• Объявления

    • Saygo

      Дисклеймер   10.12.2015

      Перед скачиванием файлов вы берете на себя обязательство использовать их только в учебной и научной деятельности.

Оружие из собрания музея им. С. Джанашия, Тбилиси 1.0.0

   (0 отзывов)

Описание файла

GEORGIANS’ WEAPONS, 2006 

Autor: A. Bichashvili

Published by: G. Nozadze

Konsultant: M. Kapianidze

Photos: G. Bumbiashvili

The Georgian National Museum, 2005

Короткий буклет с образцами старинного грузинского вооружения из собрания музея им. С. Джанашия, Тбилиси. На грузинском и английском языках.





Отзыв пользователя

Вы можете оставить отзыв к файлу только после его скачивания.

Нет отзывов для отображения.

  • Похожие публикации

    • Лосев К.В., Михайлов В.В. Английская политика в Закавказье и в Азербайджане в 1918г.: между большевиками и пантуранистами // Вопросы истории. №4 (1). 2021. С. 239-252.
      Автор: Военкомуезд
      К. В. Лосев, В. В. Михайлов

      Английская политика в Закавказье и в Азербайджане в 1918г.: между большевиками и пантуранистами

      Лосев Константин Викторович — доктор экономических наук, декан гуманитарного факультета Санкт-Петербургского государственного университета аэрокосмического приборостроения; Михайлов Вадим Викторович — доктор исторических наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета аэрокосмического приборостроения (ГУАП).

      Аннотация. Статья посвящена истории Первой мировой войны и революции в Закавказье. Авторы обратились к материалам английского Военного кабинета и заседаний Палаты общин британского парламента, посвященным ситуации в Закавказье, прежде всего в Баку — мировом центре нефтедобычи и стратегически важном портовом городе на берегу Каспийского моря. Изучение материалов английских архивов и публикаций стенограмм заседаний парламента позволяет ответить на ряд вопросов, которые прежде оставались за рамками советской и английской историографии.

      Ключевые слова: Октябрьский переворот в России, Брестский мир, распад Кавказского фронта Первой мировой войны, Британский военный кабинет, Имперский военный совет Великобритании, Палата общин парламента Великобритании, Азербайджанская демократическая республика, Бакинская коммуна, генерал Л. Денстервилль, турецкая интервенция в Закавказье.

      События, происходившие в Закавказье в 1918 г., представляют особый интерес для исторической науки, поскольку в них пересекаются /239/ практически все линии противоречий мировых держав, вызванные Первой мировой войной и русской революцией. Военные и политические перемены, связанные с образованием на обломках царской России самопровозглашенных государств, и политику признания и непризнания этих государств Советской Россией и европейскими державами важно анализировать еще и потому, что они могут рассматриваться во взаимосвязи с недавним распадом СССР и соответствующими геополитическими проблемами. Особенно любопытны в этой связи официальные документы английских военных и политических институтов, определявших в 1918 г. общую политику государства, споры и противоречия влиятельных военных и политиков, их компетентность в вынесении оценок и принятии решений, имевших важное стратегическое значения для страны и влияющих на ситуацию в регионах и мире в целом.

      Отпадение Закавказья от России и политика в отношении признания независимости Азербайджана, крупнейшего мирового центра нефтедобычи, на который жадно смотрели и страны Антанты, и страны Центрального блока, и, несомненно, лидеры Советской России, представляет собой любопытнейший вопрос истории, до сих пор не потерявший актуальности. Поскольку отечественная научная общественность до сих пор слабо знакома с документами английских архивов и публикациями парламентских заседаний Палаты общин и Палаты лордов Великобритании, можно сказать, что этот аспект исследован недостаточно, в основном по опубликованным международным договорам, подоплека заключения которых во многом до сих пор остается за рамками имеющихся исследований проблемы политики Великобритании относительно Закавказской демократической федеративной республики (ЗДФР) и Азербайджанской демократической республики.

      Британский военный кабинет, Имперский военный совет Великобритании и английский парламент в 1917—1918 гг. неоднократно рассматривали события в России и их влияние на военные действия против Османской империи. Первое оптимистичное впечатление от демократизации политической жизни России в результате падения царского режима, которое демонстрировало заседание Имперского военного совета 22 марта 1917 г., быстро рассеялось. Общие выводы, сделанные к лету 1917 г., были неутешительными. Миссия Артура Хендерсона указала на политическую слабость Временного правительства и влияние на военные решения стихийно образованных солдатских советов как на «главную опасность для политического и военного положения России», а также на все более усиливающиеся в обществе требования заключить сепаратный мир [1]. Неспособность России противостоять Турции беспокоила английское командование и политиков, особенно после провала Галлиполийской операции в конце 1915 г. и катастрофической сдачи в плен корпуса генерала Ч. Таунсенда в Кут-эль-Амаре летом 1916 г. [2] «Неудачи английской политики на Востоке продолжило падение проантантовского кабинета в Персии 27 мая 1917 г., который 6 июня заменил кабинет персидских националистов, выступивший с предложением к британскому и российскому Временному правительству вывести из страны свои войска» [3]. Намеченная на лето 1917 г. совместная российско-английская Мосульская операция против турецких сил в Месопотамии провали-/240/-лась [4]. На заседании Иосиного кабинета 10 августа 1917 г., посвяшеи-ного носиной политике в отношении совместных действий с Россией ш турецком направлении, говорилось: «Одними из наиболее разочаровывающих последствий русской рсволюнии стали события на турецком театре. Несмотря на блестящие операции в Месопотамии генерала сэра Стенли Мода, достигшего значительных результатов, неудача русского наступления позволила туркам сдержать нас на границах Сирии и Палестины... Общие выводы комитета, исходя из ситуации в России можно суммировать как следующие:

      a) будет правильным основывать наши планы, исходя из того, что русские не смогут усилить свою военную эффективность в этом году;

      b) нельзя отвергать возможность того, что Россия откажется продолжать войну предстоящей зимой, либо вследствие того, что правительство пойдет на сепаратный мир, либо поскольку солдаты откажутся оставаться в окопах» [5]. Британские военные опасались, что революционные события в России приведут к восстанию мусульман в российской армии на Кавказе, которое может охватить и индийские войска Британии в Месопотамии. Поэтому в октябре 1917 г. генерал Бартер даже просил российское Верховное командование «перевести магометанские части с Кавказского на какой-либо другой фронт» [6].

      Большевистский переворот в Петрограде еще более усугубил негативную для Антанты ситуацию на Кавказском фронте, а публикация Декрета о мире и заявление В. И. Ленина о том, что Советская Россия «не будет признавать договоров, заключенных Россией царской, и опубликует все документы европейской тайной дипломатии» [7], вдохновило турецких политиков и воодушевило турецкое общество на продолжение борьбы с англичанами. Характерно, что начавшаяся летом 1917 г. подготовка к заключению сепаратного мира между Великобританией и Османской империей была прервана военным министром Турции Энвером-пашой в феврале 1918 г. [8] Перемирие, заключенное между командующим Третьей турецкой армией Вехиб-пашой и командиром Кавказской армии генералом М. Пржевальским 5 декабря 1917 г. [9], хотя и не было признано большевистским правительством Советской России, фактически прекращало действия русских вооруженных сил в войне с Турцией. Заключенный большевиками с Центральным блоком Брест-Литовский договор (3 марта 1918 г.) прекращение войны на Кавказском фронте подтвердил и узаконил [10].

      Подписание Брестского мира изменило отношение правительства Великобритании к союзным обязательствам перед Россией, которые были даны царскому правительству. Если 6 февраля 1918 г. в «Кратком отчете о союзных обязательствах Британии перед союзниками» авторы секретного документа признавали российские права на турецкие территории по российско-английским соглашениям о Константинополе (март 1915 г.) и договору Сайкса-Пико (1916 г.), хотя отдельно упоминалось, что российское правительство не ратифицировало решения Парижской экономической конференции 1916 г., что ставило под вопрос участие России в судьбе турецкого государственного долга [11], то уже в начале марта, когда был заключен брестский мир, позиция английских военных и политических лидеров резко изменилась и «все /241/ договоры, заключенные Великобританией с царским правительством, перестали считаться обязательными в отношении правительства большевиков» [12].

      Брестский мир изменил и политическую ситуацию на Кавказе, поскольку возвращение Турции территорий до границ 1914 г. не устраивало народы Армении и Грузни. Созданный в ноябре 1917 г. Закавказский комиссариат, предполагавший, что судьбу Закавказья должно решать Всероссийское учредительное собрание, после разгона последнего большевиками [13] составил в феврале 1918 г. из бывших депутатов Учредительною собрания от трех национальных советов (армянского, грузинского и мусульманского) Закавказский сейм, принявший на себя законодательную власть в регионе до прояснения ситуации в России [14]. Сейм отказался признать Брестский мир, а турецкая интервенция в Закавказье с февраля 1918 г., имевшая целью силой занять территории, отходящие к Турции по условиям Брестского мира, привела к тому, что 22 апреля 1918 г. Закавказье объявило о своем отделении от России и образовании Закавказской демократической федеративной республики (ЗДФР), признавшей, по настоянию Турции, условия Брестского мира [15]. Таким образом, провозглашение независимости не помогло грузинским и армянским политикам сохранить территории [16], более того, Турция ультимативно потребовала от лидеров ЗДФР отвести свои войска за бывшую российско-турецкую границу 1877 г., передав Турции Карс и Батуми [17]. Споры о принятии ультиматума раскололи федерацию [18]. Грузия обратилась к Германии с просьбой взять ее под протекторат, чтобы помешать Турции отторгнуть от нее значительную территорию и важный морской порт, и 27 мая 1918 г. сейм констатировал распад ЗДФР [19]. 28 мая Национальный совет закавказских мусульман объявил об образовании независимой Азербайджанской демократической республики (АДР) [20].

      С первых дней после большевистского переворота и начала распада империи перед британскими политиками встала сложная задача: признавать ли фактическое отторжение Закавказья от России и образование на его территории независимого мусульманского государства или не признавать, поддерживая единство России, как призывали антибольшевистские силы в России, заявлявшие о сохранении союзных отношений с Антантой и непризнании Бреста.

      В меморандуме лорда Р. Сесиля, переданном в Военный кабинет 23 февраля 1918 г., говорилось, что 3 декабря 1917 г., согласно принятому правительством решению, антибольшевистские и проантантовские силы в России получили значительные суммы, однако никаких эффективных результатов это не дало. В результате в конце декабря было принято решение «продолжить неофициальные контакты с большевистским правительством в Петрограде, одновременно делая все возможное для поддержки антибольшевистских движений на Юге и Юго-востоке России и везде, где они еще возникнут». Причем, как писал Сесиль, если по этому поводу возникнут трения с большевиками, следует оставлять их протесты без внимания. Такую позицию Сесиль считал оправданной, и в феврале, например, он полагал, что отторжение Сибири, Кавказа и черноморских портов создаст большевикам «серьезные военные и экономические проблемы» [21]. /242/

      С другой стороны, в те же дни Военный кабинет получил сведения, что на Кавказе активно действуют турецкие агенты. Бюро разведки 27 февраля 1918 г. сообщало, что «тюркистская» пропаганда среди российских мусульман, особенно в Азербайджане, ведется агрессивно, а ее целью является отторжение Закавказья от России и присоединение к Османской империи. Разведка предлагала кабинету обратить внимание на сохраняющее политический вес общероссийское мусульманское движение, лидер которого, осетин Л. Цаликов, продолжает призывать мусульман Поволжья и Кавказа к сохранению «консолидированного Российского государства» [22].

      Таким образом, перед политиками и военными Великобритании на Кавказе ясно вставали образы двух врагов — российских большевиков и турецких «тюркистов» или «пантюрков». После заключения Брестского мира тон британских политиков изменился. Уже 11 марта 1918 г. Военный кабинет рассматривал возможность направления военных сил для оккупации важного черноморского порта Закавказье — Батуми, а также угрозу оккупации турецкими или германскими войсками Баку и возможность и даже необходимость «помощи русским против немцев в Баку» [23]. Еще в январе командование британских сил в Месопотамии наметило сформировать компактные силы, которые предполагалось направить в Северную Персию для предотвращения турецкой оккупации региона. Теперь эта цель была дополнена новой — походом на Баку. Командовать формирующимся отрядом было поручено генералу Л. Денстервиллю, отчего вся экспедиция получила название «Денстерфорс» [24]. 17 февраля 1918 г. Денстервилль прибыл в Энзели, где обнаружил Революционный комитет, объявивший, что Закавказское правительство является его врагом [25].

      В апреле и мае, когда в Закавказье происходили знаменательные события, связанные с самоопределением федерации и отдельных независимых государств, британский Военный кабинет был озабочен «панисламизмом» азербайджанских татар, которые, по сообщению «двух авторитетов, пользующихся доверием» армянской национальности, более фанатичны, нежели даже турки, и собираются «из центра заговора — Баку — организовать масштабные акции против армянского населения Закавказья» [26]. Можно отметить, что в это время в Баку власть находилась в руках большевиков, которых полностью поддерживал Армянский национальный совет как в Баку, так и в Тифлисе, где он составлял фракцию Закавказского сейма, и в конце марта — начале апреля 1918 г. именно армянско-большевистские вооруженные отряды устроили кровавый погром в мусульманских кварталах Баку с десятками тысяч жертв. 25 мая в Военный кабинет был представлен меморандум «О настоящих настроениях в Турции», в котором Департамент разведки утверждал, что турецкие лидеры после заключения Брестского мира полны надежд на расширение территории в Закавказье и уверены в силе Германии противостоять Антанте в Европе и защитить интересы своего союзника. Именно эти ожидания реаннексии территорий, отвоеванных Россией у Османской империи в 1877—78 и 1914—1917 гг., как говорилось в меморандуме, препятствуют попыткам турецкой оппозиции начать переговоры с Антантой [27]. Политическая ситуация в Закавказье английской разведке была /243/ известна до такой степени плохо, что Военный совет в апреле сделал заключение о необходимости налаживания телеграфной связи с Тифлисом и Тебризом в целях получения достоверной и своевременной информации о событиях в Закавказье и Северной Персии [28]. Показательно, что на переданное через Константинополь в столицы европейских держав сообщение о провозглашении Азербайджанским советом независимого государства, как и на переданное через Германию аналогичное грузинское заявление, английское иностранное ведомство не отреагировало.

      Так или иначе, ситуация в Закавказье была столь сложная, а интересы сторон так переплетены, что говорить о единой политике английского правительства в отношении различных закавказских властей не приходится. После распада ЗДФР и объявления о независимости Азербайджана ситуация в регионе еще больше усложнилась. 4 июня 1918г. правительство АДР заключило с Османской империей Договор о дружбе, который по сути поставил АДР в положение подданного Турции образования. Турецкое командование настояло на смене азербайджанского кабинета и роспуске Национального собрания, по условиям договора турецкие военные получили контроль над всеми азербайджанскими железными дорогами и портами [29]. В Гяндже, куда из Тифлиса переехало правительство АДР, начала формироваться Кавказская армия ислама, в которую вошли регулярные турецкие силы в количестве двух дивизий и азербайджанские соединения, формировавшиеся под контролем турецких инструкторов и укомплектованные турецким офицерским составом. Целью операции, ради которой создавалась армия, было отвоевать у большевиков Баку и создать единое Азербайджанское государство.

      6 июня Военный кабинет получил из Генерального штаба документ о возможном экономическом и военном значении Кавказа для стран германской коалиции. В нем указывалось, что кавказские ресурсы как в производстве зерна и мяса, гак и в добыче таких важных стратегических материалов, как грузинский марганец и бакинская нефть, могут заметно усилить экономику противника, а также что контроль над Кавказом «станет очередным шагом в реализации плана германских восточных амбиций. Их Багдадскую схему мы сумели нейтрализовать, но на Кавказе они могут найти альтернативу, а вместе с дунайским регионом владение кавказскими портами обеспечит им контроль над всем Черным морем. Следующим шагом после Кавказа станет выход через Каспий в Среднюю Азию» [30]. Важно отметить, что в самой Британии остро ощущалась нехватка бензина, так что в начале июля был издан специальный билль о нефтепродуктах и создан «Нефтяной фонд», ответственный за пополнение запасов этого стратегического военного сырья [31]. 17 июня было проведено совещание по среднеазиатским проблемам, на котором британские политики и военные приняли решение срочно принять меры к тому, чтобы прервать сообщение по Транс-Кавказской железнодорожной системе (Батум-Александрополь-Джульфа и Тифлис-Гянджа-Баку), находившейся к тому времени под полным контролем Германии и Турции [32].

      Угроза Индии, которая явно прослеживается в выводах и решениях экспертов, несомненно, ускорила решение начать военную операцию по защите Баку от турецкого наступления. Особенность ситуации с предотвращением занятия Баку турками или немцами была в том, что власть /244/ в Баку удерживал Бакинский совет, председатель которого С.Г. Шаумян признал Баку неделимой частью Советской России, следовательно, вести борьбу с врагами по мировой войне англичанам пришлось бы в союзничестве с большевиками. Можно утверждать, что сторонники признания власти большевиков среди английских политиков были. Причем не только среди военных, которых порой не смущали политические противоречия, если просматривалась военная выгода, но и в парламенте. Так, когда 24 июня 1918 г. в Палате общин обсуждался «русский вопрос», любопытное предложение об отношении к большевистскому правительству России высказал полковник Веджвуд, который в обстоятельном докладе сообщил, что президент США В. Вильсон склонен признать большевиков, и это ставит аналогичный вопрос перед британским правительством. «Это жизненно важный вопрос сегодня, поскольку Германия и в особенности Турция распространяют свое влияние через Россию, через Кавказ, через Туркестан до самых границ нашей Индийской империи. Сегодня усиливается их влияние в Персии и восточных провинциях Китая». Веджвуд предложил создать правительственную комиссию, целью которой должны стать мероприятия по улучшению отношений с Россией. Он высказал мнение, что необходимо убедить посланника М. Литвинова в том, что Россия должна обратиться к президенту Вильсону за помощью в борьбе с германской интервенцией, а любую попытку союзной интервенции в Сибири, на Севере или Юге России назвал бесплодной и вредной всему союзному делу. Кавказ в рассуждениях Веджвуда играл главную роль. Он утверждал, что принятие его предложения «особенно важно сегодня, когда англичане вынуждены перебрасывать свои силы с Месопотамского и Палестинского фронтов в Европу, чтобы удержать от германского наступления Западный фронт» [33]. Премьер Д. Ллойд-Джордж не стал комментировать предложение Веджвуда, но высказался по поводу российской проблемы, указав на хаотическую ситуацию с властью в границах бывшей империи [34]. В целом Палата общин оставила «российский вопрос» без каких-либо предложений правительству в отношении Кавказа.

      Военные в это время активно готовились к тому, чтобы не допустить турок и немцев в Баку. Переговоры с большевистскими лидерами Бакинской коммуны было поручено начать командиру английских сил в Персии казачьему атаману Л. Бичерахову, который после развала Кавказского фронта и мира с Турцией перешел на службу к англичанам. История этого «противоестественного» военно-политического союза отечественными исследователями достаточно хорошо изучена, однако что касается ее отражения в документах английских архивов, можно обнаружить, что материалов о решении Военного кабинета об отправке Л. Бичерахова в Баку нет. Оно полностью остается на совести командующего «Денстерфорс» генерала Л. Денстервилля. Денстервилль в своих мемуарах пишет: «Мы пришли к полному соглашению относительно планов наших совместных действий, на которые я возлагал большие надежды и о которых я здесь умолчу. Он (Бичерахов. — В. М.) вызвал большое изумление и ужас среди местных русских, присоединившись к большевикам, но я уверен, что он поступил совершенно правильно: это был единственный путь на Кавказ, а раз он только там утвердился, то и дело будет в шляпе» [35]. Знаменательное «умолчание» английского генерала оставляет историкам большой /245/ простор для фантазии. Примечательно и то, что председатель Бакинского совнаркома С. Г. Шаумян очень настойчиво убеждал большевистское руководство и самого В. И. Ленина н том, что Бичерахов симпатизирует большевизму и готов защищать Баку от турок [36], несмотря на то, что он являлся к этому времени кадровым английским генералом и получал для своего отряда продовольствие, амуницию, боеприпасы и деньги, что было хорошо известно С. Шаумяну [37].

      Л. Бичерахов был назначен командующим всеми войсками, которые смог мобилизовать совнарком для обороны Баку, хотя после прибытия из Астрахани большевистского отряда Г. Петрова последний был прикомандирован к Бичерахову в качестве комиссара. Этому странному военному тандему не удалось остановить турецко-азербайджанские силы Кавказской армии ислама, а 31 июля 1918 г. в Баку произошла смена власти. Бакинский совнарком был вынужден подчиниться решению Бакинского совета, передавшего власть новоизбранному органу, который первым делом принял решение о приглашении англичан для защиты Баку от турок, для чего в Энзели в тот же день была направлена делегация к генералу Л. Денстервиллю.

      Не случись в Баку политического переворота, в результате которого власть Бакинского совнаркома была свергнута и передана довольно странному учреждению, получившему наименование Диктатура «Центрокаспия», лидерами которого были бывшие члены Бакинской городской думы и главы совета моряков Каспийской военной флотилии, никакой английской экспедиции по спасению Баку проведено бы не было. Поэтому можно предположить, что целью Л. Бичерахова была не только военная помощь коммунарам в отражении турецкого наступления, но и подготовка смены власти в Баку.

      Это подтверждается той активной ролью, которую английский консул в Баку Р. Мак-Донелл играл в неудачной попытке свержения большевиков, разоблаченной 12 июня 1918 г. Существование планов Бичерахова и Денстервилля относительно смены власти в Баку могут доказать, скорее всего, лишь секретные документы британского разведывательного ведомства, пока нам недоступные. Секретность экспедиции Денстервилля подтверждает и то, что Военный кабинет практически ни разу не выносил на открытое обсуждение ее планы и цели, да и результаты неудачной операции по спасению Баку от германо-турок открыто не обсуждались. 15 октября 1918 г. на заседании Палаты общин разбирались вопросы присутствия английских войск в России, но когда либеральный депутат Кинг попросил дать «какую-нибудь информацию относительно сил, которые были направлены в Баку», спикер палаты ответил, что этот вопрос находится вне компетенции собрания [38]. Единственное, что позволили узнать депутатам, это то, что «все войска, бывшие в Баку, несмотря на значительные потери, были успешно выведены после героического сопротивления значительно превосходящим силам противника» [39]. Депутат Кинг 23 октября пытался узнать, была ли экспедиция в Баку санкционирована Генеральным штабом и одобрена советом Антанты. Па это депутат Макферсон заявил: «Ответ на первую часть вопроса утвердительный. Верховный совет Антанты определяет только общую политику, поэтому вторая часть вопроса некорректна» [40]. /246/

      Английская общественность была на удивление слабо знакома с событиями в Закавказье летом-осенью 1918 г., когда в Баку сражались силы «Денстерфорс», и даже депутаты парламента часто были вынуждены черпать информацию в прессе или из неподтвержденных источников. Так, 24 октября депутат Дж. Пиль спрашивал, какую позицию, дружественную или нет, занимали перед падением Баку и эвакуацией Денстерфорс местные армянские вооруженные силы. Р. Сесил ответил, что «в общественном мнении существует некоторое недопонимание относительно переговоров, которые вели с противником армянские лидеры в Баку. Правительство Его Величества было информировано, что эти переговоры были предложены генералом Денстервиллем, когда он увидел неизбежность падения города». На вопрос, почему из Баку пришло сообщение о предательстве армян, Сесиль не ответил, пообещав уточнить информацию [41].

      Можно быть уверенным, что если бы в Англии узнали, что Денстервилль сотрудничает с большевистским совнаркомом в Баку, это привело бы к скандалу и в правительстве, и в парламенте, поэтому падение Коммуны и взятие власти Диктатурой «Центрокаспия» в первую очередь было выгодно англичанам. Но в этой истории есть подоплека, на которую намекает тот факт, что Сесиль явно пытается оправдать действия армянских лидеров в Баку. Хорошо известно, что после распада ЗДФР Грузия приняла протекторат Германии, а Азербайджан практически стал политическим придатком Турции. В этих условиях Армения также пыталась найти для себя сильного иностранного защитника. Известно, что в июне армянская делегация была направлена в Вену с просьбой к австро-венгерскому правительству «взять под свою сильную защиту Армению» [42]. Однако в то же время армянские политики испытывали сильную тягу к Англии, среди лидеров Армении находилось немало англофилов. Поэтому не исключено, что и председатель Бакинского совнаркома С. Г. Шаумян, который находился в тесном контакте с лидерами Национального армянского совета в Закавказском сейме, а позже с правительством Армянской республики, вполне мог сочувствовать идее приглашения английских вооруженных сил для защиты Баку от турок. Одно письмо С. Шаумяна В.И. Ленину показывает, что председатель Бакинского совнаркома даже путает свои большевистские вооруженные силы с вооруженными силами дашнакской Армении. 23 мая 1918 г. он пишет: «Наши войска, застигнутые врасплох, не могут остановить наступление и 16-го сдают Александрополь. 17-го турки потребовали обеспечить им свободный пропуск войск в Джульфу, обещав не трогать население... Мы принуждены были согласиться на требования турок» [43]. Однако Карс и Александрополь в эти дни защищали вовсе не красные отряды коммуны, а национальные вооруженные силы дашнакского Армянского совета, входящие в состав армии «предательской» и «контрреволюционной» ЗДФР. С другой стороны, в Баку многие свидетели и участники событий называют войска коммуны просто армянскими.

      Хотя после падения коммуны С. Шаумян и печатал воззвания с проклятиями «дашнакам» и «контрреволюционерам», предавшим советскую власть английским империалистам, указанные выше факты, а также странное поведение совнаркома, добровольно сложившего с себя власт-/247/-ные полномочия 30—31 июля, позволяют предположить неискренность Шаумяна. В воззвании «Турецкие войска под городом», опубликованном в газете «Бакинский рабочий» 20 сентября, Шаумян обвиняет в падении коммуны и дашнаков, и командиров армянских вооруженных отрядов, и армянскую буржуазию, и шведского консула, и наемников английского империализма, проникших во флот, и «спасителя» Бичерахова. В этом же воззвании Шаумян, последовательно выступавший за развязывание гражданской войны, даже ценой жертв из «мусульманской бедноты» и угрозы перерастания гражданской войны в национальную резню, неожиданно заявляет, что Совет Народных Комиссаров «предпочел не открывать гражданской войны, а прибегнуть к парламентскому приему отказа от власти» [44]. Это очень непохоже на прежние его заявления, например в 1908 г.: «Мы отвергаем единичный террор во имя массового революционного террора. Лозунг «Долой всякое насилие!» — это отказ от лучших традиций международной социал-демократии» [45]. Не случайно И. В. Сталин, лучше других советских лидеров разбиравшийся в кавказских делах и непосредственно общавшийся с Шаумяном в дни Бакинской коммуны и ее падения, говорил в интервью газете «Правда»: «Бакинские комиссары не заслуживают положительного отзыва... Они бросили власть, сдали ее врагу без боя... Они приняли мученическую смерть, были расстреляны англичанами. И мы щадим их память. Но они заслуживают суровой оценки. Они оказались плохими политиками» [46].

      В свою очередь, английские военные очень критично отозвались о действиях генерала Л. Денстервилля в Азербайджане. Главнокомандующий колониальными южно-африканскими войсками генерал-лейтенант Я. Сматс уже 16 сентября 1918 г., то есть на следующий день после падения Баку, представил в Военный кабинет секретный меморандум «Военное командование на Среднем Востоке», в котором написал: «Я оцениваю военную ситуацию на Среднем Востоке как очень неудовлетворительную... Если противник достигнет Центральной Персии или Афганистана к следующему лету, ситуация станет угрожать индийским границам... С этой точки зрения контроль над железной дорогой Багдад-Хамадан-Энзели и недопущение противника к Каспийскому морю является делом чрезвычайной важности. Баку уже наверняка потерян, но это не означает потерю Каспия... Ошибки наших командующих в этом регионе проистекают либо из некомпетентности, либо из неумения оценить ситуацию. Денстервилля послали в Баку для получения контроля над Каспием, но его усилия были потрачены, в основном, на другие предприятия» [47].

