Дробышев Ю. И. Средневековый Отюкен
Автор:
Saygo
Дробышев Ю. И. Средневековый Отюкен* // Восток (Oriens). - 2012. - № 4. - С. 5-22.
Под именем Отюкен1 известна местность в Монголии, бывшая политическим и сакральным центром нескольких могучих кочевых империй. Известия о ней дошли до наших дней благодаря тюркским руническим надписям, сочинениям китайских историографов и некоторым другим источникам. Несмотря на то что Отюкен в той или иной мере привлекает внимание ученых, специальных исследований ему посвящено весьма мало, и в сложившихся о нем представлениях остается еще много неясного.
Орхонская стела Кюль-Тегина
Кюль-Тегин, соправитель Второго Тюркского каганата
Уйгурский каган
Уйгурский правитель. Пещеры Могао, Дуньхуан
Каракорум, модель
В общих чертах историки более или менее едины во мнении относительно местонахождения Отюкена. Однако начнем наше исследование с идеи, стоящей несколько особняком. В одной из своих сравнительно ранних работ известный этнолог Л.П. Потапов помещал Отюкен в северо-восточной части современной Тувы, где в верховьях Бий-Хема находится одноименный горный хребет Утÿген, одна из вершин которого представляет собой почти лишенное растительности труднодоступное плато площадью примерно 15 х 30 км. Вокруг расстилается тайга. Этот Утÿген, согласно Л.П. Потапову, мог быть родовой горой древнетюркского клана Ашина, описание которой в китайских анналах во многом совпадает с обликом тувинского Утÿгена. Продвинувшись в монгольские степи, каганы не забывали о своей сакральной вершине [Потапов, 1957, с. 111-117]. Впрочем, это предположение плохо согласуется с этногенетической историей Ашина и не встречает широкой поддержки в научных кругах, но оно отнюдь не бесполезно для проникновения в духовный мир средневековых номадов, и мы еще вернемся к нему.
О почитании тувинцами этого горного массива в верховьях рек Азаса и Хамсары, включающего несколько сакральных гор, писал известный кочевниковед С.И. Вайнштейн. Любопытна “геологическая ремарка” Т.Н. Прудниковой на опубликованные материалы С.И. Вайнштейна: “...священное нагорье Отукен является не чем иным, как вулканическим плато, а одиночные священные горы - вулканическими центрами. Именно извержение вулканов - это грозное явление природы, при котором происходят мощные взрывы с выбросом громадного количества обломков, излияния лав, образование лавовых озер, а также ядовитые облака сернистых газов, изменение облика земли до неузнаваемости за считанные часы и даже минуты - породило у древнего человека веру в горных духов и заставило поклоняться им” [Прудникова, 1997, с. 294]. В этой связи необходимо сказать, что в Центральной Азии культ гор был распространен (и до некоторой степени сохраняется) повсеместно, и далеко не все священные горные вершины или массивы были когда-то действующими вулканами. На территории современной Тувы вулканическая деятельность прекратилась задолго до появления там Homo sapiens, ввиду чего сакрализация тувинского Отюкена должна была иметь иной генезис. Но и давно потухший вулкан своим необычным обликом мог вызывать у людей благоговейный страх и стать объектом почитания.
Позже Л.П. Потапов писал про Отюкен, что это «обширная горно-таежная область в Хангае и отчасти в Саянском нагорье, простирающаяся от бассейна верхнего течения Селенги до верховьев Енисея и включающая один из северо-восточных районов современной Тувы. Здесь, на реке Орхоне, находился политический центр этого (древнетюркского. - Ю.Д.) государства и резиденция каганов. Öтÿкäн, упоминаемый обычно в сочетании со словом йыш (“лес, тайга”), а один раз - с йер (“земля”), восхваляется в древнетюркских надписях как священная родина, как божественный покровитель данного государства. Öтÿкäн, который считался женским божеством, давал кут - “священную благодать” кагану, власть которого рассматривалась как божественная милость. Это был кут Öтÿкäна (il ötükän quti), как следует из одного религиозного текста и на что уже обратили внимание некоторые исследователи. Но и здесь, как мне кажется, идея получения каганом кут от божества местности Öтÿкäн отражает реальные черты земных отношений: каган являлся верховным собственником и распорядителем земель тюркского государства» [Потапов, 1973, с. 283-284].
Как полагает большинство специалистов, Отюкен - местность в Хангайских горах на территории нынешней Монголии, в районе среднего (все же точнее было бы сказать, верхнего) течения р. Орхон. Природные особенности этой местности предопределили ее выбор для размещения ставок верховных правителей кочевников. Первые достоверные известия о том, что где-то здесь существовал государственный центр, относятся к эпохе Первого Тюркского каганата (552-630 гг.). Они сохранились в китайских источниках и послужили предметом специального рассмотрения П. Пелльо [Pelliot, 1929, p. 212-219]. В них нашли отражение и высшие государственные культы древних тюрков: “Хан всегда живет у гор Дугинь. Вход в его ставку с востока, из благоговения к стороне солнечного восхождения. Ежегодно он с своими вельможами приносит жертву в пещере предков; а в средней декаде пятой луны собирает прочих, и при реке приносит жертву духу неба. В 500 ли (около 250 км. - Ю.Д.) от Дугинь на западе есть высокая гора, на вершине которой нет ни дерев, ни растений; называется она Бодын-инли, что в переводе на китайском языке значит: дух покровитель страны” [Бичурин, 1950, с. 230-231]. Полагают, что источник сообщает о реке Тамир, где обнаружен памятник Таспар-кагана (Бугутская стела), а Бодын-инли мог быть одной из вершин Хангая или весь Хангай [Войтов, 1996, с. 74].
Однако в те годы Отюкен, вероятно, был не единственной и даже не главной ставкой тюркских каганов. Большее значение имел так называемый Южный двор, находившийся у северных склонов гор Иньшань, в местности, известной как Черные пески [Czegledy, 1962, p. 67]. Известно, что эти горы служили своего рода “заповедником” еще у хунну в период их максимального могущества, поскольку там можно было давать отдых войску, пополнять с помощью охоты запасы мясной пищи, заготавливать и чинить оружие, а затем совершать набеги на Китай [Материалы..., 1973, с. 39-40]. Именно там укрывались мятежные тюрки под руководством Кутлуга и Тоньюкука перед походом на Хангай. Судя по хронологии их активности в этом регионе, запечатленной в китайских анналах, тюрки покинули Иньшань не ранее 687 г.
Более ранние сведения, касающиеся политических центров хунну и жуаньжуаней, не дают точной географической привязки, но вполне допускают предположение, что они тоже могли находиться где-то на юго-восточной окраине Хангая [Кычанов, 1997, с. 101]2. Ханьские источники упоминают некий Лунчэн (Город дракона), где каждый год собирались хунну для принесения жертв предкам, Небу и Земле, однако, где он находился, остается неясным, хотя, надо полагать, сами китайцы знали его местонахождение и даже вынашивали планы его уничтожения [Торчинов, 2005, с. 431]. Отсутствие упоминаний о разгроме Лунчэна позволяет думать, что либо он, строго говоря, не был городом, а лишь являлся местом регулярных хуннуских собраний, либо был надежно укрыт от китайских карательных армий где-то в горах, скорее всего - в Хангайских. Казалось бы, общими усилиями исследователей проблема Отюкена давно исчерпана, но сопоставление сохранившихся средневековых свидетельств об этом своеобразном уголке Центральной Азии показывает, что это не так.
Бурятский исследователь П.Б. Коновалов полагает, что понятие Отюкена как родной земли могло возникнуть еще у северных хунну [Коновалов, 1999, с. 180] и допускает возможность использования термина отюкен уже не как топонима, а для обозначения родовых гор вообще [Коновалов, 1999, с. 176, 177], что подтверждается только что рассмотренным примером Отюкена тувинцев. Видимо, не случайно Отюкеном в источниках называется иногда некая гора в Хангае, но не весь Хангай и даже не его часть. Может быть, ее же называли Кут-тагом и Хэлинем. Есть основания полагать, что под этим именем могла быть известна нынешняя гора Эрдэни-ула к западу от развалин уйгурского Орду-Балыка. Учитывая этнографические материалы по народам Центральной Азии, нельзя исключать множественность “отюкенов” как господствующих над местностью божеств земли. Более 80 лет назад Б.Я. Владимирцов доказал на филологическом материале тождество тюркского Ötüken и монгольского etügen ~ ötügen (“Земля”, “Земля-владычица, божество земли”) [Владимирцов, 1929, с. 134]3. В этом случае не приходится удивляться, что упоминание Отюкена в древнетюркских рунических надписях несет исключительно позитивные коннотации, хотя для тюрков Ашина Хангай отнюдь не являлся этнической колыбелью. Почему же тогда именно эта местность приобрела у них столь высокий статус?
