Парунин А. В. Парунин А. В. К вопросу об изучении обстоятельств смерти Ибак-хана и некоторые проблемы истории Тюменского ханства в конце XV - начале XVI вв.

Был у нас и такой ирой, по сравнению с которым Геркулес - просто щенок.
Леонтий Константинович Кислянский (1641 - ок. 1697) - человек поистине непредсказуемой судьбы.
О его жизни и деятельности до 1670-х гг. сведений не сохранилось. С 1671 по 1677 год Л.К. Кислянский был живописцем при Посольском приказе и оружейной палате в Москве. В 1678 г. «живописного дела мастер Леонтий Константинов сын Кислянский за многую работу написан по Московскому списку», т.е.  пожалован московским дворянством.
С 1680 г. Кислянский уже был письменным головою в Иркутском остроге, а с 1689 г. - уже и воеводой. Карьерный рост "маляра" заметен невооруженным глазом. Попутно он занимался горным делом и продолжал пописывать. В частности, считается, что он заложил в Иркутске традиции иконописи.
Но дело не в этом - дело в том, что Кислянский умел вовремя пустить пыль в глаза.
Например, в 1685 г. в воздухе просто витала угроза войны и с Китаем, и с монголами. Тут надо было держать по ветру. И опытный служака, выбившийся с самых низов всеми правдами и неправдами (насчет второго, как мне кажется, более похоже - ну не может богомаз быть одновременно и рудознатцем, и политиком, и полководцем - и все в одинаковой мере делать талантливо!), учуял тренд.
5 июня 1685 г. Леонтий Константинович пишет князю К.О. Щербатову (енисейский воевода), что мол-де, напали злые татаровя мунгалы изгоном на Тункинский острог, осадили его тьмой войска, а в начальных людях у них - сами Цэцэн-нойон и Шиптар-батур! 
А в Тункинском аж 43 казака! А монголов, судя по отписке Кислянского - 10 тысяч! И месяц злые татаровя мунгалы осаждали героический Верден Тункинский острог. Да не на тех напали - лично Кислянский, видать, подбирал гарнизон - вышли служилые на вылазку и отогнали от стен ворога лютого. Правда, потери понесли - не без этого. Не покривил душой письменный голова - убито было 3 чудо-богатырей, да 6 в плен к бусурманам попало. Но не это важно, а то, что отошли они от стен острога и стали вокруг него кольцом.
Тут и время пришло для нашего величайшего героя - узнав о том, что в Тункинском не все благополучно, роздал Леонтий свет-Константиныч, из казенных из запасов ружьишко местной иркутской голытьбе, поверстав в службу всех, кто "в службу пригож", и набрав аж 120 (СТО ДВАДЦАТЬ) крестьян, лавочников и нищих, повел их смело к Тункинскому, чтобы спасти Иркутск от злых татаровей мунгал!
Видать, был тот Леонтий сведущ в древнерусской словесности и знал, что у нас иначе не бывает - один бился с тысячей, а два - с тьмой.
Расчет верен оказался - только узнал Цэцэн-нойон, что на него такое грозное войско идет (а как же - втрое больше, чем в Тункинском!), так и бежал со срамом великим, и войско его десятитысячное бежало, теряя скот и обозы!
За сию великую победу все участники "Тункинского сидения" были награждены отрезами кумача, а лично письменный голова Леонтий Константинович Кислянский получил за такой беспримерный подвиг серебряный ковш, соболей и китайские шелка в награду.
А Петр I, как неразумный вьюнош, выбить приказал медаль "Небываемое - бывает!" только в честь какого-то захвата бота "Гедан" и шнявы "Астрильд" в устье Невы абордажной партией!
Не понимал Петрушка - заморская чертушка, что были у нас и покруче богатыри! Ведь на каждого "кислянца" по 83 мунгала приходилось, а оно вон чЁ! Бежали, ироды, смазав жиром сурчиным пятки копыта коней!
Ссылки про этот беспримерный и незаслуженно забытый подвиг русского оружия ведут в ЦГАДА, в фонды Сибирского приказа.
А видел ли кто какие еще документы по этому уникальному случаю колониальных войн, когда 120 человек-непрофессионалов смогли бы разогнать 10 000 воинов?

Майоров А. В. Тайна гибели Михаила Черниговского // Вопросы истории. - 2015. - № 9. - 95-118.
20 сентября 1246 г. по приказу Батыя в Орде были убиты черниговский князь Михаил Всеволодович и его боярин Фёдор. Это событие, произведшее, безусловно, сильное впечатление на современников, отразилось как в русских, так и в иностранных источниках. Папский посол Джованни дель Плано Карпини, побывавший в ставке Батыя весной 1247 г., летописец Даниила Галицкого, летописи Северо-Восточной Руси и житийное Сказание об убиении Михаила единогласно свидетельствуют, что Михаил был казнен за демонстративный отказ выполнить языческие обряды, обязательные перед личным посещением хана: в частности, отказался поклониться идолу Чингисхана1. Историками уже давно замечено, что отказ от исполнения религиозных обрядов мог быть лишь поводом для убийства Михаила, а подлинные его причины носили иной характер2. Дело в том, что неисполнение требований посольского церемониала, хотя бы и связанных с религиозными обрядами монголов, не могло повлечь за собой смертной казни. Монгольские правители отличались веротерпимостью и не требовали от своих подданных перемены религии.
Убийство Михаила, как совершенно нетипичный, с точки зрения монгольских обычаев, случай, отметил уже Плано Карпини: «И так как они (монголы. — А.М.) не соблюдают никакого закона о богопочитании, то никого еще, насколько мы знаем, не заставили отказаться от своей веры или закона, за исключением Михаила, о котором сказано выше»3.
Весьма вероятно, что требование поклониться идолу Чингисхана предъявлялось и другим русским князьям, посещавшим ставку Батыя, в частности, Ярославу Всеволодовичу и Даниилу Романовичу. Об этом может свидетельствовать сообщение летописца Даниила Галицкого о встрече его князя в Орде с неким «человеком Ярослава» по имени Сонгур: «пришедшоу же Ярославлю человеку Сънъгоуроуви, рекшоу емоу: “ Брат твои Ярославъ кланялъся коустоу и тобе кланятися”»4. Можно согласиться с доводами А.А. Горского, что под «поклонением кусту» летописец подразумевает поклонение монгольским идолам, среди которых главным был идол Чингисхана, располагавшийся рядом с каким-то священным деревом5.
Вероятно, через этот ритуал прошел и Даниил Романович; во всяком случае, описание выпавших ему испытаний летописец заключает словами: «и поклонися по обычаю ихъ, и вниде во вежю его (Батыя. - A.M.)». Впрочем, не исключено, что Даниилу каким-то образом удалось избежать исполнения наиболее унизительных обрядов («избавленъ бысть Богомъ и злого их бешения и кудешьства»)6. Последнее может означать, что требования монголов не всегда носили обязательный характер.

При таких обстоятельствах неисполнение Михаилом Всеволодовичем условий придворного церемониала могло быть лишь внешним поводом к расправе с ним. Этот факт не ускользнул от внимательного взгляда Плано Карпини, отметившего, что монголы для «некоторых» подчиненных им правителей «находят случай, чтобы их убить, как было сделано с Михаилом и с другими», «выискивают случаи против знатных лиц, чтобы убить их»7. Современные исследователи также говорят об изначально предвзятом отношении Батыя к Михаилу, обусловленном, прежде всего, политическими причинами8.
«Пролитие крови в Орде, — пишет А.Г. Юрченко, - событие из ряда вон выходящее (обычно монголы прибегали к отравлению). Не подлежащий сомнению факт — обезглавливание князя — указывает на то, что Михаил игнорировал какое-то весьма существенное монгольское предписание, но оно лежит вне сферы придворных церемоний»9. На этом основании историк отказывается доверять «агиографической легенде», представленной в русских источниках и в рассказе Карпини, записанном, по всей видимости, со слов русского информатора. «Скорее всего, - пишет Юрченко, - русская версия трагической истории князя Михаила является от начала до конца вымышленной; в противном случае она имела бы повторы»10.
В качестве подлинной причины расправы Батыя с черниговским князем историками выдвигалось убийство по приказу последнего монгольских послов в Киеве осенью 1239 г.11 или опасные для татар контакты Михаила с Западом - венгерским королем и римским папой12 — или же, наконец, интриги против черниговского князя его главных соперников в борьбе за Киев - Даниила Романовича и Ярослава Всеволодовича. К числу возможных противников Михаила, повлиявших на его трагическую судьбу, иногда относят даже других черниговских князей, недовольных его слишком большими властными амбициями13.
Однако любое из этих предположений на поверку оказывается либо недостаточно подкрепленным источниками, либо не может считаться достаточным основанием для вынесения смертного приговора в Орде.
Как устанавливает Горский, известие об убийстве Михаилом татарских послов в Киеве появилось только в московском великокняжеском летописании 70-х гг. XV в., куда оно попало из сравнительно поздней редакции Жития Михаила Черниговского14. Следовательно, это известие нельзя считать аутентичным, а сообщаемые в нем сведения — достоверными.
Родственные связи черниговского князя с венгерским королем Белой IV, на чьей дочери женился сын Михаила Ростислав, а также возможные контакты с Апостольским престолом через побывавшего в Лионе в 1245 г. архиепископа Петра, возможно, и не вызывали одобрения у монголов, но сами по себе эти связи не могли стать основанием для вынесения смертного приговора. Во всяком случае, связи с Западом, в частности, с венгерским королем и римским папой, поддерживали и другие русские правители, благополучно посещавшие ставку Батыя, прежде всего, Даниил Галицкий.
Интриги, которые нередко пускали в ход друг против друга русские князья, добиваясь расположения хана и стремясь устранить политических конкурентов, разумеется, могли спровоцировать враждебный настрой ханского двора в отношении Михаила, посетившего Батыя после своих главных соперников в, борьбе за Киев. Однако ко времени визита в Орду Михаил уже не мог претендовать ни на Киев, ни на Галич, а лишь искал подтверждения своих прав на Чернигов. Но самое главное — для вынесения смертного приговора требовались более веские основания, чем личная неприязнь к Михаилу его соперников среди русских князей. И эти основания должны были лежать в совершенно иной сфере: прежде всего, Михаил должен был иметь вину перед монгольским ханом, а не перед другими русскими князьями.
В канун монгольского нашествия на Южную Русь наиболее сильные ее князья Даниил Романович Галицкий и Михаил Всеволодович Черниговский, долгие годы боровшиеся друг с другом за власть над Киевом и Галичем, бежали из родной земли и через некоторое время оказались в Мазовии. Первым приют у мазовецкого князя Конрада, своего дяди по матери, получил Михаил. Перед самым нападением татар на Польшу к сыну Конрада Мазовецкого Болеславу прибыли Даниил и Василько Романовичи и также получили убежище. Более того, по словам Летописца Даниила Галицкого, «вдастъ емоу (Даниилу. — А.М.) князь Болеславъ град Вышгородъ»15 (ныне город Вышогруд (Wyszogryd) в Плоцком повяте Мазовецкого воеводства).
Теплый прием, оказанный мазовецкими князьями Романовичам, очевидно, вызвал недовольство со стороны Михаила Всеволодовича, который покинул Мазовию и вместе со своей семьей и казной отправился в «землю Воротьславьскоу»16.
Наше внимание привлекает одна подробность летописного рассказа. Достигнув Вроцлавской земли, Михаил «приде ко местоу Немецкомоу именемъ Середа». Здесь неожиданно на него напали местные жители из числа немцев, отняли имущество и перебили людей, в том числе убили неназванную по имени внучку князя: «оузревши же Немци, яко товара много есть, избиша емоу люди, и товара много отяша, и оуноукоу его оубиша»17.
Упомянутый летописцем город Середа нередко отождествляют с польским городом Серадзем на реке Варте, притоке Одера (ныне повятовый центр в Лодзинском воеводстве). К такому мнению пришел еще Н.М. Карамзин18, его придерживаются и некоторые современные авторы19.
Отождествление названий Середа и Серадз основано лишь на фонетическом сходстве и не учитывает указания летописи о том, что Михаил направлялся «в землю Вроцлавскую». Следовательно, город «именем Середа» должен был находиться где-то под Вроцлавом. Кроме того, Середа названа в летописи как «место немецкое», что, по-видимому, указывает на жившее здесь немецкое население.
Таким немецким городом неподалеку от Вроцлава может быть только существующий доныне польский город Сьрода-Сленска в Нижнесилезском воеводстве (польск. Środa Śląska), имеющий также немецкое название Ноймаркт-в-Силезии (нем. Neumarkt in Schlesien). Этот город был одним из центров немецкой колонизации, усилившейся после женитьбы в 1187 г. силезского князя Генриха I Бородатого на Гедвиге Андехс-Меранской20. Приглашенные Генрихом немецкие колонисты поселились в Сьроде в первой четверти XIII в., получив значительные привилегии; уже в 1230-х гг. в городе было распространено магдебургское право, точнее одна из его разновидностей - ноймарктское право21.

Генрих I Бородатый

Ядвига Силезская

Свадьба Генриха Бородатого и Ядвиги Силезской

Генрих II Благочестивый

Болеслав Рогатка
Долгое время исследователи связывали рассмотренное нами известие Галицко-Волынской летописи с содержащимся в так называемой Краледворской рукописи (чеш. Rukopis krälovödvorsky; нем. Königinhofer Handschrift) поэтическим сказанием об убиении немцами татарской царевны Кублаевны, которое стало причиной нападения татар на Чехию. Юная красавица, дочь хана Кублая, отправилась в путешествие на Запад в сопровождении десяти юношей и двух девушек. На ее сокровища и драгоценный наряд польстились немцы, устроившие засаду на дороге, по которой ехала Кублаевна, напали на нее, убили и ограбили. Узнав об этом, хан Кублай собрал несметные рати и пошел войной на Запад22.
В.Т. Пашуто, ссылаясь на исследование А.В. Флоровского, отметил, что нападение немцев на Михаила Всеволодовича, «между прочим, послужило поводом к созданию в Чехии повести об убиении татарской царевны»23. Это же замечание находим в работах Мартина Димника, автора единственной на сегодня научной биографии князя Михаила Всеволодовича24.
Действительно, реальный исторический факт — описанное в летописи убийство немцами русской княжны — мог послужить толчком к созданию легенды, которая с течением времени утратила историческую основу: русская княжна в ней превратилась в татарскую царевну. Такой вывод, еще в 1842 г. сделанный Франтишеком Палацким25 прочно закрепился в последующей литературе26.
В результате бурных дискуссий второй половины XIX — начала XX в. большинство исследователей пришло к выводу, что Краледворская рукопись, как и близкая к ней Зеленогорекая, является подделкой, изготовленной Вацлавом Ганкой и Йозефом Линдой ок. 1817 г. и выданной за отрывки более обширных манускриптов XIII века27. Но даже самые решительные скептики признавали, что сказание о Кублаевне и ряд других эпизодов созданы на основе древних исторических преданий, отразившихся в силезском фольклоре и памятниках средневековой письменности28.
Одним из них была песня об убийстве в Сьроде татарской княжны, впервые опубликованная в 1801 г. в еженедельнике «Вроцлавский рассказчик» (Der Breslaulische Erzähler) филологом и фольклористом Георгом Густавом Фюллеборном (Fülleborn) (1769-1803). Собственно говоря, песня повествует о победе над татарами жителей Сьроды, сумевших завлечь захватчиков в западню. Сюжет об убийстве княжны завершает песню. Широкую известность это произведение приобрело после его публикации в 3-м выпуске знаменитого сборника старинных немецких песен «Волшебный рог мальчика» (Des Knaben Wunderhom. Alte deutsche Lieder), изданном в 1808 г. в Гейдельберге Ахимом фон Арнимом й Клеменсом Брентано29.
В 1818 г. в издаваемом Йозефом фон Хормайром «Архиве географии, истории, государствоведения и военной науки» (Archiv für Geographie, Hystorie, Staats- und Kriegskunde) была опубликована еще одна легенда с подобным сюжетом. Хозяин замка Дивин близ Микулова (ныне — город Подивин в районе Бржецлав, Южноморавского края Чехии) принял у себя двух дочерей хана Кублая, путешествовавших по западным странам, и не смог удержаться от соблазна присвоить их небывалые сокровища. Убив обеих девушек, он сбросил их тела в пропасть. Однако девы воскресли и грозно поднялись из бездны, взывая о мести, застыв в виде двух огромных скал, упирающихся прямо в замок. По этим приметам хан Кублай легко нашел убийцу и жестоко отомстил всей Моравии30.
И все же, разоблачение Краледворской рукописи как фальсификата ослабило интерес к европейским параллелям известия Галицко-Волынской летописи. Большинство новейших исследователей вообще не касаются этого популярного некогда сюжета, и многие результаты прежних изысканий ныне прочно забыты. Так, по мнению Н.Ф. Котляра, «приключение в Силезии» беглого черниговского князя, «когда жители какого-то города разграбили обоз Михаила и убили его внучку, не отражено ни в других русских, ни в известных нам иноземных источниках»31. В новейшем чешском издании Галицко-Волынской летописи известие об убийстве немцами внучки Михаила вообще оставлено без комментария32.
Между тем, как мы уже отметили, вопрос о европейских параллелях интересующего нас летописного сообщения не исчерпывается сведениями из Краледворской рукописи и, следовательно, не может быть поставлен в зависимость от отношения к этому памятнику.
Во второй половине XIII в. вскоре после канонизации Ядвиги Силезской (Гедвига Авдехс-Меранская, жена и мать силезских князей Генриха I Бородатого и Генриха II Благочестивого) было составлено ее жизнеописание, известное как Житие или Легенда о Святой Ядвиге (лат. Vita Sanctae Hedwigis или Legenda de vita beate Hedwigis quondam ducisse Slesie, нем. Das Leben der Hedwig von Schlesien) Существуют две латиноязычные редакции памятника — краткая minora) и пространная (Legenda majora), дошедшие до нас во множестве списков XIV—XVIII веков. В большинстве списков обе редакции следуют друг за другом, к ним добавлены общее введение; генеалогический трактат и таблица, а также канонизационная булла папы Климента IV от 26 марта 1267 года33.
Существует также представленная несколькими списками иллюстрированная версия легенды. Ее древнейший список датирован 1353 годом. Рукопись изготовлена на пергамене по заказу легницкого и бжеского князя Людвига I Справедливого (ок. 1321—1398) мастером Николаем Прузиа из предместья Дубина (Nicolai pruzie foris civitatem Lubyn) для церкви Св. Ядвиги в Бжеско. В XVII—XIX вв. рукопись хранилась в городе Остров-над-Огржи (чеш. Ostrov, нем. Schlackenwerth), отсюда — принятое в литературе ее название — Островский или Шлакенвертский кодекс. После второй мировой войны манускрипт был вывезен в Северную Америку, в настоящее время он хранится в Исследовательском институте Гетти (Лос-Анджелес, США) (Getty Research Institute. Ms. Ludwig XI 7)34.
Для наших дальнейших наблюдений важно отметить, что только девять миниатюр Островского кодекса 1353 г. находят прямое соответствие с текстом легенды, читающимся в этой рукописи. Остальные пятьдесят две миниатюры выполнены на отдельных листах и тексту легенды не соответствуют.
Из несоответствующих тексту легенды миниатюр Островского кодекса три относятся к теме монгольского нашествия на Силезию. Две миниатюры представляют битву при Легнице и смерть Генриха Благочестивого в бою, третья изображает вражеское войско под стенами Легницкого замка с отсеченной головой князя Генриха, насаженной на монгольское копье35.
Во второй четверти XV в. для Костела Святого Духа во Вроцлаве неизвестным мастером был изготовлен триптих со сценами из Жития Святой Ядвиги. Среди изображенных на нем сюжетов были три упомянутые сцены сражения под Легницей и осады города татарами, повторяющие (с незначительными изменениями) миниатюры Островского кодекса. Во время второй мировой войны центральная часть триптиха была утрачена, а уцелевшие его части ныне хранятся в Национальном музее в Варшаве36.
В 1424 и 1451 гг. были сделаны два перевода Жития Святой Ядвиги на немецкий язык, сохранившиеся в списках того же времени. Особого внимания заслуживает перевод 1451 г., выполненный по латинской рукописи, переписанной в 1380 г. по повелению легницкого князя Руперта I (1347—1409) для одного из знатных жителей Вроцлава. Перевод 1451 г. сохранился в виде иллюстрированной рукописи (Хорниговский кодекс, по имени заказчика Аштона Хорнига - Biblioteka Uniwersytecka we Wrociawiu, rkp. sygn.: IV F 192), очень близкой по содержанию текста и миниатюрам к Островскому списку, однако миниатюры Хорниговского кодекса выполнены более искусно и тщательно37.
Еще один немецкий перевод Жития Святой Ядвиги (близкий к переводу 1451 г., но не тождественный ему) был положен в основу первого печатного издания памятника, увидевшего свет во Вроцлаве в 1504 г. в типографии Конрада Баумгартена, незадолго перед тем переехавшего из Оломоуца. В этом издании читаются семь дополнительных сюжетов, отсутствующих во всех ныне известных списках легенды. Все дополнительные сюжеты тематически связаны с нашествием татар38.
В оригинальных дополнениях печатного издания легенды раскрываются причины татарского вторжения в Польшу и описывается маршрут движения захватчиков через Силезию. Наряду с описаниями, основанными на народных преданиях, здесь содержится немало реальных деталей, находящих прямые или косвенные подтверждения в других источниках. Прежде всего, это касается описаний битвы под Легницей, смерти Генриха Благочестивого и последующей осады татарами Легницы, изложенных в издании 1504 г. на основе источников, более древних, чем основной текст немецкой версии легенды39.
В первом печатном издании текст легенды сопровождают шестьдесят семь снабженных подписями гравюр, выполненных в технике ксилографии, иллюстрирующих, в том числе, оригинальные известия о татарах. Эти миниатюры в деталях отличаются от рисунков известных ныне лицевых списков легенды, хотя, несомненно, происходят из одного с ними источника, по-видимому, оригинальные известия немецкого издания читались в каком-то более раннем латиноязычном памятнике, генетически связанном с Легендой о Святой Ядвиге, поскольку некоторые из этих известий находят параллели в миниатюрах на вставных листах Островского кодекса 1353 г., в котором отсутствуют соответствующие изображениям тексты. Исследователями давно сделан вывод, что миниатюры, выполненные на отдельных листах Островского кодекса, древнее его текста или, во всяком случае, списаны с более древних оригиналов40.
О существовании первоначальной латинской версии оригинальных известий о татарах, воспроизведенных в немецком издании 1504 г., может свидетельствовать недавнее открытие нового средневекового источника — Истории князя Генриха (лат. Historia ducis Hernici). Латинский текст этого произведения, писанный почерком конца XV в. (так называемый позднеготический курсив), обнаружен Станиславом Солицким на трех чистых страницах латинского издания Нюрнбергской хроники Хартмана Шеделя (fol. 259v-260v), хранящегося ныне в Библиотеке Вроцлавского университета (Biblioteka Uniwersytecka we Wrociawiu, inkunabui sygn.: XV F 142)41.
Изданная Антоном Кобергером в Нюрнберге в 1493 г. Всемирная хроника Шеделя (лат. Liber Chronicarum, нем. Die Schedelsche Weltchronik) пользовалась исключительной популярностью, поскольку содержала ок. 1800 гравюр и карт, выполненных в технике ксилографии и раскрашенных (в некоторых сохранившихся экземплярах) от руки. В один год были изданы латинский текст книги, написанный Хартманом Шеделем и ее немецкий перевод, выполненный Георгом Альтом42.
Сравнительно-текстологический анализ, проведенный Ст. Солицким, показывает, что История князя Генриха могла быть одним из источников оригинальных дополнений о татарах в немецком издании Жития Святой Ядвиги43.
Для нас важно отметить, что, в новонайденной Истории князя Генриха читается тот же рассказ об убийстве жителями Ноймаркта татарской императрицы, ставшем причиной разорения Силезии татарами. По-видимому, этот рассказ можно считать первой известной ныне письменной фиксацией латиноязычного оригинала Повести об убиении татарской царевны. Немецкоязычная версия повести в составе печатного издания Жития Святой Ядвиги Силезской, представляет собой несколько более расширенную редакцию этого же памятника.
Один из рассказов, дополняющих восьмую главу Жития Святой Ядвиги, в немецком издании 1504 г. озаглавлен «Как бюргеры и община города Ноймаркта убили татарскую императрицу вместе с ее господами, рыцарями и кнехтами, и не более как две девушки из ее служанок оттуда ушли живыми» (Alhy dy burger und dy gemeyne der stat zu dem Newmargk erschlagen dy Tatteriscbe keyszerinn mytsampt yren herren ritter unnd knechten und nicht mer dan czwo meyde vonn yren dynerinn dar vonn lebende quamenn).
В отличие от варианта Краледворской рукописи в немецкой версии Жития Святой Ядвиги жители Ноймаркта убивают не дочь, а супругу татарского правителя, называемого «императором» (keyszer): «Они поддались этому злому и необдуманному совету и убили господ, рыцарей и кнехтов вместе с императрицей и ее девушками и служанками, и никого не оставили в живых, кроме двух из ее девушек, которые прятались в темном подвале и в ямах и таким образом с большой осторожностью и трудностями вернулись домой в свою страну. И когда они таким образом вернулись домой, они рассказали своему господину императору с большим плачем и жалобами о печальной смерти его супруги, как и где это произошло, и сказали: “О всемогущий император, мы с твоей супругой императрицей и ее князьями и господами следовали через некоторые города и страны христиан, которые оказывали нам большие почести и тому подобное, за исключением одного города по имени Ноймаркт, который расположен в Силезии. Там наша императрица вместе с ее князьями и господами была злейшим образом избита и убита бюргерами этого города, а мы двое оттуда бежали в великом страхе и нужде”. Как только этот император услышал о такой печальной участи своей супруги, и о своих господах и рыцарях, он чрезвычайно ужаснулся и, движимый гневом, сказал, что его голове не будет покоя до тех пор, пока это убийство, совершенное в отношении его супруги, не отплачено христианам большим кровопролитием и опустошением их страны. После и обратился к богатым людям, которые должны были ему помочь посчитаться с христианами за смерть своих господ и супруги императора. В некоторое время собралось до пятисот тысяч человек»44.
Из дальнейшего повествования выясняется, что татарского императора, чью супругу убили жители Ноймаркта, звали Батус (Bathus), и это убийство спровоцировало нападение татар на Венгрию, Русь и Польшу: «Тогда этот татарский император, называемый Батус, собрал злых людей и разделил свое войско на две части, и с одним войском прибыл он лично в Венгрию. И это было во времена короля Беле, по Рождеству Христову в 1241 году, во время папы римского Гоннория Третьего и императора Римской империи Фридриха. И пролилась большая кровь в Венгрии, что невозможно описать, и были убиты великие господа, епископы и прелаты, и герцог Колманус, брат короля. После этого он послал другое войско через Русь и Польшу. Предводителем был один король по имени Пета, который со своим войском также причинил горе, разбои и пожары в этих странах, такие немыслимые, что невозможно описать. Жалобы об этом часто доходили до благородного герцога Польши и Силезии Генриха Второго Бородатого, сына святой женщины Блаженной Гедвиги. Он хотел об этом расспросить и услышал о великих зверствах татар, которые они совершили в отношении девушек, женщин и церквей...»45.