      После вывода английских войск из Баку и падения города под ударами сил Кавказской армии ислама британское правительство и общественность снова обеспокоилась темой «пантуранизма», угрожающего азиатским планам Англии в Закавказье и Средней Азии и, конечно же, алмазу в британской короне — Индии. Летом 1918 г. скорого крушения Турции и ее выхода из войны английские военные и политики не предполагали. Напротив, в августе Военный кабинет рассматривал планы мировой войны на 1919 год, причем некоторые эксперты утверждали, что следует иметь в виду и следующий, 1920 год. На заседании Имперского военного совета 1 августа 1918 г. Ллойд Джордж принял решение о разработке возможности вывода из войны Болгарии и Турции «дипломатическими /248/ мерами» [48]. О том же Я. Сматс говорил на заседании Имперского военного совета 16 августа. Он сказал, что не ожидает ничего хорошего от того, что война продлится в 1919 г., поскольку враг, даже медленно отступая на Западе, сможет сконцентрировать значительные усилия на Востоке, и он боится, что кампания 1919 г. тоже ничего не решит, и это подвергнет позиции Англии на Востоке еще большей опасности. И уж совсем безрадостно Я. Сматс смотрел на перспективы кампании 1920 г.: «Безусловно, Германия потерпит поражение, если война продлится достаточно долго, но не станет ли от этого нам еще хуже? Наша армия будет слабеть, и сами мы можем обнаружить, еще до окончания войны, что оказались в положении второсортной державы, сравнимой с Америкой или Японией». Сматс предлагал «сконцентрироваться на тех театрах, где военные и дипломатические усилия могут быть наиболее эффективны, т.е. против слабейших врагов: Австрии, Болгарии и Турции» [49].

      При этом английские военные и политики рассчитывали на то, что бакинский вопрос расстроит союзные отношения Турции и Германии. Для этого были основания, особенно после заключения 27 августа 1918 г. Германией дополнительного к Брестскому договора с Советской Россией, в котором Германия признавала Баку за Советами в обмен на поставку ей четвертой части бакинской нефти 50. Однако туркам германский МИД также предложил «сладкую пилюлю», пообещав в случае заключения Болгарией сепаратного мира с Антантой восстановить османское господство над этой страной. Об этом в Военный совет 4 октября сообщал политико-разведывательный отдел «Форин-офис» в меморандуме «Германо-турецкие отношения на Кавказе» II Таким образом, рассчитывать на распад германо-турецкого союза англичанам не приходилось, а соглашение немцев с большевиками можно было списать на тактическую дипломатическую уловку.

      Чтобы более компетентно воспрепятствовать протурецкой пропаганде на Востоке, разведывательному ведомству была дана задача подготовить подробное пособие по ознакомлению военных с «туранизмом» и «пантуранизмом», дабы показать все опасности этого движения для английской политики на Востоке. Довольно скоро было отпечатано объемное руководство, в котором были отражены история становления пантуранистской идеологии в Османской империи, обозначены все туранские народы, включая финно-угорские народности, тюркские народы Поволжья, Сибири, Китая, Средней Азии, Кавказа, Крыма [52]. Любопытно, что в число современных, по мнению авторов руководства, туранских народов попали русские летописные мещера и черемисы, а также совершенно былинные тептеры [53].

      Впрочем, новых «антипантуранистских» усилий англичанам прикладывать не пришлось. 30 октября 1918 г. на борту английского линкора «Агамемнон» было заключено перемирие между Османской империей и Великобританией [54], и Турция вышла из Первой мировой войны. Руководство по пантуранизму, напечатанное в ноябре, сразу же оказалось устаревшим. Политика Великобритании на Кавказе теперь имела перед собой другие цели: определиться в своих отношениях с белыми и красными вооруженными силами на Северном Кавказе и с признанием или непризнанием независимости Азербайджана, Грузии и Армении, которые /249/ объявили себя после поражения стран Центрального блока союзниками победившей Антанты. Эти задачи определяли споры и разногласия в Военном кабинете и парламенте Великобритании по «русскому вопросу» на Кавказе в 1919 году.

      Примечания

      1. National (British) Archives. War Cabinet (NA WC). CAB24/4. British Mission to Russia, June and July, 1917. Report by the Rt. Hon. Arthur Henderson, M.R P. 1—15, p. 6,12.
      2. МИХАЙЛОВ В. В. Противостояние России и Британии с Османской империей на Ближнем Востоке в годы Первой мировой войны. СПб. 2005, с. 123, 163.
      3. ЕГО ЖЕ. Русская революция и переговоры английского премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа о сепаратном мире с Османской империей в 1917—1918 гг. (по материалам английских архивов). — Клио. 2017, № 4 (124), с. 166—173.
      4. ЕГО ЖЕ. Российско-британское военное сотрудничество на севере Месопотамии в 1916—1917 гг.: планы и их провал. — Военно-исторический журнал. 2017, № 12, с. 68—73.
      5. NA WC. САВ24/4. Report of Cabinet Committee on War Policy. Part II. The New Factors. Russia, p. 107—108.
      6. ИГНАТЬЕВ А. В. Русско-английские отношения накануне Октябрьской революции (февраль-октябрь 1917 г.). М. 1966, с. 371.
      7. МИХАИЛОВ В.В. Развал русского Кавказского фронта и начало турецкой интервенции в Закавказье в конце 1917 — начале 1918 гг. — Клио. 2017, № 2 (122), с. 143—152.
      8. ЕГО ЖЕ. Русская революция и переговоры английского премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа о сепаратном мире с Османской империей в 1917—1918 гг. (по материалам английских архивов), с. 171.
      9. ИГНАТЬЕВ А.В. Ук. соч., с. 13.
      10. Документы внешней политики СССР (ДВП СССР). Т. 1. 7 ноября 1917 г. — 31 декабря 1918 г. М. 1959, с. 121.
      11. National (British) Archives. India Office Record (NA IOR). L/PS/18/D228. Synopsis of our Obligations to our Allies and Others. 6 Feb 1918.
      12. МИХАЙЛОВ B.B. 1918 год в Азербайджане: из предыстории британской оккупации Баку. — Клио. 2011, № 1 (52), с. 27.
      13. Декреты советской власти. Т. 1. 25 октября 1917 г. — 16 марта 1918 г. М. 1957, с. 335— 336.
      14. Документы и материалы по внешней политике Закавказья и Грузии. Тифлис. 1919, с. 6—7.
      15. Там же, с. 221.
      16. МИХАЙЛОВ В.В. Османская интервенция первой половины 1918 года и отделение Закавказья от России. В кн.: 1918 год в судьбах России и мира: развертывание широкомасштабной Гражданской войны и международной интервенции. Сборник материалов научной конференции. — Тематический сборник международной конференции 28— 29 октября 2008 г. Архангельск. 2008, с. 186.
      17. Документы и материалы по внешней политике Закавказья и Грузии, с. 310.
      18. Протоколы заседаний мусульманских фракций Закавказского сейма и Азербайджанского национального совета. 1918 г. Баку. 2006, с. 78—93.
      19. Документы и материалы по внешней политике..., с. 336—338.
      20. МИХАЙЛОВ В. В. Особенности политической и национальной ситуации в Закавказье после октября 1917 года и позиция мусульманских фракций закавказских правительств (предыстория создания первой независимой Азербайджанской Республики). — Клио. 2009, № 3 (46), с. 62—63.
      21. NA WC. САВ24/43/3725. Memorandum on Russia, by Lord R. Cecil. 18/E/128.
      22. NA WC. САВ24/43/ 3755. Turkey and other Moslem Countries. Weekly report by Department of Information. I8/OC/I6. /250/
      23. NA WC. CAB24/44/3882. British Intervention to Prevent Surrender of Batoum under Russo-GermanPeace Terms. 20/H/l.
      24. МИХАЙЛОВ В. В. Российские и британские вооруженные соединения в сражениях против турок при обороне Баку в 1918 г. — Клио. 2006, № 1 (32), с. 197—198.
      25. NA WC. САВ24/43/3721. Caucasus Situation. Telegram 52925 from D.M.I. to Caucasus Military Agent. 20/H/l.
      26. NA WC. CAB24/48/4251. Political Situation in the Caucasus and Siberia as affected by German penetration, with some practical Suggestions. Memo (10.4.1918. Russia/005) by Political Intelligence Department, F.O. 18/E/155.
      27. NA WC. CAB24/53/4701. Turkey. Memo by Political Intelligence Department “The Present State of mind in Turkey”. 18/0J/1.
      28. NA WC. CAB24/48/4251. Political Situation in the Caucasus and Siberia as affected by German penetration, with some practical Suggestions. Memo (10.4.1918. Ruissia/005) by Political Intelligence Department, F.O. 18/E/155.
      29. МИХАЙЛОВ В.В. К вопросу о политической ситуации в Закавказье на заключительном этапе Первой мировой войны. — Вестник Санкт-Петербургского государственного университета. Серия 2. Исторические науки. 2006. Вып. 4, с. 132.
      30. NA WC. САВ24/54/4883. Caucasus and its value to Germany. Note by General Staff. 18/E/98.
      31. NA WC. CAB24/56/5049. Draft of a Bill for obtaining Petroleum in the United Kingdom. 29/D/6.
      32. NA WC. CAB24/55/4940. Decision of conference on Middle Eastern Affairs held 17.6.18. at 10, Downing Street. 18/J/38.
      33. Parliamentary Debates. Fifth series. Volume 104. Eighth Session of the Thirtieth Parliament of the United Kingdom of Great Britain & Ireland. 8 George V. House of Commons. Fifth Volume of Session 1918. Comprising Period from Monday, 17th June, to Thursday, 4th July, 1918. London: H.M. Stationery Office. Published by His Majesty’s Stationery Office. 1918, col. 1—1984, col. 754—757.
      34. Ibid., col. 782.
      35. ДЕНСТЕРВИЛЛЬ Л. Британский империализм в Баку и Персии. 1917—1918). Воспоминания. Тифлис. 1925, с. 164.
      36. ШАУМЯН С.Г. Избранные произведения в 2-х тт. Т. 2. М. 1978, с. 323—324.
      37. Там же, с. 343.
      38. Parliamentary Debates. Fifth series. Volume 110. Eighth Session of the Thirtieth Parliament of the United Kingdom of Great Britain & Ireland. 9 George V. House of Commons. Eighth Volume of Session 1918. Comprising Period from Tuesday, 15th October, to Thursday, 21st November, 1918. London: H.M. Stationery Office. Published by His Majesty’s Stationery Office. 1918, col. 1—3475, col. 13.
      39. Ibid., col. 279.
      40. Ibid., col. 765.
      41. Ibid., col. 889.
      42. «Мы обращаемся с покорной просьбой соизволить принять под свою мощную защиту нуждающуюся в этом Армению». Послание уполномоченного Армянской Республики А. Оганджаняна министру иностранных дел Австро-Венгрии И.Б. фон Райежу. 1918 г. (подг. текста, предисловие и примечания В.В. Михайлова). — Исторический архив. 2018, №5, с. 182—188.
      43. ШАУМЯН С. Г. Ук. соч., с. 279.
      44. Там же, с. 402—407.
      45. Там же, с. 259.
      46. ПУЧЕНКОВ А. С. Национальная политика генерала Деникина (весна 1918 — весна 1920 г.). М. 2016, с. 153.
      47. NAWC. САВ24/63/5700/. Military Command in the Middle East. Memo by Lt.-Gen Smuts. 16 September, 1918.18/J/38.
      48. National (British) Archives. Imperial War Cabinet (NA IWC). CAB 23/44a. Committee of Prime Minister. Notes of Meetings. June 21 — Aug. 16. Minutes of a Meeting held at 10 Downing Street, S.W. on Thursday, August 1,1918 at 11 a.m.
      49. NAIWC. CAB23/145. Minutes of Meetings Aug. 13 — Dec. 311918. Minutes of a Meeting at 10, Downing St. on Wednesday, 14th August. 1918. /251/
      50. Документы внешней политики СССР (ДВП СССР). Т. 1, с. 444.
      51. NAWC. САВ24/66/5908. Turco-German Relations over the Caucasus. Memorandum by Political Intelligence Department (4.10.1918. Turkey /006).18/OJ/14.
      52. NA IOR. L/MIL/17/16/25. A Manual on the Turanians and Pan-Turanianism. Nov. 1918. P. 1—258+maps.
      53. Ibid., p. 193—194.
      54. Международная политика в договорах, нотах и декларациях. Часть II. От империалистической войны до снятия блокады с Советской России. М. 1926, с. 188—190.

      Вопросы истории. №4 (1). 2021. С. 239-252.
    • Средневековая Европа. Оружие и доспех
      Автор: Сергий
      О БАЛЬМУНГЕ, ДЮРЕНДАЛЕ И ИХ ХОЗЯЕВАХ
      М. Горелик
      Бальмунг выглядел так: "…клинок в ножнах, обшитых парчовою каймою… рукоять его с отделкой золотой и с яблоком из яшмы, зеленой, как трава". А вот Дюрендаль: "Ах, Дюрендаль, мой верный меч прекрасный! На рукоятке у тебя в оправе святыня не одна заключена: в ней вложен зуб апостола Петра, святого Дионисия власа, Василия святого крови капли, кусок одежды матери Христа". Хозяин Бальмунга – славный Зигфрид, главный персонаж "Песни о Нибелунгах", владелец Дюрендаля – бесстрашный граф Роланд, герой посвященной ему "Песни". Рыцари… Неустрашимые воины, преданные вассалы, защитники слабых, благородные слуги прекрасных дам, галантные кавалеры… Неустойчивые в бою, неверные слову, алчные грабители, жестокие угнетатели, дикие насильники, кичливые невежды… Все это рыцари.
      И вот вокруг этих-то противоречивых созданий вертелась, в сущности, история европейского средневековья. Потому что они в те времена были единственной реальной СИЛОЙ. Силой, которая нужна была всем – королям против соседей и непокорных вассалов, крестьян, церкви; церкви – против иноверцев, королей, крестьян, горожан; владыкам помельче – против соседей, короля, крестьян; крестьянам – против рыцарей соседних владык. Горожанам, правда, рыцари были не нужны, но они всегда использовали их военный опыт. Ведь рыцарь – это, прежде всего, профессиональный воин. Но не просто воин. Рыцарь на всех языках – рейтер, шевалье и так далее – обозначает всадника. И опять же не просто всадника, но именно тяжеловооруженного всадника – в шлеме, панцире, со щитом, копьем и мечом. Все это снаряжение стоило весьма дорого: еще в конце первого тысячелетия, когда расчет велся не на деньги, а на крупный рогатый скот, комплект вооружения – тогда еще не столь обильного и сложного – вместе с конем стоил 45 коров, или 15 кобылиц. А это – величина стада или табуна целой деревни.
      Но мало было взять в руки оружие – им надо уметь отлично пользоваться. А этого можно было достичь только беспрестанными и весьма утомительными тренировками с самого юного возраста (мальчиков из рыцарских семей с детства приучали носить доспех – известны полные комплекты для 6-8-летних детей). Следовательно, тяжеловооруженный всадник должен быть богатым человеком с большим досугом. Крупные владетели могли содержать при дворе лишь очень небольшое число таких воинов. А где взять остальных? Ведь крепкий мужик, если и имеет требуемые 45 коров, то не для того, чтобы отдать их за груду железа и красивого, но не годного для хозяйства коня. Выход нашелся: мелкие землевладельцы обязывались королем работать определенное время на крупного, снабжать его нужным количеством продуктов и изделии ремесла, а тот должен быть готовым служить королю в качестве тяжеловооруженного всадника, тоже определенное количество дней в году.
      На подобных отношениях в Европе выстроилась сложная феодальная система. И постепенно, к XI-XII векам тяжеловооруженные всадники превратились в касту рыцарей. Доступ в это привилегированное сословие становился все более трудным, основанным уже на родовитости, которая подтверждалась грамотами и гербами. Еще бы: кому хочется тесниться и допускать к жирному куску посторонних! А кусок был жирен, и чем дальше, тем больше.
      За клятву верности сеньору рыцарь получал землю с работающими на него мужиками, право суда над ними, право сбора и присвоения налогов, право охоты, право первой ночи и так далее, и тому подобное. Он мог ездить ко дворам владык, развлекаться целыми днями, пропивать, проигрывать в городах деньги, собранные с мужиков. А обязанности... Во время военных действий служить со своим харчем сеньору около месяца в оду, а обычно и того меньше. За "сверхурочную" службу ему шло большое жалованье. Военная добыча – трофеи, выкуп за пленных, сами пленные – шла ему. Можно было во "внеслужебное время" и поработать "налево" – наняться на время к постороннему сеньору или к городскому магистрату. С течением времени рыцари стали все больше и больше манкировать своими обязанностями. Иногда по условиям ленного договора рыцарь должен был служить то количество времени, на которое у него хватит запасов продовольствия. И вот такой храбрый муж являлся с окороком, прилагал все усилия к тому, чтобы съесть его за три дня, и уезжал в свой замок.
      Ну а как рыцари воевали? По-разному. Вообще говоря, сравнивать их с кем-то очень трудно, так как они в Европе были в военном отношении предоставлены самим себе. Разумеется, в сражениях участвовала и пехота – каждый рыцарь приводил с собой слуг, вооруженных копьями и топорами, да и крупные владетели нанимали большие отряды лучников и арбалетчиков. Но до XIV века исход сражения всегда определяли немногие господа рыцари, многочисленные же слуги – пехотинцы были для господ хоть и необходимым, но лишь подспорьем. Рыцари их в расчет вообще не принимали. Да и что могла сделать толпа необученных крестьян против закованного в доспехи профессионального бойца на могучем коне? Рыцари презирали собственную же пехоту. Горя нетерпением сразиться с "достойным" противником – то есть рыцарем же, – они топтали конями мешающих им своих пеших воинов. С таким же равнодушием рыцари относились и к бездоспешным всадникам с мечами и легкими копьями. В одной из битв, когда на группу рыцарей налетел отряд легких всадников, они даже не сдвинулись с места, а просто перекололи своими длинными копьями лошадей противника, и только тогда поскакали на достойного врага – рыцарей.
      Вот тут-то и происходил "настоящий" бой – два закованных в железо всадника, закрытые щитами, выставив вперед длинные копья, сшибаются с налета, и от страшного таранного удара, усиленного тяжестью доспехов и весом лошади, умноженных на скорость движения, враг с треснувшим щитом и распоротой кольчугой или просто оглушенный вылетает из седла. Если же доспехи выдерживали, а копья ломались, начиналась рубка на мечах. Это было отнюдь не изящное фехтование: удары были редкими, но страшными. Об их силе говорят останки воинов, погибших в сражениях средневековья – разрубленные черепа, перерубленные берцовые кости. Вот ради такого боя и жили рыцари. В такой бой они кидались очертя голову, забыв об осторожности, об элементарном строе, нарушая приказы командующих (хотя какие там приказы – рыцарям лишь предлагали держать строй, их просили).
      При малейшем признаке победы рыцарь кидался грабить лагерь врага, забывая обо всем, – и ради этого тоже жили рыцари. Недаром некоторые короли перед боем, запрещая бойцам ломать боевой порядок при наступлении и ход битвы из-за грабежа, в качестве "наглядной агитации" строили виселицы для несдержанных вассалов. Бой мог быть довольно долгим. Ведь он распадался обычно на нескончаемое количество поединков достойных противников, бесконечно гонявшихся друг за другом.
      Ну а как насчет рыцарской чести? Оказывается, на противника рыцарь может "напасть спереди и сзади, справа и слева, словом, там, где может нанести ему урон" – так гласил устав тамплиеров. Но если противнику удавалось заставить отступить хоть несколько рыцарей, их соратники, заметив это, как правило, ударялись в паническое бегство, которое не в силах был остановить ни один полководец (как, впрочем, и управлять боем после начала атаки). Сколько королей лишились победы только потому, что преждевременно теряли голову от страха!
      Воинская дисциплина была не просто слабым местом рыцарей – ее у них не было и быть не могло. Ибо рыцарь – индивидуальный боец, привилегированный воин с болезненно острым чувством собственного достоинства. Он профессионал от рождения, и в своем деле – военном – равен любому из своего сословия, вплоть до короля. В бою он зависит только сам от себя, и выделиться, быть первым может, только показав свою храбрость, добротность своих доспехов и резвость коня.
      И он показывал это всеми силами. Да кто же тут может что-то ему указать, приказать? Рыцарь сам знает все, и любой приказ для него – урон чести. Такое самосознание рыцаря прекрасно знали и чувствовали полководцы, государственные деятели – мирские и церковные. Видя, что несокрушимые всадники терпят поражения из-за своей горячности и своеволия, вылетая в атаку разрозненными группами и зная, что тяжелая конница непобедима, когда наваливается всей массой, государственная и церковная администрация принимали меры для приведения хоть в какой-то порядок своих выскочек. Дело-то ведь еще и в том, что рыцарей было мало. Например, во всей Англии в 70-х годах XIII века было 2750 рыцарей. В боях участвовало обычно несколько десятков рыцарей, и лишь в больших сражениях они исчислялись сотнями, редко переваливая за тысячу. Понятно, что это мизерное количество полноценных бойцов нельзя было растрачивать, распылять по мелочам. И тогда с конца XI века, во время крестовых походов, стали возникать духовно-рыцарские ордена со строгими уставами, регламентирующими их боевые действия.
      Но самый крепкий порядок был, разумеется, в бандах-отрядах рыцарей-наемников, расплодившихся в XII-XIV веках, предлагавших свои услуги кому угодно и грабивших всех подряд в мирное время. (Именно для борьбы с этими бандами и были созданы впервые в средневековой Европе французскими королями в XIV веке настоящие регулярные армии, маленькие, состоявшие из разных родов войск, где воины служили за плату постоянно.) Надо сказать, что вся строгость воинских уставов и распорядков иссякала в тех разделах, где трактовалось о боевых действиях рыцарей. То есть строгость была, но требования были самыми общими: не покидать и не ломать строй, стараться, в разумных пределах, обороняться при неудаче, а не сразу бежать, и до победы лагерь противника не грабить.
