Парунин А. В. Парунин А. В. К вопросу об изучении обстоятельств смерти Ибак-хана и некоторые проблемы истории Тюменского ханства в конце XV - начале XVI вв.

Гонионский С. А. Гаитянская трагедия // Вопросы истории. - 1973. - № 7. - С. 112-127.
Однажды английский король Георг III попросил одного из адмиралов описать, как выглядит остров Гаити. Адмирал взял лист бумаги, скомкал его и, бросив на стол, сказал: "Сэр, вот на что похож Гаити: откуда ни посмотри, горы, горы..."1. Гаити, то есть "землей высоких гор", назвали свой остров его коренные обитатели - индейцы (горы занимают 2/3 его территории); в западной части острова расположена ныне небольшая республика Гаити, о которой здесь и идет речь. 90 % ее 5-миллионного населения - негры, остальные преимущественно мулаты. По контурам своим она напоминает разинутую пасть крокодила, обращенную в сторону Кубы, лежащей всего в сотне километров. Гаити - отсталая аграрная страна. В сельском хозяйстве ее занято более 80 % населения. Основные экспортные культуры - кофе, сахарный тростник, сизаль, хлопок, бананы, какао. Промышленность только зарождается. Недра страны изучены мало. Мексиканский журнал следующим образом характеризует Гаити: "Эта маленькая страна - одна из самых несчастных на нашей планете. Ее история - сплошные военные перевороты. Она неоднократно была оккупирована иностранными державами. В Гаити никогда не было демократии; все ее правители, а некоторым из них удавалось удержаться у власти лишь несколько месяцев, в той или иной степени были диктаторами. Гаити никогда не знала процветания. Уровень жизни гаитянского народа, пожалуй, самый низкий на земном шаре"2.
Гаити была первой республикой Западного полушария, провозгласившей свою независимость (1 января 1804 г.). Первую революцию в Латинской Америке совершили гаитянские негры-рабы. Она уничтожила там рабство и положила начало гаитянской нации. События в Гаити потрясли в то время колониальный мир. Под их влиянием восстали рабы в английских, испанских, французских, голландских и португальских колониях в Америке. Своеобразие этой революции состояло в том, что борьба против рабства органически переплелась в Гаити с борьбой за независимость, против колонизаторов, интервентов и с борьбой негров за землю. Видный общественный деятель международного рабочего и коммунистического движения У. Фостер так характеризовал это восстание: "Революция в Гаити была первой революцией в Латинской Америке; она же была первой революцией, уничтожившей рабство; она была единственным вполне успешным восстанием рабов. В истории Америки это был единственный случай, когда население острова собственными руками завоевало свою свободу... Революция в Гаити является одним из величайших событий во всей истории негритянского народа"3.
В последующие годы борьба за власть между соперничавшими кликами и постоянное вмешательство США наложили особый отпечаток на судьбу гаитянского народа. Вооруженные силы США не однажды побывали на этом острове. С1847 по 1915 г. военные корабли США под предлогом "поддержания порядка" и "защиты имущества американцев" появлялись в бухте Порт-о-Пренса более 20 раз. В течение 19 лет (с 1915 по 1934 г.) США оккупировали страну4. Их контроль над политической и экономической жизнью Гаити продолжается и по сей день. Несчастья гаитянского народа коренятся в первую очередь в полуколониальном положении страны, в присутствии крупных частных компаний, для которых Гаити - лишь место для особо выгодных капиталовложений. Рабочая сила там исключительно дешева, налоговые льготы для империалистов неисчислимы, свобода действий для них неограниченна.

Франсуа Дювалье (Папа Док)

Барбо

Жан-Клод Дювалье (Бэби Док)








Свергнутый в 1986 году и бежавший во Францию Жан-Клод Дювалье возвращается на Гаити, 2011 год
Политическая неустойчивость, частая смена правительств, полное безразличие правящей касты к судьбам страны и господство американских монополий привели к застою экономики, к обнищанию большинства населения. Правители всех мастей - короли, президенты и диктаторы-генералы, возглавлявшие Гаити, были заняты борьбой за власть и меньше всего думали о народе. С 1843 по 1915 г. в Гаити сменилось 22 главы государства. Из них лишь один пробыл у власти срок, предусмотренный конституцией; трое умерли на посту; один был сожжен вместе со своим дворцом; один отравлен; один растерзан толпой; один "вовремя" подал в отставку; остальные 14 были свергнуты в результате заговоров или военных переворотов. Но самое мрачное время в истории Гаити приходится на 1957-1971 гг. - период господства Франсуа Дювалье, установившего диктатуру фашистского типа. Впрочем, "дювальеризм" продолжается и поныне: в апреле 1971 г. 19-летний отпрыск скончавшегося диктатора Жан-Клод Дювалье стал пожизненным президентом Гаити.
1. Начало кровавой карьеры
Ф. Дювалье родился в 1907 году. После окончания в 1932 г. медицинского факультета Гаитянского университета он устроился помощником начальника медицинской службы оккупационных сил США. В 1934 г., когда морская пехота США была вынуждена покинуть Гаити, Дювалье остался не у дел и занялся врачебной практикой в деревне. Но с 1940 г. он снова работал сотрудником санитарной миссии США, которая в 1944 г. направила его в Мичиганский университет для изучения американской системы здравоохранения. В 1946-1947 гг. Дювалье был министром здравоохранения Гаити, а с 1950 г. - снова сотрудником миссии США, формально занимавшейся вопросами здравоохранения. В сентябре 1956 г. он выдвинул свою кандидатуру на пост президента. Его поддержали армия и США. В обстановке разнузданного террора, под недремлющим оком полицейских, стоявших возле урн с автоматами наперевес, 22 сентября 1957 г. состоялись президентские и парламентские выборы, проходившие под контролем начальника генерального штаба армии генерала Кебро. Вновь избранный парламент почти полностью (а сенат - целиком) состоял из сторонников Дювалье.
Гаитяне - народ остроумный, они любят давать меткие прозвища, особенно своим правителям. Дювалье "упредил" соотечественников: не желая, чтобы прозвище пришло "снизу", он в погоне за популярностью избрал его сам: "папа Док". 22 октября 1957 г. Дювалье вступил на пост президента Гаити. Он начал с того, что щедро наградил генерала Кебро и назначил его главнокомандующим армией на двойной срок (не на полагавшиеся 3, а на 6 лет)5. Своего человека К. Барбо Дювалье поставил во главе тайной полиции и сразу же приступил к "перетряхиванию" государственного аппарата. Вскоре на официальных постах сидели только доверенные лица нового президента. Первый год пребывания Дювалье у власти был ознаменован массовыми политическими процессами над действительными и мнимыми противниками режима. Но в тот год еще бывали случаи, когда арестованных освобождали. Многие политические деятели вынуждены были эмигрировать из страны.
Дювалье установил слежку и за своими сторонниками. А его соперники - кандидаты на президентский пост - спаслись бегством. Дорвавшись до власти, он начал осуществлять давно задуманную акцию: физическое истребление всех своих истинных либо потенциальных противников. Шеф террористических банд Барбо как-то признался, что получил от президента приказ "убивать ежегодно по 300 человек". С той же неуемной мстительностью поступал новый правитель с каждой независимой газетой. Директора и издатели 7 ведущих органов печати Гаити были заключены в тюрьмы и подвергнуты пыткам. В дома "подозрительных лиц" и в помещения, где располагались оппозиционные организации, по ночам врывались подручные Дювалье - молодчики в масках или в темных очках, в синих рубашках или в длинных балахонах с капюшонами, по повадкам напоминавшие эсэсовцев.
В народе их стали называть "тонтон-макуты", что в переводе с креоля означает "привидения", "оборотни", "упыри". В тонтон-макуты шли деклассированные элементы, уголовники, размотавшие отцовское наследство сынки богатых родителей, сержанты, которым пообещали офицерское звание. Рядовые тонтон-макуты жалованья не получали и добывали себе деньги вымогательством, насилием и грабежом. В их обязанности входило собирать налоги, взимать всякого рода поборы, вылавливать лиц, подозреваемых в антипатии к Дювалье, и расправляться с ними. "Тонтон-макут не только наемник и убийца, но и сам при этом раб. Власть свою он получил от "папы Дока", чтобы его защищать и быть от него в полной зависимости. Такова заповедь, согласно которой живет и действует каждый тонтон-макут, будь он министр или рядовой агент"6, - эти слова принадлежат известному гаитянскому ученому Ж. Пьеру-Шарлю, автору книги "Гаити. Рентген диктатуры". Точных сведений о численности тонтон-макутов нет. По данным американского энциклопедического ежегодника за 1969 г., их было 10 тыс.7, а в действительности, по-видимому, намного больше: 10 тыс. - это только те, кто носил форму. По мнению чилийского журнала, их насчитывалось 25 тысяч8. К тому же Дювалье располагал 5-тысячной регулярной армией и 7 тыс. полицейских, составлявших личную охрану диктатора.
На Гаити установился режим произвола и жестокого террора, запрещены все политические партии, закрыты прогрессивные издания. Дювалье распустил профсоюзные и студенческие организации, а в суды назначил своих ставленников. Он выслал из страны священников, не желавших прославлять его режим. Ежедневно ответственные чины тайной полиции являлись к президенту с донесениями, и он лично решал, за кем нужно следить, кого арестовать, кого уничтожить. Дювалье был всегда не прочь пополнить наличными свой сейф. В "президентский фонд", существовавший помимо государственной казны, ежегодно поступало около 3 млн. долл, в форме косвенных налогов на табак, спички и иные статьи монопольной торговли. Вооруженные автоматами "привидения" взимали до 300 долл, ежемесячно с каждого предприятия в качестве "добровольных" пожертвований в фонд "экономического освобождения Гаити", созданный для личных нужд Дювалье.
12    марта 1958 г. главнокомандующий гаитянской армией генерал Кебро, направляясь в г. Петионвилль, услышал 13 залпов артиллерийского салюта. Это могло означать лишь одно: назначен новый главнокомандующий. Кебро так это и понял и изменил маршрут: вместо Петионвилля отправился в посольство Доминиканской республики. Чтобы не портить отношений с соседом, доминиканским диктатором Трухильо, Дювалье ограничился тем, что выслал Кебро из Гаити в качестве своего посла в Ватикан. Так он избавился от человека, который обеспечил ему президентский пост: "великодушно" назначенный главнокомандующим на 6-летний срок, Кебро продержался на этом посту 6 месяцев9.
30 апреля 1958 г. в пригороде столицы Порт-о-Пренс взорвалось несколько бомб: то был первый заговор против диктатора. Дювалье принял ответные меры: 2 мая созвал парламент, который объявил чрезвычайное положение в стране и наделил президента особыми полномочиями. Террор резко усилился, остатки оппозиции были разгромлены. Тюрьмы не вмещали арестованных. 29 июля того же года небольшая группа гаитян, преимущественно бывших офицеров, высадилась на Гаити. Смельчаки прибыли в столицу, надеясь захватить власть. Дювалье настолько перепугался, что упаковал чемоданы и был готов укрыться с семьей в посольстве Колумбии10. Но на следующий день группа мятежников была ликвидирована. Оправившись от испуга, Дювалье создал специальную дворцовую охрану под личным командованием, учредил "народную" милицию и легализировал банды тонтон-макутов. Поступавшее из США оружие он сосредоточил в подвалах президентского дворца. Построенный еще в 1918 г., он превратился в военный арсенал и камеру пыток, которую Дювалье называл "косметическим кабинетом" (одна из деталей ее оборудования - "человековыжималка": ящик-гроб, утыканный изнутри лезвиями стилетов). Одновременно Дювалье произвел основательную чистку офицерского состава армии, уволил в отставку 17 полковников и генерала, а на освободившиеся места назначил молодых, преданных ему тонтон-макутов. Главнокомандующим стал полковник П. Мерсерон, произведенный в генералы.
2. Дювальистская "революция" и ее доктрины
Имя Дювалье сопровождалось громкими и претенциозными титулами. Безудержная демагогия была одним из основных средств, с помощью которых диктатор держал в узде народные массы. Среди лозунгов дювальистской "революции" фигурировал и такой, как "Власть - неграм!", означавший призыв к перераспределению богатств и создание негритянской олигархии за счет помещиков и капиталистов-мулатов. Дювалье подчеркивал, что африканская культура настолько отлична от других культур, что для белого человека "непостижима". Эту идею он отстаивал в книге, которую опубликовал в 1958 г. в соавторстве с неким Л. Дени. Книжонка "Борьба классов в истории Гаити", пронизанная социальной демагогией, проповедует "черный расизм". Один из создателей Гаитянской коммунистической партии, выдающийся писатель и этнограф Ж. Румен с глубокой проницательностью исследовал проблемы национальной культуры, обычаи и традиции гаитянского народа. Он беспощадно критиковал расистские теории, с марксистских позиций анализировал важнейшие проблемы Гаити, подверг жестокой критике дювальеризм"11.
Дювалье всячески разжигал расовую ненависть. Расистская пропаганда, цвет кожи при Дювалье стали на Гаити официальной идеологической проблемой номер один. Другой "принцип" Дювалье состоял в том, что при "папе Доке" якобы может взобраться на вершину социальной лестницы любой человек из низов. Но, как правило, министрами, членами высшего законодательного и судебного органов, руководителями аппарата подавления, дипломатами становились представители имущих классов. 40% таких постов занимают в Гаити помещики и представители посреднической буржуазии, 30% - профессиональные политики, выходцы из средних и высших классов, 10% - коммерсанты иностранного происхождения и представители компрадорской буржуазии, 3% - представители интеллигенции, 2% - представители промышленной буржуазии12.
Идеологической основой дювальистской "революции", или, как назвал ее сам Дювалье, доктрины "новой Гаити", является оголтелый антикоммунизм. "Антикоммунизм, - пишет Ж. Пьер-Шарль, - постоянная и характерная черта правления Дювалье, хотя иногда он и пытался замаскировать его при помощи лжи и демагогии". Когда отношения Дювалье с США несколько ухудшились, главным его доводом, с помощью которого он хотел доказать, что необходимо оставить его на посту президента, был следующий: "Пусть американцы не забывают, что Гаити - оплот антикоммунизма в Западном полушарии". В одной из секретных инструкций, разосланных им своим послам, диктатор откровенно подчеркивал, что "правительство Франсуа Дювалье - решительно антикоммунистическое"13.
Дювалье ловко спекулировал на невежестве крестьянских масс Гаити; он объявил себя "помазанником африканских богов", "гаитянским мессией". Среди гаитян широко распространен старинный языческий культ воду ("воду" по-дагомейски значит дух, божество). Возникший на основе древних ритуалов Африки, передаваемых из поколения в поколение вывезенными оттуда рабами, этот синкретический культ увековечил привязанность к потерянной родине и по-своему выражал смутную надежду на освобождение. Религия воду не только отражает множество африканских мифов, она - результат соприкосновения африканских религий с католической. Божества лоа - это те же католические святые. В целом же культ воду - довольно сложная система мистических обрядов, включающая черную магию, колдовство, веру в злых духов и жертвоприношения. В истории Гаити, особенно в колониальный период, воду иногда играл в какой-то мере положительную роль, поскольку служил тем связующим звеном, которое хотя бы таким способом объединяло на первых порах разноплеменных черных невольников. Однако впоследствии гаитянские тираны ловко спекулировали на наивных верованиях тружеников, на той консервативной, отвлекающей роли, какую всегда и везде играла и играет всякая религия. Использовал это и Дювалье. Он имел обыкновение молиться богам воду, сидя в ванне со шляпой на голове, и раз в году спал на могиле основателя гаитянской нации Дессалина, чтобы "пообщаться с его душой". Социальную базу власти Дювалье составляли крупные помещики, связанная с иностранным капиталом торговая буржуазия и занимавшие некоторые посты в государственном аппарате мелкие буржуа - верные слуги крупных помещиков и иностранного капитала. Эта социальная верхушка составляет всего 2% населения Гаити. В силу слабого экономического развития страны промышленный пролетариат крайне малочислен. Несмотря на невероятно низкий уровень жизни, полное отсутствие политических прав и поголовную неграмотность, крестьяне доныне создают производительную основу существования республики Гаити14.
3. Закадычный друг империалистов
В тревожные предвыборные месяцы 1957 г. государственный департамент опасался за пост гаитянского президента. Между Дювалье и послом США Дж. Дрю установилось полное взаимопонимание. 18 мая 1958 г. в Гаити прибыла группа офицеров морской пехоты во главе с генерал-майором Дж. Риели, прослужившим в свое время б лет в составе оккупационных войск США в Гаити. 22 августа было опубликовано американо-гаитянское коммюнике, сообщавшее, что отношения между двумя странами никогда не были столь хорошими и что в дальнейшем они будут укрепляться, в подтверждение чего еще до конца августа Дювалье получил от США 400 тыс. долларов. Затем в Гаити прибыла миссия морской пехоты США под командованием майора Дж. Брекенриджа, а Дювалье стал получать из США оружие, самолеты, танки. В январе 1959 г. на острове обосновалась многочисленная постоянная миссия морской пехоты США во главе с полковником Р. Д. Хейнлом с заданием поддерживать режим Дювалье15. Членов этой миссии в Гаити стали называть "белыми тонтон-макутами".
Очень скоро США подтвердили свое расположение к Дювалье: миссия Хейнла занялась боевой подготовкой армии и тонтон-макутов. 6 марта 1959 г. Дювалье объявил, что США предоставили Гаити неограниченную помощь: "Гаитяно-американские отношения под лозунгом самого широкого и всеобъемлющего сотрудничества вступили в новую фазу исторического динамизма"16. 30 августа того же года в Гаити в очередной раз высадилась группа противников Дювалье. Узнав об этом, Хейнл в сопровождении начальника тонтон-макутов вылетел на вертолете военно-морских сил США к месту высадки, чтобы ознакомиться с обстановкой, и по плану, им разработанному, повстанцы были разбиты.
В течение 1959 г. США ассигновали Гаити 7 млн. долларов. Большую часть этой суммы израсходовал на личные нужды сам Дювалье. Но этого ему было мало, и он искал способ получить еще больше. В мае I960 г. состоялся конгресс Национального союза гаитянских студентов - одной из уцелевших общественных организаций Гаити. Студенты резко выступали против действий империалистов, вмешивавшихся во внутренние дела Гаити. Чтобы повернуть острие критики в нужное ему русло, Дювалье без обиняков заявил на конгрессе, что, если США не увеличат помощь Гаити, он будет вынужден обратиться за помощью к коммунистам17. "Угроза" подействовала: США увеличили на 25% квоту на покупку гаитянского сахара. Американский посол в ноте от 5 июля I960 г. сообщал Дювалье, что с 1950 по I960 г. США "подарили" Гаити 40,6 млн. долл., из которых 21,4 млн. были переданы непосредственно президенту. Диктатор, не привыкший к столь явным претензиям, "обиделся", и 16 июля 1960 г. Дрю был отозван. В октябре правительство США объявило о поставках оружия Гаити; в ноябре прибыл новый посол США Р. Ньюбегин18.
7 апреля 1961 г. Дювалье распустил парламент, избранный на 6 лет, а 22 апреля провел "выборы" в новый, однопалатный. Солдаты конвоировали избирателей к урнам; все потенциальные противники Дювалье были брошены в тюрьмы; имели место случаи, когда тонтон-макуты тащили к урнам и заставляли голосовать зазевавшихся иностранных туристов. В исходе таких выборов можно было не сомневаться. Если в старом парламенте фигурировали 3 представителя оппозиции, то все 58 новых депутатов были открытыми ставленниками Дювалье. Досрочные выборы диктатор провел не потому, что парламент играл какую-то роль, а для осуществления своего плана. На бюллетенях по выборам в парламент была сделана приписка: "доктор Франсуа Дювалье - президент". После подсчета голосов было объявлено, что поскольку в бюллетенях фигурировало имя Дювалье, то гаитяне переизбрали его на новый 6-летний срок. У Дювалье оставалось еще 2 года от прежнего срока президентских полномочий, начавшегося в 1957 г., но диктатор спешил. Даже "New York Times" вынуждена была признать, что "история Латинской Америки знает много фальсифицированных выборов, но она еще никогда не видела таких возмутительных махинаций, какие имели место в Гаити"19.
22 мая 1961 г. Дювалье принес присягу. Однако его радужное настроение было омрачено: неделю спустя был убит Трухильо, в Доминиканской республике поднялась мощная волна протеста против диктатуры. Все более сказывалось влияние кубинской революции, вызвавшей подъем национально-освободительной борьбы на всем латиноамериканском континенте. Кроме того, Вашингтону не понравилось, что Дювалье пытается шантажировать государственный департамент: на межамериканском совещании в Пунта-дель-Эсте (Уругвай) в августе 1961 г. министр иностранных дел Гаити Р. Чалмерс при окончательном утверждении протокола совещания буквально продал США свой голос. Газета "New York Times" писала, что за поддержку позиции США в Организации американских государств (ОАГ) Гаити требует ежегодной компенсации в размере 12,5 млн. долларов20. Но главным фактором охлаждения гаитяно-американских отношений явилось повсеместное осуждение диктатуры Дювалье и рост возмущения в Гаити.
Новый президент США Дж. Кеннеди, выступивший с программой "Союз ради прогресса", внешне занял выжидательную позицию в отношении Дювалье. Открытая дружба с кровавым диктатором компрометировала Вашингтон. В ноябре 1961 г. посол США Ньюбегин был отозван, его сменил Р. Торстон, который в начале 1962 г. заявил о предоставлении Гаити 25 млн. долл, в виде "помощи". Гаитянский правитель реагировал на это следующим образом. На совещании министров иностранных дел стран - членов ОАГ в Пунта-дель-Эсте США поставили своей целью исключить из этого сообщества Кубу; не хватило одного голоса, "выручил" делегат Гаити. Об этой услуге со стороны Дювалье свидетельствует опубликованная американским журналом пародийная запись из книги расходов государственного секретаря США Д. Раска: "Завтрак - 2,85, такси - 6,90. Обед с делегацией Гаити - 30 миллионов долларов"21. Вскоре с "визитом вежливости" в Гаити прибыл глава южного командования США генерал Мира. Он посетил Дювалье в сопровождении Хейнла и Торстона22. Однако стороны конкретно ни о чем не договорились, и Вашингтон объявил, что приостанавливает "помощь" Гаити.
С1962 г. посольство и военная миссия США в Порт-о-Пренсе стали инспирировать заговорщическую деятельность в армейских кругах Гаити и одновременно изучать возможность создания гаитянского правительства в изгнании из людей, преданных Вашингтону. Среди военных было много недовольных: командные должности получали тонтон-макуты; непрерывные чистки, проводившиеся Дювалье в армии, вызывали страх и неуверенность. Осложнились отношения диктатора и с католической церковью: некоторые священники осуждали действия президента. В ответ Дювалье выслал из страны большую группу священников французского происхождения, а другую часть ему удалось приспособить для защиты "идеалов" режима. Как писал в 1970 г. чилийский католический журнал, "ныне высшая церковная знать Гаити находится на содержании у семейства Дювалье; она получает от диктатора роскошные подарки и деньги; в благодарность за это церковь молчит и покрывает все преступления Дювалье... Единение церкви с властью теперь поистине полное"23.
В этой ситуации в начале 60-х годов состоялись высадка в Гаити оппозиционного генерала Л. Кантаве и заговор в армейских кругах. Дювалье, узнавший о подготовке государственного переворота, громогласно заявил о вмешательстве США во внутренние дела Гаити. Обстановка в Западном полушарии складывалась для Дювалье благоприятно. США, встревоженные прогрессивным курсом доминиканского президента X. Боша, решили от него избавиться, и Дювалье, ненавидевший Боша и боявшийся, что наметившаяся тогда некоторая демократизация жизни в Доминиканской республике подорвет его позиции, оказался для США полезным союзником. Свержение Боша в сентябре 1962 г. укрепило позиции Дювалье. Когда в октябре 1962 г. возник так называемый карибский кризис24, Дж. Кеннеди послал Дювалье дружественное послание и попросил поддержки у гаитянской армии и тонтон-макутов, которых называл "добровольцами национальной безопасности для защиты свободного мира"25.
Тем временем оппозиция внутри страны и гаитянская эмиграция в США требовали, чтобы Дювалье покинул пост президента 15 мая 1963 г., когда истекал 6-летний срок его пребывания у власти. Дж. Кеннеди поддержал оппозицию. В начале 1963 г. посол США заявил корреспондентам, что, по мнению американского правительства, у Дювалье нет законных оснований для пребывания на посту президента после 15 мая 1963 года. Ловкий политикан Дювалье "согласился" с рекомендациями Вашингтона и обещал освободить президентское кресло. 10 апреля была предпринята попытка военных, поддержанных Пентагоном, свергнуть Дювалье. Бывшие кандидаты на пост президента на выборах 1957 г. Финьоле и Дежуа прибыли в Пуэрто-Рико на случай, если понадобится сформировать правительство Гаити в изгнании. Но и эта попытка окончилась неудачей, и Дювалье предпринял очередную чистку армии: 92 офицера были уволены, 70 офицеров укрылись в иностранных посольствах26.
В апреле 1963 г. правительство Гаити отметило с максимальной торжественностью двухлетие вторичного пребывания Дювалье на посту президента. Солдаты в стальных шлемах и гражданская милиция в голубой военной форме выстроились на площади Свободы и вдоль бульвара Г. Трумэна. Был дан салют из 21 артиллерийского орудия. Но праздник был испорчен: 26 апреля утреннюю тишину нарушили автоматные очереди; на президентский лимузин было совершено нападение, шофер и два охранника убиты. Нападавшие надеялись похитить детей диктатора и таким путем заставить Дювалье подать в отставку, но и эта попытка сорвалась. Волна террора тотчас захлестнула страну. Вокруг президентского дворца воздвигались баррикады. Были мобилизованы личная охрана Дювалье и отряды тонтон-макутов. Начались повальные аресты. Головорезы в синих рубашках "обрабатывали" район за районом: гремели выстрелы, на мостовых алели лужи крови, изрешеченные пулями убитые часами валялись там, где их настигла смерть. Местные газеты писали: "Гаитянин, который не любит президента Франсуа Дювалье, - опасный враг родины"27. Под предлогом "расследования попытки похитить детей президента" тиран решил вырвать с корнем все ростки оппозиции. Чтобы выловить одного противника режима, агенты Дювалье хватали десятки человек.
В те дни США предприняли еще одну попытку подтолкнуть свержение Дювалье. В мае 1963 г. американская военная эскадра вошла в гаитянские воды, Представитель госдепартамента на пресс-конференции в Вашингтоне 7 мая заявил, что правительство Дювалье "разваливается на части"28. Однако президент не только не покинул свой пост, а, напротив, перешел в наступление. 15 мая он провел военный парад и пресс-конференцию, где разъяснил, что, будучи "избранником бога", остается на новый срок. Более того, он предложил военной миссии и послу США выехать из страны. Казалось бы, для Дювалье это должно было плохо кончиться. "Но Дювалье не пал, - отмечалось в мексиканском журнале. - Он не только не пал, но даже провозгласил себя пожизненным президентом. Дело в том, что США нуждаются в голосе Гаити в ОАГ, а президенту Дювалье нужны американские деньги"29.
В печати США того времени нередко появлялись сообщения о периодическом конфликте между правительством США и Дювалье. С одной стороны, диктатор Гаити трезво оценивал настроения масс и время от времени рядился в тогу борца против империализма. С другой стороны, Вашингтон, обеспокоенный крайней непопулярностью Дювалье и опасаясь, что гаитяне поступят с ним так, как кубинцы с Батистой, был не прочь заменить его менее одиозной фигурой. Как ни лестно было Дювалье создать вокруг своей мрачной фигуры ореол борца против угнетателей, он всегда оставался верным слугой монополий. Не кто иной, как Дювалье, предоставил североамериканской "Атлантик рифайнинг компани" концессию на разведку и добычу нефти, передал в руки американцев монополию на экспорт и убой скота, распродал оптом и в розницу большую часть народного достояния Гаити. Как писал в 1965 г. один мексиканский журнал, отношения между новым президентом США - "Джонсоном и тираном Гаити отличные"30. Другой мексиканский журнал отмечал: "В США обычно называют демократическим любое правительство, лишь бы оно поддерживало Соединенные Штаты... Так что даже "папаша Дювалье" претендует на роль демократа"31.
Убийство Дж. Кеннеди 22 ноября 1963 г. было отпраздновано в Порт-о-Пренсе шампанским. На радостях Дювалье послал секретного эмиссара на могилу покойного, Посланец наскреб горсть земли, подобрал увядший цветок, запечатал в бутылочку немного воздуха Арлингтонского кладбища и доставил трофеи на Гаити32. Как выяснилось, сувениры понадобились Дювалье для магических заклинаний, с помощью которых он надеялся заточить душу Кеннеди в бутылку и подчинить ее своей воле, чтобы оказывать влияние на решения госдепартамента в выгодном для себя направлении. Как бы там ни было, позиции Дювалье укрепились. Вскоре в Порт-о-Пренс прибыл новый посол США, Б. Тиммонс. Начались поиски форм расширения сотрудничества между США и Гаити. В Вашингтоне решили значительно увеличить помощь Дювалье, но оказывать ее через различные международные и региональные организации и учреждения. Вновь почувствовав свою силу, Дювалье решил отбить у своих противников охоту далее и думать о возможной смене президента на Гаити.
4. Существует ли ад на Земле?
Режим Дювалье довольно часто подвергался резкой критике даже в Западном полушарии. В печати систематически появлялись статьи о злодеяниях, чинимых тонтон-макутами и "папой Доком". Секретаршу президента, заподозренную в связи с "врагами отечества", подвергли нечеловеческим пыткам и затем казнили: Дювалье, вскрыв вены своей жертве, выпил стакан ее крови33. Приближенный диктатора, начальник генштаба генерал П. Мерсерон рассказал об одном 17-летнем юноше, которого он попытался как-то спасти от пыток в камере смерти, в подвале президентского дворца. Генерал опоздал: войдя, он увидел лишь кровавое месиво, и его стошнило. За такое "проявление слабости" Дювалье объявил Мерсерона трусом, непригодным к службе в армии, и отправил послом в Париж34. Бывший капитан Б. Филохенес, попытавшийся с группой эмигрантов свергнуть Дювалье, попал в руки диктатора. Последний приказал отрубить ему голову и, чтобы выяснить планы оппозиции, часами потом с нею "беседовал". Головы казненных заговорщиков систематически выставлялись в президентском дворце для устрашения гаитян35.
Когда положение диктатора пошатнулось и в очередной раз возникла опасность государственного переворота, Дювалье заподозрил в измене главу тонтон-макутов Барбо. Когда последний возвращался домой после приема во французском посольстве, на него напали личные телохранители Дювалье. Барбо оказался за решеткой. В начале 1963 г. его освободили. 15 апреля он отвез свою семью в посольство Аргентины, после чего по телефону сказал Дювалье, что убьет его. За голову Барбо, живого или мертвого, Дювалье назначил награду в 10 тыс. долларов. В интервью газете "Washington Star", опубликованном 22 мая 1963 г., Барбо заявил, что "Дювалье безумен, как Калигула", и что он готовит свержение тирана. Вскоре личная охрана Дювалье сумела расправиться с Барбо. Но на том дело не кончилось. По утверждению Дювалье, Барбо превратился в черную собаку, и вслед за этим началось преследование на Гаити всех черных собак36. Бывший посол одной латиноамериканской страны рассказывает, что в те дни он нанес визит своему аргентинскому коллеге, который был чрезвычайно обеспокоен случившимся и строго наказал персоналу посольства держать все двери на запоре, чтобы ни одна собака не проникла в здание. Представитель Аргентины всерьез опасался, что если тонтон-макуты настигнут в посольстве какого-нибудь приблудного пса, то это приведет к осложнениям между его страной и Гаити.
"Нет ничего более ненадежного на Гаити, чем человеческая жизнь"37, - писал французский журналист М. Делев, посетивший Гаити в 1965 году. Был зверски замучен в застенках Дювалье выдающийся писатель, пламенный патриот, гордость страны Жак Стефен Алексис, основатель Партии народного единения Гаити (ПНЕГ) - партии гаитянских коммунистов.
Дювалье создал разветвленную сеть тюрем и концентрационных лагерей. Особенно печальной славой пользовалась столичная тюрьма. Пытками и казнями там руководил сам диктатор, изощренный садист и человеконенавистник. В тюрьме г. Форт-Диманш он велел соорудить камеры размером в 4 кв. м без окон, где заключенным по неделе не давали пищи. Там содержали "социально опасных преступников", и живым оттуда никто не выходил. "Обстановка на Гаити, - писал мексиканский журнал, - убедительное свидетельство того, что ад на Земле существует"38. Фотоснимками отрубленных голов и висящих на балконах изрешеченных пулями трупов пестрели гаитянские газеты до самого недавнего времени.
За 14 лет пребывания Дювалье у власти было уничтожено более 50 тыс. патриотов; свыше 300 тыс. гаитян были вынуждены жить в изгнании. Известный английский писатель Г. Грин, чей роман о Гаити "Комедианты" и одноименный фильм по мотивам этого романа известны во всем мире, назвал Гаити "республикой кошмаров". Один американский журнал так описывал обстановку на Гаити: "В ночных клубах, гостиницах, ресторанах легко заметить выпячивающиеся карманы, выдающие плохо спрятанные револьверы"39, с наступлением темноты жители прячутся по домам, так как тонтон-макуты могут безнаказанно пристрелить каждого, кто появится на улице. "Дювалье, - писал бывший президент Доминиканской республики X. Бош, - по мере того, как он обретает власть, становится все надменнее, все высокомернее, и это высокомерие меняет даже его физический облик... У таких людей одновременно с внешней метаморфозой происходит внутренняя: они уже невосприимчивы к человеческим чувствам и превращаются в простое вместилище неконтролируемых страстей"40.
5. Пожизненный президент
В апреле 1964 г. в Гаити появилось несколько книг и статей, содержавших пожелание, чтобы "ради блага страны" Дювалье стал "пожизненным президентом". Были организованы манифестации с требованием "заставить" Дювалье стать пожизненным президентом. Обращаясь к толпе демонстрантов, состоявшей из тонтон-макутов и переодетых офицеров армии и полиции, диктатор цинично изрекал: "Реакционные правительства обычно рвутся к власти, чтобы использовать ее против народа; но в данном случае именно народ обращается к одному человеку, умоляя его остаться у власти..., и он должен остаться у власти"41. Гаитянский парламент объявил себя конституционной ассамблеей и 25 мая 1964 г. утвердил новую конституцию Гаити, 196-я статья которой закрепляла за Дювалье пост пожизненного президента. А на 14 июня был назначен плебисцит. Вот как описывает его итальянский журнал: "Когда Дювалье направился голосовать на избирательный участок в центре Порт-о-Пренса, улицы были пустынны. Он не мог скрыть гнева при виде усмешек сопровождавших его иностранных корреспондентов. Чтобы задобрить шефа, полицейские съездили в рабочие районы и, орудуя дубинками, загнали в грузовики всех, кого удалось схватить, в том числе детей. На одной машине заиграл военный оркестр. Это было потрясающее зрелище, когда полицейские, размахивая дубинками, под аккомпанемент духового оркестра тащили граждан голосовать"42. За президента голосовали среди прочих дети и несколько застигнутых врасплох иностранных туристов. Процесс голосования был прост: на бюллетенях напечатали текст декрета, провозглашавшего Дювалье президентом до конца его дней. На вопрос "Согласны ли вы?" тут же крупными буквами был напечатан ответ "Да". Избиратели могли выбирать только цвет бюллетеня: красный или желтый. Тот, кто хотел сказать "Нет", должен был писать от руки, а это значило сразу стать жертвой тонтон-макутов43.
Как утверждало гаитянское правительство, за новую статью конституции проголосовали 2800 тыс. избирателей и лишь 2230 высказались против. Между тем население Гаити в 1964 г. составляло 4300 тыс. человек. За вычетом более чем половины населения в возрасте до 21 года, официально не пользовавшегося избирательным правом, за Дювалье физически могли проголосовать не более 2 млн. человек. "Проголосовало" же на 800 тыс. больше!44 22 июня 1964 г. Дювалье был провозглашен "пожизненным президентом". Одновременно Национальная ассамблея присвоила ему множество титулов, среди которых: "Великий электровозбудитель душ", "Лидер третьего мира", "Большой босс торговли и промышленности", "Исправитель ошибок" и другие45. Но по-прежнему его чаще всего называли "папой Доком". Одни произносили эти слова с насмешкой, другие - с гневом, третьи - со страхом. Тем не менее "пападокизм" стал термином и вошел в современный политический словарь как синоним беззакония, произвола, насилия и демагогии. "Пападокизм, - пишет Ж. Пьер-Шарль, - один из наиболее ярких примеров фашизма, появившегося в слаборазвитой, полуколониальной стране. Он существует в самых отсталых странах Латинской Америки; это Анастасио Сомоса в Никарагуа, Эстрада Кабрера в Гватемале, Трухильо в Доминиканской республике, Стресснер в Парагвае"46.
Дювалье назначал и смещал министров по собственной прихоти. Горе тому, кто посмел бы отказаться от такого поста или воспротивиться приказу уйти в отставку. Во время заседаний кабинета министров диктатор обычно держал на столе свой револьвер. При этом "обновитель нации" нередко углублялся в чтение газеты, предоставляя секретарю зачитывать членам правительства тексты решений, подлежавших "единодушному одобрению", после чего, не проронив ни слова, знаком руки Дювалье указывал министрам на дверь. Он все время менял приближенных, любил публично унижать подчиненных и издеваться над ними. Бывали случаи, когда на заседаниях правительства он бил министров по лицу.
Когда один из министров пожаловался Дювалье, что охранник грубо с ним обошелся, диктатор вспылил, ударил министра по физиономии и сказал: "Нового министра я могу найти на первом же перекрестке, но такого человека, как этот охранник, найти трудно. Он воевал за меня, и он охраняет меня, рискуя собственной жизнью"47. Равным образом по своей прихоти Дювалье назначал и отзывал депутатов парламента. Если кто-нибудь осмеливался выставить свою кандидатуру без его согласия, его ждала тюрьма.
Вот как описывает один из журналистов свое интервью с Дювалье: "Сам папа Док похож на Большого брата, маскирующегося под Сумасшедшего шляпника из "Алисы в стране чудес". Несмотря на сорокаградусную жару, он был в черной тройке и застегнут на все пуговицы. На огромном столе, заставленном толстыми досье и безделушками, лежали раскрытая на книге псалмов библия и увесистый кольт 45-го калибра"48. Сквозь очки в черепаховой оправе были видны бесстрастные, лишенные всякого выражения глаза. Дювалье был всегда при галстуке бабочкой. Его неподвижное лицо казалось замороженным. Протягивая пухлую руку иностранным дипломатам, он часто не удостаивал их ни единым словом. Он никогда и никуда не выезжал без вооруженного телохранителя и эскорта из четырех автомобилей. Ездил он в бронированной машине и всегда держал наготове автомат. Рядом на сиденье устанавливался ручной пулемет и лежало несколько ручных гранат. 500 солдат и танковый отряд стерегли его резиденцию днем и ночью.
Чтобы сильнее влиять на подданных, Дювалье всячески распространял в народе миф о том, что он вездесущ и что убитых им людей он сделал своими "шпионами - зомби". Безудержная демагогия была одним из его главных способов держать в узде народные массы. "Я - это новая Гаити. Уничтожить меня - значит уничтожить Гаити. Я живу ею, и она живет мною. Я - знамя Гаити, единое и неделимое" - вот трафаретный набор высказываний "папы Дока". Была издана специальная брошюра "Символ апостолов", прославляющая пожизненного президента Гаити. Составлена она наподобие катехизиса. Вот лишь один пример из этой брошюры. Вопрос: Какова главная заповедь Дювалье? Ответ: Главная заповедь Дювалье - это таинство, совершаемое народной армией, гражданской милицией и всем гаитянским народом под руководством своего вождя, почетного доктора Франсуа Дювалье, с помощью гранат, минометов, пистолетов, базук, огнеметов и другого оружия49.
Л. Джонсон, "став президентом, немедленно установил сердечные отношения с Дювалье"50. Принимая в 1964 г. посла Гаити, Джонсон заявил, что надеется на установление тесного сотрудничества с правительством Гаити. Руководители США были весьма обеспокоены крайней непопулярностью Дювалье. Скомпрометировавший себя диктатор "стал для Соединенных Штатов неудобным союзником"51. Непрерывно велись тайные переговоры с политиканами, стоявшими в оппозиции к режиму Дювалье и мечтавшими захватить власть. Таким образом, Вашингтон, с одной стороны, подкармливал оппозицию, даже предоставил ей радиостанцию для антиправительственных передач; с другой - поддерживал "папу Дока", опасаясь, что после свержения диктатора на Гаити создастся неблагоприятная для США ситуация. "Похоже, что в недалеком будущем Дювалье неожиданно исчезнет, - отмечалось в американской прессе. - Кто придет после него? Наиболее вероятно, что преемник будет ненамного лучше, а скорее хуже, чем Дювалье"52. Судя по сообщениям печати и высказываниям ответственных государственных деятелей, у американской разведки и госдепартамента имелось несколько проектов "оздоровления" гаитянской ситуации.
Дювалье, хорошо информированный об этих планах, прекрасно понимал, что ему надо делать, чтобы удержаться у власти. Перед его глазами был печальный пример Трухильо. Дабы не разделить участь "коллеги" и с учетом того обстоятельства, что после убийства Трухильо власть в Санто-Доминго перешла в руки его приближенных, Дювалье решил прежде всего обезвредить своих сподвижников. "Дювалье нужно лишь методично устранять своих возможных преемников, все остальное просто, - иронизировал мексиканский журнал, - надо убедить гаитянских богачей и хозяев Белого дома, что в случае свержения Дювалье Гаити не миновать потопа - читай: народного восстания, социализма, альянса с Фиделем Кастро"53. В 1965 г. в Нью-Йорке была создана так называемая Таитянская коалиция демократических сил, состоящая из гаитянских эмигрантов - бывших правителей, министров при разных режимах и бывших прислужников Дювалье. В ее распоряжении имелась радиостанция в Нью-Йорке. В своих радиопередачах коалиция, помимо прочего, обвиняла Дювалье в связях с коммунистами! Такая пропаганда имела целью прежде всего посеять недоверие к коммунистам. Кроме того, коалиция время от времени организовывала вторжения на Гаити. По подсчетам американской печати, таких попыток было около десяти.
В мае 1968 г. хорошо вооруженная группа гаитянских эмигрантов на самолетах проникла в Гаити. Сбросив с самолетов бомбы на президентский дворец в Порт-о-Пренсе, "силы вторжения" высадились в Кап-Аитьен. Здесь часть десантников без боя сдалась в плен, другой же удалось на тех же самолетах вернуться в США. Три из четырех бомб, сброшенных на столицу, не взорвались. Взорвавшаяся же бомба оказалась обычной гранатой. Какую цель преследовало такое "вторжение"? С одной стороны, создать впечатление, что США стремятся свергнуть Дювалье, чтобы гаитяне ждали "спасения" только извне; с другой, - поскольку "вторжения" всякий раз терпят провал, гаитяне должны поверить в неуязвимость "папы Дока". В конечном счете такая двойная игра была на руку Дювалье. Вместе с тем Вашингтон открещивался от Дювалье, давая понять, что в гаитянском вопросе он занимает политику "невмешательства". "Мы ничего не делаем для того, чтобы сбросить Дювалье или закрепить его у власти"54, - говорили представители госдепартамента.
Объясняя, почему тиран Гаити много лет безнаказанно угнетал народ, мексиканский журнал пишет: "Если бы Дювалье был человеком левых взглядов, США давно бы его свергли. Но Дювалье - оплот так называемого "свободного мира"55. Возможности той или иной формы интервенции США на Гаити американская пресса не скрывала. "Опыт межамериканских сил, которые высадились в Доминиканской республике, - писала вашингтонская газета, - полезен как основа планирования с учетом особых нужд Гаити"56.
6. Из семейной хроники Дювалье
Волна террора захлестнула Гаити весной и летом 1967 года. Дювалье был изощренным интриганом. Одна из его любимых заповедей - натравливать друг на друга подданных. Он сталкивал между собой подчиненных, приближенных и даже родственников. Все время враждовали между собой мужья двух его дочерей - полковник М. Доминик и Л. А. Фукар, получивший после женитьбы пост министра туризма57.
22 июня 1967 г. Дювалье устроил театральное представление: из близлежащих деревень на площадь, где находится президентский дворец, были согнаны крестьяне. Диктатор обратился к ним с речью. После обычных бессвязных восклицаний он начал выкликать имена расстрелянных прежде офицеров. После каждой фамилии Дювалье спрашивал: "Где он?" И сам отвечал: "Расстрелян". Затем он начал называть фамилии офицеров, укрывшихся в иностранных посольствах, и после каждой фамилии говорил: "Выходи!". Поскольку диктатор заподозрил полковника Доминика в измене, он на следующий день хотел расстрелять своего зятя. Мари-Дениз Дювалье-Доминик с трудом умилостивила отца, и Доминик был направлен послом в Испанию. Ходили слухи, что Дювалье невзлюбил Доминика в результате происков Фукара. Но к концу 1968 г. клан Фукаров потерял силу, Мари-Дениз была возвращена в Гаити и стала секретарем отца, а ее муж - генеральным инспектором посольств Гаити за границей58. В августе 1967 г. опять были казни: погибло 200 военных и гражданских лиц. 108 приближенных Дювалье укрылись в различных иностранных посольствах. Опасаясь военного переворота, Дювалье провел (в который раз!) чистку армии. Американский журнал, издающийся на испанском языке, писал: "Чувствуя, что почва уходит у него из-под ног, Дювалье перестал доверять даже членам своей семьи. Чтобы держаться у власти, он все чаще и чаще прибегает к убийствам"59. Иностранные дипломаты жили в Гаити в постоянном нервном напряжении. Послов Дювалье принимал в сопровождении своих телохранителей с револьверами в руках, а тонтон-макуты открыто разгуливали среди гостей60.
Дювалье беззастенчиво запускал руку в государственную казну. В 1968 г. при официальном жалованье в 20 тыс. долл, в год он купил два новых дома за 575 тыс. долл.; в феврале 1969 г. продал государству за 600 тыс. долл, одну из своих вилл, которая ему обошлась в 200 тыс. долларов. Семейство Дювалье - обладатель огромного состояния: оно владеет многими поместьями, присвоило в долине Арказ сотни га плодородных земель, которые крестьяне обязаны возделывать безвозмездно. Вклады Дювалье в швейцарские банки составляют многие миллионы. Пришедший в 1966 г. к власти в Доминиканской республике ставленник реакции X. Балагер сразу установил с Дювалье близкие отношения. Они заключили конвенцию о контрактации 20 тыс. гаитян в год для работы на сахарных плантациях Санто-Доминго. При этом гаитянское правительство получало от правительства Доминиканской республики по 49 долл, за каждого законтрактованного рабочего плюс 10 долл, из его заработной платы. Общий доход от этой прибыльной сделки, напоминавшей работорговлю, составил 1380 тыс. долларов61. Он попадал к Дювалье, а частью оседал в карманах государственных чиновников. Диктатор получал немалые доходы и от "литературного труда": его брошюра "Мысли Дювалье", образцом для которой послужил цитатник Мао Цзэ-дуна, распространялась среди гаитян в принудительном порядке, по разверстке. Сборник речей Дювалье стоимостью в 15 долл, обязан был приобрести каждый работающий гаитянин62. Вычеты из жалованья на покупку "трудов" президента производились автоматически.
7. "Гаитизация" как синоним регресса
Размышляя о трагической судьбе современного Гаити, бывший президент Санто-Доминго X. Бош говорил: "Гаити - это страна, которая не развивается, а идет вспять. С каждым днем в Гаити возникает больше трудностей, чем путей к их преодолению. Гаитянское общество являет собой пример регресса"63. Такой тип "развития без развития" Бош назвал "гаитизацией". Термин привился. Гаити стало синонимом регресса и нищеты. А поскольку главным виновником отсталости Гаити и консервирования пережитков феодализма является американский империализм, термин "гаитизация" в применении к любой латиноамериканской стране включает зависимость от иностранного капитала.
Фактические хозяева Гаити - американские монополии - почти целиком владеют природными богатствами этой страны. На их долю приходится 85% всех иностранных капиталовложений. "Гаитиэн-Америкэн девелопмент компани" контролирует производство сизаля; "Гаитиэн-Америкэн шугар компани" принадлежит свыше 11 тыс. га. земли и весь выращиваемый на них сахар; американо­канадской компании по добыче меди "Седрен" - 116 тыс. га; компании по добыче бокситов "Рейнолдс майнинг" -150 тыс. га земли. При Дювалье ряд предприятий, национализированных в 1946 г. ("Национальное предприятие по производству табака и спичек", "Шада" и др.), перешли в руки североамериканских монополий. Частная собственность, находящаяся ныне в Гаити в руках американцев, оценивается в 50 - 60 млн. долларов. О том, как монополии грабят страну, можно судить хотя бы по такому факту: прибыли, ежегодно вывозимые из Гаити только североамериканской компанией "Хампко", равны всему годовому бюджету министерства сельского хозяйства и природных ресурсов Гаити. В частности, эта компания имеет монополию на забой скота и вывоз мяса; с каждого фунта экспортируемого мяса Дювалье лично получал 2 сантима.
Основа экономики Гаити - сельское хозяйство, базирующееся на выращивании нескольких экспортных культур: кофе, сизаля, сахара и какао. Сельское население живет в условиях феодализма. Более 500 тыс. крестьянских семей не имеют земли. 38% крестьянских хозяйств обрабатывают менее 1,3 га земли, а 68% - менее 2,6  гектаров. Лишь у 6% хозяйств участки превышают 6,5 га64. Минифундии, латифундии, плантации и концессии капиталистического типа - таковы основные формы владения землей. Большинство минифундии - примитивные натуральные хозяйства. Хозяйство площадью в 20 га считается по гаитянским масштабам крупным. Около 3 тыс. крупных помещиков владеют 70% всех сельскохозяйственных угодий65. В латифундиях сохранились полуфеодальные отношения. Батраки за труд часто получают лишь питание и жилье. О механизации труда не приходится и говорить. В сельском хозяйстве Гаити в 1971 г. насчитывалось всего 20 тракторов66. Промышленная продукция составляет всего 12% национального производства. Кроме сахарного завода в Порт-о-Пренсе, принадлежащего "Гаитиэн-Америкэн шугар компани", в Гаити имеются лишь небольшие сахарные, цементный и фармацевтический заводы, несколько текстильных и обувных фабрик. Электропромышленность отдана на откуп американцам, причем правительство задолжало электрокомпании 1 млн. долл, и позволяет ей делать с рабочими все, что она захочет. Рабочий класс не достигает и 14% экономически активного населения, его общая численность не превышает 100 тыс. человек. В Гаити мало дорог, а те, что есть, во время дождей непроходимы. Страна изобилует реками, но огромные пространства земли не орошаются и находятся в полном запустении. Немногочисленные ирригационные каналы были построены еще в колониальную эпоху.
Столичный город Порт-о-Пренс скорее напоминает поселок. Печать полного упадка лежит и на других городах Гаити. Засилье капитала США и антинациональная политика Дювалье разрушили экономику страны. Бедственное положение трудящихся не поддается описанию. Годовой доход на душу населения - самый низкий в Латинской Америке и составляет всего 45 долларов67. Средняя продолжительность жизни в Гаити не превышает 40 лет. Для 200 тыс. гаитян, живущих в северо-западных районах страны, голод принял масштабы бедствия. Многие жители района, расположенного между Порт-де-Пе и Кап-Аитьен, сплошь и рядом продают своих детей в возрасте от 5 до 13 лет за несколько долларов в надежде, что детей будут кормить; ведь сами они всю жизнь живут впроголодь, довольствуясь горсткой риса. Об этом свидетельствуют и сообщения экспертов ООН, и доклады иностранных послов, и рассказы очевидцев. Гаити - единственная страна на Земле, где последние 7 лет непрерывно снижался объем национального продукта. Если в 1969 г., например, население страны увеличилось на 2,3%, а национальный продукт - всего на 1,3%, то доходы населения уменьшились на 20%68. "По неграмотности, нищете и угнетению Гаити лидирует сегодня среди латиноамериканских стран"69, - пишет американский журнал. 92% населения Гаити неграмотно. Один врач приходится на 15 тыс. гаитян. Не удивительно, что смертность очень высока. Детская смертность здесь самая высокая в мире: 170 из 1000 новорожденных умирают. Визит врача стоит 500 песо; за несложную операцию надо заплатить 40 тыс. песо70. Большинство населения Порт-о-Пренса живет в жалких, убогих глинобитных хижинах. Повсюду царит безысходная нищета. 70% территории страны объявлено "малярийной зоной". Свирепствует также туберкулез, широко распространены кожные заболевания. 80% детей дошкольного возраста страдают от недоедания. Половина всего самодеятельного населения не имеет работы. Правящая же верхушка, составляющая менее 5% населения, утопает в роскоши.
Многие гаитяне, особенно интеллигенция, спасаясь от террора и преследований, покинули родину. С 1957 по 1967 г. медицинский институт Гаити выпустил 264 врача; из них на родине осталось 371. Вашингтон непрерывно продолжал оказывать помощь диктатору. С декабря 1967 г. нью-йоркские банкиры взяли в свои руки международное казино в Порт-о-Пренсе. Соглашение заключено на 10 лет, причем семья Дювалье получает большой процент с доходов этого игорного дома. Богатые американские туристы охотно посещают новый игорный притон. Только в 1969-1970 гг. на острове обосновалось свыше 90 американских фирм. Это в основном компании средней величины, занимающиеся преимущественно добычей и переработкой полезных ископаемых. Их привлекает дешевая рабочая сила, а также возможность беспошлинного вывоза сырья и готовой продукции. С 1963 до 1968 г. гаитянский диктатор под разными предлогами получал от США в среднем 4,4 млн. долл, в год. Эта сумма составляет 1/5 часть гаитянского бюджета. Сюда не входит военная помощь, которая тоже была очень значительной. По рекомендации США межамериканский комитет "Союза ради прогресса" выделил Гаити на 1968-1970 гг. 42 млн. долларов72. Вашингтон одобрил предоставление Гаити Межамериканским банком развития нового займа в 5 млн. долларов73.
За два месяца до смерти "папы Дока" французская пресса отмечала: "Чрезвычайно трудно предсказать, что ожидает республику Гаити после смерти ее диктатора. Засилье североамериканских частных компаний в Карибском бассейне так велико, что в конечном счете главным виновником колониального или полуколониального положения, в котором прозябают страны этого бассейна, является американское правительство. Остается пожелать, чтобы пример Кубы заставил эти страны, забытые историей, стать хозяевами своей судьбы"74.
8. Конец "карманного Гитлера"
С конца 1970 г. Дювалье начал всерьез подумывать о преемнике. Три инфаркта и диабет убедили его, что он хоть и пожизненный президент, но не вечный. Кровавый диктатор остановил свой выбор на сыне Жане-Клоде. 13 января 1971 г. послушный парламент одобрил поправку к конституции, снизившую возрастной ценз для кандидатов в президенты с 40 до 20 лет. Затем была проведена 30-тысячная демонстрация сторонников Дювалье, "потребовавших", чтобы он назначил своим "пожизненным преемником" Жана-Клода. Казалось, все было предусмотрено и престолонаследие обеспечено. Но законодатели допустили оплошность: выяснилось, что отпрыску диктатора должно было исполниться 20 лет лишь 3 июля 1971 года. А Дювалье умер раньше, чем предполагал. Тогда правительство просто приняло декрет, определивший, что Жану-Клоду вовсе не 19, а 20 лет, после чего и был проведен "всенародный" референдум. Если верить гаитянской статистике, то за избрание младшего Дювалье пожизненным преемником старшего проголосовали 2391916 гаитян: ни одного голоса против!75
Вот как характеризует нового президента гаитянский публицист Ж. Фроссар: "Жан-Клод Дювалье поистине достойно представляет династию, которая воцарилась сейчас в Порт-о-Пренсе. В нем сочетаются черты американского плейбоя и самого заурядного гаитянского тонтон-макута. Еще в 14 лет он прославился тем, что выстрелом в упор убил офицера президентской гвардии. Этот студент-правовик, получивший в народе за неимоверную тучность прозвище "сундук", не раз принимал личное участие в истязаниях политических заключенных в подвалах президентского дворца"76.14 апреля 1971 г. Дювалье - младший с балкона Национального дворца принимал военный парад по случаю дня рождения отца, который из-за болезни уже не смог присутствовать на торжественной церемонии. Неделей позже Дювалье - старший скончался.
Смерть диктатора вызвала повышенную дипломатическую и военную активность империалистов. Ведь Дювалье был прежде всего "опорой антикоммунизма" в Карибском море. Из военно-морской базы в Норфолке к берегам Гаити вышли военные корабли якобы для участия в маневрах. Эта демонстрация имела целью оказать психологическую поддержку сторонникам покойного, ибо была опасность, что смерть Дювалье может повлечь за собой "нежелательные политические перемены" в Гаити. Через два дня после похорон "папы Дока" посол США К. Нокс, выступая в Порт-о-Пренсе перед журналистами, заявил, что Гаити необходим заем в 750 тыс. долл., что эту помощь следует предоставить без каких-либо условий и что Гаити вообще заслуживает большего внимания. Ф. Дювалье с легкой руки гаитянского поэта Р. Депестра прозвали "карманным Гитлером". Кстати, он и был давним поклонником Гитлера. В беседе с корреспондентом западногерманского журнала он сказал: "К несчастью, во время второй мировой войны Гаити объявило войну Германии. Какой позор..."77.
Установление диктатуры Дювалье в свое время застигло гаитянские демократические силы врасплох. Да и сами эти силы были тогда слабы. Профсоюзное движение только зарождалось, студенческих объединений не было, марксистские группы работали изолированно. В ответ на террор тонтон-макутов в Гаити под влиянием кубинских патриотов, действовавших в Сьерра-Маэстра, начали создаваться первые коммунистические кружки среди рабочих, интеллигенции, студенчества. Борьбу против ненавистного режима возглавили коммунисты, основавшие 17 октября 1959 г. Партию народного единения. С этой партией тесно сотрудничала Народная партия национального освобождения, основанная в 1953 г. и тоже придерживавшаяся марксистских взглядов. В 1968 г. левые силы Гаити добились большого успеха: в результате слияния ПНЕГ и партии Союз гаитянских демократов была создана Объединенная партия гаитянских коммунистов (ОПГК). Это означало сплочение сознательных трудящихся страны в единую пролетарскую партию. Перепуганный ростом влияния коммунистов, Дювалье - старший приказал конгрессу принять закон, объявивший 28 апреля 1969 г. "коммунистическую деятельность в какой бы то ни было форме преступлением против безопасности государства". Репрессиями в городах и деревнях, системой заложников и повальных "предупредительных арестов" дювальеристы пытались подавить народное сопротивление. В 1969 г. было похищено и замучено несколько сот патриотов. Многие были заживо погребены в казематах, расстреляны без суда и следствия. Самые тяжкие репрессии обрушиваются на коммунистов, возглавляющих борьбу народа против дювальистской диктатуры.
Коммунисты Гаити считают, что объединенные силы оппозиции должны перейти к активной борьбе за национальное освобождение и социальный прогресс. Одно из главных условий усиления этой борьбы - четкое осознание неграмотными народными массами того факта, что ни Дювалье - старший, ни Дювалье - младший - это не "помазанники божьи", наделенные сверхъестественной силой, а заурядные бандиты, наживающиеся на страданиях своего народа. Глава делегации ОПГК Ж. Жерар, выступая на XXIV съезде КПСС, заявил: "Наша партия собирает силы, готовит новые кадры, для того чтобы успешно бороться с террористическим режимом и нанести решающий удар диктатуре. Это борьба суровая, трудная и долгая, она направлена на мобилизацию народных масс. Но нет препятствий, непреодолимых для настоящих коммунистов. Правящие круги Гаити вынуждены будут отступить перед народом"78. Гаитянские коммунисты упорно продолжают борьбу за объединение всех патриотических и прогрессивных сил, за создание единого фронта борьбы с диктатурой.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. G. Leyburn. The Haitian People. New Haven. 1945, p. 11.
2. "Siempre", 27.1.1971, p. 12.
3. У. Фостер. Очерк политической истории Америки. М. 1953, стр. 182, 369.
4. См. J. Н. McCrocklen. Garde d'Haiti, 1915-1934. Twenty Years of Organisation and Training by the U. S. Marine Corps. Annapolis. 1956.
5. В. Diedcrih, A. Burt. Papa Dock: the Truth about Haiti Today. N. Y. 1969, p. 102.
6. G. Pierre-Charles. Haiti, Radiografia de una dictadura. Mexico. 1969, p. 52.
7. "The American Annual". N. Y. 1969, p. 120.
8. "Ercilla", 30.VII. 1969, p. 33.
9. B. Diederich, A. Burt. Op. cit., p. 105.
10. Ibid., p.
11. J. Roumain. Oeuvres choisis. Moscu. 1964, p. 160.
12. G. Pierre-Charles. Op. cit., p. 65.
13. Ibid., pp. 63 - 64.
14. R. Wingfield, V. I. Parenton. Class Structure and Class Conflict in Haitian Society. "Social Forces", vol. 43, March 1965, p. 346.
15. B. Diederich, A. Burt. Op. cit., pp. 1ll, 125, 133.
16. G. Pierre-Charles. Op. cit., p. 108.
17. B. Diederich, A. Burt. Op. cit., pp. 150 - 151.
18. Ibid., pp. 157 - 158.
19. "New York Times", I.V.1961.
20. "New York Times", 28.V1961.
21. "Newsweek", 20.V.1962, p. 33.
22. B. Diederich, A. Burt. Op. cit., p. 177.
23. "Mensaje", 1970, N187, р. 134.
24. См. подробнее: Анат. А. Громыко. Карибский кризис. "Вопросы истории". 1971, NN 7-8.
25. G. Pierre-Charles. Op. cit., р. 115.
26. Ibid., р. 41.
27. Cм. "Cuadernos" (Mexico), Agosto 1963, p. 26.
28. D. Diederich, A. Burt. Op. cit., p. 221.
29. "Siempre", 16.IX.1964, р. 30.
30. "Politica" (Mexico), 1.IV.1965, р. 29.
31. "Cuadernos", 1964, N 4, р. 7.
32. "Time", 27.VIII.1965, р. 25.
33. "Reader's Digest", November 1963, p. 227.
34. "New Statesman", 10.V.1963, p. 706.
35. "Time", 27.XI.1964, p. 34.
36. "Manana" (Mexico), 17.VIII.1963, р. 29.
37. "Croix", 20.V.1965.
38. "Hoy" (Mexico), 24.XII.1967, p. 12.
39. "Harper's Magazine", September 1965, p. 17.
40. Цит. по: "Комсомольская правда", 3.II.1971.
41. G. Pierre-Charles. Op. cit., р. 42.
42. "Vie Nuove", 19.XI.1964, p. 23.
43. В. Diederich, A. Burt. Op. cit., p. 281.
44. G. Pierre-Charles. Op. cit., p. 43.
45. "Проблемы мира и социализма", 1971, N 4, стр. 75.
46. G. Pierre-Charles. Op. cit., p. 104.
47. В. Diederich, A. Burt. Op. cit., p. 387.
48. "Newsweek", 27.VI.1966, p. 31.
49. "Le Nouvel Observateur", 3.VI. 1965, p. 11.
50. "Latin America and Caribbean". Washington. 1968, p. 294.
51. "Politica Internacional" (Buenos Aires), 1968, Enero, p. 8.
52. "Time", 13.V.1966, p. 27.
53. "Siempre", 20.IX. 1967, p. 37.
54. "Wall-Street Journal", 22.V.1968.
55. "Siempre", 31.V.1967, р. 42.
56. "Washington Post", 6.VI.1969.
57. "Time", 22.11.1971, p. 33.
58. G. Pierre-Charles. Op. cit., p. 25.
59. "Vision", 19.VI.1967, p. 13.
60. "United States News and World Report", 28.VIII.1967, p. 44.
61. "Nation", 31.III.1969, p. 395; G. Pierre-Charles. Op. cit.. p. 120.
62. "Nation", 31.III.1969, p. 395.
63. Cм. G. Pierre-Charles. Op. cit., p. 12.
64. Ibid., рр. 132 -134.
65. G. Pierre-Charles. La economia haitiana у su via de desarrollo. Mexico. 1965, p. 94.
66. "Americas", 1972, vol. 3, pp. 5 - 22.
67. "Newsweek", 15.IX.1969, p. 12.
68. "Politica Internacional", 1969, N115, p. 39.
69. "Nation", 31.III.1969, p. 392.
70. "Siempre", 8.XII.1971, p. 10.
71. B. Diederich, A. Burt. Op. cit., p. 382.
72. "Atlantic", November 1967, р. 88.
73. "Le Monde", 27.1.1971, р. 12.
74. "Le Monde diplomatique", 1971, Fevrier, p. 18.
75. "Time", 22.11.1971, p. 33.
76. "Новое время", 1971, N 28, стр. 21.
77. "Stern", 20.Х. 1968, р. 32.
78. "Правда", 9.IV.1971.