Общим правилом является одухотворение, сакрализация родовых земель, но Отюкен не был таковым для тюрков. Более логично полагать, что для них сакральным был Алтай, где они жили до того, как стали гегемонами степей, и где отправляли культ предков в пещере. Полагают, что на Алтае находилась гора с названием Отюкен [Kwanten, 1979, с. 43]. По крайней мере, как считают некоторые исследователи, при массовых переселениях кочевые племена переносили прежние названия своих сакральных областей на новые, поэтому Отюкеном могла быть названа местность в новом политическом центре древних тюрков на Хангае в напоминание о прежней святыне. Однако, если еще глубже проникнуть в историю тюркского народа, возможно, Отюкен придется искать на территории бывших округов Пиньлян и Хэси в провинции Шэньси, откуда, по-видимому, вышли предки Ашина. Опираясь на китайские источники, П.Б. Коновалов выстраивает гипотезу, что эта местность находилась в горах Иньшань [Коновалов, 1999, с. 179]. Так или иначе, кажется вероятным, что древние тюрки могли воспользоваться “готовым” Отюкеном на севере Монголии, т.е. сакральной территорией бывших ее хозяев - хунну, жуаньжуаней и уйгуров, которая, впрочем, могла и не иметь ранее такого названия, и перенести туда имя своего прежнего святилища, расположенного на их прародине.
По-видимому, древние тюрки избрали Отюкенскую чернь в качестве центра каганата не в последнюю очередь благодаря славе о ее универсальной сакральности, разнесшейся по всему кочевому миру средневековья. В пользу этого предположения говорят результаты исследований П. Голдена, согласно которому претензии древних тюрков на управление кочевой ойкуменой основывались на происхождении из харизматического клана Ашина или связи с ним, а также на владении общепризнанными сакральными местами (лесами, горами, реками) [Golden, 1982, p. 56]; все перечисленное как раз и характеризует таежный Отюкен. Кроме того, рунические надписи наталкивают на предположение, что “Отюкенская земля” (“Otükän jer”) - не абстрактная земля “вообще”, а именно “своя” земля, со всеми связанными с этим понятием атрибутами сакральности и исключительности, небесного покровительства и средоточия всего благого, что есть под Небом. Ее могли считать “своей” разные народы, в том числе и те, которые пришли сюда из других мест: и хунну, и жуаньжуани, и тюрки, и уйгуры, и карлуки, которых уйгуры вытеснили из Отюкена в ходе войны со своими недавними союзниками по антитюркской коалиции, и позже монголы.
По этому поводу ряд интересных мыслей высказал А.В. Тиваненко. Он, в частности, отметил, что у всех народов Центральной Азии, начиная с племен культуры плиточных могил “наблюдается поразительно единодушное почитание в качестве священной родоплеменной территории именно Отюкена, связанного с Хангайским нагорьем” [Тиваненко, 1994, с. 37], хотя причина его приоритетного значения перед другими святынями неясна [Тиваненко, 1994, с. 134]. А.В. Тиваненко утверждает, что Отюкен имел “поистине универсальное значение” в качестве “величайшей священной земли монгольского кочевого мира”, а религиозно-мифологическое обоснование владения священным Отюкеном выдвинули именно древние тюрки - это культ “земли-воды” (Йер-Суб). Его окончательное закрепление как политического и сакрального центра было завершено созданием там каганских ставок и усыпальниц [Тиваненко, 1994, с. 89-90].
Учитывая, что свое бесспорное документально засвидетельствованное значение в качестве сакрального государственного центра Отюкен приобрел у тюрков в период Второго каганата (682-744), вполне можно допустить, что эта местность стала для них символом свободы после полувекового подчинения Китаю. Считалось, что пребывание там гарантировало тюркскому народу благоденствие. В Малой надписи Кюль-Тегина сказано: “(Итак), о тюркский народ, когда ты идешь в ту страну (Китай. - Ю.Д.), ты становишься на краю гибели; когда же ты, находясь в Отукэнской стране, (лишь) посылаешь караваны (за подарками, т.е. за данью), у тебя совсем нет горя, когда ты остаешься в Отюкэнской черни, ты можешь жить, созидая свой вечный племенной союз, и ты, тюркский народ, сыт...” [Малов, 1951, с. 35]. Священная Отюкенская чернь восхваляется древними тюрками как центр мира, откуда они ходили в походы “вперед”, “назад”, “направо” и “налево”, чтобы покорить “все четыре угла света” [Кляшторный, 2003, с. 241].
Все эти сентенции можно было бы расценить как оду родной земле, однако здесь иной случай: рунические тексты выполняют четкую идеологическую функцию, что хорошо видно как из их общей назидательной тональности, так и из частных утверждений, сделанных от имени кагана. Идеология сквозит и в заявлении знаменитого каганского советника Тоньюкука, в котором Отюкен подается в довольно неожиданном ракурсе: “Услышав, что я привел тюркский народ в землю Отюкэн и что я сам, мудрый Тоньюкук, избрал местом жительства землю Отюкэн, пришли (к нам) южные народы, западные, северные и восточные народы” [Малов, 1951, с. 66]. Не заимствована ли эта идея из Китая, где Тоньюкук под именем Юаньчжэня провел свою молодость и получил классическое конфуцианское образование [Кляшторный, 1966, с. 202-205]? К воссевшему в Отюкене каганскому советнику добровольно стекаются народы, подобно тому как, согласно традиционным китайским политическим учениям, являются “варвары” всех сторон света к “Сыну Неба”, чья благая сила Ээ достигла своего апогея. Однако Тоньюкук, несомненно, лукавил. Не он должен был быть фокусом притяжения разных племен, а верховный правитель - каган, которым в годы переселения мятежных тюрков на Хангай являлся Кутлуг, принявшим имя Эльтериш - “Создавший государство”. Подобно китайскому императору, олицетворявшему собой “мировой столп”, соединяющий Небо и Землю, учреждение в священном Отюкене каганской ставки должно было символически знаменовать установление “мировой оси”, вследствие чего все мироздание переходило в упорядоченное, гармоничное состояние. Ясно, что ко двору кагана, как к средоточию этой гармонии охотно устремлялись все племена и народы. Кажется очень вероятным, что Тоньюкук, вооружившись китайскими космологическими концепциями и, по-видимому, почерпнув из китайских источников представление о сакральности Отюкена у кочевников с древних времен, повел тюркское войско из Черных песков с благословения кагана именно туда.
В своих претензиях на Отюкен древние тюрки не были одиноки. История тюркоязычных племен, сформировавших сначала союз теле, а позже токуз-огузский союз, сумевший расправиться с Первым Восточнотюркским каганатом, позволяет ответить на вопрос, какую роль играл в их судьбах Хангай. Китайские источники под 611 г. упоминают в Отюкенской черни шесть племен: уйгуров, байирку, эдизов, тонра, боку и белых си. В том же порядке племена перечисляются и в записи под 629 г. [Малявкин, 1981, с. 87]. Разбив в 650 г. кагана Цюйби, китайцы поселили остатки его народа у горы Юйдуцюньшань (Отюкен) и поставили над ними тутука (военного губернатора) [Liu Mau-tsai, 1958, S. 156]. Согласно надписи из Могон Шине-Усу, в середине VIII в. эти места занимали карлуки и тюргеши, с которыми уйгуры сражались в Отюкене в 753 г. [Камалов, 2001, с. 81]. Нахождение там карлуков подтверждает и свод “Тан хуэйяо” [Зуев, 1960, с. 105; Камалов, 2001, с. 90]. Анализ событий, развернувшихся вокруг этого уголка Центральной Азии, позволяет думать, что особые чувства испытывала к нему уйгурская элита, так как Хангай был родиной ее предков - выходцев из телеских племен. Декларативные строки Терхинской надписи утверждают право уйгуров на владение этими землями именно постольку, поскольку ими распоряжались их прадеды, чьи могилы находятся здесь: “Мои предки правили (около) восьмидесяти лет. (Они правили) в земле Отюкен (и) Тегрес, на реке Орхон, что между этими двумя...” [Tekin, 1983(1), p. 49].