      Итак, как же воевала рыцарская конница? Чтобы сохранить строй к решающему моменту схватки, она подходила к противнику шагом, она была "покойна и невозмутима, подъезжала не торопясь, как если бы кто-нибудь ехал верхом, посадивши впереди себя на седло невесту", – писал один средневековый автор. И, только подъехав совсем близко к врагу, рыцари бросали коней в более быстрый аллюр. Медленное сближение имело еще и тот смысл, что экономились силы лошади для решающего броска и схватки. Пожалуй, самым удобным построением был издавна придуманный для тяжелой конницы "клин", "кабанья голова", или "свинья", как называли его русские дружинники, любившие, кстати, это построение ничуть не меньше своих западных коллег.
      "Кабанья голова" имела вид колонны, слегка зауженной спереди. Давно известно, что конницу водить в колоннах очень выгодно, так как в этом случае лучше всего сохраняется сила ее массированного, таранного удара. Это не столько боевое, сколько походное построение – когда "клин" врезается в ряды противника, воины, едущие в задних рядах, немедленно "разливаются" в стороны, чтобы каждый всадник не топтал передних, но в полную меру проявил свои боевые качества, равно как и качества коня и оружия. У "клина" было и еще одно преимущество: фронт построения был узок.
      Дело в том, что рыцари очень любили сражаться, но совсем не хотели умирать – ни за сеньора, ни за святую церковь. Они должны были и хотели только побеждать. Этому, собственно, и служили их доспехи. Этому служил и "клин". Ведь когда отряд рыцарей медленно, "шаг за шагом", приближается к врагу, он становится великолепной мишенью для лучников противника. Хорошо, если у того нет качественных лучников. А если есть? Если у них вдобавок отличные дальнобойные, мощные луки? Монголы при Лигнице и англичане при Кресси и Пуатье именно из луков буквально расстреляли прекрасно защищенных доспехами рыцарей. А при построении "клином" перед вражескими стрелками оказывалось только несколько всадников в самом надежном защитном снаряжении.
      Да, рыцари умирали весьма неохотно. Они предпочитали бежать или сдаваться в плен в случае неудачи. В европейских войнах гибло их очень мало – единицы, и лишь в крупнейших битвах, решавших судьбы стран, – несколько сотен.
      И дело тут не только в доспехах. Рыцари к XIII веку ощутили себя неким всемирным орденом, кастой, для которой не важны никакие территориальные границы, никакое подданство. Ведь границы все время менялись, области и целые государства переходили от одного короля к другому, а рыцари сидели в тех же замках, изъяснялись на французском языке и все, как один, считались слугами святой католической церкви. И убивать собрата, кто бы и откуда он ни был, становилось неприличным. Вот одолеть его – сбить с коня, взять в плен и, главное, получить выкуп – это победа. А что пользы от трупа? Войны превращались в массовые турниры. Но не превратились.
      Не позволили "грубые мужики" – крестьяне и горожане, воевавшие в пехоте. Им-то рыцари пощады не давали. Но уж и они в долгу не оставались – пленных не брали. А когда в XIV веке бурно развилась боеспособная пехота, сражающаяся в плотных строях, не боящаяся конных атак и с длинными алебардами сама бросающаяся в бой, – рыцари кидались в бегство при одном виде швейцарских "баталий" и гуситских повозок, с ужасом и возмущением рассказывая о непривычных кровавых побоищах – ведь у швейцарцев, например, под страхом смерти запрещалось брать пленных. И когда рыцари тоже стали все чаще применять глубокие плотные построения, так что отряд превращался в железного дикобраза, их снова смела – теперь уже навсегда – пехота, вооруженная огнестрельным оружием.
      А теперь посмотрим, чем же и в чем воевали рыцари.
      В литературе нашей, особенно художественной, широко распространено мнение, что европейское рыцарское вооружение было ужасно тяжелым и неудобным. Как только не измываются над рыцарями романисты: бедные всадники в их повествованиях не то что сесть на коня – ходить, с земли подняться сами не могут. Да что винить писателей – их вводили в заблуждение солидные труды военных и невоенных историков. На самом деле рыцари не были врагами самим себе, да и вообще военное дело не терпит неудобств в снаряжении. И рыцарское оружие в этом смысле ничем не отличалось от любого другого. Просто на нем лучше, чем, пожалуй, на любом другом оружии, видны все изменения, происходящие со средствами нападения и защиты, которые диктует развитие военного дела, производства и социальных отношений.
      В XI веке снаряжение тяжеловооруженного всадника сложилось в том виде, в котором оно просуществовало с незначительными изменениями, до XIV века и послужило основой для дальнейшего развития вооружения. К сожалению, подлинных западноевропейских доспехов XI-XII веков дошло до нас очень мало, и говорить о них приходится по изображениям на памятниках искусства.
      Судя по ним и дошедшим образцам, подавляющее большинство рыцарей защищало тело кольчугой. До недавнего времени многие ученые считали, а иные считают и сейчас, что на Западе стали широко применять и делать кольчуги только с конца XI века, в результате крестовых походов, заимствовав секреты их изготовления на Востоке. До этого времени рыцари носили "неудобные (почему неудобные?) кожаные доспехи с нашитыми железными пластинками или кольцами". Немногие же кольчужные брони ввозились с Востока или из Руси. На самом же деле кольчугу в Западной Европе знали и изготовляли еще со времен античности и на протяжении всего первого тысячелетия нашей эры. Другое дело, что при всех своих удобствах, ее не только разрубает меч и топор или пропарывает копье – ее пробивает стрела. Поэтому воины конца первого тысячелетия нашей эры часто предпочитали ей более надежные пластинчатые и чешуйчатые доспехи. Ведь им приходилось сражаться с бесконечными волнами пришельцев с Востока – кочевниками, вооруженными могучими луками гуннского типа с тяжелыми бронебойными стрелами. Но к XI веку последние наследники гуннов – мадьяры – осели, прекратив опустошительные конные набеги, а для всадников были придуманы большие миндалевидные щиты, закрывавшие их от носа до середины голени.
      Сделанный из дерева, обтянутый слоями кожи и увенчанный железным навершьем – умбоном, такой щит надежно укрывал от стрелы, а меч и копье если и разрубали его, то застревали в нем или даже ломались, стоило принять удар на умбон. Тут-то кольчуга, прекрасно укрывавшая от случайных ударов, и вышла на первое место. Сначала она имела рукава до локтей, да и ноги оставались открытыми. А в рубке мечами или под градом стрел легко было лишиться руки и ноги. И щит не помогал – его, такой большой и тяжелый, трудно было подставлять под сыпавшиеся со всех сторон удары.
      Тогда в конце XI века рыцари стали надевать на ноги кольчужные чулки, а кольчуга обрела длинные рукава с варежками и капюшон, так называемый "хауберк". Завершал полное прикрытие рыцарского тела шлем. В XI веке он почти всегда имел широкий наносник и форму купола, благодаря которой удары мечом по нему скользили. В специальной литературе их называют "норманнскими", но они – общее достояние всей Евразии, так как развились в качестве упрощенного варианта из самого распространенного в Евразии первого тысячелетия шлема, склепанного из четырех и более сегментов в виде купола и снабженного остроконечным навершием. Ранние "норманнские" шлемы тоже были клепанными, позднее их ковали из одного куска.
      В XII веке верхушка у этих шлемов загибается вперед или же он "распухает", приобретая яйцеобразную форму. Эти изменения вели к увеличению объема шлема, что давало больший защитный эффект, так как стенки шлема уже не прилегали непосредственно к голове. Тогда же шлемы обрели наличники – железные полумаски. И не случайно, потому что щит из миндалевидного стал треугольным и уже не защищал лицо. А его надо было беречь: от удара мечом "хауберк" не спасал. На Готланде были раскопаны черепа в кольчужных капюшонах, разрубленные страшным поперечным ударом.
      И вот этот описанный комплекс доспехов называют тяжелым, делающим рыцаря неповоротливым – в отличие от воинов Руси и Востока. А ведь он весил в среднем не больше, чем защитный набор оружия в Восточной Европе и Азии. Пусть западная кольчуга имела рукава и капюшон и дополнялась чулками – зато на Руси и Востоке она часто дополнялась или заменялась более тяжелым пластинчатым или чешуйчатым панцирем, на Западе применявшимся редко. И щиты были такие же миндалевидные, и шлемы, близкие по форме "норманнским", в XII-XIII веках снабжались железными масками.
      В XIII веке начинается процесс сильного изменения рыцарского доспеха. Прежде всего он коснулся шлема. У яйцеобразного шлема макушка делается плоской, опускается затылок, железный наличник увеличивается книзу и в стороны – шлем принимает вид железного ведра с прорезями для глаз и дырочками для дыхания. По своей форме он и назван "горшковидным", с такого шлема удары не соскальзывают, но любой прямой удар по нему уже не достигает цели, так как это "ведро" надевалось на специальную, с толстым мягким валиком-венцом, шапку, надетую, в свою очередь, поверх кольчужного капюшона. Так что такой шлем нигде и близко не касался поверхности головы, да еще его личина от глаз до подбородка частенько снабжалась дополнительным слоем металла.
      С середины XIII века, или несколько раньше, в Европе начинает распространяться доспех типа "бригандины" – панцирь, где железные пластины скреплены изнутри мягкой – тканой или кожаной – основой. Было ли появление и распространение "бригандины" на Западе результатом развития местных традиций, или же заимствования из Руси или с Востока – вопрос до сих пор не решенный. Но время потребовало – и этот доспех появился. С появлением такого усиленного доспеха отпала необходимость в огромном щите – деревянный треугольник, уже без умбоиа, стал прикрывать тело сидящего верхом бойца от шеи до бедер. Соответственно уменьшился и его вес. так что щитом стало возможно фехтовать, подставлять под удары врага. А чтобы рука, держащая его, меньше уставала, щит на специальном ремне вешали на шею: если он был не нужен или воин бился обеими руками, щит забрасывался за спину.
      С XIII века не только сам рыцарь, но и его боевой конь получает усиленную защиту. Тканые или войлочные попоны, закрывавшие все тело коня, появились еще в XII веке и защищали его от дождя и зноя. Теперь же попона стала кольчужной. А голова коня защищалась железной маской, оставлявшей открытыми только глаза и рот.
      Сама идея бронирования лошади пришла в Европу с Востока – из мусульманских стран или от татаро-монголов – через посредство Руси. Но формы, в которые вылился западноевропейский конский доспех, были местными.
      Надо сказать, что снаряжение коня и методы управления им менялись и совершенствовались так же, как и остальные средства ведения боя. Таранный удар копьем и связанная с ним опасность быть выбитым из седла потребовали предельно крепкой посадки, что привело в XII веке к созданию седла-кресла с высоченной, очень жесткой задней лукой, охватывающей стан всадника, на которую он откидывался, уперев ступни вытянутых ног в стремена. Высокая передняя лука защищала живот рыцаря. Строгость в управлении конем обусловила существование специального мундштука и острых конусовидных шпор. С конца XII-начала XIII веков мундштук усложняется и становится все строже, и за счет этого уменьшается необходимость в большой строгости шпор, но возрастает требование более тонкого управления конем. Тогда по всей Европе начинают распространяться более "мягкие" шпоры со звездчатым колесиком.
      Как мы видим, все изменения в доспехе XI-XIII веков происходили по внутренним закономерностям самого оборонительного вооружения – одна его часть усиливалась за счет другой, хотя в XIII веке наблюдается общее увеличение веса средств защиты.
      Усиление доспеха в XIII веке произошло потому, что именно в это время начинает изменяться форма меча. В XI-XII веках он сохранял традиции конца первого тысячелетия – был не очень длинным, весьма широким и имел, как правило, округлый конец, то есть был приспособлен исключительно для рубящего удара. Но в XIII веке мечи вытягиваются и заостряются на конце, становятся более тяжелыми. Ими уже можно не только прорубить кольчугу, но и проткнуть ее. Еще четыре вида оружия заставили усилить кольчугу пластинчатой броней: булава, арбалет, фальшьон и алебарда. Булаву – металлический шипастый многогранник, а также шестопер, очень возлюбили в XI-XIII веках воины-клирики. Поскольку церковь запрещала своим служителям проливать кровь, а воевать за свои интересы князьям церкви приходилось так же, как и мирянам, то булава оказалась как нельзя кстати: от ее удара по мягкой кольчуге получался такой ушиб, что пострадавший с кровоизлиянием или перебитыми костями часто отправлялся в лучший мир.
      В это же время бурно развивался и распространялся арбалет – станковый лук, машина огромной мощности, пробивавшая кольчужную ткань, как матерчатую. Фальшьон – огромный тяжелый тесак, появившийся в начале XIV века и понравившийся рыцарям, – запросто разрубал кольчугу, а известная с этого же времени алебарда – сочетание копья, топора и крюка, насаженное на древко, – в руках швейцарских крестьян-пехотинцев раскалывала и протыкала не только кольчуги, но и шлемы. Все отмеченные тенденции в оружии нападения продолжали быстро развиваться и в последующие столетия, что повлекло соответствующее развитие доспеха из крупных железных пластин.
      В этот период распространилось поднимающееся забрало, изобретенное столетием раньше. Над разработкой же прикрытия корпуса воина шла большая экспериментаторская работа.
      Были изобретены панцирные жилеты, кожа которых подбивалась большими прямоугольными пластинами. И наконец, на магистральном пути развития западноевропейского рыцарского панциря оказался доспех, состоящий из сплошной кирасы с юбкой из горизонтальных стальных полос (в XIV веке кирасу почти всегда упорно обтягивали тканью или надевали поверх нее короткий кафтан, так что ее и не было видно), наручей и поножей, состоящих из деталей, повторяющих анатомическое членение человеческих конечностей, а также железных перчаток. Оставалось лишь соединить между собой все части этого доспеха. На это ушла вторая половина XIV века. Тогда же "горшковидный" шлем для боевых условий был заменен "баскинетом" – небольшим заостренным на макушке шлемом с низким затылком, защищенным спереди подвижным забралом с сильно выступающей центральной частью, за что его называли "собачьей мордой". К "баскинету" прикреплялось длинное кольчужное ожерелье, прикрывающее шею и плечи, И наконец, в XV веке появился полный доспех, где конструкция из больших сплошных стальных пластин повторяла строение человеческого тела. Именно над этим доспехом издевались позднейшие авторы исторических исследований и романов, перенося его и на столетия раньше. А зря издевались. Выяснилось, что доспех этого типа отличался великолепными боевыми качествами, был не только очень прочен, но и удобен.
      Весил такой доспех около 25 килограммов. (Заметим, что комплекты доспехов из Восточной Европы и Азии весили почти столько же.) Но этот вес равномерно распределялся по всему телу. Все подвижные части набирались из узких пластинок, приклепанных к ремням, так что доспех совершенно не сковывал движений. В наши дни во время киносъемок спортсмены и артисты надевали подлинные доспехи. Так вот, тренированный человек спокойно работает в доспехе 8 часов в сутки, ходит, ездит верхом, сам влезает в седло и поднимается с земли. А что рыцари уставали в своей броне – так разве не устают в своих сражениях современные хоккеисты?
      Доспехи XV века, названные "готическими" за заостренные формы своих деталей, сменились в начале XVI века "максимилиановскими", в которых вся поверхность брони покрывалась желобками, облегчавшими вес доспеха. Позднее доспех опять становится гладким – формы его соответствуют изменениям моды в одежде.
      В XVII веке, с резким усилением пробивной способности огнестрельного оружия, доспех достигает максимальной толщины и веса – около 33 килограммов. Это был предел – после этого "доспешные мастера" отказались соревноваться с мушкетами и пистолями.
      Появление "готического" доспеха привело к яркому расцвету искусства оформления оружия. Раньше отдельные металлические детали украшали узкие, инкрустированные золотом каймы, теперь большое поле давало простор творческой мысли мастера. Но "готические" доспехи XV века красуются только полировкой и изяществом форм. Зато фантазия мастеров отыгрывалась на шлемах и конских доспехах. Забрала шлемов превращались в звериные морды или страшные маски с крючковатыми носами и стальными усами, конские оголовья ковались в виде голов химер и других чудовищ. С середины XVI века формы стали скромней, но отделка – богаче.
      Доспехи полностью покрывались узорами, инкрустированными, травленными, гравированными, чеканными, золочеными, воронеными. На огромных пластинах конских панцирей и круглых щитах "рондашах" изображались сложнейшие многофигурные композиции на исторические и литературные сюжеты. Лучшие мастера доспеха – "платтнеры" – работали в Милане – семейства Миссалья, Пиччинино, в Инсбруке – Христиан Трейц, Йорг Зорг, в Аугсбурге – Коломан Хельмшмид, в Нюрнберге – Антон Пеффенхаузер. Немецкие мастера славились чистотой и законченностью работы, полировкой и изящным силуэтом, итальянцы – неистощимым богатством мотивов оформления и виртуозных технических приемов.
      Не отставали от "платтнеров" и мастера-мечники. Рыцарский "готический" меч в XIV-XVI веках все более сужается, заостряется, вытягивается, пока, наконец, в XVI веке не превращается в шпагу. Он постепенно теряет рубящую функцию – ведь сплошной доспех им все равно не разрубить, зато острием можно проткнуть сквозь сочленения панциря. Изменяются и детали рукояти меча – вытягивается навершие, перекрестие снабжается дополнительными отростками для защиты кисти руки. Отделка мечей становится все обильнее и сложнее. Тончайшая чеканка, гравировка, инкрустация, прорези и чернь украшают клинки, рукояти, ножны. Лучшие клинки изготовляли испанские мастера в Толедо, и германские – в Золингене, перенявшем секреты, марку и славу у оружейников города Пассау.
      СЛЕВА НАПРАВО:
      - "Готический" доспех работы миланского мастера Томмазо Негрони да Элла Миссалья, "французского типа", шлем типа "баскинет". Середина XV века.
      -Комплект "готических" доспехов для рыцаря и коня, шлем типа "армэ". Италия, конец XV века.
      -"Максимилиановский" доспех, шлем типа "армэ". Работа мастера Коломана Хельмшмида из Аугсбурга. 1520 год.
      -Итальянский доспех типа "рачья грудь", шлем типа "бургиньот", 2-я половина XVI века.
      В связи с усилением доспеха роль рыцарского меча несколько падает, зато копье служит по-прежнему верно, и если не протыкает, то выбивает противника из седла. К XVI веку оно превращается в толстый трехметровый шест с маленьким острием. Такую тяжкую пику, обладающую страшной пробивной силой, уже не удержать одной рукой. Поэтому ее подпирали стальной подставкой, привинченной к груди кирасы.
      И все же доспехи, в которых нельзя было ни встать, ни повернуться, были. Это турнирные доспехи XVI века. Турниры, пышно обставленные игрища, призом на которых были доспехи и конь поверженного соперника, известны с XI века. До конца XV века рыцари на турнирах бились в основном тупым оружием и в обычных боевых доспехах. Но в XVI веке правила ужесточились, стали драться острым оружием. Погибать в игре хотелось еще меньше, чем в бою, и доспехи для турнира "специализировались". Для пешего поединка доспехи делались полностью закрытыми и требовали особой изощренности мастеров в изобретении дополнительных подвижных сочленений. Комплект для группового боя – стенка на стенку – отличался от боевого только тем, что левая часть груди, плечо и подбородок – места, куда направлялся удар копья, – защищались дополнительной, сложной формы, толстой железной пластиной, привинченной к кирасе. Зато доспех для конного копейного поединка – весил до 85 килограммов. Он закрывал только голову и торс всадника, но имел толщину около сантиметра и был почти неподвижен – ведь надо было только ударить копьем. Облачали в него рыцаря, посадив на поднятое над землей бревно, так как с земли он сесть на коня не мог, да и выдерживал в нем боец очень короткое время. Турнирное копье имело вид настоящего бревна, с прикрепленным стальным кругом у рукояти – защитой правой руки и правой стороны груди. Конь для турнира также обряжался в особо толстый доспех, да еще поверх стального нагрудника клали толстый кожаный валик, набитый чем-нибудь мягким. Рыцарь сидел в огромном седле, задняя лука которого подпиралась стальными стержнями, а передняя была так широка, высока и простерта вниз, что, окованная сталью, надежно защищала ноги всадника. И все это хозяйство покрывалось богатейшими геральдическими мантиями, попонами, на шлемах возвышались геральдические фигуры из дерева, копья обертывались лентами.
      Доспехи и мечи – свидетели, и отнюдь не молчаливые, целой эпохи в развитии военного дела, кузнечного ремесла и декоративного искусства, свидетели славы и позора – сейчас тихо стоят в музеях и холлах, а кости их хозяев тлеют на полях сражений, под величественными надгробиями. И пусть мы знаем не только о высоте рыцарского духа, но и о низости воинов-феодалов, они по-прежнему видятся нам такими, какими описал их автор "Песни о Роланде":
      …Стальные шпоры на ногах надеты,
      Кольчуги белые легки, но крепки,
      Забрала спущены у ясных шлемов,
      На поясах мечи в златой отделке,
      Щиты подвешены у них на шеях,
      И копья острые у них в руке.
    • Сражение под Адрианополем 378 г.
      Автор: Saygo
      Калмыков В. С. Сражение под Адрианополем 378 г.: закономерное поражение римской армии или ошибка императора Валента? // Вестник Московского государственного гуманитарного университета им. М. А. Шолохова. История и политология. - 2011. - № 2. - c. 15-23.