Утченко С. Л. Цицерон и Катилина // Вопросы истории. - 1972. - № 2. - С. 121-132 (начало).
Утченко С. Л. Цицерон и Катилина // Вопросы истории. - 1972. - № 3. - С. 124-135 (окончание).
1. Первые шаги будущего оратора и политического деятеля
Марк Туллий Цицерон, знаменитый римский оратор и политический деятель, родился 3 января 106 г. до н. э. в поместье своего отца, вблизи города Арпина, уже прославившегося ранее в римской истории тем, что в этом небольшом городке появился на свет выдающийся полководец Гай Марий. Прозвище рода Туллиев Cicero, что означает в переводе с латинского "горох", возникло, по одной версии, вследствие того, что кто-то из предков Цицерона имел широкий и приплюснутый нос с бороздкой на его кончике, как на горошине1, по другой же версии - потому, что один из предков великого оратора был хорошим огородником и выращивал отменный горох. Как бы то ни было, но молодой Цицерон гордился этим своим родовым прозвищем, и когда в начале его политической карьеры некоторые из близких друзей советовали ему переменить имя, он наотрез отказался2.
Семейное окружение Цицерона было довольно специфичным, и некоторые черты и особенности характера будущего оратора и государственного деятеля развились, по всей вероятности, не без воздействия этого окружения. Его дед - землевладелец и земледелец староримского закала - выступал в свое время против проекта введения в их муниципии тайного голосования, за что и удостоился похвального слова в сенате, произнесенного одним из вождей оптиматов, консулом Марком Эмилием Скавром3. Мать Цицерона, Гельвия, происходила из рода, давшего еще во II в. двух преторов. Цицерон потерял ее в раннем детстве. Она известна лишь тем, что была, видимо, весьма рачительной хозяйкой: она запечатывала у себя дома не только полные, но даже и пустые бутылки, дабы тот, кто тайком выпил ту или иную бутылку, не мог потом утверждать, что она вообще была пустою4.
Что касается отца Цицерона, то он принадлежал к всадническому сословию. Вследствие слабого здоровья он предпочитал городу мирную сельскую жизнь; к политической карьере, по всей вероятности, не стремился и уделял много времени литературным занятиям5. Однако, придавая серьезное значение воспитанию сыновей, он отправился вместе с ними - семилетним Марком и трехлетним Квинтом - в Рим, где у него был собственный дом, расположенный на западной стороне Эсквилинского холма, в городском квартале, который именовался Карины.
Мальчиком Цицерон прошел хорошую школу. Под руководством знаменитого оратора Красса он вместе со своим братом, обучался у греческих учителей. Необычайные способности молодого Марка уже тогда обратили на себя общее внимание. Под влиянием поэта Архия, защитником которого в суде он выступал позднее, Цицерон увлекался поэзией; сохранились сведения о написанных им в юношестве стихотворных произведениях: "Главк Понтийский", эпической поэме в честь Мария, переводах из греческих поэтов и т. д. Он не оставлял поэтических занятий и в более зрелом возрасте, в особенности в тех случаях, когда представлялась возможность воспеть собственные выдающиеся деяния, и порою горделиво сообщал о том, что в течение той или иной бессонной ночи сочинил целых пятьсот стихов6.
Еще в совсем юном возрасте Цицерон обнаружил особый интерес и склонность к ораторскому искусству. Он усердно посещал форум, где мог слышать выступления выдающихся ораторов того времени Красса и Антония; он занимался искусством декламации под руководством знаменитого актера Росция, который ставил ему голос и учил его ораторским жестам. Когда молодой Цицерон получил право надеть "мужскую тогу", то есть достиг, по римским понятиям, совершеннолетия, что произошло в 90 г. до н. э., отец поручил его попечению знаменитого законоведа - авгура Квинта Муция Сцеволы, беседы с которым считались наилучшим введением в изучение права. В кругу слушателей почтенного авгура - ему к тому времени исполнилось 80 лет - молодой Цицерон впервые познакомился с тем, кто оставался всю жизнь его лучшим другом, с Титом Помпонием Аттиком7. Когда Муций Сцевола в 87 г. до н. э. скончался, Цицерон стал слушателем и учеником другого знаменитого юриста, представителя того же самого рода - великого понтифика Кв. Муция Сцеволы.
Видимо, еще в 90 г. до н. э. Цицерон оказался на военной службе и принял участие в Союзнической войне сначала в частях Помпея Страбона, а затем и под командованием Суллы. Но в армии он пробыл недолго - около года: военная карьера его мало прельщала, и он при первой же возможности вернулся к форуму и к своим научным трудам. На сей раз он с особым увлечением занялся философией. К его римским наставникам в этой области следует отнести главу академической школы Филона Ларисского, который, бежав из Афин вследствие восстановления там демократического режима, обосновался в Риме, и затем стоика Диодота, который даже жил у Цицерона в доме. С последним Цицерон занимался преимущественно диалектикой, а также ораторскими упражнениями как на латинском, так и на греческом языке. К этому же времени относится знакомство Цицерона со знаменитым ритором Молоном Родосским, который дважды посещал Рим8.
Сам Цицерон неоднократно говорил в дальнейшем, что его юность была целиком отдана занятиям, что он посвящал этим занятиям "дни и ночи" напролет9. Интересно отметить, что, несмотря на свое полудетское восхищение личностью Мария и даже на свое отдаленное родство с ним (тетка Мария была родной бабкой Цицерона), он всё годы господства марианцев хоть и находился в Риме, но держался в тени, не принимал участия в общественной жизни и именно в эти годы занимался наиболее усиленно изучением философии, права и риторики. Примерно к этому же времени следует отнести его первый литературный труд - учебное пособие по риторике, называемое обычно "О подборе материала". Эта работа носила чисто компилятивный характер и была построена по образцу и на основе аналогичных греческих руководств и пособий. В последующие годы сам Цицерон отзывался о своем юношеском труде как о произведении и незрелом и незавершенном10.
Первая из дошедших до нас судебных речей Цицерона относится к 81 г. до н. э. Молодой 25-летний адвокат защищал в этой речи интересы некоего Публия Квинкция, который был шурином актера Росция, находившегося, в свою очередь, в близких отношениях с Цицероном. Он, видимо, и рекомендовал молодого адвоката. Что касается Цицерона, то участие в данном процессе и защита Квинкция имели определенное значение для всей его дальнейшей карьеры. Цицерон как начинающий деятель, как человек незнатного рода и даже не коренной римлянин, то есть, говоря другими словами, "новый человек", вынужден был с самого начала искать покровительства какой-либо знатной римской фамилии. Его наставник в области декламации Росций был вольноотпущенником семьи Росциев - представителей муниципальной аристократии. В свою очередь, семья Росциев была довольно тесно связана с Метеллами - одним из знаменитейших и влиятельнейших римских родов. Все эти связи и взаимоотношения, несомненно, учитывались Цицероном и были для него далеко не безразличны.
Речь в защиту Публия Квинкция - первая из сохранившихся до наших дней судебных речей Цицерона, но, если верить самому оратору, отнюдь не первое его выступление в процессах11. Что же касается дела Квинкция, то оно имело чисто гражданский и частный характер и возникло в результате весьма неблаговидных действий его компаньона. Исход процесса точно неизвестен, но, судя по тому, что уже в следующем году Цицерон был приглашен защищать члена самого рода Росциев, можно предположить, что защита Квинкция принесла успех молодому адвокату. Дело Росция вызвало гораздо более широкий резонанс в римском обществе. Это объяснялось прежде всего тем, что оно имело определенный политический оттенок. Подобное значение процесса, его связь с общим "положением дел в государстве"12 подчеркивались самим Цицероном в первых же вступительных фразах его речи. Суть рассматриваемого дела заключалась в следующем. Секст Росций, богатый землевладелец из города Америи (Умбрия), в конце 81 г. до н. э. был найден убитым на улицах Рима. Два его родственника, Т. Росций Капитон и Т. Росций Магн, которые и были, по всей вероятности, организаторами этого убийства, заключили тайную сделку с весьма влиятельным человеком, любимцем и отпущенником Суллы - Л. Корнелием Хрисогоном. Целью сделки был захват поместий убитого и лишение права на эти земли законного наследника, то есть Секста Росция-сына. Имя убитого задним числом, хоть он и был сторонником Суллы, включили в проскрипционные списки. Вследствие этого наследство было пущено с молотка, и его купил за бесценок сам Хрисогон. Три поместья убитого он отдал Капитону, а остальные десять предоставил в аренду Магну. Секст Росций-сын был безжалостно изгнан ими из своих владений. Все это творилось настолько открыто и цинично, что вызвало крайнее возмущение жителей Америи. Тогда окончательно распоясавшиеся Капитон и Магн пытались сначала лишить жизни и Секста Росция-сына, когда же эта попытка не удалась, они решили именно его обвинить в отцеубийстве.
Сложность процесса и, в частности, защиты Росция, как это было ясно всем, состояла в том, что в интересах обвиняемого следовало не обходить, но всячески подчеркивать хоть и косвенное, но вместе с тем решающее участие Хрисогона в этом деле. Вот почему, как ни старался Цицерон доказать, что высокий покровитель Хрисогона ничего не знал, да и не мог знать, будучи занят делами огромной государственной важности, о недостойных действиях и поступках своего любимца, как ни стремился он превознести "ум, военную силу и счастье" Суллы, "воскресившего и упрочившего величие Римского государства"13, тем не менее разоблачение Хрисогона требовало определенного гражданского мужества. Кроме того, оно всегда могло быть расценено - независимо от субъективных намерений Цицерона - как замаскированный выпад против самого всесильного диктатора. Поэтому едва ли можно согласиться с точкой зрения некоторых ученых, что защита Росция не подвергала Цицерона никакой опасности14. Его речь и последовавшее затем оправдание Росция принесли ему сразу успех и громкую славу. Но в этом-то и состояла опасность. Видимо, более прав Плутарх, когда он считает, что отъезд Цицерона из Рима был вызван боязнью мести со стороны Суллы, или, вернее, его окружения, а ссылка на расстроенное здоровье и советы врачей - лишь удобный (возможно, не совсем безосновательный), но все же предлог15.