Сопоставив данные трех уйгурских надписей (Терхинской, Тэсинской и надписи из Могон Шине-Усу), С.Г. Кляшторный реконструировал уйгурскую историографическую концепцию, согласно которой Отюкен до VIII в. уже был центром двух уйгурских объединений - элей. Первый эль просуществовал 200 или 300 лет, после чего был разгромлен и целый век пребывал в условиях иноплеменного господства, а затем возродился благодаря подвигам каганов из рода Яглакар. Спустя 80 лет этот эль погиб из-за предательства вождей бузуков. Отюкен на 50 лет перешел в руки тюрков и кыпчаков. Наконец, уйгурское владычество было восстановлено силами Кюль-бегбильге-кагана и его сына Турьяна, который принял тронное имя Элетмиш Бильге-каган [Кляшторный, 1987, с. 28]. Эта концепция отнюдь не была беспочвенной выдумкой, призванной оправдать захват чужих земель. В целом она подтверждается другими источниками, в связи с чем претензии уйгуров на Отюкен представляются вполне закономерными, и, кроме того, становится более понятным их пиетет к этой местности. Есть предположение, что там находился центр уйгурской власти еще в эпоху Первого Уйгурского каганата (647-689), а также его рукотворный священный центр, которым мог быть так называемый Голубой Дворец, руины которого обнаружены на берегу реки Цаган Сумын Гол, впадающей в Орхон [Kolbas, 2005, p. 303-327].
Разгромив в 744 г. Второй Тюркский каганат и покончив со своими недавними союзниками по антитюркской коалиции, уйгуры основали центр своего государства примерно в тех же местах, где находилась орда тюркского кагана. Здесь они отстроили город Орду-Балык, развалины которого и поныне впечатляющи, известны под названием Карабалгасун. Для уйгуров, как и для их поверженных врагов, Отюкен олицетворял средоточие всех земных благ, однако было и отличие. С.В. Дмитриев обратил внимание на то, что в надписях времен Второго Тюркского каганата акцентируется хозяйственно-политическое значение Отюкена, а в уйгурских периода становления каганата (750-е гг.) сразу начинает фигурировать священная вершина Сюнгюз Башкан4, и весь регион приобретает сакральные черты. Автор вполне справедливо объясняет эту разницу в восприятии одной и той же местности: для уйгуров она была их исконной землей, а для осевших на Орхоне тюрков - не более чем благодатным краем, контроль над которым сулил много преимуществ [Дмитриев, 2009, с. 84-85].
Уйгурская гегемония в Центральной Азии продолжалась без малого век, пока с верховьев Енисея по приглашению мятежного военачальника из племени эдизов не прибыли войска кыргызов и не сокрушили каганат. Бросается в глаза, что кыргызский каган не учредил свою ставку в долине Орхона, где уже существовала развитая инфраструктура - укрепления, поселения, пашни, пути сообщения, - а откочевал к горам Танну-Ола, на расстояние в 15 дней конного перехода [Бичурин, 1950, с. 356]. Вместо того чтобы воспользоваться земледельческим районом возле Орду-Балыка, кыргызы в 840 г. разорили его, сожгли жилища уйгурского кагана и его супруги, разбили триумфальную стелу, переломали даже каменные ступы и жернова [Киселев, 1957, с. 94-95]. Отюкенская чернь, овладеть которой стремились прежде многие народы, похоже, была им не нужна. В отличие от других обитателей Центральной Азии кыргызы не придали этой местности сакрального или политического значения и уступили ее другим народам, расселившимся по монгольским степям после падения Уйгурского каганата. Более того, источники не говорят о столкновениях кыргызов с какими-либо пришельцами, в первую очередь с набиравшими силу киданями, от которых они пытались бы отстоять свои территориальные приобретения в Монголии. Не вписывающееся в привычные центральноазиатские стандарты поведение кыргызов дало повод М. Дромпу назвать происходившие в те годы события “нарушением орхонской традиции” [Drompp, 1999, p. 390-403; Drompp, 2005, p. 200]. В чем суть этой традиции?
Согласно предположениям Л. Мозеса, контролировать Отюкен в средние века означало контролировать всю Монголию, поэтому все кочевые народы от хунну до монголов, преуспевшие в создании сравнительно прочных государств в монгольских степях, основывали центр своей власти именно здесь, в долине Орхона. Соседние племена подчинялись хозяевам Отюкена. Те же кочевники, которые по каким-то причинам пренебрегли Отюкеном: юэчжи, теле, кереиты, татары, оказались неспособны консолидировать племена Центральной Азии5. С утратой этой сакральной территории рушилась система племенного подчинения, подобная феодальной (“вассал-лорд”), что иллюстрируется примерами жуаньжуаней, тюрков и уйгуров. Особый случай - кидани, о которых автор пишет сначала как об исключении из сформулированного им правила (они управляли Монголией не из Отюкена), а потом связывает гибель киданьской системы контроля над кочевниками с потерей ими Отюкена [Moses, 1974, p. 115-116]6. Между тем известно, что киданьская империя Ляо развалилась под ударами чжурчжэней раньше, чем кидани вывели свой гарнизон из города Чэн-Чжоу, являвшегося штаб-квартирой киданьского наместника в Монголии. Сюда прибыл в 1124 г. основатель государства Западное Ляо Елюй Даши в надежде сплотить племена против чжурчжэньской угрозы. Исследователи еще не пришли к единому мнению относительно места расположения этого города. Х. Пэрлээ, А.Л. Ивлиев, Н.Н. Крадин, С.В. Данилов и некоторые другие историки и археологи локализуют его в сомоне Дашинчилэн Булганского аймака Монголии и идентифицируют с городищем Чинтолгой балгас. В пользу этого говорит нахождение слоя, датированного уйгурской эпохой, под слоем киданьского времени, что согласуется с данными письменных источников о создании киданьского поселения Чэн-Чжоу на месте уйгурского города Хэдун. Другие специалисты помещают его на Орхоне, в районе столиц кочевых империй, что, хотя и не подтверждено пока археологически, представляется резонным с геополитической точки зрения. Во всяком случае, нахождение в долине Орхона киданьского города отмечено в летописях.
Весьма любопытен и многозначителен эпизод появления на развалинах Орду-Балыка первого киданьского императора Елюй Абаоцзи. В 924-925 гг. Абаоцзи снарядил экспедицию в степи против туюйхуней, дансянов и цзубу. На пути в Восточную Джунгарию он в девятом месяце 924 г. прошел через долину Орхона, где приказал стереть надпись на стеле в честь уйгурского Бильге-кагана и вместо нее высечь надпись по-киданьски, по-тюркски и по-китайски, чтобы увековечить свои славные деяния [Wittfogel, Feng Chia-sheng, 1949, p. 576; Дробышев, 2009, с. 83-85]. Кроме того, из реки взяли воды, а со священной горы - камней и доставили все это на исконные киданьские земли, где воду вылили в Шара-мурэн, а камни возложили на родовую гору киданей, что должно было символизировать поднесение дани реками и горами [Bretschneider, 1888, p. 256]. Видимо, эти действия следует расценивать как признание киданьским лидером сакрального значения этой местности. Однако занимать ее он тоже не стал и предложил бежавшим от кыргызского погрома уйгурам вернуться на Орхон, но те отказались.
После киданей в центральной части Монголии возвысились кереиты, вожди которых, возможно, имели ставку на Орхоне - город Тахай-балгас [Ткачев, 1987, с. 55]. Из “Сокровенного сказания монголов” следует, что орда Ван-хана кереитского находилась в “Тульском черном бору”, что, впрочем, больше подходит к образу покрытой лесом горы Богдо-ула у реки Тола, возле которой ныне раскинулась монгольская столица Улан-Батор. Ван-хан оказался одним из последних противников Чингисхана в монгольских степях. Персидский историк Рашид ад-Дин в Отюкен помещает найманов [Рашид ад-Дин, 1952, с. 136]; это согласуется с этнической картой дочингисовой Центральной Азии, если понимать под Отюкеном именно Хангай.
