Таньшина Н. П. Дарья Христофоровна Ливен
Автор:
Saygo
Таньшина Н. П. Дарья Христофоровна Ливен // Вопросы истории. 2007. - № 11. - C. 35-51.
В истории российской дипломатии есть одно яркое имя, гораздо менее знакомое широкой общественности в нашей стране, но весьма известное на Западе, а также среди специалистов-международников. Эта женщина - Дарья, или Доротея Христофоровна Ливен (урожденная Бенкендорф), супруга Христофора Андреевича Ливена, посла Российской империи в Пруссии, затем, на протяжении двадцати двух лет, в Великобритании, родная сестра знаменитого шефа Третьего отделения Александра Бенкендорфа. В нее влюблялись ведущие европейские политики и дипломаты, августейшие особы, такие, как король Англии Георг IV, австрийский канцлер К. Меттерних; она была в дружеских отношениях и постоянной переписке с ведущими английскими политиками - лордом Ч. Греем и лордом Дж. Г. Абердином; на протяжении последних двадцати лет своей жизни - являлась спутницей ведущего французского политика, министра иностранных дел Ф. Гизо.
Западных исследователей личность Д. Ливен привлекала с конца XIX в., когда стало доступно обширнейшее документальное наследие княгини. Незадолго до смерти она передала все свои бумаги одному из исполнителей ее завещания герцогу де Ноайю, который впоследствии передал всю коллекцию документов сыну княгини Павлу Ливену, являвшемуся, согласно завещанию, основным наследником. Затем этот архив достался старшему сыну Ливен Александру, который скончался в 1886 г., определив в завещании, что бумаги должны быть сохранены в запечатанном виде в течение пятидесяти лет и не публиковаться ранее. Павел и Александр умерли холостяками, внуков у Ливен не было. Бумаги долгое время хранились в Митау (Курляндия). Во время революции 1917 г. считались утраченными, однако, в 1932 г. были обнаружены в Государственной библиотеке Берлина, где хранились после вывоза их кайзеровскими войсками из оккупированной ими Курляндии. Наследники княгини Ливен вывезли их из Берлина, переправили в Брюссель, а затем продали в Британский музей. Туда же были переданы наследниками в дар имеющиеся у них письма1.
Одной из первых книг, посвященных деятельности Ливен, явилась работа французского исследователя Э. Доде "Жизнь посланницы прошлого века. Княгиня Ливен"2. Это исследование охватывает весь период жизни и деятельности княгини Ливен и до сих пор не потеряло своей научной значимости. В целом, среди историков не сложилось единого мнения относительно деятельности и роли Ливен в дипломатии. "Английский период" ее жизни, связанный с пребыванием в Лондоне в 1812 - 1834 гг., оценивается в целом весьма позитивно как пик ее карьеры и влияния. По мнению известного английского исследователя Х. Темперли, "она была признанным лидером в английском обществе в течение почти двадцати лет, и никогда еще иностранка не получала сведения об английском обществе из первых рук и не обладала бы большим влиянием в нем"3. Работа Темперли до сих пор остается одним из авторитетных исследований, посвященных деятельности Ливен. В 1920-е годы автор имел возможность работать в советских архивах и впервые ввел в научный оборот большой массив документов, озаглавленных "Дневник" княгини Ливен, охватывающий период с 1825 по 1830 годы. Французский исследователь Ж. Ганото, опубликовавший переписку К. Меттерниха с Д. Ливен, отмечал ее неизменную преданность российским интересам, называя ее очень русской женщиной, в высшей степени привязанной к своей стране4.
Что касается следующего этапа ее жизни, который можно назвать "французским" (1836 - 1857 гг.), то он в отечественной и зарубежной исторической науке освещен гораздо меньше. Оценка деятельности Ливен в Париже также весьма противоречива. Так, крупный французский исследователь М. Кадо в работе "Россия в интеллектуальной жизни Франции 1839 - 1856 гг." пришел к заключению, что Ливен не сыграла большой роли в русско-французских отношениях тех лет, и ее вряд ли следует рассматривать как влиятельную политическую фигуру. Кроме того, учитывая активные контакты Ливен с англичанами, Кадо полагал, что неизвестно, в чьих интересах - английских или российских, действовала княгиня5.
С таким мнением вряд ли можно согласиться. Покинув в 1835 г. Россию после смерти двух младших сыновей и решив обосноваться в Париже, Ливен оказалась в немилости у российского императора, опасавшегося ее активной политической деятельности в столице Франции. Однако, несмотря на нерасположение Николая I, княгиня продолжала служить российским интересам. Не облеченная официальным статусом, не обладая официальными полномочиями, она смогла сохранить свое политическое влияние, а ее салон стал одним из самых влиятельных, куда стремились попасть ведущие французские политики и европейские дипломаты. Как отмечал английский дипломат Ч. Гревилл, "ее присутствие в Париже...должно быть очень полезным ее двору, поскольку такая женщина всегда умеет найти интересную и полезную информацию"6.
В настоящее время личность Ливен стала привлекать внимание отечественных историков. Очень высокую оценку ее деятельность получила в статье О. Ф. Сакуна, отмечавшего, что внешнеполитическая активность княгини была общепризнанна и исключительна даже для супруги посла. По мнению автора, Ливен "была знаменита как динамичная и влиятельная жена посла ("амбассадриса") еще более и прежде всего как автор бесчисленных интересных писем видным деятелям своей эпохи и энтузиаст политики, от внимания которой ускользало лишь очень немногое из фактов и слухов в дипломатической, политической и светской жизни. Отметим также научно-популярный очерк А. Даниловой в ее книге, посвященной воспитанницам Смольного института7. Однако, обе эти работы охватывают прежде всего годы пребывания Ливен в Лондоне.
Документальное наследие Ливен обширно и разнообразно. Оно включает огромное количество писем, политические заметки, дневниковые записи, рассредоточено и хранится в различных государственных и частных архивах в России и за рубежом. Несмотря на то, что издания переписки Ливен регулярно предпринимались в 1890 - 1968 гг., многие важные документы до сих пор не были опубликованы. К числу таких материалов относятся документы из Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ). Это прежде всего переписка Ливен с супругой Николая I императрицей Александрой Федоровной за 1832 - 1856 годы. Эти документы, которые впервые вводятся в научный оборот, позволяют существенно расширить представление о деятельности Ливен, а также скорректировать устоявшиеся в исторической науке стереотипы относительно ее роли в переговорах, предшествовавших Крымской войне.
Еще одну важную группу неопубликованных источников составила переписка Д. Ливен с А. Бенкендорфом за 1841 - 1844 гг. и с племянником К. К. Бенкендорфом, хранящаяся в ГАРФе и также впервые вводимая в научный оборот. Эти документы подтверждают, что связь Ливен с Россией никогда не прерывалась, и что, даже будучи в немилости, она продолжала искренне служить российским интересам. Кроме того нами использованы записки, воспоминания, публицистические работы Ливен, частично опубликованные Х. Темперли8.
Опубликованные источники представляют собой обширнейшую переписку княгини с ведущими европейскими политиками и дипломатами. Это переписка с "кучером Европы" канцлером К. Меттернихом, ведущими английскими политиками лордом Ч. Греем и лордом Дж. Г. Абердином, обширнейшая переписка (более пяти тысяч писем) с Ф. Гизо, переписка с супругой лорда Пальмерстона, с братом А. Бенкендорфом во время ее пребывания в Лондоне9. Кроме того, важнейший материал, касающийся оценки Ливен современниками, содержится в мемуарной литературе, работах публицистического характера. Особый интерес представляют воспоминания герцогини Доротеи де Дино, племянницы Ш. М. Талейрана, а также воспоминания мадам де Буань, содержавшей в годы Реставрации и Июльской монархии влиятельный литературно-политический салон в Париже, и публицистические работы Ф. Гизо, написанные после смерти княгини10.
Среди современников Ливен оценка ее личности и деятельности была неоднозначна. Соотечественники ее, мягко говоря, недолюбливали, считая иностранкой и порой характеризуя весьма односторонне как шпионку, сбежавшую из страны, ставшей ей родиной, и "отблагодарившую" Россию в ходе переговоров, предшествовавших Крымской войне. Так, если почитать заметки княгини Шаховской-Глебовой-Стрешневой, то вырисовывается чуть ли не карикатурное изображение княгини, некрасивой как внешне, так и внутренне. По словам Шаховской, Ливен обладала "умом посредственным", была "некрасивой", однако "привлекала к себе внимание бесчисленных французских литераторов больше, чем может быть заслуживала". Также отрицательно она оценивает и государственную деятельность Ливен. По ее мнению, "несмотря на все очарование и изворотливость княгини Ливен, на ее знание придворных интриг, несмотря даже на влияние такого любимца, каким был Александр Бенкендорф, государь не изменял своего мнения о ней"11.