Цицерон

The Young Cicero Reading. Vincenzo Foppa, 1464

Cicero with his friend Atticus and brother Quintus, at his villa at Arpinum. Richard Wilson, 1771-1775

Цицерон произносит речь против Катилины. Чезаре Маккари, 1889

The Discovery of the Body of Catiline. Alcide Segoni, 1871
Цицерон отсутствовал два года. За это время он посетил Афины, Малую Азию и Родос. В Афинах, где он был вместе со своим братом Квинтом и Титом Помпонием Аттиком, он слушал знаменитого в то время философа, представителя так называемой третьей Академии - Антиоха Аскалонского. На Родосе он познакомился с Посидонием и продолжал заниматься со своим старым учителем Молоном, под руководством которого он и выработал окончательно стиль своего красноречия - стиль, объединяющий некоторые элементы двух существующих школ ораторского искусства: строгого аттицизма и пышного, многословного азианизма. Годы учения заканчивались. Существует известный анекдот, приводимый Плутархом, относительно того, что Цицерон по просьбе Аполлония Молона, не знавшего латинского языка, однажды выступил перед ним с речью, произнесенной по-гречески. Выслушав молодого римлянина, Молон якобы долго молчал и наконец сказал ему: "Хвалю тебя, Цицерон, и удивляюсь твоему искусству, но скорблю о судьбе Греции: единственное наше преимущество и последняя наша гордость - образованность и красноречие - и это теперь благодаря тебе отвоевано у нас римлянами"16.
За те два года, что Цицерон отсутствовал, в Риме произошли важные события. В 79 г. до н. э. Сулла добровольно сложил диктаторские полномочия, удалился в свое куманское поместье, а вскоре затем и умер (78 г. до н. э.). Созданный им режим тоже оказался недолговечным, политическая обстановка после его смерти заметно изменилась. Цицерон возвращается теперь в Рим, но отнюдь не спешит пока принять участие в политической жизни, занимая некоторое время выжидательную позицию. По этой причине он даже удостаивается таких прозвищ, как "грек", "ученый", причем то и другое наименования, по свидетельству Плутарха, в устах римской черни звучали как бранные выражения17. Возможно, что выжидательная позиция Цицерона, его временный "абсентеизм" объяснялись в какой-то мере событиями сугубо личного порядка: вскоре после своего возвращения с Востока он в возрасте 29 лет женится на Теренции, девушке из почтенного римского рода, принесшей ему к тому же достаточно солидное приданое. Судя по некоторым штрихам и деталям, это был союз, заключенный не столько по любви, сколько по трезвому расчету, однако он длился 30 лет, и Теренция подарила своему супругу сначала дочь, а затем и сына.
2. Начало политической карьеры
В 76 г. до н. э. Цицерон был избран квестором. Этот факт можно рассматривать как начало его общественно-политической карьеры. В качестве квестора он отправился в Сицилию, которой управлял в то время пропретор Секст Педуцей. Местом пребывания Цицерона был г. Лилибей в западной части острова, а главной задачей, которая встала перед ним, - организация бесперебойного снабжения Рима хлебом. С этой задачей Цицерон справился блестяще, более того, он сумел внушить уважение сицилийцам и заслужить репутацию честного, добросовестного и неподкупного правителя. Не будучи от природы склонен к преуменьшению собственных заслуг, Цицерон считал, что слава о его мирных подвигах в Сицилии далеко перешагнула границы острова. Однако в самом скором времени ему пришлось в этом глубоко разочароваться.
Когда он возвращался из своей провинции в Рим, то, задержавшись ненадолго в Сиракузах, он пытался разыскать там могилу Архимеда. Однако никто из жителей уже не мог указать ему эту могилу, никто не знал, где она находится. Проявив большую настойчивость, Цицерон все же разыскал гробницу великого ученого, но сделать это было не так-то просто: она сплошь заросла терновником. Этот, казалось бы, достаточно наглядный пример бренности человеческой славы все же мало в чем убедил молодого, полного энергии и честолюбивых надежд римлянина. Как только он вступил на территорию Италии и повстречал первого римского знакомого, он рассчитывал сразу же услышать от него восторженные отзывы о своей деятельности в Сицилии и был глубоко уязвлен, когда выяснилось, что знакомый даже не слышал об этой его миссии. Но на сей раз он получил хороший урок. "Убедившись, - писал он позже, - что римский народ имеет весьма тупой слух, но острое зрение, я перестал заботиться о том, что будут люди обо мне слышать, но решил жить постоянно в городе, на виду у граждан и как можно ближе держаться к форуму"18.
И он действительно, вернувшись в Рим, стремился полностью реализовать эту им самим же намеченную программу. Он выступал защитником в ряде процессов, был доступен каждому и в любое время, его постоянно видели на форуме. После квестуры Цицерон вошел в состав Сената, где он тоже вскоре приобрел репутацию выдающегося оратора. Интересно отметить, что, занятый планами своей дальнейшей и столь счастливо начатой политической карьеры, Цицерон вовсе не стремился к должности народного трибуна, скорее даже избегал ее. Следующим этапом на пути был для него эдилитет, которого он и достиг без особых трудов в 70 г. до н. э. В качестве эдила он, однако, не прославился чрезмерной расточительностью; общественные игры - организация их на свой собственный счет фактически входила в обязанности эдила - были проведены им 3 раза и при этом с весьма скромной затратой средств. Но зато в то время, когда он еще искал эдилитета, к нему обратились его друзья сицилийцы с просьбой взять на себя защиту их интересов и выступить обвинителем против бывшего наместника Сицилии Верреса, который в течение трех лет грабил и притеснял жителей провинции с неслыханной наглостью и жестокостью.
Этот Веррес вообще оказался колоритной личностью. Еще в бытность свою квестором в Галлии он присвоил себе казенные деньги; как легат он был бичом всей Малой Азии, но с особой свирепостью и небывалым размахом он начал действовать в Сицилии, став наместником острова. За 3 года своего хозяйничанья он так разорил эту цветущую некогда провинцию, что, по словам Цицерона, ее совершенно было невозможно восстановить в прежнем состоянии19. Процесс обещал приобрести громкую и скандальную известность. Во-первых, хищения, вымогательства и прочие преступления, чинимые Верресом открыто и беззастенчиво, претили даже тем, кто привык смотреть сквозь пальцы на лихоимство римских наместников в провинциях. Поэтому его грабительские действия, получившие к тому же широкую огласку, возмущали не только самих потерпевших, то есть сицилийцев, но и многих римлян. Во-вторых, вскоре стало известно, что некоторые видные оптиматы, представители знатных и влиятельных фамилий, например, кое-кто из фамилий Метеллов и Корнелиев, покровительствуют Верресу, стремятся его выгородить, затягивая под теми или иными предлогами слушание дела.
Можно только удивляться той энергии и тому мужеству, с которым взялся за подготовку обвинения Цицерон. Ему предстояло прежде всего разорвать целую сеть хитросплетений и неожиданных препятствий, подготовленных сторонниками и ходатаями Верреса. Так, уже после того, как Цицерон дал согласие выступить обвинителем в процессе, появился некто Квинт Цецилий, претендующий на ту же самую роль. Цицерон не без оснований считал, что новоявленный претендент - ставленник самого Верреса. Выбор судьями обвинителя из двух (или нескольких) кандидатов производился на основании речей претендентов и назывался, как и самые речи, дивинацией. Первая речь, которую Цицерон произнес на процессе Верреса, и была такой дивинацией против Квинта Цецилия. Она увенчалась полным успехом, несмотря на то, что Веррес через своего защитника, знаменитого адвоката Гортенсия, сделал попытку подкупить некоторых судей. Но это было далеко не все. Веррес стремился оттянуть разбор дела до 69 г. до н. э., когда вступят в свои должности вновь избранные консулы и преторы. Это было для него чрезвычайно важно, ибо на выборах - не без помощи его собственных средств - прошли вполне благоприятные для него кандидаты. Кроме того, по существующему порядку дело должно было разбираться в двух сессиях, что тоже грозило обернуться определенной затяжкой всего процесса. Но Цицерон сумел преодолеть и эти препятствия. Действуя необычайно энергично, он за 50 дней объездил всю Сицилию, собрав огромный материал, найдя и подготовив необходимых свидетелей. Кроме того, когда все же (5 августа) началось слушание дела в первой сессии, он отказался от обычного порядка ведения процесса и после краткой вступительной речи перешел сразу к показаниям свидетелей и чтению подлинных документов.
При таком порядке судопроизводства первая сессия длилась всего девять дней. Улик и бесспорных обвинений оказалось столько и выглядели они так убедительно, что положение обвиняемого с первых же дней процесса стало безнадежным. Когда же один из свидетелей рассказал, как Веррес противозаконно подвергнул позорной казни - распятию на кресте - римского гражданина, народ пришел в ярость и чуть было не растерзал обвиняемого. Но Веррес не только подвергнул этого римского гражданина рабской казни, он и самую казнь организовал изощренно-издевательски. Поскольку казнимый все время взывал к отеческим законам, к правам и свободе римского гражданина, Веррес приказал, чтобы крест был воздвигнут на берегу пролива, в виду Италии. "Надобно, - сказал он, - чтобы осужденный видел родную землю, чтобы он умер, имея перед своими глазами желанную свободу и законность!"20.
Раздавленный тяжестью таких улик и свидетельских показаний, уже на третий день процесса Веррес перестал являться в суд и затем, оставленный своим патроном и защитником Гортенсием, удалился в добровольное изгнание. Суд и приговорил его к изгнанию, а также к уплате 3 млн. сестерциев в качестве возмещения за причиненные им сицилийцам убытки. Процесс был блестяще выигран.
Пять речей, заготовленные Цицероном для второй сессии, но так им и не произнесенные, были им изданы вместе с речью в первой сессии и дивинацией против Цецилия. Все они сохранились и представляют собой не только первоклассный памятник литературы и ораторского искусства, но и чрезвычайно ценный исторический источник. На основании этих речей можно составить себе четкое и довольно подробное представление о системе римского провинциального управления со всеми его специфическими чертами, со всеми его уже ясно ощутимыми в эпоху Цицерона недостатками. Определенный интерес представляет и критика судов, находившихся после реформ Суллы снова в руках сенаторов. Цицерон приводит многочисленные примеры подкупности судей-сенаторов и утверждает, что в то время, когда судьями были всадники, не возникало даже каких-либо подозрений в подкупе. Вообще речи против Верреса примечательны тем, что здесь, пожалуй, впервые Цицерон выступает как представитель своего сословия: под "новыми людьми" он разумеет именно всадников.
Выигрыш процесса против Верреса и победа над знаменитым оратором Гортенсием превратили Цицерона в самого модного и популярного адвоката в Риме. Его наперебой приглашают в качестве защитника; он, видимо, нередко получает теперь солидные гонорары. За годы между эдилитетом и претурой, то есть в 70 - 67 гг. до н. э., он неоднократно выступал в гражданских процессах: до нас дошли фрагменты его речей за М. Фонтея, бывшего пропретором в Галлии, за П. Оппия, бывшего квестором у консула М. Аврелия Котты, и, наконец, полностью сохранилась его речь за А. Цецину, знатного и уважаемого человека из этрусского города Волатерры. Но успех Цицерона в процессе Верреса отразился не только на его популярности как адвоката; он, несомненно, оказал благотворное влияние и на его дальнейшее продвижение по лестнице государственных должностей. Летом 67 г. до н. э. Цицерон был первым из всех кандидатов единодушно избран претором. Телерь изменился и самый образ его жизни. Старый дом в квартале Карины Цицерон после смерти отца оставил своему брату Квинту, а сам приобрел роскошный дом на Палатине, принадлежавший когда-то известному трибуну Ливию Друзу. Очевидно, в это же время у него появилось и загородное владение, его Тускульская усадьба. В первом из дошедших до нас писем Цицерона он, адресуясь к Аттику, пишет: "Тускульская усадьба радует меня так, что я бываю удовлетворен собою только тогда, когда туда приезжаю"21. Кстати сказать, эти ранние письма к Аттику, который находился в то время в Афинах, наполнены бесконечными заботами и просьбами о присылке статуй, герм, барельефов и даже "каменных оград с изображениями для колодцев". Интересуется в этих письмах Цицерон также библиотекой Аттика22. Но все это не больше чем житейские мелочи. Цицерон стоял теперь, однако, перед главной задачей, перед главным, решающим шагом своей политической карьеры - достижением консулата. Для него - чужака, пришельца, "выскочки" - задача была вовсе не простой и вовсе не легко достижимой. Тем более что его популярность как адвоката не могла компенсировать крайнюю нечеткость и неоформленность его политической позиции. Он попросту не имел еще никакой твердой репутации политического деятеля.
Ситуация в целом была довольно сложной. Дело Верреса, принеся ему громкую славу, вместе с тем лишило его благосклонности кое-кого из бывших покровителей, например, Метеллов. Вместе с тем поддержка влиятельных людей, представителей старых и уважаемых римских фамилий, людей, имеющих достаточный вес и авторитет в сенатских кругах, была для него необходима. Надо было всеми силами укреплять сохранившиеся еще связи и срочно завязывать новые. Цицерон был теперь, конечно, и сам членом сенаторского сословия, он вполне сознавал это и гордился своей принадлежностью к элите, но всего этого было мало - необходимо, чтобы и сама элита тоже признавала его своим полноправным членом. Собственно говоря, о том же самом писал его брат Квинт в своем наставлении по соисканию консульства23.
Для достижения этой цели нужна была опора и в широких слоях римского населения. Но данный вопрос, видимо, беспокоил Цицерона меньше: он рассчитывал на свою репутацию бескорыстного борца за правое дело, которая всегда импонирует массам и которая уже дважды приносила ему триумфальный успех на выборах. Но все же такую репутацию тоже следовало постоянно обновлять и поддерживать. Политическую ориентацию Цицерона в эти годы, пожалуй, легче всего определить негативно. Его никоим образом нельзя причислять к крайним консерваторам, безусловным сторонникам сенатской олигархии, сулланцам, ибо его позиция в деле Росция и в деле Верреса достаточно недвусмысленно свидетельствовала об обратном. Но, с другой стороны, он никогда не претендовал на роль народного вождя, демократического деятеля, в чем нетрудно убедиться, если вспомнить его поведение в годы господства марианцев и его нежелание добиваться трибуната. Его политическая позиция была достаточно осторожной, средней, а потому и достаточно неопределенной.
Однако ситуация требовала большей определенности. Борьба за консулат не могла вестись на "полутонах". Цицерон прекрасно это понимал и неожиданно предпринял решительный и вместе с тем ловкий шаг - открытое публичное выступление в поддержку Помпея. Помпеи был в те годы, безусловно, наиболее популярной фигурой среди военных и политических деятелей Рима. Его успешные действия и чрезвычайно эффектная победа над средиземноморскими пиратами в 67 г. до н. э. сделали его буквально кумиром римской толпы. В политическом отношении - кстати, на это обстоятельство обычно не обращают внимания - он был вовсе не "противопоказан" и даже чем-то близок Цицерону: начав в ранней молодости свою карьеру как сторонник аристократии и даже как сулланец, он в дальнейшем стал тем политическим деятелем, не без участия которого и в консульство которого (совместно с Крассом) были полностью восстановлены прерогативы народных трибунов, всадники снова получили доступ в суды, то есть сулланская конституция, строго говоря, перестала существовать. Таков был "диапазон" Помпея как политического деятеля - от добровольного сподвижника Суллы и чуть ли не до вождя популяров. Причем в данный момент его политические позиции, как и Цицерона, не отличались излишней четкостью. Поддержка Цицероном Помпея заключалась в том, что Цицерон выступил на форуме с речью в защиту законопроекта трибуна Манилия. Это была первая чисто политическая речь знаменитого оратора. Суть дела сводилась к следующему. Римляне вели в то время на Востоке новую войну с понтийским царем Митридатом. После первых неудач римские войска под командованием Луция Лициния Лукулла добились крупных успехов, и Митридату пришлось даже бежать в Армении, к своему тестю, армянскому царю Тиграну. Но в дальнейшем положение изменилось: Лукулл возбудил недовольство своих солдат, военные действия стали вестись вяло, и в результате Митридат снова утвердился в Понтийском царстве. Именно в этой ситуации народный трибун Гай Манилий и внес в комиции предложение о передаче верховного командования (империума) в затянувшейся войне Гнею Помпею. По этому законопроекту Помпей получал неограниченную власть над всем войском и флотом на Востоке и права наместника во всех азиатских провинциях и областях, вплоть до Армении.
Цицерон, конечно, прекрасно знал, что получение командования в войне с Митридатом и Тиграном было страстным желанием самого Помпея и что Манилий действовал с его ведома. Как претор Цицерон имел право созывать народные сходки и обращаться к народу, чем он и воспользовался в данном случае для рекомендации законопроекта. В своей речи Цицерон стремился обосновать три основных положения: определить характер войны, объяснить ее трудности и, наконец, решить вопрос о выборе полководца24. Говоря о характере войны, он начал с того, что война должна стать возмездием Митридату за все его преступления против римлян. Но, считая, видимо, этот моральный аргумент недостаточным, он подкреплял его еще соображением о том, что наряду с достоинством римской державы и ее союзников речь идет о важнейших доходах, ибо подати и налоги, поступающие из Азии, намного превосходят доходы, получаемые от любой другой провинции. Затрагиваются, мол, имущественные интересы всех граждан, ибо "кредит и все денежные дела, которые совершаются в Риме, на форуме, тесно и неразрывно связаны с денежными оборотами в Азии"25.
Затем Цицерон говорил о трудностях войны, о неудачах Лукулла и, хотя воздавал ему должное, вместе с тем подводил своих слушателей к выводу о необходимости смены полководца. И, наконец, он переходил к обоснованию главного положения в своей речи: предоставление верховного командования Гнею Помпею. "По моему мнению, - говорил Цицерон, - выдающийся полководец должен обладать следующими четырьмя качествами: знанием военного дела, доблестью, авторитетом и удачей"26. И дальше доказывалось, что Помпей не только обладает всеми этими качествами, но сверх них еще и такими достоинствами, как бескорыстие, воздержанность, честность, ум и гуманность27. Само собой разумеется, что нет, да и не может быть более подходящей кандидатуры. В заключение Цицерон дважды подчеркивал, что он выступает в поддержку законопроекта Манилия не по чьей-либо просьбе, не из желания приобрести расположение Помпея, но исключительно ради интересов и блага государства28. Очевидно, такое заверение было далеко не лишним, его требовала обстановка и "приличия", хотя убедительность его была, конечно, невелика.
Кстати говоря, следует обратить внимание на одну фразу Цицерона в разбираемой речи. Одним из противников законопроекта Манилия был уже известный нам Гортенсий. Он заявил, что если следует облечь всей полнотой власти какого-то одного человека, то этого наиболее достоин Помпеи, однако одного человека облекать полнотой власти как раз не следует. Возражая Гортенсию и не соглашаясь с такой постановкой вопроса, Цицерон бросил следующую примечательную фразу: "Устарели уже эти речи, отвергнутые действительностью в гораздо большей степени, чем словами"29. Законопроект Манилия, как и следовало ожидать, был утвержден комициями, и Помпеи, который в это время еще не вернулся в Рим после окончания борьбы с пиратами и находился в Киликии, принял командование войсками. Довольно часто выступление Цицерона в поддержку Помпея рассматривается в литературе как пример - наиболее яркий и убедительный - его сближения с популярами, причем иногда и весь предыдущий период общественно-политической деятельности Цицерона тоже считается "популярным", демократическим, тем более что он сам некоторыми своими высказываниями - о них речь впереди - дает повод для подобного заключения. Но так ли это на самом деле?
3. Кем были оптиматы и популяры
Ответ на поставленный вопрос неизбежно подводит нас к более широкой проблеме - к представлению о политических группировках в Риме, то есть к пониманию того, чем были в римских условиях оптиматы и популяры.
В западноевропейской историографии сравнительно долго, вплоть до начала XX в., господствовала идущая еще от Друманна и Моммзена концепция, в соответствии с которой оптиматы и популяры рассматривались как две противостоящие друг другу политические партии, сложившиеся в Риме в эпоху Гракхов. Дальнейшее развитие политической жизни и борьбы трактовалось поэтому уже как проявление соперничества между данными партиями, то есть оптиматами и популярами, а наиболее ярким примером их соперничества считались такие факты, как господство марианцев в Риме, гражданская война, диктатура Суллы. По мнению некоторых исследователей, сюда следовало присоединить также и заговор Катилины. Причем оптиматы всегда рассматривались как партия нобилитета, сенатская партия, то есть партия правящих верхов, а популяры - как партия демократическая и потому, безусловно, оппозиционная. Таким образом, получалось, что в Риме, во всяком случае, в эпоху поздней республики, существовала своеобразная "двухпартийная система".
Впервые эта точка зрения была поколеблена исследованиями М. Гельцера, который, как в своих ранних работах начала века30, так и в самых последних трудах31, всегда пытался отойти от модернизаторских представлений о политической борьбе в Риме и вскрыть специфику этой борьбы, подчеркивая значение фамильных связей и клиентелы. В своем специальном исследовании, посвященном Цицерону, Гельцер считает возможным называть позднюю Римскую республику "оптиматской", но вместе с тем решительно выступает против представления об оптиматах и популярах как о политических партиях. Подобное представление он называет "произведением фантазии XIX века". Кроме того, он с полным основанием подчеркивает, что популяров никоим образом нельзя считать "демократами" в современном смысле слова, а понятие "оптимат" есть нечто большее, чем просто "сословное понятие"32. Идущая от Друманна и Моммзена "друхпартийная" схема оказалась в свое время перенесенной в советскую историографию. Даже автор специального исследования о римских политических партиях Н. А. Машкин, предостерегая от модернизаторского понимания существа вопроса, тем не менее рассматривал оптиматов как партию аристократическую, а популяров - как партию демократическую33.
Между тем для восстановления более или менее адекватного значения интересующих нас понятий следует отправляться - по мере возможности - от высказываний и интерпретации этих понятий самими древними. И здесь необходимо вернуться снова к Цицерону, ибо с терминами "оптиматы" и "популяры", а также с какими-то их определениями историк сталкивается впервые именно у Цицерона. Наиболее известное и вместе с тем наиболее развернутое определение дано в речи за Сестия (в защиту которого Цицерон выступал позже - в 56 г. до н. э., но в данном случае хронология не имеет значения). Отвечая на прямо поставленный вопрос обвинителя, к какому, мол, "роду людей" принадлежат оптиматы, Цицерон говорит: "Всегда в нашем государстве было два рода людей, которые стремились к государственной деятельности и к выдающейся роли в государстве: одни из них хотели считаться и быть популярами, другие - оптиматами. Те, действия и высказывания которых приятны толпе, - популяры, те же, чьи действия и намерения встречают одобрение каждого достойного человека, - оптиматы"34. И здесь же дается более конкретное определение последнего из понятий: "Число оптиматов неизмеримо: это руководители государственного совета, это те, кто следует их образу действий, это люди из важнейших сословий, которым открыт доступ в курию, это жители муниципиев и сельское население, это дельцы, это также и вольноотпущенники". Короче говоря, это все те, "кто не наносит вреда, не бесчестен по натуре, не необуздан и обладает нерасстроенным состоянием"35.
Несколько ниже в этой же самой речи Цицерон определяет и ту цель, к которой стремятся, по его мнению, оптиматы. "Самое важное и желательное для всех здравомыслящих, честных и превосходных людей, - утверждает он, - это покой, сочетающийся с достоинством"36. Таким образом, все, кто стремится к подобной цели, могут рассматриваться как оптиматы, причем независимо от принадлежности к тому или иному сословию, но лишь в зависимости от своих природных дарований, доблести, верности государственному устройству и обычаям предков37. На основании этих высказываний и дефиниций можно, по-видимому, с большой долей вероятия утверждать, что оптиматы никак не могут считаться не только "партией" нобилитета, но и вообще какой-либо политической партией, какой-либо политически организованной и оформленной группой. Для Цицерона оптиматы, во-первых, достаточно широкий социальный слой: от нобиля до вольноотпущенника; во-вторых, понятие или образование межсословное. Но из всего этого отнюдь не следует, что понятие "оптиматы" вообще лишено у Цицерона какой-либо политической окраски. В своих исторических экскурсах он не раз упоминает об оптиматах, об их роли в политической борьбе. Но в этих случаях дело обстоит тоже гораздо сложнее, чем представляется сторонникам привычной "двухпартийной" схемы, хотя, вероятно, на основе подобных экскурсов и строилась в современной историографии интерпретация борьбы во времена Гракхов или Мария и Суллы как борьбы между политическими партиями оптиматов и популяров.
Прежде всего краткий исторический экскурс все в той же речи за Сестия. Здесь говорится, что в истории Рима были такие периоды, когда стремления массы, выгоды народа не совпадали с пользой для государства. Луций Кассий предложил в свое время закон о тайном голосовании. Народ считал, что речь идет о его свободе, но руководители государства были против: в интересах благополучия оптиматов они опасались безрассудства и произвола толпы при голосовании. Затем Тиберий Гракх выступил со своим аграрным законом. Этот закон был приятен народу, поскольку он обеспечивал благополучие бедняков. Но закону воспротивились оптиматы, так как он, по их мнению, служил источником раздоров; кроме того, поскольку людей состоятельных удаляли из их постоянных владений, то государство лишалось защитников. Наконец, Гай Гракх предложил хлебный закон. Он также был приятен плебсу: пропитание предоставлялось без затраты труда. Но этому закону воспротивились уже все порядочные люди, считая, что он отвлекает плебс от работы, приучает его к праздности и истощает государственную казну38.
Данный экскурс, конечно, можно рассматривать как некое краткое, даже конспективное описание борьбы оптиматов против реформ Гракхов, но и в таком случае нельзя признать, что речь идет о борьбе двух противостоящих друг другу политических группировок или партий. Ибо в вышеприведенном отрывке оптиматы противопоставляются вовсе не популярам, но либо народным массам в целом, либо плебсу. Кроме того, если внимательно проследить самый характер противопоставлений, то нетрудно заметить, что Цицерон имеет в виду вовсе не политическую, а скорее социальную, даже имущественную дифференциацию: противопоставление людей зажиточных, "с нерасстроенным состоянием" - беднякам. Все это еще раз говорит за то, что нет никаких оснований на материале данного экскурса конструировать вывод о возникновении в эпоху Гракхов политических партий в Риме. Подобный вывод был бы столь же необоснован и неосторожен, как заключение о возникновении такого же рода партий еще при Ромуле на том только основании, что Цицерон как-то упомянул о создании Ромулом сената именно из оптиматов39.
Второй краткий экскурс, который уточняет отношение Цицерона к интересующему нас вопросу, содержится в другой речи, произнесенной также в 56 г. до н. э., а именно в речи "Об ответах гаруспиков". Здесь Цицерон ссылается на предостережение жрецов-гаруспиков против раздоров и разногласий среди оптиматов и приводит примеры подобных раздоров: речь идет снова о Гракхах, Сатурнине, Сульпиции Руфе40, но затем говорится уже о борьбе Мария и Суллы, Октавия и Цинны41. Таким образом, и в данном отрывке речь идет о политической борьбе, но о борьбе внутри той социальной категории, которую Цицерон называет оптиматами, и поэтому все перечисленные деятели для него - оптиматы, но только оптиматы, сбившиеся с правильного пути, "испортившиеся" вследствие взаимных раздоров и соперничества. Следовательно, и борьба между сулланцами и марианцами отнюдь не борьба двух противостоящих друг другу политических группировок (оптиматов и популяров), но тоже пример раздоров среди "лучших", среди "прославленных и высокозаслуженных граждан"42. Подводя некоторый итог, можно сказать, что социальное содержание, вкладываемое Цицероном в термин "оптиматы", показывает, насколько далеко отстоит для него это понятие от представления о "партии" нобилитета. Итак, оптиматы - это благонамеренные и состоятельные граждане, независимо от своей принадлежности к тому или иному сословию. Это порядочные, образованные, интеллигентные люди, противопоставляемые грубой, необразованной массе, толпе; так сказать, "чистая публика" в отличие от "простого народа". Именно в этом смысле и употребляется Цицероном термин "оптиматы" не только в речах43, но и в теоретических произведениях44 и даже в частных письмах45.
Все вышеизложенное проясняет в достаточной степени отношение Цицерона к оптиматам и его трактовку этого понятия. Остается выяснить значение термина "популяры", причем в данном случае анализ будет значительно более кратким. Понятия "популяр", "популярный" неоднократно встречаются в источниках, но до Цицерона этим понятиям едва ли придавалось политическое значение. Цицерон же впервые определяет термин "популяры" опять-таки в речи за Сестия, о которой уже шла речь выше. Определение менее развернуто, чем определение оптиматов; это, видимо, объясняется тем обстоятельством, что Цицерон отвечает на вопрос, поставленный применительно к оптиматам, а не к популярам. В речи за Сестия популяры определяются как особый род политиков, действующих в угоду массе, "толпе". Примерно такую же характеристику получают они и в других речах46, причем Цицерон подчеркивает, что существуют и "лжепопуляры", то есть популяры лишь на словах, а не на деле, "крикуны на народных сходках"47. Такие люди не могут считаться истинными защитниками народных интересов.
Популяры выступают против чрезмерной и исключительной роли сената, против злоупотребления властью магистратов, против стремления к тирании. Популяры борются за неприкосновенность комиций, за расширение их власти, ибо в государстве не должно ничто происходить помимо воли народа. Популяры хотят управлять государственными делами вместе с комициями (а не с сенатом, как оптиматы!), и именно поэтому они нуждаются в поддержке и благоволении народа. Итак, главное в политическом содержании термина "популяр" - это забота о народе и защита его интересов. Популярами нередко бывают представители знатнейших родов, сенаторы, хотя в сенате они всегда в меньшинстве. Во всяком случае, популяры не какая-то четко оформленная, политически консолидированная группа или партия, но скорее всего определенный тип политически активных граждан, отстаивающих изложенную выше "народную" программу. Можно ли считать популяров демократами, если не в современном, то хотя бы в античном понимании этого слова? Видимо, можно, поскольку Цицерон, говоря о демократической форме правления, называет ее "популярной". Для него не существует принципиального различия между афинскими демократами и римскими популярами, ибо те и другие стремятся к тому, чтобы все дела в государстве вершились по воле народа. Народ и только народ - хозяин судов и законов, хозяин над имуществом, над жизнью и смертью каждого гражданина. Вместе с тем основной показатель демократического строя - свобода действительно существует лишь при таком строе48.
На этом можно завершить анализ понятий "оптиматы" и "популяры", вернее, выяснение вопроса об интерпретации этих понятий Цицероном. Но сразу же возникает сомнение: насколько закономерно ограничиваться в данном случае одним Цицероном, то есть только его трактовкой и определениями? Мы склонны ответить на этот вопрос положительно, ибо: а) только Цицерон и дает более или менее развернутое определение интересующих нас понятий; б) многие авторы вообще не знают или не пользуются терминами "оптиматы" (например, Саллюстий) и "популяры" (например, Цезарь, Тацит и др.); в) те авторы, которые так или иначе используют соответствующие термины-понятия, употребляют их в контексте и смысле, во всяком случае, не противоречащем интерпретации Цицерона (Тит Ливий, Корнелий Непот и др.).
Наконец, последний вопрос: если оптиматов и популяров нельзя считать политическими партиями, значит ли это, что в Риме вообще не существовало никаких политически оформленных организаций? Значит ли это, что категорически нельзя говорить о каком-либо "партийном" оформлении социальной и политической борьбы в Риме? Вопрос этот далеко не прост. Конечно, если иметь в виду понятие "партия" в его современном значении и смысле, то есть когда подразумевается наличие не только твердо фиксированной программы, но и определенной организации: членство, партийный аппарат и т. п., - то все это абсолютно неприменимо к условиям политической жизни римского общества. С другой стороны, нельзя считать "партией" ни оптиматов, ни популяров. Недаром, неоднократно упоминая о них, Цицерон никогда не называет их "партия", а говоря о "партиях", он никогда не связывает это понятие с оптиматами и популярами49. Но зато тот же Цицерон не раз употребляет термин "партия" в не совсем обычном для нас сочетании - с личными именами, то есть "партия Помпея", "партия Клодия" и т. д. Это отнюдь не случайное словоупотребление. Наличие подобных личных или персональных "партий" - своеобразная и вместе с тем характерная черта политической жизни Рима. Речь идет о том, что вокруг отдельных политических деятелей - как оптиматов, так и популяров - складывалось некое более или менее постоянное окружение, свита. Подобное окружение возникало на основе таких традиционных связей, как патронат и клиентела, родственные отношения, отношения с вольноотпущенниками, институт "дружбы", который имел у римлян особое и специфическое значение. Иногда в состав этого окружения включались даже вооруженные отряды: рабы, отпущенники и, если пользоваться терминологией Цицерона, "наемники". Известно, что такой отряд, состоявший в основном из клиентов, отпущенников и наемников, привел на помощь Сулле в свое время молодой Помпей. В дальнейшем такими же примерно отрядами располагали и использовали их в политической борьбе Клодий и Милон.
4. Борьба за консулат
Теперь можно вернуться к тому вопросу, который возник в связи с выступлением Цицерона за закон Манилия: можно ли стремление Цицерона сблизиться с Помпеем считать показателем перехода в лагерь популяров и вообще весь ранний (доконсульский) период деятельности Цицерона расценивать тоже как "популярный", демократический? Выше было сказано о неопределенности политической ориентации Цицерона. В данном случае есть основания для более решительных выводов, поскольку речь идет не о том, кем был Цицерон, а скорее, кем он не был. Дело в том, что ни один факт и ни одно высказывание не свидетельствуют пока о демократических убеждениях или хотя бы только симпатиях Цицерона даже в том смысле, в котором он сам понимал тактику и "программу" популяров. Правда, в дальнейшем, уже по достижении консульства, Цицерон будет именовать себя "истинным популяром"50, но демагогический характер этих заявлений совершенно бесспорен. Они ни в малейшей степени не соответствуют действиям Цицерона как до, так и после консулата. Таким образом, ни о какой его идейной близости к популярам не может быть и речи. Истинное отношение Цицерона к этому "роду людей" определено достаточно точно и достаточно откровенно даже не им самим, а его братом Квинтом51.
Тем более нет и не может быть речи о близости организационной, поскольку популяры не были вообще организационно оформленной группой. Поэтому, если и говорить о сближении Цицерона с Помпеем, то это должно означать лишь одно: сближение именно с Помпеем, быть может, вступление в его круг, в его "свиту", то есть "партию Помпея". В таком сближении Цицерон был, бесспорно, заинтересован. Трудно, конечно, сказать, когда именно - в ходе борьбы за консулат или уже после того, как цель была достигнута, - складывается у Цицерона некое воззрение, некая концепция, "персонализируя" которую, он вполне мог иметь в виду и себя, и Помпея. Концепция эта в общей форме была сформулирована им так: "Есть два рода деятельности, которые могут возвести человека на высшую ступень достоинства: деятельность полководца или выдающегося оратора. От последнего зависит сохранение благ мирной жизни, от первого - отражение опасностей войны"52. И хоть дальше говорится, что нашествие врагов и война заставляют "форум склониться перед лагерем, мирные занятия - перед военным делом, перо - перед мечом, тень - перед солнцем"53, но все же ясно, что для полного процветания государства как в условиях мира, так и войны необходим союз "меча" и "пера". Имея в виду сближение с Помпеем перед консульскими выборами на 63 г. до н. э. или уже в ходе борьбы с Катилиной, ожидая вооруженного столкновения с набранными тем войсками, Цицерон, конечно, должен был уповать не только на свое "перо", свое красноречие, но и на "меч" Помпея. Чтобы не заходить слишком далеко, не будем утверждать, что он уже рассчитывал на некий дуумвират в его конкретном и персональном воплощении; но разве возможность каких-то переговоров, какого-то объединения с Помпеем на почве взаимных интересов, связывающих "перо" и "меч", была столь нереальна?
Как бы то ни было, главной и первоочередной задачей, стоявшей тогда перед Цицероном, была борьба за консулат, предвыборная кампания. Ради нее он отказывается от управления провинцией после окончания срока претуры. Его письма этих лет полны всяких соображений и расчетов, связанных с предстоящими выборами. Он обсуждает шансы своих соперников; он, учитывая значение голосов живущих в Галлии римских граждан, готов ехать туда в качестве легата к проконсулу Писону54. Более того, в одном из писем он сообщает о своем желании защищать в суде своего соперника Каталину в расчете на его "более дружественное отношение в деле соискания", хотя в предыдущем письме сам говорит о том, что Катилина может быть оправдан лишь в том случае, если суд решит, что в полдень не светло55. Судя по всем данным, Цицерону в это время (то есть в середине 65 г. до н. э.) еще ничего не было известно о так называемом "первом заговоре" Катилины (66 г. до н. э.), если таковой вообще заслуживал внимания. В том же 65 г. до н. э. Цицерон выступает в защиту народного трибуна Корнелия, который не посчитался с интерцессией своего коллеги и, возможно, с речью, направленной против предложения превратить Египет в римскую провинцию, хотя датировка этой последней речи вызывает споры56. От обеих речей до нас дошли фрагменты, сохраненные комментаторами Цицерона.
К 64 г. до н. э. относится известное "наставление о соискании", написанное Квинтом Цицероном. Из этого наставления видно, насколько положение Цицерона осложнялось тем, что у него не было преимуществ происхождения, то есть тем, что он "выскочка". Указывая на эти трудности, Квинт дает брату ряд практических советов. Два главных обстоятельства, по мнению Квинта, могут обеспечить голоса избирателей: помощь друзей и расположение народа57. И того и другого следует добиваться энергично и всеми возможными средствами. Самый же важный, итоговый совет заключается в том, "чтобы сенат решил на основании твоей прежней жизни, что ты станешь защитником его авторитета, чтобы римские всадники и все честные и богатые люди сочли на основании твоего прошлого, что ты будешь поддерживать тишину и общественное спокойствие, а толпа на основании того, что ты любим народом, хотя бы за речи на форуме и в суде, считала, что ее выгоды тоже не будут тебе чужды"58. И, наконец, "наставление" в целом обрамляет особое напоминание, которое звучит как некий рефрен: "Вот о чем ты должен размышлять чуть ли не ежедневно, спускаясь на форум: я - человек новый, я добиваюсь консульства, а это - Рим"59. Цицерон сумел использовать все эти (и не только эти!) советы. Кое в чем ему помогли сами его соперники. Тот факт (или слух!), что наиболее опасных претендентов, то есть Антония и Катилину, поддерживали Цезарь и Красе, в данный момент только ухудшал их шансы. Цицерон, используя ситуацию, нанес им хорошо рассчитанный удар: в своей речи "кандидата в консулы", которая, правда, известна лишь в отрывках, он обрушился на обоих своих соперников, вскрывая преступное прошлое этих сулланцев и открыто обвиняя их - а в глазах сенаторов это было самое страшное обвинение! - в стремлении к государственному перевороту.
И вот - свершилось! Выборы принесли Цицерону триумфальный успех. Он был избран первым и голосами всех центурий. Что касается его соперников, то Катилина не прошел вовсе, коллегой же Цицерона оказался все-таки Антоний. Для Цицерона это избрание было свершением всех его самых заветных и честолюбивых желаний, высшей точкой его политической карьеры. Особенно он гордился тем единодушием, с которым была принята его кандидатура. Об этом он сам, обращаясь к римлянам, говорил так: "Наиболее прекрасное и лестное для меня то, что во время моих комиций вы не табличками, этим безмолвным залогом свободы, но громкими возгласами выразили свое рвение и свое расположение ко мне. Таким образом, я был объявлен консулом даже не после окончательного подсчета голосов, но в первом же вашем собрании; не голосами отдельных глашатаев, но единым и общим голосом всего римского народа"60. Всем этим действительно мог законно гордиться безродный выходец из маленького городка, не имевший никаких военных отличий выскочка, столь триумфально выдержавший соперничество с представителями знагнейших и стариннейших римских фамилий. Это была самая подлинная, самая настоящая и безусловная победа.
5. Заговор Катилины