Когда Монголия была объединена под властью Чингисхана и начали складываться основы государственности, не мог не возникнуть вопрос выбора центра государства. Родные кочевья великого монгола мало подходили для этой масштабной задачи, так как располагались в стороне от степных магистралей. Едва ли случайно взгляды представителей “золотого рода” борджигин обратились на Орхон. Н.Н. Крадин пишет, “Местоположение будущей столицы было обусловлено, в первую очередь, геополитическими преимуществами. Из долины Орхона гораздо удобнее контролировать и Китай, и торговые пути через Ганьсу, и совершать походы на Джунгарию и Восточный Туркестан. Возможно, что это было также связано с особой сакральной привлекательностью этих мест, обусловленной тем, что здесь располагался исторический центр более ранних степных империй” [Крадин, 2007, с. 44-45; Крадин, 2008, с. 340]. С.В. Дмитриев обосновывает этот выбор монголами (точнее, хаганом Угэдэем) сильным идеологическим влиянием уйгурских советников - признанных учителей государственного строительства Монгольской империи, раскрывших перед своими патронами связь между священными горами и благополучием государства, которую автор удачно назвал “имперским фэншуем” [Дмитриев, 2009, с. 87, 89]. Эта связь отражена в известной легенде о происхождении уйгуров и о том, как коварный танский соглядатай обманом получил доступ к священной вершине уйгуров и унес оттуда наделенные особой благодатью камни, после чего уйгурская держава пришла в полный упадок. Легенда излагается в “Юань ши” (“Истории династии Юань”) и гласит следующее:
«Бар-чжу-артэ тэ-гинь был И-ду-гу; И-ду-гу был титул князей Гао-чана. В прежние времена они жили в стране уйгуров; там есть гора Голин, из которой текут 2 реки, они называются Ту-ху-ла и Сэ-лэн-гэ. Однажды над деревом между двумя реками появился чудный свет. Жители пошли туда, чтобы посмотреть, что это значит. На дереве показался нарост (опухоль) по виду, как живот беременной женщины. После этого свет часто показывался. После 9-и месяцев и 9 дней нарост на дереве лопнул и вышли пять мальчиков. Тамошние жители взяли их на воспитание; младшего из них звали Бу-кя-хан. Выросши, он подчинил себе тех жителей и их страну и стал царем. Более чем после 30 царей, к которым переходил престол, явился Юй-лунь-ти-гинь, сражавшийся много раз с людьми Тан. После долгого времени они стали совещаться, чтобы заключить союз на основании родства, дабы окончить войну и заняться упорядочиванием (дел) народа. Тогда Тан дали княжну Цзин-лянь Йе-ли Тегину, сыну Юй-лунь Тегина. Они жили у горы Голин, на Пе-ли-по-ли-та (т.е. таг), т.е. на горе, обитаемой женщиной. Кроме того там была гора Тянь-че-ли-юй та-ха, т.е. “гора суда небесного”, на нем (или близ него, их?) был утес (камень-гора), который называли Гу-ли-т’а-га (Ху-ли-та-ха), т.е. “гора счастья” (Кутлук-Таг). Когда послы Тан пришли туда с соглядатаем, то он сказал: “Величие и могущество Голина состоит в этой горе; эту гору надо уничтожить, чтобы ослабить это царство”. Поэтому они сказали Юй-лунь-Тегину: “Касательно заключения брака мы имеем до тебя просьбу, исполнишь ли ты ее? Камень на Горе Счастья для тебя бесполезен, а Тан желают обладать им”. Юй-лунь-Тегин отдал им камень. Но камень был велик и его не могли увезти. Тогда люди Тан раскалили его сильным огнем и полили вином и уксусом. Тогда камень распался и его унесли на носилках. Тут испустили жалобные вопли птицы и четвероногие животные в царстве уйгурском. По прошествии 7-и дней Юй-лунь-Тегин умер. Всевозможные несчастья и бедствия появились, народ жил в беспокойстве, и часто погибали и занимавшие престол. Поэтому они переселились в Цзао Чжоу, т.е. в Хо-чжоу» [Радлов, 1893(1), c. 63-64]7.
Легенда оказалась очень живучей, обитатели орхонской долины хорошо помнили ее даже в конце XIX в. Монголы называли гору так же, как и уйгуры, - Гора Счастья (по-монгольски Эрдэни-ула) и рассказывали, что здесь было закопано монгольское счастье, но китайцы разломали гору и увезли в Пекин. Вместе с горой в Китай ушло и монгольское счастье, поэтому китайцы стали богатыми, а монголы обеднели. Однако в отличие от уйгурской легенды монгольская имела оптимистичный финал. Одна старуха-шибаганца, т.е. мирянка, принявшая восемь буддийских обетов, села на том месте, где была гора, и стала призывать благополучие - талаху, отчего степь там получила название Далалхаин-тала. Она оставила китайцам золото и серебро, а монголам возвратила счастье, состоявшее в плодородии скота [Радлов, 1892, с. 91-92]. Ни о каких уйгурах нет и речи, зато основные идеи переданы точно.
Н.М. Ядринцев записал и другой вариант легенды, по которому “Темир-Тогон-хан жил во дворце Хара-Балгасун; он взял баранью лопатку и положил в тулуп, потом взял Цаган-эде (молочную пищу) и положил в ведро, потом налил в котел молока, на блюдо положил сыр (бислык), стрелу счастья и все зарыл на степи толагай и отслужил молебен. Этим он старался призвать счастье от китайцев и передать монголам” [Радлов, 1892, с. 92].
Мы не касаемся здесь истории Каракорума, так как она уже неоднократно была описана в научной литературе. К проблеме происхождения его названия мы еще вернемся, а здесь упомянем лишь, что этот город выполнял столичные функции короткое время, между 1235 (наиболее обоснованная дата его закладки) и 1260 гг., когда хаган Хубилай перенес столицу в Пекин. Согласно заведенной традиции, в годы правления монгольской династии Юань в Китае (1279-1368) в Каракоруме жил наследник юаньского престола, по существу являвшийся управителем собственно Монголии. После падения Юань столичные функции этого города не были восстановлены, а весной 1380 г. он был занят и разгромлен китайскими войсками, после чего практически утратил всякое значение в жизни монгольского общества. Однако место его расположения по-прежнему несло некоторый отпечаток сакральности, что можно предполагать на основании того факта, что именно там в 1585 г. Абатай-хан основал первый в Халхе (Северной Монголии) буддийский монастырь Эрдэни-Дзу.
В 2004 г. богатая памятниками истории и культуры долина Орхона с примыкающими к ней землями площадью около 150 тыс. га была включена в Список объектов природного и культурного наследия ЮНЕСКО [Urtnasan, 2009]. Здесь интенсивно развивается туризм, в том числе международный, продолжаются археологические и другие исследования.
В наши дни в монгольском обществе дискутируется вопрос о перспективах перенесения столицы государства на Орхон, в район Хархорина, где некогда располагалась столица Монгольской империи. Этот шаг мог бы иметь как символическое, так и чисто утилитарное значение, и если первое говорит само за себя, то последнее объясняется существенно более благоприятными природно-климатическими условиями долины Орхона по сравнению с долиной Толы, вдоль которой протянулась нынешняя монгольская столица. Господствующий в зимние месяцы (с ноября по март включительно) безветренный антициклональный режим погоды способствует формированию устойчивых температурных инверсий, которые приводят к застаиванию воздуха над Улан-Батором и накоплению в нем взвешенных частиц - пыли, копоти и т.п. Процессы самоочищения атмосферы в зимнее время проявляются здесь очень слабо, так как город со всех сторон окружен горами. На зимний период приходятся самые значительные по объему выбросы продуктов неполного сгорания твердого топлива, что ведет к накоплению в воздухе и на поверхности почвы загрязняющих веществ [Gunin, Yevdokimova, Baja, Saandar, 2003]. Этих минусов лишена хорошо проветриваемая орхонская долина.