Начало истории путешествия татарской императрицы в христианские страны и посещения ею Силезии изложено в предыдущем рассказе немецкой редакции Жития Святой Ядвиги по изданию 1504 г., озаглавленном «Что последовало за тем, как татарская императрица приготовилась с ее господами, графами и рыцарством [к путешествию], после того, как ей и ее господам император разрешил осмотреть земли и города христиан и познакомиться с их правителями и рыцарством» (Alhy volget hernach, wie dy Tatteriśche keyszerin sich zubereytthe mith vili yrer herren, grafFenn und ritterschafften, nach dem und yr der keyszer yr herre erlaw’bet het czu beschawenn dy lande unnd stette der cristenheyt unnd auch yre herlichkeyt und ritterschafft).
Здесь мы читаем: «И когда император увидел, что его жена намеревается осмотреть землю христиан, то он позаботился о том, чтобы ее сопровождало сильное и достойное общество его князей, графов и рыцарства, снабженное золотом, серебром и драгоценными камнями в большом количестве и несказанной красоты, а также сопроводительными письмами, чтобы можно было безопасно въезжать и выезжать, избегать каких-либо препятствий, как и подобает императрице великого государства. Итак, она с теми господами, которым император вручил такие дары, с большой радостью обозревала земли христиан, где ее и ее рыцарство принимали с честью и чтили большими дарами от князей, господ, земель и городов, как и подобает при приеме такой могущественной императрицы. И наконец, она прибыла на границу Силезии, к месту, называемому Зобтенберг или Фюрстенберг, об этих горах старые хроники говорят, что это родина древних благородных князей Силезии и Польши, и два мощных замка были здесь заложены в то время, а именно Фюрстенберг и Леубес, которые сейчас преобразованы в упорядоченный монастырь Святого Бенедикта Ордена цистерцианцев, а в то время самым известным городом в Силезии был Ноймаркт, построенный князьями вышеназванных замков; к этому то городу Ноймаркту и прибыла вышеупомянутая императрица с ее господами и рыцарством, его»46.
Немецкие оронимы Зобтенберг (Czottenberg) и Фюрстенберг (Furstenbergk) соответствуют польскому Слеза Ślęźa - гора, высшая точка польской части Судетского Предгорья, расположенная в 30 км к юго-западу от Вроцлава, на северном склоне которой находится город Собутка (польск, Sobótka, нем. Zobten am Beige). Слеза играла важную роль в истории Силезии, здесь находилось древнее языческое святилище, а впоследствии несколько замков, монастырей и храмов, с которыми связано множество древних легенд и преданий. Сведения о происхождении польского княжеского рода Пястов не из Гнезно, а из какого-то древнего замка на горе Слезе, по-видимому, были принесены монахами-аррозианцами, переселившимися отсюда во Вроцлав ок. 1170 г. и основавшими в силезской столице монастырь Блаженной Девы Марии на Арене47.
Ойконим Леубес (Lewbes) соответствует польскому Любяж (Lubiąż). Монастырь у деревни Любяж (ныне в Волувском повяте Нижнесилезского воеводства) был основан ок. 1150 г. бенедиктинцами, но спустя несколько лет перешел к цистерцианцам, став со временем крупнейшим духовным и интеллектуальным центром, известным далеко за пределами Польши (польск. Opactwo Cysterskie w Lubiążu; нем. Das Kloster Leubus; лат. Cuba или Abbatia Lubensis). Выходцы из него основали несколько других цистерцианских монастырей, играли видную роль в церковной и культурной жизни Центральной Европы48.
Далее находим объяснение причин, подтолкнувших жителей Ноймаркта к убийству татарской императрицы: «И как только граждане увидели и заметили такие большие и несказанные сокровища, которые императрица имела при себе, то они собрались вместе, держа совет, и сказали друг другу, что было бы нелепо отпустить эту женщину чужой веры с таким большим богатством, с серебром, золотом и драгоценными камнями; поэтому мы должны напасть на нее с ее господами и слугами, убить их, а ее сокровища разделить между нами и нашими гражданами»49.
Во всех основных деталях рассказ об убийстве татарской императрицы немецкого издания Жития Ядвиги Силезской совпадает с рассказом, читающимся в новонайденной латиноязычной Истории князя Генриха. В этом произведении описывается, главным образом, история завоевания татарами Силезии и гибели Генриха Благочестивого в битве на Легницком Поле, для обозначения которого использовано позднейшее немецкое название Вольштад/Вальштат (нем. Wahlstat; польск. Legnickie Pole). Очевидно, автор имел дело с каким-то более ранним источником, сведения которого он сопровождает своими краткими комментариями и предположениями. Начинается рассказ с описания события, ставшего причиной вражеского нашествия, — убийства татарской императрицы жителями Ноймаркта.
«Начинается история [сражения] князя Генриха, сына святой Ядвиги, с императором турок или татар в местечке Вольштад. В землях язычников жил некий татарский император, который содержал при себе законную супругу, согласно с обычаями тех земель и языческими обрядами. Эта императрица [однажды] услышала рассказ неких знатных людей о нравах, местоположении и состоянии здешних (христианских. — А.М.) земель и о достойных похвалы установлениях христианских королей, князей, баронов, рыцарей и граждан; эти люди в ту пору неоднократно посещали отдаленные края ради обретения воинских навыков и упражнения в военной науке для защиты христианской веры. От их частых рассказов эта императрица распалилась усердием и любовью — не знаю, под воздействием какого духа. Она без устали донимала слух своего императора благочестивыми и настойчивыми просьбами и, хотя неоднократно оставалась в смущении, не будучи выслушанной, не отказывалась от своей просьбы и совершенно не желала успокоиться до тех пор, пока ее не выслушали»50.
Наконец, уговоры достигли цели: «Император, тронутый и побежденный ее вкрадчивыми и непрерывными мольбами, даровал ей свое согласие и снабдил императрицу немалой, как и подобало ее высокому достоинству, свитой из баронов и рыцарей, богатым запасом золота, серебра и прочих ценностей, а также, как мне кажется, письмом с требованием обеспечить ей безопасный и надежный путь для следования через земли христиан и беспрепятственного возвращения в собственную языческую обитель. Получив от императора эти и другие царские отличия, она с радостью и ликованием начала путешествие в земли христиан и, куда бы ни приходила, всюду встречала величайший почет и дары»51.
Далее следует рассказ о событиях в Ноймаркте: «Наконец она прибыла в Ноймаркт. Его жители, обратив внимание на столь великое богатство, окружавшее ее, стали совещаться и сказали друг другу: “Нельзя выпускать из наших земель такую язычницу, а потому давайте убьем ее вместе со свитой и разделим между собой добычу”, и, бросившись на нее и повергнув ее вместе со свитой, не пощадили никого, кроме двух девушек, которые спрятались в кладовых и тайниках, а затем при помощи переводчиков смогли добраться до своей земли»52.
Убийство императрицы жителями Ноймаркта стало непосредственной причиной нашествия Татар на Польшу и Венгрию: «Император, оставив мытье головы, стал беспокойно и настойчиво допрашивать их (спасшихся девушек. — А.М.) о судьбе госпожи. Они ответили: “О непобедимейший император! Мы говорим и возвещаем Вам дурную весть. Ибо мы исходили всю землю христиан, и наша госпожа вместе со всей свитой была принята весьма любезно, да так, что и описать нельзя, и одарена драгоценностями, золотом и серебром — за исключением одного города, который называется Ноймаркт; там наша госпожа вместе со своими воинами была жестоко убита”. Император, услышав столь дурные вести, был возмущен и, распалившись гневом, объявил великий трехлетний поход, говоря: “Не упокоится голова моя, я с радостью взыщу с христиан плату за их жестокость и коварство”»53.
Далее автор Истории князя Генриха переходит к описанию трагических событий татарского нашествия: «В год 1241 от Воплощения Господа, во времена папы Гонория и императора Фридриха II. Тот же татарский император, захватив и жестоко подчинив себе восточные земли, разделил войско на две части, вторгся в соседнюю Венгрию и Польшу и вступил с ними (христианами. — А.М.) в полевое сражение, в котором были убиты князь Коломан, брат короля Венгрии и [князя] Польши, вместе с прусским магистром и многими другими принцами и знатными людьми, а затем сами язычники, захватив часть Лужицы, были истреблены христианами близ города Лобенау. Тем временем прибыл сам император со своими соратниками и захватил часть Силезии»54.
Ойконим Лобенау (Lobenaw), очевидно, соответствует нижнелужицкому Любнев — ныне город Люббенау или Шпреевальд (нем. Lubbenau/Spreewald; н.-луж. Lubnjow/Biota, в.-луж. Lubnjow) в земле Бранденбург в Германии. Упоминание о победе христиан над язычниками-татарами под Люббенау отсутствует в немецком издании Жития Святой Ядвиги и не подтверждается никакими другими источниками. Возможно, как полагает Ст. Солицкий, Lobenaw является искажением силезского Lubiąż; не исключено также, что на рассказ о татарском нашествии 1241 г. здесь могли наложиться события более позднего времени55.
Как видим, в рассказах Ипатьевской летописи, немецкой версии Жития Святой Ядвиги и латиноязычной Истории князя Генриха совпадают время (канун вторжения монголо-татар в Силезию) и место (город Середа/Ноймаркт) описываемых событий, названы одни и те же виновники случившегося (немцы), указан один и тот же мотив совершенного ими убийства (грабеж), а в качестве жертвы во всех случаях выступает знатная и богатая женщина, родственница сильного правителя, сопровождаемая сравнительно небольшой свитой.
Можно согласиться с Бенедиктом Зентарой и Станиславом Солицким, что русский и европейские источники, несомненно, отражают одно и то же событие. И этим реальным историческим событием могло быть только ограбление немецкими жителями Ноймаркта обоза русского князя Михаила Всеволодовича и убийство его внучки56.
Судя по всему, убийство русской княжны было не единственным случаем такого рода. Немецкие жители Сьроды-Сленской вели себя весьма независимо даже в отношении польских князей. Под 1227 г. цистерцианский хронист Альбрик из аббатства Трех Источников в Шампани сообщает о гибели гнезненского князя Владислава, зарезанного ночью некой немецкой девушкой, которую тот будто бы пытался изнасиловать: «А сей Владислав, который был князем гнезненским после своего дяди, великого Владислава, умертвив упомянутого Лешека и пленив князя Генриха Вроцлавского, человека правоверного, в конце концов гибнет по Божьему указанию от собственной разнузданности следующим образом: ночью он возлег вместе с одной немецкой девушкой, а она, не терпя насилия над собой, храбро уколола его в живот кинжалом, который тайно держала при себе, и он умер»57.
Запутанный характер этого сообщения долгое время не позволял правильно идентифицировать личность зарезанного немецкой девушкой князя. Освальд Бальцер считал, что здесь речь идет о великопольском князе Владиславе Одониче59. Казимир Ясиньский и новейшие авторы приходят к выводу, что французский хронист сообщает подробности гибели другого великопольского князя — Владислава Тонконогого, о смерти которого в Сьроде 3 ноября 1231 г. сообщают польские источники; Владислав был убит во время остановки на ночлег по пути во Вроцлав к своему союзнику, силезскому князю Генриху I Бородатому59.
Столь агрессивное поведение немецких жителей Сьроды было обусловлено особенностями колонизационной политики, проводимой силезскими князьями в первой половине XIII века. «Переселенцы набирались из людей особого типа, — пишет Б. Зентара, — смелых, способных к решительным действиям, находчивых, легко приспосабливающихся к новым условиям. Среди них не было недостатка в разного рода искателях удачи, любыми средствами стремившихся к наживе, и, вероятно, также отъявленных преступников, бежавших из прежних мест от возмездия или приговора суда»60.
И хотя убийство немцами русской княжны было не единственным происшествием такого рода в Сьроде/Ноймаркте, оно, несомненно, воспринималось как исторически значимое событие, и память о нем жители города хранили на протяжении многих столетий. Член городского совета Легницы и автор истории города Георг Тебесиус (Thebesius) (1636—1688), критически относившийся к легенде об убийстве жителями Ноймаркта татарской императрицы, изложенной в немецком издании Жития Святой Ядвиги 1504 г., тем не менее, видел приписываемую этой императрице рубашку, хранившуюся в приходской церкви в Сьроде Сленской, и вспоминал, что «много лет назад»(вероятно, еще до тридцатилетней войны) в подвале городской ратуши Сьроды показывали также ее платье и плащ61.
Рубашка татарской княжны/императрицы существовала еще в середине XVIII века. В своей Хронике (1748 г.) ее как местную достопримечательность упоминает член, городского совета Сьроды некий Ассманн,(Assmann). Даже в XIX в. местные жители точно знали, в каком доме была убита злосчастная императрица: старый и новый адрес этого дома в Ноймаркте приводится в одном из немецких описаний Силезии, изданном в 1834 году62.
Оба рассматриваемых нами источника - немецкая версия Жития Святой Ядвиги (в издании 1504 г.) и латиноязычная История князя Генриха - содержат еще один весьма примечательный эпизод, связанный с сопротивлением монголам жителей Ноймаркта.
После рассказа о победе монголов над польскими войсками в битве на Легницком Поле и гибели князя Генриха Благочестивого в немецкой версии Жития Святой Ядвиги помещен раздел, озаглавленный «Как татары взяли голову благородного герцога Генриха, насадили ее на копье и представили перед замком Лигениц» (Alhu dy Tatternn namen das howpth des edelen hernn herczoge Heynrichs und steckten das an eyn spyesz und furtten das vor das haus Lygenitz).
He испугавшись угроз, жители города заявили о своей решимости до конца сопротивляться захватчикам. Далее читаем: «И когда татары услышали такой твердый ответ и заметили их упорное мужество, они отошли от замка и бросили голову благородного князя в озеро у деревни Кошвитц и направились к Ноймаркту. Тогда его граждане, предвидя нашествие безбожных, быстро собрались на совет, решая, что предпринять, и, договорившись всей общиной, обратились к своим женам и дочерям, чтобы те пришли к ним, и сказали им “Дорогие жены и дочери, вы уже слышали, как дикие татары наносят несравнимый ни с чем ущерб, все рушат, жгут и убивают, также и женщин, и девушек бесчестят, и другие несказанные зверства вытворяют. Теперь же их сила так велика, что мы не решаемся им противостоять. Поэтому мы придумали одну хитрость, и, да поможет Бог в нашей борьбе, вы должны последовать нашему совету. Для того мы пригласили вас, чтобы вы восприняли сердцем это большое горе и ужасные надругательства, которые они ежедневно чинят, и, если вы последуете нашему совету и нашей просьбе, то вместе со всеми нами и нашими малыми детьми избежите этого страшного горя и бедствия. Вот наша просьба и совет, что вы должны исполнить. Мы хотим спрятаться в подвале с нашим оружием, и как только враги придут, вы выйдете им навстречу в своих лучших украшениях и лучших платьях, и примите их с доброй волей и с большой радостью, и скажете им, что мы все в ужасе бежали прочь. Ухаживайте за ними самым лучшим образом, угощайте блюдами с пряностями, предлагайте напитки и все, что вы сочтете нужным; и когда настанет вечер, и вы увидите, что они достаточно опьянели, постарайтесь завладеть их оружием. И когда они улягутся спать, дайте нам знак, ударив в колокол на ратуше, чтобы мы поднялись, напали на них и перебили”»63.
Женщины Ноймаркта согласились с доводами своих мужчин и все исполнили по задуманному плану: «Этому совету и просьбе их жены и дочери обещали последовать и сделать все как можно лучше. И по этому совету все и произошло, как они своим женщинам приказали. Основательно угостив их (татар; — А.М.) кушаньями и напитками, они спрятали их оружие и луки, и, когда пришло время, ударили в колокол на ратуше. Тогда вышли их мужья и братья и перебили несчетное количество татар, так что небольшой ручей крови тек от церкви до ворот. И бюргеры радовались победе над безбожными»64.
Примерно такую же картину находим в Истории князя Генриха. Встретив решительное сопротивление жителей Легницы, захватчики повернули к Ноймаркту: «Татары, услышав столь твердый ответ, отступили от замка, выбросили голову князя Генриха в озеро близ деревни Койшвитц и, двинувшись в сторону Ноймаркта, привели войско в боевой порядок. Услышав об этом, жители Ноймаркта созвали собрание и, устроив всеобщий совет, повелели женам и дочерям: “Мы укроемся в тайниках кладовых и в удаленных частях домов, а вы выйдите язычникам навстречу; поздравляя их с победой, оказывая им благонравное обхождение и готовя им чаши и блюда, хорошо приправленные дорогими пряностями. После этого, увидев, что они опьянели и крепко заснули, отнимите у них оружие и защитные латы и в знак того, что поручение выполнено, позвоните в колокол городской ратуши. Мы, услышав это, радостно выйдем из своих нор и убьем всех язычников поодиночке”»65.
Дальнейшее повествование несколько отличается от версии Жития Святой Ядвиги, в нем появляется новый эпизод татар, пытавшихся укрыться в городской церкви: «Женщины, выполнив все это, дали знак в соответствии с поручением, и мужчины, выйдя из укрытий, прошли по всем домам, в которых обрели пристанище турки и татары; некоторые из них смогли пробраться к церкви и укрыться [в ней], но все они были сожжены вместе с церковью, так как христиане ее подожгли»66.
Далее составитель Истории князя Генриха дает свой комментарий к описываемым событиям, как бы проверяя достоверность сообщаемых сведений: «Говорят, что там было столько человечьей крови, что она текла из города через его ворота, — это вполне возможно в силу того, что люди во время войны обычно несли свои припасы в церковь, чтобы их не лишиться; думаю, что подобное случилось и в Ноймаркте, так что жиры из мяса, масла и крови от огненного жара слились друг с другом и так вместе потекли из города, — а ворота его расположены ниже по склону, чем церковь. Другая толпа язычников, которые из-за многочисленности своего войска не могли разместиться в городе, расположилась поблизости, в деревне Костенблут и в других окрестных деревнях»67.
Как видно, автор этого сообщения передал сведения более раннего источника, найдя их вполне правдоподобными и соответствующими реальной топографии Ноймаркта. Упоминание в рассказе наряду с татарами турок позволяет думать, что память о героической борьбе с монгольскими завоевателями стала вновь актуальной в связи с турецкой экспансией в Европе, усилившейся во второй половине XV века.
Сообщение Истории князя Генриха о сожжении татар в городской церкви Ноймаркта находит, как будто, некоторое археологическое подтверждение. Проведенные в свое время специальные исследования сохранившихся древних фундаментов и стен приходской церкви Св. Андрея в Сьроде Сленской (первая половина XIII в., с позднейшими перестройками) выявили следы пожара середины XIII в., который мог быть причиной частичного разрушения храма, главным образом, межнефовых колонн68.
Читающиеся в оригинальных дополнениях немецкой версии Жития Святой Ядвиги и в латиноязычной Истории князя Генриха известия о завоевании Силезии татарами, по-видимому, происходят из одного общего источника. Если учитывать, что ключевые эпизоды этой истории — битва на Легницком Поле, гибель князя Генриха, осада Легницкого замка — запечатлены на миниатюрах кодекса 1353 г., можно думать, что уже в первой половине XIV в. существовало какое-то произведение, ставшее для них литературной основой.
Как полагает Б. Зентара, таким произведением могла быть История завоевания татарами Силезии, начало формирования которой, первоначально в виде устной легенды, было положено во второй половине XIII века69. Некоторые исследователи полагают, что основа легенды могла быть создана в бенедиктинском пробстве на Легницком Поле, учрежденном еще в XIII в. (точная дата не известна) в память о битве с татарами (главный алтарь бенедиктинского костела находился на месте, где было найдено тело князя Генриха)70. Однако само это пробство просуществовало недолго (до первой половины XV в.) и, будучи подчинено бенедиктинскому аббатству в Опатовице-над-Лабой (чеш. Opatovice nad Labem, ныне - в Пардубицком крае Чехии), ничем не проявило себя в культурной жизни Силезии. По мнению Ст. Солицкого, к созданию легенды могли быть причастны опатовицкие бенедиктинцы, жившие в самой Сьроде Сленской со времен Генриха Бородатого71. Не исключено также, что местом, где создавались и хранились предания о борьбе с татарами князя Генриха Благочестивого, был учрежденный его вдовой Анной 8 мая 1242 г. приход и монастырь в Кжешуве (польск. Krzeszów, нем. Grüssau, ныне — в Каменногурском повяте Нижнесилезского воеводства)72.
Эпизод убийства татарской императрицы жителями Ноймаркта, объясняющий причины вражеского нашествия, едва ли мог существовать отдельно от остальных эпизодов или быть соединенным с ними механически. Скорее всего, он принадлежит к числу основных повествовательных частей Истории завоевания татарами Силезии, давших начало всему произведению.
По поводу другого рассмотренного нами эпизода - расправы жителей Ноймаркта с татарами — современные исследователи высказывают серьезные сомнения. «Значительно позже и искусственно к легенде присоединен рассказ о хитрости сьродлян и уничтожении ими татарского отряда, — пишет Б. Зентара. — Это дополнение изменяет моральную сущность легенды: преступление остается безнаказанным, месть оскорбленного татарского “императора” постигает многие христианские страны и их невинных жителей, в то время как преступные жители Сьроды торжествуют над монголами»73. Можно, однако, возразить, что рассказ о расправе с татарами как непосредственное продолжение истории убийства татарской императрицы, весьма вероятно, был создан в самом Ноймаркте. В таком случае целью автора было не осуждение вероломных и алчных ноймарктских немцев, а прославление подвигов храбрых жителей этого города, побеждавших татар, в то время как польские князья и жители Силезии были полностью разбиты захватчиками.
Ст. Солицкий видит в рассказе о расправе жителей Ноймаркта с татарами отражение весьма загадочного события, произошедшего в Ноймаркте через несколько лет после монгольского нашествия: во время междоусобной войны вроцлавского князя Генриха III Белого (1247— 1266) с его братом, легницким князем Болеславом II Рогаткой (Лысым 1247-1278) в огне погибло несколько сотен жителей города, собравшихся в церкви и на кладбище, расположенном возле нее74.
В Польско-Силезской хронике (конец XIII в.) сообщается: «Когда эта буря (нашествие татар. — A.M.) улеглась, и Силезская земля должна была передохнуть, старший сын (Генриха Благочестивого - A.M.) Болеслав Лысый, поднявшись против своих младших братьев, в трех походах осаждал Вроцлав, который, хотя немецкое право распространялось на него с совсем недавнего времени, и [поэтому] силы его были ничтожны, мужественно защищался, сжавшись в своей тесноте. Видя это, Болеслав, собрав множество пришлых немецких разбойников, несколько раз жестоко опустошил землю не только грабежами, но и поджогами, и во время этого бедствия в церкви и на кладбище Ноймаркта погибли от пожара почти пятьсот человек, а во зло этой земле было сооружено множество разбойничьих и воинских замков»75.
В приведенном известии речь идет о событиях 1248 или 1249 гг., когда жители Ноймаркта/Сьроды сами стали жертвой напавших на них немецких разбойников, нанятых князем Болеславом Рогаткой76.
Кроме того, о гибели жителей Ноймаркта по вине князя Болеслава рассказывается в Житии Святой Ядвиги — как в латинской, так и в немецкой версиях. В восьмой главе пространной редакции, повествующей о пророчествах святой, есть раздел, озаглавленный «Каким образом она предсказала злодеяния князя Болеслава» (Quomodo predixit maleficia ducis Bolezlai). Здесь мы читаем: «Впрочем, она (Ядвига Силезская - А.М.) предвозвещала не только телесную смерть, но и опасности, угрожавшие душам и имуществу. Ибо как-то раз она в присутствии госпожи Анны (вдовы Генриха Благочестивого. — A.M.), своей невестки, горестно заговорила о своем внуке князе Болеславе, сыне упомянутой госпожи, тогда отсутствовавшем: “Увы, увы тебе, Болеслав! Как много бед ты еще принесешь своей земле!”. Во всяком случае, это исполнилось, как утверждают некоторые, когда тот же князь Болеслав уступил ключ страны, то есть замок Лебус (Любяж. — AM.) и относящуюся к нему землю, и когда через множество устроенных им в свое время сражений он стал для огромного количества людей причиной не только потери имущества, но и смерти. Посему, словно в виде зачина к его правлению, когда он получил власть над Силезской землей, народ застонал из-за немедленно начавшихся несчастий, ибо из-за его войска в церкви и на кладбище Ноймаркта погибли от пожара около восьмисот человек обоих полов, и многие другие бедствия были учинены в Польше в разное время через его тираническое правление»77.
Безусловно, упоминание о пожаре в городской церкви, унесшем жизни нескольких сотен жителей, сближает приведенные известия с рассказом о расправе с татарами жителей Ноймаркта. Вместе с тем, трудно допустить, чтобы в источниках, происходящих из одной земли и созданных примерно в одно время, одно и то же событие получило столь различное отражение: в одних источниках - как расправа немецких жителей Ноймаркта с татарами, а в других — как расправа пришлых немецких наемников с самими жителями Ноймаркта. Более вероятно, на наш взгляд, предположение, что рассказ о расправе с татарами генетически связан с рассказом об убийстве в Ноймаркте татарской императрицы. Оба они, вероятно, были созданы жившими в Ноймаркте бенедиктинцами, став повествовательными частями Истории завоевания татарами Силезии, созданной силезскими бенедиктинцами не позднее первой половины XIV века.
Как нам представляется, главной причиной, по которой немецкие жители Ноймаркта приняли русскую княжну за жену самого татарского императора, явилось последовавшее сразу за убийством опустошительное вторжение в Силезию монголо-татарских войск, жестокое поражение и гибель князя Генриха Благочестивого. Эти события могли быть поставлены в причинно-следственную связь относительно друг друга самими жителями Ноймаркта или, возможно, теми, кто знал о совершенном в этом городе злодеянии и поставил постигшие Силезию и всю Польшу неисчислимые бедствия в вину коварным и алчным ноймарктским немцам.
Эти наблюдения, в свою очередь, позволяют сделать следующий вывод: прибытие Михаила Черниговского в Силезию произошло в самый канун татарского нашествия. Войска татар шли почти по пятам Михаила. Предупрежденные о скором появлении захватчиков жители Ноймаркта приняли отряд русского князя за татарский авангард и напали на него.
Как и европейские источники (латиноязычная История князя Генриха и немецкая версия Жития Святой Ядвиги), Галицко-Волынская летопись свидетельствует, что нападение немцев на Михаила произошло перед самой битвой татар с Генрихом Благочестивым под Легницей. Свой рассказ о злоключениях черниговского князя в Силезии летописец заканчивает словами о «великой печали» Михаила, когда он, не достигнув цели, должен был возвращаться назад, узнав о разгроме татарами войска Генриха 9 апреля 1241 г.: «Михаилоу, иже не дошедшю, и собравшюся, и бысть в печали величе, оуже бо бяхоуть Татари пришли на бои ко Иньдриховичю (Генриховичу. — A.M.)»78.
Это сообщение, как нам кажется, не оставляет сомнений насчет конечной цели Михаила в Силезии: он спешил на соединение с войсками Генриха II Благочестивого (Генриховича, то есть сына Генриха I Бородатого, как его именует русская летопись), уже собравшимися на Добром Поле под Легницей для битвы с татарами. Сюда под знамена силезского и великопольского князя сходились отряды из разных польских земель, а также многие иностранцы — прежде всего, немецкие и моравские рыцари (тамплиеры, иоанниты и тевтонцы). Их общая численность могла достигать 8 тыс. воинов. По некоторым данным, на соединение с Генрихом шел чешский король Вацлав I, опоздавший к битве всего на один день79.