Иностранцы, как правило, были иного мнения о политической деятельности княгини Ливен. "Мужчины и женщины, тори и виги, важные персоны и светские денди, все стремились заполучить ее для украшения и престижа своих салонов, все высоко ценили честь быть принятыми ею", - писал о ее лондонском салоне Ф. Гизо. "Отличаясь мужским умом и женской чувствительностью, она держала под своей властью монархов и государственных людей и благодаря этому имела политическое влияние, редко доступное женщинам", - отмечала влиятельная английская газета. "Эта женщина необычайно умна, необычайно остроумна, умеет быть очаровательной, когда этого хочет... Ничто не сравнится с изяществом и легкостью ее разговора, усыпанного блестками самого тонкого остроумия, а ее письма - это шедевры", - писал о ней Ч. Гревилл12.
Не все иностранцы, однако, были восторженного мнения о ней. "Женщина с длинным неприятным лицом, заурядная, скучная, недалекая, не знающая иных тем для разговора, кроме пошлых политических сплетен....", - писал о ней Ф. Р. де Шатобриан. В определенной степени такое отношение было связано с тем, что во второй половине 1830-х годов салон княгини Ливен, отрытый ею в Париже, составлял достойную конкуренцию салону госпожи Ж. Рекамье, горячим поклонником которой был Шатобриан. Кроме того можно предположить, что еще одной причиной неприязни являлось то, что Ливен в своей обширной переписке обходила молчанием Шатобриана, для которого это было равнозначно смерти, и именно этого молчания он не мог ей простить. "Я вполне уверен, что эта дама готова причинить нашей стране всевозможное зло, в признательность за доброту и любезность, с какою здесь относились к ней во время ее многолетнего пребывания в Англии", - отзывался о ней "железный герцог" А. Веллингтон, которого Ливен до определенного времени считала своим другом. "Болтуньей, лгуньей и дурой" назвал ее известный французский политик А. Тьер, когда она предпочла ему Гизо. Эти негативные оценки вполне объяснимы. Прежде всего, слишком заметной фигурой была эта незаурядная женщина. Кроме того, не менее важным является и то, что сеть ее контактов была максимально подчинена тем интересам, которым она решилась служить. Ее интересовали, прежде всего, политические пристрастия того или иного человека, и польза, которую он мог оказать ей и стране, чьи интересы она представляла. Талейран, отмечая в своих воспоминаниях, что она была достаточно переменчива в своих политических симпатиях, писал: "...она почти всегда была в лучших отношениях с министром, который находился у власти, чем с тем, который сошел с Олимпа"13.
Внешне Ливен не была общепризнанной, "классической" красавицей. По отзывам современников, она была высокого роста, очень худощавая, но искусно сшитые платья в некоторой степени скрывали ее худобу, которую А. де Буань называла "безнадежной"14, хотя по современным стандартам, мы могли бы сказать, что Ливен обладала модельной внешностью. Э. Доде считает, что О. де Бальзак взял ее за модель, создавая образы некоторых своих героинь. В его романах, как и в жизни, женщины эпохи Реставрации имели маленькую голову на длинной шее, прямой и длинный нос, большой рот, изящный подбородок, выразительные глаза, красивые шелковистые волосы. Союз Ливен и Гизо, по мнению Доде, лег в основу новеллы Бальзака "Тайны княгини Кадинан".
Не обладая поразительной красотой, Ливен была настоящей светской дамой. В обществе она была в высшей степени привлекательна, говорила сжато и кратко, но вместе с тем ясно, увлекательно, пикантно, подчас шутливо, но всегда кстати. Она была очень музыкальна, знала наизусть целые оперы и превосходно исполняла их на пианино, танцевала и ввела в Лондоне моду на вальсы; одевалась изысканно и в соответствии с возрастом. Как в свое время подметил Темперли, "она вводила моду на все... и была крайне талантлива не только в музыке или в разговоре, но и в том маленьком искусстве, которое оживляло и делало запоминающимися ее визиты в графства"15.
Дарья или Доротея Бенкендорф родилась 17 декабря 1785 г. в Риге, в семье генерала от инфантерии военного губернатора Риги Христофора Ивановича Бенкендорфа и баронессы Анны-Юлианы Шеллинг фон Канштадт, которая прибыла в Россию в 1776 г. в качестве фрейлины будущей императрицы Марии Федоровны, супруги императора Павла I. В 1797 г. госпожа Бенкендорф скончалась, и императрица взяла на себя заботу о ее двух дочерях, старшей Марии и младшей Дарье, которые были помещены в Смольный институт, находившийся под опекой императрицы, где получили лучшее по тем временам образование. По окончании обучения Мария Федоровна позаботилась об устройстве личной жизни сестер; император Павел I покровительствовал сыновьям баронессы Шеллинг, Александру и Константину. В 1799 г. Дарья была пожалована во фрейлины, а уже в следующем году выдана замуж за любимца Павла I, военного министра генерал-лейтенанта 26-летнего Христофора Андреевича Ливена, который своей быстрой карьерой во многом был обязан матери Шарлотте Карловне, являвшейся воспитательницей внуков Екатерины II. Именно ей в 1799 г. было пожаловано графское достоинство, вследствие чего 22 февраля 1799 г. Х. Ливен стал графом. В 1826 г., также благодаря матери, он стал князем: по случаю коронации Николая I Шарлотта Карловна Ливен была возведена в княжеское достоинство с титулом светлости.
В конце 1810 г. Христофор Андреевич был назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром в Берлин, где супруги Ливены пробыли до лета 1811 года. 5 сентября 1812 г. граф Ливен занял важный пост посла Российской империи в Великобритании.
Оказавшись в Лондоне, первое время Ливен увлеченно познавала новую для нее реальность и пыталась закрепить свой персональный успех в светском обществе, быстро став общепризнанной "светской львицей" и законодательницей мод. Она была частой гостьей короля Георга IV в Брайтоне, регулярно наведывалась с визитами в различные районы страны, куда с окончанием парламентской сессии и светского сезона разъезжались ее высокопоставленные знакомые. Это было немаловажно, поскольку посол был в большей мере привязан к столице как к центру власти, и без особой нужды никуда оттуда не выезжал.
Как правило, новое направление в интеллектуальной деятельности молодой женщины, пробуждение в ней устойчивого интереса к политике приписывают ее связи с Меттернихом, начало которой относится к 1818 году. Между тем, существуют свидетельства, подтверждающие ее внимание к политическим проблемам еще до конгресса в Аахене. Об ее увлечении политикой уже в первые годы пребывания в Лондоне свидетельствуют ее собственные записки о визите Александра I в английскую столицу летом 1814 года. Этот документ говорит о ее наблюдательности, остроумии, умении точно подмечать важные детали и подтверждает ее изначально важную роль при английском дворе. За несколько месяцев до приезда Александра I в столицу Англии прибыла его сестра, великая княгиня Екатерина Павловна, особа весьма властная и независимая, оказавшаяся в конфликте с принцем-регентом Георгом и Х. А. Ливеном, пытавшимся этот конфликт сгладить. В этих условиях Ливен, по ее собственному признанию, стала "единственной связью между великой княгиней и посольством", и, таким образом, попыталась избежать огласки конфликта. И именно тогда, по ее словам, "она начала свои дипломатические занятия"16.
Есть и другие свидетельства. Так, П. де Барант, будущий посол Франции в России, отмечал в своих воспоминаниях, что принц-регент Георг использовал Ливен как канал связи с К. О. Поццо ди Борго, в то время послом Российской империи во Франции. Минуя Христофора Андреевича, именно ей он поручил проинформировать российского дипломата о своих политических планах привлечь Александра на сторону Англии.
