Бибиков М. В. BYZANTINOROSSICA: Свод византийских свидетельств о Руси

Рабинович М. Г. Военное дело на Руси эпохи Куликовской битвы // Вопросы истории. - 1980. - № 7. - С. 103-116.
Середина XIII и XIV столетие были для Руси временем тяжких испытаний, напряженного труда, упорной борьбы. Монголо-татарское иго наложило отпечаток на всю жизнь русского народа. Свержение ненавистного ига стало главной задачей страны, что во многом определило не только ход политических событий, но и формирование определенных черт духовной и материальной культуры, прежде всего военного дела. Зарождение Русского централизованного государства и становление великорусской народности способствовали возрастанию военной мощи и совершенствованию военного искусства, что, в свою очередь, облегчило победу на Куликовом поле. Она оказалась возможной тогда, когда Русь сумела сплотиться, создать сильное войско, способное разбить неприятельские орды.
Русское военное искусство имело давние традиции. Монголо-татарское разорение задержало развитие русских княжеств, а то и отбросило их назад во многих отношениях, но не в отношении военного искусства. Исследователи указанной проблемы в большинстве своем согласны в том, что никакого регресса или застоя в военном деле на Руси тогда не наблюдалось1. Это не может показаться странным, если учесть, что поражение русских княжеств означало в данном случае появление еще одного мощного и чрезвычайно опасного противника, для борьбы с которым было жизненно необходимо мобилизовать все имевшиеся силы. Русские военные и политические деятели того времени сумели извлечь необходимые уроки из разразившейся катастрофы.
Это обстоятельство отчетливо выступает при анализе событий ближайших после монголо-татарского нападения лет. Казалось бы, русские княжества, только что подвергшиеся страшному разгрому, были обескровлены, и даже те русские земли, которых орды с Востока еще не достигли, должны были стать легкой добычей сильных соседей. Но случилось как раз обратное: натиск шведских и немецких феодалов был остановлен. Справедливо подчеркивая роль в этих событиях новгородского войска, исследователи не всегда в достаточной мере оценивают значение других русских сил, в частности суздальских. Александр Невский, сын великого князя Ярослава Всеволодовича, располагал в походе против немецких отрядов не только войском всей Новгородской земли, но также суздальскими и переяславскими полками, приведенными его братом Андреем Ярославичем. Значение этой военной помощи было современникам ясно. Немецкая рифмованная хроника особо отмечает, что Александр двинулся "со множеством других русских войск из Суздаля; они имели без числа луков, множество прекрасных броней, их знамена были богаты, их шлемы сверкали на солнце"2. Это описание грозного, сильного войска. Между тем не прошло и пяти лет с тех пор, как Суздальское княжество подверглось разрушительному монголо-татарскому нашествию.
1. Численность и состав войска
В XIII - XIV вв. произошли важные изменения как в социальном составе русского войска, так и в его организации. То и другое было обусловлено необходимостью противопоставить врагу войско, по крайней мере соответствующее его силам по численности и превосходящее по организации и вооружению. Исследователи сходятся на том, что причиной победы монголо- татар было в первую очередь их численное превосходство. Трудно сказать, как обстояло бы дело, если бы русские княжества могли тогда противопоставить этим полчищам объединенное, монолитное, находящееся под единым командованием войско. Но не вызывает сомнений тот факт, что нападавшие во всех сражениях имели решающий численный перевес над русскими, силы которых оказывались разрозненными3.
Какой же была обычная численность этих войск? Ответить на данный вопрос нелегко. К сожалению, описания войск и сражений во все времена и у всех средневековых народов имеют тот существенный недостаток, что авторы военных хроник обычно стремились преувеличить численность войска противника и масштаб сражения в целом. Давно доказано, что не заслуживают доверия в этом отношении, например, описания большинства средневековых кампаний. Не являются исключением в этом плане и русские летописи. К тому же данные разных летописей расходятся между собой4. Но в отдельных случаях (обычно как раз не в тех, когда противопоставляются силы сторон в конкретном сражении) летописи сообщают вполне правдоподобные цифры. По данным "Повести временных лет" можно заключить, что в конце XI в. крупная княжеская дружина состояла примерно из 700 человек, а войско всей Киевской земли в лучшем случае - из 8 тыс., но и такое количество людей трудно было собрать в разоренном войнами княжестве5. Вполне очевидно, что этого было недостаточно для борьбы с сильным противником. В XII - XIII вв. феодальная раздробленность, по-видимому, привела к уменьшению численности войск каждого княжества, поскольку и сами княжества стали меньше. Дружина князя могла достигать лишь нескольких сот человек, а все войско княжества - нескольких тысяч. Это было характерно вообще для феодальных войск средневековья. "Развитие феодального государства, - писал Ф. Меринг, - полно войн и военной шумихи, но его военные возможности чрезвычайно малы, войска невелики по численности"6. Если Великий Новгород мог еще в конце XII в. выставить для важного похода до 12 тыс. войска7, то это скорее исключение.
В начале рассматриваемого периода численность войск не увеличилась сколько- нибудь заметно. Можно предположить, что отряды удельных князей по- прежнему были невелики. В частности, московский князь имел "двор" из нескольких сот, много - из тысячи дружинников, а все его войско вместе с вспомогательными отрядами вассалов достигало нескольких тысяч человек. Однако в XIV в. с возвышением Москвы и ростом Московского княжества росло и его войско. Подобное же положение было в Тверском и в Суздальско- Нижегородском, а вероятно, и в Рязанском княжествах. Князья увеличивали свой "двор" по мере подчинения уделов. Росли не только княжеские дружины, но и число вассалов - бояр и вольных слуг, выводивших свои войска по зову сюзерена. О том, какие силы могли участвовать в крупных кампаниях в первой половине XIV в., можно судить, например, по летописному известию о походе Ивана Калиты на Тверь в 1327 году. Для поддержки московского князя из Орды послали "пять темников"8, а в целом войско его, по-видимому, превышало 50 тысяч. Даже если отряды темников были неполными, речь идет все же о нескольких десятках тысяч бойцов - сила для Руси того времени необычная. У Твери не нашлось сколько-нибудь соответствующих войск, и она была разгромлена. Вместе с тем по тогдашним масштабам военные силы Твери были весьма значительны. За несколько лет до того тверичи одержали победу над москвичами. В частные же операции посылались по-прежнему отряды в тысячу или в несколько тысяч человек. Войско в 5 тыс, человек летописцы называли "великим"9.
В течение последующего полустолетия численность войска русских княжеств должна была увеличиваться. Однако надежных сведений на этот счет в источниках нет. Необходимо также учитывать, что и самые цифры численности войск, приведенные в летописях, вероятно, могли употребляться летописцами не как числительные в современном смысле слова, а как термины, принятые в Древней Руси10. Войско какого-либо города называлось "тысячей" независимо от того, сколько в нем реально насчитывалось людей, и могло делиться на десять "сотен" (в Новгороде, например, эти "сотни" сводились в пять кончанских полков). Соответственно и распространенные наименования военачальников "тысяцкий" и "сотский" не позволяют судить о численности их отрядов. В большом городе "тысяча" могла быть в несколько раз больше, а в маленьком - меньше указанного числа11.
Эти обстоятельства не позволяют судить с достаточной точностью и о численности войск, встретившихся на поле Куликовом. Названная летописью цифра - 200 тыс. войск Дмитрия Донского (100 тыс. приведенных им самим и столько же - другими князьями)12 - большинством исследователей признается преувеличенной. Но в определении действительного числа войск они расходятся. Так, академик Б. А. Рыбаков считает, что русских могло быть до 150 тыс. против 300 тыс. монголо-татар13. Академик М. Н. Тихомиров, указывая, что повести о Мамаевом побоище "дают совершенно легендарные цифры" войск Мамая "в 200, 400 и более тысяч человек", осторожно подходит и к оценке численности русских войск. Он подчеркивает, что "далеко не все русские земли приняли участие" в этой битве. В частности, там не было ни новгородских, ни тверских, ни нижегородских, ни рязанских, ни смоленских полков. Основное ядро войска составляли москвичи, а союзников Дмитрия Донского было сравнительно немного, и владели они второстепенными или окраинными вотчинами: князья белозерские, ярославские, брянские, муромские, елецкие, мещерские. Но и М. Н. Тихомиров считает вероятной цифру в 100 - 150 тыс. русских воинов, а всех сражавшихся на Куликовом поле с обеих сторон - в 200 - 300 тысяч14.
Некоторым основанием для такого предположения могут служить утверждения современников о том, что русские силы, собранные для похода против Мамая, были, по тогдашним понятиям, чрезвычайно велики; что никогда до тех пор не знала Русь таких больших войск. "От начала миру, -писал летописец, - такова не бывала сила русских князей и воевод местных"15. Описывая выступление войск из Москвы, очевидцы подчеркивали, что их не могла вместить обычная дорога, и уже с самого начала они двигались тремя различными путями. "Но того ради не пошли одною дорогою, яко не мощно им вместитися"16.
Именно то, что тогдашние пути сообщения не позволяли передвижения особенно больших масс войск (да и само поле Куликово не так уж велико по площади, чтобы вместить до полумиллиона бойцов с обеих сторон), заставило военных историков называть меньшую цифру русских войск - от 50 - 60 тыс. до 100 тыс.17, а с учетом необходимости четкого руководства всеми боевыми единицами при тогдашних средствах управления боем даже еще меньшую - максимально 36 тыс. человек18. Нам представляется, что наиболее вероятная численность русских войск на поле Куликовом - до 50 тыс. человек. Но и она для тогдашней Руси очень велика: чтобы выставить столько войска, нужно было напряжение всех сил многих русских земель.
Говоря о социальном составе русского войска XIII - XIV вв., должно учесть прежде всего именно этот фактор - напряжение всех сил для свержения монголо-татарского ига. Конечно, при тогдашней социальной структуре общества не могло быть и речи о поголовном участии в войске всех взрослых мужчин. Но необходимость значительного увеличения боевых отрядов требовала расширения социальной основы войска. Если в период феодальной раздробленности главную роль играла дружина князя, его "двор", возглавляемый "дворским" и состоявший из постоянно живших при князе "отроков", "детей", или, как их еще называли, "дворных слуг", "слуг под дворским"; если важным слагаемым военной силы княжества были отряды крупных феодалов, вассалов князя - бояр и иных "вольных слуг" (так именуют их источники), то есть, по сути дела, такие же феодальные дружины, как и княжеская, состоявшие из "отроков", "паробков", "детей боярских" (только численность их была меньше и, может быть, они хуже были вооружены); если известную роль играли также городские полки, комплектовавшиеся из ремесленников, купцов и иных горожан (роль эта не была одинаковой во всех русских землях), то теперь появляется новая социальная группа, которой суждено выдвинуться в военном деле на первый план. Речь идет о новой прослойке феодального класса - дворянах. То были люди, которым князья давали "поместья" на условиях обязательной военной службы. Первое четкое упоминание о таком держании относится к 1339 г.: "Село в Ростове Богородичское, а дал есмь Бориску Воръкову, - читаем в духовной грамоте Ивана Калиты, - аже иметь сыну моему которому служити, село будет за нимь, не иметь ли служити детем моим, село отоимуть"19.
Первые известия о помещиках именно под эгидой московских князей - факт знаменательный. Но вряд ли это было явлением исключительным или возникшим только во второй четверти XIV века. Ведь держатели условных владений появились не в одном только Московском княжестве. По более поздним материалам видно, что объем участия помещика в войске тщательно регламентировался; что размеры и населенность его поместья и его денежное жалованье целиком зависели от того, в каких кампаниях он сражался, скольких людей привел с собой и как они вооружены. Источники формирования этой прослойки класса феодалов были разнообразны. Укажем два главнейших. Помещиками становились княжеские "отроки". Вероятно, потому и распространились на них прежде имевшие более узкое значение термины "дети боярские", "дворяне". Но был и иной путь: поместьями верстались зависимые люди - послужильцы бояр, входившие ранее в их дружины и имевшие военные навыки20. По-видимому, уже на первых порах путь в это военно-служилое сословие был не только "по отечеству". Само "уничижительное" именование помещика Воркова "Бориском" говорит о его незнатном происхождении.
Положение различных классов феодального общества в отношении военной службы было в XIV в. неодинаковым. Дружинники и холопы-послужильцы для того и содержались феодалами, чтобы воевать. По зову помещики должны были являться "конны, людны и оружны", иначе "село отоимуть". А вот крупные вассалы (бояре или иные "вольные слуги") могли выбирать, с кем и против кого идти в поход. Межкняжеские договоры содержат взаимный отказ от приема на службу чужих "дворных слуг" и "черных людей", но "боярам и слугам вольным воля"21. Князь, от которого они ушли, обязывался "нелюбья не держати", "в села их не вступатися"22. Таким образом, вотчины в отличие от поместий в случае отказа от службы не подлежали конфискации. Конечно, по мере того как центральная власть становилась сильнее, московские князья все больше стремились ограничить право вольного перехода бояр.
В войске участвовали все горожане: ремесленники, купцы, "молодшие люди" - городские низы, живущее в городе боярство. В конце XIII - XIV в., однако, и в городских полках начинает ослабевать роль ремесленников и усиливается значение местных феодалов и их "паробков", "молодых людей". В XV в. этот процесс еще более усилился23. Наконец, в некоторых случаях в войске принимали участие и крестьяне. Это относится в первую очередь к жителям пограничных областей, постоянно находившихся под угрозой вражеских нападений (в рассматриваемый период это были в основном Псковские земли, отбивавшие нападения Тевтонского ордена, а позже - южные и юго-восточные районы, где из крестьян создавалось казачество). Крестьянская рать в XIII - XV вв. была эффективна преимущественно в обороне. В отрядах, выводимых по зову князя служилыми людьми, имелись и крестьяне из их поместий.
Таким образом, отличительными чертами русского войска XIII - XIV вв. были расширение источников его комплектования, появление и усиление роли служилых землевладельцев-помещиков, а дружинники и "вольные слуги" не играли теперь той первенствующей роли, как в домонгольский период, хотя значение их было еще велико.
2. Организация войска
В эпоху средневековья и в Западной Европе, и на Востоке ударным родом войска являлась конница. В зависимости от условий, в которых протекали военные действия, прежде всего от особенностей военных сил и тактики противника, различались конница тяжелая ("снастная рать") и легкая. Развитию этого рода войск способствовали причины социальные и политические. Тому содействовала непрекращавшаяся борьба с постоянными набегами кочевников: чтобы дать отпор их легкой коннице, требовались сильные конные отряды. Не случайно даже формулировка выступления в поход звучала в те времена на Руси так, будто дело шло только о коннице: "Всести на конь". "А коли ми будет самому всести на конь, а тебе со мною", - говорилось, например, в "докончании" великого князя Дмитрия Ивановича с князем серпуховским и боровским Владимиром Андреевичем. Подобные выражения есть и в других тогдашних союзных межкняжеских договорах24. Известия о сражениях показывают, что конница была главным родом войска, а пехота, лучники (конные стрелки) и появившаяся в конце рассматриваемого периода артиллерия имели вспомогательное значение.
Но историки отмечают, что уже в XIII - XV вв. при сохранении господствующего положения конницы несколько увеличивается роль пехоты, в частности городских полков25. Процесс этот не был повсеместным. Если в северо-восточных землях Руси развитие его было обусловлено ростом городов, то в Новгородской земле как раз с XIV в. господство бояр привело к усилению в войске дружинных элементов и к уменьшению роли пехоты, состоявшей в основном из городских ремесленников ("черных людей"), А в XV в. попытка посадить новгородцев-горожан на коней окончилась крупнейшим поражением в Шелонской битве26. Между тем в южнорусских землях росло значение пехоты, вербуемой из крестьян-смердов27.
Лучники, игравшие большую роль еще во второй трети XIII в. (напомним об участии суздальских стрелков в Ледовом побоище), в дальнейшем как самостоятельное войско не упоминаются28. А. Н. Кирпичников предполагает, что в XIV - XV вв. постепенно стиралась грань между "стрельцами" из лука и "копейцами": конный воин должен был в равной мере владеть и луком, и копьем, и саблей. Но упоминания "саадаков" (комплектов из лука в налучье и стрел в колчане), изображения конных стрелков с луками и археологические находки большого количества наконечников стрел, в том числе специально боевых, приспособленных для поражения сквозь кольчугу, говорят о распространении стрельбы из лука как боевого приема. При этом в боевых условиях лучники сражались на конях. Соединений пеших лучников, подобных тем, какие были известны в Западной Европе, русское войско не знало.
Развитие артиллерии как рода русского войска не отождествляется на первых порах с появлением именно огнестрельных орудий. Мировое военное искусство в течение многих веков знало применение механических метательных орудий. На Руси эти орудия вместе с ударными - таранами еще в XI - XIII вв. входили в более широкую группу средств осады и обороны городов, носившую общее название "пороки". Самое слово "порок", "прак" связано с более знакомым нам словом "праща", производным от которого является чешский глагол "prastiti" - метать29 (аналогично русский глагол "стрелять" происходит от слова "стрела"). По-видимому, в узком смысле слова "пороками" назывались метательные орудия. Но в русских источниках этот термин употреблялся и в более широком смысле. "Пороки" были известны на Руси задолго до монголо-татарского нашествия, однако применялись они мало, поскольку тогдашние войска далеко не всегда ставили перед собой задачу полностью овладеть городом30. В XIII в. внешние противники стремились именно к захвату и разрушению городов и широко прибегали к "порокам", что способствовало совершенствованию подобного рода артиллерии у русских на севере и северо- востоке как для обороны, так и для осады городов. Специалистов, умевших обращаться с "пороками", называли на Руси "мастера порочные". Они упоминаются в летописях при описании подготовки к военным действиям ("пороки чинити"), походов, в которых участвуют "мастеры порочные" (и, видимо, орудийная прислуга), осады и обороны городов ("пороки бьют")31. В последней трети XIV в. в число "пороков" уже входили и огнестрельные орудия - "тюфяки" и "пушки", позже ставшие основой русской артиллерии.
В XIV в. значительно меняется организация русского войска. Этого требовали как задачи военного искусства того времени, направленные на сосредоточение всех военных сил и средств для свержения монголо-татарского ига, так и изменения в социальном составе войска и в соотношении родов войск. Из слабо организованной феодальной рати постепенно создавалось сильное централизованное войско, которое смогло обеспечить сначала гегемонию московских князей над другими русскими князьями, а затем завоевать независимость и для всего русского народа. Уже тогда с ослаблением роли княжеских дружинников начинают падать сила и значение отрядов местных князей. Прежние их вассалы мало-помалу переходят на службу московского князя. Да и удельные князья нередко теряют свои уделы и идут на московскую службу, образуя важную группу московских бояр-княжат. Новый контингент войска - дворяне-помещики, составлявшие основу конницы, - требует довольно четкой организации, которой надлежит обеспечить постоянную боевую готовность и своевременную мобилизацию этих людей, рассеянных в мирное время по своим поместьям, а также учета службы помещиков. Для XIV в. нет точных сведений ни о регулярных смотрах, ни о специальном управлении такими войсками. Позднее все это находилось в ведении Разряда и Поместного приказа. Но какие-то учреждения, выполнявшие эти функции, должны были существовать хотя бы в зародыше. Есть мнение, что первые разрядные книги были введены в княжение Дмитрия Донского, а подробные росписи полков и воевод делались примерно раз в пять лет"32.
Вместе с тем остаются и многие старые феодальные институты. Так, по- видимому, личная дружина князя по-прежнему состояла в ведении "дворского". "Дворский" как начальник "двора" нередко упоминается в межкняжеских договорах. Уже говорилось о некотором усилении роли городского войска, поставлявшего лучшую пехоту. Но при этом значение самой организации горожан ("тысячи") падает. Это особенно четко прослеживается на примере Москвы. Городская "тысяча", возглавляемая тысяцким, как правило, представителем одной из знатнейших фамилий города, служила оплотом боярской оппозиции великим князьям. Интриги бояр, занимавших влиятельную должность тысяцкого, нередко приводили к серьезным политическим кризисам. Один из них, вызвавший массовый отъезд московских бояр к тверскому князю в 1355 г., был связан с таинственным убийством московского тысяцкого Алексея Петровича Хвоста, врага московских князей Семена Гордого и Ивана Красного. Видимо, московские тысяцкие и позднее продолжали занимать позицию, враждебную московским князьям. Не прошло и 20 лет, как должность тысяцкого была упразднена: в 1374 г., когда умер тысяцкий В. В. Протасьев. Сын его в следующем году бежал к тверскому князю, но через несколько лет был захвачен и казнен в Москве33. На поле Куликовом сражались многие москвичи, но они уже не составляли особой "тысячи", хотя представители рода московских тысяцких - Вельяминовы упоминаются в числе воевод. В 1382 г., когда Москва оборонялась от нашествия хана Тохтамыша, "тысячи" не существовало. Горожане организовали сами защиту города. При этом важную роль сыграли корпорации крупных купцов - сурожан и суконников. Оборону возглавил служебный князь Остей34. Ликвидация городской "тысячи", попавшей в руки бояр, была важным этапом в усилении великокняжеского войска.
В XIII - XIV вв. организация русского войска основывалась еще на принципе вассалитета. Удельные князья должны были выступать в поход по зову сюзерена - великого князя. Договоры между князьями, в которых сюзерен именуется "старшим братом", а вассалы - "младшими братьями", подробно разрабатывают условия такого выступления. В частности, подчеркивается, что "младший брат" должен "всести на конь", если "старший брат" участвует в походе лично; а если войско великого князя возглавляет воевода, то "своих воевод послати"35. Дружина каждого князя, его "двор", в этих случаях выступает под началом своего "дворского".
В рассматриваемый период роль князей и их дружин в организации войска была еще велика. Это можно наблюдать не только в Московском княжестве, но, например, и в Рязанском: в 1365 г. Олегу Рязанскому выступил на помощь удельный князь Владимир Пронский. Однако в процессе объединения русских земель вокруг Москвы структура войска, состоявшего из отрядов, возглавляемых удельными князьями, неизбежно должна была быть сломана. "Под рукой" московского князя оказалось такое количество мелких князей, а дружины их так уменьшились, что существование подобных микроотрядов не имело смысла. В походе Дмитрия Ивановича против Твери в 1375 г. участвовали 17 князей, явившихся на зов сюзерена "кийждо с силою своею"36. Характерно, что пятеро из них, вероятно, не были уже фактическими владельцами княжеств, поскольку летописец не называет их уделов, ограничиваясь именем и отчеством.
В тот период отчетливо выступает новый, территориальный принцип организации войска. В 1377 г. Дмитрий Иванович послал на помощь своему вассалу князю Дмитрию Константиновичу Суздальско-Нижегородскому "рати своа - Володимерскую, Переяславскую, Юриевскую, Муромскую, Ярославскую"37. Князья здесь даже не упомянуты. Б. А. Рыбаков отмечает, что территориальный принцип комплектования войска возобладал над старым, удельным уже при Дмитрии Донском. Он приводит пример мобилизации войск для похода на Новгород в 1385 г., когда были набраны 23 территориальные рати38. Возглавили их воеводы, назначенные великим князем. Он оставался командующим всеми военными силами страны, но осуществлял руководство через бояр-воевод, в число которых попадали в отдельных случаях и княжата, и удельные князья. Но в XIV в. еще не отошли окончательно в прошлое дружины вассальных князей. Без них великокняжеское войско не могло бороться с таким сильным противником, как монголо-татары. Отъезд Дмитрия Донского из Москвы в 1382 г. при приближении Тохтамыша летописей объясняет тем, что князья "не хотяху помогати, бе бо неодиначество и неимоверство"39.
Мобилизация русских войск осуществлялась по приказу великого князя, который рассылал специальные грамоты "во все великое княжение свое к братии своей и повеле всем людем к себе вборзе быти"40. Слова "к братии своей" указывают на то, ЧТО ПО крайней мере в 1375 г., к которому относится это известие, ответственность за своевременную явку войск возлагалась в основном на удельных князей. Позднее этим ведали воеводы. Назначались и пункты, куда нужно было явиться. В походе против Мамая, увенчавшемся Куликовской победой, таким пунктом была Коломна. Собравшееся войско "уряжали", сводя мелкие отряды в крупные полки. Тут назначались и воеводы, по нескольку на каждый полк. В 1380 г. собранные у Коломны войска были "уряжены" в четыре полка, объединившие для похода 20 местных отрядов. А перед самой битвой произошло перераспределение сил в связи с разработанным планом сражения на пять (по некоторым данным, на шесть) полков41, у каждого из которых было несколько воевод. Например, засадным полком, сыгравшим в битве такую большую роль, командовали удельный серпуховской князь Владимир Андреевич и великокняжеский воевода Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский.
3. Военная техника
Исследования последних десятилетий опровергают высказанные в прошлом веке мнения, будто русское оружие "в XIII в. начало уступать, а в XIV в. совсем уступило татарскому"42. Б. А. Рыбаков отмечает, что воинское снаряжение в тот период мало изменилось по сравнению с домонгольским и оставалось на высоком уровне43. А. Н. Кирпичников также приходит к выводу, что монголо-татарский разгром не привел к упадку на Руси оружейного производства; произошло лишь перемещение центров его из разоренных Поднепровья и Ополья на северо-запад - в Новгород и Псков, на юго-запад - в Галич и Холм44. Позднее на первый план выдвигаются московские арсеналы.
В эпоху средневековья ни одно государство не могло рассчитывать на вооружение своего войска чужеземным оружием в сколько-нибудь значительных масштабах. Это относится также к Северной и Северо-Восточной Руси, поскольку юго-восточные соседи и главные противники ее - монголо-татары не только не имели превосходства в производстве оружия, но сами стремились получить русское вооружение45, а противники с Запада, в частности немецкие рыцарские ордена, строго следили за тем, чтобы, например, в Новгородскую землю не проникало никакое оружие и даже боевые кони из Западной Европы. Купцам, нарушавшим этот запрет, грозило лишение всего имущества46.
Вооружение русского войска в рассматриваемый период производилось оружейниками, в основном городскими ремесленниками или мастерами, зависевшими от крупных феодалов. В больших городах оружейники заселяли целые улицы или даже слободы. Известна, например, Щитная улица в Новгороде Великом47. Само название говорит о том, что оружейное дело достигло высокого уровня и было уже специализировано. Позднее среди горожан встречаем бронников, кольчужсиков, сабельников, лучников и т. д.
Мнение дореволюционных исследователей, что вооружение русских воинов принадлежало князьям, хранилось на княжеских складах и выдавалось лишь на время походов48, источниками не подтверждается. Есть основания предполагать, что вассал должен был являться на службу к своему сюзерену уже вооруженным. Переписные книги и смотровые десятни (правда, не XIV, а XVI - XVII вв.) содержат сведения о том, кто из помещиков какое число слуг и в каком вооружении должен был выставлять, какое личное оружие обязан был иметь, в какую сумму оценивался каждый предмет вооружения, кто из горожан с каким оружием ."будет" по зову на войну. Снабжаться оружием на княжеском дворе могли лишь ближайшие слуги князя - его "дворяне", "отроки", но не все войско. Однако крупные феодалы должны были иметь значительные запасы личного оружия и, конечно, "пороки", а позднее - пушки и пищали. Артиллерия была вооружением, доступным только крупному феодальному государству, а не мелким удельным княжествам. Кроме того, в княжеских кладовых хранилось лучшее личное оружие князя и его семьи, пополнявшееся не только изделиями отечественных мастеров, но и драгоценными зарубежными подарками, приобретениями и трофеями. Так, уже в XIV в. начало, по-видимому, создаваться богатейшее собрание оружия московских великих князей, лучшая часть которого вошла позже в фонд Оружейной палаты49.
Личное оружие русских воинов в XIII - XIV вв. принадлежало в основном к тому же типу, что и оружие домонгольского периода. Но этот тип вооружения видоизменялся, пополнялся новыми предметами в зависимости от того, как был вооружен и какую тактику применял противник. Защитным вооружением по- прежнему являлись щит, броня и шлем. Щит был главной защитой воина и вместе с копьем составлял как бы основу, необходимый минимум оружия. Желая сказать, что войско выступило в поход невооруженным, летописец в 1371 г. писал, что не взяли с собой "ни щит, ни копий, ни иного которого оружия"50. Судя по дошедшим до нас изображениям, в XIII - XIV вв. были распространены три формы щитов, встречавшиеся еще в X - XIII вв.: круглые, миндалевидные и треугольные. Но соотношение этих форм несколько изменилось: в XIII в. чаще употреблялся треугольный щит, к концу XIV в. конница вновь вернулась к круглым щитам, однако несколько меньшего размера, чем прежде (щит закрывал по диаметру лишь четверть роста воина)51. Уменьшение размера и веса щита было связано с тем, что улучшилась броня, и важнейшим качеством щита стала его большая подвижность. Появились и щиты новой, усложненной формы - с ложбинкой для руки воина, называвшиеся на Западе павезами. Но в XIV в. они были еще редки.
Броня русских воинов в XIII-XIV вв. оставалась, как и прежде, в основном кольчужной. Из металлических проволочных колец изготовлялась гибкая, прочная, относительно легкая защитная одежда, чаще всего рубахи52 длиной почти до колен, с рукавами несколько выше локтя, а также части боевых наголовий - сетки, прикреплявшиеся к шлемам. Известные по изображениям западноевропейских рыцарей кольчужные чулки в русском вооружении не встречались. Относительно реже применялся разного рода пластинчатый доспех, более крепкий, но тяжелый. Металлические пластины, закрывавшие грудь и спину воина, могли быть квадратными, прямоугольными или в форме чешуек и нашиваться на матерчатую или кожаную основу или же переплетаться кольцами кольчуги. Широкое распространение на Руси пластинчатого и чешуйчатого доспеха относится уже к XV-XVI векам. Голову воина защищал металлический шлем. Древнее название "шелом" в XIV в., по мнению А. Н. Кирпичникова, стало обозначать лишь старую его разновидность: высокий, плавно вытянутый кверху шлем с кольчужной сеткой - "бармицей", защищавшей затылок и уши. В XIV в. распространилась другая разновидность шлемов: относительно низкий, увенчанный коротким навершьем "шишак", или "чечак" (впервые упомянут в княжеском завещании 1359 г.)53.
Говоря о комплексе защитного вооружения в целом, отметим, что уже в XIV в. намечается некоторое утяжеление боевой одежды и соответственно уменьшение и облегчение щита, которым больше маневрируют. Вот какое впечатление производило готовое к бою войско: "Доспехи же русские аки вода силная во вся ветри колебашеся, шеломы на главах их аки утренняя заря во время солнца ведреного светящеся, еловци же (султаны. - М. Р.) шеломов их аки поломя огняное пашется"54. Так описывает современник русские полки на поле Куликовом. Речь, видимо, идет о кольчужной броне, которую автор весьма удачно сравнивает с водной рябью, и высоких, увенчанных султанами шлемах.
Наступательное личное оружие было весьма разнообразным. Копья и сулицы (дротики), мечи и сабли, топоры и бердыши, луки и стрелы, булавы, шестоперы и кистени. Условно его можно подразделить на оружие дальнего (луки и самострелы, отчасти сулицы) и ближнего боя (остальные перечисленные виды). Главным наступательным оружием было копье. Копьями вооружались "коневницы" и "пешцы", городской полк, княжеские дворяне и поместная конница. Копьем стремился пронзить врага нападающий всадник. Пехота противостояла коннице, также ощетинившись копьями. В соответствии с этой задачей древко ударного копья было длинным, а наконечник уже в XIV в. начали делать более узким и крепким, приспособленным для пробивания щита и брони. Возможно, уже тогда на тупой конец древка у пехотного копья стали надевать небольшое острие - "вток", чтобы удобнее было упирать копье в землю при нападении врага. Имеющиеся сведения о боевом построении пехоты "ежом", когда задние ряды клали копья на плечи передних, предполагают соответственно и разную длину древка у копий.
Метательное копье - сулица по форме наконечника приближалось к копью обыкновенному. Характерные для него в домонгольский период зубцы у основания пера и длинная втулка, или черешок, исчезают. В дальнейшем на вооружении конницы появляются наборы из трех-четырех дротиков - "джиды"55. В качестве боевого копья употреблялась и рогатина: копье собственно охотничье, относительно короткое, с массивным широким наконечником и втоком на тыльном конце древка. Рогатину применяли в основном для охоты на медведя, в боевых же условиях это было оружие по большей части не профессиональных воинов, а пехотинцев-крестьян, реже горожан.
Рубящим оружием в XIII - XIV вв. служили меч, сабля и разного рода топоры. Мечи c заостренным клинком, которыми можно было и колоть, и рубить, удобны в бою с противником, одетым в тяжелый доспех. Ими чаще всего были вооружены конные воины Псковской и Новгородскрй земель. В музее Пскова можно увидеть такой меч псковского князя Довмонта. Меч оставался и символом княжеской власти. Летописец рассказал о том, как в городском соборе Пскова Довмонта перед боем торжественно опоясали мечом56. В северо-восточных и южнорусских областях, где главным противником были легковооруженные войска, большинство конных воинов имели сабли. В XIV в. оружейники начали делать сабельные полосы большей кривизны, так что удар сабли стал более режущим, чем рубящим57, что было особенно удобно, если противник имел только легкую защитную одежду.
С утяжелением брони вновь приобрел значение боевой топор. Из оружия простонародья он стал оружием дворянским и даже княжеским. Небольшие, богато отделанные топорики могли служить также символом власти военачальника. Во всяком случае, воин с боевым топором нередко изображался на княжеской печати или на монетах; известны такие печати и монеты Дмитрия Донского и Федора Ярославского. Боевые топорики найдены при раскопках в Рязанской, Владимирской, Калужской землях58. Вместе с тем топорами вооружалась и пехота, причем есть основания думать, что это были простые рабочие топоры, которые брали с собой на войну крестьяне и горожане. Специально же приспособленные для пехоты, вооруженной ручным огнестрельным оружием, топоры-бердыши появились на Руси и в Западной Европе лишь во второй половине XV века59.
Против утяжеленного доспеха оказалось весьма эффективным и такое ударное оружие, как палицы, цепы, кистени. Удар по шлему оглушал закованного в латы рыцаря, выводил его из строя и делал легкой добычей пехоты. Булавы - массивные железные или каменные набалдашники на коротком древке, их разновидность шестоперы - кованые наконечники с шестью вертикальными ребрами - "перьями" и железные палицы нередко встречаются при раскопках и упоминаются в источниках. Железной палицей был вооружен, например, Дмитрий Донской во время Куликовской битвы. Шестопер появился на вооружении русских воинов в XIII в., почти на целое столетие раньше, чем у западноевропейских рыцарей. К началу XIV в. бучава и шестопер стали знаками военачальников. Позднее, в XVIII в., булава была символом власти украинских гетманов, а пернач-шестопер - полковников. Простой народ выходил на бой с обыкновенными дубинами - "ослопами". О комплекте наступательного оружия собранного "из поселен" пешего войска дает некоторое представление такая запись летописца XV в.: "Пешая рать многа собрана и с ослопы, и с топоры, и с рогатины"60.
"Саадак", состоявший из лука в специальном чехле (налучье) и колчана со стрелами, был непременной принадлежностью конного воина. Налучье подвешивалось к седлу слева, колчан - справа. В XIII - XIV вв. конный воин должен был быть одновременно и лучником, и копейщиком, отлично владеть саблей или мечом, топором и булавой. Вместе с тем при осаде и обороне городов применялись самострелы61.
Броню и доспехи надевали только перед самой битвой, а во время похода везли их на возах в ящиках. Одна из миниатюр Лицевого свода изображает как раз момент, когда воины перед боем надевают броню. Во время битвы нередко поверх брони надевали одежды. Недаром летописцы называют непокрытый доспех "голым" и с восхищением описывают шитые золотом плащи поверх доспехов. Верхняя боевая одежда (плащи, кафтаны, охабни), по всей вероятности, имела какие-то местные отличия. Автор "Сказания о Мамаевом побоище" рассказывает, как воеводы "нача полки ставити и оустрояти их во одежду их местную", а потом и сами облачились в "местные одежды"62. Видимо, это было важно для управления боем. По всей вероятности, перед нами зачатки военной формы, позволявшей отличать не только своих от чужих, но и разные части собственного войска. Кроме того, существовали знаки отличия воевод (в Древней Руси - украшенные золотом шлемы, плащи и пояса). В этой связи интересен эпизод, описанный в "Сказании о Мамаевом побоище". Перед самым сражением Дмитрий Иванович снял с себя и надел на своего любимого боярина "приволоку" (короткий плащ), отличавший военачальника, отдал ему своего коня в богатом убранстве и велел возить за боярином великокняжеское знамя, то есть, по сути дела, создал ложный командный пункт, который отвлек, возможно, немало сил врага. "И под тем знаменем убиен бысть (Бренко. - М. Р.) за великого князя". Когда после боя на поле нашли тело Бренка, то "чаяша его великим князем... князь великий плакася и рече: "Моего де образа Михаиле убиен еси... яко мене ради на смерть сам поехал"63. Этот драматический эпизод подчеркивает значение опознавательных знаков в рукопашном бою.
Опознавательными знаками отдельных отрядов служили стяги - знамена, по движению которых следили за перемещением отрядов. Количество стягов и военных музыкальных инструментов - труб и барабанов определяло иногда численность войска, а навершья и знаки на полотнищах - принадлежность отряда. Полки, в которые объединялись эти отряды, также имели свои знамена. "Повести о Куликовской битве" также подчеркивают, что "койждо въин идеть под своим знаменем"64.
В XIV в. большое значение сохраняли крепости. Их возводят в узловых пунктах и на стратегически важных направлениях, преграждая путь вторжению противника. К этому веку относится строительство множества крепостей в Псковской и Новгородской землях, Московском, Тверском и Рязанском княжествах. Коренным образом реконструировались и старые крепости: их стены становились более мощными65, зачастую снабжались каменными башнями, а то и возводились целиком из камня. Широкий же размах строительства каменных крепостей в Северо-Восточной Руси относится уже к XV - XVI векам. В XIV в. возводились дубовые укрепления, например в Москве в 1339 г., в Серпухове в 1374 году. Впрочем; выражения летописца "срубити город в едином дубу", построить "дубов град" нужно относить скорее всего к верхнему строению крепости - ее "заборолам" и башням. Мощные валы имели по-прежнему дерево-земляную конструкцию.
Строительство "белокаменного града" в Москве в 1367 г. было широко отмечено современниками, справедливо связывавшими эти работы с политической ролью Московского княжества, его возросшей военной мощью, объединительными тенденциями князя: "Князь великий Дмитрий Иванович, погадав с братом своим с Володимиром Андреевичем и со всеми бояры старейшими, и сдумаша ставити город камен Москву... надеяся на свою великую силу, князи рускыи начата приводити в свою волю"66. То обстоятельство, что огромная работа была проведена всего за год67, говорит о значительной экономической мощи Московского княжества, о развитии русского военно-инженерного искусства. Уже в следующем, 1368 г. новая каменная крепость остановила очередной набег литовского князя Ольгерда, что показывает стратегическую дальновидность московских воевод. Тыл московского князя в его борьбе с Ордой был теперь надежно обеспечен. В 1373 - 1376 гг. было положено начало новой южной сторожевой линии на Оке68, которая позже получила название "берега" и легла в основу обороны юга Московского государства, так называемой засечной черты, состоявшей из крепостей и лесных завалов - "засек", препятствовавших вторжению татарской конницы. Засечная черта, продвигавшаяся в XVI - XVII вв. к югу, сыграла большую роль в формировании территории Европейской России.
4. Стратегия и тактика
Главные черты военной стратегии определялись политическими задачами. В XIII - XIV вв. это была активная оборона от натиска немецких войск и ордынских набегов, причем стремились по возможности переносить военные действия на территорию, занятую противником69. Важной стратегической задачей было укрепление самого центра Московского государства, а также создание на его границах оборонительных линий и опорных пунктов. Но в сложных политических и тактических обстоятельствах решались выйти и навстречу нападавшему врагу, за пределы защищаемой территории, как это было, например, в походе против Мамая. Внутри самой Руси ясно выделилась единая стратегическая линия, направленная к объединению Русской земли. Эту задачу решали крупные княжества, среди которых к середине XIV в. на первом месте стояла Москва. В целом характер войн изменился в том смысле, что чаще стали стремиться к захвату городов и земель, осаждать города и искать сражений, а не только разорять землю противника. Войны по- прежнему носили изнурительный характер, серьезно ослабляя обе стороны. Тем не менее, победив в сложной, изобиловавшей драматическими эпизодами дипломатической и военной борьбе своих соперников, Москва твердо вела русские земли к освобождению от ордынского ига, Б. А. Рыбаков пишет, что в борьбе московских князей с Новгородом, Тверью, Нижним Новгородом важное стратегическое значение приобрела Кострома (откуда можно было наносить удары как по Новгородской земле, так и по Верхнему и Среднему Поволжью), а на севере - Волок Ламский70. На западе Московского государства в XIV в. большое стратегическое значение имели верховья Москвы-реки с городами Можайском, Вереей, Рузой и крайним западным форпостом против Литвы - Тушковом71.
Одним из важнейших тактических приемов XIII - XIV вв. была хорошо налаженная разведка легкими конными отрядами, высылаемыми на большие расстояния и собиравшими сведения о силах и намерениях противника. Пожалуй, наиболее ярким примером в этом отношении является подготовка к Куликовской битве. Находясь еще в Москве, Дмитрий Иванович регулярно получал от высланной в степь "твердой сторожи" - отрядов по 50 - 70 "крепких юнош", то есть, по всей вероятности, конных дружинников72, - сведения о движении перешедших Волгу войск Мамая, о его намерениях соединиться с Ягайлом Литовским. Исходя из этих сведений, Дмитрий Иванович и назначил сборным пунктом для русских войск Коломну, от которой легко было двинуть рать в верховья Дона или на Волгу, смотря по надобности. В Коломне от приведенного разведчиками "языка" русские воеводы узнали, что Мамай "не спешит того для, яко осени ждет, хощет быти на русские хлебы". Тогда-то и было принято решение выступить всеми силами к верховьям Дона. После прибытия туда разведка донесла, что Мамай "ожидает Ягайла Литовского и Олга Рязанского, твоего же собрания не ведает"73. Таким образом, русская разведка длительное время держала под неусыпным наблюдением ордынское войско, в то время как враг еще за два дня до решающего сражения, которое состоялось 8 сентября, не знал о приближении русских. Это был важнейший тактический успех.
Основными тактическими единицами в XIII - XIV вв. являлись уже не мелкие феодальные отряды ("стяги"), а полки, в которые эти "стяги" сводились еще на местах сбора. Каждый полк имел свою задачу как в походе, так и в бою. Думается, что в XIII-XIV вв. сложились зачатки того тактического членения войска на пять полков, которое столь отчетливо прослеживается в источниках XVI - XVII веков. Однако в тот период эта система находилась еще в зародышевом состоянии.
Быстроте передвижения войска и внезапности нападения придавалось первостепенное значение. Б. А. Рыбаков подсчитал, что на юге Руси легкие конные отряды проходили иногда по 65 - 78 км за сутки74. Лесистый и болотистый север, конечно, не позволял таких быстрых передвижений, а крупные войска перемещались значительно медленнее, в особенности если они включали пехоту. Вспомним, что Дмитрий Иванович с войском шел от устья Лопасни до верховьев Дона (примерно 130 - 150 км) 12 дней, в среднем по 10 - 12 км в день.
Боевой порядок войска для полевого сражения еще до XIII в. членился по крайней мере на три части - центр (чело) и фланги (крылья). Обороняясь, стремились принять удар на чело, охватить нападавшего противника крыльями и окружить его. Примерно такой была схема Ледового побоища 1242 г. с тою разницей, что впереди боевого порядка находились стрелки из лука. В дальнейшем усиливалась маневренность войск, увеличивалась продолжительность сражения, которое то как бы затихало, то вновь ожесточалось. При этом легко меняли первоначальный план действий, обескураживая противника неожиданными маневрами, проникая глубоко в центр и тыл его расположения, вплоть до заднего полка, или применяя фланговые удары75. В Куликовской битве, кроме традиционного центра и крыльев, были еще передовой, сторожевой и засадный полки. Впрочем, названия этих полков появились только в более поздних источниках, а о существовании их в XIV в. надежных сведений нет.