      Бюст Валента

      Реконструкция вооружения римского пехотинца

    • Цветков В. Ж. Николай Николаевич Юденич
      Автор: Saygo
      Цветков В. Ж. Николай Николаевич Юденич // Вопросы истории. - 2002. - № 9. - С. 37-59.
      В 1931 г. русская военная эмиграция отмечала 50-летие производства генерала от инфантерии Николая Николаевича Юденича в первый офицерский чин. Юбилей Юденича был не столько данью уважения прошлым боевым заслугам одного из лидеров Белого движения. Он стал своеобразным "смотром сил". К юбилею была подготовлена специальная брошюра1. Во время этого юбилея сравнительно мало было сказано о последней, пожалуй, самой яркой странице военной биографии Николая Николаевича - командовании Северо-Западной добровольческой армией и знаменитом "походе на Петроград" 1919 года. В литературе русского зарубежья, равно как и в советской историографии, Северо- Западному фронту не везло. В СССР оценка Белого движения на Северо-Западе основывалась, по сути, на мнении эмигрантского публициста А. Ветлугина. Развивая его соображения, советские авторы делали вывод: "сгруппировавшаяся "у врат Петрограда" контрреволюция ничем не отличалась от деникинщины, колчаковщины и врангелевщины. Но здесь как-то особенно ярко проявились все основные черты белого движения - оторванность от широких народных масс, авантюризм и бездарность вождей, своекорыстность поддерживавших движение групп, готовность купить любой ценой, любыми унижениями помощь интервентов. Все политические Хлестаковы, Репитиловы, Собакевичи и Скалозубы как бы нарочно собрались "у врат Петрограда", чтобы продемонстрировать перед всем миром лицо российской Вандеи"2. Иными словами - никакой социальной базы, никаких возможностей для развития и, тем более, победы Белого движения на Северо-западе России не было и быть не могло.
      Лишь в последнее десятилетие стали появляться исследования, авторы которых пытались объективно представить особенности Белого движения на Северо-западе вообще и личность генерала Юденича, в частности. Монография Н.Н. Рутыча посвященная генералитету Северо-Западной армии увидела свет в текущем году. Готовится и очередной (7-й) номер исторического альманаха "Белая Гвардия", тематически посвященный Белому движению на Северо-западе России.
      Николай Николаевич Юденич родился в Москве 18 июля 1862 г. в семье коллежского советника. Его фамилия вела свою родословную от малороссийских дворян. Родители не считали, что именно военная карьера должна стать призванием их сына. Свое совершеннолетие он отметил поступлением в Межевой институт. Однако, проучившись в нем меньше года, он перешел в Александровское военное училище. 8 августа 1881 г. 19 летний взводный портупей-юнкер Юденич получил производство в первый офицерский чин поручика.
      По воспоминаниям товарищей-александровцев будущий генерал от инфантерии был худощавый, светловолосый юноша, общительный, совершенно непохожий на будущего молчаливого командарма Северо-Западной добрармии. Отличное окончание училища гарантировало поступление в гвардию. И молодой подпоручик получил направление в Варшаву, где в составе частей Варшавского военного округа был расположен лейб-гвардии Литовский полк. Округом в то время командовал герой русско-турецкой войны 1877-1878 годов генерал В. И. Гурко. Юденич стал ротным командиром литовцев3.
      В 1884 г., в 22 года он успешно выдержал вступительные экзамены и стал слушателем Николаевской академии Генерального штаба. В 1887 г. академия была закончена им по первому разряду с присвоением звания "штабс-капитан гвардии". После службы на различных штабных и строевых должностях в 14 армейском корпусе в Варшавском военном округе он в 1892 г. был произведен в подполковники и переведен в Туркестанский военный округ. Здесь он принял должность начальника штаба Памирского отряда.
      Тридцатилетний подполковник, по воспоминаниям его сослуживца Д. В. Филатьева, отличался "прямотой и даже резкостью суждений, определенностью решений, твердостью в отстаивании своего мнения и полным отсутствием склонности к каким-либо компромиссам". К этому уже добавилась его немногословность. "Молчание - господствующее свойство моего тогдашнего начальника", - писал о нем ген. А. В. Геруа4.
      Получив в 1896 г. чин полковника, Юденич вступил (в 1902 г.) в командование 18-м стрелковым полком 5-й стрелковой бригады 6-й Восточно-Сибирской дивизии. Началась Русско- японская война, и полк выступил на фронт. Накануне войны Юденичу предлагали должность дежурного генерала при штабе ТуркВО, но он отказался от спокойной тыловой жизни и предпочел фронтовые будни "на сопках Маньчжурии".
      Полковник Юденич был уверен, что личный пример начальника - лучший способ воспитания подчиненных. В сражении при Сандепу, несмотря на начавшееся отступление русских войск, Юденич на свой страх и риск лично повел в штыковую контратаку вверенную ему 5-ю стрелковую бригаду и отбросил противника. Скупой на похвалу командующий Маньчжурской армией ген. А. Н. Куропаткин особо выделил этот поступок Юденича как пример смелости и инициативы старшего командира. В штыки поднял свой полк Юденич и в сражении под Мукденом. Здесь также, несмотря на безнадежность положения, он попытался прорвать фронт в несколько раз превосходящих его японских частей. После серьезного ранения в грудь навылет, его отправили в госпиталь.
      За Русско-японскую войну Юденич был награжден золотым Георгиевским оружием "За храбрость", а также орденами Св. Владимира 3-й степени с мечами и Св. Станислава 1-й степени с мечами и произведен в чин генерал-майора (1905 г.), приняв должность командира 2-й бригады 5-й стрелковой дивизии. Однако уже на следующий год строевая служба для Юденича временно закончилась. Он стал генерал-квартирмейстером штаба Кавказского военного округа и с этого момента Кавказ стал для Юденича главным местом его военной карьеры5.
      Мирная, размеренная служба на Кавказе, казалось, не предвещала потрясений. К этому времени изменилась и его личная жизнь. Его супругой стала Александра Николаевна (урожденная Жемчужникова). Она родилась в 1871 г. и была на 9 лет моложе мужа. Брак их был спокойный, жили очень дружно, а темпераментный характер жены несколько уравновешивал немногословность Николая Николаевича. Прибывший к месту назначения боевой генерал быстро приобрел симпатии со стороны сослуживцев. Вот как вспоминал об этом ген. Б. П. Веселозеров: "От него никто не слышал, как он командовал полком, так как генерал не отличался словоохотливостью; георгиевский темляк да пришедшие слухи о тяжком ранении красноречиво говорили, что новый генерал-квартирмейстер прошел серьезную боевую страду. Скоро все окружающие убедились, что этот начальник не похож на генералов, которых присылал Петербург на далекую окраину, приезжавших подтягивать, учить свысока и смотревших на службу на Кавказе, как на временное пребывание... В самый краткий срок он стал и близким, и понятным для кавказцев. Точно всегда он был с нами. Удивительно простой, в котором отсутствовал яд под названием "генералин", снисходительный, он быстро завоевал сердца. Всегда радушный, он был широко гостеприимен. Его уютная квартира видела многочисленных сотоварищей по службе, строевое начальство и их семьи, радостно спешивших на ласковое приглашение генерала и его супруги. Пойти к Юденичам - это не являлось отбыванием номера, а стало искренним удовольствием для всех, сердечно их полюбивших"6. Их гостеприимный дом на Барятинской улице в Тифлисе вскоре превратился в место, где собирался тамошний свет.
      Дружеские отношения между генерал-квартирмейстером и его сослуживцами стали привычны. "Работая с таким начальником, - писал Веселозеров, - каждый был уверен, что в случае какой-либо порухи он не выдаст с головой подчиненного, защитит, а потом сам расправится как строгий, но справедливый отец-начальник... С таким генералом можно было идти безоглядно и делать дела. И война это доказала: Кавказская армия одержала громоносные победы, достойные подвигов славных предков"7.
      Юденич не был мелочным и не прибегал к начальственному "окрику". По словам начальника штаба Кавказского фронта генерал-лейтенанта Д. П. Драценко, "он всегда и все спокойно выслушивал, хотя бы то было противно намеченной им программе... Никогда генерал Юденич не вмешивался в работу подчиненных начальников, никогда не критиковал их приказы, доклады, но скупо бросаемые им слова были обдуманы, полны смысла и являлись программой для тех, кто их слушал". Прямота, твердость в отстаивании своей позиции, были еще одними из существенных черт его характера8. В 1909 г. Юденич получил орден Св. Анны 1-й степени, а в 1912 г. чин генерал-лейтенанта (по выслуге лет).
      Высокопрофессиональный военачальник Юденич учитывал сложность национального вопроса на Кавказе, один из немногих полностью поддерживал проект создания дружин - хумбов из армянского населения. 20 октября 1914 г. Россия объявила войну Османской империи. Кавказская армия, сформированная на базе Кавказского военного округа, приняла на себя основную тяжесть боевых действий. Кавказский наместник генерал от кавалерии граф И. И. Воронцов-Дашков принял на себя власть главнокомандующего, его помощником и фактическим командующим стал ген. А. З. Мышлаевский, начальником штаба - Н. Н. Юденич.
      Турецкая армия под командованием Энвер-паши, молодого и талантливого военачальника, прошедшего школу немецкого генштаба, рассчитывала захватить центры Армении - Каре и Эривань, надеясь после этого подойти к Грузии и Азербайджану. Турецкая разведка активно использовала контакты с азербайджанскими и горскими сепаратистами. Перешедшие в декабре 1914 г. границу турецкие дивизии быстро вышли на линию Каре - Ардаган. Кавказская армия оказалась в сложном положении под Сарыкамышем. Воронцов-Дашков приказал Мышлаевскому и Юденичу взять под контроль обстановку вокруг Сарыкамышского отряда. Прибыв на место, Юденич высказался против намерения начальника отряда генерала Г. Э. Берхмана, поддержанного Мышлаевским, отступать к Карсу, считая необходимым действовать во фланг наступавшей турецкой группировке. Возник конфликт с Мышлаевским, который также настаивал на отступлении.
      В конце концов Мышлаевский приказал отступать и уехал обратно в Тифлис. Узнав об этом, Юденич решил действовать по- своему. Исходя из того, что отступление в условиях окружения, при отсутствии коммуникаций, и к тому же в суровую зиму, приведет к разгрому, он решил оборонять Сарыкамыш. В течении 25 дней обороны Юденич постоянно был на передовой, разделяя с солдатами и офицерами все тяготы окружения. Вскоре начался перелом. Накануне Рождества русский гарнизон мощным ударом прорвал блокаду, практически полностью разгромив при этом части 9- го турецкого корпуса. Узнав о Сарыкамышской победе, Воронцов-Дашков представил своего начальника штаба к званию генерала от инфантерии. Помимо очередного повышения Юденич был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени и назначен командующим Кавказской армией.
      Вскоре начались бои в Персии. За разгром "правого крыла" 3-й турецкой армии (около 90 батальонов) в ходе Евфратской операции, закончившейся 30 июля 1915 г., Юденич был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени9.
      С первых же месяцев после отъезда мужа на фронт Александра Николаевна Юденич все силы отдавала организации лазарета, оборудованного по последним достижениям хирургической науки. Привлекая жен мобилизованных солдат и офицеров, она создавала мастерские по пошиву обмундирования, изготовлению военного снаряжения. При мастерских были открыты ясли для детей работниц.
      Зенитом полководческого таланта Юденича на Кавказе стал штурм крепости Эрзерум. С началом 1916 г. Кавказская армия вплотную подошла к этой, казавшейся неприступной, "кавказской твердыне". Ее взятие позволило бы развить наступление, выйдя на равнины Анатолии, в центр Османской империи. Юденич решает взять крепость без длительной осады, что называется, "с ходу". Верховный главнокомандующий Николай II, и сменивший Воронцова-Дашкова на посту главнокомандующего Кавказским фронтом вел. кн. Николай Николаевич, не желавшие рисковать, были категорически против этой операции. Штурмовать крепость собирались зимой, двигаясь по обледеневшим горным дорогам и непроходимым перевалам. Но ничто не могло заставить Юденича отказаться от принятого, стратегически просчитанного и оправданного, в чем у него не возникало никаких сомнений, решения. Свою роль сыграли дошедшие до него известия, что после поражения десанта союзников в Галлиполийской операции освободившиеся турецкие войска перебрасываются на Кавказ.
      Высоко оценил решение Юденича генерал-майор Б. А. Штейфон, участник Эрзерумского штурма, будущий деятель Белого движения: "В действительности каждый смелый маневр генерала Юденича являлся следствием глубоко продуманной и совершенно точно угаданной обстановки. И, главным образом, духовной обстановки. Риск генерала Юденича - это смелость творческой фантазии, та смелость, какая присуща только большим полководцам". Ему вторил генерал-квартирмейстер Кавказской армии Е. В. Масловский: "генерал Юденич обладал необычайным гражданским мужеством, хладнокровием в самые тяжелые минуты и решительностью. Он всегда находил в себе мужество принять нужное решение, беря на себя и всю ответственность за него, как то было в Сарыкамышских боях, и при штурме Эрзерума. Обладал несокрушимой волей. Решительностью победить во что бы то ни стало, волей к победе весь проникнут был генерал Юденич, и эта его воля в соединении со свойствами его ума и характера являли в нем истинные черты полководца"10.
      Взяв на себя всю ответственность за операцию, Юденич в полной мере учитывал обстановку, сложившуюся на Кавказском фронте. Не испытавшая на себе пагубных последствий "окопного сидения" Кавказская армия готова была идти на прорыв и штурмовать крепость.
      В течении 20 дней тщательно подбирали силы. Для взятия крепости сосредоточили 2/3 личного состава Кавказской армии и большую часть артиллерии. Подготовка велась в глубочайшей тайне. 29 января 1916 г. после мощного артобстрела, ночью, в сильную метель штурмовые отряды пошли на приступ. Юденич приказывал вести атаку круглые сутки, без перерыва. Сам он с небольшим конвоем и штабными офицерами разместился в окопах, на передовой. Несмотря на тяжелые потери штурмующих, отчаянное сопротивление турок было сломлено, и уже к утру 3 февраля гарнизон Эрзерума выкинул белый флаг.
      Вел. кн. Николай Николаевич, поздравляя войска с победой, снял папаху и, повернувшись к Юденичу, низко поклонился ему, провозгласив, обратившись к строю: "герою Эрзерума, генералу Юденичу, ура!". За эту операцию Юденич был награжден Георгиевским крестом 2-й степени (редчайший случай в истории награждений орденом Св. Георгия)11.
      Развивая успех Эрзерумской операции, Кавказская армия во взаимодействии с кораблями Черноморского флота овладела Трапезундом - крупным морским портом на черноморском побережье Турции. Вскоре русские войска освободили всю Армению и были готовы продолжать наступление в Анатолию и Персию. За время боев на Кавказском фронте в 1914-1916 гг. войска под командованием Юденича не проиграли ни одного сражения и заняли территорию, по площади превышавшую современные Грузию, Армению и Азербайджан вместе взятые.
      Подводя итог кавказскому "периоду" боевой карьеры Юденича, ген. Масловский отмечал: "Армия малочисленная, всегда численно слабейшая противника, армия с ничтожными техническими средствами и имевшая перед собой противника с превосходными боевыми качествами, непрерывно одерживает победы над врагом... Тот, кто внимательно будет исследовать последнюю русско-турецкую войну, подметит, что все операции Кавказской армии, руководимой генералом Юденичем, всегда покоились на основных принципах военного искусства... Этот же исследователь отметит то громадное значение, которое придавалось на Кавказе духовному элементу в бою. Вот почему всегда сражение начинается поражением воображения противника неожиданностью удара, и всегда длительным напряжением до предела сил бойцов в чрезвычайно упорных и непрерывных атаках создавалось нарастание впечатления, которое потрясало противника, и он сдавал... Весь проникнутый активностью, только в проявлении крайней степени ее видя решение, генерал Юденич признает лучшим способом ведения войны наступление, а выгоднейшим средством последнего - маневр. В соответствии с духом активности генерал Юденич обладал необычайным гражданским мужеством, хладнокровием в самые тяжелые минуты и решительностью"12.
      Отзвуки Февраля 1917 года, "демократизации" армии докатились и до Кавказа. 5 марта 1917 г. Юденич стал главнокомандующим Кавказским фронтом (как говорили фронтовые острословы, одного Николая Николаевича сменил другой). Однако ему не удалось остановить начавшееся падение дисциплины, деморализацию воинских частей. Учитывая все это, Юденич отказался от наступательных операций. Фронт перешел к обороне. Это решение стоило ему слишком дорого. Его обвиняли в том, что он "игнорировал требования момента" и ничего не предпринимал для "решительного наступления революционной армии". Пробыв в должности главкома два месяца, Юденич был отстранен от должности и вызван в Петроград. Получив здесь задание "ознакомиться с настроениями" в казачьих областях, Юденич выехал в Москву, а затем в Могилев. Полностью выполнить порученное задание Юденич не смог, да, скорее всего, не очень и стремился к этому.
      В августе 1917 г. фоторепортер журнала "Искры" зафиксировал его участие в работе Государственного совещания в Москве. Видимо к этому времени и относится начало участия Юденича в российской политической борьбе. Поддержка им выступления ген. Л. Г. Корнилова показала, что его симпатии полностью на стороне тех, кто считает возможным восстановить русскую государственность и армию посредством жесткой военной диктатуры.
      Снова в Петрограде Юденич оказался уже после октября 1917 года. Сразу же перейдя на нелегальное положение, он, используя сохранившиеся у него связи в гвардейской среде и штабе Петроградского военного округа, много времени посвятил петроградскому антибольшевистскому подполью. Но рассчитывать на выступление против большевиков в Петрограде пока не приходилось, и в конце ноября 1918 г. Юденич с семьей переехал в Финляндию.
      Здесь генерал установил контакты со спецслужбами Великобритании, генштабом Финляндии и шведскими правительственными структурами13. Он ведет переговоры и с регентом независимой Финляндии бароном К. Г. Маннергеймом, бывшим офицером российской конной гвардии и главнокомандующим Финляндской армией. К началу 1919 г. из местных крестьян-карелов, под руководством русских и финских офицеров удалось создать отряды так называемой Ингерманландской армии, действовавшей на Карельском перешейке во время боев за Петроград.
      Но малочисленные финско-русские отряды не смогли, в том числе и в силу ограниченности средств, сыграть сколько-нибудь существенную роль на антисоветском фронте. Нужны были крупные, хорошо вооруженные и подготовленные формирования, серьезные политические структуры, организации, способные возглавить Белое движение на Северо-Западе, авторитетный лидер, способный устроить бы и союзников, и политических деятелей, а, особенно, военных. Фигура Юденича выглядела как наиболее перспективная. Немногословный и надежный, небольшого роста, с несколько отстраненным взглядом, не знавший поражений пятидесятивосьмилетний генерал от инфантерии мог, как многим тогда казалось, объединить силы антибольшевистского сопротивления на Северо-западе России. Правда, некоторые политические деятели оценивали его скептически. Отмечали его замкнутость, неспособность разобраться в хитросплетениях публичной политики14.
      Несмотря на организационные трудности, в январе 1919 г. в Гельсингфорсе был создан Русский политический комитет (РПК) под председательством кадета А. В. Карташева. Комитет, по существу, стал центром антисоветских сил на Северо-западе. Обеспечение финансовой стороны деятельности РПК взял на себя "российский Нобель", нефтепромышленник С. Г. Лианозов, которому удалось получить в финских банках кредит в 2 млн. марок, составивших первоначальный капитал Комитета. Миллионер Ю. Гессен (двоюродный брат кадета И. В. Гессена, бывшего соредактора П. Н. Милюкова по газете "Речь") предпринимал попытки получить такой же кредит в Лондоне. При содействии X. Лича, совладельца Петербургской посреднической фирмы "Лич и Файербрэйс" в Петрограде, предполагалось учредить англо-русский банк, способный монополизировать валютные операции15.
      Всю "черновую" политическую работу взял на себя Карташев. В своих письмах Верховному правителю адмиралу А. В. Колчаку Карташев всячески подчеркивал важность поддержки Юденича как представителя общероссийской власти в регионе. Он просил, также, оказать РПК финансовую помощь из российского золотого запаса. Денежные средства предполагалось получить путем перевода их на счета английских банков, как посредников, с целью последующего финансирования создаваемой Северо-Западной добровольческой армии.
      21 января 1919 г. Колчаку направил телеграмму и сам Юденич. В ней давалась характеристика той "военно- политической базе", на которой предполагалось построить Северо-Западный фронт: "С падением Германии открылась возможность образования нового фронта для действия против большевиков, базируясь на Финляндию и Прибалтийские губернии... Около меня объединились все партии от кадет и правее. Программа тождественна с Вашей. Представители торгового класса, находящиеся в Финляндии, обещали финансовую поддержку. Реальная сила, которою я располагаю в настоящее время - Северный корпус (3 тысячи) и 3-4 тысячи офицеров, находящихся в Финляндии и Скандинавии... Я рассчитываю также на некоторое число - до 30 тысяч - военнопленных офицеров и солдат... Без помощи Антанты обойтись нельзя, и в этом смысле я вел переговоры с союзниками, но положительного ответа еще не имеется. Необходимо воздействие союзников на Финляндию, дабы она не препятствовала нашим начинаниям и вновь открыла границу для русских беженцев, главным образом, офицеров. То же в отношении Эстонии и Латвии. Необходима помощь вооружением, снаряжением, техническими средствами, финансами и продовольствием не только на армию, но и на Петроград. Вооруженная сила не требуется - достаточно флота для обеспечения портов. Но, если таковая будет, то это упростит и ускорит решение. Благоволите поддержать мое ходатайство перед Антантой". Отправляя копию этой телеграммы командующему Добровольческой армии А. И. Деникину Юденич отмечал: "Я обращаюсь к Вам с просьбой - помогите мне. Не можете уделить из имеющихся у Вас средств - я знаю, до последнего времени Вы сами во всем нуждались, - убедите наших представителей в Париже, убедите союзников, сообщите - я отойду в сторону, передав дело другому, но не губите самое дело"16.
      В этих последних словах, очевидно, и заключен, отчасти, ответ на вопрос - почему Юденич согласился взять на себя руководство Белым движением на Северо-Западе России. Не карьерные, честолюбивые замыслы влекли его. Надежд на успех было мало. Но отступить, бросить начатое - не в характере Юденича. Ради Белого движения можно и должно было бы сделать все возможное.
      В начале 1919 г. и деятели РПК, и сам Николай Николаевич были оптимистами. Как опытный военачальник Юденич считал, что, поскольку большая часть Красной армии занята на Восточном и Южном фронтах и ее переброска потребует много времени и больших средств, наступление на Петроград силами даже небольшой армии может привести к большому успеху. Основой для такого наступления должны были стать немногочисленные и весьма пестрые по своему составу части так называемого Северного корпуса, расположенные на территории Эстонии и Латвии. Оперативно они входили в состав армии Эстонской республики под командованием генерала Лайдонера, но действовали, в большинстве случаев, автономно, подчиняясь приказам своих признанных командиров (нередко в очень малых чинах), жили своей особенной, самостоятельной жизнью и скептически относились к перспективам единого руководства.
      Основой Северного корпуса стали немногочисленные части русских добровольцев, живших на территории Прибалтики, Псковской губернии, бывшие солдаты и офицеры Петроградского военного округа и Северного фронта. Популярен был генерал-майор А.П. Родзянко (родственник последнего председателя Государственной думы). Юденича, как руководителя Белого движения на Северо-западе России, многие не признавали. Говорили: "генерал едет на все готовое". Однако, авторитет А. В. Колчака снимал возражения. Твердо следуя принципу единства военного и гражданского, политического руководства в Белом движении, Колчак своим указом от 10 июня 1919 г. назначил Юденича диктатором - "Главнокомандующим всеми российскими сухопутными и морскими вооруженными силами, действующими против большевиков на Северо-Западном фронте". Таким образом ему формально подчинялись подразделения Северного корпуса во главе с ген. Родзянко и отряды полковника С. Н. Булак-Балаховича, полесского "батьки", оперировавшего в Псковском районе, а также части Западной Добровольческой армии, под командованием генерал-майора П. М. Бермондта-Авалова. 23-26 июня Юденич провел инспекционную поездку по фронту, познакомился с командирами частей. Затем он вернулся в Гельсингфорс. На поддержку Финляндии по-прежнему возлагались большие надежды и генерал не считал для себя возможным окончательно переехать в Прибалтику. Тем не менее, все более очевидным становилось, что надеяться придется только на собственные силы. А таковых было немного...
      Белые силы на Северо-западе состояли, по словам генерала М. Е. Леонтьева, из: "1) Русских отрядов полковника Дзерожинского... численностью до 2500 штыков и сабель. 2) Русских частей, формировавшихся в Латвии Светлейшим Князем Ливеном (их, а также отряды полковника Бермондт-Авалова, до конца 1918 г., активно поддерживало немецкое оккупационное командование - В. Ц.). 3) Русского населения Финляндии, численностью до 15 тысяч, среди которых было до 3 тысяч офицеров. 4) Русского населения освобождаемых по мере наступления армии местностей... использование мобилизационных возможностей Санкт-Петербургской и Псковской губерний. 5) Русских военнопленных в Германии. От этого последнего источника пришлось отказаться, когда выяснилось, что военнопленные оказались в большей части распропагандированными"17.
      С начала 1919 г. проводилась также активная вербовка офицеров-добровольцев. Их обучение и снаряжение осуществлялось в специально созданных в Швеции лагерях. Оттуда через Стокгольм они переправлялись в Гельсингфорс и Ревель.
      Наступление на Петроград Юденич предполагал вести или со стороны Финляндии - по Карельскому перешейку, или со стороны Эстонии - через Псков и Ямбург. До лета 1919 г. генерал отдавал явное предпочтение "карельскому варианту", исходя, в первую очередь, из краткости расстояния от финской границы до Петрограда. Восточная Карелия, в чем убеждали донесения финской разведки, была настроена крайне антибольшевистски, и поэтому можно было бы надеяться на пополнение армии за счет местных крестьян. Кроме того Юденич допускал возможность тесного взаимодействия с частями Северной Добровольческой армии ген. Миллера, продвигавшимися от Архангельска на юго-восток, и с так называемой Олонецкой армией (из финских добровольцев), действовавшей в направлении Петрозаводска. В случае успеха можно было бы рассчитывать на создание единого антисоветского фронта на севере России.
      Северо-Западное направление рассматривалось как одно из наиболее важных и на белом Юге. А. И. Гучков в письме к ген. Деникину от 17 января 1919 г. полагал, что прибалтийские республики могли бы стать плацдармом для выступления против красного Петрограда, хотя этот театр военных действий имел и свои недостатки - "большая дальность пунктов формирования и сосредоточения от основного объекта всех операций - Петрограда", замерзающий в период навигации Ревельский порт. Тем не менее, эта база должна быть использована. Ведь она, по мнению Гучкова, "во-первых, угрозой Петрограда в этом направлении отвлечет на себя часть советских сил и облегчит операцию со стороны Финляндии, и, во-вторых, даст возможность предпринять наступление на Псков - Бологое, угрожая отрезать Петроград. Это последнее направление представляет еще и ту выгоду, что армия на первых же шагах окажется среди великорусского населения таких губерний, которые и в своих крестьянских массах, и даже в своем городском населении окончательно переболели большевизмом и только и ждут избавителей, которые помогли бы им сбросить с себя большевистский гнет"18.
      Подготовка белой базы на Северо-Западе интенсивно проходила в течение января - апреля 1919 года. Весной обозначилась и перспектива первого наступления на Петроград. Поддержка (пока, правда, не более чем декларативная) Англии, наметившиеся перспективы (весьма впрочем неопределенные) вступления в войну на стороне Белого движения Финляндии, Эстонии и Латвии (последних - после неудачных попыток их оккупации Красной армией в начале 1919 г.), наконец, очевидные успехи белых армий на юге и востоке России - все это, вместе взятое, давало хоть и небольшой, но все-таки шанс для начала успешных действий и на Северо-западе.
      Не дожидаясь развертывания сил Ингерманландской армии на Карельском перешейке, Юденич принял решение начать наступление силами Северного корпуса под командованием полковника Дзерожинского из Эстонии. К началу первого наступления на Петроград корпус насчитывал немногим более 5 тысяч бойцов (в основном добровольцев и бывших красноармейцев), 18 орудий и 74 пулемета.
      Конечно, рассчитывать на победу с такими ничтожными силами не приходилось. Тем не менее, большинство в военном и политическом руководстве белых было уверено, что это наступление, во-первых, подтолкнет англичан к оказанию более существенной помощи; во-вторых, отвлечет на себя часть сил Красной армии и тем самым ослабит ее сопротивление наступавшей армии Колчака; в-третьих, позволит создать плацдарм на территории собственно российских губерний (Псковской и Санкт-Петербургской) и увеличит ряды армии за счет местных крестьян.
      Наступление Северного корпуса оказалось, вопреки опасениям, весьма успешным: 13 мая сильным ударом его части прорвали красный фронт под Нарвой и движением в обход Ямбурга принудили красных к беспорядочному отступлению (этот день стал считаться днем рождения Северо-Западной армии). 15 мая, после бомбардировки с кораблей эстонской Чудской флотилии, под контроль белых перешел Гдов, первый крупный город на пути к Петрограду. 17 мая пал Ямбург, узловой пункт на пути наступления корпуса. Тем временем подразделения эстонской армии, содействуя успеху Северного корпуса, 25 мая заняли Псков. Вместе с ними в город вошел отряд полковника С. Н. Булак-Балаховича. С 1 июня во главе корпуса встал ген. Родзянко, который фактически и руководил первым "походом на Петроград" Северного корпуса, переименованного с 19 июня в Северную, а с 1 июля 1919 г. в Северо-Западную добровольческую армию.
      В ночь на 13 июня началось восстание форта Красная Горка, защищавшего подступы к Петрограду. Вскоре ее поддержали соседние форты Серая Лошадь и Обручев. Однако для поддержки восставших ничего не было сделано и 16 июня 1919 г. восстание в Красной Горке было подавлено, а 21 июня после прибытия красных пополнений, направленных под Петроград из центра страны и с Восточного фронта, 7-я армия, при поддержке Балтийского флота начала контрнаступление.