Касаясь естественно-исторического аспекта проблемы, своевременно задать вопрос: чем же мог являться Отюкен с геоморфологической точки зрения? Словосочетание “Отюкен йыш”, обычно переводимое как “Отюкенская чернь”, т.е. тайга, указывает на горный лес, так как долины юго-восточного Хангая заняты степями сегодня и, вероятнее всего, были ими заняты в историческом прошлом, а лесные массивы (как правило, в виде островных лесов) располагаются на северных склонах гор, поскольку интересующая нас территория входит в природную зону экспозиционной лесостепи. Термин “йыш” мог обозначать горный лес, нагорье [Clauson, 1972, с. 976]. В.В. Радлов в своем “Словаре тюркских наречий” переводил его как “Bergwald” (“горный лес”), отмечая, что это “северная часть Хангая”. Собственно же “чернь”, т. е. “темная чернь” (“das dunke (dichte) Waldgebirge”), по его мнению, передается термином “тун кара йыш” [Радлов, 1893(б), с. 498]. Поэтому некоторое сомнение вызывает довольно широко распространенная трактовка древнетюркского “йыш”, основанная на лексике современных тюркских языков Саяно-Алтая, где это слово означает так называемую черневую тайгу, в которой преобладают создающие сильное затенение ель и пихта. Дело в том, что на Хангае широко представлена светлохвойная тайга, сложенная главным образом лиственницей сибирской - деревом с достаточно ажурной, светлой кроной, хорошо адаптировавшимся к засушливым условиям Центральной Азии. Практически всегда с лиственницей соседствует береза, быстро захватывающая территории, где лес по каким-либо причинам погиб. Оба эти дерева издревле пользовались у тюркских народов почитанием, их считали “светлыми” и верили, что на них останавливаются добрые духи [Герасимова, 2000, с. 28]. Они являются светлыми и визуально, поэтому состоящие из них леса также светлы и прозрачны. Лишь после дождя или сильной росы кора лиственниц становится темной.
В хозяйственном отношении горный лес, конечно, небесполезен для кочевника, так как дает древесину, всегда нужную в быту и для изготовления вооружения, служит охотничьим угодьем и местом произрастания лекарственных растений и ягод, а также пастбищем для домашнего скота, особенно весной после таяния снега. Не случайно украинский исследователь В.А. Бушаков выводит название этой местности из древнетюркского *ötügän (“удобное горное пастбище”, “место бывшей стоянки”) [Бушаков, 2007, с. 192-196], что перекликается с древнетюркским словом jïš (“нагорье с долинами, удобными для поселений”) [Древнетюркский словарь, 1969, с. 268], нередко идущим с Отюкеном в паре и представляющимся более точным, чем современное значение этого слова “чернь”. Смысловая параллель Отюкену прослеживается в монгольском слове “хангай”, обозначающем не только горную систему, но и “гористую и лесистую местность, обильную водой и плодородную” [Большой академический монгольско-русский словарь, 2002, с. 38]. Порой подчеркивается функция Отюкена как укрытия от врагов, укрепленного самой природой.
И тем не менее кочевые этносы всегда предпочитали степь, тогда как лес в целом был для них чужим и даже враждебным. Трудно представить также, даже с учетом сложной этногенетической судьбы, чтобы тюркские и уйгурские правящие кланы придерживались лесных ландшафтов, а их подданные населяли степные ландшафты. Поэтому, на наш взгляд, средневековые владельцы Отюкена ставили в его наименовании акцент на пастбищах, а не на лесе.
П.Б. Коновалов считает, что культ Отюкена суть “сакрализированная экологическая по своей сущности этнополитическая концепция Родины” [Коновалов, 1999, с. 181]. Это утверждение нисколько не противоречит самой семантике термина, но не объясняет, что же в этой концепции экологического. К сожалению, практически полностью отсутствует информация, чтобы судить, чем могло отличаться поведение людей по отношению к природе в Отюкене от их поведения за его пределами. Можно лишь предполагать более предупредительное обращение с природными богатствами и запрет на некоторые виды природопользования ввиду сакральности этой территории. Но каких-либо прямых подтверждений этому нет.
Несмотря на все вышеизложенное и кажущиеся очевидными идентификации, вопрос о рубежах Отюкена по-прежнему остается открытым. Можно ли ставить знак равенства между Отюкеном и Хангаем или относить к Отюкену только юго-восточный Хангай, или же следует ограничиваться долиной Орхона с окружающими ее горами? В литературе представлены все три точки зрения, а с учетом тувинского Отюкена, с которого мы начали статью, их будет четыре. Между тем ответ кроется в рунических текстах, причем наиболее точны и информативны надписи, высеченные на камнях в прославление подвигов уйгурского Элетмиш Бильге-кагана (747-759).
Стелы с надписями маркировали местонахождение ставок, учрежденных Элетмиш Бильге-каганом в нескольких местах на территории Хангайского нагорья вскоре после победы над тюргешами и карлуками. Некоторые из них сохранились до наших дней. Складывается впечатление, что каган быстро и методично “столбил” свои земли, разбивая в военных походах врагов и прочерчивая по окраинам Хангая границы своих владений. В идеале на востоке Азии правитель имел пять ставок: четыре по сторонам света и одну центральную, как это было, например, у киданьских и чжурчжэньских императоров; кочевники в действительности могли ограничиваться двумя - северной и южной. В данном случае вопрос заключается в том, какую из известных ставок уйгурского кагана следует считать центральной, ибо логически она-то и должна была размещаться в самом сердце Отюкена. С.Г. Кляшторный признал за таковую Орду-Балык, с чем нельзя не согласиться, хотя остается сомнение, что именно ее помещает в середину Отюкена надпись на “Селенгинском камне” из Могон Шине-Усу:
«Поразительное совпадение древнетюркской и современной гидронимики дает возможность уверенно локализовать обе ставки уйгурского кагана. Одна из них, “в середине Отюкена”, была известна из погребальной надписи Элетмиш Бильге-кагана в Могон Шине-Усу; еще до того она была обнаружена археологически - это Ордубалык (городище Карабалгасун). Вторая, западная, “в верховьях [реки] Тез” (современная р. Тэс), расположена на территории Юго-Восточной Тувы. Здесь, в междуречье Каргы (Карга нашего текста) и Каа-хема (Древнетюркское Бургу), на прибрежном островке озера Тере-холь, С.И. Вайнштейном была обнаружена дворцовая постройка уйгурского времени [Кляшторный, 1983, с. 121]. Эта постройка известна под именем Пор-Бажын. Она два сезона (750 и 753 гг.) служила центром летних кочевий Элетмиш Бильге-кагана и как минимум однажды - его сына и наследника Бёгю-кагана. Окружавшая ее местность была запретной» [Кляшторный, 2010, с. 254-257].
К сожалению, сохранность рунических надписей, описывающих возникновение или, точнее, возрождение уйгурского государства в середине VIII в., оставляет место для различных истолкований пределов Отюкена и его центра. В прочтении Терхинской надписи Талата Текина приводятся рубежи как Отюкена, так и, отдельно, границы каганских пастбищ в его пределах, причем последние легко и, по-видимому, корректно соотносятся с современными топонимами, лежащими на рассматриваемой территории. По Текину, Элетмиш Бильге-каган так описывает свои владения: “Мои летние пастбища лежат на северных (склонах гор) Отюкен. Их западная часть - это верховья (реки) Тез, а их восточная (часть) - это Канъюй и Кюнюй... Мои собственные долины (луга) лежат (в) Отюкене” [Tekin, 1983(1), p. 51]. Согласно комментарию ученого, под именем Канъюй (Q(a)ñuy) скрывается правый приток Селенги - река Хануй-Гол, а Кюнюй (Kün(ü)y) - это правый приток Хануй-Гола - р. Хунуй. Обе реки стекают с северных склонов Хангая. Вместе с верховьями Тэсийн-Гола получается четкая и вполне правдоподобная локализация пастбищ уйгурского кагана на севере этой горной системы или, во всяком случае, к северу от ее магистрального хребта.