Очень скоро Ливен стала разбираться в дипломатических делах лучше своего мужа-посла. Она обсуждала с ним то, что ей удалось услышать, понять, или то, о чем она могла догадываться; она держала Христофора Андреевича в курсе всех новостей и сплетен, будораживших общество. Граф Ливен в своих сношениях с российским двором использовал ценные наблюдения и замечания, сделанные его женой. По свидетельству Гизо, однажды граф поручил жене написать вместо себя донесение, и постепенно это вошло в норму: депеши посла становились день ото дня более подробными, точными, были насыщены описанием различных фактов и блестящими личностными размышлениями. Донесения из Лондона, составленные Ливен, обратили на себя внимание К. В. Нессельроде - они заметно отличались от прежних, весьма кратких реляций Христофора Андреевича. Вскоре стало известно, кто их настоящий автор. Этим обстоятельством не замедлил воспользоваться российский министр - он вступил с Ливен в частную переписку и даже шутил, что в Лондоне у него было сразу два посла.
В обязанности графини Ливен входило также ежедневно писать вдовствующей императрице Марии Федоровне и сообщать ей все новости и сплетни, ходившие при английском дворе. Вероятно, что многие из ее метких и, может быть, не особенно лестных отзывов об англичанах повторялись в Петербурге и возвращались в Лондон в приукрашенном и искаженном виде, что создавало ей репутацию интриганки. С 1832 г. Ливен состояла также в переписке с императрицей Александрой Федоровной, супругой Николая I. Эта переписка продолжалась до 1856 г., с перерывом в 1836 - 1842 годы.
В 1818 г. княгиня Ливен по личному приглашению Александра I вместе с мужем и детьми отправилась в Аахен, где присутствовала на конгрессе Священного союза, посвященном внутриполитической ситуации во Франции и выводу иностранных войск с ее территории. Именно с этого конгресса начался страстный роман и многолетняя переписка Ливен с Клеменсом Меттернихом. Роман с корифеем европейской дипломатии стал одним из ключевых событий в ее судьбе как с политической, так и с сугубо женской точек зрения. По справедливому наблюдению П. Ю. Рахшмира, он помог раскрыться ее женским качествам и политическим талантам, придал ей уверенности в себе17. Ливен в это время было тридцать три года и у нее было трое сыновей: Александр (1805 г.), Павел (1806 г.) и Константин (1807 г.). К. Меттерниху было сорок пять лет; он был отцом семерых детей.
Они встретились 22 октября 1818 г. в салоне М. Д. Нессельроде, хотя это не была их первая встреча: они познакомились еще в июне 1814 г., когда Меттерних приезжал в Лондон. Они находились рядом друг с другом в Оксфорде, и на церемонии присвоения почетных докторских степеней их разделяли всего несколько кресел. Но тогда они не произвели друг на друга впечатления. Для Ливен Меттерних был человеком холодным, неприятным и даже устрашающим. Меттерних нашел ее только "высокой, худой и любопытной женщиной". В первые дни после прибытия Ливен в Аахен эти взаимные впечатления не изменились. В одном из писем жене Меттерних приравнивал ее ко всем остальным дамам, которых он встретил на конгрессе. К. В. Нессельроде даже рискнул спросить у своего прославленного коллеги о причине его холодности к княгине и попытался улучшить отношения между ними. Со стороны российского министра это было продиктовано не только заботой о старом приятеле, который все еще не мог найти замену своей возлюбленной В. Саган, внучке Бирона. Карл Васильевич высоко ценил ум и шарм посланницы и надеялся, что ее связь с Меттернихом может дать определенные политические выгоды. Вместе с женой Марией Дмитриевной он приложил немало усилий, чтобы форсировать события. Через несколько дней после их первой встречи, 25 октября, последовала развлекательная двухдневная поездка участников конгресса в курортное местечко Спа. На обратном пути Ливен пригласила Меттерниха пересесть в ее карету, они разговорились, непринужденно беседовали всю дорогу. Меттерних блеснул мастерством рассказчика, развивая свою коронную тему императора Наполеона, с которым ему довелось немало времени общаться. Они вместе позавтракали в захудалом придорожном кафе Анри-Шапель. Возвращение в Аахен знаменовало начало нового этапа в их отношениях: "Я имел удовольствие тебя видеть, - писал Меттерних 28 ноября. Это я предложил тебе поменяться каретами, чтобы не покидать тебя. Я начал находить, что те, кто считал тебя любезной женщиной, были правы: обратная дорога показалась мне более короткой, чем накануне"18.
Так начался этот "роман по переписке". Меттерних, весьма славившийся своими амурными приключениями, и уже имевший "русские романы" с В. Саган и Е. П. Багратион, женой прославленного русского генерала, также был охвачен пылкими чувствами. Его письма Ливен, которые он писал ночами, в первые годы почти каждый день, а то и несколько раз в день, с иной стороны раскрывают личность этого политика. Стремясь быть ближе к Ливен, Меттерних даже прилагал усилия, чтобы графа Ливена назначили послом в Вену. Перечисляя все достоинства своей страны, он писал Ливен из Вены 16 декабря 1818 г.: "Боже мой, если бы была возможность назначить его сюда! Это средство - единственное, которое может меня спасти. Я бы тебя обрел, я бы мог проводить с тобой дни, может быть, недели". По его словам, представитель России в Вене, Г. А. Головкин, "не останется надолго" на своем посту, поскольку "император его не любит". "Почему бы не приехать вам?" - спрашивал он. Через несколько месяцев, находясь в Италии, во Флоренции, где в это же время был как раз Головкин с супругой, Меттерних писал в иронично-сентиментальном духе: "Почему ты не стала г-жой Головкиной? Я об этом думаю безо всякой ревности. Я убежден, что твоя любовь ничего не потеряла бы, а мое счастье так бы возросло! Правда, ты бы не видела своих друзей и лондонских подруг, но ты находилась бы в руках лучшего из всех, кого ты знала, кого ты знаешь, и кого ты когда-либо узнаешь"19.
Переписка велась с большими мерами предосторожности. Меттерних пользовался каждым удобным случаем для передачи писем лично графине. В Лондоне его посредником был секретарь австрийского посольства Нойман. Все письма в этой переписке были нумерованными. Через Ноймана отдавала свои письма и Ливен. Он отправлял их, последовательно запечатывая в четыре конверта, адресуя каждый конверт разным, тоже доверенным лицам. Последний, на котором не было подписи, предназначался Меттерниху, прикрытому псевдонимом "Флорет". Но даже такие меры предосторожности оказались недостаточными. Князь оказался жертвой собственного излюбленного метода. Его переписка с графиней подверглась интерцепции во Франции. Французские полицейские могли удовлетворять свое любопытство, прослеживая по вскрываемым письмам развитие отношений между Клеменсом и Дарьей. Одно из ее перехваченных писем стало известно королю Людовику XVIII.
Некоторые русские публицисты полагали, что эта корреспонденция велась якобы с санкции высших инстанций, через "канал переписки... контролируемый не только Нессельроде, но и самим царем". Ливен сообщала, что император Александр, по крайней мере, знал об этой переписке. Она писала: "Император знал, что я состояла в переписке с ним (Меттернихом. - Н. Т.) и мог предположить, что мне кое-что известно о его сокровенных взглядах, следовательно, ему было любопытно поговорить со мной по этому поводу". Ганото полагал, что переписка велась по австрийским дипломатическим каналам20.
Эта "романтическая" связь продолжалась несколько лет, несмотря на редкие встречи и долгие разлуки. В октябре 1819 г. у графини родился сын Георгий (названный в честь короля Георга IV, который стал его крестным отцом), и злые языки посчитали его "ребенком конгресса", что было несправедливым, так как после встречи в Аахене они не виделись почти год. Вместе они провели в целом примерно полмесяца, встречаясь в Брюсселе (1818 г.), Ганновере (1821 г.) и Вероне (1822 г.). Инициатива всегда исходила от Ливен. Ради встречи с Клеменсом она была готова использовать любую возможность, но канцлер предпочитал письма.
Писем Меттерниха сохранилось больше, чем посланий к нему княгиней. Но и из того, что дошло до нас, видно, какая нешуточная страсть овладела Ливен. В феврале 1819 г. англичанин Древил, встречавший графиню в Лондоне, записал в своем дневнике, что она глубоко разочарована, и что ее снедает тоска. В это время, месяц спустя после возвращения из Аахена, она действительно очень скучала и не могла примириться с мыслью о разлуке с Меттернихом. Она писала ему из замка Мадлетон, где гостила у леди Джерси: "...Ничто не приносит мне такую пользу, как путешествие. Я чувствую себя сегодня вечером прекрасно, потому что я проехала семьдесят миль. Если бы я проезжала по столько же каждый день, то я была бы скоро подле тебя. Но, друг мой, несмотря на все мое старание, я должна остаться тут. Скажи мне, что будет с нами далее? Можешь ли ты примириться с мыслью о дальнейшей разлуке? Скажи мне, Клементий, что будет с нами?"21. В то же время, следует помнить, что уже в это время настоящей страстью Ливен становится политика; ее письма - это ценнейший источник информации.