Ордынской коннице были противопоставлены непривычные для нее приемы: сомкнутый строй пехоты, хорошо защищенной природными препятствиями с флангов и поддержанной мощной конницей. Тактическими новшествами были спрятанный "в зеленой дубраве" засадный полк (которому придавалось огромное значение, вполне им оправданное) и создание ложного командного пункта, немало дезориентировавшего врага. Победу обеспечили прежде всего мощь русского войска, его чрезвычайно большая для того времени численность, прекрасное вооружение, единство и твердость командования, высокий боевой дух. Известно, что победа досталась очень дорого. Когда, кончив преследовать бегущего противника, русские вернулись "каждый под знамя свое", то недосчитались очень многих. "Зде же не всех писах избиенных имена, - читаем в летописи, - токмо князи, бояре нарочитый и воеводы, а прочих бояр и слуг оставих множества ради имен, мнози бо на той брани побиени быша"76. Можно себе представить, сколько же полегло на поле Куликовом простых людей, если даже не всех бояр смог назвать летописец.
Куликовская битва показала силу и боеспособность русского войска, волю народа к победе, к свержению ордынского ига и готовность идти ради этого на любые жертвы. Победа над ордынцами была обеспечена в военном отношении перестройкой боевых сил, созданием вместо разрозненных феодальных отрядов большого, хорошо вооруженного и устроенного войска под эгидой Великого княжества Московского.
Примечания
1. Б. А. Рыбаков. Военное искусство. "Очерки русской культуры XIII - XV вв.". Ч. I. Материальная культура. М. Б/г., стр. 348 - 388; А. Н. Кирпичников. Военное дело на Руси в XIII - XV вв. Л. 1976, стр. 11.
2. "Livlandische Reimchronik". Stuttgart. 1844, S. 60. Русские летописи также указывают, что Александр Невский выступил против немецких войск "с новгородци и с братом Андреем, и с низовци" ("Новгородская первая летопись старшего извода". М. -Л. 1950, стр. 78).
3. В. В. Каргалов. Освободительная борьба Руси против монголо-татарского ига. "Вопросы истории", 1969, N 3, стр. 106 - 111.
4. М. Г. Рабинович. Новгородское войско XI - XII вв. "История русского военного искусства". Т. I. М. 1943, стр. 53 - 55.
5. "Повесть временных лет". М. 1950, стр. 143 - 144.
6. Ф. Меринг. Очерки по истории войны и военного искусства. М. 1938, стр. 79.
7. "Никоновская летопись". ПСРЛ. Т. X. М. 1965, стр. 6.
8. ПСРЛ. Т. IV. СПБ. 1848, стр. 200. "Тма", "тъма" - 10 тыс. (см. И. И. Срезневский. Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. Т. III. СПБ. 1903, стб. 1081 - 1082).
9. С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. Т. I. СПБ. Б/г., стр. 1192.
10. Б. А. Рыбаков. Указ. соч., стр. 354.
11. Там же.
12. ПСРЛ. Т. VIII. СПБ. 1859, стр. 34 - 35.
13. Б. А. Рыбаков. Указ. соч., стр. 386 - 387.
14. М. Н. Тихомиров. Куликовская битва. "Повести о Куликовской битве". М. 1959, стр. 252 - 259.
15. ПСРЛ. Т. VIII, стр. 34.
16. "Повести о Куликовской битве", стр. 89.
17. А. А. Строков. История военного искусства. Т. 1. М. 1955, стр. 287; Е. А. Разин. История военного искусства. Т. 2. М. 1957, стр. 272 - 273.
18. А. Н. Кирпичников. Указ. соч., стр. 16.
19. "Духовные и договорные грамоты русских князей XIV - XVI вв." (ДДГ). М. -Л. 1950, N 1, стр. 10.
20. К. В. Базилевич. Новгородские помещики из послужильцев в конце XV в. "Исторические записки". Т. 4. 1945.
21. ДДГ, N 2, стр. 12 - 13; N 11, стр. 31.
22. Там же, N 2, стр. 12 - 13.
23. М. Г. Рабинович. О социальном составе новгородского войска. "Научные доклады высшей школы", Исторические науки, 1960, N 3, стр. 89 - 93.
24. ДДГ, NN 11, 13, стр. 36, 38.
25. Б. А. Рыбаков. Указ. соч., стр. 383; А. Н. Кирпичников. Указ. соч., стр. 12.
26. М. Г. Рабинович. О социальном составе новгородского войска, стр. 91 - 95.
27. Б. А. Рыбаков. Указ. соч., стр. 353.
28. А. Н. Кирпичников. Указ. соч., стр. 14 - 17.
29. И. И. Срезневский. Указ. соч. Т. II. СПБ. 1895, стб. 184.
30. М. Г. Рабинович. Осадная техника на Руси X - XV вв. "Известия" АН СССР, серия истории и философии, 1951, т. VIII, N 1.
31. Там же, стр. 71 - 73.
32. Б. А. Рыбаков. Указ. соч., стр. 381.
33. ПСРЛ. Т. VIII, стр. 10, 21 - 22, 33.
34. ПСРЛ. Т. VII, СПБ. 1856, стр. 41 - 42.
35. ДДГ, N 9, стр. 26.
36. ПСРЛ. Т. VIII, стр. 22.
37. Там же, стр. 25.
38. Б. А. Рыбаков. Указ. соч., стр. 382.
39. ПСРЛ. Т. VIII, стр. 43.
40. Там же, стр. 22.
41. А. Н. Кирпичников. Указ соч., стр. 16.
42. В. А. Висковатов. Историческое описание одежды и вооружения российских войск. СПБ. 1899, стр. 29.
43. Б. А. Рыбаков. Указ. соч., стр. 353.
44. А. Н. Кирпичников. Указ. соч., стр. 95.
45. Сведения об этом относятся к XV в. (см. Б. А. Рыбаков. Ремесло древней Руси. М. 1948, стр. 599).
46. М. Г. Рабинович. Из истории русского оружия. "Труды" Института этнографии АН СССР, новая серия, 1947, т. 1, стр. 67.
47. Там же, стр. 73
48. Н. С. Голицын. Русская военная история. Ч. 1. СПБ. 1877, стр. 36.
49. Г. Л. Малицкий. К истории Оружейной палаты Московского Кремля. "Государственная оружейная палата Московского Кремля". М. 1954, стр. 509 - 513.
50. ПСРЛ. Т. VIII, стр. 13.
51. А. Н. Кирпичников. Указ. соч., стр. 43 - 48.
52. Кольчужная рубаха и называлась собственно кольчугой. Слово "кольчуга" и наименование мастера "кольчужник" встречаются впервые во второй половине XVI века. До тех пор кольчуга входила в общее понятие брони (М. Г. Рабинович. Раскопки 1946 - 1947 гг. в Москве на устье Яузы. "Материалы и исследования по археологии СССР" (МИА). М. 1949, N 12, стр. 16 - 17). Гипотеза А. Н. Кирпичникова о том, что термин "броня" обозначал кольчугу, а "доспех" - пластинчатую защитную одежду (А. Н. Кирпичников. Указ. соч., стр. 8 - 10), требует подтверждения, поскольку в источниках встречается выражение "обрезати брони" (ПСРЛ. Т. IV, ч. 1. Птгр. 1915, стр. 344), которое к кольчуге применено быть не может. Для обозначения пластинчатого доспеха употреблялся также термин "броне досчатые".
53. ДДГ, N 4, стр. 16. Мнение (А. Н. Кирпичников. Указ. соч., стр. 29 - 31, 33), что шелом мог надеваться поверх шишака, недостаточно обосновано.
54. "Сказание о Мамаевом побоище". Летописная редакция. "Повести о Куликовской битве", стр. 96.
55. А. Н. Кирпичников. Указ. соч., стр. 21; М. Г. Рабинович. Военное дело в Московской Руси в XIII - XV вв. "История русского военного искусства". Т. I, стр. 108.
56. "Псковские летописи". Вып. 1. М. -Л. 1941, стр. 3.
57. А. Н. Кирпичников. Указ. соч., стр. 27.
58. Коллекция Государственного Исторического музея, NN 27730, 78605, 78607, 5476 и др.
59. А. Н. Кирпичников. Указ. соч., стр. 22.
60. ПСРЛ, Т. XII. М. 1965, стр. 62.
61. А. Н. Кирпичников. Указ. соч., стр. 67 - 71.
62. М. Г. Рабинович. Из истории русского оружия, стр. 94; ПСРЛ. Т. IV, стр. 79.
63. "Повести о Куликовской битве", стр. 99, 104 - 105.
64. М. Г. Рабинович. Древнерусские знамена (X - XV вв.) по изображениям на миниатюрах. "Новое в археологии". М. 1972, стр. 171 - 172; "Повести о Куликовской битве", стр. 66.
65. П. А. Раппопорт. Очерки по истории военного зодчества Северо-Восточной и Северо-Западной Руси X - XV вв. МИА. Л. 1961, N 105.
66. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1. Птгр. 1922, стр. 83 - 84.
67. Оригинальный метод исследования, примененный Н. Н. Ворониным, позволил восстановить картину этого строительства (см. Н. Н. Воронин. Московский Кремль (1156 - 1367 гг.). МИА. М. 1958, N 77, стр. 57 - 66).
68. А. Н. Кирпичников. Указ. соч., стр. 62.
69. Б. А. Рыбаков. Военное искусство, стр. 359, 369, 380 - 381.
70. Там же, стр. 377, 380.
71. М. Г. Рабинович. Крепость и город Тушков. "Советская археология". Тт. XXIX - XXX. М. 1958, стр. 286.
72. Б. А. Рыбаков. Военное искусство, стр. 358 - 360; "Повести о Куликовской битве", стр. 50.
73. "Повести о Куликовской битве", стр. 94.
74. Б. А Рыбаков. Военное искусство, стр. 354.
75. Там же, стр. 356; А. Н. Кирпичников. Указ. соч., стр. 7 - 8.
76. ПСРЛ. Т. VIII, стр. 40.

Назаров В. Д. Русь накануне Куликовской битвы // Вопросы истории. - 1978. - № 8. - С. 98-114.
(К 600-летию сражения на р. Воже)
В 1980 г. исполнится 600 лет со дня Куликовской битвы, одного из грандиознейших сражений в Восточной Европе XIV века. В исторических судьбах России "Донское побоище" стало поворотным событием. В длительной борьбе Руси с Золотой Ордой победа у речки Непрядвы явилась переломным моментом. Навсегда был развеян миф о непобедимости золотоордынских полчищ. Куликовская битва содействовала и закреплению тех значительных успехов в процессе образования Русского централизованного государства, которые были достигнуты к третьей четверти XIV столетия. Это событие вызвало широкий поток исторических и публицистических, поэтических и прозаических произведений. Битва на Куликовом поле стала живым символом неодолимого стремления русского народа к национальной независимости. Именно поэтому нам столь памятны исторические явления, непосредственно ей предшествовавшие.
"Нашествие тяжкое, пленение злое"
21 декабря 1237 г. после ожесточенного штурма пала Рязань - первая крупная крепость на пути Батыевых полчищ. Город был сожжен и разграблен, а его защитники уничтожены. Затем запылали Москва, Владимир, Чернигов и Киев, Изяславль, Владимир Волынский, Галич. К весне 1241 г., когда главные силы поредевших орд завоевателей сконцентрировались на границе с Венгрией, они оставили после себя десятки уничтоженных городов, тысячи сожженных или заброшенных населением сел и деревень, сотни тысяч убитых и замученных русских людей, вставших на защиту своей земли. Перед глазами францисканского монаха П. Карпини, проезжавшего через Русь в середине 40-х годов XIII в., предстали разрушенные крепости и города, "бесчисленные головы и кости мертвых людей, лежавшие на поле"1. Настало тяжкое время золотоордынского ига.
Последствия Батыева нашествия были опустошительными. Сильнейший удар был нанесен русскому городскому ремеслу. Многие ремесла, широко известные в Древней Руси, навсегда или надолго исчезли. 100 с лишним лет после нашествия монголо-татарских войск Северо-Восточная Русь не знала каменного строительства2. Многим городам удалось достигнуть прежних размеров к концу XIV и в XV в. (так было на северо-востоке Руси), иногда лишь в XVIII в. (Чернигов)3. И дело здесь не только в уничтожении городских центров Руси в ходе завоевательных походов 1237 - 1241 годов. Даже те города, которые непосредственно не подверглись погрому, в значительной мере лишились основы для экономического развития: десятки тысяч русских ремесленников были взяты в плен, часть из них насильственно была вынуждена сопровождать монголо-татарские войска, другие же были отправлены в Монголию и Китай. В конце XIII - первой половине XIV в. в немалой степени за счет русских умельцев, обращенных в рабство, формировались ремесленные кварталы золотоордынских городов.
Упадок русского города и ремесла (а им в XIV - XV столетиях во многом пришлось заново проходить те ступени развития, которые были достигнуты еще в XII - начале XIII в.) был тесно связан и с разорением захватчиками сельской округи. Горестно восклицание летописца: "Несть места, ни вси (веси. - В. Н.), ни селъ гацех редко, иде же не воеваша на Суждальской земли"4. Масштабы археологических раскопок сельских поселений того времени пока не велики, но и их результаты выразительны: из 157 поселений, известных со времени не позднее первой половины XIII в., 105 прекратили существование в том же столетии, 6 запустели, и жизнь на них возродилась лишь через 200 - 300 лет, и только в 46 найден материал XIV - XV веков5. Особенно сильно было опустошено плодороднейшее и давно окультуренное Владимиро- Суздальское ополье, древнейший центр Северо-Восточной Руси, ее жемчужина. Разорение наиболее развитых районов сельского хозяйства привело также и к массовому отливу населения на окраины (западные и северные) с менее плодородными и удобными для пашенного земледелия почвами. Резкое ослабление экономического потенциала страны вызвало свертывание внутренней торговли, нарушение экономических связей между различными землями бывшей Киевской Руси, сокращение и в немалой степени переориентацию внешней торговли. Наконец, значительное ухудшение материальных условий жизни непосредственно повлияло на новые вспышки следовавших один за другим "моров" (эпидемий)6, что содействовало еще большей убыли населения, не говоря о катастрофических по размерам потерях трудового люда в период Батыева нашествия.
Грандиозное разрушение производительных сил страны захватчиками не было единовременным актом. Новые походы Золотой Орды на Русь возобновились в 1252 году. И какой бы причиной они ни вызывались - попытка подавить национально-освободительные восстания, приглашение русских князей (для участия в междоусобной борьбе) или же потому, что через те или иные русские земли проходили монголо-татарские войска, итог был одинаков - убийства, опустошение и увод в рабство оставшихся в живых. Подсчитано, что только за последнюю треть XIII столетия было не менее 15 крупных военных акций, предпринятых монголо-татарскими феодалами7. Некоторые из них современники сравнивали с нашествием Батыя. Тяжкими были и постоянные поборы в виде даней ("выходов"), запросов, ряда других платежей, а также натуральные повинности (дорожная и ямская, поставка продуктов и т. п.). Северо-Восточная Русь была одним из главных источников поступлений серебра в Золотую Орду. Высокий уровень платежей, жестокие формы сбора (особенно в XIII в.) - все это тормозило экономическое восстановление разоренной страны. Так было везде, где прошлись орды Батыя. Не удивительно, что жившие за тысячи километров друг от друга люди одинаково оценивали режим угнетения, установленный монголо-татарскими завоевателями. Армянский поэт XIII в. Фрик писал: "Нет больше ни родника, ни рек, не наполненных нашими слезами. Нет больше ни гор, ни полей, не потоптанных татарами. Лишь дышим мы едва-едва, а ум и чувства в нас мертвы"8. А вот слова владимирского епископа Серапиона: "Не пленена ли бысть земля наша? Не взяти ли быша гради наши? Не вскоре ли падоша отци и братья наша трупиемь на землю? Не ведены ли быша жены и чада наши в плен? Не порабощены быхом оставшем горкою си работою от иноплемених?.. Се уже к 40 летом приближаеть томление и мука, и дани тяжькыя на ны не престануть, глади, морове живот наших, и всласть хлеба своего изъести не можем; и воздыхание наше и печаль сушать кости наши"9.
Золотоордынское иго стало тяжелейшим испытанием для русского народа: под вопрос была поставлена сама возможность самостоятельного национального развития, нравственная сила народа и его способность к сопротивлению были подвергнуты решающей проверке. К. Маркс указывал, что золотоордынское иго "не только давило, оно оскорбляло и иссушало душу народа, ставшего его жертвой". Исторический подвиг русских людей заключался не только в том, что их героическое сопротивление ордам Батыя обескровило силы завоевателей и тем самым спасло Западную Европу от ужасов их нашествия. Длительная неустанная борьба Руси за свое освобождение - а она продолжалась почти два с половиной столетия - решающим образом сказалась и на возможности проведения новых крупных операций монголо-татарскими войсками в Европе. Сама эта борьба, ее успешное завершение были органически слиты с главнейшими историческими процессами XIV - XV вв. - складыванием великорусской народности и образованием Русского централизованного государства10.
Успех этот дался нелегко. Как правило, подчеркивается, что внешнеполитическая опасность, задачи освобождения от золотоордынского ига служили фактором, ускоряющим политическую и военную централизацию страны. Мысль верная, но несколько односторонняя, ибо при этом меньше обращается обычно внимания на другое: борьба против Золотой Орды потребовала столь огромных материальных ресурсов и такого их отвлечения в сферу военного противоборства, что это не могло не сказаться и на темпах, и на формах исторического прогресса Руси.
В летописи героического сопротивления русского народа важнейшее место принадлежит Куликовской победе. Данному поворотному явлению предшествовало менее яркое событие, во многом предопределившее, однако, последующий ход дел. Как известно, Петр I называл победу русской армии в сражении при Лесной матерью "преславной виктории" - Полтавской битвы. С не меньшим основанием можно считать победу русской рати над войсками Мамая в 1378 г. на р. Воже матерью Куликовской победы. В этом и состоит прежде всего исторический смысл сражения у небольшой рязанской реки. Отсюда и незатухающий интерес к нему. Однако победы и поражения, тем более в масштабных военных столкновениях, как правило, суть закономерный результат, определяемый сложной цепью исторических причин и следствий. Чтобы понять это, необходимо рассмотреть тенденции социально- экономического и политического развития противоборствующих сторон на протяжении длительного времени. Обратимся к истории Золотой Орды.
Судьбы ордынские
Советские ученые достигли больших успехов в изучении проблем становления и эволюции монголо-татарских государств, образовавшихся из империи Чингисхана, и в первую очередь Золотой Орды. Исследованы ее внутреннее развитие, дипломатия, и в особенности "русская политика" золотоордынских правителей11. История самостоятельной государственности Золотой Орды сложна и отражает тенденции эволюции монгольской империи как общего владения всех Чингисидов во главе с карако-румским кааном. Истоки этой самостоятельности восходят к наделению уделом Джучи еще до похода Батыя и других Чингисидов в Восточную Европу. Но реальное оформление границ Золотой Орды пришлось на 30-е - 40-е годы XIII века. В улус сыновей Джучи вошли территории от Алтая до Трансильвании, от Северного Кавказа и районов Средней Азии до русских земель как с кочевым местным населением (огузы, половцы-кыпчаки и др.), так и с оседлым (волжские булгары, население зависимой от Золотой Орды Северо-Восточной Руси и пр.)- Фактическое же обособление Орды от общеимперской власти наступило в последней трети XIII века12.
Исследователи подчеркивают, что разделение огромных земель, завоеванных монголо-татарскими войсками, было необратимым результатом как крайней искусственности подобного политического объединения, так и обострившихся противоречий между разными линиями Чингисидов (в их взаимных владетельных претензиях), а также между двумя группами монгольской феодальной знати, по-разному представлявших способы эксплуатации подвластного населения, прежде всего оседлого. Консервативные кочевые круги стремились к сохранению старых методов, а именно непосредственному подчинению только районов с кочевниками, включенными в существовавшую социальную систему связей в соответствии с нормами улусной, государственно-военной организации империи, и эксплуатации земель с оседлым населением путем грабительских набегов, а порой и полного их разорения с целью расширения кочевий. Группировавшиеся же вокруг каана слои осознали необходимость регулярного и упорядоченного налогообложения, формирования административно-финансового аппарата в общеимперских рамках, способного обеспечить взимание даней, главным образом с высокоразвитых оседлых областей.
Во владениях сыновей Джучи первоначально преобладала консервативно настроенная кочевая знать. Это способствовало сепаратистским тенденциям освобождения из-под власти каана, к тому же традиционный характер улусных владений внутри Золотой Орды в XIII в. не привел еще к развитию центробежных устремлений внутри нее самой. Выделявшиеся улусы не стали еще наследственными, не имели иммунитетов и подлежали переделам, утверждавшимся на курултаях (съездах) Орды. Не был определенным и принцип наследования верховной власти. Вплоть до начала XIV в. боролись две тенденции: традиционная, с передачей власти на курултае старейшему и влиятельнейшему Чингисиду, как правило из боковых линий, и новая, когда власть переходила по прямой нисходящей мужской линии (отец - сын - внук).
В XIII в. можно отметить лишь один факт, связанный с раздроблением Джучиева улуса. В соответствии с обычаем произошло деление на левое крыло - Кок-Орду, или Синюю Орду, закрепившуюся тогда за потомками старшего сына Джучи и правое - Ак-Орду, или Белую Орду, оставшуюся владением рода Батыя. Из последней несколько позднее выделился улус Шибана. Границы их владений во многом объясняются этническим составом завоеванных степных пространств - контуры улусов наследников Орды и Батыя совпадали в целом с зонами расселения огузских и кыпчакских племен, а владения потомков Шибана ограничивались кочевьями восточно-кыпчакских племен13. Улус Орды считался вассальным по отношению к Ак-Орде, и хотя этот вассалитет еще в XIII столетии стал в немалой мере номинальным, традиция была живучей. Характерно поэтому, что в годы "великой замятии" (внутренняя междоусобная борьба) в Золотой Орде XIV в., в которой представители линии Орды приняли активное участие, они боролись не за захват и присоединение к собственным владениям улусов правого крыла, а именно за трон в Сарае.
Этой системе кочевых улусов сыновей Джучи в середине XIII в. противостоял и в то же самое время был тесно связан с нею аппарат управления и угнетения территорий с оседлым населением, сформированный каракорумским кааном14. Противостоял потому, что и сама перепись населения, подлежавшего обложению, и организация административно-финансовой системы для сбора дани и других поступлений, а также управления были проведены верховной имперской властью в 50-е - 60-е годы XIII в. по всем завоеванным землям, а полученные средства отправлялись в ставку каана. Но существовала и неизбежная связь. Во-первых, часть этих средств - опять-таки по традиции - поступила в распоряжение Джучидов. Во-вторых, эффективное функционирование данной системы было немыслимо без опоры на военные силы и политический авторитет владетелей Золотой Орды. О последнем говорят примеры карательных походов на Русь второй половины XIII в. (их мотивы, конечно, этим не ограничивались). Вместе с тем участие золотоордынской знати в системе эксплуатации городов и оседлого населения, желание сосредоточить материальные выгоды от нее в своих руках лишь усиливали стремление феодальной верхушки Золотой Орды к полному обособлению от власти каана. Такова была диалектика процесса, и в нем заложены тенденции, которые привели к кратковременному расцвету Золотой Орды в первой половине XIV столетия.
Социально-экономические предпосылки такого подъема заключались в следующем. Оживление хозяйственной конъюнктуры в наиболее передовых областях, включенных в территорию Золотой Орды, - Волжской Булгарии, Крыму, Хорезме. Здесь, где развитие города было органичным, связанным с высоким уровнем земледелия сельской округи, с традиционными торговыми путями, ранее всего отмечается восстановление городской жизни. Чеканка монет начинается в Болгаре с середины XIII в., а в 70-х годах - в Крыму и Хорезме15. Возрождается и постепенно расширяется транзитная внешняя торговля: через земли Золотой Орды проходили важнейшие торговые коммуникации и в Причерноморье, и в Поволжье, и в Средней Азии. Залечивались страшные последствия Батыева нашествия на Руси, а дани с нее составляли существенную часть "приходного бюджета" захватчиков. От всего этого самые большие выгоды получали золотоордынские ханы и знать, и чем эти выгоды становились значительнее, тем успешнее шло обособление Орды от власти каана. Сосредоточение у золотоордынской верхушки огромных денежных средств, пленников, захваченных в походах на Русь и другие страны в последней трети XIII в., послужило материальной основой для интенсивного строительства новых городов в областях, где ранее почти не было оседлости. С конца XIII в., примерно за полстолетие в Нижнем Поволжье, на Северном Кавказе и в Крыму возникло около двух десятков поселений городского типа. Они были "привязаны" к местам зимних кочевий золотоордынской знати (Нижнее Поволжье и степи Северного Кавказа были как бы "доменом" золотоордынских владык), а также к важнейшим торговым путям, особенно по Волге. Такой лихорадочный и во многом искусственный рост городов был невозможен без ряда политических условий.
Возведение новых городских центров было связано с желанием золотоордынских ханов вложить материальные средства в подобное строительство. А это означало принципиальную переориентацию их социальной политики как на территории собственно Золотой Орды, так и на подвластных ей землях. Важнейшим здесь было создание разветвленного государственного аппарата, концентрировавшегося в городах, "регулярная" эксплуатация зависимого населения - и кочевого, и оседлого, использование в своих интересах возможных доходов от развития ремесел и торговли. Начинался процесс сращения кочевой знати с городом. Подобное было немыслимо без освобождения Ак-Орды из-под власти каракорумского каана. Реальное функционирование Сарая в качестве столицы Золотой Орды датируется тем же временем, когда произошло ее окончательное обособление, - 70-е - 80-е годы. Первая монета была отчеканена здесь в 1282 году. И именно с конца XIII в. начинается основание новых городов. Необходимым условием для таких новшеств являлась политическая стабильность в Орде, единство ее верховной власти. Ожесточенная борьба за власть в 80-е - 90-е годы XIII в., столь ярко обозначившаяся в столкновении Токты и Ногая16, завершилась в 1300 г. победой Токты (он был сторонником принципа передачи власти по прямой линии) и объединением вокруг него основных групп золотоордынской знати. Новые города стали экономической основой и определенным политическим фактором подъема Золотой Орды в первой половине XIV в., сыграв в этом процессе более важную роль, чем старые городские центры периферийных ее областей17.
Последние годы правления Токты, царствования Узбека и Джанибека - время наибольшей внутренней стабилизации и внешнеполитических успехов в истории Золотой Орды18 . В эти десятилетия складывается собственный государственный аппарат как военный, так и административно-финансово- судебный, а также временно торжествует принцип передачи власти по нисходящей мужской линии (отец - сын - внук; Узбек - Джанибек - Бирдибек). Курултай практически прекращает свое существование19. Денежная реформа Токты 1310/1311 гг. ввела в обращение по всему государству устойчивый по весу и курсу единый дирхем, чеканка которого в столице свела на нет выпуск монет в других городах. При Узбеке происходит окончательное принятие мусульманства, ставшего официально господствующей религией. Все это способствовало усилению авторитета ханской власти и эффективности государственного аппарата. При Узбеке и Джанибеке были достигнуты заметные успехи в сфере внешней политики. Золотая Орда ведет удачные войны с Хулагуидами за Азербайджан, относительно результативно западное направление ее дипломатии. Хотя с зимы 1328 г. не было крупных походов на Русь, именно в этот период ее эксплуатация (дани, экстраординарные запросы и пр.) достигает наивысших масштабов. Относительно эффективно проводится традиционная политика взаимного сталкивания крупнейших русских княжеств друг с другом с целью их ослабления.
Но все внутренние и внешние достижения Золотой Орды оказались непрочными. С 60-х годов XIV в. она вступила в полосу длительных усобиц, поставивших под вопрос ее государственно-политическое существование. За 21 год на саранском престоле сменилось свыше 20 ханов. В борьбу за ханский трон активно включились Чингисиды и знать из Кок-Орды, стали обычными случаи выдвижения на престол самозванцев. Золотоордынская знать разбилась на ряд смертельно враждовавших групп. В это время наблюдается обособление некоторых периферийных районов, а в 1361 г. территория Золотой Орды распалась на две части: в областях к западу от правого берега Волги укрепился темник Мамай, правивший от имени подставных ханов (Абдуллаха, Мухаммед-Булака). Ему удалось сохранить относительное единство на подконтрольной территории (Крым, степные области между Волгой и Днепром, степи Предкавказья). Стремился он и к установлению контроля над восточной частью. Там, на левобережье Волги, под властью каждого очередного хана, видимо, находились лишь ограниченные районы, примыкавшие непосредственно к столице. В других крупнейших центрах (Хаджитархане, Сарайчике, возможно, Гюлистане) укрепились крупнейшие феодалы. Практически независимым стал Хорезм. Произошло политическое и территориальное разделение столицы и кочевой ставки хана - Орды. Последняя находилась в районе, контролируемом Мамаем. Он и стоявшие за ним круги феодалов придали Орде-ставке не только значение политического сосредоточия степи, но и столицы. Именно в Орде производилась чеканка монет с именем ставленников Мамая. Политическим центром противников Мамая оставалась столица Золотой Орды (Новый Сарай, или Сарай ал-Джедид).
Политический разброд повлек за собой экономический упадок, прежде всего новых городских центров, нарушение экономических связей. В ряде новопостроенных городов жизнь прекратилась. Возобновился областной чекан монет. Резко сократилась внешняя торговля20. Острота внутриполитической борьбы фактически сняла с повестки дня внешнеполитические интересы Золотой Орды как единого целого. Отдельные акты дипломатии, хотя порой они и облекались в традиционную форму и преследовали, казалось бы, прежние цели, были направлены в первую очередь на укрепление экономических и политических позиций соперничавших групп. Только в 70-е годы начинает меняться характер политики Мамая в отношении Руси.
Кризис Золотой Орды был не случаен. Неразрешимое противоречие, лежавшее в ее основе, - экономически наиболее отсталый и консервативный уклад являлся господствующим и ведущим в социально-политическом отношении - жестко обусловливало нежизнеспособность и этого государственного образования, и любого подобного ему. Хотя Тохтамышу в 80-е годы XIV в. и удалось на какое-то время восстановить единство Золотой Орды (этого вновь достиг и Едигей в начале XV столетия), процесс ее распада шел с нарастающей силой и завершился в основном во второй четверти XV века. Как единое государство Золотая Орда просуществовала примерно 150 лет. Сходными были судьбы улусов потомков Чагатая и Хулагу. Все эти факты лежат в одной плоскости и объясняются аналогичными причинами. Показательно, что восстановление единства Золотой Орды было осуществлено отнюдь не передовой группировкой знати. Выходец из Кок-Орды, отстававшей в развитии от Золотой Орды, Тохтамыш в своей деятельности отражал те тенденции, которые были свойственны золотоордынским феодалам на рубеже XIII - XIV столетий. Иными словами, реставрация единой государственности происходила в Золотой Орде на более отсталой социально-экономической базе, чем тот уровень, которого она достигла к середине XIV века.
"Замятня" 60-х -70-х годов была вызвана рядом причин, в том числе и теми, которые связаны с характером эволюции господствующего класса и государственного строя кочевников. На протяжении первой половины XIV в. улусы постепенно приобретали наследственный характер и иммунитетный статус. В зависимости от происхождения и от выполнения определенных функций ордынская знать делилась на военно-улусную и административно-чиновную группы. Разнились эти группы и по ведущему способу материального обеспечения: для первой основу составляли кочевые лены-бенефиции, для второй - различные статьи доходов от государственного управления. Но разница между ними постепенно стиралась. Улусные феодалы, организованные военным ведомством во главе с бекляри-беком, принимали участие и в административно-финансовом управлении и на областном, и на общегосударственном уровне. Представители же высшего чиновничества, конечно же, стремились к получению наследственных улусов и порой обладали ими. Иначе невозможно объяснить военную мощь представителей дворцовой знати, среди которой высшее чиновничество было заметной частью. Происходит процесс интенсивного оседания знати в городах, в том числе и в столице. При всей остроте взаимных противоречий основным в деятельности золотоордынской верхушки стало стремление к сепаратизму и максимальному увеличению ее владений и доходов. Верховная же власть превращалась в орудие тех или иных группировок21. Малоэффективным стал и тот скрепляющий стимул, который до времени объединял вокруг ханов подавляющую часть господствующего класса, - активная завоевательная внешняя политика. Отход от нее при Бирдибеке дал импульс, приведший несколькими годами спустя к "великой замятие".
Указанные явления способствовали также ослаблению военной мощи Золотой Орды. Не надо, однако, преувеличивать это обстоятельство. Обстановка непрекращавшихся ордынских усобиц таила опасные и для Руси следствия. Постепенное прекращение регулярной эксплуатации русских княжеств имело результатом учащение набегов и походов на Русь отдельных золотоордынских феодалов. А силы, и притом достаточно крупные, у них были. Представители ордынской знати с 60-х годов пытаются осесть на южном и юго-восточном пограничье Руси. Для них оседлые соседи были "естественным" объектом грабительских набегов. Наконец, логика внутренних усобиц подталкивала к крупномасштабному завоевательному походу на Русь как необходимому условию окончательной победы в собственных распрях. Именно к такой политике в 70-х годах все более склонялся Мамай, возглавлявший сильнейшую группировку золотоордынской кочевой знати.
Русь на подъеме
Если посмотреть на политическую карту Руси второй половины XIII - первой половины XIV в., то сразу поражает пестрый и разобщенный конгломерат десятков княжеств и земель, скрепленных лишь сюзеренитетом великого князя Владимирского, причем во многом с номинальными прерогативами. Тенденция к прогрессирующему феодальному раздроблению как будто бесспорно преобладает. Вновь выделявшиеся в это время относительно крупные княжения на протяжении жизни двух-трех поколений своих правителей делятся на уделы. Все это сопровождалось ожесточенной межкняжеской борьбой за передел уделов, за выморочные владения, за великокняжеский владимирский стол. Поэтому осознанная политика объединения, проводившаяся в 60-е - 70-е годы XIV в. правительством московского великого князя Дмитрия Ивановича (за выдающийся полководческий талант во время Куликовской битвы он был прозван Донским), явные успехи в открытой вооруженной борьбе с Золотой Ордой на первый взгляд представляются трудно объяснимыми. Ситуация окажется еще парадоксальней, если принять во внимание внешнеполитический фактор. На северо-западной границе Новгородская республика с помощью княжеств Северо-Восточной Руси отбивала ожесточенное агрессивное наступление Ливонского ордена и шведских феодалов. Со второй трети XIV в. Великое княжество Литовское приступило к военным захватам пограничных земель, активно противодействуя объединительным тенденциям в Северо- Восточной Руси. Но отмеченная парадоксальность - мнимая. Исторический процесс определялся взаимодействием двух тенденций - сепаратистской и объединительной. Реальное развитие в области экономики, в собственнических поземельных отношениях обусловило в конечном счете преобладание централизационных устремлений.
Социально-экономические основы складывания Русского централизованного государства в XIV - XV вв. детально изучены Л. В. Черепниным и рядом других исследователей22. Наблюдалось неуклонное восстановление, а затем постепенный рост земледелия и сельского хозяйства в целом. Первые признаки оживления аграрной экономики заметны к 50-м годам XIII века. Особенно интенсивным оно стало со второй четверти XIV в., когда в течение почти 40 лет не было набегов золотоордынских войск. В ходе колонизации как внутренней (когда земледелие возрождалось в областях старой сельскохозяйственной культуры), так и внешней (когда в оборот вводились земли в районах, где ранее почти отсутствовали традиции пашенного хозяйства) неустанным трудом русского крестьянина был создан устойчивый обширный комплекс "старопахотных" земель. Скудные письменные и археологические источники не позволяют в деталях обрисовать это огромное по своей значимости явление. Однако итог его ясен. По актовым источникам XV в. видно, что в ряде уездов междуречья Оки и Волги, в Поволжье существовала достаточно насыщенная сеть сел, деревень и починков. Нет оснований полагать, что это был результат развития в основном в XV столетии. Скорее наоборот. В первой половине XV в. были более частыми и значительные набеги кочевых феодалов, размах эпидемий и стихийных бедствий, нежели во второй трети XIV века. Видимо, известный комплекс сельских поселений XV в. генетически в большей степени восходит к XIV столетию.
И другая примета. Возникновение новых уделов-княжеств в Северо-Восточной Руси было бы немыслимо, если бы не наблюдался прогресс в аграрной сфере. Выделение удела реально только при наличии местной группы феодалов, интересы которых связаны с новым образованием и его главой. А это, в свою очередь, предполагает достаточно высокий уровень сельскохозяйственного освоения территории удела. Поэтому политическое усиление тех или иных княжеств - важный индикатор их аграрного прогресса (как и экономики в целом). Отсюда не случайно возвышение Москвы и Твери, большая роль Переяславского княжества в конце XIII века. Именно сюда из Владимиро-Суздальского ополья и других районов произошел массовый отлив трудового люда с середины XIII века.
Исследователи отмечают определенный прогресс в развитии производительных сил той эпохи: совершенствовались пахотные орудия, все большее значение приобретало трехполье. Достаточно интенсивно развивались промыслы, особенно со второй четверти XIV века. С 30-х годов того же столетия возобновилось каменное строительство, что свидетельствовало не только о накоплении материальных ресурсов, но и о возрождении многих ремесел, связанных с обработкой камня, металлов, со строительным делом. В 1367 г. был возведен каменный Кремль в Москве, что потребовало огромных трудовых и денежных затрат и лучше всего характеризует высокую степень развития ремесла в Московском княжестве. Согласно новейшим исследованиям23, Северо-Восточная Русь по уровню оснащения военных сил (личное оружие, защитные доспехи, оборонительные сооружения, осадные орудия и пр.) почти не отставала от других стран Европы, а это один из важнейших показателей успехов ремесла в целом. Наблюдался подъем и в ювелирном деле. К концу XIV в. явно заметна тенденция к увеличению числа городов на Руси. И хотя не все из вновь основанных поселений городского типа утвердились в качестве центров ремесленно-торговой деятельности (в ряде случаев их строительство вызывалось государственно-политическими или военно-оборонительными факторами), эволюция большинства из них в этом направлении несомненна.
Восстановление и развитие экономики страны стимулировалось и внешней торговлей. Важную роль в этом сыграл Великий Новгород. Показательно увеличение объемов и номенклатуры предметов торговли с европейскими странами через этот город в XIV веке. Резко возрос удельный вес торговли по Волге, при этом в русском вывозе большое место занимали продукты ремесленного производства. Источники середины - второй половины XIV в. отмечают масштабные операции русских торговцев с соседними странами24. Показательно, что безмонетное обращение заканчивается в 70-е годы XIV в. и именно Москва стала первым центром массовой, устойчивой эмиссии серебряной монеты. К этому времени созрели экономические предпосылки монетной чеканки (характер и объем товарного производства и рыночного обращения, возможность мобилизации крупных запасов серебра, наконец, прогресс в собственно монетном деле и пр.), а также упрочились необходимые политические условия стабильной эмиссии (укрепление роли Москвы в объединительном процессе). Выпуск монеты на Руси возобновился скорее всего вопреки воле золотоордынских ханов. Вслед за Москвой чеканка монеты началась в Рязани, Нижнем Новгороде, Твери, Новгороде, Пскове и др.25. Итак, прогресс в экономике, героический в своей будничности труд русских крестьян и ремесленников создали необходимую материальную основу для продвижения по пути централизации и открытой борьбы с золотоордынским игом.
По мнению А. Е. Преснякова, объединительным устремлениям, присущим в Северо-Восточной Руси московским великим князьям, предшествовали, а частично и сопутствовали аналогичные процессы в крупных русских княжествах XIV - XV вв. (Тверь, Рязань)26. Это положение было разработано советской историографией. Тенденция к сохранению коллективного суверенитета князей одного дома над территорией княжества в целом, проявлявшаяся на разных этапах в различных формах и с неодинаковым размахом, была свойственна большинству княжений Северо-Востока Руси. Подобные явления, отразившиеся в особенностях территориально-административной и владельческой структуры тех или иных княжеств (совместные права собственности князей на центральные районы, ряд доходных статей, управленческие прерогативы в крупнейших городах и т. п.) и изученные подробнее всего на примере Московского княжения (Л. В. Черепнин, М. Н. Тихомиров ,и др.), прослежены теперь и для таких княжеств, как Тверское, Стародубское, Ярославское27.
Причины указанных явлений имели место не только в политической сфере (ведь сохранение в том или ином объеме коллективного суверенитета способствовало укреплению единых позиций князей данного дома в межкняжеской борьбе). Более глубокие основания для указанных особенностей лежали в отношениях поземельной собственности. Для XIV в. характерен процесс мобилизации княжеского личного землевладения, которое в правовом плане еще не вполне разграничивалось от собственнических прав князей как глав государственных образований. Тенденции мобилизации земель были свойственны также крупной феодальной вотчине - и церковной, и светской. Закономерные процессы в развитии феодальной собственности вели к нарушению сложившихся политических границ и тем самым создавали мощные стимулы для поддержки объединительной политики широкими кругами феодалов. Тому же способствовало развитие условных форм феодального землевладения28. Исходя из наблюдений С. Б. Веселовского, мы теперь можем наметить хронологические рамки в развитии крупного и среднего светского землевладения. Не позднее второй половины XIV столетия крупная вотчина московского боярства переступает границы уделов в Московском княжестве, внедряется на территориях Владимирского великого княжения (Владимир, Переяславль-Залесский, Юрьев, Кострома, отчасти Бежецкий Верх, Вологда, Волоколамск и, предположительно, половина Ростова). Распространяется она и в районах, где московские князья выступали в качестве местных суверенов, выкупив собственнические права на эти княжения в Орде (Галич, Углич, Белоозеро29, а в какое-то время, видимо, и Дмитров). Подобные данные имеются относительно представителей обеих линий рода Ратши (Свибловы, Хромые, Бутурлины, Челяднины, Замытские, Застолбские, Каменские, Пушкины и т. д.), рода Всеволожей (Заболотские), Морозовых, Воронцовых-Вельяминовых, Беклемишевых-Княжниных, Добрынских (из рода Сорокоумовых-Глебовых), рода Кобылы и др.30.
Итак, тенденция политического объединения территории собственно Московского княжества с землями Владимирского великого княжения и ряда других вызывалась и материально закреплялась важными сдвигами в структуре светского феодального землевладения. Важно и другое. Обладание великокняжеской территорией увеличивало административно-управленческую сферу московских князей и их вассалов (бояр и вольных слуг), исполнявших на этих землях функции кормленщиков-наместников и волостелей, что было существенной статьей их доходов. Об этом свидетельствуют духовная (1353 г.) московского князя Семена Ивановича, последующие княжеские докончания, а кроме того, летописное упоминание о том, что в 1375 г. наместником и воеводой на Костроме был представитель московского боярского рода Бяконта А. Ф. Плещей (родоначальник Плещеевых). Судя по житию Сергия Радонежского, сходной была ситуация и в Ростове в 1328 г., наместник которого из москвичей был назначен кн. Иваном Калитой31.
Данный процесс не был односторонним. Великокняжеская территория была районом с развитым феодальным землевладением. Корпорации местных феодалов и в политическом плане и в военном отношении составляли значительную силу. Еще в конце XIII в. переяславские князья играли заметную роль в перипетиях политической борьбы, опираясь, несомненно, на мощную группу местных феодалов. По актам первой половины XV столетия землевладение уезда рисуется как вполне зрелая структура с крупной, средней и мелкой вотчиной, владениями условного типа. Это, конечно, результат предшествующего и притом длительного развития. Аналогично обстояло дело с Владимиром, Костромой, Юрьевом и другими великокняжескими землями. По данным Дворовой тетради середины XVI в., названные города входили в группу уездов, давших наиболее многочисленное представительство в царском дворе - от 90 - 110 (Юрьев, Владимир) до 140 - 230 человек (Кострома, Переяславль, Бежецкий Верх). Бесспорно, нельзя переносить эти цифры на XIV в., тем более что указанный источник зафиксировал только дворовых феодалов. Однако приведенные данные дают представление об относительно большом весе корпораций феодалов этих районов в сравнении с другими (границы названных уездов мало изменились к середине XVI в. по сравнению с XIV столетием).
Поземельное и служебное проникновение московских бояр и вольных слуг на великокняжескую территорию вступало в противоречие с материальными и политическими интересами местных феодалов. Поскольку в соответствии с золотоордынской политикой образование самостоятельного княжества (или княжеств) было нереальным, то местные корпорации должны были сделать выбор: или встать в оппозицию московскому князю, поддержав его соперников (но даже в случае успеха это влекло за собой лишь перемену декораций - на смену московским боярам пришли бы, к примеру, тверские), или же наоборот, прочно связать свою судьбу с московским князем, стремясь к фактическому слиянию с его непосредственными вассалами и в служебном, и в поземельном отношениях.
