916-1917 гг. // Исторические записки. Т. 29. 1949. С. 65-79.
  26. А. Е. Иоффе ХЛЕБНЫЕ ПОСТАВКИ ВО ФРАНЦИЮ в 1916—1917 гг. Архив министерства продовольствия Временного правительства России содержит переписку с торговыми представителями Антанты в Петрограде, с агентами министерств земледелия и продовольствия в отдельных областях страны и руководителями армии, а также другие документы по вопросу об отправке хлеба из России в страны Антанты в 1916 и 1917 гг. Эти материалы нигде и никем в литературе не использованы. В работах, освещающих продовольственное положение России в указанные годы, нигде ни словом не упоминается о посылке хлеба союзникам. Авторы исходили из того, опровергаемого нами, тезиса, что в связи с войной хлебные поставки из России были прекращены. [1] Ни слова не говорится о посылке пшеницы во Францию в «Истории гражданской войны» (т. I). Между тем во время войны хлеб продолжал вывозиться за границу. История хлебных поставок во Францию в 1916—1917 гг. является убедительным, можно сказать концентрированным, выражением большой степени и унизительных форм экономической зависимости тогдашней России от Антанты. Поэтому тема о вывозе хлеба в военные годы имеет несомненный научный интерес. Уже в 1916 г., еще больше в 1917 г., продовольственный кризис в самой России стал реальным фактом. Летом 1916 г. в 34 губерниях была введена карточная система, в 11 губерниях ее собирались ввести, и только в 8 губерниях шла свободная торговля. [2] Страдали от строгого лимитирования продовольствия, конечно, трудящиеся массы. Несмотря на введение карточек, промышленные города, и Петроград прежде всего, не получали нужного количества хлеба. Плохо снабжалась и армия. В феврале 1917 г. на фронты было отгружено 42.3% намеченного и необходимого количества хлеба и фуража, для гражданского населения— 25.6%. На Северном фронте в начале февраля остался лишь двухдневный запас продовольствия, на Западном фронте вместо хлеба ели сухари, на Юго-западном солдаты получали только по одной селедке в день. [3] В Петрограде толпы людей собирались у продовольственных магазинов, простаивали в очереди, но далеко не всегда получали даже го-/65/ 1. См., напр., 3. Лозинский. Экономическая политика Временного правительства, М., 1928; Р. Клаус. Война и народное хозяйство России (1914—1917 гг.), М.—Л., 1926; Н. М. Добротвор. Продовольственная политика самодержавия и Временного правительства (1915—1917 гг.) — «Исторический сборник», Горький, 1939. 2. Н. М. Добротвор. Указ. соч., стр. 65—66. 3. А. 3айончковский. Мировая война, М., 1931, стр. 297; 3. Лозинский, Указ. соч., стр. 8—9. лолный паек Катастрофическое положение с продовольствием признавали и лидеры буржуазии. Незадолго до Февральской революции Родзянко в записке, поданной Николаю. II, указывал, что «дело продовольствия страны находится в катастрофическом состоянии». [4] Такие же «признания» делались и на заседаниях «Комиссии по расследованию причин кризиса и путей выхода из него», созданной Думой. Однако ни записка Родзянко, ни ораторские упражнения в комиссии не вскрыли действительных причин продовольственной катастрофы и тем более не помогли найти выхода из сложившегося положения. Хлеб в стране был. Урожаи 1916 и 1916 гг. оказались неплохими. В производящих губерниях, особенно в восточной и юго-восточной части страны, не затронутой военными действиями, скопились значительные хлебные запасы, определявшиеся к 1917 г. в 600 млн. пудов; [5] однако помещики, кулаки, спекулянты неохотно продавали хлеб, ожидая повышения цен. Никаких мер по принудительному извлечению запасов, с оплатой хлеба по твердым ценам, царское правительство не приняло. Транспортная разруха мешала своевременной доставке на места даже того хлеба, который попадал в руки правительственных органов. К тому же деревня и город экономически плохо были связаны друг с другом. Не находя в городе нужных им товаров, крестьяне вывозили мало продовольствия. Правительство Николая II не приняло ни одной радикальной меры к улучшению продовольственного положения, оно оказалось здесь полным банкротом... И несмотря на полную неспособность обеспечить хлебом фронт и тыл, царские власти взяли на себя обязательства послать зерно Антанте. Именно в этой плоскости их серьезно озаботила продовольственная проблема. Как выколотить из российских губерний мешки с зерном для отправки их во Францию и Англию? Архив министерства продовольствия содержит документацию, убедительно рисующую антинародную, предательскую по отношению к голодавшим рабочим и солдатам деятельность царского, а вслед за ним и Временного правительства по поставкам хлеба за границу. В марте 1916 г. царские министры решили доставить во Францию 30 млн. пудов пшеницы. Мотивируя необходимость этих поставок, министры ссылались на плохой урожай в Америке. Игнорируя насущные нужды народов своей страны, они собрались отправлять зерно «союзникам». Из 30 млн. пудов 11 млн. решили отправить в том же 1916 г. Французскому правительству и этого показалось мало, его торговые представители в России запросили на 1916 г. 15 млн. пудов. Царское правительство согласилось на 13 млн. Поставки должны были осуществляться через Архангельск. [6] Все лето в направлении к Архангельскому порту шли эшелоны с зерном для Франции. Часть транспорта, и без того недостаточного для обеспечения внутренних перевозок, была использована для «союзных» целей. 6 октября 1916 г. уполномоченный министерства земледелия в Архангельске Н. И. Беляев доносил в Петроград, что к 5 сентября в Архангельск прибыло 10 009 875 пудов пшеницы на 53 парохода уже погружено 9 417 479 пудов, на два еще грузящихся парохода сдано пока 350 000 пудов. [7] Мешки с пшеницей для отправки во Францию продолжали двигаться в направлении на Архангельск. В следующей сводке, посланной 2 октября, Беляев инфор-/66/ 4. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 23, л. 133. 5. П. И. Лященко. История народного хозяйства, т. II, М., 1948, стр. 675. 6. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, л. 96; д. 22, л. 86; д. 124, л. 63. 7. Там же, д. 22, л. 40. Все даты приводятся по старому стилю. мировал министра земледелия, что к 30 сентября прибыло 12 467 411 пудов, из которых 11 534 726 пудов уже погружены на пароходы. [8] Правительство Николая II было близко к выполнению своих обязательств на 1916 г. Для этой цели нашлись и люди, и средства, и возможности. В целом за весь 1916 г. вывоз хлеба из России, по сравнению с 1915 г.» увеличился, несмотря на быстро возраставшую нехватку продовольствия внутри страны. В 1915 г. из страны было экспортировано 11 100 тыс. пудов пшеницы, а в 1916 г. — 14 381 тыс. пудов; пшеничной муки соответственно — 5 058 тыс. и 7 813 тыс. пудов, а ржи — 5 802 и 6 206. [9] Но странам Антанты всего этого было мало. В следующем году они хотели добиться значительного увеличения поставок, совершенно пренебрегая внутренними нуждами и реальными экспортными возможностями России. В конце декабря 1916 г. Палеолог и Бьюкенен обратились с нотами в русское министерство иностранных дел с просьбой, выраженной в форме требования, доставить союзникам в навигацию 1917 г. через Архангельск не более не менее, как 50 млн. пудов пшеницы. Лишь «в крайнем случае» союзники соглашались получить 15 млн. пудов из 50 млн. рожью вместо пшеницы. Уже в первых числах января 1917 г. царский Совет министров поспешил согласиться с требованием Антанты, о чем немедленно довел до сведения Лондона и Парижа через дипломатические каналы. Тогда же был выработан предварительный план удовлетворения франко-английских притязаний. Совет министров решил, что «указанные настойчивые требования могут быть удовлетворены следующим образом: 10 млн. пудов пшеницы будут доставлены из. Сибири через Котлас, 10 млн. из Юго-западного края, 5 млн. из Самарской губернии, 5 млн. с Кавказа и 5 млн. из Таврической губернии»; недостающие 15 млн. пудов предполагалось заменить рожью из Уфимской и Самарской губерний. Союзникам было обещано доставить 15 млн. пудов к 1 июля 1917 г. [10] Правительство Николая II приняло быстрые решения в угодном Антанте духе. Союзники сопроводили свои требования угрозами. Они вели себя подобно богатым подрядчикам, разговаривающим с обнищавшим несостоятельным клиентом. Выступая в данном случае от имени Антанты, английский посол передал памятную записку министру иностранных дел Н. Н. Покровскому, где все было сказано достаточно ясно: если русское правительство не будет удовлетворять союзные требования на пшеницу и лес, если суда, предоставленные Англией для перевозки угля и военного снаряжения, не будут возвращаться обратно, полные хлебом и лесом, то «английское правительство не сможет доставить необходимое количество тоннажа для перевозки угля и военного снаряжения в Россию». [11] Когда 10 января Совет министров вновь обсуждал вопросы поставок хлеба за границу, то, заслушав доклад министра земледелия (где отмечался недостаток пшеницы в России), он в своем решении «не мог не отметить, что благоприятное разрешение настоящего вопроса приобретает ныне совершенно исключительное для нас значение, так как союзные державы изъявили согласие направить в наши северные порты обусловленное число судов с военными грузами первостепенного значе-/67/ 1. ЦГАОР, ф. 361, оп. 3. д. 22, л. 90. 2. «Известия по внешней торговле», 1917, №21, стр. 583; «Вестник финансов, торговли и промышленности», 1917, №10, стр. 471. 3. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 7—8. 4. Там же, л. 29. -ния лишь при условии обеспечения обратных рейсов пароходов с хлебными грузами». [12] Однако, кроме факторов субъективных, выражавшихся в мыслях, намерениях и занесенных в протоколы решениях облеченных властью людей, существовали еще факторы объективные, определявшиеся реальным положением вещей, а отнюдь не пожеланиями действующих лиц. Еще 3 января 1917 г. под председательством министра земледелия было образовано особое междуведомственное совещание по вопросу о поставке хлеба союзным государствам в навигацию 1917 г. В это совещание были переданы заявки союзников. Англия требовала 30 млн. пудов, Франция — 20 млн. пудов. Сверх этого 7 млн. пудов запросило итальянское правительство. Совещание (в нем заседали представители почти всех министерств) заслушало информацию о положении дела с пшеницей. Потребности самой России в хлебе на 1917 г. были определены в 660 млн. пудов. Имевшийся к концу 1916 г. запас хлеба определялся в 626 млн. пудов, из которых 52 млн. находились на правом берегу Днепра, откуда, в силу запрещения военных властей, перевозить пшеницу в потребительские центры было невозможно. «Таким образом, для удовлетворения даже обычной потребности населения в пшенице не хватает 86 млн. пудов», — гласил вывод совещания. И несмотря на это, царские чиновники сочли возможным согласиться на поставку союзникам 25 млн. пудов пшеницы и 25 млн. пудов ржи. Единственной уступкой, которой они безуспешно пытались добиться, была замена еще 10 млн. пудов пшеницы рожью. 10 млн. пудов пшеницы намечалось вывезти в Архангельск из Сибири, 10 млн. — с правого берега Днепра и 5 млн. — из Самаро-Оренбургского района. [13] Совет министров одобрил это решение, к тому же с поправкой в пользу Антанты. Было постановлено «теперь же» заявить союзникам «о согласии императорского правительства, невзирая на испытываемый у нас недостаток, обеспечить поставку 25 млн. пудов пшеницы, и всемерно озаботиться доведением упомянутого количества до 35 млн. пудов, если по условиям хлебного рынка и транспорта такая заготовка окажется возможной». [14] Планы доставки хлеба в Архангельск были разработаны (на бумаге) со всеми подробностями. Будущее зерно было уже распределено по складочным помещениям. Тщательно зафиксировали, сколько, откуда и когда нужно будет грузить в вагоны для отправки к Архангельскому порту. Транспортная комиссия Особого совещания по продовольственному делу «компетентно» решила, что переправить союзникам 35—40 млн. пудов через] Архангельск будет вполне возможно. После обстоятельного «домашнего анализа» всех планов и выводов министерство земледелия докладывало 31 января 1917 г. Совету министров, что 25 (и 35 «при возможности») млн. пудов пшеницы союзникам поставить безусловно можно. Возражали лишь против вывоза в Италию («все, что можно, вывозится в Англию и Францию») запрошенных 7 млн. пудов. Для более слабого хищника хлеба не нашлось. Все предложения и конкретные планы, представленные министерством земледелия, были одобрены Советом министров. 1 12 февраля 1917 г. заместитель министра земледелия Грудистов в письме Н. Н. Покровскому подтвердил, что к 1 июля 1917 г. в Архангельск может быть доставлено для погрузки на паро-/68/ 12. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 10, л. 57. 13. Там же, л. 10. 14. Там же, лл. 20, 57, 71. 15. Там же. ходы 15 млн. пудов пшеницы. Все исчисления и наметки, дающие основание для этого вывода, были сообщены коммерческому атташе французского правительства в России, который выразил свое полное согласие намеченным планом. [16] По просьбе французского торгового атташе министерство земледелия согласилось до 1 июля 1917 г. поставлять исключительно пшеницу, воздерживаясь пока от отправки ржи. Русские чиновники договорились также с представителем Антанты, что погрузка пароходов в Архангельске должна начаться 1 июня (после открытия навигации) и ежедневно должно грузиться не менее 5 тыс. тонн. [17] Все было подписано и согласовано, осталось лишь осуществить самые поставки. В таком состоянии дело об отправке хлеба во Францию и в Англию перешло в руки Временного правительства. «Новая власть получила в наследие от старого правительства много неудовлетворенных потребностей, но очень мало хлеба», — так начинался первый распорядительный акт взявших на себя снабжение страны продовольствием Комитета Государственной думы и Петроградского совета. [18] Несоответствие спроса и предложения как будто не особенно смущало «новую власть». Наиболее важными из «неудовлетворенных потребностей» были сочтены поставки хлеба союзникам. Именно это наследство было признано имеющим законную силу прежде всего. 7 марта 1917 г., обсуждая вопрос о «возможных затруднениях» в выполнении обязательств по поставке хлеба Антанте, правительство решило «принять все меры к возможному выполнению обязательства». [19] Нужно было отправлять в Архангельск пшеницу. Союзники явно не желали получать из России зерно для черного хлеба, упорно предпочитая ему белый. В марте английское и французское правительства подтвердили, что на поставки ржи они согласятся только после получения в навигацию 1917 г. 30 млн. тонн пшеницы. [20] Свое мнение о том, что при переговорах с русским правительством наглые требования нужно совмещать с угрозами, Антанта не изменила и после февраля 1917 г. Уже 11 марта Бьюкенен получил от Бальфура из Лондона соответствующую директиву: «Выясните и сообщите, можно ли предполагать, что нынешнее русское правительство не будет придерживаться политики своих предшественников в отношении вывоза пшеницы из России в Великобританию и Францию? Может быть, было бы хорошо указать, что всякое изменение этой политики, неблагоприятное для союзников, неминуемо отразилось бы на экспорте военного снаряжения в Россию. Крайне необходимо, чтобы правительство его величества и правительство Франции немедленно узнали, возможны ли какие-либо изменения». [21] Можно предположить, что Палеолог получил аналогичное указание (хотя документа в нашем распоряжении не имеется), ибо на следующий день он отправился к Милюкову объясняться относительно задержки, «которую испытывает перевозка хлеба для надобности союзников во исполнение последовавшего между ними и Россией соглашения». Русский министр иностранных дел, верноподданническое отношение которого к союзникам хорошо известно, конечно, стал на сторону Антанты и не подумал даже попытаться защитить интересы рабочих и солдат России, у которых увозили недостававший им хлеб. Милюков немедленно обратился с /69/ 16. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, л. 34. 17. Там же, д. 10, д. 3. 18. «Русская воля» от 8 марта 1917 г., стр. 2. 19. ЦГАОР, ф. 6, оп. 2, д. 138, л. 14. 20. ЦГАОР, ф. 351, оп. 2. д. 1, л. 67. 21. «Красный Архив», т. XXIV. стр. 117. письмом к новому министру земледелия Шингареву, указывая ему на «первостепенную, с точки зрения государственной обороны, важность точного выполнения последовавшего соглашения с союзниками о по ставке хлеба». [22] Министр земледелия Шингарев, получив письмо, поспешил ответить на него в тот же день 15 марта. Шингарев вынужден был поведать министру иностранных дел некоторые печальные истины. Он признал, что «задержка в отправке хлебных грузов вызывается, главным образом, недостаточной обеспеченностью продовольствием в настоящий момент наших армий на некоторых участках фронта», а отчасти еще и распутицей. Однако Шингарев не считал эти причины достаточно объективными и важными, он соглашался служить Антанте так же верно, как и Милюков. В конце письма министр земледелия заверял, что им «будут приняты все меры к обеспечению интересов союзников в области снабжения их зерновыми продуктами». [23] В том же марте «меры» начали приниматься. Шингарев стал изыскивать денежные средства, необходимые для транспортировки хлеба в Архангельск. У министра финансов Терещенко он просил аванс в 10 млн. руб. «на расходы по закупке, хранению и перевозке пшеницы», обещая сообщить точную сумму расходов дополнительно. Шингарев предлагал открыть на эти нужды, для маскировки действительной цели расходов, специальный фонд, отпущенный по смете Переселенческого управления (!). [24] В министерстве у Терещенко не спешили с ответом. 16 мая туда пришло еще одно прошение — срочно ассигновать 10 млн. рублей. [25] Только 23 мая из министерства финансов был послан ответ в адрес товарища министра земледелия по продовольственному делу Зельгейма. Там предложили несколько иной путь изыскания денежных средств, сочтя, что «финансирование операций по поставке союзникам пшеницы могло бы производиться на тех же основаниях, как и отпуск уполномоченным министерства земледелия для закупки хлеба для продовольствия населения, для каковой цели в Государственном банке открыт текущий счет особоуполномоченному по закупке хлеба». [26] Иными словами, в министерстве финансов хотели отправлять хлеб союзникам за счет тех денег, которые отпускались для организации снабжения населения России продовольствием. Трудно сказать, какое же русское министерство наиболее усердно блюло антантовские интересы. Другой заботой министерства земледелия было обеспечение перевозившегося хлеба транспортом. Внутри страны оно не находило даже достаточного количества грузовиков для подвоза хлеба к железнодорожным станциям. Специально посланный из Парижа наблюдать за перевозкой во Францию хлеба, закупленного в России, коммерческий агент предложил приобрести во Франции 100 грузовых автомобилей. 1 апреля, обсудив на очередном заседании это предложение, Временное правительство предложило военному министерству купить эти автомобили, уступив их временно министерству земледелия «для выполнения подвоза к станциям железных дорог и пристаням закупленного для Франции хлеба». [27] В русско-французских экономических отношениях /70/ 22. ЦГАОР, ф. 351. оп. 3, д. 1, л. 61. 23. Там же, лл. 62—63. 24. Там же, д. 6, л. 3. 25. Там же. 26. Там же, л. 6. 27. Там же, ф. 6, оп. 2, д. 1, т. 1, л. 160 появилась новая тема — переговоры о покупке 100 автомобилей фирмы Рено. «Особое совещание для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства» решило предоставить министерству земледелия 3 млн. франков из валютных сумм правительства для закупки во Франции этих автомобилей. [28] Начались весьма затяжные переговоры с Парижем. Не могли никак найти способ оформления продажи, а также договориться о тоннаже для их перевозки. А. А. Игнатьев сообщал в Россию 17 апреля, что «после долгих бесплодных переговоров» французское правительство известило его, «что вопрос покупки нами автомобилей из Франции должен быть разрешен Альбером Тома в Петрограде». [29] Во время пребывания в русской столице французский социалистический министр обещал, что автомобили будут переданы в кратчайший срок из резервов французской армии. Дело продолжало затягиваться. Автомобили из Франции не прибывали. Обещание министра повисло в воздухе. В мае 1917 г. министерство земледелия заключило договор с акционерным обществом «Русский Рено» в Петрограде на продажу 84 грузовиков и 4 автоцистерн. И здесь обязательства выполнялись плохо. В июне — июле министерство земледелия отправило часть автомобилей из числа кое-как собранных старых грузовиков в Тобольск и Акмолинскую область в надежде на то, что после прибытия новых из Франции их можно будет заменить. [30] Подвижной состав железных дорог Временное правительство намеревалось пополнить привозом из США, но потерпело здесь такую же неудачу, как и с автомобилями. Американцы надували так же, как и французы. Безрезультатными оказывались и попытки наладить успешную транспортировку хлеба еще до прибытия американской «помощи». Еще 9 апреля из министерства земледелия было отправлено письмо министру путей сообщения Некрасову относительно железнодорожной линии Петровск — Ставрополь. Эта линия, указывалось в письме, «является единственным средством вывоза больших запасов хлеба». Некрасову напоминали о «государственной важности дела снабжения союзников хлебом» и просили его «принять исключительно срочные меры к обеспечению Петровской ветки подвижным составом». [31] Никакого серьезного эффекта, как мы увидим, от этого обращения одного министра к другому не получилось. У Временного правительства не нашлось в достаточном количестве не только своих паровозов, вагонов и автомобилей, но встал еще вопрос о мешках — не было тары для зерна. Тару закупили во Франции. За 545 979 штук новых джутовых мешков было заплачено (вместе с транспортными расходами) 589 312 руб. 72 коп. Платило Временное правительство, хотя хлеб шел во Францию. [32] Итак, русская буржуазия, целиком приняв на себя обязательства царского правительства, всерьез принялась выколачивать хлеб из разоренной страны для отправки его во Францию. Мы сможем оценить весь антинародный предательский смысл этой политики лишь в том случае, если ненадолго прервем дальнейший рассказ о поставках хлеба Антанте и обратим внимание на продовольственное положение самой России при Временном правительстве. Из плохого оно быстро превращалось в отчаянное. Плохо снабжалась прежде всего армия. Урегулирование /71/ 28. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 9, л. 69. 29. Там же, л. 68. 30. Там же, л. 69, 31. Там же, д. 14. л. 15. 32. Там же, оп. 2, д. 266, л. 1. этого вопроса министры из буржуазных и соглашательских партий мыслили только путем уменьшения норм, а отнюдь не путем увеличения подвоза. Уже 9 марта Временное правительство решило «поручить министерству земледелия войти в ближайшее соглашение с военным министром относительно возможного сокращения норм душевого потребления хлеба в армии». [33] В тот же день в Петрограде было получено письмо генерала Алексеева из Ставки с сообщением о начинающемся недоедании на фронте. На 31 марта было назначено совещание в Ставке по продовольственному вопросу. [34] На этом секретном собрании, после докладов интендантов, генералы и министры должны были признать, что ежесуточной потребностью ни один из фронтов не обеспечен. Но никто не говорил о необходимости срочных мер по усилению подвоза продовольствия в армию. Думали или уменьшить «число ртов и число лошадей» или сократить нормы потребления. [35] Склонялись больше к первому способу (во время совещания), но осуществили (на практике) прежде всего второй. Уже через два дня командующим фронтами была послана телеграмма, за подписью Алексеева, с извещением о сокращении хлебных норм в армии до 800 граммов частям, находившимся на фронте, и до 600 граммов расположенным в тылу. [36] Но и эти нормы не соблюдались. Они не были обеспечены реальным наличием продовольствия и лишь прокламировались на бумаге. С Кавказского фронта Деникин телеграфировал, что если в марте фронт получал одну пятую необходимой муки, то с начала апреля стал получать лишь одну десятую потребного количества. Генерал оценивал положение как «безвыходное..., близкое к катастрофе», и требовал «немедленного принятия чрезвычайных мер». [37] Командующий Западным фронтом Валуев указывал (одновременно в три адреса — Ставке, военному министру и министру земледелия), что «фронт перешел на фунт хлеба и 7/8 фунта сухарей в день, но в апреле и эта норма не может быть обеспечена». «С фронта идут тревожные вести на почве недовольства уменьшением дачи хлеба», — сообщал командующий. [38] В следующие месяцы не произошло никаких перемен к лучшему. Армия продолжала получать в лучшем случае четверть необходимого количества хлеба для удовлетворения солдат, даже по сниженным нормам. Военный министр Верховский признал 20 октября с трибуны Предпарламента, что «на Северном фронте положение было настолько критическим, что потребовался подвоз провианта пассажирскими поездами», но это не смогло предотвратить голод. Военный министр сообщил также, что тыловой Московский округ «живет со дня на день, прибегая нередко к силе оружия для добывания припасов». [39] Не лучше, а хуже обстояло дело при Временном правительстве с обеспечением хлебом промышленных центров. Подвоз продовольствия в Петроград, Москву, тем более в другие города, резко сократился. Так, в августе 1917 г. в столицу прибыло 389 вагонов с хлебом против 1212 за август 1916 г. [40] Даже «законный» паек был уменьшен до 300 граммов на человека (законом 25 марта 1917 г.), но и его получить удава-/72/ 33. ЦГАОР, ф. 6, оп. 2, д. 1, л. 20. 34. Там же, д. 135, лл. 6, 13. 35. Разложение армии в 1917 г., ГИЗ, 1925, стр. 10. 36. Там же, стр. 11. 37. Там же, стр. 14. 38. Там же, стр. 16. 39. «Былое», 1918, № 12, стр. 30. 40. «Рабочий путь» от 29 сентября 1917 г. -лось далеко не всем и не всегда. Голодала бедняцкая и середняцкая часть деревни, особенно центральных губерний. Лидеры соглашательских партий, заседавшие и исполкоме Петроградского совета, иногда Разговаривали на продовольственные темы, но дальше многословных речей «забота» о народе не пошла. Единственный их практический шаг — помощь Шингареву в составлении провалившегося закона о хлебной монополии. [41] Самое принятие этого закона явилось неудачной попыткой буржуазии и соглашателей сдержать возмущение революционного народа, требовавшего отобрать хлеб у имущих классов. Министр внутренних дел эсер Авксентьев на Московском государственном совещании расписался в провале правительственной политики, объявив, что «положение страны в продовольственном отношении является в настоящее время очень тяжелым», и признав, что в ряде областей Центральной России и Белоруссии «в связи с острым недостатком хлеба население... крайне возбуждено». [42] В то же время в конце августа правительство, жертвуя интересами трудящихся, ради удовлетворения требований спекулянтов, помещиков и кулаков, повысило вдвое твердые цены на хлеб. Как эта мера, так и вся продовольственная политика Временного правительства свидетельствовала о его полной неспособности не только наладить снабжение фронта и тыла хлебом, но и сохранить то полуголодное существование, до которого довело народы России хозяйничанье царских министров. И это не было случайностью: русская буржуазия не могла, по своей классовой природе, вести другую политику. Ничто не улучшилось при Временном правительстве, но многое ухудшилось. Уменьшались нормы, а еще быстрее сокращалось получавшееся армией и городами наличное количество хлеба. «Организацией голода» боролись против революционного народа. Продовольственная политика Временного правительства вытекала из классового содержания его деятельности. Оно не могло занять принципиально иной позиции. Радикальное улучшение положения с хлебом могло произойти только в результате перехода власти в руки большевистской партии. В. И. Ленин в классической работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» писал: «Контроль, надзор, учет — вот первое слово в борьбе с катастрофой и с голодом. Вот что бесспорно и общепризнано. И вот чего как раз не делают из боязни посягнуть на всевластие помещиков и капиталистов, на их безмерные, неслыханные, скандальные прибыли, прибыли, которые наживаются на дороговизне, на военных поставках (а на войну «работают» теперь, прямо или косвенно, чуть ли не все), прибыли, которые все знают, все наблюдают, по поводу которых все ахают и охают. И ровно ничего для сколько-нибудь серьезного контроля, учета, надзора со стороны государства не делается». [43] Принятое решение о введении государственной хлебной монополии («о передаче хлеба в распоряжение государства») не внесло изменений к лучшему. Закон о монополии был принят с чисто демагогическими целями. Он встретил нескрываемое враждебное отношение среди помещиков и торговцев. Всероссийский торгово-промышленный съезд в специальной резолюции потребовал от правительства «отказаться от опасного плана введения хлебной монополии» и видел выход из положения в том, чтобы «немедленно привлечь к сложному делу заготовления про-/73/ 41. Н. Суханов. Записки о революции, т. II, Берлин, 1922, стр. 17. 42. Государственное совещание. Стен. отчет, ГИЗ, 1930, стр. 23. 43. В. И. Ленин. Соч., 3-е изд., т. XXI, стр. 160. дуктов опытный в этом деле торгово-промышленный класс», несмотря на то, что интересы этого самого класса и защищала правительственная политика. Деревня не получала промышленных товаров, и поэтому никак не стимулировалось усиление подвоза хлеба в города. В стране росли безработица и бестоварье. За «керенки» крестьяне продавать хлеб не хотели. Но крестьяне поставляли только треть хлеба, две трети шли от помещиков, а они продолжали припрятывать хлеб, ожидая полной ликвидации твердых цен и возможности еще больше округлить свои капиталы, наживаясь на народной нужде. [44] Чиновники, сидевшие в государственных продовольственных учреждениях, занимались взяточничеством. Неизбежные большие трудности, вызывавшиеся продолжавшейся войной, увеличивались полной неспособностью и нежеланием буржуазии и помогавших ей грабить народ меньшевиков и эсеров сколько-нибудь успешно использовать имевшийся в стране хлеб для внутренних нужд. Полуголодные нормы выдачи продуктов, все чаще вызывавшие настоящий голод, были дополнительной причиной роста гнева и возмущения народных масс на фронте и в тылу против предательской политики эксплоататорских классов. Продовольственная разруха оказалась одним из тех объективных факторов, которые ускоряли гибель эксплоататорского режима. И при отмеченных серьезнейших продовольственных трудностях внутри страны Временное правительство весьма упорно старалось выполнить обязательства по снабжению хлебом Антанты. Туда посылали не «лишнее» (как это было в большинстве случаев с отправкой в Россию военного снаряжения), но кровно необходимое голодавшим рабочим, крестьянам и солдатам России зерно. Во Франции, куда направлялся хлеб, в 1917 г. действительно имелись некоторые продовольственные затруднения. Посевная площадь в том году составляла лишь 64.6% довоенного посева, уменьшившись с 6542 тыс. га до 4191 тыс. га. Сбор урожая упал еще больше, составив в 1917 г. 39% довоенного уровня. Все же продовольственное положение во Франции было лучше, чем в большинстве других воевавших стран. До начала 1917 г. никаких ограничений в продаже предметов продовольствия не было. Лишь летом 1917 г. начали вводить хлебные карточки. На 1917 г. Франции нехватало около 30 млн. центнеров хлеба, которые надеялись привезти из-за границы. Одну шестую часть этого количества хотели ввезти из России. В то время как в России сложилось тяжелое продовольственное положение и она не могла выполнять прежних функций экспортера хлеба, в ряде стран, не затронутых непосредственно военными действиями, имелись значительные хлебные излишки. Это признавали сами французы. Их профессора-экономисты оценивали наличные резервы хлеба на земном шаре в 1917 г. в 131 млн. центнеров, в том числе 40 — в Австралии, 30 — в США, 28 — в Канаде, 20 — в Индии и 13 — в Аргентине. [45] Реальная возможность получить недостающее продовольствие, минуя Россию, у французского правительства была. Но там, в торговых отношениях с другими странами, за хлеб нужно было платить, а в оформлении торговых соглашений разговаривать, как равный с равным, а в США еще к тому же — как клиенту с богатым дядюшкой. Здесь же, в зависимой от Антанты России, дове-/74/ 44. Первый всероссийский торгово-промышленный съезд в Москве. Стен, отчет и резолюции, М., 1918, стр. 230; газета «Рабочий путь» от 12 октября 1917 г. 45. Статья корреспондента «Биржевых ведомостей» Н. Тасина, присланная из Парижа — «Биржевые ведомости» от 7 апреля 1917 г., стр. 5. денной ее правящими кругами до состояния полуколонии, можно было приказывать и, не уплачивая даже за мешки, в которых должно было привозиться зерно (не говоря уже об уплате за содержимое мешков), «считывать» хлебные поставки в счет посылаемого «русскому союзнику» третьесортного (иногда и просто никуда не годного) военного снаряжения. Пот почему французские империалисты хотели получить одну шестую часть потребного хлеба именно из России, совершенно не считаясь с ее внутренними потребностями и реальным положением вещей в стране. Требование, предъявленное «русскому союзнику» относительно вывоза пшеницы в 1917 г., объективно свидетельствовало о потере русской буржуазией самостоятельности в своих действиях. В лице Временного правительства империалистическая Франция нашла послушного исполнителя своей воли. Практические мероприятия по выполнению обязательств на 1917 г. начали осуществлять ещё царские министры. 6 февраля в телеграмме уполномоченному министерства земледелия Шашковскому, находившемуся в Тифлисе, Грудистов предлагал заготовить 5 млн. пуд. пшеницы на территории Кубанской области, а затем отправить их в Архангельск. [46] Отвечая Петрограду, Шашковский высказался против этого вывоза ввиду недостатка продовольствия на месте. После Февральской революции Временное правительство, игнорируя возражения Шашковского, продолжало требовать отправки из Кубани 5 млн. пудов пшеницы до нового урожая. Новый министр земледелия, кадет Шингарев, писал в Тифлис: «Подтверждая необходимость исполнения этого задания, прошу немедленно приступить к заготовке пшеницы». [47] Такого же содержания телеграмму Шингарев отправил уполномоченным министерства земледелия в Сибири. Временное правительство требовало «принять все меры к интенсивной заготовке и отправке союзникам пшеницы в обусловленные соглашением с ними сроки». [48] Получил телеграмму с приказом не задерживать хлеб, предназначенный для союзников, также командующий Кавказской армией генерал Юденич. Однако уже в марте стало ясно, что чинуши, распоряжавшиеся зерном из своих петроградских кабинетов, плохо знали действительное положение с хлебом в стране. Руководители армии, никогда и никем не подозреваемые в плохом отношении к Антанте, вынуждены были стать на путь невыполнения решений правительства об отправке за границу пшеницы. В анонимной «Записке о боеспособности русской армии», хранившейся в архиве Ставки и написанной в марте 1917 г., в последнем абзаце указывалось: «Необходимо немедленно прекратить отправку союзникам пшеницы, которая нужна нам самим». [49] Первым, кто решительно воспротивился этой отправке, был генерал Алексеев. Он наложил запрет на вывоз пшеницы из Юго-западного края, и собранные для транспортировки в Архангельск 1900 вагонов конфисковал для нужд армии. Слишком опасен был для существовавшего строя голодный солдат, — считал Алексеев, хорошо знавший, сколь плохо снабжалась армия продовольствием. Вслед за Алексеевым запретил Заготовлять и отправлять пшеницу союзникам наместник Кавказа, вопреки постановлению Временного правительства — посылать хлеб, Минуя наместника. Точно так же поступил уполномоченный министер-/75/ 46. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 14, л. 2. 47. Taм же, л. 9. 48. Там же, д. 1, л. 62—63. 49. «Красный архив», т. XXX. стр. 45. -ства земледелия по Тобольской губернии, столкнувшийся с большой нехваткой хлеба для местного населения. [50] Началась весьма оживленная переписка правительства с руководителями армии и местными представителями министерства земледелия по вопросу об отправке в Архангельск пшеницы «особого назначения». Из Петрограда шли требования, нередко сопровождавшиеся угрозами, отправлять хлеб, не считаясь с местными условиями. С мест посылались оправдательные тексты с указанием на безусловно объективные причины, мешавшие выполнению поставок, как по сроку, так и по количеству. 10 марта генерал Алексеев предложил Петрограду прекратить начавшийся вывоз хлеба из района правого берега Днепра. Он согласился отпустить уже приготовленное количество (2 млн. пудов), но решительно возражал против дальнейших заготовок для союзников. [51] Из этих 2 млн. пудов правительству удалось вывезти только часть. Ввиду настойчивых повторных телеграмм о невозможности поставить 5 млн. пудов из Кубани, Шингарев в апреле согласился послать оттуда хотя бы 1 млн., отложив отправку остальных 4 млн. впредь до выяснения. [52] С Кавказа не удалось добиться ничего. После всех письменных переговоров 9 июля 1917 г. правительство полечило сообщение, что «отправить пшеницу в Архангельск не представляется возможным ввиду испытываемой крайней нужды Кавказской армией». [53] Еще раньше Петроград получил телеграмму из Киева аналогичного содержания («Пшеница особого назначения Архангельск не отправлялась ввиду недостатка выполнения нарядов муку армии»). [54] Тобольский продовольственный комитет докладывал, что в связи с распутицей, малым запасом пшеницы вблизи железнодорожных линий и пристаней и в связи с крайней нуждой местных мукомолов в зерне заготовить в губернии можно не больше 2 млн. пудов, да и то лишь при всеобщей реквизиции, разрешение на которую испрашивалось. [55] Здесь правительство не добилось ничего. Не вся пшеница, все же отправленная в Архангельск, дошла по назначению и была погружена на пароходы. Зерно переправлялось через территории, переживавшие тяжелый продовольственный кризис, и местные власти в ряде случаев пытались задержать часть хлеба для удовлетворения голодающего населения. Председатель продовольственного комитета уезда Великий Устюг Вологодской губернии Голубев, ссылаясь на полное отсутствие в уезде мяса и рыбы и на «большой недостаток» хлебных продуктов, указывал на эпидемию сыпного тифа, которая «на почве недоедания может принять угрожающие размеры», и просил разрешения взять со ст. Котлас 100 тысяч пудов «экспортной пшеницы». Министерство земледелия категорически отказалось удовлетворить его просьбу. [56] Ярославский совет рабочих и солдатских депутатов послал две телеграммы Временному правительству и Петроградскому совету. Первая выражала протест против отправки хлеба и требовала опубликовать и пересмотреть те тайные договоры, которые вынуждали Россию осуществлять эти поставки. Во второй телеграмме Ярославский совет сообщал, /77/ 50. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 7, 8, 50. 51. Там же, д. 4, л. 29. 52. Там же, д. 14, л. 19. 53. Там же, л. 30. 54. Там же, д. 4, л. 45. 55. Там же, д. 9, л. 35. 56. Там же, д. 1, лл. 90-91. что пшеница им задержана впредь до выяснения вопроса о поставках за границу. [57] В Ярославле наивно предполагали, что буржуазное правительство или соглашательский в большинстве своем исполком Петроградского совета смогут предпринять что-либо самостоятельно в отношении обязательств перед Антантой. Плохо обстояло дело с хлебом и в самой Архангельской губернии. В то время как на городских складах близ порта скапливались значительные запасы пшеницы, население города и губернии, как и большинства районов России при Временном правительстве, вело полуголодное существование. Главноначальствующий г. Архангельска, окруженный полуголодным населением, наложил запрет на отправку нескольких пароходов с зерном за границу, надеясь получить разрешение у правительства использовать пшеницу для нужд губернии. Боявшийся народного восстания Керенский, как морской министр, написал министру продовольствия Пошехонову 15 июля 1917 г., что «ныне возможность отправки пшеницы из Архангельска за границу возбуждает сомнения вследствие недостатка продовольствия в России». Но правительство продолжало считать задачу удовлетворения обязательств перед Антантой гораздо более важной, чем задачу борьбы с голодом и эпидемиями в своей собственной стране. И когда задержкой судов в Архангельске заинтересовался Терещенко, как министр иностранных дел, Пошехонов поспешил приказать главноначальствующему Архангельска «немедленно снять запрет на отправку погруженной на пароходы пшеницы и в будущем не предпринимать никаких мер в отношении заготовленной в Архангельске для отправки союзникам пшеницы без предварительной санкции министерства продовольствия». Архангельский начальных послушно исполнил приказ из Петрограда. [58] Так, в течение марта — июня 1917 г. Временное правительство изымало хлеб для поставок союзникам с энергией, не нашедшей себе более достойного применения. Что удалось ему сделать в этом постыдном деле? 9 июня 1917 г. французский коммерческий атташе предложил представить ему сводку движения грузов «с пшеницей особого назначения». Через четыре дня представителю Антанты доложили, что из Юго-западного края отправлено в Архангельск 532 тыс. пудов, из Акмолинской губернии — 298 тыс., из Самарского района— 1 005 тыс. пудов, всего — 1 835 тыс. пудов. Из всего отправленного прибыло в Архангельск 838 817 пудов (остальные находились в пути), из которых 375 522 пуда были уже погружены на пароходы. [59] Это был итог 3 1/2-месячных усилий Временного правительства по отправке хлеба за границу, — итог, мало устраивавший Антанту. Французское и английское правительства обратились к Временному правительству с грозной нотой. Они требовали более эффективных поставок. В начале июля 1917 г. количество отправленной в Архангельск пшеницы было доведено до 2 млн. пудов. Из них в порт прибыло 1 100 тыс. пудов. В конце июня и начале июля шло форсированная погрузка накопившихся в Архангельске запасов на пароходы, в результате чего 710 тыс. пудов было отправлено. 200 тыс. пудов все же было предоставлено в распоряжение архангельских властей «для обеспечения мукой чрезвычайно нуждающегося населения Архангельской губернии». [60] В министерстве земледелия, наконец, поняли, какой размах грозили принять народные волнения на почве голода /77/ 57. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 94—95. 58. Там же, л. 96. 59. Там же, д. 12, л. 39. 60. Там же, д. 1 л. 97. в губернии, где под тщательной военизированной охраной скапливались значительные запасы пшеницы. 25 июня, в момент, когда Временное правительство старалось увеличить свои поставки Антанте, газеты, неожиданно для многих, опубликовали сообщение от отказе Англии и Франции от русского хлеба. Было обнародовано ко всеобщему сведению соглашение относительно, снабжения пшеницей союзников, оформленное в январе 1917 г. Дальнейший текст официальной информации гласил: «В настоящее время, узнав о возникших затруднениях в области продовольственного дела, союзники признали возможным освободить Россию полностью от выполнения принятых ею на себя обязательств по поставке хлеба во Францию и Англию, оставив в силе свои обязательства по военному снабжению России». Газеты опубликовали ноты союзников, где Антанта, обещая поставлять военные материалы, соглашалась «ограничиться получением с благодарностью того количества пшеницы, которое русское правительство сочтет возможным поставить... в течение текущей кампании». [61] В чем было дело? Откуда появилось также «великодушие», к тому же широко рекламируемое? Союзники, не отказываясь от хлеба, а соглашаясь удовлетвориться «возможным количеством», могли к этому времени уже убедиться в нереальности плана отправки 25 млн. пудов пшеницы (тем более — 35 млн. пудов), в неспособности Временного правительства вывезти такое количество. Это безусловно повлияло на их решение заявить о снятии с России обязательств, но не это было главное. «Затруднения», как вежливо, но не точно была названа прогрессировавшая продовольственная разруха в стране, существовали и в феврале, и в марте, и в последующие месяцы. Антантовское «великодушие» обнаружилось в конце июня. Именно в это время ждали, наконец, начала наступления на русском фронте. Союзники понимали, что голодный солдат будет сражаться много хуже накормленного. Ради успеха русского наступления они готовы были кое-чем (на словах, во всяком случае) пожертвовать. Если в предыдущие месяцы Антанта никак не возражала против намерений русских империалистов бороться с революционным движением «организацией голода» и помогла ухудшить продовольственное положение страны, требуя часть хлеба себе, то теперь она пошла на новый тактический маневр, возложив надежды на русское наступление, как на средство ударить одновременно и по германскому противнику и по русской революции. Подлинный смысл «великодушия» был вскрыт уже в августе 1917 г., когда полный провал наступления на русском фронте никто скрыть не мог. В течение июля и первой половины августа находившийся на дороге в Архангельск хлеб частично прибыл к месту назначения. Из последних 2 млн. пудов (новых отправлений за это время не было) в Архангельск было доставлено 1.5 млн., из которых 938 928 пудов (по данным на 20 августа) было погружено на пароходы. Шля нужд населения Архангельской губернии было задержано еще 136 тыс. пудов (сверх 200 тыс. уже упомянутых). Из отправленных 2 млн. пудов 1067 тыс. пудов было вывезено из Самарского района, 634 тыс. пудов — из Юго-западного края и 300 тыс. — из Омска (Акмолинской губернии). Из Тобольской и Таврической губерний и с Кавказа. Временное правительство так и не смогло ничего выжать. [62] Таково было положение вещей, когда Антанта вер-/78/ 61. «Речь» от 25 июня 1917 г., стр. 3. 62. ЦГАОР. ф. 351, оп. 3. д. 1. л. 104. -нулась, после провала наступления, к прежней линии: не считаясь с голодом в России, требовать вывоза хлеба. Великодушные жесты были быстро позабыты. Петроградское министерство иностранных дел получило соответствующие указания из Парижа и Лондона. 21 августа было созвано специальное правительственное совещание по вопросу о дальнейшей судьбе хлебных поставок за границу. Присутствовал и выступал представитель французского посольства. Этот чиновник, поддержанный ведомством иностранных дел, высказал «пожелания об увеличении в пределах возможного» (французский дипломат пытался не требовать невозможного!) отпуска пшеницы. Совещание постановило «более решительно использовать для вывоза за границу урожай Сибири», отправляя оттуда ежедневно в Архангельск по 20 вагонов. [63] В августе, сентябре, октябре продолжалась прежняя линия выколачивания хлеба для вывоза за границу. Всего при Временном правительстве из России во Францию (до Англии, как менее остро нуждавшейся в ввозе из России, очередь не дошла) было вывезено 1311 тыс. пудов хлеба. [64] Таким образом, свыше 20 тыс. тонн столь необходимого народам России хлеба было отправлено во Францию, которая могла получить его из других стран, где имелись излишки хлебных запасов. Такова красноречивая история еще одного предательства, совершенного русской буржуазией при поддержке меньшевистско-эсеровских лидеров. 63. ЦГАОР, ф. 351, оп. 3, д. 1, лл. 105—106. 64. «Статистический сборник ЦСУ», стр. 25. Исторические записки. Т. 29. 1949. С. 65-79.