В этом отношении Ливен оказалась уникальной находкой для Меттерниха. Российская посланница, которая сумела стать "своей" в самых недоступных сферах лондонского высшего света, была для австрийского канцлера неоценимым "агентом влияния", особенно если учесть, какая роль в дипломатии Меттерниха отводилась отношениям с Англией и Россией. В целом их роман в письмах длился до 1827 г., года второй женитьбы Меттерниха, после чего они расстались.
Отношения между ними разладились уже к середине 1820-х годов. Для Ливен, помимо личного разочарования в Меттернихе, существенным фактором были и мотивы политического характера. Дело в том, что в эти годы происходит переориентация внешнеполитического курса России: отношения между Россией и Австрией ухудшились; царя стало тяготить пребывание в "школе Меттерниха", он не мог не ощущать разлада между своей политикой и настроениями в русском обществе. Как отмечала Ливен в "Политических воспоминаниях", Александра и Меттерниха сближали только общие опасности сначала в лице Наполеона Бонапарта, а затем революционного движения в Европе. По ее словам, император Александр "никогда не был расположен к князю Меттерниху, точнее сказать, он его презирал. Их сблизила общая опасность с общей целью - освобождения (имеет в виду императора Наполеона. - Н. Т.). Как только этот момент прошел, император перешел к сдержанности, даже осторожности по отношению к князю Меттерниху. Он притворялся, что забыл о своем отвращении; ловкость князя Меттерниха сделала остальное"22.
20 октября 1827 г. объединенный флот России, Англии и Франции уничтожил турецко-египетскую эскадру в битве при Наварино. Так случилось, что Меттерних узнал об этой победе 23 октября, в день его бракосочетания с Антуанеттой Лейкам, которая незадолго до этого была возведена Францем I в графское достоинство. Разгневанная Ливен потребовала, чтобы бывший возлюбленный вернул ее 279 писем. В роли посредника выступил герцог Веллингтон. На его глазах в течение двух часов княгиня тщательно пересчитывала возвращенные письма. Меттерних доверил получить свои письма герцогу; его писем было примерно на сотню меньше. Своего "дорогого друга" Дарья назвала "величайшим в мире мошенником"23. Встретиться им суждено было только через двадцать с лишним лет, в изгнании, в Лондоне.
Итак, Ливен неофициально становится одной из центральных закулисных фигур в европейской дипломатии. Именно ей неоднократно поручались важнейшие дипломатические миссии. В 1825 г. Ливен была вызвана в Санкт-Петербург для выполнения особо важного задания Александра I: она должна была содействовать русско-английскому сближению. Сам факт, что именно Ливен, а не ее мужа вызвали в Петербург, показателен. Нессельроде хорошо знал о ее истинной роли в российском посольстве, ценил ее ум, политические способности, ее связи и контакты в Англии.
Миссия Ливен была успешной; она произвела очень сильное впечатление на царя, который после первого разговора с ней заметил ее брату Александру Бенкендорфу: "Ваша сестра покинула нас молодой женщиной; сегодня я нашел ее государственным деятелем". В то же время, этот визит показателен и в другом плане: несмотря на то, что Ливен всегда была неизменно преданна интересам России, служить отечеству она могла только за его пределами. По складу ума она стала совершенно западным человеком; она отнюдь не страдала чисто русской болезнью придворного раболепия, и, несмотря на радость оказаться на родине, весьма тяготилась "этим невыносимым придворным этикетом". Она писала: "Я видела это зрелище прежде, но я не думала о нем; сегодня же оно меня поразило... Эти занятия пустыми делами; эта важность, которая придается мелочам; эта манера каждого русского спешить, чтобы потом долго ждать; это абсолютное самоуничижение и подобострастность к персоне суверена. Все это разительно отличалось от страны, откуда я приехала". Еще большее, если не сказать, шокирующее впечатление "западные манеры" Ливен произвели на опытного царедворца Карла Нессельроде. Как отмечала она в своих "Политических воспоминаниях", Нессельроде, страшно робевший перед государем, поразился смелости, с какой она беседовала с царем, а саму ее поражал страх министра при общении с императором: "Никогда еще он не осмелился дискутировать с ним относительно г-на Меттерниха". Сказывались двенадцать лет, проведенных в Англии, где она была накоротке с королем, ведущими государственными деятелями. Она уже привыкла к совершенно иному, западноевропейскому стилю жизни. Удивление Нессельроде в известной мере помогает понять, почему ей так и не удастся адаптироваться к российской действительности, и почему она предпочтет жить за границей24.
Когда в июне 1830 г., за месяц до революционных событий во Франции, князь Ливен был отозван в Петербург управлять делами МИДа, временно замещая К. В. Нессельроде, по сути, именно Ливен осуществляла функции посла, имея в подчинении графа А. Ф. Матушевича, которому Христофор Андреевич даже не дал никаких инструкций, полагаясь на свою жену и рассчитывая, что она будет руководить его действиями. Действительно, княгиня постоянно его контролировала, и недовольный Матушевич жаловался Нессельроде: "Княгиня сделалась до такой степени придирчивою и надменною, что вы не можете себе представить. Она меня каждую минуту вызывает к себе, в Ричмонд, она от меня требует, чтобы я два раза в день писал ей в такое время, когда я совсем поглощен делами. И думаете вы, что столько хлопот удостаиваются благодарности? Нисколько. Я имею удовольствие получать упреки"25. Но Ливен по достоинству оценила дипломатические способности Матушевича. Она лишь просила держать ее в курсе всех официальных и конфиденциальных контактов Матушевича с британскими министрами; время от времени она поручала ему выступать на страницах английской печати с нужными статьями.
В 1834 г. князь Ливен был отозван со своего дипломатического поста. Поводом послужил конфликт из-за предполагавшейся кандидатуры посла Великобритании в России С. Каннинга, которая по ряду причин не устраивала российский МИД. Истинные же причины заключались в противоречиях между двумя странами по широкому кругу вопросов: восточному, польскому, португальскому. Князь Ливен был обвинен в том, что едва ли не умышленно обострил эти противоречия.
Княгиня очень тяжело переживала свой отъезд. Она писала брату Александру: "Полная перемена карьеры, всех привычек, всего окружающего после двадцатидвухлетнего пребывания здесь - событие серьезное в жизни. Говорят, что человек сожалеет даже о тюрьме, в которой он провел несколько лет. Поэтому мне простительно сожалеть о прекрасном климате, прекрасном общественном положении, комфорте и роскоши, подобных которым я нигде не найду, и друзьях, которых я имела вне политического мира"26. Прожив в Англии двадцать два года, она осталась русской, и, как свидетельствует ее переписка, была всецело преданна российским интересам. На одном из последних приемов, по словам ее подруги, герцогини Д. де Дино, она впервые за время своего пребывания в английской столице появилась в стилизованном русском национальном костюме, предназначенном для особо торжественных случаев. Но княгиня стала англичанкой по привычкам, вкусам, образу жизни. Редкие поездки, которые она совершала в Россию, только укрепляли ее в любви к Англии. Хотя при российском дворе ей оказывался благосклонный прием, она всегда с радостью возвращалась в Лондон, в ту среду, в которой она себя чувствовала комфортно; возвращаться "домой" означало для нее возвращаться в Англию.
После возвращения в Петербург Х. А. Ливен был назначен попечителем при 16-летнем наследнике престола цесаревиче Александре и стал членом Государственного совета. Д. Ливен было поручено обучать наследника манерам и искусству общения в свете. 8 сентября Ливены поселились в Царскосельском дворце, где им было отведено казенное помещение (своего дома у них не было). Царь сделал все, чтобы отъезд не казался немилостью. Действительно, как отмечала герцогиня де Дино, для князя новое назначение было всем, что "могло польстить его самолюбию и утешить". Для княгини же привыкание к новой жизни было гораздо более сложным. Постепенно однообразие жизни в Царском Селе, полное отсутствие волнений, строгая дисциплина, царившая при дворе, необходимость вечно и во всем повиноваться и полное отсутствие той кипучей общественной деятельности, к которой она привыкла во время своего многолетнего пребывания в Лондоне, стали ее тяготить. "Мои письма глупы и неинтересны, - писала она, - я так привыкла наполнять их описанием событий, важных или просто забавных, что я совершенно не умею описать ту монотонную, однообразную жизнь, какую я веду. Колебания термометра - вот все наши события! Выше он или ниже нуля? Вот ежедневно великий для нас вопрос. В Лондоне я имела другие интересы". В другом письме, адресованном ее подруге леди Э. Купер, будущей жене Г. Дж. Пальмерстона, она с грустью отмечала: "Мне не о чем писать Вам, совершенно не о чем. В моей жизни почти нет изменений. Мы пытаемся разнообразить нашу пустую жизнь простыми варварскими развлечениями". Особенно утомляла Ливен игра в карты, когда, по ее словам, "она была прикована к креслам и только посматривала то в одну, то в другую сторону в надежде, что появится избавитель и заменит ее за карточным столом"27.