Военная и административная служба московским князьям в их ипостаси великих князей владимирских определялась характером отношений между ними и местными феодалами великокняжеских территорий. Следы деления феодалов, служивших московским князьям, на московских и великокняжеских заметны в источниках 60-х - 70-х годов: в московско-тверском докончании 1375 г.32, в летописных известиях 1368 и 1377 гг.33 (в первом случае говорится о рассылке грамот для сбора войска "по всемъ городом" - скорее всего московским - "и по всему княжению великому"; во втором - Дмитрий Донской отправляет в поход с нижегородскими войсками "воеводы своя, а съ ними рать Володимерьскую, Переяславьскую, Юриевскую"). Впрочем указания эти не слишком четкие, грань деления размыта34, что, видимо, не случайно. Поскольку термин "великое княжение" в докончаниях 60-х - 70-х годов все в большей степени покрывает и великокняжескую, и непосредственно московскую территории, все менее отчетливой становится граница между собственно московскими и великокняжескими корпорациями феодалов. А это подтверждает, что феодалы великокняжеских территорий предпочли второй путь.
Есть и другие тому свидетельства. Так, боярином Дмитрия Донского был К. Д. Шея, представитель исконного костромского боярского рода (Зерновых - Годуновых - Сабуровых). Не исключено, что выходцами с великокняжеской территории были Добрынские и Застолбские - по крайней мере их родовые вотчины, от которых они и получили фамилии, находились в Юрьеве и Владимире. Это прямые или косвенные данные об индивидуальных или семейно-родовых переходах на службу к владетелям Московского княжества именно как к московским князьям. Кроме того, летописные известия - и притом в источнике, отразившем в значительной мере тверскую версию, - свидетельствуют, что феодалы и городское население великокняжеских земель в борьбе между Москвой и Тверью сделали выбор в пользу первой. В 1371 г. "такъ и не почали люди изъ городовъ передаватися" (имеются в виду города великого княжения Владимирского. - В. Н.) тверскому князю Михаилу Александровичу. В 1371, 1372 и 1375 гг. он и его союзники совершают военные походы против ряда таких городов - это признак того, что у него не было в этих городах влиятельных сторонников35.
Соперничество за великое княжение Владимирское в XIV в. объясняется также и изменением характера ордынской политики на Руси с начала этого столетия. Выше отмечалось, что в 50-е - 60-е годы XIII в. на Руси была распространена система обложения данью. Возникшая в связи с этим баскаческая организация36 обладала функциями по сбору дани (часто через откупщиков), контролем над действиями русских князей и, видимо, военными прерогативами (баскаки участвовали в ряде походов). К концу столетия (за редким исключением) баскаческая организация прекратила существование. Тут сыграла свою роль и рознь между Каракорумом и Золотой Ордой. Но главная причина - широкие городские восстания, охватившие с 1262 г. основные города Северо-Восточной Руси. Инициаторами открытой борьбы против поработителей стали трудовые массы народа. С начала XIV в. сбор дани перешел в руки местных князей, дававших отчет великому князю Владимирскому. Последний за регулярное поступление платежей с Северо-Восточной Руси (включая Великий Новгород) был ответствен перед золотоордынскими ханами. Если учесть, что территория великого княжения в последней трети XIII - 40-х годах XIV в. значительно выросла за счет выморочных владений (ордынские власти поддерживали эту практику, поскольку она тормозила расширение границ ведущих княжеств), то понятно, какие крупные материальные выгоды были связаны с обладанием великим княжеством. Отсюда - стремление золотоордынских властей к частой перемене великих князей, политике устрашения и погрома княжеств, в действиях которых стала заметной антиордынская направленность.
Именно в этом кроются причины опустошительного похода на Тверь 1328 г. (в нем участвовали и многие русские князья во главе с кн. Иваном Калитой), когда город был разграблен и сожжен. От этого удара Тверское княжество долго не могло оправиться. С этого момента великое княжение находится по преимуществу в руках московских князей, ревностно обеспечивавших регулярное поступление даней (причем весьма обременительных, включая золотоордынские запросы и многочисленные дары и поминки, с которыми была связана каждая поездка в Орду). Чтобы предотвратить чрезмерное усиление московских князей, золотоордынское правительство в 40-х годах передает право на самостоятельный отвоз дани в Орду в руки ряда великих князей (тверского, рязанского и, видимо, нижегородско-суздальского) и активно вмешивается в установление межкняжеских границ на Руси (чего не было в XIII в.). Последнее обстоятельство наиболее рельефно проявилось в двух эпизодах: в 1328 г. территория великого княжества была поделена между двумя князьями - московским и суздальским (после смерти последнего в 1332 г. она вновь стала единой); в 1341 г. из нее были изъяты земли Нижнего Новгорода с Городцом и переданы суздальскому князю37. В целом такая политика в течение более 30 лет обеспечивала золотоордынской знати желанный результат.
Ситуация резко изменилась с наступлением "великой замятии" в Орде. И если в начале 60-х годов саранские власти еще пытались активно воздействовать на ход дел на Руси (трижды представляли они ярлык на великое княжение нижегородско-суздальскому князю, пытались реставрировать ряд княжений), то после 1364 г. эта часть Золотой Орды практически отстранилась от проведения какой-либо политики на Руси. Московское правительство сравнительно легко выиграло первый тур борьбы. Однако схватка с вновь усилившимся Тверским княжеством (с 1367 по 1375 г.) оказалась куда более тяжелым испытанием. Активным союзником тверского князя Михаила Александровича стал женатый на его сестре великий князь Литовский Ольгерд, целью которого, помимо захвата ряда русских земель, было максимальное ослабление позиций Московского княжества. Его походы против Москвы в 1368, 1370 и 1372 гг. были отражены с огромным напряжением сил. Уже в противоборстве с литовско-тверской коалицией Дмитрий Донской выступает все в большей мере как защитник общих для основной части Северо-Восточной Руси интересов. Он опирается не только на военные силы своего домена и великого княжения, но и на союзных князей - нижегородско-суздальских, рязанских и др. (1370 г.). Вмешательство Мамая в эту борьбу лишь подчеркнуло общенациональную роль Москвы. В 1371 г. Дмитрий Донской открыто не допустил на великое княжение Михаила, получившего ярлык на него от Мамая. Правда, посол последнего был "задарен" московским князем, а сам он летом того же года получил в Орде у Мамая великокняжеский ярлык испытанным способом - "подавалъ Мамаю и царицамъ и княземъ" "многы дары и великы посулы"38.
Урегулирование московско-литовского конфликта в 1372 г. дало возможность Дмитрию Донскому сосредоточить внимание на отношениях с Ордой. В 1374 г. он прекращает выплату дани Мамаю, а новая попытка Михаила Тверского в 1375 г. с помощью ордынского ярлыка захватить великое княжение окончилась для него катастрофой. В ответ Дмитрий Донской повел на Тверь объединенные силы всей Руси, включая Великий Новгород. Летописец подчеркивает это обстоятельство, перечислив князей, участвовавших в походе (около 20 князей нижегородско-суздальских, ярославских, ростовских, белозерских, стародубских, смоленских, брянских, оболенских, новосильских, тарусских и удельных тверских), и заключает его выразительной формулой: "И вси князи Русстии, киждо съ своими ратьми и служаще князю великому"39.
Продиктованный Дмитрием Донским мир подвел итог политическим успехам Московского княжества в деле объединения Руси. Во-первых, окончательно закрепилось слияние территорий Московского и Владимирского великого княжений (и ряда других земель) со всеми вытекающими из этого политическими и военными последствиями. Во-вторых, с указанного времени берет начало процесс перехода многих самостоятельных князей на положение "служебников" московских властителей. В-третьих, докончанием 1375 г., а также предшествующими московско-нижегородскими и московско-рязанскими договорами резко ограничивались прерогативы великих князей тверских, рязанских и нижегородско-суздальских. Они признавали себя "молодшей братьею" московских суверенов, брали обязательство участвовать в военных акциях московских князей. И самое существенное - они лишались права проведения самостоятельной внешней политики по крайней мере в двух важнейших сферах: в отношениях с Ордой и Литвой. Тем самым великий князь Московский выступил как руководитель общенациональной борьбы против золотоордынского ига и против агрессии литовских феодалов40. Такой была расстановка сил перед первым туром открытой борьбы Руси с Ордой Мамая.
"Поостриша сердца своя мужеством"
Экономические и политические преимущества Руси по сравнению с Ордой к середине 70-х годов XIV в. отнюдь не вели автоматически к ее превосходству и в военной сфере. Мамай имел мощные вооруженные силы, он опирался на развитые города-колонии в Крыму. Следует учитывать и социально-психологический фактор. Позади было почти полуторастолетнее иго завоевателей, сопровождавшееся частыми походами на Русь. И хотя еще в XIII в. ордынские отряды потерпели первое поражение, хотя пламя антиордынских восстаний в русских городах почти не угасало, на лицевом счету русских до середины 60-х годов XIV в. не было побед над крупными силами золотоордынских феодалов. Конечно, народная память сохраняла образ неустрашимого рязанского удальца Евпатия Коловрата, свои чаяния народ выразил и в былинах, где любимыми героями стали богатыри, защитники земли Русской от "злых ханов татарских". Но необходима была длительная практика открытой вооруженной борьбы - только с помощью такого опыта можно преодолеть чувства и настроения, рожденные десятками лет угнетения, порабощения, поражений.
Соперничество с нижегородскими князьями в 1360 - 1364 гг. вряд ли способствовало повышению боеспособности московской рати. Военное противоборство свелось, по существу, к демонстрации силы. Жестокий урок не заставил себя ждать. Опытный полководец великий князь Литовский Ольгерд совершил в 1368 г. столь внезапный поход на Москву, что там не успели собрать большую часть сил. Отряды феодалов из ближайших к Москве уездов были разбиты, и только каменный Кремль спас московского князя от полного поражения. Урок не пропал даром. Ни в 1370 г., ни в 1372 г. Ольгерд и его союзники не сумели добиться даже минимальных целей кампаний. Более того, заключение мира в 1372 г. между Ольгердом и московским князем означало, что стратегический выигрыш остался на стороне Дмитрия Донского41. В организации разведки и в деле мобилизации военных сил Московское княжество сделало существенный шаг вперед. 1371 год принес новый успех. Московские рати разбили войска великого князя Рязанского Олега42, что принесло Москве и политические выгоды (в Рязани временно укрепился союзный с нею пронский князь), и военный опыт.
С 1370 г. Дмитрий Донской активно поддерживал своего союзника великого нижегородского князя Дмитрия Константиновича в его наступательной политике на южных и юго-восточных границах. Но и ранее русским пограничным княжествам приходилось не раз отражать достаточно крупные силы ордынских войск. В 1365 г. ордынский князь Тагай, осевший в Наручади (ныне Наровчат), совершил стремительный набег на Рязань, сжег столицу, но потерпел решительное поражение на поле сражения. Через два года значительные силы ордынцев во главе с Булат-Темиром появились на нижегородской земле и почти дошли до Нижнего Новгорода. Решив, видимо, что местные князья не могут оказать сопротивление, ордынцы "распустили рать по земле". В этот момент их и настигли нижегородские войска. Значительная часть захватчиков была уничтожена, и лишь немногим удалось уйти. В 1372 г. нижегородский князь укрепил свои военные позиции: началось строительство каменного кремля в Нижнем Новгороде, в южном пограничье возводится стратегически важная крепость Курмыш43.
Первый симптом резко возросшей опасности ордынской агрессии проявился в 1373 году. Крупные силы, отправленные Мамаем, совершили опустошительный набег на Рязанское княжество. Оставив за собой сожженные города и села, захватив богатую добычу, в том числе и пленными, они без потерь вернулись в Орду. Дмитрий Донской, получив известия об этом набеге, "собравъ всю силу княжениа великаго", охранял подступы к Московскому княжеству на северном берегу Оки44. В последующие годы обстановка все более накалялась. Дмитрий Донской порвал отношения с Мамаем, а его союзник Дмитрий Нижегородско-суздальский после одного из столкновений взял в плен послов Мамая с крупным отрядом в 1 тыс. человек. В 1375 г. значительные силы Мамая совершили два опустошительных набега на южные земли Нижегородского княжества, а также захватили Новосиль. Угроза ордынского наступления нарастала. Летом 1376 г. Дмитрий Донской вывел главные силы княжества на южные границы за Оку, "стерегася рати Тотарьское". Осенью того же года союзные московско-нижегородские войска во главе с московским воеводой кн. Д. М. Боброком-Волынским предприняли успешный поход на г. Болгар. Русские получили огромный выкуп (5 тыс. руб.) и установили (правда, временно) контроль над этим крупным торговым центром45.
Наступательные операции на юго-востоке были прерваны в 1377 году. Получив сведения о готовящемся походе на Русь царевича из Кок-Орды Арабшаха ("в силе тяжьце"), Дмитрий Донской незамедлительно двинулся в Нижний Новгород с главными силами. Когда московские войска прибыли в столицу Нижегородского княжества, дополнительных известий об ордынцах не было. Тогда Дмитрий Донской с частью сил вернулся в Москву, а рати Владимирская, Переяславская, Юрьевская, Муромская и Ярославская вместе с нижегородскими войсками были отправлены в поход за Пьяну. По новым сообщениям орды Арабшаха находились далеко, а потому не были предприняты надлежащие меры охраны, защитные доспехи и тяжелое оружие везли в телегах. Мордовская знать тайно провела в тыл русской армии крупные отряды Мамая, и те, построившись в боевой порядок из пяти полков, нанесли в августе 1377 г. русским жестокое поражение. Избиение, по существу, безоружных людей (особенно пеших ополченцев-горожан) продолжалось вплоть до Пьяны. После этого ордынские отряды взяли Нижний Новгород, который в течение двух дней грабили, а затем сожгли. Опустошили они и сельские местности, захватив огромный полон. Подоспевший позднее Арабшах разорил районы за Сурой46.
Обстановка резко осложнилась. В следующем году ордынцы вновь подвергли Нижний Новгород и уезд опустошительному погрому, отказавшись от выкупа47. Факт многозначительный - главной целью Мамая был не только захват добычи, для него стало важным вывести из строя ближайшего союзника Москвы. Победа на Пьяне и повторное занятие Нижнего Новгорода обещали успех и в борьбе с Московским княжеством. Мамай перешел в наступление. Его результатом и явилось сражение на Воже. Исторических источников, повествующих об этом сражении, немного. Исследователи располагают двумя известиями: рассказом, содержащимся в большинстве сводов XV - XVI вв., который был уже в Троицкой летописи 1408 г. (из нее его заимствовали последующие летописные памятники), и совсем кратким сообщением Новгородской первой летописи младшего извода48. К этому можно добавить, что некоторые детали более пространного летописного рассказа (имена погибших в сражении русских военачальников) подтверждаются текстом государственного синодика. Вот и все. Иноязычные источники не известны.
Краткость сведений о сражении на Воже, казалось бы, доказывает, что для современников это событие не имело большого значения. Но такое заключение в корне неверно. Приглядимся к известию Новгородской первой летописи. Прежде всего после 1360 г. и вплоть до 1377 г. новгородский летописец вообще не фиксирует фактов о московско-золотоордынских отношениях. Первое, что отмечает новгородский автор, - это поражение русских сил на Пьяне и разорение Нижнего Новгорода (хронология в летописи перепутана). Затем следует краткое повествование о Вожской битве. В нем подчеркиваются далеко идущие намерения захватчиков (они "поидоша... на Рускую землю, на князя великаго на Дмитриа", иными словами, новгородский летописец точно уловил разницу между грабительским набегом, хотя бы и крупным, и походом, преследующим важные политические цели). Следующее событие московско- золотоордынской борьбы на страницах Новгородской летописи - Куликовская битва 1380 года. Именно эти факты, по мнению новгородского автора, приобрели общерусское значение и логически были связаны между собой: неудачи русских сил в 1377 - 1378 гг. были перечеркнуты победой на Воже, что и вызвало поход Мамая в 1380 году.
Аналогичные выводы сделаны исследователями и по поводу пространного летописного известия. Л. В. Черепнин считал, что рассказ о бегстве татар после боя на Воже "явился своеобразным публицистическим ответом на рассказ о битве на Пьяне" (в последнем сатирически изображалось поведение русских воевод)49. По мнению М. А. Салминой, стилистически чрезвычайно близки текст о Вожской битве и одно из наиболее ранних летописных повествований о Куликовском сражении (в Троицкой и Симеоновской летописях)50. Таким образом, и северо-восточные летописцы ставили битву на Воже в прямую связь с важнейшими фактами борьбы Руси против Золотой Орды. Но даже это пространное сообщение занимает в издании всего около 60 строк (напечатанных в два столбца). Если учесть неизбежные в летописном повествовании штампы и стереотипные формулы воинского стиля, то на долю конкретных деталей и фактов остается совсем немного места. И тем не менее рассказ о битве на Воже при всей его лапидарности позволяет восстановить картину события гораздо полнее, чем в большинстве других летописных описаний военных столкновений XIV - XV веков.
Как и новгородский летописец, московский автор подчеркнул масштабы ордынского похода, его стратегические и политические цели: "Мамай, собравъ воя многы и посла Бегича ратию на князя великаго Дмитрея Ивановича и на всю землю Русскую". Московское правительство, по-видимому, на этот раз располагало достаточно точными данными и о размерах опасности, и о маршруте движения захватчиков. Это объясняет тот факт, что московская рать, уже мобилизованная, своевременно выступила навстречу ордынским войскам. Показательно, что Дмитрий Донской искал решительного столкновения: русские войска не остановились на берегу Оки, удобном рубеже обороны, а переправились через нее, вступили в глубь Рязанского княжества, направившись к его столице. Марш совершался по древней дороге из Коломны в Переяславль-Рязанский (Новая Рязань). Русские войска успели выбрать удобную позицию на левом берегу Вожи, где в начале августа и встретились противники.
Появление большого русского войска, по-видимому, застало Бегича врасплох. В течение нескольких дней противники стояли друг против друга, не предпринимая наступательных действий. Это было вызвано разными причинами. Бегич, обнаружив равного по силе противника, занявшего к тому же выгодные позиции, видимо, никак не мог отважиться на решительное столкновение. Не мог он пойти и на отступление: ордынские войска в предвидении богатой добычи шли в поход с большим обозом. Поспешный отход в таких условиях означал его потерю. Не было смысла начинать битву и русским: форсирование Вожи на глазах у противника поставило бы их в невыгодное положение. Прямых сведений о численности ратей нет. По косвенным показаниям можно считать, что каждая из них достигала нескольких десятков тысяч. Среди погибших отмечено пять ордынских князей (ими, конечно, не исчерпывалось число представителей высшей знати Орды, участвовавших в походе), а феодалы такого ранга возглавляли обычно отряды или в 1 тыс. или в 10 тыс. человек. О размерах русской рати говорит уже то, что ее возглавляли сам великий князь и виднейшие воеводы. К тому же в битве участвовала и часть рязанских войск во главе с пронским князем.
11 августа, во второй половине дня, ордынские войска переправились через Вожу и на рысях атаковали русские силы. Боевой порядок последних был трехполковым. Большой полк во главе с Дмитрием Донским ударил в лоб наступавшего противника, а с флангов атаковали полки Правой и Левой руки (ими командовали окольничий Т. В. Вельяминов и рязанский князь Данило Пронский). Сражение было ожесточенным, но скоротечным в конной сшибке, где главным оружием были копья ударного типа, быстро выявилось полное превосходство русской армии и в вооружении, и в воинском искусстве: "Татарове же въ том часе повергоша копиа своя и побегоша за реку за Вожю... А наши... за ними бьючи ихъ, секучи и колючи и убиваша ихъ множьство, а инии въ реце истопоша". С наступлением вечера русские полки прекратили преследование. На следующий день с утра стоял сильный туман, и только перед обедом московские рати переправились на правый берег. Но, как оказалось, ордынцы после бегства с поля боя и переправы через Вожу продолжали стремительное отступление и вечером, и в течение всей ночи. В погоне русским войскам достался весь обоз с богатой добычей.
Потери московской рати были невелики. Известны имена лишь двух погибших русских воевод - Д. А. Монастырева (из белозерского боярского рода) и Н. Д. Кусакова (из московской служилой фамилии). Конечно, ими число погибших не ограничивалось. Несравнимо значительнее был урон в войсках Бегича и в битве, и при преследовании. Военному потенциалу и политическому престижу Мамая был нанесен чувствительный удар51. К. Маркс, подчеркивая значение сражения на Воже, писал, что это "первое правильное сражение с монголами, выигранное русскими"52. Давая оценку победе при Воже в исторической перспективе, необходимо отметить следующее. На протяжении 60-х - 70-х годов XIV в. московская армия резко возросла в количественном отношении, усилилась ее организованность и боеспособность. Организованность складывалась из быстроты и эффективности мобилизации, а также устойчивости внутренней структуры воинских сил. Эта структура в значительной мере совпадала с территориальным членением тех или иных княжеств. Но она же нарушалась принципом вольной службы феодалов.
Действительно, по докончаниям 60-х - 80-х годов можно проследить, как постепенно усиливалась именно территориальная основа организации феодального войска. Это происходило в двух направлениях. Территориальный принцип был признан ведущим в оборонительных действиях: феодалы, как правило, садились в осаду в том городе, в уезде которого располагались их владения, несмотря на то, чьими вассалами они были. Во-вторых, территориальные ополчения, состоявшие из вассалов разных князей, участвовали и в походах, когда они возглавлялись не князьями, а их воеводами (напомним, что наместник одновременно являлся и воеводой сил той территории, которой он управлял). Только при выступлении в поход самих князей под их стяги собирались вассалы вне зависимости от того, где находились их вотчины. Такой порядок рисуется из договоров 60-х - 80-х годов между московскими великими и удельными князьями. Был усилен контроль и над исправным несением военной службы. Удельным князьям вменялось в обязанность "докладывать" великому князю о тех боярах, которых он освобождал от участия в походах. Тот, кто нарушил приказ "всести на конь", строго наказывался. Эти меры способствовали повышению боеспособности русских войск, их лучшей управляемости в бою.
Боеспособность определялась также и уровнем военного мастерства, и характером вооружения. Несмотря на тяжелейшие условия золотоордынского ига, на Руси развивались собственные традиции военного искусства, органически переработавшего лучшие образцы западноевропейского и восточного военного опыта. Весьма показательно, что ордынцы в XIV в. переняли именно у русских организацию войск (построение по "полкам") и тактику сражения - встречный бой на копьях ударного типа больших масс конницы ("сшибка", "сетуй"). Исход битвы решался моральной стойкостью войск, личным умением воинов, качеством их вооружения. Воинский "набор" русских ратников отвечал самым высоким требованиям того времени. Даже по скудным показаниям источников, на Руси в эту эпоху появляются многие образцы защитного вооружения, широко распространившиеся позднее в других странах Европы (шлемы - "шишаки", щиты типа "павез", комбинированный доспех и др.)53.
Все сказанное ярко проявилось и в битве на Воже. Победа определилась в конной сшибке, где русские воины имели несомненное превосходство над ратниками Бегича. Умело использовали русские войска весь "набор" своего оружия и при преследовании противника - ударные и метательные копья, сабли и пр.
Укрепление организационных основ русских военных сил, увеличение их боеспособности и повышение воинского духа стали естественным результатом экономического и социально-политического прогресса страны в середине - третьей четверти XIV века. Особую роль сыграли военные действия 60-х - 70-х годов: их суровые уроки не пропали даром. К 1378 г. московская рать подошла, имея за плечами богатый опыт борьбы против разных противников и в различных условиях. Сражение на Воже предвосхитило многие черты, столь ярко проявившиеся затем в Куликовском побоище: стремление решить исход кампании в открытом столкновении, наступательная тактика, обеспечивающая выбор наиболее удобного места, времени и предпочтительного способа ведения боя; налаженные разведка и оповещение. Все это те обстоятельства, которые имели место затем и в 1380 г. на Куликовом поле. Вот почему события на Воже подготовили Куликовскую битву не только в общеисторическом плане, но и конкретно, как реальный боевой опыт.
Примечания
1. Плано Карпини. История монгалов. СПБ, 1911, стр. 25.
2. Б. А. Рыбаков. Ремесло Древней Руси. М. 1948, стр. 525 - 533, 780.
3. Б. А. Рыбаков. Стольный город Чернигов. "По следам древних культур. Древняя Русь". М. 1953, стр. 94 - 97.
4. Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. I. М. 1962, стр. 464.
5. "Очерки по истории русской деревни X - XIII вв.". "Труды" Государственного Исторического музея. Вып. 32. М. 1956, стр. 151 и др.
6. К. Г. Васильев, А. Е. Сегал. История эпидемий в России. М. 1960, стр. 24; В. А. Кучкин. Формирование княжеств Северо-Восточной Руси в послемонгольское время (до конца XIII в.). "Историческая география России". М. 1970.
7. В. В. Каргалов. Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси. Феодальная Русь и кочевники. М. 1968, стр. 168 - 171.
8. Цит. по: А. Галстян. Завоевание Армении монгольскими войсками. "Татаро-монголы в Азии и Европе". М. 1970, стр. 174.
9. Е. В. Петухов. Серапион Владимирский, русский проповедник XIII вежа. СПБ. 1888, тексты, стр. 5.
10. Л. В. Черепнин. Условия формирования русской народности до конца XV в. "Вопросы формирования русской народности и нации". М.-Л. 1958; его же. Образование Русского централизованного государства в XIV - XV веках. М. 1960.
11. А. Н. Насонов. Монголы и Русь (история татарской политики на Руси). М.-Л. 1940; Г. А. Федоров-Давыдов. Кочевники Восточной Европы под властью золотоордынских ханов: М. 1966; его же. Общественный строй Золотой Орды. М. 1973; В. Л. Егоров. Причины возникновения городов и монголов XIII - XIV вв. "История СССР", 1969, N 4; его же. Развитие центробежных устремлений в Золотой Орде. "Вопросы истории", 1974, N 8; М. Д. Полубояринова. Русские люди в Золотой Орде. М. 1978.
12. Г. А. Федоров-Давыдов. Общественный строй,.. стр. 43 - 44.
13. Г. А. Федоров-Давыдов. Кочевники Восточной Европы,.. гл. VI; его же. Общественный строй,.. гл. I - III.
14. А. Н. Насонов. Указ. соч., стр. 12; Г. А. Федоров-Давыдов. Общественный строй,.. стр. 30 - 34.
15. Г. А. Федоров-Давыдов. Общественный строй,.. стр. 76 - 77.
16. См. об этом: А. Н. Насонов. Указ. соч., стр. 69; Г. А. Федоров-Давыдов. Общественный строй,.. стр. 70 - 74; В. Л. Егоров. Развитие центробежных устремлений,. стр. 40 - 41.
17. Г. А. Федоров-Давыдов. Общественный строй,.. стр. 77 - 89 и др.
18. Б. Д. Греков, А. Ю. Якубовский. Золотая Орда и ее падение. М. -Л. 1950; А. Н. Насонов. Указ. соч., гл. III - IV; Г. А. Федоров-Давыдов. Общественный строй,.. гл. IV.
19. Указанные политические явления нередко характеризуются в литературе при помощи понятий "централизация", "централизованный" относительно и государственного аппарата и структуры высшей политической власти. Такое словоупотребление без существенных оговорок вряд ли может быть принято. Применительно к оседлым народам указанная терминология используется при определении государственно-политической надстройки высокоразвитого феодального общества, Первый этап ее - централизованное государство в форме сословно-представительной монархии, второй - абсолютная монархия. Вряд ли режим и политический строй Золотой Орды эпохи Узбека и Джанибека сопоставителен с ними. Стадиально-типологически ближе всего к нему, видимо, относительно единая раннефеодальная монархия.
20. Г. А. Федоров-Давыдов. Общественный строй,.. стр. 134 - 138, 145 - 149; В. Л. Егоров. Развитие центробежных устремлений,.. стр. 45 - 49.
21. Г. А. Федоров-Давыдов. Общественный строй,... стр. 89 - 127, 134 - 138 и др.; В. Л. Егоров. Развитие центробежных устремлений,.. стр. 44 - 45.
22. Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства,.. гл. II - III; Г. Е. Кочин. Сельское хозяйство на Руси в период образования Русского централизованного государства. Конец XIII - начало XVI в. М.-Л. 1965; А. Д. Горский. Сельское хозяйство и промыслы. "Очерки русской культуры XIII - XV веков". Ч. I. М. 1969; А. Л. Шапиро. Проблемы социально-экономической истории Руси XIV-XVI вв. Л. 1977, гл. I. и др.
23. А. В. Арциховский. Оружие. "Очерки русской культуры XIII - XV веков"; А. Н. Кирпичников. Военное дело на Руси в XIII - XV вв. Л. 1976.
24. Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства,.. гл. III.
25. В. Л. Янин. Деньги и денежные системы. "Очерки русской культуры XIII - XV веков", стр. 317 - 320, 333 - 335 и след.
26. А. Е. Пресняков. Образование Великорусского государства. Очерки по истории XIII - XV столетий. Птгр. 1918, гл. V - VI и др.
27. В. А. Кучкин. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси. X - XIV вв. (в печати).
28. Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства,.. гл. II, §§ 4 - 6.
23. Такое решение предложено В. А. Кучкиным (В. А. Кучкин. Формирование государственной территории...).
30. С. Б. Веселовский. Исследование по истории класса служилых землевладельцев. М. 1969, стр. 54 - 64, 148 - 150, 198, 219 - 222, 290 - 291, 302, 332 - 334, 347, 455 - 456 и др.; Ю. Г. Алексеев. Аграрная и социальная история Северо-Восточной Руси XV - XVI вв. Переяславский уезд. М. -Л. 1966, стр. 58 - 59.
31. "Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV - XV вв.". (ДиДГ). М. -Л. 1950, N 3, стр. 14; N 6, стр. 22; N 9, стр. 26 - 27; ПСРЛ. Т. XV, вып. 1. М. 1965, стр. 113 - 114; т. XI, СПБ. 1897; стр. 128 - 129.
32. ДиДГ, N 9, стр. 26 - 27.
33. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 89, 118.
34. Если в известии 1377 г. воеводами были представители московского боярства, то тогда перед нами факт почти полного слияния - феодалы с великокняжеских территорий идут в поход под руководством московских воевод. Если же воеводы из местного боярства, то тогда это указание на обособленный пока еще характер службы.
35. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 96, 98, 99, 110.
36. В историографии продолжаются споры о баскачестве как институте управления Русью со стороны захватчиков - сводку мнений см. Л. В. Черепнин. Монголо-татары на Руси (XIII в.). "Татаро-монголы в Азии и Европе", стр. 192 - 193.
37. А. Н. Насонов. Указ. соч., стр. 95 - 113; Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства,.. гл. IV, §§ 1 - 3, 6.
38. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 96.
39. Там же, стб. 110 - 111.
40. Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства,.. гл. IV, §§ 7 - 8.
41. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стр. 88 - 90, 94 - 95, 103 - 104.
42. Там же, стр. 98 - 99.
43. Там же, стр. 80, 81, 100.
44. Там же, стр. 104.
45. Там же, стр. 106, 108 - 109, 112 - 113, 116 - 117.
46. Там же, стб. 118 - 120. Подробный анализ различных летописных версий см.: Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства,.. стр. 587 - 590.
47. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стр. 133 - 134.
48. М. Д. Присёлков. Троицкая летопись. Реконструкция текста. М.-Л. 1950, стр. 415 - 416. (В данном месте текст Троицкой летописи восстановлен по Симеоновской и выпискам из нее Н. М. Карамзина). Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. Под ред. А. Н. Насонова. М.-Л. 1950, стр. 375).
49. Л. В. Черепнин. Образование Русского централизованного государства, стр. 595.
50. М. А. Салмина. "Летописная повесть" о Куликовской битве и "Задонщина". "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла". М. - Л. 1966, стр. 356 и сл.
51. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стр. 134 - 136.
52. "Архив Маркса и Энгельса". Т. VIII, стр. 151.
53. А. Н. Кирпичников. Указ. соч., стр. 14 - 16, 19 - 27, 29 - 33, 35 - 41, 44 - 48.

Кучкин В. А. Сподвижник Дмитрия Донского // Вопросы истории. - 1979. ;- № 8. - С. 104-116.
...В тот год морового поветрия в Москве не ждали. Беда пришла негаданно. Эпидемия началась вместе с весенней распутицей и половодьем рек. В середине марта 1354 г. в кремлевских соборах трижды служили панихиды. 11 марта от неизвестной болезни скончался митрополит Феогност, а через несколько дней умерли два малолетних сына великого князя Симеона Гордого. 26 апреля похоронили самого великого князя. А 40 дней спустя, не дожив четырех недель до своего 27-летия, умер его младший брат, третий сын Ивана Калиты, московский удельный князь Андрей Иванович. После него остались жена и маленький сын Иван. У вдовы князя Андрея Марии, дочери галицкого (Галича Мерского) князя Ивана Федоровича, вот-вот на свет должен был появиться ребенок. 15 июля 1354 г. у нее родился сын1. Его назвали Владимиром.
Время рождения Владимира Андреевича совпало с периодом серьезных испытаний для Московского княжества. В середине XIV в. оно занимало территорию от верховьев Клязьмы на севере до Оки на юге, от р. Гжати на западе до левого притока Оки р. Цны на востоке. По современным представлениям, размер его был довольно скромным (он уступал, например, и довольно значительно, территории нынешней Московской области), но полтысячи лет назад Московское княжество считалось немалым. Его юго- западная часть, именно земли по левым притокам Оки - Лопасне и Наре, по правым притокам Пахры-Моче и Рожае, составляла удел Андрея Ивановича. Были в Московском княжестве и другие уделы, но не владение ими обеспечивало потомкам Ивана Калиты могущество и верховенство среди русских князей. В руках московского княжеского дома оказалась власть над обширными территориями великого княжества Владимирского, включавшего в свой состав, помимо стольного Владимира, еще Переяславль, Юрьев, Кострому, часть вологодских волостей, некоторые волости в Торжке и Волоке Ламском. Кроме того, московские князья управляли землями Галича и Углича. Впрочем, только Московское княжество было наследственным владением потомков Калиты. Остальными землями распоряжался ордынский хан, который по своему усмотрению мог посадить во Владимир или Галич какого-либо другого русского князя. Однако угодный Орде Иван Калита сумел добиться того, что на эти столы сажали только его самого, а позднее их занимал Симеон Гордый.
Смерть митрополита Феогноста, бывшего надежным помощником московских князей в их борьбе за подчинение себе других княжеств Северо-Восточной Руси, скоропостижная кончина великого князя Симеона, его брата Андрея потребовали от правящих кругов Москвы летом 1354 г. решения самой главной задачи: сохранения за московской династией великого княжения Владимирского. Ведь на него могли претендовать и значительно усилившийся нижегородский князь Константин Васильевич, владения которого граничили с владимирскими землями, и тверские князья, потомки уже занимавшего владимирский стол Михаила Ярославича, казненного в Орде в 1318 г. по проискам московского князя Юрия Даниловича. В союзе и тесном родстве с тверскими князьями был Ольгерд Литовский, давно зарившийся на северовосточные русские земли.
В такой ситуации важно было заручиться поддержкой церкви, отвлечь с помощью ее иерархов православных русских князей от язычника Ольгерда, но для этого надо было иметь во главе русской церкви единомышленника. Правда, в самом конце 1353 г., когда еще живы были митрополит Феогност и великий князь Симеон, они по совету с удельными князьями - братьями Симеона, большими боярами и вельможами московскими отправили в Константинополь пышное посольство просить патриарха Филофея поставить в русские митрополиты владимирского епископа Алексея. Был Алексей искушен и в догматах веры, и в хитросплетениях мирской политики. Происходил он от "славных и нарочитых (то есть знатных. - В. К.) бояр от страны Русскыя, от области Московьскыя"2, а его крестным отцом был сам Калита. Тесно связанный с московским великокняжеским домом, с верхушкой московского боярства, живший их интересами, Алексей в глазах сыновей Калиты являлся желанным кандидатом в митрополиты. Но в вопросе о преемнике Феогноста не все было просто. В конце 1352 г. константинопольский патриарх утвердил ставленника Ольгерда Романа, родом тверского боярина, митрополитом Литвы и Малой Руси. Создалась реальная опасность отторжения Киева и западных епископий от власти промосковского митрополита. Словом, и тут у московского правительства возникали заботы.
Наконец, для успешного решения общерусских задач необходимо было уладить собственные, внутримосковские дела, добиться большего единения княжеского дома. А оно оказалось под угрозой. И без того непростые отношения между членами московской княжеской фамилии усложнились после вступления в силу завещания Симеона Гордого. Потеряв в марте 1354 г. обоих сыновей-наследников, Симеон очень надеялся, что супруга вновь родит ему сына3. В предвидении такой возможности великий князь решился на шаг, который не имел прецедента и не повторялся московскими правителями позднее: весь свой великокняжеский удел он завещал жене Марии Александровне, по происхождению тверской княжне. Братьев же Ивана и Андрея Симеон заставил скрепить собственными печатями текст своей необычной духовной грамоты. Но Мария Тверская так и не принесла наследника, а через некоторое время после Симеона умер и Андрей. Положение изменилось. Московский княжеский дом стал по преимуществу домом вдовых княгинь. Единственным взрослым представителем мужского потомства Ивана Калиты оказался его второй сын Иван Красный. Но в его руках был небольшой по размерам звенигородский удел, выделенный ему еще отцом. Основными волостями Московского княжества распоряжалась вдова Симеона Гордого Мария. Значительные территории были за вдовой Ивана Калиты великой княгиней Ульяной и под управлением вдовы Андрея княгини Марии Ивановны. В этой ситуации при поддержке части крупного московского боярства4 звенигородский князь действовал весьма решительно. Он занял великокняжеский московский стол и отобрал у Марии Тверской главные объекты ее владений: Коломну, а также Можайск с относившимися к нему волостями. Изменилось и положение удела Андрея Ивановича, который должен был принадлежать его сыну Ивану и ждавшей ребенка вдове Марии Ивановне.
22 июня 1354 г. на Московское княжество напали рязанцы. Причиной нападения явились захваты во времена Симеона Гордого московскими князьями и боярами пограничных рязанских земель. Когда Симеона не стало, рязанцы решили воспользоваться этим. По наущению своих бояр малолетний и "младоумный", как выразился летописец, рязанский князь Олег Иванович захватил Лопасню, которая входила в состав удела князя Андрея и граничила с территорией Рязанского княжества. Жители Лопасни были ограблены, а лопасненский наместник попал в плен. Им был тогда Михаил Александрович. Он принадлежал к числу самых видных московских бояр, о чем говорит его подпись на договоре Симеона Гордого с братьями, заключенном в 1348 году. На его дочери был женат сын московского тысяцкого Василий Вельяминов. Все это свидетельствует о том, что Михаил Александрович являлся великокняжеским, а не удельнокняжеским боярином. Его присутствие летом 1354 г. в Лопасне в качестве наместника было признаком того, что удел умершего князя Андрея также оказался под контролем великого князя Ивана Красного, очевидно, сажавшего в Андреевых волостях своих людей.
Укрепив свое положение внутри Московского княжества, Иван Иванович в остром соперничестве с Константином Нижегородским сумел получить в Орде ярлык на великое княжение Владимирское. 25 марта 1355 г. он был торжественно посажен на великокняжеский стол. Благополучно для московского кандидата был разрешен и вопрос о вакантной кафедре русской митрополии. После больших колебаний константинопольский патриарх утвердил Алексея в сане митрополита "Киевского и всея Руси".
Все это произошло незадолго до рождения и в первый год жизни князя Владимира. Будущее не сулило ему особо радужных надежд. В землях его отца распоряжался великий князь Иван. Сам Владимир был вторым сыном в семье. Старше его был брат Иван, которому со временем и при согласии великого князя должна была отойти большая часть отцовского удела. Владимира ждала участь мелкоземельного князька. Но в 1358 г. умер его брат Иван. А 13 ноября 1359 г. скончался Иван Иванович Красный. Положение Владимира изменилось.
В написанном перед смертью завещании великий князь, стремясь сохранить политическое "единачество" московских князей, признал Владимира единственным наследником владений его отца. Взамен разграбленной рязанцами Лопасни Иван Красный передал Владимиру Новый городок в устье Протвы. Кроме того, великий князь завещал своему племяннику третью часть московских судебных и торговых пошлин, такую же часть медового оброка и т. п. Это было больше, чем имел в свое время князь Андрей. Отцу Владимира принадлежала только четвертая часть названных доходов. По завещанию Ивана Ивановича Владимир наравне с сыновьями великого князя Дмитрием (будущим Донским) и Иваном ведал так называемых численных людей в Московском княжестве. Он получил также право участвовать в разделе владений великой княгини Ульяны - вдовы Ивана Калиты, когда они станут выморочными5. Не от родственного расположения и не от душевной щедрости увеличивал владения и доходы племянника великий князь Иван. Захватив значительную часть московских земель Симеона Гордого, сделав распоряжение в завещании о переходе волостей и сел вдовы Симеона Марии Александровны после ее смерти к своему старшему сыну Дмитрию, Иван Красный понимал, что в будущем претензии на часть Симеонова удела мог предъявить и Владимир Андреевич. Последний имел на них определенные права6. Закрепив в завещании за своим потомством земли Симеона, значительно увеличив уделы сыновей, великий князь во избежание будущих осложнений передал несколько волостей и доходов племяннику.
Столкновения удельных князей между собой и с великими князьями были характерной чертой того времени. Историки прошлого усматривали в удельных князьях только разрушительную силу, а сам период феодальной раздробленности на Руси объявляли "темным", наполненным "ничтожными распрями многочисленных властителей"7. Основания для подобной характеристики есть, но внимательное ознакомление с источниками показывает, что она не всегда и не во всем справедлива. И уточняет ее изучение деятельности Владимира Андреевича Серпуховского - одного из виднейших удельных князей русского средневековья.
Абсолютно владения удельного князя Владимира выросли, но относительно великокняжеских земель они уменьшились. Домен великого князя рос быстрее. В этом проявилась одна из сторон процесса централизации в Северо-Восточной Руси в середине XIV века. На ранних его стадиях удельная система продолжала существовать, удельные князья даже расширяли свои владения с помощью великих князей, но могущество последних увеличивалось в гораздо большей степени. Только много позднее, когда Русь оказалась достаточно прочно объединенной под рукой московских князей, настала очередь удельных владетелей. Их земли ставились под контроль великокняжеской власти или вообще отбирались.
Смерть Ивана Ивановича вновь обострила проблему владимирского стола. За ярлыком на великое княжение в Орду отправился старший сын Ивана Красного Дмитрий. Но захвативший в начале 1360 г. власть в Орде хан Ноуруз, памятуя непокорство Ивана Красного ордынским послам и видя московского князя "юна суща и млада возрастом", отдал ярлык нижегородскому князю Дмитрию Константиновичу. Московские князья и служившее им боярство потеряли власть над большой территорией со значительным населением. За владимирские земли предстояла борьба с Дмитрием Константиновичем. Здесь интересы всех представителей московского княжеского дома были едины. Но выступить против утвержденного ханом великого князя значило навлечь на себя гнев Орды. Однако Орда была уже далеко не та, что прежде. Внутренние смуты расшатали ее могущество. На протяжении 1360 - 1361 гг. на ордынском престоле сменилось 8(!) ханов, и в итоге монголо-татарское государство оказалось разделенным надвое. От Сарая откололась орда Абдуллаха, в которой главную политическую роль играл темник Мамай8. Междоусобицами в Орде и воспользовалось московское правительство. Летом 1362 г. послам Дмитрия Московского удалось получить у саранского хана Мюрида ярлык на Владимирское великое княжение для своего князя. Однако Дмитрий Нижегородский не уступал. Тогда зимой 1362 г. московская рать подошла к стенам Переяславля - второго по значению города Владимирского княжества. Пребывавший там Дмитрий Константинович бежал, и великокняжеский стол перешел к Москве. Вся владимирская территория была объявлена собственностью ("отчиной") московского князя.
В переяславском походе, указывает летописец, участвовали "князь великий Дмитреи Иванович с своею братнею с князем с Ываном Ивановичем и с князем Володимером Андреевичем и со всеми боляры"9. Поход 1362 г. был первым политическим актом, в котором принял участие князь Владимир. Ему исполнилось 8 лет. Конечно, не Дмитрий, Владимир и Иван столь удачно выбрали момент для борьбы за великое княжение. За их спиной стояло умудренное опытом московское боярство. Оно руководило помыслами своих князей, оно стремилось к распространению их власти на другие территории. Психология такого боярства хорошо раскрывается одной фразой XVI в.: "Послужим государю малу, а от великого честь приимем, а по нас и дети наши"10. В XIV в., когда дело шло об устранении инокняжеских линий в борьбе за верховенство на Руси, московского государя поддерживали не только его собственные бояре, но и удельное московское боярство во главе со своими князьями. К числу таких удельных князей принадлежал и Владимир Андреевич.