      Первоначальная цель операции была достигнута - Северный корпус захватил необходимый для последующих наступательных действий плацдарм. Опираясь на треугольник Гдов - Ямбург - Псков, командование корпуса и политическое руководство считало, что этого вполне достаточно не только для развития наступательных действий на Петроград, Новгород, но и для того, чтобы получить серьезную поддержку от Антанты, прибалтийских лимитрофов и Финляндии.
      30 июня Карташев в письме к московским представителям "Национального центра", одного из наиболее активных общероссийских антисоветских политических блоков, выражавшего интересы, главным образом, кадетской партии, сообщал: "Твердо уверены во взятии Петрограда не позднее конца августа". "Весьма вероятно, - продолжал он, - что в ближайшие дни Юденич, с которым мы в полном единении, и все мы перейдем на русскую почву, на тот берег (то есть начнем работать в освобожденном от большевиков Петрограде. - В. Ц.), чтобы включиться в непосредственную работу"19.
      Наконец было получено и принципиальное решение об английской военной помощи. К Юденичу отправилась особая военная миссия генерала Гофа, чтобы выяснить, в чем собственно нуждается Северо-Западная армия, которая по существу именно с этого момента стала уже элементом международной антисоветской политики. С одной стороны, помощь союзников существенно возросла, но с другой, любой неуспех мог бы расцениваться ими уже как полный провал всего Белого движения в регионе. "Ваша задача, - писал Карташев П. Б. Струве - поддержать всеми средствами признаний авторитета, дипломатических сношений и всякого рода материальной и государственной помощи именно нашу лояльную, ортодоксальную комбинацию Юденича, Карташева и Ко".
      Примечательно, что в ожидании скорого падения Петрограда в политических "сферах" белых на Северо-Западе все чаще стали раздаваться заявления о "неправомерности переноса" большевиками российской столицы в "красную Москву". "Петроград для большинства из нас по-прежнему был символом единого российского государства", - писал Карташев.
      Вообще в политических сферах белого Северо-Запада очень часто говорилось о некоем собственном внутреннем и внешнеполитическом курсе. В частности, это касалось планов созыва Собрания Северо-Западной области, призванного сепаратно решать политические и экономические вопросы в трех губерниях (Петроградской, Псковской и Новгородской) до созыва Всероссийского национального собрания. Сепаратистские тенденции проявлялись и во внешней политике, прежде всего в отношениях с Эстонией и Финляндией.
      В мае Политический комитет сменило Политическое совещание. "Первейшая задача Политического совещания, - отмечал Карташев, - это быть представительным органом, берущим на себя государственную ответственность в необходимых переговорах с Финляндией, Эстонией и прочими новоявленными малыми державами. Без таких ответственных переговоров и договоров невозможна никакая кооперация наша с ними против большевиков". Вторая задача Политического совещания - выполнение функций "зачаточного временного правительства для Северо-Западной области". "Пришлось ограничиться, - писал Карташев, - подбором минимального количества лиц, не могущих вызвать против себя возражений и в русской среде, и в Париже, и у Антанты. Таким образом, в Совещании оказались: Юденич - как председатель Совещания, я (Карташев) - заместитель председателя (иностранные дела), Кузьмин-Караваев (юстиция и агитация), генерал Кондырев - начальник штаба Юденича, генерал Суворов (работавший в Петрограде с Национальным центром и стоящий на его платформе) - военные дела, внутренние дела и пути сообщения; Лианозов (промышленник-нефтяник, юрист по образованию, человек прогрессивный) - торгово-промышленность, труд и финансы... Так готовимся к событиям"20.
      Работало и антибольшевистское подполье в самом Петрограде. Политическое совещание, сам Юденич через курьеров постоянно поддерживали тесные контакты с Петроградским отделением Национального центра. Его возглавлял инженер В. И. Штейнингер, бывший гласный городской думы. Активно работал и Петроградский отдел "Союза Возрождения России" (руководители - меньшевик В. Н. Розанов и член ЦК партии народных социалистов В. И. Игнатьев), который объединил в своих рядах политиков левоцентристской ориентации. При нем действовала военная организация генерал-майора М. Н. Суворова и полковника Постникова, опиравшаяся на существовавшие еще с осени 1917 г. подпольные офицерские ячейки в бывших гвардейских частях. Результатом работы подполья стал переход на сторону белых нескольких частей 7-й советской армии, среди них - бывшего гвардейского Семеновского полка.
      Но не бездействовал и аппарат ВЧК. В июне начались массовые аресты среди служащих различных учреждений Петрограда. Чекисты не утруждали себя поиском доказательств, для того, чтобы выйти "на след" белого подполья. Был использован традиционный и, по существу, беспроигрышный способ борьбы с "врагами народа" - повальные, повсеместные обыски и аресты, при которых в "сети" ЧК попадали все - и виновные, и безвинные21.
      Не улучшалось и положение на фронте. В середине июля части 7-й советской армии возобновили наступление на Ямбург. В ходе тяжелых боев им удалось оттеснить поредевшие части Северо-Западной армии за реку Лугу. А в конце августа, благодаря отходу 2-й эстонской дивизии с позиций в районе Пскова, перешедшие в наступление большевики овладели городом и закрепились в нем. Таким образом, плацдарм для возможного наступления на Петроград уменьшился почти в два раза и представлял собой теперь лишь небольшой район Петроградской губернии, от Нарвы до Чудского озера.
      Главкому пришлось менять тактику борьбы. В конце августа Юденич с супругой переехал в Эстонию. Генерал жил в Нарве и Ревеле, руководя войсками, сосредоточенными на нарвском направлении, и участвуя в работе Политического совещания в эстонской столице. Между тем с фронта и прифронтовой полосы все чаще поступали заявления о "нарушении законности" со стороны воинских частей, о "репрессиях" в отношении "мирного населения", о бесконтрольном поведении военных и слабости гражданской власти. Англичане требовали замены "военной диктатуры" главкома новым, "демократическим" правительством.
      Одна из основных задач, которую должна была выполнить новая власть - признание Белым движением независимости Эстонии, ориентация на "правовые принципы". Около месяца шли бесконечные переговоры о создании новой власти. Снова говорили о непопулярности Юденича в войсках, о готовности ген. Родзянко взять на себя роль главкома. Сам Николай Николаевич не колеблясь заявил, что готов уйти в отставку только в том случае, если это будет продиктовано "интересами дела" антибольшевистского сопротивления.
      11 августа 1919 г. большинство членов Политического совещания (сам Юденич в это время находился на фронте) были вызваны в английское консульство в Ревель. В числе приглашенных оказались члены кадетской партии, представители "Национального центра", "Союза возрождения России": А. В. Карташев, С. Г. Лианозов, М. Н. Суворов, В. Д. Кузьмин-Караваев, М. С. Маргулиес, Н. Н. Иванов, К. А. Крузенштерн, а также члены образованного в Пскове "правительства" К. А. Александров, В. Л. Горн и М. М. Филиппес. Маргулиес описал этот процесс "формирования правительства". Английский бригадный генерал Ф. Марч обратился к собравшимся с короткой речью на русском языке: "Положение северо- западной армии катастрофическое. Без совместных действий с эстонцами продолжать операцию на Петроград невозможно. Эстонцы требуют для совместных действий предварительного признания независимости Эстонии. Русские сами ни на чем между собой сговориться не могут. Русские только говорят и спорят. Довольно слов, нужно дело! Я вас пригласил и вижу перед собой самых выдающихся русских людей, собранных без различия партий и политических воззрений. Союзники считают необходимым создать правительство Северо-Западной области России, не выходя из этой комнаты. Теперь 6 с четвертью часов; я вам даю время до 7 часов... Если правительство не будет к 7 часам образовано, то всякая помощь со стороны союзников будет сейчас же прекращена"22.
      Образованное таким необычным образом Северо-Западное правительство, возглавил Лианозов, военным министром стал Юденич. В состав его вошли также два правых эсера и два меньшевика. Правоцентристский вектор политической программы уходил в прошлое. Отстраненный от дел, оскорбленный Карташев заявил, что "устраивать власть на основах партийной коалиции в период анархии и революции - это государственное преступление". Карташев отмечал "два первородных греха" нового кабинета - "подписание акта об абсолютной независимости Эстонии" и "обязательство собрать в Петербурге какую-нибудь учредилку". Именно поэтому он стал считаться автором заявления: "Северо-западное правительство должно умереть у ворот Петрограда". Эта позиция, а Карташева поддерживало большинство военных, имела все перспективы стать реальностью по мере приближения к "Северной Пальмире" Да и сам Юденич, как военный человек, также скептически оценивал перспективы правительства. Он соглашался с мнением, что "лианозовский кабинет" воскрешает времена "недоброй памяти политической коалиции, сгубившей Временное правительство"23.
      Сразу же после "создания" правительства было утверждено заранее подготовленное решение о признании "в интересах нашей родины" "абсолютной независимости Эстонии". Лианозов пытался доказать Марчу, что договор необходимо согласовать с Юденичем, но английский посланник заявлял, что в этом случае у них всегда найдется новый главнокомандующий. И хотя Юденич по-прежнему продолжал считаться таковым, подчиняясь непосредственно Колчаку как Верховному правителю России, его статус диктатора был существенно ограничен.
      Но зато теперь, как считалось, отпали последние препятствия для организации широкой союзнической помощи. Признанная Эстония должна была "оказать немедленную поддержку русской Северо-Западной области вооруженною силою, чтобы освободить Петроградскую, Псковскую и Новгородскую губернии от большевицкого ига". Двум эстонским дивизиям следовало прикрывать фланги Северо-Западной армии со стороны Нарвы и Пскова. 7 августа в Ревельском порту с трех английских пароходов выгрузили долгожданные танки, бронеавтомобили, орудия и винтовки. В начале сентября была получена крупная партия вооружения и обмундирования. Правда, иногда вместо винтовок и патронов в ящиках обнаруживались теннисные ракетки и шары для гольфа с надписями: "подарок от английских докеров", "солидарных с российским пролетариатом".
      Крайне остро стоял вопрос о снаряжении армии. Его получали за счет того, что удавалось отбить у большевиков. Денежное довольствие шло от эстонского правительства и, чтобы хоть как-то улучшить положение солдат и офицеров, интендантство перепродавало американскую муку. Правда, к началу осени части на фронте все-таки получили новое английское обмундирование, продовольственные наборы и медицинские комплекты. Бронетанковые отряды, артиллерийские батареи были вооружены и снаряжены по нормам английской армии.
      Дело доходило и до непосредственной военной помощи. В ночь на 18 августа 7 британских катеров осуществили внезапную торпедную атаку Кронштадта. И хотя не все торпеды достигли цели, а три катера погибли, результатом этой атаки было повреждение основных кораблей красного Балтийского флота. Британские летчики несколько раз бомбили Кронштадт и Красную Горку. Но этим, собственно, и ограничилось непосредственное участие англичан в военных действиях24.
      Финансовое положение Северо-Западного правительства укрепилось. От Колчака был получен кредит в 900 тысяч фунтов стерлингов. Вскоре напечатали и собственные дензнаки. "Юденки", "родзянки", как называли их в просторечии, обеспечивались, как шутили в тылу, только "шириной генеральских погон". Но в особом заявлении правительства утверждалось, что эти денежные знаки "обеспечены всем достоянием государства Российского" и будут оплачены Петроградским отделением Государственного банка по расчету 40 рублей за фунт стерлингов. Примечательно, что на купюрах 1000-рублевого достоинства, помимо символики Белого движения на Северо-Западе (равноконечного белого креста, двуглавого орла с "медным всадником" на груди вместо Св. Георгия Победоносца), впервые были напечатаны, правда едва заметные, изображения погибших Николая II и Александры Федоровны с нимбами над головами. Впрочем многие полагали, что это всего лишь изображения древнегреческих богов "земного благополучия" - Гермеса и Геры.
      "Абсолютная независимость" Эстонии в какой-то мере давала ощущение и перспективности продолжающейся борьбы. Но не оставалось в стороне от эстонского вопроса и советское правительство. 31 августа наркоминдел Г. Чичерин обратился к Эстонии с предложением начать переговоры о заключении мирного договора. На конференции представителей прибалтийских государств 13 сентября в Ревеле, был напрямую поднят вопрос о поддержке и остальными лимитрофами советских дипломатических инициатив. Уже сам факт начала переговоров Советской России с Эстонией означал, что большевики готовы признать независимость республики, что практически обесценивало признание эстонской независимости Северо-Западным правительством.
      Правда, оставался еще и "финский вариант". К середине 1919 г. в Финляндии завершилась гражданская война. Отряды финской Красной гвардии были разгромлены, но Маннергейм стремился обезопасить Финляндию от "советской угрозы" со стороны столь близкого к границе Петрограда. Поэтому регент Финляндии охотно поддерживал усилия Юденича по координации военных усилий.
      Первоначально переговоры с Маннергеймом шли успешно. Он не только согласился на организацию на территории Финляндии белых добровольческих отрядов, но и сам выразил готовность предоставить для "похода на Петроград" финские воинские части. Взамен Маннергейм требовал, чтобы к Финляндии были присоединены район Печенгского залива и западная Карелия. Юденич в целом соглашался с условиями Маннергейма и сообщил о них адмиралу Колчаку. Российский представитель в Париже, бывший министр иностранных дел С. Д. Сазонов, категорически заявил о неприемлемости требований Маннергейма ("прибалтийские губернии не могут быть признаны самостоятельным государством. Так же и судьба Финляндии не может быть решена без участия России"). Колчак ответил Юденичу отказом. Маннергейм, полностью поддерживавший идею белых, обещал прийти на помощь даже в случае единоличного признания Юденичем выдвигаемых им условий. Главнокомандующий Северо- Западной армии, отступая от принципа "единой, неделимой России", заверил Маннергейма в своей полной лояльности и вскоре началась подготовка к совместному наступлению на Петроград25.
      Однако надежды на Финляндию не оправдались. Новый глава государства - Стольберг - политический оппонент Маннергейма, прервал переговоры с Юденичем и запретил формировать русские воинские части на финской территории. В результате, за исключением сепаратных действий отрядов финских и русских добровольцев полковника Эльвенгрена под Лемболово и Матоксой, никаких серьезных операций на Карельском перешейке не велось.
      Генералу Юденичу, вместо руководства вооруженной борьбой, фактически приходилось все силы и энергию направлять в область политики. По характеристике А. Геруа: "Изобильно облепленный иностранными воздействиями, русской, так называемой, "революционной общественностью", которую лучше было бы переименовать "полуреволюционной", представителями сбежавшего заграницу русского капитала, также не чуждого полуреволюции, и здесь ставшего "спекулятивным капиталом, плутократией", генерал Юденич был, конечно, не в своей тарелке. Неудивительно, что, по выражению окружавших его "демократов", "умный, крайне молчаливый генерал", впал в крайнее безмолвие. Вообще ген. Юденич явно избегал политических разговоров"26.
      Наступила осень. На фронте по-прежнему ничего не менялось. Эстония готовилась к переговорам с Советской Россией. Английская помощь не могла продолжаться долго. В политическом руководстве Великобритании определились серьезные разногласия между военным министром У. Черчиллем и премьер-министром Д. Ллойд-Джорджем. Глава кабинета скептически оценивал перспективы поддержки Белого движения: "Я верю, - писал он, - что кабинет не допустит вовлечения Англии в какую-либо новую военную акцию в России... Что касается "огромных возможностей" для взятия Петрограда, который, как нам говорят, "у нас уже почти в кулаке" и которого нам никогда не схватить, то мы слишком часто слышали о других "огромных возможностях в России", которые так никогда и не реализовались, несмотря на щедрые расходы для их осуществления. Только за этот год мы уже истратили более 100 млн. на Россию". Крайне низко оценивались британским премьером и полководческие таланты самого Юденича: "у него нет никаких шансов захватить Петроград... Он ничем не зарекомендовал себя как военачальник, и у нас нет доказательств, что он способен осуществить задуманное... Россия не хочет, чтобы ее освобождали. Давайте поэтому займемся собственными делами, а Россия о своих делах пусть печется сама"27.
      Черчилль же был убежден, что военная помощь Юденичу должна оказываться в нарастающих размерах. В беседе с Гучковым, он отмечал, что одним из главных направлений военной политики Англии станет помощь Юденичу. Он утверждал: "если бы мы направили на этот фронт хотя бы половину того, что мы дали на Мурманско-Архангельский фронт (имелась в виду помощь Северной Добровольческой армии ген. Миллера. - В. Ц.), то Петроград был бы давно взят"28.
      Сам Юденич продолжал верить в помощь Англии. В конце сентября в письме Черчиллю он писал: "От имени русского народа, борющегося за свержение ига большевизма, я приношу вам искреннейшие благодарности за своевременную помощь снаряжением и обмундированием, любезно предоставленную вами. Она избавила нас от страха перед надвигающимися зимними морозами и намного подняла дух наших войск. Прилагая все усилия в борьбе против общего врага, мы надеемся, что столь великодушная всегда Англия будет продолжать оказывать нам моральную и материальную поддержку"29.
      Осень 1919 г. стала переломной не только для Белого дела на Северо-Западе, но и для всего Белого движения. С одной стороны, близость победы, успешное продвижение войск Деникина к Москве, с другой, тревожное, напряженное ожидание возможной неудачи, неуверенность в прочности Белого фронта. На Северо-Западе положение усугублялось постоянным ожиданием предательства, мирных договоров между Советской Россией и прибалтийскими республиками. Эстония официально предупредила: если до зимы Северо- Западная армия не начнет боевых действий, то "правительство не в силах будет воспрепятствовать народным настроениям, требующим мира с большевиками". Англичане со своей стороны также настойчиво требовали наступления армии на Петроград, заявляя о готовности оказать содействие с моря для захвата Красной Горки и Кронштадта.
      В сложившейся ситуации новое самостоятельное наступление на Петроград становилось для Северо-Западной армии последним вариантом. Если бы наступление оказалось успешным, настроения и Англии, и прибалтийских государств изменились бы в сторону поддержки Белого движения. Юденичу были известны впечатляющие результаты похода на Москву "Вооруженных Сил Юга России", подходивших к Орлу и Брянску. Налицо была возможность комбинированного удара белых армий (единственного за всю историю гражданской войны) на Петроград и Москву.
      Северо-Западная армия должна была перейти в наступление, не дожидаясь дополнительного снабжения и подготовки. К октябрю 1919 г. ее состав вырос до 17 тысяч человек, 40 орудий, 6 танков, 2 броневиков и 4 бронепоездов. Реальные ее силы не достигали даже штатной численности дивизии военного времени (формально армия включала в себя 2 корпуса - 5 дивизий). Контингента местного населения и добровольцев были практически полностью исчерпаны еще во время первого, весеннего наступления. Большой процент составляли военнопленные красноармейцы, и даже целые части, добровольно перешедшие на сторону белых (Семеновский, Вятский, Тульский полки, отряд Булак-Булаховича и др.). Офицерство в армии было немногочисленным. Армия была крайне пестрой по социальному составу. Формировались полки буквально "на ходу". В качестве примера можно выделить один из наиболее известных - Талабский полк. 1-й батальон, кадровую основу полка, составили восставшие осенью 1918 г. рыбаки с Талабских островов (на Великом озере, близ Чудского). Во 2-й батальон вошли крестьяне-старообрядцы, жители сел Гатчинского уезда Петроградской губернии, 3-й батальон был сформирован из военнопленных красноармейцев и матросов. Во всех батальонах полка служили учащиеся Ямбурга и уездных сел - городская и крестьянская молодежь, мобилизованные и добровольцы. Незадолго до начала наступления к армии присоединился и сформированный в Латвии Русский добровольческий отряд, под командованием светл. кн. Ливена (в качестве 5-й дивизии)30.
      Перед Юденичем теперь встал вопрос о направлении главного удара. Большинство командиров во главе с ген. Родзянко предлагали начать наступление, опираясь на так называемый "псковский плацдарм". Для этого следовало бы вновь захватить Псков и "оседлать" тем самым железнодорожные линии Псков - Луга - Петроград и Псков - Луга - Новгород. Это гарантировало бы, с одной стороны, стабильный тыл, опираясь на который можно проводить мобилизации, пополнять ряды армии и создать местный административный аппарат. С другой - обладание Псковом позволило бы наносить удары по расходящимся направлениям на Новгород и на Петроград. Тогда можно было продвигаться к Петрограду, хотя и медленнее, на зато с большими шансами на успех, глубоко охватывая город с юга и юго-востока, отрезав его от Центральной России. К тому же защищенным становился правый фланг армии, что обеспечило бы наступление на Петроград со стороны Нарвы.
      Фактически этот план повторял расчеты белых еще со времени весеннего "похода на Петроград". С точки зрения классической стратегии, он имел хорошие перспективы. Но для этого, во-первых, численность бойцов Северо-Западной армии должна была быть во много раз большей, ведь только тогда она могла бы и "держать" столь широкий фронт, и наступать на Петроград и Новгород одновременно. Во-вторых, белый тыл должен был быть достаточно прочным, чтобы без серьезных опасений предпринимать столь глубокие операции против большевиков. А всего этого в условиях безвластия и хаоса, царившего в России, практически невозможно было добиться.
      Но в том-то и заключалась специфика гражданской войны, что следовать традиционным стратегическим правилам не удавалось. И главнокомандующий Северо-Западной армией принял иной план действий. Юденич решил ударить на Петроград, не дожидаясь, пока будет "укреплен тыл" и "обеспечены фланги". На военном совете он твердо заявил, что "расстояние от Ямбурга до Петрограда короче, чем расстояние от Пскова до Петрограда", и наступать надо на "кратчайшем направлении". В этом случае только стремительность, неожиданность удара обеспечат победу.
      Правильность принятого Юденичем решения подтверждали впоследствии и советские военные историки. Действительно, иного выбора в условиях малочисленности армии и необходимости оперативного взятия Петрограда и быть не могло. Решение о наступлении на Петроград полностью повторяло стратегический "стиль" Юденича, столь ярко проявившийся в боевых операциях на Кавказском фронте. Это был все тот же, типичный для него стратегический расчет на быстроту и непрерывность наступления, на силу и внезапность удара. Только целью на этот раз было не просто удачное взятие некоего, пусть даже и очень важного, населенного пункта, а овладение Петроградом, второй "красной столицей". Ставка была слишком высока, и любая, даже самая небольшая ошибка могла привести армию к катастрофе. "Белый меч" - под таким названием вошла в историю гражданской войны операция Северо-Западной армии осенью 1919 года. Мощный и быстрый удар этого "меча" должен был разрушить "цепи большевизма", освободить Петроград.
      Принимая свое решение, Юденич учитывал и настроения на фронте. Солдаты и офицеры, получившие хорошее вооружение и обмундирование, в большинстве своем верили в успех наступления. Армия жила одним словом "Петроград" и, воодушевленная этим порывом, неслась на освобождение "Северной Пальмиры". Дух армии был очень высок, тем более, что официальные сводки, не жалея радужных красок, живописали успехи армий Деникина и Колчака под Тулой и на реке Тобол. Если бы наступление задержалось, в армии мог наступить перелом настроений, причем, отнюдь, не в пользу продолжения борьбы с большевиками.
      Юденич не стал полностью отказывался и от "псковского варианта", приняв его в части нанесения демонстративного удара силами 4-й дивизии генерал-лейтенанта князя Долгорукова. 28 сентября эти части перешли в наступление на участке Варшавской железной дороги Псков - Луга и 4 октября взяли станцию Струги Белые, перерезав железнодорожное сообщение между Петроградом и Псковом. Демонстративный удар вполне удался, красное командование решило, что Юденич будет наступать на Псков, и в этот момент - 9 октября - перешли в наступление главные силы Северо-Западной армии. 11 октября Родзянко занял Ямбург, выйдя в тыл обороняющейся красной группировке и создав опорный пункт для атаки по линии Ямбург - Красное Село - Петроград.
      Итак, второе наступление на Петроград началось. Только вперед, с наивысшей, максимально возможной скоростью продвижения - таковым стал основной мотив осеннего похода. Армия отказалась от обозов. Составы с английскими продуктами так и остались в Эстонии. За Лугой застряли бронепоезда (были взорваны мосты), отстали танки. Но, несмотря ни на что, наступление успешно продолжалось.
      Части 7-й армии красных в беспорядке отступали, начались массовые сдачи в плен. 13 октября 4-я дивизия заняла узловую станцию Лугу, а 16 октября, всего через неделю после начала наступления, белые вышли на ближние подступы к Петрограду, захватив Гатчину. 20 октября подразделения 1-й дивизии генерал-майора Ярославцева заняли Павловск и Царское (переименованное большевиками в Детское) Село. 5-я (Ливенская) дивизия вступила в Лигово на крайнем левом фланге. Белые полки вышли к Пулковским высотам, а разъезды разведчиков доходили даже до Нарвской заставы. Наступили решающие дни в "битве за Петроград"31.
      В сумрачные осенние дни редкие лучи солнца освещали купол Исаакиевского собора, видный с Пулковских высот. Овладение ими, этим "замком" к Петрограду, позволяло взять под обстрел дальнобойных орудий южную окраину города. Все были убеждены, что через день-два Петроград будет занят. Ген. Родзянко отказался рассматривать Петроград с высот Красного Села, заявив, что завтра будет "гулять на Невском". Даже вечный критик своих коллег по правительству М. С. Маргулиес записал в эти дни: "Спасены: Питер виден на горизонте. Без немцев берем. И честь правительства спасена. Не даром унижались и боролись!... Взяты Лигово и Пулково, осталось 15 верст до Петрограда. Завтра, быть может, войдут"32.
      Во все концы мира летело радио: "Петроград взят. Власть Советов свергнута". Газеты белого юга, во время решительных боев на Московском направлении под Орлом и Воронежем, вышли с широкими, во всю полосу заголовками: "Доблестными войсками генерала Юденича освобожден Петроград". Уже был назначен губернатор Петрограда - генерал-майор П. В. Глазенап. В русских типографиях Гельсингфорса печатались листовки-воззвания к горожанам Петрограда с призывом "встречать своих доблестных освободителей колокольным звоном".
      Но большевики не собирались сдаваться. 16 октября в городе была объявлена всеобщая мобилизация рабочих. Был сформирован даже полк из женщин-работниц Петрограда, своего рода аналог женских ударных батальонов 1917-го года. В эти дни Ленин телеграфировал в Смольный: "Покончить с Юденичем (именно покончить - добить) нам дьявольски важно... Надо кончить с Юденичем скоро; тогда мы повернем все против Деникина"33.
      Близкий успех армии Юденича усилил позиции сторонников активной поддержки Белого движения в английском правительстве. 17 октября Черчилль поздравил Юденича с "заметными успехами в начавшемся наступлении". В этой же телеграмме говорилось об очередной партии военного снаряжения, направляемого на Петроградский фронт: танки, винтовки, артиллерийские орудия и снаряжение для 20 тысяч человек. Большую часть этого груза должен был доставить в Ре ведь пароход "Кассель". На нем же предполагалось прибытие 400 русских офицеров, бывших военнопленных, из Нью-маркетского лагеря. Отправленному к Юденичу представителю английской военной миссии генералу Р. Хэйкингу Черчилль передал "набросок инструкций". В случае взятия Петрограда главкому Северо-Западной армии следовало "обставлять свои действия с возможно большей видимостью опоры на конституционные начала".
      Но Северо-Западное правительство и не собиралось вести "реакционную политику". Постепенно восстанавливалась местная власть, органы земского и городского самоуправления. Развернутой официальной политической программы сформулировано не было, но в отдельных проектах предполагалось проведение довольно радикальных преобразований. В частности, в законопроекте министра земледелия П. А. Богданова провозглашалось "сохранение земельных отношений, которые имели место к приходу белых войск", то есть тем самым фактически признавались земельные "захваты" крестьян после 1917 года. После занятия Петрограда было решено созвать даже некое подобие парламента - Учредительное собрание Северо-Западной области, призванное решить вопрос о "конструкции власти на освобожденной от большевиков территории Петроградской, Псковской и Новгородской губерний"34.
      Для реализации всех этих планов нужно было еще овладеть Петроградом. Несколько дней продолжались упорные бои за Пулковские высоты. Белые ожесточенно рвались вперед, к Св. Исаакию, в штыковых схватках сходились с красными курсантами, латышскими стрелками и морскими десантами. Красные линкоры, поддерживавшие огнем обороняющихся, вскоре прекратили стрельбу: в перемешавшемся фронте невозможно было различить "своих" и "чужих". Становилось ясно - темп наступления утрачен, силы на исходе, шансы на победу уменьшаются с каждым днем. Большевики сосредоточили против Северо-Западной армии до 50 тысяч бойцов, большая часть которых подошла с других фронтов. Предреввоенсовета Л. Д. Троцкий взял оборону Петрограда под личный контроль. Под Ижорой в бой ввели тяжелый бронепоезд "Ленин", прекрасно оснащенный, вооруженный дальнобойной артиллерией. Белые же бронепоезда так и не успели подойти к фронту. Английские и французские танки хорошо помогали при наступлении, но часто выходили из строя, ломались, отводились в тыл. Фактически единственным "бронесредством" Северо-Западной армии оставался многократно чиненый, но героически державшийся на линии огня броневик "Россия".
      Получив свежие подкрепления, Красная армия подготовилась к контрудару. Стратегический план сводился к следующему. Предполагалось нанести два удара по сходящимся направлениям со стороны Петрограда - из Тосно и Луги. Группировки красных, соединившись в Ямбурге, должны были полностью окружить Северо-Западную армию, скованную под Пулково.