Княгиня пробыла в России семь месяцев. Ее отъезд за границу был ускорен постигшим семью несчастьем. В марте 1835 г. в Дерпте умерли от скарлатины два ее младших сына: Георгий и Артур, пятнадцати и десяти лет. Она больше не могла выполнять свою роль верного советника при попечителе цесаревича. К тому же трагедия подорвала ее здоровье, к этому времени и так неважное; врачами ей было предписано на время уехать из России. Получив высочайшее соизволение, Ливен в начале апреля 1835 г. отправилась в сопровождении мужа в Берлин. Там он ее оставил и отправился в обратный путь, спеша вернуться к своим обязанностям при наследнике престола. Летние месяцы княгиня провела в Бадене и в середине сентября 1835 г. прибыла в Париж. Отныне ее судьба будет связана с этим городом; здесь она вновь обретет свой политический вес и влияние, привычный ей ритм бурной политической жизни, а также успокоит свою истерзанную душу.
Приняв решение остаться в Париже, княгиня совершила смелый, даже дерзкий поступок: она не имела на то разрешения императора; была оставлена без средств к существованию мужем, послушно выполнявшим высочайшую волю. Князь Ливен писал супруге в ультимативной форме: "Надеюсь, ты вполне поняла из моих слов, что я настоятельно требую, чтобы ты вернулась. Я предупреждаю тебя, что в случае отказа я буду вынужден принять такие меры, которые для меня очень неприятны. Поэтому объявляю тебе, что если ты не вернешься, то я прекращу высылку тебе денег"28.
Недовольство императора вызывающим поведением Ливен дошло до того, что он запретил сообщать княгине о смерти ее сына Константина, скончавшегося в Америке. Она узнала об этом лишь спустя четыре месяца, получив обратно посланное ему письмо, с надписью "скончался". Княгиня в отчаянии писала лорду Грею по этому поводу: "Мне, матери его сына, он, его отец, не пишет потому, что я в опале. Россия ужасная страна: человек должен в ней отказаться от всех естественных чувств и самых священных обязанностей. Каков повелитель! Каков отец!" 7 сентября 1838 г. герцогиня де Дино записала в своем дневнике, что княгиня Ливен "ненавидит императора в глубине души так, как его могут ненавидеть жители Варшавы"29.
А. Бенкендорф объяснял такое жесткое поведение князя Ливена его стремлением отомстить жене за многие годы ее доминирования. Он писал сестре: "Может быть, и это понятно, что он и теперь мстит тебе: он так долго терпел над собою твое умственное превосходство". Ливен, отвечая брату, писала: "Это превосходство, ежели оно существовало, было посвящено служению ему в продолжение очень многих лет"30. С мужем Ливен больше не виделась. Он умер 29 декабря 1838 г. (10 января 1839 г.) в Риме, сопровождая цесаревича Александра Николаевича во время его путешествия по Европе.
Почему Николай I был против проживания Ливен в Париже? Вероятно, дело в том, что, зная княгиню, которую многие сильные мира сего считали "опасной женщиной", он понимал, что она не будет вести в Париже спокойную, размеренную жизнь, не привлекая к себе внимания, а вновь, как и в Лондоне, окажется в центре светской и дипломатической жизни, но теперь уже действуя абсолютно свободно, не будучи скованной официальным статусом и инструкциями.
Кроме того, в то время эмиграция рассматривалась как преступление и могла караться ссылкой и конфискацией имущества. Чтобы обосноваться за границей, нужно было получить личное разрешение императора. Это было явлением весьма редким и давалось самое большее на пять лет. Именно на это разрешение и уповала Ливен, ссылаясь на слабое состояние здоровья и постоянно отправляя в Россию медицинские заключения. Она писала брату: "Доктора запрещают мне ехать в Италию, тем более что там холера. Мне необходим умеренный климат, но главное, ум мой должен быть занят. Это единственное для меня лекарство, единственное средство продлить мое существование". Как записала в своем дневнике Доротея де Дино, если княгиня "снова окажется во власти императора или за пределами Франции, она отомрет, подобно старой московской бороде"31.
В результате, несмотря на требование русского правительства, Ливен решила остаться в Париже и скоро стала вести тот образ жизни, который представлял для нее интерес. Созданный ею литературно-политический салон вскоре затмил по своей популярности даже знаменитый салон мадам Рекамье, которая славилась умением соединять в своем салоне людей различной политической ориентации. С 1837 г. для Ливен уже не могло быть речи о том, чтобы уехать из Парижа. С улицы Риволи, где она жила вначале, она переехала в июле 1838 г. в предместье Сент-Оноре. Княгиня обосновалась в доме N 2 на улице Сен-Флорантен, в особняке Талейрана, в котором он в 1814 г. принимал Александра I. Здесь Ливен прожила двадцать лет. Как было подмечено журналистами, не случайно княгиня обосновалась в доме, где прежде жил великий дипломат: она - его истинная наследница. Тьер называл ее салон "обсерваторией для наблюдений за Европой"32.
Итак, всего за два года пребывания в Париже, Ливен создала себе солидное положение. Она тщательно скрывала свои материальные и душевные заботы от всех, кроме одного человека, которому она вскоре привыкла говорить все. Этим человеком стал для нее Ф. Гизо. Их многолетней дружбе было суждено сыграть существенную роль в определенной стабилизации русско-французских отношений в годы Июльской монархии. Июльская революция 1830 г. и рожденный ею новый политический режим - Июльская монархия, избрание королем французов Луи Филиппа, герцога Орлеанского, которого Николай I считал узурпатором трона, - все это делало отношения между странами достаточно напряженными и не могло не сказаться на политических, дипломатических и экономических контактах. Франсуа Пьер Гийом Гизо, протестант, сын адвоката, сочувствовавшего жирондистам и погибшего на гильотине; внук прокурора, поддерживавшего якобинцев и не заступившегося за своего зятя; либерал, до недавнего времени слывший консерватором; теоретик и практик режима парламентского правления, занимавший в 1832 - 1837 годах (с перерывами) пост министра народного просвещения, многого достигший на этом посту (Гизо во Франции считают "первым знаменитым министром народного просвещения". Закон о начальном образовании от 22 июня 1833 г., разработанный Гизо, носит его имя), и, несмотря на обладание не самым важным министерским портфелем, игравший одну из ключевых ролей в политической жизни страны.
По словам Гизо, они познакомились на обеде у герцога де Бройя вскоре после приезда княгини в Париж. Герцогиня де Брой, супруга видного французского политика и друга Гизо герцога В. де Бройя, приглашая Гизо, сообщила ему: "Среди нашего очень узкого круга будет персона очень изысканная и очень несчастная, княгиня Ливен. Она только что потеряла двух своих сыновей. Повсюду в Европе она искала забвения, но нигде его не нашла. Может быть, беседа с вами доставит ей удовольствие". Как вспоминал Гизо, он "был поражен печальной торжественностью ее лица и ее манер; ей было пятьдесят лет; она была в глубоком трауре, который она никогда не снимала; она начинала разговор и вдруг его прерывала, будто оказываясь каждое мгновение во власти мысли, от бремени которой она пыталась освободиться"33. Первое время они виделись изредка, но постепенно между ними возникли искренние дружеские отношения, которые не прерывались до самой смерти княгини.
Что сблизило французского министра и княгиню Ливен? Сами они объясняли свой роман тем, что оба в недавнем прошлом пережили тяжкие утраты. Княгиня, как отмечалось выше, потеряла сыновей. У Гизо 15 февраля 1837 г. скоропостижно скончался от воспаления легких 21-летний сын Франсуа. К этому времени у него были и карьерные неудачи: он потерял министерский портфель. Смерть сына оказалась серьезным душевным потрясением для Гизо. Он писал герцогине де Брой: "За что Бог дает мне столько сил и столько меня испытывает? Когда придет мой черед, я с жадностью успокоюсь, потому что я очень устал"34.