  27. Военкомуезд started following Деренковский Г.М. Восстание русских солдат во Франции в 1917 г. // Исторические записки. Т. 38. 1951. С. 72-103.
  28. Г.М. Деренковский. ВОССТАНИЕ РУССКИХ СОЛДАТ ВО ФРАНЦИИ в 1917 г. В первой мировой империалистической войне Франция и Англия имели в лице царской России союзника, который «...не только оттягивал на свои фронты силы противника, но и поставлял во Францию десятки тысяч отборных русских солдат» [1]. Для союзников Россия была прежде всего страной пушечного мяса. Посылка русских войск в распоряжение французского правительства в обмен на вооружение, поставлявшееся союзниками в Россию, лишний раз свидетельствовала о все возраставшей полуколониальной зависимости царской России от Антанты. В ответ на требование Франции царское правительство отправило весною и летом 1916 г. на французский и салоникский фронты четыре особых пехотных бригады, 1-ю и 3-ю во Францию, 2-ю и 4-ю — в Салоники [2]. Вслед за ними оно готово было отправить уже сформированные еще три особые пехотные бригады, но досылка их не состоялась ввиду срочной необходимости отправить эти части на русский фронт, нуждавшийся в пополнениях после кровопролитных боев летом 1916 г. Осенью 1916 г. во Францию и Салоники были отправлены многочисленные пополнения (более 6 тыс. человек), чтобы покрыть убыль русских солдат и офицеров в тяжелых боях. Формировались и готовились к отправке весною 1917 г. новые воинские части (две артиллерийские бригады, инженерные, интендантские и санитарные части), предназначавшиеся для пополнения находившихся в составе французских войск четырех русских бригад и создания из них двух дивизий — по одной для французского и салоникского фронтов. Русские войска во Франции находились в невыносимо тяжелых условиях. Они направлялись на самые ответственные и наиболее опасные участки фронта, протяженность которых обычно втрое превосходила участки, занимавшиеся подобными же французскими частями. В атаку в первую очередь посылали русских; самые крупные потери несли русские части. В то же время русских солдат кормили хуже французских; офицеры подвергали их порке, в госпиталях раненых русских солдат, по их заявлениям, содержали «хуже, чем свиней» [3]; почта из России до /71/ 1. История ВКП(б). Краткий курс, стр. 167. 2. Общая численность русских войск, находившихся на французском и салоникском фронтах, по данным на 22 октября 1916 г., составляла около 43 тыс. солдат и офицеров. Во Франции находилась 1-я особая бригада под командованием генерала Лохвицкого и 3-я особая бригада под командованием генерала Марушевского, общей численностью около 20300 солдат и офицеров (ЦГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 30, л. 84). 3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 нюня) 1917 г. солдат почти не доходила, а если доходила, то с такой цензурной «правкой», что оставались только «бабьи поклоны». Все это приводило солдат к выводу: «И в самом деле не люди мы, а запроданное пушечное мясо» [1]. Весть о победе Февральской буржуазно-демократической революции в России дошла к русским солдатам на французском фронте не сразу. Временное правительство и верховное командование не торопились информировать русских солдат во Франции о революционных событиях в России, боясь политических «осложнений». Информировано было только высшее командование, среди которого весть о революции вызвала полную растерянность. Солдаты 3-й бригады узнали о революции в России и о свержении самодержавия из французских газет. Это произошло на пути с фронта в тыловой лагерь Майи, куда бригада отправлялась на недельный отдых после почти полугодового пребывания на передовых позициях [2]. Еще на пути в лагерь, 16 (29) марта, прошли собрания 5-го и 6-го полков и маршевого батальона. Ораторы горячо приветствовали русскую революцию. От каждой роты были избраны депутаты в солдатские комитеты [3]. Одновременно решено было, придя в лагерь Майи, пройтись с красным флагом по местечку и отслужить панихиду по расстрелянным в 1916 г. русским солдатам [4]. В лагерь Майи, где находились запасные батальоны русских бригад, 3-я бригада пришла поздно ночью 17 (30) марта. На утро, по приказу командира бригады, генерала Марушевского, всех выстроили для смотра. Генерал держал себя очень вызывающе и отдал распоряжение об аресте на три недели одного из пулеметчиков, заявившего, что «красное знамя есть эмблема свободы, добытой пролетарскими руками». Распоряжение вызвало резкий протест солдат бригады [5]. По договоренности с французским командованием 3-ю бригаду лишили отдыха и в ночь на 18 (31) марта отправили обратно на фронт. Но и на фронте солдатские собрания продолжались. Солдатские депутаты, ознакомившись с газетными новостями, решили требовать признания солдатских депутатов и их неприкосновенности, «приветствовать и поддерживать» Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов, «вступить в непосредственную связь с Временным правительством» [6]. Командование бригады оказалось вынужденным пойти на некоторые уступки, но одновременно усилило репрессии, стремясь парализовать революционизирующее влияние на солдат вестей, приходивших из России. Оно категорически запретило устройство собраний, пригрозив >в противном случае вызвать африканских солдат для усмирения [7]. /72/ 1. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г. 2. «Новая жизнь» от 15 (28) сентября 1917 г. 3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г.; «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 10 (23) мая 1917 г 4. По приговору военно-полевого суда 28 августа (10 сентября) 1916 г., в лагере Майи было расстреляно 8 русских солдат 2-й особой пехотной бригады, направлявшейся через Францию в Салоники. Это были участники стихийного (восстания, вспыхнувшего по прибытии эшелона войск 2-й особой пехотной бригады из России в лагерь близ Марселя. Восставшие солдаты убили ненавистного подполковника Краузе. Николай II потребовал от своего представителя при французской армии генерала Жилинского «водворить силой порядок энергичными скорыми мероприятиями». Восстание было подавлено; 8 человек было расстреляно, более 60 человек, лишенных всех чинов, званий и наград, отправлено в Россию. Это событие взволновало всех русских солдат, находившихся во Франции, и усилило их ненависть к царизму. 5. «Новая жизнь» от 15 (28) сентября 1917 г. 6. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г. 7. Там же. Солдаты 1-й особой пехотной бригады, находившейся на позициях, узнали о Февральской революции от своих однополчан, которые возвращались в строй после болезни или ранений. Находясь на излечении в госпитале Мишле в окрестностях Парижа, они встречались с русскими политэмигрантами, от которых узнали о свержении самодержавия в России. Тотчас же после этого они явочным порядком, по инициативе наиболее передовых солдат, создали солдатский комитет [1]. Возвратившись из госпиталя на фронт в свою бригаду, солдаты привезли с собой газеты. В тот же день при команде разведчиков 1-й бригады состоялось совещание, на котором было решено отправиться по ротам для «освещения российских событий», организации выборов ротных солдатских комитетов и делегатов на общебригадное собрание [2]. Очевидно, к этим выборам была приурочена прокламация за подписью «Группа русских солдат», озаглавленная «Русские солдаты во Франции, организуемся!» «Солдаты в России стоят дружно заодно с рабочими, — говорилось в прокламации, — стоят дружно друг за друга, посылают их на съезды, чтобы предъявить волю солдатскую, думы солдатские о войне и мире, о земле и свободе. Солдат стал гражданином, товарищи! Следуйте примеру наших братьев из госпиталя Мишле в Ванве и из третьей бригады. Выбирайте уполномоченных, образуйте свои комитеты, вырабатывайте требования, предъявляйте их и дружно отстаивайте их. Будьте достойными сынами нашей далекой родины, которая сбросила позорные царские путы и встает для новой жизни» [3]. Судя по ссылке на опыт 3-й бригады, прокламация была составлена, когда 3-я бригада снова прибыла на позиции, и между солдатами обеих бригад установилась связь, т. е. после 19 марта (1 апреля) [4]. На следующий день на собрании солдатских депутатов частей 1-й бригады был заслушан информационный доклад о революционных событиях в России, принято приветствие петроградским рабочим, солдатам и матросам и избран солдатский комитет [5]. Чтобы прервать процесс революционизирования солдатской массы, полки были приведены к присяге Временному правительству, а затем брошены в наступление. По плану апрельского наступления, выработанному главнокомандующим французской армии генералом Нивелем, предполагалось одним молниеносным ударом отбросить немцев за Рейн. В этом наступлении, начавшемся 3 (16) апреля, принимали непосредственное участие обе русские бригады. Накануне наступления в обеих русских бригадах происходило голосование,— принимать ли в нем участие или нет. Громадное большинство солдат высказалось за наступление [6]. Такое решение объясняется оборонческими иллюзиями, которые сеяли среди солдат Временное правительство, а также меньшевики и эсеры, распускавшие слухи о готовящемся наступлении немцев на Петроград и об опасности, нависшей над «свободной» Россией. Спекулируя на революционных настроениях солдатских масс, офицеры говорили им: «Докажите, что вы умеете защищать свободу» [7]. Товарищ Сталин в статье «О войне», опубликованной 16 марта в /73/ 1. ЦГВИА, ф. 516, оп. 8, д. 92, лл. 75—76. 2. «Октябрь за рубежом». Сборник воспоминаний. М., 1924, стр. 26. 3. «Солдатская правда» от 25 мая (7 июня) 1917 г. 4. Там же. 5. «Октябрь за рубежом», стр. 25—26, 31. 6. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.»; Соцэкгиз, 1934, стр. 93. 7. «Правда» от 18 сентября 1927 г. «Правде», разоблачил настоящие цели Временного правительства и социал-шовинистов, маскировавших захватнические цели русских империалистов в войне фразами о борьбе за свободу. «...Нынешнее положение России, — писал И. В. Сталин, — не даёт оснований к тому, чтобы бить в набат и провозгласить: "Свобода и опасности, да здравствует война!"» [1] Апрельское наступление союзников на Западном фронте провалилось. Немцам заранее стал известен план Нивеля. Атака союзников началась утром 3 (16) апреля между Реймсом и местечком Супир (на восток от Суаесона), а 9 (22) апреля Нивель вынужден был отказаться от попыток прорыва, заменив общее наступление частичными операциями четырех армий, которые также кончились в мае полным провалом. Французская печать и государственные деятели восторженно отзывались о действиях русских бригад в наступлении. Даже Пуанкаре вынужден был признать что русские «сражались как львы» [2], а военный министр Пенлеве отмечал, что русские «очень храбро рубились под Бримоном» [3]. 26 рядов проволочных заграждений и 3 линии немецких окопов, которые немцы строили и усовершенствовали в течение двух лет, не остановили геройского порыва 1-й особой пехотной бригады, занявшей сильно укрепленную деревню Курси и позицию у канала. Напрасно пытались немцы ожесточенными контратаками выбить русских с захваченных позиций. Русские с исключительным мужеством отбили все атаки противника, выполнили боевую задачу, взяли в плен более 800 немецких солдат и офицеров, захватили много пулеметов и других трофеев [4]. Высоко оценило боевую деятельность русских войск в апрельских боях и французское главное командование. В специальном приказе по армии отмечались энергичные действия 1-й русской бригады, которая «блестяще овладела назначенными объектами, продолжала натиск до конца, несмотря на большие потери... и отбила все попытки неприятеля захватить завоеванную ею территорию» [5]. В другом приказе отмечалось, что 3-я русская особая бригада «вела себя блестящим образом под неприятельским огнем; получив задачу атаковать неприятельский опорный пункт, особенно сильно укрепленный, она двинулась в атаку с большим мужеством, невзирая на смертельный огонь неприятеля». В апрельских боях русские бригады понесли крупные потери. В донесении от 10 (23) апреля представитель русского правительства при французской армии генерал Палицын сообщал в Ставку, что общие потери русских убитыми, ранеными и пропавшими без вести составили 70 офицеров и 4472 солдата [6]. Это были, по-видимому, предварительные сведения. Альбер Фавр, находившийся во время наступления в штабе генерала Мишле, в своем выступлении в палате указывал, что потери русских войск составили 5813 человек [7]. Контрреволюционное командование питало надежду, что наступление остановит процесс революционизирования русских войск, однако надежда эта не оправдалась. Наоборот, провал операции и огромные -бесплодные потери породили недовольство. Сильно поредевшие и изнуренные рус-/74/ 1. И. В. Сталин. Соч., т. 3, стр. 5. 2. «Вечернее время» от 4(17) октября 1917 г. 3. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 93. 4. ЦГВИА, ф. 416. оп. 1, д. 83. л 72. 5. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 61, л. 129 (французский текст). 6. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 19. 7. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 136. ские бригады были переведены в резерв. Здесь в деревнях прифронтовой полосы, где были расположены русские части, солдатские собрания возобновились. С возбуждением говорили солдаты, что, судя по всему, они фактически проданы французскому правительству. Солдаты возмущались тем, что во время кровопролитной атаки форта Бримон они не были поддержаны французскими войсками, и усматривали в этом стремление командования разделаться при помощи немецкой артиллерии с революционно настроенными солдатами. Солдаты были крайне взволнованы своим пребыванием вдали от родины в момент, когда должны были решаться давно наболевшие для них вопросы и прежде всего вопрос о мире и земле [1]. Раньше, до наступления, за немедленное возвращение на родину раздавались лишь отдельные голоса, теперь же это желание становилось всеобщим. 9 (22) апреля в прифронтовом лесу состоялось общее собрание 3-й особой бригады. Это собрание решило командировать в Петроград двух делегатов, поручив им добиваться предоставления русским солдатам, находившимся во Франции, завоеванных в революции прав, которыми пользовались солдаты в России; предоставления русским солдатам на французском фронте отпусков по нормам французской армии; свободы деятельности комитетов и выборных лиц и т. д. [2] 3-я бригада единодушно избрала делегатами сапера Николая Афиногенова и Афанасия Чашина. Солдаты охотно жертвовали свои сбережения на поездку делегатов; собрано было 767 франков. Попытка Марушевского задержать делегатов вызвала резкий протест. Новая попытка воспрепятствовать поездке солдатских депутатов в Петроград была предпринята ген. Палицыным по прибытии их в Париж, 14 (27) апреля. В течение пяти дней Палицын уговаривал Афиногенова и Чашина отказаться от командировки. Жена Марушевского явилась к депутатам с предложением остаться жить в Париже или Ницце, обещая снабдить их средствами. «Вы не увидите фронта, — говорила она, — и будете кататься, как сыр в масле». Она запугивала их возможностью реставрации монархического строя в России и опасностью, которая в этом случае угрожает солдатским депутатам. Но Афиногенов и Чашин категорически отвергли все эти уговоры и потребовали от Палицына отправить их в Россию, угрожая в противном случае сообщить о задержке в бригаду. Растерявшийся Палицын уступил [3]. 6 (19) мая делегаты 3-й бригады выступили с докладом о положении русских войск во Франции в Иногороднем отделе Петроградского Совета [4]. В газетах появились многочисленные сообщения о положении русских войск во Франции. Посыпались протесты рабочих, солдат, местных Советов. Временное правительство вынуждено было дать указание не препятствовать посылке в Петроград новых делегатов. Вслед за первыми двумя делегатами в мае 1917 г. в Петроград отправились две большие делегации: одна — в составе 11 человек от 1-й особой пехотной бригады и другая — в составе 9 делегатов от 3-й бригады [5]. В составе этих делегаций /75/ 1. ЦГВИА, ф. 416, рп. 1, д. 83, лл. 9—10. 2. «Голос солдата» от 10 (23) мая 1917 г. 3. «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 21 мая (3 июня) 1917 г.; «Новая жизнь», от 15 (28) сентября 1917 г. 4. «Известия Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» от 10 (23) мая 1917 г. 5. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 29. было по одному офицеру [1]. Бригады дали своим делегатам, отправлявшимся в Россию, наказ для заявления Совету рабочих и солдатских депутатов м Временному правительству о своих нуждах и желаниях. Ясного понимания классовой сущности политики Временного правительства в то время у них не было. В еще меньшей степени понимали они подлинную роль меньшевистско-эсеровского руководства Петроградского Совета. Об этом свидетельствует сохранившийся наказ 3-й бригады. Характерной особенностью этого наказа было отсутствие в нем требования прекращения войны. Необходимость продолжать войну «в интересах революции» казалась составителям наказа очевидной. В массе своей солдаты оставались еще «добросовестными оборонцами». Однако в наказе, наряду с требованиями об удовлетворении специфических нужд, диктуемых пребыванием за границей, фигурировали и общеполитические требования русского пролетариата и крестьянства: установление демократической республики; скорейшее разрешение аграрного вопроса путем конфискации земли и распределения ее «между трудящимися людьми» и т. д. [2]. После кровопролитных апрельских боев части 1-й и 3-й бригад постепенно были отведены на левый берег реки Марны в окрестности лагеря Неф-Шато, куда они прибыли в середине апреля. Командование влило в части прибывшие пополнения и немедленно приступило к усиленным ежедневным занятиям [3]. Добиваясь заслуженного отдыха и требуя отправки их в благоустроенный лагерь, солдаты отказались являться на занятия. На ежедневных митингах и собраниях горячо обсуждались происходившие в России события. Несмотря на запрещение командования проводить первомайскую демонстрацию и митинги, солдаты торжественно отметили международный праздник солидарности трудящихся. Многие жители окрестных французских деревень и французские солдаты приняли участие в митинге 1 Мая. В разгар митинга неожиданно прибыл генерал Палицын. Он выступил с речью, в которой призывал довести войну совместно с союзниками до победного конца, а затем уже устраивать свою свободную жизнь. Генералу не дали договорить. Под оглушительный свист и возмущенные возгласы Палицын, сопровождаемый офицерами, буквально бежал с митинга [4]. 30 апреля (13 мая) Гучков обратился к обеим бригадам с призывом тесного единения солдат и офицеров во имя победы над врагом [5]. Призыв этот не произвел впечатления. В отряде относились с недоверием к офицерам, что было вызвано запрещением митингов, монархической пропагандой и т. д. Конфликт, вызванный нежеланием разрешить поездку первых двух делегатов от 3-й бригады, настолько обострил отношения между бригадой и ее командиром, что оставаться дальше генералу Марушевскому во главе бригады стало не безопасно для его жизни; вскоре, после соединения бригад в дивизию, командиром ее назначили ген. Лохвицкого, а Марушевский был отозван в Петроград [6]. В то же время /76/ 1. Характерно, что по прибытии делегаций в Петроград председатель Временного правительства принял 12 (25) июня не целиком делегации, а лишь двух офицеров, входивших в их состав (ЦГАОР, ф. 3, оп. 1, д. 94, л. 19). 2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 40. 3. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 1 (с), л. 31. 4. П. Карев. Нас не укротили. Иваново, 1937, стр. 68—71. 5. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 26 и 30. 6. Там же, л. 50. Палицына пугало предстоящее прибытие из России во Францию пополнений, а также новых артиллерийских, инженерных и интендантских частей, предназначенных для реорганизации обеих бригад в дивизию. Об этом он откровенно писал Алексееву [1]. Не менее опасалось прибытия новых контингентов войск из революционной России и французское правительство. Чтобы не подливать масла в огонь, оно в июне отказалось от каких-либо новых пополнений русских войск на французском фронте [2], не возражая лишь против прибытия новых офицеров. К этому времени для покрытия убыли в командном составе русских бригад во Францию уже прибыло 109 офицеров [3] (из них 56 предназначались для 1-й дивизии и 53 — для 2-й, находившейся на Салоникском фронте). Эти офицеры направлялись из Петрограда в разное время небольшими группами и в одиночку через скандинавские страны. Генеральный штаб, занимавшийся подбором и направлением офицеров во Францию, отдавал предпочтение титулованной знати и вообще всем контрреволюционным, монархически настроенным офицерам, изгнанным из частей революционными солдатами или бежавшим от их гнева. Наводнение русских частей во Франции офицерами-монархистами вызвало бурю возмущения среди революционных солдат. Генерал Занкевич, назначенный вместо Палицына в качестве представителя Временного правительства при французской армии, вынужден был бить отбой и просить ввиду «крайнего брожения в войсках» «не присылать тех офицеров, кои исключены комитетами из полков» [4]. Вместе с тем, чтобы спасти контрреволюционных офицеров от гнева возмущенных солдат, Занкевич добивался разрешения «некоторых из этих офицеров, уже отправленных сюда, перевести во французскую армию» [5]. В Петрограде сочли необходимым удовлетворить это ходатайство. Запрещение митингов, откровенная монархическая пропаганда, угрозы и запугивания вызвали протесты со стороны революционных солдат обостряли антагонизм между ними и офицерством. Солдаты, между прочим, требовали удаления и наказания священника Серапиона, который вел контрреволюционную монархическую пропаганду [6]. Наличие в русских бригадах выборных комитетов и демократических порядков оказывало революционизирующее влияние на французскую армию и народ. Чтобы парализовать это влияние, французская пресса, как бы по сигналу, подняла кампанию травли русских. Разумеется, французский народ трудно было спровоцировать на кровавые эксцессы и погромы против русских, находившихся во Франции. Однако вся эта грязная кампания клеветы и травли не могла пройти бесследно. Нередко русских солдат оскорбляли, были и случаи нападения на них несознательных и крайне отсталых зуавов. Становилось опасно ходить в одиночку или небольшими группами. Однажды во время стоянки двух встречных воинских поездов — одного с французскими, другою с русскими солдатами, кто-то из французов спровоцировал перестрелку. Машинисты моментально пустили в ход поезда и тем предотвратили кровавое столкновение [7]. /77/ 1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 9—10. 2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 53. 3. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 4, д. 2702, л. 1245. 4. Там же, л. 1131 об. 5. Там же. 6. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 69. 7 «Новая жизнь» от 13 (26) сентября 1917 г. Начальник центрального военного почтово-телеграфного контрольного бюро в Петрограде в секретном отношении в министерство иностранных дел писал: «Из препровождаемых при сем в качестве образца... писем усматривается, что русские солдаты, сражающиеся на французском фронте, постоянно жалуются на свое крайне тягостное с моральной точки зрения положение, проистекающее, главным образом, от вражеского к ним отношения французов» [1]. Во французских госпиталях к началу мая находилось до 6 тыс. русских солдат [2]. Французские власти установили в госпиталях, по выражению русских солдат, «тюремный режим». Их плохо кормили, палаты содержались в антисанитарном состоянии, обращение было исключительно грубое, раненым, как правило, не выдавалось жалованье, их преждевременно, с незажившими ранами, выписывали из госпиталей [3]. Когда русские пробовали добиваться улучшения своего обслуживания, для усмирения «бунтовщиков» вызывались полицейские части. В ход пускали дубинки и приклады, производили аресты. В мае 1917 г. начались волнения русских солдате г. Иере, на южном побережье Франции. Здесь было расквартировано около тысячи русских солдат и офицеров. Более трехсот солдат-инвалидов ожидало отправки в Россию. По данным следствия, у солдат были найдены издававшиеся в России газеты, в том числе и большевистская «Правда». Солдаты требовали предоставления им завоеванных солдатами России с первых дней революции прав и создали солдатский комитет [4]. Между тем, командование русских бригад стремилось ускорить выступление дивизии на фронт. В связи с этим в середине мая военный министр Керенский обратился к находившемуся в Париже русскому меньшевику — адвокату Е. И. Раппу с просьбой посетить обе русские бригады, «расследовать причины брожения среди солдат», а также «разъяснить недоразумения и внести успокоение» [5]. Керенский просил также передать от его имени солдатам, что «никто из них, не взирая на временное из России отсутствие, обижен и обделен не будет... вопрос о земле будет решен Учредительным собранием», а в данный момент от них требуется лишь активное участие в войне до победного конца [6]. В ответ на речи Раппа солдаты потребовали немедленной отправки их на родину [7]. Сообщая свои первые впечатления Керенскому, Рапп приходил к выводу что «необходимо много времени и труда, чтобы добиться успокоения». Он рекомендовал назначить при русских войсках постоянного комиссара с полномочиями по всем вопросам боевою устройства русских войск. Этому предложению сочувствовали генералы Лохвицкий и Занкевич. Рапп давал понять Керенскому, что он сам непрочь стать комиссаром, но просил, чтобы в этом назначении «проявил то или иное участие Совет рабочих и солдатских депутатов» [8]. 9 (22) июня Керенский назначил Раппа комиссаром при русских войсках во Франции. Соглашательский исполком Совета рабочих и солдатских депутатов принял аналогичное решение. Рапп получил те же пол-/78/ 1. «Красный архив», 1931, № 1 (44), стр. 157. 2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 19. 3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 152. См. также ф. 2003, оп. 4, д. 6, лл. 119—120. 4. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 1234. 5. Там же, д. 92, л. 117. 6. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 56—57. 7. П. Карев. Указ. соч., стр. 84. 8. ЦГВИА. ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 119. -номочия, что и армейские комиссары действующих армий на русском фронте Как уже указывалось, Рапп был меньшевиком. Когда грянула империалистическая война, он находился в эмиграции во Франции. Будучи сторонником войны, этот социал-предатель в сентябре 1914 г. вступил добровольцем в ряды французской армии, где служил сначала в чине младшего лейтенанта, а затем лейтенанта артиллерии до января 1917 г. Назначенный комиссаром Временного правительства при русских войсках во Франции, он обратился к французскому военному министру с просьбой об исключении его из списков французской армии, что и было оформлено президентским декретом [2]. Таким образом, выбор кандидатуры на пост комиссара Временного правительства при русских войсках во Франции был не случаен. Рапп был «свой человек» и для Временного правительства, и для меньшевистско-эсеровского руководства Петроградского Совета, и для французского правительства. Комиссар Рапп и генерал Занкевич все чаще посещали войска, убеждая их в необходимости остаться воевать на французском фронте. Временное правительство возлагало на Занкевича большие надежды. В феврале 1917 г., во время вооруженного восстания в Петрограде, он был назначен царским правительством в помощь растерявшемуся генералу Хабалову [3]. Временное правительство полагало, что Занкевич, обладавший опытом подавления революционного движения и будучи наделен широкими полномочиями [4], сможет, не сносясь с Петроградом, принимать на месте неотложные меры к прекращению «беспорядков». II По требованиям солдат, размещенных после изнурительных кровопролитных боев по деревням в крайне неблагоприятных для отдыха условиях, обе бригады 18 июня (1 июля) были размещены в более благоустроенном лагере Ля-Куртин. Командование решило использовать это обстоятельство для слияния обеих бригад в одну дивизию перед новой отправкой на фронт. Переведенные в Ля-Куртин солдаты 22 июня (5 июля) отказались приступить к строевым занятиям. Солдаты заявили, что они не собираются больше воевать на французском фронте и настаивали на отправке их на русский фронт. Призыв приехавших в лагерь Занкевича и Раппа подчиниться приказаниям Временного правительства не имел успеха [5], однако посулами и угрозами им удалось в конце концов вызвать в солдатской среде разногласия. Часть солдат заявила, что она безусловно подчиняется Временному правительству, и в случае, если в Петрограде не найдут возможным возвратить дивизию в Россию, они готовы сражаться на французском фронте. Большая же часть солдат заявила, что «при полной готовности драться на русском фронте, они больше не желают сражаться во Франции» [6]. Солдаты 1-й особой бригады были в прошлом в своем подавляющем большинстве фабрично-заводскими рабочими. Наибольшей однородно-/79/ 1. Там же, л. 127. 2. Там же, лл. 139, 141 (французский текст). 3. А. Блок. Последние дни императорской власти. По неизданным документам, Пг., 1921, стр. 75. 4. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 162. 5. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 83. 6. Там же, л. 82. стью социального состава отличался входивший в состав этой бригады 1-й особый полк. Он сформировался в Москве и состоял почти сплошь из рабочих, имевших «большой навык к массовым политическим выступлениям», как говорится в одном донесении [1]. Солдаты этого полка отличались своими боевыми качествами, революционным настроением, особой сплоченностью, пользовались исключительным авторитетом и оказывали большое влияние на солдат всей дивизии. Солдаты 3-й бригады в большей своей части были крестьянами. В виде протеста против выступления на французский фронт, по инициативе солдат 1-й бригады, была устроена демонстрация. Стройными рядами, под музыку и с красными знаменами проходили солдаты по лагерю. С новой силой возобновились митинги. Особенно бурным и многолюдным был митинг, проведенный в ночь на 24 июня (7 июля) по инициативе солдат 1-го полка. Кроме 1-го полка, на митинге присутствовали почти весь 2-й полк и часть 5-го и 6-го полков, т. е. большая часть дивизии. На этом митинге решено было считать распущенным возникший за две недели до этого так называемый «отрядный комитет», состоявший из ставленников Занкевича и Раппа и возглавлявшийся контрреволюционным офицером. Взамен него был избран Временный дивизионный Совет солдатских депутатов [2]. Командование стремилось вырвать политически неразвитые, робкие и неустойчивые элементы из-под влияния решительно настроенной революционной части дивизии. С помощью офицера и провокаторов [3] был распространен слух о намерении солдат 1-й бригады напасть на 3-ю бригаду и разоружить ее [4]. Натравливая одну часть на другую, командование старалось сделать невозможным их дальнейшее совместное пребывание. Занкевич приказал: «Всех солдат, безусловно подчиняющихся Временному правительству, вывести из лагеря» [5]. Утром 25 июня (8 июля) все офицеры и несколько тысяч солдат ушли из Ля-Куртина в лагерь Фельтен, в 25 км от Ля-Куртина [6]. В Ля-Куртине осталась 1-я особая бригада (за исключением 200—300 солдат, преимущественно 2-го полка) [7], более 600 солдат 5-го и 6-го полков и весь маршевый батальон 3-й бригады [8]. Иными словами, в Ля-Куртине осталась большая часть дивизии [9]. Занкевич немедленно перевел куртинцев на тыловой оклад и прекратил выплату суточных, однако оставшиеся в Ля-Куртине солдаты по-прежнему были полны революционной решимости [10]. /80/ 1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, лл. 4—5. 2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97. 3. Революционными солдатами позднее были разоблачены как провокаторы переводчик Зиновьев (ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 34), подпрапорщик Гук, который служил в царской охранке (там же, л. 27), и др. Комиссар Сватиков, посетивший русские войска во Франции, в докладе Временному правительству от 6 июля 1917 г. признавал, что скрытые провокаторы подстрекают одну бригаду против другой (ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 88). 4. «Русские солдаты во Франции». М., 1919, стр. 7. 5. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 82. 6. По одним данным, из Ля-Куртина было выведено 5 тыс. солдат («Русские солдаты во Франции», стр. 7), по другим — 7 тыс. человек (ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 4). 7. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 84. 8. «Октябрь за рубежом», стр. 38; «Русские войска во Франции», стр. 7. 9. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 83. 10. Там же, д. 51, л. 89. Прибывший в Париж комиссар Временного правительства С. Г. Сватиков [1], «по усиленной просьбе» Раппа и Занкевича [2], 5 (18) июля посетил лагери русской дивизии и произвел смотр всем частям. Сватиков пытался запугать куртинцев опасностью морского пути и голодом в России, уговаривая их оставаться во Франции и итти на фронт [3]. Солдаты обратились к Сватикову с вопросами, как возникло Временное правительство и каков его классовый состав, почему Ленин не поддерживает это правительство, а призывает передать всю власть Советам. Сватиков обрушился со злобными нападками на большевиков. Солдаты не хотели слышать от представителя Временного правительства лживые разглагольствования и клеветнические измышления о большевиках и настойчиво потребовали от него возвращения дивизии в Россию [4]. В своем донесении в Петроград Сватиков писал, что куртинцы «представились неудовлетворительно, порядок был только в первых шеренгах, стояли неспокойно, разговаривали, в задних рядах курили, слышались возгласы с заявлением желаний» [5]. Французское правительство было склонно вывести русские войска из Франции, и премьер-министр Рибо по телеграфу направил в Петроград просьбу об отзыве их в Россию [6]. Сватиков торопил Временное правительство с ответом на телеграмму Рибо, указывая на серьезность положения и допуская в случае промедления с ответом «возможность вооруженного вмешательства французов» [7]. Занкевич разъяснил Керенскому истинную причину позиции французского правительства, указав, что «французские военные круги относятся с большим недоброжелательством к новому укладу нашей войсковой жизни и опасаются возникновения аналогичных требований французских солдат» [8]. 7 (20) июля Керенский получил телеграмму Исполнительного комитета Временного Совета 1-й особой пехотной дивизии: «Признавая власть Временного правительства и Совета солдатских и рабочих депутатов, солдаты первой особой пехотной дивизии просят и настаивают приложить все усилия, дабы отправить их в Россию. Невыносимое ранее положение достигло теперь крайней степени». Указав на то, что «выходки разных лиц, не желающих понять положение, поселили между солдатами рознь и вражду», вследствие чего «понадобилось разъединение солдат на два лагеря», комитет продолжал: «Успешная боевая деятельность здесь невозможна и возможность дальнейшего пребывания во Франции совершенно исключается. Верные задачам русской революции, солдаты первой особой дивизии клянутся исполнить свой долг на родной земле» [9]. Временное правительство не нашло нужным ответить на эту телеграмму. Для буржуазного Временного правительства договоры и соглашения, заключенные царским правительством с Англией и Францией, были «святыней». Первоначально ни Временное правительство, ни эсеро-/81/ 1. Сватиков был командирован Временным правительством в Англию, Францию и Италию с рядом поручений. См. «Вечернее время», № 1941, от 4 (17) октября. 2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 88. 3. «Русские солдаты во Франции», стр. 8. 4. П. Карев. Указ. соч., стр. 80. 3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, лл. 59—60. 6. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 92. 7. Там же, л. 82. 8. Там же, л. 89. 9. Там же, л. 84. меньшевистское руководство Совета рабочих и солдатских депутатов даже не собирались возбуждать вопроса о возвращении русских войск из Франции. Наоборот, стараясь во что бы то ни стало угодить союзникам, Временное правительство с момента своего возникновения готовило к отправке на французский и салоникский фронты новые воинские части и пополнения. Как считал комиссар русских войск во Франции меньшевик Рапп, «удаление русских войск из Франции являлось бы политической ошибкой. России, — писал он, — особенно нужна как моральная, так и материальная помощь. Наше пребывание здесь [т. е. во Франции] гарантирует нашей нарождающейся молодой демократии поддержку от старой европейской демократии» [1]. Временное правительство не могло существовать без займов, получаемых от западноевропейского и американского капитала. Это было очень ярко вскрыто товарищем Сталиным в его докладе о политическом положении на VI съезде партии 30 июля 1917 г. «Милюков сказал на одном из заседаний, — указывал И. В. Сталин, — что Россия расценивается на международном рынке, как поставщик людей, и получает за это деньги, и если выяснилось, что новая власть, в лице Временного правительства, неспособна поддерживать единого фронта наступления на Германию, то не стоит и субсидировать такое правительство. А без денег, без кредита правительство1 должно было провалиться. В этом секрет того, что кадеты в период кризиса возымели большую силу. Керенский же и все министры оказались куклами в руках кадетов. Сила кадетов в том, что их поддерживал союзный капитал» [2]. Вспыхнувшие волнения среди русских войск во Франции сильно напугали Временное правительство [1]. Больше всего оно опасалось, что эти волнения могут отрицательно повлиять на взаимоотношения с Францией. До тех пор, пока французское правительство не возбуждало вопроса о выводе русских войск из Франции, Временное правительство и не помышляло об этом. Но когда была получена телеграмма Рибо, Временное правительство рассмотрело «возбужденный французским правительством вопрос об отводе из Франции русских войск, вследствие возникшего в их среде брожения», и постановило, чтобы «этот вопрос был разрешен по соглашению между министерствами военным и иностранных дел» [3]. Министр иностранных дел Терещенко и военный министр Керенский сошлись на необходимости убрать из Франции русские войска, предварительно «восстановив в них порядок», но отправить их не в Россию, а на Салоникский фронт. Этот вопрос обсуждался затем в Ставке, и верховный главнокомандующий Брусилов и другие генералы поддержали мнение Керенского и Терещенко [4]. 14 (27) июля Терещенко телеграфировал поверенному в делах во Франции Севастопуло, что эвакуация 1-й особой дивизии в Россию «чрезвычайно нежелательна как с общей точки зрения, так и, в частности, ввиду недостатка тоннажа, ибо перевозка войск пойдет в ущерб /82/ 1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 11. 2. И. В. Сталин. Соч., т. 3, стр. 175. 3. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 100. 4. Протокол совещания, состоявшегося 16 (29) июля 1917 г., в Ставке. См. А. Зайончковский. Стратегический очерк войны 1914—1918 гг., ч. 7, Кампания 1917 г., М., 1923, стр. 182. доставке в Россию [закупленных в Англии и Франции военных материалов» [1]. Указывая на необходимость после подавления волнений и «устранения вредных элементов» отправить дивизию на Салоникский фронт, Терещенко продолжал: «Перевозка эта могла бы производиться эшелонами, что позволит выяснить в пути и устранить остальных нарушителей порядка и, таким образом, окончательно оздоровить войска» [2]. Ссылка Временного правительства на отсутствие тоннажа для перевозки 1-й особой дивизии в Россию не выдерживает никакой критики. Нашелся же у французского правительства тоннаж, предназначенный для перевозки из России во Францию артиллерийских, инженерных, интендантских и санитарных частей, а также пополнений в связи с убылью в полках после тяжелых боев. Нашелся у французского правительства и тоннаж, предназначенный для перевозки из России квалифицированных рабочих-металлистов и деревообделочников, а также военнопленных,.. на посылке которых французское правительство долгое время настаивало [3]. Дело, конечно, было не в тоннаже, а в том, что Временное правительство не хотело приезда в Россию солдат, проявлявших «крамольные» настроения, оно боялось их. Кроме того, Временное правительство старалось во что бы то ни стало доказать союзникам способность сохранить «единый» фронт. Если нельзя было оставить русские войска во Франции, то их переводили на Салоникский фронт в состав той же французской армии, предварительно устранив наиболее революционных солдат. Наличие русских войск в составе войск союзников должно было постоянно напоминать о верности Временного правительства договорам, подписанным с союзниками царским правительством. 16 (29) июля Керенский сообщил Занкевичу о расстреле июльской демонстрации в Петрограде, разоружении и расформировании воинских частей, участвовавших в этой демонстрации, о закрытии «Солдатской правды», «Окопной правды» и других большевистских газет, введении военно-революционных судов, смертной казни, запрещении в полосе армейского тыла собраний и митингов, об обязательном применении вооруженной силы против «ослушников» боевых приказов. Керенский потребовал такими же мерами «привести к повиновению первую русскую бригаду на французском фронте», установив в ней «железную дисциплину», а затем перевести ее с французского на Салоникский фронт [4]. Получив телеграмму Керенского, Занкевич и Рапп 19 июля (1 августа) прибыли в Ля-Куртин, где объявили решение Временного правительства. Одновременно сообщался приказ военного министра «привести к повиновению мятежных солдат, не останавливаясь перед применением вооруженной силы» [5]. В соответствии с этим Занкевич потребовал от куртинцев в течение 48 часов сдать оружие и в знак безоговорочного подчинения распоряжениям Временного правительства выйти походным порядком в местечко Клерво. Объявлялось, что не явившиеся в указанный срок будут преданы военному суду как изменники родины и Временного правительства. У Занкевича и Раппа имелся тайный план, принудив куртинцев оставить оружие в лагере, вывести безоружных из Ля-Куртина, окружить их силами фельтенцев, арестовать около 1500 человек, «представ-/83/ 1. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 61. Выдержки из этого документа, опубликованные в «Красном архиве» (1940 г., т. 2 (99), стр. 58), содержат неточности. 2. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 103, л. 61. 3. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 3, д. 786, л. 7. 4. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 38. 5. Там же, лл. 90—97. -ляющих самый беспокойный и нежелательный элемент» [1], расправиться с ними, а одновременно ввести отряд французов в лагерь Ля-Куртин и захватить оставленное сдавшимися ля-куртинцами оружие. Занкевич и Рапп не были уверены, что их приказ будет выполнен. Незадолго до истечения срока ультиматума Рапп прибыл в Ля-Куртин вместе с находившимися в Париже делегатами Петроградского Совета меньшевиками Русаковым, Гольденбергом, Смирновым и Эрлихом. Новая попытка повлиять на «мятежников» и заставить их сдаться, как признавал сам Рапп, потерпела полный провал, хотя «социалисты» давали лживые обещания амнистировать всех сдавшихся. До сих пор большинство солдат считало, что Временное правительство не в курсе требований солдат и что намерение оставить их на французском фронте целиком исходит от командования русских войск во Франции, теперь же они убедились в истинном лице Временного правительства. С другой стороны, поскольку Временное правительство оставляло их в рядах французских войск на Салоникском фронте, то солдатам становилось ясно, что характер войны после Февральской революции не изменился, что буржуазное Временное правительство, в состав которого вошли меньшевики и эсеры, продолжает вместе с союзниками все ту же империалистическую войну. К этому надо добавить, что ля-куртинцам стало известно о расстреле Временным правительством июльской демонстрации в Петрограде и о преследованиях большевистской партии. Так сама жизнь учила солдат не верить буржуазному Временному правительству. На тысячных солдатских собраниях в Ля-Куртине впервые прозвучали боевые революционные лозунги: «Долой войну! Долой правительство Керенского! Да здравствуют Советы солдатских, рабочих и крестьянских депутатов!» [2]. У солдат сильно возрос интерес к деятельности В. И. Ленина и руководимой им большевистской партии [3]. Большевики были единственной партией в России, которая требовала возвращения русских войск на родину и решительно протестовала против посылки новых формирований во Францию. Еще в дни апрельского кризиса Временного правительства М. С. Ольминский в большевистской газете «Социал-демократ» выступил со статьей: «Друзья Николая кровавого», в которой, напомнив о посылке Николаем II многих тысяч русских солдат во Францию и Салоники, писал: «Может ли русский народ считать себя народом, окончательно свободным от царского ига и от владычества империалистической буржуазии, когда верные друзья Николая... распоряжаются русскими солдатами, завезенными во Францию, когда остаются в силе неизвестные народу тайные договоры, заключенные Николаем с его верными друзьями?» [4]. Разоблачение империалистической сущности политики Временного правительства служило могучим пропагандистским средством в руках большевистской партии в борьбе за массы, за изживание «добросовестного оборончества» и соглашательских иллюзий. К указанному Занкевичем сроку явилась лишь небольшая группа куртинцев. По воспоминаниям солдат, она насчитывала всего 70 человек [5], а по донесениям Занкевича в Петроград в одном случае названо /84/ 1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 25. 2. «Октябрь за рубежом», стр. 36. 3. П. Карев. Указ. соч., стр. 80, 98 и др. 4. «Социал-демократ», № 27 от 2,1 апреля 1917 г. См. также М.С. Ольминский. Соч., т. II. 1933, стр. 156—157. 5. «Октябрь за рубежом», стр. 39. около 500 человек, а в другом — менее тысячи [1]. Обе эти цифры, названные Занкевичем, сильно преувеличены. Некоторые из «сдавшихся» были посланы решением солдатских организаций со специальным заданием: вести пропагандистскую работу среди фельтенцев с тем, чтобы склонить их на сторону куртинцев и предотвратить использование их Занкевичем для расправы над непокорными куртинцами; кроме того, они должны были поддерживать связь, сообщая новости в Ля-Куртин [2]. Обещание амнистии сдавшимся было вероломно нарушено. Из числа сдавшихся 22 участника солдатских организаций немедленно были арестованы [3]. Боясь расправы, многие из сдавшихся бежали обратно в Ля-Куртин. Весть об аресте группы сдавшихся солдат, которым высокопоставленные «социалисты» обещали «прощение», вызвала всеобщее негодование среди куртинцев. Они заявили решительный протест против ареста подчинившихся приказу товарищей и потребовали их освобождения. Генерал Лохвицкий согласился освободить арестованных, поставив предварительным условием выполнение куртинцами приказа Занкевича о сложении оружия и продлив первоначальный срок сдачи на 24 часа. Отрядный совет обсудил ультимативное предложение генерала Лохвицкого. Не доверяя командованию и опасаясь возможной ловушки, решили оставить в лагере для охраны имущества и оружия свыше 3000 солдат, в том числе всех пулеметчиков, которым было предложено находиться в полной боевой готовности и в случае попытки командования захватить оружие открыть огонь. Остальные шесть с лишним тысяч солдат, вооружившись браунингами и маузерами, выступили из лагеря, направляясь в Фельтен [4]. Лохвицкому было заявлено, что оставление Ля-Куртина и сложение оружия не означает отказа от требования отправки дивизии в Россию и что это требование остается в силе. Как и следовало ожидать, куртинцы были окружены. Председатель Совета солдатских депутатов лагеря Ля-Куртин заявил, что, предвидя этот обман, для охраны оружия в Ля-Куртине оставлены в полной боевой готовности более 3000 солдат, а выступившие 6000 солдат также вооружены. Перепуганный Занкевич отменил тогда посылку отряда французских войск, предназначавшегося для захвата оружия в Ля-Куртине, и, опасаясь перехода всей 3-й бригады на сторону куртинцев, оказался вынужденным немедленно вернуть «сдавшихся» обратно в Ля-Куртин [5]. По-видимому, какая-то часть фельтенцев перешла на сторону куртинцев, так как через несколько дней после этих событий Керенский, возмущаясь случившимся, писал Занкевичу: «Невозможно допустить, чтобы пришедшие для усмирения части сами переходили на сторону неповинующихся, как это имело место...» [6]. Теперь уже не могло быть и речи о добровольной сдаче и подчинении приказам Временного правительства. План Занкевича и Раппа потерпел крах. С другой стороны, и фельтенцы были возмущены решением Временного правительства об отправке дивизии на Салоникский фронт. Занкевич, Рапп и Лохвицкий пришли к убеждению, что попытка использовать фельтенцев для усмирения куртинцев не удастся. В Фельтене /85/ 1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97; ф. 366, оп. 1, Д. 383, л. 25. 2. «Русские солдаты во Франции», стр. 9. 3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97. 4. Там же. 5. «Октябрь за рубежом», стр. 41. 6. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 45. из-за резкого обострения отношений между солдатами и контрреволюционными офицерами последние покидали лагерь. У Занкевича не было никаких средств водворить среди подчиненных ему войск «порядок». Напрасно Корнилов, занимавший в то время пост верховного главнокомандующего, требовал от Занкевича принятия решительных мер, не останавливаясь перед применением оружия. «Немедленно введите военно-полевые суды», — приказывал Корнилов [1]. Но Занкевич был совершенно бессилен: куртинцы были хорошо вооружены, а использование против них фельтенцев, по признанию самого Занкевича, исключалось [2]. Опасаясь перехода всех фельтенцев на сторону куртинцев, Занкевич и Рапп обратились за помощью к французскому правительству, ходатайствуя прежде всего о переводе солдат из Фельтена, где они были расположены бивуаком, в другой, удаленный от Ля-Куртина и благоустроенный лагерь. Французское правительство согласилось с необходимостью убрать «фельтенцев» подальше «от зла» и предоставило им лагерь Курно в окрестностях г. Бордо, куда они были немедленно перевезены. Французское правительство все более и более нервничало. Простые французские люди оказывали знаки внимания восставшим русским солдатам. Рабочие и крестьяне приезжали в лагерь Ля-Куртин, чтобы выразить свое восхищение и благодарность героям Бримона и Курси, засвидетельствовать свое уважение представителям революционного народа России. Своим приездом в Ля-Куртин они как бы подчеркивали, что те, кто ведут разнузданную клеветническую кампанию против русских, ничего общего не имеют с французским народом, приветствующим русскую революцию, симпатизирующим русским солдатам, которые борются за осуществление своих справедливых требований. Эта солидарность французского народа с русскими солдатами вызывала страх у французского правительства. Солдатские восстания во французской армии, рост забастовочного движения, требования о создании рабочих и солдатских комитетов, рост антивоенных настроений — все это, по мнению французских государственных деятелей, объяснялось прежде всего огромным влиянием русской революции и русских бригад [3]. Упускалось из виду, что антиправительственные и антивоенные выступления на фронте и в тылу имели место еще в 1916 г., до русской революции и создания солдатских комитетов в русских войсках, и что у французского народа было достаточно своих причин, побуждавших его выступать против империалистических правителей Франции. Разумеется, революционные настроения русских солдат влияли на уставших от войны французских солдат, но не эти настроения являлись определяющей причиной революционных выступлений во французской армии. Тем не менее, французские империалисты выставляли русских солдат едва ли не главными виновниками «беспорядков» среди французских войск. Французское правительство, принимая решительные меры для подавления революционного движения в стране, настаивало на скорейшем водворении «порядка» среди русских солдат в Ля-Куртине. Французское правительство рассчитывало, что расправа с куртинцами поможет пресечь революционные настроения во французской армии и стране. /86/ 1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 44. 2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 2. 3. «Революционное движение во французской армии в 1917 г.», стр. 64—65. 12 (25) и 15 (28) августа Терещенко сообщил Севастопуло, что верховный главнокомандующий считает невозможным какие-либо изменения в принятом решении о посылке 1-й особой дивизии на Салоникский фронт, и приказывал генералу Заикевичу в случае дальнейшего неповиновения бригад объявить их расформированными, обезоружить при содействии французских войск, а затем одних предать суду, а других отправить на Салоникский фронт. В связи с этим поручалось «войти в соответственные отношения с французским правительством» [1]. Занкевич обратился за содействием к французскому правительству [2], которое охотно выделило 3-тысячный отряд французских войск, окруживший и блокировавший лагерь Ля-Куртин. Занкевич лишил непокорных обитателей лагеря всякого денежного довольствия и перевел на уменьшенное продовольственное снабжение. Окружением лагеря, демонстрацией вооруженной силы Занкевич намеревался запугать восставших русских солдат, сломить их морально и физически, принудить сложить оружие и полностью капитулировать, а затем, изъяв вожаков и наиболее революционные элементы, покончить с непокорными солдатами [3]. Революционные русские солдаты превратились в политических арестантов. С большим трудом им удалось передать на родину весть о положении, в котором они очутились. В конце августа из Бреста вместе с политэмигрантами на пароходах «Двинск» и «Царица» была отправлена в Россию подлежавшая эвакуации большая партия русских солдат-инвалидов, среди которых были солдаты 1-го полка — москвичи. Несмотря на невероятные трудности, ля-куртинцам удалось снабдить их письмами. Характерно, что инвалиды-москвичи передали письма в редакцию московской большевистской газеты «Социал-демократ». Этот факт свидетельствует о том, что русские солдаты видели в большевистской партии подлинного выразителя и защитника интересов народа и были убеждены, что только большевистская газета опубликует солдатские письма, рассказывающие о том, как меньшевистско-эсеровские палачи вместе с французской реакцией душат русских солдат лишь за то, что они требовдли отправки их на русский фронт и не хотели сражаться на французском. В одном из писем говорилось: «С 3 по 6 апреля мы взяли у немцев форт Курси, который едва ли взяли бы другие войска Франции (под этим фортом уже легло 3 дивизии чернокожих), но мы, как союзники, показали свою доблесть и сделали то, что нам было приказано. Но с 6 апреля и до теперешнего дня (16 августа) мы уже не на фронте и, может быть, больше туда не попадем. Мы готовы итти спасать Россию, а здесь мы и так много оставили своих братьев на полях Шампани... Мы сейчас находимся на военнопленном положении, так как около нас стоят французские патрули; жалованье и суточные нам не дают... Верно за боевой подвиг, за взятие Курси!.. Почему нас не отправляют в Россию? ...Офицеры желают вернуть старый режим, но наша бригада не такова. Мы ждем, когда наши братья солдаты заберут нас отсюда. Давно, давно не видали родимых полей» [4]. В другом письме говорилось: «Мы, солдаты революционной России, в настоящее время находимся во Франции не как представители русской революционной армии, а как пленные, и пользуемся таким же /87/ 1. «Красный архив». 1940, т. 2 (99), стр. 59—60. 2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 60. 3. Там же. 4. «Социал-демократ» от 29 сентября 1917 г. положением. Довольствие дают нам еще хуже. Наш генерал 3[анкевич] выдает нам на довольствие на каждого человека с 13 августа 1 франк 60 сантимов, или русскими 55 копеек. Что хочешь, то и готовь на эти жалкие гроши себе для суточного пропитания. Жалованье с июля месяца совсем не дают... Мы в настоящее время арестованы и окружены французскими войсками, и нет выхода. Поэтому я от имени всех солдат прошу и умоляю вас, товарищи великой революционной России, услышьте этот мой вопль, вопль всех нас солдат во Франции. Мы жаждем и с открытой душой протягиваем вам руки — возьмите нас туда, где вы» [1]. Со времени написания этих писем до их получения в России и опубликования в большевистской газете «Социал-демократ» прошло полтора месяца. За это время, как мы ниже увидим, восстание в Ля-Куртине было подавлено вооруженной силой. Но народные массы в России еще ничего не знали об этом, так как Временное правительство тщательно скрывало все факты, связанные с пребыванием русских солдат во Франции. Появление солдатских писем в московской большевистской газете в дни, когда революционный кризис в стране назрел и почва под ногами Временного правительства колебалась, заставило его немедленно опубликовать правительственное сообщение о «беспорядках» среди русских войск во Франции. Сообщение появилось в печати 4 и 5 октября, т. е. почти месяц спустя после подавления вооруженной силой восстания, в Ля-Куртине. Сообщение это, сфабрикованное Занкевичем и Раппом, а затем отредактированное в Петрограде, фальсифицировало события. Оно клеветало на большевиков, которые якобы являлись виновниками «беспорядков», и тщательно скрывало какое бы то ни было участие французского правительства в подавлении восстания. Вернемся к последнему этапу и рассмотрим события, развернувшиеся в Ля-Куртине с середины августа 1917 г. III Русские и французские власти в этих событиях действовали заодно. Французское правительство пожаловало Занкевичу для поощрения орден Почетного легиона. Президент республики Пуанкаре лично говорил Занкевичу о согласии французских военных властей предоставить в его распоряжение необходимое количество солдат для подавления восстания в Ля-Куртине [2]. К этому времени 400 солдат Салоникского фронта, находившихся на излечении в госпиталях Франции, категорически отказались вернуться на Салоникский фронт и тоже потребовали отправки их на родину [3]. Учитывая, что французское правительство желало избежать ответственности за операцию по разоружению восставших русских солдат и опасаясь возможных политических последствий вооруженного столкновения французских и русских войск, Временное правительство в поисках мер могущих «успокоить возмутившихся солдат», пошло на маневр. Оно объявило о своем решении вернуть 1-ю особую пехотную дивизии в Россию, но никаких реальных шагов для действительного возвращения русских солдат на родину не последовало ни в августе, ни в сентябре, ни в октябре. Эта пустая бумажка, содержавшая заманчивое для /88/ 1. «Социал-демократ» от 1 октября 1917 1 2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 38. 3. Там же, л. 11; телеграмма Занкевича — Керенскому от 8 июля 1917 г. солдат обещание, должна была обмануть легковерных и послужить средством успокоения непокорных солдат. 27 августа (9 сентября) одновременно в лагере Курно [1] и в лагере Ля-Куртии [2] было объявлено Занкевичем от имени Временного правительства, что 1-я особая пехотная дивизия будет переведена в Россию как только французское правительство предоставит перевозочные средства. Вместе с тем Занкевич потребовал от частей «полного порядка, дисциплины и исполнения воинского долга». По-разному реагировали на это решение солдаты лагеря Курно и Ля-Куртин. Солдаты лагеря Курно с радостью встретили решение Временного правительства, так что у Занкевича возникла даже надежда, что ему удастся использовать несколько рот из этого лагеря для усмирения куртинцев [3]. Зато куртинцы не поверили в искренность намерений Временного правительства и отказались сдать оружие, заявив, что сдадут его только по прибытии в Россию. «Одной рукой, — говорили они, — сдадим французскую винтовку, а другой рукой возьмем русскую винтовку» [4]. Отголоски контрреволюционного корниловского заговора, дошедшие до русских солдат во Франции, еще больше насторожили их по отношению к генералам и офицерам. Волновало солдат продолжительное отсутствие каких-либо сведений от делегатов, посланных весною в Петроград. Они, конечно, не знали, что их товарищи-делегаты рвались в свои части, но Временное правительство сделало все, чтобы воспрепятствовать их возвращению во Францию [5]. Для Занкевича и Раппа «стало вполне ясно, что куртинский мятеж /89/ 1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 92. 2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, лл. 90—97. 3. Та м же, д. 80, лл. 2—9. 4. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 69. 5. Еще 9 (22) июля, после почти полуторамесячного пребывания в Петрограде, делегаты, считая свою миссию законченной, обратились к военному министру Керенскому с просьбой предоставить им для отъезда во Францию необходимые средства, так как «благодаря затруднительному сообщению» они не получают переводов из своих частей (ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 51, л. 42). С аналогичной просьбой они обратились в главное управление Генерального штаба (там же, л. 43). Не получая в течение месяца ответа, они обратились в военный отдел ВЦИК Советов, который направил в Генеральный штаб просьбу «оказать возможное содействие к возвращению товарищей делегатов от русских войск, находящихся во Франции, ввиду необходимости пребывания их во Франции в связи с недоразумением, происшедшим среди русских войск» (там же, л. 41). Так квалифицировали эсеро-меньшевистские деятели ВЦИК серьезные волнения русских войск. Вскоре после этого делегатам разъяснили, что «ввиду предстоящего отозвания наших войск из Франции военный министр полагает, что возвращение делегации во Францию представляется излишним, а сами делегаты подлежат распределению в части действующей армии по усмотрению главного управления Генерального штаба» (там же, л. 39). Делегаты не поверили в искренность намерений Временного правительства и продолжали настойчиво добиваться возвращения в свои части, во Францию. Тогда их решили отправить, но путем, исключавшим возможность достигнуть цели. Снабженные литературой, газетами, они просидели больше месяца в Бергене. На английский пароход их не взяли, так как английское консульство (по-видимому, не без согласия или просьбы российского) категорически отказало им в пропуске во Францию (ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 92, л. 35). В конце концов они вынуждены были в октябре вернуться в Петроград, где их, распоряжением Генерального штаба, назначили в разные воинские части и предоставили отпуска. Это произошло накануне октябрьского вооруженного восстания в Петрограде. Любопытно отметить, что во всем этом деле сыграл немаловажную роль начальник Генерального штаба генерал Марушевский. В свое время ему не удалось помешать поездке делегатов из Франции в Петроград, и теперь он приложил все усилия, чтобы воспрепятствовать их возвращению в свои части во Францию («Известия» от 12 (25) декабря 1917 г.). Временное правительство имело возможность, если бы оно хотело, отправить делегатов во Францию вместе со 2-й артилле- может быть усмирен только вооруженной силой» [1]. Для этой цели они решили использовать находившуюся во Франции проездом в Салоники часть 2-й особой артиллерийской бригады [2]. Осуществить это намерение возможно было только при условии согласия французского главного командования, в распоряжении которого находилась упомянутая бригада. Кроме того, поскольку бригада направлялась в Салоники, то и вооружение она должна была получить по прибытии к месту назначения; если бы французское командование дало согласие на ее использование, то оно должно было вооружить выделенную часть бригады французскими ружьями, пулеметами, орудиями и, боеприпасами. 11 (24) августа Рапп от своего имени и от имени Занкевича обратился к французскому военному министру Пенлеве с просьбой разрешить использование части русских артиллеристов, находившихся в Оранже проездом в Салоники, для усмирения ля-куртинцев. В письме выражалась надежда, что через несколько дней можно будет для той же цели выделить еще один батальон из числа русских солдат лагеря Курно [3]. Пенлеве тотчас же известил Раппа (телеграмма от 12/25 августа) о своем согласии перевести в район Ля-Куртин русский артиллерийский отряд, который может быть поддержан русским батальоном из Курно. Пенлеве торопил с подавлением восстания. Ссылаясь на серьезность сложившейся обстановки, Пенлеве настойчиво требовал, чтобы ему сообщали о всех предпринимаемых русским командованием мероприятиях «для прекращения подобного положения». «Необходимо, — писал Пенлеве Раппу, — чтобы предпринимаемые вами меры были незамедлительно реализованы, и распоряжения, которые вы получите от своего правительства, были полностью выполнены в срочном порядке» [4]. /90/ -рийской бригадой или 2-м инженерным (саперным) батальоном, направлявшимся через Францию в Салоники. Оно этого не сделало. В чем же истинная причина этого нежелания помочь возвращению делегатов в свои части? Несмотря на каждодневную «обработку» делегатов в эсеро-меньшевистском духе, с той поры, как они очутились в Петрограде, пролетарская часть солдатской делегации увидела, что лишь большевистская партия выражает интересы народа, и пошла за ней. Пока делегации ограничивались посылкой телеграмм в свои части, опасаться было нечего. Телеграммы отправлялись лишь через военное министерство, где их не только просматривали, но и должным образом «редактировали». Но отправку революционных солдат-делегатов обратно во Францию контрреволюционное Временное правительство и Марушев-ский допустить не могли. 1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 383, л. 37. 2. Необходимо отметить, что Занкевичу и Раппу не сразу удалось привлечь для этой цели артиллеристов. 2-я особая артиллерийская бригада прибывала во Францию эшелонами. Попытка использовать солдат первого эшелона не удалась. Артиллеристы избрали делегацию, которая побывала в Ля-Куртине, где солдаты ее тепло встретили, ознакомилась с существом происходивших событий, характером требований солдат и, передав приветствие от революционной армии России, возвратилась для доклада своим избирателям. Домогательство о принятии артиллеристами участия в вооруженном подавлении восстания в Ля-Куртине было категорически отвергнуто. Тогда артиллеристов 1-го эшелона поторопились отправить по назначению в Салоники. По прибытии во Францию 2-го эшелона артиллерийской бригады Занкевич и Рапп действовали уже иначе. Соответственно подобранная и «обработанная» ими «делегация» по прибытии в Ля-Куртин сразу же обрушилась на солдат с бранью и угрозами, принуждая их к капитуляции. Возмущенные тем, что «делегация» не потрудилась даже выяснить характера требований солдат лагеря Ля-Куртин и не пожелала выслушать их доводов, ля-куртинцы выпроводили «делегацию» из лагеря. После тенденциозного освещения артиллеристам характера событий в Ля-Куртине удалось ввести их в заблуждение и использовать для расправы с восставшими. 3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, л. 66 (французский текст). 4. Там же, л. 90. 17 (30) августа Занкевич уведомил Пенлеве, что из состава 2-й особой артиллерийской бригады в Оранже сформирован отряд, состоящий из одной батареи и батальона пехоты (около 450 человек) и предназначенный «для восстановления порядка в Куртинском лагере с помощью французских войск». Занкевич просил французского военного министра отдать необходимые распоряжения о перевозке сформированного отряда из Оранжа в Обюссон, расквартировании и снабжении этого отряда в Обюссоне, придаче французской артиллерийской батареи, находящейся в Обюссоне, русскому отряду, обеспечении русских солдат-артиллеристов, образующих пехотный батальон, винтовками и, наконец, об усилении находящихся в районе Ля-Куртина французских войск. При этом Занкевич подтвердил, что он лично принимает общее руководство операцией, оставляя непосредственное руководство русскими частями, участвующими в этой операции, генералу Беляеву, командиру 2-й особой артиллерийской бригады [1]. 20 августа (2 сентября) Занкевич сообщил Пенлеве, что он намерен по восстановлении «порядка» в лагере Ля-Куртин предать суду военного трибунала 80 человек и около 1000 человек изолировать. В связи с этим он просил военного министра отдать необходимые распоряжения генералу Комби (командующий 12-м округом, на территории которого был расположен лагерь Ля-Куртин) о подготовке помещений для этой тысячи человек вне куртинского лагеря, под охраной французских солдат [2]. Все ходатайства Занкевича были тотчас же удовлетворены. По распоряжению генерала Фоша, часть 2-й артиллерийской бригады (26 офицеров и 721 солдат) были доставлены из Оранжа в Обюссон. Были приняты меры для расквартирования, вооружения и снабжения этого отряда по его прибытии в Обюссон [3], увеличено число французских войск, окружавших лагерь Ля-Куртин, с 3000 до 5000 человек, подготовлены помещения для размещения 1000 солдат, которых предполагалось изъять из лагеря Ля-Куртин после подавления восстания и водворить под охрану французских солдат [4]. Кроме того, французское командование по просьбе Занкевича [5] предоставило в распоряжение генерала Беляева 4 полевых прожектора [6], 10 км провода [7], 100 взрывных снарядов для 75-миллиметровых пушек [8]. По требованию Пенлеве [9], 22 августа Занкевич представил ему «план действий против куртинскнх мятежников». По этому плану, с утра 27 августа должна была начаться тесная блокада куртинского лагеря, а также полное прекращение снабжения. Для осуществления этой блокады Занкевич просил передать в его распоряжение с утра 26 августа французский шеститысячный отряд. В представленном плане указывался порядок размещения воинских частей, предназначенных для подавления восстания [10]. /91/ 1. Там же, л. 68 (французский текст). Генерал Беляев — брат царского военного министра, арестованного восставшими рабочими и солдатами в февральские дни 1917 г. Сам генерал Беляев пользовался неизменной поддержкой Временного правительства, которое и произвело его в генерал-майоры. 2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, л. 71 (французский текст). 3. Там же, л. 91 (французский текст). 4. Там же, л. 92 (французский текст). 5. Там же, л. 75—77 (французский текст). 6. Там же, л. 97 (французский текст). 7. Там же, л. 93 (французский текст). 8. Там же, л. 95 (французский текст). 9. Там же, л. 90 (французский текст). 10. Там же, л. 72 (французский текст). Итак, французское правительство не только торопило Занкевича с подавлением восстания русских солдат в Ля-Куртине, но и приняла непосредственное участие в подготовке и организации военной операции по ликвидации восстания. При этом французское правительство не только было в курсе подготовляемой операции, но без его ведома и согласия ничего не делалось. Все мероприятия Занкевича должны были быть одобрены французским военным министром. Все войска — как русские, так и французские — поступали в распоряжение генерала Занкевича [1]. Начальником сводного отряда русских войск был назначен командир 2-й особой артиллерийской бригады генерал Беляев. Французские войска находились под общим командованием генерала Комби. Им надлежало занять позиции непосредственно за линией расположения частей русского отряда [2]. Стало быть, в боевой порядок войск, предназначенных для подавления восстания, входили и французские части. Французские войска принимали непосредственное участие в подавлении восстания. Предстоящая операция представлялась французскому командованию как серьезное сражение. Поэтому оно не могло положиться на свои «не бывшие в деле» тыловые части, которыми был оцеплен лагерь Ля-Куртин. Генерал Фош считал необходимым, во-первых, значительно увеличить отряд французских войск, а во-вторых, заменить тыловые части имеющими боевой опыт и более «надежными» фронтовыми частями [3]. «Ген. Занкевич сообщает из Куртин, — телеграфировал, 28 августа Севастопуло министру иностранных дел Терещенко, — что выполнение намеченной программы откладывается на три-четыре дня согласно желанию французов, которые, ввиду возможного столкновения, решили выписать с фронта хорошие боевые войска...» [4]. 1 (14) сентября сосредоточение войск для подавления восстания закончилось. Войска заняли намеченные позиции, окружив тесным кольцом лагерь Ля-Куртин. Особое внимание обращалось на возможность хорошего обстрела всех дорог, лощин, оврагов и тропинок из лагеря Ля-Куртин. Батареи, роты и взводы распределялись по фронту, с таким расчетом, чтобы везде, где восставшие пытались бы оказать сопротивление или прорвать окружение, они были встречены огнем. Начальники секторов получили боевые задания [5]. Готовились как к большому сражению: артиллерия заняла позиции на ближайших к лагерю горных склонах, господствовавших над Ля-Куртином, пехота окапывалась. В первой линии находились «верные» русские войска в составе сводного полка; насчитывавшего 2500 штыков, 32 пулемета и 6 орудий [6], во второй линии — пятитысячный французский отряд. Сверх того, у французов имелся резерв, состоявший из пехотного и кавалерийского полков и батарей [7]. В донесениях, отправленных в Петроград, Занкевич отмечал, что в первый же день прибытия русских войск под Ля-Куртин, т. е. 31 августа, «в батальонах 5 и 6-го полков замечались большие колебания» [8]. Часть солдат открыто заявляла, что «ими не будет пущено в ход ору-/92/ 1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 83, л. 61. 2. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 61—62. 3. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 82, лл. 91, 96, 99—100 (французский текст) 4. «Красный архив», 1940, т. 8 (99), стр. 61. 5. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 12—14. 6. Там же, д. 83, лл. 90—97. 7. Там же, л. 62. 8. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 67. -жие против солдат лагеря Ля-Куртин» [1]. Солдаты, открыто заявившие о своем нежелании стрелять в восставших, были немедленно арестованы. Но этой мерой нельзя было покончить с «колебанием» остальных. Не исключалась возможность попытки перехода «усмирителей» на сторону восставших. В этом случае расположенные в непосредственном тылу у русских французские войска должны были пресечь такого рода попытки. Итак, французские войска фактически были призваны выполнять две палаческие полицейско-карательные функции: участвовать в подавлении восстания и своим расположением в ближайшем тылу у «колеблющихся» русских солдат создавать угрозу удара в спину, вынуждая их тем самым безоговорочно подчиняться приказам командования. Восставшие сразу же заметили военные приготовления окруживших лагерь войск. Из верхних этажей казарм куртинцы с помощью биноклей могли отчетливо видеть скопление войск на расположенных вокруг лагеря возвышенностях. Темной ночью смельчаки, по поручению отрядною комитета, отправились в разведку. Они установили, что большое число французских и русских солдат рыли окопы, устанавливали орудия и пулеметы. Ближайшие к лагерю окопы заняли русские, за ними на возвышенностях расположились французские солдаты с пулеметами, а на вершинах гор стояло несколько батарей французской 4-дюймовой артиллерии [2]. Занкевич и Рапп прежде всего решили удушить «бунтовщиков» голодом. К этому времени все запасы в лагере истощились. С вечера 1 (14) сентября прекращена была доставка в лагерь пищевых продуктов. В тот же день подполковник Балбашевский и французский комендант передали «мятежникам» ультимативный приказ о сложении оружия и безоговорочном подчинении, угрожая в противном случае открыть по ним артиллерийский огонь с 10 часов утра 3 (16) сентября. В приказе указывалось, что все «принужденные к повиновению» силой оружия, согласно решению Временного правительства, будут «считаться изменниками родины и революции», преданы военно-революционному суду, лишены права выборов в Учредительное собрание, а семьи их лишены пайка и всех «благ», которые будут дарованы Учредительным собранием [3]. Восставшие решительно отвергли ультиматум генерала Занкевича и отказались подчиниться его приказам. Они направили русским солдатам окружавших лагерь частей отпечатанную на гектографе листовку с призывом «не поднимать оружия против своих братьев» и присоединиться к восставшим [4]. Второе обращение было адресовано французскому коменданту лагеря Ля-Куртин. В нем восставшие напоминали о пролитой русскими солдатами крови на полях Шампани и под Курси, указывали, что герои прославленной 1-й особой пехотной бригады, которых вся пресса восхваляла за храбрость, теперь голодают, живут на положении пленных или арестованных, окружены со всех сторон французскими патрулями. Они заявляли, что не намерены подчиняться приказам контрреволюционного генерала Занкевича [5]. Восставшие отправили также телеграмму французскому правительству, но получили лицемерный ответ, что оно якобы не вмешивается /93/ 1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9. 2. П. Карев. Указ. соч., стр. 95—96. 3. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 63—64. 4. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 32, л. 48. 5. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 64—65. в дела русского отряда. В связи с этим в своем новом обращении к французскому коменданту лагеря Ля-Куртин восставшие разоблачили ложь французских империалистов, указывая, что среди войск Занкевича, расположенных вокруг лагеря Ля-Куртин, имеется большое число солдат во французской форме, которые готовятся под руководством генерала Занкевича к кровавому злодеянию. «Неужели ваше правительство думает, что все пройдет тайно?», — спрашивали восставшие и отвечали: «Это узнает весь свет, и позор для Франции, что она допустила у себя в стране делать гнусное преступление ген. Занкевичу» [1]. Одновременно восставшие обратились с приветствием к солдатам 3-й особой пехотной бригады, призывая их не бояться «кровопийцев офицеров», не проливать зря «невинную кровь братьев», а присоединиться к ним [2]. Настроение среди восставших было бодрое. В ночь на 2 (15) сентября на площади лагеря многотысячная масса восставших смотрела самодеятельный спектакль, в котором высмеивалось бессилие генералов и «социалистов», пытавшихся поколебать революционный дух куртинцев. Утром 3 (16) сентября, когда истекал срок ультиматума, на площади началась демонстрация куртинцев. Шли под музыку духового оркестра. Впереди были члены отрядного Совета. Над головами демонстрантов развевалось много красных знамен. Между тем, Занкевич и Рапп перед отдачей приказа об артиллерийском расстреле восставших напоили своих солдат. В воспоминаниях куртинцев имеется указание на то, что часть французских солдат проявила сочувствие осажденным в лагере русским товарищам. Французские солдаты-артиллеристы одной из батарей отказались выполнить приказ своего командира, потребовавшего открыть огонь, по Ля-Куртину. «Русские солдаты, — заявили они, — дрались с нами вместе против немцев на фронте, защищая нашу родину, поэтому мы никогда не посмеем их расстреливать, не зная, в чем они виноваты и какое они сделали преступление в нашей стране». Никакие увещевания не подействовали. Командованию пришлось поставить к орудиям офицеров [3]. В 10 часов утра 3 (16) сентября начался артиллерийский обстрел лагеря Ля-Куртин. Выпущенная шрапнель разорвалась над оркестром. По показаниям очевидцев, количество раненых было около 30 человек. Несколько человек было убито. Восставшие открыли ответный ружейный и пулеметный огонь. Редкий артиллерийский огонь одиночными выстрелами по лагерю продолжался до вечера. В течение дня было выпущено по восставшим 18 снарядов. Промежутки между выстрелами были сравнительно продолжительными, чтобы дать возможность восставшим, сложив оружие, выйти из лагеря и сдаться. Но восставшие воспользовались этими перерывами для других целей. К войскам генерала Занкевича восставшие послали своих представителей, чтобы склонить солдат на свою сторону. Пропагандистов задержали, арестовали и под французским конвоем отправили в тыл, но некоторые из них успели сделать свое дело. Среди солдат сводного отряда раздавались призывы не стрелять в своих товарищей. Об этом свидетельствует полковник Готуа. «Замечались также, — пишет он в отчете о военных действиях отряда восточного сектора, — попытки и со стороны нестроевых солдат отряда, т. е. фельдшеров, санитаров и т. д., вести /94/ 1. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 66. 2. Там же, стр. 65—66. 3. П. Карев. Указ. соч., стр. 101. пропаганду среди отряда, возбуждая его к отказу применить против мятежников оружие» [1]. Об этом же сообщали в своем рапорте военному министру Занкевич и Рапп: «Были замечены попытки со стороны некоторых солдат отряда, главным образом среди нестроевого элемента» вести пропаганду, возбуждая к отказу применять против мятежников оружие» [2]. Стойкость восставших, которых нельзя было сломить ни голодом, ни артиллерийским огнем, озадачила Занкевича и Раппа. У них возникли опасения за свои войска. «Длительная операция,— писал Занкевич, — может расшатать дух наших только что приведенных в порядок войск» [3]. Решено было ускорить темпы проведения операции, снова напоить вином солдат, особенно артиллеристов, и усилить обстрел лагеря. По распоряжению Занкевича, был закрыт водопровод, снабжавший Ля-Куртин водой. Утром 4 (17) сентября по восставшим в течение короткого времени было выпущено 30 снарядов [4]. Число жертв увеличилось. Раненые, не получая помощи, истекали кровью. Убитые снарядами лошади были съедены голодными куртинцами. Но больше голода давало себя знать отсутствие воды. Среди восставших произошел раскол: большая часть решила сдаться, меньшая — продолжать борьбу. Над лагерем взвился белый флаг. Восставшие начали выходить из лагеря группами, без оружия. К вечеру сдалось около 8 тыс. человек. Под конвоем французов небольшими группами их отправляли в тыл, предварительно обыскивая каждого сдавшегося. Интересно отметить, что у некоторых из них были найдены револьверы, что, несомненно, указывало на их стремление возобновить в будущем борьбу. Пуанкаре неослабно следил за ходом операции по ликвидации восстания русских солдат в Ля-Куртине. Он получал систематическую информацию и был первым, кому сообщили об «успехе», достигнутом усмирителями. Характерно, что русский поверенный в делах во Франции Севастопуло узнал о «благоприятных известиях из Куртинского лагеря» из уст президента [5]. В лагере осталось несколько сот наиболее стойких революционных солдат [6], преимущественно пулеметчиков, которые категорически отказались капитулировать. Рассеявшись по всему лагерю, они продолжали упорно сопротивляться, открыв сильный пулеметный и ружейный огонь. Чтобы сломить их сопротивление, Занкевич приказал усилить артиллерийский обстрел, а затем перейти в атаку пехотными частями. Вечером 4 (17) сентября каратели ворвались в лагерь и заняли его восточную часть. В телеграмме, отправленной в Россию верховному главнокомандующему, Занкевич и Рапп сообщали, что восставшие, «фанатично настроенные, засели в различных каменных зданиях обширного лагеря с пулеметами и упорно не желают сдаваться и открывают пулеметный и ружейный огонь по нашим цепям и по всем, пытающимся приблизиться к лагерю» [7]. /95/ 1. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 70. 2. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9. 3. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 67. 4. Там же, стр. 68. 5. ЦГВИА, ф. 415, оп, 8, д. 103, л. 84. 6. Предполагалось, что в лагере находится до 500 восставших солдат при 48 пулеметах («Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 71). 7. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 107, л. 1. С утра 5 (18) сентября в течение одного лишь часа по восставшим было выпущено 100 снарядов. Кольцо вокруг восставших все суживалось. В течение этого дня было выпущено 488 шрапнелей и 79 гранат [1]. Стрельба шрапнелью призвана была нанести максимальные потери восставшим. Постепенно оттесняя восставших и атакуя их пехотными частями, войска Занкевича к вечеру заняли примерно две трети лагеря. Восставшие храбро сопротивлялись. Дело доходило до рукопашных боев. В ход было пущено все: штыки, ручные гранаты, револьверы. Хотя ряды восставших редели, они продолжали сопротивляться с возрастающей силой. Вооруженные пулеметами, куртинцы сосредоточились главным образом в здании офицерского собрания. Осаждавшие начали подготовку штурма этого здания. Утром 6 (19) сентября артиллерией был открыт сильнейший огонь по его стенам, а пехота под командой полковника Готуа пошла на приступ. Часть восставших засела в подвальном этаже, обороняясь ручными гранатами и револьверами. К полудню 7 (20) сентября сопротивление восставших было окончательно сломлено. Всего было зарегистрировано сдавшихся 8515 солдат. По официальной версии, число жертв среди восставших составляло 10 убитых и 44 раненых, а общие потери осаждавших — 1 убитый и 4 раненых. Эти данные совершенно не соответствуют действительности. В телеграмме военному министру Верховскому [2] и в другой телеграмме на имя верховного главнокомандующего [3] Занкевич и Рапп сами указывали, что «действительные потери должны быть значительно больше». В воспоминаниях участников восстания сохранились другие цифры: по одним данным, только число убитых составляло 200 человек [4], по другим — число убитых и раненых доходило до 600 человек [5]. Установить точные данные о потерях куртинцев невозможно: заняв лагерь, «победители» начали заметать следы кровавого злодеяния — убитых вывозили из лагеря по ночам и погребали в поле. После куртинского расстрела куртинцы были разделены на три категории. К первой категории были отнесены все члены отрядного Совета и полковых комитетов, а также председатели ротных комитетов; ко второй — члены ротных комитетов и солдаты, выступавшие на митингах против Временного правительства. Все остальные были отнесены в третью категорию. Солдат первой и второй категорий (их было около 350 человек) арестовали. 90 человек бросили в тюрьму, а остальных заключили в казематы на острове Экс [6], расположенном в нескольких милях от Ля-Рошель и Рошфора. По распоряжению французского правительства, на остров Экс, в мрачные, сырые и холодные камеры древнего замка Генриха IV, были переведены также арестованные еще в июне и содержавшиеся в тюрьме города Бордо несколько других участников движения. Солдат, отнесенных к третьей категории, держали несколько суток под усиленной охраной французских караулов в открытом поле. Они почти не получали пищи. Голодные и изнуренные, проводили они без сна /96/ 1. ЦГВИА, ф. 416, оп. 1, д. 80, лл. 2—9. 2. «Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 88. Дата телеграммы, обозначенная публикаторами 6/19 сентября, неправильна. Телеграмма, как это следует из текста, была отправлена 5/18 сентября. 3. ЦГАОР, ф. 3, оп. 2, д. 107, л. 1. 4. «В лапах у "гуманных" французов». — «Правда», от 29 мая 1924 г. 5. «Русские солдаты во Франции», стр. 9. 6. Там же, стр. 10. холодные ночи. Лишь после того как зарыли трупы убитых, собрали I увезли все оставшееся в лагере оружие, Ля-Куртин был превращен в концентрационный лагерь, где снова разместили перетасованных и разбитых на 26 рог прежних обитателей лагеря. Их лишили жалованья, табака, пищу выдавали в половинном размере солдатского пайка. Деньги, присылаемые из России или от французских друзей, им не выдавали. Французские рабочие и крестьяне оказывали куртинцам знаки внимания. Когда выбитые огнем из лагеря русские солдаты проходили по местечку Ля-Куртин к пункту сбора «пленных», местные жители, простые французские люди, выносили им хлеб, сыр и другие продукты 1. В России только большевистские газеты поведали народу правду о кровавых событиях в Ля-Куртине. Центральный орган большевистской партии «Рабочий путь» сопроводил официальное сообщение о подавлении восстания русских солдат во Франции комментарием, воздав должное как «доблестным союзникам» России, которые в лице французского правительства отблагодарили русских солдат «запрещением собраний, изъятием солдатских газет, целым рядом других стеснений и, если этого мало, расстрелом», так и политике Временного правительства, которое несло ответственность за расстрел «заброшенных на чужбину русских солдат» 2. В первом же номере московской большевистской газеты «Деревенская правда», вышедшем 4(17) октября 1917 г., была помещена статья М. С. Ольминского «Как живут наши солдаты во Франции», в которой рассказывалась правда о расправе над русскими солдатами в Ля-Куртине. Весть о расстреле русских солдат в Ля-Куртине вызвала гнев и возмущение трудящихся масс и в России, и во Франции. Среди тех, кто в то время во Франции выражали протесты, «громко клеймя возмутительную бойню в Ля-Куртине», был Анри Барбюс. «Трагичен тот факт,— писал он,— что роль палачей сыграли в этих событиях французские солдаты, ставшие по своей несознательности орудием империалистической жестокости3. Расстрел революционно настроенных русских солдат в Ля-Куртине не был изолированным явлением. Это было звено в цепи многочисленных провокаций и репрессий, направленных на удушение нараставшей в России пролетарской, социалистической революции, которая оказывала сильное влияние на развитие революционного движения и в других странах. В заключение остановимся кратко на дальнейшей судьбе русских войск во Франции [4]. Временное правительство не выполнило своего обещания о возвращении 1-й особой пехотной дивизии в Россию. Солдаты лагеря Курно убедились, что их подло обманули. Участники расстрела восставших товарищей в Ля-Куртине тяжело переживали эти трагические события. Все решительней раздавалось требование отправки на родину. Желание /97/ 1. П. Карев. Указ. соч., стр. 103. 2. «Рабочий путь», от 4 (17) октября 1917 г. 3. «Правда» от 18 апреля 1927 г. 4. Утверждение Г. Захарова в предисловии к документам — о восстании русских солдат во Франции в 1917 г. («Красный архив», 1940, т. 2 (99), стр. 55) о том, что якобы после расправы над куртинцами и ареста «главарей» остальные были отправлены на Салоникский фронт, основано на недоразумении. вернуться в Россию стало всеобщим [1]. Рядовой 5-го особого полка Плахотный ставил Занкевичу и Раппу вопрос в упор: «Почему отзыв дивизии в Россию на бумаге, а не на деле? Кто виноват, ведь не солдат же»? [2] Курновцы ненавидели Раппа, Занкевича и других палачей так же, как ненавидели их куртинцы. Со времени получения во Франции постановления Временного правительства об отзыве русских войск в Россию и до Великой Октябрьской социалистической революции, свергнувшей антинародный режим, из Франции ушло в Россию несколько пароходов, на которых при желании можно было отправить не одну тысячу рвавшихся на родину русских солдат. Ссылки на отсутствие транспортных средств были лишь отговоркой. У французской и русской реакции имелись определенные планы. Русским войскам, находившимся в лагере Курно, было предложено отправиться на французский фронт на условиях, сформулированных главнокомандующим французскими войсками Петэном: допустить пребывание русских контингентов в составе французских войск при полном подчинении их французской дисциплине и безусловном отказе от каких бы то ни было комитетов или Советов. Курновцы категорически отвергли эти условия. «В 1916 г. французское правительство приняло нас со всем укладом жизни: розгами, побоями и бесправием. Теперь же комитеты их страшат», — говорили возмущенные солдаты [3]. 23 октября (5 ноября) 1917 г. орган Временного правительства «Междуведомственный Комитет по заграничному снабжению» вынес решение «о предпочтительности, взамен возвращения русских войск, использования их хотя бы в качестве рабочей силы» [4] во Франции. Временное правительство соглашалось на любое использование русских войск во Франции, но только не на возвращение их в Россию. Великая Октябрьская социалистическая революция оказала огромное влияние на русских солдат во Франции. Советская власть с первых же шагов своей деятельности осуществила давнишние мечты трудящихся масс; естественно, что солдаты с удесятеренной энергией добивались возврата на обновленную родину. Но с отрядом русских войск никто во Франции не считался. Французское правительство, выступившее одним из главных застрельщиков интервенции против Советской республики, стало на путь террора и издевательств по отношению к русским солдатам. Оно прежде всего поставило их перед альтернативой: либо отправиться на фронт в составе французских частей, либо — на тыловые работы. Отказавшиеся подлежали высылке в Африку. Возмущенные предложением французского правительства русские солдаты заявили: «Добровольно мы не пойдем!» Раздавались призывы не слушать Занкевича, который уговаривал солдат принять условия французского правительства. Ненавистью и презрением к Занкевичу и другим контрреволюционным генералам и офицерам дышали речи русских солдат. Солдат Барашкин предлагал обратиться к советской власти, послать в Россию своих представителей [5]. Солдаты приветствовали большевиков, борющихся за мир. «В России почти мир, воевать /98/ 1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 8. 2. Там же. 3. Там же, л. 27. 4. Там же, ф. 2000, оп. 3, д. 33, л. 130. 5. Там же, ф. 2003, оп. 4, д. 2, лл. 156—157. нам нельзя!» — говорили они, возражая против отправки на фронт [1]. Опасаясь нового восстания солдат, французское правительство распорядилось разоружить 1-ю особую пехотную дивизию. 12 (25) декабря 1917 г. у русских войск, находившихся в лагере Курно, было отобрано все огнестрельное и холодное оружие [2]. Куртинцев разоружили еще в сентябре. В ответ на требование генерала Лохвицкого и фронтового комиссара Михайлова записываться для отправки на фронтовые работы, 12 (25) декабря объединенное заседание солдатских комитетов 5-го и 6-го полков единодушно приняло решение: «Принимая во внимание, что в России заключено перемирие, мы, солдаты 5-го и 6-го полка, не считаем себя вправе итти на французские фронтовые работы» [3]. Такие же резолюции единогласно приняли солдаты 1-го и 2-го особых пехотных полков [4]. Приказом по русским войскам во Франции и на Салоникском фронте от 16 (29) декабря 1917 г. заклятый враг советской власти генерал Занкевич, перешедший на службу к французскому правительству, распустил все солдатские организации и объявил о введении французского дисциплинарного устава. Изданием этого преступного приказа и проведением его в жизнь Занкевич передал десятки тысяч русских солдат, находившихся во Франции и Салониках, во власть французского правительства [5]. Русские солдаты протестовали против распространения на них французских законов, суда и дисциплины. Но французские империалисты не считались с этим. С циничной откровенностью палачей они говорили, что «русские солдаты проданы Франции за снабжение России снарядами и снаряжением» [6]. С помощью вооруженной силы русских солдат распределили на три категории. Решительно отказавшихся отправиться на фронт или на тыловые работы (таких оказалось 4746 человек) сослали под конвоем на каторжные работы в Африку. 11 522 чел. отправили на заводы, рудники, шахты, торфяные болота и в непосредственное распоряжение французского главного командования для использования на работах в тылу действующей армии. 252 офицера и солдата согласились отправиться на фронт, и из них был образован «русский легион». Создание «русского легиона» вызвало среди солдат новый взрыв возмущения. Они приняли резолюцию, в которой говорилось: «Товарищи и граждане! Бывшие царские опричники, генерал Лохвицкий и полковник Готуа, организовали "легион чести" и хотят воевать в то время, когда вся русская армия и народ добиваются мира. Со всего 16-тысячного отряда набралось 300 братоубийц, которые сознательно изменяют всему отряду и родине. Бывшие зуботычники, шпионы, предатели, штабные воры в отряде испугались гнусности своих дел, объединились в один стан и при содействии французской буржуазии продолжают свое грязное дело братоубийства. Пусть они называют себя "легионом чести", но демократическая Россия называет их "легионом позора". Русские граждане будут их проклинать как палачей и изменников». Резолюция предупреждала всех «честных страдальцев, измученных неволей и произволом», что ввиду крайней малочисленности «легиона позора» контрреволюционное офицерство вместе с французскими реакционе-/99/ 1. Там же, л. 154. 2. Там же, л. 189. 3. Там же, л. 174. 4. Там же, л. 177. 5 «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г. 6. Там же. рами приложат все усилия для увеличения его рядов любыми средствами [1]. И действительно, Зинкевич, Лохвицкий и другие палачи в своем стремлении выслужиться перед французскими империалистами прибегали к различным инквизиторским приемам, чтобы заставить русских солдат вступить в так называемый «русский легион». Несмотря на дополнительную усиленную обработку солдат, им удалось послать на фронт только 4 батальона общей численностью в 1414 солдат и офицеров. Часть русских офицеров распоряжением французского правительства была определена на службу во французскую армию. Одновременно среди русских офицеров во Франции, общая численность которых достигла к 1918 г. 900 чел., развернули активную вербовку американские империалисты. Небывало усилившийся за годы первой мировой войны агрессивный американский империалистический хищник превратился в главный оплот мировой реакции и контрреволюции и возглавил лагерь империализма в его борьбе против Советской республики. Американские империалисты воспользовались расформированием русских частей на французском и салоникском фронтах и настойчиво стали предлагать русским офицерам подписать двухгодичный контракт, чтобы «отправиться в Россию в качестве представителя какой-либо американской фирмы» [2]. Усиленно готовясь к интервенции против Советской России, американские империалисты спешно готовили кадры шпионов и диверсантов из числа русских белогвардейских офицеров. Действовавшее во Франции американское «Христианское общество молодых людей» (УМСА), которое финансировал и которым руководил Морган, «предоставляло возможность» завербованным отправиться в США для получения «высшего образования», т. е. для прохождения специальной шпионской подготовки. Ядро «русского легиона» составили контрреволюционные офицеры, бежавшие из России после Февральской революции, остальная же масса его состояла из насильно набранных, обманутых, подкупленных или просто темных и несознательных солдат. Когда этим же солдатам стало известно о заключении Советской Россией Брестского мира, они решительно отказались участвовать в военных действиях. Нам удалось обнаружить среди архивных материалов чрезвычайно интересные документы, рассказывающие о героических действиях русских солдат. За 2 часа до посадки в автомобили 1-го батальона «русского легиона», который, находясь в составе Марокканской дивизии, должен был принять вместе с ней участие в операции на фронте в районе Суассона, младший унтер-офицер Ушаков и старший унтер-офицер Сабуров, обращаясь к солдатам своего батальона, заявили, что они категорически отказываются отправиться на фронт, и призвали остальных последовал их примеру. Их призыв встретил поддержку. По приказу подполковника Лагарда, командующего 8-м Зуавским пехотным полком, к которому был прикомандирован 1-й батальон «русского легиона», Ушаков и Сабуров были без суда расстреляны. Арестованные одновременно с ним еще 48 человек понесли тяжелые наказания, при этом 15 из них были разжалованы начальником 1-й Марокканской дивизии генералом Доган из унтер-офицеров в рядовые. Все 48 человек были отправлены в дисциплинарный взвод на каторжные тыловые работы [3]. /100/ 1. «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г. 2. См. Л. 3ак. Разгром интервенции Антанты на Юге России (1918—1919 гг.). Кандидатская диссертация, защищенная в МГУ, 1949, стр. 36. 3. ЦГВИА, ф. 415, оп. 8, д. 78, л. 96. Эти события, произошедшие в апреле 1918 г., не были единичным фактом. 13 мая произошло восстание в 4-м батальоне «русского легиона». Ссылаясь на заключение Советской Россией Брестского мира, восставшие заявили, что они не желают больше находиться в составе французских вооруженных сил. Волнения происходили и в других батальонах. Петэн немедленно сообщил французскому военному министру свое мнение о необходимости расформировать русские батальоны. «Не желавших служить до конца войны», — так называло французское правительство русских солдат, отказавшихся сражаться, — отправляли на тяжелые тыловые работы. Вместо 4 батальонов летом 1918 г. на французском фронте остался лишь один «батальон позора». Французские империалисты превратили русских солдат в белых рабов. На тыловых работах русские солдаты продолжали сопротивление. Французские власти, их пособники Лохвицкий и др. жестокого расправлялись с русскими солдатами. Отказавшиеся выйти на работу солдаты Андрей Лабутин и Никифор Салдинин были отправлены в Африку [1]. За самовольное оставление работ младшие унтер-офицеры Власов, Кожевников, ефрейтор Бесфамильный, рядовые Арадцев, Овсянников, Несоленый и Бенедиктов были арестованы на 30 суток каждый [2]. Таких примеров можно привести множество. Нередко дело оканчивалось расстрелом. Аресты же, отправка на каторжные работы в Африку были обычными методами расправы французских властей с непокорными русскими солдатами. Отметим, что французским правительством были определены во вторую категорию и отправлены на тыловые работы также все уволенные со службы по ранениям и болезням, за исключением безруких и безногих. Изнурительный труд, голод и болезни буквально косили русских солдат не только в Африке, но и во Франции. В нашем распоряжении имеются 58 номеров газеты «Русский солдат-гражданин во Франции» за 1918 г. [3]. В этом далеко не полном комплекте насчитывается 61 некролог. Причины смерти — воспаление легких, дизентерия, грипп и другие болезни. Нужно иметь в виду, что в газете, конечно, фиксировались не все случаи смерти. Не всегда представлялась возможность публиковать некролог, да и не всегда это было в интересах хозяев этой продажной газетки, издававшейся Бурцевым на французские и американские деньги [4]. И тем не менее, даже то, что публиковалось в ней, служит суровым обвинением французской реакции, преднамеренно погубившей сотни и тысячи русских солдат. Французской и американской реакции и подкармливавшимся у нее изменникам русскою народа не удалось отравить ядом антисоветской пропаганды русских солдат. Они верили большевистской партии и ее великим вождям В. И. Ленину и И. В. Сталину. Они ждали и верили, что советское правительство вырвет их из плена, и они смогут возвра-/101/ 1. Там же, ф. 2003, оп. 4, д. 2, л. 193. 2. Там же, л. 194. 3. №№ 135, 148, 154, 156, 158, 164, 167, 169, 171, 176, 186, 188, 189, 191, 201, 203—207, 210, 214, 2118, 222 223, 243, 244, 248, 260, 272, 281, 286, 293, 296, 298, 300, 302, 304, 305, 307—316, 318, 319, 322, 324—327, 330, 332. 4. В связи с материальными затруднениями с февраля 1918 г. эта газетка стала издаваться не только на французские, но и на американские деньги. Американское «Христианское общество молодых людей» не жалело средств на антисоветскую пропаганду среди русских войск во Франции, надеясь превратить их в слепое орудие империалистической реакции. -титься на родину, где свергнуто иго империализма и создано первое в мире государство рабочих и крестьян. Французское правительство пыталось самыми жестокими средствами сломить сопротивление русских солдат. Об этом свидетельствовали переполненные тюрьмы на островке Экс, в Марселе, Лавале, Бресте, Бордо, Ренне, Невере, Клермон-Ферране. Об этом свидетельствовали рассеянные по всей Франции многочисленные рабочие роты, в которых голодные, лишенные врачебной помощи русские солдаты, имея своим единственным жилищем сараи и сырые подвалы, принуждены были выполнять превышавшую человеческую силу работу под угрозой самых жестоких наказаний, вплоть до отправки на французскую военную каторгу в Северной Африке. Но к каким бы жестоким средствам ни прибегали французские империалисты, им все же не удалось сломить русских людей. Наши соотечественники на французской территории, как это отмечало советское правительство, «остались верными своему долгу по отношению к русскому народному правительству и солидаризировались со своими братьями в России» [1]. Русские солдаты при первой возможности совершали побеги из Африки и Франции, добираясь разными путями на родину. Солдаты одной группы, раненые во время артиллерийского обстрела лагеря Ля-Куртин, были помещены тюремной администрацией (в один из лазаретов в Бордо, откуда они совершили побег. Их поймали и отправили в Африку, откуда они снова бежали во Францию, а затем в Швейцарию. Из Швейцарии они отправились в конце июня 1918 г. через Германию в Петроград. В Петрограде они встретили отеческую заботу и получили возможность вернуться домой. Эти солдаты принимали участие в подавлении левоэсеровского мятежа, вспыхнувшего б июля [2]. Затем по прибытии в Москву они были тепло встречены на вокзале, а члены солдатских комитетов Макаров, Оченин, Власов и Карев были доставлены на автомобиле в Кремль, где их принял В. И. Ленин [3]. В ноябре 1918 г. из Швейцарии (через Германию) в Москву прибыла новая группа русских солдат, бежавших из Франции [4]. Еще до прибытия обеих групп русских солдат, бежавших из Франции в первой половине мая 1918 г., вместе с партией безруких, безногих и слепых инвалидов в Москву приехала делегация русского отряда, находившегося во Франции [5]. Она информировала советское правительство о том «невыразимо ужасающем положении», в каком находились русские солдаты во Франции. Выступления делегации в центральной печати ознакомили советский народ с фактами возмутительных издевательств, которым подвергались русские солдаты — пленники французских империалистов. С первых же дней своего существования советское правительство стало добиваться возвращения на родину всех русских войск, отправленных в свое время на французский и салоникский фронты царским, а затем Временным правительствами. На V Всероссийском съезде Советов 4 июля 1918 г. Я. М. Свердлов предложил послать приветствие русским солдатам, находившимся во /102/ 1. «Правда» от 10 апреля 1919 г. 2. «Красная Армия» от 10 июля 1918 г. 3. Кярев. Указ. соч., стр. 152—153. 4. «Вечерние Известия Московского Совета рабочих и красноармейских депутатов» от 28 ноября 1918 г. 5. «Известия ВЦИК» от 19 мая 1918 г. Франции [1]. Советское правительство обращалось к Франции с настоятельными и повторными требованиями возвращения русских войск на родину. Но французское правительство каждый раз отделывалось неопределенными обещаниями. После заключения перемирия на французском фронте остатки «русского легиона» были в конце декабря 1918 г. отправлены в глубь Франции якобы для демобилизации. Однако в Марселе легионеров посадили на пароход и обманным путем отправили в «неизвестном направлении». Только в открытом море они узнали, что их везут к Деникину. Тогда солдаты «взбунтовались». Их можно было заставить выступить против немцев, но они решительно отказывались сражаться против советской власти. Пароход повернули обратно, и «бунтовщиков» усмирили; 150 солдат было арестовано. Под угрозой расстрела все же удалось принудить часть легионеров отправиться к белогвардейцам [2]. В марте 1919 г., когда в марсельском порту вновь началась погрузка русских солдат для отправки к Деникину, рабочие Марселя в знак протеста забастовали, и французское правительство вынуждено было отложить погрузку под мнимым предлогом «порчи машин» [3]. Великая Октябрьская социалистическая революция нашла мощный отклик среди французского народа и оказала огромное влияние на развитие революционного движения во Франции. На многолюдных собраниях и массовых митингах французский пролетариат приветствовал Советскую республику и громом аплодисментов встречал упоминаемое в речах имя великого Ленина. Французские рабочие, солдаты, моряки, лучшие представители интеллигенции выступали в защиту Советской России. В частности, они протестовали против попыток французских империалистов использовать русских солдат во Франции для борьбы с Советской республикой. Марсель Кашей от имени французского пролетариата настаивал на удовлетворении требования находившихся во Франции русских солдат об отправке их в Советскую Россию. Благодаря огромным усилиям советского правительства русских солдат удалось вырвать из когтей французских империалистов и вернуть на родину. Те же солдаты, кою обманом и грубой силой французские реакционеры отправляли к белогвардейским генералам, при первом удобном случае переходили на сторону Красной Армии. Только Великая Октябрьская социалистическая революция, положившая конец полуколониальной зависимости России, открыла реальную возможность возвращения на родину русских солдат, фактически проданных французским империалистам царизмом и Временным правительством. «...Советское правительство, — писал товарищ Сталин, — есть единственно народное и единственно национальное в лучшем смысле этого слова правительство, ибо оно несёт с собой не только освобождение трудящихся от капитала, но и освобождение всей России от ига мирового империализма, превращение России из колонии в самостоятельную свободную страну» [4]. Чувством горячей благодарности советскому правительству и большевистской партии были проникнуты выступления возвратившихся на родину русских солдат, которые заняли свое место в рядах защитников завоеваний Великой Октябрьской социалистической революции и строителей социализма. /103/ 1. Стенограф, отчет V Всероссийского съезда Советов, 1913, стр. 13. 2. «Коммунистический Интернационал», 1919, №2, стр. 255—256. 3. Л. 3ак. Указ. соч., стр. 336. 4. И.В. Сталин. Соч., т. 4, стр. 284—285. Исторические записки. Т. 38. 1951. С. 72-103.

  29. Трудности перевода

    hoplit replied to Saygo's topic in Литература

    Антонио Мартинелли. История взятия Полоцка польским королем Стефаном Баторием в 1579 году. Предисловие, подготовка текста и перевод И. В. Дубровского // Русский Сборник: Исследования по истории России. Т. XXI. 2017. Опять - percuotere/percotere. Это и "поражать" и "колотить". Поди пойми - копье ли вообще ввиду имеется. Так-то у этих кадров и бердыши с гарпагами это longissimis hastis. Копье гусара - hasta ... ferrata.

  30. О монгольских тысячах

    hoplit replied to Dark_Ambient's topic in History of Mongols

    Поздняя Цзинь. Де-факто - протекторат киданей, после разгрома Поздней Тан в 936-м. В 942 тоже разгромлена киданями, земли включены в состав Ляо прямо, но уже в 947-м у киданей гражданская война и приобретения Елюя Яогу потеряны. В дальнейшем, с оформлением Сун, повторить этот успех кидани не смогли. С другой стороны - Шестнадцать округов в районе Пекина сунцы тоже вернуть не осилили.
  31. Илья Литсиос liked a post in a topic: Тактика и вооружение самураев
  32. Lewis James Bryant. Frontier contact between Chosŏn Korea and Tokugawa Japan. 2003 Пример вычисления рисового эквивалента. Интересно, что в 1636-м и 1840-м пересчет был 1 коку ячменя = 0,8 коку риса, а в 1830-м 2 коку ячменя = 1 коку риса.
  33. Военкомуезд started following Журавлев Г.И. К вопросу о втором контрреволюционном военном заговоре накануне Великой Октябрьской Социалистической революции // Исторические записки. Т. 56. 1956. С. 278-294.
  34. К ВОПРОСУ О ВТОРОМ КОНТРРЕВОЛЮЦИОННОМ ВОЕННОМ ЗАГОВОРЕ НАКАНУНЕ ВЕЛИКОЙ ОКТЯБРЬСКОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ Г. И. Журавлев Настоящая статья является попыткой показать масштабы подготовки второго военного заговора против революции, который русская империалистическая буржуазия и Ставка, при активной поддержке «союзников», стали готовить сразу же после разгрома корниловского мятежа. В нашей исторической литературе, в силу недостаточной разработанности вопроса, действительные масштабы подготовки этого военного заговора значительно преуменьшены. Тем самым неизбежно преуменьшается роль большевистской партии в деле его предупреждения и срыва. Следует подчеркнуть, что это относится не только ко второму военному заговору, но и к заговору Корнилова, хотя он изучен больше и освещен лучше в нашей литературе. Большинство исследователей первого заговора почему-то продолжает ограничивать его изучение главным образом походом 3-го конного корпуса и так называемой туземной дивизии на Петроград. Известно, что туземная дивизия состояла из б конных полков или 24 сотен в количестве 3330 сабель при 24 пулеметах и двух батареях из 8 легких орудий [1], а две казачьи дивизии 3-го конного корпуса — Донская и Уссурийская, — которые были вначале сосредоточены под Петроградом, имели 8 конных полков или 50 сотен слабого состава по 70—80 казаков, при 7 артиллерийских батареях — всего около 7000 человек. Трудно предположить, чтобы опытный генералитет Ставки мог свести военную подготовку заговора к столь ничтожным силам, игнорируя такие очевидные и крупные факторы, как силы революционных рабочих и большого гарнизона столицы, революционное настроение солдат Северного фронта и матросов Балтики, их возможное вооруженное сопротивление в случае военного похода на Петроград, и т. д. И действительно, при первом же ознакомлении с дополнительными архивными и другими материалами видно, что масштабы военной подготовки корниловского заговора были несравненно большими, что Ставка и не думала ограничиваться только 3-м конным корпусом и туземной дивизией, рассматривая их только как передовой отряд тех военных сил, которые она намеревалась двинуть на Петроград. Для подтверждения этого положения мы ограничимся лишь некоторыми примерами, поскольку подробное освещение этого вопроса не является задачей данной статьи. При подготовке похода Корнилова на Петроград план Ставки пред-/278/ 1. ЦГВИА, ф. 2067, on. 1, д. 175, л. 29. сматривал активное участие в военном перевороте 34-го украинского Армейского корпуса. Когда использовать его оказалось невозможным в силу революционных настроений солдатских масс, Ставка вместо него рассчитывала направить на Петроград 1-ю и 81-ю пехотные дивизии, ш которых предполагалось создать новый армейский корпус. С этой целью ею был дан приказ направить на Северный фронт также управление 45-го армейского корпуса. Кроме того, по приказу Ставки перевозились по направлению к Петрограду Корниловский ударный полк, Омский ударный батальон, британский и бельгийский броневые дивизионы и другие части [1]. Для непосредственного усиления 3-го конного корпуса направлялись 10-я кавалерийская дивизия (ранее входившая в его состав) и 16-я кавалерийская дивизия, а для усиления туземной дивизии и реорганизации ее в Кавказский туземный корпус было приказано двинуть Осетинскую пешую бригаду, Осетинский и Дагестанский конные полки и артиллерийский дивизион. Кроме того, Ставка отдала приказ о движении на Петроград 20-го армейского корпуса и конной дивизии с Западного фронта. В приказе генерала Корнилова от 25 августа говорилось о необходимости «начать отправление дивизий на Северный фронт теперь же, начав посадку и движение с конной дивизии. Во главе конной дивизии должен итти У л а н с к и й  п о л к  в  Г а т ч и н у,  в  р а с п о р я ж е н и е  к о м к о р а  3-го  к о н н о г о, а остальные части этой дивизии — в пункт по указанию Штасев (штаба Северного фронта. — Г. Ж.)» [2]. Все эти войска направлялись или непосредственно в распоряжение командования 3-го конного корпуса, или составляли резерв верховного главнокомандующего. Официально эти переброски объяснялись «оперативными соображениями», но являлись всего лишь маскировкой: это доказывается хотя бы тем, что указанные войска не приняли никакого участия в рижских боях, хотя к началу этих боев значительная часть их находилась уже в намеченных районах. Помимо этих войск, Ставка предполагала также широко использовать войска 1-го Кавказского казачьего и 42-го армейского корпусов, расположенных в Выборгском и Гельсингфорсском районах. Таким образом, только против революционного Петрограда, по плану Ставки, было решено двинуть три конных и три пехотных корпуса, несколько отдельных дивизий и полков. Тот факт, что не все эти соединения В части дошли до места назначения и не приняли участие в борьбе против рабочих и солдат революционного Петрограда, объясняется быстрым разгромом корниловского заговора. Второй военный заговор против революции готовился еще в большей тайне и в значительно больших масштабах, чем первый. Контрреволюция учла уроки корниловского похода 25 августа 1917 г. на Петроград и на этот раз сделала все возможное для подготовки и переброски с различных фронтов наибольшего количества военных сил с целью захвата Петрограда и разгрома революции в стране. Непосредственно военной подготовкой второго заговора занимались Ставка и военное министерство; общее руководство осуществлялось правительством «социалиста» Керенского при самой активной поддержке всех помещичье-буржуазных и мелкобур-/279/ 1. ЦГВИА, ф. 2067, on. 1, д. 175, лл. 381—387, а также ф. 2148, оп. 1, д. 140, л. 115 (приказы и телеграфная переписка о перевозке войск). 2. ЦГВИА, ф. 2113, оп. 1, д. 818, л. 381 (подчеркнуто мной. — Г. Ж.). Остальные дивизии предполагалось направить в г. Остров и дальше на Петроград. -жуазных партий — октябристов, кадетов, меньшевиков, эсеров и др. Второй заговор, как и первый, подготавливался при полной поддержке и активном участии агентов стран Антанты. Военно-техническую сторону заговора, помимо Ставки, разрабатывали «быховские узники» — арестованные в связи с первым заговором и содержавшиеся в Быхове генералы Корнилов, Лукомский, Деникин и др. Были приняты все меры к тому, чтобы подготовка заговора оставила как можно меньше следов, в частности письменных документов. Она осуществлялась прежде всего путем личных переговоров. Количество штабных офицеров, привлеченных к заговору, было сведено к минимуму. Изучение материалов, связанных с подготовкой второго заговора, показывает, как сказано выше, что его истинные масштабы в нашей исторической литературе раскрыты еще меньше, чем это имеет место в отношении заговора Корнилова. Чаще всего перечень мероприятий заговорщиков исчерпывается данными о намечавшемся использовании ударных батальонов, юнкерских училищ и школ прапорщиков, нескольких кавалерийских и казачьих дивизий, расположенных поблизости от Петрограда, а также возможного использования польского и чехословацкого национальных корпусов. В действительности указанные части и соединения составляли меньшую часть тех военных сил, которые заговорщики готовили для военного переворота. В середине сентября 1917 г. план второго корниловского заговора был разработан полностью. В конце сентября он был утвержден на секретном совещании в Ставке, на котором, кроме небольшой группы генералитета, присутствовали Керенский и представители буржуазных партий. План охватывал все стороны подготовки и осуществления военного переворота в стране. Он предусматривал мобилизацию всех контрреволюционных сил (в том числе указанных выше групп войск), приведение их в боевую готовность и сосредоточение в важнейших стратегических пунктах страны и фронта. Главное внимание в плане было уделено усилению «надежными» войсками тех районов Северного фронта, которые непосредственно примыкали к Петрограду. В подкрепление к 3-му конному корпусу, который усилиями Керенского после подавления корниловского мятежа был оставлен под Петроградом, было решено направить новые крупные силы, с тем чтобы повторить попытку разгрома революционного Петрограда. Сюда продолжали передвигать отдельные части и соединения, бронепоезда, самокатчиков и ударников для занятия крупных железнодорожных узлов и важных пунктов. Затем было решено спешно перебросить основные силы — несколько пехотных корпусов [1]. Не питая особой надежды на войска Северного фронта, заговорщики начали спешную переброску на север войск с Юго-Западного и Румынского фронтов, с тем чтобы заблаговременно сосредоточить их под Петроградом. И на этот раз переброски были объявлены «оперативными», имеющими якобы целью укрепить Северный фронт. Командующему Северным фронтом было приказано, не считаясь ни с какими препятствиями, предпринять расформирование революционно настроенных частей, ускорить формирование ударных батальонов, используя для этого материальную часть расформировываемых частей, правильно разместить и использовать направляемые из тыла и других фронтов ударные части, занять своими войсками ряд важных пунктов и путей сообщения в пределах фронта. Для этого приказом штаба фронта 4-я кавалерий-/280/ 1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 1746, л. 125; ф. 2003, оп. 3, д. 476, лл. 129—130; ф. 2067, оп. 1, лл. 176, 197. -ская дивизия была выведена в резерв фронта, а затем получила распоряжение «перейти в район по обе стороны железной дороги Псков — Валк — Муствее» [1]. Тем самым в тылу 1-й армии на железных дорогах ставился крепкий заслон против возможного движения революционно настроенных войск на помощь Петрограду. Одновременно штаб Северного фронта приказал спешно направить в Петроград в распоряжение командующего военным округом Ревельский морской ударный батальон. Однако формирование ударных частей шло медленно. Командование испытывало большие затруднения в обеспечении их людским контингентом, обозом и вооружением. Чтобы устранить это препятствие, командование фронта приказало расформировать революционно настроенные 116-ю и 186-ю пехотные дивизии. На запрос штаба 12-й армии, куда в первую очередь надлежит направлять материальную часть расформированных дивизий, из штаба фронта ответили, что «уже неоднократно указывалось снабжать ударные батальоны в первую очередь» [2]. Формирование ударных батальонов усиливалось на всех фронтах. Чтобы облегчить положение с обеспечением их материальной частью, а также с целью обеспечения возможности развертывания более крупных ударных формирований, Временное правительство начало широкое расформирование революционно настроенных дивизии на всех фронтах. Как видно из секретной телеграммы Ставки, в сентябре было намечено к расформированию 59 дивизий и большинство запасных тыловых полков [3]. Таким образом, контрреволюция стремилась одновременно достичь двух целей: ускорить формирование ударных частей и ослабить революционные силы фронта. К концу октября на фронтах было сформировано около 70 ударных батальонов и отдельных полков, и предприняты меры к формированию отдельных ударных дивизий. Одновременно с этим Ставка предприняла ряд мер по мобилизации всех «надежных» сил для направления их в важные пункты страны и прифронтовой полосы. Для этого она потребовала от командующих фронтами точного учета всех «надежных и боеспособных войск» и просила сообщить, какими исправными и вполне надежными самокатными батальонами, броневыми дивизионами, а также артиллерийскими частями она может воспользоваться в случае необходимости для усиления отдельных армий и гарнизонов. Вслед за этим последовал приказ Ставки о том, чтобы все боеспособные самокатные батальоны и броневые дивизионы были спешно подготовлены к отправке в различные пункты страны. Согласно этому приказу, 3-й и 5-й самокатные батальоны, 6-й броневой дивизион и три тяжелых артиллерийских дивизиона были направлены на Северный фронт (самокатные батальоны и бронедивизион получили назначение на станцию Передольскую) [4]. Кроме того, Ставка приказала направить на Северный фронт штурмовой батальон, приданный 64-й пехотной дивизии, и Оренбургский ударный батальон. План второго заговора этим не исчерпывался. Решающую роль в борьбе против рабочих и гарнизона Петрограда, а также революционных солдат фронта и крупных гарнизонов страны Ставка отводила гораздо более крупным военным силам, чем названные выше. Для указанной цели решено было широко использовать события, развернувшиеся на Северном /281/ 1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 415, л. 385. 2. Там же, оп. 3, д. 217, л. 238. 3. Там же, д. 248, л. 11. 4. Там же, ф. 2148, оп. 1, д. 140, лл. 341—345. фронте в связи с высадкой немцев на островах Эзель и Даго, а также готовившимся, по приказу Ставки, наступлением на фронте. Воспользовавшись неоднократными просьбами штаба Северного фронта о помощи, в частности о присылке четырех корпусов в районы Нарвы, Юрьева, Валка и Режицы, Ставка решила оказать эту «помощь» присылкой нескольких пехотных корпусов в район Северного фронта, но отнюдь не в те районы сосредоточения, о которых просило командование фронта. Из всех направлявшихся под Петроград войск только мелкие части были переданы в распоряжение штаба фронта, а все корпуса и дивизии двигались непосредственно на Петроград для осуществления контрреволюционного переворота. Войска направлялись в те же районы, где они сосредоточивались Ставкой и в период первого заговора. Во исполнение плана заговорщиков 1 октября штабу Румынского фронта была послана следующая шифрованная телеграмма: «Главковерх приказал подготовить к перевозке из состава Румфронта в район Невеля двухдивизионный армейский корпус. О времени начала перевозки корпуса будет сообщено дополнительно, по получении донесения о том, какой именно корпус назначен, к каким станциям он может быть сосредоточен для посадки» [1]. Командование фронта незамедлительно ответило, что им избран 16-й армейский корпус, о смене которого с позиций уже отданы необходимые распоряжения. Однако сменить части 16-го армейского корпуса оказалось невозможным. Больше трех недель командование 8-й армии и Румынского фронта прибегало к всевозможным мерам воздействия, чтобы сменить части корпуса с позиций и двинуть их на Петроград, но результата не добилось. 