"Луций Катилина, происходивший из знатного рода, отличался могучей духовной и физической силой, но вместе с тем дурным, испорченным характером. С юных лет ему были милы междоусобные войны, убийства, грабежи, гражданские распри - в них он закалял свою молодость. Свое тело он приучил невероятно легко переносить голод, стужу, недосыпание. Дух он имел неукротимый, был коварен, непостоянен, лжив, жаден до чужого, расточителен в своем, пылок в страстях, красноречием обладал в достаточной степени, благоразумием - ни в малейшей. Его ненасытный дух всегда жаждал чего-то беспредельного, невероятного, недосягаемого"61. Такую характеристику дает Катилине его младший современник, историк Саллюстий, посвятивший описанию заговора специальную монографию. Он не ограничивается, однако, перечислением только личных свойств и особенностей Катилины, но говорит о нем как о приверженце Суллы, которого обуяло страстное желание последовать примеру диктатора и захватить в свои руки власть в государстве. Саллюстий даже говорит о захвате царской власти, причем, по его мнению, для достижения этой цели Катилина не остановится ни перед чем, не побрезгует любыми средствами62.
Образ Катилины вырастает у Саллюстия до некоего символа, олицетворения. Катилина - типичное порождение своей среды, своего времени. Историк приписывает ему самые отвратительные пороки и злодеяния: совращение жрицы Весты, убийство отрока-сына63. Вокруг Катилины группируются все бесстыдники, клятвопреступники, подделыватели завещаний, промотавшаяся "золотая молодежь", разорившиеся ветераны; опираясь на них, оя и намерен "сокрушить республику". Таким образом, для Саллюстия все участники заговора и в первую очередь сам Катилина - пример вырождения, моральной деградации римского общества. Само собой разумеется, что и основной противник Катилины Цицерон рисует его образ тоже далеко не радужными красками. Поскольку дошедшие до нас речи Цицерона против Катилины - так называемые катилинарии - произносились в самый разгар борьбы, то в них выдвигаются прежде всего политические обвинения. В первой же катилинарии говорится о том, что если Тиберий Гракх был убит за попытку самого незначительного изменения существующего государственного строя, то как можно терпеть Катилину, который стремится "весь мир затопить в крови и истребить в огне"?64.
Обращаясь непосредственно к Катилине, Цицерон характеризует его политические намерения в следующих словах: "Теперь ты открыто посягаешь на все государство, обрекая на гибель и опустошение храмы бессмертных богов, городские жилища, существование граждан, наконец, всю Италию"65. Не только в этой первой речи, но и во всех дальнейших мотив угрозы самому государству, а также стремление предать Рим огню и мечу продолжают выступать в качестве основного обвинения66, и потому Цицерон не очень утруждает себя детальным анализом политической программы заговорщиков. Что касается характеристики морального облика Катилины, то здесь, в общем, наблюдается полное совпадение с портретом, нарисованным Саллюстием. Почти в тех же самых выражениях Цицерон утверждает, что Катилина окружил себя последними подонками67, что нет в Италии такого "отравителя, гладиатора, бандита, разбойника, убийцы, подделывателя завещаний, мошенника, кутилы, мота, прелюбодея, публичной женщины, совратителя молодежи, развратника и отцеубийцы", которые не признались бы в самых тесных дружеских отношениях с Катилиной. Нет за последние годы ни одного убийства, ни одного прелюбодеяния, где бы он сам не принял участия68.
Таков портрет руководителя заговора, нарисованный его современниками, из которых один был непосредственным участником событий. Вполне естественно, что столь категоричные и столь яркие характеристики не могли не повлиять на более поздних историков. Каталина в их изображении - такое же чудовище и выродок, причем рассказ о нем обрастает все более фантастическими чертами и подробностями. Так, Плутарх уверяет, что Каталина находился в преступной связи со своей собственной дочерью и убил родного брата, который был затем по его же просьбе включен Суллой в список проскрибированных. Не менее фантастична и такая деталь: заговорщики во главе с Каталиной обменялись клятвами, а для закрепления этих клятв якобы убили человека и отведали его мяса69. ...Так ли все это на самом деле? Насколько справедлив портрет руководителя заговора, изображающий Каталину беспринципным, разложившимся, преступным человеком, для которого нет ничего святого? Насколько правильно и объективно определен состав заговорщиков и очерчена их программа? Ответить на эти вопросы не так-то просто. Но попытаемся это сделать, отвлекаясь по мере возможности от толкований и оценок современников, стремясь осветить лишь фактический ход событий.
Фактическая сторона дела, восстанавливаемая на основе рассказа того же Саллюстия или Цицерона, тем не менее заметно отличается, а иногда и явно противоречит их собственным общим оценкам. Прежде всего обращает на себя внимание то обстоятельство, что Ватилина очень долго и очень стойко придерживался вполне легальных форм борьбы и вполне "конституционного" пути. Его политическая карьера складывалась вначале весьма благополучно и даже стандартно, как многие подобные же карьеры молодых римлян из аристократических семей. Он имел репутацию сулланца, и действительно впервые его фигура появляется на политической арене в годы проскрипций и террора. В 73 г. до н. э. его обвиняют в кощунственной связи с весталкой Фабией, которая, кстати говоря, была сестрой жены Цицерона, - обстоятельство, проливающее дополнительный свет на взаимоотношения между самим Цицероном и Каталиной. Однако благодаря защите видного оптимата Квинта Лутация Катула он был оправдан. В 68 г. до н. э. Каталина - претор, после чего он получает в управление провинцию Африку. В Рим же он возвращается в 66 г. до н. э., и с этого времени начинается целая серия неудач. Он выдвигает свою кандидатуру на консульский пост (на 65 г. до н. э.), однако вскоре ее приходится снять даже довыборных комиций. Дело в том, что из Африки прибыла специальная делегация, которая обратилась в сенат с жалобой на своего бывшего наместника.
Консулами на 65 г. до н. э. избираются Публий Автроний Пет и Публий Корнелий Сулла (родственник диктатора, разбогатевший во время проскрипций). (Однако вскоре после своего избрания (но еще до вступления в должность) они были признаны виновными в подкупе избирателей, выборы кассированы, а на вновь назначенных прошли в консулы совсем другие кандидаты. Эти события послужили, видимо, причиной так называемого "первого заговора" Катилины. В нем принимали участие, помимо самого Катилины, неудачливые претенденты на консульство: Автроний и Сулла, некто Гней Писон, как говорил о нем Саллюстий, "молодой человек знатного происхождения и отчаянной отваги", и, наконец, по некоторым сведениям, даже Красс и Цезарь. Заговорщики якобы собирались убить новых консулов в день их вступления в должность, восстановить в правах Автрония и Суллу; что касается Красса, то он намечался чуть ли не в диктаторы. Однако замышляемый переворот не состоялся и был дважды сорван: один раз по вине Красса, который не явился в условленный день на заседание сената, вторично - по вине самого Катилины, который подал знак заговорщикам ранее намеченного срока70.
Интересно, что против заговорщиков не последовало никаких репрессий. В научной литературе это странное обстоятельство (ибо намерения заговорщиков якобы стали известны) нередко объясняют тем, что в заговоре принимали участие такие влиятельные и видные политические деятели, как Красс и Цезарь. Но это явная катяжка. Цезарь, конечно, в то время не был еще ни видным, ни особо влиятельным деятелем. Влияние Красса тоже не следует переоценивать. Помпеи имел гораздо более многочисленных сторонников, и они были настроены против Красса. Скорее всего заговору не придали серьезного значения по самой простой и естественной причине: он того не заслуживал. Цицерон вообще упоминает о нем крайне бегло71; Саллюстий, правда, излагает историю заговора более подробно72, но оба они ничего не говорят об участии в нем Цезаря или Красса. В 65 г. до н. э. Катилина был привлечен к суду по жалобе африканской делегации. Его снова оправдывают, но процесс затягивается настолько, что он не может участвовать в консульских выборах и на 64 г. до н. э. Все это происходит как раз в то время, когда Цицерон собрался было выступать в качестве его защитника, хотя и не сомневался в его вине73.
Итак, Катилина терпит неудачу с выборами уже второй раз. Но это обстоятельство его не обескураживает, и он начинает активно готовиться к выборам на 63 г. до н. э. Видимо, в это время он и выдвигает свой основной лозунг: новые долговые книги, то есть отмена всех старых долгов. Это был смелый шаг. Имя Катилины становится теперь популярным в самых различных слоях римского общества; у него появляются приверженцы как среди обремененных долгами аристократов (главным образом "золотая молодежь"!) и разорившихся ветеранов Суллы, так и среди низов - обезземеленные крестьяне, деклассированное население города. В разгар предвыборной кампании летом 64 г. до н. э. Катилина собирает своих наиболее видных сторонников. По словам Саллюстия, на этом собрании присутствовали представители как высшего, то есть сенаторского, так и всаднического сословия, кроме того, многочисленные представители муниципиев и колоний. В Риме распространился слух о благосклонном отношении Красса к новому заговору74. Катилина, обратившись с речью к собравшимся, старался всячески их воодушевить, вновь обещая кассацию долгов, проскрипции богачей, государственные и жреческие должности. В заключение он заявил, что Писон, находящийся с войском в Ближней Испании, и Публий Ситтий Нуцерин в Мавритании разделяют все пункты его программы, как и Гай Антоний, который, судя по всему, будет вместе с ним, Каталиной, избран консулом. Стоит отметить, что даже в этой речи, вкладываемой ему в уста Саллюстием, Катилина собирается реализовать свою программу только по достижении консульства, то есть вполне легальным и "конституционным" путем75.
Во время консульских выборов на сей раз (то есть на 63 г. до н. э.) соревновались между собой 7 претендентов. Наилучшие шансы действительно были у Катилины и у Гая Антония. Позиции их наиболее серьезного соперника Цицерона ослаблялись, как уже говорилось выше76, его незнатным происхождением. Возможно, Цицерон так бы и не был избран, если бы не одно совершенно неожиданное обстоятельство. Один из незначительных участников заговора, промотавшийся аристократ Квинт Курий, желая произвести впечатление на свою любовницу, посвятил ее в планы заговорщиков, а от нее слух о намерениях Катилины и его окружения распространился по всему городу. Это и было, как считает Саллюстий, главной причиной, изменившей отношение знати к Цицерону и склонившей чашу весов в его пользу. В результате Катилина оказался забаллотированным, а консулами на 63 г. до н. э. избраны Цицерон и Гай Антоний. Но и теперь Катилина еще не хочет отказаться от легального пути. Он начинает готовиться к консульским выборам на 62 г. до н. э. Правда, наряду с этим он вербует новых участников заговора, заготовляет оружие, снабжает деньгами Манлия, который должен был собрать войско в Этрурии. Однако ни к каким открыто противозаконным действиям он пока еще не прибегает, что заставляет и Цицерона, в свою очередь, занимать явно выжидательную и осторожную позицию.
И хотя в дальнейшем, когда уже начинается открытая борьба Цицерона с Катилиной и Цицерон в своих речах громоздит одно обвинение на другое, тем не менее из тех же катилинарий видно (во всяком случае, из первых двух), что далеко не все верили в справедливость этих обвинений77 и что обвинителю явно не хватало фактов, которые он и спешил заменить патетикой. О том же свидетельствует согласие Катилины поселиться в доме самого Цицерона, дабы доказать, что ничем противозаконным он не занимается и, в частности, против Цицерона не злоумышляет78.
Однако чем ближе подходил срок новых выборов, тем напряженнее становилось положение. Предвыборная борьба разгоралась. Речь шла о соревновании четырех претендентов: Катилины, юриста Сульпиция Руфа, видного военачальника Лициния Мурены и Децима Юния Силана. В ходе предвыборной кампании Сулыгаций Руф неожиданно заявил о том, что он снимает свою кандидатуру в связи с решением возбудить дело против Мурены по обвинению его в подкупе избирателей.
Такой неожиданный оборот дела значительно повышал шансы Катилины. Но чем энергичнее он добивался консульства, тем более настойчиво распространялись по городу порочащие его слухи. Говорилось, что он собирается привести на выборы сулланских ветеранов из Этрурии, что снова проводятся тайные собрания заговорщиков, что подготовляется убийство Цицерона. Возможно, что именно в это время Катилина и предлагал взять его под наблюдение в чьем-либо доме, в частности в доме Цицерона. Дело доходит до открытого разрыва с сенатом. На одном из заседаний Катон заявил о своем намерении привлечь Катилину к суду. В ответ на это Катилина произнес весьма неосторожную и "дерзкую" фразу: если, мол, попытаются разжечь пожар, который будет угрожать его судьбе, его благополучию, то он потушит пламя не водой, а развалинами79. Общая ситуация настолько накалилась, что Цицерон счел возможным перейти к более решительным действиям. На заседании сената 20 октября 63 г. до н. э. он поставил вопрос об опасности, угрожающей государству, и предложил в связи с этим отсрочить проведение избирательных комиций. На следующий день сенат заслушал специальный доклад консула о создавшемся положении, причем в конце доклада Цицерон обратился непосредственно к Каталине, предлагая высказаться по поводу предъявляемых ему претензий и обвинении. К крайнему удивлению и даже возмущению присутствующих сенаторов, последний вовсе и не пытался оправдываться; наоборот, вызывающе заявил, что, по его мнению, в государстве есть два тела: одно - слабое и со слабой головой, другое же - крепкое, но без головы; оно может найти свою голову в нем, Катилине, пока он еще жив80.
После этого заявления Катилина демонстративно (а по словам Цицерона, с ликованием81) покинул заседание сената. Впечатление, произведенное его словами, было, видимо, настолько велико, что сенаторы тотчас же вынесли решение о введении чрезвычайного положения и вручили консулам неограниченные полномочия по управлению государством. Это была крайняя мера, к которой в Риме прибегали лишь в исключительных случаях. Через несколько дней после этого заседания были все же созваны избирательные комиций. Откладывать их на еще более поздний срок уже не было возможности, зато Цицерон постарался сделать все, чтобы оправдать декрет сената о чрезвычайном положении. Марсово поле, на котором и происходило собрание, было занято вооруженной стражей; сам консул, желая подчеркнуть грозившую лично ему смертельную опасность, явился на выборы вопреки всем правилам и обычаям в панцире и латах. Однако выборы прошли спокойно. Катилина снова был забаллотирован, консулами на 62 г. до н. э. избраны Децим Юний Силан и Луций Лициний Мурена. Таким образом, четвертая по счету попытка Катилины добиться консульства легальным путем, в рамках законности, снова окончилась провалом.
6. "Отец отечества"
Только теперь, после этой новой неудачи, Катилина вступает на иной путь борьбы. На срочно созванном совещании заговорщиков он сообщает о намерении лично возглавить войска, собранные в Этрурии одним из его наиболее ярых приверженцев, Гаем Манлием. Два видных участника заговора заявляют о своей готовности завтра же расправиться с Цицероном. Но покушение это не удается: предупрежденный осведомителями, Цицерон окружил свой дом стражей, а заговорщикам, когда они явились к нему с утренним визитом, было отказано в приеме. 8 ноября снова было собрано экстренное заседание сената, в котором вместо обычного доклада консул неожиданно выступил с эффектной речью. Это и была так называемая первая речь против Катилины, первая катилинария. Построенная по всем правилам ораторского искусства, она имела большой успех. Основной тезис этой речи - требование Цицерона, чтобы Катилина покинул Рим, поскольку между ним, желающим опереться на силу оружия, и консулом (то есть Цицероном), опирающимся только на силу слова, должна находиться стена82. Катилина, видя, что подавляющее большинство сената настроено по отношению к нему крайне враждебно, почел за благо внять совету и в тот" же вечер покинул Рим.
Во всяком случае, выступая на следующий день (то есть 9 ноября) со своей второй речью перед народом, Цицерон начал ее именно с того, что в свойственной ему манере, с использованием всех риторических приемов заявил; "Он ушел, он удалился, он бежал, он вырвался!"83. Во второй речи повторены, в общем, те же довольно расплывчатые обвинения, что и в первой. Это даже не столько обвинения, сколько снова некая характеристика, или портрет Катилины. Зато дан довольно детальный анализ его окружения, или, как говорит Цицерон, его "войск": перечислено шесть разных категорий сторонников Катилины84. Вскоре после всех этих событий в Риме становится известно, что Катилина, прибыв в лагерь Манлия в Этрурии, присвоил себе знаки консульского достоинства. Тогда сенат объявляет его и Манлия врагами отечества и поручает консулам произвести набор армии. Начинается последний месяц пребывания у власти консулов 63 г. до н. э. Но именно в этом месяце развитие событий, именуемых заговором Катилины, принимает трагический оборот. Катилинарцы, оставшиеся в Риме без своего вождя, не пали духом, проявив определенную организованность, решимость, энергию.
Руководящую группу заговорщиков возглавил теперь Публий Корнелий Лентул. Ему якобы было предсказано, что он тот третий представитель рода Корнелиев - до него уже были два: Цинна и Сулла, - которому уготованы "царская власть и империум" в Римском государстве85. Был разработан следующий план действий: народный трибун Луций Вестия подвергнет в комициях резкой критике деятельность Цицерона, возлагая на него ответственность за фактически уже начавшуюся гражданскую войну, что и послужит сигналом к решительному выступлению. Большой отряд заговорщиков во главе со Статилием и Габинием должен поджечь город одновременно в 12 местах, Цетегу поручается убийство Цицерона, а ряду молодых участников заговора из аристократических семей - истребление их собственных родителей. В это время в городе находились послы галльского племени аллоброгов, которые прибыли в Рим, дабы подать жалобу, на притеснения магистратов и действия публиканов, сумевших довести общину аллоброгов почти до полного разорения. У Лентула явилась идея привлечь это галльское племя к участию в заговоре, и он дает поручение одному из своих доверенных людей вступить в соответствующие переговоры с послами. Сначала представителю Лентула как будто удается соблазнить послов-аллоброгов всякими заманчивыми обещаниями. Но, поразмыслив, они все же предпочли надеждам на радужное будущее более надежные позиции в настоящем. Поэтому обо всех предложениях заговорщиков они сообщили своему патрону, некоему Фабию Санге, а тот, в свою очередь, немедленно доложил обо всем Цицерону. Последний посоветовал аллоброгам во что бы то ни стало получить от главарей заговора письма, адресованные вождям их племени. Лентул, Цетег, Статилий и Габиний оказались настолько неопытными конспираторами, что охотно вручили компрометирующие их документы послам-аллоброгам за всеми полагающимися подписями и печатями. Все дальнейшее было разыграно, как по нотам. Когда в ночь со 2 на 3 декабря аллоброги с сопровождавшим их представителем заговорщиков Титом Вольтурцием пытались выехать из Рима, они по распоряжению Цицерона были задержаны на Мульвийсвом мосту и доставлены обратно в город. Имея теперь на руках документальные доказательства преступной, антигосударственной деятельности заговорщиков, Цицерон распорядился об их аресте.
На утреннем заседании сената заговорщикам был учинен допрос. Тит Вольтурций, допрашиваемый первым, сначала все отрицал, но когда сенат гарантировал ему личную безопасность, охотно покаялся и выдал всех остальных. Аллоброги подтвердили его показания: с этого момента арестованные главари заговора оказались в безвыходном положении. Сначала речь шла о четырех: Лентуле, Цетеге, Габинии и Статилии, - но затем к ним был присоединен некто Цепарий, который, по планам заговорщиков, должен был поднять восстание в Апулии. Слух об окончательном раскрытии заговора и об аресте его вождей распространился по всему городу. К храму богини Согласия, где и происходило заседание сената, собрались огромные толпы народа. Цицерону была устроена овация, и он обратился к народу с новой речью против Катилины (третья катилинария). В этой речи уже звучат ноты торжества, и именно этой речью открывается кампания безудержного самовосхваления, за что над ним издевался еще Плутарх86. Начиная свою речь, Цицерон сравнивал себя всего-навсего с Ромулом, а заканчивая ее, - с Помпеем87.
На следующий день в сенате были заслушаны показания некоего Луция Тарквиния, который тоже направлялся к Катилине, но по дороге был задержан и возвращен в Рим. Он подтвердил показания Вольтурция, говоря о готовившихся поджогах, убийствах сенаторов и о походе Катилины на Рим, но зато когда он заявил, что был направлен к последнему самим Крассом, чтобы ускорить намечавшийся поход, это вызвало бурю возмущения среди сенаторов, значительная часть которых, по словам Саллюстия, находилась от Красса в полной зависимости88. Однако дело еще не было доведено до логического конца. Теперь следовало решить судьбу заговорщиков, тем более что, по распространившимся в тот день слухам, вольноотпущенники Лентула и Цетега якобы замышляли освободить арестованных при помощи вооруженной силы. Цицерон снова созывает - 5 декабря - заседание сената, на котором ставит вопрос о том, как следует поступить с теми, кто находится под арестом и уже признан виновным в государственной измене. Знаменитое заседание сената 5 декабря подробно описано всеми авторами, повествующими о заговоре (наиболее подробно, конечно, Саллюстием). Первым при обсуждении вопроса получил слово избранный консулом на 62 г. до н. э. Децим Юний Силан. Он высказался за высшую меру наказания. К нему присоединился другой консул предстоящего года - Луций Лициний Мурена - и ряд сенаторов. Однако когда очередь дошла до избранного претором на 62 г. до н. э. Гая Юлия Цезаря, то прения приняли иной и неожиданный оборот. Отнюдь не обеляя заговорщиков, Цезарь высказался тем не менее против смертной каши как меры противозаконной (без решения народного собрания) и, кроме того, как весьма опасного прецедента. Он предложил пожизненное заключение (распределив арестованных по муниципиям); имущество же осужденных должно быть конфисковано в пользу казны. Предложение Цезаря произвело резкий перелом в настроении сенаторов. Не помогло даже то, что Цицерон, нарушая процессуальные нормы, выступил сам с очередной речью против Катилины (четвертая катилинария). Собственно говоря, он как председатель не должен был оказывать давление на собрание и навязывать свою точку зрения. Поэтому он выступил крайне дипломатично: призвал членов сената голосовать по совести, не заботясь о его безопасности, но руководствуясь лишь интересами государства. Слишком уклончивая речь не достигла цели. Было внесено предложение отложить окончательное решение о судьбе заговорщиков до победы над Катилиной и его войском. Снова выступил Децим Силан и разтяснил, что под высшей мерой наказания он подразумевал именно тюремное заключение. Неясно, каково оказалось бы в этой сложной ситуации окончательное решение сената, если бы не крайне резкая, решительная и убежденная речь Марка Порция Катона, который обрушился на заговорщиков, на всех колеблющихся, а Цезаря весьма прозрачным намеком изобразил чуть ли не соучастником заговора. После его выступления большинство сенаторов проголосовало за смертную казнь.
Поздним вечером 5 декабря Цицерон лично препроводил Лентула в подземелье Мамертинской тюрьмы; преторы доставили туда же остальных четырех арестованных. Все они были удушены рукой палача. После этого консул обратился к толпе, которая вновь собралась на форуме и не расходилась, несмотря на поздний час. Его речь не была на этот раз чересчур пространной, она состояла всего лишь из одного слова. Консул торжественно произнес: "vixerunt", - что означает: "они прожили" (обычный в Риме способ оповещения о чьей-либо смерти в смягченной форме). А через 150 лет после этих событий Плутарх так описывал этот триумфальный успех Цицерона: "Было уже темно, когда он через форум двинулся домой. Граждане не провожали его в безмолвии и строгом порядке, но на всем пути приветствовали криками, рукоплесканиями, называя спасителем и новым основателем Рима. Улицы и переулки освещались огнями факелов, выставленных чуть ли не в каждой двери. На крышах домов стояли женщины со светильниками, чтобы почтить и увидеть консула, который с торжеством возвращался к себе в блистательном сопровождении самых знаменитых людей города. Едва ли не все это были воины, которые не раз со славою завершали дальние и трудные походы, справляли триумфы и далеко раздвинули рубежи Римской державы и на суше и на море, а теперь они единодушно говорили о том, что многим тогдашним полководцам римский народ был обязан богатством, добычей и могуществом, но спасением своим и спокойствием - одному Цицерону, избавившему его от такой великой и грозной опасности"89.
Вскоре особым решением народного собрания спасителю-консулу была вынесена благодарность и присвоен почетный титул "отец отечества". Торопливая и беззаконная казнь пяти видных участников заговора была, пожалуй, предпоследним актом разыгравшейся драмы. Очень многие из сторонников Каталины стали покидать его лагерь, как только до них дошла весть о судьбе Лентула, Цетега и других казненных. И хотя сам Катилина еще существовал и войско его еще не было разбито, исход движения был, в общем, предрешен, И действительно, в самом начале 62 г. до н. э. на севере Италии, около г. Пистория, произошло решающее сражение между войском Катилины и направленной против него сенатом армии. Этой армией командовал его бывший единомышленник - консул Гай Антоний. Не желая, видимо, выступать против Катилины лично, он поручил ведение боя своему легату, опытному военачальнику Марку Петрею. Сражение было крайне ожесточенным. Катилина был разбит. Сам он погиб, ринувшись, как простой воин, в гущу боя. Его тело нашли далеко от своих, среди трупов вражеских воинов, и, по словам Саллюстия, "на лице его выражалась все та же непреклонность характера, которой он отличался и при жизни"90.
7. Вместо эпилога
Приведенное выше изложение событий основано на показаниях наших главных источников, то есть того же Цицерона и Саллюстия (а частично и Плутарха). И поэтому нетрудно убедиться в наличии определенного разрыва, даже противоречия между фактической стороной дела и оценкой или толкованием самих фактов этими авторами. В чем же причина подобного несоответствия? На первый взгляд кажется, что историк, желающий изучить заговор Катилины, находится в особо благоприятном положении. Действительно, немного найдется событий древней истории, которые были бы столь подробно освещены, да еще самими современниками. Но в данном случае это бесспорное преимущество оказывается одновременно и крупнейшим недостатком. Не говоря уже о Цицероне, который выступает как открытый, яростный враг Катилины и от которого и не приходится ожидать объективности, следует отметить крайне пристрастное освещение событий Саллюстием. Последний не был, насколько известно, личным врагом Катилины, но зато для него руководитель заговора - не что иное, как персонификация, живое воплощение того тезиса, на котором держится вся историко-философская концепция сочинения Саллюстия, - тезиса о моральном разложении римского общества, в частности нобилитета.
Вот так и возникает определенная историческая аберрация, в результате которой общая картина заговора не только не проясняется, но скорее выглядит искаженной. Не случайно поэтому в новейшей историографии - как в зарубежной, так и в отечественной - существуют самые противоречивые оценки и движения в целом и его вождя. Заговор Катилины нередко интерпретируется как последнее крупное выступление римской демократии, а сам Катилина предстает чуть ли не в образе беззаветного борца за свободу; но не менее часто говорится и о том, что он стремился к захвату единоличной власти, к режиму диктатуры, а движение в целом имело авантюрный и даже реакционный характер. Какова же должна быть подлинная оценка этого движения? Следует ли квалифицировать его как движение демократическое или, наоборот, как стремление вождя (а быть может, вождей) заговора установить личную диктатуру? На наш взгляд, нет достаточных оснований ни для того, ни для другого вывода.
Прежде всего - вопрос о движущих силах заговора, о составе заговорщиков. Основной лозунг, под которым развертывалось выступление, - кассация долгов - лозунг как бы вполне демократический, на самом деле привлекал и разорившихся аристократов, и сулланских ветеранов, и "золотую молодежь", не говоря уже о деклассированных низах населения Рима. Примерно эти общественные категории и перечисляются Цицероном, когда он анализирует состав заговорщиков во второй катилинарии. Он насчитывает шесть различных групп или категорий участников заговора, "полчищ Катилины". Первая категория - это те, кто, несмотря на огромные долги, владеет крупными поместьями и не в состоянии расстаться с ними. Вторая - те, кто, будучи обременен долгами, стремится все же к достижению верховной власти и почетных должностей. Третья - в основном разорившиеся колонисты, ветераны Суллы. Четвертая - самого пестрого, смешанного состава, то есть люди, безнадежно залезшие по тем или иным причинам в долги и находящиеся под вечной угрозой вызова в суд, описи имущества и т. п. В эту группу входят как те, кто живет в самом Риме, так и живущие в сельской местности. Пятая - всякого рода преступные элементы, которых не вместит никакая тюрьма. И, наконец, последняя, шестая категория - преданнейшие приверженцы и любимцы Катилины, то есть вылощенные щеголи, бездельники и развратники из среды "золотой молодежи"91.
Таков анализ Цицерона. Этот анализ, очевидно, - наиболее интересное и объективное наблюдение, совпадающее не только с картиной, изображенной Саллюстием92 (подобное обстоятельство само по себе еще не имело бы доказательной силы), но и со всем тем, что известно о социальной дифференциации римского общества того времени. Последнее соображение можно считать решающим. Поэтому наиболее объективной и вместе с тем наиболее осторожной оценкой движения будет, пожалуй, вывод о том, что заговор Катилины - типичное движение эпохи кризиса и разложения полисной демократии, в котором принимали участие различные социальные группировки, вплоть до деклассированных слоев населения, и в котором демократические лозунги и тенденции были приправлены значительной долей политического авантюризма, демагогии.
Что касается политического облика самого руководителя заговора, то он тоже достаточно характерен. О чем говорят его действия? Что он представляет собою, если отвлечься от тех страшных, но все же весьма малоправдоподобных обвинений морально-этического порядка, которые так искажают для позднейших историков его образ? Известно, что он четырежды пытался легально добиться консульского звания, то есть действовал всецело в рамках неписаной римской конституции, в рамках полисных традиций и норм. Только после четвертой неудачи, видя резко отрицательное к себе отношение со стороны сената, провоцируемый к тому же Цицероном, он решается наконец сойти с "конституционного" пути. Но и в воинском лагере, куда он бежит из Рима, он тем не менее стремится придать какую-то видимость законности и "легальности" своей власти, появляясь всюду с отличительными знаками консульского достоинства. Ничто, ни один известный факт не свидетельствует о том, что он стремился к единоличной диктатуре, хотя, с другой стороны, нет никаких оснований утверждать - в особенности после того прецедента, каковым была диктатура Суллы, - что он наотрез отказался бы от такой возможности, будь она подсказана реальной ситуацией. Но тут историк вступает уже на зыбкую почву догадок. Бесспорно одно: Катилина как истинный представитель своего класса и эпохи принадлежал к тому поколению политических деятелей Рима, которые еще находились во власти полисных, а следовательно, "республиканских" норм, традиций и даже иллюзий.
Такова общая оценка движения Катилины. Но в данном случае это движение, этот факт римской истории интересует нас не только как таковой, не только сам по себе, но и как определенный этап политической деятельности и карьеры Цицерона. Тем более что окончательное разоблачение заговора, бесспорно, - кульминационный пункт его успехов на государственном поприще. Именно в ходе борьбы против Каталины и его окружения складывается, точнее, окончательно формируется тот политический лозунг, верность которому Цицерон сохраняет затем на протяжении всей своей жизни, лозунг "согласие сословий" или "объединение всех достойных". Впервые намек на возможность блока между двумя высшими сословиями - сенаторским и всадническим - проскальзывает еще в речи за Клуенция, то есть в 66 г. до н. э.93, затем в какой-то мере при защите Рабирия94, однако развернутая картина единения сенаторов и всех "честных и достойных людей" дана "крупным планом" лишь в катилинариях. Причем если в первой речи против Катилины говорится главным образом о необходимости подобного объединения95, то в последней развертывается совершенно апологетическое изображение того согласия сословий, которое якобы уже охватило все слои населения, начиная от "возродившегося" в момент опасности союза между сенаторами и всадниками и кончая отношением к заговору вольноотпущенников и даже рабов96. Вряд ли следует сейчас касаться вопроса о том, насколько сам Цицерон верил в реальность "согласия сословий", или вопроса о пропагандистском значении и политической актуальности этого лозунга. Важнее отметить, что Цицерон берет его "на вооружение" фактически во время и в ходе борьбы с Каталиной. Не менее важен и другой момент. Речь идет о концепции "меча и тоги". Эта концепция, очевидно, была связана с ориентацией на Помпея. Вполне вероятно, что она зародилась в период борьбы Цицерона за достижение консульской должности97, однако более или менее четко выявилась несколько позднее - в связи с движением Катилины. Так, вторая катилинария завершается эффектным обещанием Цицерона пресечь начинающуюся гражданскую войну (а такие войны издавна считаются наиболее жестокими и кровопролитными), не снимая с себя мирной тоги98. Некое принципиальное изложение концепции, а потому и не связывающее ее с какими-либо "персоналиями", содержится в речи за Мурену, которая, по всей вероятности, была произнесена после удаления Катилины из Рима, но еще до ареста и казни заговорщиков99.
В последних катилинариях мотив "меча и тоги" не только настойчиво повторяется, но и конкретизируется применительно к Помпею, а также и к самому автору речей. В третьей катилинарии не раз подчеркивается, что государство своим спасением, а народ римский своей победой впервые обязаны "императору, носящему тогу"100, а в конце речи прямо говорится об одновременном наличии в Римском государстве двух выдающихся граждан: "один из которых провел границы нашей державы не по земле, но по небу, а другой спас оплот и самое ее средоточие"101. В последней речи против Катилины снова встречается упоминание о тоге в связи с благодарственным молебствием, которое сенат назначил от имени Цицерона, причем подчеркивается, что подобный почет впервые оказан магистрату, носящему тогу102, а затем, когда "под занавес" идет перечисление выдающихся полководцев и упоминается наряду с другими Помпеи, то звучит уже совершенно новая нота: не только сопоставление своих заслуг перед государством с заслугами Помпея и других завоевателей, но и определенный намек на то, что еще неясно, чьи заслуги, по существу, важнее. Ибо здесь говорится: "Среди похвал, расточаемых этим людям, найдется, конечно, место и для моей славы, так как заслуга завоевания новых провинции, куда мы можем выезжать, не может оказаться выше заботы о том, чтобы у отсутствующих после их побед было куда возвратиться"103.
Это отнюдь не случайный момент, не единичное высказывание, но упоение своей победой, начало головокружения от успехов. Пока исход борьбы с Каталиной был еще не совсем ясен, Цицерон говорит о двух родах деятельности, которые могут возвести человека на высшую ступень достоинства, о двух равновеликих силах - "меч" и "перо", или "меч" и "тога", и даже отдает некоторое предпочтение "мечу", "лагерю"; но, как только победа и конечный успех перестали вызывать какое-либо сомнение, он уже готов провозгласить приоритет "тоги" над "мечом". Собственно говоря, именно так он и поступает в будущем, причем чем дальше отодвигается от него этот день блистательного его триумфа, тем более уверенно говорит он, что именно тогда и произошло величайшее, достославное событие - "оружие отступило перед тогой"104. Все это свидетельствует о том, что Цицерон не в меньшей степени, чем Каталина, находился в плену полисных традиций и иллюзий. Он не мыслил борьбы иным оружием, чем власть консула или авторитет сената; он не представлял себе иного плацдарма этой борьбы, чем римский форум. Но оружие из арсеналов Римской республики выглядело теперь оружием устаревшего образца, а дальнейшие судьбы государства решались уже отнюдь не речами или голосованием на форуме.
Вот почему и Цицерон в момент, казалось бы, наибольшего успеха в своей политической карьере оказывается, по существу, лишенным серьезной опоры. Он никогда не искал ее в демократических слоях римского населения, да сейчас это, пожалуй, уже и не имело смысла. Подавление заговора Каталины показало всю слабость так называемой римской "демократии": ее социальную разнородность, распыленность ее сил, отсутствие организации. Судьба заговора только подтвердила полную безнадежность попыток захватить власть, опираясь на эти распыленные, неустойчивые, бесформенные группы населения. Но и сенат не был достаточно надежной опорой. Конечно, Цицерон всей своей деятельностью на посту консула стремился заслужить доверие сенатских кругов, добиться, наконец, того, чтобы стать "своим" в их среде, и в значительной мере преуспел в этих стараниях. Но сложность вопроса заключалась теперь в другом. Изменилось положение самого сената, его роль в государстве. Прежний непререкаемый авторитет был им утрачен. Сенат перестал быть единственным средоточием политического руководства. Поддержка сената и опора на сенат не всегда гарантировали теперь устойчивость положения. В этой ситуации концепция Цицерона, концепция содружества "меча" и "тоги" или даже приоритета "тоги", выглядела более чем сомнительно. Развитие событий подсказывало скорее обратное соотношение. И если в ходе только что ликвидированного заговора обращение Каталины к армии можно было рассматривать как вынужденный шаг, почти как акт отчаяния, то вместе с тем все более прояснялось значение армии как самой организованной силы, а потому и единственной реальной опоры в политической борьбе. Однако это был путь не только не предусмотренный, но и решительно отвергаемый всеми республиканскими нормами и традицией, всей системой полисной демократии. Избрание подобного пути неизбежно вело к коренной ломке самой этой системы. Не всякий мог понять неизбежность и необходимость такой ломки, а поняв - отважиться, наконец, отважившись - суметь произвести ее.
Излишне говорить, насколько чужд был Цицерону подобный образ и мыслей, и действий. Наоборот, он был еще уверен в своем успехе, верил в него и не понимал всей иллюзорности одержанной победы. Для него еще не развеялся угар восторженных кликов, приветствий, бурных рукоплесканий. Он - отец отечества, "император в мирной тоге", второй Ромул, если и не основавший Рим, то спасший его от верной гибели. Безусловно, полагал он, судьбой назначен один и тот же срок (и этот срок продлится вечно) как для процветания Римской республики, так и для памяти о его консульстве105. Но, как показало ближайшее будущее, это действительно были лишь иллюзии. Уже вставал призрак тирании, призрак империи.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Plutarchos. Cic., 1.
2. Ibid.
3. Cicero. De leg., 3, 36; Brut., 308.
4. Cicero. Ad. fam., 16, 26, 2.
5. Cicero. De leg., 2, 3.
6. Plutarchos. Cic, 40.
7. Cicero. De leg., 1, 13.
8. Cicero. Brut., 89.
9. Cicero. Cael., 72; Brut.. 308.
10. Cicero. De orat., 1, 2, 5.
11. Cicero. Quin., 1, 4.
12. Cicero. Rosc. Am., 1, 2.
13. Ibid., 45, 130 - 132; 47, 136.
14. См., например, M. Gelzer. Cicero. Wiesbaden. 1969, S. 23.
15. Plutarchos. Cic, 3.
16. Ibid, 4.
17. Ibid., 5.
18. Cicero. Planc, 64 - 66.
19. Cicero. In Verr., 1, 12.
20. Ibid., 2, 5, 170.
21. Cicero. Att., 1, 6, 2.
22. Ibid., 1, 10, 3 - 4.
23. Q. Cicero. Comm. pet., 4.
24. Cicero. Man., 6.
25. Ibid., 19.
26. Ibid., 28.
27. Ibid., 36.
28. Ibid., 70 - 71.
29. Ibid., 52.
30. M. Gelzer. Die Nobilitat der romischen Republik. Leipzig. 1912.
31. См., например, M. Gelzer. Caesar. Munchen. 1942.
32. M. Gelzer. Cicero, S. 13, 15, 22, 45, 63.
33. См. Н. А. Машкин. Римские политические партии в конце II и в начале I в. до н. э. "Вестник истории", 1947, N 3, стр. 126 - 139.
34. Cicero. Sest., 96.
35. Ibid., 97.
36. Ibid., 98.
37. Ibid., 137 - 138.
38. Ibid., 103.
39. Cicero. Rep., 2, 12, 23.
40. Cicero. De har. resp., 40 - 41.
41. Ibid., 53 - 54.
42. Ibid., 53.
43. Ср.: Cicero. Flacc, 58; Cat., 1, 3, 7.
44. Cicero. Rep., 1, 48; 50; 65; 2, 23; 41; 3, 47; Leg. 2, 30; 3, 10; 33, 38.
45. Cicero. Att., I, 20; 9, 11; 14, 21; Q. fr. 1, 1.
46. Cicero. Rab., 15; Cat., 4, 9.
47. Cicero. Cat, 4, 9; ср.: Leg. agr., 2, 6 - 7.
48. Cicero. Rep., 1, 42; 47; 3, 28.
49. См., например, Cicero. Rep., 1, 31.
50. Cicero. Leg. agr., I, 23; 2, 6; 7; 9; 15; 102.
51. Q. Cicero. Comm. pet., 5.
52. Cicero. Mur., 30.
53. Ibid.
54. Cicero. Att., I, 1, 1 - 2.
55. Ibid., I, 2, 1; ср. Att., I, I, 1.
56. См. М. Gelzer. Cicero. Wiesbaden. 1969, S. 66 (Anm. 63).
57. Q. Cicero. Comm. pet., 16.
58. Ibid., 53.
59. Ibid., 53; 2; 54.
60. Cicero. Leg. agr., 2, 4; ср.: Vat., 6; Pis., 3.
61. Sallustius. Cat., 5.
62. Ibid.
63. Ibid., 15.
64. Cicero. Cat., 1,3.
65. Ibid., I, 12.
66. Ср.: ibid., 2, 1: 3, 1 - 2; 4, 2; 4; 14.
67. Ibid., I, 12; 30; 2, 7.
68. Ibid., 2, 7 - 9.
69. Plutarchos. Cic., 10; ср. Sallustius. Cat., 22.
70. Sallustius. Cat., 18.
71. Cicero. Cat., I, 15.
72. Sallustius. Cat., 18.
73. См. выше, стр. 125.
74. Sallustius. Cat., 17.
75. Ibid., 21.
76. См. стр. 125, а также "Вопросы истории", 1972, N 2, стр. 126.
77. Cicero. Cat., 2,3; 14; ср.: 3, 7.
78. Ibid., I, 19.
79. Cicero. Mur., 51; Sallustius. Cat., 31.
80. Cicero. Mur., 51.
81. Ibid.
82. Cicero. Cat., I, 10; ср.: Plutarchos. Cic, 16.
83. Cicero. Cat., 2, I.
84. Ibid., 2, 18 - 23.
85. Ibid., 3, 9; ср.: 4, 2; Sallustius. Cat., 47.
86. Plutarchos. Cic, 24; 51.
87. Cicero. Cat, 3, 2; 26.
88. Sallustius. Cat., 48.
89. Plutarchos. Cic, 22.
90. Sallustius. Cat., 61.
91. Cicero. Cat., 2, 18 - 23.
92. Sallustius. Cat., 14; 16.
93. Cicero. Cluent., 152.
94. Cicero. Rab., 20.
95. Cicero. Cat., 1, 21; 32; ср.: 2, 19.
96. Ibid., 4, 14 - 16; 18 - 19; 22.
97. См. выше, стр. 124.
98. Cicero. Cat., 2, 28.
99. См.: Cicero. Mur., 24; 29; 30.
100. Cicero. Cat., 3, 15; 23. "Император" здесь - республиканский титул победоносного полководца.
101. Ibid., 3,26.
102. Ibid., 4, 5.
103. Ibid., 4, 21.
104. См., например, Cicero. Off., I, 77.
105. Cicero. Cat., 3, 2; 26.