О намерении Михаила соединиться с войском Генриха со всей определенностью свидетельствует появление русского князя именно в Сьроде-Сленской. Этот город расположен в 30 км к западу от Вроцлава, примерно на полпути между Вроцлавом и Легницей. Соединявшая эти города дорога шла как раз через Сьроду. Путь по ней обычно занимал два дня, и в Сьроде путники останавливались на ночлег80.
Едва ли возможно найти другое объяснение появлению Михаила со своим отрядом в 30 км от Легницы (то есть на расстоянии одного дня пути) в самый канун судьбоносного сражения поляков с татарами. И только нелепая случайность — неожиданное нападение немцев в Ноймаркте — помешала русскому князю осуществить свой замысел. Его вынужденное возвращение назад в Мазовию после поражения и гибели силезского князя («Михаилъ же воротися назадъ опять Кондратови») со всей определенностью показывает, что никаких других целей, кроме соединения с войсками Генриха, у Михаила тогда не было.
Попытка, хотя и неудавшаяся, соединиться с войсками Генриха Благочестивого, не осталась для Михаила Черниговского без последствий, трагически отразившись на его дальнейшей судьбе. Мы имеем в виду жестокую расправу над русским князем в Орде в сентябре 1246 года. Связь между указанными событиями тем более вероятна, если верны сведения о том, что в Сьроде/Ноймаркте попал в ловушку и был истреблен какой-то татарский отряд, и это произошло как раз в то время, когда здесь побывал со своими людьми Михаил.
По-видимому, не случайно Михаил Всеволодович сколько мог откладывал свою поездку в Орду, отправившись туда последним из старших русских князей. Может быть, черниговский князь надеялся, что его попытка выступить против монголов на стороне польского князя останется неизвестной Батыю, ведь Михаил направлялся в Силезию инкогнито и, как мы видели, не был опознан жителями Ноймаркта. Зато о Намерениях Михаила был осведомлен его главный соперник в борьбе за Киев и Галич — Даниил Романович, поскольку о злоключениях Михаила в Силезии сообщает именно летописец Даниила. Галицкий князь побывал в Орде раньше черниговского, получил личную аудиенцию у Батыя и, разумеется, имел возможность уведомить его о провинностях своего конкурента.
Мы далеки от мысли о том, что, отправляясь в Орду, Михаил Всеволодович имел намерение совершить религиозное самопожертвование. Как и в случае с другими русскими князьями его целью, несомненно, было засвидетельствовать вассальную покорность хану и тем самым добиться подтверждения своих прав на Чернигов. Думать так позволяет следующий факт, отмеченный в ранних редакциях житийного Сказания о Михаиле Черниговском. Князь прибыл в Орду вместе со своим юным внуком Борисом81, который, по всей видимости, должен был остаться здесь в качестве заложника, гарантировав, таким образом, лояльность своего деда. Точно так же великий князь Ярослав Всеволодович оставил в Орде одного из своих сыновей, который, по сообщению Карпини, пытался убедить Михаила подчиниться требованиям татар и исполнить предписанный ему ритуал82.
Вместе с тем, не вызывает сомнения, что Михаил действительно демонстративно отказался совершить какой-то из важных обрядов монгольского придворного церемониала. Судя по описанию Плано Карпини, князь прошел очищение огнем, но не пожелал поклониться идолу Чингисхана, ссылаясь на свои христианские убеждения83. Трудно допустить, что эта история была полностью выдумана с целью прославления религиозного подвига святого мученика за веру. Иначе придется признать, что благочестивый миф о Михаиле сложился тотчас после его гибели, и уже весной 1247 г. в готовом виде был представлен Карпини, который не усомнился в его правдоподобности.
По всей видимости, перемена в настроении Михаила произошла уже в Орде, после того, как состоялись его встречи с монгольскими придворными, а также жившими при ставке Батыя русскими людьми, не только разъяснившими князю суть предстоящих церемоний и ритуалов, но и, вероятно, сообщившими о имеющихся против него обвинениях.
Когда тайна черниговского князя была раскрыта, он, по-видимому, не смог или не пожелал представить доказательства своей невиновности. Более того, князь не хотел доказывать и свою лояльность хану, отказавшись совершить предписываемый ему обряд, тем самым, провоцируя новый конфликт. Покупок Михаила не только демонстрировал фактическое неприятие монгольского владычества, но и сообщал ему характер религиозного противостояния, чего стремились избежать в отношениях со своими новыми подданными монгольские правители.
Согласно русским источникам, измученному побоями Михаилу по повелению Батыя «отреза главу» некий Доман, родом путивлец84. Эту же сцену передает и Плано Карпини, особо оговаривая, что Михаилу «отрезали голову ножом», а затем и у сопровождавшего князя боярина Фёдора «голова была также отнята ножом»85.
Нельзя не заметить, что такую же смерть принял и несостоявшийся союзник Михаила по борьбе с монголами — силезский князь Генрих Благочестивый. В Пятом продолжении Анналов монастыря Св. Пантелеймона в Кельне (Кельнская королевскоя хроника) (середина XIII в.) сообщается, «Герцог Генрих Фратисловский (Вроцлавский. — А.М.) мужественно оказал им (татарам. — А.М.) сопротивление вместе с другим герцогом (его двоюродным братом Болеславом, сыном маркграфа Дипольда III Моравского. — А.М.), но был побежден. При этом сами герцоги и многие храбрые рыцари лишились жизни, а голову герцога враги отрезали и увезли с собой»86. Подробности казни силезского князя сообщил один из спутников Карпини — Бенедикт Поляк: «Тогда, схватив князя Генриха, тартары раздели его полностью и заставили преклонить колена перед мертвым [татарским] князем, который был убит в Сандомире. Затем голову Генриха, словно овечью, послали через Моравию в Венгрию к Батыю и затем бросили ее среди других голов убитых»87. По другой версии, насадив голову Генриха на копье, монголы подступили к стенам Легницкого замка (сам город был сожжен его жителями, укрывшимися в замке) и потребовали открыть ворота. Эта сцена, как мы уже видели, описана в немецкой версии Жития Святой Ядвиги Силезской и изображена на одной из миниатюр Островского кодекса 1353 года.
Очевидно, обезглавливание было обязательным элементом казни иностранных правителей, открыто и с оружием в руках выступивших против монголов. Такую смерть, носившую, вероятно, ритуальный характер, принял владимирский великий князь Юрий Всеволодович, разбитый монголами на реке Сити. Из сообщения Лаврентьевской летописи известно, что на месте битвы было найдено и затем погребено обезглавленное тело Юрия, а голову его нашли и положили в гроб позднее88. По свидетельству ан-Насави (первая половина XIII в.) сыновья хорезмшаха Джелал ад-Дина, оказавшие, как и их отец, упорное сопротивление захватчикам, взяты в плен и обезглавлены: «Татары вернулись с головами их обоих, насаженными на копья. Назло благородным и на досаду тем, кто это видел, они носили их по стране, и жители, увидев эти две головы, были в смятении»89.
Итак, собранные нами сведения дают основания для переоценки деятельности Михаила Черниговского по отношению к татарам.
Со времен Карамзина в литературе утвердилось мнение, что Михаил Всеволодович «долго от татар из земли в землю», пока не был ограблен немцами в далекой Силезии90. Этой же точки зрения придерживается и большинство новейших авторов: беглый черниговский князь, почувствовав уязвимость своего положения в Мазовии в виду приближения татар, бросился бежать далее на Запад91.
Дальше всех в разоблачении малодушия Михаила Всеволодовича пошел, как кажется, П.П. Толочко: «Панический страх Михаила перед монголо-татарами не поддается разумному объяснению, - пишет историк, — ... остается фактом, что в столь трагическое для Руси время он меньше всего думал о ее судьбе. Единственное, что ему было дорого, это собственная жизнь»92.
По-видимому, в формировании такого мнения свою роль сыграли нелицеприятные характеристики летописца в адрес черниговского князя, который «бежа по сыноу своемоу передъ Татары во Оугры», затем «за страхь Татарскы не сме ити Кыеву»93. Но ведь это были слова летописца Даниила Галицкого, давнего соперника Михаила.
Между тем, еще Пашуто высказал более правильное, на наш взгляд, предположение: «Михаил Всеволодович поехал “в землю Воротьславскую”, вероятно, в надежде найти союзников по борьбе с татаро-монголами»94. Такое объяснение более соответствует историческим реалиям весны 1241 г., а также свидетельствам русских и иностранных источников о поведении князя в Орде осенью 1246 года.
Даже если Михаил действительно испытывал панический страх перед татарами, то спасения от них он искал в рядах воинства Генриха Благочестивого. Иначе нам не объяснить, почему, спасаясь от врагов, Михаил оказался в эпицентре боевых действий. Отправляясь в Силезию, он подвергал себя неминуемому риску, оставляя относительно безопасную Мазовию, князья которой не поддержали Генриха и, видимо, поэтому их владения остались нетронутыми татарами.
Тем более, не соответствует образу малодушного и безвольного князя, панически боявшегося татар, героическое поведение Михаила Черниговского в Орде, которое уже современниками было однозначно оценено как выдающийся подвиг.
Как бы то ни было, в минуту решающих испытаний Михаил Всеволодович со своими людьми оказался на стороне главных противников татар в Польше и вместе с ними готов был дать отпор захватчикам, а затем, находясь в ставке Батыя, вновь открыто бросил вызов врагам.
ПРИМЕЧАНИЯ
Работа выполнена при финансовой поддержке СПбГУ, проект 5.38.265.2015

1. ЮРЧЕНКО А.Г. Князь Михаил Черниговский и Бату-хан (К вопросу о времени создания агиографической легенды). В кн.: Опыты по источниковедению; Древнерусская книжность. СПб. 1997, с. 123—125; ЕГО ЖЕ. Золотая статуя Чингисхана (русские и латинские известия). В кн.: Тюркологический сборник. 2001: Золотая Орда и ее наследие. М. 2002, с. 253; ГОРСКИЙ А.А. Гибель Михаила Черниговского в контексте первых контактов русских князей с Ордой. - Средневековая Русь. М. 2006, вып. 6, с. 138—154.
2. НАСОНОВ А.Н. Монголы и Русь. М.-Л. 1940, с. 26—27.
3. ДЖИОВАННИ ДЕЛЬ ПЛАНО КАРПИНИ. История Монгалов. В кн.: Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М. 1957, с. 29.
4. Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 2. М. 1998, стб. 807.
5. ГОРСКИЙ А. А.& Ук. соч., с. 141.
6. ПСРЛ, т. 2, стб. 807.
7. ДЖИОВАННИ ДЕЛЬ ПЛАНО КАРПИНИ. Ук. соч., с. 55-56.
8. DIMNIK М. The Dynasty of Chernigov, 1146-1246. Cambridge. 2003, p. 372; ГОРСКИЙ A.A. Ук. соч., с. 144.
9. ЮРЧЕНКО А.Г. Золотая Орда: между Ясой и Кораном (начало конфликта). СПб: 2012, с. 268-269.
10. Там же, с. 266.
11. Там же, с. 269.
12. ГУМИЛЁВ Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М. 1989, с. 527-528.
13. ГОРСКИЙ А. А. Ук. соч., с. 148-153.
14. Там же, с. 144—148.; см. также: ГОРСКИЙ А. А. Пахомий Серб и великокняжеское летописание второй половины 70-х гг. XV в. — Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2003, № 4, с. 87—93.
15. ПСРЛ, т. 2, стб. 788.
16. Там же, стб. 784.
17. Там же.
18. КАРАМЗИН Н.М. История Государства Российского. T. IV, СПб. 1818, с. 21.
19. КАРПОВ А.Ю. Батый. М. 2011, с. 188; ПЕРХАВКО В.Б., ПЧЕЛОВ Е.В., СУХАРЕВ Ю.В. Князья и княгини Русской земли IX—XVI вв. М. 2002, с. 228.
20. SMOLKA S. Henryk Brodaty: Ustęp z dziejów epoki piastowskiej. Lwów. 1872, s. 12, 22, 85, 90; ZIENTARA B. Henryk Brodaty i jego czasy. Warszawa. 2007, s. 223—238.
21. Regesten zur schlesischen Geschichte. Breslau. 1866. Abt I (Codex diplomaticus Silediae, t. VII. vol. I),s. 80-81, Nr. 128; s. 119-120, Nr. 265; s. 127, Nr. 285; s. 144—145, Nr..329; s. 151-152, Nr. 343; s. 172, Nr. 425.
22. VOJTECH V., FLAJbHANS V. Rukopisy královédvorský a Zelenohorský. Dokumentami fotografie. Praha. 1930, s. 13 (24—35); MARES F. Pravda o Rukopisech zelenohorském a královédvorském. Praha. 1931, s. XLVIII—XLIX. Русский перевод см.: Рукописи, которых не было: Подделки в области славянского фольклора. М. 2002, с. 159, 217.
23. ПАШУТО В.Т. Очерки по истории Галицко-Волынской Руси. М. 1950, с. 221; ФЛОРОВСКИЙ A.B. Чехи и восточные славяне. Т. 1. Прага. 1935, с. 208.
24. DIMNIK М. Mikhail, Рrinсе of Chernigov and, Grand Prince of Kiev, 1224—1246. Toronto. 1981, p. 113.
25. PALACKY FR. Der Mungolen-Einfail iro Jahre 1241. In: Abhandlungender Königlichen Böhmischen Gesselschaft der Wissenschaften. 1842. Bd. V/2, S. 402—405.
26. JIREĆEK J., JIREĆEK H. Die Echtheftdes Königinhofer Handschrift. Prag. 1862, S. 158— 160; ERBEN K.J. Příspěvky k dějepisu českému, sebrané ze starých letopisů ruských, od nejstarší doby až do vymření. Přemyslovců // Časppis Českého Musea. 1870. Roč. 44. S. 84–85; НЕКРАСОВ Н.П. Краледворская рукопись в двух транскрипциях. СПб. 1872, с. 343; GRÜN HAGEN С. Geschichte Schlesiens; Gotha. 1884, Bd. I, S. 67; CTEПОВИЧ А.И. Очерк истории чешской литературы. Киев. 1886, с. 12; STRAKOSCH-GRASSMANN G. Der Einfal der Mongolen in Mitteleuropa in den Jahren 1241 und 1242. Innsbruck. 1893, S. 65, Anm. 5; Jireček H. Báseň “Jaroslav” Rukopisu králodvorského. Studie historicko-literární. Praha; Brno. 1905, s. 14-15: NOVOTNY V. České dějiny. Praha. 1930, dil. 1, s. 721, Nr. 1.
27. KOCI J. Spory o rukopisy v ceske spolecnosti // Rukopisy královédvorsky a zelenohorsky: Dnešní stav pozn ní / Ed. M. Otruba. Praha, 1969. T. I (Sborník Národního muzea v Praze. Řada C: Literární historie. Sv. 13). S. 25–48; ЛАПТЕВА Л.П. Краледворская и Зеленогорская рукописи и их оценка в России XIX и начала XX вв. Т. 21. Budapest. 1975, с. 67-94; IVANOV М. Tajemství rukopisu Královédvorského a Zelenohorskeho. Brno, 2000.
28. GOLL J. Historický rozbor básní Rukopisu Královédvorského Oldřicha, Beneše Heřmanova a Jaroslava . Praha. 1886, s. 75; BOGUSŁAWSKI E. “Jaroslav”, poemat staroczeski, z Królodvorskiego rękopisu z punktu widzenia historycznego // Przegląd Historyczny. T. 3. 1906, s. 319; LETOSNIK J. Dějepisný rozbor rukopisu Královédvorského. Brno. 1910, s. 25.
29. KÜHNAU R. Mittelschlesische Sagen geschichtlicher Art. Breslau. 1929 (Schlesisches Volkstum, Bd. 3), S. 473—474.
30. ZIENTARA В. Cesarzowa tatarska na Śląsku — geneza i funkcjonowanie legendy. In: Kultura elitarna a kultura masowa w Polsce późnego średniowiecza. Wrocław. 1978, S. 178-179.
31. КОТЛЯР Н.Ф. Комментарий. В кн.: Галицко-Волынская летопись: Текст. Комментарий. Исследование. СПб. 2005, с. 253.
32. KOMENDOVA J. Haličsko-volyňský letopis. Praha. 2010, s. 72, 152—153.
33. Vita Sanctae Hedwigis. In: Monumenta Poloniae Historica. T. IV. Lwow. 1884 (переизд. — Warszawa. 1961), p. 509—510; из новейших изданий и исследований памятника см.: Legenda świętej Jadwigi:; z oryginału łacińskiego przeł. A Jochelson przy współudziale M. Gogolewskiej. Wrocław. 1993; Księga Jadwiżańska: Międzynarodowe Sympozjum Naukowe Święta Jadwiga w Dziejach r Kulturze Śląska, Wrocław — Trzebnica, 21-23 września 1993 roku. Wrocław. 1995; LESCHHORN J. Das Leben der Hedwig von Schlesien. München. 2009.
34. WOLFSKRON A. von. Die Bilder der Hedwigslegende: Nach einer Handschrift vom Jahre 1353 in der Bibliothek der P.P. Piaristen zu Schlackenwerth. Wien. 1846; STRONCZYŃSKI K. Legenda obrazowa o świętej Jadwidze księżnie szlęskiej według rękopisu z rokn 1353 przedstawione i z późniejszymi tejże treści obrazami porównana. Kraków. 1880; Der Hedwigs-Codex von 1353: Sammlung Ludwig. Berlin. 1972, Bd. 1— 2; EUW A von, PLOTZEK J.M. Die Handschriften der Sammlung Ludwig. Köln. 1982, Bd. 2, S. 74-81.
35. GOTTSCHALK J. Die älteste Bilderhandschrift mit den Quellen zum Leben der hl. Hedwig im Aufträge des Herzogs Ludwig I. von Liegnitz und Brieg, im Jahre 1353 vollendet. Aachener Kunstblätter. 1967, Bd. 34, S. 61-161; KARŁOWSKA-KAMZOWA A. Fundacje artystyczne Ludwika I brzeskiego. Opole-Wrocław. 1970, S. 14-18.
36. KARŁOWSKA-KAMZOWA A. Zagadnienie aktualizacji w ślęskich wyobrażeniach bitwy legnickiej 1353—1504. T. 17. Studia Źródłoznawcze. 1972, s. 101—105.
37. LUCHS Н. Über die Bilder der Hedwigslegende im Schlackenwerther Codex von 1353, dem Breslauer Codex von 1451, auf der Hedwigstafel in der Breslauer Bemhardikirche und in dem Breslauer Drucke von 1504. Breslau. 1861.
38. Die grosse Legende der heiligen Frau Sankt-Hedwig geborene Fürstin von Meranien und Herzogin in Polen und Schlesien. Faksimile nach Originalängabe von Konrad Baumgarten, Breslau 1504. Wiesbaden. 1963, Bd. I—II.
39. KLAPPER J. Die Tatarensage der Schlesier. — Mitteilungen der schlesischen Gesellschaft für Volkskunde. 1931, Bd. 31/32, S. 178—181.
40. LUCHS H. Op. cit.; STRONCZYŃSKI K. Op. cit,
41. Sobótka. Śląski Kwartalnik Historyczny. T. 47. 1992, Nr. 3-4, S. 449—455.
42. WILSON A. The Making of the Nuremberg Chronicle. Amsterdam, 1976.
43. SOLIĆKI ST. Geneza legendy tatarskiej na Śląsku. Irt: Bitwa Legnicka: historia i tradycja. Wroclaw-Warszawa. 1994 (Słaskie sympozja historyczne. T. 2), S. 125—150.
44. Vita Sanctae Hedwigis, p. 562; KLAPPER J. Op. cit, S. 185.
45. Ibid., p. 562-563; KLAPPER J. Op. cit., S. 185.
46. Ibid., p. 561; KLAPPER J. Op. cit, S. 184.
47. CETWIŃSKI M. Chronica abbatum Beatae Marie Virginis in Arena o początkach klasztoru. In: CETWINSKI M. Metamorfozy śląskie. Częstochowa: 2002, s. 93-94.
48. JAŻDŻEWSKI K.K. Lubiąż — losy i kultura umysłowa śląskiego opactwa cystersów (1163-1642). Wrocław. 1993; KÖNIGHAUS W. P. Die Zistetóeńserabtei Leubus in Schlesien von ihrer Gründung bis zum Ende des 15. Jahrhunderts. Wiesbaden. 2004 (Quellen und Studien des Deutschen Historischen Instituts Warschau. Bd 15).
49. Vita Sanctae Hedwigis, p. 561; KLAPPER J. Op. cit., S. 184.
50. SOLICKI ST. «Historia ducis Hernici»..., p. 452.
51. Ibidem.
52. Ibidem.
53. Ibidem.
54. Ibidem.
55. SOLICKI ST. Geneza legendy tatarskiej na Śląsku, S. 132-133,143-144.
56. ZIENTARA B. Op. cit., S. 177; SOLICKI ST. Geneza legendy tatarskiej na Śląsku, S. 132-135.
57. Monumenta Germaniae Historica. Scriptorum. T. 23. Leipzig. 1925, p. 921.
58. BALZER O. Genealogia Piastów. Kraków. 2005, S. 386, 961.
59. JASIŃSKI K. Uzupełnienia do genealogii Piastów. In: Studia Źródłoznawcze, 1960, t. 5, s. 97—100. См. также: ZIENTARA B. Henryk Brodaty i jego czasy, s. 324; PELCZAR SŁ. Władysław Odonic. Książę Wielkopolski. Wygnaniec i protector Kościoła (ok. 1193-1239). Kraków. 2013, s. 257-258.
60. ZIENTARA B. Cesarzowa tatarska na Śląsku..., s. 177.
61. KÜHNAU R. Mittelschlesische Sagen geschichtlicher Art, S. 472.
62. Ibid., S. 472; ZIENTARA В. Cesarzowa tatarska na Śląsku..., s. 176.
63. Vita Sanctae Hedwigis, p. 566—567.
64. Ibid., p. 567.
65. SOLICKI ST. «Historia ducis Henrici»..., S. 454.
66. Ibidem.
67. Ibidem.
68. KOZACZEWSKI T. Z badań nad zabytkami architektury w Środzie Śląskiej. — Zeszyty Naukowe Politechniki Wrocławskiej. Architektura. Wrocław. 1963, t. 5, Nr. 67, s. 55.
69. ZIENTARA B. Cesarzowa tatarska na Śląsku..., s. 177.
70. KLAPPER J. Op. cit., S. 174; ZIENTARA B. Cesarzowa tatarska na Śląsku..., S. 177.
71. SOLICKI ST. Geneza legendy tatarskiej na Śląsku, s. 138—140.
72. ROSE A. Kloster Grüssau: OSB 1242-1289, S ORD CIST 1292-1810, OSB seit 1919. Stuttgart. 1974; Krzeszów uświęcony laską. Wrocław. 1997.
73. ZIENTARA В. Cesarzowa tatarska na Śląsku..., s. 177—178.
74. SOLICKI ST. Geneza legendy tatarskiej na Śląsku, s. 134.
75. Chronica Polonorum. In: Monumenta Poloniae Historica. T. III. Lwów. 1878, s. 652.
76. JURECZKO A. Henryk III Biały. Książę Wrocławski (1247-1266). Kraków 2007, s. 48-49.
77. Vita Sanctae Hedwigis, p. 570—571.
78. ПСРЛ, т. 2, стб. 784.
79. KORTA W. Najazd Mongołów na Polskę i jego legnicki epilog. Katowice, 1983. s. 112-138.
80. KOZACZEWSKI T. Środa Śląska. Wrocław, 1965. s. 6.
81. СЕРЕБРЯНСКИЙ Н.И. Древнерусские княжеские жития (Обзор редакций и тексты). М. 1915, тексты, с. 57, 61.
82. ДЖИОВАННИ ДЕЛЬ ПЛАНО КАРПИНИ. Ук. соч., с. 29.
83. Там же.
84. ПСРЛ, т. 2, стб. 795; СЕРЕБРЯНСКИЙ Н.И. Ук. соч., тексты, с. 58, 62.
85. ДЖИОВАННИ ДЕЛЬ ПЛАНО КАРПИНИ. Ук. соч., с. 29.
86. Annales sancti Pantaleonis Coloniensis. In: Monumenta Germaniae Historica. Scriptorum. T. 22. Hannoverae. 1872, p. 535.
87. Цит. по: Христианский мир и «Великая Монгольская империя». Материалы францисканской миссии 1245 года. СПб. 2002, с. 112.
88. ПСРЛ, т. 1, М. 1997, стб. 467.
89. ШИХАБ АД-ДИН МУХАММАД АН-НАСАВИ. Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Манкбурны. Баку. 1973, с. 107.
90. КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., т. IV, с. 21.
91. DIMNIK М. Mikhail, prince of Chernigov..., p. 113; EJUSD. The Dynasty of Chernigov..., p. 358; ADAMEK FR. Tatar˘i na Moravĕ. Praha, 1999, s. 12; ХРУСТАЛЁВ Д.Г. Русь: от нашествия до «ига» (30—40-е годы XIII в.). СПб. 2008, с. 175.
92. ТОЛОЧКО П.П. Дворцовые интриги на Руси. СПб. 2003, с. 219.
93. ПСРЛ, т.: 2, стб. 782.
94. ПАШУТО В.Т. Ук. соч., с. 221.

Бессонов В. А. Генерал-майор Владимир Михайлович Яшвиль // Российская история. - 2014. - № 3. - С. 44-61.
В некрополе козельской Введенской Оптиной пустыни среди многочисленных захоронений людей, известных своей духовной жизнью или оставивших заметный след на служебном поприще, выделяется могила грузинского князя Владимира Михайловича Яшвиля, чьё имя в историческом сознании оказалось тесно связано с убийством российского императора Павла I. О роли, которую сыграл в этой зловещей истории В.М. Яшвиль, современный человек может составить исчерпывающее представление по многочисленным научным и популярным изданиям, посвящённым царствованию Павла I или обстоятельствам его гибели. Имя В.М. Яшвиля как одного из главных участников цареубийства 11 марта 1801 г. можно встретить в книге Н.Я. Эйдельмана, в сборнике «Со шпагой и факелом...», составленном Н.А. Бойцовым, в книге историка-эмигранта гр. В.П. Зубова1. Этот перечень можно продолжить. Однако, несмотря на существующее в историографии единодушие, вопрос о причастности В.М. Яшвиля к заговору остаётся открытым. Связано это, прежде всего, с встречающимися в мемуарах противоречивыми данными: возможно, участником цареубийства был не Владимир Михайлович, а его родной брат Лев.
Следует подчеркнуть, что воспоминания являются главным источником, позволяющим восстановить ход событий 11 марта 1801 г. Никаких делопроизводственных документов, касавшихся заговора против Павла I, составлено не было, так как официального расследования причин смерти императора не проводилось, да и сам факт убийства тщательно скрывался. До революционных событий 1905 г. писать об обстоятельствах гибели Павла I было запрещено, всякие попытки историков обнародовать какие-либо сведения об этом пресекались цензурой. В воспоминаниях же как в источнике субъективном, отражающем окружающую действительность через призму авторского восприятия, существенно снижается достоверность передаваемой информации, что заставляет исследователя критически оценивать содержащиеся в них факты. Учитывая то обстоятельство, что именно воспоминания являются главным носителем информации о заговоре против Павла I, следует особенно тщательно сверять свидетельства разных мемуаристов, пытаясь объяснить встречающиеся расхождения и выявить данные, отражающие реальную картину событий. При этом, как справедливо отмечал Н.Я. Эйдельман, из десятков мемуарных свидетельств на эту тему большая часть оказалась «записана людьми, находившимися далеко от дворца, порою даже в других городах, но запомнивших рассказы очевидцев; немало и “свидетелей третьей степени”, то есть тех, кто зафиксировал рассказ лица, в свою очередь пересказывавшего версию участника»2. Из непосредственных участников событий записки оставили только барон Л.Л. Беннигсен и К.М. Полторацкий.