18 октября помощник комиссара 8-й армии доносил: «Боевой приказ о замене 16-го корпуса... уходящего на север, не выполнен всеми частями 33-го корпуса... Несмотря на все меры, эти части до сих пор стать в окопы на замену 41-й, 47-й и 60-й дивизий 16-го корпуса отказываются, требуя пополнения и теплого обмундирования» [2]. Солдаты 33-го и 16-го армейских корпусов, среди которых оказалось много большевистски настроенных пополнений, прибывших из Царицына и Петергофа, под руководством своих военных большевистских организаций сумели сорвать попытку командования двинуть корпус на революционный Петроград. Командованию армии пришлось бить отбой, и 16-й армейский корпус остался на Румынском фронте. Вместе с 16-м корпусом Ставка приказала Румынскому фронту подготовить еще один корпус для переброски его на север во вторую очередь. Командование фронта решило направить под Петроград 17-й армейский корпус. Аналогичный приказ был отдан и Юго-Западному фронту. 3 октября генерал Духонин телеграфировал штабу Румынского и Юго-Западного фронтов: «Ввиду срочности главковерх приказал в первую очередь перевезти на Северный фронт 17-й корпус... От Юго-Западного фронта должен быть подготовлен корпус для отправки во вторую очередь. О том, какой корпус будет назначен, — прошу сообщить» [3]. 17-й армейский корпус находился до этого в составе Юго-Западного фронта. 8 сентября был получен приказ Ставки о переброске его на Румынский фронт. В районе Буковины и Румынии производилась большая перегруппировка немецких войск. Командование фронта было встревожено положением и требовало немедленного пополнения войск. 17-й армейский корпус и направлялся с целью укрепления фронта 8-й армии. Но не успели /282/ 1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 276, л. 129. 2. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 1745, л. 125. 3. ЦГВИА, ф. 2067, оп. 1, д. 176, л. 197. еще части корпуса как следует устроиться в новом районе, как был получен приказ о переброске корпуса под Петроград. Однако осуществить переброску 17-го корпуса оказалось делом весьма трудным. По донесению командования, настроение частей корпуса к осени, под влиянием большевиков, резко революционизировалось. Солдаты требовали прекращения войны, теплого обмундирования и пополнения. 156-й пехотной дивизии дело доходило до отказа выполнять боевые приказы. Донося об общем настроении солдатских масс корпуса, помощник комиссара фронта сообщал, что корпусной съезд 6 октября принял следующее постановление: «Мы, представители 17-го украинского корпуса, предупреждаем, что солдаты-украинцы на Северный фронт не пойдут, а если их повезут, то все украинские организации снимают с себя всякую ответственность за все то, что может случиться» [1]. Чтобы заставить солдат корпуса выполнить приказ Ставки, решили спешно направить в дивизии представителей комиссариата фронта. 7 октября в район корпуса выехали комиссар фронта, представители Румчерода [2] и фронтовой организации украинцев для разъяснения солдатам необходимости перевозки корпуса на север. Но и после увещеваний соглашателей части 156-й пехотной дивизии отказались выполнить приказ перейти на станцию и остались на месте. Такая же неудача постигла соглашателей и в 3-й и 35-й пехотных дивизиях: солдаты не выказали желания снова начать передвижение к железной дороге, чтобы отправиться к Петрограду. 9 октября последовал новый приказ Ставки штабу фронта: немедленно «направить 17-й корпус и 156-ю дивизию на Северный фронт. Ввиду обстановки, — говорилось в приказе, — нужны сильные войска, а не такие, которые больше заняты политикой... Если 156-я дивизия способна быть сильной, она может быть оставлена в составе 17-го корпуса. В противоположном случае опасность направления к Петрограду требует замены ее другой» [3]. Лишь после этого приказа с 10 октября началась спешная отправка частей 17-го армейского корпуса в район Невеля и Великих Лук. Однако перебросить корпус в 15 дней, как это первоначально предполагалось, оказалось невозможным; этому помешали другие спешные перевозки и слабая пропускная способность железнодорожного транспорта. К началу Октябрьской революции только передовые части корпуса прибыли в район назначения, и в Октябрьские дни Ставка стремилась широко использовать эти части в боях против революционных рабочих и войск Петрограда. Не лучше складывалась обстановка для выполнения планов контрреволюции и на Юго-Западном фронте. 1 октября Ставка послала штабу Юго-Западного фронта телеграмму следующего содержания: «Главковерх приказал подготовить к перевозке из состава Юго-Западного фронта в район Порхов—Дно двухдивизионный армейский корпус, отнюдь не 34-й. По прибытии [в] новый район корпус переходит на довольствие Северного фронта, через который держит связь и составляет резерв главковерха» [4]. /283/ 1. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 245, л. 49. 2. Исполнительный комитет советов Румынского фронта, Черноморского флота и Одесской области. 3. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 413, л. 48. 4. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 3, д. 476, л. 130. 34-й Украинский корпус был намечен к переброске еще во время первого заговора. Ставка считала его непригодным для целей военного переворота ввиду проводившейся украинизации корпуса и революционных настроений солдатской массы. Однако найти такой корпус и снять его с фронта оказалось делом весьма трудным. 2 октября штаб фронта представил в Ставку справку с боевой характеристикой и оценкой настроений солдат имевшихся в его распоряжении корпусов, чтобы Ставка могла выбрать из них корпус, пригодный, по ее мнению, для направления на Северный фронт. В справке, в частности, указывалось, что настроение 7-го Сибирского корпуса в общем хорошее, но в боевом отношении нельзя признать его крепким; настроение 22-го Финляндского корпуса — удовлетворительное, корпус наиболее надежный, но он стоит на ответственном Гусятинском направлении; боеспособность находившегося в резерве 49-го армейского корпуса-удовлетворительная, но настроение плохое [1]. Ставка избрала 22-й корпус и приказала подготовить еще один армейский корпус для второй очереди. Несмотря на то, что 22-й корпус прикрывал одно из основных направлений на фронте 7-й армии (Гусятин — Жмеринка), Ставка решила пожертвовать положением на фронте, лишь бы перебросить более надежный корпус в район Порхов — Дно для удара по Петрограду. Командование армии не решилось выполнить немедленно приказ Ставки и отвести корпус с позиций, не обеспечив прикрытия этого важного направления передвижением другого корпуса, однако Ставка требовала немедленного отправления корпуса. Поэтому штаб фронта рекомендовал до смены с позиций 22-го корпуса направить на Северный фронт 2-й гвардейский корпус, решение о выводе которого в резерв было принято еще раньше и осуществлялось фронтом. Затея с переброской 2-го гвардейского корпуса не удалась, так как корпус оказался под влиянием большевиков. По пути следования в тыл солдаты корпуса разгромили ряд имений и помогли местным крестьянам забрать землю, скот и инвентарь помещиков. В результате вечером 2 октября последовал приказ Ставки исключить 2-й гвардейский корпус из переброски на Северный фронт и выбрать другой, более надежный. Этот факт тем более примечателен, что в июле корпус был подвергнут основательной чистке от революционно настроенных солдат. Как видно из донесения штаба армии, на настроение солдат оказали большое влияние большевистские организации армии и агитаторы, недавно вернувшиеся из Петрограда. Именно «под влиянием солдат, возвратившихся с агитаторских курсов, — сообщал штаб, — настроение резко склоняется к немедленному миру» [2]. Это донесение сильно встревожило командование Юго-Западного фронта, и оно немедленно запросило штаб армии, где находятся эти курсы, готовящие агитаторские кадры, столь сильно влияющие на солдат, что целый армейский корпус склоняется к отказу от продолжения войны и к немедленному заключению мира. На это последовал ответ, что курсы «были в Петрограде, в Смольном, при Петроградском совете рабочих и солдатских депутатов» [3]. Петроградский комитет большевистской партии, после того как большевики завоевали большинство в Петроградском совете, сумел в короткий срок подготовить на этих курсах десятки агитаторов, которые, разъезжаясь по армиям и частям, приносили туда большевистские лозунги о войне и классовой борьбе, установки партии о путях прекращения империалистической войны и завоевания власти в стране рабочими, солдатами и крестьянами. /284/ 1. ЦГВИА, ф. 2067, оп. 1, д. 176, л. 210 2. Там же, д. 33, л. 280. 3. Там же, л. 310. Получив приказ Ставки подобрать другой корпус, командование фронта наметило 49-й армейский корпус. Ставка была вынуждена согласиться с этим предложением и 4 октября приказала «приступить к перевозке корпуса в район Невеля, Новосокольники, Великие Луки. Оставаясь в резерве главковерха, корпус должен поступить на довольствие Северного фронта» [1]. Затем последовало дополнительное распоряжение о направлении корпуса в район Тапа — Везенберг. Ставка стремилась использовать продолжавшиеся бои в Прибалтике, чтобы под предлогом необходимости приостановить наступление немцев, ускорить отправку корпуса под Петроград. Это видно из следующей ее телеграммы: «49-й армейский корпус, подлежащий перевозке на Северный фронт, отправляйте с утра 6 октября, пехоту по 6 эшелонов в сутки из Лановец, а колесные эшелоны—по 4 в сутки из Волочиска» [2]. Так без предварительной подготовки началась спешная перевозка 4-й и 82-й дивизий 49-го армейского корпуса, предназначенных якобы для тыловых районов 12-й армии, а на деле — для занятия подступов к Петрограду из Прибалтики. В период первого заговора его руководители считали возможным ограничиться в этом районе лишь одним Корниловским ударным полком, который Ставка направляла на станцию Иеве (ныне Иыхви). Теперь же для создания надежного кордона против революционных войск и ударного кулака для похода на Петроград было решено сосредоточить в этом районе армейский корпус, 29-ю пехотную дивизию и несколько ударных батальонов3. 9 октября Ставка вновь потребовала от командования Юго-Западного фронта немедленно вывести в резерв 22-й армейский корпус и подготовить его к отправке во вторую очередь. В телеграмме, посланной по этому поводу, генерал Духонин указывал командующему фронтом: «События на севере могут потребовать значительного усиления войск Финляндии и Северного фронта. Главковерх приказал подготовить от фронта 22-й корпус и еще другой корпус по вашему выбору, но вполне боеспособный, выведя их пока только в резерв» [4]. Но дело с выводом корпуса затянулось и по существу окончилось неудачей, поскольку многие его части оказались непригодными для выполнения контрреволюционных замыслов Временного правительства и Ставки. Большинство частей корпуса было настроено революционно. Сводка фронта от 9 октября отмечала, что «общее настроение (частей корпуса. — Г. Ж.) апатичное, нет никакой уверенности в себе. Вторая Финляндская стрелковая дивизия ведет широкую агитацию, посылая своих представителей в соседние части, и они организуют митинги, как это было в 11-м Финляндском стрелковом полку, который принял резолюцию о немедленном заключении мира» [5]. Когда начали сменять части корпуса на фронте и выводить их в тыл, то оказалось, что солдаты 22-го корпуса повели себя, как и солдаты частей 2-го гвардейского корпуса, — по пути следования они разгромили име-/285/ 1. ЦГВИА, ф. 2067, оп. 1, д. 176, л. 200. 2. Там же, д. 519, л. 24. 3. В первые дни Октябрьской революции контрреволюционные партии и верхи армии принимали настойчивые меры, чтобы двинуть части 49-го корпуса на Петроград для борьбы с победившими рабочими и солдатами. Для этого в корпус был послан бывший командир карательного отряда в июльские дни в Петрограде, член ЦИК первого созыва, меньшевик — поручик Мазуренко. 4. ЦГВИА, ф. 2067, оп. 1, д. 176, л. 221. 5. Там же. Во 2-й финляндской стрелковой дивизии существовала сильная большевистская организация, проводившая большую агитационную работу среди солдат корпуса. -ния Нафталувка, Немеченцы, Москалевка, передали скот, инвентарь и землю в руки местных крестьян, и командованию армии пришлось посылать казачьи части для защиты помещиков и наведения «порядка». Несмотря на это, Ставка решила бросить корпус на революционный Петроград, причем 3-я финляндская дивизия направлялась в Лугу, а 1-я финляндская дивизия и штаб корпуса — в Гатчину. Однако время было упущено, и приказ о направлении корпуса был отдан лишь накануне Октябрьской революции. Ставка сумела обеспечить погрузку 1-й и 3-й дивизий, но под Петроград они полностью так и не попали. От переброски других войск с Румынского и Юго-Западного фронтов Ставке пришлось на время отказаться ввиду перегруженности железных дорог и невозможности быстро справиться с уже начатыми перевозками. Столкнувшись с невозможностью перевозки в короткие сроки такой огромной массы войск с южных фронтов, Ставка стала искать их в более близких районах, в частности на Западном фронте. Накануне Октябрьской революции Ставка планировала снять с фронта 3-й армии 20-й армейский корпус и передвинуть его в район Северного фронта. Этот корпус должен был активно участвовать еще в первом заговоре, но тогда его не сумели двинуть на Петроград. Однако к этому времени влияние большевиков в 28-й и 137-й пехотных дивизиях корпуса настолько усилилось, что корпус уже не внушал командованию армии доверия. В донесении штаба армии указывалось, что в настроении солдат корпуса произошло резкое ухудшение: участились факты невыполнения боевых приказов, а ротные и полковые комитеты, находившиеся в руках соглашателей, с каждым днем теряют авторитет и влияние среди солдат, причем некоторые комитеты уже идут за массами, «встречаются постановления о выписке исключительно большевистских газет» [1]. Эти факты заставили Ставку отказаться от своего намерения направить корпус под Петроград. Из корпуса была выведена лишь 29-я пехотная дивизия и отправлена в район Везенберга. Вслед за ней с фронта был отправлен в Лугу первый ударный батальон. Таким образом, кроме мобилизации сил Северного фронта, переброски отдельных ударных, самокатных, артиллерийских и других частей, Ставка наметила и стремилась осуществить перевозку в район, весьма удобный для удара по Петрограду и Москве, пяти армейских корпусов и нескольких отдельных дивизий. На революционных рабочих и солдат было решено бросить армию, превосходящую по своей численности любую из действующих армий на фронте. Все передвигавшиеся на север корпуса заговорщики стремились сосредоточить не во фронтовых районах, а в тылу — на железнодорожных и шоссейных магистралях, ведущих к Петрограду. Наличие большого количества войск ка колесах облегчало контрреволюции любой маневр войсками. Перебрасываемые войска должны были составить основные силы контрреволюции для осуществления второго военного заговора. Таковы были широкие планы Ставки и Временного правительства во главе с Керенским по осуществлению второго контрреволюционного заговора. Они рассчитывали окружить революционный Петроград железным кольцом и вооруженной силой задушить революцию. В случае неудачи Ставка намеревалась открыть фронт немцам, сдать им Прибалтику и Петроград, подавить революцию штыками кайзеровской армии. Ставке не удалось полностью осуществить намеченный план переброски и сосредоточения войск в районах, лежащих на пути в Петроград, к началу Октябрьского восстания в столице. К концу октября заговорщики /286/ 1. ЦГВИА, ф. 2048, оп. 1, д. 1195, лл. 126—134. успели перебросить только 49-й и 17-й армейские корпуса и 29-ю пехотную дивизию. 22-й Финляндский корпус и ряд других частей находились в пути, продвигаясь к Петрограду. Одновременно Ставка требовала от командования Румынского фронта подготовки к отправке 2-го армейского корпуса, а от командования Юго-Западного фронта — выделения еще одного корпуса. Их предполагалось сосредоточить в начале ноября под Петроградом, чтобы пустить в ход в момент переворота. Главная причина провала плана Ставки состояла в том, что большевистская партия, разгадав замыслы контрреволюции, форсировала подготовку вооруженного восстания в Петрограде, сорвав тем самым как реализацию плана Ставки по переброске войск, так и военный поход на Петроград с целью разгрома центра революции и установления режима контрреволюционной военной диктатуры. Огромное значение в деле срыва плана Ставки по переброске войск имела, как это видно из фактов, приведенных выше, революционная работа большевиков в армии — и в том числе в тех частях и соединениях, которые намечались к переброске на север. Одновременно большевики проводили большую революционную и организационную работу среди железнодорожников и добились срыва намеченных Ставкой графиков переброски указанных войск. Известную роль сыграло также прогрессировавшее расстройство транспорта, сокращение количества паровозов, подвижного состава и т. п. То, что все войска направлялись Ставкой именно для военного контрреволюционного переворота и установления военной диктатуры, доказывается двумя основными фактами. Во-первых, все перебрасывавшиеся на север войска направлялись в те же самые районы, где сосредоточивались войска и в период заговора Корнилова. Основная их часть не передавалась даже в распоряжение командующего фронтом, а оставалась в резерве верховного главнокомандующего. Во-вторых, в первые дни Великой Октябрьской социалистической революции контрреволюция в первую очередь пыталась широко использовать именно эти войска для похода на Петроград с целью свержения советской власти и для борьбы с начавшейся социалистической революцией на Северном и Западном фронтах, а позднее — для защиты контрреволюционной Ставки. * * * Картина истинных масштабов военной подготовки второго заговора контрреволюции будет не полной, если мы ограничимся фактами, связанными с переброской войск только под Петроград. Архивные материалы убедительно свидетельствуют о том, что аналогичные мероприятия проводились Ставкой и военным командованием и в отношении других крупных промышленных центров, имевших важное значение в развитии революции. Переброска войск в указанные районы, особенно казачьих и кавалерийских частей, усиливается с начала октября. 2 октября командующему Юго-Западным фронтом была послана телеграмма, в которой говорилось: «Главковерх приказал срочно перевезти по железной дороге одну из регулярных кавалерийских дивизий в распоряжение командующего Московского округа, в район по его указанию» [1]. Как сообщал позднее помощник командующего Московским военным округом, этот приказ был вызван «принятием большевистским Советом (Москвы. — Г. Ж.) резолюции о немедленном захвате заводов, и ожидавшийся по этому поводу декрет Совета ставит вопрос выступления большевиков и захват государственных и общественных учреждений в Москве на реальную почву. Имеются сведения, что Москва явится /287/ 1. ЦГВИА. ф. 2003, оп. 2. д. 603, л. 105. центром выступления» [1]. На основании этого сообщения можно предположить, что контрреволюция, по-видимому, имела сведения об известном письме В. И. Ленина от 1 октября 1917 г. в ЦК, МК, ПК и большевикам — членам Советов Петрограда и Москвы о возможности начать социалистическую революцию с того, чтобы Московский Совет тотчас же взял бы власть и объявил себя вместе с Петроградским Советом правительством [2], и что именно поэтому командующий округом настойчиво просил Ставку о немедленной присылке кавалерийских частей с артиллерией. Эта просьба вызвала сильную тревогу в Ставке. 20 октября последовал ее новый приказ штабу Юго-Западного фронта о необходимости спешно подготовить и отправить по железной дороге в Москву конную бригаду с артиллерийской батареей и приказ штабу Западного фронта подготовить и отправить в Москву Астраханскую казачью бригаду с батареей. Одновременно сообщалось, что, ввиду тревожного положения в Москве, 7-й Сибирский казачий полк временно задерживается в Московском округе, а для подавления выступления в Калуге должен быть направлен 4-й Сибирский казачий полк и «дивизион смерти» 2-й Кавказской дивизии [3]. 23 октября штаб Юго-Западного фронта ответил, что в Москву уже направляется 1-я бригада 3-й гвардейской кавалерийской дивизии с конной батареей [4]. Одновременно предпринималась попытка перебросить новые казачьи и кавалерийские части в Киевский и Донецко-Криворожский районы. Еще 1 октября для усиления гарнизона Харькова Керенский приказал срочно перевезти в распоряжение командира 4-й запасной бригады 29-е броневое отделение. Генерал Духонин, встревоженный нарастающими революционными событиями на Украине, телеграфировал Керенскому: «Признаю ослабление гарнизона Киева нежелательным и оставление донских казаков необходимым» [5]. В ответ на это в тот же день последовало согласие Керенского об оставлении в Киеве 17-го Донского казачьего полка [6]. К переброске в Киевский и Донецко-Криворожский бассейны были запланированы крупные военные силы. 14 октября к имевшимся там 5-й и б-й донским казачьим дивизиям дополнительно были назначены три полка 1-й гвардейской кавалерийской дивизии и б отдельных казачьих сотен. Одновременно Ставка потребовала от штаба Румынского фронта немедленного направления кавалерийской дивизии и указывала, что в первую очередь полки должны быть отправлены: «один полк — Кривой Рог и Лозовая, другой — Юзовка, третий — Ровеньки, четвертый — Грушевка» [7]. Во исполнение этих требований Ставки штаб фронта приказал командующему Одесским военным округом немедленно направить в Донбасс одну из конных дивизий, находившихся в его распоряжении [8]. Подготовляя военный переворот, контрреволюция особое внимание уделяла Юго-Востоку России — Дону, Кубани, Тереку, Северному Кавказу и Закавказью. В этом районе намечалось создание крупной вооруженной базы заговорщиков. Большую подготовку в этом направлении проводили штабы Донского, Кубанского и Терского казачьих войск. Чтобы облегчить эту подго-/288/ 1. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 2 д. 603, л. 193. Подчеркнуто мной. — Г. Ж. 2. См. В. И. Ленин. Соч., т. 26, стр. 114—115. 3. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 603, л. 199, а также ф. 2048, д. 15, л. 914. 4. Там же, л. 225. 5. Там же, ф. 2067, оп. 1, д. 2939, л. 53. 6. Там же, ф. 2003, оп. 2, д. 603, л. 168. 7. Там же, л. 162. 8. Там же, л. 145. -товку, Ставка разрешила командованию казачьими войсками временно прекратить отправление всех тех казачьих частей, которые получили приказ направиться на фронт, но потребовала держать их в боевой готовности. Как и в период первого заговора, генерал Каледин должен был подготовить несколько казачьих дивизий для подавления революционного движения в районах, прилегающих к Дону, и для похода на Москву. Проводя большие мероприятия по развертыванию казачьих частей и их подготовке к контрреволюционному перевороту, Временное правительство и Ставка стремились одновременно усилить свое влияние и на Кавказе. Не доверяя сепаратистски настроенной местной буржуазии, но еще больше боясь революционного движения рабочих, крестьян и солдат, Временное правительство проводило политику лавирования. Оно считало возможным использовать борьбу местной буржуазии против революции, ее попытки сформировать национальные буржуазные части, но одновременно предпринимало меры к созданию здесь своих крупных и надежных сил. Эти силы рассчитывали получить путем формирования казачьих корпусов и переброски войск на Кавказ из других районов страны и с фронта. На Северный Кавказ Временное правительство решило перебросить туземную дивизию, с тем чтобы пополнить ее там и реорганизовать в туземный Кавказский корпус. К октябрю все части туземного корпуса были уже на Северном Кавказе, и новый командир корпуса, известный палач петроградских рабочих и солдат генерал Половцев приступил к его реорганизации и пополнению. Туземный корпус вместе с казачьими войсками должен был явиться, по замыслу контрреволюции, вооруженной опорой создававшегося ею так называемого «Юго-Восточного союза казачьих войск, горцев Кавказа и вольных народов степей». Параллельно с этим контрреволюция приступила к формированию крупных казачьих соединений. В сентябре военное министерство и Ставка пошли навстречу ходатайству казачьих верхов и разрешили приступить к формированию нового казачьего пластунского корпуса. В октябре, по плану заговорщиков, корпус было решено вывести с фронта в глубокий тыл, значительно пополнить его и сформировать из него отряд Особого назначения для осуществления контрреволюционного переворота на Кавказе. 3 октября Ставка телеграфировала командующему Юго-Западным фронтом: «Для сформирования особого отряда с совершенно секретным боевым назначением главковерх приказал перевезти в район Тифлиса укомплектованный до четырех-батальонного состава первый Российский (корниловский. — Г. Ж.) полк..., два надежных ударных... полка или четыре таких же батальона, один самокатный батальон, одно радиотелеграфное отделение, один полевой тяжелый дивизион... Все эти части должны поступить на месте в распоряжение генерала Гулыги. Части пробудут во временной командировке два-три месяца» [1]. Таким образом, контрреволюция активно готовилась к разгрому революционного движения и на Кавказе, спешно формируя и стягивая крупные и надежные, с ее точки зрения, части на Северный Кавказ и в Закавказье. Одновременно стягивались надежные части и в Минско-Могилевский район. 10 октября генерал Духонин приказал штабу Кавказского округа отдать распоряжение и немедленно «перевезти из Екатеринодара в Могилев-на-Днепре гвардейский кубанский казачий дивизион» [2]. От Юго-Западного фронта Ставка потребовала направления в Могилев одного /289/ 1. ЦГВИА, ф. 2067, on. 1, д. 176, л. 213. 2. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 603, л. 133. надежного полка, а несколько позднее — 1-го Оренбургского казачьего полка [1]. Кроме этих войск, Ставка рассчитывала широко использовать проходившие через Могилев эшелоны войск с южных фронтов, произвести перегруппировку польских частей, двинуть чехословацкий корпус. Позднее для защиты Ставки в районе Шклов — Копысь была задержана 1-я финляндская дивизия 22-го корпуса, а в Орше сосредоточена 2-я кубанская льготная казачья дивизия [2]. Аналогичные мероприятия проводились и штабом Западного фронта. Еще 30 сентября командующий фронтом просил Ставку разрешить вопрос «о перемещении штаба и важнейших отделов Западного фронта в Оршу, а остальные управления — в Витебск и Смоленск, передвинуть штаб 10-й армии из Молодечно в Минск» [3]. Эта просьба была вызвана политическими и стратегическими соображениями. Штаб фронта прежде всего стремился освободить солдат частей штаба от влияния революционно настроенных рабочих и гарнизона Минска, особенно сильно выросшего после сентябрьской победы большевиков на выборах Минского совета рабочих и солдатских депутатов. Командование фронта стремилось перебраться в небольшой городок и, вместе с тем важный железнодорожный узел — Оршу, в местном Совете которого продолжали господствовать соглашатели. Перемещением в Минск штаба 10-й армии штаб фронта рассчитывал изменить обстановку в свою пользу: поставить сначала рабочих и солдат гарнизона с их революционными организациями под угрозу разгрома, а затем и осуществить этот разгром войсками штаба армии. Однако Ставка сочла этот план неудачным и отвергла его, приказав взамен его укрепить положение штаба Западного фронта путем вызова с фронта «надежных частей» и окружения Минска казачьими, кавалерийскими и ударными войсками, с тем чтобы, накопив достаточные силы, иметь возможность в нужный момент уничтожить большевистские организации и Советы, а также большевистский центр Западного фронта. Во исполнение этого плана, по приказу штаба Западного фронта, к Минску в помощь 2-й кавказской кавалерийской дивизии начали спешно подтягивать с фронта 10-й армии 2-ю кубанскую казачью дивизию (позднее она была направлена в Оршу), отдельные казачьи полки и 4-й и 8-й ударные батальоны, а из тыла — части польского корпуса [4]. Предполагалось также перебросить по нескольку казачьих сотен или кавалерийских эскадронов, а также части польского и чехословацкого корпусов в Ярославль, Череповец, Бологое, Ржев, Вязьму и другие города. Одновременно с этими мероприятиями военное министерство и Ставка проводили переброску ряда революционно настроенных полков из крупных центров страны и казачьих областей на фронт. 19 октября военный министр генерал Верховский телеграфировал генералу Духонину: «Казачьи части в Петрограде застоялись и подпадают под большевистскую пропаганду. Поэтому прошу произвести смену этих полков другими. В этом заключается просьба донцов (т. е. их командования.— Г. Ж.), кажущаяся мне справедливой» [5]. Контрреволюционное командование намечало большой план переброски и разоружения многих революционно настроенных частей в крупных гарнизонах страны, но оно оказалось бессильным осуществить этот /290/ 1. ЦГВИА, ф. 2067, оп. 1, д. 176, л. 256. 2. Там же, л. 328. 3. Там же, д. 519, л. 120. 4. ЦГВИА, ф. 2003, оп. 2, д. 205, лл. 23—24, 44, 68, а также д. 110, л. 56. 5. Там же, д. 603, л. 188. план, потому что его сорвали местные Советы и солдатские комитеты, руководимые большевиками. Как и во время августовского мятежа, буржуазия и верхи армии стремились осуществить новую попытку вооруженного переворота под шум провокационного наступления на фронте. По приказу Ставки, широкое наступление готовилось на Северном фронте. Наступление должно было начаться 22 сентября. Цель наступления заключалась якобы в том, чтобы отбросить противника за р. Западную Двину, освободить Ригу и улучшить положение фронта. Однако эта затея провалилась. Большевистские организации 12-й армии провели большую работу среди солдат в полках и дивизиях и сумели разоблачить замысел, командования, сводившийся к тому, чтобы открыть фронт противнику. Большевики призвали солдат к организованному отказу от выполнения приказа о наступлении. В результате, все попытки командования и соглашателей уговорить солдат, а затем силой принудить их перейти в наступление разбились о единодушное, организованное сопротивление солдат. Солдатские массы наступать отказались. Еще более ярко раскрывают антинациональную предательскую политику и деятельность буржуазии и верхов армии и флота бои на Моонзундских островах. В сентябре Ставка, анализируя данные разведки, предупредила штаб Северного фронта о том, что «в самые ближайшие дни в связи с хорошей погодой... германский флот в весьма значительных силах предпримет операции в Балтийском море» [1]. Однако командование фронта, несмотря на очевидность подготовки противника к высадке десанта, сознательно отрицало возможность широких военных операций на Балтийском море в осенние месяцы и не приняло необходимых мер к усилению обороны. Эта дало возможность противнику при поддержке сильного отряда морского флота осуществить 29-го сентября высадку крупного десанта на остров Эзель. Отношение командования фронта к боям на островах было провокационным, направленным на истребление революционных частей и разгром флота. Сопротивления высадившимся на севере острова Эзель немецким войскам организовано не было, что дало им возможность быстро продвинуться к дамбе Малого Зунда и поставить в тяжелое положение русские войска, ведущие бои на западном и южном побережье острова. Вместо организации помощи войскам командующий фронтом приказал «очистить остров Эзель решительными действиями, хотя бы с риском потерять все свои войска» [2]. В результате войска понесли крупные потери и противнику удалось захватить острова. Так же предательски поступила контрреволюция по отношению к героически сражавшемуся Балтийскому флоту. Буржуазная печать в России и за границей подняла крик о разложении флота, о его неспособности дать отпор противнику. На самом же деле командование сознательно планировало уничтожение Балтийского флота, большевистски настроенных моряков. Для этого необходимо, указывалось в меморандуме капитана 1-го ранга Ренгартена, посланного им от имени командующего Балтийским, флотом на имя морского министра, «приказать флоту, чтобы при появлении флота немецкого, наш флот бросился ему навстречу, не думая о себе, и стремился лишь нанести врагу максимум вреда, ценою хотя бы соб-/291/ 1. Там же, д. 105, л. 15. 2. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 103, л. 10. -ственной гибели... после чего флот наш перестает существовать, а весь Балтийский театр будет для немцев открыт» [1]. Истребить Балтийский флот, ослабить оборону побережья, открыть дорогу войскам Вильгельма на Петроград, чтобы немецким сапогом задушить русскую революцию — таков был предательский план буржуазии и верхов армии и флота. В ходе боев на Северном фронте и Балтийском море все более ясно вырисовывалась картина предательского отношения Ставки не только к обороне Прибалтики, но и Финляндии, Кронштадта и Петрограда. Еще в сентябре развернулась подозрительная кампания по ослаблению обороны Финского залива и Петрограда. В конце сентября командующий Северным фронтом приказал спешно вывести из Финляндии 106-ю пехотную дивизию, из Гельсингфорса — 128-ю дивизию и из Выборга крепостную бригаду [2]. Чтобы замаскировать истинную цель переброски частей и ослабления обороны Финского побережья, все эти войска выводились под предлогом «создавшейся оперативной обстановки, требующей усиления фронта пехотой». Командование фронта продолжало настаивать перед областным комитетом армии, флота и рабочих Финляндии на выполнении приказа о выводе войск даже в период развернувшихся боев на Балтике, когда угроза вторжения противника в Финляндию значительно возросла. Этого не могло скрывать и командование. Как видно из директивы Керенского об итогах проведенного совещания при штабе Северного фронта, «подход противника к Ревелю признается пагубным для Балтийского флота и обороны Финского залива и Гельсингфорса... Финляндия признана совершенно беззащитною» и «высказана желательность иметь в Финляндии еще один или даже два корпуса для Сайменской линии» [3]. Все это показывает, что Временное правительство и Ставка выводом войск преднамеренно ослабляли оборону Финляндии и готовили сдачу противнику Гельсингфорса — крупного революционного центра. В сентябре же был поставлен вопрос и о дезорганизации обороны Петрограда, о выводе из города большинства революционно настроенных запасных полков. Предполагалось направить их в район Вейсенштейна якобы на усиление Северного фронта, а ца самом деле с целью очистить Петроград от революционно настроенного гарнизона. Уже 6 октября командующему Петроградским военным округом последовало из Ставки распоряжение, в котором говорилось: «По создавшейся обстановке необходимо подготовить войска Петроградского гарнизона для выступления для боевых действий в распоряжение Главкосева» [4]. Однако из этой затеи ничего не получилось. Вывод на фронт войск без артиллерии, пулеметов и обоза не мог, разумеется, усилить фронта. Руководимые большевиками солдатские массы сумели разгадать этот предательский план контрреволюции и сорвать его. Одновременно морским командованием проводилась подготовка к сдаче крепости Кронштадта, которая, по его мнению, якобы давно «утратила свое стратегическое значение» для защиты столицы с моря и упразднения которой оно уже добивалось с августа месяца [5]. В ходе боев на Балтийском море командующий Северным фронтом поставил перед Ставкой вопрос о необходимости усиления Балтийского /292/ 1. Цит. по книге «Балтийский флот в Октябрьской революции и гражданской войне», стр. 7. 2. ЦГВИА, ф. 2262, д. 231, л. 302. 3. ЦГВИА, ф. 366, оп, 1, д. 413, лл. 34—35. 4. ЦГВИА, ф. 2031, оп. 1, д. 106, л. 116; ф. 11/Л, Д. 1854, л. 36. 5. ЦГВИА, ф. 366, оп. 1, д. 256, л. 27. побережья несколькими батареями тяжелой артиллерии и просил разрешения снять их в первую очередь из Кронштадта. За эту мысль с радостью ухватились правительство и Ставка; просьба была решительно поддержана, и Керенский приказал командованию Балтийского флота «ускорить отправку орудий на угрожаемое побережье из Кронштадта» [1]. О том, что правящие круги России уже искали возможности к заключению сепаратного мира с Германией ценой истребления значительной части армии, разгрома Балтийского флота и сдачи еще части территории страны, говорят и многие другие факты [2]. 5 октября Временное правительство приняло решение о бегстве из Петрограда в Москву, обрекая столицу на сдачу немецким войскам. «Центральный комитет общественной безопасности Петроградской городской думы, — сообщала газета «Народное слово», — при участии представителей штаба, комиссара Временного правительства и других, наметил ряд м ер для охраны безопасности в Петрограде, в  п р о м е ж у т к е  в р е м е н и  о т  о с т а в л е н и я  е г о  р у с с к и м и  в о й с к а м и  и  д о  в с т у п л е н и я  н е п р и я т е л ь с к и х» [3]. Только героизм и самоотверженность русских солдат и матросов, измотавших в боях противника, нанесших большие потери его десантному корпусу и флоту, предотвратили возможность высадки немецких войск на «большую землю», сорвали замысел противника и не позволили ему прорваться к цитадели революции — Петрограду. Потерпев поражение с организацией провокационного наступления и открытием фронта врагу на Северном фронте и Балтийском море, контрреволюция начала еще более интенсивную переброску «надежных» войск под Петроград. Такова была широкая подготовка контрреволюционной буржуазии и верхов армии ко второму заговору против революции, к утверждению диктатуры империалистической буржуазии. Осуществляя измену, дезорганизуя фронт и тыл, мобилизуя все силы контрреволюции и эсеров, буржуазия и помещики готовились к открытому разгрому революционных сил, к предупреждению социалистической революции. Но этим планам не суждено было осуществиться,— они были сорваны победой Великой Октябрьской социалистической революции. * * * Решающая роль в провале второго контрреволюционного заговора принадлежала большевистской партии, которая вовремя разгадала намерения и планы врага, предупредила и сорвала преступный замысел Временного правительства, помещичье-буржуазных и соглашательских партий, контрреволюционных верхов армии. Центральный Комитет партии не знал тогда о всех размерах тайной подготовки буржуазии к новому заговору против революции. Но и по тем, случайно становившимся известными фактам сосредоточения и передвижения войск, по всей проводимой буржуазным правительством антинародной деятельности, он своевременно установил, что буржуазия и верхи армии развернутым фронтом проводят мобилизацию и организацию своих сил, готовят новый широкий заговор против революции. Партия преду-/293/ 1. Там же, д. 413, л. 35. 2. См. «Иностранные дипломаты о революции 1917 г.» — «Красный архив», 1927, т. 5 (24), стр. 61; «Выступление Родзянко на совещании общественных деятелей». — «Окопный набат», № Ц (24), от 24 октября 1917 г. 3. «Народное слово», № 108, от 11 октября 1917 г. Подчеркнуто мною. — Г. Ж. -преждала рабочих, крестьян и солдат, что буржуазия стремится снова осуществить заговор против революции, чтобы утвердить свою военную диктатуру. 8 октября в «Письме к товарищам большевикам, участвующим на областном съезде Советов Северной области» В. И. Ленин писал о том, что, по слухам, «Керенский ведет казаков в Питер! Вполне вероятно, и будет прямой нашей виной, — указывал В. И. Ленин, — если мы всесторонне не проверим этого и не изучим силы и распределения корниловских войск второго призыва» [1]. Партия развернула огромную работу по разоблачению происков контрреволюции, мобилизации и организации революционных сил, с тем чтобы не только расстроить все предательские антинародные и антинациональные замыслы буржуазии, но и завершить подготовку к осуществлению социалистической революции. Несмотря на массовые аресты и полулегальное положение многих партийных организаций, особенно в армии, Коммунистическая партия продолжала настойчивую работу по укреплению связей с широкими массами рабочих и солдат, ковала прочный союз пролетариата с трудящимся крестьянством, как основу свержения господства буржуазии. Это дало ей возможность создать к октябрю в стране и на фронте, где большевики также имели уже политический «ударный кулак», подавляющий перевес сил в решающих пунктах. Именно поэтому выступление со стороны армии против народа оказалось невозможным. Подготовляя вооруженное восстание, партия четко ставила вопрос о сроках его осуществления. В. И. Ленин указывал, что соотношение сил может измениться в ту или в другую сторону, если упустить благоприятный момент. Он жестоко бичевал предательскую позицию троцкистов, предлагавших отложить восстание до съезда Советов, и всякие другие доводы капитулянтов, направленные на оттяжку сроков вооруженного восстания, ибо это давало врагу время и возможность подтянуть резервы и временно сохранить соотношение сил в пользу контрреволюции. В статье «Кризис назрел» В. И. Ленин писал: «Ждать» съезда Советов есть полный идиотизм, ибо это значит пропустить недели, а недели и даже дни решают теперь все. Это значит трусливо отречься от взятия власти, ибо 1—2 ноября оно будет невозможно (и политически и технически: соберут казаков ко дню глупеньким образом «назначенного» восстания)» [2]. Вечером 24 октября В. И. Ленин в «Письме членам ЦК», оценивая сложившуюся обстановку, требовал немедленно начать вооруженное восстание, взять власть во имя защиты народа от корниловского правительства, не оставлять власти в руках Керенского и Ко до 25 октября. «История, — писал В. И. Ленин, — не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя потерять много завтра, рискуя потерять все» [3]. Второй заговор буржуазии и верхов армии против революции был предупрежден и сорван победой Великой Октябрьской социалистической революции. Направлявшиеся в Петроград войска, несмотря на все усилия контрреволюционной буржуазии, верхов армии, меньшевиков и эсеров, в своей преобладающей массе отказались бороться против Советского правительства. Второй контрреволюционный заговор буржуазии закончился так же бесславно, как и первый. /294/ 1. В. И. Ленин. Соч., т. 26, стр. 157. 2. Там же, стр. 60. 3. Там же, стр. 204. Исторические записки. Т. 56. 1956. С. 278-294.
  35. Военкомуезд started following Бовыкин В.И. Русско-французские противоречия на Балканах и Ближнем Востоке накануне Первой мировой войны // Исторические записки. №59. 1957. С. 84-124.