Шутой В. Е. Казачий предводитель // Вопросы истории. - 1972. - № 1. - С. 125-136.
1. "Храбрый лицарь"
Народ сохранил на века память о Семене Палее - борце за освобождение родной земли от иноземного ига и поборнике общности русского и украинского народов. О нем повествуют документы, поется в песнях, говорится в народных думах и казацких сказаниях. Это имя можно встретить в поэмах Пушкина, Рылеева и Шевченко...
Но о ранних годах жизни Палея в источниках имеются лишь скупые сведения. Родился он в местечке Борзна (ныне районный центр Черниговской области) в семье простого казака Гурко. Точная дата его рождения неизвестна1. Палей получил для своего времени хорошее образование: закончил Киево-братскую коллегию - высшее учебное заведение, куда принимались дети казацкой старшины, духовенства, зажиточных мещан и частично казаков. Студенты получали здесь широкое светское и духовное образование, изучали славянские и западноевропейские языки, а также латынь и греческий2. Палей знал украинский, польский, латинский, немецкий и татарский языки. Документы свидетельствуют, что он числился в "компуте" (списке) Нежинского полка. Ходили предания о его удали в молодости. По-видимому, овдовевши, Палей отправился в Запорожскую Сечь. Подобно многим казакам, он прошел сечевую "школу", приобретя славу храброго воина. Его мужество и неукротимая энергия сделали его известным на Украине, а позже привели в ряды казацкой старшины. За военные подвиги он был прозван в Запорожье "Палий", что означает "сожигатель". Согласно одному преданию, его назвали "Паліем, бо він чорта зпалив". В начале 90-х годов XVII в. гетман Левобережной Украины И. Мазепа писал в Москву, в Малороссийский приказ: "Палей человек военный, имеет в воинских делах счастье, за что казаки его очень любят, и такого другого человека на Украине нет"3.