В 1363 г. Владимир вновь принял участие в военном походе. На сей раз его полки вместе с полками братьев ходили на окраину северо-восточных русских земель, на Галич Мерский, откуда родом была мать Владимира. Галицкий князь был изгнан из своих владений, его княгиня попала в плен, а княжество присоединено к Москве. И в дальнейшем Владимир действовал заодно со своим старшим по возрасту и положению двоюродным братом11. Когда в конце 1365 - начале 1366 г. обострились московско-тверские отношения, то, как отметил московский летописец, "князь великыи Дмитреи Ивановичу погадав с братом своим с князем с Володимером Андреевичем и со всеми бояры старейшими и сдумаша ставити город камен Москву"12. Очевидно, Владимир Андреевич, как совладелец Москвы (ему принадлежала московская треть), помог средствами и людьми возвести каменные стены города. С момента подчинения Руси монголо-татарам это был первый случай строительства каменной крепости на Северо-Востоке. Укрывшись за прочным оборонительным заслоном, московские князья почувствовали себя гораздо увереннее. Враждебно настроенный к Москве тверской летописец записывал: "Того же лета на Москве почали ставити город камен, наделся на свою на великую силу, князи Русьскыи начата приводити в свою волю, а который почал[и] не повиноватися их воле, на тых почали посягати злобою"13. Хотя здесь есть доля преувеличения, но несомненна и доля истины.
"Приведению в свою волю" русских князей предшествовало письменное оформление союза между московскими князьями. Дмитрий и Владимир заключили между собой соглашение "быти... заодин"14. Но это не был договор равноправных князей. Владимир считался младшим князем. Он должен был держать под Дмитрием "княженье мое (Дмитрия. - В. К.) великое чесно и грозно", помогать великому князю дипломатическими средствами и военной силой. Хотя братья действовали сообща, Дмитрий решительно подчеркивал принадлежность только ему великого княжества Владимирского ("княженье мое великое"). Что же получал от такого союза Владимир Андреевич? Договорная грамота перечисляет обязательства, которые брал на себя великий князь в отношении удельного. Но касаются они главным образом соблюдения отчинных прав Владимира Андреевича на его московский удел и долю в московских доходах. Однако некоторые пункты документа показывают, что Владимир был непосредственно заинтересован в сохранении великого княжества Владимирского за своим двоюродным братом. В грамоте упоминаются бояре и слуги князя Владимира, владения которых находились на территории великого княжения. Поскольку Владимир никаких привилегий на эту территорию не имел, очевидно, он не мог жаловать там земли людям своего двора. Видимо, эти бояре и слуги приобретали села и деревни в великом княжестве на собственные средства. Но, поскольку они служили удельному князю, они обязаны были выступать со своими людьми в его войске, а в случае правонарушений платить судебные издержки в его казну15. По ряду признаков можно думать, что существовала практика взноса дани удельными боярами со своих владений на великокняжеской территории удельному князю. Все это и делало Владимира Андреевича заинтересованным в сохранении владимирской территории за Дмитрием.
Вскоре, однако, обнаружилось, что эта провозглашенная отчиной Дмитрия Московского земля является предметом вожделений тверского князя. Михаил Александрович, родной брат жены Симеона Гордого Марии, добился значительных успехов в объединении тверских земель. Существование сильного Тверского княжества не входило в расчеты московских правителей. Дмитрий и Владимир, а также усердно помогавший им митрополит Алексей стремились поддержать сепаратизм тверских удельных князей - противников Михаила. В итоге это привело к резкому конфликту, в который оказались вовлечены основные государства Восточной Европы. Заметную роль сыграл в нем и князь Владимир Андреевич.
Уже весной 1368 г., реализуя общие с великим князем Дмитрием планы, Владимир напал на захваченный Литвою г. Ржеву и взял его. После этого Михаил Тверской сумел уговорить своего зятя великого князя Литовского Ольгерда организовать поход на Москву. Поздней осенью 1368 г. вместе со смоленской силой литовцы и тверичи без какого-либо объявления войны скрытно подошли к юго-западным московским рубежам. Только тогда Дмитрий и Владимир узнали о нападении. Против Ольгерда была послана рать, куда вошел и полк Владимира, но наспех собранные воины не смогли оказать серьезного сопротивления противнику. Враги прорвались к Москве. Дмитрий и Владимир укрылись в городе. Вот тут- то и сказалась надежность новых каменных укреплений. Простояв трое суток под стенами Москвы, разграбив и предав огню все, что было поблизости, Ольгерд не смог взять город и вынужден был вместе со своими союзниками вернуться восвояси.
Между тем на дальних западных границах русских земель активизировались рыцари Тевтонского ордена. Их крупные силы во главе с магистром осадили псковскую крепость Изборск. На выручку псковичам пришли новгородцы. Рыцари отступили, но положение оставалось тревожным. И тогда, только что отсидев осаду в Москве, на помощь Новгороду и Пскову поспешил Владимир Андреевич. Эта миссия 14-летнего князя также была тесно связана с великокняжеской политикой Дмитрия Ивановича. Как правило, владимирского князя новгородцы признавали и своим князем. Правда, права великого князя в Новгороде были совсем не те, что во Владимире, они были существенно ограничены в пользу местных боярско-республиканских органов власти. Зато свои обязанности великий князь должен был исполнять строго. И первой среди них была защита новгородских земель от иноземных нападений. Эту функцию и должен был выполнить в 1369 г. вместо Дмитрия князь Владимир. Благодаря его миссии укрепился союз Новгорода с Москвой, очень важный ввиду враждебных отношений последней с Литвой и Тверью.
Впрочем, уже в 1370 г. Владимир снова в Москве. В том году Ольгерд Литовский вместе со своими союзниками опять напал на Московское княжество. На этот раз литовская, смоленская и тверская рати двинулись на Москву с запада, через Волоколамск. На своем пути Ольгерд жег села и деревни, а их жителей или грабил, или уводил с собою в плен. 6 декабря Ольгерд подошел к стенам Москвы. Дмитрий снова сел в осаду. Но Владимира с ним не было. По словам летописи, "князь Володимер Андреевичь събрався [с] силою, стояше в Перемышле, оплъчився"16. Перемышль - небольшое укрепление на р. Моче - был центром одноименной волости, которая являлась частью удела князя Владимира. Из скупого известия летописи явствует, что Владимир Андреевич сосредоточил свою рать на севере собственных владений. Из Перемышля можно было в один-полтора дневных перехода достичь московского Кремля, который осаждал Ольгерд. Литовского великого князя беспокоила угроза флангового удара, но он продолжал, осаду. Между тем к Владимиру с рязанскими полками присоединился князь Владимир Пронский. А попытки Ольгерда взять Москву ни к чему не приводили. Безуспешно простояв под городом до середины декабря и узнав о соединении полков двух князей у Перемышля, литовский князь предложил мир, причем мир вечный. Дмитрий Московский согласился лишь на перемирие, которое и было заключено сроком на несколько месяцев. Чтобы подкрепить в будущем короткую передышку длительным соглашением, князья решили породниться: Владимир Андреевич должен был жениться на дочери Ольгерда Елене17. Ни жених, ни невеста ни разу не видели друг друга. В средневековье создание семьи князьями зачастую превращалось в чисто "политический акт, случай для увеличения своего могущества при помощи новых союзов"18.
Итогом, к которому пришли Ольгерд и Дмитрий Иванович, естественно, не мог быть доволен основной противник московских князей тверской великий князь Михаил. Его опора на Литву оказалась ненадежной, и он отправился за поддержкой в Орду. Там боялись усиления власти одного из русских князей. Принцип "разделяй и властвуй", хотя и не был сформулирован ордынскими правителями, на практике широко применялся ими. Весной 1371 г. Михаил Александрович вернулся на Русь с ханским послом и с ярлыком на великое княжение Владимирское. Но времена изменились. Несмотря на прямое повеление хана, Дмитрий не передал великого княжения Михаилу Тверскому. Московского князя поддержали боярство и горожане Владимирской земли. Активно содействовал Дмитрию в его споре с соперником и Владимир Андреевич. Во главе своих полков братья вместе стояли в Переяславле, пресекая всякие попытки Михаила проникнуть в города Владимирщины и закрепиться в них. В течение двух с половиной лет тверской князь тщетно пытался распространить свою власть на территорию великого княжения. Иной раз ему удавалось ограбить такие города и волости, как Бежецкий Верх, Модога, Углич, Кистьма, Дмитров, Переяславль, Торжок, но, как сокрушенно заметил тверской летописец, "ко князю к великому к Михаилу так и не почали люди из городов передаватися"19.
Однако и положение московского князя не было достаточно прочным. Хотя осенью 1371 г. ордынцы, задобренные золотом и серебром, щедро розданным Дмитрием Московским, и дали ему ярлык на великое княжение, но и у Михаила великокняжеского ярлыка они не отняли. Чтобы возместить затраченные в Орде средства, великий московский князь обложил подвластное ему население повышенной данью. "Тягость даннаа", естественно, вызывала ропот и недовольство простых людей.
В этой сложной ситуации московские князья заключили между собой новое соглашение. Оно было оформлено, по-видимому, вскоре после свадьбы Владимира Андреевича и Елены Ольгердовны, сыгранной в начале 1372 года. Этот брак в известной степени усилил позиции Владимира, и он добился от великого князя определенных уступок в свою пользу. Дмитрий добавил к уделу Владимира несколько новых волостей на юго-западе Московского княжества в районе р. Протвы, а самое главное - отдал ему во владение Дмитров и Галич со всеми относившимися к ним волостями. В XIII в. оба эти центра составляли единое политическое целое, а в XIV в. стали столицами самостоятельных княжеств. Но представления о владельческом единстве Дмитрова и Галича не были забыты. Как внук галицкого князя по материнской линии, Владимир Андреевич имел на эти города некоторые права. Дмитрий Иванович, очевидно, учитывал данное обстоятельство. Передачей Дмитрова и Галича князю Владимиру он достигал известного компромисса между обособленностью местных центров и той централизаторской политикой, которую проводили в целом все московские великие князья. Кроме того, создавался дополнительный противовес стремлениям Михаила Тверского подчинить себе территорию великого княжества Владимирского, а также Дмитров. О намерениях Михаила в отношении последнего свидетельствовала его попытка захватить этот город весной 1372 года. Со своей стороны, Владимир еще раз признавал Дмитрия старшим князем; как и прежде, обязывался не претендовать на земли великого княжения и соблюдать исключительные права на них старшего сына Дмитрия Ивановича, всеми средствами помогать "найти" великое княжение двоюродному брату. Последнее означало, по-видимому, оказание Владимиром дипломатической и военной помощи Дмитрию в борьбе с Михаилом Тверским за ликвидацию каких бы то ни было прав последнего на великое княжение. Надобность в такой помощи возникла довольно скоро. Летом 1372 г. тверской князь взял и жестоко разграбил Торжок. Город этот принадлежал Новгороду Великому. Война между тверичами и новгородцами была на руку Москве. Но после падения Торжка ответных военных действий новгородцев почему-то не последовало. Тогда ранней весной 1373 г. в Новгород отправился Владимир Андреевич. Он пробыл там три с половиной месяца20. Видимо, Владимир склонял новгородцев выступить против тверского князя, однако его уговоры не подействовали. Напуганные разгромом Торжка, новгородцы не решились начать войну. Вести о приходе Мамая на Рязанское княжество заставили Владимира вернуться в Москву.
С Рязанью у московских князей отношения складывались сложные. Повзрослевший Олег Рязанский то выступал в союзе с Дмитрием и Владимиром против Литвы, то начинал против них враждебные действия. В декабре 1371 г. очередной московско-рязанский конфликт закончился битвой у Скорнищева, в которой Олег потерпел поражение. В 1373 г. между москвичами и рязанцами царил мир. Когда же летом того года на Рязанское княжество обрушилась Мамаева орда, Дмитрий из Москвы, а Владимир из Новгорода поспешили на берега Оки. "Вся сила княжениа великаго", как выразился летописец21, расположившись вдоль реки, не допустила татар на московскую сторону. Однако рязанцам эта сила не помогла.
Разгром Рязани Мамаем напомнил русским людям о страшном Батыевом нашествии. Батый тоже начинал с Рязани. В 1373 г. полки Мамая не смогли или не решились переправиться через Оку, но такая опасность в будущем не была исключена. Очевидно, в предвидении подобной угрозы князь Владимир Андреевич строит в 1374 г. Серпухов. Город был возведен на месте старого села Серпуховского, которым владел еще отец Владимира. Древнее поселение было обнесено дубовыми стенами, а поблизости от них основан Высоцкий монастырь, который в случае военного нападения мог сыграть роль предградия. Для того, чтобы город стал многолюднее, а следовательно, и обороноспособнее, Владимир, по словам летописи, "людем приходящим и гражаном, живущим в нем, и человеком торжествующим (то есть торгующим. - В. К.) подасть великую волю и ослабу и многу льготу"22. Основание Серпухова, прикрывшего один из важнейших путей со средней Оки на север к Москве и далее - в центральные районы Северо-Восточной Руси, имело важное значение не только для безопасности владений самого князя Владимира, но и для обороны других русских земель. Эта общерусская роль Серпухова ярко проявилась в последующее время, когда многие ордынские и крымские набеги XV - XVI вв. разбивались о его стены. По основанному им городу, ставшему центром удела, Владимир Андреевич и получил прозвище Серпуховского, хотя гораздо чаще и дольше он жил в Москве, чем в приокском городе.
В конце 1374 г. Владимир Серпуховский принял участие в съезде в Переяславле, на который "отъвсюду съехашася князи и бояре"23. Этот созванный Дмитрием Ивановичем съезд русских князей (отсутствовали только князья тверского дома) был важной политической вехой в истории Северо-Восточной Руси. На съезде, по-видимому, стоял вопрос об отношениях с Ордой, которые все более обострялись24. Можно думать, что уже в 1374 г. русские князья договорились о борьбе с Мамаем. Но для успешного противоборства с ним необходимо было сначала нейтрализовать его приспешника - тверского князя Михаила, который вновь начал претендовать на Владимирское великое княжение. На новом съезде весной 1375 г. князья приняли решение о совместном походе на Тверь. Он начался в конце июля 1375 года. Активное участие в нем принял и Владимир. Полки более двух десятков русских князей, а вместе с ними и новгородская рать, опустошили Тверское княжество. Сама Тверь была осаждена. Михаил Тверской, не получив ожидаемой помощи из Литвы и Орды, вынужден был капитулировать. Московские князья продиктовали условия мира. Михаил до конца жизни отказывался от каких-либо притязаний на великое княжение. В случае войны Москвы с Литвой или Ордой он должен был выступить против них на стороне Дмитрия и Владимира. Это было крупным достижением московской дипломатии. Мамай и Ольгерд потеряли верного союзника.
Пока шла война с Тверью, ордынцы пограбили нижегородские волости, а осенью 1375 г. литовцы опустошили ставшее союзным Москве Смоленское княжество. В конце ноября - начале декабря того же года Мамаем был взят Новосиль. Но после победы над Тверью противоборствовать с Ордой и Литвой стало легче. Осенью 1376 г. Владимир по приказу великого князя Дмитрия вновь осадил Ржеву. Осада продолжалась три недели, московские войска выжгли предместья, но самой крепости взять не смогли.
Мужавший серпуховский князь все чаще стал возглавлять общемосковские военные операции. В конце 1379 г. Дмитрий снова посылает его воевать литовские земли. Предводительствуемые Владимиром полки взяли города Трубчевск, Стародуб Северский, в XIV в. входивший в состав Брянского княжества, "и ины многы страны и волости и села тяжко плениша". Важным результатом этого похода было то, что брянско-трубчевский князь Дмитрий, сын скончавшегося к тому времени Ольгерда, порвал отношения со своим братом литовским великим князем Ягайлом. С семьей и ближними боярами Дмитрий Ольгердович приехал в Москву и дал клятву служить московскому великому князю. Дмитрий Иванович принял его в свою службу и отдал ему в управление "град Переяславль и со всеми его пошлинами"25. Это случилось за несколько месяцев до Куликовской битвы.
Военные и политические успехи московских князей давно вызывали тревогу в Орде. "Русский улус" уходил из-под ханского контроля. Это особенно ярко продемонстрировала битва 11 августа 1378 г. на р. Воже, где возглавленные Дмитрием Московским полки русских князей наголову разгромили войско, посланное Мамаем на Русь26. Ответную крупную операцию Мамай сумел подготовить только к концу лета 1380 года.
Слухи о движении рати Мамая пришли на Москву в августе. Вскоре стало известно, что в сговоре с Мамаем находятся Олег Рязанский и Ягайло Литовский. В Москву по призыву великого князя Дмитрия спешно начали прибывать полки. Они шли из далекого Белоозера и Ярославля, из Суздаля и Владимира, Углича и Мурома. Весть о приближении Мамая застала Владимира Серпуховского в Боровске - одном из центров его удельных владений. Владимир со своим полком выступил к Москве. По прибытии войск в Москву Дмитрий сразу же направлял их на южный рубеж Московского княжества - к Коломне. С первой ратью отправился он сам. Несколько позже вслед за ним выступил Владимир. В Коломне был устроен смотр всем ратям и произведено "уряжение полчное", то есть собранное войско было поделено на боевые единицы. Владимир возглавил второй по значению полк правой руки. Между тем во время войны 1375 г. с Тверью Владимир в военном отношении был третьим после Дмитрия Ивановича и его тестя Дмитрия Нижегородского27. Из Коломны русские рати двинулись к р. Лопасне и некоторое время стояли близ ее устья, собирая сведения о противнике. В одном из самых поэтичных памятников, воспевших победу на Куликовом поле, - "Задонщине" - в художественной форме сохранилось известие о том, что сторожевые отряды стояли и в Серпухове: "Трубы трубят на Коломне, в бубны бьют в Серпохове"28.
Благодаря свидетельству "Задонщины" полнее раскрывается замысел русских князей. Поскольку было неясно, как скоро Мамай двинется на Москву и когда смогут соединиться с ним его союзники, русские полки с максимальной быстротой заняли ключевые позиции по Оке, предупреждая переход противника на ее левый - московский берег. Все броды через Оку от Коломны до Серпухова были перекрыты. Ока и приокские крепости, а среди них Серпухов, должны были сыграть важную оборонительную роль в отражении готовившегося нападения. Когда русские князья узнали, что кочевавший в районе р. Воронеж Мамай собирается идти на Русь только осенью (а осень, по древнерусскому представлению о временах года, начиналась 25 сентября) и еще не соединился со своими союзниками, было принято смелое решение первыми напасть на него. Переправившись у Лопасни через Оку, русские полки устремились на юг. 6 сентября 1380 г. они достигли Дона. Здесь, у его притока Непрядвы, 8 сентября и произошла битва - "Донское побоище", как называли ее современники. Грандиозное сражение закончилось неслыханным до тех пор поражением ордынцев. Мамаева орда фактически прекратила свое существование.
Источники, хотя и по-разному, отмечают роль Владимира Серпуховского в событиях, предшествовавших сражению, и в самой битве. Участие в ней, несомненно, самая значительная веха в биографии этого удельного московского князя. Если о роли Дмитрия Донского в организации защиты Русской земли от нашествия Мамая и победе на Куликовом поле достаточно известно29, то место Владимира Андреевича в этих событиях определено еще не вполне точно. Многие рассказы о битве даже XV в. затушевывают его роль30. Между тем князь Владимир был весьма заметной фигурой в историческом сражении. Об этом свидетельствует запись в документе того времени: "А что князь великий Дмитрии и братъ, князь Володимеръ, билися на Дону с татары"31. В глазах современников Владимир был вторым после Дмитрия действующим лицом в битве.
Возглавив полк правой руки (основным, "великим" полком командовал великий князь), Владимир Андреевич принял участие и в разработке плана сражения, подготовке битвы и расстановке военных сил. "Сказание о Мамаевом побоище" сообщает, что Владимир помогал Дмитрию "уряжать" войско перед битвой: "Начат князь великий Дмитрей Ивановичь з братом своим князем Владимером Андреевичем и с литовъскыми князи Андреем и Дмитреем Вольгордовичи до шестаго чяса плъци учрежати"32. А более ранняя "Задонщина", созданная, по мнению М. Н. Тихомирова, до 1393 г., приписывает "уряжение полчное" вообще одному Владимиру Андреевичу: "Что шумит, что гримит рано пред зарями? Князь Владимер Андреевич полки уставливает и пребирает и ведет к Дону великому"33. Из этих свидетельств вытекает, что Владимир участвовал, говоря современным языком, в разработке диспозиции сражения.
По решению Дмитрия Ивановича полк правой руки во главе с князем Владимиром Серпуховским и Дмитрием Михайловичем Боброком-Волынским укрылся в засаде несколько выше по Дону от места основного боя34. Именно этот засадный полк решил исход сражения, начало которого сложилось в пользу Мамая. "И нукнув князь Владимер Андреевич с правые руки на поганаго Мамая с своим князьм Волыньскым, 70-ю тысящами, гораздо скакаше по рати поганым, златым шеломом посвечиваше", - в такой поэтической форме описано в "Задонщине" решающее вступление в битву этого полка35. Видимо, на заключительной стадии боя Владимир Андреевич принял на себя командование всей русской ратью. Ведь великий князь Дмитрий, вступив в сражение36, был контужен и не мог продолжать руководить полками. Из остальных же князей старшим по своему положению был Владимир, к которому и должно было перейти "водство" воев. Впрочем, это явствует и из источников. Различные редакции "Сказания о Мамаевом побоище" сообщают, что "князь же Владимер Андреевичь ста на костех под черным знаменем" и что именно он повелел отыскать на поле битвы Дмитрия Донского37. Собирать войска после боя и отдавать распоряжения мог только командующий. Возможно, что в сложной обстановке сражения Владимир проявил нетерпение, когда пытался раньше времени ввести в бой свой засадный полк, но победа осталась за Русью, и свои прозвища "Донской" и "Храбрый" Владимир Серпуховский получил по праву.
Не раз еще вставал Владимир Андреевич на защиту Русской земли. Добивший Мамая и объединивший Орду Тохтамыш в августе 1382 г., скрытно переправившись через Оку, обрушился на Московское княжество. Появление хана близ столицы оказалось неожиданным для Дмитрия Донского и Владимира Храброго. Дмитрий вместе с семьей вынужден был искать пристанища в Костроме, надеясь в этом дальнем городе собрать силы для отпора врагу. Глава русской церкви митрополит Киприан укрылся в Твери. Князь Владимир отослал мать и жену в Торжок, а сам решил отсидеться в Волоке Дамском. Москва осталась без правительства, но население энергично готовилось к отпору. 23 августа Тохтамыш подступил к Москве, а 26 августа, дав лживые обещания оборонявшимся, захватил столицу. Город был подвергнут жесточайшему разгрому. Население было перебито или уведено в рабство. Все, что можно было разграбить, разграблено, а что нельзя, сожжено. Именно в 1382 г. в Москве сгорело громадное количество книг. Их приносили из подмосковных сел и церквей, стоявших вне Кремля. Рукописи были сложены в кремлевских соборах, и все они погибли в огне - невосполнимый урон для древнерусской культуры. Взяв Москву, Тохтамыш разослал отряды к другим русским городам. Некоторые из них также были захвачены ордынцами. Но когда последние подступили к Волоку Дамскому, то Владимир дал им отпор. "Пострашены и биты", они вернулись к хану. Узнав о проигранном бое под Волоколамском, Тохтамыш ускорил свой отход из русских земель.
На некоторое время наступил мир. Но в 1385 г. рязанский князь Олег неожиданно напал на Коломну. Захватив много золота, серебра и "товара всякого наимався", Олег ушел "в свою землю съ многою корыстию"38. Дмитрий Донской послал против Олега большое войско под командованием князя Владимира. Но рязанцы оказали сильное сопротивление. Владимир так и не смог осилить их. Лишь дипломатическое вмешательство пользовавшегося большим влиянием на Руси игумена Сергия Радонежского привело в конце 1385 г. к заключению вечного мира между Рязанью и Москвой. Примерно через год Владимир Андреевич снова "вступил в стремя": новгородцы пограбили людей великого князя на Волге, и теперь Дмитрий Донской вместе с двоюродным братом шел войной на Новгород Великий. Однако до кровопролития дело не дошло. В 30 верстах от города московские полки встретила делегация новгородских горожан во главе с архиепископом. Послы "ударили челом" великому князю Дмитрию и предложили 8 тыс. руб. в возмещение убытков. Москвичи согласились, и мир был восстановлен.
Зато серьезному испытанию подверглись в скором времени отношения между самими московскими князьями. До конца 80-х годов XIV в. Дмитрий и Владимир действовали сообща, вместе отражали врагов, делили ратные труды, вместе переживали опасности литовских, тверских, ордынских и рязанских "изгонов". В 1384 г. серпуховский князь даже "кончал за брата своего за князя Дмитрея Ивановича" договор с Андреем Ольгердовичем Полоцким39. Тем неожиданнее кажется сообщение московского летописца о том, что в начале 1389 г. "бысть розмирие князю великому Дмитрию Ивановичю с князем Володимером Андреевичем"40. Старейшие бояре князя Владимира были арестованы и сосланы в различные города. Историки долго пытались найти причину неприязни, возникшей между князьями41. И только Л. В. Черепнин сумел разрешить загадку. Выяснилось, что Дмитрий Донской отнял у Владимира Дмитров и Галич, которыми тот владел с 70-х годов XIV века42. Конфликт был улажен через несколько недель, а 19 мая 1389 г. Дмитрий Донской умер. Дмитров и Галич перешли к его сыновьям.
Судя по тексту соглашения Дмитрия с Владимиром, последний не получил компенсации за отобранные у него земли43. И когда на великое княжение вступил старший сын Дмитрия Донского Василий, серпуховский князь затеял против него интригу. В конце лета 1389 г. Владимир Андреевич вместе с семьей и старейшими боярами выехал из Москвы в Серпухов, а оттуда направился в Торжок, под защиту Новгорода Великого, с которым у него давно установились приязненные связи. Летописец сообщает, что, объехав в Торжок, князь Владимир избрал своей резиденцией с. Теребеньское44. Это село стояло на границе новоторжских волостей с Тверским княжеством. Расположившись в непосредственной близости от владений злейшего недруга московских великих князей Михаила Тверского, Владимир давал понять молодому Василию, что возможен крайне неприятный для него союз московского удельного князя с тверским. Василий Дмитриевич, посадивший было во владениях серпуховского князя своих наместников, вынужден был искать пути к примирению. В начале января 1390 г. между ним и князем Владимиром был подписан договор, согласно которому вместо Дмитрова и Галича Владимир Андреевич получал волоколамские волости и Ржеву45. Таким образом, серпуховскому князю передавались земли, граничившие с новгородским Волоком Дамским. Тут возможны были порубежные конфликты, следовательно, дружба Владимира с Новгородом могла быть нарушена. Кроме того, на Ржеву претендовали Литва и Тверь, и Владимиру, естественно, трудно было поддерживать с ними хорошие отношения. Уступки великого князя вели, следовательно, к политической изоляции удельного князя от Новгорода, Твери и Литвы. Это, видимо, понял и Владимир Андреевич. В дальнейшем его "единачество" с Василием Дмитриевичем уже не нарушалось.
Первой серьезной акцией князя Владимира при новом великом князе был поход во главе московских войск на новгородский Торжок. Новгород отказался выплатить церковные подати митрополиту Киприану, и Василий, дорожа союзом с главой русской церкви, направил в феврале 1393 г. против новгородцев полки. Общее командование было поручено Владимиру Андреевичу. Московская рать повоевала не только территорию Торжка, но и те волоколамские волости, которые принадлежали Новгороду. Военные успехи Владимира Храброго предопределили исход конфликта. Новгород был вынужден смириться. Через два года Владимир вновь облачился в доспехи. К границам русских земель приблизился Тамерлан, и на Руси готовились к отпору. Великий князь Василий занял оборону вдоль Оки. Владимир же Серпуховским остался в Москве готовить город к осаде. Однако Тамерлан, только что одолевший Тохтамыша, не решился выступить против объединенных сил русских князей и, опустошив южные окраины Рязанского княжества, ушел на восток.
После 1395 г. имя серпуховского князя надолго исчезает со страниц летописных сводов. Это не означает, однако, что Владимир Андреевич исчез с политической арены. Сохранившиеся от конца XIV и начала XV вв. договорные грамоты Москвы с Тверью и Рязанью по-прежнему упоминают князя Владимира на втором месте среди московских князей, сразу же после великого князя. И в духовной грамоте, составленной между 16 сентября 1406 и 7 июня 1407 гг., великий князь Василий на первом месте среди тех, кто в случае его смерти должен был взять на себя заботу о его семье, называет Владимира46. Все это свидетельствует о сохранении высокого положения Владимира Храброго между князьями московского дома.
Значительная роль Владимира Андреевича ярко обрисовалась в событиях 1408 года. После набега Тохтамыша в 1382 г. Орда долгое время не предпринимала крупных военных акций против русских земель. Василий Дмитриевич старался жить с ханами в мире. Мало того, воюя с литовским великим князем Витовтом, он неоднократно призывал на помощь ордынцев. Последние этим и воспользовались. Когда в сентябре 1408 г. Витовт и Василий, приведшие было рати к р. Угре, решили закончить дело миром и распустили воев, бывшие с московским князем татары сообщили об этом одному из крупных ордынских феодалов - Едигею. Узнав, что русские полки разошлись по домам, он решил использовать сложившуюся ситуацию. Собрав значительное войско, Едигей двинулся на Русь. Чтобы как-то объяснить свое неожиданное появление близ русских пределов, он отправил послов к Василию, уверяя, будто сам хан выступил походом на Литву, желая наказать ее за нападения на его союзника - московского князя. В Москве с трудом, но привыкали к ордынскому коварству. Речь послов вызвала недоумение, и князья решили проверить ее. К Едигею был послан небольшой отряд, который должен был разузнать об его истинных намерениях. Только что распущенные полки московские князья решили не собирать до получения точных вестей. Но едва русский отряд прибыл к Едигею, тот приказал взять его под стражу и ускорил движение к Москве. До города оставалось совсем немного, когда Василий Дмитриевич узнал о нависшей беде.
Не успев приготовиться к отпору, великий князь вместе с женой и детьми спешно отъехал в Кострому. Оборону Москвы возглавил Владимир Андреевич. По решению его и севших с ним в осаду князей и бояр все постройки близ наружных крепостных стен были сожжены. Этот шаг был необходим. Подошедшие к вечеру 30 ноября к Москве ордынцы увидели пепелище вокруг Кремля. В условиях наступавшей зимы осаждавшие лишались возможности укрываться в домах. Не могли они использовать их и как прикрытие при штурме крепости. Поэтому Едигей разбил свой стан в с. Коломенском. Когда ордынцы пытались приблизиться к Кремлю, оборонявшиеся встречали их стрелами и стрельбой из пушек и пищалей. Тогда Едигей решил взять Москву измором. Однако трехнедельная осада не принесла ему успеха. Получив с москвичей откуп в 3 тыс. руб., Едигей вернулся восвояси. Оборона Москвы от Едигея была последним крупным делом князя Владимира Серпуховского. В мае 1410 г. он умер47.
Видимо, незадолго до кончины Владимир Андреевич составил духовную грамоту - завещание и одновременно политический наказ своим наследникам. Этот документ показывает, как изменился удел серпуховского князя к концу его жизни. Если отец Владимира князь Андрей имел 11 волостей и 10 сел, то владения Владимира Андреевича в начале XV в. состояли из 49 волостей, 17 слобод, 44 сел и двух городов - Городца и Углича с относившимися к ним территориями48. Кроме того, Владимиру Андреевичу принадлежали в Москве двор в Кремле, а за его стенами - большой двор на берегу р. Москвы, в живописном месте "на трех горах", там, где теперь находится "Трехгорка". Видимо, этот двор был постоянной московской резиденцией серпуховского князя. Двор обслуживали жители расположенного неподалеку с. Кудрина (теперь на месте этого села - площадь Восстания). К Кудрину тянулись многочисленные деревеньки, которые стояли близ современных Никитских ворот, Новинского переулка и Ленинградского проспекта. Помимо названных дворов, сел и деревень, Владимиру принадлежали в Москве и другие дворы, а также сады, мельницы и различные угодья. По размерам своих владений Владимир Андреевич, вероятно, превосходил даже тверского великого князя.
Защитник интересов московского княжеского дома, Владимир боролся рука об руку с великими князьями за подчинение Москве других княжеств, участвуя при этом в дележе захваченных городов и волостей. До поры до времени великокняжеская власть шла на такой раздел. Ведь при создании единого Русского государства, кроме внутренних вопросов, приходилось решать и много внешнеполитических проблем. Главной из них была борьба за освобождение от ордынского ига. И Владимир Андреевич храбро сражается с полчищами Мамая на Куликовом поле, дает отпор отрядам Тохтамыша, обороняет Москву от Едигея. Что касается действий Владимира во внутрирусских событиях, то здесь он часто выступал как типичный феодальный правитель, немилостивый к побежденным, корыстный в своих устремлениях. Таким неоднозначным предстает перед нами Владимир Серпуховский, человек, сыгравший заметную роль в истории Руси второй половины XIV - начала XV века.
Примечания
1. Обычно все перечисленные выше события датируются 1353 годом. Однако указание русских летописных сводов на то, что смерть великого князя Симеона произошла вскоре после пасхи ("по Велицъ дни"), заставляет принять дату 1354 г., а не 1353 год. В 1353 г. пасха праздновалась 24 марта, то есть за месяц с лишним до 26 апреля, когда умер Симеон. В 1354 г. пасха приходилась на 13 апреля, за 13 дней до дня смерти Симеона Гордого, что и объясняет летописную пометку о "Великом дне" в сообщении о кончине этого князя (см. ПСРЛ. Т. XV. Вып. I. Птгр. 1922, стб. 62; т. XVIII. Птгр. 1918, стр.98).
2. ПСРЛ. Т. XV. Вып. I, стб. 121. Здесь и далее цитаты из летописей и других источников даны в упрощенной орфографии.
3. М. Н. Тихомиров. Средневековая Москва в XIV - XV веках. М. 1957, стр. 197 - 198.
4. О влиятельной боярской партии, поддерживавшей Ивана Ивановича, см. С. Б. Веселовский. Исследования по истории класса служилых землевладельцев. М. 1969, стр. 213 - 214.
5. "Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV - XVI вв." (далее - ДДГ). М. - Л. 1950, N 4, стр. 15 - 16.
6. Выморочные или конфискованные владения членов московского княжеского дома должны были перераспределяться внутри фамилии. Иван Красный поступил по-иному. Весьма показательно, что уже в первом договоре 1366 г. между Дмитрием Ивановичем и Владимиром Андреевичем было специально оговорено отсутствие прав князя Владимира на бывшие земли великого князя Симеона: "А что мя благословил отецъ мои, князь великий Иван, уделомъ дяди моего, князя великого Семеновым, того ти не искати, тобе знати своя очина, а мне знати своя очина" (ДДГ, N 5, стр. 20).
7. Н. М. Карамзин. История государства Российского. Кн. I, т. 2. СПБ. 1842, стр. 39.
8. В. Л. Егоров. Развитие центробежных устремлений в Золотой Орде. "Вопросы истории", 1974, N 8, стр. 45 - 49.
9. ПСРЛ. Т. XV. Вып. I, стб. 72; т. XVIII, стр. 101.
10. ПСРЛ. Т. VIII. СПБ. 1856, стр. 298.
11. Второй сын Ивана Ивановича Красного Иван умер 23 октября 1364 года (ПСРЛ. Т. XV. Вып. I, стб. 76, 78).
12. ПСРЛ. Т. XV. Вып. I, стб. 83; т. XVIII, стр. 106. Необходимость в строительстве нового Кремля вызывалась также теми опустошениями, которые принес Москве грандиозный пожар летом 1365 года. Он надолго запомнился москвичам, его называли "великий пожарь" (ПСРЛ. Т. XV. Вып. I, стб. 80; т. XVIII, стр. 104)
13. ПСРЛ, Т. XV. Вып. I, стб. 84.
14. Текст договора см. ДДГ, N 5, стр. 19 - 21.
15. А. Е. Пресняков. Образование Великорусского государства. Птгр. 1918, стр. 178 - 179; Л. В Черепнин. Русские феодальные архивы XIV - XV веков. Ч. I. М. - Л. 1948. стр. 43.
16. ПСРЛ. Т. XV. Вып. I, стб. 94; т. XVIII, стр. 110.
17. ПСРЛ. Т. XV. Вып. I, стб. 94 - 95; т. XVIII, стр. 110, 111.
18. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 21, стр. 80.
19. ПСРЛ. Т. XV. Вып. I, стб. 98.
20. Летописи сообщают о прибытии Владимира Андреевича в Новгород "по Зборе за неделю" и пребывании его там до Петрова дня. Все известие отнесено к 6881 г. ("Новгородская I летопись", (НПЛ), стр. 372). Соборное воскресенье приходилось в 1373 г. на 6 марта; Петров день - это 29 июня. Следовательно, Владимир находился в Новгороде с 10 марта (через неделю после "Збора") по 29 июня.
21. ПСРЛ. Т. XV. Вып. I, стб. 104.
22. Там же, стб. 106 - 107.
23. Там же, стб. 108; т. XVIII, стр. 115.
24. Летом 1374 г. Дмитрий Иванович, по-видимому, отказался от реализации тех денежных "великих посулов", которые он обещал Мамаю в 1371 г. (там же. Т. XV. Вып. I, стб. 96, 106); в том же 1374 г. тестем Дмитрия нижегородским князем Дмитрием Константиновичем было частью перебито, частью захвачено в плен большое вооруженное посольство Мамая.
25. Там же, стб. 138; т. XVIII, стр. 129.
26. В. Д. Назаров. Русь накануне Куликовской битвы. "Вопросы истории", 1978, N 8, стр. 112 - 114. Автор почему-то упустил свидетельство ростовского летописца о битве (ПСРЛ. Т. I. Л. 1926 - 1928, стб. 536). Неясно также, на каком основании запись в новгородском летописании В. Д. Назаров считает современной событию.
27. ПСРЛ. Т. XV. Вып. I, стб. 110.
28. "Повести о Куликовской битве". М. 1959, стр. 10.
29. М. Н. Тихомиров. Куликовская битва 1380 г. "Вопросы истории", 1955, N 8.
30. О приуменьшении роли Владимира в событиях 1380 г. в "Сказании о Мамаевом побоище" пишет Л. А. Дмитриев ("Повести о Куликовской битве", стр. 429 - 430). В летописных рассказах о Куликовской битве примерно с 60-х годов XV в. прослеживается тенденция опускать имя Владимира Андреевича (ПСРЛ. Т. XXIII. СПБ 1910, стр. 124 - 127; т. XXV. М. - Л. 1949, стр. 201 - 206; ср. т. VI. СПБ. 1853, стр. 90 - 98; т. IV, ч. I. Вып. I. Птгр. 1915, стр. 310 - 320; вып. 2. Л. 1925, стр. 321 - 325). Возможно, что эта тенденция существовала ранее.
31. ДДГ, N 10, стр. 30.
32. "Повести о Куликовской битве", стр. 62, 96.
33. Там же, стр. 12.
34. Об этом сообщает "Сказание о Мамаевом побоище": "И отпусти князь великий брата своего князя Владимера Андреевичя вверх по Дону в дуброву, яко да тамо утаится полък его" (там же, стр. 66, 97).
35. Там же, стр. 14.
36. Об этом сообщают "Летописная повесть о побоище на Дону" и "Сказание о Мамаевом побоище" (там же, стр. 37, 69 - 70).
37. Там же, стр. 72, 103, 150. В Забелинском списке есть интересное добавление: "под черным знаменем великого князя Дмитрия" (там же, стр. 198).
38. ПСРЛ. Т. XV. Вып. I, стб. 150; т. XVIII, стр. 135.
39. Л. В. Черепнин. Указ. соч. Ч. I, стр. 50 - 51.
40. ПСРЛ. Т. XV. Вып. I, стб. 155; т. XVIII, стр. 138.
41. Обзор их мнений см. А. В. Экземплярский. Великие и удельные князья Северной Руси в татарский период. Т. II. СПБ. 1891, стр. 300.
42. Л. В. Черепнин. Указ. соч. Ч. I, стр. 40 - 41.
43. ДДГ, N 11, стр. 40 - 41.
44. ПСРЛ. Т. XV. Вып. I, стб. 157; т. XVIII, стр. 139.
45. ДДГ, N 13, стр. 37.
46. Там же, NN 15, 19, 20, стр. 40 - 43, 52 - 57.
47. ПСРЛ. Т. XVIII, стр. 159.
48. Городец и Углич были даны Владимиру в начале XV в. великим князем Василием вместо волоколамских волостей и Ржевы (ДДГ, N 16, стр. 43).

Кучкин В. А. Победа на Куликовом поле // Вопросы истории. - 1980. - № 8. - С. 3-21.
Предание говорит, что в тот сентябрь стояли солнечные, по-летнему теплые дни. Ночи были ясные и прохладные, к утру выпадали росы и клубились туманы. В такое туманное и мглистое раннее утро 8 сентября 1380 г. русские полки закончили переправляться через Дон. Перед ними расстилалась равнина, кое-где пересеченная оврагами и взбугренная холмами. Спустя несколько часов здесь, у слияния рек Непрядвы и Дона, должна была разыграться битва, которая вошла в историю как одно из величайших сражений средневековья, во многом определившее исторические судьбы русских земель и Восточной Европы в целом.
На Куликовом поле в яростной и жестокой сече сошлись воины многих стран и многих народов. Одних возглавила Орда, другие сражались на стороне союза русских княжеств во главе с Москвой. К Дону не сумели прийти войска литовского великого князя Ягайло, союзника Мамая. В XIV в. Орда, Литва и русские княжества были основными государственными образованиями в Восточной Европе, и чтобы понять их борьбу, кульминацией которой явилось Донское побоище, надо хотя бы кратко охарактеризовать эти образования.
Еще за полвека до Куликовской битвы держава ордынского хана Узбека представляла собой громадное государство, простиравшееся от верховьев Иртыша на востоке до нижнего течения Дуная на западе, от Крыма на юге до тульских лесов на севере.
При всех успехах внутреннего социально-экономического развития: (в XIV в. в улусе Джучи насчитывалось около 100 городов1), Орда оставалась хищническим, паразитирующим государством. Сарайским ханам принадлежала верховная власть над многими землями. Население этих земель обязано было платить постоянную дань ордынским правителям, выставлять вспомогательные войска в их армию. Местные князья, в частности русские, могли править в своих княжествах только с согласия ханов, выдававших на эти княжества особые ярлыки. Отработанная система экономического и политического угнетения позволяла Орде в течение многих десятилетий удерживать власть над покоренными народами, жестоко подавлять их попытки к освобождению от ига.
Но в конце 1361 г. в результате противоречий внутри господствовавшего класса Орда распалась на ряд самостоятельных владений. Наиболее крупное из них принадлежало хану Абдуллаху. Оно охватывало пространства от правого берега Волги в ее нижнем течении до Днепра. Однако Абдуллах оказался лишь номинальным правителем нового государства. Фактически власть находилась в руках Мамая, одного из старших ордынских эмиров2. С мамаевой Ордой и пришлось впоследствии столкнуться русским князьям во главе с Дмитрием Московским.
В XIV в. русским землям угрожала опасность не только с юга, но и с северо-запада. На протяжении всего XIV столетия Литовское государство неуклонно расширяло свои владения на юге и востоке. При Гедимине были захвачены Подляшье и Волынь, Полоцкое и Витебское княжества3, часть земель по верхней Волге4. Преемник Гедимина Ольгерд в 50-е годы XIV в. отторгнул часть смоленских земель и покорил Брянское княжество5. О далеко шедших планах этого литовского великого князя свидетельствует его Послание 1371 г. главе восточной церкви патриарху Филофею, в котором Ольгерд просил дать ему особого митрополита "на Киев, Смоленск, Тверь, Малую Русь, Новосиль, Нижний Новгород"6. Даже самое восточное из русских княжеств - Нижегородское - Ольгерд намеревался поставить под свой косвенный контроль. Решительное противодействие литовским планам оказала Москва.