На следующий день после смерти сына княгиня написала Гизо письмо с соболезнованиями: "Среди всех свидетельств соболезнования, которые Вы получили... простите мне мое тщеславие полагать, что мои воспоминания что-то значат для Вас. Я дорого заплатила за это право понять как никто другой вашу боль... Подумайте обо мне, в сто раз более несчастной, чем Вы, поскольку по прошествии двух лет я также страдаю, как в первый день, и однако Бог ниспослал мне сил вынести этот ужасный приговор". Гизо, по его словам, "глубоко растроганный этой симпатией, выраженной так свободно и так печально", ответил на это письмо. Оба всегда придавали большое значение тому обстоятельству, что их встреча прошла под знаком разделенного несчастья. В каждую годовщину смерти младших Ливенов Гизо непременно писал княгине. 5 марта 1840 г., на следующий день после пятой годовщины, Гизо, находившийся тогда в Лондоне, писал Ливен: "Меня мучает раскаяние, что я далеко от Вас. Вы не знаете и никогда не узнаете, как много добра я хотел бы сделать для Вас; я слишком люблю Вас, чтобы помириться с мыслью, что я не в состоянии ничего сделать, когда я вижу, что у вас горе, все равно какое, все равно в прошлом или настоящем. Нельзя вычеркнуть страдания из человеческой жизни; они с нею неразлучны. Но в жизни есть место и счастью, и самый несчастный человек, самое истерзанное сердце может испытывать самую сокровенную, самую великую радость. Будучи с Вами, я мог так мало сделать для Вас. Что же я могу сделать издалека?"35
Как отмечал французский исследователь жизни и деятельности Гизо Г. де Брой, трудно было представить два настолько разных характера, как Гизо и Ливен, но именно это несходство, по его мнению, и притягивало Ливен, как, например, в случае с лордом Греем. По словам самого Гизо, "на протяжении нашей жизни из-за различий, связанных с нашим происхождением и положением, много затруднений могло возникнуть между нами. Россия - это совсем другое, нежели Франция, и политика Петербурга отличалась от политики Парижа. Но ни одно из этих обстоятельств... не оказало на наши отношения ни малейшего влияния". Именно желанием заполучить Гизо в свой салон скептики объясняли сближение с ним Ливен. Таково было, например, мнение Ш. Ремюза, который полагал, что с его помощью она, "несмотря на свой возраст и равнодушие к ней парижского общества, заняла в нем одно из первых мест". Что привлекло Гизо в княгине Ливен? Можно, конечно, сказать, что нимскому буржуа льстило внимание чужестранной аристократки, с помощью которой он намеревался стать своим в высшем свете. Именно так полагал Ремюза, подчеркивавший, что княгиня Ливен "всецело удовлетворила тщеславное, ребяческое желание, которого Гизо не мог в себе подавить, - желание примкнуть к клике Меттернихов всего мира, не переставая при этом быть буржуа, ученым, оратором, пуританином. Он непременно хотел, чтобы политические мужи старой школы считали его за равного себе, если не за своего учителя...". Кроме того, по словам Ремюза, Гизо относился к той категории политиков, которые предпочитали улаживать деловые проблемы в ходе светской беседы, надеясь избежать таким образом всяких скучных процедур вроде изучения бумаг, методического взвешивания всех доводов за и против, продуманных переговоров и публичной дискуссии. Ремюза утверждал, что княгиня Ливен дурно влияла на Гизо, ибо "оказывала ему те самые услуги, которых он от нее ожидал"36.
Однако такое объяснение Ремюза представляется слишком простым и поверхностным; к тому же Гизо, одного из талантливейших ораторов Июльской монархии, никак нельзя было упрекнуть в отказе от публичной дискуссии в парламенте; дискутировать, точнее аргументированно излагать свою позицию, он мог часами. Аристократическое происхождение княгини, безусловно, имело для Гизо очень большое значение, однако, объясняя свое увлечение, он употребляет иные понятия - выдающийся ум, талант, способности - категории, лежавшие в основе его политической системы. Уже после смерти княгини в письме Лор де Гаспарен, он писал: "Это была возвышенная и тонкая душа. Она обладала умом редким, очаровательным, и в то же время очень рациональным"37.
Этот странный союз можно было считать взаимовыгодным. Гизо подарил княгине свое присутствие и поддержку. Ливен, со своей стороны, предоставила Гизо свой салон - пространство, игравшее в светской географии Парижа весьма важную роль. При Июльской монархии все значительные политические лидеры принимали в своем салоне гостей, в число которых входили не только светские знакомые, но и должностные лица. Гизо использовал для этой цели салон княгини Ливен, делившийся на две части: в одной половине, именуемой "большой гостиной", восседала на канапе княгиня в окружении своих приверженцев; в другой, называемой "малым кружком", беседовали перед камином пять-шесть дипломатов или депутатов; сам Гизо присоединялся попеременно то к завсегдатаям "большой гостиной", то к членам "малого кружка". Можно сказать, что в салоне княгини Ливен Гизо удалось превратить свой политический успех в успех светский. Как отмечал Доде, Гизо в салоне Ливен довершил свое политическое воспитание. По его словам, Гизо "в значительной степени был обязан своим отношением к Ливен тем новым качествам, которые сделали в эту эпоху из могучего оратора искусного дипломата и бесподобного редактора депеш и дипломатических писем"38.
Виднейшие политики Франции и европейские дипломаты стремились добиться благосклонности Ливен и были завсегдатаями ее салона. Злые языки объявляли их всех, как и саму хозяйку салона, агентами русского царя. Такие обвинения не были оригинальными. Царской шпионкой называли, например, княгиню Е. Багратион, поскольку она была русской подданной; ее обвиняли в том, что она доносила царю обо всем, происходившем на заседаниях палаты депутатов.
Почему княгиню обвиняли в шпионаже? Дело в том, что с 1843 г. она возобновила переписку с императрицей Александрой Федоровной, сообщая ей все новости политического характера, отправляя их в письмах на имя графини Нессельроде. Императрица за завтраком передавала ее письма августейшему супругу, который, прослушав письмо, нередко уносил его с собой, чтобы прочитать еще раз и воспользоваться сообщенными сведениями. Этот факт широко известен, и исследователи задаются лишь вопросом относительно причин изменения поведения Ливен и ее желания сотрудничать с российским двором. Но вопрос заключается даже не в этом. Дело в том, что связь Ливен с Россией никогда не прекращалась; княгиня, действительно, несколько лет не писала императрице, но она не переставала писать брату, и эти письма были предназначены для императора! В частности, в ГАРФе содержится письмо княгини Ливен из Бадена от 4 (16) августа 1838 г., адресованное брату Александру. Ливен приводит копию письма Гизо от 12 августа, посвященное египетскому вопросу. В этом же деле имеется записка Николая I по поводу копии сообщенного ею письма. Отметим, что к этому времени разрешение на пребывание в Париже Ливен получено не было. Из ее писем брату начала 1843 г. известно, что она письменно обратилась к императору с просьбой предоставить ей "отпуск на неограниченное время", ссылаясь на известные ей подобные случаи. В одном из конфиденциальных писем брату, датированном 25 марта (6 апреля) 1843 г., она сообщала, что с просьбой заручиться за нее она обратилась и к К. В. Нессельроде, с которым все эти годы Ливен не теряла связи и информировала о событиях, происходящих в Париже. К сожалению, пока не удалось обнаружить документа, содержащего высочайшее разрешение для Ливен остаться за пределами России. Однако сам факт возобновления переписки с императрицей осенью 1843 г. (первое письмо Александре Федоровне, которое удалось обнаружить, датируется 19 сентября (1 октября) 1843 г.) является косвенным подтверждением, что такое разрешение было получено39.
О сношениях Ливен с российским двором было известно французскому правительству и дипломатическому корпусу. Сама княгиня не скрывала этой переписки, напротив, умышленно говорила о ней, стараясь показать, что она не заслуживала обвинений в шпионаже. А вот брату она часто писала шифрованные письма, так называемыми "симпатическими чернилами", которые проявлялись при нагревании. Поскольку почерк княгини был очень неразборчивым, что усугублялось еще и прогрессировавшей катарактой, шифрованный текст был написан под ее диктовку40. Этот второй текст содержал детальные сведения, касающиеся, как правило, актуальных внешнеполитических вопросов, без каких-либо замечаний Ливен личностного плана, психологических зарисовок, вообще-то ей очень свойственных.