Последние десятилетия XVII - начала XVIII в. на Украине были полны бурными событиями. По Андрусовскому договору (1667 г.) Левобережная Украина, Киев с окрестностями отходили к России, Правобережная Украина осталась в руках Польши. Запорожье признавалось совместным владением России и Польши. "Вечный мир" (1686 г.) внес некоторые коррективы в этот договор: Польша окончательно отказывалась за высокую денежную компенсацию от Киева, а Запорожье признавалось владением России. По свидетельству украинского летописца С. Величко, казацкие начальники правобережных казачьих полков Палей, Искра и Самусь в 1683 г. участвовали в Венском походе польского короля Яна III Собеского. Более чем 200-тысячная турецкая армия, осаждавшая столицу Австрии, потерпела поражение. В следующем году польское правительство официально разрешило заселять пустовавшие земли Правобережной Украины, которые (кроме Киева и его окрестностей) в течение долгих лет были ареной многочисленных войн. В результате походов польских и турецких войск и постоянных набегов татарских орд Правобережье оказалось совершенно опустошенным. Устояли лишь три крупных пункта - Белая Церковь, Паволочь и Немиров. Меньше пострадали такие районы, как Волынь, Киевское Полесье и западная часть Подолии, удаленные от Крыма. Решив начать войну с Оттоманской Портой, польский король задумал использовать боевую силу казачества для охраны южной границы от набегов татар. Заселение правого берега Днепра шло быстро. Вскоре там выдвинулось несколько организаторов казачества. То были З. Ю. Искра - на Корсунщине, Самусь (Самуил) Иванович (фамилия неизвестна) - на Богуславщине, А. Абязин - на Брацлавщине. Среди этой группы полковников, по выражению украинского летописца, "знатнейшим был" С. Палей4. Он содействовал становлению казачества на Правобережье и знал о чаяниях народных масс, стремившихся освободиться от власти польской шляхты. Падей неоднократно бывал в Запорожской Сечи, где казаки считались с его мнением5. Так, в 1685 г. он отправился из Сечи с войском, навербованным "из запорожских казаков и из городовых гуляков"6. Официально Палея именовали так: "Семен Палей, полковник войска его королевской милости Запорожского".
Заняв территорию бывшего Белоцерковского полка, Палей установил свою резиденцию не в Белой Церкви, где до 1702 г. стоял польский гарнизон, а в городе Фастове (Хвастове - ныне Киевская область). Выбор этого места был обусловлен многими причинами. Ярый враг польской власти, Палей мог отсюда легко осуществлять связь с Киевом, где находился русский воевода, а также с гетманом воссоединившейся с Россией Левобережной Украины, а через них и с Москвой. Фастов с конца XVI в. являлся центром распространения католицизма на Украине, и Палей решил лишить иезуитов их опорного пункта.
Сохранилось уникальное описание "Палеева владения", его резиденции, принадлежащее перу московского священника И. Лукьянова. В 1701 г. он с богомольцами ездил "для моления" в Иерусалим, и его путь лежал через Правобережную Украину. В путевом дневнике Лукьянова сообщается: из Киева до Фастова дорога шла лесом, и по ней не встречался ни один населенный пункт. Ранним утром пришли "под Фастово, городок Палеев... Раньше город принадлежал полякам, но Палей насилием его у них отнял, да и живет в нем. Городина хорошая, красовито стоит на горе, острог деревянный круг жилья всего; вал земляной, по виду не крепок добре, да сидельцами (то есть людьми. - В. Ш.) крепок". В земляном валу священник увидел "ворота частые". У каждых ворот были выкопаны ямы, выстланные соломой, а в них лежали по двадцать и по тридцать палеевских казаков, которые были "голы, что бубны". И далее: "Харч в Фастове всякая зело дешева, кажется, дешевле киевского, а от Фастово пошло дороже вдвое или втрое; и тут купецкие люди платили мыто"7. Через день после отъезда из Фастова путешественники прибыли в Паволочь, где проходила граница территории "Палеевщины". В городе было много палеевских казаков. "Все голудба безпорточная; а на ином и клока рубахи нет"8.
Едва обосновавшись на Правобережной Украине, Палею пришлось отбивать и набеги крымцев, и натиск вновь хлынувшей в свои правобережные имения польской шляхты. В жестокой и трудной борьбе с татарскими ордами росла популярность Палея. Набеги татар являлись настоящим бичом для украинских областей, расположенных по обеим сторонам Днепра, Речь Посполитая была не в состоянии защищать свои южные границы. Походы польских войск в последние два десятилетия XVII в. в Бессарабию и Молдавию закончились неудачно. Побывавший в 1695 г. в Польше русский дьяк К. Н. Нефимонов описал в "Статейном списке" печальное состояние польского войска и экономики страны: "Войско оголодало и изнищало, и платы нет, да поборов взять не с кого; в прошлых де годах было худо, а ныне де и всего стало хуже - от великого недороду хлеба и от голоду мужики, покиня многие места свои, разошлись врознь, а именно пошли в Северские городы"9.
Русские войска, стоявшие на Украине, обороняли Киев, а также некоторые другие крупные города на левом берегу Днепра. Основная тяжесть борьбы с татарскими набегами ложилась на украинское казачество. Современник Палея Г. Грабянка утверждал, что Палей со своим войском не только не допускал "воевати и опустошати"10 территорию Польши и России, но, чтобы пресечь разорительные татарские набеги, самостоятельно или часто совместно с левобережными казацкими полками совершал успешные походы против татар и турок. Он громил застигнутые в степи вражеские отряды, опустошал поселения Буджакской и Белгородской орд, разорял и сжигал предместья крымских городов и турецких крепостей Очаков, Аккерман, Кизикермен, Бендеры. Например, в 1690 г. Палей командовал левобережным казацким отрядом, с которым совершил поход под Кизикермен. В 1693 г. вместе с левобережными казаками он одержал победу над татарами на р. Кодыма, за что получил царскую награду.
А. Петровский, есаул Лубенского полка, служивший в казацком войске с 1678 г. и участвовавший во многих походах, вспоминал: "Когда Палей зимою ходил под Казикермен, тогда и нашему полку Лубенскому приказано итти с Палеем и тогда били орду на Гардарской (?) и много татар там забрали, а придя под Казикермен, посад сожгли и близ города все опустошили. Когда гетман посылал Якова Лизогуба, полковника черниговского, с полками и с Палеем за Днепр, под паланку, которую добыли, и сел много сожгли и ясыру много набрали, в этом походе я был сотником (1694 г.)"11. Бывало и так, что татарские орды, поддержанные турецкими янычарами, наступали на "Палеевщину" и подходили под самый Фастов. Палею удавалось успешно отражать эти атаки врагов, а однажды даже захватить в плен одного "салтана", за которого он получил выкуп. "И таким своим мужественным промыслом, - говорится в летописи XVIII в., - [Палей] тишину доставил всей Малороссии Заднепровской"12.
Палей через левобережного гетмана постоянно информировал Москву о действиях татар и турок и их намерениях. Крымский хан несколько раз присылал послов с подарками к нему и предлагал перейти на татарскую сторону, обещая, что "сделает его лучше Хмельницкого". Палей с негодованием отвергал эти предложения13. Имя Палея наводило смертельный страх на татар и турок: "У нас де про него ходит страшно грозная слава, да мы никого так не боимся, как его", - говорили турки, сопровождавшие русский купеческий караван, с которым возвращался из своего путешествия И. Лукьянов. Когда караван достиг Палеева владения, оттуда выехали наказной палеевский полковник и 300 казаков. "И как турки увидели палеевщину, - писал Лукьянов, - так стали ни живы, ни мертвы. А уже злодеи зело храбрость показали: они начали гарцевать на конях, бросать копья, пускать стрелы из лукав, стрелять из пистолетов, окружив турок и караван". Полковник приветствовал купцов, а они угостили казаков. Выпив по чарке водки, казаки ударили по коням и помчались по полю в сторону Паволочи, "так что молния у нас из глаз мелькнула... и турки только головами качали, а выезжала вся убранная молодежь". Дальше турки не стали провожать караван, заявив, что боятся казаков Палея14.
2. "Кроме России никуда не мыслит"
Не менее упорной и решительной была борьба казаков Палея с польской шляхтой. Со второй половины 80-х годов XVII в. шляхта вновь устремилась в свои правобережные имения и стала восстанавливать порядки, существовавшие до освободительной войны 1648 - 1654 годов. Население Правобережной и Западной Украины наряду с социальным гнетом подвергалось национально-религиозным ограничениям: в государственных учреждениях запрещалась употребление украинского языка, православных принуждали переходить в унию, а православные церкви закрывались. В этих условиях не прекращалась борьба украинского народа за освобождение от шляхетской власти. Активное участие в этой борьбе принимало казачество. Палей и его сторонники преследовали вполне определенную цель: изгнать шляхту с Правобережной Украины и воссоединить эту территорию с Россией. Одновременно Палей заботился о заселении края. Новые поселенцы зачислялись в казаки, и им гарантировались казацкие права. Через несколько лет у Палея насчитывалось 3 тыс. "воинских людей", у которых были хаты, семьи, скот15.
Слухи о замыслах Палея и его "Палеевщине", или "Хвастовщине", - казацкой территории, где нет господ и шляхетской власти, достигли дальних окрестностей Перемышля и Санока, Подолии и Молдавии, Закарпатской Украины и Левобережья. Угнетенные и обездоленные стекались сюда из различных мест16. Часто к Палею приходили крестьяне с жалобами на бесчеловечное обращение с ними их господ. "Казацкий батько", как называли его казаки, не оставлял без внимания ни единой жалобы. В имение обидчика являлся отряд палеевцев и вместе с крестьянами учинял над ним суд и расправу. Крестьяне объявлялись свободными от всяких повинностей, имение присоединялось к подвластной Палею территории, обнаруженные юридические и иные кабальные документы уничтожались. Освобожденные крестьяне вместе с казаками участвовали в разгроме шляхетских имений. Разоренные шляхтичи убирались восвояси, и многие из них больше не возвращались на Правобережье. Громя имения и изгоняя оттуда шляхту, Палей в то же время уничтожал старые порядки и феодальную юрисдикцию. На "Палеевщине" действовал свой суд - суд казацкой рады17. Впрочем, здесь не было социального равенства. На территории, контролируемой Палеем, власть и богатства (земельные владения, драгоценности, скот) сосредоточивались в руках казацкой старшины. Рядовые же казаки оказывались от нее в экономической зависимости. Универсалы Палея охраняли владения православных монастырей и церквей, принуждая крестьян отдавать им "во всем послушенство"18. Крестьяне, освобожденные от феодальной зависимости, должны были, хотя и в небольшом количестве, платить натуральные подати или отбывать воинские повинности в пользу "казацкого войска". Но это было гораздо легче шляхетского гнета.
Коронный гетман Речи Посполитой Яблоновский упрекал Палея: "Ты указов моих не слушал в самых важных военных обстоятельствах: в отчинных имениях разных лиц своевольно раздавал становища людям непослушным полка своего; шляхту, их подстарост, товарищество и разных людей многих бил, убивал, мучил, доходы шляхетские побрал, людей из деревень силою сгонял; край целый польский себе в послушание отобрал; меды мои своевольно брал; в имениях моих людей расставлял; письма, ко мне посланные, самые нужные, с разными ведомостями и остерегательствами, по дорогам перехватывал; людей, ко мне идущих за письмами, к себе поворачивал и свои письма им давал; и кто перечтет все твои насилия, преступления, убийства, дела бессудные, непослушания, слова злые?"19.
Г. Грабянка рассказывал, как представляли себе жизнь "Палеевщины" на Левобережной Украине: обосновавшись в Заднепровье, Палей построил там "многие гради", заселил этот край и "яко удельный князь, войска свои охотние" расставил по Полесью, "даже до литовской границы", и для нужд своих собирал десятины с пасек, индукту (сбор за въезд на территорию полка. - В. Ш.) и "всякие приходы", "жил при всех довольствиях, владеючи всем Заднепром до Днестра и Случи, якиби гетман, но не был гетманом"20.
Расширив подвластную ему территорию, Палей в 1688 г. через левобережного гетмана Мазепу открыто обратился к русскому правительству с просьбой, "чтоб великие государи приняли его со всеми войсковыми и жилыми хвастовскими людьми под свою державу"21. Побудительной причиной к такому шагу явилась не только надежда на помощь в борьбе с татарскими ордами и шляхтой, но и глубокая убежденность Палея в том, что вся Украина должна быть воссоединена с Россией. Он хотел видеть Украину единой. Русское правительство готово было пойти навстречу пожеланиям Палея. Вместе с тем оно учитывало, что такой шаг привел бы к резкому обострению и без того сложной политической обстановки на юге. Прошло лишь немного времени после неудачного похода русских войск в Крым. Россия находилась в состоянии войны с Османской империей и готовилась ко второму Крымскому походу. Принятие предложения Палея означало нарушение "Вечного мира" с Речью Посполитой, союзницей России по антитурецкой "Священной лиге". Союз с Польшей (сперва против Турции, а позднее, в Северной войне, против Швеции) явился обстоятельством, мешавшим России тогда же решить этот вопрос. Поэтому из Москвы сообщили: пусть Палей со своими людьми сначала идет в Запорожскую Сечь, побудет там некоторое время, а уж оттуда перейдет на Левобережную Украину22.
Польское правительство не устраивало положение дел в Правобережье. Хелмский каштелян Я. Дружкевич, которому было поручено следить за действиями правобережного казачества, доносил королю, что Палей создал около Фастова удельную область, укрепляет в ней городки, отовсюду собирает людей и претендует на весь край от Днепра до Случи. В 1689 г. польским властям удалось обманным путем захватить Палея. Его посадили в тюрьму, сначала в Немирове, а затем в Каменном городке. К королю явились два палеевских сотника и просили освободить Палея. Король заявил им, что Палей "идти хотел на поляков войною", соединившись для этого с московскими ратными людьми. Находившиеся в то время в Варшаве крымские мурзы просили короля выдать им Палея, чтобы "учинить ему смерть". Но король не рискнул пойти на это. Более полугода пробыл Палей в плену, а затем благодаря помощи казаков ему удалось бежать23.
Вернувшись в Фастов, Палей предпринимал еще более настойчивые меры к положительному решению вопроса о воссоединении территории, освобожденной им от польских шляхтичей, с Россией. Он доказывал московским властям, что не может идти в Запорожье, поскольку у его людей есть семьи и хозяйства, которым сложно сняться с места и тронуться в дальний путь. Из Москвы в 1690 г. повторили сказанное прежде: владения Палея нельзя принять в состав России без нарушения мира с Польшей, пусть сперва идет в Запорожье. Положение Палея становилось все более тяжелым. Польское правительство предпринимало против него регулярные военные действия. Палей, в свою очередь, в 1691 г. осуществил успешный поход под турецкую крепость Аккерман. На обратном пути под Паволочью его встретил отряд, высланный Я. Дружкевичем, чтобы схватить его. Палей решил атаковать первым. Но вражеский отряд не принял боя, ибо состоял из украинских казаков, не пожелавших воевать против своих. Они убили начальствовавшего над ними полковника и перешли на сторону Палея. После этого случая Палей сообщил левобережному гетману, что ему нельзя больше оставаться в польской державе, что татары уже трижды призывали его перейти на их сторону, но он "кроме царского величества никуда не мыслит"24. Оценивая заслуги Палея, постоянно информировавшего Москву о действиях Порты и Крыма, русское правительство неоднократно тайно присылало ему богатые подарки и знамена.
В 1692 г. Палей получил грозное письмо от королевского комиссара Дружкевича: "Из ада родом сын немилостивый! Ты отрекаешься от подданства королю, ты смеешь называться полковником от руки царского величества, ты твердишь, будто граница тебе указана по Случь, ты грозишь разорить польские владения по Вислу и за Вислою. Смеху достойны твои угрозы!.. Учинившись господином в Хвастове, в королевской земле, ты зазнался. Полесье разграбил да еще обещаешь наездом идти на наши города! Смотри, будем бить как неприятеля!"25. В декабре того же года Палей сообщил левобережному гетману, что польские власти грозят разогнать людей его полка, расставленных в Полесье. При этом он настойчиво повторял, что крымский хан предлагает ему 40-тысячное войско в помощь против панов, если только он признает над собой ханскую власть. Но Палей по-прежнему стоял за воссоединение с Россией.
Гетман Левобережной Украины писал в Москву, что Палей "хочет удержать при себе всех людей, которые теперь у него под властью, а в Хвастовщине у него поселилось тысячи три хат, и город Хвастов он хочет удержать за собою, потому, что он его устроил и укрепил". Москва оставалась при своем прежнем решении26. В 1693 г. Палей получил письмо от коронного гетмана. Последний упрекал Палея в том, что его казаки нападают на шляхетские волости и переманивают крепостных в казаки. В то же время коронный гетман разослал универсалы к казакам и мещанам, убеждая их отойти от Палея и избрать себе другого полковника. Вслед за этим Б. Вильга, сменивший Дружкевича на посту королевского комиссара, организовал 29 декабря внезапное нападение на палеевский полк. Однако палеевцы повсеместно отбили атаки врагов и удержали свои позиции. Современник событий, служащий гетманской канцелярии С. Величко записал: Вильга был уверен в том, что новые поселенцы в Фастовщине в страхе перед польскими войсками отступятся от Палея и отдадут его в руки шляхты27. Но его ждало горькое разочарование.
В марте 1694 г. Палей поехал в Батурин к Мазепе, надеясь во время личной встречи урегулировать интересовавший его вопрос. "Жаль мне сильно расстаться с этим местом, - говорил Палей о Фастове, - не только потому, что там много домостройства моего, пространное поле хлебом насеяно, но и потому, что я взял это место пустое и населил не польскими подданными, но от реки Днестра, частик" из Войска Запорожского... Церкви божий украшенные устроил, чего непригоже покинуть"28. Мазепа сослался на нежелание царя нарушить мир с Польшей и посоветовал Палею не раздражать польского короля29. Положение Палея было весьма затруднительным. Ему не оставалось ничего другого, как пойти хотя бы на временное перемирие с королем. В течение всего времени, когда Палей обращался к Москве с предложением воссоединить Правобережную Украину с Россией, Мазепа настойчиво поддерживал ходатайства Палея перед русским правительством. Но усердие гетмана не имело ничего общего с заботой о Палее или Правобережной Украине. Самолюбие Мазепы оскорбляли растущая популярность Палея на Украине и расположение к нему народных масс, а также страх, который наводило одно его имя на татарских мурз и польскую шляхту. Беспокоили гетмана и поступавшие сообщения о том, что казачество обращает свои взоры к Палею, видя в нем не только прославленного воина, но и желанного предводителя. Во время успешных палеевских походов под турецкие городки запорожцы говорили: "Дадим Палею гетманство, вручим ему все клейноты (атрибуты власти. - В. Ш.)..., знает он, как украинских панов прибрать к рукам"30.
И Мазепа решил избавиться от столь опасного соперника, причем он считал, что осуществить это будет легче, если Палей окажется у него в подчинении, Поэтому Мазепа настаивал перед Москвой на принятии Палея с людьми и городом Фастовом в состав Русского государства, а если же это сделать будет невозможно, тогда отдать Палею город Триполье, близ Киева. В крайнем случае Мазепа готов был назначить его переяславским полковником. Поскольку Москва отклонила все эти предложения, Мазепа решил втянуть Палея в какое-либо опасное дело, чтобы у того было меньше шансов остаться в живых. Такой случай вскоре представился. Господарь молдавский обратился к Мазепе с просьбой помочь ему расправиться с его недругом господарем валашским, а если гетман не сможет послать своих казаков, то нельзя ли поручить это дело Палею? Мазепа в послании в Москву настоятельно советовал вовлечь в это мероприятие Палея потому, что есть опасение, "чтоб бусурманы не прельстили его". Из столицы ответили, что такой поход предпринимать нельзя, ибо, по имеющимся данным, в Валахию вскоре вступят большие турецкие силы, и с Палеем может произойти беда. Тогда гетман стал доносить русскому правительству, что Палей собирается перейти на сторону Крыма или окончательно принять сторону Польши. Если это произойдет, предупреждал Мазепа, то на Украине вспыхнут народные волнения. По его словам, Палей хочет оставить Фастов и переселиться в Умань, призвать на помощь татар, воевать и разорять поляков; "опасно, чтобы и этой стороны (то есть Левобережную Украину. - В. Ш.) не разорил, потому что захочет писаться гетманом и с этой стороны козаков переманивать..., надобно заблаговременно размыслить, как с ним поступить? Лучше малую искру загасить, чем большой огонь тушить, особенно для того, чтоб не произвел он в Малой России мятежа и перезовом жителей опустошения"31.
В последующие годы Мазепа стал засылать в Фастов шпионов, которые постоянно следили за действиями Палея. В своих письмах в Москву гетман облыжно обвинял Палея: у него-де бывают "частые присылки от гетмана литовского Сапеги", который якобы приказывал Палею, чтобы тот не ездил к Мазепе в Батурин. В действиях Палея гетман усматривал "некоторую перемену и хитрость". Мазепа советует царю дать указ киевскому воеводе не пускать Палея в Киев со многими людьми, где у него в нижнем городе есть свой двор. Наконец, следующим шагом Мазепы явилось прямое предательство: сначала по отношению к Палею, а затем и ко всему украинскому народу.
3. "Новая Хмельнищина"
В январе 1699 г. между Польшей и Турцией был заключен Карловицкий мир. Обезопасив себя со стороны Турции, Польша стала менее заинтересована в казаках - защитниках ее южных границ. В том же году польский сейм одобрил королевский универсал о роспуске пеших и конных казацких полков на Правобережье. В августе коронный гетман Яблоновский издал универсал "К наказному гетману Самусю, полковникам Палею, Искре, Абязину, Барабашу и вообще ко всем всякого звания казакам", в котором предлагалось очистить занимаемую казаками территорию и распустить полки. Вслед за универсалом в Фастов явились ксендзы и потребовали от Палея сдачи города, на что он ответил: "Я не выйду из Хвастова; я основал его в свободной козацкой Украине; Речи Посполитой до этого дела нет, я же настоящий козак и гетман козацкого народа"32. Ксендзы были посажены в тюрьму, а затем позорно изгнаны из города. Поляки попытались захватить Палея с помощью хитрости, но тщетно. Высланный Яблоновским 4-тысячный отряд в сентябре 1700 г. был разгромлен. Ожидая нападения польских войск на Фастов, Палей заранее расположил часть своих казаков за лесом, а с остальными заперся в городе. Когда неприятель подошел к Фастову, по нему ударили одновременно и казаки, стоявшие в засаде, и находившиеся в городе. Враг был разбит33. По свидетельству современника Е. Отвиновского, Палей продолжал удерживать ранее отобранные у шляхты имения и собирать с них доходы34.
В начавшейся тогда же Северной войне Польша участвовала в качестве союзницы России. Польские войска короля Августа II под напором шведской армии терпели одно поражение за другим. Палей решил воспользоваться этим, чтобы освободить Правобережную Украину из-под шляхетского гнета. В 1701 г. в Фастове собралось совещание, на котором обсуждалась возможность всеобщего восстания на Правобережье. На совещании присутствовали Палей, Самусь, Искра, Абязин и другие военачальники, а также представители крестьян, мещан, православного духовенства и мелкой украинской шляхты. Высказавшись за восстание, совещание обратилось затем с воззванием к православному населению35. Палей тотчас развернул бурную деятельность: он связывается с казаками Запорожья и находит у них горячую поддержку. В "Палеевщину" собираются казаки и беглые крестьяне из-за Днепра, с Волыни и Полесья. За короткое время организаторы восстания немало сделали по подготовке сил и обучению собравшейся в Фастов "голудбы".
В августе 1702 г. в Корсунь и Богуслав в сопровождении вооруженных отрядов явились польские шляхтичи, старосты и управляющие. Тогда полковники Самусь, Искра и оказавшийся в Богуславе пасынок Палея Семашко бросили клич к восстанию. Прибывшие шляхтичи и жолнеры были перебиты. Самусь, избранный наказным гетманом, присягнул на верность России и объявил себя подвластным левобережному гетману. На Правобережье была провозглашена вечная свобода от господ36. Так началось крестьянско-казацкое восстание на Правобережной Украине. Оно охватило всю Подолию. Сюда с разных сторон стекались крестьяне, порой с семьями. К восстанию примкнули и украинские православные шляхтичи. В тылу восставших оказалась сильно укрепленная польскими войсками, но покинутая жителями Белоцерковская крепость. Самусь решил ее взять, отправился туда и приступил к осаде города.
На организованный под Белой Церковью сборный пункт приходили крестьяне, левобережные казаки, заднестровские молдаване, прибыл и 1,5-тысячный отряд палеевых казаков во главе с М. Омельченко, родственником второй жены Палея, ставшим позднее белоцерковским полковником. По польским источникам, к началу октября у Самуся под Белой Церковью насчитывалось до 10 тыс. человек. Однако крепость взять с ходу не удалось. Предстояла длительная осада города. Одновременно необходимо было развертывать дальше начавшееся восстание. В связи с этим Палей принял начальство над войском, осаждавшим Белую Церковь, Самусь отправился с отрядом на Подолию, а Семашко - на Брацлавщину и Побужье, откуда жители присылали делегатов к Палею и просили его принять их под свою защиту. Собравшееся шляхетское ополчение не было достаточно сильным, чтобы преградить путь Самусю. Кроме того, постоянная вражда между магнатами и шляхтой лишила ополчение общего руководства и организованности. Этим воспользовался Самусь. 16 октября он неожиданно напал на польское войско под Бердичевом, разгромил его и взял замок. В бою погибло 2 тыс. жолнеров. Казакам достались богатые трофеи. Затем Самусь направился на Брацлавщину, где соединился с силами Абязина. С помощью местных жителей Самусь легко овладел крепостью Немиров, которую поляки считали ключом к Побужью. Успехи казацких отрядов на территории Киевского и Брацлавского воеводств содействовали быстрому развертыванию всеобщего крестьянского восстания, охватившего Приднестровье и Побужье. Без особого труда были взяты города Бар и Межибож. Отдельные отряды повстанцев появились в окрестностях Каменца, в пограничных районах Волыни и Галиции.
Восставшие крестьяне и мещане расправлялись со шляхтой и управляющими и арендаторами имений, забирали движимое и уничтожали недвижимое имущество, угоняли скот, истребляли документы, предавали огню шляхетские имения и усадьбы. В ходе восстания организовывались отряды крестьян и мещан, называвших себя самусевыми, или палеевыми, казаками. Во главе их становились крестьяне и мещане, присваивавшие себе звания полковников: Ф. Шпак, Карнаух, Дубина, Деревянко, Скорич и др.37. В ходе восстания Самусь трижды обращался к Мазепе с заявлением о том, что Правобережье стремится воссоединиться с Россией. Он просил прислать ему подкрепление и разрешить в случае наступления польских войск перейти с казаками на левый берег Днепра. Мазепа ответил: "Помочи тебе не подам и без царского указа тебя не прийму. Без моего ведома ты начал, и кончай как знаешь по своей воле"38. В Малороссийский приказ Мазепа доносил, что Самусь - человек простой, писать не умеет и едва ли рискнул бы сам начать восстание. Его на это подстрекали, и действует он с чужого совета, а советчиком этим является Палей39. "Бунт распространяется быстро, уже от низовьев Днепра и Буга по берегам этих рек не осталось ни единого старосты", - предостерегал Мазепа. Многие "бегут в глубину Польши и кричат, что наступает новая Хмельнищина"40.
Крупнейшим успехом восставших, несомненно, явилось овладение Палеем в ноябре 1702 г. Белой Церковью - важным экономическим центром и опорным пунктом шляхетского господства на Правобережной Украине. Повстанцы захватили 28 пушек и большие запасы пороха, гранат и свинца. Палей торжественно въехал в крепость в карете, запряженной шестеркой лошадей, как бы подчеркивая этим, что отныне он полковник белоцерковский41. Падение Белой Церкви фактически означало ликвидацию польской власти на Правобережье. Однако магнаты и шляхта не хотели мириться с потерей Правобережной Украины. Начался сбор шляхты Западной и Правобережной Украины "против бунтующих мужиков"42. Не надеясь на собственные силы, шляхта на сейме во Львове решила "нанять крымских татар 25 тыс. себе в помощь" против казаков, а также использовать шведских военнопленных43. Возлагала она надежды и на помощь русского правительства. Русского посла польские вельможи просили, "чтобы царь войско послал на Украину на усмирение казаков..."44. Однако русское правительство отказалось это сделать. Тогда магнаты созвали "посполитое рушение" (общее шляхетское ополчение), к которому присоединились отряды магнатов Потоцкого, Вишневецкого, Любомирского. Во главе этих сил, подкрепленных королевской артиллерией, встал крупный на Украине магнат А. Сенявский. В начале 1703 г. они вторглись в Подолию. Разрозненные, плохо вооруженные крестьянские отряды, не имевшие общего руководства, не представляли собой серьезной военной силы и не смогли противостоять хорошо вооруженному польскому войску. Казаков же - участников восстания - насчитывалось не более 12 тыс. человек. Казацкие и крестьянские отряды были рассеяны Сенявским. В жестокой сече при защите г. Ладыжина погибли Абязин и большая часть его отряда.
Население Правобережья уходило на левый берег Днепра. "Все люди из-под Днепра и Побужья, ничего не удержав на себе от войска польского, таборами с женами и с детьми сюда, к берегу Днестровому, уступают"45. С повстанцами жестоко расправлялись: их сажали на кол, вешали, бросали с большой высоты на острые колья. Жители городов и сел, которые оказывали сопротивление, поголовно истреблялись. По приказу И. Потоцкого, имевшего крупные владения на Украине, у 70 тыс. крестьян - участников восстания - было отрезано левое ухо. Потоцкий, "невинных детей от грудей отнимая, жолнерам велел на колья втыкать и, в яму побросав, огнем душить, женщин, в избы загнав, жечь"46. Шляхтичи были уверены: казаки так наказаны, что "впредь главы столь высоко поднять не смогут, как прежде"47. Однако очаги восстания вспыхивали в различных местах еще и в 1703 и 1704 годах. Эта борьба казачества и крестьянства Правобережья была исторически прогрессивной и закономерной. Украинские земли тяготели "к своему естественному центру", то есть к "объединившимся с Россией малороссийским областям"48.
4. Казацкий батько
В начале 1704 г. Самусь и Искра перебрались на Левобережье и остались там. Только Палей не проявлял желания покинуть Белую Церковь, хотя того требовали и Петр I, и Август II, и Мазепа, угрожавший взять крепость силой49. На эти требования Палей отвечал: "Но я ляхам и никому иному Белой Церкви не отдам, разве меня из нее за ноги выволокут"50. Обращение Петра I к Палею с требованием вернуть Белую Церковь Речи Посполитой было вынужденным: царь должен был уступить настояниям польского короля - союзника России в войне со Швецией. Вместе с тем, зная о популярности Палея и его преданности России, Петр I неоднократно обращался к "конному охотницкому полковнику Семену Палею" с призывом "иметь воинские промыслы всякими мерами над общими неприятели нашими, шведы, где того воинский случай употребляти будет", заверяя его в том, что "милость за такие промыслы впредь и ныне никогда отъемлема от вас не будет"51. Впервые такое предложение Палею участвовать в войне против шведов было сделано в августе, затем - в декабре 1702 г., то есть в разгар восстания на Правобережье. Палей ответил тогда, что рад служить России в борьбе с общим врагом, но не может выйти из Фастова, потому что стоявшие вблизи польские силы тотчас нападут на него, разорят город и перебьют людей52. Третье аналогичное предложение последовало в феврале 1703 года. Наконец, год спустя Палею была послана царская грамота, в которой ему предлагалось выступить против шведов и их сторонников в Польше53.
В середине июня 1704 г. Палей со своими полками подошел к г. Паволочь, где стоял с казацким войском левобережный гетман, который, как указывает Н. И. Костомаров, шел в поход с намерением схватить Палея54. Еще летом 1703 г. Мазепа доносил в Москву: "Палей почал вельми высоко забирать и не так с желательством своим ко мне отзывается, как прежде, а от часу больше к себе гультяев прибирает"55. Гетман задержал присланное Палею из Москвы жалованье и предложил свои услуги, чтобы обманным путем захватить Палея, выманив его из Белой Церкви. В марте 1704 г. Мазепа в письме канцлеру Ф. А. Головину снова настаивал на том, чтобы ему разрешили выманить Палея из Белой Церкви в Киев, схватить его и, "оковавши за караулом, отослати в Батурин", иначе Украине грозит большое зло56. Теперь же, выступив в поход против шведов, Палей стал особенно опасным для Мазепы. Последний на протяжении многих лет был связан с антирусской партией польских магнатов, а с 1703 г. - со шведским ставленником в Польше Ст. Лещинским. Гетман, всячески оттягивая войну со шведами, около полугода простоял на Волыни. Палей, не мирясь с его бездействием, роптал и, выступая перед своими казаками, говорил: "Гетман здесь даром стоит и никакого промысла военного не делает"57.
Мазепа посылал в Москву многочисленные клеветнические доносы на Палея, не брезгуя никакими средствами, лишь бы опорочить его перед русским правительством. Он сообщал Головину, что Палей уже четыре недели находится со своим "товариществом" в лагере "и постоянно пьян"; что он связан с Любомирскими, поддерживавшими в Польше шведскую партию; что этот человек способен склонить украинский народ на польскую сторону. В последующих доносах Мазепа утверждал, что Палей - "человек без совести и гультяйство у себя держит такое же", которое не признает никакой власти "и всегда только к грабежам и разбоям рвется"58. Гетман писал, что еще немного повременит, пока не перехватит письмо от Любомирских к Палею или от него к ним, а "когда будет явная улика в измене, тогда велю за караул его взять"59. Но время шло, а улик не появлялось. Тогда Мазепа вымыслил измену60. Был составлен ложный допрос фастовского арендатора, якобы являвшегося связным между Палеем и Любомирскими. На этом основании Палей и был обвинен в измене. Пригласив его в свой обоз 10 июля, Мазепа уже не отпустил полковника.
Верные Палею люди тщательно готовили его побег в Запорожье. У Межигорского монастыря были подготовлены челны на Днепре. Уманский сотник сообщил об этом гетману за несколько часов до побега. 1 августа Мазепа приказал арестовать Палея. В Белую Церковь на полковнический "уряд" гетман назначил М. Омельченко. Между казаками был распущен нарочитый слух, что Палея оклеветал Самусь, который будто бы роптал, что тот не поделился с ним деньгами, полученными от Любомирских, и донес об измене Палея гетману61. Головину Мазепа писал, что велел Палея держать "за крепким караулом". Отправили в гетманскую резиденцию и Семашко. Имущество Палея было конфисковано62.
Арест Палея без объявления вины и войскового суда вызвал на Украине много нареканий на гетмана. Вот почему, находясь в начале 1705 г. в Москве, Мазепа настаивал перед царем не оставлять Палея на Украине. Более полугода Палей и Семашко просидели в батуринском замке. В марте 1705 г. арестованных доставили в Москву. В конце мая был подписан указ сослать их навечно в Енисейск. Однако по неизвестной причине они не были туда отправлены, и в конце июля последовал новый указ: Палея доставить в сопровождении 10 солдат через Верхотурье и Тобольск в Томск. Местным властям в Томске велено было до царского указа его "держать на постоялом дворе за крепким караулом", выдавать ему государево жалованье "как пристойно по рублю на день, а буде вашим недосмотром он, Семен Палей, бежит и вам быть в жестоком наказании"63. Более трех лет пробыл Палей в сибирской ссылке. Об этих годах его жизни почти ничего не известно. Только фольклор создал поэтический образ Палея, который, "как в диком лесу, слоняется в Сибири".
В ходе Северной войны шведская армия во главе с Карлом XII вторглась на Украину. Мазепа, уже находившийся до того в тайных связях с врагами России, теперь открыто перешел "а их сторону. Гетман лелеял мысль с помощью Швеции отторгнуть Украину от России. И тогда-то русское правительство вспомнило об оклеветанном Палее. Инициатива возвращения Палея из ссылки исходила от Петра I64. 11 ноября 1708 г. он писал московскому коменданту М. П. Гагарину: "По получении сего указу черкаского полковника Палея, которой перед несколкими летами послан по доношению Мазепину в ссылку в Сибирь, вели ныне возвратить и с пожитками ево, которые при нем есть, к Москве. И с Москвы оного пришли к нам, как наискоряя". Через несколько дней царь напомнил о немедленном освобождении Палея ("не мешкав"), распорядившись его "на почте" отправить на Украину. Медлительность в выполнении приказа вынудила Петра I 5 декабря 1708 г. в третий раз заметить Гагарину: "О полковнике черкаском Палее паки подтвержаем вам, дабы оной, как наискоряя, взят был к Москве и оттоль прислан был сюды на почтовых подводах, что весьма нужно надобно; также отпиши к нам, послал ли ты по него, и давно ль, и как чаешь скоро ему быть в Москве"65.
Было предписано прислать Палея в сопровождении дворянина "с превеликим поспешением" в Москву, где держать "во всяком довольстве". Киевский воевода Д. М. Голицын писал в ноябре 1708 г. А. Д. Меншикову, чтобы сосланного "по ложному оклеветанию Мазепы" полковника фастовского вернуть из Тобольска, "понеже здешний народ к нему зело склонен и непрестанно ево напоминает"66. Вот как упомянул о том А. С. Пушкин: "Мазепы враг, наездник пылкий, старик Палей, из мрака ссылки, в Украину едет в царский стан"67... По возвращении из ссылки Палей некоторое время жил в Москве. В марте 1709 г. он прибыл в Воронеж, где был принят Петром I "зело изрядно" и награжден "особливою милостью". 30 марта Палея отправили на Украину.
Новому гетману предписывалось держать Палея "в своей любительнейшей приязни" и использовать его "в нынешних воинских действах..., смотря по тамошнему состоянию"68. 3 июня гетман И. И. Скоропадский издал универсал о возвращении Палею его имущества. С. Палей участвовал в Полтавской битве, вдохновляя казачьи войска на подвиг. "На коне... ездил, побуждая войско, дабы неприятелю сломанному не дали ободритися, пока весма ослабеют и сдадутся". Вместе с русскими войсками преследовал убегавшего к Днепру неприятеля, упорно искал Мазепу69. Сохранилась рукописная книга (находится в фондах Государственной публичной библиотеки УССР), на которой имеется такая надпись: "Року 1709, м-ця юня 27, достана сия книга... под час битвы Полтавской з головним неприятелем нашим, шведом, которую я, раб божий, Симеон Палей, полковник охочекомонний, отбивши от неприятеля шведа под Переволочною..."70. Согласно указу Петра I, Палею повелевалось жить далее в Каневе или поблизости; "и приказать ему быть спокойну, и чтоб никаких гултяев при себе он не держал, и с поляки никаких ссор не вчинал"71. Но Палей все же поселился в милом его сердцу Фастове. В сентябре 1709 г. Петр I выдал Палею грамоту о возвращении ему должности казачьего охотницкого полковника за его; "верность и службу"72. На документах 1709 г. Палей подписывался так: "Его царского пресветлого величества войска Запорожского полковник Охочекомонный и Белоцерковский Семен Палей". Следовательно, Палей командовал одновременно двумя полками. В истории украинского казацкого войска другого подобного случая, по-видимому, не было.
Умер Палей в феврале 1710 года и был похоронен в Межигорском монастыре. "Ой ти, Семене, Семене Палію, ти преславный козаче, за тобою, Семене Палію, та вся Україна плаче...". В этих строках народной думы выражена глубокая скорбь украинского народа по своему славному сыну, "храброму лицарю", неутомимому поборнику воссоединения всех украинских земель в составе России.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Некоторые авторы указывают, что он родился в 40-е годы XVII века. Известно, что в 1677 г. дочь Палея от первого брака Парасковия вышла замуж за А. М. Танского, ставшего впоследствии полковником белоцерковским, а затем киевским ("Архив Юго-Западной России, издаваемый Временною комиссиею для разбора древних актов" (далее - АЮЗР). Ч. III. Акты о казаках. 1679 - 1716. Т. II. Киев. 1868. Предисловие, стр. 64). Если предположить, что дочери было тогда 17 - 18 лет, то к моменту ее замужества Палею было не меньше 36 - 37 лет, то есть он родился не позднее 1640 или 1641 года.
2. Н. И. Петров. Киевская академия во второй половине XVII в. Киев. 1895.
3. С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. Кн. VII. М. 1962, стр. 520.
4. "Сборник летописей, относящихся к истории Южной и Западной Руси, изданный Комиссиею для разбора древних актов". Киев. 1888, стр. 38.
5. Н. И. Костомаров. Собрание сочинений. Т. XVI. СПБ. 1905, стр. 335.
6. "Краткая летопись Малые России с 1506 по 1776 г... Издана Василием Григорьевичем Рубаном" (далее -"Летопись Рубана"), СПБ. 1777, стр. 146.
7. "Русский архив". М. 1866, изд. 2-е, стр. 154 - 155.
8. Там же, стр. 155.
9. "Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными". Т. 8. СПБ. 1867, стб. 6.
10. "Летопись гадячского полковника Григория Грабянки" (далее - "Летопись Григория Грабянки"). Киев. 1854, стр. 239.
11. В. Л. Модзалевский. Малороссийский родословник. Т. IV. Киев. 1914, стр. 30.
12. "Летопись Рубана", стр. 147.
13. С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VII, стр. 507.
14. "Русский архив", М. 1866. Изд, 2-е, стр. 327.
15. С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VII, стр. 493.
16. В. Антонович. Последние времена казачества на правой стороне Днепра. Киев. 1868, стр. 67 - 69.
17. АЮЗР. Т. II, ч. III, N CXII. стр. 184 - 196, 284, 356 - 360.
18. "Труды Черниговской губернской ученой архивной комиссии". Вып. XI. Чернигов. 1915, стр. 158 - 161.
19. С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VII, стр. 521.
20. "Летопись Григория Грабянки", стр. 239 - 240, 241.
21. С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VII, стр. 492.
22. Там же, стр. 432 - 433.
23. "Киевская старина", 1885, июль, стр. 412.
24. С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VII, стр. 493.
25. Н. И. Костомаров. Указ. соч., стр. 499.
26. Там же, стр. 500; С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VII, стр. 507 - 508.
27. "Летопись событий в Юго-Западной России в XVII веке, составил Самоил Величко, бывший канцелярист канцелярии Войска Запорожского" (далее - "Летопись Самоила Величко"). Т. III. Киев. 1855, стр. 132, 225.
28. С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VII, стр. 522.
29. Примерно в то же время Мазепа писал в Москву, что если будет удовлетворена просьба Палея, необходимо немедленно присылать войско на Украину, потому что поляки так этого дела не оставят (С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VII, стр. 520).
30. Там же, стр. 517.
31. Там же, стр. 521.
32. "Dzieje Polski pod panowaniem Augusta II od roku 1696 - 1728". Opisal wspolczesny Erasm Otwinowski. Krakow. 1849, str. 15.
33. "Летопись Григория Грабянки", стр. 240; П. Симоновский. Краткое описание о казацком малороссийском народе и военных его делах. М. 1847, стр. 118.
34. E. Otwinowski. Op. cit., p. 16.
35. АЮЗР. Ч. III, т. II, N CLXVIII. Киев. 1868, стр. 483 - 484.
36. Там же, N CL, стр. 449 - 450.
37. Там же, N CLXXXI, стр. 507 - 508; N CLVI, стр. 457 - 459; N CLXXXV, стр. 520; N CLXXXVII, стр. 522 - 523.
38. Н. И. Костомаров. Указ. соч., стр. 506.
39. С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VIII. М. 1962, стр. 17.
40. Н. И. Костомаров. Указ. соч., стр. 506.
41. В. Антонович. Указ. соч., стр. 134.
42. "Ведомости времени Петра Великого". Вып. I: 1703 - 1707. М. 1906, стр. II.
43. Там же, стр. 15; С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VIII, стр. 18.
44. "Ведомости времени Петра Великого". Вып. I, стр. 21.
45. "Источники малороссийской истории, собранные Д. Н. Бантыш-Каменским и изданные О. Бодянским". Ч. II (1691 - 1722). М. 1859, стр. 40.
46. Н. И. Костомаров. Указ. соч., стр. 515.
47. "Ведомости времени Петра Великого". Вып. I, стр. 57.
48. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 11, стр. 204.
49. "Ведомости времени Петра Великого". Вып. I, стр. 46; "Киевская старина", октябрь 1885, стр. 360; "Источники малороссийской истории". Ч. II, стр. 42.
50. С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VIII, стр. 35.
51. "Источники малороссийской истории". Ч. II, стр. 39 - 40.
52. Н. И. Костомаров. Указ. соч., стр. 507; С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VIII, стр. 18.
53. "Источники малороссийской истории". Ч. II, стр. 39 - 42.
54. Н. И. Костомаров. Указ. соч., стр. 524.
55. С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VIII, стр. 33.
56. Там же, стр. 34: Н. И. Костомаров. Указ. соч., стр. 518.
57. С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VIII, стр. 35.
58. Н. И. Костомаров. Указ. соч., стр. 526.
59. С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VIII, стр. 35.
60. См. "Летопись Самовидца", Киев. 1878, стр. 291; "Летопись Грабянки", стр. 242.
61. Н. И. Костомаров. Указ. соч., стр. 526 - 527.
62. "Реестр всего описанного... имения Семена Палея. Учинен 1704 году, октября 12 дня" ("Летопись Самоила Величко". Т. IV. Киев. 1864, стр. 107 - 132), "1704 года октября 20 дня. Роспись всего от мала и до большова имения Семена Палея", "1705 года, Генв. 15. Роспись присланным от гетмана пожиткам и деньгам полковника Палея" ("Источники малороссийской истории". Ч. II, стр. 43, 52 - 54).
63. Н. И. Костомаров. Указ. соч., стр. 531.
64. Н. И. Костомаров ошибался, когда утверждал, что первым, подавшим мысль об освобождении Палея, был князь Г. Долгорукий, стоявший с войском в Нежине (Н. И. Костомаров. Указ. соч., стр. 667 - 668), ибо Долгорукий говорил о том четырьмя месяцами позднее царя.
65. "Письма и бумаги имп. Петра Великого". Т. VIII, вып. I. М. - Л. 1948, NN 2839, 2873, 2899.
66. Архив Ленинградского отделения Института истории СССР АН СССР, ф. А. Д. Меншикова, к. 10, N 100.
67. А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений. Т. IV. М. - Л. 1950, стр. 290.
68. "Материалы Военно-ученого архива Главного штаба". Т. I. СПБ. 1871, стр. 574, 652, 658.
69. "Летопись Самовидца", стр. 301.
70. "Военно-исторический вестник", 1909, N 1 - 2, стр. 79.
71. "Письма и бумаги имп. Петра Великого". Т. IX, вып. I. М. - Л. 1950, N 3353.
72. АЮЗР. Ч. III, т. II, N CCLXXIII.

Буганов В. И. Канцлер предпетровской эпохи // Вопросы истории. - 1971. - № 10. - С. 144-156.
Вторая половина XVII столетия, являвшаяся кануном реформ Петра I, представляет собой одну из интереснейших страниц отечественной истории. Инициаторы реформаторских попыток и преобразовательных начинаний появлялись тогда в немалом числе, что, конечно, не было случайностью. Среди них: А. Л. Ордин-Нащокин, дипломат и проводник ряда мероприятий во внутренней политике, его преемник по Посольскому приказу А. С. Матвеев, деятель просвещения Ф. М. Ртищев, приближенные к царям бояре Б. И. Морозов и Н. И. Романов, Одоевские и Долгорукие, приказные дельцы Башмаков и Украинцев, приезжие ученые люди С. Полоцкий, братья Лихуды, русские ученые С. Медведев и К. Истомин и другие. Все они в той или иной степени предлагали новые идеи, участвовали в выработке и осуществлении преобразовательных планов. Некоторые из них все еще остаются как бы в тени. К числу последних относится и В. В. Голицын - инициатор отмены местничества в 1682 г., глава правительства царевны Софьи.
Василий Васильевич Голицын вызывает самые противоречивые отзывы у современников и исследователей. "Хитрый политик", "тщеславный временщик", "коварный царедворец", слабовольный и нерешительный человек - таков его облик с точки зрения одних; "великий Голицын", предтеча Петра I, выдающийся государственный деятель конца XVII в. - по утверждению других. В. О. Ключевский считал Голицына "младшим из предшественников Петра", "горячим поклонником Запада", который "шел впереди прежних дельцов преобразовательного направления"1.
Столь противоположные суждения черпаются отчасти из источников, отличающихся, с одной стороны, отрывочностью, с другой - явным субъективизмом. В то же время исследования о жизни и государственной деятельности В. В. Голицына, которые были бы основаны на детальном критическом изучении всех источников, в том числе архивных, еще не написаны. Имеется лишь несколько работ о его крымских походах.
60-е - 80-е годы XVII в., на которые падает наиболее активная деятельность В. В. Голицына, знаменательны многими событиями, оказавшими большое влияние на ход отечественной истории. В области социально-экономической это столетие, к которому В. И. Ленин относит начало "нового периода" русской истории, отмечено зарождением капиталистических отношений; в области политической жизни - становлением абсолютизма. Бурные потрясения "бунташного" века, явившиеся ответом народных масс на ухудшение жизненных условий, оформление крепостничества и насилия правящих кругов, привели в движение огромные массы людей и свидетельствовали о переломном характере эпохи. Происходили явственные изменения в социальной структуре, государственном устройстве, народном самосознании. Трансформация и консолидация сословий феодального русского общества приводили к поляризации классовых отношений. Потребности развития огромной страны, давно вышедшей на международную арену, требовали изменений в государственном устройстве. Процесс дальнейшей централизации, усиления самодержавной власти выражался в падении значения земских соборов и Боярской думы. Возросла роль "ближней", или "комнатной думы", ближайших советников ("временников") царя, столичной бюрократии. Произошло сокращение, а также объединение ряда приказов под управлением одного лица.
Усиление самодержавной власти, роли бюрократии в центре и воевод на местах вызывалось потребностями организации управления на громадной территории и не в последнюю очередь стремлением обуздать социальные низы, как никогда проявлявшие свой протест против существовавших порядков. В том же русле формирования феодальной абсолютной монархии лежат реформы армии и финансов. На смену старому дворянскому ополчению пришли полки нового строя, а налоговая реформа 1679 - 1681 гг. была нацелена на унификацию сбора налогов, шедших прежде всего на содержание войска. Потребности внутреннего развития страны как в экономическом, так и в культурном отношениях, пример Европы, осознание наиболее дальновидными представителями господствующего класса необходимости существенных перемен - все это стимулировало начавшееся движение к новым формам жизни.