Согласно большинству воспоминаний, одним из деятельных участников убийства Павла I был князь Яшвиль. В ряде мемуаров указываются только его фамилия и титул. Например, современник событий барон К.Г. Гейкинг, перечисляя заговорщиков, пишет, что среди них был «князь Яшвиль», который после отказа императора подписать отречение «крикнул “Ты обращался со мною, как тиран, ты должен умереть!” При этих словах другие заговорщики начали рубить государя саблями и ранили его сперва в руку, а затем в голову»3. Служивший в 1801 г. в лейб-гвардии Конном полку А.Ф. Воейков в записке «Генерал граф Беннигсен» отмечал, что на императора «кинулись Татаринов, Скарятин, князь Яшвиль»4. Другой современник Д.П. Рунич писал, что когда Павел I спрятался за ширму, вошедшие в комнату заговорщики растерялись, «но Яшвиль, грузинский князь, или Бог знает, кем он был, приблизился к ширмам, за которыми увидел скрывавшуюся жертву5. Как видно, эти свидетельства не дают возможности определить, кто из братьев Яшвилей принимал участие в убийстве императора.
Вместе с тем, имеются воспоминания, содержащие более обширную информацию о Яшвиле, которая могла бы помочь в идентификации личности участника заговора. Но прежде чем анализировать мемуарные свидетельства, необходимо обратиться к биографиям братьев и выяснить, в каких чинах и на каких должностях они состояли к 11 марта 1801 г.6 Здесь возникают определённые сложности. Если данные о службе Льва Михайловича хорошо известны, то найти формулярный список его старшего брата до сегодняшнего дня не удалось. Восстановить основные вехи биографии Владимира Михайловича оказалось возможным благодаря обращению к Высочайшим приказам, отражавшим главные изменения в служебном положении офицеров российской армии7.
Согласно надписи на надгробном памятнике с могилы В.М. Яшвиля в Оптиной Пустыни, он родился 15 июля 1764 г.8, ещё в детстве был вывезен из Грузии вместе с младшим братом Л.М. Яшвилем и находился при Екатерине II. Обучался в Артиллерийском и инженерном шляхетском кадетском корпусе, откуда в 1782 г. был выпущен штык-юнкером в полевую артиллерию9. В.М. Яшвиль принял участие в русско-турецкой войне 1787-1791 гг. и Польских походах 1792 и 1794 гг., при формировании в 1795 г. конных рот артиллерии назначен командиром 4-й роты10. 7 октября 1796 г. он был награждён орденом Святого Владимира 4-й степени, в 1797 г. имел уже чин майора11. 19 августа 1797 г. Павел I пожаловал его орденом Святой Анны 3-й степени12. Высочайшим приказом от 30 ноября 1798 г. подполковник артиллерийского Амбразанцова батальона князь Яшвиль был произведён в полковники13. С назначением новых шефов батальон, в котором служил Владимир Михайлович, менял свои названия. С 1 октября 1799 г. он стал артиллерийским Карабьина батальоном, а с 13 ноября 1799 г. - Булыгина14. Согласно Высочайшему приказу от 12 января 1800 г., полковник Яшвиль был назначен его командиром в батальоне Булыгина15, а после переименования батальонов в полки с 20 апреля 1800 г. - командиром артиллерийского Булыгина полка16. 13 сентября 1800 г. этот полк был переименован в 6-й артиллерийский. 13 ноября 1800 г. последовал приказ о произведении Яшвиля в генерал-майоры с назначением флота цейхмейстером17, со старшинством с 8 октября того же года18. 13 января 1801 г. Владимир Михайлович был уволен в отпуск на 28 дней19.

Лев Михайлович Яшвиль родился в 1768 г. (по другим данным, в 1772 г.)20. Воспитывался в Артиллерийском и инженерном шляхетском кадетском корпусе, откуда 12 мая 1786 г. выпущен штык-юнкером в Бомбардирский полк. Участвовал в русско-турецкой войне 1787-1791 гг. За отличие при взятие Очакова был награждён чином подпоручика. Принял участие в Польских походах 1792 и 1794 гг. За отличия в бою при Мацеевицком замке и штурме Праги (предместья Варшавы) награждён орденами Святого Владимира 4-й степени и Святого Георгия 4-го класса. 20 июня 1794 г. получил чин поручика. С 17 декабря 1794 г. служил в 4-й конно-артиллерийской роте. При уравнении артиллерийских и армейских чинов 11 января 1797 г. Лев Михайлович был переименован в штабс-капитаны, 17 декабря 1797 г. получил чин капитана, а 12 апреля 1799 г. переведён в лейб-гвардии Артиллерийский батальон. Из гвардейской артиллерии 5 мая 1800 г. капитан Яшвиль был определён полковником в конный Богданова батальон21, который 13 сентября 1800 г. получил название 8-го артиллерийского полка. За отличие по службе 2 февраля 1801 г. Л.М. Яшвиль был награждён орденом Святого Иоанна Иерусалимского.
Следовательно, к 11 марта 1801 г. Владимир Михайлович в чине генерал-майора состоял цейхмейстером флота, а Лев Михайлович был полковником 8-го артиллерийского полка. Зная чины и должности братьев, следует внимательно проанализировать мемуарные свидетельства, содержащие дополнительные сведения о Яшвиле - участнике убийства Павла I.
Пожалуй, самым важным источником информации о смерти императора являются записки Беннигсена, который был одним из активных участников заговора. Он писал, что 11 марта 1801 г. в спальню императора вошли офицеры, среди которых был «подполковник Яшвиль, брат артиллерийского генерала Яшвиля22. Из этой фразы следует, что рядом с Беннигсеном находился Лев Михайлович Яшвиль, который действительно был братом генерал-майора Владимира Михайловича. При этом Л.М. Яшвиль ошибочно назван подполковником, хотя в то время он уже имел чин полковника. Но, несмотря на эту неточность, приведённая Беннигсеном формула «Яшвиль - брат генерала» однозначно указывает на Льва Михайловича как участника убийства.
Рассказы Беннигсена о событиях 11 марта 1801 г. были положены в основу многих мемуарных свидетельств, в том числе и Э. фон Веделя. В его записках, опубликованных в Санкт-Петербурге в 1908 г., рассказывается, что Беннигсен, покидая спальню императора, приказал Яшвилю охранять Павла I. Описывая убийство, Ведель отметил, что падение ширм привело императора в чувство и он «без умолку громким криком звал на помощь. Он с силою оттолкнул державшего его Яшвиля и попытался вырваться. При этом они оба упали на землю. В это страшное мгновенье гвардейский офицер Скаллерет (?) сорвал с себя шарф и обвил им шею императора, а Яшвиль крепко держал голого, с отчаяньем боровшегося императора». В своих записках Ведель пишет, что заговорщиком был «князь Яшвиль (брат того, который впоследствии был генералом)»23. В данном случае можно предположить, что речь идёт о Владимире Михайловиче, так как его брат Лев стал генералом в 1808 г.
Вместе с тем в изданном в 1908 г. московском сборнике «Время Павла и его смерть. Записки современников и участников события 11 марта 1801 г.» была опубликована анонимная работа «Правда об убийстве императора Павла I. По рассказу графа Беннигсена». По своей структуре, содержанию, описываемым деталям и сделанным акцентам это мемуарное свидетельство практически полностью идентично записке фон Веделя. Сходно и упоминание Яшвиля: «князь Ашвилли (брат артиллерийского генерала)»24. Но в этом случае мы вновь встречаем формулу Беннигсена - «брат генерала», которая указывает на Льва Михайловича как на участника заговора. Можно предположить, что в руках санкт-петербургских и московских издателей были либо разные переводы записки, либо отличные списки, сделанные с одного и того же источника25. Нельзя исключать и возможной редакторской правки, изменившей в угоду историографической традиции при публикации записок Веделя, формулу Беннигсена «Яшвиль - брат генерала» на противоположную.
Не обошёл молчанием фигуру Яшвиля и М.А. Фонвизин, составивший описание заговора по рассказам очевидцев. Он пишет, что удар, нанесённый Н. Зубовым в висок Павла I золотой табакеркой, стал сигналом, «по которому князь Яшвиль, Татаринов, Горданов и Скарятин яростно бросились на него, вырвали из его рук шпагу: началась с ним отчаянная борьба». Свои записки Фонвизин снабдил списком заговорщиков, который начинается словами: «Вот кто были лица, мне и всем в то время известные». Среди перечисленных людей можно увидеть и артиллериста - «полковника князя Яшвиля»26. Это прямое и точное указание на участие в заговоре Льва Михайловича.
Косвенно на Льва Михайловича показывают ещё два мемуариста. Так, например, граф А.Ф. Ланжерон, записавший в 1826 г. рассказ Беннигсена, среди офицеров гвардии - участников заговора упоминает «князя Яшвиля из артиллерии»27. Известный драматург, директор петербургского Императорского немецкого театра А.Ф.Ф. фон Коцебу, составивший записку об императоре Павле I и его смерти «по горячим следам» (основные сведения об убийстве он мог собрать в течение месяца, так как в апреле 1801 г. уже выехал за границу), пишет, что среди главнейших заговорщиков были «различные гвардейские офицеры, между прочим грузинский князь Яшвиль и Мансуров, оба незадолго перед тем выключенные из службы». Коцебу отмечает, что Яшвиль был очень пьян. Когда заговорщики вошли в комнату перед спальней, их встретили два вооружённых камер-гусара. «Один из них был поражён сабельным ударом, нанесённым ему Яшвилем, и упал наземь». В спальне императора, после того, как Павел I был повален на пол, «все ринулись на него. Яшвиль и Мансуров накинули ему на шею шарф и начали душить»28. Как видно, оба мемуариста пишут о том, что Яшвиль был гвардейским офицером. На самом деле к 11 марта 1801 г. ни один из братьев Яшвилей не служил в гвардии и не находился в отставке. Но, если Владимир Михайлович никогда не был офицером гвардии, то Лев Михайлович до своего назначения полковником в конный Богданова батальон служил капитаном в лейб-гвардии Артиллерийском батальоне более года (с 12 апреля 1799 г. до 5 мая 1800 г.).
О причастности Льва Михайловича к убийству Павла I можно судить и по «Автобиографическим запискам» А.О. Смирновой-Россет, составленным в 1870-1881 гг. Это видно из описания событий, относящихся к 1818 г. (Владимир Михайлович к тому времени уже умер): «Вскоре получилось известие, что князь Яшвиль приедет делать смотр 17-й конной артиллерии. Лицо Яшвиля было очень неприятное, что-то суровое и холодное, и он участвовал в страшном убийстве в Михайловском дворце»29.
Иначе, чем вышеприведённые мемуаристы, определяет князя Яшвиля современник событий А.Н. Вельяминов-Зернов. Касаясь подготовки заговора, он пишет, что к нему привлекались военные и «преимущественно начальники частей», среди которых был «начальник конногвардейской артиллерии, полковник князь Владимир Яшвиль»30. Вельяминов-Зернов называет Яшвиля по имени, но при этом указывает совершенно отличные от действительности должность и чин. Как указывалось выше, к началу 1801 г. в лейб-гвардии Артиллерийском батальоне, состоявшем из пяти пеших и одной конной рот, Яшвилей не было. Раньше в гвардии служил лишь Лев Михайлович. Он же в период заговора в чине полковника состоял в конной артиллерии (8-й артиллерийский полк), но не являлся полковым командиром. Как видно, в записке оказались совмещены в одно целое имя Владимира Михайловича и служебное положение Льва Михайловича. При этом важно отметить, что по контексту записок для Вельяминова-Зернова была важна должность Яшвиля, которую он тщательно, хотя и с ошибками, прописал, а не его имя.
Д.В. Давыдов в записках «Анекдоты о разных лицах, преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове» кратко пересказывает ход событий 11 марта 1801 г. со слов А.М. Каховского, которому, «в свою очередь, рассказывали Беннигсен и Фок». При этом Давыдов пишет: «Во время умерщвления Павла князь Владимир Михайлович Яшвиль, человек весьма благородный, и Татаринов задушили его, для чего шарф был с себя снят и подан Яковом Фёдоровичем Скарятиным». Степень достоверности записок Давыдова о заговоре, как «свидетеля третьей степени», не может быть высока. Это подтверждается и серьёзными разночтениями приводимых им данных в сравнении с другими источниками31.
Оригинальную версию событий 11 марта 1801 г. передаёт в своих воспоминаниях, написанных со слов «товарищей и знакомых», М.П. Леонтьев. В его интерпретации Павел I принял предложение заговорщиков и согласился подписать отречение, «но в сие время свирепый генерал князь Юшвиль вскричал Зубову: “Князь, полно разговаривать! теперь он подпишет всё, что вы хотите, а завтра головы наши полетят на эшафоте!” - и с сими словами ударил государя табакеркой в висок»32. Как видно, автор прямо указывает, что участником заговора был генерал-майор Владимир Михайлович Яшвиль.
Таким образом, анализ рассмотренных выше воспоминаний показывает, что из десяти мемуаристов только два (Давыдов и Леонтьев) однозначно пишут об участии в убийстве Владимира Михайловича. При этом оба автора черпали свою информацию о заговоре из «вторых рук». Двояко представлен Яшвиль в воспоминаниях Вельяминова-Зернова. Особняком стоят воспоминания фон Веделя, который, основываясь на свидетельстве Беннигсена, изменяет использованную им формулу «Яшвиль - брат генерала». Из оставшихся шести мемуаристов четверо (непосредственный участник событий Беннигсен, Фонвизин, близкий к фон Веделю аноним, Смирнова-Россет) прямо и два (Коцебу, Ланжерон) косвенно называют участником заговора Льва Михайловича Яшвиля. Внимательное прочтение воспоминаний, содержащих информацию о заговоре против Павла I, показало, что большинство мемуаристов указывают на то, что в убийстве императора непосредственное участие принимал не Владимир, как это традиционно считается, а Лев Яшвиль.
Сложившееся в отечественной историографии мнение об участии в заговоре против Павла I Владимира Михайловича в своих истоках, по всей видимости, связанно с именем А.Б. Лобанова-Ростовского. В 1877 г. известный историк подготовил к изданию мемуары Коцебу, которые впервые были опубликованы в количестве шести экземпляров только в 1900 г.33 В дополнительных примечаниях к записке Коцебу Лобанов-Ростовский приводит краткие биографические сведения о причастных к заговору лицах. При этом он, называя участником событий 11 марта 1801 г. Владимира Михайловича, приписывает ему чины и место службы Льва Михайловича. После чего пишет, что у Владимира Михайловича был старший брат - Лев, и в свою очередь даёт ему почти в полном объёме служебные характеристики Владимира34. При этом все данные о службе совершенно точны. Эта ошибка, заложившая основу традиционного отождествления участника заговора с Владимиром Михайловичем, появилась, видимо, вследствие знакомства Лобанова-Ростовского с воспоминаниями Давыдова, опубликованными за границей в 1863 г. и Вельяминова-Зернова, которые он сам и обнаружил в одном из иностранных архивов35. Не имея возможности тщательно проанализировать источник, историк пошёл за мемуарной версией, поменяв для этого местами биографии братьев Яшвилей.
Подобная тенденция, связанная с добавлением в сведения о жизни Владимира Михайловича данных о службе Льва Михайловича в 1800-1801 гг., сохранилась на протяжении всего последующего времени. В статье профессора Берлинского университета Шимана речь идёт о «полковнике князе Владимире Яшвиле из конно-гвардейской артиллерии»36. «Русский биографический словарь» утверждает, что Владимир Михайлович «в 1800 г., будучи капитаном гвардейской артиллерии... был переведён, с чином полковника, в конный батальон Богданова 2-го»37. Эйдельман пишет о Владимире Михайловиче как о полковнике38.
Такое устойчивое желание произвести Владимира Михайловича в полковники 8-го артиллерийского полка (сформированного из конного Богданова батальона) связано, вероятно, с тем, что эта часть в 1800-1801 гг. квартировала в Санкт-Петербурге39, и тем самым не могло возникнуть сомнения в способности Яшвиля участвовать в заговоре. В этом случае предположительно может быть объяснён и мотив выступления против императора, которым стала личная месть. В своих записках Гейкинг свидетельствует, что его уверяли, будто Павел I в запальчивости побил Яшвиля40. Это происшествие косвенным образом находит подтверждение и в воспоминаниях Н.А. Саблукова, когда он даёт характеристику императора. «Однажды, впрочем, - пишет Саблуков, - на одном параде он так разгорячился, что ударил трёх офицеров тростью и, увы, жестоко заплатил за это в последние минуты своей жизни»41.
На самом деле полковником 8-го артиллерийского полка был Лев Михайлович, к которому можно отнести все эти обоснования участия в заговоре против императора. Правда, справедливости ради следует сказать, что конная рота полковника князя Яшвиля 8-го артиллерийского полка в январе 1801 г. находилась в городе Вендене в Лифляндии42. Однако неизвестно, когда она вернулась в Санкт-Петербург, и был ли при ней сам полковник Яшвиль. В то же время доказать присутствие Владимира Михайловича в Санкт-Петербурге в период подготовки и осуществления заговора непросто. До 13 ноября 1800 г., когда последовал приказ о производстве Владимира Михайловича в генерал-майоры, он служил в 6-м артиллерийском полку (сформированном из артиллерийских батальонов Булыгина и Батурина), который не квартировал в Санкт-Петербурге. Его фамилия не встречается среди военных чиновников в «Санкт-Петербургском адрес-календаре» за 1800 и 1801 гг. По всей видимости, исполняя должность цейхмейстера, Владимир Михайлович находился в одном из портовых городов на побережье Балтийского моря. Будучи с 13 января 1801 г. в отпуске, он, по сведениям, публиковавшимся в «Санкт-Петербургских ведомостях», не выезжал из столицы. Это ещё раз подтверждает то, что В.М. Яшвиль не служил в Санкт-Петербурге. Вместе с тем известно, что по окончании отпуска он выехал из Москвы в период с 8 по 12 февраля 1801 г. в Санкт-Петербург43, откуда должен был в назначенный срок вернуться к месту своей службы. Своевременное прибытие из отпуска, который давался Высочайшим приказом, являлось обязательным условием беспорочного прохождения службы. Поэтому у Владимира Михайловича, состоявшего в должности цейхмейстера, не было оснований находиться в марте 1801 г. в столице. Следовательно, исходя из имеющихся в нашем распоряжении сведений, нельзя по месту службы объяснить причастность Владимира Михайловича к заговору против Павла I, в то же время вероятность участия Льва Яшвиля в убийстве императора получает дополнительное обоснование.
Вместе с тем приходится констатировать, что в мемуарной литературе имеется определённая тенденция, послужившая основанием для историографической традиции отождествления Владимира Михайловича с участником заговора. Появление её, по всей видимости, было связано с тем, как сложились после смерти Павла I судьбы братьев Яшвилей.
Вступив на престол, Александр I подписал 16 марта 1801 г. приказ, которым флота цейхмейстер Владимир Михайлович Яшвиль был переведён в лейб-гвардии Артиллерийский батальон генерал-майором44. 27 августа 1801 г. артиллерийские полки были разделены на батальоны, и Владимир Михайлович получил назначение шефом 10-го батальона, расположенного в Херсоне45.
В период подготовки коронационных торжеств в Москве инспектор артиллерии А.И. Корсаков сообщил 12 июля 1801 г. московскому военному губернатору графу П.П. Салтыкову фамилии артиллерийских генералов и офицеров, которые должны были прибыть на коронацию. Среди них назван и генерал- майор князь Яшвиль46. Однако ему не суждено было присутствовать на этих торжествах 15 сентября 1801 г. Согласно собственноручной приписке Салтыкова к отношению, адресованному министру внутренних дел графу В.П. Кочубею от 23 марта 1803 г., ему было дано «повеление Яшвиля и полковника Татаринова выслать из Москвы в Высочайшем присутствии во время коронации»47. Упоминание фамилий двух известных по мемуарным свидетельствам участников заговора против Павла I позволяет говорить о том, что к сентябрю 1801 г. Александр I получил информацию об их активном участии в убийстве его отца. При этом под подозрением оказался именно Владимир Михайлович Яшвиль, а не его брат. Следует ещё раз подчеркнуть, что официально никаких расследований по этому делу не проводилось, и более того, обстоятельства гибели Павла I держались в тайне. Поэтому Александр I черпал информацию от близких к нему людей и, конечно, не от непосредственных участников заговора. Князь А. Чарторыйский, входивший в дружеский круг императора, утверждал: «Что касается ближайших участников убийства, то имена их долгое время были ему неизвестны, и он узнал их только через несколько лет»48. Следовательно, факт признания императором Александром I В.М. Яшвиля участником заговора не может являться доказательством его причастности к убийству. Однако недопущение генерал-майора Яшвиля к коронации и последующая ссылка под надзор полиции стали для некоторых современников основанием для отнесения Владимира Михайловича к числу заговорщиков. Впоследствии эта мемуарная тенденция, получившая наиболее полное отражение в воспоминаниях «свидетелей третей степени», переросла в историографическую традицию.
Недоверие, выраженное Александром I В.М. Яшвилю, заставило последнего подать прошение об отставке, которое было удовлетворено Высочайшим приказом от 13 октября 1801 г. Но на этом постигшая Владимира Михайловича опала не закончилась. Из сохранившегося в фонде Особенной канцелярии Министерства внутренних дел ГА РФ «Алфавита секретным делам, переданным из Канцелярии Санкт-Петербургского военного губернатора и от Особенной канцелярии министра полиции, производившимся с 1797 г.», видно, что 17 декабря 1802 г. было начато дело «О генерал-майоре князе Яшвиле»49. Эти следственные материалы, попавшие вместе с другими документами в III Отделение собственной его императорского величества канцелярии, были утрачены ещё до 1846 г.50, и познакомиться с содержанием секретного дела на сегодняшний день не представляется возможным. Однако его отголоски дошли до нас в переписке о князе Яшвиле, которая велась между министром внутренних дел Кочубеем, московским военным губернатором Салтыковым и калужским гражданским губернатором А.Л. Львовым.
10 марта 1803 г. Кочубей сообщил Салтыкову, что император выразил неудовольствие частыми посещениями Москвы генерал-майором Яшвилем. В связи с этим министр внутренних дел уведомил военного губернатора о получении Высочайшего повеления «сообщить Вашему сиятельству, чтоб запретить ему таковые приезды, подтвердили ему, чтоб он в столицах не являлся, а чтоб жил в деревне»51. Получив это распоряжение, Салтыков предписал 15 октября московскому обер-полицмейстеру выяснить, когда и где жил Яшвиль в Москве. В ответ 18 октября обер-полицмейстер сообщил, что «означенный князь Яшвиль 1802 г. в феврале месяце находился в Москве и жительство имел в Сретенской части в доме г[осподина] Крокова и в том же феврале месяце переехал в Басманную часть в наёмную квартиру, а оттуда того ж 1802 г. в апреле месяце уехал в деревню, состоящую в Калужской губернии и уезде в село Муромцево расстоянием от Калуги в 20 вёрст, из которой и по сие время в Москву не въезжал»52. Получив эти сведения, Салтыков направил 23 марта 1803 г. отношение калужскому губернатору с указанием Высочайшей воли о запрещении Яшвилю приезжать в столицы, а жить в деревне под наблюдением губернатора53. В тот же день Салтыков сообщил Кочубею о своих действиях, подчеркнув особо, что «о не въезде ему (В.М. Яшвилю. - В.Б.) в Москву я доселе ниоткуда повеления не имел», кроме того, что Яшвилю запрещалось быть в Москве во время коронации54.
Как видно, Владимир Михайлович не был сразу сослан под надзор полиции. Первоначально, к сентябрю 1801 г., император запретил ему находиться в первопрестольной во время своей коронации. После этого, надо полагать, никаких специальных распоряжений о Яшвиле сделано не было и он, выйдя в отставку, продолжал ездить в Москву без каких-либо ограничений. Но император, узнав об этом, решил довести дело до конца и через министра внутренних дел в 1803 г. официально запретил Яшвилю въезжать в столицы, сослав его на жительство в деревню под надзор полиции. Из этого следует, что только в 1803 г. отставной генерал-майор Яшвиль подвергся наказанию, и то произошло это во многом случайно. Если бы его визиты в Москву не попали в поле зрения императора, то жизнь его, возможно, сложилась бы иначе. При этом отношение Александра I к В.М. Яшвилю показывало, что и в 1803 г. он продолжал считать его заговорщиком.
В конечном счёте, Высочайшая воля была доведена до сведения В.М. Яшвиля, который по этому поводу собственноручно написал записку, до сегодняшнего дня хранящуюся в Государственном архиве Калужской области, в фонде гражданского губернатора: «1803 году апреля 9 числа дал сию подписку перемышльскому земскому исправнику господину] майору Даниле Фёдорову Филатову по объявленному от него мне ордеру не въезжать столичные города в чём и подписуюсь, генерал-майор князь Владимир Ешвиль»55.
С этого момента Владимир Михайлович оказался под надзором полиции в сельце Еремеевском, Муромцево тож, Перемышльского уезда Калужской губернии, которое в документах конца XVIII - начала XIX в. называли также селом Еремеевским и Муромцевым56. Такое разночтение связано было, видимо, с тем, что между сельцом Еремеевским и селом Варнавино, где располагалась церковь Николая Чудотворца, было всего пол версты. Следует отметить, что в исповедных ведомостях этой церкви фамилия Яшвиля, как проживавшего в сельце Еремеевском, появляется только с 1806 г.57 Само сельцо Еремеевское к 1803 г. находилось во владении жены Яшвиля - Варвары Александровны, урождённой Сухово-Кобылиной58. На отсутствие у Владимира Михайловича в Калужской губернии имений указывает «Список наряженных с помещичьих и владельческих душ конных и пеших воинов во внутреннее ополчение 1812 г.», в котором среди владельцев показана только его жена59.
Появление Яшвиля в Калужской губернии связывают ещё с одним документом, который нередко используется в качестве доказательства традиционного мнения о причастности Владимира Михайловича к событиям 11 марта 1801 г. Речь идёт о хорошо известном в историографии письме князя Яшвиля Александру I. Содержание этого письма дошло до нас в двух списках, составленных примерно во второй половине XIX - начале XX в. Эти документы хранятся в фонде Н.К. Шильдера Российской Национальной библиотеки и собрании рукописей Зимнего дворца ГА РФ60. Впервые копия письма из архива Шильдера была опубликована с сокращениями в журнале «Русская старина»61. Этот же опубликованный текст документа использовал в своих работах о В.М. Яшвиле его биограф И.Г. Антелава62. Полностью список письма, хранящегося в фонде Шильдера, был опубликован Эйдельманом в монографии «Герцен против самодержавия»63. Все эти публикации имеют незначительные разночтения с архивным документом. Другой вариант письма, близкий к сохранившейся в ГА РФ копии, опубликовал в своей книге великий князь Николай Михайлович64. Ещё в 1909 г. этот список пытался использовать в своей работе, посвящённой истории гвардейской конной артиллерии, капитан Борисевич, которому было «безусловно воспрещено» воспользоваться обнаруженным документом65. Наиболее полной из известных является копия, сохранившаяся в архиве Шильдера. Именно её содержание и использовалось историками для обоснования причастности Владимира Михайловича Яшвиля к заговору 11 марта 1801 г.