Сложнее обстоит дело с границами Отюкена: “Его северная (часть) - это Онгы Таркан Сюй (?), принадлежащая враждебным племенам и (враждебному) кагану; его южная часть - это Алтунская чернь (т.е. горы Алтай), его западная часть - это Когмен (т.е. горы Танну-Ола), и его восточная часть - это Колти (?)” [Tekin, 1983(1), p. 51]. Для топонима, читаемого им как Онгы Таркан Сюй, Текин не предложил никакой идентификации, не соглашаясь в то же время с вариантами перевода этой части фразы М. Шинеху и С.Г. Кляшторного8. У нас также нет оснований для каких-либо предположений на этот счет. Возможно, это какой-то крупный географический объект (горный хребет, к примеру), лежащий где-то к северу за Селенгой. Алтай как южный рубеж Отюкена требует пояснения. Вероятно, здесь речь не идет о Монгольском Алтае на всем его протяжении, а лишь об его отрогах, огибающих Хангай с юго-запада, и, быть может, также о Гобийском Алтае, простирающемся еще южнее. Включение Алтунской черни в состав Отюкена весьма значительно раздвигает его пределы и, насколько нам известно, нигде больше не встречается. Упоминание гор Танну-Ола как западной части (точнее, границы) Отюкена особых возражений не вызывает. Наконец, остается лишь сожалеть о том, что ничего не известно о его восточной части. Слово “Колти” (költ) у Текина оставлено без комментариев. Поскольку от Орхона в том месте, где находился Орду-Балык, почти на 400 км к востоку простирается сравнительно ровная легкопроходимая местность, вряд ли следует искать там естественных преград, которые могли бы служить восточной границей Отюкена, если не принимать за таковую собственно окончание Хангайских гор. К тому же протекающая восточнее Тола обычно перечисляется среди подвластных каганам земель, но никогда не несет какой-либо граничной функции, во всяком случае, как только в Центральной Монголии бывали разбиты все враги. Дальше лежит Хэнтэй, существенно менее пригодный для кочевой жизни по сравнению с Хангаем. Может быть, местонахождение загадочного Колти надо искать там.
В Терхинской надписи дважды говорится об учреждении Элетмиш Бильге-каганом своей ставки и обнесении ее стенами “посредине Отюкена, к западу от священной вершины Сюнгюз Башкан” [Кляшторный, 1980, с. 92, 94]. Учитывая, что стела с надписью обнаружена в местечке Долон-мод на территории современного сомона Тариат (Архангайский аймак), в двух километрах к югу от склонов хребта Тарбагатай и 12 километрах западнее озера Тэрхийн-Цаган-Нур, а в самой надписи говорится о распоряжении кагана вырезать ее на камне там, где была учреждена его ставка, можно предположить местонахождение центра уйгурского Отюкена именно здесь.
В пользу этого предположения говорит следующее наблюдение. Обращает на себя внимание чередование употребления Элетмиш Бильге-каганом определений “там” (anta) и “здесь” (bunta) в надписях на стелах по отношению к своим ставкам, а также к местонахождению “плоских” и “грузных” камней, на которых он повелел начертать свои “вечные письмена”, и соотнесение этих объектов с центром Отюкена. В Терхинской надписи “здесь” - это местность к западу от озера Тэрхийн-Цаган-Нур, близ священной горной вершины: “.. .я провел лето посредине Отюкена, к западу от священной вершины Сюнгюз Башкан. Я повелел поставить здесь (свою) ставку и возвести здесь стены. Свои вечные письмена и знаки здесь на плоском камне я повелел вырезать.” [Кляшторный, 1980, с. 92; Кляшторный, 2010, с. 41; Tekin, 1983(1) с. 50]. В надписи из Могон Шине-Усу (местность примерно в 360 км к северо-западу от Улан-Батора в Сайхан-сомоне Булганского аймака) об этом же самом месте сказано несколько иначе: “. там я провел лето, там я велел устроить свой дворец, там я велел построить стены” и там же велел вырезать на камне свои “тысячелетние знаки” [Малов, 1959, с. 40; Кляшторный, 2010, с. 63]. Кроме того, эта надпись добавляет, что где-то в том месте сливаются реки Ябаш и Тукуш [Рамстедт, 1912, с. 43; Малов, 1959, с. 40; Кляшторный, 2010, с. 63]. Вероятнее всего, это нынешние Хойд-Тэрхийн-Гол и Урд-Тэрхийн-Гол. За священную вершину можно принять потухший вулкан Хорго, находящийся к северо-востоку от Тэрхийн-Цаган-Нура и от каганской ставки. Его необычная внешность, с глубоким, заполненным водой и частично заросшим лесом кратером, по-видимому, должна была производить на кочевников достаточно сильное впечатление9. Наличие этой святой горы вовсе не должно было препятствовать существованию в Хангае других сакральных гор, где отправлялись соответствующие культы, в том числе и на Орхоне. Этому отнюдь не противоречит и сообщение китайского источника о том, что первый уйгурский правитель Кутлуг Бильге Кюль каган (742-747) “жил на юге, на бывшей тукюеской земле; а теперь поставил орду между горами Удэгянь и рекою Гунь.” [Бичурин, 1950, с. 308], т.е. между Отюкеном и Орхоном. Что может означать эта географическая привязка? Место на левом берегу Орхона? Разумеется, ставку правителя уйгуров не размещали на горных склонах, а вот ее расположение в речной долине у подножия священной горы древних тюрков по имени Отюкен (=монгольская Эрдэни-ула?) вполне вероятно, как вероятно и то, что его преемник Элетмиш Бильге-каган мог поставить временный военный лагерь в паре сотен километров по прямой к северо-западу, а долину Орхона использовать сначала в качестве южной ставки и лишь потом возвысить ее до столичного статуса.
Таким образом, та местность, которая, согласно ее уйгурскому владельцу, представляла собой центр Отюкена, локализуется довольно уверенно, хотя мы воздержимся от утверждения, что эта задача решена окончательно и находки новых рунических надписей или новое, более точное прочтение уже введенных в научный оборот не внесут серьезных корректив. На сегодняшний день, зная предполагаемый центр и места каганских ставок, можно заключить, что в эпоху сложения Уйгурского каганата границы Отюкена фактически совпадали с границами Хангайского нагорья.
Однако даже если считать центр Отюкена обнаруженным, нам еще предстоит ответить на вопрос, почему столица Уйгурского каганата располагалась в другом месте. Ответ представляется простым: местоположение столицы должно было отвечать соображениям безопасности от набегов врагов и быть комфортным для жизни, удобно расположенным для прохода торговых караванов и осуществления контроля над своими соплеменниками и подчиненными народами. Долина Орхона в этом плане гораздо предпочтительнее узкой котловины Тэрхийн-Цаган-Нура, даже несмотря на свою большую открытость для вражеских вторжений. Орду-Балык был не просто “стольным градом” уйгуров, а также ремесленным, земледельческим и торговым центром и перевалочной базой для китайского шелка и других товаров. Отсюда быстрее и проще посылать конницу для подавления мятежей в своем государстве или в слабеющей Танской империи. Там же, вероятно, находились святыни Первого Уйгурского каганата, наличие которых могло иметь существенное значение для основания этого военнополитического и экономического узла Центральной Азии. Даже если они не сохранились ко времени возвращения уйгуров на Орхон в качестве победителей, должна была передаваться память о них. Наконец, давно окультуренная орхонская долина могла привлекать согдийцев, которых было немало среди уйгуров и чье культурное влияние на последних оценивается историками как весьма значительное.
Изложенное подталкивает нас к предположению, что можно говорить о двух центрах Отюкена уйгуров - географическом и политическом. Первый примерно совпадал с центром Хангайского нагорья, второй находился на юго-восточной окраине Хангая, в долине Орхона, и кроме политической роли играл также роль сакрального центра. О последнем говорит надпись из Могон Шине-Усу: “У слияния (рек) Орхон и Балыклыг повелел тогда воздвигнуть державный трон и государственную ставку...” [Кляшторный, 2010, с. 65].
Если же не проводить этого различия и вслед за многими специалистами предполагать, что центр Отюкена располагался в районе среднего Орхона, там, где Элетмиш Бильге-каган приказал воздвигнуть Орду-Балык, то искать священный Сюнгюз Башкан придется восточнее. Этот поиск не сулит быстрых и надежных идентификаций вследствие господства в современной топонимии Монголии собственно монгольских названий. В 20 км от развалин Орду-Балыка точно на восток, на противоположной стороне долины Орхона, находится безлесная горная вершина с довольно характерным для Монголии именем Баясгалан-Обо, что значит “Радостное обо”10 (абсолютная высота 1658 м). Еще почти 60 км восточнее возвышается Цэцэрлэг-ула (“Сад-гора”, 1966 м). Очевидно, своим названием она обязана покрывающему ее лесу. Какая из этих гор была священной, и, вообще, из них ли нужно делать выбор, остается неизвестным. Обе слишком далеки от Орду-Балыка, чтобы магически ему покровительствовать, а чем-либо заметно выделяющихся вершин ближе к уйгурской столице нет.