Правительница Софья


Копия золотого с изображениями Софьи, Петра и Ивана

Палаты князя Голицына в Охотном ряду
Князь В. В. Голицын родился в 1643 г. (по другим данным - в 1639 году). Род Голицыных был знатного происхождения, а его представители прославились в государственных делах и воинских подвигах. Высокая "порода" давала возможность быть близким к "превысочайшему престолу". Именно поэтому Голицыны нередко жаловались в бояре прямо из стольников, минуя промежуточные чины думных дворян и окольничих. В. В. Голицын начал службу по давно заведенному порядку. Он с отроческого возраста стал появляться при дворе. В разрядах его имя упоминается с 1660 года2. Согласно записке о роде Голицыных, опубликованной Н. И. Новиковым, он находился при дворе с 1658 года. Это не вызывает удивления: дети из знатных фамилий назначались на придворные должности иногда в десятилетнем возрасте. Круг придворных обязанностей юного Голицына был несложен: чашник во время пиров и приемов ("вина нарежал"), возница и ухабничий (дороги-то были разъезженные!) во время поездок царя Алексея Михайловича в подмосковные села Коломенское, Измайлово, Семеновское, Хорошево, Домодедово, к дальним монастырям (Савво-Сторожевский, Троице-Сергиев) и московским (Новодевичий, Донской и др.), а то и просто "на поля тешиться" - на соколиную охоту. Василий Голицын обратил на себя внимание царя. В конце его царствования В. В. Голицын значится в разрядных росписях в числе первых или даже первым среди стольников. В списке стольников, несших 30 января 1676 г. гроб "тишайшего" царя в Архангельский собор3, имя Голицына упоминалось тоже одним из первых.
К концу жизни Алексея Михайловича В. В. Голицыну было 30 лет с небольшим, из них почти 20 лет он нес придворную службу, был свидетелем деятельности ряда государственных лиц, дипломатов, военачальников. Пестрая придворная среда давала молодому и, по отзывам современников, образованному и развитому Голицыну немалую пищу для размышлений и наблюдений. То было время, когда важные события следовали непрерывной чередой. Войны с Польшей и Швецией после воссоединения Украины с Россией, блестящие победы и тяжкие поражения, запутанные ходы дипломатической игры на международной арене, стремление решить сложнейшие вопросы внешней политики, цепь народных восстаний, сопровождавших все царствование "тишайшего", церковный раскол, осознание необходимости и неотвратимости реформ, перестройка военного дела и усовершенствование государственного аппарата, финансов, культурные новшества и постепенно нараставшее общение с Европой - все это и многое другое говорило о том, что огромная страна, давно превратившаяся в важнейший центр международной политики, находилась на переломе, на пути к преобразованиям. Требовались новые идеи и действия, новые люди. Одним из них и явился В. В. Голицын, принявший после смерти царя Алексея Михайловича деятельное участие в преобразовании страны.
В конце 1675 г. в чине стольника В. В. Голицын был послан во главе войска на Украину "для бережения городов" от набегов турок и татар. В помощники ("товарищи") к нему назначили более высокого чином окольничего князя К. О. Щербатого4. А в первый же год правления Федора Алексеевича В. В. Голицын из стольников сразу был пожалован в бояре. В этом новом звании он вновь отправился во главе войска в 1676 г. на Украину, в Путивль с той же целью, что и год назад5.
Его назначения были связаны с обострением отношений России с Турцией и Крымом. С начала 1670 г., когда гетман Правобережной Украины П. П. Дорошенко объявил себя подданным турецкого султана, последний предъявил свои претензии на всю Украину. Русские войска и казаки гетмана Левобережья И. Самойловича противодействовали его притязаниям. Дорошенко, не поддержанный народными массами, в конце концов вынужден был сдаться русским войскам. Это произошло в 1676 г., причем определенную роль в данных событиях сыграл и В. В. Голицын. Еще раньше гетманом всей Украины был провозглашен И. Самойлович, а казаки и русские войска заняли Чигирин. В. В. Голицын обладал на Украине чрезвычайными полномочиями и осуществлял связь между царем и украинскими воеводами. Согласно разрядной справке, составленной позднее, киевский воевода князь А. А. Голицын (его дядя), командующий русскими войсками на Украине князь Г. Г. Ромодановский, гетман И. Самойлович и все воеводы обязаны были о различных "вестях" писать В. В. Голицыну, который сообщал о них царю "с нарочными гонцы". И хотя Дорошенко сдался Ромодановскому, наиболее почетные награды получил Голицын. Его пожаловал царь булавой смещенного гетмана.
В следующем году В. В. Голицын опять нес малороссийскую службу. Но в Чигиринской кампании 1677 г. он ничем особенным не отличился, в то время как Ромодановский и Самойлович громили турецкие и татарские войска у Бужина при переправе через Днепр и под Чигирином. Впрочем, правительственные документы более позднего времени (1684 г.) и тут постарались изобразить Голицына чуть ли не победителем, не говоря уже о том, что он фигурирует в них главным военачальником. На самом же деле, как это можно понять из писем его матери от 1677 г., не Ромодановский у него, а он у Ромодановского был в "товарищах", то есть подчинялся ему6. В неудаче же кампании 1678 г., когда туркам был сдан Чигирин, обвинили Ромодановского7, С 1678 г. по 1680 г. В. В. Голицын возглавлял Владимирский судный приказ8. Возможно, благодаря влиянию Голицына, а также Языковых и Лихачевых в 1679 - 1680 гг. власти приняли некоторые меры по смягчению уголовного законодательства и судопроизводства. Было отменено отсечение рук, ног, пальцев за воровство (правда, только за первичное и вторичное); царские грамоты предписывали также оперативнее решать дела о колодниках, сидевших в тюрьмах9.
В 1680 г. вновь последовало назначение Голицына командующим на Украину. Но активных военных действий турки и татары в то время не предпринимали, так как поняли, что борьба с Россией победы им не принесет. С осени 1680 г. начались мирные переговоры. 13 января 1681 г. был заключен Бахчисарайский мир. Пребывание войска Голицына в 1680 - 1681 гг. на Украине сыграло роль фактора, обеспечившего благоприятный исход мирных переговоров, и при дворе это поставили ему в заслугу10. Положение Голицына упрочивалось с каждым месяцем. Его высокая "порода" и способности, ум и образование, внимание покойного монарха и царствующего правителя, заслуги на придворном, военном и гражданском поприщах делали его, по словам С. М. Соловьева, "представительнее и способнее всех бояр" второй половины 70-х годов11. При царе Федоре Алексеевиче он получил из дворцовых владений большие земельные пожалования (2186 дворов)12. В возвышении В. В. Голицына при Федоре Алексеевиче далеко не последнюю роль сыграло то обстоятельство, что он заявил себя сторонником Милославских, родственников царя по матери. Примерно к тому же времени относится начало его интимных отношений с царевной Софьей, дочерью царя Алексея и Марии Милославской13.
Не все, однако, было гладко в его карьере. Интриги явных и тайных противников, недовольство обойденных вниманием и, несомненно, разговоры о тайной связи князя, человека семейного, имевшего нескольких детей, с одной из царевен постоянно сопровождали Голицына на его пути вверх. Сохранившаяся переписка 1677 г.14 в какой-то мере воссоздает обстановку того времени. Родственники князя или лица, просто рассчитывавшие на его милости, обращаются к нему с просьбами о покровительстве тем или иным дворянам, направлявшимся к нему в полк. Ему сообщают в письмах о царских походах, пожалованиях, служебных назначениях. Мать Татьяна Ивановна (урожденная Стрешнева) и жена Авдотья Ивановна передают семейные новости. Мать, кроме того, пишет об отношении к нему со стороны некоторых влиятельных при дворе бояр, например, князя Ю. А. Долгорукого, к которому она ходила хлопотать по делам сына (о посылке ему дополнительных войск и т. д.), что окончилось, кстати сказать, не очень успешно: Долгорукие и впоследствии относились к Голицыну весьма неприязненно.
В 80-е годы начинается преобразовательная деятельность Голицына. 24 ноября 1681 г., как торжественно объявлялось в соборном постановлении от 12 января 1682 г. об отмене местничества, царь Федор Алексеевич "указал бояром князю Василью Васильевичу Голицыну с товарищи ведать ратныя дела для лучшаго своих государевых ратей устроения и управления". В довольно широком совещании, созванном по этому поводу, участвовали выборные представители от военного командования и служилых дворян. В приговоре объяснялись причины предпринимаемой реформы войскового устройства: в недавних войнах с Россией ее неприятели "показали новые в ратных делах вымыслы". Поэтому необходимо "разсмотрение и лучшее устроение" русского войска, что позволит ему "в воинския времена имети против неприятелей пристойную осторожность и охранение". Что в устройстве русского войска было "пристойным", говорилось в приговоре, то можно оставить без изменения, а то, "которое показалося на боях неприбыльно, пременить на лучшее". Таким образом, предстояло выработать рекомендации по улучшению состояния вооруженных сил страны.
Прошедшие войны с Польшей, Швецией, Турцией и Крымом показали, что русское войско, несмотря на успехи, имело серьезные недостатки. Это относилось к его составу, сочетавшему две системы (старую, поместную, и полки нового строя), к управлению (ратными людьми ведали многие приказы), к денежному и иному обеспечению. Большой вред приносили местнические обычаи: воеводы, посылавшиеся в войска, затевали между собой споры и свары, писали челобитья в Москву, тормозя ведение дел. В. В. Голицын не раз сталкивался с подобными явлениями и в Москве и во время службы на Украине. Как человек наблюдательный, он не мог не задумываться над этим и, вероятно, не раз высказывал царю свои мысли о необходимости реформ в военной области.
В 1679 - 1681 гг. была проведена реформа налогового обложения. Вместо многочисленных мелких сборов вводилась единая подать, так называемые стрелецкие деньги. Реформе предшествовало валовое описание земель в 1678 - 1679 годах. Затем старинный метод сбора подати по сохам заменили взиманием налога с определенного количества дворов. Цель реформы заключалась в упорядочении сбора средств на содержание армии и государственного аппарата. В результате военно-окружной реформы 1680 г. были укомплектованы полки нового строя (солдаты, рейтары и др.). Городовые стрельцы, казаки и пушкари переводились в солдаты. Московских стрельцов оставили в прежнем положении, но переформировали из приказов в тысячные полки во главе с полковниками (до этого они именовались головами). Все ратные люди распределялись по 9 военным разрядам - округам (Московский, Северский - Севский или Большой, Владимирский, Новгородский, Казанский, Смоленский, Рязанский, Белгородский и Тамбовский). Их управление в основном сосредоточилось в трех приказах - Разрядном, Рейтарском и Иноземском, которые с 7 ноября 1680 г. возглавил боярин князь М. Ю. Долгорукий.
Можно думать, что в подготовке и проведении этих реформ в той или иной мере участвовал и В. В. Голицын. Только при таком предположении можно понять его высокие назначения по военному ведомству и активную деятельность в качестве руководителя военного совещания 1681 г., которая поставила князя во главе очередной реформы. Совещание просило царя "для совершенной в его государских ратных и в посольских и во всяких делах прибыли и лучшего устроения" отменить местничество в полках и посольствах, приказах и городах, "никому ни с кем впредь розрядом и месты не считаться и розрядные случаи и места отставить и искоренить, чтобы впредь от тех случаев в его государевых ратных и во всяких делах помешки не было". 12 января 1682 г. Боярская дума, высшее духовенство и выборные собрались на земский собор. Челобитье участников совещания по указу царя "объявил" В. В. Голицын. Затем с обоснованием решения об отмене местничества выступили царь Федор и патриарх Иоаким. Собор порешил: "Да погибнет во огни оное, богом ненавистное, враждотворное, братоненавистное и любовь отгоняющее местничество и впредь да не воспомянется вовеки!" Тут же в печах, стоявших в сенях царской передней палаты, были сожжены разрядные книги, в которых нашли отражение местнические нормы. Среди подписавших приговор был и В. В. Голицын15. Руководящее участие в уничтожении местничества выдвинуло его в ряд видных деятелей отечественной истории феодального периода. Будучи представителем одной из знатнейших в России фамилий, он возглавил борьбу с местничеством, столетиями являвшимся опорой его сородичей в борьбе за фамильную честь. Этот факт свидетельствует о том, что В. В. Голицыну была свойственна определенная широта взглядов, способность критически взглянуть на отживавшую старину и понять необходимость нового.
Следует обратить особое внимание на такое известие в источниках: созванный в конце 1681 г. земский собор предполагал рассмотреть и "ратные и земские дела". Выборные представители от городов и уездов ("двойники") должны были заняться разрешением вопросов об экономических нуждах государства, упорядочением податей и сборов с населения. Но собору, одобрившему отмену местничества, военную реформу и (после смерти царя Федора) избрание на престол Петра, не удалось заняться экономическими и финансовыми вопросами. Пришедшие к власти Нарышкины тотчас распустили "двойников" по домам16.
Мыслями об улучшении государственного устройства страны и управления ее обширной территорией отчасти руководствовались инициаторы проекта реформы 1681 г., которая предусматривала создание в стране ряда наместничеств - крупных административных областей. Смысл этой реформы перекликался с централизаторскими идеями, лежавшими в основе налоговой и военно-окружной реформ конца 70-х - начала 80-х годов XVII века. Правда, из-за противодействия церкви, в первую очередь патриарха Иоакима, эта реформа, предполагавшая усиление подчинения церкви светской власти, не была проведена в жизнь. В. К. Никольский, специально исследовавший этот вопрос, считает, что подобный проект шел от "полонофилов" - Голицына, Языкова, Лихачева и др., против же проекта выступил филоэллин - патриарх Иоаким17. Идеи проекта 1681 г. впоследствии были осуществлены в иной форме Петром I, в правление которого появились новые административные единицы в виде губерний, а влияние церкви было ослаблено.
Восстание, развернувшееся в Москве в 1682 г.18, сыграло решающую роль в судьбе В. В. Голицына. Победа народного движения привела к перестановке политических сил. Отстранение Нарышкиных и их сторонников, стоявших у власти после смерти царя Федора, сделало хозяевами положения их противников. По требованию победителей первым царем стал царевич Иван - единоутробный брат Федора и царевны Софьи, которая была объявлена регентшей. Петр считался вторым царем. Партия Милославских во главе с Софьей и Голицыным поспешила воспользоваться создавшейся обстановкой. Правящим лицом фактически оставалась Софья, а В. В. Голицын с 17 мая получил в управление Посольский приказ и объединенные с ним Новгородскую, Владимирскую, Галицкую, Устюжскую четверти, Малороссийский и Смоленский приказы. С 20 декабря того же года к ним были добавлены Иноземский и Рейтарский19. Другие приказы также возглавили сторонники Софьи и Голицына. Некоторые иностранцы называли В. В. Голицына в то время "правителем" России. Несомненно, он принял непосредственное участие в разработке и осуществлении плана подавления "смуты"20, являясь главнокомандующим дворянским войском, собранным в Троице-Сергиевом монастыре и вокруг Москвы для борьбы с восставшими. При раздаче наград за "Троицкий поход" его отличили перед остальными. Если другие бояре получили по 100 руб. и по 250 четвертей земли из поместья в вотчину, то Голицын - 150 руб. и 300 четвертей. А 19 октября того же года его пожаловали самым почетным в те времена титулом: "Царственныя большия печати и государственных великих посольских дел сберегатель, ближайший боярин и наместник Новгородский"21. Многие лица ищут его покровительства. Иностранные дворы в своих внешнеполитических действиях учитывают мнение русского "канцлера", дают указания своим представителям в Москве выяснить его мнение по тем или иным интересующим их вопросам.
Русское правительство явно заботилось о прославлении имени Голицына. В 1682 г. в Чернигове была выпущена (очевидно, как полагает М. М. Богословский, по желанию Софьи) аллегорическая гравюра художника Тарасевича, прославлявшая воинские подвиги Голицына. В верхней части гравюры изображена в виде богоматери сама Софья (на груди двуглавого орла), в левой руке она держит щит, правей мечет громы на татарское войско, которое обращается в бегство, побиваемое всадником - Голицыным22. На этой же гравюре помещено изображение князя в овале, по краям которого выписан его титул. Перед нами - знатный боярин в пышной одежде, в его правой руке - булава (по-видимому, та, которая была пожалована ему царем Федором после низложения гетмана Дорошенко). Судя по рисунку, князь уже в те годы, когда ему было около 40 лет, отличался некоторой полнотой, не производившей, впрочем, отталкивающего впечатления. Его фигуре и лицу были свойственны величавость, сановность. Все это сглаживалось мягкостью и как бы интеллигентностью облика. Перед нами - незаурядный человек, склонный к размышлению, познанию. Но заметно (при всей возможной условности тогдашнего портретного жанра), что князь не отличался сильным, волевым характером...
Голицын получал богатые пожалования от царствующих особ: земли, крестьян, дорогие одежды, драгоценную посуду. В 1684 г. была составлена правительственная записка о его службах и заслугах перед царями с 1675 года23. Во время посещений царским двором подмосковных сел и монастырей он сопровождал царей и Софью. Разряды ставили его имя вторым, вслед за более солидными по возрасту боярами князем Я. Н. Одоевским, П. В. Шереметевым, а чаще всего после имени его дяди князя А. А. Голицына, отца князя Б. А. Голицына, известного позднее сподвижника Петра I. Иногда он назывался первым среди прочих бояр24. Рядом с именем В. В. Голицына появляется и имя его сына - сначала комнатного стольника, затем (примерно с 1687 г.) боярина А. В. Голицына. Этот не достигший и двадцатилетнего возраста юноша становится помощником отца в управлении находившимися в его ведении девятью приказами25.
Имя В. В. Голицына в качестве первого министра правительства Софьи связано прежде всего с мероприятиями в области внешней политики. Современники, особенно иностранные представители, имевшие дело с ним как с главой внешнеполитического ведомства, отмечали в Голицыне ум, образованность, приветливость, умение обходиться с людьми, большие государственные способности, искусство в ведении переговоров. Если некоторые историки XIX в. (Н. Г. Устрялов и др.) нередко писали о талантах В. В. Голицына в несколько ироническом смысле, то другие (например, В. О. Ключевский и ряд советских исследователей в последнее десятилетие) более справедливы к нему, отдавая дань его заслугам перед Россией.
С приходом В. В. Голицына к руководству внешней политикой иностранцы, и не без оснований, связывали изменения в стиле работы Посольского приказа: отход от старых порядков, освященных обычаем, установление более свободной атмосферы в общении русских с иностранцами, упразднение ряда утомительных формальностей, которые имели место ранее. Становились обычным явлением личные встречи и переговоры, аудиенции, секретные совещания, банкеты, частные визиты. Это было заметным шагом вперед в дипломатической практике. Подобная тенденция получила затем еще большее развитие в правление Петра I26. Голицын и его помощники искусно вели дела, соблюдая достоинство своей страны. Обходительный и тактичный с иностранцами, он требовал того же и от них. В годы пребывания В. В. Голицына на посту "канцлера" значение Русского государства в экономическом отношении тоже усилилось, значительно расширилась его территория, возросли внешнеполитические успехи. Эти и другие факторы обусловили огромный рост престижа России на международной арене. Западноевропейские дипломаты внимательно следили за акциями московского двора, учитывали их в своих планах, старались привлечь Россию на свою сторону.
Из трех важнейших внешнеполитических проблем России XVII в. (балтийская, украинско- белорусская и турецко-крымская) в правление Софьи наиболее важной, пожалуй, была проблема отношений с Турцией и Крымом. Татары и турки совершали опустошительные нападения на южные русские земли, постоянно угрожали Украине. Заключение Бахчисарайского мира 1681 г. отнюдь не сняло эту постоянную угрозу. В украинских делах главной заботой В. В. Голицына являлось удержание за Россией Киева. Не все было гладко в отношениях с гетманом Самойловичем. Во времена Чигиринских походов второй половины 70-х годов тот однажды, во время жаркого спора Ромодановского с Голицыным, открыто встал на сторону первого. С тех пор между Голицыным и Самойловичем установились неприязненные отношения. Русская дипломатия прилагала в середине 80-х годов настойчивые усилия к тому, чтобы обезопасить позиции России на северо-западе - в отношениях со Швецией. Вскоре после событий 1682 г. в Швецию и Польшу были направлены посольства с предложением подтвердить ранее заключенные договоры - Кардисский мир 1661 г. и Андрусовское перемирие 1667 года.
Весной 1684 г. в Москву прибыло шведское посольство во главе с К. Гильденстерном. Русскую делегацию на этих переговорах возглавил В. В. Голицын. 22 мая 1684 г. условия Кардисского мира были торжественно подтверждены. Переговоры с Польшей носили более длительный характер. Они тянулись в течение 70-х и первой половины 80-х годов. Польские магнаты требовали возврата Речи Посполитой Киева и Левобережной Украины. Вместе с тем грозная турецкая опасность диктовала необходимость объединения усилий России и Польши в борьбе с общим врагом, установления тесных контактов. Помощи со стороны России в борьбе с турецкой агрессией искали также Австрийская империя и Венеция. Их усилия поддерживали Швеция и Голландия. В 1684 г. послы Яна Собеского и затем австрийского императора, приславшего личное послание В. В. Голицыну, убеждали русскую сторону вступить в "Священную лигу" против Турции и Крыма (в лигу входили Австрийская империя, Польша, Венеция и папа римский). По требованию В. В. Голицына генерал П. Гордон составил подробную записку с обоснованием необходимости выступления против Крымского ханства. Он писал, что это дело не представляет больших затруднений, и нимало не сомневался в победе. Однако переговоры не привели тогда к успеху.
В начале 1686 г. Москва встречала пышное польское посольство во главе с К. Гжимултовским и литовским канцлером М. А. Огинским. Русскую сторону возглавлял В. В. Голицын. Переговоры носили сложный характер. В их ходе проявилось мастерство главы русского дипломатического ведомства. И посольские документы, и свидетельства иностранцев (Келлер, иезуит Вота и др.), наблюдавших за этими переговорами, свидетельствуют о том, что "посольских дел сберегатель" и его помощники обладали высоким дипломатическим искусством. Они опрокинули тайные намерения польских и австрийских послов и, несмотря на их интриги и инсинуации, упорно, с большим умением и достоинством защищали интересы России. 6 мая 1686 г. между Польшей и Россией был подписан "Вечный мир". Этот договор означал крутой поворот во внешней политике обеих стран: от вражды, приносившей вред обоим народам на протяжении многих столетий, они согласились перейти к отношениям дружбы и выступить против общего врага.
Заключение договора было серьезным успехом Голицына. Согласно условиям договора, за Россией оставались Левобережная Украина, а на Правобережье - Киев, Триполье, Васильков, Стайки; кроме того, Северская земля и Смоленск с окрестностями. Россия обязывалась выступить против Крыма, разорвав мир с султаном и ханом, заплатить Польше 146 тыс. руб. за Киев. В договоре имелось и такое условие: православные в польских владениях не должны подвергаться преследованиям со стороны католиков и униатов28. За успешное окончание переговоров В. В. Голицын был щедро вознагражден, получив ценные подарки, вотчину в Белогородской волости Нижегородского уезда "с селы и с деревнями, со крестьяны и бобыльми, и с пашнею, и со всеми угодьи"29.
Но Голицын знавал не только взлеты, но и падения. Так, согласно условиям "Вечного мира", Россия начала подготовку к войне против Крыма. Голицын, разумеется, понимал всю сложность подобного предприятия. Еще в ходе переговоров с Польшей он обращал внимание на огромные трудности предполагаемого похода (тяжесть перехода по безводной и безлюдной степи, сложность обеспечения войск продовольствием и фуражом). В 1684 г. он оставил без последствий предложение П. Гордона об организации похода в Крым. Однако после заключения договора с Польшей надо было переходить к выполнению обязательств. Как только крымский хан узнал о "Вечном мире", его отряды тотчас появились на Украине. Началась более активная подготовка к крымскому походу. Возглавил войско В. В. Голицын. Если верить Невилю, князь согласился на это под нажимом придворных и с "великим неудовольствием"30. Недоброжелатели Голицына, которых было немало, затеяли против него коварную интригу. Позднее, в письмах, присланных в Москву во время похода, Голицын наказывал дьяку Шакловитому следить за происками своих врагов при дворе, прежде всего М. А. Черкасского. Предполагалось, что в крымский поход отправится 100- тысячное войско, а расходы составят огромную по тем временам сумму - 700 тыс. рублей31. Однако на места сборов полков многие ратники не явились. Роптали московские люди (стольники, стряпчий, дворяне и жильцы), записанные в Большой полк В. В. Голицына.
Русское войско - полки Большой (В. В. Голицын), Новгородский (А. С. Шеин), Рязанский (В. Д. Долгорукий), Севский (Л. Р. Неплюев) - формировалось весной 1687 г. в Ахтырке, Сумах, Хотмыжске, Красном Куте. Затем полки выступили на юг. Войско шло прямоугольником в две версты длиной и более версты шириной. У реки Самары к нему присоединились казаки И. Самойловича (примерно 50 тыс.). Общая численность армии достигла, таким образом, 100 тыс. человек. Тем временем донские казаки во главе с Ф. Минаевым разбили татарский отряд у реки Овечьи Воды. Другое поражение нанес крымцам посланный Голицыным генерал Г. И. Косагов. Сражение произошло на Днепре, у урочища Каратебень. 13 июня 1687 г. войска Голицына переправились через реку Конские Воды и стали лагерем невдалеке от Днепра, в урочище Большой Луг. Отсюда они увидели густые облака дыма, застилавшие горизонт с юга. Горела подожженная татарами степь. Главнокомандующий собрал военный совет, на котором было решено продолжать поход. Но войско, вышедшее из Большого Луга, продвинулось за двое суток только на 12 верст. Повсюду дымилась степь. От жажды, зноя и голода страдали люди и лошади. На третий день, когда подошли к пересохшей речке Янчокрак, хлынул дождь. Все возликовали, но скоро снова впали в уныние: впереди лежала степь, покрытая золой, без травы. Лошади падали от бескормицы, у воинов подходили к концу запасы продовольствия. До Крыма оставалось еще 200 верст. Вновь созванный военный совет вынес решение возвращаться в Россию. Для прикрытия отступления и защиты Украины и Польши от татарских набегов Голицын направил 40-тысячное войско во главе с Л. Р. Неплюевым и гетманским сыном Г. Самойловичем. Они вместе с ратниками Косагова должны были идти к Казыкермену. Между тем в военном лагере поползли слухи об измене И. Самойловича. Часть старшины во главе с генеральным есаулом И. С. Мазепой обвиняла гетмана в нежелании воевать с Крымом. Такой оборот дела послужил поводом для того, чтобы избавиться от неугодного царскому двору и лично Голицыну гетмана, который вместе с другой частью старшины выступал против мира с Польшей и в тот момент против войны с Турцией и Крымом. Собранное Голицыным совещание представителей украинской старшины сложило власть с Самойловича. Булаву вручили Мазепе.
Русское войско двинулось восвояси. Итак, поход окончился неудачей. Обычно считают, что причины ее крылись в плохой подготовленности, слабости и нерешительности командования, в первую очередь Голицына. Сыграли свою роль разногласия среди украинской старшины и в польской правящей верхушке. Польская армия под Каменцем бездействовала, и совместного выступления, на чем настаивало русское правительство, не получилось. Нельзя упускать также из виду, в сколь неблагоприятных условиях проходил поход32. Те, кто возлагает всю вину за его неудачу на Голицына, забывают о некоторых важных моментах. Разумеется, поход оказался безрезультатным. Но можно ли было рассчитывать на серьезный успех в обстановке, которая сложилась в те годы? Многие государственные деятели, и в первую очередь сам Голицын, понимали сложность борьбы с Крымом, получавшим весьма ощутимую поддержку от Турции. На активное ведение военных действий против турецко-татарской агрессии в русской казне не хватало средств. К тому же Голицын опасался, что в его отсутствие противники захватят власть в столице. Боялись в московских придворных кругах и народных восстаний, а потому не решались надолго отвлекать воинские силы. Не лишено основания предположение, что предпринятый поход имел целью лишь разведку на будущее и вообще не преследовал широких задач в военном плане. Он должен был также продемонстрировать верность долгу союзника: посылка Неплюева на Днепр это и показывала. А правительство Софьи к тому же постаралось изобразить победой не достигший главной цели поход. Голицын получил богатые подарки. Ему устроили в Москве пышную встречу33. В 1688 г. подготовка к новому походу в Крым носила уже более тщательный характер. При впадении реки Самары в Днепр была построена Новобогородицкая крепость - опора будущих военных действий, использовавшаяся для обороны Украины от набегов татар. Там расположили гарнизон, боеприпасы и продовольствие. Поход начался ранней весной 1689 года. Вся тяжесть войны легла на Россию, которая вступила в нее, не получив ощутимой поддержки "Священной лиги" (Польша и Австрия вели в то время сепаратные переговоры с Турцией и Крымом). На этот раз было собрано 150-тысячное войско, которое от Новобогородицкой крепости направилось на юг, к Перекопу. Там его ожидали отряды хана примерно такой же численности или несколько большей.
15 - 16 мая на пути в урочище Зеленая Долина (к северу от Перекопского перешейка) и 17 мая около Черной Долины, у Каланчака, произошли сражения. Татары потерпели поражение и укрылись за Перекоп. 20 мая войско Голицына подошло к Перекопу. Но вместо штурма его сильных укреплений последовали... переговоры с крымским ханом. На следующий день русские отступили: несомненно, Голицын убедился, что завоевание Крыма, которое Гордон и другие советники считали легким делом, оказалось задачей непосильной. К тому же активизировались противники Софьи и Голицына в правящей верхушке. В 1689 г. правительство попало, по существу, в безвыходное положение, и второй поход на Крым был лишь попыткой расшевелить поляков и австрийцев. Но те продолжали бездействовать и вели сепаратные переговоры с Турцией. Голицын, получив полномочия не только сражаться с крымцами, но и мириться с ними, если это возможно, выбрал второе, тем более, что то же самое делали союзники России. Спеша возвратиться в столицу, где все сильнее разгоралась борьба двух придворных партий за власть, и боясь потерять ее, Голицын в то же время планировал переговоры и заключение мира с Крымом, но не успел это сделать.
Крымские походы в условиях 1680-х годов вряд ли могли окончиться победой. И все же они сыграли немалую роль. Хотя угроза границам России с юга не была ликвидирована, походы показали, что силы Крыма и Турции слабели. Отвлекая на себя отряды крымских татар, Россия оказала помощь Польше, Австрии и Венеции в их войне с Турцией. Экспансия турок в Европу была прекращена в значительной степени благодаря действиям России: они, в частности, облегчили операции венецианского флота против турок34. Крымские походы лежали в русле усилий России решить насущные вопросы внешней политики. Их следует считать предшественниками азовских походов Петра I. И те и другие - звенья единой цепи мероприятий, цель которых - окончательное разрешение крымской проблемы. В целом заключение "Вечного мира" с Польшей и крымские походы явились главными событиями во внешнеполитической деятельности Голицына. Конечно, на посту главы посольского ведомства он занимался и многими другими делами: повседневной службой в приказе и царском дворце, организацией и отправкой посольств в зарубежные страны, приемами и переговорами с иностранными представителями, ознакомлением с донесениями послов и ответной почтой.
Менее заметный след в отечественной истории оставили мероприятия правительства Софьи - Голицына в области внутренней политики. Это правительство оказалось у власти в ходе восстания 1682 г., с которым сумело справиться, опираясь на дворянство. Такая классовая ориентировка определяла сущность внутренней политики правительства: с одной стороны, щедрые пожалования дворян землями и деньгами по разным случаям в течение 1680-х годов, расширение их прав по распоряжению поместьями и фактическое признание за ними права наследования поместий (указ 1684 г.), выполнение требований дворян о сыске беглых, попытка валового описания и межевания земель; с другой - меры против участников восстания 1682 г., исключение из стрелецких полков крестьян и холопов и возвращение их прежним владельцам, возобновление крепостных актов, уничтоженных восставшими в мае 1682 г. жестокие преследования раскольников по всей стране. Эта ярко выраженная крепостническая политика не исключала мероприятий, имевших целью хоть немного облегчить положение некоторых категорий населения. Таковы указы о снижении наказаний (например, по одному из них вместо смертной казни за "возмутительные слова" назначались битье кнутом и ссылка, по другому - мужеубийц повелевали не закапывать в землю, а отрубать им голову; по третьему - ограничивались бесчинства заимодавцев по отношению к должникам и т. д.). Но все эти указы носили частичный характер и, пожалуй, более декларативный, чем реальный.
Культурные новшества тех лет тоже позволяют говорить о них как о событиях предреформенного времени. Появились Славяно-греко-латинская академия (1687 г.), школы; распространялась грамотность среди дворян, церковников и горожан. Вообще для социальных верхов столицы 80-х годов XVII в. свойственна была в определенной степени атмосфера тяги к просвещению, знаниям. Этому способствовал и глава правительства В. В. Голицын. Его богатый дом в Охотном ряду отличался не только изысканной роскошью внутреннего убранства. Князь имел большую библиотеку на русском и иностранных языках (латинский, немецкий, польский). Здесь были книги по богословию, философии, истории, военному делу, грамматике, гражданскому управлению и др. Голицын сам имел отношение к появлению исторических трудов. Вероятно, вскоре после заключения "Вечного мира" в Посольском приказе был составлен извод "Нового летописца" 1630 г. с продолжением по 1686 г.; в него включен полный текст этого мирного договора. Л. В. Черепнин не без оснований предполагает, что инициатива его составления принадлежит главе Посольского приказа: новый свод должен был послужить прославлению успехов внешней политики России и лично Голицына35.
В исторической литературе много говорится о "западничестве" Голицына, его веротерпимости по отношению к иностранцам, представителям иных религиозных течений, к которым православная церковь относилась весьма отрицательно. Так, патриарх Иоаким не раз выступал против присутствия иноземных офицеров в русском войске во время крымских походов. Голицын же не опасался привлекать их на службу и прислушивался к их советам. Генерал П. Гордон и Ф. Лефорт (полковником его сделал В. В. Голицын) - активные участники крымских походов, советники главнокомандующего, к которым он относился с большим уважением. Они, как и другие военные-иностранцы (Гулиц, фон Менгден и др.), стали впоследствии сподвижниками и сотрудниками Петра I. Голицын глубоко интересовался тем, что происходило в Европе. Не без пользы для себя и страны общался он с иноземными дипломатами, проявлял внимание к ученым спорам на богословские темы, которые велись в Москве между сторонниками латино-польского влияния и приверженцами ортодоксальной греческой церкви, и скорее был склонен поддержать первых, но предпочитал открыто это не высказывать. Его терпимость к польско-латинскому влиянию не носила характера резко выраженной тенденции, ибо в основном Голицын оставался в рамках православия.
В делах внутренней политики и просвещения заметны некоторые шаги правительства Софьи и Голицына навстречу будущим преобразованиям (например, указ 1687 г. о поместьях, который предвосхищал в какой-то степени петровский указ о престолонаследии, отразивший стирание граней между вотчиной и поместьем; усиление мер против раскольников, беглых крестьян и холопов; культурные начинания и стремление к сближению с Западом)36. Голицын, по меткому замечанию В. О. Ключевского, больше, однако, мечтал, чем действовал37. Это в полной мере сказалось и в известном его проекте реформ, о котором одни исследователи упоминают вскользь, не принимая его всерьез, другие, наоборот, пишут как о целой системе взглядов государственного деятеля России конца XVII века. Проект известен только в изложении Невиля - автора, реальное существование которого (как и проекта реформ) нередко подвергалось сомнению38. Но после работы А. И. Браудо39 они как будто исчезли. В. О. Ключевский, а из позднейших исследователей М. Я. Волков определенно считают проект реально существовавшим, но никогда и нигде официально не рассматривавшимся40.
Как свидетельствует Невиль, Голицын для упорядочения дел в государстве, в частности в целях лучшего устройства войска и финансов, планировал освобождение крестьян и предоставление им земель, которые они обрабатывали. Крестьяне, по словам Голицына, представлявшие в русской армии бесполезные "полчища", возвратились бы к своим полям, остававшимся необработанными, когда землепашцев призывали на войну. Освобожденные крестьяне вносили бы умеренную подушную подать, увеличив тем самым доходы государства более чем вдвое. Это дало бы средства для содержания постоянного войска из дворян. Хотя Невиль и не говорит прямо, но, несомненно, подразумевает мысль Голицына, когда пишет, что у дворян отбирают крестьян и земли, взамен же они получают жалованье, вероятно, достаточно высокое. "Намерением Голицына, - заключает Невиль, - было поставить Московию на одну ступень с другими государствами. Он собрал точные сведения о состоянии европейских держав и их управлении..." В связи с этим, возможно, не лишено оснований предположение М. Я. Волкова о том, что мысль об освобождении части крестьян и изъятии у дворян части земель была заимствована В. В. Голицыным из государственной практики Швеции, где в 1680 и 1682 - 1683 гг. появились законы о проведении редукции (изъятие у феодальной аристократии государственных земель)41.
Эти предложения, одни из которых получили частичное или в другой форме осуществление при Петре I (образование регулярной армии, введение подушной подати), другие - спустя почти два столетия (освобождение крестьян), представляют собой наиболее смелый и прогрессивный проект реформ, если, конечно, он существовал в действительности. Такой проект мог бы сделать честь государственному деятелю не только следующего, XVIII, но и XIX столетия. Разумеется, в рассуждениях Голицына на эти темы было много мечтательного, явно нереального для того времени. Нельзя упускать из виду самое главное: при всех его реформаторских устремлениях и выдающихся личных качествах как государственного деятеля, обладавшего известной широтой и смелостью взглядов, он прежде всего был сыном своего класса. В качестве главы правительства Софьи Голицын опирался на дворянство и проводил угодную ему политику. При нем дворяне получили немало земель и крестьян, которых он как будто планировал освободить. Да и сам Голицын существенно увеличил свои владения, причем не сохранилось никаких данных, которые свидетельствовали бы, что он стремился освободить своих крестьян или как-то облегчить их участь. Более того, князь сыскивал и возвращал владельцам беглых крестьян, будучи в 70-х годах на службе в украинских землях. В его же правление был организован сыск беглых по всей стране42.
Тем не менее реальная обстановка, потребности страны, которая находилась на историческом переломе, требовали новых идей и преобразований. Это было велением времени, и Голицын, если верить приведенным у Невиля данным, чутко реагировал на возникавшие требования жизни и смотрел далеко вперед. Голицын так и не успел оправиться после неудачи второго крымского похода и, возможно, приступить к некоторым преобразованиям, которые вывели бы страну на новые рубежи. Человек умный и проницательный, он не мог не понимать, что его положение было неустойчивым. Не отличаясь решительностью характера, он не давал твердого отпора своим противникам, не использовал своей власти в полной мере и часто прощал врагов, что было не в духе эпохи. А они становились все настойчивее, открыто выступали против распоряжений правительства, подсмеивались над царем Иваном и его сторонниками. Донос и клевета вообще процветали при дворе. Интриги являлись средством борьбы за власть. Нерешительность Голицына объяснялась (помимо личных особенностей характера) прежде всего отсутствием прочной поддержки в кругах дворянства. Не желая прибегать к крутым мерам против своих противников, Голицын познал их действие на самом себе. Такова была логика борьбы за власть, в которой этот, выражаясь языком XIX в., мечтательный и либеральный интеллигент хотел выступать миролюбиво, насколько это было возможно, и в "белых перчатках".
Софья, Голицын и их сторонники видели, что рано или поздно встанет вопрос о переходе реальной власти к Петру. Поэтому они лихорадочно пытались укрепить свое положение. С 1686 г., после "Вечного мира", Софью начали упоминать в официальных грамотах рядом с именами обоих царей. Она стала появляться с ними на всех церемониях, приучая народ к своей особе. Отпечатали ее портрет, на котором художник (тот же Тарасович) изобразил ее в короне и со скипетром в царском одеянии (этот портрет был скопирован и распространялся в Голландии). Но идею о венчании Софьи на царство осуществить не удалось: не поддержали стрельцы. Вынашивалась как будто также мысль о женитьбе Голицына на Софье. Но Голицын уже был женат, имел детей, "которых, - утверждал Невиль, - он любил более, нежели детей, прижитых с царевною, которую он любил лишь как виновницу своего величия". Но Софья все-таки, продолжал Невиль, сумела его уговорить, чтобы он упросил свою жену уйти в монастырь. А поскольку мешали и цари, она убеждала его согласиться на их убийство. Князь, "более тонкий политик, нежели влюбленный", не согласился с этим, "представил ей весь ужас этого замысла", исполнение которого навлечет на них всеобщую ненависть. Он предложил свой план: женить царя Ивана, а если тот окажется неспособным иметь детей, подобрать для его жены любовника. Появление наследника отодвинет на задний план Петра, которого можно будет потом заставить постричься или избавиться от него другим способом. Царя же Ивана можно принудить признаться, что не он был отцом родившегося наследника. Софья и ее фаворит будут править до смерти Ивана, после чего престол перейдет к ним, к тому времени уже вступившим в брак43.
В этих сообщениях много фантастичного. Невиль, вероятно, передает всякие слухи, ходившие по Москве. Помимо всех этих известий о детях Голицына и Софьи, которые нельзя не признать вымыслом, нужно иметь в виду, что Голицын едва ли мечтал соединиться браком с Софьей, отличавшейся скорее не красотой, а умом и макиавеллевскими талантами, если верить современникам. Предчувствуя свой закат, Голицын сетовал (по показанию одного из привлеченных к следствию в 1689 г.): "Жаль, что в стрелецкий бунт (восстание 1682 г. - В. Б.) не уходили царицу Наталью с братьями, теперь бы ничего не было"44. Но он не принял активного участия в осуществлении подобных замыслов во время так называемого заговора Шакловитого в 1689 году. Падение Софьи привело и к падению Голицына, лишению его всех чинов и вечной ссылке сначала в Каргополь, потом - в Яренск. В 1691 г. его с семьей перевели в Пустозерск, а потом в Пинежский Волок, Архангельского уезда.
В ходе розыска многие лица дали показания о роли В. В. Голицына в замыслах Софьи и ее помощников45, и дело для него могло бы окончиться гораздо хуже, если бы не заступничество его двоюродного брата, любимца Петра I, князя Б. А. Голицына. Политическая смерть В. В. Голицына надолго опередила его естественный конец. Он умер четверть столетия спустя после своего падения, в 1713 г., забытый всеми46. Сохранился его портрет начала XVIII в., когда ему было за 60 лет47. Он изображен там в латах и парике. Несмотря на идеализированный образ, воссозданный художником, заметны в облике Голицына ум и благородство, хотя нет прежнего сановного величия. Спокойствие, грусть и покорность судьбе придают портрету привлекательность. Продолговатое лицо, высокий лоб, красивый, прямой, с еле заметной горбинкой нос, резко очерченные губы. Небольшая бородка и усы, уже седые и подстриженные. Выразительны печальные глаза... Похоронили Голицына в Красногорском монастыре, в 16 верстах от Холмогор.
Этот человек прожил большую и сложную жизнь, начав карьеру при Алексее Михайловиче и закончив ее при Петре I. Он был одним из тех деятелей второй половины XVII в., кто прокладывал новые пути в делах государственного управления, военного устройства, культурного развития, расчищал дорогу нововведениям, которые диктовались внутренним развитием страны и ее внешнеполитическим положением. Выделяясь умом и широтой взглядов среди своих современников, В. В. Голицын сумел поставить и решить ряд государственных вопросов или принимал участие в их разрешении, выступая одним из главных творцов преобразовательного направления накануне гораздо более широких, глубоких и важных реформ конца XVII - первой четверти XVIII веков.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. В. О. Ключевский. Сочинения. Т. III. М. 1957, стр. 352 - 354.
2. См. "Дворцовые разряды" (далее - ДР). Т. III. СПБ. 1852, стб. 520, 547, 566, 605 и др.; "Дополнения к III тому дворцовых разрядов". СПБ. 1854, стб. 302, 366, 367; Н. Н. Голицын. Указатель имен личных, упоминаемых в дворцовых разрядах СПБ. 1912, стр. 59.
3. ДР. Т. III, стб. 1641.
4. "Древняя российская вивлиофика" (далее - ДРВ). Ч. XVII. М. 1791 сто 284 239 - 290.
5. Там же, стр. 285, 291.
6. "Временник имп. Московского общества истории и древностей российских" (далее - Временник ОИДР). Кн. 7. М. 1850, смесь, стр. 73.
7. ДРВ. Ч. XVII, стр. 286, 296 - 309.
8. ДР. Т. IV, стб. 26; "Дополнения к Актам историческим, собранные и изданные Археографическою комиссиею" (далее - ДАИ). Т. 9. СПБ. 1875, стр. 105 - 106; С. К. Богоявленский. Приказные судьи XVII в. М.-Л. 1946, стр. 176 - 177.
9. С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. Кн. VII. М. 1962, стр. 240.
10. ДРВ. Ч. XVII, стр. 309 - 313.
11. С. М. Соловьев. Указ. соч., стр. 197.
12. "Очерки истории СССР. Период феодализм?,. XVII в." М. 1955. стр. 149, 159.
13. С. М. Соловьев. Указ соч., стр. 650, прим. 61.
14. Временник ОИДР. М. 1850. Кн. 6, смесь, стр. 36 - 48; кн. 7. смесь, стр. 69 - 76; кн. 8, смесь, стр. 51 - 54; М. 1852. Кн. 12, смесь, стр. 33 - 54; кн. 13, смесь, стр. 25 - 36; "Русская старина", 1888, март, стр. 735 - 738; июль, стр. 129 - 132.
15. "Собрание государственных грамот и договоров" (далее - СГГ и Д). Ч. IV. М. 1828, N 130, стр. 396 - 410.
16. "Полное собрание законов Российской империи" (далее - ПСЗ). Т. 2. СПБ. 1830, N 899; "Акты исторические, собранные и изданные Археографическою комиссиею". Т. 5. СПБ. 1842, N 83; В. К. Никольский. Земский собор о вечном мире с Польшей 1683/84 г. "Научные труды" Индустриально-педагогического института имени К. Либкнехта. Серия социально-экономическая. Вып. 2. 1928; М. Я. Волков. О становлении абсолютизма в России. "История СССР", 1970, N 1, стр. 101.
17. В. К. Никольский. "Боярская попытка" 1681 г. "Исторические известия, издаваемые Историческим обществом при Московском университете", 1917, N 2, стр. 57 - 87; М. Я. Волков. Указ. соч., стр. 100 - 101.
18. Подробнее см. В. И. Буганов. Московские восстания конца XVII в. М. 1969.
19. С. К. Богоявленский. Указ. соч., стр. 58 - 59, 130 - 131, 152.
20. В. И. Буганов. Указ. соч., стр. 272, 347.
21. СГГ и Д. Т. IV, NN 154 - 155, стр. 464, 465; В. И. Буганов. Указ. соч., стр. 295 - 297, 313.
22. М. М. Богословский. Петр I. Т. I. М. 1940. стр. 397.
23. ДРВ. Ч. XVII, стр. 284 - 356.
24. ДР. Т. IV, стб. 211, 242, 256, 260, 268, 305, 311, 321, 331 и др.; Н. Н. Голицын. Указатель имен личных, стр. 59.
25. С. К. Богоявленский. Указ. соч., стр. 38 - 59, 131, 152; Н. Н. Голицын. Указатель имен личных, стр. 58.
26. М. И. Белов. Нидерландский резидент в Москве барон Иоганн Келлер и его письма (Кандидатская диссертация. Л. 1947), стр. 62, 88 - 91.
28. Н. Устрялов. История царствования Петра Великого. Т. I. СПБ. 1858, стр. 125 - 137, 152 - 172; С. М. Соловьев. Указ. соч. Кн. VII, стр. 372 - 374; "Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII в.", стр. 531 - 536; М. И. Белов. Указ соч., стр. 86 - 87.
29. ДРВ. Ч. XVII, стр. 373 - 374.
30. "Записки де ла Невиля о Московии" (далее - Невиль. Записки). "Русская старина", 1891, сентябрь, стр. 444.
31. ПСЗ. Т. 2, N 1210.
32. "Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археографическою экспедициею имп. Академии наук" (далее - ААЭ). Т. IV. СПБ. 1858, N 292; СГГ и Д. Т. IV, NN 185, 188; Н. Устрялов. Указ. соч., стр. 190 - 211, 304 - 311, 346 - 356; С. М. Соловьев. Указ. соч., стр. 391 - 402; "Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII в.", стр. 536 - 538; Г. К. Бабушкина. Международное значение крымских походов 1687 и 1689 гг "Исторические записки". Кн. 33, 1950, стр. 165 - 167.
33. ДРВ. Ч. XVII, стр. 376 - 390; ПСЗ. Т. 2, N 1258; Н. Устрялов. Указ. соч., стр. 205 - 206, 211 - 212; Невиль. Записки, стр. 449 - 450.
34. ААЭ. Т. IV, N 300; Н. Устрялов. Указ. соч., стр. 215 - 243, 311, 356 - 382, 385 - 389; С. М. Соловьев. Указ. соч., стр. 407 - 408; Г. К. Бабушкина. Указ. соч., стр. 167 - 172.
35. Л. В. Черепнин. "Смута" и историография XVII века. "Исторические записки". Кн. 14. 1945, стр. 116 - 119.
36. Н. Устрялов. Указ. соч., стр. 99 - 100, 219; С. М. Соловьев. Указ. соч., стр. 420 - 437.
37. В. О. Ключевский. Указ. соч., стр. 356.
38. Невиль. Записки, стр. 265 - 266, 276.
39. А. И. Браудо. Записки де ла Невиля о Московии 1689 г. "Русская старина", 1891, сентябрь, стр. 419 - 423.
40. М. Я. Волков. Указ. соч., стр. 102.
41. Там же.
42. См. А. Г. Маньков. Развитие крепостного права в России во второй половине XVII в. М.-Л. 1962.
43. Невиль. Записки, стр. 248 - 249, 260 - 262.
44. М. М. Богословский. Указ. соч., стр. 72.
45. "Розыскные дела о Федоре Шакловитом и его сообщниках". Тт 1 - 4 СПБ 1884 - 1893.
46. О событиях 1689 г. ссылке и смерти В. В. Голицына см. Н. Устрялов. Указ. соч. Т. II. СПБ. 1858, стр. 31 - 94, 338 - 345, 454 - 463; С. М. Соловьев. Указ. соч. стр. 460 - 467, 485 - 487, 490, 528, 546, 564; М. М. Богословский. Указ. соч., стр. 68 - 90.
47. Н. Н. Голицын. Род князей Голицыных. Т. 1. СПБ 1892.