Недатированное обращение Яшвиля к императору Антелава относит к началу 1803 г., когда Владимир Михайлович был отправлен под надзор в Калужскую губернию. Исследователь строит своё предположение на фразе из письма «удаляюсь в свою деревню»66. Однако такое объяснение трудно принять. В Калужской губернии, куда был отправлен на жительство Яшвиль, у него не было владений, а годы опалы он провёл в имении жены - сельце Еремеевском. Кроме того, в письме есть другие слова, неизвестные Антелаве по сокращённым публикациям: «И как в настоящую минуту осталось одно средство - убийство, мы за него взялись». По этому выражению, письмо может быть датировано временем, очень близким к событиям 11 марта 1801 г. Но если принять во внимание слова об отъезде в деревню, то можно предположить, что Владимир Михайлович писал императору уже после своей отставки, последовавшей 13 октября 1801 г. Раньше этой даты он не мог по своему произволу, без Высочайшего дозволения, демонстративно оставить службу и уехать в деревню. Следует также заметить, что обе приведённые выше «датирующие» фразы отсутствуют в другом списке письма.
Основываясь на полученной по «списку Шильдера» дате, можно утверждать, что письмо Яшвиля не могло стать причиной его опалы, так как Владимир Михайлович впал в немилость раньше, ещё к сентябрю 1801 г. Факты говорят о том, что после отставки и отъезда в деревню, как обещал Яшвиль императору, он не удалился, а продолжал время от времени жить в Москве, пока сам Александр I не определил его под надзор полиции. Как видно, текст письма во многом вступает в противоречие с биографией В.М. Яшвиля и дата его написания никак не укладывается в последовательность событий его жизни.
Однако именно упоминание об отъезде в деревню послужило основанием связать авторство письма с Владимиром Михайловичем, хотя все списки озаглавлены как письмо князя Яшвиля к Александру I, без дополнительных указаний на то, о каком из братьев идёт речь. Но в любом случае получается, что это обличающее монархию письмо никому из них не принесло дополнительных неприятностей (Владимир Михайлович уже попал в опалу до своей отставки, а Лев продолжал службу)67. Кроме того, совершенно не понятна цель этого письма, в котором в жёсткой форме критикуются монархический строй и российские императоры, а действия заговорщиков возвеличиваются и оправдываются благой целью - борьбой с самодержавием. Такая политическая декларация кажется совершенно бессмысленной, и, кроме царской немилости, она ничего принести автору не могла. Попытка связать письмо с конституционными идеями Яшвиля, сделанная Антелавой, малоубедительна, потому что в письме, кроме антимонархического пафоса, нет никаких конституционных предложений.
Все эти противоречия позволяют высказать предположение о подложности письма, адресованного князем Яшвилем Александру I68. В пользу фальсификации говорит и сохранившееся в РГАДА подлинное письмо Владимира Михайловича к императору Павлу I, написанное 18 марта 1797 г.69 В нём Яшвиль просил монаршей милости для себя и своего брата. Письмо отличает наличие характерных для XVIII в. витиеватых оборотов, а главное, демонстрирует неумение Владимира Михайловича ясно выразить свою мысль. Даже поверхностное сравнение стиля, формы изложения и способа передачи информации позволяет усомниться в том, что автором рассматриваемых писем было одно и то же лицо.
Несоответствия видны с первых строк: «Августейший монарх! Государь всемилостивейший! - пишет В.М. Яшвиль Павлу I, - неупустительная Вашего величества попечительность о благе сынов отечества казалась бы довольною обеспечить каждого и остановить притекающих, чтоб щадить важнейшие минуты толь обременительного государя»70. В письме к Александру I по смыслу и содержанию мы видим совершенно иные слова: «Государь, с той минуты, когда несчастный безумец, Ваш отец, вступил на престол, я решился пожертвовать собой, если нужно будет, для блага России, несчастной России»71. Показательны и обращения к императору в этих письмах. Павлу I, у которого Владимир Михайлович просит монаршей милости, он пишет «Ваше величество» и «ты», а в бестактном письме к Александру I, где эти формы отсутствуют, мы видим лишь вежливое «Вы».
Судя по содержанию, письмо Яшвиля могло быть фальсифицировано во второй половине XIX в. Целью подлога, вероятно, было желание вложить в уста цареубийцы обличительную речь, направленную против самодержавия и оправдывающую борьбу с ним. О событиях 11 марта 1801 г. и его участниках уже тогда можно было узнать из литературы, публиковавшейся за границей. При этом среди исполнителей заговора фигурировала и фамилия Яшвиля. Так, например, Розенцвейг в своей книге «Тайные истории и загадочные личности», изданной в Лейпциге в 1850 г., пишет: «Для будущих поколений останутся памятны имена графа Николая Зубова, генерала Чичерина, Мансурова, Татаринова и Яшвиля, как главных виновников катастрофы»72.
Можно предположить, что первоначально в списках ходило письмо, близкое по содержанию к рукописи, сохранившейся в ГА РФ. После опубликования в 1881 г. переписки М.И. Кутузова и Александра I по поводу принятия Владимира Михайловича в Калужское ополчение73, подложное письмо Яшвиля могло быть дополнено новыми деталями. При этом фальсификатору не было известно, когда именно Яшвиль был выслан под надзор. Вероятно, поэтому в письме между собой оказались связаны события 11 марта 1801 г. и отправление Яшвиля в деревню. Следовательно, письмо Яшвиля к Александру I нельзя рассматривать как исторический источник, и все попытки использовать его для доказательства причастности Владимира Михайловича к заговору не могут быть признаны обоснованными.
После официального запрещения выезжать в столицы Владимир Михайлович большую часть времени проводил в сельце Еремеевском, но иногда, с разрешения губернатора, он приезжал и в губернский город. Так, уже 10 августа 1803 г. В.М. Яшвиль просил калужского губернатора о личной встрече и, получив на это согласие, 21 августа покинул имение. А 29 августа губернатор направил ордер перемышльскому земскому исправнику о том, что Яшвиль выехал из Калуги к месту своего жительства и требовал возобновить за ним наблюдение. Ездил Яшвиль в Калугу и в сентябре 1803 г.74 Но специальное разрешение посещать по необходимости губернский город Владимир Михайлович получил только 3 января 1812 г., когда министр полиции сообщил о последовавшем по этому вопросу Высочайшем решении калужскому губернатору. При этом особо указывалось, чтобы губернатор «обращал особенное внимание и надзор на поступки его (В.М. Яшвиля. - В.Б.)»75.
В ходе Отечественной войны 1812 г., когда театр военных действий приблизился к Калужской губернии, семья Яшвиля покинула имение и переехала в Пензу. Примерно в августе 1812 г. Варвара Александровна написала письмо министру полиции А.Д. Балашову с просьбой исходатайствовать у императора разрешение об отправлении в Пензу и её мужа. 6 сентября последовало Высочайшее дозволение о переезде Яшвиля в Пензу и учреждении за ним полицейского надзора76. Соответствующие распоряжения были направлены 11 сентября Пензенскому и Калужскому губернаторам77, но Владимиру Михайловичу воспользоваться этим дозволением не удалось.
30 августа 1812 г. командующий войсками в Калужской губернии В.Ф. Шепелев направил Кутузову рапорт с просьбой принять находившегося под надзором отставного генерал-майора Яшвиля в ополчение78. 17 сентября главнокомандующий разрешил Владимиру Михайловичу вступить в службу, и 20 сентября Шепелев сообщил это распоряжение калужскому губернатору П.Н. Каверину79. Последний 23 сентября уведомил министра полиции о снятии надзора с Яшвиля на основании решения Кутузова, чьи распоряжения он был обязан выполнять беспрекословно, и сообщил главнокомандующему о своих действиях80. Через три дня, 26 сентября, Кутузов направил рапорт Александру I с объяснением своего решения о назначении Яшвиля в ополчение. В своё оправдание главнокомандующий писал, что ему не было известно о полицейском надзоре, установленном над отставным генерал-майором81.
В этом случае Кутузов говорил неправду. О положении Яшвиля главнокомандующий знал. Несмотря на указание Шепелева о том, что Владимир Михайлович находится под полицейским надзором, Кутузов разрешил последнему вступить в ополчение. После предупреждения Каверина главнокомандующий не только не изменил своего решения, но даже не воспротивился назначению отставного генерал-майора начальником отряда и в рапорте императору пытался доказать необходимость использования его в ополчении. Поведение Кутузова вызвало негодование Александра I. 3 октября 1812 г. он отправил главнокомандующему рескрипт, в котором сделал резкий выговор за принятие Яшвиля в Калужское ополчение и предписал выслать его в Симбирск. На обложке отпуска он написал «какое канальство»82, видимо, обвинял Кутузова в мошенничестве за попытку ввести императора в заблуждение, искажая действительность. В таком контексте фраза «Вы употребили на службу находящегося в ссылке известного Яшвиля, невзирая даже на донесение, которым губернатор известил Вас, что он под присмотром»83, указывает на то, что Кутузов был знаком с положением Владимира Михайловича в губернии и, вероятно, знал причину его опалы. Но больше всего возмутило императора то, что главнокомандующий по своему усмотрению распорядился судьбой Яшвиля, высланного по Высочайшему повелению под надзор полиции, превысив тем самым свои полномочия.
Пока решалась судьба Владимира Михайловича, он принял живейшее участие в боевых действиях в Смоленской губернии и покрыл себя славой спасителя города Ельни. Ему, как боевому генералу, был поручен в командование отряд для занятия Ельни и наведения там порядка из прикрывавшего Брянск «корпуса» Шепелева. Направленный к Ельне отряд Яшвиля насчитывал 2 122 человека и состоял из двух казачьих полков Андриянова 1-го и 3-го (1 тыс. человек), 2-го батальона 3-го егерского полка (442 человека), одного батальона ополчения (вероятно, 1-го пешего полка) с четырьмя орудиями легкой роты № 61. Для восстановления порядка в Ельнинский уезд была направлена почти половина «корпуса». Примерно 47% отряда составляли иррегулярные части и четверть - регулярные войска с артиллерией. Можно предположить, что, командируя такие значительные силы к Ельне, генерал Шепелев надеялся на успех. Однако в отличие от обычных противников - партий мародёров и фуражиров - войскам Яшвиля пришлось столкнуться с регулярными частями неприятельской армии - дивизией графа Л. Барагэ д’Илльера численностью около 5 тыс. человек. Она была составлена по приказу Наполеона в октябре 1812 г. для обеспечения дороги от Смоленска к Ельне. Дивизия должна была состоять из трёх маршевых полубригад, полка кавалерии и не менее шести орудий артиллерии. Выполняя приказ Наполеона, в десятых числах октября дивизия Барагэ д’Илльера под командованием бригадного генерала барона Ж.П. Ожеро заняла Ельню.
14 октября на подходе к Ельне части из отряда Яшвиля столкнулись с войсками противника. В результате встречного боя, проходившего с применением артиллерии и кавалерии, неприятель отступил в Ельню, а отряд Яшвиля отошёл на семь-восемь вёрст от города. Не имея сил выбить численно превосходящего противника, Яшвиль блокировал его в Ельне, устроив пикеты и казачьи разъезды. Эффективность выбранной тактики обеспечивалась наличием в отряде значительного числа казаков. В последующие дни к отряду Яшвиля прибыли подкрепления, и его численность возросла примерно до 3 500 человек. Однако и с этими силами Яшвиль уступал Барагэ д’Илльеру. Он был вынужден ограничиваться пассивной блокадой, пресекая попытки выхода противника на фуражировки в окрестности города. 20 октября под Ельней произошёл крупный бой. Войска Барагэ д’Илльера с кавалерией и артиллерией вышли из города, оттеснили пикеты и вынудили Яшвиля занять оборонительную позицию при деревне Пронино (примерно в десяти верстах восточнее Ельни). Приведя войска в боевой порядок, Яшвиль начал наступление на закрепившегося в сельце Михелевке противника и через 2 часа вынудил его вернуться в Ельню. После этого боя Яшвиль принял решение ещё больше усилить свой отряд и предписал командиру 4-го пешего полка Калужского ополчения прибыть к нему. Эти части прибыли к Ельне 23 октября, а 24 числа в 3 часа ночи дивизия Барагэ д’Илльера оставила город. Узнав об этом, Яшвиль организовал преследование противника: казаки следовали за ним 20 вёрст84.
29 октября 1812 г. В.М. Яшвилю был преподнесён адрес от имени «ельнинского дворянства предводителя, городничего, членов земской полиции и всего находящегося в наличности дворянства». В нём выражалась «чувствительная» благодарность Владимиру Михайловичу за спасение Ельни. В адресе особо подчёркивалось, что «трудами и попечением Вашего сиятельства город Ельня и оного уезд, освободясь от неприятельских войск, получил прежнее существование»85. Но эти заслуги Яшвиля никак не отразились на его дальнейшей судьбе.
Не смог оказать Владимиру Михайловичу помощь и явно покровительствовавший ему Кутузов. Предполагая, что император не одобрит его решения, главнокомандующий распорядился зачислить Яшвиля в ополчение и не отменил его назначения начальником отряда, направленного на прикрытие Брянска, считая, видимо, что отличия в боевых действиях позволят добиться монаршей милости. Поэтому он не торопился возвращать отставного генерал-майора в прежнее состояние. Лишь получив рескрипт Александра, в котором предписывалось отправить Яшвиля в Симбирск, он отстранил его от службы, доложив об этом 31 октября императору86. Но и в этом случае Кутузов пошёл наперекор Высочайшему повелению. В отношении дежурного генерала П.П. Коновницына к Каверину от 2 ноября 1812 г. указывалось, что Яшвиль по болезни возвращается на прежнее место жительства, и по воле императора за ним должен быть восстановлен надзор87. Однако, несмотря на покровительство Кутузова, Владимир Михайлович 21 января 1813 г.88 по предписанию министра полиции калужскому губернатору89 оказался в Симбирске, откуда по просьбе его жены90 9 июля 1813 г. вернулся в Калужскую губернию91.
Здесь 27 июня 1815 г. Яшвиль скончался. В метрической книге церкви Николая Чудотворца в селе Варнавино сказано, что он умер от неизвестной болезни и был похоронен «при сей церкви»92. Однако через какое-то время тело Владимира Михайловича перенесли в Оптину пустынь Козельского уезда и захоронили на территории монастыря. На новой могиле был установлен гранитный памятник, средняя, выполненная в форме куба, часть которого сохранилась до наших дней. На трёх гранях памятника были выбиты надписи, рассказывавшие грядущим поколениям о жизни этого человека: «Здесь покоится прах в Бозе почивающего артиллерии генерал-майора и кавалера Владимира Михайловича Яшвиля, родившегося в 1764 году июля 15 дня, скончался 1815 года июня в 27 день, жил 50 лет и И месяцев и 12 дней»93 и «Господи, прими дух мой с миром». Последней была выбита трогательная эпитафия: «Он счастьем в мире сем душевным наслаждался, // Семейству верным другом был, // Спокойный совестью с сей жизнию расстался, //И в мир бессмертия с надеждой воспарил».
В отличие от старшего брата, Лев Михайлович Яшвиль после смерти Павла I успешно продолжал свою службу. 21 марта 1801 г. он был переведён в лейб-гвардии Артиллерийский батальон, а 17 июня 1803 г. - в 1-й конно-артиллерийский батальон. При переформировании артиллерийских частей 23 августа 1806 г. Лев Михайлович был зачислен в 4-ю артиллерийскую бригаду, участвовал в войнах с Францией 1805 г. и 1806-1807 гг. За проявленные отличия в сражениях при Вишау, Аустерлице, Прейсиш-Эйлау, Гутштате и Фридланде получил ордена Святого Владимира 3-й степени, Святой Анны 2-й степени с алмазами, шпагу с надписью «за храбрость», шпагу, украшенную алмазами, и орден Святого Георгия 3-го класса. 16 марта 1808 г. Яшвиль был произведён в генерал-майоры и 5 апреля 1809 г. назначен начальником артиллерийской бригады 4-й дивизии.
В период Отечественной войны 1812 г. Лев Михайлович служил начальником артиллерии 1-го пехотного корпуса графа П.Х. Витгенштейна, участвовал в обороне крепости Динабург. За отличия в сражениях при Якубове, Клястицах, Головчице 18 июля 1812 г. получил чин генерал-лейтенанта. Яшвиль участвовал в сражении под Полоцком (5, 6 августа и 6, 7, 8 октября), в боях при Смолянах, Борисове и Студянке, за что был награждён орденами Святого Владимира 2-й степени и Святой Анны 1-й степени с алмазами. В ходе Заграничных походов 5 мая 1813 г. Лев Михайлович был назначен начальником артиллерии Главной действующей армии. За сражение при Люцене и Бауцене получил орден Святого Александра Невского и алмазные знаки к нему за взятие Парижа. В 1815 г. был с войсками во втором походе во Францию. Участвовал в Высочайшем смотре на полях Шампани. За порядок в артиллерии Лев Михайлович пожалован орденом Святого Владимира 1-й степени.
При разделении войск на две армии 11 января 1816 г. Яшвиль получил назначение начальника артиллерии 1-й армии, 1 января 1819 г. был произведён в генералы от артиллерии, участвовал в Польской кампании 1831 г. 11 июля 1832 г. Лев Михайлович был назначен членом Военного совета, а 5 мая 1833 г. уволен от должности «впредь до выздоровления». Многолетняя служба Яш- виля 6 декабря 1833 г. была Высочайше оценена орденами Святого Андрея Первозванного и Белого Орла. Как видно, за свою долгую жизнь Л.М. Яшвиль принял участие практически во всех войнах, которые вела Россия, достиг высших чинов и наград.
Умер он 19 апреля 1836 г. и был похоронен в Киево-Выдубицком монастыре. На его могиле была установлена массивная чугунная плита с эпитафией, подчёркивающей его военные заслуги: «Во след орлов парил он с грозными громами, // Лев именем и Львом в кровавых был битвах, // Душевной Доблестью сроднился он с сердцами, // Здесь прах его, а жизнь - осталася в делах».
Сравнивая эпитафии на могилах братьев Яшвилей, невольно замечаешь, что они во многом стали отражением их непростых судеб. Вывезенные из Грузии детьми, они практически одновременно начали службу в российской армии и уверенно шли друг за другом по лестнице чинов Табели о рангах. Впереди старший брат - Владимир, а за ним младший - Лев. Но после 11 марта 1801 г. судьбы братьев пошли разными путями. Лев Михайлович продолжил службу, покрыл себя славой военных подвигов и сделал блестящую карьеру, а Владимир Михайлович, испытав на себе немилость вступившего на престол Александра I, был вынужден выйти в отставку. Подозрение в убийстве Павла I стало приговором, омрачившим его земную жизнь и преследующим его до сегодняшнего дня. Насколько это справедливо, можно судить по дошедшим до нас воспоминаниям о заговоре против Павла I. Большая часть мемуаристов прямо или косвенно называют участником убийства Льва Михайловича. Для того чтобы говорить о причастности к заговору Владимира Михайловича, веских оснований нет. Более того, вполне вероятно, что он не был 11 марта 1801 г. среди убийц, и страдать ему впоследствии пришлось не за свои деяния, а за поступок своего младшего брата.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Эйдельман Н.Я. Грань веков. Политическая борьба в России. Конец XVIII - начало XIX столетия. М., 1982. С. 301,304, 316, 320, 323, 326, 344; Со шпагой и факелом: Дворцовые перевороты в России 1725-1825. М., 1991. С. 589; Зубов В.П. Павел I. СПб., 2007. С. 81, 130-132, 261, 263.
2. Эйдельман Н.Я. Указ. соч. С. 177-178.
3. Записки барона Гейкинга// Цареубийство 11 марта 1801 г. СПб., 1907. С. 247, 250, 251.
4. Из записок А.Ф. Воейкова // Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне. Кн. 2. М., 1971. С. 131. Титул графа Беннигсен получил в 1813 г., следовательно, записка Воейкова не могла быть составлена ранее этого времени.
5. Рунич Д.П. Убийство императора Павла // Былое. 1906. № 6. С. 180.
6. Краткие биографии В.М. и Л.М. Яшвилей см.: Отечественная война 1812 г.: Энциклопедия. М., 2004. С. 824.
7. Автор выражает признательность С.Н. Селёдкиной (РГИА) и Н.В. Зиновкиной (Государственный архив Калужской области, далее - ГА КО) за помощь в выявлении документов, а также особую благодарность И.С. Тихонову (ГА РФ) за ценные советы и поддержку.
8. ОР РГБ, ф. 213, оп. 11, д. 6, л. 12 об.-13. Средняя часть памятника, на которой были выбиты надписи, сохранилась до сегодняшнего дня.
9. Ломан Н.Л. Историческое обозрение 2-го кадетского корпуса. СПб., 1862. С. X.
10. Крылов В.М. Кадетские корпуса и российские кадеты. СПб., 1998. С. 154, 155.
11. РГАДА, ф. 1239, оп. 3, д. 64681, д. 2.
12. Награды В.М. Яшвиля даются по изданию: Придворный месяцеслов на лето от Рождества Христова 1806. СПб., [1806]. С. 266, 369.
13. Московские ведомости. 1798. № 99. С. 1918.
14. [Висковатов А.В.] Историческое описание одежды и вооружения Российских войск. Ч. 7. СПб., 1900. С. 33.
15. Санкт-Петербургские ведомости. 1800. № 5. С. 161.
16. Там же. №34. С. 1343.
17. Цейхмейстер - должность генерала морской артиллерии, командовавшего береговой артиллерией (Смирнов А.А. Краткий артиллерийский военно-исторический лексикон, или терминологический словарь всего, преимущественно до русской полевой артиллерии начала XIX столетия касаемого. М., 2006. С. 187).
18. Санкт-Петербургские ведомости. 1800. № 95. С. 3968.
19. Там же. 1801. №6. С. 189.
20. Здесь и далее биографические сведения о Л.М. Яшвиле даются на основе следующих источников и публикаций: РГАДА, ф. 1239, оп. 3, д. 64681, л. 1; Военная галерея 1812 г. СПб., 1912. С. 288-289 (Формулярный список о службе Л.М. Яшвиля 1834 г.); Столетие Военного министерства 1802-1902. Т. 3. Отд. 4. СПб., 1907. С. 133-136; Меньшов Д. Могилы участников Отечественной войны // Русский инвалид. 1912. № 178. С. 5; Русский биографический словарь. Т. Яблоновский-Фомин. СПб., 1913. С. 210; Антелава И.Г. Генералы Яшвили в Отечественной войне 1812 г.// Труды Сухумского государственного педагогического института. Кн. 5. Сухуми, 1949. С. 11-49; он же. Грузины в Отечественной войне 1812 г. Тбилиси, 1983. С. 51-72.
21. Санкт-Петербургские ведомости. 1800. № 38. С. 1489.
22. Из записок графа Беннигсена // Цареубийство 11 марта 1801 г. С. 119.
23. Из записок майора Фон-Веделя об убиении Павла I // Там же. С. 166, 168-169.
24. Время Павла и его смерть. Записки современников и участников события 11 марта 1801 г. Ч. 2. М., 1908. С. 202.
25. Текст, идентичный запискам фон Веделя, встречается и в исследовании Т. Бернарди. Ср.: Шиман Т., Брикнер А. Смерть Павла Первого. М., 1909. С. 130.
26. Из записок Фонвизина // Цареубийство 11 марта 1801 г. С. 157, 158, 166.
27. Из записок графа Ланжерона // Там же. С. 142.
28. Записки Августа Коцебу // Там же. С. 325, 333, 334, 337.
29. Смирнова-Россет А.О. Дневник. Воспоминания. М., 1989. С. 116.
30. Цареубийство И марта 1801 г. С. 121; Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне. Кн. 2. М., 1971. С. 37.
31. Давыдов Д.В. Сочинения. М., 1962. С. 475, 476, 576.
32. Леонтьев М.П. Мои воспоминания или события в моей жизни // Русский архив. 1913. № 9. С. 321,324.
33. Сапожников А.И. С.И. Панчулидзев и его сочинение «И марта 1801 г.» // Источниковедческое изучение памятников письменной культуры. СПб., 1994. С. 48.
34. Цареубийство 11 марта 1801. С. 370-371.
35. Записки Дениса Васильевича Давыдова, в России цензурою не пропущенные. Лондон; Брюссель, 1863; Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне. Кн. 3. М., 1971. С. 104.
36. Шиман I, Брикнер А. Указ. соч. С. 29.
37. Русский биографический словарь. Т. Яблоновский - Фомин. СПб., 1913. С. 210.
38. Эйдельман Н.Я. Указ. соч. С. 323.
39. Санкт-Петербургский адрес-календарь. СПб., 1800. С. 34; СПб., 1801. С. 43.
40. Записки барона Гейкинга. С. 247.
41. Записки Н.А. Саблукова // Цареубийство 11 марта 1801 г. С. 58.
42. РГВИА, ф. 26, оп. 1, д. 102, л. 730.
43. Московские ведомости. 1801. № 13. С. 310.
44. Санкт-Петербургские ведомости. 1801. № 26. С. 990; Московские ведомости. 1801. № 26. С. 623.
45. Московские ведомости. 1801. № 68. С. 1624.
46. ЦИАМ, ф. 16, он. 226, д. 386, л. 122, 124.
47. Там же, оп. 3, д. 270, л. 8 об.
48. Записки князя Адама Чарторыйского // Цареубийство 11 марта 1801 г. С. 239.
49. ГА РФ, ф. 1165, оп. 1, д. 636, л. 165.
50. Там же, д. 642; Сидорова М.В. Архивы центральных органов политического розыска России XIX - начала XX вв. (III Отделение с.е.и.в. канцелярии и Департамента полиции МВД). Автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1993. С. 9.
51. ЦИАМ, ф. 16, оп. 3, д. 270, л. 1.
52. Там же, л. 7.
53. Там же, л. 9; ГА КО, ф. 32, оп. 19, д. 133, л. 1.
54. ЦИАМ, ф. 16, оп. 3, д. 270, л. 8.
55. ГА КО, ф. 32, оп. 19, д. 133, л. 4.
56. Там же, ф. 66, оп. 1, д. 282, л. 232 об.-233; ф. 261, оп. 1, д. 799, л. 1; д. 885, л. 1.
57. Там же, ф. 33, оп. 1, д. 1332, л. 1 (1806 г.); д. 1448, л. 1 (1807 г.); ф. 261, оп. 1, д. 1171, л. 78 (1808 г.); д. 1192, л. 45 (1809 г.); д. 1215, л. 43(1811 г.); д. 1339, л. 41 (1813 г.); д. 1365, л. 13 (1814 г.).
58. Там же, ф. 33, оп. 1, д. 1332, 1448; ф. 261, оп. 1, д. 1115, 1171, 1192, 1215, 1339, 1365. Данные о владельцах сельца Еремеевское получены на основе метрических и исповедных ведомостей, так как других источников о владельческой принадлежности сельца выявить не удалось. В исповедной ведомости за 1803 г. владельцем сельца Еремеевского показан В.М. Яшвиль, но, вероятно, это ошибка, так как в метрической книге за тот же год говорится о людях вотчины В.А. Яшвиль. Ср.: ГА КО, ф. 261, оп. 2, д. 215; оп. 3, д. 59.
59. Булычов Н.И. Архивные сведения, касающиеся Отечественной войны 1812 г. по Калужской губернии. Калуга, 1910. Приложение. С. 59.
60. ОР РНБ, ф. 859.22.14, л. 26, 27; ГА РФ, ф. 728, он. 1, д. 693, л. 1-2.