      21-23 октября продолжались беспрерывные бои. Неожиданный прорыв красными позиций Вятского полка заставил белый фронт немного отступить. Давление белой армии стало ослабевать. Нужен был еще один, быть может, последний рывок. Сознательно идя на большой риск, Юденич полностью обнажил фланги, сняв части 4-й дивизии от Луги и подтянув последние резервы от Ямбурга. Собрав все силы в ударную группу под командованием молодого командира талабцев полк. Пермикина, Юденич попытался восстановить утраченное положение. 27-30 октября бои возобновились с новой силой. Пермикин и Родзянко лично водили в атаки поредевшие батальоны. Поддержал белых русско-английский танковый отряд полковника Карсона. Фланговый контрудар от Гатчины на Ропшу удался, и Пермикин сообщал, что дорога на Петроград снова открыта. Но этот последний успех, увы, уже не мог изменить ход всей операции. Армия выдыхалась, ее дух падал, утрачивалась уверенность в победе.
      В этот момент красные подкрепления ударили по открытому правому флангу Северо-Западной армии. 1 ноября они вышли к Луге. Ее комендант, полковник Григорьев, имея в распоряжении лишь тыловые команды запасных, не смог остановить натиск красных полков. Луга была сдана. Железная дорога Псков - Петроград снова оказалась под контролем большевиков.
      Наступление завершилось, белые отходили с позиций. Фронт быстро сокращался. От Пскова на Гдов и Нарву наступали свежие части 15-й армии. Были оставлены Красное Село, Павловск, Ропша, Детское Село. 3 ноября без боя сдалась Гатчина. 11-я советская дивизия вышла в тыл Северо-Западной армии и по шоссе двигалась на Ямбург. И только в этот момент эстонская армия, наконец, напомнила о себе. 1-я эстонская дивизия нанесла внезапный удар в тыл наступавшим от Петергофа красным и заставила их быстро отойти на исходные позиции. Со стороны Финского залива красных обстрелял английский монитор. Но запоздалая "помощь", уже ничего не могла изменить.
      В трехнедельных ожесточенных боях погибла почти половина белой армии. В ее рядах осталось не более восьми тысяч штыков. 7 ноября красные, наступая от Гатчины, заняли станцию Волосово, а 8-го ноября пал Гдов. Оставшиеся части армии Юденича откатывались к Ямбургу. Здесь начались бои, однако город удержать не удалось, и 14 ноября Ямбург, последний крупный центр находившийся под контролем белых, был оставлен. Вся Северо-Западная армия оказалась прижатой к реке Нарове и к эстонской пограничной полосе у города Нарвы35.
      Сильные холода, пронизывающий северный ветер усугубляли и без того тяжелое положение белых. Солдаты и офицеры мерзли в наспех вырытых окопах и землянках. Началась страшная эпидемия тифа, фактически уничтожившая остатки армии. Медицинское обслуживание отсутствовало. Сотни солдат сдавались в плен. Эстонское правительство, убедилось, что его политические интересы требуют заключения мира с Советской Россией, а не поддержки обреченного Белого движения. Переговоры с советскими дипломатами быстро завершились подписанием 31 декабря 1919 г. мирного договора. Большевики признали независимость республики, и при этом отдельным пунктом оговаривалось, что Эстония отказывается от предоставления своей территории для белых правительств и белых армий. Мир между Советской Россией и Эстонией означал конец Белого движения на Северо-Западе России36.
      Теперь бежать должна была уже вся армия. Полки разоружались, солдаты и офицеры направлялись в спецлагеря. Здесь из них формировали бригады и отправляли на лесозаготовки и торфяники. (В 1940 г., после ввода в Эстонию советских войск, оставшиеся в живых северозападники оказались под пристальным вниманием управлений НКВД и местных коммунистов и очень скоро испытали на себе ужасы советских лагерей.)
      Причины поражения "осеннего наступления" были самые различные - от геополитических до тактических просчетов. Одной из тактических ошибок Северо-Западной армии многие белые мемуаристы считали однодневную остановку в Гатчине, дневку 17-го октября. Отдых наступавшим частям был необходим, но в результате произошедшей задержки были потеряны почти целые сутки. Другая тактическая ошибка - не перерезанная вовремя Николаевская железная дорога, по которой к красным подошли подкрепления из под Новгорода и Твери. Вину за нее возложили на командира 3-й пехотной дивизии генерал-майора Ветренко, который, торопясь первым войти в Петроград, не выполнил приказа о ее перехвате. Город не был полностью блокирован37. Николаевская дорога осталась под контролем большевиков, и Красная армия беспрепятственно получала подкрепления из центра России.
      Ветренко многие считали едва ли не самым главным виновником поражения "похода на Петроград", говорили даже о его сотрудничестве с красной разведкой. Такие утверждения, пожалуй, нельзя считать полностью доказуемыми. Если бы дивизия Ветренко перенесла направление основного удара со станции Тосно на станцию Колпино (более близкую к Петрограду) то, захватив ее, разрешила бы одновременно две задачи - перерезала Николаевскую железную дорогу почти у самого ее основания и полностью блокировала Петроград, отрезав город с востока, по линии Северной железной дороги. Когда еще была уверенность в быстром взятии Петрограда, удар Ветренко на Колпино (а это также был вариант "кратчайшего направления", столь популярного осенью 1919 г.) мог оказаться гораздо более эффективным. Но успех или неудача Ветренко вряд ли изменили бы общее стратегическое положение на фронте.
      Одной из серьезных причин поражения белых является недостаток офицеров-генштабистов на командных должностях. То, что в комсоставе преобладали молодые, энергичные, но порой недостаточно опытные командиры, приводило к излишней поспешности, неосмотрительности при ведении боевых операций. Еще более серьезной причиной можно считать отсутствие резервов. Ими могли бы стать части Западной Добровольческой армии под командованием полковника П. Р. Бермондта-Авалова. Эта армия начала формироваться еще с 1918 г. на средства немецкого оккупационного командования. Разумеется, "бермондтовцы" ориентировались на Германию. И пока Северо-Западная армия шла на Петроград, Бермондт-Авалов с таким же энтузиазмом вел свою армию на штурм Риги. Пренебрегая неоднократными приказами Юденича об отправке на фронт, он решил "восстановить" "Единую, Неделимую Россию" с помощью артобстрела латвийской столицы. Части Западной армии, численностью около 30 тысяч человек (напомним, что под Петроградом сражалось в два раза меньше бойцов), могли бы, конечно, изменить положение на фронте. Но 20 октября 1919 г., в разгар боев на Пулковских высотах, Бермондт-Авалов безуспешно пытался форсировать Двину38.
      В результате латышское правительство обратились за военной поддержкой к Эстонии, правительство которой, вместо обещанной помощи Юденичу начало переброску подразделений своей армии к Риге. Разгорелся международный скандал. Белых объявили "агрессорами", готовыми уничтожить "хрупкую независимость" прибалтийских республик. С резким осуждением действий Бермондта выступили Англия и Франция.
      Возможно, что Бермондт-Авалов, как он позднее писал в своих мемуарах, руководствовался исключительно государственными интересами России. Но в тех условиях его выступление было абсолютной авантюрой. Помимо антипатии к белым в Латвии усилилась неприязнь к русским вообще. Вполне обоснованным в такой ситуации можно было считать заявление Колчака, что в случае отказа подчиниться Юденичу Бермондт "не может считаться русским подданным и офицером русской армии".
      Так или иначе, несмотря на поражение "похода на Петроград", можно отметить, что у белых были весьма серьезные возможности овладеть бывшей столицей. Очевидно, главной причиной неудачи следует все-таки признать несвязанность, несвоевременность действий русского Белого движения, Эстляндии и Финляндии. Это признавал и Ленин: "Нет никакого сомнения, - писал он, - что самой небольшой помощи Финляндии или - немного более - помощи Эстляндии было бы достаточно, чтобы решить судьбу Петрограда"39.
      Нельзя отрицать и стойкость сопротивлявшихся красных частей, особенно курсантов и матросов. Нужно отдать должное и энергии Троцкого, сумевшего за короткое время создать из Петрограда в буквальном смысле слова "цитадель революции". Необходимо помнить также и о той уверенности в возможностях обороны города, которую постоянно подчеркивали большевистские деятели.
      Обобщенную точку зрения на причины поражения армии Юденича сформулировал ген. Томилов. Кстати, именно ему был поручен Юденичем сбор материалов для книги об истории Северо-Западного фронта (которая в свет так и не вышла). Давая свою оценку причинам поражения белых, он отмечал, что "главнокомандующий сделал все, что было в его силах, чтобы одержать победу, но генерал Юденич попал в непреодолимо тяжелые условия. Ни своей территории, ни базы не было, попытка опереться на Финляндию не удалась, приходилось базироваться на Эстонию, правители которой очень боялись торжества Белого движения. Маленькой Северо-Западной армии не по силам, конечно, была задача овладеть и удержать за собой столицу. Белое движение, несмотря на весь героизм и самоотверженность, нигде не имело конечного успеха, вследствие невольной разбросанности почти по всей периферии России, исключительной трудности и сложности всей обстановки и непреодолимым стихийно-моральным причинам; тогда русский народ в своей массе еще и не начинал изживать большевизма"40.
      Несколько иную характеристику Юденичу давал А. И. Куприн. Будучи в Гатчине, он добровольно (вопреки уверениям советских литературоведов) вступил в ряды Северо-Западной армии, стал "ее бардом", как он сам себя называл, редактором газеты "Приневский край". В рассказе "Купол Св. Исаакия Далматского" он писал: "Формальный глава армии существовал. Это был генерал Юденич, доблестный, храбрый солдат, честный человек и хороший военачальник. Но... генерал Юденич только раз показался на театре военных действий, а именно тотчас же по взятии Гатчины. Конечно, очень ценно было бы в интересах армии, если бы ген. Юденич, находясь в тылу, умел дипломатично воздействовать на англичан и эстонцев, добиваясь от них обещанной реальной помощи. Но по натуре храбрый покоритель Эрзерума был в душе - капитан Тушин, так славно изображенный Толстым. Он не умел с ними разговаривать, стеснялся перед апломбом англичан и перед общей тайной политикой иностранцев"41.
      Куприн во многом был прав. Армия должна "чувствовать" присутствие своего командующего. Да, Юденич не появлялся на фронте осенью 1919 г., не водил за собой в атаки полки и дивизии, как Родзянко, Пермикин или Булак-Булахович. Но нельзя отрицать и того, что его пребывание в тылу диктовалось острой необходимостью. Дипломатическая, политическая борьба, участником которой пришлось стать Юденичу, требовала от него не меньшей самоотдачи чем руководство операциями на фронте. Стоит отметить, что при всех разногласиях, спорах со своими подчиненными - командирами корпусов и дивизий, он им полностью доверял, был абсолютно чужд интриг и конфликтов. Тем более, никто не посмел бы обвинить генерала в отсутствии личной храбрости, достаточно вспомнить его участие в штыковых атаках в русско-японской войне.
      Понимая, что борьба белых на Северо-Западе завершилась, Юденич принял решение перебросить сохранившиеся кадры армии на юг, к Деникину. С этой целью он настаивал на выделении союзниками транспортных судов. Однако все его усилия оказались тщетными. Ни с армией, ни с ее главкомом никто уже не считался.
      Теперь перед Юденичем оставался единственный выход. 22 января 1920 г. генерал издал приказ о роспуске армии и создал ликвидационную комиссию, передав в ее распоряжение имеющиеся денежные средства. В ночь на 28 января в гостиницу "Коммерс" в Ревеле, где проживал с семьей Николай Николаевич, явилось несколько белых офицеров, во главе с Булак-Балаховичем и трое эстонских полицейских, арестовавших бывшего главкома. Вскоре, правда, он был освобожден и переведен в помещение английской военной миссии. Трудно сказать, чем был вызван этот инцидент - желанием расправиться с потерявшим свою власть военачальником, или же за этим стояли более серьезные политические и дипломатические причины. Никаких обвинений предъявлено не было. Ясно одно - действия Булак-Балаховича и эстонских властей представляли не столько юридический произвол, сколько отражали изменившиеся эстонско-советские отношения. Теперь считаться со своими бывшими союзниками по борьбе против большевиков не имело смысла, а в условиях заключения мирного договора с Советской Россией становилось и крайне нежелательным.
      Позднее, уже летом 1920 г., часть северо-западников смогла все-таки переехать в Крым, где продолжала борьбу в рядах армии Врангеля. Многие вошли в ряды так называемой Русской народной добровольческой армии под командованием Булак-Балаховича, Пермикина, Б. Савинкова. Армия действовала в районе Белорусского Полесья в 1921- 1922 годах. Позднее на ее основе создавались партизанские отряды "Братства Русской правды", "Братства зеленого дуба" и других эмигрантских организаций.
      Семья Юденичей переехала в Англию, а затем во Францию, в Ниццу. Здесь в доме на маленькой улице "Кот д' Азур" потянулись размеренные дни эмигрантского бытия, спокойные, и, в общем лишенные той остроты борьбы за существование, которой жило в 1920-1930-е годы русское зарубежье. Юденичу не суждено было разделить судьбу лидеров РОВСа генералов Кутепова и Миллера, многих других генералов и офицеров, продолжавших верить в "весенний поход" против большевиков. Николай Николаевич не участвовал ни в "боевой работе" РОВСа, ни, тем более, в политических битвах русской эмиграции. Благотворительная и просветительская деятельность стала для него основной. Юденичи посильно помогали оказавшимся во Франции чинам Северо-Западной армии. Для эмиграции Юденич оставался своего рода символом славы русского оружия в годы мировой войны, побед Кавказского фронта. Он был единственным кавалером Ордена Св. Георгия 2-й степени в зарубежье, последним в истории награждения этим орденом42.
      Юденич являлся председателем Общества ревнителей русской истории в Ницце (в других источниках - Кружка ревнителей русского прошлого), на собраниях которого он неоднократно выступал с докладами о боевых действиях на Кавказе. Он также активно участвовал в работе просветительных организаций, помогал кружку молодежи по изучению русской культуры, русскому лицею "Александрино". Николай Николаевич состоял почетным членом приходского совета в церкви при Франко-русском доме в Сент-Морис. К его юбилею настоятель Храма преподнес ему икону святителя Николая Чудотворца43.
      Николай Николаевич скончался 5 октября 1933 года. Александра Николаевна надолго пережила своего мужа, дожив до 1962 года. Ею был сохранен и затем передан в США, в Гуверовский институт войны, революции и мира, семейный архив, содержащий немалое число документов по истории Белого движения на Северо-Западе России44. После ее смерти в журнале "Часовой" была опубликована часть "Воспоминаний о супруге", посвященных, главным образом, "кавказскому периоду" его биографии и 1917 - 1918 годам45.
      Примечания
      1. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич (К пятидесятилетнему юбилею). Издание Парижского Юбилейного комитета. Б.г.
      2. ВЕТЛУГИН А. Герои и воображаемые портреты, Берлин. 1922: ЛАВРЕЦКИЙ Вл. Вандея у врат Петрограда. - Минувшие дни, N 2, январь, 1928; КИТАЕВ Л. Предисловие к сборнику "Юденич под Петроградом". Л. 1927 и др.
      3. Генерал Н.Н. ЮДЕНИЧ. Краткая записка о службе. - Часовой, 1931, N 62, с. 10.
      4. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 86.
      5. Там же, с. 6.
      6. Там же, с. 83.
      7. Там же, с. 84.
      8. Там же, с. 56-57.
      9. КОРСУН Н.Г. Первая мировая война на Кавказском фронте. М. 1946; Альбом кавалеров ордена Св. Великомученика и Победоносца Георгия и Георгиевского оружия. Белград. 1935.
      10. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 97, 24-25.
      11. СМОЛИН А.В. Белое движение на Северо-западе России. СПб. 1999, с. 79.
      12. Генерал от инфантерии, с. 24-25.
      13. СМОЛИН А.В. Ук. соч., с. 81; Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 5936, oп. 1, д. 370, л. 82об.
      14. См., например, МАРГУЛИЕС М.С. Год интервенции. Берлин. 1923, т. II, с. 132, 156, 266.
      15. ГЕФТЕР А. Воспоминания курьера. - Архив русской революции. Т. 10. Берлин. 1923, с. 123.
      16. ГАРФ, ф. 446, oп. 2, д. 94, л. 2об.
      17. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 42.
      18. ГАРФ, ф. р. - 5868, oп. 1, д. 3, лл. 2-11.
      19. ДУМОВА Н.Г., ТРУХАНОВСКИЙ В.Г. Черчилль и Милюков против Советской России. М. 1989, с. 136: Думова в своем исследовании, а также в монографии "Кадетская контрреволюция и ее разгром" (М. 1982), очень часто использует материалы переписки А.В. Карташева, хранящиеся в рукописном фонде Пражской коллекции ГАРФ. Думова впервые ввела этот ценный источник в научный оборот.
      20. ДУМОВА Н.Г., ТРУХАНОВСКИЙ В.Г. Ук. соч., с. 132. 133.
      21. Известия ВЦИК, 25.IX, 9.Х. 1919.
      22. Образование Северо-Западного правительства. Объяснения членов Политического совещания при Главнокомандующем Северо-Западным фронтом В.Д. Кузьмина-Караваева, А.В. Карташева и М.Н. Суворова. Гельсингфорс. 1919, с. 42-43.
      23. ДУМОВА Н.Г., ТРУХАНОВСКИЙ В.Г. Ук. соч., с. 141.
      24. МУСАЕВ В.И. Рейд английских торпедных катеров на Кронштадт 18 августа 1919 г. Его цели, ход, результаты. - Новый Часовой, 1996, N 4, с. 84-90.
      25. ГАРФ, ф. 200, oп. 1, д. 345, л. 161; ф. 5805, oп. 1, д. 558, л. 10; Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 45.
      26. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 93.
      27. GILBERT М. Winston S. Churchill. Vol. 4: 1916 - 1922. Lnd. 1975, p. 323-325.
      28. ДУМОВА Н.Г., ТРУХАНОВСКИЙ В.Г. Ук. соч., с. 143-144.
      29. GILBERT М. Ор. cit., p. 336.
      30. РОДЗЯНКО А.П. Воспоминания о Северо-Западной армии, Берлин. 1920, с. 95-97.
      31. Октябрьское наступление на Петроград и причины неудачи похода. Записки белого офицера. (ротмистр Д.Д. Кузьмин- Караваев). Гельсингфорс. 1920, с. 14, 15; ГЕРШЕЛЬМАН А.С. В рядах добровольческой Северо-Западной армии. Вооруженная борьба с 111-м Интернационалом 1919 г. М. 1997; КОТОМКИНД.И. Наступление на Петроград. - Памятка ливенца, 1919-1929 гг. Б.м., с. 131-142.
      32. МАРГУЛИЕС М.С. Ук. соч., с. 331; Свобода России (Ревель), 7.Х.1919.
      33. ЛЕНИН В.И. Полн. собр. соч. Т. 51, с. 68.
      34. БОГДАНОВ П. Отчет о деятельности министерства земледелия Северо-Западной области России. - Свобода России, 31.XI1.1919; ГОРН В. Гражданская война на Северо-Западе России. Берлин. 1923, с. 144-145.
      35. ГРОССЕН Г.И. (Нео-Сильвестр). Агония Северо-Западной армии (Из тяжелых воспоминаний). - Историк и современник. Историко-литературный сборник. Т. 5. Берлин. 1924, с. 138- 139.
      36. СМОЛИН А.В. Ук. соч., с. 394.
      37. РОДЗЯНКО А.П. Ук. соч., с. 114; Октябрьское наступление на Петроград, с. 30.
      38. АВАЛОВ П. В борьбе с большевизмом. Глюкштадт и Гамбург. 1925, с. 118-120; БЕРЕЖАН-СКИЙ Н. Бермондт в Прибалтике в 1919 г. (Из записок бывшего редактора). - Историк и современник. Т. 1. Берлин. 1922, с. 6, 7.
      39. ЛЕНИН В.И. Полн. собр. соч. Т. 39, с. 348.
      40. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 55.
      41. КУПРИН А.И. Купол Св. Исаакия Далматского. Рига. 1922, с. 72-73.
      42. СМОЛИН А.В. Ук. соч., с. 410-411.
      43. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 65-66.
      44. См. монографию А.В. Смолина. Полную опись хранящихся в Гуверовском архиве документов можно найти в книге "Опыт библиографии Северо-Западной Добровольческой Армии Генералов Н.Н. Юденича и А.П. Родзянко" (Ямбург, 2000).
      45. Александра ЮДЕНИЧ. Воспоминания о супруге. - Часовой, N 437, октябрь 1962 г.
    • Соловьев Ю. П. Иван Михайлович Лабинцов
      Автор: Saygo
      Соловьев Ю. П. Иван Михайлович Лабинцов // Вопросы истории. - 2016. - № 10. - С. 20-43.
      Биография русского генерала от инфантерии Ивана Михайловича Лабинцова (1802—1883), героя кавказских войн, содержит описание ряда военных операций, в которых Лабинцов участвовал (взятие турецкой крепости Карс в 1828 г., Даргинская экспедиция 1845 г. и т.п.), деталей тактики и военного быта Русской Армии на Кавказе в 1828—1845 годах.
      19 июня 1828 г. войска русского Отдельного Кавказского корпуса, которыми командовал генерал от инфантерии И. Ф. Паскевич, граф Эриванский, подошли к расположенной в Закавказье турецкой крепости Карс. Шла война с Турцией, одной из целей которой было добиться независимости для порабощенной турками Греции. Основные боевые действия велись Императорской Русской армией по Дунаю и на Балканах, а войска Паскевича должны были отвлечь часть турецких сил с этого театра военных действий.
      К вечеру 19 июня, после двух «усиленных обозрений», Паскевич исходной точкой, более всего подходящей для атаки предместий Карса, избрал расположенную напротив форштадта Урта-капы (или южного) высоту на левом берегу Карс-чая. 20 июня эта высота была отбита русскими. В ночь с 20 на 21 июня там выстроили батарею и начали обстрел Карса. К вечеру под Карс прибыл русский артиллерийский парк. Тогда же Паскевич приказал генерал-майору Н. В. Королькову с 39-м и 42-м егерскими и Крымским пехотным полками строить батареи № 2 и № 3 на левом берегу Карс-чая и одновременно прикрывать эти работы1.
      Унтер-офицер 39-го егерского полка Е. Е. Лачинов, разжалованный декабрист, писал: «Наконец, с 22-го на 23-е июня и нам приказано взяться за дело; к рассвету на возвышениях левого берега сделаны две батареи, против западной стороны укреплений, а на правом — главная, образующая первую параллель. Дабы скрыть от осаждаемых настоящие намерения наши, с вечера еще, часть кавалерии, с 4-мя конными орудиями, пошла к укреплению Карадаг, а батальон пехоты, при двух легких орудиях, растянувшись как можно длиннее, заходил в тыл цитадели. Гарнизон, считая движения эти за приготовления к действительному приступу, почти все силы свои обратил к угрожаемым местам, производя сильный пушечный и ружейный огонь на стук барабанов, звук труб и громогласное ура, мало препятствуя в тишине производимым траншейным работам.
      С восхождением солнца, действие 20-ти батарейных орудий, 6-ти легких и 4-х мортир изумили турок; цитадель, крепость и башни форштата начали отстреливаться, дым, не успевая разноситься, покрыл окрестности; беспрерывные взрывы гранат и бомб, свист ядер, показывали, что с обеих сторон не шутя намерены драться и что нелегко будет овладеть Карсом. Брустверы наших батарей загорались от вспышек пороха при своих выстрелах и разваливались от неприятельских, очень метко пускаемых. С нашей стороны понесли уже несколько человек раненых; положение турок было еще хуже»2.
      Рассказ Лачинова дополняют записанные в 1831 г. воспоминания генерал-майора Н. Н. Муравьёва (будущего Карского), опытнейшего военного, побывавшего не в одном бою на Западе и на Востоке. Вот что говорил об артиллерийской перестрелке 23 июня между Карсом и осадившими его русскими Муравьёв: «Обоюдный огонь... продолжался более четырех часов сряду. Вряд ли мне случалось во всю свою службу быть когда-либо в сильнейшем огне, как в сей день, и мы бы не выдержали оного еще более двух часов: ибо бруствер и амбразуры во многих местах были почти совершенно разрушены неприятельскими ядрами, которые начинали уже подбивать нашу артиллерию и бить людей, но неожиданным образом обстоятельства переменились»3.
      Всю ночь работы по строительству укреплений в центре русских позиций прикрывала 4-я (по другим данным 7-я) егерская рота 39-го егерского полка (в егерском полку были еще карабинерные роты) под командованием 26-летнего поручика Ивана Михайловича Лабинцова (Лабинцева, Лабынцева).
      Дворянин Тульской губернии Лабинцов родился 15 января 1802 года. Образование получил в Дворянском полку4, откуда 15 апреля 1819 г. был выпущен офицером в 39-й егерский полк. В 1827 г. за участие в Русско-персидской войне был награжден орденом Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». К 1828 г. он уже полковой казначей5. Лабинцова очевидно не случайно выбрали казначеем: «До крайности расчетливый, даже просто скупой, иногда до мелочности, до смешного, он был, однако, чужд корыстолюбия и также строго берег казенные деньги, как и свои собственные»6.
      Итак, 23 июня 1828 г., на четвертый час артиллерийской перестрелки, около половины одиннадцатого утра, поручик Лабинцов заметил движение среди турецких солдат, защищавших укрепленную высоту над Армянским форштадтом Карса. Опасаясь, что неприятель займет удобную позицию на местном кладбище, Лабинцов со своими егерями, как рассказывает очевидец и участник событий Лачинов, «решился без приказания двинуться вперед и занять кладбище. Пули и картечь посыпались на приближающихся, но Лабинцов, видя возможность овладеть высотою и батареею, на оной устроенной, дождавшись на своем месте егерей 42-го полка, бросился на шанцы неприятельские»7.
      Историю появления на том же направлении атаки егерей 42-го полка поведал генерал-майор Муравьёв. В то время, когда рота 39-го егерского полка под командой Лабинцова пошла на турок, на другом участке русских позиций — «на батареях, устроенных на левом берегу реки, несколько отдаленных от крепости» — распоряжались генерал-лейтенант князь И. М. Вадбольский и полковник (позже генерал-майор) И. Г. Бурцов, недавно назначенный Паскевичем «траншейным начальником». «Желая что-либо предпринять», названные начальники послали занять то же самое кладбище две роты 42-го егерского полка во главе с подполковником А. М. Миклашевским8.
      Соединившись, егеря Миклашевского и Лабинцова ударили по турецким укреплениям-шанцам. Лачинов, который сам был в рядах роты Лабинцова, писал: «Пустивши батальный огонь, турки не успели более зарядить ружья и таким же образом, разрядивши пистолеты свои, принялись за сабли, кинжалы, а некоторые вздумали отбиваться каменьями, — без выстрела подошли наши к шанцам и закипела рукопашная схватка. Ужасны были минуты эти; две роты 42 егерского полка, поспешавшие с кладбища на подкрепление Лабинцову, видят, что новые толпы бешенных несутся на них и продолжают путь. С яростным криком напали турки — и резня распространилась: храбрость должна была уступить множеству. Сомкнувши роту свою, Лабинцов, всегда впереди, бросается в сечу и принятый с двух сторон штыками, неприятель смешался и побежал. Егеря заняли батарею, где взяли 4 знамя (по другим данным знамен было 5. — Ю. С.), 2 орудия, палатки и множество разного оружия...»9
      Турецкую батарею (или укрепленный лагерь) брали 4-я рота Лабинцова из 39-го егерского и 2-я рота капитана М. А. Черноглазова из 42-го егерского полка. При этом Лабинцов был сильно контужен, а Черноглазов получил три пулевых ранения в левый бок, в шею и грудь10. Дело, как видим, складывалось непросто. В ответ на атаку Миклашевского и Лабинцова до 2 тыс. турецких пехотинцев из Армянского предместья пошли на вылазку «с холодным оружием в руках и с ужасным криком». Генерал-майор Муравьёв осыпал этих турок со своей батареи гранатами и картечью — но неприятель упорно шел вперед, опрокинул левый фланг егерей 42-го и заставил их вернуться к кладбищу. Правый фланг наших застрельщиков, на котором находился Миклашевский, был окружен на месте захваченного только что турецкого лагеря — и стойко оборонялся. Миклашевский рассказывал генерал-майору Муравьёву: «Наших было тут... не более 30 человек»11.
      А вот что писал сам генерал-майор Муравьёв, на глазах которого произошло действие этой драмы: «В то же время Вадбольский отрядил 42-й егерский полк, который встретил сперва бегущих и остановил неприятеля. 42-е егеря, подходя колонною быстрым шагом, несколько растянулись и открыли огонь из колонны, стреляя вверх без всякого вреда неприятелю, как то обыкновенно делают наши войска, когда теряется в строю присутствие духа...» «Когда они уже стали подходить к тому месту, над коим Миклашевский держался, — продолжает Муравьёв, — то турки, преследовавшие бежавших, были уже на берегу скалы, к коей прижали наших. С неимоверною храбростию егеря, повернув налево, полезли на скалы, на которые очень трудно было взбираться, кроме того, что их встречал над головами разъяренный и победоносный неприятель. Но ничего их не остановило; они вступили на верхнем краю скалы в рукопашный бой с турками. Все сие дело было очень хорошо видно с моей батареи... Люди смешались толпами, как на картинах рисуют; наши кололи штыками, турки саблями рубились; сие продолжалось несколько минут; наши одолели, турки бежали опять через свою батарею в предместье, и Миклашевский был выручен»12.
      Более того, на плечах противника русские ворвались на улицы Армянского предместья Карса. На захваченной Лабинцовым, Черноглазовым и Миклашевским высоте установили батарею из шести орудий, открывшую огонь по Карсу. При этом штурм турецкой крепости продолжался как бы сам собой. Все происходило стремительно и неожиданно для русских не менее, чем для турок. Лачинов вспоминал: «Все... сделалось так быстро и с таким неизъяснимым единодушием, что отчаянно защищающиеся турки, совершенно потерялись и не понимали, что вокруг их происходит, а беспрерывная пушечная пальба со всех сторон еще сильнее распространяла между ними ужас. Несколько раз опускались знамена на башнях, в знак того, что крепость покоряется, — отбой прекращал ружейный огонь, умолкали и орудия. Вдруг раздавался выстрел с крыши, или из окна, мало-помалу, снова загоралась стрельба, и снова свистели пули, лопались гранаты, и сыпалась картечь. Более десяти раз повторялось это; но вот, в нескольких местах, показались наши на стенах, на бастионах — и стих звук оружия и прекратилось кровопролитие — турки, видя невозможность устоять, решились сдаться. Испуганный паша с важнейшими чиновниками скрылся в цитадель, пославши к графу (Паскевичу-Эриванскому. — Ю. С.) с предложением условий. Вся крепость в наших руках и часть войск стояла у запертых ворот цитадели, и стены оной усеяны были гарнизоном, который с обращенными на нас ружьями, ожидал окончания переговоров. На улицах страшное смятение, вооруженных неприятелей повсюду гораздо более, нежели наших, но они испытали, что ни многолюдство, ни завалы, ни самые стены, не спасают их... Корпусный командир прибыл из лагеря на главную батарею, к нему и от него скакали офицеры с донесениями и приказаниями, важные турецкие чиновники тихо ездили на гордых жеребцах своих, сохранивших свойственную им бодрость и в те минуты, когда сердца всадников наполнялись унынием и робостью.
      Пешие продирались между нами, конница, остановившаяся в разных местах, кидала свирепые взгляды, но взгляды эти никого не пугали. Быстро приготовлены средства — заставить трепетать засевших в цитадели, если бы они осмелились держаться; но они все видели, отворили ворота, и с покорностью предстал бледный паша перед графом Эриванским»13.