Вторая треть XIV в. стала временем, когда ясно обозначилась ведущая роль Москвы в процессе политического объединения Северо-Восточной Руси. Воспользовавшись распадом Орды и ослаблением ее контроля над русскими землями, московское правительство в 1362 - 1363.гг. присоединило к своей территории великое княжество Владимирское, княжества Галицкое и, вероятно, Углицкое7. Несколько раньше к Москве отошло Дмитровское княжество. Присоединенные княжества были объявлены вотчиной Дмитрия Московского. Тем самым отвергались притязания на них князей других домов и права ордынских ханов выдавать на эти княжества свои ярлыки. Присоединения привели к тому, что Московское великое княжество, вобрав в себя почти половину территории всей Северо-Восточной Руси, превратилось в ведущую политическую силу региона. В 60 - 70-е годы XIV в. Москва сумела укрепить союзные отношения с остальными княжествами Северо-Восточной Руси: великим княжеством Нижегородским, княжествами Стародубским, Ростовским, Ярославским, Моложским, Белозерским, Кашинским. В русле московской политики действовали княжества Муромское, Тарусское и Оболенское, Новосильское, с 1375 г. - великое княжество Смоленское. Вплоть до осени 1378 г. помощь Москве оказывала Рязань8. Промосковски были настроены Псков и Новгород, хотя последний и не всегда9. На протяжении 20 лет московской дипломатии удалось создать союз русских княжеств и земель, ставший грозной силой для Орды и Литвы.
Единственным северо-восточным княжеством, противоборствовавшим с Москвой, было великое княжество Тверское. Начавшийся в 1367 г. московско-тверской конфликт, хотя и закончился через восемь лет капитуляцией Твери, привел к значительному обострению отношений между ведущими восточноевропейскими государствами. Тверского князя Михаила Александровича поддержал Ольгерд Литовский. В 1368 и 1370 гг. он предпринял два крупных похода против Московского княжества и даже осаждал Москву, но оба раза безуспешно10. Московское правительство отвечало ударами по восточным и юго-восточным литовским владениям11. Военные действия не затихали вплоть до 1381 года.
В 1370 г. в междоусобную борьбу русских княжеств активно вмешался Мамай. Если с 1361 г. и до 70-х годов XIV в. русские княжества, по-видимому, перестали выплачивать ненавистный ордынский выход, игнорировали право Орды выдавать ярлыки на княжеские столы, то в начале 70-х годов XIV в. Мамаю удалось добиться реставрации старых порядков. Поддерживая то тверского, то московского князя, ввергая, по выражению летописи, "мечь и огнь въ Русскую землю", Мамай сумел заставить сильнейших русских князей признать свою власть. Дмитрий Московский вынужден был сам отправиться в 1371 г. в ставку Мамая и принять из его рук ярлык на свои владения. Одновременно ему пришлось согласиться на выплату тяжелой дани12. Успехи, достигнутые дипломатическим путем, Мамай постарался подкрепить жестокими карательными мерами. В 1373 г. он совершил поход на Рязанское княжество и разграбил его. Русские люди вновь ощутили на себе удушающий аркан ордынской неволи. Становилось очевидным, что роль наиболее активного противника объединявшейся Руси переходит к Мамаю. На съезде русских князей в конце 1374 г. в Переяславле, по-видимому, было решено о совместном отпоре Орде. 1374 г. стал годом "розмирия" Дмитрия Московского с Мамаем13. Установившиеся было вассальные отношения с ним были разорваны. Русь прекратила уплату дани14. В 1375 г. на милость возглавившего общерусское войско Дмитрия Московского сдался Михаил Тверской15. Литва и Орда лишились важного союзника, но это только подхлестнуло их действия. Уже осенью 1375 г. Ольгерд совершил поход на союзное Москве Смоленское княжество, а Мамай обрушился на других участников общерусской коалиции: Новосильское и Нижегородское княжества16. Если со смертью Ольгерда в 1377 г. накал борьбы с Литвой несколько ослаб, то отношения Руси с мамаевой Ордой все более обострялись. В 1377 г. Мамаю удалось неожиданным ударом нанести крупное поражение союзной русской рати на р. Пьяне, а затем "изгоном" взять Нижний Новгород17.
Окрыленный успехом, Мамай в следующем 1378 г. послал значительные силы во главе с Бегичем на самого Дмитрия Московского. Предупрежденный, по всей вероятности, Олегом Рязанским, Дмитрий вовремя собрал полки и, перейдя р. Оку, двинулся навстречу врагу. Противники сошлись на р. Воже. 11 августа здесь произошло сражение, в котором монголо-татары потерпели жестокое поражение. Хотя в отместку осенью 1378 г. Мамай захватил и сжег Рязань18, было ясно, что это только прелюдия. Основная борьба была впереди. 1379 год прошел в приготовлениях сторон. За это время Москва смогла упрочить и расширить возглавлявшийся ею союз русских княжеств. Еще в 1378 г. к Дмитрию Московскому перешел служить полоцкий князь Андрей Ольгердович19. А зимой 1379/80 г. в результате успешного похода московских полков на Стародуб Северский и Трубчевск к Андрею присоединился его брат Дмитрий Брянский. В марте 1380 г. был заключен союз между Москвой и Новгородом Великим20. Борьбу с Ордой Москва сумела превратить в общерусское дело. Колебания проявил только рязанский князь. Испуганный, вероятно, разгромом своего княжества в 1378 г., он решил заручиться поддержкой Литвы и заключил договор с противником Москвы литовским великим князем Ягайло21.
Дальнейший анализ событий 1380 г. необходимо предварить указанием на источники, из которых можно почерпнуть сведения о самой Куликовской битве и времени как непосредственно предшествовавшем, так и последовавшем за ней. Сделать это следует потому, что по сегодняшний день в литературе вопроса не различаются факты, извлеченные из более ранних описаний битвы, и факты, заимствованные из сочинений, составленных спустя столетие или даже века после Мамаева побоища. Сказанное можно проиллюстрировать одним небольшим примером. Во многих статьях и публикациях приводится имя ордынского богатыря-соперника Пересвета - Челубей. Между тем это имя появляется только в Синопсисе XVII века22.
Хотя записи о Куликовской битве есть в иностранных источниках23, основные сведения о ней содержатся в русских нарративных памятниках. Последние можно разделить на три большие группы.
I. Летописные памятники. Почти в каждом русском летописном своде XV-XVI вв. есть описание Куликовской битвы, но все эти описания восходят к трем старшим редакциям: Рогожского летописца (тот же текст в Симеоновской летописи); Новгородской I летописи младшего извода; Софийской I и Новгородской IV летописей. Рогожский летописец сохранил наиболее ранний вариант рассказа о Куликовской битве24, по-видимому, восходящий по меньшей мере к несохранившемуся митрополичьему своду 1409 года25. Текст статьи 1380 г. Новгородской I летописи младшего извода возводится к тексту гипотетически восстанавливаемой Новгородской летописи 1433 года26. Описания Куликовской битвы в Рогожском летописце и Новгородской I летописи кратки, они сообщают об основных фактах сражения. Значительно более подробный рассказ содержится в Софийской I и Новгородской IV летописях27. Рассказ этот получил название "Летописной повести" о Мамаевом побоище. "Летописная повесть" читалась в новгородско-софийском своде 1448 г. (или 30-х годов XV в., датировка этого свода различна) и восходит к митрополичьему своду 1423 года28. В ней использованы рассказы о битве, которые сохранились в составе Рогожского летописца и Новгородской I летописи, а также другой источник (или источники), сообщавший большие подробности о сражении.
II. "Задонщина". Это поэтическое произведение, написанное в подражание "Слову о полку Игореве". Сохранились две его редакции, представленные шестью списками29. "Задонщина" (или же сочинение о Куликовской битве Софония Рязанца, легшее в ее основу30) была написана в 80-х годах XIV в., поскольку в тексте памятника упоминается как существующий город Орнач (Ургенч), разрушенный Тамерланом в 1387 или 1388 годах31.
III. "Сказание о Мамаевом побоище". Это самое распространенное произведение о Куликовской битве. Оно известно примерно в 150 списках, группирующихся в 10 различных редакций32. Важнейшими редакциями являются Основная, Летописная и Распространенная. Некоторые детали повествования, одинаково читающиеся в различных редакциях и списках "Сказания", а потому могущие быть возведенными к архетипу всех сохранившихся списков памятника или даже к его авторскому тексту, показывают, что "Сказание" написано поздно. Так, в нем упоминаются князья Андомские33 (правильно - Андожские). Андожский удел в составе Белозерского княжества образовался в 20-х годах XV века34. Следовательно, "Сказание" было написано после указанного времени. Владимирский Успенский собор назван в памятнике "вселенской" церковью35. Такой эпитет мог быть употреблен тогда, когда пало значение действительной вселенской церкви - собора св. Софии в Константинополе, что было связано с разгромом турками Византийской империи в 1453 году. Наконец, в "Сказании" упоминаются Константиновские (Константиноеленинские) ворота московского Кремля36. Ранее эти ворота назывались Тимофеевскими. Как Тимофеевские они фигурируют в летописном известии 1476 г., но уже в сообщении 1490 г. называются Константиноеленинскими37. Таким образом, "Сказание" составлялось после 1476 года. В целом же можно сказать, что этот памятник был написан примерно в 80-е годы XV в., то есть через 100 с лишним лет после Мамаева побоища. Позднее происхождение объясняет наличие в "Сказании" грубых анахронизмов, внутренних противоречий и несогласованности в описании событий. Для "Сказания" характерен сильнейший налет церковности, причем события, связанные с участием церкви в организации отпора Мамаю в 1380 г., оказываются тенденциозно придуманными. При внимательном анализе вскрывается недостоверность большинства фактов, приводимых в "Сказании". Но ряд черт реальных событий, происшедших в 1380 г., это произведение сохранило.
Таким образом, воссоздание действительного хода событий приходится строить главным образом на трех старших редакциях летописных рассказов о битве и "Задонщине" как источниках, значительно более древних, чем "Сказание о Мамаевом побоище".
Из самого раннего летописного рассказа о Куликовской битве явствует, что к борьбе с Москвой и возглавлявшимся ею союзом русских княжеств Мамай готовился тщательно и долго. По словам Рогожского летописца, к собственным войскам он присоединил наемные отряды фрягов (итальянцев), черкесов и ясов (осетин)38. Достоверность этого известия вполне вероятна. С одной стороны, после разгрома Бегича на р. Воже Мамай лишился части войск и, конечно, вынужден был доукомплектовать и усилить свою армию, чтобы взять реванш. С другой - черкесы и ясы, населявшие Предкавказье и Северный Кавказ, как раз входили в Сферу влияния мамаевой Орды и в силу тех норм, которые устанавливали монголо-татары для покоренных народов, Должны были участвовать в их войнах. Тесные связи поддерживал Мамай и с итальянцами. Следует напомнить, что в Крыму, который принадлежал самому Мамаю39, были генуэзские колонии, которые и могли оказать ему помощь. Недавно, впрочем, было установлено, что генуэзцы враждовали с Ордой40. В таком случае итальянские отряды, по-видимому, были набраны Мамаем из живших в Азове венецианцев. Указание "Летописной повести" на наличие в армии Мамая еще отрядов армян, бесермян и буртасов41 следует отвести как более позднее и не соответствующее ситуации 1380 года. Обитавшие в Поволжье бесермяне и буртасы не могли поставить военные отряды Мамаю, поскольку в то время Поволжье находилось под контролем сарайского хана, враждовавшего с Мамаем. Собранные силы Мамай разделил на две части. Одну, вероятно, меньшую, он оставил в Орде42, с другой двинулся на Русь.
Как велика была армия Мамая? Здесь возможны только гипотетичные заключения по аналогиям. Известно, например, что для похода на Польшу в 1340 г. хан Узбек собрал 40-тысячное войско, причем, надо думать, только с западной части Орды43. В походе Токтамыша на Тебриз в 1384/85 г. участвовало около 9 туманов, то есть 90 тыс. войска44, но это войско было собрано, скорее всего, с обеих частей Орды. Учитывая, что Мамаю в 1380 г. принадлежала лишь западная половина Орды, что он тщательно готовился к войне и произвел большую мобилизацию, можно полагать, что на Русь он отправился во главе 40 - 60-тысячной армии.
Его выступление было согласовано с литовским великим князем Ягайло. Рогожский летописец сообщает, что Орда "въ полЪ стояща и ждуща къ собЪ Ягаила на помощь, рати Литовскые"45. О союзе Литвы "с агаряны" свидетельствует и запись русского современника битвы Епифания (Премудрого?), сделанная 21 сентября 1380 года46. Судя по Рогожскому летописцу, союзники намеревались произвести не комбинированный, а единый удар по Москве и русским землям. "Летописная повесть" сообщает, что Мамай, Ягайло и Олег Рязанский будто бы договорились соединиться "оу рѣкѣ оу Окѣ на Семень день", т. е. 1 сентября47. Фантастичность подобного утверждения очевидна: даже спустя неделю после этого срока Мамай оказался не у Коломны, а на Куликовом поле; нет никаких намеков и на сбор к этому времени полков Олега. Можно утверждать, что Мамай не форсировал нападения на Русь, он кочевал, ожидая подхода Ягайло. В позднем "Сказании о Мамаевом побоище", где неверно указаны и маршрут Мамая к Дону и места его кочевок, тем не менее содержится, видимо, верное свидетельство о сроке, когда Ягайло должен был прийти к Мамаю. Там сказано, что "не спешить бо царь того ради итти - осени ожидает"48. По древнерусским представлениям о временах года осень начиналась 24 сентября49. Эта дата согласуется с записью Епифания относительно совместного выступления Литвы и "агарян" от 21 сентября 1380 года. Очевидно, Мамай и Ягайло намечали начать свою операцию на 20-е числа сентября.
Уведомление о выступлении Мамая было получено великим князем Дмитрием заблаговременно. Рогожский летописец сообщает, что весть об этом пришла в Москву в августе50. Дату можно несколько уточнить. Согласно "Летописной повести", к моменту прихода Дмитрия в Коломну (между 15 и 20 августа; об этом ниже) Мамай кочевал, ожидая Ягайло, три недели51. Следовательно, на месте кочевки он появился между 26 и 31 июля. Движение в степи большой массы ордынских войск с союзными силами, проходившее к тому же не слишком быстро (в армии Мамая были верблюды и волы, захваченные после победы русскими у р. Мечи52), не могло долгое время оставаться незамеченным. Очевидно, Дмитрий получил известие о выступлении Мамая в конце июля или в самом начале августа 1380 года.
Очень любопытный штрих сохранился в "Летописной повести". Там указан источник информации Дмитрия. По словам "Повести", Олег рязанский послал Дмитрию "вѣсть лестноую, что Мамаи идеть съ всѣмъ своимъ царствомъ въ мою землю Рязаньскую, на менѣ, и на тебѣ, а и то ти боуди свѣдомо, и Литовьскии идеть на тебѣ Ягайло съ всею силою своею"53. Весть эта охарактеризована в "Летописной повести" как лестная, т. е. лживая, коварная. Но, анализируя ее содержание, можно убедиться в точности сведений, исходивших от рязанского князя. Прежде всего обращает на себя внимание одна деталь. По словам "льстивого" Олега, Мамай шел на него и на Дмитрия, Ягайло же намерен был выступить только против одного московского князя. Почему же не сказано о том, что Ягайло идет и на Рязань? Дело, возможно, объясняется следующим. К этому времени уже существовал договор Олега с литовским великим князем, о котором упоминает перемирная грамота между Москвой и Рязанью, составленная в мае - ноябре 1381 года54. Поэтому Ягайло мог идти только на Москву, с Рязанью же он был в союзе. Об антимосковских планах литовского князя и сообщал Олег. Очевидно, приведенный фрагмент "Летописной повести" содержит достоверные сведения. И только позднейшие летописные компиляторы (скорее всего составители митрополичьего свода 1423 г.), далекие от реальных событий 1380 г., могли назвать это послание лживым и лишь потому, что оно было отправлено рязанским князем. Таким образом, можно считать Олега одним из информаторов московского правительства. Вместе с тем становится очевидным, что он не имел предварительного сговора с Мамаем. Только придя на место своей встречи с Ягайло, Мамай направил посла в Рязань и заставил Олега признать свою власть, то есть выплачивать выход и оказывать военную помощь Орде, о чем в очень нелестных для рязанского князя выражениях сообщает "Летописная повесть"55. Произошло это, судя по всему, в первой половине августа 1380 года.
Та же "Летописная повесть" свидетельствует, что 20 августа Дмитрий Иванович выступил с полками из Коломны к устью р. Лопасни56. Следовательно, от конца июля - начала августа до 20 августа Дмитрий сумел собрать войска. "Сказание о Мамаевом побоище" дважды называет срок сбора русских войск у Коломны: "мясопуст святыя богородицы", "Успение святыя богородицы"57, то есть 15 августа. Этот срок согласуется с днем выхода из Коломны Дмитрия, указанным в "Летописной повести". Расстояние в 120 км от Москвы до Коломны на лошадях можно было преодолеть в 2 - 3 дня58. Следовательно, в Москве полки должны были собраться к 12 - 13 августа.
Если сведения о походе Мамая поступили в Москву в конце июля - начале августа, то реально ли было через 12 - 14 дней сосредоточить в Москве войска из разных городов? Ответить на этот вопрос позволяет хронология тверской войны 1375 г., зафиксированная в летописи. Согласно последней, 13 июля 1375 г. тверской великий князь Михаил, получив из Орды ярлыки на Владимирское великое княжение и встретив мамаева посла, отправил в Москву гонца с известием о расторжении мира. Одновременно он послал свои полки на Торжок и Углич. Расстояние между Тверью и Москвой гонец мог преодолеть в три дня, причем обстоятельства (посылка ратей его князем к Торжку и Угличу) позволяли ему не спешить. Следовательно, в Москве об объявлении Тверью войны узнали самое раннее 16 июля. Как можно понять из летописного текста, 29 июля Дмитрий с войсками был в Волоке Ламском59. Расстояние от Москвы до Волока Ламского равно, как минимум, двум дневным переходам. Значит, полки были собраны в Москве к 27 июля 1375 года. Весь мобилизационный период занял тогда, таким образом, примерно 11 дней. Аналогия позволяет считать, что уже к 12 августа 1380 г. в Москву были стянуты значительные силы.
Сколько же войска мог собрать Дмитрий? Самым ранним источником, в котором указана численность русских полков, выступивших против Мамая, является "Задонщина". Она свидетельствует, что под предводительством Дмитрия Московского собралось 300000 "окованые рати"60. В более поздней "Летописной повести" приводятся другие цифры: Дмитрий собрал своих воев "100000 и сто, опроче князей руских и воеводъ мЪстных", а всей силы было "с полтораста тысущь или со двЪсти тысущи"61. В "Сказании о Мамаевом побоище" (архетипном иди авторском тексте) сосчитано число убитых на Куликовом поле русских воинов: 250 (или 253) тысяч. В живых, согласно этому источнику, осталось 50 тысяч62. В более поздних переделках этого памятника данные цифры начинают варьировать от 400 тыс. до 1460 тысяч63. Естественно, что анализировать надо цифры, содержащиеся в наиболее ранних редакциях произведений Куликовского цикла. Бросается в глаза совпадение цифр в "Задонщине" и "Сказании". И это вполне объяснимо, поскольку "Задонщина" является одним из источников "Сказания". Цифра же в 300 тыс. человек, приведенная в "Задонщине", - не более как гипербола в поэтическом сочинении. Поэтому особого внимания заслуживают данные "Летописной повести".
Сначала в этом памятнике названа цифра в 100100 человек, а затем приведены цифры 150 тыс. и даже 200 тыс. русского войска. Подобные цифровые колебания были бы невозможны, если бы запись была составлена очевидцем событий. Ясно, что перед нами попытки позднейшего книжника выяснить численность русских войск. Первая из приведенных им цифр довольно нелепа: 100 тыс. и еще 100. А. А. Шахматов предположил, что первоначально в источнике вместо 100 (по-древнерусски "р") стояла цифра "о", то есть 70000. Это число более согласуется с первой цифрой в 100 тыс. человек. В результате невнимательности писцов цифра "о" превратилась в "р" и возникло странное количество русских войск - 100100 человек64. Если рассуждения А. А. Шахматова верны, то самое раннее (из сохранившихся) свидетельств русских источников о размерах собранного Дмитрием войска определяло его в 170 тыс. человек.
Насколько реальна такая цифра? Не вдаваясь здесь в подробный разбор мнений военных историков (считающих цифры в 100 и более тысяч русского войска сильно преувеличенными и делающих собственные выкладки на основании экстраполируемых в XIV в. данных XVI в. и обмерах пространства между Доном и правым берегом Непрядвы, на котором могло разместиться определенное количество людей65), следует привести некоторые летописные свидетельства XIV - XV веков. Так, небольшая по своим размерам Псковская республика без особого напряжения могла выставить в 1472 г. 10 тыс. войска, а новгородцы собрали 40 тысяч66. В 1375 г., когда на Кострому напали новгородские ушкуйники, костромичи выступили на бой "много болЪ пяти тысущь"67. Это было только городское ополчение. Кострома принадлежала к русским городам среднего размера. Если принять во внимание состав союзников великого князя Дмитрия и количество принадлежавших им городов (исключая города Тверского княжества, кроме Кашина, и некоторые города Нижегородского княжества, но прибавляя города союзных Москве верховских и удельных смоленских князей), то общее число городов составит примерно 30. Все они, судя по костромскому примеру, могли выставить более 150 тыс. войска. И это не считая отрядов сельских феодалов. Поэтому цифра в 170 тыс. воинов Дмитрия не кажется завышенной. Надо только иметь в виду, что в составе этого войска было много еще "не нюхавших пороха" бойцов и отнюдь не все оно было отправлено к Куликову полю.
По-видимому, к 15 августа часть собранных в Москве полков была уже переведена в Коломну. Войско возглавил сам великий князь. Переброска сил в Коломну была необходима. В XII-XIV вв. Коломна являлась ключевой крепостью близ Оки, через которую шел магистральный путь в центральные области Северо-Восточной Руси. Коломну проходил Батый зимой 1237/38 г., через нее в 1379 г. ехал в Орду к Мамаю и далее в Константинополь кандидат в митрополиты Киевские и всея Руси Михаил - Митяй68. Срочно занять Коломну, чтобы предупредить здесь возможный прорыв Мамая, было насущнейшей задачей, и Дмитрий оперативно ее решил. Судя по контексту "Летописной повести", в Коломну к великому князю явился посол Мамая, переговоры с которым результата не дали69. Стороны продолжали готовиться к боевым действиям.
Вероятно, поняв из встречи с ордынским послом, что быстрое появление Мамая еще не грозит, Дмитрий 20 августа выступил к устью р. Лопасни (левого притока Оки) и стал лагерем на левом берегу Оки, "переимаа вѣсти отъ поганыхъ". Далее "Летописная повесть" сообщает, что здесь к Дмитрию присоединились вышедшие из Москвы князь Владимир Серпуховский и воевода Тимофей Васильевич с "вой остаточный, что были оставлении на Москвѣ"70. За неделю до 1 сентября (Семена дня), в воскресенье и понедельник русские полки переправились на правый берег Оки. Если переправа произошла за неделю до Семена дня, то она должна датироваться 25 и 26 августа. Однако в 1380 г. эти дни приходились на субботу и воскресенье, а не на воскресенье и понедельник, как указано в источнике. Если принять указания на дни недели, то переход Оки должен датироваться 26 и 27 августа. Указания на дни недели представляются более достоверными, чем расчет до Семена дня71. Следовательно, выйдя из Коломны 20 августа, Дмитрий к 26 августа уже был в устье Лопасни. Но переход от Коломны до впадения Лопасни в Оку (65 км по прямой) мог занять не более двух-трех дней. В таком случае Дмитрий достиг Лопасни не позднее 22 августа. От устья Лопасни до Москвы три дневных перехода. Бели Дмитрий достиг конечной точки своего короткого маршрута 22 августа, то он вполне успевал послать вестника в Москву и вызвать на соединение к себе оставшиеся в столице полки во главе с Владимиром Серпуховским, которые к 26 августа уже находились на левом окском берегу.
Приведенные расчеты позволяют не только воссоздать хронологию событий, но и понять замыслы Дмитрия. На первом этапе противоборства с Мамаем московский князь предпринял ряд энергичных оборонительных мер. Во-первых, была резко повышена боеготовность столицы, куда были стянуты войска. Во-вторых, укреплена Коломна, через которую в русские земли удобнее всего было прорваться Мамаю. Когда стало ясно, что ордынский правитель не торопится с этим прорывом, Дмитрий пошел на запад, укрепляя тем самым оборонительную линию по Оке. В устье Лопасни он получил новые разведывательные данные: Мамай все еще ожидал Ягайло, а Ягайло не выступал. Тогда Дмитрий вызвал из Москвы полки и переправился через Оку. От действий оборонительных русский полководец перешел к действиям наступательным.
Было бы, однако, опрометчиво думать, что после форсирования Оки Дмитрий отказался от определенных защитных мер. Хотя "Летописная повесть" и сообщает о том, что к великому князю на устье Лопасни пришли из Москвы "вси вои остаточный", это были далеко не все вои, находившиеся в Москве. Как сообщает та же "Летописная повесть" далее, великий князь "на Москве остави воеводъ своихъ... Феодора Ондреѣевича"72. Шероховатость фразы (названы несколько воевод, а имя приведено только одного) не должна породить сомнение в достоверности известия. Дело, видимо, объясняется тем, что в Москве действительно было оставлено несколько воевод, во главе которых Дмитрий поставил Федора Андреевича. Акад. М. Н. Тихомиров и В. Ф. Ржига считали, что под этим Федором Андреевичем надо разуметь боярина Ф. А. Кошку73. Но в те времена был другой более старший и более известный боярин Дмитрия Московского по имени Федор Андреевич - Свибло74. Его-то и надо видеть в начальнике московского гарнизона. Это был достаточно опытный полководец. Под его командованием был совершен успешный поход зимой 1377/78 г. на принявших сторону Мамая мордовских феодалов75. Если под началом у Ф. А. Свибло в августе 1380 г. в Москве находились несколько воевод, это значит, что какие-то полки Дмитрий оставил в своей столице. Можно также думать, что были значительно усилены гарнизоны в приокских крепостях. На сбор там войск - намекает "Задонщина": "бубны бьють на Коломнѣ, трубы трубят в Серпуховѣ"76. В ситуации, которая складывалась к концу августа 1380 г., это были глубоко продуманные и обоснованные меры. Решив переходить в наступление, Дмитрий учитывал и возможность быстрого сбора войск Ягайло с последующим нападением на Москву, как это делал его отец в 1368 и 1370 гг., и маневр Мамая, который, узнав о выходе русских войск за Оку, мог сняться со своей стоянки и, миновав в поле русское войско, "изгоном" прорваться через Оку к Москве. Таким образом, на битву с Мамаем двинулась лишь часть собранных Москвою сил, вероятно, равная по численности ордынским войскам77. Показательно, что переправа через Оку заняла у русских полков два дня. Очевидно, их было много. Это были самые боевые полки. Недаром летописец подчеркнул, что в поход выступил двор великого князя78. Несомненно также, что русская рать была конной79. За 12 - 14 дней пешцы из сравнительно удаленных городов не могли собраться в Москве, это могла сделать только конница.
По свидетельству Рогожского летописца, уже после переправы через Оку к Дмитрию поступило новое донесение: "повѣдаша ему Мамая за Дономъ собравшася". Летописное "за Дономъ" означало донское правобережье80. Следовательно, Мамай кочевал на р. Мече, где 8 сентября 1380 г. был захвачен его стан, то есть в районе, дальним северным пунктом которого была Тула, в 70 - 80-е годы XIV в. управлявшаяся ордынскими баскаками81. Мамай находился в непосредственной близости от верховских княжеств, сразу за которыми на западе начинались владения Литвы. Это было наиболее удобное место для ожидания литовского великого князя82.
Путь Дмитрия к верховьям Дона лежал через земли Рязанского княжества83. Единодушное молчание источников о каких-либо враждебных или просто недружественных действиях Олега Рязанского против проходившей по его владениям русской рати показывает, что рязанский князь хранил нейтралитет и никакой реальной помощи Мамаю не оказывал. Подойдя к верховьям Дона, Дмитрий предпочел продвигаться далее на юг не вдоль его правого берега, где он скорее мог бы встретиться с монголо-татарами, а по левому берегу, опять-таки по рязанской территории. Второй маршрут имел ряд преимуществ перед первым. Прежде всего войско Дмитрия двигалось по русским, а не по ордынским владениям, где преждевременно могло быть обнаружено. Движение по левому, пойменном берегу Дона обеспечивало корм коням. Наконец, зная, что Мамай кочует на правобережье Дона, Дмитрий, идя левым берегом, избавлялся от неожиданной атаки ордынской конницы. На марше его полки от такой атаки заслонял Дон.
За два дня до Рождества богородицы русские полки подошли к Дону. Эта дата - 6 сентября - содержится только в "Летописной повести". Далее в этом источнике сообщаются два любопытных факта: во-первых, указано, что полки были приведены в боевую готовность; во-вторых, отмечено, что Мамай узнал о приходе русских к Дону и "сеченыа свои видѣвъ... и распалися лютою яростию"84. Из этих сообщений вырисовывается эпизод, который, видимо, был малопонятен уже летописным сводчикам XV в., иначе они изложили бы его полнее. Очевидно, при подходе к Дону русские наткнулись на ордынцев. Полки Дмитрия изготовились, произошел бой, монголо-татары были разгромлены, многие из них были ранены ("сечены") и поспешно бежали в основную ставку Мамая. Поскольку сам Мамай появился в этом районе Дона лишь к утру 8 сентября, очевидно, русскими был разбит его сторожевой отряд, курсировавший вдоль левого берега Дона.
По направлению бегства противника можно было догадаться, где находится Мамай. Но как далеко располагались его основные силы от места стычки, известно не было. К вечеру 6 сентября Мамай не появился, не было его и 7 сентября. Все это время русские полки стояли, готовые к бою. Когда днем 7 сентября стало ясно, что нападения Орды можно не ждать, Дмитрий устроил военный совет. На нем было решено переправляться через Дон. Поскольку битва произошла при слиянии Дона и Непрядвы, очевидно, что переправа осуществлялась близ этого места. А так как русские полки до этого два дня не двигались, ожидая противника, то, следовательно, уже 6 сентября они были близ устья Непрядвы. Расстояние от устья Лопасни до устья Непрядвы составляет по прямой 140 километров. Такой путь русское войско прошло за 10 дней, считая день переправы. Движение было медленным. Очевидно, это было связано с тем, что шла большая армия и были предприняты тщательные меры предосторожности, дабы раньше времени не обнаружить себя. Недаром "Летописная повесть" сообщает, что Мамай узнал о приближении русских только 6 сентября.
Как свидетельствует "Летописная повесть", после военного совета Дмитрий "повелѣ мосты мостити на Дону и бродовъ пытати тоа нощи, в каноунъ... Богородица"85. Речь идет о празднике Рождества богородицы, отмечаемом 8 сентября. Следовательно, выход на другой берег Дона произошел ночью с 7 на 8 сентября. По древнерусским представлениям, ночь 7 сентября наступала в 17 час. 30 мин. по современному часосчислению86. Таким образом, поиск бродов и наведение мостов начались вечером 7 сентября. К третьему часу дня (то есть примерно к половине восьмого утра) 8 сентября русские полки, по-видимому, закончили переход Дона87 и стали строиться в боевые порядки.
Построение полков на Куликовом поле в исторической литературе освещается на основании двух источников: "Сказания о Мамаевом побоище" и новгородского свода 1542 - 1548 гг., лежащего в основе т. н. Ростовской летописи и списка Дубровского88. В "Сказании" и своде 1542-1548 гг. указано не только разное количество полков (4 и 6), но и названы разные их воеводы89. Данные новгородского свода явно сомнительны90. Не вызывают доверия и сведения "Сказания", которые в различных редакциях и даже в списках одной и той же редакции существенно расходятся между собой91. Более древние источники прямо о построении полков не говорят, но кое-какие сведения об этом из них извлечь можно. Так, "Летописная повесть" сообщает, что Дмитрий начал битву "въ сторожевыхъ полцЪхъ", а затем отъехал "въ великий полкъ". Далее указывается, что русские построили "полки"92. Совершенно очевидно, что впереди русского войска действовал заслон, состоявший из сторожевого полка. Великий полк или великие полки располагались сзади. Пяти-членное деление и построение полков (то есть, вероятно, на сторожевой полк, Великий полк, полки правой и левой руки и запасной, арьергардный полк) в XIV в. было русским известно93. Возможно поэтому, что в число "великих полков" (как об этом сказано в Софийской I летописи) входили полки правой и левой руки. Все войско было выстроено в две линии. О том, что за великими полками не было еще запасного полка, образовывавшего третью линию, косвенно свидетельствует "Задонщина": "Тогда князь великий Дмитреи Ивановичь и брат его князь Владимеръ Андрѣевичь полки поганых вспять поворотили"94. Если Дмитрий "вспять поворотил" монголо-татар, то это действия великого полка, куда после "первой стычки отъехал великий князь. Но "Задонщина" подчеркивает, что в повороте битвы большую роль сыграл и Владимир Андреевич.
Этот довольно расплывчатый намек древнего рассказа о Куликовской битве расшифровывается благодаря источнику более позднему - "Сказанию о Мамаевом побоище". Только здесь содержится сведение о том, что Дмитрий послал в засаду вверх по Дону, в дубраву, полк во главе с князьями Владимиром Серпуховским и Дмитрием Боброком Волынским95. Некоторые детали рассказа "Сказания" о действиях засадного полка согласуются со свидетельствами "Задонщины" и "Летописной повести". Поэтому в отличие от многих других известий "Сказания" рассказ о засадном полке заслуживает доверия. Есть, впрочем, и еще одно доказательство правдивости сообщения о скрытой в лесу засаде. В "Сказании" имеется любопытная ссылка: "се же слышахом от вернаго самовидца, иже бе от плъку Владимира Андреевича"96. Едва ли слушателем был автор "Сказания", скорее всего такая ссылка имелась в одном из его источников, но важно то, что весь рассказ о засаде или по меньшей мере его основа восходит к свидетельству очевидца. Засадный полк и представлял собой резерв русской рати. Во главе его Дмитрий поставил двух, пожалуй, самых талантливых своих сподвижников, в предыдущие годы не раз успешно возглавлявших самые крупные военные операции Москвы. Численность засадного полка, по всей вероятности, достигала нескольких тысяч всадников.
Хотя, как правило, источники содержат географическое определение полевых битв, которые вела феодальная Русь, в подавляющем большинстве случаев конкретные места, где проходили сражения, остаются неизвестными. До сих пор, например, не установлено, где именно происходила битва на р. Пьяне в 1377 г., в каком месте Вожи русские нанесли поражение Бегичу в 1378 г., и т. д. Куликовской битве в этом отношении повезло больше. Уже в заголовке древнейшего летописного рассказа о столкновении Дмитрия с Мамаем назван Дон, где произошло "великое побоище"97. В тексте же место битвы определено гораздо точнее: "поиде за Донъ... бѣ бо поле чисто на усть Непрядвы:"98. Такое же определение есть и в Новгородской I летописи: "за Донъ и бъ ту поле чисто на усть рѣкы Непрядвы"99. Название "Куликово поле" впервые появляется в "Задонщине": "На поле Куликовѣ... на речьке Напряде"100. Этот же памятник (извод У) дает и несколько иную локализацию битвы: "у Дунаю, великаго на полЪ КуликовЪ... "на полѣ Куликовѣ... у Дону великого"101. По-своему определяет географию Мамаева побоища "Сказание": "на... поле Куликове, бе место то тесно межу Доном и Мечею"102. Итак, согласно свидетельствам древнейших источников, битва произошла близ впадения в Дон реки Непрядвы на Куликовом поле. Более позднее "Сказание" определяет Куликово поле как пространство от Дона до Мечи.
Откуда же взялась уверенность в том, что битва произошла на правом берегу р. Непрядвы? Выше можно было убедиться, что источники такого уточнения не содержат. Оказывается, в 1821 г. один из владельцев поместий на правобережье Непрядвы, будущий декабрист С. Нечаев, решил выяснить, где именно случилось знаменитое сражение, и нашел, что оно как раз разыгралось на месте его и соседних владений. Вывод С. Нечаева показался настолько бесспорным, что его без колебаний приняли позднейшие историки, и указание на место битвы между правыми берегами Дона и Непрядвы стало традиционным.
Как же аргументировал С. Нечаев свою точку зрения? "Куликово поле... по преданиям историческим, - писал он, - заключалось между реками Непрядвою, Доном и Мечею. Северная его часть, прилегающая к слиянию двух первых, и поныне сохраняет между жителями древнее наименование. Об нем еще напоминают некоторые в сем краю селения и урочища, например, село Куликовка на Дону, сельцо Куликово в самой середине поля, овраг Куликовский на правой стороне Непрядвы и т. д."103. Исторические предания, с которыми был знаком С. Нечаев, восходят к "Летописной повести" и к "Сказанию о Мамаевом побоище" (ни Рогожский летописец, ни "Задонщина" в 1821 г. известны небыли). Механически объединив сказанное в этих источниках о месте битвы, С. Нечаев нашел, что древнее Куликово поле заключалось в треугольнике между рр. Доном, Мечею и Непрядвой, хотя ни один источник именно так Куликово поле не определял (по "Задонщине", скорее, Куликово поле вмещает в себя р. Непрядву, а не р. Непрядва ограничивает Куликово поле). Далее С. Нечаев сослался на бытовавшее в его время название местности к югу от Непрядвы - Куликово поле - и существовавшие там однокоренные топонимы. Так определилась география Куликова поля, а вместе с нею - и исторической битвы 1380 года.
Исследовательский прием, который применил С. Нечаев, в современной науке характеризуется как прием локализации древних географических объектов на основании сходства их названий с ныне существующими. Он получил широкое распространение в русской исторической науке второй половины XIX в., ему, в частности, следовал крупнейший историк того времени С. М. Соловьев. Сохраняет известное значение данная методика локализации и в наши дни. Но уже в начале XX в. стала практически ощущаться недостаточность подобного способа определения географии древних объектов, а примерно четверть века назад последовало теоретическое обоснование его ограниченности104. Дело в том, что за длительное время старые названия могут даваться новым местам, а потому локализация древних поселений, урочищ и т. п. по поздним топонимам может оказаться неточной, а то и просто ошибочной. Необходим хронологически промежуточный материал.
В отношении Куликова поля сохранились не только названия XIX в., но и значительно более ранние топонимические свидетельства. Так, в Книге Большому Чертежу (описании утраченной русской карты XVI в.) Куликово поле упоминается несколько раз: "Упа река вытекла от Куликова поля", "вытекла речка Снежеть из Куликова поля", "пала речка Иста в Оку, а вытекла из Куликова поля от Пловы", "река Солова и река Плова вытекли с верху реки Мечи ис Куликова поля"105. Итак, в XVI и. в понятие Куликова поля включалось пространство между истоками Упы, Снежеди, Исты, Соловы и Плавы - рек бассейна Оки, а также, вероятно, исток Мечи. Это - громадная территория водораздела бассейнов Дона и Оки106. В широтном отношении она лежала не только южнее Непрядвы (исток Плавы), но и севернее ее (исток Соловы).
Однако Книга Большому Чертежу не указывает, захватывало ли Куликово поле течение Непрядвы. По "Задонщине" получается, что да. Но именно это свидетельство и нуждается в проверке. На этот счет имеются еще другие материалы, в которых описывается Куликово поле. В писцовой книге 1627 - 1630 гг. Епифанского уезда писцов Романа Волховского и подьячего Василия Бурцева описаны владения епифанских помещиков. Среди этих владений упоминаются "жеребей пустоши Буицы, Куликово поле тожь, на рѣчке на Непрядве", "жеребей пустоши Куликова поля на рѣчке на Непрядве и на рѣчке на Буице", а в разделе "В Сѣбинскомь же стану на Куликове поле порозжие земли, что бывали в поместьях" описаны бывшие поместья "пустоши Дикого Поля на рѣчке на Непрядве и на рЪчке на Буице"107. В межевой книге тех же писцов 1628 - 1630 гг. указана "межа Куликову полю", причем эта межа шла "вниз Болыпимь Буицом до реки до Непрядвы"108. Река Буйца является левым притоком Непрядвы109. Следовательно, Куликово поле захватывало левобережье последней. Поскольку ранних свидетельств о том, что Куликово поле простиралось и по правому берегу Непрядвы, к настоящему времени нет, можно было бы прекратить разыскания и констатировать, что для битвы Дмитрий выбрал место к северу от Непрядвы. Но даже если бы такие свидетельства нашлись, констатация остается в силе. Не подкрепляя ее такими данными, как указание списка И-2 "Задонщины", что "нукнув князь Володимерь Андрѣевич с правые руки на поганаго Мамая с своим князьмъ Волыньскым"110 (при существующих схемах Куликовской битвы засадному полку Владимира Серпуховского и Дмитрия Волынского отводится место всегда на левом фланге русского войска; впрочем, указание на "правую руку", то есть правый фланг, где был этот полк, может быть не древним, во всяком случае, оно отсутствует в других списках "Задонщины"), как сообщение "Сказания о Мамаевом побоище" о том, что "трупы ордынцев лежали "оба пол рекы Непрядвы"111 (то есть по обе стороны Непрядвы; такого не могло быть, если бы сражение развернулось к югу от реки; следует заметить, однако, что некоторые списки Основной редакции "Сказания" этого сообщения не содержат112, а в Летописной редакции памятника вместо "оба пол" читается "он пол"113, иными словами, к архетипу "Сказания" процитированную фразу пока что возводить трудно), необходимо обратить внимание на следующие показания источников. "Сказание о Мамаевом побоище" сообщает, что конница Мамая двинулась на русские полки "оба пол", то есть по обеим сторонам Непрядвы114. Если Дмитрий расположил свои войска на правом берегу этой реки, он должен был получить удар в спину. Как Опытный и осмотрительный полководец Дмитрий не мог не предусмотреть подобной угрозы, а потому выбрал иное поле боя. Впрочем, можно допустить, что приведенное известие "Сказания" - недостоверный домысел позднего сочинителя, который нельзя принимать во внимание. Но есть еще один факт, сбрасывать который со счетов невозможно. Древнейший летописный рассказ о Донском побоище сообщает, что русские многих из войска Мамая перебили, "а друзии въ рѣцѣ истопоша. И гнаша ихъ до рѣкы до Мечи"115. Безымянная река, в которой гибли ордынцы, - это, несомненно, Непрядва. По свидетельству конца XVIII в. "река Непрядва в летнее жаркое время в самых мелких местах глубиною бывает на сажень, шириною на десять саженъ116. В XIV в. она была и шире и глубже. Иных рек, где массами могли бы тонуть монголо-татарские всадники, в районе впадения Непрядвы в Дон нет. Если же мамаева конница находила свою гибель на дне Непрядвы, это значит, что основное сражение развернулось к северу от этой реки и лишь в заключительной стадии перешло на ее правый берег. Из всего сказанного следует, что, приняв после многотрудных споров 7 сентября решение перейти Дон, Дмитрий, очевидно, так расположил свои войска, что Непрядва прикрывала их с юго-запада и юга, а Буица - с запада, служа дополнительными препятствиями для наступавших монголо-татар. Характерно, что подобным образом Дмитрий действовал в 1372 г., когда стоял у Любутска против Ольгерда, и в 1378 г. в битве на Воже. Выбрав удачную для себя позицию и расставив полки, он стал ждать наступления Мамая.
Ордынская конница появилась на горизонте между половиной десятого и половиной одиннадцатого утра117. Построившись в боевые порядки, монголо-татары примерно в половине одиннадцатого ударили на русский сторожевой полк. В первой же стычке с ними принял участие сам великий князь Дмитрий. Личное участие полководца в бою было делом очень рискованным, но при той ситуации необходимым. Хотя ядро русского войска составляли москвичи, опытные в военном деле, но много было отрядов союзных князей, не имевших опыта сражений с Ордой. И нужно было личным примером вдохнуть в пришедших из разных концов Руси воинов мужество и отвагу, желание сражаться до победы.