Авторитет имени княгини Ливен в европейской дипломатии и политике был очень высок. Ее даже упрекали в непосредственном влиянии на принятие политических решений. В Париже говорили, что во Франции было два министра иностранных дел - Гизо и Д. Ливен. Кроме того, было широко распространено мнение, что княгиня, обладавшая несомненным авторитетом в европейской дипломатии, по-прежнему оказывала заметное влияние на дипломатический корпус. Как отмечала герцогиня Дино, в Париже "много говорили о том, что княгиня назначает и отзывает послов", что вызывало раздражение дипкорпуса41.
Пребывание княгини Ливен в Париже явилось в определенной степени фактором, стабилизировавшим весьма непростые отношения России и Франции в годы Июльской монархии. Это было связано с негативным отношением Николая I к произошедшей во Франции Июльской революции и приходу к власти Луи Филиппа Орлеанского, которого он считал узурпатором престола. Ливен, понимая, что сближения между Россией и Францией достичь невозможно, прилагала усилия, чтобы сформировать объективное представление об этой стране как о равном партнере европейских держав, как о стране, обуздавшей революцию и не вынашивавшей планов территориальной экспансии в Европе. Она находилась в тесном контакте с поверенным в делах России во Франции Н. Д. Киселевым (с 1841 г. послы были взаимно отозваны). Весьма вероятно, что продуманные, умеренные донесения российского дипломата создавались не без влияния княгини Ливен.
Февральская революция 1848 г. вынудила Ливен уехать в Англию под именем супруги английского художника Робертса. В платье Ливен были зашиты золото и драгоценности. В начале марта она встретилась в Лондоне с Гизо, бежавшим в Англию на несколько дней раньше своей подруги. Вскоре они переехали в Ричмонд, где жили в уединении, не зная, что предпринять. "Я не могу решиться оставаться в Англии, - писала Ливен Баранту 29 мая 1848 г. из Ричмонда... А между тем, у меня нет надежды, чтобы я могла скоро вернуться во Францию или чтобы я даже хотела этого, так как ваша страна навела на меня какой-то ужас. Между тем лондонский смог и вообще лондонская жизнь так мне ненавистны, что я бежала сюда и останусь здесь; сюда ко мне может приехать всякий, кто захочет. Я буду ездить иногда в Лондон, чтобы повидать друзей. Я отдыхаю, но мне скучно". Вскоре из Ричмонда Ливен и Гизо переехали в Брайтон42.
Все это время княгиня не прекращала переписки с императрицей Александрой Федоровной, постоянно информируя ее о событиях, разворачивающихся во Франции. Писала примерно раз в неделю, иногда - чаще, сообщая все новости о Франции. Она была в переписке с Барантом, герцогом де Бройем, с другими французскими политиками, сообщавшими ей сведения о внутреннем состоянии Франции. Копии этих писем, адресованных ей и Гизо, княгиня также отправляла в Санкт-Петербург. Ливен так отзывалась о политической ситуации в Париже и в целом во Франции: "Пройдут от диктатуры к борьбе, чтобы вновь оказаться во власти диктатуры. Горячечный жар или смирительная рубашка - но что в итоге?", - писала она 20 июля (1 августа) 1848 года. Вернулась в Париж Ливен только осенью 1849 года. В годы Второй империи княгиня надеялась на франко-российское сближение и полагала, что к тому были предпосылки. Она писала о взглядах императора Наполеона III: "Его принципы согласуются с нашими. Его идеи сильной власти... не являются ортодоксальными. Он имеет расположение к континентальным правительствам, особенно к нам. Эти же принципы отдаляют его от Англии, несмотря на его восхищение этой страной"43. Однако ее надеждам на сближение России и Франции не суждено было сбыться; напротив, ей предстояло пережить войну между двумя столь любимыми ею странами.
В исторической науке сформировалось не вполне верное представление, что на склоне лет проницательность изменила княгине Ливен, что она не сумела объективно оценить расстановку сил накануне войны, ошибочно полагала, что Франция не будет воевать против России и неверно информировала Николая I, воздействуя в том же духе на Киселева. Такой подход требует серьезного пересмотра. Документы, содержащиеся в ГАРФе, в значительной степени позволяют реабилитировать позицию Ливен. Из ее писем императрице 1852 - 1854-х гг. вовсе не следует, что на старости лет она потеряла чувство реальности, была настроена излишне оптимистично, и в итоге, "проморгала" начало Крымской войны. Весной 1853 г. Ливен писала императрице каждый день, и это подтверждает ее понимание всей сложности и серьезности ситуации. Она искренне надеялась, что войны удастся избежать, и именно эту надежду и видел Николай I! Но сама Ливен сохраняла трезвость мысли и способность к объективному анализу. 29 мая (10 июня) 1853 г. она писала, что "беспокойство, паника охватывает общественность. Война кажется одновременно неизбежной и невозможной". Из ее писем никак нельзя сделать вывод, что она недооценила всей сложности ситуации, находилась под впечатлением миролюбивых заявлений графа Ш. Морни, не видела франко-английского сближения и объединения против России. Но ситуация была действительно очень неопределенная, неясная, подразумевавшая разные варианты разрешения конфликта, и это все очень точно было подмечено княгиней. Она писала в сентябре 1853 г.: "Всегда Восток, то есть всегда неопределенность"44. Действительно, даже после оккупации Россией Дунайских княжеств Наполеон III все еще колебался в принятии окончательного решения по вопросу о линии поведения в отношении России.
В начале февраля 1854 г. Ливен была вынуждена уехать в Брюссель. Княгиня очень тяжело переносила свое пребывание в Брюсселе, как писал Гизо, страдая "от этой неопределенной жизни, от отсутствия собственного жилья и от жесткого климата, оторванная от своих друзей, от привычного образа жизни". Она очень болезненно реагировала на известия о ходе военных действий; особенно ее угнетали события, связанные с обороной Севастополя. Она писала леди Холланд: "Я сгораю от нетерпения, ожидая известий из Севастополя. Взят, не взят. Я хочу решения. Эта неопределенность невыносима. Я думаю только об этом..."45.
Вернулась в Париж Ливен только 1 января 1855 года. С этого времени и до конца своей жизни она оставалась в столице Франции: доктора объявили ей, что она не перенесет обратного путешествия.
В Париже Дарья Христофоровна узнала о смерти Николая I. Как сообщал граф Морни в письме герцогине де Дино, эта новость не особенно взволновала княгиню, а ее ответ был лаконичен: "Ну вот, теперь я могу спокойно здесь остаться"46.
Ливен дожила до подписания мирного договора, но ей недолго пришлось пользоваться благами спокойной жизни. В январе 1857 г. княгиня заболела бронхитом, который очень быстро принял тяжелую форму. В ночь с 26 на 27 января она умерла на руках Гизо и сына Павла. Согласно завещанию, Ливен была похоронена в Курляндии, в родовом имении Мезотен близ Митавы в семейном склепе рядом с сыновьями, в черном бархатном платье фрейлины российского императорского двора и княжеской короне, с распятием из слоновой кости в руках.
Княгиню Дарью Христофоровну Ливен в известном смысле можно считать первой русской женщиной-дипломатом, ключевой фигурой европейской закулисной политики и дипломатии первой половины XIX века. Она явилась своеобразным символом уходящей эпохи, когда женщина - хозяйка салона, не облаченная официальными должностями и полномочиями, могла оказывать влияние на линию развития политических событий. Политика была главной страстью всей ее жизни, она была настоящим энтузиастом политики, которую, по ее собственным словам, "любила гораздо больше, чем солнце"47.
Примечания
1. The Lieven - Palmerston correspondence. 1828 - 1856. Lnd. 1943, p. IX.
2. DAUDET E. Une vie d'ambassadrice au siècle dernier. La princesse de Lieven. P. 1904.
3. TEMPERLEY H. The unpublished diary and political sketches of Princess Lieven together with some of her letters. Lnd. 1925, p. 11.
4. Lettres du Prince Metternich à la comtesse Lieven. 1818 - 1819. P. 1909, p. LIII.
5. CADOT M. La Russie dans la vie intellectuelle française. 1839 - 1856. P. 1967, p. 71.
6. Цит. по: DAUDET E. Op. cit., p. 231 - 232.