      Начавший утром 23 июня 1828 г. атаку на Карс поручик 39-го егерского полка Иван Михайлович Лабинцов был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени 16 ноября 1828 года14. Следует сказать, что, бросившись в атаку на Карс, поручик Лабинцов рисковал по нескольким причинам. Во-первых, Паскевич не давал команды на штурм. Более того, когда главнокомандующий увидел уже шедшую за Лабинцовым атаку Миклашевского, то буквально закричал на стоявшего рядом генерал-майора Муравьёва: «Что это значит? Кто это приказал? С какого повода сие сделалось без приказания...? Как смели?»15 Во-вторых, Паскевич, считавший военные действия 1827 г. под Ошаканом, когда русский трехтысячный отряд под началом генерал-лейтенанта А. И. Красовского прорвался с большими потерями сквозь 30-тысячную персидскую армию Аббаса-мирзы на выручку осажденному персами армянскому первопрестольному монастырю Эчмиадзин, за поражение, перенес неприязнь свою к Красовскому на действовавший в отряде этого генерала 39-й егерский полк. Накануне импровизированного штурма Карса на глаза Паскевичу попался офицер, наклонивший голову при пролете неприятельского ядра. Паскевич «послал спросить, какого он полка? и когда ему донесли, что 39-го егерского, он вскричал: «Так я и знал! Этот полк бежал с Красовским!» Поручик 8-го пионерного батальона, бывший декабрист А. С. Гангеблов, наблюдавший эту сцену, возмущался: «И это тогда, как Красовский спас Эчмиадзин, пробившись сквозь неприятеля, который с лишком в десять раз был его сильнее»16.
      Однако, несмотря ни на что, военная карьера Ивана Михайловича Лабинцова складывалась блестяще. К 1831 г. он уже штабс-капитан и адъютант командира 3-й (егерской) бригады 20-й пехотной дивизии генерал-майора А. П. Берхмана17. Все очередные свои чины Лабинцов получал за отличие. Как писал о нем по воспоминаниям 1845 г. граф К. К. Бенкендорф: «Солдат с ранних годов своей жизни и все время на службе на Кавказе, Лабынцев, без малейшей протекции, все свои чины и награды добыл себе исключительно только своими личными заслугами и подвигами храбрости»18.
      В 1828 и 1829 гг. Лабинцов был премирован годовым жалованием. В марте 1834 г., когда 39-й егерский полк расформировали, Лабинцов, прослуживший в этом полку 15 лет, состоял старшим адъютантом штаба 20-й пехотной дивизии. И вот 14 августа 1834 г. штабс-капитана Лабинцова переводят в Лейб-гвардии Волынский полк тем же чином и с оставлением в прежней должности при 20-й дивизии. Но засидеться при штабе Лабинцов не успел — как раз в 1834 г. начался ряд «усиленных экспедиций» за реку Кубань и на черноморское побережье Кавказа. Здесь на Лабинцова обратил внимание командующий войсками Кавказской линии и начальник Кавказской области генерал-лейтенант А. А. Вельяминов. Как раз Вельяминов — в свое время ближайший сподвижник А. П. Ермолова — рассмотрел в Лабинцове выдающегося боевого офицера и стал поручать ему командование стрелковыми цепями, арьергардными частями и даже отдельными колоннами.
      Одним словом, служба ладилась: в 1835 г. Лабинцов был награжден орденом Св. Анны 2-й степени, в 1835 г. — знаком отличия за 15 лет беспорочной службы, в 1837 г. — Императорской короной к ордену Св. Анны 2-й степени, 15 августа 1838 г. произведен в полковники. После этого последнего производства Лабинцова перевели в Кабардинский егерский полк с откомандированием на учебу в образцовый пехотный полк19.
      Первую серьезную кампанию в составе Кабардинского полка, которым командовал еще А. Г. Пирятинский (позже генерал), полковник Лабинцов провел осенью 1838 г. вместе с отрядом генерал-майора А. П. Крюкова. Это был поход в Ичкерию с целью принудить к миру верные Шамилю аулы. Жители некоторых из них согласились с условиями мира, раскаялись в набегах и грабежах, отправили к русским заложников-аманатов. Упорствовал в нежелании мириться аул Миятлы, в который начальник экспедиции привел 18 октября 1838 г. три батальона Кабардинского и батальон Куринского полка, несколько казачьих сотен и 12 орудий.
      В задачу Лабинцова, под началом которого были батальон егерей Кабардинского полка и сотня казаков, входило обогнуть аул с левой стороны, занять переправу и дорогу на Зубут, то есть место возможного отступления противника. С фронта аул был атакован полковником Пирятинским также с одним батальоном Кабардинского полка при 6 орудиях. После артподготовки Пирятинский повел своих егерей в штыковую атаку. Жители аула, приготовившиеся к перестрелке, не выдержали натиска и побежали по зубутской дороге, где их встретил Лабинцов и вытеснил в лес — на позиции батальона Куринского полка. Горцы понесли большие потери. Среди погибших оказался, например, абрек-разбойник, недавно предательским образом убивший прапорщика Апшеронского полка. В плен попали шестеро мюридов Шамиля. Всех захваченных женщин и нескольких тяжело раненых горских воинов русские отпустили. «Аул был разорен, но сады были пощажены из уважения к вековым трудам, создавшим на камнях столь ценное достояние, которое вместе с жителями, рано или поздно, должно же было остаться в нашей власти», — сообщает история Кабардинского полка. В донесении генерал-майора Крюкова были, между тем, отмечены хладнокровные и благоразумные распоряжения Лабинцова20.
      22 декабря 1838 г. полковник Лабинцов был назначен командиром Кабардинского егерского полка, но принял полк только 15 марта 1839 года21. Тогда же 1-й и 2-й батальоны полка вошли в состав Чеченского отряда генерал-лейтенанта, графа П. Х. Граббе. На май 1839 г. отряду был назначен набег на Ичкерию, а позже последовал поход в аул Ахульго — тогдашнее убежище Шамиля. Участником этих походов стал будущий военный министр, граф и генерал-фельдмаршал, а в 1839 г. — гвардии генерального штаба поручик Д. А. Милютин. Он дважды описывал этот поход: в монографии 1850 г. и в мемуарах, изданных посмертно. Из обоих текстов следует, что Лабинцову в экспедициях 1839 г. доверялись самые ответственные и опасные участки: либо авангард, либо арьергард, либо фланговое прикрытие, которое вместе с Лабинцовым осуществлял еще один бывший офицер 39-го егерского полка полковник — Пулло, командир Куринского полка22. Во главе передового летучего отряда, состоявшего из двух батальонов Куринского полка, сотни казаков и двух горных орудий Лабинцов как минимум дважды в мае 1839 г. по забытым даже горцами лесным тропам выходил к убежищам Ташав-Хаджи, соратника Шамиля, контролировавшего Чечню. Оба раза Ташав-Хаджи был вынужден бежать, в первом случае в урочище Ахмет-Тала он оставил Лабинцову свое знамя23. Начальник отряда граф Граббе считал, что с Лабинцовым «все предприятия удаются». Егеря Кабардинского полка в авангарде Чеченского отряда отличились также при Саясани и Буртупае.
      Бой при Аргуани, где полковник Лабинцов возглавил правую штурмовую колонну, длился непрерывно 36 час.: с 4 час. вечера 30 мая до рассвета 1 июня. В результате горцы были побеждены. Генерал Граббе в донесении о взятии Аргуани главной причиной успеха назвал необыкновенное мужество батальонов Кабардинского и Куринского полков. Особо был отмечен «храбрейший из храбрейших полковник Лабынцов, для которого нет ничего невозможного». Путь для экспедиции Граббе был теперь свободен «во все стороны», большая часть людей Шамиля рассеялась на несколько дней, сам Шамиль с вернейшими сподвижниками заперся в ауле Ахульго, где, в конце концов, был вынужден отдать в заложники русским одного из своих сыновей. За штурм Аргуани полковник Лабинцов был 25 июня 1839 г. произведен в генерал-майоры24.
      29 июня 1839 г. 1-й и 2-й батальоны Кабардинского полка неудачно штурмовали Сурхаевскую башню, которую обороняла сотня мюридов во главе с Али-беком. Там Лабинцов был во второй раз контужен. Взяли башню 4 июля, а 22 августа Кабардинский полк занял Старый Ахульго, за что был награжден Георгиевскими знаменами. Лабинцова же за кампанию 1839 г. пожаловали орденом Св. Владимира 3-й степени и украшенной алмазами золотой шпагой с надписью «За храбрость».
      С сентября 1840 г. 3-й и 4-й батальоны Кабардинского полка действовали против горцев наиба Шамиля Ахверды-Магомы. 18 октября эти батальоны во главе с полковым командиром Лабинцовым пришли в крепость Грозную, откуда 2 ноября были посланы для истребления мятежных чеченских аулов по направлению к селению Самашки. На этом пути Ахверды-Магома со своими людьми оказывал упорное сопротивление в каждом удобном для обороны месте. Он ожидал подмогу и до ее прибытия старался задержать колонну Лабинцова. Но Лабинцов, потеряв 18 чел. ранеными, за сутки уничтожил четыре аула с припасами и вышел к Казак-Кичу. 3 ноября он был в Галай-юрте, 4-го вышел к реке Ассе, за которой на его арьергард напали до 2 тыс. горцев во главе с самим Ахверды-Магомой. Выручил бойцов арьергарда подошедший вовремя генерал Граббе. 16 ноября Лабинцов уже с четырьмя батальонами жег мятежные аулы по обоим берегам реки Гонсауль. В тот же год он был награжден орденом Св. Станислава 1-й степени. В октябре 1841 г. Лабинцов с четырьмя батальонами своего Кабардинского полка участвовал в походе на Малую и Большую Чечню. 26 октября при движении на Шали колонна Лабинцова шла отдельно, лесами, слева от основных сил, истребляя чеченские хутора, запасы сена и кукурузы. 30 октября при движении на Бата-юрт Лабинцов шел справа от основного отряда. Здесь весь его лесной марш до реки Мичик превратился в сплошной жаркий бой25. В 1841 г. генерал был награжден орденом Св. Анны 1-й степени.
      21 февраля 1842 г. Иван Михайлович стал командиром 1-й бригады 20-й пехотной дивизии, а Кабардинский полк сдал своему другу полковнику В. М. Козловскому. Передача полка происходила оригинальным способом. Лабинцов вел весьма скромный, спартанский образ жизни, презрительно относился к полковым командирам, «любившим хорошо поесть, выпить, вообще, хорошо пожить». По правилам того времени накопившуюся годовую экономию вещей и материалов уходящий командир полка продавал и либо оставлял деньги себе, либо передавал для кутежа своему преемнику. Лабинцов же свою немалую экономию подарил полковым ротам26.
      27 мая 1842 г. в расположение отряда генерал-адъютанта Граббе, к разоренному аулу Хасав-юрт, генерал-майор Лабинцов привел четыре батальона Кабардинского полка и под их прикрытием — транспорт с припасами. 30 мая весь отряд Граббе двинулся из Герзель-аула вверх по реке Аксаю. Лабинцов с 1-м и 2-м батальонами Кабардинского полка составлял авангард отряда и в течение только одного дня — 1 июня — не менее 30 раз штурмовал по пути следования чеченские засеки. После взятия главного завала в урочище Кажалык, что далось большой кровью, Граббе 2 июня решил возвращаться. Теперь Лабинцов с двумя батальонами Кабардинского егерского полка, потерявшими накануне своих командиров, составил арьергард отряда и вновь боевую задачу выполнил27. В 1843 г. он был награжден Императорской короной к своему ордену Св. Анны 1-й степени28.
      24 октября 1844 г. горцы в двух верстах от Кизляра угнали табун лошадей, принадлежавший Кабардинскому егерскому полку (с 11 апреля 1843 г. официально полк именовался Егерским генерал-адъютанта князя Чернышёва), причем был убит денщик генерала Лабинцова и ранен рядовой фурштата. Поднятые по тревоге казаки сумели отбить большую часть табуна. 15 ноября Лабинцов с четырьмя батальонами пехоты отправился за реку Аргунь, разорил несколько хуторов и, забрав горские запасы сена, двинулся назад. Чеченцы упорно преследовали своих обидчиков. Арьергард Лабинцова потерял двух человек убитыми, одного пропавшим без вести и 18 ранеными29.
      К этому времени Иван Михайлович Лабинцов стал легендой Кавказа. Граф К. К. Бенкендорф в своих французских мемуарах писал: «Лабынцев имел на Кавказе одну из самых громких боевых репутаций. Это был типичный старый пехотный офицер и столь же типичный российский ворчун. В нем чувствовался человек, немало сгибавшийся под тяжестью ранца. Вечно не в духе, вечно занятый критикой, фрондер, какие водятся только у нас, с готовым всегда на устах ругательством, Лабынцев являлся блистательным офицером в день боя, особенно командуя арьергардом; это был поистине Ней Кавказской армии. С своими преданными кабардинцами, которыми он когда-то долго командовал, Лабынцев пройдет всюду и всегда, прорвет и опрокинет всякое сопротивление, хотя бы для того, как это было с ним в 1840-м году, и пришлось ему, несмотря на свое генеральское звание, лично стать во главе предпринимаемого им удара в штыки»30. Здесь любопытно обращение мемуариста к наполеоновской эпохе не только в сравнении Лабинцова с французским маршалом Неем, но и в использовании слова «ворчун», ведь так — de vieux grogneurs, «старые ворчуны» — называли солдат наполеоновской старой гвардии.
      А вот каким предстал знаменитый Лабинцов перед 28-летним штабным фидером М. Я. Ольшевским (с 1861 г. генерал-лейтенант): «Вот этот среднего роста, крепкого сложения, с толстою шеей, с простоватым, ничего не выражающим лицом, едущий на маленькой, довольно плохой лошадке, в засаленном сюртуке, ситцевой рубашке и курящий отвратительную сигару, которая вас одуряет, — это герой Кавказа, генерал Лабынцов. Он очень скуп, а потому у него и лошадь плохая, и засаленный сюртук, и ситцевая грязная рубашка, и курит он одуряющую сигару. Генерал Лабынцов грубый брюзга, всегда угрюмый, недовольный, насупившийся, вечно ругающийся. Но если он нелюбим посторонними и подчиненными, то уважаем ими за мужественную храбрость и неустрашимость. Солдаты его боятся и недолюбливают, но охотно идут с ним в бой, потому что знают, что с ним не попадут в беду; а если и случится беда, то знают, что Иван Михайлович постоит и за себя, и за них. И действительно, много опасностей пережил генерал Лабынцов во время продолжительной своей службы на Кавказе, но, кроме контузии камнем при штурме Сурхаевой башни под Ахульго, не был ни разу ранен. Недаром солдаты считали его заговоренным от пуль и ядер»31. Похожим образом описывают Лабинцова и другие мемуаристы32. И еще одна интересная деталь — в тексте Ольшевского запечатлена, кажется, та «героическая неопрятность», которая была характерным обычаем среди егерей еще в пору наполеоновских войн, и которой, помимо скупости, можно объяснить засаленный сюртук и ситцевую рубашку Лабинцова.
      То, что можно назвать нарочитой неопрятностью прежде всего при ношении униформы, было для солдат-егерей свидетельством геройства и, как принято теперь говорить, «элитного статуса» их части. Поэтому труды начальства по переодеванию таких «неопрятных» полков встречались, видимо, с небольшим энтузиазмом. Например, командир 14-го гренадерского егерского полка полковник Я. О. Отрощенко в воспоминаниях подчеркивал, что весной 1815 г. учил своих егерей, дабы «амуниция... была чиста, как и в пехотных полках»33. Полковник С. И. Маевский, назначенный в сентябре 1813 г. шефом 13-го егерского полка, рассказывал, что егерей его полка «все и всегда называли» замарашками, и что «храбрый полк как будто бы гордился именем черненького; парадными назывались только полухрабрые, а сочетанием того и другого никто еще не дорожил»34. В других армиях того времени также встречалась своеобразная традиция «героической неопрятности». Например, солдат английского 95-го стрелкового полка (аналог русских егерей), прославленного в 1980-х — 1990-х гг. романами Б. Корнуэлла о стрелке Шарпе и сериалом по этим романам, также в 1808—1814 гг. называли «трубочистами» («Sweeps»)35. Позже «героическая неопрятность» культивировалась у воинственных горцев Кавказа (воспетые Лермонтовым в «Валерике» (1840) «рукава худые» — от привычки горцев обрывать с рукавов своих черкесок ткань для пыжей36) и пластунов. Как писал в своих «Казаках» (1852—1862) Л. Н. Толстой: «На настоящем джигите все всегда широко, оборвано, небрежно; одно оружие богато. Но надето, подпоясано и пригнано это оборванное платье и оружие одним известным образом, который дается не каждому и который сразу бросается в глаза казаку или горцу»37.
      Слухи о своей неуязвимости для пуль и ядер Лабинцов употреблял на пользу дела, чему был свидетелем в Даргинской экспедиции 1845 г.
      25-летний князь А. М. Дондуков-Корсаков (в будущем генерал-адъютант и генерал от кавалерии): «Я очень хорошо помню, как, отступая с последнею цепью, при сильном натиске неприятеля, Лабинцев, желая ободрить пару молодых оробевших солдат, сказал им: “Становитесь за мной, вы знаете, что меня пуля не берет”, и велел одному из них лечь и отстреливаться между ног его, а другому из-под мышки. Можно себе представить, как подобные выходки нравились солдатам, которые были уверены, что Лабинцев, участвовавший в стольких сражениях и никогда не раненный, имел заговор против пуль»38. В это время, заметим, Лабинцов был уже начальником 19-й пехотной дивизии.
      Не забыли на Кавказе к 1845 г. и подвиг поручика 39-го егерского полка Лабинцова при взятии Карса, о чем писал, например, граф Бенкендорф39. Более того, атака навстречу неприятельскому залпу с последующей рукопашной схваткой, примененная Лабинцовым в 1828 г. при Карсе, стала, как теперь говорят, «фирменным приемом» кавказского генерала. Князь Дондуков-Корсаков вспоминал: «Раз, помню я, при штурме Дарго, когда мы подходили к завалу, в несколько рядов амфитеатром преграждавшему нам дорогу и переполненному горцами, с приготовленными против нас ружьями, генерал Лабинцов остановил на ружейный выстрел, сколько мне помнится, 2-й батальон Кабардинского полка, шедший во главе колонны, и вызвал взвод этого батальона. Как теперь вижу молоденького офицера, им командовавшего. Генерал приказал взводу, состоящему из нескольких десятков человек, штурмовать завал. Офицер с удивлением выслушал это приказание. Лабинцов тогда сказал: “Прохвост (любимое его выражение), молокосос, у тебя молоко на губах не обсохло, ты здешней войны не знаешь. Вы броситесь в штыки штурмовать, эти дураки на вас все свои ружья разрядят, мы будем кричать ура и бросимся за вами, покуда они не успеют вновь зарядить ружья — вся потеря одного только взвода”». Как офицеры, так и вся эта колонна, состоявшая из старых кабардинцев, вполне одобрили это распоряжение. Солдаты говорили: “Старый пес знает свое дело”. Со словами “с Богом, марш” бросился взвод на завалы... Большая часть людей выбыла из строя, офицер убит, а вся колонна прошла без потери, как предполагал опытный Лабинцов»40.
      Еще одним «фирменным приемом» Лабинцова стало отступление «перекатными цепями», при котором одна цепь давала залп, после чего по-егерски бегом пряталась за другую цепь и перезаряжала ружья, в то время, как передняя цепь давала свой залп. Такой прием, как говорят, был очень действенным и полезным маневром в лесных чащах. Как раз в чащобе Ичкерийского леса в 1845 г. наблюдал его в исполнении самого Лабинцова князь Дондуков-Корсаков: «Наши батареи скоро заставили замолчать неприятельские орудия, но зато верному нашему арьергарду, состоящему из славных кабардинцев, с такими начальниками, как Лабинцев и Козловский во главе, пришлось вынести на штыках весь напор горцев. Как только арьергард спустился в овраг, неприятель бросился в шашки и кинжалы, и кабардинцы, отступая шаг за шагом перекатными цепями и засадами, могли только при своей стойкости совершить это опасное движение в полном стройном порядке и относительно с умеренной потерею»41.
      Из обычаев кавказской войны неукоснительно соблюдался Лабинцовым тот, согласно которому не следовало оставлять неприятелю своих раненых и убитых. Это не только требовалось для поддержания морального состояния солдат и офицеров, но и диктовалось поведением противника, поскольку горцы «имели обыкновение после ухода войск вырывать тела, забирать платье покойников и истязать трупы»42.
      Все без исключения мемуаристы, рассказывавшие о Лабинцове, вспоминают злой язык кавказского генерала. Например, Г. И. Филипсон, генерал от инфантерии, писал: «Лабынцев не стеснялся выражаться обо всех с циническою грубостию, хотя не без своего рода юмора и остроумия, что делало ему много врагов»43. При этом высказывания Лабинцова оставались в памяти кавказских войск. Например, князь Дондуков-Корсаков рассказывал: «Мне памятен рапорт... Лабинцева, временно начальствовавшего в Темир-Хан-Шуре в 1846 году, к главнокомандующему князю Воронцову о двух командирах — Брестского и Белостокского полков. Он писал в официальной бумаге с обычной ему резкостью: “Полковники Владимиров и фон Лейн, опасаясь скорого производства в генерал-майоры, не отпускают ни положенного провианта ни вещевого довольствия чинам своих полков, пришедшим в положительную нищету” и т.д. в этом смысле. По производстве дознания, оба полковых командира были отрешены князем Воронцовым от командования...»44
      Доставалось от Лабинцова и переведенному на Кавказ генерал-губернатору Новороссии графу (позже князю) М. С. Воронцову, обладавшему, надо сказать, смолоду немалым боевым опытом и благородным характером. Дело в том, что первым военным предприятием Воронцова на Кавказе стала неудачная для русских Даргинская экспедиция 1845 г., инициатива которой исходила из Петербурга. Идею этой экспедиции старые кавказские офицеры не одобряли, а спасением своим во время Даргинского похода войска Воронцова были обязаны, по общему мнению, именно Лабинцову.
      Однажды во время Даргинской экспедиции Лабинцов сказал в сердцах о Воронцове: «Нам нужен главнокомандующий, а прислали нам генерал-губернатора»45. Разногласия Лабинцова с главнокомандующим разрешились во время той же экспедиции довольно характерным образом, о чем вспоминал князь Дондуков-Корсаков: «Старые кавказцы недоверчиво относились к Даргинской экспедиции, не понимая, что в этом деле князь Воронцов был только искупителем той пагубной системы, которою руководствовались в Петербурге и которой тот же кн. Воронцов положил конец в последующие годы. Между порицателями князя отличался между прочими Ив. Мих. Лабинцев, со свойственной его натуре резкостью и грубостью. Кн. Воронцов все это очень хорошо знал. Раз, разговаривая с Лабинцевым в Шаухал-берды перед своей палаткой, куда преимущественно направлялись неприятельские выстрелы, князь открыл табакерку, желая понюхать табаку, когда в нескольких шагах от них упала граната, грозившая разрывом своим убить или изувечить обоих разговаривавших. Первым движением князя было посмотреть в глаза Лабинцева, а сего последнего пристально впереться в глаза князя — в таком безмолвном испытании прошло несколько секунд. Гранату, между тем, не разорвало, потому что скорострельная трубка выскочила при падении. Князь, рассмеявшись, протянул Лабинцеву руку и сказал: “Теперь можно посмотреть, куда легла граната”. С тех пор не слыхал я, чтобы Лабинцев когда-либо дурно отзывался о князе Воронцове как военном»46. И даже стал приговаривать временами в адрес князя: «Однако он солдат!»47
      Даргинская экспедиция получила название по главной точке своего назначения — чеченскому аулу Дарго, расположенному, как тогда говорили, «в глухих трущобах Ичкерийских лесов, у истоков Аксая». Шамиль после нескольких поражений, понесенных его горцами от русских, избрал Дарго местом своего постоянного пребывания, разместил здесь небольшой арсенал и склады различных припасов. В Петербурге тем временем был разработан план окончательного поражения Шамиля. Для этого 6 июля 1845 г., после занятия Анди (Андии или, как называли ее солдаты Кавказского корпуса, «Индии»), граф Воронцов, имевший в своем распоряжении десять с половиной батальонов пехоты, три роты стрелков, две дружины Грузинской пешей милиции (ополчения), четыре сотни казаков, девять сотен конной милиции, два легких и четырнадцать горных орудий (всего 7690 пехотинцев, 1218 кавалеристов и 342 артиллериста) выступил к Дарго.
      Надо сказать, что в свите Воронцова было много золотой военной молодежи, находившейся в поисках славы и отличий: принц Александр Гессенский — брат цесаревны (с 1855 г. императрицы) Марии Александровны, флигель-адъютанты, гвардейцы, генштабисты и т.п. Как минимум двое петербургских гостей в надежде на орден Св. Георгия получили в командование по батальону: адъютант наследника цесаревича (будущего императора Александра II) князь А. И. Барятинский — батальон Кабардинского егерского полка, флигель-адъютант граф Бенкендорф — батальон Куринского егерского48.
      Двигался отряд Воронцова в следующем порядке: авангард, правая и левая обходные колонны, главные силы и арьергард, которым командовал генерал-майор Лабинцов. В подчинении Лабинцова были 2-й батальон Замостского егерского и 3-й батальон Апшеронского пехотного полков, четыре орудия 3-й горной батареи49.
      В ночь на 7 июля русские вышли к Дарго, преодолев труднейший путь через горный хребет, обрывистые и глубокие овраги, едва проходимые лесные тропы, под градом пуль, летевших из-за преграждавших путь частых завалов. Шамиль не стал оборонять Дарго, уничтожил в этом ауле все, что было возможно, и скрылся to своими сподвижниками в окрестном дремучем лесу. Воронцов разрушил в Дарго то, что не успел разрушить Шамиль, после чего устроил для своих войск лагерь вблизи аула. Здесь-то и началась самая трагичная часть похода. Как вспоминает граф Бенкендорф, «в день занятия Дарго силы Шамиля были слабее наших, но уже на другой день вся Чечня и весь Дагестан собрались вокруг него, и теперь многочисленный противник, словно громадный муравейник, окружал нас со всех сторон. Горцев собралось несомненно не менее 30 000 человек»50.
      Шамиль тогда же, 7 июля, на господствующей высоте у аула Белгатой, на левом берегу реки Аксай, собрал несколько тысяч горцев и открыл огонь из трех своих артиллерийских орудий по правому флангу русского лагеря. Воронцов перенес лагерь на недоступное для артиллерии горцев место, а потом распорядился, чтобы Лабинцов повел колонну из пяти с половиной батальонов, в которой преобладали чины пришедшего из России 5-го корпуса на высоту, откуда Шамиль вел огонь. Недолюбливая, по обычаю Кавказского корпуса, части, прибывшие из России, Лабинцов «подошел к князю Воронцову и своим обыкновенным, т.е. грубым, тоном сказал: “Что вы, ваше сиятельство, дали мне эту кучу милиции? Позвольте мне взять батальон или два Кабардинского полка; это будет вернее”51. Упрек был несправедлив, потому что 5-й корпус уже два года как находился на Кавказе. Стоит заметить, что в 1827 г. под Ошаканом Аббас-Мирза со своими персами отважился напасть на части русской 20-й пехотной дивизии, в том числе и на 39-й егерский полк, в котором служил поручик Лабинцов, как раз потому, что дивизия недавно пришла из России (вернее, с Крымского полуострова) и, якобы, не знала особенностей кавказской войны...
      Около 12 час. дня Лабинцов выстроил порученные ему войска в три линии. Первую линию составили 3-й и 4-й батальоны «кавказского» Навагинского и первый «российского» Люблинского полков при четырех горных орудиях. Во второй линии находились батальон «российского» Замостского полка и «кавказцы»: 3-й батальон Апшеронского, две роты Куринского полков, две роты стрелков и рота саперов при двух орудиях. В третью линию, которая была одновременно резервом Лабинцова, входили четыре сотни казаков и две сотни конной милиции под началом генерал-майора Безобразова.
      Очевидец вспоминал, что едва лишь первая линия войск Лабинцова подошла к Аксаю, «как завязалась перестрелка, перешедшая в ожесточенный бой. Навагинцы стремительно атаковали лес, защищаемый огромной массой горцев, и последние должны были быстро его очистить. Горцы, заняв аул Белгатой, упорно в нем держались; но опять навагинцы, поддержанные люблинским батальоном, выбили их оттуда штыками». Далее началось «общее преследование бегущего неприятеля до тех пор, пока он не был отброшен в овраги и леса. Но едва наши войска начали обратно отступать эшелонами, как опять горцы собрались со всех сторон, и завязали упорный бой, особенно около аула Белгатой и его кладбища, которое несколько раз переходило из рук в руки. Навагинцы и апшеронцы лихо держались и этим облегчили отступление прочих войск. На спуске к реке Аксаю генерал Лабинцев остался с батальонами навагинским и апшеронским, и пока все войска не переправились, все упорные натиски неприятеля отбивал штыками, так как почти все патроны были уже выпущены. Только в сумерки войска возвратились в лагерь, покрыв себя славою, особенно навагинцы и апшеронцы. Из лагеря было видно стройное движение войск, особенно при отступлении, что составляло на Кавказе всегда самую трудную задачу, но генерал Лабинцев, старый боевой кавказец, был мастером своего дела. Это славное дело стоило нам убитыми: 1 штаб-офицера — подполковника Познанского, командира апшеронского батальона, храбрейшего и дельнейшего офицера армии; 1 обер-офицера, 28 нижних чинов; ранеными: штаб-офицера 1 — командира люблинского батальона подполковника Корнилова, молодого, дельного офицера, весьма много обещавшего в будущем, он был ранен смертельно; обер-офицеров 8, нижних чинов 178. Надо полагать, что 7-го июля и горцы понесли значительную потерю»52. Как видим, Лабинцов не зря выпросил у графа Воронцова «кавказские» батальоны.
      Дни 8 и 9 июля прошли в незначительных перестрелках. Горцы начинали стрельбу всякий раз, как только русские фуражиры спускались на равнину, отделявшую с одной стороны наш лагерь от неприятеля. На русских надвигался голод. 10 июля Воронцов выслал 6 батальонов, часть конницы и 4 орудия навстречу большому продовольственному обозу, пришедшему из Темирхан-Шуры (Буйнакска). Посланные должны были разгрузить остановленные горскими завалами повозки, отправить их назад — и на вьючных лошадях, а также в своих заплечных мешках доставить сухари в расположение главного отряда. За два дня посланным за продовольствием войскам пришлось выдержать ряд упорных боев, которые получили у солдат название «Сухарной экспедиции». В ходе этой экспедиции у русских были убиты два генерала, 17 офицеров и 537 нижних чинов, а также оставлены в лесу три орудия. По мнению участника тех боев В. А. Геймана, дослужившегося на Кавказе до чина генерал-лейтенанта, исход «Сухарной экспедиции» был бы иным, если бы во главе ее поставили не генерала Ф. К. Клюки-фон-Клугенау, привычного к военным действиям в Дагестане, а как раз Лабинцова, который «всю свою службу был в лесных походах, требующих особого навыка»53.
      13 июля в 6 час. утра отряд Воронцова оставил Дарго и начал отход по той же дороге, по которой шесть дней назад Лабинцов водил в атаку «российские» батальоны. Накануне на военном совете у Лабинцова спрашивали, по какой дороге лучше будет отходить из Дарго. «Дойдем по всякой, если только пойдем не торопясь», — отвечал Лабинцов54. В ночь перед выступлением главнокомандующий граф Воронцов приказал собрать ружья убитых и тяжелораненых и зарыть в укромном месте, палатки порвать на бинты, все лишние вещи сжечь. «Всех тешило auto-da-fe имущества приезжих, особенно петербургских военных дилетантов. Солдаты и офицеры немало смеялись, видя, как сжигалось имущество принца Гессенского, особенно же серебро и прочие затеи князя Барятинского, которыми он так щеголял до того времени», — вспоминал князь Дондуков-Корсаков55.
      Однако настроение в войсках было тревожное, если не сказать обреченное. Граф Бенкендорф, который накануне выступления из Дарго был тяжко ранен, вспоминал: «Я сам сжег свои эполеты и аксельбанты с вензелями Государя, чтобы быть уверенным, что они не попадут в руки неприятеля; свою гербовую печать я передал барону Николаи, так как канцелярия и дела самого графа Воронцова, понятно, имели больше прав на сбережение и сохранение. Затем я положил в карман 4 плитки сухого бульона, а мои слуги оставили, кроме того, кастрюлю и рис; вот и все наши запасы на восемь дней марша. Мы высчитали, что нам потребуется восемь дней, чтобы пройти 40 верст. Это одно дает понятие, какую трудность представляли местность и дороги, по которым нам нужно было двигаться. Наше выступление из Дарго состоялось при мрачном молчании войск»56.