Натиск атаковавшей монголо-татарской конницы был очень силен. Сторожевой полк отступил к своим главным силам, сам Дмитрий "отъѣха... въ великий полкъ". На великий полки пришелся главный удар Мамая. Недаром в перечне убитых воевод, помещенном в Рогожском летописце и "Летописной повести", преимущественно названы московские бояре - военные сподвижники Дмитрия118. Мамай пытался рассечь русскую рать надвое, затем, вероятно, загнать левое крыло в междуречье Непрядвы и Дона и там уничтожить, а правое крыло погнать на север вдоль Дона. Но русские мужественно держались. "Летописная повесть" очень реалистично описывает происходившую сечу: "Индѣ видѣти бЪаше роусинъ за тотариномъ ганяшеся, а тотаринъ сии (то есть русина. - В. К.) настигаше; смятоша бо ся и размѣсиша, коиждо бо своего соупротивника искааше побѣдити"119. Тем не менее после двух часов ожесточенного сражения стал вырисовываться перевес монголо-татар. Погибло не только много русских воинов, но и воевод. В этот критический момент из засады, по-видимому, в левый фланг ордынской конницы ударил полк Владимира Серпуховского120. Натиск противника был приостановлен. Как следует из контекста "Задонщины", великий полк сумел перестроиться и перейти в контрнаступление. Хотя монголо-татары отчаянно дрались еще целый час после вступления в бой русского засадного полка, они не выдержали давления и в половине второго дня обратились в бегство. Куликовская битва продолжалась еще несколько часов, но это уже было преследование бегущего врага. Ордынцев разили на поле боя и на пространстве к югу от Непрядвы, гнали до их станов на Мече, где победители захватили богатую военную добычу121.
На равнине около Дона Дмитрий во главе объединенных русских полков одержал блестящую победу над своим главным противником. Смелым маршем, скрытно он подошел почти к расположению Орды и вызвал Мамая на бой прежде, чем к нему сумел присоединиться литовский великий князь Ягайло. Последний выполнил свою договоренность с Мамаем и, судя по записи Епифания, 21 сентября вместе с наспех собранной резервной, армией ордынского правителя двинулся на Русь. Но результаты этого похода были более чем скромными. Возможно, Ягайло удалось осадить Одоев - столицу союзного Москве Новосильского княжества - и отнять у новосильского князя часть захваченных в Куликовской битве трофеев122.
Разгром на Куликовом поле мамаевой Орды вызвал широкий резонанс в. Восточной Европе. Он повлек большие изменения в политическом развитии этого региона. Через несколько недель после сражения держава Мамая рухнула, добитая пришедшим из заволжских степей Токтамышем123. В ноябре 1381 г. произошел переворот в Литовском государстве: Ягайло был отстранен от власти Кейстутом124. В борьбе с Ягайло Кейстут пользовался поддержкой сил, заинтересованных не во вражде с Москвой, а в союзе с нею. Сам Дмитрий сумел добиться еще одного успеха в собирании русских земель: вскоре после Куликовской, битвы к московским владениям было присоединено обширное Белозерское княжество125. Развитие центростремительных тенденций в Северо-Восточной Руси, процессов, ведших к образованию единого Русского государства во главе с Москвой, получивших мощный импульс после Куликовской победы, не приостановило даже нашествие Токтамыша в 1382 году. Уже после захвата Москвы Токтамышем в конце первой половины 80-х годов XIV в. Ягайло (вернувший себе к тому времени стол великого княжения Литовского) вел переговоры об унии с Дмитрием Донским и переходе в православную веру126. Один этот факт служит ярким показателем возросшего значения Москвы в восточноевропейском регионе в послекуликовский период. Куликовская битва окончательно перечеркнула все попытки Орды восстановить зависимое от ханской власти и ханской политики Владимирское великое княжество, отторгнуть от Москвы ранее присоединенные к ней владения других княжеских линий. Все земельные приращения, осуществленные при Дмитрии Донском, навсегда остались во владении московского княжеского дома. Таковы были прямые политические последствия Куликовской победы.
Но, кроме результатов непосредственно политических, были результаты более отдаленные, морально-нравственного порядка. Куликовская битва всколыхнула сознание русского народа, дала повод к осмыслению своего исторического прошлого и раздумьям о будущем. Становилось очевидным, что тягостному, постыдному ордынскому игу нанесен разящий удар. Недаром возникают летописные рассказы о Донском побоище, где проводится известная параллель между монголо-татарами и половцами; недаром появляется "Задонщина", использовавшая ярчайшее произведение Киевской Руси - "Слово о полку Игореве" и рассматривавшая Куликовскую победу как возмездие за поражение от монголо-татар на р. Калке в далеком 1223 году. Пафос борьбы, и борьбы успешной, с чужеземными завоевателями вдохновлял русских людей в дни суровых испытаний и много столетий спустя после Куликовской битвы. Эта битва учила их высокому духу, стойкости, храбрости, готовности к жертве для общего дела, вере в свое конечное торжество над врагом. Учит она этому и сегодня.
Примечания
1. В. Л. Егоров. География городов Золотой Орды. "Советская археология", 1977, N 1, с. 124.
2. В. Г. Тизенгаузен. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. I. СПБ. 1884, с. 350, 389 - 391.
3. В. Т. Пашуто. Образование Литовского государства. М. 1959, с. 391, 392.
4. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов (далее - НПЛ). М.-Л. 1950, с. 347. О местоположении упоминаемых в летописном тексте литовских городков Осечена и Рясны см. В. П. Успенский. Литовские пограничные городки: Селук, Горышин и другие. Тверь. 1892, с. 13 - 14, 17.
5. "Полное собрание русских летописей" (далее - ПСРЛ). Т. XV, вып. I. Птгр. 1922, стб. 65, 67 - 69.
6. "Русская историческая библиотека". Т. VI. СПБ. 1908, приложения, стб. 140.
7. ПСРЛ. Т. XV, вып. I, стб. 72; т. I. Л. 1926 - 1928, стб. 532; т. V. СПБ. 1851, 2 229; "Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV - XVI вв." (далее - ДДГ). М.-Л. 1950, N 7, с. 23; N 12, с. 34.
8. В А Кучкин. Русские княжества и земли перед Куликовской битвой. "Куликовская битва". М. 1980, с. 63 - 64, 68, 99 - 101, 102, 105.
9. Там же, с. 70, 83 - 86, 95, 101, 103 - 104, 111 - 112.
10. ПСРЛ. Т. XV, вып. I, стб. 89, 94.
11. Там же, стб. 92, 116, 138.
12. Там же, стб. 96, 98.
13. Там же, стб. 108, 106.
14. Об этом свидетельствует московско-тверской договор 1375 г. (ДДГ, N9, с. 26).
15. Там же, с. 25 - 28; ПСРЛ. Т. XV, вып. I, стб. 110 - 112.
16. ПСРЛ. Т. XV, вып. I, стб. 112 - 113.
17. Там же, стб. 118 - 119.
18. Там же, стб. 134 - 135.
19. НПЛ, с. 375. О дате события см. Н. Г. Бережков. Хронология русского летописания. М. 1963, с. 299.
20. ПСРЛ. Т. XV, вып. I, стб. 138; НПЛ, с. 376.
21. ДДГ, N 10, с. 29 - 30.
22. "Синопсис". Киев. 1680, с. 160. В других редакциях и списках "Сказания о Мамаевом побоище" (оно было использовано при печатании Синопсиса) имя ордынского богатыря в этом легендарном эпизоде или совершенно отсутствует, или дано в иной форме.
23. Тексты опубликованы Ю. К. Бегуновым (Ю. К. Бегунов. Об исторической основе "Сказания о Мамаевом побоище". "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла". М.-Л. 1966, с. 507, 508 и прим. 192, 198).
24. ПСРЛ. Т. XV, вып. I, стб. 139 - 141. Текст Симеоновской летописи см. ПСРЛ. Т. XVIII. СПБ. 1913, с. 129 - 131.
25. М. А. Салмина. "Летописная повесть" о Куликовской битве и "Задонщина". "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла", с. 364.
26. НПЛ, с. 376 - 377; А. А. Шахматов. Отзыв о сочинении С. К. Шамбинаго: "Повести о Мамаевом побоище". СПБ. 1906 (отдельный оттиск из "Сборника Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук". Т. XXXI). "Отчет о двенадцатом присуждении премий митрополита Макария". СПБ. 1910, с. 127.
27. Лучший текст Софийской I не издан: ГПБ, Q. IV, 298, лл. 437об. - 453об. Текст Новгородской IV летописи напечатан в ПСРЛ. Т. IV, ч. I. вып. 1. Птгр. 1915, с. 310 - 320; вып. 2. Л. 1925, с. 321 - 325.
28. А. А. Шахматов. Указ. соч.. с. 89 - 90.
29. Все списки опубликованы: "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла", приложение, с. 535 - 556.
30. Об этом см. Р. П. Дмитриева. Был ли Софоний рязанец автором "Задонщины"? "Труды Отдела древнерусской литературы" (далее - ТОДРЛ). Т. XXXIV. Л. 1979, с. 21, 24.
31. "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла", с. 538 (список У), с. 553 (список С); ПСРЛ. Т. XI. СПБ. 1897, с. 93; В. Г. Тизенгаузен. Указ. соч. Т. II. М.-Л. 1941, с. 155.
32. Л. А. Дмитриев. Описание рукописных списков "Сказания о Мамаевом побоище". "Повести о Куликовской битве" М. 1959, с. 481 - 509; его же. Вставки из "Задощины" в "Сказании о Мамаевом побоище" как показатели по истории текста этих произведений. "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла", с. 387 (здесь и сведения о восьми редакциях "Сказания"); В. К. Мингалев. Списки "Сказания о Мамаевом побоище" в ЦГАДА. "Советские архивы", 1970, N 6. К настоящему времени обнаружены новые списки памятника. В число списков "Сказания" не включаются рукописные копии с печатного издания Синопсиса 1680 г., где была впервые опубликована особая редакция произведения.
33. "Повести о Куликовской битве", с. 51, 86, 125.
34. "Редкие источники по истории России". Ч. 2. М. 1977 (ротапринт), с. 16; "Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV - начала XVI века". Т. II. М. 1958, N 55, с. 37.
35. "Повести о Куликовской битве", с. 44, 80, 112.
36. Там же, с. 54, 88, 128.
37. ПСРЛ. Т. XXV. М.-Л. 1949, с. 304, 331; С. П. Бартенев. Московский Кремль в старину и теперь. М. 1912. Ч. 2. с. 218.
38. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 139.
39. В. Г. Тизенгаузен. Указ. соч. Т. I, с. 391.
40. Serban Papacostea. "Quod non iretur ad Tanam". Un aspect fondamental de la pblitique Genoise dans la mer Noire du XIV siecle. "Revue des etudes Sud-Est europeennes", 1979, N 2.
41. ПСРЛ. Т. IV, ч. 1,вып.1, стб. 311.
42. Рогожский летописец сообщает, что после разгрома на Куликовом поле Мамай бежал в свою Орду, где собрал "останочную свою силу", намереваясь вновь идти на Русь (ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 141).
43. В. Т. Пашуто. Указ. соч:, с. 391.
44. В. Г. Тизенгаузен. Указ. соч. Т. II, с. 109.
45. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 139.
46. И. И. Срезневский. Древние памятники русского письма и языка. СПБ. 1882, стб. 241.
47. ПСРЛ. Т. IV, ч. I, вып. 1, с. 312.
48. "Повести о Куликовской битве", с. 50. Те же сведения есть и в других редакциях "Сказания" (там же, с. 85, 120).
49. Е. И. Каменцева. Русская хронология. М. 1960, с. 16.
50. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 139.
51. ПСРЛ. Т. IV, ч. I, вып. 1, с. 314.
52. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 140; "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла", с. 540, 545, 547.
53. ПСРЛ. Т. IV, ч. I, вып. 1, с. 312.
54. ДДГ, N 10, с. 29: "А к Литвтѣ князю великому Олгу целованье сложити". Дата договора лучше всего обоснована И. Б. Грековым (И. Б. Греков. Восточная Европа и упадок Золотой Орды. М., 1975, с. 145, прим. 45).
55. ПСРЛ. Т. IV, ч. I, вып. 1, с. 314.
56. Там же, с. 315.
57. "Повести о Куликовской битве", с. 50, 51, 85, 120, 124.
58. Как установлено акад. Б. А. Рыбаковым, средневековая русская конница при нормальном движении делала 50 км в день, при ускоренном - 65 - 78 км (Б. А. Рыбаков. "Слово о полку Игореве" и его современники. М. 1974, с. 225).
59. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 110.
60. "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла", с. 537, 543, 553.
61. ГПБ, Q. IV. 298, л. 440об. В ПСРЛ. Т. IV, ч. 1, вып. 1, с. 314 цифры искажены.
62. "Повести о Куликовской битве", с. 106 (250 тыс. убитых), с. 75 и 154 (253 тыс.). В поздней Распространенной редакции "Сказания" количество оставшихся в живых не указано (там же, с. 154).
63. В "Сказании", использованном составителями Никоновской летописи, количество русских войск определено более чем в 400 тыс. (ПСРЛ. Т. XI, с. 65). В одной из переработок "Сказания" XVII в. стоят цифры, дающие в сумме 1460 тыс. (ГИМ Уваров, N 116, л. 182об.).
64. А. А. Шахматов. Указ. соч., с. 127.
65. Е. А. Разин. История военного искусства. Т. П. М. 1957, с. 271 - 273.
66. Псковские летописи. Вып. 2. М. 1955, с. 55.
67. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 113.
68. Там же, стб. 128.
69. ПСРЛ. Т. IV, ч. I, вып. 1, с. 314.
70. Там же, с. 315.
71. Возможно, что при расчете времени от начала переправы до Семена дня был посчитан и первый день переправы и сам Семен день. В таком случае получаются те самые 7 дней, которые давали основание позднейшему редактору-летописцу писать о неделе до Семена дня.
72. ПСРЛ. Т. IV, ч. I, вып. 1, с. 315.
73. "Повести о Куликовской битве", с. 240, прим. 18.
74. С. Б. Веселовский. Исследования по истории класса служилых землевладельцев М. 1969, с. 495, 496.
75. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 120.
76. "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла", с. 548; то же на с. 535, 541, 551.
77. М. Г. Рабинович считает, что русских на Куликовом поле насчитывалось 50 тыс. (М. Г. Рабинович. Военное дело на Руси эпохи Куликовской битвы. "Вопросы истории", 1980, N 7, с. 106).
78. ПСРЛ. Т. IV, ч. I, вып. 1, с. 315.
79. Ни один из ранних памятников Куликовского цикла не сообщает о пешей русской рати. Впервые она упоминается только в рассказе о Куликовской битве Никоновской летописи конца 20-х - начала 30-х годов XVI в. (ПСРЛ. Т. XI, с. 54, 59 и др.).
80. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 139; ср. о Дмитрии: "поиде за Донъ... на усть Непрядвы" (там же). Поскольку Непрядва является правым притоком Дона, ясно, что "за Донъ" - значит "на правый берег Дона".
81. ДДГ, N 10, с. 29.
82. Поэтому утверждение о том, будто в августе 1380 г. Мамай кочевал между рр. Воронежем и Цной на левой стороне Дона, сделанное на основании данных "Сказания о Мамаевом побоище", представляется необоснованным (Ю. К. Бегунов. Указ. соч., с. 490).
83. К югу от устья р. Лопасни находились рязанские волости Мстиславль, Жадене городище, Жадемль, Дубок, Бродничи, упомянутые в московско-рязанском договоре 1381 г. (ДДГ, N 10, с. 29).
84. ПСРЛ. Т. IV, ч. I, вып. 1, с, 316.
85. Там же, с. 317.
86. Л. В. Черепнин. Русская хронология. М. 1944, с. 50.
87. ПСРЛ. Т. IV, ч. I, вып. 1, с. 317 - 318.
88. А. А. Шахматов. О так называемой Ростовской летописи. "Чтения в Обществе истории и древностей Российских", 1904, кн. 1, с. 170. Разряд полков на Куликовом поле по Ростовской летописи - на с. 24 - 25.
89. Ср. Ю. К. Бегунов. Указ. соч., схемы на с. 492 и 501.
90. Таково мнение М. Н. Тихомирова ("Повести о Куликовской битве", с. 355). О позднем внесении эпизода с уряжением полков в список Дубровского пишет М. А. Салмина (М. А. Салмина. Еще раз о датировке "Летописной повести" о Куликовской битве. ТОДРЛ. Т. XXXII. Л. 1977, с. 11 и прим. 40).
91. "Повести о Куликовской битве", с. 56, 90 - 91, 135; "Русские повести XV - XVI веков". М.-Л. 1958, с. 24 - 25.
92. ПСРЛ. Т. IV, ч. Т, вып. 1, с. 319. В Софийской I летописи старшего извода говорится о сторожевом полку в единственном числе, а о великих - во множественном (ГПБ, Q. IV. 298, лл. 446, 446об.).
93. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 119.
94. "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла", с. 539, 544 - 545 (по смыслу то же сообщение), 547 (сходное сообщение), 555 - 556 (сходное сообщение)
95. "Повести о Куликовской битве", с. 66, 97, 142. Только в поздней Распространенной редакции "Сказания" дубрава названа зеленой. В старших редакциях такого эпитета нет.
96. Там же, с. 70. Подобный текст со ссылкой на самовидца есть и в других редакциях "Сказания" (там же, с. 102, 148).
97. ПСРЛ. Т. XVIII с. 129. В Рогожском летописце по описке вместо Дона названа Вожа (ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 139).
98. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 139.
99. НПЛ, с. 376. Это определение было заимствовано "Летописной повестью" (ПСРЛ. Т. IV, ч. I, вып. 1, с. 318).
100. "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла", с. 537 - 540 (список У), 542 - 545 (список И-1; река названа Направдой), 546 (список И- 2, река названа Непрядвой), 550 (список К-Б; река названа Непрядной), 552 - 555 (список С, река названа Непраденой, Непроденой, Непряденой).
101. Там же, с. 538, 543.
102. "Повести о Куликовской битве", с. 69, 148. В Летописной редакции "Сказания", видимо, под влиянием "Летописной повести" вместо Мечи указана Непрядва (там же, с. 101).
103. С. Нечаев. Некоторые замечания о месте Мамаева побоища. "Вестник Европы", 1821, N 14, с. 125.
104. В. Н. Дебольский. Духовные и договорные грамоты московских князей как историко-географический источник. Ч. I. СПБ. 1901; ч. П. СПБ. 1902; М. В. Витов. Приемы составления карт поселений XV-XVIII вв. по данным писцовых и переписных книг. "Проблемы источниковедения". Вып. VI. М. 1956.
105. "Книга Большому Чертежу". М. -Л. 1950, с. 59, 116 - 118.
106. Таким предстает Куликово поле и в летописном известии о набеге на русские земли крымских татар в 1542 г. (ПСРЛ. Т. XIII, вторая половина. СПБ. 1906, с. 441 - 442).
107. ЦГАДА, ф. 1209, кн. 140, лл. 138об. - 139, 141 - 141об., 144.
108. Там же, лл. 320, 321 об.
109. Там же, ф. 1356, NN 6110, 6111.
110. "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла", с. 546.
111. "Повести о Куликовской битве", с. 150. Такое сообщение есть и в ряде списков Основной редакции "Сказгния" (ГБЛ, ф. 310, N 578, л. 407об. и в остальнкх списках группы Ундольского).
112. "Повести о Куликовской битве", с. 71.
113. Там же, с. 103.
114. Там же, с. 68, 101, 147.
115. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 139 - 140.
116. ЦГАДА, ф. 1355, д. 1794, лл. 115об. - 116. Кажется, это самое раннее описание р. Непрядвы.
117. "И бысть въ шестую годину дни, начата появливатися поганим Измалтянѣ в полѣ" (ПСРЛ. Т. IV, ч. I, вып. 1, стб. 318). Шестой час соответствует теперешнему времени между 9 час. 35 мин. и 10 час. 35 мин. утра (Л. В. Черепнин. Русская хронология, с. 50).
118. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 140; т. IV, ч. I, вып. 2, с. 321. О дополнениях к последнему списку, имеющихся в Софийской I летописи, см. А. А. Шахматов. Отзыв, с. 123
119. ПСРЛ. Т. IV, ч. I, вып. 1, с. 319.
120. Сведения о продолжительности Куликовской битвы содержатся в "Летописной повести": с 6 до 9 час., т. е. с 10 час. 35 мин. до 13 час. 35 мин. (там же). Но "Летописная повесть" не знает, когда в сражение вступил засадный полк. Время его вступления называет "Сказание о Мамаевом побоище": 8 час. (12 час. 35 мин.) ("Повести о Куликовской битве", с. 70, 103, 149). В свою очередь, автор "Сказания" не знал, когда началась и когда закончилась битва. Согласованность разных источников относительно хронологии важнейших эпизодов битвы позволяет с доверием относиться к содержащимся в них хронологическим указаниям.
121. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 140.
122. О том, что Ягайло был под Одоевом, сообщает только "Сказание о Мамаевом побоище" ("Повести о Куликовской битве", с. 58, 92, 137), относящее это событие ко времени до Куликовской битвы. О трофеях, отнятых литовцами у русских сразу же после битвы, пишут немецкие хронисты (Ю. К. Бегунов. Указ. соч., с. 507- 509). "Летописная повесть" даже сообщает, что Ягайло был на расстоянии одного перехода от Куликова поля: "за едино днище или меньши" (ПСРЛ. Т. IV, ч. I, вып. 2, с.. 322 - 323). Эта приблизительность расчета выдает в нем позднейший комментарий, объяснявший отсутствие главного союзника Мамая. Крайне сомнительно, чтобы 7 или 8 сентября 1380 г. Ягайло находился в одном - трех переходах (от Одоева до Непрядвы-140 км) от Куликова поля. В противном случае действия Мамая, несколько недель ожидавшего Ягайло, были бы иными. К 8 сентября Ягайло еще не собрал свои войска. Не случайно, что древнейшие Рогожский летописец, Новгородская I летопись, "Задонщина" молчат о действиях Ягайло. Только запись Епифания позволяет понять, как действительно развивались события В позднейших источниках эти различные события сентября 1380 г. оказались слитыми воедино.
123. ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 141. Неверен сделанный на основе неточной интерпретации восточных источников вывод Ю. К. Бегунова о разгроме Токтамышем Мамая весной 1381 г. (Ю. К. Бегунов. Указ. соч., с. 520).
124. И. Б. Греков. Указ. соч., с. 150 - 151.
125. По завещанию Дмитрия 1389 г. Белоозеро переходило в удел его третьего сына Андрея (ДДГ, N 12, с. 34). В Куликовской битве погибли старший белозерский князь Федор Романович и его единственный сын Иван (ПСРЛ. Т. XV, вып. 1, стб. 140). Вероятно, когда главный белозерский стол оказался свободным, Белоозеро и было присоединено к Москве. Во всяком случае, это произошло между сентябрем 1380 г. и 16 мая 1389 г. (день смерти Дмитрия Донского).
126. Л В. Черепнин. Русские феодальные архивы XIV - XV веков. Ч. I. М.-Л. 1948, с. 51, 207 - 208.

Сахаров А. Н. Балканские походы Святослава и дипломатия Древней Руси // Вопросы истории. - 1982. - № 2. - С. 81-107.
С середины 60-х годов X в. Русь вступила в полосу долгих и тяжелых войн. Закончился период внутренней организации древнерусского государства, его стабилизации, предпринятой Ольгою, и вновь активизировались постоянно действующие внешнеполитические факторы - стремление Руси освободиться от тяжкой блокады юго-восточных торговых путей, навязанной Хазарией, которая к тому же удерживала под контролем некоторые восточнославянские племена, обеспечить свои торговые интересы на юго-западе, где враждебная Руси болгарская правящая верхушка совместно с противниками древнерусского государства, и в первую очередь с Византией, всячески сдерживала желание Руси закрепиться в низовьях Днепра и в Поднестровье. Восточный поход Святослава, а впоследствии его балканские походы представляли собой результат острых противоречий, проявлявшихся в течение всего X в. в отношениях Руси с Хазарией, Византией, другими сопредельными странами, которые препятствовали становлению древнерусского государства, активно противодействовали его раннефеодальным внешнеполитическим устремлениям. В такой же упорной борьбе отстаивали свое право на существование и другие раннефеодальные государства Европы и Передней Азии.
Войны с Волжской Болгарией, буртасами, Хазарией, северокавказскими народами - ясами и касогами; два похода в Болгарию, а в промежутке между ними отражение печенежского набега на Киев; наконец, смертельная схватка Руси с Византийской империей вовлекли в военный водоворот 60 - начала 70-х годов многие крупные государства Восточной Европы. Если к этому добавить, что русские военные предприятия в отдельные промежутки времени развертывались параллельно натиску на Византию со стороны арабов, то становится очевидным, что древняя Русь того периода стала активным участником крупных международных событий, подкрепленных масштабными военными действиями и обеспеченных определенными дипломатическими шагами.
Отдельные аспекты темы, особенно русско-болгарские и русско-византийские отношения той поры, получили достаточно широкое освещение. Между тем состояние источников1 таково, что они позволяют воссоздать не только общую военно-политическую канву событий, что не без успеха сделано отечественными и зарубежными историками, но и обстоятельно обрисовать их дипломатическую сторону. Наиболее подробно о русско-болгарско-византийских отношениях рассказали Лев Дьякон и "Повесть временных лет". Византийский хронист изложил события с момента болгарско-византийского конфликта (966 г.) и до окончания русско-византийской войны в 971 году. Именно он привел сведения о посольстве сына херсонесского стратига Калокира к Святославу с целью убедить русского князя выступить против враждебной Византии Болгарии. Далее Лев Дьякон рассказал о завоевании Святославом Болгарии и о начале противоборства Руси и Византии; последняя якобы выступила в качестве гаранта безопасности и независимости Болгарии. Попытки нового византийского императора мирно договориться со Святославом окончились ничем, и в 970 г. разразилась русско-византийская война, в ходе которой Византии противостояло объединенное войско руссов и их союзников. Согласно Льву Дьякону, под Аркадиополем близ византийской столицы это войско было разбито греками, и натиск руссов на Константинополь был остановлен. Военные действия в 970 г. закончились и возобновились уже весной 971 г., когда греки предприняли неожиданное наступление в пасхальные дни на Преславу - столицу Болгарии, где находился в то время болгарский царь Борис и русский отряд во главе со Сфенкелом. Преслава была взята, Сфенкел ушел в Доростол к Святославу. Здесь и разыгрался последний акт войны, закончившийся русско-византийским договором 971 года. Повествует греческий автор и о триумфе Цимисхия по поводу сокрушения Болгарии. Другие византийские хронисты во многом повторяют Льва Дьякона, но приводят и иные сведения.
"Повесть временных лет" не включает многое из того, что написано Львом Дьяконом, но она рассказывает о неоднократных посольских переговорах Святослава и Цимисхия и к тому же сообщает не о поражении, а о победе русского войска над греками в 970 г. и приводит полный текст договора 971 года. Она же говорит о двух походах Святослава на Балканы, а в перерыве между ними об отражении печенежского нашествия на Киев. Иные русские летописи сообщают отдельные детали событий, которые дополняют текст "Повести временных лет".
Что касается сведений Яхьи Антиохийского, Степаноса Таронского, Лиутпранда, то они не вызывают у специалистов сомнения в достоверности. Напротив, вопрос о достоверности данных византийских хроник и русских летописей, в первую очередь "Повести временных лет", во многом противоречивых и непоследовательных, давно стал предметом внимания исторической науки.
В частности, А. Д. Чертков, Е. А. Белов указали на незнание Львом Дьяконом многих деталей русско-болгарско-византийских отношений и прямое искажение им событий2. Д. И. Батален, А. В. Лонгинов отметили совпадение ряда известий летописи и "Истории" Льва Дьякона, в частности хронологии событий3. М. Я. Сюзюмов, предприняв параллельное изучение византийских хроник и "Повести временных лет", выяснил, что и византийские авторы и русская летопись в описании событий передают в своей основе одну и ту же версию, но многие подробности византийскими хронистами упущены, например, они не объясняют исчезновение армии патрикия Петра, которая, по мнению М. Я. Сюзюмова, была разгромлена Святославом, о чем и сообщила русская летопись. А под Аркадиополем потерпело поражение от греков союзное русско-болгарско-венгерско-печенежское войско4, возглавлявшееся одним из русских вождей.
Что касается молчания "Повести временных лет" о неудачах Святослава, С. М. Соловьев объясняет это не преднамеренной переделкой летописи последующими авторами, а отсутствием сведений об этих неудачах. Историк считал, что "состав рассказа нисколько не обличает выпуска"5. А. А. Шахматов, напротив, высказал недоверие хронологии летописи, поскольку у греческих хронистов говорится о двух походах на Болгарию, относящихся к 968 и 969 гг.; согласно же русской летописи, между первым и вторым походом проходит три года. Народная память, считал ученый, удержала лишь победы Святослава; поэтому в летописи нет сведений о его поражениях. К народной же памяти, т. е. к фактам недостоверным, А. А. Шахматов относит и известие об "унижении" Византии в виде ее согласия уплатить Руси денежный выкуп6. В то же время исследователь обратил внимание на то, что ряд фактов, отраженных в летописи, имеет в своей основе письменный источник, восходящий к какой-то болгарской хронике. Сведения же о нападении печенегов на Киев, возвращении Святослава на Русь, смерти Ольги - это позднейшие вставки. Зная о двух походах руссов на Балканы из болгарской хроники, в русских источниках автор вставок подыскал причину двукраткости похода.
В советской историографии вопроса о достоверности используемых нами источников касались Ф. И. Успенский, Б. Д. Греков, М. Н. Тихомиров, М. В. Левченко. Ф. И. Успенский полностью доверяет Льву Дьякону, хотя и отмечает, что роль Калокира в инспирировании нашествия руссов на Болгарию византийским хронистом явно преувеличена. Б. Д. Греков лишь заметил, что Лев Дьякон рассказывает о событиях гораздо подробнее, чем русская летопись. М. Н. Тихомиров, напротив, высказал сомнение в достоверности известий византийских хронистов. Он разобрал данные Льва Дьякона, Скилицы, Зонары и показал, что их сведения о зверствах руссов в Болгарии противоречат другим им же приводимым фактам. М. В. Левченко, отстаивая правильность летописной хронологии событий, обратил внимание на недостоверность ряда сообщении византийских хронистов. В то же время он считал, что сведения "Повести временных лет" о победе руссов над греками недостоверны, так как руссы после этой победы двинулись на Царьград7.
Из зарубежных историков источниковедческой стороны проблемы касались Н. П. Благоев и А. Стоукс. Н. П. Благоев подверг критическому разбору известия Льва Дьякона о Болгарии и выявил тенденциозность византийского автора, ограниченность его сведений. В то же время автор некритически воспринимает оценки Львом Дьяконом действий руссов в Болгарии. А. Стоукс отметил правильность датировки событий русской летописью и сравнил отдельные сведения византийских хронистов, показав противоречивость их известий, особенно в части русско-болгарских отношений в 970 - 971 годах8.
Отечественная дворянская и буржуазная историография при оценке внешней политики Святослава в основном исходила из его чисто человеческих качеств; объективные закономерности, преемственность внешней политики древней Руси в дореволюционных работах были плотно заслонены субъективистскими, идеалистическими оценками. Историки XVIII в. при рассмотрении событий шли в основном за "Повестью временных лет". Но А. Г. Шлецер изложил историю русско-болгарско-византийских отношений и балканских походов Святослава уже исключительно в соответствии с данными Льва Дьякона9. В дальнейшем эту концепцию с некоторыми разночтениями повторили Н. М. Карамзин, А. Д. Чертков, М. П. Погодин, С. М. Соловьев, А. Гильфердинг, Д. П. Иловайский, М. С. Грушевский, М. Е. Пресняков и другие историки, использовавшие при описании балканских походов Святослава как данные Льва Дьякона, так и "Повесть временных лет"10. Святослав под пером этих историков, и в первую очередь Н. М. Карамзина и С. М. Соловьева, выглядел талантливым полководцем, незаурядным воином, но слабым государственным деятелем, который "покинул русскую землю для подвигов отдаленных, славных для него и бесполезных для родной земли" ". Особую позицию в вопросе о внешней политике Святослава занял Н. Знойко, отмечавший, что воинственность и жажда подвигов не заслонили у Святослава "ясного понимания настоятельных нужд государства"12.
В советское время вопрос о балканских походах Святослава был затронут в работах В. А. Пархоменко, С. В. Бахрушина, И. Лебедева, Ф. И. Успенского, С. В. Юшкова, Н. С. Державина, М. Н. Тихомирова, Б. Д. Грекова, П. О. Карышковского, Б. А. Рыбакова, В. Т. Пашуто, а также в общих трудах. Поначалу в советской историографии относительно внешней политики Святослава господствовали концепции прошлого. В работах В. А. Пархоменко, С. В. Бахрушина, Ф. И. Успенского, С. В. Юшкова Святослав представал как "воин по натуре", "князь-завоеватель", а его походы характеризовались как "военные авантюры", набеги в "поисках даней и наживы"13.
Со второй половины 30-х годов в результате активного освоения советскими историками марксистско-ленинской исторической методологии в советской историографии складывается понимание внешней политики древней Руси как исторического явления, обусловленного классово-феодальным характером древнерусского общества, развитием раннефеодальной государственности у древних руссов, как общественного феномена, закономерно отражающего различные этапы развития древнерусского общества, их специфические черты и историческую преемственность. В связи с этим начинается пересмотр и русско-болгарских отношений того времени, которые уже не укладывались в прежнюю "грабительскую" концепцию и требовали углубленного анализа социально-экономической, политической и культурной истории двух государств, их разнообразных и прочных контактов во многих общественных сферах как в годы, предшествовавшие появлению русских войск на Балканах, так и в целом в IX-X веках. Определяется точка зрения и по такому вопросу, как стремление Руси утвердиться во время первого похода на Дунай лишь в районе Дунайского устья14.
В зарубежной историографии с течением времени также определилась эволюция взглядов от оценки Святослава как норманнского воителя-авантюриста, а Болгарии как страны, павшей жертвой борьбы двух враждебных ей сил - Византии и Руси, и в первую очередь натиска со стороны Руси15, до признания больших государственных заслуг русского князя, до понимания сложности русско-болгаро-византийских отношений, при которых именно Византия выступила как неукротимый враг болгарской государственности, а Русь на определенном этапе стала союзницей Болгарии16. Значительный вклад в пересмотр старых концепций внешней политики Святослава внесли болгарские историки-марксисты. Государственный характер этой политики отмечал И. Снегаров. В 60 - 70-е годы новая точка зрения болгарских историков нашла широкое отражение в обобщающих работах - "Истории Болгарии", "Истории Византии" Д. Ангелова, в университетском курсе X. Коларова, в отдельных статьях17. На первый план в этих работах вынесены мотивы древних и глубоких экономических, политических и культурных болгаро-русских связей, которые в конце 60 - начале 70-х годов X в. нашли яркое выражение в военном антивизантийском болгаро-русском союзе. Однако этим работам присуща, на наш взгляд, некоторая идеализация этих отношений, прямолинейность в оценке сложных и быстро меняющихся событий на Балканах в тот период.
Обстановка на Балканах и политика Руси
В то время как Святослав предпринял поход в междуречье Волги и Оки, против Волжской Болгарии и буртасов, а позднее против Хазарии, в Прикаспий и на Северный Кавказ и пытался закрепить за собой захваченные земли Приазовья и Поволжья, на Балканах назревали события, которые имели прямое отношение к утверждению Руси в восточной части Северного Причерноморья. В 966 г. между Византией и Болгарией разгорелся конфликт. Источники по-разному трактуют причину этого конфликта: Лев Дьякон говорит об оскорблении болгарских послов византийским императором Никифором Фокой18, Скилица и Зонара сообщают, что греки были раздражены проходом венгров по болгарской территории к византийским границам19. Соответственно нет единства по этому вопросу и в историографии. Однако настоящий ответ на вопрос о причинах болгарско-византийского конфликта кроется во всем строе отношений Византии и Болгарии в середине X в., а также во взаимоотношениях Болгарии с Русью.
Долгая и кровавая борьба между Византией и Болгарией, предшествовавшая рассматриваемым событиям, была прекращена после смерти царя Симеона. Болгаро-византийский договор 927 г. положил начало мирной полосе в отношениях между двумя государствами. Внучка Романа Лакапина Мария, ставшая женой болгарского царя Петра, отправилась в Преславу, империя обязалась по-прежнему выплачивать дань Болгарии, которая на сей раз была облечена в форму выплаты на содержание византийской принцессы20. Однако эти мирные отношения не устранили глубоких противоречий между Византией и Болгарией, существовавших долгие десятилетия. Болгарское царство являлось для Византии традиционным и опасным противником на Балканах, и основная цель византийской политики в этом регионе заключалась в неуклонном дальнейшем ослаблении Болгарии. Эту точку зрения, за исключением, пожалуй, болгарского историка Н. П. Благоева, считавшего, что с 927 по 967 г. отношения двух государств были дружественными21, отразили в своих трудах М. Д. Дринов, В. Н. Златарский, М. Н. Тихомиров, М. В. Левченко, А. Стоукс и другие исследователи. Данному процессу способствовали военное усиление Византии со второй половины X в. и одновременное экономическое и политическое ослабление Болгарии.
Болгария вступила в пору тяжелого кризиса, вызванного началом феодальной раздробленности страны. Развитие боярского землевладения содействовало появлению политического сепаратизма, приводило к обнищанию крестьянских масс, созреванию в народной среде оппозиционных настроений, вылившихся, в частности, в движение богомилов22. В связи с этими процессами внутреннее состояние Болгарии становилось крайне неустойчивым. Правительство Петра - Сурсувула стремилось вести Болгарию в фарватере византийской политики. Крутой поворот произошел в отношениях между Болгарией и Русью. Если в период Симеона Русь и Болгария не раз почти синхронно выступали против империи, а после русско-византийского договора 907 г. Русь сохраняла нейтралитет в борьбе между Византией и Болгарией, то события 941 - 944 гг. показывают, что Болгария активно помогала империи против Руси в начавшемся русско- византийском конфликте. Это выразилось, в частности, в том, что болгары предупреждали Константинополь о русском нашествии. Однако провизантийская политическая линия Петра - Сурсувула, обозначившаяся с конца 20-х годов X в., вовсе не означала, что ее поддерживали целиком правящие круги страны. Что касается народных масс, то едва ли будет ошибочным предположить, что длительные войны Болгарии с Византией, давние экономические и культурные связи Болгарии с Русью способствовали тому, что в болгарском обществе сильны были антивизантийские и прорусские настроения.
Политическая антивизантийская инерция, вызванная к жизни настойчивыми усилиями Симеона и его сподвижников, неустанно питалась постоянным несовпадением экономических и политических интересов двух феодальных государств, ставшим перманентным историческим фактором. И не случайно уже с момента своего появления новая линия болгарского правительства встретила активное сопротивление боярской знати, сподвижников Симеона. Сначала против Петра выступили его братья. Во главе заговора стояли вельможи, проникнутые идеями покойного царя и недовольные политикой его преемника. В 931 г. началось восстание в Сербии, которой управлял ставленник Симеона Чеслав. Феодальные смуты потрясали страну23.
Таким образом, в среде господствовавшей верхушки складывались различные внутри- и внешнеполитические тенденции, и осуществление правительством Петра его политической провизантийской линии не проходило без скрытого или явного сопротивления, имеющего прочные корни среди части боярства и народа. Истинное отношение Византии к Болгарии тех лет выражено в труде Константина Багрянородного "Об управлении империей", где он назвал болгар "богомерзким народом". Он преподал своему сыну и преемнику наставления, каким образом можно вредить Болгарии24.
В Киеве также внимательно наблюдали за эволюцией болгарской политики, и реакция на эту перемену была самая острая. В 944 г., по свидетельству "Повести временных лет", Игорь, заключив перемирие с Византией, "повеле печенегомъ воевати Болъгарску землю"25. Таков был ответ Руси на враждебные действия Болгарии во время русско-византийской войны 941 - 944 годов. В этом факте определенно отразились новые отношения Руси и Болгарии. Вместо прежнего дружественного государства Русь усилиями правительства Петра в 30 - 40-е годы X в. получила враждебную провизантийскую политику слабеющей, но еще достаточно сильной балканской державы, которая испокон веков контролировала русские торговые пути вдоль западного берега Черного моря, через низовые дунайские города вплоть до византийской границы.
Политику Византии, Болгарии и Руси на Балканах и в Придунавье во многом определял венгерский фактор. В 30 - 50-е годы X в. венгры вели длительную борьбу с Византийской империей. Лев Дьякон и другие византийские хронисты сообщают о походах венгров на Константинополь в 934 - 959 гг., об их набегах на Фессалию в 943 - 961 гг. и об их ударах по союзной Византии Болгарии в 961 - 970 годах26. Вслед за византийцами об этом же говорит и "Повесть временных лет". Обращает на себя внимание антивизантийская активность венгров именно в период обострения русско-византийских отношений со второй половины 30-первой половины 40-х годов X века. Идя на Византию, венгры периодически проходили по территории Болгарии. Болгарское правительство пыталось препятствовать этому, о чем, в частности, свидетельствует попытка Болгарии заключить против венгров союз с германским королем Оттоном I. Однако натиск венгров на Балканах привел к тому, что правительство Болгарии заключило с венгерскими вождями договор, обеспечивающий венграм проход по территории Болгарии к границам Византии при условии мирного отношения к болгарскому населению.
Такими были венгеро-болгаро-византийские отношения в тот момент, когда, согласно сообщению Скилицы, Никифор Фока потребовал от царя Петра воспрепятствовать военным рейдам венгров к югу от Дуная. Он "направил болгарскому царю Петру письмо, чтобы тот не разрешал туркам (венграм. - А. С.) переправляться через Истр (Дунай. - А. С.) и не причинять вреда ромеям. Поскольку Петр не обращал внимания на эту просьбу и всячески обманывал греков Никифор...", и далее следует история о посылке Калокира к Святославу с тем, чтобы побудить его выступить против Болгарии27. По поводу этой записи в историографии высказывались различные мнения. Одни историки считали, что венгры действовали заодно с болгарами, другие полагали, что у Болгарии не хватало сил препятствовать венгерским рейдам. И лишь одного предположения не было сделано: о том, что политика Болгарии в отношениях с венграми была столь же неустойчивой и противоречивой, сколь противоречивым и неустойчивым было состояние ее центральной власти, допускающей постоянные колебания, раздираемой борьбой про- и антивизантийских группировок. Более того, имеется сообщение Яхьи Антиохийского о том, что болгары, воспользовавшись отвлечением византийских сил на сирийский фронт, "опустошили окраины его (Никифора Фоки. - А. С.) владений"28. Этот факт указывает на определенные антивизантийские настроения, которые, видимо, временами брали верх в Преславе.
Для более полной характеристики отношений между Византией и Болгарией 60-х годов необходимо иметь в виду и факт политического наступления империи на Преславу после смерти царицы Марии. Когда Петр попытался возобновить мирный договор 927 г., то греки согласились на это при двух условиях: если сыновья Петра Борис и Роман явятся в Константинополь в качестве заложников и если Болгария обязуется не пропускать венгров через свою территорию к границам Византии29. Эти условия раскрывают всю полноту недоверия и ненависти, которую питали правящие круги Византии к Болгарскому царству. Отражают они и новое соотношение сил между старыми соперниками: теперь Византия открыто диктовала свою волю ослабевшему противнику. Вопрос заключался в том, когда, при каких обстоятельствах империя нанесет Болгарии решающий удар.
Миссия Калокира и утверждение Руси в Подунавье
Открытый разрыв мирных отношений между двумя странами произошел в 966 г.: болгарское посольство, явившееся, по сообщению Льва Дьякона, в Константинополь за данью, было с позором изгнано из страны; Скилица и Зонара считают, что поводом к разрыву отношений послужило невыполнение болгарским правительством условия о препятствовании венгерским набегам на Византию. Вслед за этими событиями Никифор Фока, по данным Льва Дьякона, Скилицы и Зонары, направляет Калокира, которого император почтил званием патрикия, к Святославу с тем, "чтобы он, раздавши тысяча пятьсот фунтов (15 кентинариев) врученного ему золота, привел их (руссов. - А. С.) в землю мисян (болгар. - А. С.) для ее завоевания"30. Тот отправился в путь "поспешно", явился к русскому князю, "подкупил его дарами, очаровал лестными словами... и убедил выступить против болгар с великим войском" с тем условием, чтобы, "покоривши их", удержать их страну "в собственной власти", а ему содействовать в завоевании Византийской империи и получении престола. В свою очередь, Калокир якобы обещал Святославу предоставить за это "великие, бесчисленные сокровища из казны государственной"31. Скилица также отметил, что Калокир был послан с богатыми дарами, "чтобы заставить его (Святослава. - А. С.) выступить против мисян"32. А в это время Никифор Фока включился в борьбу с арабами: отослал флот в Сицилию, а сам во главе сухопутной армии ушел в Сирию и осадил Антиохию.