7. САКУН О. Ф. Деятельность российского посла Х. А. Ливена и его супруги Д. Х. Ливен в Лондоне. 1812 - 1834 годы. - Новая и новейшая история, 2006, N 6, с. 142; ДАНИЛОВА А. Благородные девицы. Воспитанницы Смольного института. Биографические хроники. М. 2004.
8. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 1126, оп. 1, Бенкендорфы, д. 332. Письма К. К. Бенкендорфу; ф. 1126, оп. 1, Бенкендорфы, д. 424. Письма Д. Ливен брату А. Х. Бенкендорфу; ф. 1126, оп. 1. Бенкендорфы, д. 364. Письма К. Х. Бенкендорфа Д. Ливен; ф. 728. Коллекция документов Рукописного отделения библиотеки Зимнего дворца, оп. 1, т. 2, д. 1664, ч. 1 - 17. Письма княгини Д. Х. Ливен императрице Александре Федоровне. 1832 - 1856; ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1421. Политические воспоминания кн. Д. Х. Ливен о союзе с Англией. 1825 - 1830; ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1427, ч. 1. Воспоминания кн. Д. Х. Ливен о кончине императора Павла I (11 - 12 марта 1802 г.); ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1427, ч. 2. Воспоминания кн. Д. Х. Ливен "Лондон в 1814 г."; ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1427, ч. 3. Воспоминания кн. Д. Х. Ливен о различных лицах: лорде Дадли, лорде Пальмерстоне, Гизо, великом князе Константине Павловиче; ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1842. Письмо к гр. Бенкендорфу от его сестры и записка императора Николая I.
9. GORDON G. H. The correspondence of lord Aberdeen and princess Lieven. 1832 - 1854. V. 1. 1832 - 1848. Lnd. 1938; Lettres du Prince Metternich à la comtesse Lieven. 1818 - 1819. P. 1909; Letters of Dorotea, princess Lieven during her Residence in London, 1812 - 1834. Lnd. 1902; Letters of princess Lieven to lady Holland. 1847 - 1857. Oxford. 1956; The Lieven - Palmerston correspondence. 1828 - 1856. Lnd. 1943; Vertrauliche briefe der furstin Lieven. Brl. 1939; Княгиня Д. Х. Ливен и ее переписка с разными лицами. - Русская старина, январь 1903 - январь 1904.
10. APPONYI R. Vingt-cinq ans à Paris. (1826 - 1850). - Journal du compte Rodolphe Apponyi, attaché de Pambassade d'Autriche á Paris. T. 2. P. 1913; BARANTE P. Souvenirs du baron de Barante. 1782 - 1866. V. 1 - 8. P. 1890 - 1901; CASTELLANE E. V. E. B. Journal du maréchal de Castellane (1804 - 1862). T. 1 - 3. P. 1896; DINO DOROTHИE (duchesse de Talleyrand et de Sagan). Cronique de 1831 à 1862. T. 1 - 4. P. 1909 - 1910; GREVILLE. Les quinze premiéres années de regne de la reigne Victoria. P. 1889; GUIZOT F. Mélanges biographiques et litteraires. P. 1868; GUIZOT F. Mémoires pour servir a l'histoire de mon temps. V. 1 - 8. P. 1858 - 1867; METTERNICH. Mémoires, documents et écrits divers laissée par le prince de Metternich. T. 1 - 8. P. 1880 - 1884; ШАТОБРИАН Ф. Р. де. Замогильные записки. М. 1995.
11. Княгиня ШАХОВСКАЯ-ГЛЕБОВА-СТРЕШНЕВА. Княгиня Ливен. М. 1904, с. 5.
12. GUIZOT F. Mélanges biographiques et litteraires. P. 1868, p. 195; ДАНИЛОВА А. Ук. соч., с. 324; Lettres du Prince Metternich..., p. XLIX.
13. ШАТОБРИАН Ф. Р. де. Ук. соч., с. 339; Княгиня Д. Х. Ливен и ее переписка с разными лицами. - Русская старина, 1903, N 1, с. 190; Mémoires et correspondences du prince de Talleyrand par E. de Waresquiel. P. 2007, p. 809.
14. BOIGNE. Mémoires de la comtesse de Boigne. T. 1 - 4. P. 1908, т. 2, p. 180.
15. TEMPERLEY H. Op. cit., p. 42 - 43.
16. ГАРФ, ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1427, ч. 2, л. 14.
17. РАХШМИР П. Ю. Князь Меттерних: человек и политик. Пермь. 2005, с. 187.
18. Lettres du Prince Metternich..., p. LXII, LV.
19. Ibid., p. 62 - 63; 251.
20. Очерки истории российской внешней разведки. Т. 1. М. 1996, с. 119; ГАРФ, ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1421, л. 8 об.; САКУН О. Ф. Ук. соч., с. 154.
21. Княгиня Д. Х. Ливен и ее переписка с разными лицами. - Русская старина, 1903, N 1, с. 195.
22. ГАРФ, ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1421, л. 1 об.
23. РАХШМИР П. Ю. Ук. соч., с. 240.
24. ГАРФ, ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1421, л. 5 об., 7 об.; РАХШМИР П. Ю. Ук. соч., с. 230 - 231.
25. МАРТЕНС Ф. Ф. Собрание трактатов и конвенций, заключенных Россиею с иностранными державами. Т. 1 - 15. СПб. 1877 - 1905, т. 11, с. 431.
26. Княгиня Д. Х. Ливен и ее переписка с разными лицами. - Русская старина, 1903, N 9, с. 704; 1903, N 11, с. 423.
27. DINO D. (duchesse de Talleyrand et de Sagan). Cronique de 1831 à 1862. T. 1 - 4. P. 1909 - 1910, т. 1, p. 84; The Lieven - Palmerston correspondence. 1828 - 1856. Lnd. 1943, p. 56; ДАНИЛОВА А. Ук. соч., с. 315.
28. Княгиня Д. Х. Ливен и ее переписка с разными лицами. - Русская старина, 1903, N 11, с. 430.
29. Цит. по: ДАНИЛОВА А. Ук. соч., с. 319; DINO D. Op. cit., т. 2, p. 248.
30. Цит. по: Княгиня Шаховская-Глебова-Стрешнева. Ук. соч., с. 6 - 7.
31. Княгиня Д. Х. Ливен и ее переписка с разными лицами. - Русская старина, 1903, N 11, с. 425 - 426; DINO D. Op. cit., т. 2, p. 248.
32. МАРТЕН-ФЮЖЬЕ А. Элегантная жизнь, или как возник "весь Париж". 1815 - 1848. М. 1998, с. 219.
33. GUIZOT F. Mélanges..., p. 205 - 206.
34. BROGUE G. Guizot. P. 1990, p. 207.
35. GUIZOT F. Mélanges..., p. 209 - 210; Княгиня Д. Х. Ливен и ее переписка с разными лицами. - Русская старина, 1903, N 12, с. 622.
36. GUIZOT F. Mélanges..., p. 211 - 212; МАРТЕН-ФЮЖЬЕ А. Ук. соч., с. 214, 190.
37. François Guizot et Madame Laure de Gasparin. Documents inedits. (1830 - 1864). P. 1934, p. 513.
38. МАРТЕН-ФЮЖЬЕ А. Ук. соч., с. 9, 241; Княгиня Ливен и ее переписка с разными лицами. - Русская старина, 1904, N 1, с. 173.
39. ГАРФ, ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1842, л. 1 - 2; ф. 1126, оп. 1, д. 332, л. 95, 102 об.; д. 1664, т. 17.
40. Кроме того, княгиня, следуя рекомендациям врачей, часто писала на зеленой бумаге, в чем несведущие люди усматривали ее очередную интригу.
41. DINO D. Op. cit., т. 2, p. 402; т. 3, p. 64.
42. GREVILLE Ch. Les quinze premiéres années de regne de la reigne Victoria. P. 1889, p. 368; Княгиня Д. Х. Ливен и ее переписка с разными лицами. - Русская старина, 1904, N 1, с. 189.
43. ГАРФ, ф. 728, оп. 1, т. 2, д. 1664, т. 3, л. 127 об. - 128; т. 10, л. 99.
44. Там же, т. 11, л. 2 об.
45. GUIZOT F. Mélanges..., p. 218; Letters of princess Lieven to lady Holland. 1847 - 1857. Oxford. 1956, p. 60.
46. DINO D. Op. cit., т. 4, p. 202.
47. Цит. по: МАРТЕН-ФЮЖЬЕ А. Ук. соч, с. 214 - 215.