Сверх того ни Терхинская, ни Тэсинская надписи не дают сколько-нибудь точной восточной границы Отюкена. В добавление к неясному “Колти” Терхинской надписи Тэсинская приводит название восточной ставки кагана: “На востоке, в Эльсере, (?) он поселился” [Кляшторный, 1987, с. 33; Кляшторный, 2010, с. 89], но какая местность скрывалась под топонимом “Эльсер”, неизвестно, тем более что само это слово читается неуверенно. В этом случае возникает дилемма: либо Орхон - не центр Отюкена, а скорее его восточная часть, либо Отюкен простирался дальше на восток и, вероятно, включал Хэнтэй. В пользу второго предположения свидетельствует надпись на “Стеле о заслугах идикутов Гаочан-ванов” 1334 г., согласно которой с горы Хэлинь в земле уйгуров стекают Селенга и Тола. Хэлинь - это “колыбель” уйгуров, место, где якобы появились на свет чудесным образом прародители этого народа и где позже стояла столица каганата [Дмитриев, 2009, с. 79]. О том же повествует и цитированная выше легенда из “Юань ши”.
Между тем упомянутые реки берут начало в разных горных системах на территории Монголии: Селенга - в Хангае, а Тола - в Хэнтэе. Проще всего объяснить это несоответствие ошибкой, допущенной авторами легенды. Но не могло ли быть так, что гора Хэлинь символизировала обе горные системы Монголии, покрытые лесом, - Хангай и Хэнтэй? Обе удовлетворяют понятию “Отюкен йыш”, если “йыш” переводить как “лесистые горы”, причем Хэнтэй с его черневой тайгой имеет для этого даже больше оснований, чем Хангай. Следует помнить также, что, с одной стороны, Селенгинское среднегорье, т.е. сравнительно невысоко поднятая и слаборасчлененная поверхность между упомянутыми горными системами, тянущаяся вдоль долин Толы, Орхона, Хара-гола, Шарын-гола, не воспринимается как отчетливая граница между Хангаем и Хэнтэем, и, с другой стороны, вершины Хангая имеют пологие очертания и также не кажутся резко отделенными от соседних горных ландшафтов. Поэтому можно высказать осторожное предположение, что, по крайней мере в некоторых случаях словом Отюкен в средневековье обозначались Хангай и Хэнтэй вместе. Тогда за центр этой территории вполне можно будет принять орхонскую долину. В самом деле, ведь рубежи Уйгурского каганата, как и его исторических предшественников, простирались на восток до Большого Хингана, а отнюдь не ограничивались неоднократно упоминающейся в рунических текстах р. Толой. Впрочем, большинство источников не подтверждает этой гипотезы.
Древние тюрки, возможно, вкладывали в понятие “Отюкен” иное, более узкое содержание, чем уйгуры. Вспомним историю их появления в долине Орхона в конце VII в. Каган Кутлуг, возглавлявший тюрков в 682-692 гг., отдал приказ Тоньюкуку вести тюркское войско, после восстания против Тан некоторое время пребывавшее в Черных песках, о чем уже говорилось выше, и тот привел тюрков в место, которое сам он обозначил как “лес Отюкен”. Несомненно, речь идет о юго-востоке Хангая и, быть может, даже об окрестностях конкретной горной вершины. Когда по долине Толы туда пришло огузское войско, тюрки смогли выставить против него две тысячи воинов [Малов, 1951, с. 66], следовательно, общее их число вряд ли превышало восемь-девять тысяч человек. Для заселения всего Хангая это очень мало, а для долины Орхона и окрестных земель - вполне подходящее население, способное удержать в своих руках это плодородное и сакральное место. Обосновавшись на Орхоне, тюрки подчинили себе всю Центральную Азию и истерзали набегами земли Северного Китая. После этого Кюль-Тегин вполне мог утверждать, что Отюкен идеально подходит для созидания племенного союза. Избавившись от китайской неволи и укрывшись в лесистых горах, обильных водой и хорошими пастбищами, тюрки могли применять этот топоним в узком смысле к юго-восточной части Хангая, к тому месту, куда их привел Тоньюкук, тогда как уйгуры, опираясь на свою историческую память, распространяли его на весь Хангай.
Долина Орхона оставила еще одну загадку. Откуда там появился топоним “Каракорум”? Его тюркское происхождение можно считать доказанным, но почему именно это слово послужило названием монгольской столицы? Если его переводить буквально как “осыпь черных камней” [Древнетюркский словарь, 1969, c. 460]11, то естественно возникает вопрос: есть ли где-то поблизости такая осыпь, достаточно внушительная, чтобы дать имя городу? Возвышающаяся западнее Каракорума гора Малахитэ в этом отношении не выделяется среди других таких же гор; нет выдающихся черных осыпей на Эрдэни-уле и других окрестных горах, хотя темноцветные изверженные горные породы местами встречаются. Зато большое, зрелищное поле черной застывшей лавы распростерто подле вулкана Хорго, склоны которого усеяны черными лавовыми обломками. Выше мы предположили, что недалеко от этого вулкана находилась центральная походная ставка Элетмиш Бильге-кагана, теперь можно пойти дальше и высказать догадку, что она-то и могла называться Каракорумом. Возможно, Элетмиш Бильге-каган вошел в народную память номадов как фактический создатель Второго Уйгурского каганата и затмил славу своего предшественника, поэтому название его орды передавалось из поколения в поколение, даже если сама она просуществовала недолго, уступив пальму первенства Орду-Балыку. Джувейни сообщает, что столица Монгольской империи, построенная по приказу Угэдэя, тоже называлась Орду-Балык, хотя лучше известна под именем Каракорума [Juvaini, 1997, с. 236]. То, что обе ставки - уйгурская и монгольская - имели одинаковое имя, неудивительно, так как название “Город-дворец” отвечало их высокому статусу, а легендарное название Каракорум могло оказаться актуальным в XIII в., когда потребовалось дать достойное имя столице победоносного монгольского государства. С.В. Дмитриев объясняет его происхождение идеологическим влиянием уйгуров и отмечает, что впервые оно фиксируется как Caracoron в донесении Плано Карпини. Впоследствии это название воспроизводится у Рубрука, в трудах Джувейни, Рашид ад-Дина и других историков и становится общеизвестным [Дмитриев, 2009, с. 79]. Однако оно не пережило даже Юаньскую эпоху: в 1312 г. город официально был переименован в Хэнин, что значит “Гармоничный мир” [Pelliot, 1959, p. 165].
Но как же быть с утверждениями Джувейни и Рашид ад-Дина, что город получил имя по названию горы Каракорум? “Мнение уйгуров таково, что начало их поколения и приумножения было на берегах реки Орхон, стекающей с горы, которую они называют Кара-Корум; город, построенный Каном (Угэдэем. - Ю.Д.) в нынешнем веке, тоже зовется по имени этой горы” [Juvaini, 1997, p. 54]. Гора должна была быть велика, так как, согласно тому же источнику, с нее стекают 30 рек, и по каждой реке обитает отдельный народ. Уйгуры образуют две группы на Орхоне [Juvaini, 1997, p. 54]. В этом случае совершенно резонно считать Каракорум синонимом Хангая. Однако, оказывается, есть в тех краях горы покрупнее этой. Ссылаясь на устные сообщения, Рашид ад-Дин пишет следующее:
“Рассказывают, что в стране Уйгуристан имеются две чрезвычайно больших горы; имя одной - Букрату-Бозлук, а другой - Ушкун-Лук-Тэнгрим12; между этими двумя горами находится гора Каракорум. Город, который построил Угедей-каан, также называется по имени той горы. Подле тех двух гор есть гора, называемая Кут-таг. В районах тех гор в одной местности существует десять рек, в другой местности - девять рек. В древние времена местопребывание уйгурских племен было по течениям этих рек, в [этих] горах и равнинах. Тех [из уйгуров], которые [обитали] по течениям десяти рек, называли он-уйгур, а [живших] в [местности] девяти рек - токуз-уйгур. Те десять рек называют Он-Орхон, и имена их [следуют] в таком порядке: Ишлик, Утингер, Букыз, Узкундур, Тулар, Тардар, Адар, Уч-Табин, Камланджу и Утикан” [Рашид ад-Дин, 1952, с. 146-147].