Так была создана концепция о том, что Калокир побудил Русь начать войну против Болгарии с тем, чтобы сокрушить болгар русскими руками, о дальнейшем просчете Никифора Фоки, пригласившего руссов в Болгарию, о попытке исправить допущенную ошибку и т. д. Долгое время эта точка зрения, сформулированная византийскими хронистами, была основополагающей. Однако позднее В. Н. Златарский, М. Н. Тихомиров, М. В. Левченко, А. Стоукс, В. Т. Пашуто, советские и болгарские авторы обобщающих трудов по истории Болгарии высказали иную мысль: сын херсонесского стратига должен был отвлечь Святослава от экспансии в районе Северного Причерноморья, от натиска на византийские владения в Крыму; взамен этого империя согласилась не препятствовать Святославу овладеть Нижним Подунавьем. Ф. И. Успенский даже считал, что это была попытка направить Болгарию против Руси и тем самым обеспечить себе свободу рук в борьбе с арабами.
На наш взгляд, для ответа на вопрос, в чем же был смысл миссии Калокира, необходимо уже в свете развивающегося болгаро-византийского и венгеро-византийского противоборства обратиться к событиям в Северном Причерноморье и напомнить известный факт, исходя из которого ученые и высказывают мысль о том, что главной заботой империи в 966 - 967 гг. было во что бы то ни стало оградить Крым от русского натиска. Мы имеем в виду сообщение Яхьи Антиохийского. Арабский хронист записал, что византийский император отправился походом на болгар "и поразил их и заключил мир с руссами - а были они в войне с ним - и условился с ними воевать болгар и напасть на них"33. В этом сообщении, по существу, изложена та же канва событий, что и в византийских хрониках. Лишь об одной новой детали упоминает арабский автор - о состоянии войны Руси и Византии в тот период, о заключении ими мира и на основании этого мира согласии Руси напасть на Болгарию. Анализ источников показывает, что сведения арабского автора не являются уж столь уникальными. Они подкрепляются рядом других исторических фактов.
Прежде всего обратимся к русско-византийскому договору 971 г., в котором от имени Святослава записано: "Яко николи же помышлю на страну вашю, ни сбираю вой, ни языка иного приведу на страну вашю и елико есть подъ властью гречьскою, ни на власть корсуньскую и елико есть городовъ ихъ, ни на страну болгарьску"34. Здесь четко опредрлены три "страны", на которые Святослав обязался впредь не нападать: владения непосредственно Византийской империи, Херсонес и Болгария. Как известно, и с Византией, и с Болгарией Русь в исследуемый период действительно вела войны. Но как быть с Херсонесом? Эта крымская колония империи стоит в одном ряду с Византией и Болгарией, хотя византийские хронисты молчат о войне Святослава против Херсонеса и о конфликте по этому поводу между Византией и Русью. Нельзя здесь пренебречь и сообщением весьма осведомленного автора - "Летописца Переяславля-Суздальского", который, говоря об окончании балканской кампании Святослава и заключении русско-византийского мира, отметил, что русский князь заключил мир "съ цари греческими и съ корсунци кляхся и оутвердихъ"35. Как видим, из всего безусловно известного ему договора 971 г. автор этого летописного свода взял основное: мир Руси с Византией и с Херсонесом.
Еще один многозначительный факт. Лев Дьякон в своей "Истории" трижды упоминает Боспор Киммерийский, т. е. район нынешней Керчи, где якобы давно закрепились руссы. Так, в первом случае, рассказывая о переговорах посольства Иоанна Цимисхия со Святославом, он сообщает о заявлении греков, "чтобы он (Святослав. - А. С.), получив обещанную Никифором награду по случаю похода против мисян (болгар. - А. С.), возвратился в свои области, к Киммерийскому Боспору"36. Ниже, вспоминая неудачный поход Игоря на Византию, Лев Дьякон записал, что Игорь бежал в Боспор Киммерийский. И еще раз Лев Дьякон, рассказав о подготовке Цимисхия к борьбе со Святославом в 971 г., заметил, что император приступил к созданию флота, который блокировал бы руссов в Доростоле со стороны Дуная и не позволил им уйти "в свое отечество к Киммерийскому Боспору"37. Естественно, такое укрепление Руси в восточной части Крыма нельзя не связать с ее успехами в борьбе с Хазарией и на Северном Кавказе, с попыткой прочно утвердиться в захваченном районе.
Аналогичная ситуация складывалась и на Западе. Согласно русско-византийскому договору 944 г., Русь обязалась не зимовать в устье Днепра, на Белобережье, хотя империя и согласилась признать этот район сферой влияния Руси38. Византия противодействовала созданию русских военных форпостов на Черноморском побережье, откуда руссы могли совершать набеги как в районы Крыма, так и готовить новые походы против Византии. Однако, как показало дальнейшее развитие событий, эта статья договора 944 г. была Русью со временем нарушена; ее не удовлетворил компромиссный подход к решению вопроса о днепровском устье - разрешение оставаться здесь лишь до зимы.
Рассказывая о последних страницах балканской кампании Святослава, автор "Повести временных лет" записал, что на обратном пути из Доростола ранней осенью 971 г. Святослав узнал, что печенеги заступили днепровские пороги, и принял решение перезимовать на Белобережье. Во время зимовки русское войско жестоко страдало от голода; летописец сообщает, что "бе гладъ великъ, яко по полугривне глава коняча". Возникает вопрос, где мог зимовать Святослав, кто мог продавать русским воинам по полугривне конскую голову. Думается, что к этому времени на Белобережье уже находились русские поселения, в которых и нашли приют воины Святослава. А это значит, что не временные летние находники обитали в здешних местах, как об этом говорил договор 944 г., а располагались те самые форпосты, против которых направляли свои дипломатические усилия в 944 г. византийские политики.
В свете вышеизложенного миссия Калокира в Киев выглядела совсем в ином свете, чем ее представляли себе многие историки в течение долгого времени. Его поспешное отправление в Киев объяснялось необходимостью для Византии во что бы то ни стало погасить возникший конфликт, отвлечь Святослава от своих крымских владений, и прежде всего от Херсонеса, а также обеспечить неприкосновенность других имперских владений в Северном Причерноморье. Миссия Калокира - это не тонкий дипломатический расчет Никифора Фоки, сталкивающего двух своих противников - Русь и Болгарию, а мера вынужденная, обеспечивающая на какое-то время безопасность Херсонеса. В этой связи рассуждение о том, что именно Калокир был виновником русского похода на Дунай, выглядит весьма наивным.
Таким образом. Лев Дьякон передал лишь поверхностную схему событий, не зная внутренних их пружин. Поэтому он сообщает заведомо неверный факт о том, что византийское правительство по собственной воле пригласило русского князя завоевать Болгарию. Напротив, как показывают последующие события, империи было крайне невыгодно иметь рядом со своими границами столь могущественного соседа, как Русь. И в историографии совершенно справедливо обращено внимание на то, что если бы Никифор Фока собирался действительно значительно ослабить Болгарию, то он мог бы направить против нее, скажем, печенегов39. Думается, что ближе всех к истине подошли авторы "Истории Болгарии", отметившие, что поход Святослава против Болгарии был предрешен до появления византийского посла в Киеве40. Можно лишь добавить, что в условиях противоборства с Византией в Северном Причерноморье Святослав со своей стороны стремился дипломатически обеспечить предстоящий поход на Дунай, который был вызван нарастанием антирусских действий болгарской правящей верхушки еще со времен 30 - 40-х годов X века. Мир с Византией, ее нейтралитет в предстоящих событиях был весьма желателен для Руси. Этого нейтралитета она добилась от Византии за счет усиленного давления на византийские владения в Крыму, поставив под угрозу существование Херсонеса.
Каковы же были реальные условия договора, который заключил Калокир в Киеве? Во-первых, посол должен был, видимо, восстановить мирные отношения между империей и Русью, между Херсонесом и Киевом. Восстановление отношений "мира и дружбы" с Византией на основе действующего договора 944 г. могло быть основным условием договора, заключенного в Киеве. Во-вторых, одним из таких условий являлся отказ Руси от притязаний на византийские владения в Крыму и Северном Причерноморье. Третьим условием был нейтралитет Византии в предстоящем русском походе на Дунай тем более, что взаимоотношения империи и Болгарии к этому времени осложнились, дипломатические отношения были разорваны, греческие войска нанесли удар по пограничным болгарским городам.
Конечно, ни о каком завоевании Русью Болгарии не могло быть и речи, и нам представляется, что правы те историки, которые считали, что целью первого балканского похода Святослава являлось овладение лишь территорией нынешней Добруджи, дунайскими гирлами с центром в городе Переяславце. Об этом говорит сообщение летописи о захвате руссами Переяславца и еще 80 городов по Дунаю, и факт прекращения руссами военных действий после захвата этого района и приостановление дальнейшего наступления, хотя, как известно, болгарская армия была разбита, а правительство, по сообщению византийских хронистов, деморализовано. Русская летопись отметила, что Святослав "седе княжа ту въ Переяславци, емля дань на грѣцех"41.
В пользу этого же свидетельствует и летописная запись о словах Святослава, якобы сказанных им в Киеве о Переяславце как о "середе" его земли, куда "вся благая сходятся". В этой записи отражено понимание летописцем значения Переяславца для русской торговли.
По данным Татищева, во время второго похода Святослав также начал с атаки Переяславца, который после его ухода в Киев вновь был захвачен при помощи "гражан" болгарами42. И вновь военные действия на этом закончились. Святослав же, согласно "Повести временных лет", после вторичного взятия Переяславца заявил грекам: "Хочю на вы ити и взяти градъ вашь, яко и сей". Но это было уже новое развитие событий - дело шло к войне двух государств. Что касается болгарских территорий, то у нас нет свидетельств о том, чтобы до начала военных действий против Византии иные территории Болгарии, кроме Подунавья, подвергались русскому нашествию.
Таким образом, одним из главных условий русско-византийского договора, заключенного Калокиром в Киеве, явилось вынужденное согласие Византии на овладение Русью ключевыми торговыми позициями на Дунае, и в первую очередь Переяславцем, которые, как это убедительно показал болгарский ученый И. Сакзов, издавна имели первостепенное значение для русской торговли43. Судя по тому, что Святослав явился в Переяславец и продолжал брать дань с греков, византийское посольство подтвердило действующие пункты договора 907 г. о выплате Византией ежегодной дани Руси.
В. И. Сергеевич посетовал в свое время на то, что самый текст договора Калокира и Святослава не сохранился44. Однако он и не мог сохраниться. Во-первых, потому, что договор лишь восстанавливал нарушенное конфликтом действие прежних соглашений, а во-вторых, потому, что носил, по нашему мнению, тайный характер. Его смыслом стала договоренность об урегулировании спорных вопросов в Северном Причерноморье и о предстоящем вторжении русского войска в Подунавье. В этом случае, как и в предыдущих, союзные действия реализовывались благодаря либо устным переговорам, либо переписке через специальных гонцов. Необходимо иметь в виду и то, что стороны должны были соблюдать определенные меры предосторожности чисто военного характера. Наличие и в Киеве, и в Константинополе великого множества иностранцев - купцов, путешественников, разного рода наемников создавало в случае открытых переговоров относительно тех или иных союзных действии благоприятную возможность для "утечки информации". Договоренность Калокира в Киеве стоит в ряду таких же тайных посольских переговоров, которые давно уже стали практиковаться в древней Руси, как и в других странах Восточной Европы того времени. Именно поэтому, вероятно, миссия Калокира осталась неизвестной русским летописцам.
Однако переговоры Калокира не были исчерпаны только выше отмеченными сюжетами. Совершенно неожиданно они приняли личностный характер: параллельно с русско- византийским тайным соглашением об урегулировании отношений в Северном Причерноморье, а также о византийском нейтралитете в предстоящей русско-болгарской войне было заключено тайное соглашение между Калокиром и русским князем. Оно, по данным Льва Дьякона, состояло в том, что Святослав обещал помочь византийскому патрикию взойти на императорский трон, а тот, в свою очередь, обязался сохранить за Русью завоевания на Балканах, а также предоставить Святославу бесчисленные сокровища. Наличие тайного сговора Калокира и русского князя подтверждается не только этим сообщением Льва Дьякона, но и его последующими известиями. Он рассказал, что Калокир шел в Болгарию вместе с русским войском45. В дальнейшем предприимчивого патрикия застаем в Преславе в тот момент, когда во время русско-византийской войны Иоанн Цимисхий начал штурм болгарской столицы, которую отчаянно защищал русский отряд во главе со Сфенкелом вместе с болгарскими воинами. А это означало, что Калокир находился при дворе болгарского царя Бориса, дожидаясь, видимо, исхода этой войны. Его пребывание в Преславе указывает на то, что он занимал какое-то место в политических расчетах как русского великого князя, так и болгар, которые на данном этапе войны поддерживали Святослава.
В критические часы обороны Преславы Калокир под покровом ночной темноты бежал к русскому князю46, что еще раз подтверждает его давнишнюю связь со Святославом и его активное участие в политической борьбе того времени. Кажется, что дальнейшие следы Калокира теряются. Молчит о нем и византийский хронист. Однако он не исчез с политического горизонта Византии. В 996 г. из Константинополя к германскому императору Оттону III было направлено посольство по поводу переговоров о брачном союзе двух императорских дворов. Во главе греческого посольства стояли Леон и Калокир47. Если в 966 - 967 гг. сын херсонесского стратига был в юном возрасте, то через 30 лет это мог быть уже умудренный опытом политический деятель. Да и к тому времени сошли со сцены и Никифор Фока, и Иоанн Цимисхий, в Константинополе взяла верх македонская династия, отодвинутая прежде в тень узурпаторами, и Василий II мог привлечь к дипломатической службе бывшего противника Никифора Фоки и Цимисхия.
Тайный сговор Калокира со Святославом приводит к мысли, что в Киеве вовсе не исключали последующее военное столкновение с Византией и заранее готовились к нему, стремясь использовать в дальнейшей борьбе фигуру претендента на византийский престол, а в случае победы утвердить на императорском троне своего ставленника. Это указывало на то, что Святослав понимал вынужденность уступки Никифора Фоки в Подунавье и держал в поле зрения борьбу с империей в будущем. Подобный вывод находит подтверждение и в политике Византии, в тех шагах, которые предпринял Никифор Фока, едва русское войско появилось в Болгарии. Лев Дьякон сообщил, что византийский император, узнав о победах руссов на Дунае, немедленно стал готовиться к войне с ними - организовывать армию, флот, приказал замкнуть Босфор цепью. Он посчитал для себя "вредным" вести войну одновременно с Болгарией и с Русью и предпринял попытку договориться с болгарами. Этому способствовало и то, что он узнал об измене Калокира.
Думается, что и в этом случае византийский хронист историю взаимоотношений империи и Руси тех дней трактует неправильно. Ни о какой борьбе в Византии на два фронта не было и речи, никаких военных действий против Болгарии после 966 г. Никифор Фока не предпринимал. Измена Калокира никак не могла повлиять на решимость императора начать подготовку к войне с Русью. Просто вынужденно согласившись с русским присутствием на Дунае, Византия немедленно, в духе своей дипломатии, начинает пока тайно борьбу против своего непрошеного союзника. Именно в этом плане следует рассматривать, на наш взгляд, три многозначительных факта: направление в Болгарию посольства Никифора Эротика и епископа Евхаитского с предложением союза против Руси, подкрепленного брачными узами византийского и болгарского царствующих домов. Об этом писал Лев Дьякон. Второй факт - это нападение печенегов на Киев в 968 г., о чем рассказывается в "Повести временных лет". Наконец, епископ Лиутпранд сообщил, что в июне 968 г. в Константинополе с большим почетом приняли болгарских послов.
Таким образом, с момента появления Святослава на Дунае Никифор Фока вопреки договору с Русью затевает против нее активные действия, которые не носят отнюдь открытого характера, так как в истории остались неизвестными истинные инициаторы печенежского нападения 968 г., а содержание переговоров Никифора Эротика и Феофила Евхаитского, как и прием болгарского посольства в Константинополе, еще не указывали на антирусские происки византийского императора. Поэтому летом 968 г. русские торговые суда, о которых сообщает Лиутпранд, безмятежно стояли на рейде византийской столицы, хотя Византия тайно начала активную борьбу против присутствия руссов на Дунае, что еще раз говорит в пользу вынужденности византийского нейтралитета в этом вопросе.
С лета - осени 967 г. по лето 968 г. Святослав находился в Переяславце. С виду отношения с Византией были дружественными, хотя к этому времени в Константинополе могли узнать о происках Калокира, как об этом писал Лев Дьякон. Военные действия с Болгарией также были прекращены. Нет и сведений о том, что Святослав в этот период претендовал на овладение всей Болгарией. Кажется, что установилось то status quo, которое внешне устраивало и Византию, и Русь, хотя империя готовилась к схватке со Святославом, а тот, в свою очередь, еще будучи в Киеве, заключил тайный договор с Калокиром о совместных действиях против Никифора Фоки.
Относительно того времени у нас есть лишь одно свидетельство источника - "Повести временных лет". Там сказано весьма лаконично: "И седе княжа ту въ Переяславци, емля дань на грѣцех". Однако эта фраза наполнена большим историческим смыслом. Она возвращает нас к истокам русско-византийских мирных урегулирований - к вопросу об уплате империей ежегодной дани Руси. Уплата дани лежала в основе всех межгосударственных мирных соглашений Руси с Византией, начиная с 860 года48. Судя по тому факту, что летописец упомянул о взимании Святославом дани с греков во время пребывания его в Переяславце, это может быть косвенным свидетельством недавнего нарушения империей своих традиционных финансовых обязательств в отношении союзника. После посольства Калокира отношения двух государств на время нормализовались, и империя вновь стала выплачивать Киеву регулярную дань, что и зафиксировано в летописи.
Однако в этом случае нас интересует не столько вопрос о том, как надо понимать в данном контексте фразу о дани, сколько факт длительности, протяженности пребывания Святослава в Переяславце. Кажется, что овладение ключевыми пунктами на Нижнем Дунае вполне устраивало русского князя. Правда, византийские хронисты говорят о том, что во время первого похода руссы "захватили Болгарию" и не желали покидать страну "вопреки договору, заключенному ими с Никифором"49. Однако эти сведения находятся в резком противоречии с сообщениями Льва Дьякона и Лиутпранда об обмене посольствами между Болгарией и Византией, т. е. о самостоятельном политическом существовании Болгарского царства, у которого Святослав отвоевал лишь тот район, который контролировал русские торговые пути на Балканы и в Западную Европу.
Византийские хронисты, рассказав о появлении Святослава в Болгарии, также хранят молчание относительно его дальнейшего там пребывания и возвращаются к руссам, уже говоря о начале русско-византийского конфликта, относящегося к 970 г., когда на византийском престоле появился Иоанн Цимисхий. Это, в свою очередь, возможно, свидетельствует о затишье в военных действиях и о том, что Святослав считал для себя цель похода достигнутой. Новый император, согласно данным Льва Дьякона, заявил Святославу о необходимости выполнять договоренность с Никифором Фокой, получить обещанную награду и уйти из Болгарии50. Что касается прежнего византийского правительства, то оно, кажется, было согласно с таким поворотом событий. Об этом свидетельствуют два примечательных факта. Болгары, как сообщает Лев Дьякон, "с воздетыми руками умоляли императора защитить их". "Если бы он помог им, - замечает хронист, - то без сомнения одержал бы победу над скифами". Однако эти просьбы, видимо, мало волновали Никифора Фоку: вскоре после установления дипломатических контактов с болгарами греческие войска во главе с патрикием Петром ушли в Сирию и осадили Антиохию51. По существу, Византия, скрепя сердце и опасаясь своего союзника, согласилась с его появлением на Дунае и никаких требований к руссам в 967 - 968 гг. не предъявляла. Поэтому слова Льва Дьякона о том, что, согласно договору, Святослав якобы должен был уйти из Болгарии, противоречат не только им же самим высказанным сведениям, но и ходу развития событий.
Стремление Руси сохранить за собой контроль над низовьями Дуная подтверждается и другими свидетельствами русской летописи. Здесь следует упомянуть о словах, будто переданных киевлянами с гонцом своему князю: "Ты, княже, чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабивъ". Мы, естественно, вовсе не считаем их достоверными, однако они в известной степени представляют собой оценку древним автором ситуации, сложившейся в Подунавье, когда, утвердившись здесь, Святослав не торопился возвращаться на родину. В этом же направлении ведет нас и известная летописная запись, приписывающая князю слова о том, что Переяславец - это "середа" его земли. Здесь объясняется и причина этого интереса Святослава к Переяславцу: он был одним из центров восточноевропейской торговли, куда "вся благая сходятся"52.
Наконец, о стремлении руссов сохранить стабильное положение именно в Подунавье свидетельствует и факт оставления Святославом части своего войска на Дунае после его ухода в 968 г. на выручку Киева. Узнав об опасности, грозившей столице Руси, Святослав "вборзе вседе на коне съ дружиною своею, и приде Киеву". Именно так интерпретировали эти слова летописи Татищев, Чертков, Погодин, а позднее Левченко, Стоукс. Причем историки подчеркивали, что Святослав увел с собой на родину лишь конную дружину: пехота, эта основная часть русского войска, передвигавшаяся на судах, осталась на Дунае. Характерно свидетельство на этот счет и Льва Дьякона. Рассказав о тех трудностях, с которыми встретился Иоанн Цимисхий после захвата власти в декабре 969 г., византийский хронист упоминает о постоянных набегах руссов на византийские владения53, а это означает, что руссы, оставшиеся в Болгарии, не очень заботились о соблюдении мира с Византией и тревожили ее своими нападениями. К тому же византийские хронисты дружно обошли молчанием второй поход Святослава на Дунай, а это может означать лишь одно, согласно их представлениям, руссы никуда из Подунавья не уходили и владели этим районом, даже несмотря на отсутствие здесь своего предводителя.
В этом контексте известный интерес представляют сведения, приводимые В. Н. Татищевым. Историк сообщил, что после ухода Святослава из Переяславца болгары попытались взять город. Воевода Святослава Волк "крепко во граде оборонялся". Затем из-за нехватки продовольствия, а также узнав, что "некоторые граждане имеют согласие с болгоры", он тайно вывел войско из города и ушел вниз по Дунаю. В устье Днестра воевода встретился с возвращавшимся из Киева Святославом54. Если события, о которых сообщает Татищев, действительно имели место (а в этом вряд ли можно сомневаться, имея в виду оставление части русского войска в Болгарии и набеги руссов до воцарения Иоанна Цимисхия, т. е. до зимы 969 г., на византийские владения), то случились они, видимо, либо осенью 969 г., либо весной 970 г.: единственным хронологическим признаком здесь является факт возвращения Святослава обратно на Дунай, что произошло, по словам летописи, после смерти Ольги; согласно же Льву Дьякону, первое, что сделал Иоанн Цимисхий, это попытался заключить мир с руссами и направил к Святославу посольство. Если учесть, что русско-византийская война разгорелась летом 970 г., то приходится признать, что и русский летописец, и византийский хронист близки не только в описании событий 968 - 970 гг., но и в последовательности их изложения. А отсюда вытекает и хронологическая их общность. События от ухода Святослава в Киев до его возвращения на Дунай укладываются в промежуток между 968 г. и весной 970 года. Причем овладение болгарами Переяславцем относится не к началу этого хронологического периода, а к его концу, так как Святослав подоспел на выручку Волку, застав того еще на Днестре. А это еще раз говорит в пользу пребывания русского войска на Дунае по меньшей мере в течение двух лет.
Возникает вопрос, только ли торговыми интересами был вызван поход Святослава на Дунай. Думается, что ограничивать проблему таким образом было бы неправомерным. Несомненно, экономическое значение Переяславца в системе русской торговли на Юго-Западе и Западе имело большое значение для Руси, однако главная задача, которую стремился решить Святослав как на Востоке, так и на Юго-Западе, - это сокрушить своих политических и военных противников, а затем уже извлечь экономические выгоды из своих побед. Врагами Руси в это время являлись и Хазария, и Болгария, где власть находилась в руках провизантийски настроенной знати. Отражение русско-болгарских противоречий той поры находим и в сведениях, приводимых В. Н. Татищевым о том, что удар по Болгарии Святослав нанес в отместку за помощь болгар хазарам, а во время похода на Дунай ему пришлось преодолевать силы военной коалиции болгар, хазар, ясов и касогов55. В этом факте мы не видим ничего невероятного, поскольку русско-болгарские отношения последних лет действительно отличались враждебностью, за которой стояла политика правящей в Болгарии провизантийски настроенной верхушки. Вместе с тем следует обратить внимание и на то, что Святослав в 968 - 971 гг. не предпринял никаких враждебных действий против Западной Болгарии, где укрепилось антивизантийское правительство комитопулов.
Отправляясь в первый поход на Дунай, Святослав, на наш взгляд, стремился прежде всего изменить ориентацию болгарского правительства, соотношение сил в Болгарии, превратить эту страну вновь в дружественное Руси государство. Захват Подунавья мог подкрепить эти политические расчеты. Первый поход русского войска на Дунай, мы полагаем, закончился мирным договором между Русью и Болгарией. В пользу этого говорит несколько обстоятельств: во-первых, долгое пребывание руссов в Переяславце без ведения .каких-либо военных действий против болгар, во-вторых, относительно мирно складывающиеся отношения между Русью и Византией в это же время. Святослав по-прежнему получал дань с Византии, русские торговые суда еще в 968 г. находились в Константинопольской гавани56. А это значит, что в то время в русско- византийских отношениях действовали нормы договора 944 года.
Одним из основных условий русско-болгарского соглашения, по-видимому, был пункт о контроле Руси над землями по нижнему течению Дуная. Но это вовсе не означало, что и Византия, и антирусская группировка в болгарском правительстве согласились с таким положением дел. Отсюда оборона Константинополя против руссов, болгаро-византийское сближение, набег печенегов на Киев и попытка провизантийской группировки среди болгарской знати повернуть ход событий в прежнее антирусское русло, отражением чего и явилось возобновление Болгарией военных действий против Руси в 969 году.
Русь также не рассчитывала на мирный исход дела и готовилась в основном к противоборству с Византией. Враждебность руссов к империи проявилась как в их прежних тайных переговорах с Калокиром, так и в последующих их набегах на византийские владения в Европе, что позволило Льву Дьякону охарактеризовать эти действия как состояние войны Руси и Византии уже до 970 года. Такой нам представляется истинная подоплека событий, которая отразилась в оживленной дипломатической деятельности того времени Руси, Византии, Болгарии, печенегов, Херсонеса и нашла воплощение в соглашениях Руси с Византией в 967 г., с Болгарией в 967 г., Византии с Болгарией в 968 году. Во второй половине 968 г., отогнав печенегов от Киева, Святослав также заключил с ними мир 57 .
Однако к этому времени относятся и некоторые другие дипломатические шаги Руси, которые не были замечены историками. В первую очередь следует сказать, что уже в 967 г. Святослав пытается найти союзников в своих предстоящих военных предприятиях. Первыми из них являлись венгры. В нашем распоряжении на этот счет имеется одно достоверное, но косвенное свидетельство Лиутпранда, другое - не подтвержденное иными источниками, но прямое свидетельство В. Н. Татищева. Конечно, мы обязаны рассмотреть их в совокупности, как и сопоставить их с другими сведениями источников, которые могут пролить дополнительный свет на состояние русско-венгерских дипломатических сношений.
Лиутпранд сообщал, что во время его пребывания в Константинополе в июле 968 г. венгры совершили нападение на Фессалонику и увели в плен 500 греков58. Примечательно, что когда печенеги шли на Киев, венгры примерно тогда же вторглись в византийские владения. Конечно, у нас нет никаких оснований сделать вывод, будто Святослав по образцу византийской дипломатии организовал рейд венгров на Фессалонику, однако совпадение этих двух нападений заставляет обратиться к другим, уже упоминавшимся рейдам венгров на византийскую столицу. Под 934 г. "Повесть временных лет" вслед за греческими источниками сообщила, что венгры, по-пленив всю Фракию, впервые подошли к. Константинополю. Роман I Лакапин вынужден был заключить с ними мир. К этому же времени относится разрыв в мирных и добрососедских отношениях между Русью и Византией, которые в конце концов вылились в русско-византийскую войну 941 - 944 годов. Враждебность венгров по отношению к империи, таким образом, совпала по времени с зарождением (или резким углублением) русско-византийских противоречий. Подобная же ситуация повторилась в начале 40-х годов X века. Потерпев поражение от греков в 941 г., Игорь собирает в новый поход солидные силы, нанимает печенегов, приглашает к участию в походе варягов. А тем временем в 943 г. венгры напалм на Константинополь и вынудили императора Романа вновь заключить с ними мир. И опять-таки обострение отношений Руси и Византии совпало с венгеро-византлйским военным конфликтом. Наконец, следующий этап синхронных антивизантийских действий приходится на конец 60 - начало 70-х годов. Такое совпадение едва ли можно считать случайным.
В свете таких "совпадений" следует рассмотреть сведения В. Н. Татищева о союзных действиях Руси и венгров еще в 967 году. Двинувшись в Болгарию, Святослав не спешил появиться на Дунае. Поначалу он направился вверх по Днестру, "где ему помощь от венгров приспела". Далее идет такая запись: "С угры же имел любовь и согласие твердое". Заметим при этом, что Татищев не располагал известием Лиутпранда о нападении венгров на территорию Византии в 9 (58 году). Эти факты, сопоставленные со сведениями византийских хронистов об участии венгров в антивизантийской коалиции, возглавляемой Святославом в 970 г., указывают, что венгры не вдруг появились вместе с руссами и печенегами под Константинополем. Таким образом, можно вполне определенно утверждать, что уже во время первого похода на Дунай Святослав постарался обеспечить это военное предприятие дипломатическими средствами: он заключил договор о невмешательстве в его действия со стороны Византии, вошел в дипломатические контакты с венграми и совместно с ними обратился против болгарского войска. Осенью 969 г. Святослав вновь появился на Дунае. К этому времени новое болгарское правительство во главе с царем Борисом, опираясь на союзный договор с Византией 968 г., приступило к решительным действиям: русские гарнизоны были выбиты из дунайских крепостей, Переяславец осажден и затем захвачен. Болгария вновь оказалась в состоянии войны с Русью.
Однако Святослав быстро восстановил утраченные было позиции. Нанеся поражение болгарскому войску под Переяславцем, он штурмом взял город. Русская летопись указывает на упорный характер этих боев - "бысть сеча велика"59. Более подробно раскрывает ход событий В. Н. Татищев60. Причем он указывает, что среди горожан не было единства: часть из них ("некоторые граждане") вступила в "согласие с болгоры". Именно это, согласно Татищеву, и определило в дальнейшем оставление города воеводой Волком. Примечательно и сообщение Устюжской летописи о том, что, взяв Переяславец, Святослав "казни в нем изменников смертию"61, что свидетельствует о сложной обстановке в городе в период пребывания там руссов, наличии среди горожан про- и антирусской группировок. Расчет болгарского правительства на помощь Византии не оправдался: лучшие греческие войска в то время находились в Сирии и стояли под Антиохией62. В октябре 969 г. Переяславец был взят.
Дипломатия Святослава в период русско-византийской войны 970 - 971 годов
Именно на это время приходится обострение русско-византийских противоречий. Какие у нас есть на этот счет свидетельства? Прежде всего данные "Повести временных лет" - греки перестали выплачивать Руси дань. Повествуя о начавшемся на следующий год военном столкновении между руссами и греками и о попытках Византии покончить дело миром, летопись сообщает: "И реша грѣци: "Мы недужи противу вамъ стати; но возми дань на насъ и на дружину свою". Эго означало, что весной 970 г. Византия согласилась уплачивать по-прежнему как ежегодную дань Руси, так и дать обычную в таких случаях военную контрибуцию на дружину. Однако греки обманули Святослава. Они собрали "множѣства вой" "и не даши дани"63.
Приведенные факты говорят лишь об одном: дань Руси, ту самую дань, которую брал с Византии Святослав, сидя в 967 - 968 гг. в Переяславце, греки к моменту захвата престола Иоанном Цимисхием, т. е. к 11 декабря 969 г., Руси уже не уплачивали. Как сообщает Лео Дьякон, новый император столкнулся с постоянными набегами руссов на византийские владения. В этой связи следует прислушаться и к сведениям В. Н. Татищева: "Уведав же Святослав от плененных болгор, что греки болгор на него возмутили, послал в Константинополь к царю объявить им за их неправду войну"64.
В этом сообщении нет ничего, что могло бы вызвать подозрение в недостоверности: наличие болгаро-византийского сговора против Руси подтверждается данными византийских хронистов, активные антирусские действия болгарской верхушки проявились во время нападения на русские гарнизоны на Дунае и захвата болгарами Переяславца. Отвоевав обратно Персяславец, Святослав мог от бывших там болгар узнать о подробностях соглашения, заключенного за его спиной болгарским правительством и Византией. Однако думать, что именно эти сведения явились причиной объявления Русью войны Византийской империи, было бы неправильным. Они могли явиться лишь внешним поводом для наступления русского войска на владения империи. Главное же заключается в том, что Русь и Византия в 60-е и к началу 70-х годов остро соперничали между собой за преобладание в Северном Причерноморье. Следует иметь в виду и свидетельство Льва Дьякона о начале Цимисхием переговоров с руссами с заявления: "чтобы он (Святослав. - А. С.), получив обещанную Никифором награду, оставил Мисию"65. Именно в это время, несмотря на свои прежние заверения, греки потребовали ухода Святослава из Болгарии.
Пониманию сути противоречий между Византией и Русью способствует и анализ содержания переговоров между Святославом и Цимисхием в 970 г., о которых рассказывает тот же хронист. Уже в начале переговоров русский князь заявил, что он требует либо огромного выкупа за завоеванные города, либо ухода греков из Европы, "им не принадлежащей", в Азию. В дальнейшем Святослав сказал еще более определенно: руссы скоро поставят свои шатры "перед византийскими воротами"66. Таким образом, в этих сведениях византийского хрониста проглядывает стремление Руси нанести Византии решающий удар на Балканах, что соответствует и замыслу Святослава на переговорах с византийским послом еще в 967 голу.
Что касается вопроса о Болгарии, то его необходимо решать совсем в иной плоскости, чем это предлагает Татищев. Судя по развитию событий, Святослав не мог смириться с тем, что вместо дружественной Болгарии рядом с его дунайскими владениями оказалось враждебное государство. Успех 967 г. едва не был перечеркнут захватом болгарами Переяславца. За Болгарией стояла Византия, и до тех пор, пока империя оказывала влияние на болгарскую политику, Святослав не мог чувствовать себя спокойно в Подунавье. Этот узел противоречий, завязанный еще в середине 60-х годов, так и остался не развязанным до начала 70-х годов. С точки зрения Византии, как это показывают источники, выход был лишь один - удалить Святослава из Болгарии. Для Руси решение вопроса лежало в нанесении империи решающего удара и превращении Болгарии в дружественное государство, как это было во времена Симеона.
В 970 г. между Русью и Византией начались военные действия. Они разразились в то время, когда Цимисхий столкнулся с большими трудностями как внутри страны, так и внешнеполитическими67. В этих условиях он решил поначалу покончить дело миром и направил к Святославу свое первое посольство. Лев Дьякон рассказывает, что оно обязалось выплатить Святославу "награду", обещанную Никифором Фокой, и потребовало ухода руссов из Болгарии. "Повесть временных лет" также сообщает о первом посольстве греков к руссам, однако подчеркивает, что основным сюжетом переговоров был вопрос о дани. Согласно византийскому хронисту, руссы не пошли на мир и потребовали либо огромного выкупа, либо ухода греков из Европы. По летописи же, греки не согласились выплачивать дань Руси, что и привело к военным действиям. Вторые переговоры Лев Дьякон связывает непосредственно с неудачей первых. Летопись же вначале рассказывает о ходе военных действий, о победе русского войска во главе со Святославом над греками и о его походе на Константинополь ("И поиде Святославъ ко граду, воюя и грады разбивая..."68). Причем, повествуя о втором посольстве к Святославу, Лев Дьякон мало чем отличает его от первого. Русский же летописец говорит совсем об ином. Он отмечает двукратность и сложность русско-византийских переговоров. Поначалу, согласно летописи, греки направили к Святославу посольство, преподнесшее ему золото и паволоки. Но русский князь остался к этим дарам равнодушным. Тогда греки послали к Святославу новое посольство, одарившее его оружием, которое он принял. Такой исход дела якобы испугал греческих "боляр", которые по возвращении этого посольства сказали: "Лютъ се мужь хочеть быти, яко именья не брежетъ, а оружье емлеть. Имися по дань". После этого император направил к Святославу следующее посольство, которое и передало его предложение русскому князю: "Не ходи къ граду, возми дань, еже хощеши". И далее летописец добавляет: "За маломъ бо бе не дошелъ Царяграда". Греки "даша дань" Святославу, также обязались выплатить руссам контрибуцию, в том числе и на убитых с тем, чтобы взял род каждого из них. Сам же Святослав "взя же и дары многы, и възвратися в Переяславець"69.
Таким образом, если сведения о первом посольстве в некоторой степени совпадают у Льва Дьякона и в "Повести временных лет", то далее они существенно расходятся: византиец сообщает о второй попытке греков договориться с руссами, летописец же предлагает историю заключения русско-византийского мира по окончании военных действий. Чтобы определить истинную последовательность событий, их смысловое значение, а также интересующую нас дипломатическую сторону дела, необходимо выявить характер военных действий, которые должны были в известной степени повлиять на ход дипломатических переговоров сторон. Византийские источники сообщают о неудачном для руссов сражении под Аркадиополем, а летопись - о победе русского войска во главе со Святославом в ожесточенном бою над греками. Соответственно разделились и мнения историков. Одни доверяли византийцу, другие - сообщению русской летописи, и лишь М. Я. Сюзюмов обоснованно, на наш взгляд, заметил, что в византийских хрониках и русской летописи речь идет о разных сражениях70.
Эта точка зрения может быть подкреплена и рядом других факторов, не отмеченных исследователем. Шла зима 969 - 970 годов. Руссы осуществили набеги на византийские владения, однако широких военных действий еще не велось. Они разгорелись позднее на полях Македонии и Фракии. Во Фракии с руссами дрался патрикий Петр. В одном из сражений, рассказывает Лев Дьякон, он победил "скифов", убил их предводителя. Далее сведения о Петре исчезают. Зато хронист сообщает, что руссы, узнав о появлении греков в Европе, "отделили от своего войска одну часть и, присоединив к ней рать гуннов (печенегов. - А. С.) и мисян (болгар. - А. С.), послали против ромеев"71. Это сообщение примечательно. Оно говорит о том, что руссы действовали по меньшей мере двумя отрядами, один из которых воевал совместно с союзниками. Скилица дополняет данные Льва Дьякона известием о том, что под Аркадиополем, кроме руссов, болгар и печенегов, против греков сражались также венгры72. Таким образом, предположение М. Я. Сюзюмова о состоявшихся по меньшей мере двух крупных сражениях греков с руссами находит в этих фактах дополнительное подтверждение. Какое из них было вначале, какое в конце военной кампании 970 г., сказать определенно невозможно, но, судя по тому, что греки запросили мира, решающим было то, в котором войско во главе с самим Святославом взяло над византийцами верх.
Другим аргументом в пользу этого положения являются сведения о количестве сражавшихся. Под Аркадиополем, по данным Льва Дьякона, у Варды Склира было 10 тыс. воинов; у неприятеля 30 тыс. человек. Даже не принимая на веру цифровых данных византийского хрониста, мы не можем не обратить внимание как на относительно небольшое число греческих воинов, так и на то, что, даже по сведениям хрониста, здесь было не все русское войско. Патрикий Петр, имевший успех в отдельных стычках с руссами, возможно, с их передовым отрядом, затем встретился в решающем сражении с главными силами Святослава. Описание этой битвы мы, видимо, и находим в "Повести временных лет". Руссы одолели и "бежаша грѣци"73. После этого Святослав двинулся "ко граду", "воюя" и "разбивая" другие города: продолжалось опустошение Фракии. В это время на ближних подступах к Константинополю Варда Склир встретил русский отряд, а также союзные руссам отряды болгар, печенегов и венгров. Союзники потерпели поражение. Рассказывая об этом событии, Лев Дьякон как бы продолжает мысль русской летописи. Та сообщает, что руссы шли на Константинополь, а византийский хронист дополняет: Варда Склир остановил "быстрое продвижение россов на ромеев"74. Затем Варда Склир был отозван в Малую Азию на подавление восстания Варды Фоки (Лев Дьякон), а Святослав после многократных переговоров с греками и заключения с ними мира на условиях выплаты Византией дани Руси, предоставления ей военной контрибуции и дорогих подарков князю ушел обратно на Дунай ("Повесть временных лет"). Военные действия между руссами и греками с лета 970 до пасхальных дней 971 г. были приостановлены.
Чем была вызвана эта передышка? Конечно, не победой руссов, иначе непонятен был бы уход Варды Склира в самый тяжелый для империи момент, когда враг находился под Константинополем. Тем более неверным было бы считать, что византийцы победили руссов, так как в этом случае пришлось бы полностью зачеркнуть сведения "Повести временных лет" и еще раз упрекнуть летописца в фальсификации. Между тем как данные летописи о переговорах Святослава с греками после решающего сражения соответствуют линии, определенной и Львом Дьяконом о стремлении греков закончить дело миром еще до широких военных действий.
Анализируя сведения источников, мы можем прийти к выводу о том, что ни одной из сторон летом 970 г. не удалось добиться решающего перевеса. Греки потерпели серьезное поражение во Фракии и потеряли там армию патрикия Петра, но на ближних подступах к Константинополю им удалось остановить союзников, нанести удар союзному войску, в котором русский отряд входил лишь частью сил. А поскольку первыми под Аркадиополем были опрокинуты печенеги, а затем другие союзники, вторая коалиция дала первую трещину, Святослав отказался от попытки штурмовать Константинополь, тем более и греки запросили мира. Такой ход событий соответствует и их изложению в "Повести временных лет": после победы Святослава над греками он двинулся к Константинополю, "воюя" и "разбивая" иные города. Если бы эта битва была под Аркадиополем, т. е. в непосредственной близости от византийской столицы, то далее двигаться было бы некуда: Константинополь был рядом. В то же время из летописного текста неясно, почему Святослав, который собирался взять Константинополь, вдруг согласился на мирные переговоры. Ответ на этот вопрос мы не получим, если не примем во внимание поражения союзных войск под Аркадиополем. Факт этого поражения либо скрыт летописью, либо неизвестен ей.
Итак, летом 970 г. в самый разгар войны враждующие стороны заключают мир, сведения о котором отложились в "Повести временных лет" и свидетельством которого явился уход Варды Склира, прекращение широких военных действий до весны 971 года. Этому миру предшествовали двукратные переговоры, жестокие сражения крупных военных сил противников на полях Фракии, которые протекали с переменным успехом, а затем длительные и упорные переговоры между греческими посольствами и Святославом. Судя по данным летописи, греки поначалу пытались откупиться дарами. Об этом свидетельствует первое и второе посольства Цимисхия. Однако потребовалось третье посольство для того, чтобы решить вопрос о мире. Конечно, мы вовсе не обязаны верить летописи в отношении количества посольств и содержания переговоров каждого из них, но Лев Дьякон также указывает на двукратные посольские контакты между руссами и греками, что в известной степени заставляет с доверием отнестись к сообщению летописи.
Что касается содержания переговоров, то принесение во время первого посольства византийцами даров Святославу в знак прекращения военных действий было традиционным для византийской дипломатии, и в этом мы не должны видеть лишь легендарный элемент. Сложнее дело с содержанием последних посольских переговоров, которые закончились заключением мира. Ряд историков прошлого выразили сомнение в достоверности этих сведений, как и сообщении летописи о взимании Святославом дани с греков ранее, в 967 - 968 годах. Согласиться с этими оценками - значит поставить под сомнение сами условия русско-византийского мира летом 970 года. Между тем мир 970 г. был тесно связан с состоянием русско-византийских отношений 967 - 968 годов. Более того, своими корнями его условия восходили к традиционному для отношений Руси и Византии обязательству империи выплачивать Киеву дань, возникшему в 860 г. и подтвержденному в 907, 944, 967 годах.