61. Письмо князя Яшвиля к императору Александру I // Русская старина. 1909. № 1. С. 212.
62. Антелава И.Г Генералы Яшвили в Отечественной войне 1812 г. С. 4; он же. Грузины в Отечественной войне 1812 г. С. 45-46.
63. Эйдельман Н.Я. Герцен против самодержавия. Секретная политическая история России ХVIII-ХIХ вв. и Вольная печать. М., 1984. С. 122.
64. Николай Михайлович, вел. кн. Император Александр I: Опыт исторического исследования. Пг., 1914. С. 17.
65. РГИА, ф. 472, оп. 43, д. 20, л. 46-49. В этом деле находится копия со списка, хранящегося в ГА РФ.
66. Антелава И.Г. Генералы Яшвили в Отечественной войне 1812 г. С. 5; он же. Грузины в Отечественной войне 1812 г. С. 46.
67. Сомнения в том, что Александр I получал письмо Яшвиля, высказывает и великий князь Николай Михайлович {Николай Михайлович, вел. кн. Указ. соч. С. 17, 18).
68. По сведениям вел. кн. Николая Михайловича, копия письма хранилась у потомков Яшвиля {Николай Михайлович, вел. кн. Указ. соч. С. 17). Возможно, в этом кругу и следует искать автора мистификации.
69. РГАДА, ф. 1239, оп. 3, д. 64683, л. 3.
70. Там же, д. 64681, л. 1.
71. ГА РФ, ф. 728, оп. 1, д. 693, л. 1.
72. Цит. по: Шиман Т, Брикнер А. Указ. соч. С. 132.
73. Князь Яшвиль // Русская старина. 1881. № 11. С. 665-666.
74. ГА КО, ф. 32, оп. 19, д. 133, л. 21, 23, 28.
75. ГА РФ, ф. 1165, оп. 1, д. 173, л. 11.
76. Там же, л. 4.
77. Там же, л. 1-2.
78. Шильдер Н.К. Император Александр I. Его жизнь и царствование. Т. 3. СПб., 1905. С. 122; Антелава И.Г. Генералы Яшвили в Отечественной войне 1812 г. С. 7; он же. Грузины в Отечественной войне 1812 г. С. 47.
79. ГА КО, ф. 32, он. 19, д. 133, л. 47-48.
80. ГА РФ, ф. 1165, он. 1, д. 173, л. 9, 11.
81. Кутузов М.И. Сборник документов. Т. 4. Ч. 1. М., 1954. С. 386-387.
82. Князь Яшвиль // Русская старина. 1881. № 11. С. 666.
83. Там же.
84. Бессонов В.А. «Корпус» генерал-лейтенанта В.Ф. Шепелева в Отечественной войне 1812 г. // Отечественная война 1812 г. и российская провинция в событиях, человеческих судьбах и музейных коллекциях: Сборник материалов XIII Всероссийской научной конференции 22-23 октября 2004 г. Малоярославец, 2005. С. 110-127; Попов А.И. Дело при Ляхово. М., 2000. С. 5-13.
85. Смоленская старина. 1812-1912. Вып. 2. Смоленск, 1912. С. 61-62.
86. Там же.
87. ГА РФ, ф. 1165, он. 1, д. 173, л. 8.
88. Там же, л. 5.
89. Там же, л. 14.
90. РГВИА, ф. 9194, он. 1/184, св. 1, д. 3.
91. ГА РФ, ф. 1165, он. 1, д. 173, л. 15.
92. ГА КО, ф. 261, он. 1, д. 1389, л. 63.
93. В 1909 г. по указу императора повсеместно собирались сведения о некрополях, которые должны были доставляться известному историку великому князю Николаю Михайловичу. 22 января 1909 г. предписание об описании памятников было направлено из Калужской духовной консистории настоятелю Оптиной пустыни. На основании этого был составлен «Список лиц, погребённых в козельской Введенской Оптиной пустыни Калужской епархии с точным обозначением надгробных надписей» (ОР РГБ, ф. 213, оп. И, д. 6, л. 1, 5-110. Материалы из этого дела были любезно предоставлены мне монахом Оптиной пустыни Платоном). Среди этих лиц оказался и В.М. Яшвиль, могилой которого великий князь интересовался особо. Ещё 25 октября 1909 г. от него поступила просьба скопировать имевшиеся на могиле Яшвиля надписи (Там же, л. 3). При этом в сделанные записи вкралась ошибка с обозначением месяца смерти Владимира Михайловича. Вместо июня был указан июль. Эта неточность была зафиксирована в «Списке лиц, погребённых в козельской Введенской Оптиной пустыни...» (Там же, л. 12 об.-13) и в краткой биографии В.М. Яшвиля, изданной великим князем (см.: Русские портреты XVIII и XIX столетий / Издание великого князя Николая Михайловича. Т. 5. СПб., 1909. № 200. В этой публикации неправильно была названа и дата смерти: вместо 27 июня - 20 июня).

Нестеренко А. Н. Князь Мстислав Мстиславич Торопецкий (Удалой) // Вопросы истории. - 2017. - № 11. - С. 21-45.
Мстислав Мстиславич Торопецкий (Удатный) занимает особое место среди русских князей периода феодальной раздробленности1. Прозвище Удалой, возможно, обусловлено стремлением Мстислава к подвигам, воинской славе, хотя Н.М. Карамзин полагал, что его следует понимать как «счастливый»2.
По мнению отечественной историографии, отличительными чертами личности Мстислава, выделяющими его среди других русских князей того времени, было великодушие, прямота, бескорыстность и миролюбие, сочетавшееся с отвагой: «ни в русской, ни в соседних странах не было князя храбрее его; куда ни явится, всюду принесет с собою победу»3. В.П. Бузескул называет Мстислава «князем-витязем», главной целью которого была «зашита правды, оказание помощи слабым, посредничество и примирение враждующих сторон»4. Эти черты характера Мстислава имели и другою сторону: «такие рыцари как Удалой, обыкновенно плохие политики, они хорошо владеют мечом, но совершенно теряют почву под собой среди коварных и ловких интриганов»5.
С именем Мстислава связаны все значимые события на Руси в первой четверти XIII в., в которых он выступал одним из главных действующих лиц. Поприщем деятельности «князя-витязя», была вся Древняя Русь и ее соседи: Новгород, Киев. Владимир. Галич, половецкие степи и Ливония6.
Годы активной деятельности Мстислава пришлись на период, когда Русь переживала упадок удельно-вечевого порядка, характерной чертой которого была беспрестанная смена князей. Предпосылки для будущего объединения под властью одного правителя разрозненных княжеских уделов закладывались перемещением князей с одного престола на другой, и Мстислав был одним из самых активных участников этого процесса.
Дата рождения Мстислава неизвестна, как и неизвестно, был ли он единственным сыном Мстислава или у него были братья. Скорее всего, он родился не ранее 1170 и не позднее первой половины 1181 года. По поводу того, кем же был его отец, существуют четыре версии.
По сложившейся в отечественной историографии традиции, отцом Мстислава считают новгородского князя Мстислава Ростиславича Храброго. По мнению классиков российской истории, он был его старшим сыном7. Правда в завещании Мстислава Храброго указан только один его сын, Владимир, о котором он просил позаботиться8. Можно предположить, что Мстислав был уже взрослым и в опеке не нуждался. По мнению С.М. Соловьёва, к этому времени он уже княжил в отцовском уделе Торопце9. Именно этот город и считается его наследственным уделом. В пользу этой версии говорит то, что владимирский летописец, описывая события 1223 г., называет его князем Торопецким. хотя в это время он уже получил в княжение Галич10.
Но, Мстислав мог быть и младшим сыном Мстислава Ростиславича. Дело в том, что у Рюриковичей существовал строгий запрет на использование нехристианских имен ближайших живых предков (отца, деда)11. Следовательно, имя в честь отца Мстислав мог получить только после смерти Мстислава Ростиславича (1180 год). В этом случае он не только не был князем Торопецким, но и, скорее всего, вообще не имел своего удела, являясь князем-изгоем. Кроме того, гипотеза о том, что Мстислав был одним из сыновей Мстислава Ростиславича, не объясняет его связь с князем Лешеком Белым, претензии на галицкий престол и стремление влиятельных современников установить с ним династические связи.
Согласно Густынской летописи, Мстислав Мстиславич — внук Изяслава Мстиславича и сын великого князя киевского Мстислава Изяславича12. Если он получил имя в честь отца, значит он родился после его смерти (то есть в 1170 или 1171 году). В этом случае его мать — княжна Агнешка, дочь польского князя Болеслава III, а галицко-вольшский князь Роман Мстиславич — его родной старший брат. Эта гипотеза происхождения Мстислава объясняет, почему внук Болеслава III — краковский князь Лешек Белый — называл Мстислава братом, права Мстислава на Галич и отеческое отношение к Даниилу Романовичу Галицкому, который, в таком случае, был его племянником13. Подтверждает эту версию и то, что Матей Стрыйковский называет Галич отчизной Мстислава, а самого князя галицким дедичем (то есть наследником по деду)14.
Но эта гипотеза не объясняет, как церковь разрешила брак дочери Мстислава Анны с сыном его брата Даниилом Романовичем, которая, в этом случае, была его двоюродной сестрой. Впрочем, учитывая реальную опасность занятия престолов в Галицко-Волынской Руси польскими и венгерскими князьями, в политических интересах православная церковь могла допустить этот брак.
Никоновская летопись называет Мстислава внуком Романа, правнуком Ростислава, праправнуком Мстислава, прапраправнуком Владимира Мономаха15. В этом случае Мстислав — сын Мстислава Романовича Старого, князя псковского, смоленского и киевского, а его дед — князь смоленский, новгородский и киевский Роман Ростиславич. Тогда Мстислав Ростиславич Храбрый был не его отцом, а двоюродным дедом (великий дядя). Эта версия объясняла бы прослеживаемую на протяжении всей жизни Мстислава его тесную связь с Ростиславичами. Слабое место этой гипотезы происхождения Мстислава в том, что она не объясняет, почему в нарушение традиции он стал тезкой своего отца. Впрочем, у традиции не называть сына в честь здравствующего отца были исключения. Так, Ярослав Всеволодович назвал одного из своих сыновей Ярославом. К тому же Мстислав мог быть назван и в честь своего прадедушки, старшего сына Владимира Мономаха — князя Мстислава Владимировича Великого.
И, наконец, четвертая версия происхождения Мстислава вытекает из его слов, которые приводит новгородский летописец о том, что он хотел бы быть похороненным в Софийском соборе у могилы своего отца16. В некрополе Софийского собора кроме Мстислава Храброго похоронен Мстислав Ростиславич Безокий (1178 г.), старший сын Ростислава Юрьевича и старший внук Юрия Долгорукого17. В таком случае матерью Мстислава была представительница влиятельной боярской новгородской семьи, дочь посадника. Это версия не противоречит тому, что Мстислав был назван в честь покойного отца и объясняет его связи с Новгородом и характер отношений с Всеволодом Большое Гнездо и его сыновьями.

О жизни Мстислава до его появления в Новгороде в 1210 г. известно мало. Впервые он упомянут в Ипатьевской летописи под 1193 г. как один из участников похода Ростислава Рюриковича на половцев. Летописец пишет о том, что Ростислав посылает за своим «строитичем» (двоюродным братом) Мстиславом в Треполь (современное Триполье в Киевской области). Соединившись с черными клобуками, князья на рассвете неожиданно напали на стоянку половцев и разгромили ее, захватив большую добычу скотом, лошадьми и пленными, «возвратились восвояси с честью и славой»18.
Хотя предпринятый молодыми князьями на свой страх и риск поход увенчался тактическим успехом — князья получили богатую добычу и завоевали славу, о том, что половцы в отместку нападут на русские земли, они не думали. За безрассудство Ростислава Рюриковича пришлось отвечать его отцу. Узнав об этих событиях, великий князь киевский Святослав Всеволодович потребовал от отца Ростислава, князя Рюрика Ростиславича, чтобы тот отложил намеченный им поход на «литву»: «Сын твой задел половцев, зачал рать, а ты хочешь идти в другую сторону, а свою землю оставить. Сейчас пойди в Русь стеречь свою землю». Рюрик послушался и отсрочил поход в Литву. «Долго стоял Святослав с Рюриком у Василева, сторожа свою землю, половцы не показывались, но только что Святослав уехал за Днепр в Корачев, а Рюрик — в свою волость, то поганые стали опять воевать Украину»19.
Ипатьевская летопись содержит и следующие два упоминания о Мстиславе. Первое — о том, что он по приказу киевского князя Рюрика отправляется в Галич к князю Владимиру Ярославину со словами «зять мой [волынский князь Роман Мстиславович] нарушил договор и воевал волость мою, а ты брат с сыновцем [племянником] моим воюйте волость его» (1196 г.). Однако в этом отрывке речь может идти не о Мстиславе Мстиславиче, а о Мстиславе Романовиче, сыне другого брата Рюрика — Романа. Второе сообщение — о том, что он приезжает в Киев праздновать рождение у своего товарища по набегу на половцев Ростислава Рюриковича дочери Евфросинии (1198 г.)20.
В 1202 г. галицкий князь Роман Мстиславич взял верх над тестем и занял Киев. Но уже на следующий год Рюрик с союзниками возвратил город себе. Новгородская первая летопись (НПЛ) сообщает что «Рюрик с Ольговичами и с погаными половцами Кончака и Данила Бяковича, взяли град Киев на шит»21. Победители учинили в городе страшную резню. Половцы взяли в плен всех, кого удалось схватить живыми, даже священников, монахов и монахинь, разграбили все соборы и монастыри и подожгли город. Владимирский лето&писец сообщает о том, что Рюрик и его союзники «сотворили великое зло», подобного которому не было в Русской земле со времени крещения Киева22.
Источники не упоминают имени Мстислава Мстиславича в связи с этими событиями, но как вассал Рюрика Ростиславича, зять хана Кончака и князь пограничной заставы киевской земли Треполя, он должен был быть одним из непосредственных участников этой трагедии23.
На этом борьба за Киев между князьями не остановилась. В 1207 г. город захватил черниговский князь Всеволод Чермной. Взяв другие города киевской земли, он осадил Торческ, в котором затворился Мстислав. Союзные Всеволоду половцы разграбили окрестности. Мстислав не в силах им воспрепятствовать и понимая бессмысленность дальнейшего сопротивления, решил сдать город24. Почему Мстислав оказался в Торческе, неизвестно. Возможно, когда началась междоусобица между Ростиславичами и Ольговичами, он был направлен туда Рюриком Ростиславичем, чтобы оборонять этот киевский форпост.
У В.Н. Татищева, который относит эти события к 1208 г., подробно описывается оборона Торческа. «Мстислав же хотя млад, но храбростью и мужеством всех оных превосходил, несмотря на множество войска Всеволодова, говорил всем, что бесчестно есть, как женщинам, запершись сидеть или, не сделав попытки, договором отдать», «но лучше нам прежде показать противникам, что мы руки и сердце имеем, а потом посмотрим, что далее делать». Совершив вылазку из города, Мстислав нанес врагу урон, но, опасаясь быть разбитым превосходящими силами, отступил. Всеволод, видя, что силой город не взять, послал войска грабить окрестности. «Мстислав хотя ничего не опасался, поскольку град довольно укрепил и припасов нескудно имел, но, жалея область, послал ко Всеволоду говорить о свободном ему пропуске. Чему Всеволод обрадовался, что не принужден будет со стыдом отступить, отпустил Мстислава с честию, а сам возвратился в Киев»25.
Видимо, в том же году Мстислав стал Торопецким князем26. Торопец, по мнению Карамзина, Мстислав получил в удел от смоленского князя Мстислава Романовича Старого, «прославив себя мужественною, упорною зашитою Торческа и принужденный выехать оттуда»27. Возможно это был первый престол, который он получил в удел28.
Решение посадить на княжение в Торопце Мстислава Мстиславича скорее всего было связанно с желанием смоленских Ростиславичей использовать его амбиции в своих целях. Так как собственного княжеского стола у Мстислава не было, получить его князь-изгой мог только заняв один из тех столов, которые не передавались по наследству — Новгородский или Галицкий. И в этом случае личные интересы Мстислава совпадали с интересами княжеской коалиции, заинтересованной в ослаблении могущества Всеволода III, а находящийся на границе с Новгородскими и Владимирскими землями Торопец оказался удобным форпостом для реализации этих планов.
В это время Новгород находился под властью великого князя владимирского, который бесцеремонно попирал исконные новгородские права и свободы. Так, в 1208 г., прибывший из Владимира боярин Всеволода Юрьевича повелел убить на вечевой площади невиновного, по словам летописца, новгородца Олексу Сбыславича29.
В Новгороде интересы великого князя представлял его сын Святослав. Татищев сообщает, что новгородцы, «озлобясь» на князя Святослава «за ограбление народа и неправые суды», замыслили изгнать сына Всеволода и послали в Торопец к Мстиславу, который как раз в это время появился в этом городке по воле смоленского князя30. По сообщению Новгородской летописи, зимой 1210 г. Мстислав, решив воспользоваться благоприятной ситуацией, объявился в новгородском приграничном Торжке. Там он схватил бояр Святослава и посадника, послав к Новгороду со словами: «пришел к Вам, узнав о насилии от князя, и жаль мне своей отчины»31. Таким образом, по версии новгородского летописца, инициатива изгнания Святослава Всеволодовича исходила от Мстислава, который предложил Новгороду собственные услуги, подкрепив серьезность своих намерений решительными действиями в Торжке.
Получив послание Мстислава, новгородцы призвали его на престол, предусмотрительно взяв в заложники Святослава и его дворян «до того времени пока не будет достигнута договоренность с его отцом»32. О том, как развивались события далее, источники дают противоречивые сведения. По словам новгородского летописца, Мстислав прибыл в Новгород и выступил «со всем полком» на Всеволода, который прислал к нему послов, предлагая мир на условиях обмена заложниками. Мстислав согласился, но ему, видимо, пришлось признать формальный вассалитет от великого князя владимирского33.
Владимирский летописей, представляя события в выгодном для себя свете, сообщает, что Мстислав не собирался сражаться с сыновьями Всеволода, а, наоборот, бежал из Торжка в Торопец, как только узнал, что на него двинулась владимирская рать34.
Татищев приводит несколько иную версию этих событий. По его мнению, первая попытка Мстислава занять новгородский престол была пресечена решительными действиями великого князя владимирского. Узнав о событиях в Новгороде, Всеволод приказал схватить всех новгородских купцов в своих владениях и отправил к Торжку своих сыновей Константина, Юрия и Ярослава. Новгородцы послали к Константину просить мира. Константин провел совет с младшими братьями и боярами, которые считали, что за нарушение клятвы новгородцев надо наказать, но все же решил обойтись без кровопролития. Мир новгородцам дали с условием, что они примут того князя, которого им пришлет великий князь владимирский. Отпустив взятых заложников, новгородцы собрали вече, на котором «посадника Ждана, Иванкова сына, да трех бояр, кои Мстислава призвали, поймав, хотели с моста бросить». С трудом архиепископу удалось усмирить толпу. Сторонников Мстислава, побив, отпустили, разграбив их дома. Мстислав вынужден был вернуться в Торопец, а новгородский престол занял сын Всеволода Владимир. Но уже на следующий год его сместили сторонники Мстислава: новгородцы «учинили великое смятение, невзлюбив князя Владимира, и послали снова за Мстиславом. Владимир, опасаясь более быть, уехал со всеми своими к отцу»35.
Занятие Мстиславом новгородского престола привело к обострению борьбы в городе между сторонниками и противниками великого князя владимирского. Хотя НПЛ не сообщает о том, что первая попытка Мстислава не увенчалась успехом, но и из нее следует, что после заключения мира с «низовой землей» Мстислав поспешил покинуть Новгород. Сначала, под предлогом обороны новгородских владений от возможного нападения со стороны Владимирского княжества («блюсти волость»), Мстислав отправился в Торжок. Из Торжка он возвратился в Торопец, а из Торолца, с согласия псковского князя Владимира, перебрался в Луки, предпочитая выполнять свои княжеские функции на почтительном расстоянии от Новгорода36.
В это время в Новгороде произошли волнения, в ходе которых был смещен архиепископ Митрофан37. Н.И. Костомаров считает, что владыка был низложен сторонниками Мстислава как «креатура Всеволода» и один из лидеров партии, «расположенной ко Всеволоду и к союзу с Суздальскою Землею»38. Летопись не указывает на то, что причиной низложения архиепископа было то, что он являлся сторонником великого князя владимирского. Наоборот, летописец пишет о «злодеях», которые, «не хотя добра», возбуждали «зависть» как против владыки, так и против князя Мстислава, которому не давали править и отвели в Торопец, что князь принял с радостью, как принимали обрушившиеся на них испытания прославленные христианские святые Иоанн Златоуст и Григорий Акрагантийский39.
Таким образом, положение Мстислава в Новгороде не было прочным, и он благоразумно старался держаться подальше от неожиданно обретенного престола. Чтобы укрепить свою власть, ему требовалось завоевывать авторитет и симпатии вечевого собрания. Понимая, что Новгороду князь люб, только если полезен, а польза от князя как от военного лидера заключается в успешных войнах, приносящих богатую добычу, Мстислав начал свое княжение с того, что совершил набеги на земли эстов. Так как в это время эстонские племена были втянуты в войну с ливонцами, они стали легкой добычей для грабителей. Захваченные трофеи Мстислав разделил так, что большая часть оставалась принимавшим участие в нападении новгородцам, а не князю и его дружине.
Первый поход «на чудь» Мстислава с новгородцами состоялся в 1212 году. НПЛ сообщает о том, что было взято много пленных и скота без числа. Зимой того же года состоялся еще один поход на город Медвежья голова (современный Отепя). Новгородцы разорили его окрестности, после чего «поклонилась чудь князю» и выплатила дань40.
Третий поход «сквозь землю чудскую к морю» НПЛ относит к 1214 году41. Разорив все на своем пути новгородцы осадили Воробьин (современная Вербола) и принудили эстов выплатить дань. Победители вернулись с большим полоном.
Для устранения угрозы своей власти со стороны Владимирского княжества и привлечения на свою сторону провладимирски настроенных новгородцев, Мстислав выдал свою дочь Ростиславу за одного из сыновей Всеволода Юрьевича — переяславского князя Ярослава Всеволодовича (1213 г.)42. Этот брак оказался недолгим. Он был расторгнут в 1216 г., став неактуальным после Липицкой битвы: Ярослав и его союзники были разбиты, а великокняжеский престол во Владимире занял Константин Всеволодович, который был обязан этим Мстиславу.
Политика Мстислава оказалась настолько успешной, что ему удалось удерживать за собой Новгород почти десять лет, прибегая не к насилию, как, например, Всеволод Юрьевич и его сыновья, а методам дипломатическим и экономическим.
В 1213 г., как сообщает Татищев, к смоленскому князю Мстиславу Романовичу прибыли посланники из Галича с просьбой прийти на княжение. Мстислав «будучи болен, послал тех присланных к племяннику своему Мстиславу Мстиславичу в Новгород, велел его просить, обещав ему в том помогать со всею возможностью»43. Таким образом, дальнейшие усилия Мстислава по овладению Галичем осуществлялись по указанию его сюзерена. Но первую попытку занять Галич Мстислав предпринял только через год.
Под 1214 г. НПЛ сообщает о посольстве к Мстиславу от «внуков Ростиславля» (великого киевского князя Ростислава Мстиславича), которые обвиняли Всеволода Чермного в том, что он замыслил отнять их уделы, и просили помощи в «поисках своей отчины». Мстислав. который, если его отцом был Мстислав Храбрый, тоже был одним из внуков Ростислава, созвал вече и звал новгородцев в поход на Киев против Всеволода44. Новгородцы ответили согласием, пообещав сложить за князя головы. Татищев приписывает им такие слова: «Стыдно бы нам, и нашим детям, и внучатам было, если б мы тебя, нашего князя и отца, в печали и все племя Владимирово в стыде и изгнании от Ольговичей оставили»45.
Мстислав привел свою дружину к Смоленску для соединения с силами Мстислава Романовича. Там у новгородцев случалась распря со смолянами: «новгородцы, не желая у [Мстислава] Романовича, как старейшего князя, быть под властью, думая, что то против чести их. не пошли далее»46. Мстислав, видя, что ему не удастся переубедить новгородцев, дружески с ними попрощался и ушел со своей дружиной вместе со смолянами47.
Деликатное поведение Мстислава, который без гнева и с пониманием принял решение новгородцев вернуться по домам, заставило их устыдиться своего поступка. Новгородцы устроили вече, на котором посадник Твердислав убедил их последовать вслед за Мстиславом: «Как можем возвратиться и что скажем братии нашей? Я же рад лучше здесь умереть, нежели со стыдом возвратиться»48.
Разорив черниговские земли, союзники подошли к Вышгороду, у которого произошло сражение. Всеволод потерпел сокрушительное поражение и бежал из Киева в свою вотчину Чернигов49. Последовала осада Чернигова, которая продолжалась в течение двенадцати дней. Все это время смоляне и новгородцы предавали огню и мечу черниговские земли. Всеволод, понимая бессмысленность дальнейшего сопротивления, предпочел просить мира, отказавшись от своих притязаний на Киев, где князем стал Мстислав Романович, установив формальное первенство на Руси смоленской ветви Мономаховичей.
Мстислав Мстиславич с новгородцами возвратился восвояси. Несмотря на удачное завершение похода, в Новгороде у него оставалось много врагов. Татищев сообщает: «Новгородцы по древнему своему безумному обычаю, возненавидев князя Мстислава Мстиславича, стали, тайно сходясь, советоваться, как бы его изгнать». Узнав, что новгородцы и шут повод избавиться от него, Мстислав предпочел сам под благовидным предлогом покинуть город (1214 г.). Он объявил новгородской знати, что идет в Галич «просить короля, чтобы оное княжение ему отдал», чему они «весьма рады были и с честию проводили его»50.
По сообщению НПЛ, Мстислав, собрав вече, отправился в Киев. Он объявил, что покидает Новгород, потому что у него есть дела на Руси, и произнес свои знаменитые слова, выражающие понимание Мстиславом природы княжеской власти: «суть мы орудия в Руси, а вы вольны в князьях»51. Однако владимирский летописец, вопреки этому сообщению НПЛ, утверждает, что новгородцы Мстислава «выгнали»52.
Видимо, жену и сына Мстислав оставил в Новгороде, предполагая туда вернуться53. А новгородцы, посовещавшись, решили призвать к себе на княжение зятя Мстислава — Ярослава Всеволодовича.
В 1215 г. Мстислав, возможно, занял Галич в первый раз. Единого мнения на этот счет в историографии нет54. Косвенным свидетельством того, что Галич был занят Мстиславом и затем передан им его сюзеренам — смоленским Ростиславичам — является то, что Галич упомянут среди городов, которые младшие Всеволодовичи планировали разделить между собой в случае победы в Липицкой битве55.
Не прошло и года, как Мстислав вернулся на новгородский престол. Его призвало вече в связи с тем, что против Новгорода начал войну изгнанный из города зять Мстислава князь Ярослав Всеволодович: «И была новгородцам горесть великая. Тогда, учинив вече, с великим смятением каялись о том, что изгнали Мстислава Мстиславича и, согласясь, послали к нему в Торопец послов, прося, чтоб вину их простил и принял снова княжение. Мстислав долго отговаривался, выговаривая им их беспутства, неверность и коварства, но после многих со слезами прошений и тяжкой клятвы, склонясь, пошел в Новгород»56.