Козлов О. Ф. Хованщина // Вопросы истории. - 1971. - № 8. - С. 200-205.
Смутно и тревожно было в Московском Кремле в последних числах апреля 1682 года. Умирал царь Федор Алексеевич. Бояр и придворных занимал вопрос: кто из двух братьев будет провозглашен царем - Иван или Петр? И кто будет править за нового царя? Ведь ни больной и.слабоумный юноша Иван, ни десятилетний мальчик Петр не могли управлять государством. В той обстановке резко усилилась борьба между двумя соперничавшими боярскими группировками: Милославскими и Нарышкиными. Первая намеревалась провозгласить царем Ивана, вторая - Петра. Нарышкины - родственники второй жены царя Алексея Михайловича, - заручившись поддержкой патриарха Иоакима, объявили царем Петра. Правительницей стала мать Петра, царица Наталья Кирилловна. Старые временщики Языковы, Лихачевы были удалены от двора, а их место заняли новые. Волна событий подняла выше всех брата царицы Ивана Кирилловича Нарышкина, которому в 23 года был пожалован сан боярина и оружничего, что вызвало явное неодобрение других бояр. Не обладая серьезным опытом управления, Нарышкины в предвидении возможных затруднений возлагали большие надежды на прибытие в Москву опытного администратора А. С. Матвеева.
При Алексее Михайловиче он занимал ответственные посты в государственном аппарате, но после смерти царя происками И. М. Милославского, фактически возглавлявшего правительство при царе Федоре, был удален от двора и сослан. По прибытии в Москву А. С. Матвеев должен был стать ближайшим помощником царицы.
Вскоре возникли осложнения: на третий день царствования Петра стрельцы подали челобитную на своих полковников, обвиняя их в "насильствах, налогах и всяких разорениях". Челобитную стрельцов поддержали солдаты полка нового строя М. О. Кравкова, также подавшие жалобу на своего полковника. Выступление московских стрельцов было настолько сильным, что обеспокоенное этим правительство Натальи Кирилловны было вынуждено удовлетворить требования стрельцов и распорядилось бить полковников батогами и взыскать с них большие суммы денег. По словам очевидца, датского резидента Розенбуша, "полковники перед приказом были раздеты, положены на брюхо и сечены до тех пор, пока стрельцы не закричали "довольно"1. Следует отметить, что это была повторная челобитная стрельцов. Первую, еще при Федоре Алексеевиче, подавали стрельцы полка Пыжова на своего полковника, который систематически не выдавал им половину денежного жалованья. Дело было решено тогда не в пользу стрельцов. Стрелецких выборных повелели бить кнутом и отправить в ссылку2.
Совершенствование военного дела и военной техники требовало от стрельцов довольно сложной выучки, приобретаемой постоянными упражнениями. Между тем стрельцы были не только воинами. В свободное от службы время они занимались мелкой торговлей и ремеслами. Некоторые из них, накопив достаточную сумму денег, покупали в торговых рядах лавки или брали казенные подряды. Ко всем правительственным мероприятиям, связанным с изменением положения стрельцов, они относились настороженно. Особенно сильное их возмущение вызывали злоупотребления властью со стороны стрелецких полковников. Наконец, многие стрельцы являлись раскольниками. В силу этих обстоятельств стрельцы в конце XVII в. были легко возбудимой массой. Поэтому различные придворные группировки нередко старались использовать их в борьбе за власть.


Царь Петр Алексеевич во время стрелецкого бунта. Октавия Россиньон, 1859

Стрелецкий бунт. Н. Д. Дмитриев-Оренбургский, 1862

Петр Великий в детстве, спасаемый матерью от ярости стрельцов. К. Штейбен, 1830

Никита Пустосвят. Прения о вере. В. Перов, 1880-1881
Вернемся, однако, к описываемым событиям. Добившись удовлетворения своих требований, стрельцы все же не были уверены, что правительство Натальи Кирилловны, укрепив свое положение, не расправится с ними. Поэтому их никак не устраивал приезд в Москву 11 мая А. С. Матвеева. Не желала этого и партия Милославских. И вот 15 мая в Москве ударили в набат. По его сигналу вооруженные стрельцы ворвались в Кремль. Дело в том, что к этому времени по Москве был пущен слух, будто Нарышкины тайно "извели" царевича Ивана, и стрельцы явились к царскому двору, чтобы покарать "убийц". По совету Матвеева было решено вывести на крыльцо и Петра и Ивана, чтобы стрельцы воочию убедились в ложности слуха. При появлении царевичей стрельцы и пришедшие с ними горожане несколько притихли. Некоторые стрельцы поднимались на крыльцо и спрашивали Ивана, "прямой ли он царевич Иван Алексеевич, и кто из бояр-изменников его изводит". "Меня никто не изводил, и жаловаться мне не на кого"3, - отвечал Иван. Однако стрельцы не уходили, а требовали, чтобы им выдали Матвеева и Ивана Нарышкина, который будто бы примерял царскую корону и надевал на себя бармы. Князья М. А. Черкасский и И. А. Хованский уговаривали стрельцов разойтись по домам. Тогда стрельцы подали им длинный список, в котором значились те, кого они требовали выдать на расправу: князья Ю. А. и М. Ю. Долгорукие, Г. Г. Ромодановский, К. П. и И. К. Нарышкины, А. С. Матвеев, И. М. Языков и другие. Тем временем часть стрельцов, не ожидая ответа на свои требования, прошла из сеней Грановитой палаты на Красное крыльцо и сбросила на подставленные копья боярина Матвеева. Патриарх попытался было остановить их, но ему не дали говорить, а из толпы закричали: "Не нужно нам ни от кого никаких советов, время разбирать, кто нам надобен". Расправившись с Матвеевым, стрельцы ворвались во дворец, крича, что они изведут всех государевых недоброхотов.
Найдя в алтаре дворцовой церкви Воскресения спрятавшегося там Афанасия Нарышкина, стрельцы выволокли его на площадь и зарубили. В тот же день они убили Г. Г. Ромодановского, фаворита умершего царя Федора боярина Языкова, думного дьяка Лариона Иванова и нескольких других бояр и думных людей. Тогда же они лишили жизни М. Ю. и Ю. А. Долгоруких. На следующий день стрельцы снова пришли в Кремль и потребовали выдать им И. К. Нарышкина, грозя в противном случае перебить всех бояр. Стрельцов удалось уговорить уйти. Но вскоре они пришли снова и заявили, что на этот раз без И. К. Нарышкина не уйдут. Требование стрельцов поддержала царевна Софья, сказавшая царице: "Брату твоему не отбыть от стрельцов; не погибать же нам всем за него". Бояре, напуганные стрелецкими угрозами, также просили царицу выдать брата стрельцам. О:степени испуга бояр свидетельствует такой факт: когда Иван прощался с сестрой, к ним подошел князь Яков Одоевский и стал их торопить: "Сколько вам, государыня, не жалеть, а все уж отдать придется, а тебе, Ивану, отсюда скорее идти надобно, а то нам всем придется погибнуть из-за тебя"4. Как только Нарышкин вышел из дворца, его схватили стрельцы и потащили в застенок Константиновской башни, где стали пытать, обвиняя в государственной измене, а затем казнили на Красной площади. Спустя два дня по требованию стрельцов был пострижен в монахи дед царя Петра боярин К. П. Нарышкин.
Став хозяевами в столице после событий 15 и 16 мая, стрельцы строго следили за порядком в городе. "Во все время кровопролития, - писал Розенбуш, - воровство и грабеж тотчас наказывались смертью, хотя бы украденная вещь не стоила алтына... Ни о каких грабежах, ни о поджогах не было слышно... Ночью по всем улицам содержалась хорошая и крепкая стража, и все утихло, как будто ничего не случилось"5. Пытаясь упрочить свое новое положение официальным актом, стрельцы добились от правительства грамоты с перечислением их заслуг. Стрелецкое войско переименовали в "надворную пехоту", а на Красной площади решено было поставить столб с перечнем заслуг стрельцов. По словам одного из иностранцев, "на площади поставлен четвероугольный столб, на нем выделаны два отверстия наподобие окон, в отверстиях будут вставлены черные доски с надписями, начертанными белыми буквами"6.
Итак, со многими Нарышкиными расправились. Возникают вопросы: кто направлял действия стрельцов и кем был составлен "проскрипционный список"? Очевидцы событий сообщали, что список был составлен И. М. Милославским, организатором заговора против Нарышкиных. Однако - некоторые факты заставляют сомневаться - в этом. Если считать, что Милославский был главой заговора, то почему же после переворота он был смещен со всех занимаемых, им до этого постов? По словам современника событий А. А. Матвеева, И. М. Милославский, поссорившись с князем Хованским, боялся за свою жизнь, "ездя по подмосковным своим вотчинам, всячески укрываясь, как бы подземный крот"7. Непонятно также, зачем Милославскому понадобилось включать в список близких ему лиц. Среди бояр и думных дьяков там были названы думные дьяки. Аверкий Кириллов и Григорий Богданов, помощники Милославского. Если придерживаться рассматриваемой версии, то логически следовало ожидать, что немедленно после расправы над Нарышкиными Милославские объявят царем Ивана и захватят регентство в свои руки. Однако этого не случилось. Прошло восемь дней после избиения Нарышкиных, когда впервые было выдвинуто требование об избрании Ивана на царство. А ведь в таком водовороте событий восемь дней - большой срок.
Гораздо более заметную роль в событиях сыграл князь Иван Андреевич Хованский. Потомок великого князя Литовского Гедимина, Хованский очень гордился своим происхождением и ненавидел "худородных" Лихачевых, Языковых и Нарышкиных, захвативших почетные и руководящие посты в государственном управлении, в то время как он должен был довольствоваться более чем скромным положением боярина не у дел. Сына его, князя Петра Ивановича, держали на службе вдали от столицы. Незавидное положение Хованских было усугублено еще и обеднением его рода. Все, вместе взятое, несомненно, могло заставить князя Хованского выступить на стороне восставших стрельцов и с их помощью расправиться с ненавистными временщиками. "Проскрипционный список", по мнению чл.-корр. АН СССР С. К. Богоявленского, был составлен не без участия Хованского. На это, в частности, указывает и такой факт: в список был включен Г. Г. Ромодановский, которого трудно заподозрить в симпатиях к Нарышкиным. А вот у Хованского с ним были старые счеты, забыть о которых тот, без сомнения, не мог. Истоки вражды восходят к 1668 г., когда П. И. Хованский по местническим счетам отказался быть полковым воеводой вместе с Г. Г. Ромодановским. В этом князя Петра поддержал его отец, за что по царскому указу и был посажен в тюрьму, а молодой Хованский под конвоем выслан на крестьянской телеге в полк.
Вряд ли забыли заносчивые потомки Гедимина и "вину" думного дьяка А. Кириллова, в прошлом посадского человека, осмелившегося сделать строгое внушение П. И. Хованскому за упущение по службе в бытность его воеводой на Северной Двине. Конечно, И. А. Хованский прямо не поднимал стрельцов на восстание. Но, снискав их расположение нарочитой простотой обращения и приверженностью к старым обычаям, он стремился воспользоваться волнениями стрельцов в личных целях. Популярности Хованского среди стрельцов способствовало также и то, что он покровительствовал раскольникам, многие из которых были стрельцами. Вполне возможно, что именно им был пущен по Москве слух о том, что Иван Нарышкин задумал сделаться царем и примерял корону. Так или иначе, но волею судеб Хованский выдвинулся тогда на передний план и приобрел в столице большое влияние, что подтверждается показаниями датского посла Розенбуша. 16 мая в присутствии царицы Марфы Матвеевны (вдовы царя Федора) и царевны Софьи И. А. Хованский спрашивал стрельцов, не следует ли отправить Наталью Кирилловну в монастырь. Предложение Хованского стрельцы встретили криками одобрения8. Замысел Хованского был коварным: если Петр будет царем, то стоит только отправить Наталью Кирилловну в монастырь, и никто из Нарышкиных не сможет быть регентом по праву родства. Такой оборот дела больше всего устраивал Хованского, так как тогда вся власть могла бы перейти непосредственно к нему. Меньше всего его устраивал Иван в качестве царя, так как при нем регентом стал бы И. М. Милославский. Что касается царевны Софьи, то на первых порах после ослабления Нарышкиных ей было невыгодно заточение в монастырь царицы Натальи Кирилловны, поскольку это усиливало позиции Хованского.
Подготавливая захват власти, Софья стала сколачивать свою партию из виднейших бояр и привлекать к себе стрельцов. Последнее ей было необходимо, чтобы лишить Хованского поддержки. Одновременно с этим в стрелецких полках намеренно вели разговоры в пользу царя Ивана: 25 мая выборные от стрельцов снова направились в Кремль, заявив, что к ним приходила постельница Федора Семенова и говорила, что царь Иван "болезнует о своем государстве, да и государыни де царевны о том сетуют". Вопрос о двоевластии был поднят еще 23 мая, и думные люди беспрекословно все "согласны учинилися". Но в этот день еще не решили, кто из двух царей будет старшим. Заявление стрельцов выдвигало на первый план царя Ивана, а Петру предназначалась второстепенная роль9. Учитывая требования стрельцов, боярская дума, патриарх и высшее духовенство 26 мая объявили выборным стрельцам и всему народу: Ивану быть первым царем, Петру - вторым. Стрельцам были выданы из казны ценные подарки; велено кормить бесплатно каждый день по два полка. Но волнения среди стрельцов продолжались. Спустя три дня их выборные пришли в Кремль с новым требованием: по молодости обоих царей управление государством поручить их сестре, царевне Софье. И это требование было выполнено.
Теперь, когда Софья взяла власть в свои руки, ей в первую очередь захотелось расправиться с И. А. Хованским: только тогда могла она чувствовать себя полновластной правительницей. Чтобы подорвать влияние Хованского и расположить к себе стрельцов, Софья с удвоенной энергией стала удовлетворять их претензии. Им была выплачена огромная по тому времени сумма - 240 тыс. рублей. Кроме того, Софья распорядилась выдать каждому стрельцу по 10 рублей. Задача, которую поставила перед собой Софья, облегчалась тем, что положение Хованского не было прочным. Из-за своего самомнения, а главным образом потому, что он не имел никакой опоры, кроме стрельцов, он не мог создать вокруг себя постоянную и значительную группу преданных ему и влиятельных в стране людей, которых можно было бы поставить во главе приказов. Поэтому среди руководителей государственных учреждений осталось много лиц, выдвинувшихся еще при царе Федоре. Этот отряд пополнился сторонниками Софьи и Милославских, среди которых видную роль играл фаворит Софьи князь В. В. Голицын. А Хованский мог рассчитывать только на стрельцов. Но многие из них уже переметнулись на сторону Софьи, которая постепенно стала оттеснять Хованского на задний план. В день венчания на царство Ивана и Петра никто из Хованских не выполнял никаких почетных обязанностей. Перед началом церемонии было "сказано боярство" И. А. Хованскому и М. А. Плещееву, старому врагу Хованских, принадлежавшему к второстепенному дворянскому роду. Пожалование боярства Плещееву одновременно с Хованским было прямым оскорблением Хованских, которые как представители высшего дворянства имели право переходить из стольников в бояре, минуя окольничество.
Видя, что положение его весьма непрочно, И. А. Хованский сделал ставку на раскольников, составлявших примерно половину московских стрельцов. При этом он надеялся привлечь некоторую часть московского посада, поскольку среди посадских людей тоже были раскольники. К этому времени на площадях столицы стрельцы стали вести открытый разговор о том, что настало время "постоять за старую веру". В полку Титова даже приступили к составлению челобитной, в которой от патриарха и властей требовался ответ, за что они "старые книги возненавидели и возлюбили новую, латинскую веру". Составив с помощью монаха Сергия и других слобожан челобитную, стрельцы передали ее Хованскому, который сказал их выборным: "Я и сам грешный вельми желаю, чтобы по-старому было в святых церквах единогласно и немятежно..., несумненно держу старое благочестие, чту по старым книгам и воображаю на лице своем крестное знамение двумя перстами". Хованский обещал подать челобитную государям и правительнице Софье. Договорились и о том, чтобы 23 июня на. Лобном месте или в Кремле на Соборной площади устроить диспут с патриархом и архиереями. От раскольников должен был выступить известный расколоучитель Никита Пустосвят (бывший суздальский священник Н. К. Добрынин).
В назначенный день стрельцы и посадские раскольники, предводительствуемые Никитой Пустосвятом, пришли в Кремль, где были встречены думными дьяками во главе с И. А. Хованским, спросившим их о цели прихода, как будто бы ему ничего не было известно. Никита ответствовал, что пришли они "побить челом о старой православной вере, чтоб велено было патриарху и архиереям служить по-старому; а если патриарх не захочет служить по-старому, то пусть даст ответ, чем старые книги дурны"10. Хованский взял у них челобитную и отнес во дворец. Вернувшись, он сказал, что патриарх просит перенести диспут на 3 июля. С тем ревнители старой веры и ушли. Тем временем выяснилось, что не все стрелецкие полки готовы "постоять за старую веру". Прения о вере состоялись 5 июля, и не на Соборной площади, а в Грановитой палате. Последнее было сделано по настоянию Софьи, желавшей ограничить число участников диспута со стороны стрельцов и посадских людей. От имени раскольников к народу, набившемуся в Кремль, обратился монах Сергий со словом о разногласиях раскольников с официальной церковью. Пока Сергий поучал народ, выборные от стрельцов отправились к Хованскому узнать, где будет происходить собор. Князь велел передать раскольникам, чтобы они шли в Грановитую палату, где их уже ждали царевна Софья, патриарх Иоаким, архиереи и бояре.
Патриарх обратился к пришедшим с вопросом: "Зачем пришли в царские палаты и чего требуете от нас?" Никита Пустосвят отвечал: "Мы пришли к царям-государям побить челом о исправлении православной веры, чтоб дали нам свое праведное рассмотрение с вами, новыми законодавцами". На это патриарх отвечал: "Не вам подобает исправлять церковные дела, вы должны повиноваться матери святой церкви и всем архиереям... Книги исправлены с греческих и наших харатейных (то есть старинных рукописных. - О. К.) книг по грамматике, а вы грамматического разума не коснулись и не знаете, какую содержит в себе силу". Затем перешли к чтению челобитной раскольников. Но, когда дошли до места, где говорилось, что патриарх Никон с монахом Арсением завладели душой царя Алексея Михайловича, Софья не выдержала и с гневом сказала: "Выходит, что и нынешние цари не цари, патриархи не патриархи, архиереи не архиереи; мы такой хулы не хотим слышать, что отец наш и брат еретики: мы пойдем все из царства вон". Однако стрельцы, на чью поддержку рассчитывала Софья, не все ее поддержали, а некоторые из выборных заявили ей: "Пора, государыня, давно вам в монастырь, полно царством-то мутить, нам бы здоровы были цари-государи, а без вас пусто не будет"11. Негодующая Софья пригрозила уйти из Москвы и собрать дворянское войско.
Несколько иначе описывает события, происходившие в Грановитой палате, Савва Романов - один из предводителей раскольников, бывший келейник Макарьевского монастыря. Челобитную по указанию Софьи читал один из думных дьяков. Во время чтения Софья несколько раз вступала в споры с раскольниками, но всякий раз своими доводами они заставляли ее замолчать. Когда чтение было закончено, "патриарх же и вси власти против челобитной нимало ответа не дали, только сидят, повеся головы. Бояре же, друг на друга возглядываясь, улыбаются, что власти ответа не дадут; а инии зело плачут, слышавше толикое описание ересей в новых книгах и великую их неправду". Тогда Софья сказала пришедшим: "Идите же с миром". Раскольники такое окончание прений восприняли как свою победу над официальной церковью, о чем незамедлительно возвестили народу на Соборной и Красной площадях: "Победихом! Победихом! Веруйте, люди, по-нашему! Мы всех архиереев препрехом и посрамихом!" Тот же Савва Романов сообщал, что после окончания прений Софья позвала в царские палаты выборных от стрелецких полков, обещая им "дать дары и чести великия", если они уговорят стрельцов отойти от раскольников. В тот же день царевна приказала выдать выборным по 50 - 100 руб. и "велела поить на погребах, чего ни хотят"12. И затем в течение трех дней Софья склонила на свою сторону многих стрельцов; они стали бить расколоучителей, говоря: "Вы де бунтовщики и возмутители всем царством". 11 июля на Красной площади Никите Пустосвяту отсекли голову.
Посеяв раздор среди ревнителей старой веры и частично расправившись с ними, Софья уехала в Троице-Сергиев монастырь, а оттуда 29 августа переехала поближе к Москве, в село Коломенское. Через несколько дней у ворот Коломенского дворца было найдено подметное письмо, в котором говорилось, что Хованский задумал убить царей, возмутить крестьян против бояр и захватить престол. Хотя клеветнический характер письма был очевиден, Софья воспользовалась им как предлогом для созыва дворянского ополчения. 17 сентября И. А. Хованскому было приказано прибыть в подмосковное село Воздвиженское якобы для встречи послов украинского гетмана. Туда же приехала Софья вместе с боярами и вооруженными дворянами. При ней был и стрелецкий стремянной полк. Как только Хованский появился в Воздвиженском, его схватили, а затем казнили на околице села. Борьба с дворянским ополчением показалась стрельцам безнадежной. Поэтому, когда Софья объявила о своей готовности "простить" стрельцов, если они изъявят покорность, последние принесли ей повинную.
Как видно, так называемая "хованщина" - восстание стрельцов 1682 г. - не была вызвана ни происками Софьи и Милославских, ни прямыми действиями князя Хованского. Это восстание возникло прежде всего в результате изменения экономического положения стрельцов и притеснений со стороны их начальников. К восставшим стрельцам с сочувствием относился простой люд Москвы. Стрельцы ошибочно считали, что если им удастся поставить под свой временный контроль правительство, которое возглавили бы "угодные" им царь Иван, царевна Софья и князь Хованский ("батька", как они его называли), то этим они обеспечат себе надежное положение в будущем. Но восстание было подавлено, а события 1682 г. еще раз показали, как боровшиеся между собой группировки господствующего класса использовали в своих интересах народные движения.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Цит. по: М. П. Погодин. Семнадцать первых лет в жизни императора Петра Великого. 1672 - 1689. Исследования. М. 1875, стр. 41.
2. С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. Кн. VII, т. 13. М. 1962, стр. 265 - 266.
3. Там же, стр. 270.
4. Там же, стр. 271 - 274.
5. М. П. Погодин. Указ. соч., стр. 47, 49.
6. "Повествование о московских происшествиях по кончине царя Алексея Михайловича, посланное из Москвы к архиепископу Коринфскому Франциску Мартелли". "Журнал Министерства народного просвещения", 1835, январь, стр. 80.
7. С. К. Богоявленский. Хованщина. "Исторические записки", 1941, N 10, стр. 185.
8. М. П. Погодин. Указ. соч., стр. 53.
9. С. К. Богоявленский. Указ. соч., стр. 194 - 195.
10. С. М. Соловьев. Указ. соч., стр. 279, 281.
11. Там же, стр. 287 - 288.
12. См. В. И. Буганов. Московские восстания конца XVII века. М. 1969, стр. 230- 231.