  36. РУССКО-ФРАНЦУЗСКИЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ НА БАЛКАНАХ И БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕ НАКАНУНЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ В.И. Бовыкин Изучение русско-французских противоречий на Балканах и на Ближнем Востоке накануне первой мировой войны представляет интерес с двух точек зрения. Во-первых, оно дает возможность вскрыть действительный характер взаимоотношений двух империалистических союзников — России и Франции. Это тем более необходимо, что в последнее время некоторые советские историки, прославляя «традиционную русско-французскую дружбу», как одну из важнейших гарантий «безопасности Франции перед лицом угрозы со стороны германского империализма» [1], по существу забывают об империалистическом характере союза между буржуазной Францией и царской Россией. Во-вторых, исследование русско-французских отношений на Ближнем Востоке очень важно для выяснения истории подготовки первой мировой войны великими державами, в частности для выявления роли России. В советской исторической науке ближневосточная политика царской России в годы, предшествовавшие первой мировой войне, изучена слабо. Что же касается буржуазной исторической зарубежной, в частности французской, литературы, то освещение в ней этого вопроса представляет собой один из наиболее характерных примеров искажения исторической правды с целью оправдания политики своей страны. Многие зарубежные историки главное внимание в своем анализе происхождения первой мировой войны уделяют русско-германским и русско-австрийским противоречиям, рассматривая политику царской России на Ближнем Востоке как одну из главных причин войны. При этом обычно преподносится следующая схема: стремясь к захвату проливов, царская Россия в целях укрепления своих позиций на Ближнем Востоке создала Балканский союз; создание Балканского союза повлекло за собой балканские войны 1912—1913 гг.; балканские войны послужили прологом к мировой войне; обострение русско-германских и русско-австрийских противоречий на Ближнем Востоке в 1913—1914 гг. сделало войну неизбежной; что же касается Англии и Франции, то они оказались втянутыми в войну вследствие своих обязательств по отношению к России. Родоначальником этой доктрины можно считать Пуанкаре. Именно ему принадлежит утверждение о том, что Франция и Англия ничего не знали о подготовке Балканского союза и были поставлены Россией перед /84/ 1. Ю. В. Борисов. Уроки истории Франции и современность, М., 1955, стр. 3—4. См. также его же. Русско-французские отношения после Франкфуртского мира, М., 1951; В. М. Хвостов. Франко-русский союз и его историческое значение, М., 1955. совершившимся фактом. По словам Пуанкаре, Россия своей агрессивной политикой на Ближнем Востоке все время грозила втянуть Францию в конфликт с германо-австрийским блоком, вследствие чего все усилия французской дипломатии были направлены на то, чтобы сдержать Россию и не допустить русско-германского конфликта; однако эти усилия не увенчались успехом [2]. С «легкой руки» Пуанкаре миф о том, что Россия втянула Францию и Англию в мировую войну, стал очень популярен в западноевропейской историографии. Пожалуй, наиболее ярко он выражен в работе французского историка Мишона, посвященной истории франко-русского союза [3]. Для Мишона союз Франции с Россией это «одна из самых темных страниц ее истории». Говоря о значении франко-русского союза, он пишет: «... "Изоляция" из которой он будто бы вывел нашу страну, была гораздо менее опасна..., чем риск быть втянутой в войну, совершенно чуждую ее жизненным интересам» [4]. Французские империалисты ни в чем не виноваты, ибо они не были заинтересованы в войне; Франция оказалась вовлечена в войну лишь по вине царской России — вот суть концепции Мишона. Для большей убедительности своих доводов Мишон выдвигает тезис о якобы подчиненности французской дипломатии русскому Министерству иностранных дел накануне войны. Французские историки Дебидур [5] и Ренувен [6], отмечая, что главными виновниками войны являлись центральные державы и особенно Германия, подчеркивают при этом, что основным противником Германии была Россия. Боснийский кризис, по мнению Ренувена, «был более показателен для будущего, чем кризис марокканский» [7], ибо именно он вскрыл основные противоречия, из-за которых через несколько лет разразилась мировая война. Подобных же взглядов придерживаются американец Фей [8], английские историки Гуч [9], Ленджер [10] и Хелмрайх [11]. Выдвигая на первый план русско-германские и русско-австрийские противоречия на Ближнем Востоке, указанные историки затушевывают тем самым первостепенное значение англо-германских и франко-германских противоречий в происхождении первой мировой войны. Рассматривая в качестве главной причины войны стремление правящих кругов России к захвату проливов, эти историки, вольно или невольно выгораживают правящие круги Франции и Англии, снимают с них ответственность за возникновение первой мировой войны. Объективное изучение русско-французских противоречий на Балканах и Ближнем Востоке в 1912—1914 гг. полностью опровергает изложенные версии. /85/ 2. См. Р. Пуанкаре. Происхождение мировой войны, М., 1927; R. Р о i n с а r e. Au service de la France, tt. I—II, Paris, 1926—1927. 3. G. Mi chon. L’alliance franco-russe (1891—1917), Paris, 1927. 4. Там же, стр. 305—306. 5. A. Debidour. Histoire diplomatique de I’Europe depuis le congres de Berlin jusqu’a nos jours (1878—1916), Paris, 1926. 6. P. Renouvin. La crise europeenne de la grande guerre (1904—1918), Paris, 1934. 7. Там же, стр. 181. 8. С. Фей. Происхождение мировой войны, М., 1934. 9. Г. П. Гуч. История современной Европы, М.—Л., 1925. 10. W. Lange г. Russia, the straits question and the origins of the Balkan League 1908—1912. — «The Political Science Quarterly» IX, 1928, 43, стр. 321—363. 11. E. Helmereich. The diplomacy of the Balkan wars 1912—1913, Cambridge, 1938. *    *    * В 1912 г. на Балканах разразились события, послужившие прологом к первой мировом войне. Балканы недаром назывались «пороховым погребом Европы». Политическая обстановка на Балканах издавна представляла собой чрезвычайно сложный узел противоречий, в котором широкое народное национально-освободительное движение самым тесным образом переплеталось, с одной стороны, с захватническими стремлениями правящих кругов балканских государств, а с другой, — с ожесточенным соперничеством империалистических держав (Германии, Англии, Франции, Австро-Венгрии и России) за преобладание на Балканах. «...Буржуазия угнетенных наций, — указывал В. И. Ленин, — постоянно превращает лозунги национального освобождения в обман рабочих: во внутренней политике она использует эти лозунги для реакционных соглашений с буржуазией господствующих наций...; во внешней политике она старается заключать сделки с одной из соперничающих империалистических держав ради осуществления своих грабительских целей (политика мелких государств на Балканах и т. п.)» [12]. Такая политика национальной буржуазии балканских государств создавала благоприятные условия для вмешательства во внутренние дела этих государств со стороны великих держав, стремившихся использовать национальные и политические, противоречия на Балканах в своих империалистических интересах. Огромное экономическое и стратегическое значение Балканского полуострова обусловливало особую остроту борьбы, которая велась между империалистическими державами за господство на Балканах. В результате вмешательства крупных империалистических держав в дела балканских государств частные конфликты на Балканах начинают приобретать большое международное значение. Особенно обострилась обстановка на Балканах в 1912 г. Итало-турецкая война 1911 —1912 гг., в которой Турция потерпела жестокое поражение, вызвала новый подъем национально-освободительного движения балканских народов, стремившихся сбросить с себя турецкое иго. В этих условиях правящие крути Болгарии, Сербии, Черногории и Греции пошли на создание военно-политического союза, вошедшего в историю под названием Балканского союза, для совместной борьбы против Турции ради отторжения ее европейских владений. Активное участие в создании Балканского союза приняла царская Россия. В отличие от других великих держав Европы — Англии, Франции, Германии и Австро-Венгрии, -Россия не имела сколько-нибудь значительных экономических интересов на Балканах. Слабый русский капитализм не мог здесь конкурировать со своими более сильными империалистическими соперниками. И хотя русская дипломатия проявляла большую активность на Балканах, главным объектом империалистической политики царской России в этом районе были не Балканы, а черноморские проливы. Экспансия на Балканы являлась для царизма одним из средств овладения проливами. Вопрос о проливах был центральным, определяющим вопросом ближневосточной политики царской России. Это объясняется прежде всего огромной стратегической ролью проливов. Кроме того, накануне первой /86/ 12. В. И. Ленин. Соч., т. 22. стр. 137. мировой войны заметно возросло значение проливов для России в экономическом отношении. «Морской путь через проливы является для нас важнейшей торговой артерией»,— писал вице-директор канцелярии МИД России Н. Д. Пазили в памятной записке «О целях наших на проливах» [13]. По подсчетам Пазилн, в среднем за десятилетие с 1903 по 1912 г. вывоз через Босфор и Дарданеллы составил 37% всего вывоза России [14]. Особенно большую роль играли проливы в русском хлебном экспорте. Накануне первой мировой воины от 60 до 70% всего хлебного экспорта шло через проливы. При этом вывоз пшеницы и ржи через проливы колебался между 75 и 80% [15]. Развитие русской экономики в годы предвоенного промышленного подъема вызвало значительное повышение интереса помещичьих и торгово-промышленных кругов России к ближневосточным рынкам. Об этом свидетельствует хотя бы выход в 1910—1914 гг. большого количества литературы по вопросам внешней торговли России на Ближнем Востоке [16]. В октябре 1908 г. текстильными фабрикантами была направлена в Константинополь специальная комиссия для изучения местного рынка. В комиссию вошли представители московских фирм Цинделя, Коновалова, Рябушинского, Лобзина, Грязнова, Покровской мануфактуры и Одесской мануфактуры Кабляревского [17]. В начале 1910 г. промышленники Донбасса организовали плавучую выставку товаров, которая была показана в ряде портов Ближнего Востока. В выставке приняли участие 160 торгово-промышленных фирм, представлявших самые различные отрасли народного хозяйства [18]. В мае 1910 г. в Москве состоялся всероссийский съезд представителей торговли и промышленности по вопросу о мерах к развитию торговых отношений с Ближним Востоком. На съезде были заслушаны и обсуждены доклады представителя Совета съездов горнопромышленников юга России Дитмара «О возможности экспорта продуктов горной и горнозаводской промышленности на рынки Ближнего Востока», представителя Русского общества пароходства и торговли Руммеля «О торговом флоте в России и его задачах», представителя бакинских нефтепромышленников Паппе о возможности экспорта нефти и нефтепродуктов на Ближний Восток, а также ряд докладов о вывозе на ближневосточные рынки сельскохозяйственных товаров [19]. В октябре 1910 г. состоялся первый южно-русский торгово-промышленный съезд, который также был посвящен о вопросам /87/ 13. «Константинополь и проливы», т. I, М., 1925, стр. 156. 14. Там же, стр. 157. 15. «Обзоры внешней торговли России по европейской к азиатской границам за 1907—1913 годы», табл. IV. 16. С. М. Соколовский. Экономические интересы России на Ближнем Востоке (экспорт русских товаров, его прошлое и будущее), 1910; М. В. Довнар-Запольский. Очередные задачи русского экспорта, 1912; В. И. Денисов. Современное положение русской торговли, 1913; С. Петров. Русский экспорт на Ближнем Востоке. СПб, 1913; П. Шейнов. Торговый обмен между Россией и Турцией, 1913; М В. Довнар-Запольский. Русский экспорт и мировой рынок. 1914; Л. К. Перетц. Торговые интересы России и Турции, СПб., 1914, и др. 17. Г. Ф. Зотова. Вопрос о проливах во внешней политике царской России накануне первой мировой войны (1907—1914) (дипломная работа, истфак МТУ. 1955), стр. 24. Г. Ф. Зотовой был изучен фонд московского биржевого комитета (№ 143) п Московском областном государственном историческом архиве. 18. Там же. стр. 25. развития торговых связей с Ближним Востоком [20]. Этими же вопросам занималось и специальное совещание, созванное в конце 1911 г. при Министерстве торговли и промышленности. По решению совещания, в 1912 г была снаряжена особая экспедиция для изучения рынков Ближнего Востока [21]. В 1909 г. в Константинополе было открыто отделение Русского для внешней торговли банка. Русские торгово-промышленные круги придавали этому факту большое значение. «Русский банк,— говорилось в отчете экспедиции Министерства торговли и промышленности, должен явиться авангардом русского экспорта на Ближнем Востоке и могущественным, необходимым условием его дальнейшего развития» [22]. Рост русского хлебного экспорта через проливы и повышение интереса русской торгово-промышленной буржуазии к ближневосточным рынкам, с одной стороны, и огромное стратегическое значение проливов, с другой, — все это обусловливало ту активную позицию, которую занимала царская дипломатия в вопросе о проливах. В международной же обстановке кануна первой мировой войны, характеризовавшейся предельной активизацией борьбы империалистических держав за колонии и, в частности, за «оттоманское наследство», вопрос о проливах приобрел особую остроту. Решение этого вопроса в конечном счете зависело от исхода той ожесточенной борьбы за господство на Ближнем Востоке, которая развернулась между великими державами в предвоенные годы. Важнейшими участниками этой борьбы были Англия и Германия. Английские правящие круги имели давнишние интересы на Ближнем Востоке. Однако в конце XIX — начало XX в. у них появился опасный соперник в лице молодого германского империализма. Опираясь на полученную в 1898 г. немецким банком концессию на строительство Багдадской железной дороги, германский империализм начал активное проникновение на Ближний Восток, причем накануне первой мировой войны ему удалось добиться преобладающего влияния в Турции. Поражения Турции, понесенные ею в итало-турецкой войне 1911 — 1912 гг., побудили правящие круги царской России серьезно задуматься над возможностью полного краха Оттоманской империи и в связи с этим перехода проливов в руки какого-либо другого государства. Отмечая значительный материальный ущерб, понесенный Россией в результате закрытия Турцией проливов во время итало-турецкой и первой балканской войн, министр иностранных дел Сазонов в докладе Николаю II от 23 ноября 1912 г. писал: «Если теперь осложнения Турции отражаются многомиллионными потерями для России, хотя нам удавалось добиваться сокращения времени закрытия проливов до сравнительно незначительных пределов, то что же будет, когда вместо Турции проливами будет обладать государство, способное оказать сопротивление требованиям России» [23]. С точки зрения правящих кругов России единственным способом действительного решения вопроса о проливах в этих условиях могла быть /88/ 20. См. «Труды I южно-русского торгово-промышленного съезда в Одессе», т. I, Одесса, 1910; т. II, Одесса, 1911. 21. В. К- Лисенко. Ближний Восток как рынок сбыта русских товаров, СПб., 1913 (Отчет о деятельности организованной Министерством торговли и промышленности экспедиции для изучения рынков Ближнего Востока). 22. Там же, стр. 25. 23. А. М. Зайончковский. Подготовка России к мировой войне в международном отношении, Л., 1926, стр. 394. аннексия Константинополя и проливов. Однако боснийский кризис и демарш Чарыкова показали, что даже попытки изменения режима проливов, не говоря уж об их захвате, со стороны России встречают самое резкое противодействие не только Германии и Австро-Венгрии, но прежде всего союзников России по Антанте — Англии и Франции. Правящие круги Англии сами лелеяли мечты о захвате зоны проливов и некоторых других областей Оттоманской империи. Что же касается Франции, то она являлась главным кредитором Турции. Ее капиталовложения в этой стране перед мировой войной превышали 3 млрд. франков; 62,9% всей суммы турецкого долга падали на долю Франции [24]. Французские империалисты, так же как и английские, стремились не только еще более усилить свои экономические позиции в Турции, но и захватить со временем ряд принадлежавших ей территорий (Сирию, Палестину, Александретту и т.п.). До тех пор, пока этот захват не был в достаточной степени подготовлен, французская дипломатия самым категорическим образом выступала против пересмотра вопроса о проливах, опасаясь, что такой пересмотр может вызвать преждевременный развал Оттоманской империи. Кроме того, правящие круги Франции рассматривали возможную уступку в вопросе о проливах как своеобразную приманку, при помощи которой они намеревались добиться активного участия России в войне с Германией. «Когда России обеспечат обладание Константинополем, — писал Пуанкаре, — она несомненно, потеряет всякий интерес к войне с Германией» [25]. Не видя возможности осуществить свои империалистические планы в отношении проливов в существующей международной обстановке, правящие круги царской России стремились укрепить свои позиции на Балканах, с тем чтобы, во-первых, создать себе благоприятные условия для захвата проливов на случай изменения международной обстановки, а во-вторых, не допустить захвата проливов каким-либо другим государством. Активно содействуя созданию Балканского союза, царская дипломатия надеялась использовать его в качестве инструмента для решения в свою пользу вопроса о проливах. Кроме того,-в Петербурге полагали, что Балканский союз будет играть роль барьера на пути германо-австрийской экспансии. Правящие круги Франции и Англии внимательно следили за деятельностью русской дипломатии на Балканах. Факты, которые содержатся в советской, английской и даже французской публикациях дипломатических документов [26], а также в воспоминаниях одного из инициаторов Балканского союза, бывшего председателя Совета министров Болгарии Гешова [27], полностью опровергают утверждение Пуанкаре о том, что Балканский союз был создан по секрету от Франции и Англии. На самом деле и французское, и английское правительства были прекрасно осведомлены о переговорах, которые велись между балканскими государствами с целью создания союза. Английский посланник в Софии Бакс-Айронсайд, который, по сообщению русского посланника в Белграде Гартвига, пользовался «необычайным доверием местных правительственных сфер» [28], регулярно /89/ 24. А. Д. Никонов. Вопрос о Константинополе и проливах во время первой мировой империалистической войны, М., 1948 (кандидатская диссертация). 25. Р. Пуанкаре. Воспоминания, 1914—1918, стр. 340. 26. «Международные отношения в эпоху империализма», сер. II (М. О.); «British-documents on the origins or the war», t. IX(BD); «Documents diplomatiques francais». 3-me serie (DDF). 27. И. E. Гешов. Балканский союз. Пгр., 1915. 23. М. О., сер. II, т. XX, ч. 1, № 37. информировал английское правительство о ходе переговоров между Болгарией и Сербией [29]. В день заключения сербо-болгарского договора Бакс-Айронсайд телеграммой сообщил в Лондон его краткое содержание [30]. Французская дипломатия также была в курсе переговоров, предшествовавших созданию Балканского союза. Как известно, председатель Совета министров и министр иностранных дел Болгарии Гешов впервые встретился с сербским премьером Миловановичем для обсуждения сербо-болгарского договора проездом из Франции, где он был на курорте в Виши. Согласно воспоминаниям Гешова, прежде чем покинуть Францию, он посетил Париж и 21 (8) октября 1911 г. имел там беседу с французским министром иностранных дел де Сельвом. В этой беседе Гешов упомянул, в частности, о наличии опасности для Болгарии со стороны Турции, причем де Сельв ответил, что он «допускает эту опасность» [31]. В ноябре 1911 г. Париж посетил сербский король Петр. Сопровождавший его Милованович сразу же по приезде в Париж обсудил с де Сельвом вопрос «о возможном соглашении между Болгарией и Сербией», встретив при этом с его стороны «полное одобрение своего плана» [32]. После этого в Париже между Миловановичем и специально уполномоченными Гешовым болгарскими представителями Ризовым и Станновым продолжались переговоры о сербо-болгарском соглашении [33]. Сообщая о впечатлениях, которые вынес Милованович «из бесед с французскими правительственными лицами по вопросам балканской политики», русский посланник в Белграде Гартвиг писал: «Сердечность парижского свидания, а равно проявление французами интереса к сербским делам превзошли ожидания сербов и внушили им уверенность, что в будущих весьма вероятных осложнениях на Ближнем Востоке они могут рассчитывать вполне на дружественную помощь союзницы России — Франции» [34]. Французский морской министр Делькассе и посол Франции в Риме Баррер, по словам Гартвига, «уверяли Миловановича» в том, что «сербоболгарскому союзу Франция во всякое время готова оказать мощную поддержку» [35]. Дальнейшие переговоры между Болгарией и Сербией, по всей вероятности, также не были секретом для правительства Франции. О них безусловно было известно французскому посланнику в Софии Морису Палеологу, который, как сообщал Извольский, «состоял в особенно интимных отношениях с королем Фердинандом» [36]. Правда, во французской публикации дипломатических документов мы не находим каких-либо сообщений из Софии о сербо-болгарских переговорах. Однако трудно предположить, чтобы болгарские правящие круги скрывали от Палеолога то, что они до мельчайших подробностей сообщали Баксу-Айронсайду. Обычно очень хорошо осведомленный русский посланник в Белграде Гартвиг в одном из своих донесений Сазонову писал: «Мне доподлинно известно, что как /90/ 29. BD, t. IX, р. 1, №№ 525, 543, 544, 555, 558. 30. Там же, №559. 31. И. Е. Гешов. Указ. соч., стр. 14. 32. Там же, стр. 23. 33. Там же. 34. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 1, № 144 [Гарвиг — Нератову, от 3 декабря (20 ноября) 1911 г.]. 35. Там же. 36. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2, № 414 [письмо Извольского Сазонову от 1 февраля (19 января) 1912 г.]. французский, так и английский посланники в Софии в достаточной степени знакомы с ходом сербо-болгарских переговоров» [37]. По-видимому, отсутствие во французской публикации документов, касающихся сербо-болгарских переговоров, есть одна из попыток ее составителей скрыть некоторые стороны истории внешней политики Франции. Во французском Министерстве иностранных дел довольно подозрительно относились к ближневосточной политике России. Сочувствуя идее создания Балканского союза постольку, поскольку его можно было использовать в качестве барьера против продвижения германского империализма на Ближний Восток, правящие круги Франции вместе с тем весьма опасались, что Россия, имевшая огромное влияние на этот союз, воспользуется им для осуществления своих планов в отношении проливов. Французское правительство неоднократно выражало свое недовольство тем, что политика России на Ближнем Востоке, особенно по отношению к Турции, не всегда согласуется с французским правительством. Так, например, 13 марта (29 февраля) 1912 г. Пуанкаре, обратившись к Извольскому с вопросом о том, что означают военные приготовления России на Кавказе, заявил: «Правительство республики всегда понимало союз в том смысле, что Россия не будет предпринимать никакого важного шага без предварительного согласования с ним. Недостаточно того, чтобы вы нас предупреждали; необходимо, чтобы между нами была договоренность» [38]. Стремясь не допустить использования Россией Балканского союза в своих интересах, французская дипломатия потратила немало усилий для того, чтобы поставить внешнюю политику России на Ближнем Востоке под свой контроль. Сразу же после своего прихода к власти Пуанкаре в одной из бесед с Извольским заявил ему, что ввиду «возможности осложнений на Балканском полуострове к началу весны» «необходимо заранее озаботиться о том, чтобы события не застали державы врасплох и что, со своей стороны, он готов во всякое время вступить в конфиденциальный обмен мыслей как с нами (т. е. с Россией. — В. Б.), так и с лондонским кабинетом о могущих возникнуть случайностях» [39]. Вскоре этот «обмен мыслей» состоялся. 14/1 февраля 1912 г. Сазонов вручил французскому послу в Петербурге Ж. Луи памятную записку, в которой указывалось на желательность «договориться о точке зрения и образе действий, имея в виду следующие случаи: а) внутренний (правительственный) кризис в Турции; б) активное выступление Австрии (Санджак, Албания); в) вооруженный конфликт между Турцией и какой-либо балканской державой (Черногория, Греция, Болгария)» [40]. Свой ответ на записку Сазонова Пуанкаре дал лишь после ее обсуждения французским правительством. Отметив в беседе с Извольским, что в случае возникновения на Ближнем Востоке каких-либо осложнений «французское правительство твердо намерено действовать в полном согласии со своей союзницей», он, однако, тут же заявил: «Но если дело дойдет до вопроса об объявлении войны, Франция должна будет сделать различие между такими событиями, которые затронули бы область суще-/91/ 37. Там же, т. XX, ч. 1, № 137 [Гартвиг — Сазонову, от 4 июня (22 мая) 1912 г.]. 38. DDF, s. III, t. II, № 193; «Affaires balkaniques», t. I, № 16. 39. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2. № 414. 40. М. О., сер. II, т. XIX, ч. 2, № 596; DDF, s. III, t. II, № 43; «Affaires balkaniques», t. II. № 12. ствующего между Россией и Францией союзного договора, и обстоятельствами, так сказать, местного, ближневосточного характера. В первом случае Франция несомненно и безусловно выполнит все лежащие на ней обязательства, во втором — французское правительство должно предвидеть, что оно не будет в состоянии получить от страны и парламента надлежащих полномочий для ведения войны» [41]. При этом Пуанкаре пояснил русскому послу, «что различие, установленное между событиями, затрагивающими область союза, и такими, которые имеют, так сказать, местный характер, в сущности не имеет, по его убеждению, практического значения; при нынешней системе европейских союзов и группировок весьма трудно представить себе такое событие на Ближнем Востоке, которое не затронуло бы общего равновесия Европы, а следовательно, и области франко-русского союза. Так, например, всякое вооруженное столкновение между Россией и Австро-Венгрией из-за балканских дел, несомненно, представит casus foederis между Австро-Венгрией и Германией, а это, в свою очередь, вызовет применение франко-русского союза» [42]. Другими словами, недвусмысленно намекая на то, что России будет обеспечена поддержка Франции в войне против Австро-Венгрии, Пуанкаре в то же время давал понять, что в случае военного столкновения России с Турцией царскому правительству нельзя будет рассчитывать на помощь Франции. Между тем русская дипломатия добивалась благоприятной позиции Франции, имея в виду прежде всего именно столкновение России с Турцией. Не случайно в памятной записке Сазонова два вопроса из трех касались Турции. Поэтому ответ Пуанкаре вызвал у русского министра иностранных дел нескрываемое раздражение. Отвечая Извольскому, сделавшему попытку в одном из своих донесений объяснить «некоторую сухость» ответа Пуанкаре тем, что на его формулировке «несомненно отразился математический ум г. Пуанкаре» [43], Сазонов писал: «Указанные свойства мышления французского министра побуждают нас к некоторой осторожности при более обстоятельном определении возможных случайностей» [44]. По мнению Сазонова, вследствие серьезных разногласий между Францией и Россией на Ближнем Востоке «трудно определенно оформить могущие произойти события и, дабы не связывать себя заранее какими-либо определенными обязательствами, необходимо пока ограничиться лишь обещанием при всякой случайности на Балканах... прежде всего сообщить друг другу взгляд свой на происшедшие обстоятельства и приложить все усилия к взаимному согласованию своего образа действий» [45]. Таков был результат состоявшегося «обмена мыслями». Он заставил французскую дипломатию насторожиться. Не добившись установления своего контроля над ближневосточной политикой России, правящий круги Франции прибегли к другим мерам, направленным на то, чтобы парализовать усилия русской дипломатии на Балканах. В мае 1912 г. в парижской газете «Матэн» появилось переданное якобы из Белграда известие о состоявшемся между Болгарией и Сербией соглашении, «краткое очертание коего почти соответствовало действительности» [46]. Не успели последовать опровержения, как другая париж-/92/ 41. М. О., сер. И, т. XIX, ч. 2, № 699 (Извольский — Сазонову, от 28/15 марта 1912 г.) 42. Там же. 43. Там же. 44. Там же, № 729 [Сазонов — Извольскому, от 4 апреля (22 марта) 1912 г.]. 45. Там же. 46. Там же, т. XX, ч. 1, стр. 127. ская газета — «Тан» — опубликовала заявление, в котором, ссылаясь на своего обычно хорошо осведомленного корреспондента, утверждала, что «между Сербией и Болгарией приблизительно месяц тому назад подписан наступательный и оборонительный союз» [47]. Сербское правительство, приняв меры к выявлению источника сообщения, опубликованного в «Матэн», обнаружило, что телеграмму в эту газету послал ее белградский корреспондент, сербский адвокат Милан Джорджиевич, который, как доносил из Белграда Гартвиг, «по-видимому, сознался, что оглашенное в парижской газете известие получено было им от здешнего французского посланника» [48]. Между тем Сазонов через Извольского специально предупреждал Пуанкаре, что «факт договора должен сохраняться в безусловной тайне» [49]. В этой связи надо отметить, что Пуанкаре в беседе с Извольским заявил по поводу сербо-болгарского соглашения, что «если настоящее соглашение приведет к возобновлению переговоров о болгарском займе, для успеха этой операции необходимо будет в той или иной форме ознакомить французские финансовые сферы и французскую публику с новым курсом болгарской политики» [50]. Это заявление дает все основания предполагать, что факт разглашения французским посланником в Белграде сведений о сербо-болгарском договоре не был случайной обмолвкой неопытного дипломата. Во время своего визита в Петербург в августе 1912 г. Пуанкаре вновь предпринял попытку связать ближневосточную политику России какими-либо обязательствами. Убеждая Сазонова не предпринимать никаких шагов на Ближнем Востоке без согласования с Францией, Пуанкаре ссылался на то, что «французское общественное мнение не позволит правительству республики решиться на военные действия из-за чисто балканских вопросов, если Германия останется безучастной и не вызовет по собственному почину применения casus foederis». В ответ на это Сазонов в свою очередь весьма твердо заявил: «Мы также не могли бы оправдать перед русским общественным мнением нашего активного участия в военных действиях, вызванных какими-нибудь внеевропейскими колониальными вопросами, до тех пор, пока жизненные интересы Франции в Европе останутся незатронутыми» [51]. В итоге Пуанкаре удалось добиться от Сазонова лишь устного обещания в случае каких-либо осложнений на Балканах «установить сообразно с обстоятельствами совместный образ действий для предотвращения дипломатическим путем дальнейшего обострения положения» [52]. Не желая связывать внешнюю политику России на Ближнем Востоке, русский министр иностранных дел воздержался от более конкретных обязательств. Переговоры с Францией по ближневосточным вопросам, имевшие место в 1912 г., в частности беседы Сазонова с Пуанкаре во время визита последнего в Петербурге, показали, что союзники царской России по Антанте не склонны содействовать обеспечению ее интересов на Ближнем Востоке. В таких условиях столкновение балканских государств с Турцией, не суля никаких выгод царской России, в то же время грозило весьма неприятными для нее осложнениями. Поэтому русская дипломатия начала принимать все меры к тому, чтобы предотвратить назревавший конфликт /93/ 47. Там же, стр. 146. 48. Там же, №137 [Гартвиг — Сазонову, от 4 июня (22 мая) 1912 г.]. 49. Там же, ч. 2, № 708 (Сазонов — Извольскому, от 30/17 марта 1912 г.). 50. Там же, т. XIX, ч. 2, № 748, стр. 392 [Извольский — Сазонову, от 10 апреля (28 марта) 1912 г.]. 61. Там же, т. XX, ч. 2, стр. 32. 62. Там же. между участниками Балканского союза и Турцией и оттянуть его до более благоприятной международной обстановки. Но эти усилия не принесли результата: 9 октября (26 сентября) 1912 г разразилась первая балканская война. *    *    * Начало военных действий между балканскими государствами и Турцией в тот момент, когда общая международная обстановка не благоприятствовала осуществлению внешнеполитических планов царизма на Ближнем Востоке, вызвала явное беспокойство среди руководителей русской внешней политики, тем более, что им была хорошо известна военная неподготовленность России. В письме к председателю Совета министров Коковцову от 23/10 октября 1912 г. Сазонов заявил, что основная задача русской дипломатии состоит в том, чтобы «отстоять интересы России при сохранении мира», отмечая при этом, что осуществление этой задачи окажется возможным лишь в том случае, если «дипломатические представления» России смогут быть «должным образом поддержаны нашими военными силами». Поэтому в своем письме он настаивал на срочном проведении мероприятий по усилению боевой готовности русской армии. Эти мероприятия, по мнению Сазонова, были необходимы прежде всего на случай возможных осложнений в отношениях России с Австро-Венгрией или с Турцией, в зависимости от того или иного исхода балканской войны. «Равным образом, — указывал Сазонов, — на реальную поддержку Франции и Англии мы, по всей вероятности, вправе рассчитывать лишь в той мере, в какой обе эти державы будут считаться со степенью нашей готовности к возможным рискам» [53]. Получив письмо Сазонова, Коковцов довел его до сведения военного министра Сухомлинова. Вскоре, по представлению последнего, Совет министров принял специальное постановление «Об отпуске сверхсметных кредитов на усиление боевой готовности армии». «Чрезвычайно усложнившаяся, вследствие балканских событий, международно-политическая обстановка данного времени, — говорилось в постановлении, — требует безотлагательного осуществления некоторых мер по усилению боевой готовности нашей армии». С этой целью было решено: 1) отпустить 53 738 тыс. руб. «на расходы по усилению боевой готовности армии»; 2) «предоставить военному министру немедленно приступить к осуществлению мероприятий на общую сумму в 13 093 тыс. руб., предусмотренных по чрезвычайному отделу государственной росписи на 1913 год» [54]. Уведомляя Извольского в письме от 23/10 октября 1912 г. о том, что «мы пришли к заключению о необходимости принять некоторые меры предварительного характера, которые не застали бы нас не подготовленными в военном отношении», Сазонов писал: «Нами руководила при этом мысль, что известная военная готовность наша послужила бы лучше всего именно целям мирного давления и успешного вмешательства России совместно с другими державами в видах прекращения войны». В том же письме Сазонов предлагал Извольскому предпринять шаги для «безотлагательного выяснения» «той конкретной программы, с которой мы могли /94/ 53. АВПР, ф. ПА, д. 130, лл. 45—46. 54. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 101(8), д. 63, лл. 144—158. Особый журнал Совета министров от 31 октября и 2 ноября 1912 г. бы выступить в качестве исходного основания для решения вопроса как о совместном вмешательстве, так и о ликвидации результатов войны» [55]. В правящих кругах Франции известие о начале балканской войны было воспринято вполне спокойно. Пуанкаре, сообщал Извольский в письме от 24/11 октября 1912 г., «не только не страшится мысли о необходимости при известных обстоятельствах решиться на войну, но проявляет спокойную уверенность, что настоящая военно-политическая конъюнктура вполне благоприятна для держав Тройственного согласия и что державы эти имеют на своей стороне наибольшие шансы победы. Уверенность эта основана на подробно разработанных соображениях французского генерального штаба, который учитывает, между прочим, слабость положения Австрии, принужденной бороться на два фронта — с Россией и балканскими государствами». «Такое же суждение, — добавлял Извольский, — я слышал и от высших начальников французской армии» [56]. Первая балканская война принесла много неожиданностей для великих держав, в том числе и для России. Войска союзников, нанеся туркам быстрое и сокрушительное поражение, захватили большую часть Европейской Турции. Болгарская армия неудержимо двигалась к Константинополю. Опасаясь в этой связи за судьбу проливов, Сазонов начал весьма поспешно, «дружески, но серьезно» советовать правительству Болгарин «понять настоятельную необходимость благоразумия и суметь остановиться в нужный момент». При этом он обещал «все возможные компенсации в области ли реформ или земельных присоедиений», но при условии, что эти компенсации «должны быть ограничены линией, проходящей от устья Марицы через Адрианополь к Черному морю» [57]. Одновременно Сазонов стал добиваться активной поддержки Франции и Англии в деле примирения воюющих сторон. Телеграммой от 28/15 октября 1912 г. он предписал Извольскому выразить пожелание, чтобы французское правительство взяло на себя инициативу в деле предложения посредничества между Турцией и балканскими союзниками [58]. В циркулярном письме от 31/18 октября 1912 г. Сазонов выразил мнение, что в основу посредничества могли бы быть положены: «1) незаинтересованность великих держав в территориальных приращениях и 2) принцип равновесия компенсаций между балканскими государствами на основе тех договоров, которые предшествовали их объединению», при условии, что «территория от Константинополя по линию, идущую из устья реки Марицы через Адрианополь к Черному морю, должна оставаться под реальным суверенитетом султана в обеспечение безопасности Константинополя и связанных с нею европейских и русских первостепенных интересов». При этом он писал: «Наши отношения с Францией и Англией побуждают нас рассчитывать на то, что первая своевременною инициативою, вторая своею поддержкою не преминут помочь нам в разрешении нынешнего столь серьезного кризиса без потрясения европейского мира» [59]. /95/ 55. АВПР, ф. ПА, д. 130, лл. 47—48. 56. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 100, л. 179. 57. «Красный архив», 1926, т. 3(16), стр. 19 (Сазонов — Неклюдову, от 31/18 октября 1912 г.). 58. Там же, стр. 13—15. 59. Там же, стр. 15—18. В публикации неправильно дан номер письма: 6782 вместо 678 (АВПР, ф. ПАN, д. 130, л. 78). См. также «Сборник дипломатических документов, касающихся событий на Балканском полуострове», СПб., 1914, № 36, где это» письмо опубликовано со значительными сокращениями и изменениями. Так как обсуждение основ посредничества грозило затянуться, а болгарские войска тем временем все ближе и ближе подходили к турецкой столице, русские послы в Париже и Лондоне, по поручению Сазонова обратились к правительствам Франции и Англии с просьбой дать Болгарии «дружеский совет» приостановить продвижение болгарской армии по направлению к Константинополю [60]. Однако как Грей, так и Пуанкаре отклонили просьбу России [61]. Что же касается вопроса о посредничестве, то Пуанкаре в ответ на предложения Сазонова выдвинул свои четыре пункта условий посредничества: «1) Державы коллективно обратятся к воюющим государствам, чтобы побудить их прекратить военные действия; 2) суверенитет его императорского величества султана останется неприкосновенным в пределах Константинополя и его окрестностей и 3) в остальных областях европейской Турции — национальное, политическое и административное status quo будет изменено для каждой страны особо и при условии справедливого равновесия интересов всех этих государств; 4) для достижения полного согласия в урегулировании всех этих вопросов представители держав не замедлят собраться на конференцию, куда также будут приглашены представители воюющих стран и Румынии» [62]. Сазонов принял пункты, предложенные Пуанкаре. В разговоре с Ж. Луи, состоявшемся поздно вечером 1 ноября (19 октября) 1912 г., он лишь потребовал заменить термин «Константинополь и окрестности» как «слишком ограниченный» другим термином «Константинополь и его район», заявив при этом: «Вы знаете, что мы очень чувствительны в отношении Константинополя» [63]. Сообщив 2 ноября (20 октября) 1912 г. в циркулярной телеграмме о принятии Россией пунктов Пуанкаре с указанным выше изменением [64], Сазонов в этот же день поручил русским послам в Париже и Лондоне сделать заявление о том, что, по мнению русского правительства, «вмешательство держав в войну может быть успешно только, если будет безотлагательно» [65]. Как сообщал Извольский в письме от 3 ноября (21 октября) 1912 г., Пуанкаре в ответ на настояния Сазонова заявил, что он «в общем вполне разделяет» взгляды русского министра иностранных дел и тоже «считает желательным безотлагательное вмешательство держав», однако, по его мнению, на это «имеется мало надежды вследствие положения, занятого Германией и Австрией» [66]. 3 ноября (21 октября) 1912 г. турецкое правительство обратилось к великим державам с просьбой о мирном посредничестве. Воспользовавшись просьбой Турции, царское правительство 4 ноября (22 октября) 1912 г. вновь подняло вопрос о посредничестве. Сазонов по телеграфу предписал Извольскому запросить Пуанкаре, «не признает ли он возможным предпринять соответствующую инициативу в Константинополе и пе-/96/ 60. R. Poincare. Au service de la France, t. II, стр. 296; DDF, s. III, t. IV, № 307. 61. Там же. 62. АВПР, ф. Канцелярия МИД России, 1912 г., д. 101, л. 366 [телеграмма Извольского Сазонову от 1 ноября (19 октября) 1912 г.]; DDF, s. II, t. IV, № 302 и «Affaires balkaniques», t. I, № 217 [телеграмма Пуанкаре послам в Петербурге и Лондоне от 1 ноября (19 октября) 1912 г.]. 63. DDF, s. III, t. IV. №311. 64. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 91. 65. «Материалы по истории франко-русских отношений за 1910—1914 гг.», М., 1922 (в дальнейшем цит.: «Материалы...»), стр. 293. См. также «Сборник дипломатических документов», № 40. «6 АВПР, ф. Канцелярия МИД России, 1912 г., д. 101, л. 382. ред державами» [67]. В другой телеграмме русскому послу в Париже, отправленной в тот же день, Сазонов, констатируя, что удержать балканских союзников от занятия Константинополя можно только «единодушным заявлением держав балканским государствам теперь же» и что поэтому было бы «крайне желательным безотлагательное обращение Франции к державам с предложением в этом смысле», писал: «Благоволите сообщить г. Пуанкаре для личного доверительного его сведения, что занятие союзниками Константинополя могло бы вынудить одновременное появление в турецкой столице всего нашего Черноморского флота. Во избежание сопряженной с этой мерой опасности общеевропейских осложнений было бы важно, чтобы Франция исчерпала все средства должного воздействия в Берлине и Вене для принятия указанного предложения» [68]. Вместе с тем царское правительство пошло на удовлетворение французских требований в отношении Адрианополя. Вечером 4 ноября (22 октября) 1912 г. Сазонов сообщил Ж. Луи, что на секретном совещании, в котором, кроме Сазонова, приняли участие Коковцов, морской министр Григорович и начальник генерального штаба Жилинский, было признано возможным отдать Адрианополь болгарам [69]. Поражение турецкой армии под Чорлу 6 ноября (24 октября) 1912 г. и отход ее на линию так называемых Чаталджинских позиций вызвали настоящую панику в русских правительственных сферах. В 1 час 30 мин. ночи с 7 на 8 ноября (25 на 26 октября) Григорович срочно телеграфировал Николаю II, находившемуся в то время в Спале: «Всеподданнейше испрашиваю соизволения вашего императорского величества разрешить командующему морскими силами Черного моря иметь непосредственное сношение с нашим послом в Турции для высылки неограниченного числа боевых судов или даже всей эскадры, когда в этом наступит надобность, по требованию гофмейстера Гирса (посла России в Турции. — В. Б.). Мера эта вызывается желанием ускорить исполнение распоряжений, не ожидая сношений с Петербургом. Настоящий доклад представляю на обращенную ко мне просьбу министра иностранных дел, одобренную председателем Совета министров» [70]. В 10 час. 32 мин. утра 8 ноября (26 октября) Николай II телеграммой на имя морского министра ответил: «С самого начала следовало применить испрашиваемую меру, на которую согласен» [71]. Поясняя цели, которые преследовала бы посылка русского флота в Константинополь, Сазонов в своем докладе царю от 29/16 марта 1913 г.[72] писал: «Вызов эскадры мог бы обусловиться как необходимостью принять меры к ограждению мирного христианского населения Константинополя во время беспорядочного отступления турецкой армии, так и желательностью, чтобы в случае вступления болгарской армии в Константинополь, в водах Босфора находилась внушительная русская сила, способная своим присутствием оказать нужное давление для предотвращения таких /97/ 67. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 14. 68. «Красный архив», 1926, т. 3 (16), стр. 21—22; «Livre noire», t. I, стр. 338—339, см. также DDF, s. III, t. IV, № 368; «Affaires balkaniques», t. I, № 234. 69. DDF, s. III, t. IV, № 343. 70. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 51. 71. Там же. 72. В тот момент в связи со взятием болгарами Адрианополя снова возникла угроза захвата Константинополя, и Сазонов просил о восстановлении права, предоставленного М. Н. Гирсу, телеграммой от 8 ноября (26 октября) 1912 г. См. об этом ниже. решений вопроса о Константинополе и проливах, кои были бы несовместимы с интересами России» [73]. Наряду с посылкой флота царское правительство готовило также десантный отряд. В письме от 6/19 ноября 1912 г. военный министр Сухомлинов сообщал Коковцову, что на основании телеграммы русского посла в Константинополе Сазонов известил его письмом от 3/16 ноября 1912 г. о том, что «в случае ухода турецких войск» из Константинополя «и возникновения там беспорядков» «может наступить для России необходимость как державы, ближайшей к Константинополю, иметь наготове к немедленной посылке туда охранного отряда в 5000 человек». Сухомлинов доводил до сведения Коковцова, что им отданы для этого все необходимые распоряжения [74]. Однако царское правительство не решилось на посылку русского черноморского флота в проливы без согласия Франции и Англии, которые самым решительным образом выступили против этой меры. Противодействуя посылке русского флота и десанта в Константинополь, правительства Франции и Англии в то же время фактически поощряли болгар к захвату турецкой столицы. Английский посол в Париже Берти в письме к английскому министру иностранных дел Грею от 7 ноября (25 октября) 1912 г., подчеркивая, что Пуанкаре отнюдь не желает быть на поводу у Сазонова и надеется на то, что Грей несколько охладит пыл руководителей внешней политики России, писал: «Русские не могут ожидать, чтобы большинство великих держав содействовало оставлению Константинополя в руках турок только для того, чтобы ждать момента, который Россия сочтет подходящим для того, чтобы самой захватить его» [75]. Тайные попытки французской дипломатии воодушевить Болгарию на оккупацию турецкой столицы не остались секретом для Сазонова. «Не могу скрыть впечатления, телеграфировал он Извольскому 8 ноября (26 октября) 1912 г., — что Франция как будто поощряет союзников к занятию Константинополя» [76]. 7 ноября (25 октября) 1912 г. в ответ на угрозу России в случае захвата болгарскими войсками Константинополя прибегнуть к морской демонстрации в проливах, Грей предложил нейтрализовать проливы и превратить Константинополь в свободный порт под международным контролем [77]. Царское правительство, с полным основанием опасаясь, что в случае реализации предложения Грея преобладающее положение в проливах достанется отнюдь не России, попросило Францию предложить державам сделать заявление о своей незаинтересованности в вопросе о проливах. В ответ Пуанкаре потребовал, чтобы и Россия сделала подобное заявление. Не желая связывать себя в таком важном для него вопросе, царское правительство уклонилось от определенного ответа и заняло выжидательную позицию. Между тем болгарское наступление на Константинополь было приостановлено; на Чаталджинских позициях турецкие войска сумели задержать болгар. Непосредственная угроза захвата Константинополя миновала, и вопрос о проливах стал постепенно отходить на второй план. В центре внимания великих держав оказались новые события, а именно австро-сербские противоречия. /98/ 73. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 52. 74. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 8, 1912 г., д. 73, л. 4. 75. BD, LIX, р. 2, №156. 76. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 111. 77. Е. А. Адамов. Вопрос о проливах и Константинополе в международной политике в 1908—1917 гг. — «Константинополь и проливы», т. I, стр. 291. *    *    * Стремление Сербии добиться выхода к морю натолкнулось на сильное противодействие Австро-Венгрии. Сильная Сербия могла бы стать серьезным препятствием для осуществления захватнических планов Австро-Венгрии на Балканах. Поэтому Австро-Венгрия в союзе с Германией предприняла ряд мер с целью помешать Сербии получить выход к морю. Отношения между Австро-Венгрией и Сербией приобрели чрезвычайно напряженный характер. В связи с этим австрийское правительство приняло ряд мер военного характера. В октябре 1912 г. было задержано увольнение в запас очередного срока военнослужащих; под видом учебных сборов был произведен призыв дополнительного резерва для пополнения отдельных частей и т. д. В ноябре в строжайшей тайне началась мобилизация ряда корпусов против Сербии, и армия постепенно была доведена почти до состояния полной мобилизационной готовности. Обострение австро-сербских противоречий значительно усилило интерес французской дипломатии к положению на Балканах. Вопрос об отношении к австро-сербскому конфликту был впервые поднят Пуанкаре еще 4 ноября (22 октября) 1912 г. в беседе с Извольским. Согласно телеграмме Извольского, Пуанкаре заявил в этой беседе, что «его все более и более беспокоит положение, занятое Австрией, и возможность с ее стороны территориального захвата» [78]. В тот же день Пуанкаре вручил Извольскому собственноручную записку, в которой предлагал «уже теперь определить поведение совместно на случай, если бы Австрия попыталась реализовать свои стремления к территориальным приобретениям» [79]. Комментируя предложение, содержавшееся в записке Пуанкаре, Извольский в письме к Сазонову от 7 ноября (25 октября) 1912 г. отмечал: «Предложение это было сделано по обсуждении вопроса французским Советом министров, и в нем выражается совершенно новый взгляд (подчеркнуто мной.— В. Б.) Франции на вопрос о территориальном расширении Австрии за счет Балканского полуострова. Тогда как до сих пор Франция заявляла нам, что местные, так сказать, чисто балканские события могут вызвать с ее стороны лишь дипломатические, а отнюдь не активные действия, ныне она как бы признает, что территориальный захват со стороны Австрии затрагивает общеевропейское равновесие и поэтому и собственные интересы Франции. Я не преминул заметить господину Пуанкаре,— продолжал Извольский, — что, предлагая обсудить совместно с нами и Англией способы предотвратить подобный захват, он этим самым ставит вопрос о практических последствиях предположенного им соглашения: из его ответа я мог заключить, что он вполне отдает себе отчет в том, что Франция может быть вовлечена на этой почве в военные действия... Господин Палеолог (директор политического департамента. — В. Б.) вполне признал, что предлагаемое соглашение может привести к тем или иным активным действиям» [80]. На письмо Извольского Сазонов ответил очень осторожно. Указав на то, что «в настоящую минуту Австрия едва ли стремится к новым земельным приращениям в Европе», он вместе с тем подчеркнул желательность /99/ 78. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 387. 79. «Материалы...», стр. 297; «Livre noire», t. 1, стр. 343; DDF, s. III, t, IV, № 346; «Affaires balkaniques», t. I, № 226. 80. «Материалы...», стр. 296; «Livre noire», t. I, стр. 342. «получить уверенность, что в случае необходимого с нашей стороны вмешательства Франция не останется безучастной». «С другой стороны, — писал далее Сазонов, — так как, ввиду быстро меняющейся обстановки на Балканах, трудно предвидеть все могущие представиться случайности способные потребовать от нас тех или иных действий для обеспечения наших жизненных интересов, я считал бы необходимым тщательно избегать в наших переговорах с иностранными кабинетами всего, что впоследствии могло бы оказаться для нас стеснительным» [81]. 12 ноября (30 октября) 1912 г. Извольский вручил французскому министру иностранных дел ноту, составленную на основании письма Сазонова. В этой ноте, в частности, выражалось желание «знать позицию Франции и Англии, на случай если бы не удалось предупредить активного выступления Австрии» [82]. Но Пуанкаре уклонился от прямого ответа на заданный вопрос, сославшись на необходимость его обсуждения в Совете министров [83]. Только 17/4 ноября 1912 г. французское правительство уведомило русского посла о своем решении. «Правительство республики, — говорилось в письме Пуанкаре на имя Извольского, — не определит своего образа действий до тех пор, пока императорское правительство не раскроет ему свои собственные намерения. Так как Россия наиболее заинтересована в данном вопросе, на нее и ложится ответственность взять на себя инициативу и сформулировать предложения» [84]. Таков был официальный ответ. Неофициально же Пуанкаре высказался более откровенно: «России должна принадлежать инициатива, — заявил он Извольскому, поясняя текст своего письма, — роль Франции — оказать ей наиболее действительную помощь». И добавил: «В сущности... все это сводится к тому, что если Россия будет воевать, Франция также вступит в войну, потому что мы знаем, что в этом вопросе за Австрией будет Германия» [85]. В своих мемуарах Пуанкаре делает попытку доказать, что он якобы не давал подобных заверений, что французская дипломатия занимала в период австро-сербского конфликта примирительную позицию и все время придерживалась не только духа, но и буквы франко-русской военной конвенции [86]. Однако эти утверждения находятся в резком противоречии с фактами. Факты свидетельствуют о том, что французское правительство, которое в тот момент, когда над Константинополем висела угроза захвата болгарскими войсками, всемерно противодействовало вмешательству России в дела воюющих стран, в ноябре 1912 г. в связи с австро-сербским конфликтом сделало резкий поворот в своей политике и начало усиленно подталкивать Россию на выступление в защиту интересов Сербии против Австро-Венгрии, обещая при этом свою поддержку, вплоть до вступления в войну. Эта политика провоцирования России на войну с Австро-Венгрией (а следовательно, и с Германией, которая неминуемо должна была выступить в случае военного столкновения Австро-Венгрии и России) осуществлялась Францией при деятельной поддержке английской дипломатии. «Имею основания предполагать, — доносил в Петербург русский посланник в Софии Неклюдов, — что известная и влиятельная часть английского /100/ 81. «Материалы...», стр. 229; «Livre noire», t. I, стр, 344—345. 82. DDF, s.III. t. IV, № 432. 83. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 416. 84. Там же, л. 427; DDF, s. III, t. IV, № 468. 85. «Материалы...», стр. 300; «Lirve noire», t. I. стр. 346 (телеграмма Извольского Сазонову от 17/4 ноября 1912 г.). 86. R. Poincare. Au service de la France, t. I, стр. 336—340. политического мира желала с прошлого года воспользоваться надвигавшимся балканским кризисом, дабы вызвать путем столкновения России с Австрией войну между двумя средне-европейскими державами и державами тройственного согласия, имея при этом главной и конечной целью истребление германского флота и разорение Германии» [87]. Через несколько дней после своей беседы с Извольским по поводу ответа французского правительства на запрос Сазонова Пуанкаре вновь заявил Извольскому, что в случае каких-либо осложнений на почве австро-сербского конфликта французское правительство готово «оказать своей союзнице самую деятельную помощь». Однако, как вновь подчеркнул Пуанкаре, «инициатива должна принадлежать русскому правительству» [88]. Побуждая Россию взять на себя инициативу активного выступления в защиту Сербии и обещая свою вооруженную поддержку, в случае если это выступление окончится военным столкновением России с германоавстрийским блоком, Франция вместе с тем стремилась добиться всемерной активизации военных приготовлений в России. Неоднократно обращая внимание царского правительства на активную подготовку вооруженных сил Австро-Венгрии к войне, французские дипломатические и военные круги настаивали на принятии Россией ответных мер. 23/10 ноября 1912 г. Пуанкаре прочитал Извольскому телеграмму французского посла в Вене Дюмена, в которой, «отмечая крайне повышенное настроение в Вене», посол сообщал о том, что «Австрия мобилизует три корпуса в Галиции и уже кончила все свои военные приготовления в Сербии» [89]. 3 декабря (20 ноября) 1912 г. Извольский телеграфировал, что морской генеральный штаб Франции довел до сведения русского морского агента в Париже капитана I ранга Карпова о том, что Австрия мобилизовала свой флот [90]. Как сообщал в рапорте от 3 декабря (20 ноября) 1912 г. сам Карпов, начальник I отдела французского морского генерального штаба, сообщив ему о мобилизации австрийского флота, подчеркнул, что «французский флот всегда готов» [91]. 9 декабря (26 ноября) 1912 г. Пуанкаре в разговоре с Извольским, отметив, что, по сведениям военного министра Мильерана, «военные приготовления Австрии на русской границе значительно превосходят такие же приготовления России», заявил, что «это может отразиться невыгодным образом на военном положении Франции», так как Германия получит возможность выставить против Франции большое количество войска [92]. Вечером того же дня Пуанкаре отправил французскому послу в Петербурге Ж. Луи телеграмму, в которой говорилось: «Военный министр, обеспокоенный мобилизационными мерами, к которым приступила Австро-Венгрия, желает знать, принял ли русский генеральный штаб со своей стороны какие-либо меры предосторожности» [93]. Ответная телеграмма Ж. Луи от 10 декабря (27 ноября) 1912 г., в которой он сообщал, что, «чем сильнее выражаются в Германии, чем актив-/101/ 87. АВПР, ф. ПА, д. 3700, л. 8. 88. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 100, л. 190 (письмо Извольского Сазонову от 21/8 ноября 1912 г.). 89. Там же, д. 101, л. 442. Телеграмма Дюмена, о которой сообщает Извольский, опубликована в DDF, s. III, IV, № 530. 90. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 464. 91. ЦГАВМФ, ф. 418, оп. 429, 1912 г., д. 9713, лл. 29—30. 92. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 484. 98. DDF, s. III, t. V, № 22. нее действуют в Австрии, тем более спокойны становятся здесь» [99], вызвала резкое недовольство Франции. «Я нашел сегодня Пуанкаре в высшей степени встревоженным доходящими до него со всех сторон и из самых серьезных источников известиями об интенсивных военных приготовлениях Австрии и о предстоящем в самом близком времени активном выступлении ее против Сербии, — телеграфировал Извольский 11 декабря (28 ноября) 1912 г. По сказанным сведениям, вся кавалерия в Галиции и 2 корпуса в Боснии вполне мобилизованы, а в 10 корпусах все батальоны доведены до численности в 700 человек» [95]. Русский военный агент в Париже полковник А. А. Игнатьев, сообщая в письме от 12 декабря (29 ноября) 1912 г. о своем разговоре с первым помощником начальника французского генерального штаба генералом Кастельно, писал: «Генерал Castelnau спросил меня, не имею ли я каких-либо сведений о военных приготовлениях в нашей армии, кои являлись бы естественным ответом на серьезные военные мероприятия Австро-Венгрии. При этом генерал стремился мне дать понять, что подобный вопрос не должен объясняться праздным любопытством, а исключительно желанием согласовать действия французской армии с нашими вероятными планами войны» [96]. Ответ Игнатьева, заявившего, что сведений «о каких-либо чрезвычайных мерах», принимаемых в России, «в данный момент» он не имеет [97], заметно обеспокоил французов. Военный министр Мильеран 12 декабря (29 ноября) 1912 г. поручил французскому военному агенту в Петербурге генералу Лагишу «вновь обратить внимание русского генерального штаба на важность приготовлений, к которым приступила Австрия, и запросить военного министра о том, каковы его намерения» [98]. Однако в Петербурге в Генеральном штабе французскому военному агенту ответили, что «не верят» в нападение Австрии на Россию, а нападение Австрии на Сербию «считают весьма мало вероятным», и что «даже в случае, если бы Австрия напала на Сербию, Россия не будет воевать». Военный министр в ответ на запрос генерала Лагиша заявил, что «он вполне убежден в сохранении мира и намерен выехать 23 декабря нового стиля в Германию и на юг Франции» [99]. Сообщение Лагиша вызвало переполох во французском правительстве, у которого, как отмечал Игнатьев, была «твердая уверенность не уклониться от войны ни при каких обстоятельствах» [10]. «Пуанкаре и весь состав кабинета крайне озадачены и встревожены» сообщением Лагиша, телеграфировал Извольский 14/1 декабря 1912 г. [101] «Правительство сильно взволновано секретной телеграммой генерала Лагиша, сообщающего, со слов нашего генерального штаба, что мы не принимаем пока серьезных мер в ответ на мобилизацию австрийской армии», — доносил Игнатьев [102]. /102/ 94. «Affaires balkaniques», t. II, № 8. 95. АВПР, ф, Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, лл. 492—493; ЦГВИА. ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 6 (копия этой телеграммы была препровождена Сазоновым Сухомлинову «для сведения»). 96. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86 (с), л. 21. 97. Там же. 98. DDF, s. III, t. V, № 48. 99. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 504; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 14 (телеграмма Извольского Сазонову от 14/1 декабря 1912 г.); DDF, s. III, t. V, № 61 и «Affaires balkaniques», t. II, № 14 (телеграмма Ж. Луи Пуанкаре от 14/1 декабря 1912 г.). 100. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 15, 101. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1912 г., д. 101, л. 504; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86(c), л. 14. 102. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 10. Телеграмме Лагиша было придано настолько большое значение, что сразу же по ее получении, т. е. 14/1 декабря 1912 г., она была обсуждена на специально созванном заседании Совета министров Франции [103]. Какие решения были приняты на этом заседании, пока остается неизвестным. Но беседа, которая состоялась между Мильераном и Извольским в один из последующих дней, даст основания предполагать, что Франция не оставила надежды втянуть Россию в войну с германо-австрийским блоком на почве австро-сербского конфликта. В своем письме от 19/6 декабря 1912 г. Игнатьев об этой беседе сообщал следующее: «После обмена любезностями, разговоров по техническим военным вопросам французской армии Мильеран, как я и ожидал, затронул вопрос об «австрийских корпусах» и телеграмме Лагиша, причем он не скрыл своего внутреннего волнения, доходившего до раздражения в тех случаях, когда я отвечал или неопределенно, или успокоительно. Эта часть беседы была приблизительно такова: Мильеран: Какая же, по вашему, полковник, цель австрийской мобилизации? Я: Трудно предрешить этот вопрос, но несомненно, что австрийские приготовления против России носят пока оборонительный характер. Мильеран: Хорошо, но оккупацию Сербии Вы, следовательно, не считаете прямым вызовом на войну для вас? Я: На этот вопрос я не могу ответить, но знаю, что мы не желаем вызывать европейской войны и принимать меры, могущие произвести европейский пожар. Мильеран: Следовательно, вам придется предоставить Сербию ее участи. Это, конечно, дело ваше, но надо только знать, что это не по нашей вине; мы готовы; необходимо это учесть, что ... [104]. А не можете, по крайней мере, мне объяснить, что вообще думают в России о Балканах? Я: Славянский вопрос остается близким нашему сердцу, но история выучила, конечно, нас прежде всего думать о собственных государственных интересах, не жертвуя ими в пользу отвлеченных идей. Мильеран: Но вы же, полковник, понимаете, что здесь вопрос не Албании, не сербов, не Дураццо, а гегемонии Австрии на всем Балканском полуострове?» Игнатьев ответил, что подобные вопросы внешней политики не входят в его компетенцию. Тогда Мильеран, подчеркнув, что он «видит залог успеха союзнических отношений в их абсолютной искренности», спросил: «Но вы все-таки кое-что да делаете по военной части?» [105]. О причинах такого явного нажима со стороны французского правительства проговорился в разговоре с Игнатьевым первый помощник начальника генерального штаба генерал Кастельно. В одном из своих донесений Жилинскому Игнатьев писал: «Генерал Castelnau дважды мне повторил, что он не только считает лично себя готовым к войне, но даже желал бы ее. Последние слова надо понимать в том смысле, что /103/ 103. Там же, д. 86(c), л. 16. 104. Пропуск в оригинале. 105. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 17—19; см. изложение этого разговора: А. А. Игнатьев. Пятьдесят лет в строю, т. I, М., 1950, стр. 501—502; «История дипломатии», т. II, стр. 224—225; А. М. Зайончковский. Подготовка России к империалистической войне (планы войны), М., 1926, стр. 179—180; Н. П. Полетика. Возникновение мировой войны. М., 1935, стр. 265. для французов было бы наиболее выгодно, чтобы Германия начала свои военные приготовления против нас, имея французов как бы в тылу» [106]. Провоцируя Россию на вооруженное столкновение с германо-австрийским блоком, Франция, в свою очередь, деятельно готовилась к войне. В письме от 4 декабря (21 ноября) 1912 г., отмечая, что французское правительство «остается в полной готовности поддержать нас против Австро-Германии не только дипломатическими средствами, но в случае нужды и силой оружия», Игнатьев сообщал: «Из случайной беседы с одним из старших штаб-офицеров генерального штаба я узнал, что в ночь с понедельника на вторник прошлой недели (13 ноября старого стиля) была послана телеграмма от военного министра командирам трех пограничных корпусов — VI, XX и VII — о немедленной подготовке границы к обороне. Подобная мера предусмотрена вне общей мобилизации и может быть принята в случае натянутых дипломатических отношений. Посетив вторично начальника генерального штаба, я встретил подтверждение вышеизложенного, причем генерал сознался, что ни в прошлом году (Агадирский инцидент), ни в 1908 г. эта «проверка» не производилась» [107]. Французское правительство считало создавшийся момент чрезвычайно удобным для того, чтобы развязать войну с германо-австрийским блоком. Оно при этом рассчитывало на то, что война Австрии и Сербии в случае вступления в нее России должна неминуемо вызвать вмешательство Германии. При таком положении русские армии и войска государств Балканского союза должны были бы выдержать на себе основной удар Тройственного союза. Под нажимом французской дипломатии в высших правительственных сферах России неоднократно обсуждался вопрос о военных мероприятиях против Австро-Венгрии. Однако Россия не была готова к войне. К тому же в правящих кругах России с недоверием относились к позиции Франции, ибо, в то время как политические и военные деятели третьей республики давали русским представителям широковещательные неофициальные обещания, французское правительство упорно уклонялось от каких-либо официальных заявлений. Это недоверие нашло, в частности, отражение в составленном в 1912 г. русским генеральным штабом «Плане обороны России на случай общей европейской войны», где говорилось: «Опыт последних лет показал, что России трудно рассчитывать на помощь Франции в тех случаях, когда интересы Франции непосредственно не затронуты... Современная политика этой страны ясно показывает, что прежде всего Франция будет считаться с собственными интересами, а не с интересами союза. Поэтому, если ко времени столкновения затронуты будут также и интересы Франции, то Россия увидит верного и деятельного союзника, в противном же случае Франция легко может сыграть в двойственном союзе такую же выжидательную роль, какую Италия — в союзе тройственном. В общем нам далеко не обеспечена со стороны Франции та энергичная дипломатическая поддержка и то безусловное активное содействие всей вооруженной силой, которое уже неоднократно высказывали друг другу Германия и Австрия» [108]. Еще меньше надежды правящие круги России возлагали на активную поддержку со стороны Англии. Все эти соображения побуждали царское правительство быть сугубо осторожным в балканских делах и воздерживаться от всяких шагов, которые могли бы вовлечь Россию в войну. /104/ 106. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 2, д. 2197, л. 104. 107. Там же, лл. 135—137. 108. Там же, д. 1079, л. 2. Как рассказывает в своих «Воспоминаниях» Коковцов, 23/10 ноября 1912 г. на совещании у Николая II, на котором присутствовали, кроме него, Сазонов, Сухомлинов, Жилинский и министр путей сообщения Рухлов, военный министр предложил произвести мобилизацию всего Киевского и части Варшавского округа, а также подготовить мобилизацию Одесского округа. Коковцов, Сазонов и Рухлов выступили против этой меры. По предложению Коковцова, было решено взамен мобилизации «задержать на 6 месяцев весь последний срок службы по всей России и этим путем разом увеличить состав нашей армии на целую четверть» [109]. 12 и 18 декабря (29 ноября и 5 декабря) 1912 г. состоялись заседания Совета министров, также посвященные вопросу «О некоторых, вызываемых современным политическим положением, мерах военной предосторожности». В особом журнале, посвященном этим заседаниям, говорится, что военный министр обратился к председателю Совета министров с доверительными письмами, в которых, отмечая тот факт, что «австро-венгерское правительство предприняло в последнее время такие военные мероприятия, которые направлены непосредственно против России и которые далеко выходят за пределы вызываемой современными политическими событиями предосторожности» [110], предлагал принять следующие меры для усиления военного положения России на австрийской границе: 1) В Киевском и Варшавском военных округах усилить кавалерийские части, находящиеся на границе, за счет внутренних ресурсов этих округов. 2) Выдвинуть на южный фронт Варшавского военного округа, кроме того, две отдельные кавалерийские бригады из Московского военного округа. 3) Довести до штатов военного времени пехотные части Варшавского и Киевского округов путем призыва запасных в учебные сборы. Тем же способом укомплектовать некоторые части специальных родов оружия. 4) Увеличить в пограничных кавалерийских и артиллерийских частях Варшавского и Киевского военных округов число лошадей. 5) Усилить охрану военными частями железнодорожных мостов, а также некоторых мостов на шоссейных дорогах в Варшавском и Киевском военных округах. 6) Запретить вывоз лошадей из Европейской России за границу [111]. Коковцов и Сазонов вновь выступили против предложений Сухомлинова. «По мнению председателя и министра иностранных дел, — говорится в особом журнале Совета министров от 29 ноября и 5 декабря 1912 г., — политическая обстановка данного времени представляется в высшей степени напряженной, и всякий неосторожный с нашей стороны шаг может привести к самым грозным последствиям — к вооруженному столкновению с Австрией, которое, в свою очередь, неминуемо приведет к столкновению с Германией, т. е. к общеевропейской войне. Между тем, военная поддержка нас всеми державами Тройственного согласия не может почитаться безусловно обеспеченной. При таких условиях война с Тройственным союзом во главе с Германией явится для нас в настоящее время положительным бедствием, тем более, что у нас нет активной военно-морской силы на Балтийском море, армия еще не приведена в достаточную степень готовности, а внутреннее состояние страны далеко от того воодушевленно-патриотического настроения, которое позволило бы рассчиты-/105/ 109. В. Н. Коковцов. Воспоминания, т. II, Париж, 1933, стр. 122—125. 110. ЦГИАЛ, ф. 1276, оп. 8, 1912 г., д. 73, л. 112. 111. Там же, л. 114. -вать на могучий подъем национального духа и живое непосредственное сочувствие» [112]. В результате, исходя из необходимости «дальнейшее развитие нашей военной подготовки подчинить требованиям политического благоразумия и сугубой осторожности» [113], Совет министров, одобрив 1-й, 4-й и 5-й пункты предложений Сухомлинова, в отношении 2-го, 3-го и 6-го пунктов принял решение «оставить пока без исполнения, поставив осуществление сих мер в зависимость от дальнейшего хода событий» [114]. В частном письме Игнатьеву делопроизводитель по французскому столу главного управления генерального штаба полковник Винекен сообщал: «В Совете министров наиболее миролюбиво настроены Коковцов и Сазонов; абсолютно против войны, кажется, и в Царском [Селе]. В обществе настроение скорее индиферентное; печать и часть общественных деятелей муссируют славянское движение. Меры по мобилизации (выдвигание кавалерии к границе, вручение мобилизационных билетов запасным в пограничных округах и др.), предложенные Сухомлиновым, Советом министров отклонены, отсюда некоторая раздраженность у нашего шефа» [115]. Стремясь не допустить военного столкновения между Сербией и Австро-Венгрией, русская дипломатия начала настойчиво преподавать сербскому правительству советы благоразумия. В телеграмме русскому посланнику в Белграде Гартвигу от 9 ноября (27 октября) 1912 г. Сазонов, отмечая, что «вопрос о выходе Сербии к Адриатическому морю получил за последние дни направление, которое не может не внушить нам серьезных опасений», предупреждал: «Нельзя обострять конфликт до опасности общеевропейской войны из-за этого вопроса» [116]. 19/6 ноября 1912 г. Сазонов опять предложил Гартвигу «удерживать сербов от необдуманных действий, дабы не вызвать конфликта с Австрией» [117]. 20/7 ноября 1912 г., обеспокоенный заявлениями сербского премьер-министра Пашича, носившими «воинственный характер», Сазонов просит Гартвига «воздействовать на Пашича отрезвляющим образом» [118]. 25/12 ноября 1912 г. Сазонов телеграфирует Гартвигу о необходимости предостеречь Пашича «от крайне опасных для Сербии последствий ее необдуманного и неумеренного образа действий» [119]. 11 декабря (28 ноября) 1912 г. Сазонов вновь поручает Гартвигу «обратить внимание сербского правительства на крайнюю желательность в настоящую минуту тщательно воздерживаться от всего того, что могло бы быть сочтено Австрией за провокацию» [120]. Следуя советам русской дипломатии/сербское правительство пошло на уступки требованиям Австро-Венгрии и отказалось от своих притязаний на порт в Адриатическом море. Такой исход дела вызвал большое разочарование в Париже. Некоторые французские газеты стали прямо пого варивать о нецелесообразности франко-русского союза. Обращаясь к Пуанкаре, «Эко де Пари», например, спрашивала: «В действительности, зачем нам нужен союз с Россией, если армия нашего союзника не всту-/106/ 102. ЦГИАЛ, ф. 1276, 1912 г., оп. 8, д. 73, л. 116. 103. Там же, л. 118. 104. Там же, л. 126. 105. ЦГВИА, ф. 415, оп. 2, д. 57, лл. 3—4. 106. АВПР, ф. ПА, д. 130, л. 113. 107. Там же, д. 131, л. 19 (телеграмма Сазонова Гартвигу от 19/6 ноября 1912 г.). 108. Там же, д. 131, л. 25. 109. Там же, л. 40. 110. Там же, л. 87. пит в войну в нужный момент, т. е. тогда, когда на наших границах разыграется решающая партия?» [121]. «Наш полный пассифизм по отношению к австро-сербскому конфликту, при отсутствии сведений о каких бы то ни было наших военных приготовлениях, наталкивал французов на размышления, кои могли весьма пагубно повлиять на прочность нашего с ними союза, — докладывал Игнатьев Жилинскому в письме от 16/3 января 1913 г. — Самой опасной мыслью являлось соображение, что если мы так мало принимаем участия в балканском вопросе, то явится ли когда-нибудь действительно повод, достаточный для нашего вооруженного вмешательства из-за интересов чисто французских?» [122]. В связи с этим Игнатьев просил «хотя бы в самых общих чертах» впредь ставить французов в известность «о наших военных мероприятиях». Он также сообщал, что во французских военных сферах большое недовольство вызывает предполагающийся роспуск запасных в русской армии [123]. На донесении Игнатьева Жилинский наложил следующую резолюцию: «Сообщить во Францию: 1) о том, что запасные задержаны на 6 месяцев во всех европейских и Кавказском военных округах, 2) о пополнении лошадьми кавалерии, артиллерии и обозов Варшавского и Киевского округов, 3) об укомплектовании... двух новых казачьих дивизий...» [124]. Со своей стороны, Сазонов отправил Извольскому телеграмму, в которой говорилось: «Представление о том, будто Россия не предприняла никаких мер для усиления своей боевой готовности, неверно. Задержано под ружьем около 350 000 человек запасных, отпущено около 80 миллионов рублей на экстренные нужды армии и Балтийского флота, некоторые войсковые части Киевского военного округа приближены к австрийской границе, и осуществлен целый ряд других мер» [125]. Чтобы несколько рассеять беспокойство Франции, Сухомлинов в январе 1913 г. сделал визит в Париж, где он имел беседы с президентом республики, председателем Совета министров, «главнейшими министрами» и начальником генерального штаба [126]. Эти беседы, как сообщал Игнатьев, «во многом рассеяли те сомнения в отношении нашей военной готовности, кои назрели за последнее время» [127]. *    *    * Тем временем события на Балканах шли своим чередом. 3 декабря (20 ноября) 1912 г. Турция заключила перемирие с Болгарией и Сербией. 16/3 декабря 1912 г. в Лондоне под эгидой великих держав начались переговоры между Турцией и балканскими союзниками о мирном договоре. Однако не прошло и недели, как эти переговоры были прерваны из-за отказа турецкой делегации пойти на удовлетворение требований союзников о передаче Болгарии Адрианополя. Возобновления военных действий стали ожидать со дня на день. /107/ 121. «Echo de Paris» от 21 декабря 1912 г. 122. ЦГВИА: ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 1—2; ф. 415, оп. 2, д. 96, л. 4. 123. Там же. 124. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, лл. 1, 8; 125. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 11; ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 13 (телеграмма Сазонова Извольскому от 18/5 декабря 1912 г.). 126. «Материалы...», стр. 314 [телеграмма Извольского Сазонову от 12 января 1913 г. (30 декабря 1912 г.)]. 127. ЦГВИА, ф. 2000, оп. 1, д. 86, л. 1; ф. 415, оп. 2, д. 96, д. 4 (письмо Игнатьева Жилинскому, от 16/3 января 1913 г.). Тогда Сазонов телеграммой от 21/8 декабря 1912 г. предложил русскому послу в Константинополе Гирсу заявить турецкому правительству, что если оно «будет упорствовать в вопросе Адрианополя, Скутари и Янины и не пойдет на мир на условии проведения пограничной черты южнее Адрианополя, возобновление военных действий сделается неизбежным, и наш нейтралитет может не быть обеспечен» [128]. Это выступление России было воспринято во Франции резко отрицательно. Как сообщал Извольский в телеграмме от 26/13 декабря 1912 г., Пуанкаре в разговоре с ним «в очень настойчивой форме» выразил сожаление по поводу того, что «подобный шаг, могущий иметь весьма серьезные последствия и вызвать осложнения, в которые может быть вовлечена и Франция», был сделан Россией «вопреки смыслу существующих между Россией и Францией соглашений, без всякого предварительного обмена мыслей» [129]. Чтобы не допустить каких-либо единоличных действий России по отношению к Турции, Пуанкаре выразил готовность выступить с предложением о коллективном обращении великих держав к турецкому правительству. Это обращение, по мнению Пуанкаре, могло бы быть поддержано «при помощи находящейся в Босфоре международной эскадры» [130]. Отвечая Извольскому, Сазонов по поводу «нервности г. Пуанкаре и высказанного им сожаления, что мы не посоветовались с ним», с раздражением писал: «Не желая затрагивать самолюбия г. Пуанкаре в столь серьезные минуты, когда содействие Франции для нас особенно ценно, мы не хотим возвращать французскому министру обратного упрека в чрезмерности его склонности давать советы в делах, прямо его не затрагивающих, не всегда дожидаясь, чтобы его о них попросили» [131]. К предложению Пуанкаре Сазонов отнесся недоверчиво. «Особое положение России на востоке, — писал он, — придает ее единоличным выступлениям в известных случаях гораздо больше веса». Однако, не решившись полностью отклонить предложение Пуанкаре, Сазонов предписал Извольскому выразить пожелание, чтобы французское правительство запросило по этому вопросу мнение лондонского кабинета [132]. В тот же день, когда Извольскому была послана телеграмма с этими инструкциями, из Константинополя пришло известие, полностью подтвердившее основательность недоверия Сазонова к предложению Пуанкаре. Русский посол в Турции Гире телеграфировал о том, что французское правительство отзывает свои военные суда «Виктор Гюго» и «Леон Гамбетта» из Константинополя. «Уход судов, — писал Гире, — как раз в то время, когда следует нравственно повлиять на Порту, чтобы заставить ее уступить Адрианополь болгарам, вреден уже потому, что усилит несговорчивость Турции» [133]. В Париж срочно была дана вторая телеграмма, в которой Сазонов, указывая на нежелательность «отозвания французских судов из Константинополя», выражал свое крайнее недоумение тем, «как /108/ 128. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 20; ср.. DDF, s. Ill, t. V, № 111, 117. 129. АВПР, ф. Канцелярии МИД Росссии, 1912 г., д. 101, л. 529; ср. DDF, s. Ill, t. V, No 123. 130. Tам же. — Пуанкаре имел в виду те военные суда, которые держали в этот момент в проливах великие державы. 131. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 50 (телеграмма Сазонова Извольскому от 28/15 декабря 1912 г.). 132. Т а м же. 133. Там же, д. 3702, л. 190 (телеграмма Гирса Сазонову от 28/15 декабря 1912 г.). вяжется эта мера с только что предложенной нам г. Пуанкаре морской демонстрацией» [134]. В начале января 1913 г. на совещании послов великих держав в Лондоне было решено обратиться к Турции с коллективной нотой, потребовав от нее уступки Адрианополя. Предложение Франции о поддержке этого шага морской демонстрацией военных кораблей великих держав, как и следовало ожидать, натолкнулось на сопротивление держав Тройственного союза. Попытка России поставить вопрос о демонстрации силами лишь держав Тройственного согласия была отклонена как в Париже, так и в Лондоне [135]. В результате воздействие великих держав на Турцию ограничилось предъявлением коллективной ноты. Тем не менее оно принесло свои результаты — турецкое правительство решило удовлетворить предъявленные ему требования. Но 23/10 января 1913 г. в Турции произошел государственный переворот. При прямой поддержке Германии к власти пришла младотурецкая партия, выступавшая против уступки Адрианополя союзникам. В результате 3 февраля (21 января) 1913 г. балканские государства возобновили военные действия и турецкие войска потерпели ряд поражений; 26/13 марта 1913 г. болгары овладели Адрианополем. «Взятие Адрианополя, — отмечал В. И. Ленин, — означает решительную победу болгар, и центр тяжести вопроса перенесен окончательно с театра военных действий на театр грызни и интриг так наз. великих держав» 136. 30/17 марта 1913 г. «Правда» в передовой, озаглавленной «После Адрианополя», писала: «Падение Адрианополя, решительный натиск на Чаталджинские укрепления приближают еще на шаг войска союзников к Константинополю. Опять перед Европой встает вопрос о проливах, опять туда обращено внимание дипломатии всего мира, стремящейся не упустить из своих рук лакомых кусочков» [137]. В этих условиях Россия обратилась ко всем великим державам с предложением произвести коллективный демарш в Константинополе и Софии, с тем чтобы побудить турецкое правительство принять условия Болгарии, а болгарское правительство заставить приостановить военные действия [138]. Франция, на словах заявившая о своей готовности поддержать предложение России, на деле стала затягивать его осуществление. Русский посланник в Софии Неклюдов в телеграмме от 2 апреля (20 марта) 1913 г. сообщал, что коллективный демарш откладывается из-за того, что французский посланник не получил инструкций от своего правительства. «Тем временем, — заключал Неклюдов, — на Чаталдже болгары уже начинают получать осадные орудия из Адрианополя и иные устанавливать» [139]. Не особенно надеясь на эффективность коллективного выступления держав, Сазонов 28/15 марта 1913 г., с одобрения Николая II и с ведома /109/ 134. АВПР, ф. ПА, д. 132, л. 54 (телеграмма Сазонова Извольскому от 29/16 декабря 1912 г.). 135. АВПР, ф. ПА, д. 3703, № 28 (телеграмма Сазонова в Лондон и Париж от 15/2 января 1913 г.:); DDF, s. III, t. V, № 222 и «Affaires balkaniques», t. II, № 64 (нота русского посольства в Париже, от 16/3 января 1913 г.); «Материалы...», стр. 320 (ответная телеграмма поверенного в делах в Париже Севастопуло от 18/5 января 1913 г.). 136. В. И, Ленин. Соч., т. 19, стр. 19. 137. «Правда», № 64, от 17 марта 1913 г. 138. АВПР, ф. ПА, д. 3705, л. 185 (циркулярная телеграмма Сазонова от 28/15 марта 1913 г.); DDF, сер. III, т. VI, № 21 (письмо Извольского министру иностранных дел Франции Пишону от 28/15 марта 1913 г.).. 139. АВПР, ф. ПА, д. 3705, л. 282. морского министра Григоровича, телеграфировал послу в Константинополе М. Н. Гирсу о возобновлении его полномочий на вызов в случае надобности всего черноморского флота без предварительного уведомления Петербурга [140]. Нотой от 31/18 марта 1913 г. Извольский поставил в известность об этой мере французское правительство [141]. 5 апреля (23 марта) 1913 г. состоялось, наконец, коллективное выступление держав в Софии. Но оно не принесло результата, так как ответ болгарского правительства, по оценке министра иностранных дел Франции Пишона, «не позволял дальше надеяться на быстрое заключение мира» [142]. Опасаясь, что при таком положении Россия осуществит свою угрозу о посылке черноморского флота в проливы, французское правительство 7 апреля (25 марта) 1913 г. через своего посла в Петербурге предостерегло Сазонова от подобной меры и предложило заменить ее коллективной морской демонстрацией с участием всех великих держав [143]. Предложение было вызвано страхом Франции перед возможностью захвата проливов русскими военно-морскими силами. Что же касается коллективной демонстрации, то не только эффективность этой демонстрации, но даже возможность ее осуществления были очень сомнительны. Поэтому Сазонов, дав в принципе согласие на французское предложение [144], обратился к болгарскому правительству с самым настоятельным требованием не предпринимать штурма Чаталджи. В порядке компенсации он обещал поддержать требования Болгарии о военной контрибуции и гарантировать соблюдение сербо-болгарского договора 1912 г. о разграничении. Болгарское правительство решило принять требования России, и вскоре между Турцией и Болгарией была достигнута договоренность о прекращении военных действий. *    *    * Крупные противоречия существовали между Францией и Россией и в области финансовых вопросов, связанных с первой балканской войной. Эти вопросы предполагалось разрешить на заседаниях международной финансовой комиссии в Париже, однако задолго до начала работы этой комиссии обнаружилось, что Франция и Россия придерживаются диаметрально противоположных взглядов по большинству пунктов ориентировочной повестки дня заседаний комиссии. Касаясь участия России в работе этой комиссии, Сазонов в письме Извольскому от 29/16 марта 1913 г. писал, что оно «несомненно осложнится тем обстоятельством, что политические интересы России на Ближнем Востоке отнюдь не совпадают с экономическими и финансовыми интересами европейских держав, в том числе и союзной Франции» [145]. Основными вопросами, по которым расходились Россия и Франция, были: 1) вопрос о переводе части оттоманского долга на балканские госу-/110/ 140. «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 82. 141. DDF, s. III, t. VI, № 127; «Affaires balkaniques», t. II, № 193. M. Paleologue. Au Quai d’Orsey a la veille de la tourmente, Paris, 1947, стр. 86—87. 142. DDF, s. III, t. VI, № 273. 143. DDF, s. III, t. VI, № 217; «Affaires balkaniques», t. II; № 200; «Материалы...», стр. 359 [телеграмма Извольского Сазонову от 8 апреля (26 марта) 1913 г.]. В «Материалах...» допущена опечатка: телеграмма Извольского помечена 26 марта (4 апреля 1913 г.) 144. См. «Материалы...», стр. 362; DDF, s. Ill, t. VI, № 252. 