И в 970 г. условия мира, как они изложены в "Повести временных лет", четко отделили уплату дани от других обязательств Византии. Послы, возвратившись к императору, дали ему совет: "Имися по дань". Затем следует сообщение о направлении к Святославу нового посольства, в результате которого уплата дани империей восстанавливалась. Далее следует фраза: "И дата ему дань; имашеть же и за убьеныя". В этом случае мы уже имеем дело не с ежегодной данью, о которой шла речь выше, а о контрибуции, как это было и в 907 г., и в 944 г., когда также дань и контрибуция оговаривались, как условия мира, раздельно. Наконец, еще одним условием мира явилось предоставление Святославу "даров многих". Эти условия лежат, так сказать, на поверхности. Но нельзя забывать еще об одной договоренности, которая вытекала из последующих событий: греки, видимо, не сумели настоять на окончательном уходе русского войска из Болгарии. Во всяком случае, согласно летописи, Святослав двинулся назад в Переяславец. По данным Льва Дьякона, весной 971 г. русский князь оказался в Доростоле - на Дунае.
Иоанн Цимисхий использовал передышку для борьбы с мятежом Варды Фоки. Вместо Варды Склира был назначен Иоанн Куркуас. Продолжались отдельные стычки между греками и руссами, которые, сообщает Лев Дьякон, "делали нечаянные набеги". После назначения Иоанна Куркуаса они стали "надменнее и отважнее"75. Что касается сведений Скилицы о появлении после военных событий русского посольства в Константинополе с целью "выведать дела ромеев", а также о переговорах императора с русскими послами, в ходе которых Цимисхий упрекнул руссов в том, что они "допускали несправедливости"76, то они указывают на наличие в это время мирных отношений бывших противников. Это также подтверждает достоверность сообщения "Повести временных лет" о заключении между Русью и Византией мира.
Итак, летом 970 г. совершенно очевидна большая дипломатическая активность сторон как до начала военных действий, так и после их прекращения. О достоверности неоднократных русско-византийских посольских переговоров в течение этого года говорят и отложившиеся в русских летописях сведения о форме их проведения. "Повесть временных лет" сообщает: когда первое посольство явилось к Святославу с золотом и поволоками, князь сказал: "Въведите я семо" ("введите их сюда"). Греки вошли, поклонились ему и положили перед ним дары. Святослав приказал своим слугам: "Схороните". Во время второго посольства Святослав "нача хвалити, и любити, и целовати царя"77. По поводу выработки условий мира стороны вели между собой переговоры в виде передач и греками речей Цимисхия и ответов Святослава ("И посла царь, глаголя сице...", Святослав, "глаголя"). Устюжская летопись те же факты излагает более пространно. В связи с первым посольством добавлено, что "приидоша греци с челобитнем"; далее, почти повторив "Повесть временных лет", устюжский автор пишет, что, не взглянув на дары, Святослав "не отвеща послам ничто же, и отпусти их". По поводу же второго посольства в Устюжской летописи говорится: "И отпусти с честию"78.
Все эти детали переговоров, приведенные как в "Повести временных лет", так и в Устюжской летописи, показывают, что в сознании позднейших авторов эти переговоры отложились именно в качестве официальных дипломатических контактов, сопровождавшихся обычным ритуалом приема иностранных посольств русским великим князем: послов вводили и представляли князю, те преподносили ему дары; он выслушивал их, шли переговоры посредством "речей", затем осуществлялся "отпуск" послов. В одном случае Святослав просто отпустил их, в другом - "с честию". Все это, подчеркиваем, не случайные обмолвки авторов летописных сводов, а осколки действительной системы посольских переговоров, нашедшей более полное отражение в предшествовавших русско-византийских переговорах в связи с заключением договоров 907, 911, 944 гг., приемом в Константинополе княгини Ольги, ответных греческих посольств к Игорю и Ольге79. В данном случае мы имеем дело с неоднократными переговорами, на которых стороны обсуждали лишь одну проблему - условия восстановления мирных отношений между двумя государствами. А поскольку мирные отношения основывались прежде всего на договорах 907 и 944 гг., то летом 970 г. речь шла о конкретных условиях, соответствующих сложившейся ситуации: уплата византийцами дани, контрибуции и вопрос о дальнейшем пребывании руссов в Болгарии.
Дополнительный материал о системе русско-византийских переговоров летом 970 г. дают миниатюры мадридского манускрипта хроники Скилицы. На одной из них изображены переговоры между Святославом и греческим посольством, по-видимому, летом 970 г., поскольку встреча между Цимисхием и русским князем под Доростолом по поводу заключения русско-византийского договора 971 г. отражена в другой помещенной в манускрипте миниатюре. Святослав сидит на троне и принимает послов. Трон Святослава украшен деревянным резным орнаментом80. Автор миниатюры тем самым отразил свое понимание личности Святослава как владетеля тех территорий, которые находились в руках руссов на Балканах, а также подтвердил достоверность сведений о форме посольских переговоров. Этот изобразительный аргумент еще раз убеждает в том, что сообщения о форме дипломатических контактов между Святославом и Цимисхием, отраженные в русских летописях, нельзя сбросить со счетов как чисто легендарные, недостоверные.
В этой связи мы хотим вернуться к вопросу о военной стороне событий и вытекающих отсюда дипломатических контактах. Сообщение Устюжской летописи об обращении греков с "челобитнем" к Святославу, подтвержденное и данными "Повести временных лет" о военных трудностях греков 970 г., раскрывает положение о том, что инициаторами заключения мира летом того года были греки, оказавшиеся в сложной ситуации, несмотря на победу под Аркадиополем. Руссы также пошли на мир, так как уверенности в дальнейшем успехе после кровопролитных боев во Фракии и поражения под Аркадиополем у них не было. В пасхальные дни 971 г. совершенно неожиданно для руссов Цимисхий перешел через Балканы по горным проходам и обрушился на Преславу. Беспечность руссов была очевидна. Сам Святослав в это время находился в Доростоле. В историографии создавшееся положение обоснованно связывают с русско-византийским договором о мире, заключенном в 970 году. А. Д. Чертков и М. П. Погодин в дореволюционной историографии, И. Лебедев, Г. Г. Литаврин, М. В. Левченко - в советской, А. Д. Стоукс - в зарубежной81 пришли к близким выводам, в основе которых лежала мысль о том, что руссы осенью 970 и зимой 971 гг. были убеждены в стабильности создавшегося положения, в неспособности Византии осуществить скорое наступление, а главное - Святослав поверил в реальность заключенного мира. Но данный фактический материал имеет и обратную логическую связь: неожиданное для руссов появление Цимисхия в Северной Болгарии еще раз подтверждает достоверность сообщений русских летописей о заключении мира между греками и Русью и о содержании этого мира, в центре которого стоял все тот же извечный для Руси вопрос об уплате Византией дани Киеву.
Создание антивизантийского союза
Для понимания дипломатии Святослава во время балканских походов принципиальное значение имеет вопрос о поисках им союзников и о формировании антивизантийской коалиции. Исследуя русско-болгарские отношения в 969 - 971 гг. и русскую дипломатию той поры в отношении Болгарии, необходимо иметь в виду наличие среди болгарской знати как провизантийской, так и антивизантийской (и, вероятно, прорусской) ориентации, на что мы уже обращали внимание, а также появление с 969 г. Западно-Болгарского царства, чья внешняя политика отличалась резкой антивизантийской направленностью. Учет этих обстоятельств позволяет нам подчеркнуть неправильность какого-либо подхода к внешней политике Болгарии, как к политике монолитного государства.
Несомненно, такое положение не могло не наложить отпечатка на дипломатию Святослава по отношению к Болгарии уже во время первого похода на Дунай. Его цель в этом походе состояла не в сокрушении Болгарии, а в получении контроля над Нижним Подунавьем и в том, чтобы превратить Болгарию в друга Руси. Наличие русского войска на Дунае должно было поддержать антивизантийские элементы в болгарском руководстве. Венгры, как уже отмечалось, были давними и естественными союзниками Руси.
Русские источники показывают, что отношения Руси с печенегами в 30 - 60-е годы были дружественными. Летопись не сообщает о крупных военных столкновениях между Русью и печенегами с 920 г. по 968 год. Зато под 944 г. она рассказывает о том, что Игорь выступил во второй поход против Византии совместно с печенегами ("Идет Русь; наняли и печенегов"), затем после перемирия с греками он "повеле печенегомь воевати Болъгарьску землю"82. В связи с этим весьма основательным представляется соображение Т. М. Калининой о том, что и сам русско-византийский договор 944 г. свидетельствует о союзных отношениях между Русью и печенегами, так как только при этом условии Русь могла фактически влиять на ход событий в Северном Причерноморье83.
Для понимания русско-печенежских отношений в середине X в. важна, на наш взгляд, оценка их таким компетентным арабским автором, как Ибн Хаукаль. "Оторвалась часть тюрок от своей страны, - писал он, - и стали (они) жить между хазарами и Румом, называют их баджанакийа, и не было им места на земле в прежние времена, и вот двинулись они и завоевали (землю) и они - шип русийев и их сила, и они выходили, раньше к Андулусу, затем к Барза'а"84. Шипом Руси Ибн Хаукаль называет печенегов, а это значит, что в его представлении в середине X в, какая-то часть печенегов находилась не просто в мирных отношениях с Русью, но и являлась ее традиционным военным союзником.
Хотим обратить внимание и на то, что после военного столкновения летом 968 г. Русь поначалу заключила с печенегами перемирие. Его "оформили" печенежский хан и киевский воевода Протич, сказав друг другу "Буди ми другъ" и "Тако створю". "И подаста руку межю собою, - продолжал летописец, - и въдасть печенежский князь Претичю конь, саблю, стрелы. Онъ же дасть ему броне, шитъ, меч"85. Перед нами типичная картина полевого перемирия: военные действия прекращены, вожди меняются оружием86. Но печенеги не ушли из-под Киева, и лишь появление Святослава резко изменило обстановку. Он "собра вой", т. е. не ограничился лишь приведенной им с Дуная конной дружиной, и "прогна печенеги в поли, и бысть миръ". Последний факт представляет особый интерес. Мир, заключенный Русью с печенегами, вновь стабилизировал отношения Руси с кочевниками, хотя это вовсе не означало, что в войне с Русью находились все печенежские колена.
Учитывая эти соображения, следует обратиться к известным сообщениям Льва Дьякона и Скилицы о действиях войск антивизантийской коалиции во главе с Русью под Аркадиополем, где союзники потерпели поражение от армии Барды Склира. Лев Дьякон сообщает, что когда руссы узнали о появлении в Европе двух византийских армий - патрикия Петра и Барды Склира, они направили против последнего часть своего войска, присоединив к нему "рать гуннов" (печенегов. - А. С.) и "мисян" (болгар. - А. С.)87. Скилица записал, что руссы появились во Фракии, "действуя сообща с подчиненными им болгарами и призвав на помощь печенегов и живших западнее, в Паннонии,.. турок (венгров. - А. С.)". Описывая же аркадиопольскую битву, Скилица отмечает, что "варвары были разделены на три части, болгары и руссы составляли первую часть, турки (венгры. - А. С.) - другую и печенеги - третью"88. Первыми были опрокинуты, по данным этого хрониста, печенеги.
Таким образом, византийские историки сообщают о появлении летом 970 г. на полях Фракии войск антивизантийской коалиции, в состав которой входили Русь, Болгария, венгры, печенеги. Что касается участия в коалиции венгров и печенегов, то эти сведения споров в историографии не вызывали. Однако историки до сих пор оставляли без внимания известие В. Н. Татищева о том, что в самом начале конфликта Руси и Византии, когда еще шли русско-византийские переговоры и греки запросили уточнить число русских воинов (чтобы якобы выплатить на них дань), то у руссов было всего 20 тыс., "ибо венгры и поляки, идусчие в помощь, и от Киева, есче не пришли"89. Что касается союзных действий Руси и поляков, то, кроме этого известия Татищева на этот счет, у нас нет иных сведений, хотя сам по себе факт, сообщаемый историком, весьма примечателен и свидетельствует об организации Святославом антивизантийского союза. Но сообщение Татищева о венграх находит неожиданное подтверждение у Скилицы. А это значит, что еще в условиях относительного спокойствия на Балканах в начале 970 г. Святослав основательно готовился к предстоящему противоборству с Византийской империей и заслал посольства к печенегам и в Паннонию, призывая своих союзников на помощь90. Татищев же сообщил, что к моменту переговоров с греками венгры еще не подошли, и это, вероятно, вынудило Святослава повременить с началом военных действий. Лишь к лету союзники появились во Фракии, что и обусловило попытку Святослава продвинуться к Константинополю. Убедительное подтверждение реальности созданной Святославом антивизантийской коалиции мы находим в русско-византийском договоре 971 года. Святослав клянется в нем не только не нападать на Византию, но и обещает не наводить на владение империи, на Херсонес, на Болгарию войск других государств ("Яко николи же помышлю на страну вашю, ни сбираю вой, ни языка иного приведу на страну вашю и елико есть подъ властью гречъскою, ни на власть корсуньскую и елико есть городовъ ихъ, ни на страну болгарьску"91.
Сложнее обстоит дело с вопросом о месте Болгарии в этой коалиции. Вопрос о ее внешней политике в 60- начале 70-х годах X в. можно решать лишь с учетом как русско-болгарских, так и византино-болгарских отношений на каждом поворотном этапе развития событий на Балканах и в Северном Причерноморье, а также внутриполитического развития самой Болгарии. Византийские хронисты, рассказав о первом походе Святослава на Дунай, отметили, что руссы захватили всю Болгарию, они "многие города и селении болгар разрушили до основания, захваченную огромную добычу превратили в свою собственность". Да и "Повесть временных лет" сообщает о далеко не мирном овладении Святославом подунайскими городами92. Что касается сообщения о захвате Святославом всей Болгарии, то здесь византийские хронисты погрешили против истины. Ни о каком захвате не было и речи: едва Святослав укрепился на Дунае, как военные действия были прекращены. Болгария сохранила свой государственный суверенитет, ее послы направляются в Константинополь, откуда прибывает посольство в Преславу. Судя по дальнейшим событиям, Болгария сохранила и свою армию, которая возобновила военные действия против руссов, когда Святослав поспешил на выручку Киева. Таково было положение дел в 967 - 968 годах.
В 969 или начале 970 г. ситуация в известной степени повторилась. Руси вновь пришлось иметь дело с "двойственной" Болгарией: провизантийская тенденция и на этот раз взяла верх во внешней политике страны. Вступив в союз с империей, болгарское правительство готовилось при поддержке Византии к противоборству с Русью, однако Никифор Фока помощи Болгарии не предоставил. Византия стремилась использовать все средства для дальнейшего ослабления Болгарии. Подталкиваемая империей к борьбе с Русью, она вновь оказалась один на один с могучим северным соседом. Провизантийская правящая группировка, осуществляя близорукую политику опоры на своего традиционного врага - империю, вела страну к катастрофе.
События, разыгравшиеся под Переяславцем во время второго похода Святослава на Дунай, лишь подтверждают сложность и противоречивость положения в тогдашнем болгарском обществе. Взяв вторично штурмом Переяславец, Святослав, согласно сведениям Устюжского летописца, "казни в нем изменников смертию"93. В. Н. Татищев также утверждает, что в Переяславце среди горожан после ухода Святослава не было единства. Это может означать, что здесь существовали две партии: одна проявила себя лояльной Руси, другая готова была выступить против нее при первом удобном случае. И таковой предоставился. Можно, конечно, не согласиться с такой трактовкой данного факта, поскольку в применении к событиям в Переяславце он находит отражение лишь в известиях русской летописи и Татищева. Однако оказывается, что в цепи последующих событий этот факт не единичен. Еще дважды византийские хронисты сообщают о расправах Святослава с враждебными ему болгарами.
Первое сообщение относится к событиям в Филиппополе (ныне Пловдив). Лев Дьякон отмечает, что Святослав изумил всех своей "врожденной свирепостью", так как, "по слухам", после взятия Филиппополя он посадил на кол 20 тыс. пленных, чем заставил болгар покориться своей власти94. Это было время, когда Русь вступила в противоборство с империей, руссы появились в Южной Болгарии и овладели Филипппополем. Историки П. Мутафчиев, М. В. Левченко отмечали, что в этом городе, находившемся в непосредственной близости от Константинополя, сильнее всего чувствовалось византийское влияние, поэтому Святослав нанес удар именно той части болгар, которая активно поддерживала союз с империей и, вероятно, оказала руссам активное сопротивление. П. O. Карышковский не без основания высказывает предположение, что Филиппополь до появления здесь Святослава был захвачен греками и расправу руссы учинили над пленными греками95.
Лев Дьякон, Скилица, Зонара сообщили также о репрессиях Святослава в Доростоле на последнем этапе войны. Лев Дьякон пишет, что запертый в Доростоле русский князь, видя, как болгары покидают его, начинают поддерживать греков, и понимая, что если все они перейдут на сторону Цимисхия, то дела его кончатся плохо, казнил в Доростоле около 300 "знаменитых родом и богатством мисян", остальных же заключил в темницу. Скилица утверждает, что после неудачной для руссов битвы под Доростолом в тюрьму было посажено 20 тысяч. Зонара так комментирует этот факт: Святослав заточил часть горожан, "боясь, как бы они не восстали против него"96. Таким образом, в последующих событиях Святослав, видимо, учел опыт Переяславля, жестоко подавляя сопротивление провизантийски настроенной знати и нейтрализуя колеблющихся.
Необходимо учитывать и факты отпадения болгарских городов от союза со Святославом по мере успехов войск Цимисхия и его продвижения к Доростолу. В частности, Плиска и другие города "отложились от руссов" и перешли на сторону греков после взятия Цимисхием Преславы97. Все это говорит об антирусской оппозиции, вскормленной в течение десятилетий капитулянтской провизантийской политикой правительства Петра. Центром провизантийских тенденций в Болгарии был царский двор, а также часть знати. Поэтому именно эти силы Святославу надлежало преодолеть прежде всего.
Данной цели русский князь достиг мерами более решительными, чем во время первого похода. Здесь и жестокое подавление противников из числа болгар, и занятие ряда болгарских крепостей (например, Филиппополя). К этим же мерам следует отнести и появление русского отряда во главе со Сфенкелем в столице Болгарии Преславе, где находился болгарский царь Борис с семьей, болгарский двор. Этими мерами мы можем объяснить тот факт, что византийское влияние в болгарском руководстве было преодолено, и Болгария из противника Руси стала ее союзником. Факт союзных действий руссов и болгар византийские хронисты объясняют лишь страхом болгар перед руссами, а также возмущением болгарского населения действиями Византии, которая навлекла на Болгарию русское нашествие. Однако анализ источников показывает, что византийские авторы здесь допускают определенную тенденциозность. И Лев Дьякон, и Скилица, заявляя о враждебности болгарского населения Руси и его приверженности союзу с Византией, в то же время приводят такие сведения, которые отнюдь не укладываются в эту схему, на что уже обращалось внимание в историографии, - об участии болгар в сражении за Преславу, фактах лояльного отношения руссов к царю Борису, их бережном отношении к болгарским православным святыням, участии болгарских женщин в боевых действиях на стороне Руси.
К этому можно было бы добавить еще несколько примеров, которые не были ранее замечены специалистами. Так, обращает на себя внимание сообщение Льва Дьякона о том, что в тот момент, когда Цимисхий обрушился на Преславу, там обретался Калокир, претендент на императорский трон98. Он находился в прямой близости к болгарскому двору, а это значит, что в данном случае болгарский двор был не только олицетворением антивизантийской политики, но пользовался определенными государственными прерогативами. Следует упомянуть и о ночной вылазке руссов из осажденного Доростола, о которой рассказал Скилица. 2 тыс. руссов однажды ночью ушли на Дунай в поисках пищи и, выполнив свою задачу, попутно разгромили отряд греков и благополучно вернулись в город ". Трудно думать, что эта дерзкая экспедиция была осуществлена без помощи болгар.
После 969 г. (или начала 970 г.), т. е. вторичного взятия Переяславца, мы не видим больше военных действий Руси и Болгарии. Нетронутыми оставались Преслава, Плиска и другие болгарские города. За исключением болгарской столицы в них не было русских гарнизонов, что выявилось в тот тяжелый для руссов момент, когда после взятия греками Преславы депутации этих городов явились к Цимисхию и заявили о своей лояльности императору. Об этом говорит и сообщение Льва Дьякона: Святослав опасался перехода болгарского населения на сторону неприятеля, так как в этом случае дела его пошли бы совсем плохо100. Византийский хронист вопреки своей концепции о борьбе болгар со Святославом признал, что в ходе войны руссы опирались на болгарское население, и лишь в конце военных действий эта благодатная почва заколебалась под ногами Святослава.
Необходимо учитывать и местоположение весной 971 г. самого Святослава. Когда греческая армия прошла через Балканы и неожиданно появилась около болгарской столицы, Святослав находился в Доростоле. П. Мутафчиев считает, что русский князь оказался там для отражения императорского флота. Заметим, однако, что весной 971 г, Святослав не ожидал нападения греков ни на суше, ни со стороны Дуная и тем не менее находился в Доростоле "со всею ратью", как отметил Лев Дьякон101. А это значит, что Подунавье и в это время являлось основной целью пребывания Святослава на Балканах: кроме русского отряда, размещенного в Преславе, других русских войск на территории, контролируемой болгарским правительством, не было; во всяком случае, византийские хронисты, рассказав о взятии Преславы, затем сразу же переходят к описанию боев руссов и греков под Доростолом и за Доростол.
Обратимся теперь к системе отношений Византии и Болгарии в 970 - 971 годах. На эту сторону вопроса историки, как правило, не обращали внимания, хотя и отмечали, что в ходе войны 971 г. Цимисхий нарушил свои обещания болгарам, захватил в плен Бориса, детронизировал его, подчинил себе Восточную Болгарию. На наш взгляд, дело заключается не только в этих конечных антиболгарских действиях Византии, а во всем строе византино-болгарских отношений в 970 - 971 годах. С весны 970 г. империя оказалась в состоянии войны с двумя государствами - с Болгарией и Русью.
К концу 969 г. и в начале 970 г. Болгария уже выступает как враг империи, и сведения византийских хронистов, несмотря на их тенденциозный характер, не оставляют на этот счет никаких сомнений. Едва переговоры со Святославом зашли в тупик, Цимисхий приказал Варде Склиру и патрикию Петру отправиться в пограничные с Болгарией области, зимовать там и не допускать русских набегов на византийские владения. А это значит, что византийские армии оказались в прямой близости от таких болгарских городов, как Филиппополь. Последующий удар Святослава по этому городу, казнь там своих врагов указывают на то, что греки в ходе начавшихся летом 970 г. военных действий заняли при поддержке своих сторонников из среды болгарской знати некоторые южноболгарские города и в первую очередь Филиппополь. Серьезным аргументом в пользу византино-болгарских противоречий в 970 - 971 гг. является участие болгарского отряда в боях против греков при Аркадиополе летом 970 года. В преддверии этой битвы Варда Склир заслал в лагерь противника своих лазутчиков. Они были одеты "в скифское платье" и знали "оба языка"102. Какие? Вполне очевидно - болгарский и русский. Таким образом, и этот факт указывает, что в сознании греков - участников событий и позднейшего хрониста Болгария являлась военным противником империи.
После заключения мира Святослава с Цимисхием широкие военные действия были прекращены. Нет сведений о каких-либо военных столкновениях болгарских и греческих войск. Однако отношение Византии и к Руси, и к Болгарии как к своим врагам, борьба с которыми еще впереди, сохранилось. Зимой 970 - 971 гг. Цимисхий готовил свои войска и флот для войны с руссами. В пасхальные дни 971 г. по "тесным и непроходимым дорогам" он прорвался в Северную Болгарию, вступив в "их землю". Совершенно очевидно, что речь здесь идет именно о болгарской земле, что становится явным при анализе последующего текста. Цимисхий сказал, что первая задача - взять "столицу мисян" - Преславу, после чего легче будет преодолеть и сопротивление руссов. Согласно Льву Дьякону, Цимисхий надеялся на неожиданность наступления именно в дни пасхи103. Это указывает, что его противником, кроме руссов, были и православные болгары, которые отмечали этот религиозный праздник.
События, развернувшиеся под Преславой, а затем после взятия греками болгарской столицы, также подтверждают наше мнение о ведении Византией против Болгарии самой настоящей войны как против, своего постоянного, извечного противника. Два дня продолжался штурм города. Взяв его, греки вели себя в нем как завоеватели. Они убивали неприятелей, "грабили их имения", т. е. подвергали разгрому имущество болгар. Разграбили они и казну болгарского царя, которая хранилась во дворце в полной неприкосновенности во время пребывания в городе отряда Сфенкела.
После ухода под Доростол Цимисхий оставил в городе "достаточную стражу" - военный гарнизон, что указывает на военный характер отношений Болгарии и Византии тех дней104. К этому следует добавить и сведения византийского хрониста о разграблении Куркуасом православных болгарских святынь, а также другой факт: Скилица сообщил, что после взятия Преславы и движения к Доростолу Цимисхий "отдал на разграбление своему войску захваченные многие города и крепости"105. То были болгарские крепости и болгарские города; греки шли по территории этой страны как завоеватели.
Лев Дьякон писал, что Цимисхий "покорил мисян". Болгарские города Преслава и Доростол были соответственно переименованы в Иоаннополь и Феодорополь106. Яхья Антиохийский в унисон этим сведениям приводит факт о том, что после ухода Святослава из Болгарии Цимисхий "назначил от себя правителей над теми крепостями"107, т. е. греческие гарнизоны были размещены во всех крупных болгарских городах. А потом последовала тягостная для Болгарии процедура детронизации царя Бориса. Он был отправлен вместе с братом Романом в Константинополь. При этом Иоанн Цимисхий устроил себе триумфальный въезд в Константинополь, показав, кто являлся истинным врагом империи и над кем она столь торжественно праздновала победу: в условиях, когда руссы были уже далеко, таким противником оставалась Болгария. На едущую впереди колесницу были возложены болгарские символы царской власти: багряные одеяния, венцы, а также священная для болгар икона Богородицы. Сам Цимисхий верхом на коне в сопровождении эскорта сопровождал колесницу. Корона болгарских царей была отдана им в храм св. Софии, а затем в императорском дворце Борис сложил с себя царские знаки отличия - драгоценную одежду, царскую обувь. Ему было присвоено звание магистра. Так империя отпраздновала победу над Болгарией. Этот финал находится в соответствии с общей линией Византии по отношению к Болгарии в 970 - 971 гг., что свидетельствует о том, что Болгарское царство в то время было союзником Руси и противником Византии, что империи пришлось бороться в течение двух лет с мощной коалицией, ядром которой являлись Болгария и Русь.
Обратимся к важному свидетельству армянского историка Степаноса Таронского о тогдашней войне Византии и Болгарии: "Потом он (Иоанн Цимисхий. - А. С.) отправился войною на землю Булхаров, которые при помощи Рузов (руссов) вышли против кир-Жана (Иоанна Цимисхия. - А. С.), и когда завязался бой, Рузы обратили в бегство оба крыла греческого войска". Рассказав далее о ходе военных действий на территории Болгарии в 971 г. и о победе Цимисхия, историк сообщает: "Он многих положил на месте, а остальных разогнал в разные стороны и принудил булхарский народ покориться"108. Речь идет здесь о покорении Византией Болгарии, которая была поддержана Русью. Драматизм положения Болгарии заключался в том, что, опираясь в своей политике на Византию, царь и часть болгарской знати вели страну к гибели, как это и случилось после ухода руссов на родину. Расколотая, залитая кровью, ограбленная и униженная Восточная Болгария была сломлена Византийской империей. Все эти данные говорят о том, что Болгария в это время являлась боевым союзником Руси и врагом Византии.
Таким образом, создание антивизантийского союза (пусть недолговечного) в составе Руси, Болгарии, венгров и печенегов явилось венцом дипломатических усилий Святослава в 970-е годы. Эти усилия имели основой весь предыдущий опыт древнерусской ранпефеодальной дипломатии.
Примечания
1. Основными источниками по данной теме являются: "История" Льва Дьякона, византийского автора второй половины X в., византийские хроники Скилицы (XI в.) и Зонары (XII в.), "Повесть временных лет", рассказавшая о войнах Руси с Болгарией, печенегами. Византией, а также сведения других русских летописей, данные арабского писателя начала XI в. Яхьи Антиохийского, армянского историка XI в. Степ'аноса Таронского, кремонского епископа Лиутпранда, посетившего Византию в 968 г. в качестве посла германского императора Оттона I и оставившего описание истории своего посольства (Leonis Diaconi Caloensis Historiae libri X. Bonnae. 1828 (далее-Leo Diac.); Ioannis Sсуlitzae Sinopsis historiarum. Berolini et Novi Eboraci. 1973 (далее - Scyl.); loannis Zonarae Epitome historiarum. Vol. IV. Lipsiae. 1971 (далее - Zonar I.); Повесть временных лет. Ч. I. М. 1950 (далее - ПВЛ); Новгородская I летопись старшего и младшего изводов. М. -Л. 1950; Летописец Переяславля-Суздальского, составленный в начале XIII в. М. 1851 (далее - ЛПС); Устюжский летописный свод. Архангелогородский летописец. М. - Л. 1950 (далее - УЛС); Розен В. Р. Император Василий Болгаробойца. Извлечения из летописи Яхьи Антиохийского. СПб. 1883 (далее - Яхья Антиох.); Всеобщая история Степ'аноса Таронского. Асохика по прозванию - писателя XI столетия. М. 1864 (далее - Степ. Таройский); Liutprandi Cremonensis episcopi Relatio de legatione Constantinopolitana. - Patrulcgiae cursus completus. Series latina. T. 136. Par I. -P. Migne. P. 1853 (далее - Liutpr.).
2. Чертков А. Описание войны великого князя Святослава Игоревича против болгар и греков в 967 - 971 гг. М. 1843, с. 17, 19 - 20, 148 - 149, 157; Белов Е. Борьба великого князя киевского Святослава Игоревича с императором Иоанном Цимис-хием. - Журнал министерства народного просвещения (ЖМНП). 1873, декабрь, ч. CLXX, с. 170.
3. Багалей Д. История Льва Дьякона, как источник для русской истории. Сборник сочинений студентов Университета св. Владимира. Кн. 1, вып. X. Киев. 1880, с. 5, 6, 17, 22 - 23, 26; Лонгинов А. В. Договоры русских с греками, заключенные в X в. Одесса. 1904, с. 9.
4. Сюзюмов М. Об источниках Льва Дьякона и Скилицы. - Византийское обозрение. Т. 2, вып. 1. Юрьев. 1916, с. 106 - 113, 133, 144 сл., 161 - 164.
5. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Кн. 1. М. 1959, с. 168, 313 - 314, прим. 229.
6. Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб. 1908, с. 119 - 121, 125 - 129.
7. Успенский Ф. И. Значение походов Святослава в Болгарию. - Вестник древней истории. 1939, N 4 (9), с. 92; Греков Б. Д. Киевская Русь. М. 1949, с. 454; Тихомиров М. Н. Походы Святослава в Болгарию. В кн.: Тихомиров М. Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М. 1969, с. 117 - 118; Левченко М. В. Очерки по истории русско-византийских отношений. М. 1956, с. 259, 275.
8. Благоев Н. П. Критиченъ погледъ върху известията на Лъвъ Дяконъ за българите. - Македонски прегледъ. Списание за наука, литература и общественъ живот. Година VI. Кн. 1. София. 1930. с. 25, 34, 37, 42 - 43; Stokes A. D. The Background and Chronology of the Balkan Campaigns of Svyatoslav Igorevich. - The Slavonic and East European Review, vol. XL, N 94, Lnd. 1961, p. 57; ejusd. The Balkan Campaigns oi Svvatoslav Igorevich. - Ibid N 95, Lnd. 1962, pp. 483, 486, 489 - 490.
9. См. Татищев В. Н. История Российская. Т. 2. М. -Л. 1963, с. 48 - 52; Ломоносов М. В. Древняя Российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого или до 1054 года. Полк. собр. соч. Т. 6. М. -Л. 1952, с. 245 - 246; Щербатов М. М. История Российская от древнейших времен. СПб. 1901, с. 318 сл.; Болтин И. Н. Критические примечания на первый том истории князя Щербатова. Т. 1. СПб. 1793, с. 246; Шлецер А. Г. Нестор. Ч. III. СПб. 1819, с. 482, 533, 540, 578 - 579, 593 - 597.
10. Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. 1. СПб. 1830, с. 184, 226; Чертков А. Ук. соч., с. 35, 49, 158, 190 - 192, 211 - 258; Погодин М. П. Исследования, замечания и лекции. Т. 1. М. 1846, с. 184 - 186; его же. Древняя русская история до монгольского ига. Т. 1. М. 1871, с. 31 - 32, 39; Соловьев С. М. Ук. соч., с. 168, 313 - 314, прим. 229; Гильфердинг А. История сербов и болгар. Соч. Т. 1. СПб, 1868, с. 139 ел.; Иловайский Д. История России. Т. 1. М. 1906, с. 36 ел.; Грушевський М. История Украини - Руси. Т. 1. Львiв. 1904, с. 411, 415 - 423; Пресняков М. Е. Лекции по русской истории. Т. 1. Киевская Русь. М. 1938, с. 84.
11. Соловьев С. М. Ук соч., с. 161, 169.
12. Знойко Н. О посольстве Калокира в Киев. - ЖМНП. Новая серия. Ч. III. СПб. 1907, апрель, с. 232 сл.
13. Пархоменко В. А. У истоков русской государственности (VIII - XI вв.). Л. 1924, с. 53, 90; Бахрушин С. В. Держава Рюриковичей. - Вестник древней истории, 1938, N 2, с. 92 - 93, 95; Юшков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М. -Л. 1939, с. 31; Успенский Ф. И. Ук. соч., с. 92 - 96.
14. См. Лебедев И. Войны Святослава I. - Исторический журнал, 1938, N 2, с. 49 - 59; Греков Б. Д. Ук. соч., с. 454 - 455, 457; его же. Борьба Руси за создание своего государства. М. -Л. 1945, с. 53, Тихомиров М. Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией, с. 111 -117; Карышковский П. Русско-болгарские отношения во время Балканских войн Святослава. - Вопросы истории, 1951, N 8, с. 101 - 105; его же. О хронологии русско-византийской войны при Святославе. - Византийский временник, т. V, 1952, с. 127 - 138; Очерки истории СССР. Период феодализма. IX - XV вв. Ч. 1. М. 1953, с. 86 - 87; История Болгарии. Т. 1 М. 1954, с. 89 - 92; Левченко М. В. Ук. соч., с. 251 - 289; История СССР с древнейших времен до наших дней. Т. 1. М. 1963, с. 495 - 496; История Византии. Т. 2 М. 1967, с. 233; Пашуто В. Т. Внешняя политика древней Руси. М. 1968, с. 69 - 71.
15. Иречек И. История болгар. Одесса. 1878, с. 241 - 243; Schlumberger G. Un empereur Byzantin au X е siecle. Nicephore Phocas. P. 1890, pp. 548, 570, 573, 735; см. также второе издание этой работы: Р. 1923, р. 460 etc.; ejusd. L'epopee byzantine a la fin du X siecle. P. 1896, pp. 36, 76 - 79. 82; Дринов М. Д. Съчинения. Т. 1."София. 1909, с. 331 - 344; Златарски В. Н. История на Българската държава презъ средните векове. Т. 1. Първо Българско царство. Ч. 2. София. 1927, с. 569 - 600 ел.; Благоев Н. П. Царь Борис II. - Годишник на Софийския университетъ. Юридический факультет. Кн. XXVI. София, 1930, с. 3 - 27; его же. Критиченъ погледъ върху -известията на Лъвъ Дяконъ за българите, с. 37, 42 - 43; Runsimen S. A History of the First Bulgarian Empire. 1930, pp. 201 - 203, 210; В oak A. E. Earliest Russia Moves against Constantinople. - Queen's. Quarterly. Vol. 55, N 3, 1948. Kingston (Ontario), pp. 315 - 316; Paszkiewicz H. The Origins of Russia. Lnd. 1954, p. 433; Dvоrnik F. The Making of Central and Eastern Europe. Lnd. 1949, pp. 70, 89 - 90; e j u s d. The Slavs. Their Early History and Civilization. Boston. 1956, p. 202; Vlasto A. P. The Entry of the Slavs into Christendom. Cambridge. 1970, pp. 252, 316.
16. Мутафчиев П. Русско-болгарские отношения при Святославе. - Seminarium Kondakovianum. IV. Prague. 1931, pp. 78 - 89; Vernadsky G. Kievan Russia. New-Haven - Lnd. 1948, p. 45; e j u s d. The Origins of Russia. Oxford. 1959, pp. 273- 277; Sorlin I. Les Traites de Byzance avec la Russie au X е siecle. II (partie). - Cahiers du monde russe et sovietique. P. Vol. II, N 4, 1961, p. 465; Stokes A. D. The Background and Chronology of the Balkan, pp. 46 - 51, 56; e j u s d. The Balkan Campaigns of Svyatoslav Igorevich, pp. 467 - 469, 470 - 473, 479, 483 - 485, 490; Sev6enko I. Sviatoslav in Byzantine and Slavic Miniatures. - Slavic Review. Vol. XXIV, X 4, 1965, pp. 709 - 713.
17. Snegarov I. Dukhowno-kulturnite vrazki mezhdu Balgariya i Russia prez srednite vekove (X-XV v.) Sofia. 1950, pp. 13 - 14; История Българии. Т. 1. София. 1961, с. 137 - 139; Ангелов Д. История Византии. Ч. 2. София. 1963, с. 82 - 89. Коларов Х. Средновековната Българска държава (уредба, характеристика, отношения със съседните народи). В. Търново. 1977, с. 67 - 73; Михайлов Е. Българо-руските взаимоотношения от края на X до 30-те години на XIII в. в руската и българската историография. - Годишник на Софийския университетъ. Философско-исторически факультет. Кн. III. История. София. 1966, с. 162.
18. Leo Diас., pp. 61 - 63.
19. Scyl, р. 277.
20. См. История Болгарии. Т. 1, с. 88; Левченко М. В. Ук. соч., с. 247, 251; История Византии. Т. 2, с. 200.
21. Благоев Н. П. Царь Борис II, с. 9.
22. История Болгарии. Т. 1, с. 87 - 90; Левченко М. В. Ук. соч., с. 241, 248, 250; История Византии. Т. 2, с. 214 - 215; Тихомиров М. Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией, с. 112.
23. См. Злата рек и В. Н. Ук. соч., с. 577; История Болгарии. Т. 1, с. 88; Левченко М. В. Ук. соч., с. 248; Тихомиров М. Н. Ук. соч., с. 112.
24. Constantinus Porphyrogenitus de thematibus et administrando imperio. Bonnae. 1840 (далее - De administrando imperio), pp. 69 - 71, 80 - 81.
25. ПВЛ. Ч. 1, с. 34.
26. История Венгрии. Т. 1. M. 1971, с. 109.
27. Scyl., pp. 276 - 277; Zonar, р. 87.
28. Яхья Аантиох., с. 177.
29. Левченко М. В. Ук. соч., с. 251; История Византии. Т. 2, с. 214.
30. Leo Diac., pp. 61, 63.
31. Ibid., p. 77.
32. Scyl., p. 277; Zonar., р. 87.
33. Яхья Aнтиох., с. 177.
34. ПВЛ. ч. 1, с. 52.
35. ЛПС, с. 14.
36. Leo Diас., р. 103.
37. Ibid., pp. 106, 129. М. В. Бибиков, анализируя греческую рукопись XI в. Тактикон Икономидиса, обратил внимание на то, что она сообщает о реорганизации во второй половине X в. фемного устройства Византии. И здесь, кроме фемы Херсонеса, упоминается стратиг Боспора. Автор приводит мнение на этот счет Э. Арвайлер о связи данного факта с последствиями русско-византийской войны 971 года. Боспор Киммерийский перешел в руки греков, и они образовали здесь новую фему, которая была затем утрачена после взятия Владимиром Святославичем Херсонеса. А это, на наш взгляд, еще раз говорит в пользу того, что в 40 - 60-е годы Русь прочно владела Таманским полуостровом (см. Бибиков М. В. Новые данные Тактикона Икономидиса о Северном Причерноморье и русско-византийских отношениях. В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования, 1975. М. 1976, с. 87 - 88).
38. См. Сахаров А. Н. Дипломатия древней Руси. IX - первая половина X в. М. 1980, с. 247 - 250.
39. Знойко Н. Ук. соч., с. 266.
40. История Болгарии. Т. 1, с. 91 - 92.
41. ПВЛ. Ч. 1, с. 47.
42. Татищев В. Н. Ук. соч., с. 51.
43. Сакъзов И. Вънешна и вътрешна търговля на България през VII-XI век. - Списание на Българското икономическо дружество. 1925, кн. 7 - 8, с. 285 - 324.
44. Сергеевич В. Лекции и исследования по древней истории русского права. СПб. 1910, с. 628.
46. Leo Diас., р. 48.
45. Ibid., p. 83.
47. Regesten der Kaiserurkunden des Ostromischen Reiches von 565 - 1453. T. 1: Regesten von 565 - 1025. Munchen und Brl. 1924, N 784.
48. См. Сахаров А. Н. Ук. соч., с. 109 - 110, 227 - 228.
49. Scyl., pp. 287 - 288; Zonar., р. 93.
50. Leo Diас., р. 103.
51. Ibid., pp. 79 - 82.
52. ПВЛ. Ч. 1, с. 48.
53. Leo Diас., р. 103.
54. Татищев В. Н. Ук. соч., с. 51.
55. Там же, с. 49.
56. Liutpr., p. 921.
57. ПВЛ. Ч. 1, с. 48.
58. Liutpr., р. 927.
59. ПВЛ. Ч. 1, с. 50.
60. Татищев В. Н. Ук. соч., с. 51.
61. УЛС, с. 27.
62. История Византии. Т. 2, с. 213 - 214.
63. ПВЛ. Ч. 1, с. 50.
64. Татищев В. Н. Ук. соч., с. 51.
65. Leo Diас., р. 103.
66. Ibid., pp. 105, 106.
67. Ibid., pp. 103, 105, 114 - 115.
68. ПВЛ. Ч. 1, с. 50.
69. Там же, с. 51.
70. Сюзюмов М. Я. У к. соч., с. 164.
71. Leo Diас., pp. 108 - 111.
72. Scyl., р. 288.
73. ПВЛ. Ч. 1, с. 50.
74. Leu Diас., р. 117.
75. Ibid., pp. 126, 78 - 79.
76. Scyl., p. 295.
77. ПВЛ. Ч. 1,с. 50 - 51.
78. УЛС, с. 28.
79. См. об этом подробнее: Сахаров А. Н. Ук. соч., с. 104 - 124, 156 - 164, 233- 239, 285 - 292.
80. Sevcenko I. Op. cit., p. 710.
81. Чертков А. Ук. соч., с. 51; Лебедев И. Ук. соч., с. 56; Левченко М. В. Ук. соч., с. 277; Stokes A. D. The Balkan Campaigns of Svyatoslav Igorevich, pp. 486, 493.
82. ПВЛ. Ч. 1,с. 33, 34.
83. Калинина Т. М. Древняя Русь и страны Востока в X в. (средневековые арабо- персидские источники о Руси). Авторсф. канд. дисс. М. 1976, с. 23.
84. Цит. по: Калинина Т. М. Сведения Ибн Хаукаля о походах Руси времен Святослава. В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования, 1975, с. 98.
85. ПВЛ. Ч. 1, с. 48.
86. См. об этом: Stokes A. D. The Balkan Campaigns of Svyatoslav Igorevich, p. 483.
87. Leo Diac., p. 108.
88. Scyl., pp. 288, 289.
89. Татищев В. Н. Ук. соч., с. 51.
90. Ср. Stokes A. D. The Balkan Campaigns of Svyatoslav Igorevich, p, 483.
91. ПВЛ. Ч. 1, c. 52.
92. Leo Diас., р. 78; Scyl., р. 277; Zonar., р. 87; ПВЛ. Ч. 1, с. 47.
93. УЛС, с. 27.
94. Leo Diас., р. 105.
95. Мутафчиев П. Ук. соч., с. 89 - 90; Карышковский П. Русско-болгарские отношения во время Балканских войн Святослава, с. 103.
96. Leo Diас., р. 139; Scyl., pp. 298, 300; Zonar., р. 98.
97. Leo Diac., pp. 138 - 139.
98. Ibid., p. 134.
99. Scyl., p. 302.
100. Ibid.; Leo Diac., pp. 138 - 139.
101. Мутафчиев П. Ук. соч., с. 78; Lео Diас., р. 134.
102. Leo Diac., p. 110.
103. Ibid., pp. 130 - 131.
104. Ibid., pp. 138 - 139.
105. Scyl., p. 301.
106. Leo Diас., pp. 138, 158 - 159.
107. Яхья Антиох, с. 181.
108. Степ. Таронский, с. 127 - 128.