Въехав в Новгород, Мстислав первым делом схватил наместника Ярослава и его двор, затем собрал вече, на котором поклялся своей жизнью, что добьется победы: «Либо верну мужей новгородских и волости, либо головою сложу за Новгород». Ярослав, по сообщению НПЛ, узнав о том. что происходит в Новгороде, послал туда сто новгородцев, которых считал своими сторонниками, «Мстислава проваживать из Новгорода». Но, прибыв в город, посланники Ярослава единодушно присоединились к его противникам57.
Затем Мстислав послал к Ярославу требование, чтоб он. если не хочет войны, оставил Торжок и освободил схваченных новгородцев. Кроме того, он просил, чтоб с дочерью его Ростислав «жил по закону честно, как надлежит, а если ему нелюбо, то б, не обижая ее ради наложниц, отпустил к нему»58. Ярослав ответил, что все князья есть братья, а Новгород — общая для них вотчина. Он пришел к новгородцам с честью, а они его обидели, и он должен им за это отомстить. А против других князей он ничего не имеет59.
НПЛ сообщает, что Ярослав отпустил посла Мстислава без мира, а 2000 схваченных в Торжке новгородских купцов, ограбив, разослал в заточение по разным городам. Тогда Мстислав, собрав вече заявил: «Пойдем, поищем мужей своих, ваших братьев, и волости свои. Да не будет Торжок Новгородом ни Новгород Торжком, а где Святая София, там и Новгород. И во многом Бог и в малом Бог и правда60.
Согласно Татищеву, Мстислав, не желая войны, на которую его подбивали новгородцы, предпринял попытку повлиять на Ярослава через его старших братьев Юрия и Константина, пожатовавшись им на его бесчинства. Константин послал к Ярославу, чтоб тот отпустил заложников и вернул захваченный Торжок. Ярослав «с гневом отказал». Великий князь владимирский Юрий Всеволодович, в отличие от Константина, поддержал своего младшего брата. Тогда Мстислав, предложил на вече выступить на Ярослава, «что новгородцы с охотою и великою ревностью исполнили»61.
Дальнейшие события наиболее подробно, но в беллетризованной форме, изложены в Никоновской летописи62. Новгородская летопись содержит меньше подробностей, а о самой решающей битве сторон говорит кратко63. Владимирский летописец вообще ограничивается только констатацией факта, что имело место сражение «между князьями сыновьями Всеволода», даже не упоминая имени Мстислава Мстиславича и его союзников64.
Первого марта, в первый день 1216 г., по тогдашнему летоисчислению, Мстислав повел новгородцев войной на Ярослава и его союзников. Но не все в Новгороде готовы были выступить против могущественных князей Владимирской Руси, силы которых значительно превосходили новгородцев и присоединившихся к ним псковичей и смолян. Так, через день после того, как Мстислав Мстиславович выступил в поход из Новгорода, к Ярославу Всеволодовичу бежало четверо бояр с семьями, которые ранее клялись в верности Мстиславу и всем новгородцам, что они со всеми заодно65.
Первым делом Мстислав со своим союзником — псковским князем Владимиром Мстиславичем — взяв пятьсот воинов, поспешил на помощь городку Ржевка, гарнизон которого, численностью сто человек, отражал десятитысячное войско Святослава Всеволодовича. Святослав не рискнул сразиться с Мстиславичами и бежал66.
В районе Зубцова Мстиславичи соединились со смоленской ратью под предводительством Владимира Рюриковича (младшего брата товарища Мстислава по походу на половцев в 1193 г. Ростислава Рюриковича). Мстислав предпринял еще одну попытку примирения, отправив послов в Торжок к князю Ярославу, который насмешливо спросил, о каком мире Мстислав может говорить, когда на одного его человека у Ярослава сто?67
Новгородцы предлагали пойти на Торжок, но Мстислав решил перенести войну на территорию противника: «Если прямо пойдем, то Ярослав разорит Торжок и пожжет все села области Новгородской, и будет вред более приобретения, ибо он не оставит после себя, не разорив. Но лучше идти около в область Ярослава, которую он оборонять не оставит, и тогда увидим, что Бог даст»68. Войска Мстислава двинулись вглубь владений Ярослава, в сторону Твери, разоряя и сжигая села на своем пути. Ярослав, узнав о нападении на его земли, был вынужден оставить Торжок и уйти в Тверь.
Союзники разоряли городки по Волге, когда ростовский князь Константин Всеволодович, старший сын Всеволода Большое Гнездо, лишенный отцом великокняжеского престола в пользу младшего брата Юрия и к тому же женатый на дочери Мстислава Романовича (который в 1212 г. с помощью Мстислава Мстиславича занял киевский престол), прислал к ним своего воеводу. Константин обещал выставить 500 дружинников против своих младших братьев Ярослава и Юрия69. Карамзин предполагал, что в результате последовавших переговоров «Мстислав заключил тайный союз с Константином и дал ему слово возвести его на престол Владимирский»70.
А Ярослав тем временем отступил в свой удел Переславль, куда ему на помощь из Владимира выступил брат Юрий. Туда же, в свою очередь, направились Мстиславичи, Ростиславичи и Константин со своими дружинами. Ярослав из Переяславля спешил на встречу к Юрию, за ним следовали его противники. Силы противоборствующих сторон встретились под Юрьевом-Польским, где и состоялось сражение, которое вошло в историю под названием Липицкая битва.
Мстислав в канун решающей схватки предпринял попытку поссорить Ярослава с его союзником Юрием, отправив к последнему посла со словами: «Клянемся, от тебя нам нет обиды, обида нам от Ярослава». На это Юрий ответил, что он заодно с братом Ярославом71. Тогда Мстислав, понимая что теперь все зависит от воли Ярослава, в очередной раз попробовал уладить дело миром и послал к нему переговорщика, предлагая на прежних условиях (возвращение захваченных новгородских владений и освобождение заложников) не допустить кровопролития. Ярослав заносчиво отказался, обещая не только не возвращать захваченное, но и казнить всех новгородцев, насмехаясь над «великой, глупостью» Мстислава и его союзников, попавших в безвыходное положение «как рыба, оказавшаяся на суше»72.
Тогда союзники предприняли последнюю попытку уладить конфликт и отправили посольство к обоим князьям. Очевидно, что столь настойчивые попытки переговоров младшие Всеволодовичи восприняли как проявление слабости и бросили вызов Константину, которому их противники требовали отдать Владимир: «победи нас, и вся земля твоя будет»73. Теперь все возможности договориться миром были исчерпаны, и все должна была решить битва. Юрий и Ярослав были полностью уверены в своей победе, полагаясь на собранное со всей владимирской земли многочисленное воинство74.
Впрочем, и среди владимирских бояр были люди здравомыслящие и осторожные. Один из них посоветовал князьям не смотреть на малочисленность войска противника и не забыть, что Ростиславичи — князья мудрые и храбрые, что новгородцы, псковичи и смоляне усердны в бою, что князю Мстиславу «от Бога дано храбрости больше всех и есть у него мужи зело храбрые и великие богатыри как львы и как медведи, не чувствующие на себе ран...»75. Эти слова не были услышаны. Боярина обвинили в том, что он от старости выжил из ума. Владимирские бояре убеждали своих князей, что никто не сможет им противостоять: даже если вся Русь вместе с половцами объединится против земли суздальской, то они врагов закидают седлами и побьют одними кулаками76.
Дружины противоборствующих сторон расположились на противоположных высоких холмах (названных летописцем «горами»), между которыми лежал труднопроходимый заболоченный буерак («дебрь»). Опять послали к Юрию Всеволодовичу с предложением или взять мир, или выбрать место, удобное для сражения. Это предложение также было отвергнуто. Всеволодовичи чувствовали себя уверенными на вершине неприступного холма, который они укрепили как крепость кольями и плетнями. Они в ответ передали: «Пойдите через болото и дебри эти, обычно свиньи так делают и в грязи валяются»77.
На совете князей перед битвой Мстислав Мстиславич предложил, несмотря на неблагоприятный для нападения рельеф местности, атаковать позиции противника: «гора нам не поможет, и не победит нас, ибо нам есть вся помощь от Бога. Бог дает помощь каждому по правде. Так пойдем на них. ничего не боясь»78.
Новгородцы и псковичи со своими князьями заняли центр позиции. Напротив них выстроил свои полки Юрий. Перед сражением Мстислав вдохновлял полки на бой. призывая не думать о бегстве, забыть о семьях и умереть друг за друга79.
Летописец красочно описывает последние минуты перед боем. Полки сходились, испытывая ужас перед тем, что люди одного рода и племени будут проливать кровь не за что. День был солнечный и очень знойный. Внезапно подул сильный ветер, раздались беспрестанные раскаты грома, засверкали страшные молнии. И всем стало страшно. Дружины стояли друг против друга, не нападая, но и не желая мира, рассвирепев, словно звери80.
Новгородский летописец, восхищенный мужеством своих земляков, о сражении сообщает только одну подробность: новгородцы заявили Мстиславу, что не хотят погибать верхом и, сойдя с коней, сняв штаны («порты») и сапоги, босые бросились в атаку на полки Ярослава Всеволодовича81. Никоновская летопись, несмотря на то, что в ней содержится более подробное описание этой битвы, про такую примечательную подробность не упоминает.
Причина столь странного поведения новгородцев объясняется тем. что преодолеть верхом заболоченный и заросший кустарником буерак и подняться по скользкому от размытой ливнем грязи склону крутого холма пешим было проще, чем конным. И босиком это было сделать удобнее, чем в сапогах. Об этом свидетельствует летописец, описывая, как конь под ведущим в атаку новгородцев воеводой застрял в буераке, и они, не дожидаясь пока тот выберется, сами бросились в атаку82.
Видя, что нападавшим способствует успех, и они уже громят врагов на вершине горы, Мстислав бросит в атаку, решившую исход битвы, конную дружину. Никоновская летопись, описывая это сражение, в котором «лилась кровь как вода», сообщает, что Мстислав Мстиславич со своими полками трижды проходил сквозь полки Юрия и Ярослава и «сам был крепок и мужественен и великую силу имел и усердство, нещадно секя топором». В какой-то момент боя на Мстислава напал не узнавший его знаменитый ростовский богатырь Александр Попович, находившийся на службе у Константина Всеволодовича. Чуть было не рассек он его мечом, но Мстислав «возвопил», что он князь новгородский, и «так спас его Бог от смерти». Богатырь посоветовал Мстиславу не рисковать самому жизнью в бою, а руководить полками, так как, если князя убьют, то и его войско погибнет83.
Видя, что противник побеждает, Ярослав, а за ним Юрий и другие князья бежали, а их полки были разбиты наголову. Говоря о результатах сражения, новгородский летописец пишет о таком бесчисленном числе убитых и пленных, что не увидеть, не помыслить, невозможно84.
Одной из главных причин разгрома Всеволодовичей стал низкий моральный дух их войск — мобилизованные князьями крестьяне не желали умирать за то, чтобы Ярослав отомстил новгородцам за якобы нанесенные ему обиды. А для новгородцев поражение в этом сражении означало не только гибель иx самих, но и последующее возмездие для их близких. Поэтому они сражались, не зная страха, чем вселили во врага ужас, который привел к паническому бегству с поля боя.
Победители не преследовали разбегавшихся в разные стороны врагов, а занялись грабежом обоза и сбором трофеев на поле боя. Мстислав призвал «братьев новгородцев» не искать «корысть», а продолжить сражение, указывая на то, что недобитый противник может вернуться и нанести им поражение85. Но его не слушали.
Только на следующий день союзники покинули поле битвы и выступили на Владимир. Они окружили город, в котором той же ночью начался пожар. Возможно, его устроили сторонники Константина Всеволодовича86. Костомаров перечислил все три возможных варианта: «случай», «зажигательство в пользу осаждающих или метание огня через стену»87.
Новгородцы хотели воспользоваться тем, что во Владимире вспыхнули пожары, и пойти на штурм, но Мстислав не позволил это сделать88. «Он [Мстислав] не желал побеждать пользуясь несчастием ближних, не желал извлекать из этого несчастия выгоды для себя; только победа в открытом и честном бою имела для него силы и привлекательность»89.
На следующий день Юрий Всеволодович, который накануне призывал владимирцев оборонять город, вышел просить мира. Приняв капитуляцию, союзники отправились к Переяславлю, в котором находился Ярослав. Он последовал примеру брата и сдался на милость победителей. Несмотря на богатые дары и мольбы о прошении Мстислав послал забрать свою дочь и оставшихся в живых заложников новгородцев90.
Ярослав отправил Мстиславу челобитную, уговаривая вернуть ему жену, прося прощения, утверждая, что его раскаяние искреннее. Но Мстислав не вернул ему дочь, ответив: «услышим и подумаем насколько истинно раскаяние твое»91.
Победа в этой войне имела для Новгорода «высокое нравственное значение», показав, «что нельзя безнаказанно нарушать его права и самостоятельность»92. «С оружием в руках новгородцы отстояли свою вольность, которая отныне делается вполне законным его [Новгорода] достоянием»93.
Липицкая битва принесла Мстиславу славу — никто не наносил такого поражения Владимиро-Суздальской Руси. Это была вершина его жизненного пути: «никогда уже не пользовался он таким влиянием и уважением как в то время»94.
Одержав блестящую победу над младшими Всеволодовичами, Мстислав вернулся в Новгород, где пробыл недолго. Оставив в городе жену и сына Василия и взяв с собой нескольких бояр (как полагает Соловьёв, в качестве заложников безопасности своей семьи), он отбыл в Киев (1217 г.)95.
Видимо, причиной отъезда стали галицкие дела: «Мстислав Мстиславич, возвратясь в Новгород, жалея о Галицком княжении и не могши без плача слышать частых от галичан жалоб, не долго медля, поехал из Новгорода в Киев, чтоб со Мстиславом Романовичем о том советоваться и стараться Галич от такого утеснения избавить»96. Галичане жаловались на притеснение со стороны захвативших город венгров.
В Киеве князья долго совещались о том «как бы галичанам помощь учинить и от насилия венгров избавить». Но, из-за вражды с черниговскими князьями пойти войной на Галич не рискнули и ограничились посольством к венгерскому королевичу Коломану с требованием не притеснять галичан в вере, а самому обратиться в православие, «ибо того его неисполнения и русских в вере утеснения князи русские терпеть ему не будут». Коломан в ответ от принятия веры отказался, а жалобы галичан назвал клеветой97. Мстислав Мстиславич вынужден был возвратиться в Новгород.
В Новгороде он арестовал одного из бояр и захватил его имение. На следующий год подобную расправу Мстислав учинил в Торжке. Впрочем, схваченные по его приказу бояре впоследствии были выпущены на свободу. Как князь распорядился присвоенным имуществом бояр — неизвестно98.
В том же году Мстислав созвал вече и сказал новгородцам: «Кланяюсь святой Софии, гробу отца моего и Вам; хочу поискать Галича, а вас не забуду; дай мне бог лечь подле отца у святой Софии». Новгородцы настойчиво упрашивал и князя остаться, но так и не смогли удержать его (1218 г.)99. Так закончилось княжение Мстислава в Новгороде, которое, по словам Бузескула, «было блестящей и лучшей порой во всей истории этого города»100.
Мстислав покинул Новгород навсегда. Начался заключительный этап его жизни, который был связан с Галичем. Галицко-волынская летопись говорит о двух походах Мстислава на Галич. Первый она относит к 1217 г., указав, что Мстислав пришел с половцами, а из Галича «вышел Филя (венгерский полководец Фильней. — А.Н.) со многими уграми и ляхами, взяв с собою галицких бояр», не сообщая ни о сражении, ни о его результатах101.
Второй поход — в записи под 1219 г., в которой речь идет о захвате Галича Мстиславом в 1221 году. В ней говорится о том, что была «жестокая битва», в которой победил Мстислав. Венгры и поляки бежали, было убито множество из них и захвачен венгерский военачальник «величавый Филя». После этого была битва у городских ворот, осада церкви, превращенной, по приказу Коломана, в цитадель, защитники которой сдались, страдая от голода и жажды. Подводя итоги битвы, летописец пишет: «... все ляхи и угры были перебиты, а некоторые взяты в плен, а другие, убегая, утонули или же были убиты смердами, но никто из них не спасся»102.
Крайняя скупость описания придворного летописца Даниила Романовича объясняется тем, что сам Даниил в этих событиях не участвовал. То, что он не пришел на помощь своему тестю в решающей битве за Галич, летописец объясняет тем, что князю помешали поляки, которые его задержали103. Но, как только Мстислав одержал победу и занял галицкий престол, Даниил тут же приехал к нему104.
НПЛ сообщает о захвате Мстиславом Галича в 1219 г., не добавляя никаких подробностей сражения за город105. Лаврентьевская летопись упоминает о том, что Мстислав овладел Галичем в 1221 году»106. Согласно Никоновской летописи, походов Мстислава на Галич было три: первый — в 1218 г., второй — в 1219 г., третий — в 1221 году.
В ходе первого похода в 1218 г. состоялась битва под стенами Галича, в которой Мстислав и смоленский князь Владимир Рюрикович разбили венгеро-польско-чешское войско, взяли Галич, пленили венгерского королевича, которого затем отпустили, заключив мир с королем. В том же году венгры «выгнали» Мстислава, вновь посадив королевича107.
В 1219 г. Мстислав, которого летописец называет торческим князем (видимо, Мстислав, изгнанный из Галича, не вернулся в Новгород, а сел в Торческе), с киевским князем Мстиславом Романовичем и половцами предпринял попытку отбить Галич. Союзники полдня бились под стенами Галича и «разошлись по земле воевать, много зла сотворили, города и села пожгли и взяв большой полон ушли восвояси»108.
И, наконец, о третьем походе в 1221 г. летописец пишет буквально следующее: Мстислав разбил множество венгров, пленил королевича и сел в Галиче109. Никаких подробностей об имевшей место под Галичем грандиозной битве, в которой участвовала, с одной стороны, коалиция русских князей и половцы, с другой, поляки, венгры и галичане, и эта летопись не сообщает.
Татищев также описывает три похода с участием Мстислава на Галич. В отличие от Никоновской летописи, говоря о походе 1218 г., Татищев сообщает, что королевич Коломана не был пленен, а бежал в Венгрию после жестокого боя близ Галича с дружинами Мстислава и его братича Владимира Рюриковича смоленского. В ходе сражения Коломану показалось, что галичане, сражавшиеся на его стороне, «не бились как надлежит», и венгерский королевич бежал, опасаясь того, что они переметнутся на сторону Мстислава. Но уже через три месяца Коломан вернулся из Венгрии с «великим войском». «Мстислав, видя, что удержаться трудно, вышел из Галича» и с Владимиром Рюриковичем возвратился в Смоленск, а в Галиче вновь сел Коломан. «И было от венгров галичанам тяжелее, нежели прежде»110.
В 1219 г. киевский князь Мстислава Романович, «с братаничем своим Мстиславом Мстиславичем и другими князьями, собрав войска, пошли к Галичу. А королевич, не смея против их выйти в поле, укрепился в Галиче». Русские князья полдня штурмовали город, но решив, что Галич им не взять, «пошли по области, многие села и города пожгли и сколько венгров где нашли, побрав в плен, возвратились». Больше всего от этого набега пострадали галичане, которым и от венгров и от русских было «тяжелое утеснение и разорение»111. Видимо после этих событий Мстислав заключил с Коломаном мирный договор112.
Причиной следующего похода, который Татищев относит к 1220 г., было обращение галичан к великому князю Мстиславу Романовичу с жалобою на королевича Коломана, который, «преступив свое клятвенное обещание, веру их порицает, церковь соборную в латинскую обратил и священников оной изгнал, многих бояр и купцов богатых замучил, имение их ограбил, а иных и умертвил, понуждая к вере папежской»113.
Великий князь «созвал всех князей на совет в Киев и, объявив им все о галичанах, требовал их совета и помощи. Они же после довольного рассуждения согласились все идти на Галич и прилежать оный от папистов освободить, посадить русского князя или принудить Коломана принять веру русскую, а папистов всех выгнать»114. Таким образом, casus belli для объявления войны с целью захвата Галича был найден.
Мстислав Мстиславич послал Коломану ультимативное требование принять православие и изгнать католических священников, в противном случае грозя объявлением войны. Коломан послал за помощью к отцу и польскому князю, которые немедленно пришли к Галичу «с великими войсками». Под началом великого князя киевского Владимира Рюриковича было 50 тыс. воинов, 17 русских князей и 25 тыс. половецких наемников115. О численности войск противной стороны Татищев не сообщает.
Первая стычка передовых сил состоялась на реке Сыреть, где Мстислав Мстиславич с Ростиславом Мстиславичем разбили венгерскую стражу. Затем состоялась битва основных сил. Сначала поляки напали на Мстиславичей и почти их разбили, но пришедшие на помощь половцы принудили их остановиться. В центре шла «прежестокая битва» между венграми и дружинами под командованием Владимира Рюриковича. Мстислав Мстиславич. «видя своих многих уже побитых», поручил Ростиславу удерживать поляков, взял лучших 2000 половцев и свою дружину, обошел врагов и на пап на них с тыла. Поляки, были разбиты. Победители прибегли к военной хитрости: захваченное польское знамя оставили поднятым. Поляки, думая что под ним собирает полки князь Лешек, устремились к нему, «а русские ловили их, как птиц на притраве»116.
В это время на другом фланге черниговский князь Мстислав Святославич разбил галичан и зашел в тыл венграм. Королевич Коломан вынужден был отступить в Галич. В бою венгров погибло более 20 тыс., в плен взято 3 тысячи. Поляков погибло 3 тыс., еще больше попало в плен. Погибли два русских князя, более 3 тыс. русских и половцев до тысячи. «Многие же князи русские ранены были. Князь великий пробит был копьем в бедро, Владимир Рюрикович двумя стрелами уязвлен и в ногу копьем, Мстислав Мстиславич двух коней погубил, но от раны Бог избавил»117.
Союзники подступили к стенам Галича и на протяжении 17 дней штурмовали их, одновременно запрудив реку и оставив город без воды. «И когда воду от города отняли, в тот же день учинился жестокий в городе пожар, а полки шли на приступ». Коломан вынужден был прислать послов просить мира. Великий князь согласился на мир на условиях отречения Коломана и его отца от Галича и выплаты 14 тыс. гривен (более 3 т серебра).
Победители разделили между собой захваченную добычу и трофеи: «Галич же отдали за показанную храбрость Мстиславу Мстиславичу, польских пленников Владимиру Рюриковичу за многие его беды. Он же взял за них 2000 гривен серебра. И так все разошлись, каждый в свое владение, а половцев князь великий, одарив и дав им по договору обещанное из пожитков венгерских и польских, отпустил чрез поля, а Коломана [до получения выкупа] послал с достаточною стражею в Торческ»118.
Дополняет подробностями, неизвестными Татищеву, описание этой битвы польский хронист Ян Длугош. Согласно Длугошу, военные действия начались по инициативе венгерского короля, который, «стыдясь изгнания своего сына Коломана из Галицкого королевства... с большим тщанием и не жалея денег, подготовил большой поход на Русь»119.
На помощь венграм князь Лешек Белый прислал «значительное войско из польских воинов». Союзники соединились под стенами Галича. Венгерское вел Аттила Фильня (Филя по Ипатьевской летописи), польское — «выдающийся военачальник» из Кракова Николай. Им навстречу выступили четыре русских князя: Мстислав Мстиславич, Владимир Рюрикович, Ростислав Давидович и Ростислав Мстиславич, а также «огромное» половецкое войско, «вдвойне превосходившее по числу и венгров, и поляков». Коломан приготовил к обороне городские стены, а внутри города была возведена цитадель вокруг церкви Святой Марии. Оставив в городе гарнизон из «наиболее храбрых воинов», союзники выступили из Галича и напали на противника120.
Поляки разбили и обратили в бегство войско Владимира Рюриковича. Преследуя отступающих, «многих поражая и беря в плен», они думали, что уже одержали полную победу. В это время им в тыл ударил Мстислав с половцами и «без труда их разбил и уничтожил». В плен попал командующий венгерским войском воевода Фильней. Потерявшие военачальника венгры «пали духом и были совершенно уничтожены половцами». Тем временем поляки, завершив преследование, возвратились с добычей, «ведя с собой великое число пленников, не зная о поражении, постигшем венгров и галичан, и распевая родные песни в уверенности, что одержали полную победу», и неожиданно для себя попали в окружение.
Длугош красочно описал последствия побоища, закончившегося резней побежденных: «Число погибших нельзя было даже сосчитать, так что реки стати красными от крови, а стенания умиравших и раненых были слышны в гатицкой крепости. Непогребенные трупы убитых лежали, как песок, и не было вокруг Галича никого, кто мог бы похоронить павших. Половцы же завладели множеством ценной добычи: конями, оружием, одеждами, уведя также в свою землю множество венгров и поляков, которым предстояло вечное рабство. А Мстислав Мстиславич, одержав победу и гордо злоупотребив победой, приказал своим русским не оставлять в живых ни одного венгра или поляка»121.
Затем наступил черед Галича, в котором затворился гарнизон во главе с королевичем Коломаном. Трижды Мстислав пытался уговорить осажденных открыть ворота и сам, и с помощью пленного воеводы Фильнея и некого Дмитрия. Началась осада. Осаждавшие сделали подкоп, ночью проникли за стены и открыли одни из городских ворот. Узнав о том, что противник вошел в город, королевич Коломан с женой и лучшими воинами укрылся в укреплении вокруг церкви Святой Марии. Через некоторое время он, мучимый жаждой и голодом, был вынужден сдаться на милость победителя, получив обещание, что ему сохранят жизнь. Пленных Мстислав раздал половцам и своим дружинникам, а самого королевича под охраной направил в Торческ.
«Когда вестника о таком поражении привели к венгерскому королю, тот, пораженный глубоким горем, ударяя себя кулаком в лоб, дал волю слезам, оплакивая свое столь позорное поражение». Король Андраш II послал посольство к Мстиславу, требуя отпустить сына и пленных, угрожая войной. Мстислав, не испугавшись его угроз, в ответ пообещал разбить венгров, если они явятся. Тогда король, прислушавшись к совету придворных, умерил свой гнев и послал второе посольство, в этот раз предлагая мир на устраивавших Мстислава условиях. Oтдельное посольство прибыло и от королевы, которая умоляла отпустить ее сына. «Мстислав же, опасаясь, что, если он отпустит Коломана, то против него возобновится война, отказался освободить Коломана»122.
Отметив победу в Киеве у князя Мстислава Романовича, где, по утверждению Длугоша, он провел много дней в празднествах и удовольствиях, Мстислав вернулся в Галич и стал в нем княжить123. Галицкое княжение Мстислава продолжалось шесть лет — до 1227 года.
В 1223 г. к Мстиславу в Галич прибыло посольство от его тестя хана Котяна с дарами для русских князей: «кони и верблюды и буйволы и девки». Котян молил Мстислава помочь против врагов, которые «сегодня нашу землю отняли, а завтра вашу отнимут». Мстислав обратился к русским князьям со словами: «братья если мы им [половцам] не поможем, то они соединятся с ними [Ордой] и их сила будет больше124.
На совете князей в Киеве было принято решение помочь половцам. Соединенные рати, во главе которых стояли «старшие Русской земли» три князя Мстислава (Мстислав Романович киевский, Мстислав Святославич черниговский и Мстислав Мстиславич галицкий) двинулись в степь125. Русско-половецкие полки, вступая в стычки с передовыми отрядами противника, дошли до реки Калка, где и состоялась битва с основными силами Орды.