145. АВПР, ф. ПА, д. 3256, л. 233. дарства (в связи с переходом к ним части бывших турецких владений); 2) вопрос об установлении общеевропейского контроля над финансами Турции. По первому вопросу Сазонов очень подробно осветил позицию России в письме к Коковцову от 31/18 декабря 1912 г. В этом письме, отмечая, что задачи России в решении данного вопроса «коренным образом расходятся с финансовыми видами Франции», Сазонов писал: «Для финансовых кругов Франции важно не только обеспечить исправный платеж по данным долговым обязательствам, в коих заинтересованы французские капиталисты, но и по возможности облегчить Турцию от бремени этих обязательств, дабы сохранить за нею известную финансовую эластичность, которая обеспечила бы в будущем большой простор для помещения французских капиталов в различные предприятия в Малой Азии». «С мотивом этим, — продолжал Сазонов, — очевидно, связано будет стремление по возможности увеличить долю долга, причитающегося балканским государствам. Не исключена также возможность, что французское правительство будет желать по возможности даже сохранить в отходящих от Турции территориях действие нынешних учреждений публичного долга». Что же касается России, пояснял далее Сазонов, то она, «защищая интересы балканских государств», должна «зорко следить за тем, чтобы справедливое обеспечение кредиторов не повлекло за собою переложения на балканские государства части долга в размерах, превышающих удовлетворение указанной финансовой операции». Особенно подчеркивал Сазонов то, что предложение, касающееся «сохранения учреждений публичного долга на территориях, отходящих во владение балканских государств», «не может встретить с нашей стороны какой-либо поддержки» [146]. Выступая за «наиболее выгодное для союзных государств решение вопроса о разверстке турецкого долга», русская дипломатия вместе с тем резко отрицательно реагировала на поддержанное Францией английское предложение об установлении общеевропейского контроля над турецкими финансами. В письме к Извольскому, оценивавшему в одном из своих донесений это предложение как выгодное для России ввиду того, что европейский контроль должен был бы привести к уменьшению ассигнований на вооруженные силы Турции и к снижению затрат на оборону проливов [147], Сазонов, подчеркивая, что общеевропейский контроль может выродиться «в гегемонию одной какой-либо державы», писал: «Мы полагаем, что Россия может извлечь больше выгод из прямых и непосредственных отношений со свободной Турцией, чем связав себя ее подчинением европейскому контролю, если бы таковой осуществился» [148]. Точка зрения Сазонова была поддержана также Сухомлиновым [149] и Григоровичем [150]. Сухомлинов в своем письме к Сазонову, в частности,, писал: «Контроль будет несомненно способствовать внедрению и официальному узаконению влияния европейских держав на вопрос о проливах» [151]. /111/ 146. АВПР, ф. ПА, д. 3256, лл. 169—170. 147. См. «Материалы..», стр. 364—366 (письмо Извольского Сазонову от 24/11 апреля, 1913 г.]. 148 АВПР, ф. ПА, д. 3048, лл. 151—155 [письмо Сазонова Извольскому от 1 мая (18 апреля) 1913 г.]. 149. Там же, лл. 156—158 [письмо Сухомлинова Сазонову от 4 мая (21 апреля) 1913 г.]. 150. Там же, лл. 159—161 (письмо Григоровича Сазонову от 21/8 мая 1913 г.). 151. Там же, л. 157; «Красный архив», 1924, т. 6, стр. 63. Начало работ финансовой комиссии долго откладывалось — вплоть до июня 1913 г. Но не успела она разрешить даже протокольные вопросы, как было получено известие о том, что на Балканах снова вспыхнула война. *    *    * Вторая балканская война спутала все карты великих держав. Угроза захвата Адрианополя Турцией снова поставила на повестку дня вопрос о проливах. Царская дипломатия считала, что переход Адрианополя к Турции слишком ее усилит, в то время как обладание этим городом Болгарией после понесенных ею поражений уже не представляет опасности для Константинополя и проливов, как это было в период первой балканской войны. Поэтому Россия выступила против занятия турецкими войсками Адрианополя. Телеграммой от 17/4 июня 1913 г. Сазонов предписал русским послам в Париже и Лондоне обратиться к правительствам Франции и Англии с предложением предъявить Турции совместную декларацию, в которой подчеркивалось бы, что решения, принятые великими державами в отношении турецко-болгарской границы, окончательны и изменению не подлежат. «В случае же уверток или попыток Порты уклониться от ясного ответа», писал Сазонов, эта декларация могла бы быть «поддержана, если это окажется необходимым, коллективной морской демонстрацией» [152]. В ответ на памятную записку Извольского, составленную на основании инструкции Сазонова, французский министр иностранных дел Пишон заявил, что «Франция, конечно, согласится участвовать в коллективной морской демонстрации, если в ней примут участие все великие державы» [153]. Такое согласие было равносильно отказу, ибо державы Тройственного союза, конечно, выступили против предложении России. Между тем турецкие войска 21/8 июля 1913 г. вступили в Адрианополь. Чтобы добиться вывода турецких войск из Адрианополя, царское правительство вновь обратилось к Франции и Англии, предлагая на этот раз, ввиду отказа государств Тройственного союза участвовать в коллективной морской демонстрации, осуществить эту демонстрацию силами держав Антанты и одновременно сделать Турции совместное заявление о том, что «никакая финансовая помощь не будет ей предоставлена до тех пор, пока она не подчинится решениям держав относительно линии границы». Давая инструкцию Извольскому н Бенкендорфу выступить с этими предложениями в Париже и Лондоне, Сазонов вместе с тем поручал им предупредить министров иностранных дел Франции и Англии, что Россия «не примирится с захватом Адрианополя турками». «Мы, — писал Сазонов, — присоединимся к любому коллективному шагу, но если он не состоится, мы будем вынуждены прибегнуть к изолированным действиям, которых искренно стремимся избежать» [154]. /112/ 152. АВПР, ф. ПА, д. 3726, л. 126. 153. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 53 (телеграмма Извольского Сазонову от 19/6 июля 1913 г.); DDF, s. III, t. VII, 410 и «Affaires balkaniques; t. II, №406 (циркулярная телеграмма Пншона от 18/5 июля 1913 г.). Содержание этой телеграммы французский посол в Петербурге Делькассе 19/6 июля 1913 г. сообщил Сазонову (АВПР, ф. ПА, д. 3726, л. 230, записка вице-директора Канцелярии МИД России Базили от 19/6 июня 1913 г. о разговоре с Делькассе). 154. АВПР, ф. ПА, д. 3727, л. 23 (телеграмма Сазонова послам в Париже и Лондоне от 23/10 июля 1913 г.). Нота соответствующего содержания была вручена Извольским французскому правительству в 5 часов вечера 24/11 июля 1913 г.155. В этот же вечер она была обсуждена на совещании у президента, в котором приняли участие председатель Совета министров Барту, министр иностранных дел Пишон и директор политического департамента Министерства иностранных дел Палеолог. Совещание приняло решение отвергнуть предложение России ,56. «Французское правительство полагает, — писал Извольский,— что если, не добившись коллективной демонстрации, Тройственное согласие примет инициативу подобной демонстрации на себя, то тем самым оно будет виновно в нарушении европейского равновесия». «Опасность,—подчеркивалось во французском ответе, — будет еще серьезнее, если Россия выступит отдельно от Европы» 157. В таком же духе высказался и французский посол в Петербурге Делькассе 158. Что же касается предложения об отказе в финансовой помощи Турции, то французское правительство первоначально уклонилось от ответа на него. Убедившись в невозможности организовать коллективную морскую демонстрацию и не решаясь на осуществление такой демонстрации силами одной России, ввиду категорического отказа Франции и Англин в поддержке, русская дипломатия вновь поставила перед Парижем вопрос о прекращении финансовой поддержки Турции. В телеграмме Извольскому от 1 августа (19 июля) 1913 г. Сазонов, указывая на то, что финансовые круги Франции продолжают осуществлять неофициальную денежную поддержку Турции, предлагал «обратить самое серьезное внимание французского правительства на недопустимость стать коренного расхождения с нами союзной державы в вопросе, грозящем серьезными осложнениями» ,5®. Через несколько дней. 4 августа (22 июля) 1913 г., Сазонов отправил Извольскому еще одну телеграмму. «Известие о предстоящем подписании Францией контрактов с Турцией производит на нас крайне тяжелое впечатление,— писал он.— Полагаем своевременным, чтобы Вы имели с Питоном дружеское, но серьезное объяснение. За последнее время нам все труднее отвечать на недоумение и вопросы, с коими обращаются представители печати и общества, отмечающие постоянное расхождение с нами нашей союзницы в вопросах, гораздо более существенных для нас, нежели для нее» ,в0. Наконец, 11 августа (29 июля) 1913 г. Сазонов снова телеграфировал в Париж. Сообщив Извольскому о том, что в разговоре с французским послом он заявил, что в вопросе о давлении на Турцию Россия старается «согласно желанию Франции и других держав избежать необходимости активных действий», Сазонов продолжал: «В этих видах я считаю единственно возможным, чтобы мы с Францией и Англией заявили открыто, что пока турки не очистят Адрианополь, им будет отказано в какой-либо финансовой сделке, и чтобы такое гласное заявление не могло оставить сомнений, что решение это будет в действительности выполнено» [161]. В соответствии с полученными инструкциями Извольский в разговорах с французскими министрами в довольно резкой форме заявил, что если /113/ 155. См. DDF, s. III, t.VII, № 460. 156. M. Paleologue. Указ. соч., стр. 174—175. 157. «Материалы...», стр. 393 (телеграмма Извольского Сазонову от 25/12 июля 1913 г.). 158. DDF, s. III, t. VII, № 466. 159. «Материалы...», стр. 396. 160. Там же. 161. АВПР, ф. ПА. д. 3727, л. 423. России «не будет оказана достаточная поддержка в настоящем вопросе, затрагивающем наше достоинство и наши исторические традиции, это может самым вредным образом отразиться на будущности франко-русского союза» [162]. Но усилия русской дипломатии оказались тщетными. Франция, на словах заявляя о своей поддержке России, на деле противодействовала осуществлению русских предложений и продолжала оказывать финансовую помощь Турции. Отвечая на предложение Сазонова о коллективном заявлении держав Антанты об отказе в финансовой помощи Турции, Пкшон заявил, что Франция готова сделать предлагаемое заявление, «если на эго согласится также и Англия» [163]. Однако через несколько дней французский министр иностранных дел в разговоре с Извольским сообщил, что по имеющимся у него сведениям английское правительство примет участие в коллективном заявлении лишь в том случае, если к нему присоединятся все державы, что мало вероятно. Поэтому, заявил Пишон, «необходимо... предвидеть, что финансовый бойкот не встретит единодушия держав и при таких условиях не приведет ни к каким результатам» [164]. Попытка французской дипломатии объяснить свой отказ поддержать русское предложение позицией Англии была пустой отговоркой, так как Франция и не собиралась поддерживать это предложение. В одной из своих бесед с Извольским Пишон признался, что предложение России о финансовом бойкоте Турции «ставит в особенно трудное положение Францию, имеющую громадные финансовые интересы в Турции и рискующую потерять там свое экономическое положение» [165]. В этом и состояла истинная причина противодействия Франции русским предложениям. «Предлагаемый нами финансовый бойкот Турции,— писал Извольский из Парижа,— здесь никто не считает действительной мерой принуждения, а в столь влиятельных деловых кругах вызывает сильное неудовольствие» [166]. Более того, Франция не пошла даже на удовлетворение требования России о задержке выплат денежных сумм, причитавшихся турецкому правительству по договору с компанией «Regie des Tabacs», в которой французские финансисты играли первенствующую роль. Таким образом, в то время как русская дипломатия настаивала на сохранении границы между Турцией и Болгарией по линии Энос — Мидия, турецкое правительство получило, главным образом из французских банков, полтора миллиона лир, благодаря которым оно, как отмечали русские газеты, и смогло осуществить захват Адрианополя и удержать его за собой [167]. Полное нежелание Франции оказать поддержку России вынудило последнюю снять свое требование о сохранении Адрианополя за Болгарией. Другим вопросом, при решении которого столкнулись интересы Франции и России, был вопрос о Кавалле. Этот небольшой македонский горо-/114/ 162. «Материалы...», стр. 402 [письмо Извольского Сазонову от 12 августа (30 июля) 1913 г.]; «Livre noire», t. II, стр. 125. 163. «Материалы...», стр. 403 [телеграмма Извольского Сазонову от 13 августа (30 июля) 1913 г.]. В «Материалах...» неправильно дан номер этой телеграммы — 703 вместо 401 (АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г. д. 195, л. 111). 164. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 129 (телеграмма Извольского Сазонову от 22/9 августа 1913 г.). 165. Там же. 166. Там же, л. 127. 167. «Материалы...», стр. 396—399; DDF, s. III, t. VII, №574, 489; «Новое время» от 29 июля 1913 г. док, расположенный на берегу Эгейского мори и имевший очень удобную гавань, послужил яблоком раздора не только между Россией и Францией, но также между Австрией и Германией. Когда на Бухарестской конференции стали решать, кому должна достаться Кавалла, Россия и Австрия потребовали передачи ее Болгарии, а Франция и Германия настаивали на том, чтобы она была отдана Греции. Англия после некоторого колебания поддержала Францию. Позиция России (так же как и Австрии) объяснялась тем, что она стремилась привлечь этим путем Болгарию на свою сторону. Франция, наоборот, поддерживала греческие претензии, так как она имела в Греции значительные экономические интересы и, кроме того, намеревалась заполучить там ряд военно-морских баз. Спор о Кавалле был в конце концов разрешен в пользу Греции, и Россия потерпела очередное дипломатическое поражение. В связи с этим в русской печати поднялась шумная кампания возмущения поведением союзников России и прежде всего Франции. «Произошел раскол, притом в самом неожиданном месте, — писала кадетская «Речь», когда французская дипломатия выступила против русских предложений по вопросу о Кавалле. — Наш союзник Франция нам изменил и стал в рядах противоположной нам комбинации» [168]. «Новое время», осуждая политику Франции, писало еще более резко: «Французская дипломатия в вопросе о Кавалле покинула Россию». Неудача русской дипломатии «в вопроса о Кавалле, — продолжала газета, — всецело зависит от положения, занятого французской дипломатией... Мы в этом видим достаточную причину, даже обязанность вновь пересмотреть самую основу франко-русских отношений» [169]. Отмечая эту кампанию, В. И. Ленин писал: «На этих обвинениях Франции, на этой попытке возобновить «активную» политику России на Балканах сошлись, как известно, «Новое Время» и «Речь». А это значит, что сошлись крепостники-помещики и реакционно-националистические правящие круги, с одной стороны, и, с другой стороны, наиболее сознательные, наиболее организованные круги либеральной буржуазии, давно уже тяготеющие к империалистской политике» [170]. Недовольство в русской печати по поводу результатов Бухарестской конференции вызвало сильнейшую тревогу у французского посла в Петербурге Делькассе. Телеграфируя в Париж о том, что вину за поражение русской дипломатии в Бухаресте русская печать «приписывает главным образом поддержке..., которую Франция оказала Греции» [171], Делькассе поставил перед своим правительством вопрос о немедленной организации в Петербурге французской газеты с целью воздействия на русскую печать [172]. Не менее сильную тревогу вызвала газетная кампания в России во французском правительстве. Сообщая о впечатлении, которое произвели во Франции «вопли нашей печати и, в особенности, требование «Нового времени» о пересмотре франко-русского союза», Извольский писал: «Здесь сильно испугались этих статей и поспешили по возможности /115/ 168. «Речь», от 26 июля 1913 г. 169. «Новое время», от 28 июля 1913 г. 170. В. И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 269—270. 171. DDF, s.III, t. VII, № 574 [телеграмма Делькассе Питону от 3 августа (21 июля) 1913 г.]. 172. Там же, № 578 [телеграмма Делькассе Питону от 8 августа (26 июля) 1913 г.]. загладить впечатление, что Франция изменила России, не стесняясь при этом ни правдою, ни даже правдоподобностью» [173]. С этой целью в газете «Матэн» 10 августа (28 июля) 1913 г. была ©публикована официозная статья под заголовком: «Нет разногласий между Францией и Россией». В статье делалась попытка объяснить позицию французской дипломатии по вопросу о Кавалле тем, что ей будто бы была не известна точка зрения России. «За все это время, — писала газета, — петербургское правительство ни разу не обращалось к парижскому с тем, чтобы Кавалла не стала греческой». Уверяя общественное мнение о том, что между Россией и Францией «нет никаких разногласий, нет никакого недоразумения», «Матэн» утверждала, что в факте расхождения французской и русской дипломатии на Бухарестской конференции «нет решительно ничего такого, что могло бы каким-либо образом отразиться на союзе, который по-прежнему остается более чем когда-либо крепким и тесным» [174]. Отмечая стремление французской печати сгладить возникший конфликт, Извольский писал: «Несмотря на неловкие и не совсем добросовестные попытки объяснить положение, занятое Францией в вопросе о Кавалле, недоразумением или недостаточной осведомленностью о нашем взгляде, ясно, что в этом вопросе французское правительство вполне сознательно разошлось с нами и не только пассивно, но и активно содействовало решению его в пользу Греции» [175]. Тем не менее русская дипломатия пошла навстречу французской в ее Стремлении положить конец газетной кампании. По соглашению между Пишоном и Сазоновым, 12 августа (30 июля) 1913 г. в русской и французской печати было опубликовано совместное коммюнике, в котором возникшая газетная перепалка объяснялась чистым недоразумением. Коммюнике заявляло, что каждое из союзных правительств знало точку Зрения другого по вопросу о Кавалле, но ни одно из них не заявляло другому, что «оно требует от своего союзника принесения жертвы». В заключение в коммюнике подчеркивалось, что «никогда контакт между двумя странами не был более интимным, чем в данный момент» [176]. *    *    * Чтобы полностью осветить историю взаимоотношений Франции и России по балканским и ближневосточным вопросам накануне первой мировой войны, необходимо еще остановиться на событиях, связанных с миссией Лимана фон Сандерса. Назначение в ноябре 1913 г. турецким правительством главы германской военной миссии в Турции Лимана фон Сандерса на пост командующего константинопольским армейским корпусом вызвало чрезвычайно сильное волнение в Петербурге. «Сама по себе немецкая военная миссия в пограничной с нами стране, — телеграфировал Сазонов русскому послу В Берлине Свербееву,— не может не вызвать в русском общественном мнении сильного раздражения, и будет, конечно, истолкована, как акт, явно недружелюбный по отношению к нам. В особенности же подчинение /116/ 173. «Материалы...», стр. 407 (письмо Извольского Сазонову от 14/1 августа 1913 г.); «Livre noire», t. II, стр. 132. 174. «Matin» от 9 августа 1913 г.: см. также «Новое время» от 29 июля 1913 г. 175. «Материалы...», стр. 349 (письмо Извольского Сазонову от 12 августа (30 июля) 1913 г.]; «Livre noire», t. II, стр. 122. 176. DDF, s. III, t. VIII, №14; «Affaires balkaniques», t. III, № 8. турецких войск в Константинополе германскому генералу должно возбудить в нас серьезные опасения и подозрения» [177]. Эти «опасения и подозрения» были вполне понятны, ибо указанное назначение Лимана фон Сандерса означало попытку Германии установить свой военный контроль над проливами. Указывая на недопустимость этой попытки, Сазонов в своем докладе Николаю II от 6 декабря (23 ноября) 1913 г. писал: «В самом деле, тот, кто завладеет проливами, получит в свои руки не только ключи морей Черного и Средиземного, — он будет иметь ключи для поступательного движения в Малую Азию и для гегемонии на Балканах» [178]. Русская пресса также забила тревогу. Такие газеты, как «Речь» и «Новое время», требовали от Министерства иностранных дел самых энергичных мер, чтобы помешать немецкой военной миссии обосноваться в Константинополе. Царское правительство делало в начале попытку договориться непосредственно с Германией. С этой целью, по указанию Николая II, Коковцов проездом из Парижа, где он вел переговоры о займе, остановился на несколько дней в Берлине и имел там беседы с Вильгельмом II и с канцлером Бетман-Гольвегом. В своих беседах с ними Коковцов убеждал их или «отказаться вовсе от командования турецкими войсковыми частями, заменив это командование инспекцией», или перевести корпус под командованием немецкого генерала из Константинополя в какой-либо другой пункт, «но, конечно, не на нашей границе и не в сфере особых интересов Франции» [179]. Последнюю оговорку Коковцов выдвинул по требованию французского посла в Берлине Ж. Камбона, который был в курсе этих переговоров [180]. Из своих беседе Вильгельмом II и Бетман-Гольвегом Коковцов вынес «неудовлетворительное впечатление». «Объяснения мои в Берлине..., — докладывал он царю,— дают повод думать, что германское правительство не легко уступит, если оно вообще уступит избранную им позицию» [181]. Тем не менее Свербеев продолжал вести переговоры с германским правительством, надеясь «если не изменить в корне уже принятого решения, то, по крайней мере, видоизменить его применение на практике» [182]. Однако нормальному ходу этих переговоров помешали действия французской дипломатии, явно направленные на то, чтобы до предела обострить русско-германские отношения и тем самым сделать невозможным достижение компромиссного решения вопроса. В газете «Тан», являвшейся официозом французского министерства иностранных дел, была опубликована статья ее берлинского корреспондента, в которой самым подробным образом освещались переговоры Коковцова с Вильгельмом II и Бетман-Гольвегом. Разглашение в печати секретных подробностей этих переговоров произвело очень неприятное впечатление на русских дипломатов. «Благодаря прискорбной нескромности парижского «Temps», — писал Свербеев Сазонову, — в печать проникли теперь сообщения о всех разговорах председателя Совета министров с германским императором и /117/ 177. «Материалы...», стр. 633 [телеграмма Сазонова Свербееву от 10 ноября (28 октября) 1913 г.]. 178. «Константинополь и проливы», т. I, стр. 71. 179. «Материалы...», стр. 625 [«всеподданнейший» отчет Коковцова о поездке за границу от 2 декабря (19 ноября) 1913 г. 180. DDF, s. III, t. VIII, № 506 (телеграмма Ж- Камбона Питону от 20/7 ноября 1913 г.) . 181 «Материалы...», стр. 626. 182. Там же, стр. 637 (телеграмма Свербеева Сазонову от 19/6 ноября 1913 г.). канцлером по поводу германских инструкторов. Спрошенный по этому поводу французский посол, бывший один здесь в курсе этих переговоров, на вопрос мой, откуда «Temps» почерпнул означенное известие, объяснил, что будто здешний корреспондент «Temps» получил оное от своего петербургского коллеги и передал в Париж. Так как столь несвоевременное появление означенного известия может только еще более усилить неуступчивость германского правительства, то ваше превосходительство, быть может, признаете желательным проверить версию французского посла о том, что известие исходит из Петербурга» [183]. Одновременно с разглашением в «Тан» указанных секретных сведений французский посол в Петербурге Делькассе через секретаря посольства Сабатье д’Эсперона инспирировал в русской прессе шумную антигерманскую кампанию, которая могла лишь помешать берлинским переговорам [184]. О смысле всех этих действий французской дипломатии проболтался сам Сабатье д’Эсперон, который, по свидетельству Р. Маршана, бывшего в то время корреспондентом французской газеты «Фигаро» в Петербурге, в одной из бесед с ним откровенно заявил: «Надо воспользоваться случаем, чтобы окончательно сломать мост между Петербургом и Берлином» [185]. В результате русско-германские переговоры были сорваны: Бетман-Гольвег, воспользовавшись разглашением подробностей переговоров, заявил, что теперь германское правительство не может идти ни на какие уступки, так как всякая уступка должна вызвать негодование общественного мнения. Тогда Сазонов, обратившись к французскому и английскому правительствам, поставил вопрос «о совместном воздействии держав в Константинополе» с требованием соответствующих компенсаций со стороны Турции для других держав [186]. Французский министр иностранных дел Пишон не только поддержал предложение Сазонова, но даже поручил послу Франции в Лондоне П. Камбону убедить английского министра иностранных дел Грея присоединиться к попытке «заставить Турцию понять все серьезные последствия, которые будут иметь место, если константинопольский армейский корпус будет находиться под командой германского генерала» [187]. Однако английское правительство, морской советник которого в Константинополе генерал Лимпус являлся с 1912 г. фактически командующим турецким флотом, отрицательно отнеслось к предложению Сазонова. После долгих колебаний Грей согласился лишь на предъявление Турции совершенно бесцветной коллективной ноты, которая заведомо не могла оказать какого-либо воздействия на турецкое правительство. Такая нота была 13 декабря (30 ноября) 1913 г. вручена послами России, Франции и Англии в Константинополе великому визирю Турции. Как и следовало ожидать, турецкое правительство ее отклонило. В этот момент Франция снова делала попытку спровоцировать конфликт между Россией и Германией. Парижская пресса подняла по поводу возобновившихся русско-германских переговоров в отношении мис-/118/ 183. «Материалы...», стр. 642 (телеграмма Свербеева Сазонову от 26/13 ноября 1913 г.). 184. «Livre noire», t. II, предисловие, стр. XV. 185. Е. А. Адамов. Указ. соч. — «Константинополь и проливы», т. I, стр. 59. 186. «Материалы...», стр. 642 (телеграмма Сазонова послу в Париже и поверенному в делах в Лондоне от 25/12 ноября 1913 г.). 187. DDF, s. III, t. VIII, № 544; «Affaires balkaniques», t. III, № 152 (телеграмма Питона П. Камбону от 29/16 ноября 1913 г.). ссии Лимана фон Сандерса шумную кампанию, руководящую роль в которой продолжала играть та же «Тан», начавшая публикацию серии статей известного французского политического деятеля и журналиста Тардье. Статьи эти носили такой характер, что Сазонов был вынужден 24/11 декабря 1913 г. послать специальную телеграмму Извольскому. В этой телеграмме Сазонов указывал на то, что статьи Тардье, «неправильно освещая занятое нами положение в вопросе о германской военной миссии в Константинополе, создают нам затруднения как в переговорах наших с Берлином, так и в отношении нашей печати». Ввиду этого Сазонов просил «воздействовать на Тардье, чтобы он временно воздержался заниматься этим вопросом» [188]. Отвечая на телеграмму Сазонова, Извольский писал: «Мне за последние дни удалось прекратить в «Temps» и других газетах всякие суждения о занятом нами положении в вопросе о германской военной миссии. Но вчера в «Temps» появилась телеграмма из Константинополя с весьма подробными сведениями о наших переговорах с Германией по сказанному вопросу, и это может опять подать повод к комментариям в здешней печати» [189]. Между тем французская дипломатия, делая в Берлине мирные заверения и намекая там на то, что в случае войны Франция останется нейтральной [190], одновременно начала усиленно подталкивать Россию на активное выступление против Турции. 18/5 декабря 1913 г. Извольский телеграфировал, что новый премьер-министр и министр иностранных дел Франции Г. Думерг заявил ему «о своей полной солидарности с нами и о готовности оказать нам энергичную поддержку» [191]. Так как переговоры с Германией затягивались, русская дипломатия решила воспользоваться поддержкой Франции для того, чтобы совместно с ней и Англией произвести коллективный запрос в Берлине. Нотой от 29/16 декабря 1913 г. Извольский довел это предложение до сведения французского правительства [192]. На следующий день русскому послу в Париже была вручена ответная нота. «Правительство республики, — говорилось в ней, — твердо решило присоединиться ко всем выступлениям, предпринятым императорским правительством по вопросу о миссии генерала Сандерса в Константинополе». Вместе с тем в ноте выражалось мнение, что было бы лучше несколько повременить с коллективным выступлением в Берлине. Заявляя о полной готовности французского правительства «теперь же приступить к обсуждению совместно с императорским правительством дипломатических мер, при помощи которых Тройственное согласие должно было бы своевременно вмешаться в Берлине или в Константинополе, чтобы заставить восторжествовать свои взгляды», нота подчеркивала желание французского правительства, прежде чем осуществить это вмешательство, знать, «какие решения Россия считала бы необходимым предложить Франции и Англии в случае, если бы их согласованная деятельность в Берлине и Константинополе не привела к примиряющему разрешению...» [193]. /119/ 188. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 118. л. 52 (продажность Тардье была широко известна). 189. «Материалы...», стр. 673 (телеграмма Извольского Сазонову от 28/15 декабря 1913 г.). 190. С. Фей. Указ. соч., стр. 359, прим. 2. 191. АВПР, ф. Канцелярии МИД России, 1913 г., д. 195, л. 241. 192. DDF, s. III, t. VIII, № 681. 193. «Материалы...», стр. 481, 675; «Livre noire», t. II, стр. 218—219; DDF, s. III, t. VIII, № 689. Объяснение такой политики мы находим в письмах французского посла в Берлине Ж. Камбона, имевшего очень большое влияние на всю внешнюю политику Франции и, кстати сказать, принимавшего участие в составлении данной ноты [194]. Предостерегая французское правительство от вмешательства и берлинские переговоры, Камбон в одном из своих писем в Париж советовал: «Нужно русским предоставить идти вперед, а нам довольствоваться ролью их лойяльных помощников» т. Русским, писал он в другом письме, «нужно позволить действовать, а нам сохранять молчание. Иначе нас обвинят в том, что мы их толкали» [195]. По этой причине французская дипломатия воздерживалась от каких-либо определенных официальных заявлений, особенно в письменной форме. Однако устные заявления руководителей внешней политики Франции были ясны и недвусмысленны. Комментируя французскую ноту от 30/17 декабря 1913 г., Извольский писал, что ему «как на Quai d’Orsay, так и в Елисеевском дворце [197] было заявлено, что в памятной записке г. Думерга вполне ясно и определенно выражена воля французского правительства действовать с нами заодно в настоящем деле» [198]. Палеолог, редактировавший этот документ, заявил Извольскому, «что каждое выражение этой записки было тщательно взвешено, и что французское правительство вполне отдает себе отчет в том, что при дальнейшем развитии настоящего инцидента может быть поставлен вопрос о применении союза» [199]. Президент Франции Пуанкаре, с которым Извольский также беседовал по поводу ноты от 30/17 декабря 1913 г., несколько раз повторил ему: «Конечно, мы вас поддержим» [200]. «Выражая таким образом, — писал Извольский, — спокойную решимость не уклониться от обязанностей, налагаемых на Францию союзом, гг. Пуанкаре и Думерг вместе с тем особенно настаивают на необходимости заранее обсудить все могущие возникнуть случайности и меры, которые мы сочтем нужным предложить в случае неуспеха дипломатических выступлений в Берлине и Константинополе» [201]. В письме от 1 января 1914 г. (19 декабря 1913 г.), сообщая, что Думерг «настойчиво запрашивал» его «о том, какие именно меры принуждения мы намерены предложить», Извольский передавал совет М. Палеолога ввести в Босфор для «устрашения турок» один из русских черноморских броненосцев и объявить, «что он уйдет лишь после изменения контракта генерала Лимана и его офицеров». При этом М. Палеолог уверял Извольского, что «турецкие батареи, конечно, не решатся открыть по нем огонь» [202]. Правда, Палеолог дал этот совет не официально, а «как бы от лица Бомпара» [203], однако у Извольского осталось впечатление, что в «здешнем министерстве иностранных дел допускают возможность подобного крутого оборота дела» [204]. В то время как в Париже Извольскому давались подобные советы, в Петербурге французский посол Делькассе от имени своего министра за-/120/ 194. «Материалы...», стр. 676 (телеграмма Извольского Сазонову от 30/17 декабря 1913 г.). 195. Там же. № 555. 196. Там же, № 522. 197. Резиденция президента Франции. 198. «Материалы...», сто. 479., 199. Там же, стр. 479. 200. Там же, стр. 602—603. 201. Там же. — О «спокойной решимости» Пуанкаре Извольский писал также в телеграмме от 5 января 1914 г. (23 декабря 1913 г.); см. «Материалы...», стр. 686. 202. «Материалы...», стр. 602—603. 203. Там же, стр. 480. — Бомпар — французский посол в Турции. 204. Там же, стр. 603. верял Сазонова в том, что «Франция пойдет так далеко, как того пожелает Россия» [205]. Под воздействием французской дипломатии руководство Министерством иностранных дел России начало склоняться к мнению о необходимости принять военные меры против Турции. 5 января 1914 г. (23 декабря 1913 г.) Сазонов обратился к царю с докладной запиской, для обсуждения которой он просил разрешения созвать особое совещание. «Если Россия, Франция и Англия, — писал Сазонов в своей записке, — решатся повторить совместное представление в Константинополь о недопустимости командования иностранным генералом корпусом в Константинополе, то они должны быть готовы к подкреплению своего требования соответственными мерами понуждения». Отмечая, что «на почве давления на Порту не исключена возможность активного выступления Германии на ее защиту», Сазонов продолжал: «С другой стороны, если в столь существенном вопросе, как командование германским генералом корпусом в Константинополе, Россия примирится с создавшимся фактом, наша уступчивость будет равносильна крупному политическому поражению и может иметь самые гибельные последствия». В частности, особенно подчеркивал Сазонов, «во Франции и Англии укрепится опасное убеждение, что Россия готова на какие угодно уступки ради сохранения мира». В этом случае Англия могла бы склониться к соглашению «за наш счет» с Германией, и тогда, указывал Сазонов, Россия «осталась бы фактически в полном одиночестве, ибо едва ли нам пришлось бы особенно рассчитывать и на Францию, которая и без того склонна жертвовать общими политическими интересами в пользу выгодных финансовых сделок». «Все вышеприведенные соображения, — писал в заключение Сазонов, — побуждают меня всеподданнейше доложить..., что если наши военное и морское ведомства со своей стороны признают возможным идти на риск серьезных осложнений, при условии, конечно, соответствующей решимости Франции поддержать нас всеми силами, и Англии — оказать существенное содействие, то нам следует теперь же вступить с обеими державами в весьма доверительный обмен мнений по сему вопросу» [206]. 13 января 1914 г. (31 декабря 1913 г.) под председательством Коковцова собралось особое совещание, в котором приняли участие Сазонов, Сухомлинов, Григорович и Жилинский. Однако, меры, предлагавшиеся Сазоновым, не получили поддержки большинства членов совещания. Коковцов, «считая в настоящее время войну величайшим бедствием для /121/ 205. «Вестник НКИД», 1919, № 1, стр. 29. Заявление Сазонова, сделанное им на особом совещании от 13 января 1914 г. (31 декабря 1913 г.). — Во французской публикации дипломатических документов не имеется телеграмм из Парижа в Петербург с инструкциями в этом духе. Но допустить, чтобы Сазонов сделал в особом совещании заявление такого рода без достаточных оснований, невозможно. В этой связи представляет некоторый интерес следующий подсчет. Согласно французской публикации, за период с 13 декабря 1913 г. по 13 января 1914 г. из Парижа в Петербург было послано 10 телеграмм и других видов корреспонденции, в том числе 7 циркулярных; из них 8 не имеют никакого отношения к миссии Сандерса. Одна телеграмма от 3 января 1914 г. выражает беспокойство по поводу слухов о возможной встрече Николая II и Вильгельма II для переговоров по поводу германской миссии. Другая телеграмма (циркулярная) от 8 января 1914 г. передает текст заявления, сделанного Думергу германским послом в Париже. Вот и все. Трудно представить, чтобы в течение месяца французский министр иностранных дел не давал своему послу в Петербурге совершенно никаких инструкций по одному из наиболее важных вопросов текущего момента. По-видимому, здесь мы имеем дело с сознательным изъятием составителями документов, которые, очевидно, слишком явно представляют позицию Франции по вопросу о миссии Сандерса в невыгодном для нее свете. 206. «Константинополь и проливы», т. I, стр. 62—64. России», высказался «в смысле крайней нежелательности вовлечения России в европейское столкновение». Сухомлинов и Жилинский, заявив «о полной готовности России к единоборству с Германией, не говоря уже о столкновении один на один с Австрией», вместе с тем выразили мнение о том, что «такое единоборство едва ли вероятно, а дело придется иметь со всем Тройственным союзом» [207]. Сазонов вынужден был признать, что «является невыясненным, насколько энергично готова была действовать Англия». В результате мнение Коковцова одержало верх. Было решено «продолжать настояния в Берлине» и вести переговоры «до выяснения их полной неуспешности»; что к «способам давления, могущим повлечь войну с Германией», по решению особого совещания, можно было бы прибегнуть лишь в случае «активного участия как Франции, так и Англии в совместных с Россией действиях» [208]. Вскоре в результате переговоров между Россией и Германией было достигнуто компромиссное решение этого вопроса. *    *    * Обострение политической обстановки на Балканах господствующие классы царской России стремились использовать для осуществления своих империалистических замыслов. Первые же выстрелы, раздавшиеся на Балканах, послужили поводом для начала самой разнузданной шовинистической кампании в русской печати. «Шумихой националистических речей правящие классы тщетно стараются отвлечь внимание народа от невыносимого внутреннего положения России», — писал В. И. Ленин в проекте декларации социал-демократической фракции IV Государственной думы [209]. Для одурачивания народных масс шовинистическая кампания в русской печати проводилась под лозунгом великодержавного панславизма. Пытаясь сыграть на симпатиях русского народа к балканским славянам и их борьбе за свое освобождение, помещичье-буржуазные партии России призывали начать «популярную» войну ради защиты «братьев-славян» и объединения всех славянских народностей под эгидой России. Лозунг великодержавного панславизма призван был придать благовидную внешность захватническим планам царизма. В вопросе об отношении к балканским событиям единение всех партий помещичье-буржуазного лагеря проявилось особенно наглядно. И отъявленные реакционеры и либералы, по словам В. И. Ленина, проповедовали одно: «превращение народов в пушечное мясо!» [210]. Критические же возгласы по поводу тех или иных действий русского Министерства иностранных дел, раздававшиеся иногда в печатных органах помещичье-буржуазных партий, не только не мешали, но даже были на руку царской дипломатии. В. И. Ленин еще в 1908 г. в статье «События на Балканах и в Персии» разоблачил глубоко реакционный смысл «критики» внешней политики /122/ 207. Между прочим, незадолго до этого совещания в военном министерстве была составлена за подписью генерал-квартирмейстера Данилова «Записка по вопросу о военной подготовке России в целях успешного активного выступления на Ближнем Востоке», датированная 19 декабря 1913 г. (т. е. 1 января 1914 г. по новому стилю), в которой прямо признавалось, что сухопутные и военно-морские силы России к осуществлению десантной операции в проливах «далёко не готовы» (ЦГВИА, ф. 2000, оп. 2, д. 631, л. 32). 208. «Вестник НКИД», 1919, № 1, стр. 26—32. 209. В. И. Ленин. Соч., т. 18, стр. 392. 210. Там же, стр. 325. царского правительства со стороны помещичье-буржуазной печати. «Реакционным правительствам, — подчеркивал В. И. Ленин, — как раз в данный момент нужнее всего именно то, чтобы они могли сослаться на «общественное мнение» в подкрепление своих захватов или требований «компенсации» и т. п. Смотрите, дескать, печать моей страны обвиняет меня в чрезмерном бескорыстии, в недостаточном отстаивании национальных интересов, в податливости, она грозит войной, следовательно, мои требования, как самые «скромные и справедливые», всецело подлежат удовлетворению!» [211]. В этом можно наглядно убедиться на следующем примере. В одном из своих писем дипломатическим представителям России за границей министр иностранных дел Сазонов, отмечая, «упреки» русской печати в том, что Россия «вступила в соглашение с Австрией, предавая интересы славян», и русские дипломаты «чуть ли не взяли на себя обязательство перед Европой — силой лишить балканские государства плодов их усилий и жертв», пояснял, что эти «упреки», создающие «ложное представление о коренном разладе между Россией официальной и неофициальной», «до известной степени» облегчают «задачи нашей политики в отношении к европейским кабинетам». «Не предполагая, — писал Сазонов, — чтобы наши союзники имели наивность разделять мнения нашей, зачастую мало разбирающейся в международных вопросах печати, мы все же до известной степени могли использовать представление о кажущемся разладе, чтобы склонить кабинеты к мысли о необходимости считаться с трудностью нашего положения и бороться с нажимом нашего общественного мнения» [212]. Только партия рабочего класса, партия большевиков, действительно выступала против внешней политики царизма, последовательно вскрывая захватнический характер этой политики. На страницах «Правды» В. И. Ленин в целой серии статьей разоблачил политику царского правительства и правительств других империалистических государств в связи с балканскими событиями. В. И. Ленин указывал, что политика империалистических государств, в том числе России, на Балканах представляет собой грубое вмешательство в дела балканских народов. Одновременно он вскрыл глубокое идейное родство националистов, октябристов и кадетов по вопросам внешней политики. «Националисты, октябристы, кадеты, — писал В. И. Ленин, — это — лишь разные оттенки отвратительного, бесповоротно враждебного свободе, буржуазного национализма и шовинизма!» [213]. В. И. Ленин разъяснял, что разнузданная шовинистическая кампания, которую вели эти партии, имела своей целью отвлечь народные массы от внутреннего положения в стране, помешать развитию революционного движения. Он призывал трудящиеся массы отстаивать свободу и равноправие всех народов на Балканах, не допускать никакого вмешательства в балканские события других государств, объявить войну войне. В первой же своей декларации, написанной на основании тезисов В. И. Ленина, социал-демократическая фракция IV Государственной думы выступила с протестом против захватнической политики царского правительства на Балканах, против политики милитаризма и подготовки войны /123/ 211. В.И. Ленин. Соч., т. 15. стр. 202. 212. «Красный архив», 1926, т. 3(16), стр. 15—18. Ср. «Сборник дипломатических документов...», стр. 23 (письмо дано в сокращении). 213. В.И. Ленин. Соч., т. 19, стр. 2 214. А. Бадаев. Большевики в Государственной думе, М., 1954, стр. 66—73; Ф. Н. Самойлов. По следам минувшего, М., 1954, стр. 224—230. В. И. Ленин неоднократно подчеркивал «коренное отличие европейской буржуазии и европейских рабочих в их отношении к балканскому вопросу» [215]. «Либералы и националисты,— писал он,— спорят о разных способах ограбления и порабощения балканских народов буржуазией Европы. Только рабочие ведут политику истинной демократии — за свободу и демократию везде и до конца против всякого «протежирования», грабежа и вмешательства!» [216]. Активная борьба большевистской партии против империалистической политики вмешательства в дела балканских народов в условиях роста революционного движения в стране обрекала на провал попытки помещичье-буржуазных партий при помощи разнузданной шовинистической кампании увлечь народные массы идеями панславизма и национализма. Именно напряженная политическая обстановка в стране была одной из основных причин, вынуждавших царизм проявлять осторожность на Балканах и на Ближнем Востоке, где в условиях резкого обострения империалистических противоречий в рассматриваемое время мог легко начаться (и начался) пожар мировой войны. Изучение русско-французских отношений в 1912—1914 гг. на Балканах и Ближнем Востоке показывает, насколько наивны все рассуждения о бескорыстии «русско-французского сотрудничества». Эти пышные фразы служили лишь прикрытием ожесточенной империалистической борьбы Франции и России на Ближнем Востоке. Франко-русский союз, как и всякий империалистический союз, представлял собой одну из форм империалистического соперничества. Вместе с тем анализ указанных отношений дает основание утверждать, что Россия не играла на Ближнем Востоке той определяющей роли, какую ей стремятся приписать многие французские и другие зарубежные буржуазные историки. Как показывают факты, русская дипломатия на Ближнем Востоке была по рукам и ногам связана Францией и Англией. Вот почему, несмотря на захватнические устремления царизма на Ближнем Востоке, эти устремления не могли явиться и не являлись главной причиной возникновения первой мировой войны. Первая мировая война была результатом империалистической политики всех великих держав, в том числе царской России и Франции. 215. В. И. Ленин. Соч., т. 18, стр. 369. 216. Тaм же, стр. 323. Исторические записки. №59. 1957. С. 84-124.
  37. Load more activity