      Тот самый барон Николаи, которому граф Бенкендорф перед выступлением из Дарго отдал свою гербовую печать, рассказывал потом: «Когда неприятель заметил направление, которое приняло наше движение, он стал поспешно возвращаться на прежнюю свою позицию, которую мы уже оставили за собою, и подвез несколько орудий, из которых стал нас обстреливать, но безвредно. Один только наш арьергард, состоявший из двух батальонов Кабардинского полка, под начальством генерала Лабинцова, вступал в дело с неприятелем, блистательно совершая отступление как бы на учебном поле, несмотря на упорные нападения, которым он подвергался»57. Еще один участник Даргинского похода и биограф князя Воронцова — М. П. Щербинин — вспоминал, что солдаты Лабинцова действовали тогда «словно как на шахматной доске»58.
      Так или иначе, но русские выбили Шамиля с высот у аула Центери (Центорой), после чего тем же левым берегом реки Аксая стали выходить из горной области. Трехдневное движение представляло собой сплошной бой. 16 июля отряд Воронцова вышел на поляну селения Шаухал-берды, где был объявлен привал. Все оставившие воспоминания участники похода сходятся в одном — «войска покрыли себя славой, особенно кавказцы — старые полки Кабардинский, Куринский, Навагинский и Апшеронский; великолепен был и Лабынцев с своим арьергардом, выдержавший на своих плечах в течение длинных пяти дней все яростные атаки горцев...»59
      Свидетелем арьергардного боя вблизи от Шаухал-берды, а также эксцентричного поведения Лабинцова и его сподвижников в первой цепи под натиском горцев стал князь Дундуков-Корсаков. Он вспоминал: «В глазах всего отряда Лабинцев совершил замечательное свое отступление; князь Воронцов и все мы восхищались его умением пользоваться местностью и замечательными его распоряжениями. При переходе через следующий овраг, когда колонна двинулась вперед, я остался с арьергардом, желая ближе видеть действия Лабинцева... В этой же цепи видел я достойного командира Кабардинского полка Вик[ентия] Михайловича] Козловского под градом пуль, с предлинною трубкою в зубах, ободрявшего цепь с свойственным ему хладнокровием. Лабинцев подошел к нему и палкой выбил у него из губ трубку при любимом своем ругательстве: “Прохвостина, здесь не место курить”. Козловский, впрочем, весьма дружный с Лабинцевым, только возразил: “Грешно, как, Иван Михайлович, последнюю, как, у меня трубку выбивать”». Полковник (позже, как и Лабинцов, дослужившийся до чина генерала от инфантерии) Козловский «два слова как-как... вставлял без разбора в каждую фразу, хотя не был заикой, отчего речь его делалась иногда очень забавной, особенно, когда ему и без того приходилось употреблять это слово, напр[имер]: “Как ваше здоровье?”»60. Козловский, к слову, был любителем погулять, а Лабинцов вел жизнь трезвую.
      Надо сказать, что присказки или «поговорки», вроде той, которую употреблял полковник Козловский (ее полный вариант: «Как, как бишь»), были деталью интересного явления — жаргона русских кавказских войск. Не один Козловский имел свою «поговорку». Начальник «Сухарной экспедиции» генерал-майор Клюки-фон-Клугенау постоянно повторял слово «этих», погибший в той же экспедиции командир 2-го батальона Кабардинского егерского полка полковник Ранжевский приговаривал «тен, тен», а командир 1-го батальона того же полка финляндец подполковник Гроденфельд — «как же, как же, таком-то роду»61.
      То немногое, что мы знаем о солдатском жаргоне Кавказского корпуса, замечательно характеризует культурный кругозор русского воина. Так, например, люди, в прошлом у которых были походы в Европу 1813—1815 гг., довольно быстро переиначивали трудные кавказские названия на более привычный лад. Дагестанскую область Тавлию именовали Италией, Аварию — Баварией, Андию — Индией. Были и библейские ассоциации. Например, горные дороги, которые в наше время известны как «серпантин», кавказские солдаты называли «вавилонами», потому что гора с такой дорогой напоминала им вавилонскую башню. Из более простых метафор известна такая — если у солдата, заснувшего у костра, начинала от пламени тлеть пола шинели (случай довольно частый), то это называлось «поймать лисицу»62.
      Находились в жаргоне солдат кавказских войск и особенные выражения, относящиеся к наградам. Обычно высшее командование в отличившуюся в том или ином бою часть присылало определенное количество солдатских наград. Ими могли быть, например, Знаки отличия Военного Ордена — они же Георгиевские кресты, которые частенько (но совсем не обязательно) жаловались по три на роту. Определить того, кому персонально достанется Георгиевский крест, мог и командир части. Но бывало, что награда вручалась не по воле командира, а по приговору роты. То есть сами солдаты выбирали из своей среды достойного. Врученный таким образом «Георгий» назывался «голосовым крестом»63.
      Арьергардный бой 16 июля 1845 г., который наблюдал раненый князь Дондуков-Корсаков, имел замечательный в своем роде финал: «Генерал-майор Лабынцов, отражая неприятеля с фронта, но в то же время заботясь об обеспечении следования раненых и вьюков, попеременно посылал влево для занятия высот подходящие роты Навагинского и Замосцского баталионов, ограждая таким образом колонну, сколько позволяла возможность. Несмотря однако на все принятые меры, горцы успели убить несколько вьючных лошадей, что принудило оставить находившиеся на них вьюки по невозможности поднять их; при этих схватках от наших пуль и штыков много гибло горцев, но за всем тем со свойственною им жадностью к добыче, они возобновляли нападения с большим ожесточением. При прохождении арриергарда, Суаиб-Мулла, старший наиб Чечни, желая нанести последний решительный удар, соединил в одну массу все толпы свои и бросил их на 3 роту егерского генерал-адъютанта князя Чернышёва (Кабардинского. — Ю. С.) полка, оставленную у мостика; но генерал-майор Лабынцов, зная горцев, предвидел это; он подкрепил егерей скрытыми резервами и так ожидал нападения. Суаиб-Мулла погиб в наших штыках и с ним пало значительное число храбрейших и влиятельных людей Чечни, с которыми он находился в голове толпы: это поражение остановило натиски неприятеля на арриергард»64.
      Однако в Шаухал-берды положение русских скоро стало критическим: со всех сторон их окружали горцы, а еда и боеприпасы подходили к концу. Из отчаянного положения отряд Воронцова спас генерал-лейтенант Р. К. Фрейтаг, который быстро собрал среди ближайших к Герзель-аулу войск Чеченской линии семь с половиной батальонов пехоты, три сотни казаков и 13 орудий, с которыми двинулся к Мискиту, где 19 июля после жестокого боя соединился с отрядом Воронцова.
      В бою 19 июля, еще до подхода войск Фрейтага, в арьергарде Лабинцова по нерадивости подпоручика Кудрявцева погибла 1-я карабинерная рота Кабардинского полка, которая последней оставила Шаухал-берды. Очевидец вспоминал: «1-я и 2-я карабинерные роты отступали в арьергарде так называемым перекатным отступлением, 1-я левее 2-й. Последней надо было подняться на горку, а потом на ее место перейти 1-й, потому что на пути ее отступления была тина и густой кустарник, заросший диким виноградом, сквозь который не было возможности пробраться. От генерала Лабинцева послан был с приказанием подпоручик Кудрявцев, чтобы предупредить роты о порядке отступления. В это время был ожесточенный огонь со стороны неприятеля, почему, надо полагать, Кудрявцев ограничился тем, что с горки помахал платком. По этому сигналу 1-я карабинерная рота, видя, что уже 2-я отступила, тоже начала отступать прямо, как была расположена, и лишь только вошли в чащу карабинеры, горцы гикнули и окружили роту, требуя сдачи. Командующий ротою штабс-капитан Тимахович, видя безвыходное положение, обратился к роте: “что, братцы делать?” — “Ваше благородие, ляжем все, а не дадим поживы этим оборванцам”, — был ответ солдат. И действительно, карабинеры легли почти все, но не даром: в рукопашной схватке досталось порядком горцам (их, по данным русского командования, погибло около 150 человек. — Ю. С.). Бой продолжался недолго (четверть часа. — Ю. С.), но был жестокий бой и шел насмерть. Штабс-капитан Тимахович, тяжело раненый, был взят в плен, и потом уже мы слышали от лазутчиков, что с него живого сняли кожу... Из всей роты спаслось, кажется, три человека, пробравшихся кое-как сквозь чащу; они рассказывали подробности дела». По официальным данным, рота потеряла двух офицеров и до 60 нижних чинов. Вскоре однако «генерал-майор Лабынцов, устроив резервы, отразил натиск неприятеля и таким образом охранил безопасность наших раненых и вьюков»65.
      20 июля объединенные русские отряды вступили в укрепление Герзель-аул, с потерей почти 3-х тыс. чел., в том числе трех генералов66.
      31 августа 1845 г. генералу от инфантерии Воронцову, пожалованному за Даргинский поход княжеским титулом, писал из Москвы прежний кавказский главнокомандующий, генерал от артиллерии Ермолов: «Какими молодцами явились у тебя генералы Фрейтаг и Лабинцов! Я знаю неустрашимость последнего...»67 За Даргинский поход три батальона Кабардинского егерского полка получили новые Георгиевские знамена68. В 1845 г. Лабинцов был награжден орденом Св. Владимира 2-й степени и пожалован чином генерал-лейтенанта со старшинством с 31 июля 1845 года. В 1847 г. генерал-лейтенант Лабинцов был награжден орденом Белого Орла — третьим по старшинству среди русских орденов.
      После Даргинского похода Иван Михайлович Лабинцов продолжал командовать 19-й пехотной дивизией. На Кавказе должность начальника дивизии имела свою специфику. Лабинцов, как вспоминает генерал Г. И. Филипсон, «жил в заштатном городе Георгиевске, и при нем был только его дивизионный штат. Все войска были в полном распоряжении кордонных начальников. Лабынцев не мог ими распоряжаться, но ему предоставлено было заботиться о хозяйственном благоустройстве. Конечно, он не делал ни того, ни другого, сидел себе в Георгиевске и ругал всех прохвостами»69. Историк русских кавказских войск, полковник А. Л. Зиссерман писал, что свойственные Лабинцову «ворчливость, угрюмость и капризность были несносны для его подчиненных, особенно бывших в более близких отношениях к нему по службе». Полковые командиры вверенной Лабинцову дивизии «пуще всякой беды» боялись инспекторских смотров Ивана Михайловича70.
      Летом 1848 г. генерал Лабинцов лечился на кавказских минеральных водах. Там, в Пятигорске, он, сам будучи еще холост, устроил семейную жизнь своего товарища и преемника в командовании Кабардинским полком генерал-майора Викентия Михайловича Козловского, сосватав за него «не очень молодую барышню» Анну Васильевну Соляникову, которая, хотя и была несколько глуховата, оказалась на поверку достойной во всех отношениях женщиной, прекрасной хозяйкой, доброй женой и попечительной матерью71.
      Там же, на водах, решилась и дальнейшая служебная карьера Лабинцова. Однажды он был приглашен в Кисловодск на обед к главнокомандующему князю Воронцову, о сложных отношениях с которым Лабинцова уже говорилось выше. Когда в определенный час все приглашенные собрались, Лабинцова среди них не было: «Сели за стол, князь был так любезен, что сам, повернув назначенный для Лабынцова стул спиною к столу, сказал громко: “Это место достойнейшего Ивана Михайловича”. А этот, между тем, не только не пришел, но даже не прислал извиниться, потому что считал себя оскорбленным за предпочтение ему другого лица на должность начальника левого фланга Кавказской линии, и подал просьбу о переводе с Кавказа на службу в Россию...»72
      В начале осени 1848 г. Лабинцов был уже в Москве, откуда 22 сентября Ермолод писал на Кавказ князю Воронцову, интересовавшемуся, видимо, судьбой строптивого подчиненного: «Видел я здесь генерала Лабинцова не более получаса, ибо на другой день уехал я в деревню; но довольно было времени заметить, что он с сожалением оставил Кавказ, где служил так счастливо, приобрел милостивое внимание Государя, пользовался твоим благорасположением. Он, конечно, понимает, что он Lamorissiere; но у нас нет баррикад, и не так легко попасть в военные министры73. Приметно грустит. Но как человек, так давно в дружбе со счастием и им балуемый, он имеет свои претензии и некоторые хорошо высказывает. Но сплетни не мое дело, и ты, конечно, не пожелаешь их знать. Он был весьма тебе преданный человек и боевой хороший инструмент»74. Обращает на себя внимание сравнение Ермоловым Лабинцова с тогдашней французской знаменитостью генералом Кристофом де Ламорисьером, выходцем из колониальных войск, сыгравшим роль и в победе, и в поражении французской революции 1848 г., после чего недолго занимавшим пост военного министра. Вероятно, Ермолов имел в виду не только сходство биографий и капризных характеров Лабинцова и Ламорисьера, но и угадывал в русском колониальном генерале политический потенциал, так и не реализовавшийся.
      К 1849 г. генерал-лейтенант Лабинцов был начальником 5-й пехотной дивизии. В этом году Иван Михайлович принял участие в Венгерской кампании, выручал австрийский престол от раскола государства. 3 июня Лабинцов среди других русских генералов представлялся императору Николаю I в г. Змигроде75. 5 июня 1849 г. главные русские силы генерал-фельдмаршала графа И. Ф. Паскевича-Эриванского, князя Варшавского выступили в Венгрию четырьмя колоннами. Правую колонну, состоявшую из двух батальонов Архангелогородского пехотного полка, из Вологодского пехотного, Костромского и Галицкого егерских полков, двух рот 2-го стрелкового и двух рот 2-го саперного батальонов, трех сотен 32-го Донского казачьего полка и 5-й полевой артиллерийской бригады, возглавлял Лабинцов. Колонна Лабинцова из окрестностей местечка Грибова, через деревню Избы перешла Карпаты и 6 июня достигла деревни Тарно.
      8 июля генерал-лейтенант Лабинцов сыграл решающую роль в деле у села Тура. Там кавалерийский отряд графа Толстого (один дивизион Харьковского уланского полка, Елисаветградский Великой Княгини Ольги Николаевны и Лубенский гусарские полки, две сотни 32-го Донского казачьего полка, 4-я конно-легкая и 2-я донская резервная батареи), направленный от Асода к Замбоку, встретился с венгерской кавалерийской дивизией Дежефи (17 эскадронов и 12 артиллерийских орудий). В общей сложности у противника было до 7 тыс. сабель. Венграми в том бою командовал польский генерал Юзеф Высоцкий.
      Очевидец вспоминал: «Толстой уже несколько часов боролся против несоразмерной силы Высоцкого; эскадрон Харьковского уланского полка..., служивший ему авангардом, с самого утра удерживал натиск венгерцев, отступая к остальной части отряда. Гусарский В[еликой] К[нягини] Ольги полк сделал несколько блестящих атак, но численность неприятеля была в три раза более. Окруженные и теснимые со всех сторон, наши кавалеристы вступили в рукопашный сабельный бой; и гибель их была неизбежна, ежели бы в эту минуту не пришла 5-я дивизия пехоты (точнее, 7 батальонов из входивших в ее состав Архангелогородского и Вологодского пехотных полков, а также 3-я батарейная батарея. — Ю. С). Лабинцов находился невдалеке от Тура.
      Узнав об опасности Толстого, он велел своей дивизии сбросить ранцы и каски и во главе ее беглым шагом явился на поле сражения. Венгры, не имея даже посредственной пехоты, боялись нашей. Появление Лабинцова обратило их в бегство; мы преследовали их десять верст до замка Сомбола (Замбок. — Ю. С), где воспользовались обедом, приготовленным для Высоцкого и его окружающих»76. Русские потеряли при Туре 8 чел. убитыми и 58 раненными и контуженными77.
      21  июля Лабинцов со своей 5-й дивизией участвовал в сражении при Дебречине (Дебрецине), где русские столкнулись с 15-тыс. венгерским корпусом Шандора Надя. 5-я дивизия держалась чрезвычайно стойко. У венгров в начале этого, победного для русских, сражения был серьезный перевес в артиллерии — 36 орудий против 16-ти у наших — и хорошие артиллеристы. В какой-то момент начальник русского 2-го корпуса генерал П. Я. Куприянов был ранен осколком гранаты в правую ногу, которую пришлось ампутировать. Командование корпусом взял на себя Лабинцов. Интересно, что начальником штаба 2-го корпуса был тогда служивший в 1828 г. так же, как и Лабинцов, в 39-м егерском полку А. К. Ушаков78.
      В 1849 г. генерал-лейтенант Лабинцов был награжден вторым по значимости русским орденом Св. Александра Невского, а в 1851 г. — алмазными знаками этого ордена, в 1850 г. — австрийским орденом Железной Короны 1-й степени, в 1851 г. — прусским орденом Красного Орла 1-й степени, в 1853 г. — австрийским орденом Леопольда 1-й степени79.
      В 1852 г. генерал-лейтенант Лабинцов оставался начальником 5-й пехотной дивизии, в 1855—1856 гг. числился командующим одновременно 1-й и 3-й пехотными дивизиями80. С 1856 по 1862 г. он командовал уже 1-м армейским корпусом. В 1856 г. Иван Михайлович был пожалован табакеркой с императорским портретом, через два года — знаком отличия за 35 лет беспорочной службы. В 1859 г. Лабинцов был произведен в генералы от инфантерии со старшинством с 8 сентября. 26 августа 1862 г. генералу от инфантерии Лабинцову была предоставлена на 12 лет аренда с годовой прибылью в 3 тыс. руб., в 1868 г. выделены 3 тыс. десятин земли, в 1869 г. пожалована украшенная бриллиантами табакерка, в 1874 г. аренда 1862 г. продолжена на 6 лет, в 1880 г. — еще на 6 лет. С 1863 г. Лабинцов числился по армейской пехоте в запасных войсках и по 80-му пехотному Кабардинскому генерал-фельдмаршала князя Барятинского полку81.
      После выхода в запас генерал от инфантерии Иван Михайлович Лабинцов поселился в Вильне, где жил «богатым человеком», «пользуясь заслуженным уважением»: к 1875 г. его избрали в почетные мировые судьи82. По обычаю кавказских генералов Лабинцов женился поздно и после перевода в Россию. От этого брака у него была дочь Екатерина, которая вышла замуж за юриста Николая Михайловича Клингенберга, в дальнейшем ковенского, вятского, владимирского и Могилевского губернатора, тайного советника и сенатора83.
      Генерал от инфантерии Иван Михайлович Лабинцов скончался в возрасте 81 года в Вильне 7 сентября 1883 года84. Похоронен в Санкт-Петербургской Александро-Невской лавре на Тихвинском кладбище, возле своей супруги Екатерины Филипповны, умершей 25 августа 1870 года85.
      Примечания
      1. Акты, собранные Кавказскою археографическою комиссиею (АКАК). Т. VII. Тифлис. 1878, с. 750.
      2. ЛАЧИНОВ Е.Е. Отрывок из «Исповеди». В кн.: Кавказский сборник. Т. I. Тифлис. 1876, с. 138.
      3. МУРАВЬЁВ-КАРСКИЙ Н.Н. Первое взятие русскими войсками города Карса (июнь 1828 года). (Писано в 1831 году.) — Русский архив. 1877, т. I, № 3, с. 335.
      4. «Происходит из детей боярских и записан в 6-й части родословной дворянской книги по Тульской губернии». КЛИНГЕНБЕРГ, рожденная ЛОБЫНЦЕВА Е.И. По поводу статьи «Воспоминания гр. К.К. Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 г.» — Русская старина. 1911, т. 145, № 3, с. 604; История «дворян» и «константиновцев». 1807—1907. [Б.м., б.г.] В кн.: Алфавитный список, с. 90. (Лабинцов Иван).
      5. Список генералам, штаб- и обер-офицерам всей Российской Армии, с показанием чинов, фамилий и знаков отличия. СПб. 1828, с. 542—543; Там же. СПб. 1831, с. 269—270; Список генералам по старшинству. СПб. 1840, с. 380; Кавказский сборник, т. I, с. 138; ПОТТО В. Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях. Т. IV. Турецкая война 1828—1829 гг. СПб. 1889, с. 59.
      6. ЗИССЕРМАН А. История 80-го пехотного Кабардинского генерал-фельдмаршала князя Барятинского полка. (1726—1880). Т. II. СПб. 1881, с. 241.
      7. Кавказский сборник, т. I, с. 138—139.
      8. Русский архив. 1877, т. I, № 3, с. 335.
      9. Кавказский сборник, т. I, с. 139.
      10. ПОТТО В.А. Ук. соч., т. IV, с. 60.
      11. Русский архив, т. I, № 3, с. 335—336.
      12. Там же, с. 336.
      13. Кавказский сборник, т. I, с. 140—141.
      14. Военный Орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия. Именные списки 1769—1920. Биобиблиографический справочник. М. 2004, с. 251.
      15. Русский архив. 1877, т. I, № 3, с. 337.
      16. Воспоминания Александра Семёновича Гангеблова. — Русский архив. 1886, т. II, № 6, с. 258.
      17. Список генералам, штаб- и обер-офицерам всей Российской Армии..., с. 269.
      18. Воспоминания графа Константина Константиновича Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 года (продолжение). — Русская старина. 1910, т. 144, № 11, с. 285.
      19. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 240; ЛУГАНИН А.И. Опыт истории Лейб-Гвардии Волынского полка. Ч. II. 1850—1879. Варшава. 1889, прил. № 11, с. 16; Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е января. СПб. 1840, с. 380.
      20. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 76-78.
      21. Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е января, с. 380; ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 87, 240.
      22. МИЛЮТИН Д.А. Год на Кавказе. 1839—1840. В кн.: Осада Кавказа. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века. СПб. 2000, с. 207—208.
      23. ЕГО ЖЕ. Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане. СПб. 1850, с. 33—35 и др.
      24. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 105—109; Кабардинский полк. В кн.: Военная энциклопедия в 18 томах, изданная И.Д. Сытиным. СПб. 1911 — 1915; Список генералам по старшинству, 1840, с. 380.
      25. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 169-173, 198-199.
      26. Там же, с. 241.
      27. Там же, с. 219—222.
      28. Список генералам по старшинству. Исправлено по 17-е марта. СПб. 1844, с. 320.
      29. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 379, 467.
      30. Русская старина. 1910, т. 144, № 11, с. 285.
      31. ОЛЬШЕВСКИЙ М.Я. Кавказ с 1841 по 1866 год (продолжение). — Русская старина. 1893, т. 79, № 8, с. 300-301.
      32. См., например: Воспоминания Григория Ивановича Филипсона (продолжение). — Русский архив. 1884, т. I, № 2, с. 372—373; БЕКЛЕМИШЕВ Н.П. Поход графа Воронцова в Дарго и «Сухарная экспедиция» в 1845 г. (Из Записок участника). В кн.: Даргинская трагедия. 1845 год. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века. СПб. 2001, с. 547.
      33. Записки генерала Отрощенко (продолжение). — Русский вестник. 1877, т. 132, № 11, с. 262.
      34. МАЕВСКИЙ С.И. Мой век или История генерала Маевского. 1779—1848 (продолжение). — Русская старина. 1873, т. 8, № 9, с. 265.
      35. FREMONT-BARNS G. The Napoleonic Wars. The Peninsular War, 1807—1814. Oxford. 2002, p. 68.
      36. Вот описание черкесского разбойника — карамзады — из романа Е. П. Лачиновой (урожденной Шелашниковой, псевдоним «Хамар-Дабанов»), жены кавказского генерала, «Проделки на Кавказе» (1844), изображающее как раз черты этой «героической неопрятности»: «Одежда карамзады состояла в простой длинной черкеске темного цвета, из-под которой на груди блестела на белом бешмете кольчуга. Руки также были защищены кольчатыми наручами, приделанными к налокотникам; из-под наручей виднелась пунцовая материя, которая предохраняла тело от трения о сталь. Восемнадцать патронных хозров, заткнутых обернутыми в тряпки пулями, вложены были по обеим сторонам груди в гаманцы черкески. Длинные рукава, оборванные к концу, служили доказательством, что разбойник, находясь в горячих боях, выпустив все хозры, вынимал запасные заряды и, не имея чем обернуть пули, рвал, как водится, концы своих рукавов. Черкеска его в некоторых местах была прострелена и не зачинена. По черкесскому обычаю, там не кладут заплат, где пролетела пуля. Удары шашки обозначались узкими сафьянными полосами, нашитыми изнанкою вверх на тех местах, где было прорублено». ХАМАР-ДАБАНОВ Е. [ЛАЧИНОВА Е.П.] Проделки на Кавказе. Роман. Став­рополь. 1986, с. 194—195.
      37. ТОЛСТОЙ Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 6. М. 1936, с. 24.
      38. ДОНДУКОВ-КОРСАКОВ А.М., князь. Мои воспоминания. 1845—1846 гг. В кн.: Старина и новизна. Исторический сборник. Кн. 6. СПб. 1903, с. 146—147.
      39. «Будучи еще неизвестным подпоручиком и командуя слабого состава ротой 39-го егерского полка, Лабынцев при штурме Карса в 1828-м году добыл себе офицерского Георгия 4-го класса, когда атаковал по приказанию своего непосредственного начальства, если не сказать — противно приказанию Паскевича. В России нет никого, кто мог бы сравниться по отваге с армейским подпоручиком, сознающим, что за ним только и есть, что его мундир, и воображающим, что весь мир готов ему подчиниться; беззаботно и весело ставит он на одну и ту же карту и свое настоящее и будущее». Русская старина. 1910, т. 144, № 11, с. 286; ГЕЙМАН В.А. 1845 год. Воспоминания. В кн.: Кавказский сборник. Т. III. Тифлис. 1879, с. 289.
      40. Старина и новизна, кн. 6, с. 59—60.
      41. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 242; Старина и новизна, кн. 6, с. 133.
      42. Старина и новизна, кн. 6, с. 144—145.
      43. Русский архив, 1884, т. I, № 2, с. 373.
      44. Старина и новизна, кн. 6, с. 53.
      45. Воспоминания Григория Ивановича Филипсона (окончание). — Русский архив, т. II, № 3, с.109.
      46. Старина и новизна, кн. 6, с. 154—155.
      47. БЕКЛЕМИШЕВ Н.П. Ук. соч., с. 547.
      48. НИКОЛАИ А.П., барон. Из воспоминаний о моей жизни. Даргинский поход 1845. — Русский архив. 1890, т. II, № 6, с. 249—250.
      49. Старина и новизна, кн. 6, с. 115.
      50. Воспоминания графа Константина Константиновича Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 года (продолжение). — Русская старина. 1911, т. 145, № 2, с. 275.
      51. Русский архив. 1884, т. I, № 2, с. 373.
      52. Кавказский сборник. Т. III. Тифлис. 1879, с. 312—314.
      53. Там же, с. 370—371.
      54. ДЕЛЬВИГ Н.И. Воспоминание об экспедиции в Дарго, с. 437.
      55. Кавказский сборник, т. III, 1879, с. 329; Старина и новизна, кн. 6, с. 130.
      56. Русская старина. 1911, т. 145, № 2, с. 282.
      57. Русский архив, т. II, № 6, с. 270.
      58. ЩЕРБИНИН М.П. Биография генерал-фельдмаршала князя Михаила Семёновича Воронцова. СПб. 1858, с. 242.
      59. Воспоминания графа Константина Константиновича Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 года (окончание). — Русская старина. 1911, т. 145, № 3, с. 466; Старина и новизна, кн. 6, с. 133, 135, 146—147.
      60. Старина и новизна, кн. 6, с. 146—147; Из воспоминаний А. А. Харитонова (продолжение). — Русская старина. 1894, т. 81, № 3, с. 84.
      61. Кавказский сборник, т. III, с. 262, 291.
      62. КОСТЕНЕЦКИЙ Я. Записки об Аварской экспедиции на Кавказе 1837 года. — Современник. 1850, т. XXIII. № 10, отд. II, с. 82, 89; т. XXIV, № 11, отд. II, с. 74.
      63. ВЕНЮКОВ М.И. Кавказские воспоминания (1861 — 1863). — Русский архив, т. I, с. 443.
      64. Обзор военных действий на Кавказе в 1845 году. Тифлис. 1846, с. 69—70.
      65. Там же, с. 74; Кавказский сборник, т. III, с. 342—343.
      66. Даргинская экспедиция. Военная энциклопедия...
      67. Архив князя Воронцова. Кн. XXXVI. М. 1890, с. 266.
      68. Кабардинский полк. Военная энциклопедия... СПб. 1911—1915; Лабинцов Иван Михайлович. Русский биографический словарь. [Электронный ресурс].
      69. Русский архив. 1884, т. I, № 2. с. 372.
      70. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 241.
      71. Русская старина. 1894, т. 81, № 3, с. 84—85.
      72. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 242.
      73. А.П. Ермолов имеет в виду французского генерала и политического деятеля Кристофа Луи Леонаде Ламорисьера (1806—1865), стрелка-зуава, с 1830 г. служившего в североафриканских колониях Франции — Марокко и Алжире (генерал-губернатором последнего Ламорисьер был с 1845 г.). В 1847 г. Ламорисьер пленил Абд-Эль-Кадера, чем завершил завоевание французами Алжира. В 1846 г. его избрали в палату депутатов. Когда 24 февраля 1848 г. во Франции началась революция, популярный Ламорисьер стал начальником национальной гвардии. На этом посту генерал отказался стрелять в народ, чем способствовал успеху восстания. Позже, однако, Ламорисьер помог Кавеньяку подавить революцию, стал военным министром, затем чрезвычайным послом в Петербурге и, наконец, вице-президентом законодательного собрания Франции. В ночь накануне государственного переворота 2 декабря 1851 г., когда к власти пришел диктатор Луи Наполеон (будущий император Франции Наполеон III), Ламорисьер был арестован и выслан за границу. В 1860 г. он возглавил армию римского папы Пия IX, но уже 18 сентября того же года был разбит пьемонтскими войсками в битве при Кастельфидардо, бежал в Анкону и был взят в плен вместе с ее гарнизоном. Последние годы жизни провел во Франции.
      74. Архив князя Воронцова, кн. XXXVI, с. 380.
      75. Дневник барона Л.П. Николаи, веденный им во время Венгерской кампании 1849 г. — Русская старина. 1877, т. ХД, № 9, с. 108—109.
      76. СОНЦОВ Д.П. Из воспоминаний о Венгерской кампании. В кн.: Девятнадцатый век. Исторический сборник. Кн.1. М. 1872, с. 268—269.
      77. Хронологический указатель военных действий Русской Армии и Флота. ТЛИ. 1826— 1854 гг. СПб. 1911, с. 129, 134; Венгерская война 1848—49 гг. В кн.: Военная энциклопедия в 18 томах, изданная И.Д. Сытиным.
      78. Дневник барона Л.П. Николаи, веденный им во время Венгерской кампании 1849 г. (продолжение). — Русская старина. 1877, т. XX, № 10, с. 247—249.
      79. Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е апреля. СПб. 1880, с. 28.
      80. Список генералам по старшинству. Исправлено по 21-е декабря. СПб. 1852, с. 153; Список генералам по старшинству. Исправлено по 15-е июля. СПб. 1855, с. 108; Список генералам по старшинству. Исправлено по 17-е февраля. СПб. 1856, с. 108.
      81. Там же, с. 28—29; Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е февраля. СПб. 1883, с. 11.
      82. Русская старина. 1894, т. 81. № 3, с. 84; ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 242; Памятная книжка Виленской губернии на 1875 год. Вильна. 1875, с. 78.
      83. Русская старина. 1911, т. 145, № 3, с. 604; Правительствующий Сенат. СПб. 1912. Сенаторы, присутствующие в департаментах, с. 45—46. 26-летний выпускник юридического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета Николай Михайлович Клингенберг в 1879 г. был переведен в Вильну на должность товарища губернского прокурора. Тогда, вероятно, и произошло его знакомство с Екатериной Ивановной Лабинцовой. С 1883 г. Клингенберг был виленским полицмейстером, с 1891 — ковенским, с 1896 — вятским, с 1901 — владимирским, с 1902 — могилевским губернатором. В Могилеве террористы дважды покушались на жизнь Клингенберга: в первый раз бомба, брошенная под экипаж губернатора, не взорвалась; во второй раз террористка дважды выстрелила в Клингенберга из пистолета. После тяжелого ранения Николай Михайлович был переведен в Сенат. К 1914 г. тайный советник Клингенберг был награжден орденом Белого Орла, 1-й степенью орденов Св. Станислава и Св. Анны и орденом Св. Владимира 2-й степени. Список гражданским чинам первых трех классов. Исправлен по 1-е сентября 1914 г. Пг. 1914, с. 258. В 1917 г. Николай Михайлович и Екатерина Ивановна Клингенберги проживали в Петрограде, Троицкая, 36. Их дочь, Елизавета Николаевна, — на Каменноостровском проспекте, 21. Весь Петроград на 1917 год. Адресная и справочная книга г. Петрограда, с. 317. В 1924 г. супругов Клингенбергов в городском справочнике уже не было, а единственная внучка кавказского героя — Елизавета Николаевна Клингенберг — к 1928 г. служила в Свердловске, скорее всего, не по своей воле. Обречены по рождению... По документам фондов: Политического Красного Креста. 1918—1922. Помощь политзаключенным. 1922— 1937. СПб. 2004, с. 293.
      84. Всемирная иллюстрация. 1883, № 767, т. XXX, № 13, 17 сентября, с. 227.
      85. Николай Михайлович, Великий Князь. Петербургский некрополь. Т. 2. СПб. 1912, с. 584.