Некоторые историки полагают, что одной из причин поражения в этой битве было то, что Мстислав возжелал «один воспользоваться честию победы» и напал на врага, не поставив в известность других князей126. Галицко-волынский летописец обвинил в том, что часть русских дружин не приняла участия в битве, Мстислава. Но причиной этого, по его мнению, были не амбиции, а ссора между князьями127. Новгородский летописец не обвиняет Мстислава «в зависти» и не говорит о вражде между старшими князьями. Действительно, всех трех Мстиславов связывали длительные отношения: Мстислав киевский был обязан Мстиславу галицкому своим престолом. Мстислав черниговский участвовал вместе с ним в битве под Галичем в 1221 году. Делить между собой им было нечего. По версии НПЛ, в поражении в битве на Калке виноват Мстислав киевский, который, видя отступающие под натиском ордынцев русские дружины, не пришел им на помощь, оставшись в своем укрепленном лагере128.
Татищев также пишет о конфликте между двумя Мстиславами. Согласно его описанию битвы на Калке, Мстислав шел с передовыми полками, когда показались главные силы Орды. Ему посоветовали отступить к полкам великого князя, но он, надеясь на свою храбрость, а больше из несогласия с Мстиславом киевским, не дав ему знать о приближении противника, решил дать бой самостоятельно129.
Но, когда Мстислав увидел великое множество врагов, он направил гонца к великому князю, призывая его идти со своей дружиной на помощь. «Великий князь вельми тем оскорбился, что Мстислав без воли его и согласия так далеко ушел», и прислал сказать, что на помощь прийти не успеет130.
Не дождавшись поддержки от киевского князя, половцы и их русские союзники вынуждены были отступить к Днепру. Мстислав Мстиславович с остатками своей дружины переправился на другой берег. Классики отечественной истории приписывают ему приказ порубить все ладьи, чтобы оторваться от преследователей. Татищев объясняет поступок Мстислава «беспамятством», Карамзин ссылается на то, что на него повлияло «ужасное непостоянство судьбы»131.
Очевидно, что история про порубленные ладьи — вымысел. Ни Лаврентьевская летопись, ни Галицко-Волынская об этом эпизоде не сообщает. Новгородский летописец пишет, что ладьи только оттолкнули от берега, не указывая на то, что это было сделано по приказу Мстислава132.
Если предположить что Мстислав действительно распорядился уничтожить ладьи, то скорее его действия были вызваны не страхом преследования, а стремлением спасти жизни отступающих ратников, что было единственно верным решением в данной ситуации. Кроме того, отрезав путь к отступлению своим союзникам, которые не принимали участия в битве, наблюдая за ней со стороны, Мстислав тем самым вынуждал их принять бой. Ведь, если бы князь Мстислав Романович, который был обязан своим киевским престолом Мстиславу Мстиславичу, ударил во фланг и тыл ордынцам, преследовавшим его отступавших воинов, исход сражения мог быть совсем другим. Впрочем, Мстислав Романович боя не принял и предпочел сдаться, поверив ложным обещаниям, чем обрек на бесславную гибель себя и всех, кто был под его началом.
Последний этап жизни князя, по словам Бузескула, явил не того Мстислава, который был героем Липицы. «Не подвигами и проявлением блестящих качеств, а напротив, колебаниями, ошибками и признаками какой-то слабости богата эта эпоха жизни славного князя». И причиной этого, якобы, стало следующее: «На берегах Калки Мстислав потерял не только свою дружину, но и славу победителя, веру в себя и в свое счастье»133.
После этой битвы разгорелся конфликт между Мстиславом и его зятем Даниилом. Уже сам факт того, что Мстислав завладел Галичем, делал его соперником Даниила Романовича, который считал, что город принадлежит ему по праву наследования. Но только после событий на Калке, в которых Даниил проявил себя не с лучшей стороны, бежав с поля боя, до этого скрытый конфликт перешел в активную стадию. В 1225 г. давний противник Даниила, его двоюродный брат Александр Бельзский убедил Мстислава присоединиться к походу против Даниила. Отряд, посланный Мстиславом, был разбит, и Даниил со своими союзниками-поляками начал опустошать галицкую область. В ответ Мстислав обратился за помощью к своему тестю хану Котяну. Большое половецкое войско во главе с ханом пришло на Русь. Тогда Даниил предложил уладить дело миром. Мстислав простил зятя и одарил его богатыми подарками. Он простил и Александра Бельзского, которого обвинили в том, что война между Мстиславом и Даниилом началась из-за его интриг134.
Тем временем в Галиче один из бояр убедил остальных, что Мстислав задумал привести против них половцев. Бояре бежали из города. Мстислав послал за ними своего духовника, который убедил беглецов вернуться. Виновник инцидента, боярин Жирослав, был в наказание изгнан (1226 г.)135.
Мстислав, укрепляя свои позиции в Галиче, в котором многие бояре были настроены провенгерски, выдал свою младшую дочь Марию за венгерского королевича Андрея [Андраш Галицкий], дав за ней в приданное город Перемышль136. Придворный летописец Даниила Романовича утверждал, что это было сделано «по совету лукавых бояр галицких»137.
Это событие отражает политическую ситуацию в Галиче после его захвата Ростиславичами, посадившими на княжеский престол своего ставленника Мстислава. Галицкий нобилитет, контролировавший вече, добивался реализации своего права свободного выбора князя, и его симпатии к этому времени были на стороне венгерского короля Андраша II, а не узурпатора Мстислава. Поэтому, несмотря на попытку Мстислава загладить конфликт заключением династического брака своей дочери с сыном венгерского короля, галицким боярам удалось спровоцировать очередную войну с венграми (1226—1227 гг.). Королевич Андрей из Перемышля бежал в Венгрию и начал собирать войско. Его отец, король Андраш II, двинулся на галицкие земли. Мстислав выступил навстречу. Венгры взяли два города. В битве под Звенигородом Мстислав разбил их. «Король пришел в смятение и ушел без промедления из этой земли»138.
Несмотря на эту победу Мстислав, убедившись в том, что ему не дадут править в Галиче, передал княжение венгерскому королевичу Коломану, а сам удалился в Торческ (1227 г.). Карамзин называет это беспримерным случаем и обвиняет Мстислава в легкомысленности139. Галицко-волынская летопись утверждает, что принять такое решение Мстислава убедили галицкие бояре, которые внушили ему мысль о том, что он не сможет княжить в городе, где его не хотят. А сам Мстислав больше всего желал отдать Галич своему любимому зятю Даниилу. Но бояре не позволяли этого сделать, говоря ему: «Если отдашь королевичу, то, когда захочешь, сможешь взять у него. Если отдашь Даниилу, не будет вовек твоим Галич»140.
Чем же руководствовался Мстислав, добровольно передавая Галич венгерскому королевичу? Было ли это проявлением слабости и неискушенности в политических делах или корыстным расчетом, основанным на надежде снова приобрести утраченное? А, может быть, в данной ситуации Мстислав просто действовал как последовательный сторонник приоритета вечевого права над княжеской властью?
Власть венгерской короны более отвечала интересам галичан, гарантируя им беспрецедентные для своего времени экономические и политические свободы. Коломан, заняв галицкий престол, должен был распространить на галицкое боярство положения подписанной его отцом в 1222 г. «Золотой буллы» (аналога английской Великой хартии вольностей), на основании которой венгерская и хорватская знать получила освобождение от уплаты налогов, и «Закон Андраша» от 1224 г., по которому трансильванские саксонцы получали самоуправление. Ничего подобного этим правовым актам, ограничивающим власть князя и гарантирующим права местной знати, на Руси не существовало. И, в этом смысле, передавая княжескую власть венгерскому королевичу, Мстислав действовал как мудрый и дальновидный политик, для которого общественные интересы были выше личной выгоды.
Впрочем, нельзя исключить, что, передавая галицкий престол своему венгерскому зятю, Мстислав продолжал «рубить ладьи». Своему волынскому зятю он отказал в Галиче, потому что Даниил Романович, несмотря на то, что накануне был осыпан богатыми дарами в знак примирения, не пришел Мстиславу на помощь, когда началась очередная война с венграми. От обязательств перед смоленскими Ростиславичами Мстислав Мстиславич, очевидно, счел себя свободным. Мстислав Романовича погиб в битве на Катке. Его приемника на великокняжеском столе в Киеве Владимира Рюриковича, участника Липицкой битвы. Мстислав считал товарищем, но не своим сюзереном. Оставить Галич своим сыновьям Мстислав не решился, потому что понимал, что они его не смогут удержать.
Галицкий летописец утверждает, что Даниилу все же удалось убедить тестя в том, что «иноплеменники» не должны владеть Галичем, и Мстислав даже пообещал ему призвать на помощь половцев и совместными усилиями вернуть город Даниилу141. Но даже если это действительно было так, сдержать свое обещание Мстислав не смог. Он умер в 1228 г. по пути в Киев, перед смертью постригшись в монахи и приняв схиму142. По Длугошу, Мстислав скончался на пути из Понизья (Подолья) в Торческ и был погребен в киевской церкви Святого Креста, «которую сам построил»143.
Придворный летописец Романовичей сообщает, что перед смертью Мстислав «очень желал видеть сына своего Даниила... Мстислав хотел поручить свой дом и своих детей князю Даниилу, ибо имел он к нему великую любовь в своем сердце». Но этим намерениям помешали коварные галицкие бояре144.
НПЛ о смерти князя, которого всего лишь десятилетие тому назад новгородцы не хотели отпускать, клянясь ему в верности, не упоминает.
Соловьёв подводит итоги жизни Мстислава словами: «князь знаменитый подвигами славными, но бесполезными»145. На первый взгляд, такая оценка соответствует действительности. Свое восхождение к славе Мстислав начал как победитель «поганых» половцев, а закончил как их союзник. Боролся за вечевые свободы, но оказывался жертвой интриг противоборствующих боярских группировок. Был бесстрашным воином, а умер с репутацией труса, бежавшего с поля боя. Нарушил завещание Всеволода и освободил Новгород от его сыновей, но вскоре там все вернулось на круги своя. Изгнал венгра из Галича, но потом добровольно вернул его.
Следует отметить еще одно обстоятельство, возможно, имеющее отношение к оценке деятельности Мстислава. Имя Мстислав было одним из родовых имен Рюриковичей, широко распространенным у Мономаховичей. После смерти Мстислава Мстиславича оно вышло из употребления. Было ли это просто вопросом изменения вкусов или связано с тем, что имя Мстислав приобрело негативный смыл?
Не следует забывать, что Мстислав, занимая низкое место в княжеской иерархии, всегда был лишь исполнителем чужой воли — своего сюзерена или вечевого собрания. Поскольку у него не было наследственного удела, его поведение разительно отличалось от поведения главных героев летописных сводов — князей-собственников определенных областей, которыми они распоряжались по своему усмотрению. Появление Мстислава в летописях было случайностью (о первой половине его жизни мало что известно) и поэтому диссонировало с образами воспетых придворными летописцами удельных властителей.
Так или иначе, но Мстислав вошел в историю как один из былинных богатырей, главными чертами которого были смелость, благородство и миролюбие — качества столь редкие для властителей и поэтому столь ценные и важные для потомков.
Примечания
1. Владимир Даль слово «удатный» толкует как «удалой, удалец, храбрый, смелый, доблестный, отважный, притом расторопный, толковый, которому в отваге всегда удача», приводя в пример сообщение Ипатьевской летописи «Мстислав великий. удатный князь, умре, летописи». ДАЛЬ В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 4. СПб. 1882, с. 483.
2. КАРАМЗИН Н.М. История Государства Российского. Т. 3. СПб. 1818, с. 252.
3. СОЛОВЬЁВ С.М. Сочинения. Т. 2. Кн. I. М. 1988. с. 586.
4. БУЗЕСКУЛ В.П. Князь торопецкий Мстислав Мстиславич. — Журнал Министерства народного просвещения, ч. CCXXVIII. СПб. 1883, с. 217.
5. Там же, с. 216.
6. Там же, ч. CCXXVI. с. 221.
7. Карамзин предполагал, что Мстислав был сыном первой жены Мстислава Храброго, у которого было еще двое детей от второй жены. КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., с. 111. пр. 158.
8. Ипатьевская летопись. Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 11. СПб. 1908, с. 609.
9. СОЛОВЬЁВ С.М. Ук. соч., г. 2, кн. 1. с. 708, прим. 388.
10. Лаврентьевская летопись. ПСРЛ. Т. I. М. 1997, л. 153об.
11. ЛИТВИНА А.Ф.. УСПЕНСКИЙ Ф.Б. Выбор имени у русских князей в X—XVI вв. Династическая история сквозь призму антропонимики. М. 2006, с. 265.
12. Густынская летопись. ПСРЛ. Т. XL. СПб. 2003, л. 124об.
13. ПСРЛ. т. II, с. 731.
14. STRYJKOWSKIJ М. Kronika Polska, Litewska, Zmudzka i wszvstkiej Rusi. Warszawa. T. I. 1846. c. 225.
15. Летописный сборник, именуемый Патриаршею или Никоновскою летописью. ПСРЛ. Т. X. СПб.
16. «Дай мне бог лечь подле отца у святой Софии». НПЛ, л. 88об.
17. URL: saintsofianovg.ru/drevnosti/nekropol-sofiyskogo-sobora.
18. ПСРЛ. т II. с. 677. 678.
19. СОЛОВЬЁВ С.М. Ук. соч., с. 639.
20. ПСРЛ, т. И. с. 697, 708.
21. НПЛ, л. 63об.
22. ПСРЛ. т. 1.л. 141об.—142.
23. О том. что Мстислав был женат на дочери половецкого хана Котяна, пишет Ипатьевская летопись. ПСРЛ. т. II. стб. 747.
24. Там же, т. I, л. 145об.
25. Непонятно, почему Татищев называет Мстислава «младым», ведь даже если предположить, что он родился в 1180 г., то в 1208 г. ему уже было почти тридцать лет. А если предположить, что он был не младшим, а старшим сыном Мстислава Ростиславича или сыном Мстислава Изяславича — то около сорока. ТАТИЩЕВ В.Н. Собр. соч. в 8 томах. История Российская. Т. III. М. 1994, ч. 2, с. 177.
26. Лаврентьевская летопись под 1209 г. называет Торопец волостью Мстислава. ПСРЛ. т. 1, л. 148.
27. КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., с. 126.
28. БУЗЕСКУЛ В.П. Ук. соч., с. 235.
29. НПЛ. л. 73.
30. ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч.. с. J83.
31. НПЛ, л. 76.
32. Там же.
33. Новгородский летописец приводит слова из обращения Всеволода Юрьевича к Мстиславу: «... ты мне есть сын, а я тебе отец». Это указывает на то, что великий князь признает его своим вассалом. НПЛ, л. 76.
34. «Той же зимой великий князь Всеволод послан своего сына. Константина, с братьями его на Мстислава Метиславича на Торжок. Мстислав же, узнав, что идет на него рать, ушел из Торжка в Новгород, а оттуда в Торопец в свою волость». ПСРЛ, т. I, л. 148.
35. Татищев приводит следующие слова Константина: «... новгородцы ныне от страха мира просят, а когда увидят, что мы более от них, нежели им терпеть можно, требуем, то конечно все совокупно, вооружась, будут себя оборонять. Тогда нам нужно их оружием принудить. Но кто может на великие войска и лучшие в бою порядки надеяться? И если им счастие выпадет, то мы примем стыд и вред, а они более возгордятся». ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч.. с. 184 —185.
36. НПЛ, л. 76.
37. Там же, л. 77.
38. КОСТОМАРОВ Н И. Русская республика. М. 2014, с. 59—60.
39. НПЛ, л. 77—77об.
40. Там же. л. 77об.—78.
41. Там же, л. 78—78об.
42. Летописец Переяславля Суздальского. ПСРЛ. Т. XLI. М. 1995, л. 539.
43. ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч.. с. 189.
44. НПЛ, л. 79.
45. ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч., с. 189.
46. Там же.
47. «Мстислав Мстиславич стал звать новгородцев на вече, но они не пошли, тогда он, перецеловавши всех, поклонился и пошел один с дружиною при смоленских полках». СОЛОВЬЁВ С.М. Ук. соч., с. 588.
48. ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч.. с. 189.
49. «Мстислав Романович с братиею и племянниками победил полки Всеволодовы, много черниговских побили и в Днепре потопили; в плен взяли князей Ростислава и Ярополка Ярославичей со многими боярами. Всеволод ушел в Киев и, взяв княгиню с детьми, едва успел уехать за Днепр от гонящих за ним. А Мстислав Романович остановился у Вышгорода. И вышгородцы, отворив врата, просили его к себе во град, и приняли его с честию. В тот же день киевляне прислали к нему, как старейшему в братии, просили его, чтоб принял престол киевский, объявив, что Всеволод, часа не быв в Киеве, ушел». ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч., с. 190.
50. Там же, с. 191.
51. НПЛ. л. 80.
52. «Того же лета новгородцы выгнали от себя Мстислава Метиславича, а Ярослава Всеволодовича привели к себе на стол». ПСРЛ, т. I. л. 150.
53. ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч.. с. 191.
54. Подробно об этом см.: БУЗЕСКУЛ В.П. О занятии Галича Мстиславом Удалым. — Журнал Министерства народного просвещения. Ч. CCXIV. СПб. 1881. с. 86—92.
55. Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью. ПСРЛ. Т. X. СПб. 1885, с. 72.
56. ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч., с. 192.
57. НПЛ, л. 82—82об.
58. ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч., с. 192.
59. «Новгород сколько вам. столько мне принадлежит, и есть нам вотчина. Я же зван был новгородцами и пришел к ним с честию, но они меня обидели, и не могу им не мстить, а с вами, как с братиею. дела никакого не имею». ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч.. с. 192.
60. НПЛ, л. 82об.—83.
61. ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч., с. 193.
62. ПСРЛ, т. X. с. 69-76.
63. НПЛ, л. 83-87.
64. ПСРЛ. т. I, л. 150—150об.
65. НПЛ. л. 82об.—83.
66. Там же. л. 83об.—84.
67. ПСРЛ, т. X, с. 69.
68. ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч., с. 193.
69. ПСРЛ. т. X, с. 70.
70. КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., с 154.
71. Летопись по Воскресенскому списку. ПСРЛ. Т. VII. СПб. 1856, с. 121.
72. Там же. т. X, с. 71.
73. Там же. т. VII, с. 121.
74. Там же, т. X, с. 71.
75. Там же.
76. Там же, с. 72.
77. Там же, с. 73.
78. Там же.
79. Там же, с. 74. Согласно Татищеву, князь, обращаясь к дружине, сказал: «Братия и сыновья, вот пришли мы в землю чужую искать мира и покоя, но противные никакого нашего умеренного и справедливого требования принять не восхотели. И вот пред нами полки их. Нет нам иного способа к окончанию нашего дела, как положиться на правосудие и милость Божию, на которую и на правду нашу надеясь, станем крепко и дерзнем смело, не озираяся назад. Ибо не можем избежать смерти, разве храбростию и мужеством, ибо нужно нам жизни и честь оружием спасти и друг за друга пострадать. Забудем про жен, чад и все имение, но бодрствуем единодушно». ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч., с. 197.
80. ПСРЛ, т. X. с. 73-74.
81. НПЛ.л. 85об.
82. ПСРЛ. т. X. с. 74.
83. Там же.
84. НПЛ. л. 86.
85. ПСРЛ. т. VII, с. 123; т. X, с. 74.
86. СОЛОВЬЁВ С.М. Ук. соч., с. 710, прим. 413.
87. КОСТОМАРОВ Н.И. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей в 2-х книгах. Кн. 1. М. 1995, с. 93.
88. НПЛ, л. 86.
89. БУЗЕСКУЛ В.П. Князь торопецкий..., с. 279.
90. Там же, с. 280.
91. ПСРЛ. т. X. с. 77.
92. КОСТОМАРОВ Н.И. Ук. соч., с. 94.
93. БУЗЕСКУЛ В.П. Князь торопецкий. с. 282.
94. Там же. с. 285.
95. НПЛ. л. 87; СОЛОВЬЁВ С.М. Ук. соч., с. 598.
96. ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч., с. 200.
97. Там же.
98. НПЛ, л. 87об—88.
99. Там же, л. 88об.
100. БУЗЕСКУЛ В.П. Князь торопецкий. .. с. 287.
101. ПСРЛ. т. II, с. 736.
102. Там же, с. 737-738.
103. Брак дочери Мстислава Анны с князем волынским Даниилом Романовичем, по Ипатьевской летописи, был заключен на следующий год после первого занятия Галича Мстиславом в 1216 году. ПСРЛ. т. II. с. 732.
104. Там же. с. 738.
10. «Поиде князь Мстислав и Владимир из Киева к Галичу на королевича, и вышли галичане против, и Чехи и Ляхи и Морава и Угры, и сошлись полками. И пособил Бог Мстиславу, и в город Галич въехал, а королевича пленил с женой, и взял мир с королем, а сына его отпустил, а сам сел в Галиче». НПЛ, л. 92.
106. «Мстислав Мстиславич бился с уграми и победил их, избив множество и королевича пленил». ПСРЛ. т. I, л. 152об.
107. Там же, т. X, с. 82.
108. Там же, с. 86.
109. Там же, с. 87.
110. ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч., с. 207.
111. Там же, с. 209.
112. Татищев, говоря о событиях 1221 г., пишет о том, что Мстислав требовал от Коломана, в случае невыполнения им предъявленного русскими князьями ультиматума, объявить войну, отдав мирные грамоты. Там же, с. 210.
113. Там же. с. 210.
114. Там же.
115. Там же, с. 215.
116. Там же.
117. Там же.
118. Там же, с. 212.
119. ЩАВЕЛЕВА Н.И. Древняя Русь в «Польской истории» Яна Длугоша. (Кн. 1— VI). М. 2004, с. 354-357.
120. Там же.
121. Там же, с. 355.
122. Там же. с. 356—357.
123. Там же, с. 357.
124. НПЛ. л. 144.
125. «Лучше нам встретить их на чужой земле, чем на своей». ПСРЛ, т. II, с. 741.
126. «Мстислав Галицкий, желая один воспользоваться честию победы, не дал им [Мстиславу Романовичу и Мстиславу Святославичу] никакой вести о сражении. Сие излишнее славолюбие Героя столь знаменитого погубило наше войско». КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., с. 239.
127. «Мстислав им не сказал о происходящем из-за зависти, потому что между ними была большая вражда». ПСРЛ, т. II, с. 743.
128. «Князь же Мстислав Киевский видя таковое зло, не двинулся с места, где стоял на горе над рекою Калкой». НПЛ, л. 145.
129. ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч., с. 217.
130. Там же.
131. «А князь Мстислав Мстиславич и с ним Данил Романович, прибежав к Днепру, где ладьи стояли, переправился и в беспамятстве велел все ладьи порубить и сам, не ожидая многих за ним бегущих, ушел, боясь за ним погони». ТАТИЩЕВ В.Н. Ук. соч., с. 218. «Мстислав Галицкий, испытав в первый раз ужасное непостоянство судьбы, изумленный, горестный, бросился в ладью, переехал за Днепр и велел истребить все суда, чтобы Татары не могли за ним гнаться». КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч.. с. 239.
132. НПЛ, л. 145об.
133. БУЗЕСКУЛ В.П. Князь торопецкий..., с. 208-209.
134. ПСРЛ, т. II, с. 745-746.
135. Там же, с. 747.
136. По Густынской летописи, Мстислав выдал свою дочь Марию за королевича Белу. ПСРЛ. г. XL, л. 130.
137. Там же. т. II, с. 748.
138. Там же. с. 749.
139. «Случай беспримерный в нашей истории, чтобы Князь Российский, имея наследников единокровных, имея даже сыновей, добровольно уступал владение иноплеменнику, согласно с желанием некоторых Бояр, но в противность желанию народа, не любившего Венгров. Легкомысленный Мстислав скоро раскаялся, и внутреннее беспокойство сократило дни его». КАРАМЗИН Н.М. Ук. соч., с. 254.
140. ПСРЛ. т. II, с. 750.
141. «Сын, согрешил я, что не дал тебе Галич, а отдал иноплеменнику по совету лживого Судислава [галицкий боярин); обманул он меня. Но если Бог захочет, пойдем на него. Я приведу половцев, а ты — со своими. Если Бог даст его нам, ты возьми Галич, а я — Понизье. а Бог тебе поможет». ПСРЛ, т II, с. 752.
142. Там же, т. VII, с. 134: т. X, с. 94; т. XL, л. 130об.
143. ЩАВЕЛЕВА Н.И. Ук. соч., с. 360.
144. ПСРЛ, т. 11, с. 752.
145. СОЛОВЬЁВ С.М. Ук. соч., с. 606

Просмотреть файл Прасол А. Ф. Объединение Японии. Тоётоми Хидэёси
Прасол А. Ф. Объединение Японии. Тоётоми Хидэёси / А. Ф. Прасол. — М.: Издательство ВКН, 2016. — 464 с. — Ил.
ISBN 978-5-9906061-7-3
Эта книга - вторая часть трилогии, посвященной объединению Японии в конце XVI века. Центральное место в ней занимает жизнь и деятельность Тоётоми Хидэёси, одного из самых популярных персонажей японской истории. Сын простого крестьянина, в 17 лет примкнувший к воинскому сословию, он за счёт личных качеств сумел победить своих более именитых соперников и стать первым единовластным правителем страны. Книга рассказывает о том, как это произошло.Важную часть издания составляют сведения о культуре, быте и нравах эпохи междоусобных войн. О том, как жили и воевали японцы в XVI веке, что думали о жизни и смерти, чести и позоре, верности и предательстве. Автор даёт читателю возможность заглянуть в эту уже далёкую от нас эпоху и получить представление о некоторых малоизвестных реалиях японского общества того времени. Книга написана в жанре живой истории и будет подарком для тех, кто её любит. Текст снабжён множеством рисунков, гравюр и картографических схем, которые помогут читателю лучше разобраться в том, что происходило в Японии четыре с половиной столетия назад.
Оглавление
Часть первая. ЭПОХА И ЛЮДИ........................................5
Военно-политический ландшафт..........................................5
Общество................................................................................. 18
Города и форты....................................................................... 26
Семейная стратегия и тактика.............................................36
Боевые реалии........................................................................ 43
Перед походом.........................................................................55
В походе...................................................................................68
Поощрения и наказания....................................................... 86
Оружие................................................................................... 101
Жизнь и смерть самурая......................................................113
Часть вторая. ТОЁТОМИ ХИДЭЁСИ......................... 125
Безымянный воин.............................................................. 125
Полководец...........................................................................144
Гибель Нобунага............................................................171
Преемник Нобунага...........................................................177
Акэти Мицухидэ............................................................ 177
СибатаКацуиэ................................................................ 195
Замок Осака....................................................................222
Токугава Иэясу...............................................................228
Повстанцы Икко.............................................................241
Придворная карьера...................................................... 247
Остров Сикоку................................................................250
Восточное партнёрство................................................254
Остров Кюсю..................................................................258
Столичное событие....................................................... 280
Последние противники на востоке.............................284
Сэн Рикю........................................................................ 304
Правитель.............................................................................311
Подготовка к войне........................................................311
Агрессия в Корее:  начало.............................................328
Перемирие...................................................................... 359
Проблема наследника................................................... 366
Война в Корее: заключительный этап........................380
Восстановление отношений........................................ 403
Несостоявшаяся династия............................................412
Итоги................................................................................439
ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ................................... 443
ХРОНОЛОГИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ 451
Автор Saygo Добавлен 17.09.2017 Категория Япония