Из перечисленных гор более-менее уверенной локализации поддается лишь Кут-таг, а перечисленные десять рек, вероятно, принадлежат бассейну Орхона, причем сам Орхон как самостоятельная река здесь не фигурирует. Любопытно название р. Утикан, созвучное с Отюкен.
Напрашивается происхождение топонима “Каракорум” от “Отюкенской черни”. Оно выглядит вполне убедительным для русскоязычного читателя, когда существительное “чернь” совершенно естественно перетекает в прилагательное “черный”, но в древнетюркском “йыш” нет и намека на черный цвет. Почему произошла эта замена одного топонима другим? Можно предположить, что первоначально “Каракорум” являлся существенно более узким понятием, относившимся к окрестностям одноименного города, а уйгурское “Отюкен йыш” просто сменилось монгольским “Хангай”, имеющим то же самое значение и ныне именующим горную систему на севере Монголии. Кстати, топоним Хангай не встречается в труде Рашид ад-Дина, из чего можно заключить, что для него Каракорум был равен Хангаю, как мы и предположили выше. Между тем последний раз топоним Отюкен встречается в знаменитом словаре Махмуда Кашгарского, составленном в 1072-1074 гг., где указывается, что Отюкеном называется местность “в татарских степях вблизи от Уйгур” [Махмуд ал-Кашгари, 2005, с. 166]. Смена этнической и языковой доминанты в степях привела к его забвению. Учитывая “странное замалчивание” Рашид ад-Дином Хангая и неоднократные упоминания горы Каракорум, остается лишь полагать, что Каракорум и есть Хангай, как его понимали монголы в XII-XIV вв.
Итак, подводя итоги, выскажем предположение, что монгольское название Хангай закрепилось за той же самой территорией, которую уйгуры называли Отюкеном, а кочевники эпохи Монгольской империи - Каракорумом.
ПРИМЕЧАНИЯ
* Считаю своим приятным долгом поблагодарить С.Г. Кляшторного и Д.В. Рухлядева (ИВР РАН, С.-Петербург) за полезные замечания, советы и помощь в ознакомлении с работами турецких ученых.
1. Написание этого географического названия варьируется в трудах различных авторов. Мы придерживаемся написания “Отюкен”, сохраняя авторские варианты в цитируемых работах. О различных китайских вариациях этого топонима см.: [Малявкин, 1989, с. 116-117].
2. Есть мнение, что известный по китайским хроникам город жуаньжуаней Мумочэн мог располагаться около горы Мумэ-Толгой на р. Тамир - левом притоке Орхона [Шавкунов, 1978, с. 19].
3. Де Рахевильц также полагает, что монгольское “этуген” связано с Отюкеном, этим “священным лесом тюрков” [Rachewiltz, 1973, p. 28].
4. Название этой вершины могло происходить от тюркского süŋü (“копье”), что, однако, не прибавляет ясности в поисках ее местонахождения. В ходе ревизии и уточнения своих переводов уйгурских рунических памятников С.Г. Кляшторный предположил, что речь идет о двух разных вершинах - Сюнгюз и Ханской Священной вершине [Кляшторный, 2010, с. 41, 46]. К аналогичному выводу еще ранее пришел Т. Текин. По его мнению, каганская ставка находилась на западных склонах гор Ас-Онгюз и Кан-Ыдук [Tekin, 1983(1), p. 50]. Более того, Текин увидел здесь слово as, отмеченное у Махмуда Кашгарского со значением “белый”, и в итоге перевел As Öŋüz как “белоцветная” [Tekin, 1983(2), S. 815-816]. Так священная вершина приобрела дополнительный немаловажный маркер. Профессор Лейпцигского университета Йоханнес Шуберт, участник экспедиций в Монголию в 1957, 1959 и 1961 гг., выдвинул любопытную гипотезу относительно местоположения Отюкена: он считал, что Отюкен йыш - это самая высокая точка Хангая (4021 м), покрытая нетающей снежной шапкой гора Отгон Тэнгэр. Исходя из этого, Шуберт предположил, что область Отюкена находилась в юго-восточной части нынешнего Завханского аймака [Schubert, 1964, S. 215]. Эту идею поддерживает турецкий исследователь Эрхан Айдын. По его мнению, “белоцветная” горная вершина, упоминаемая в Терхинской надписи как расположенная “посредине Отюкена”, может указывать именно на Отгон Тэнгэр [Aydin, 2007, p. 1262-1270]. С. Гёмеч прочитал точно так же, как Кляшторный - Süŋüz-Başkan, но предложил считать термины сюнгюз и башкан названиями племен. Согласно его версии, сюнгюзы - это племя из группы дулу союза Он-ок бодун, а башканы - племя из группы нушиби. Сюнгюзы и башканы бежали от китайцев в глубь Отюкена и дали этому новому местообитанию свои племенные имена [Gömeç, 1997, с. 26; Gömeç, 2001, с. 43].
5. Это утверждение о пренебрежении Отюкеном перечисленными народами, по меньшей мере, спорно.
6. На важное стратегическое положение этого района указывают также С.Г. Кляшторный и Д. Роджерс. См.: [Кляшторный, 1964, с. 34; Роджерс, 2008, с. 161-162].
7. Рассмотренный сюжет не был уникальным в Центральной Азии. Аналогичным способом расправился со своими недругами эпический Гэсэр-хан, хитростью побудив их сделать из священного камня особые доспехи [Гесериада, 1935, с. 197-198]. А с целью уничтожения враждебных ширайгольских ханов он принес на их священной горе, очевидно являвшейся родовой, жертву шелковыми полотнищами и произнес: “Искони была ты благословением и счастием для ширайгольских ханов, а теперь будь ты, гора, благословением для меня!” [Гесериада, 1935, с. 192].
8. Вариант перевода, предложенный С.Г. Кляшторным: «По моему желанию Онгы из Отюкенской земли выступил в поход. “С войском следуй, собирай народ!” - [сказал я?]. “По. южную границу, по Алтунской черни западную границу, по Кёгмену северную границу защищай!”» [Кляшторный, 1980, с. 92]. Здесь северный и западный рубежи Отюкена обозначены несколько более правдоподобно, чем в переводе Текина.
9. Описание этого вулкана и окружающей его местности можно найти в научно-популярной книге отечественного геолога Ю.О. Липовского [Липовский, 1987, с. 50-88].
10. Обó - сложенная из камней пирамида, локальный аналог “мировой оси”, маркирующий места повышенной сакральности (горные вершины, перевалы, священные рощи, скалы, родники и т.п.). Это слово часто входит в названия гор Монголии.
11. Перевод Дж. Бойла “Black Rock” менее точен, хотя также возможен [Juvaini, 1997, c. 54]. Между тем в тюркских языках слово “кара” имеет еще несколько значений: грозный, страшный, северный и др. Поэтому не исключено, что название Каракорум могло означать Северный лагерь монгольского хана [Кононов, 1978, c. 167]. О сезонных перемещениях орды Угэдэя писали Джувейни и Рашид ад-Дин, однако, к сожалению, упоминаемые ими топонимы трудны для идентификации (см.: [Рашид ад-Дин, 1960, c. 41-42; Juvaini, 1997, c. 236-239]).
12. Вряд ли есть смысл искать эти горы под их современными названиями на карте Монголии, хотя это уточнение персидского историка позволяет считать Каракорум не самой высокой вершиной Хангая, что, можно надеяться, хоть как-то облегчит в будущем ее идентификацию. Отметим, что кратер Хорго тоже не достигает высоты горных хребтов, тянущихся вдоль котловины Тэрхийн-Цаган-Нура.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. I. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1950.
Большой академический монгольско-русский словарь / Отв. ред. Г.Ц. Пюрбеев. Т. IV. М.: Academia, 2002.
Бушаков Валерій. Етимологія та локалізація Давньотюркського хороніма Отюкен // Вісник Львівського університету. Серія філологічна. Вип. 42. Львів, 2007.
Владимирцов Б.Я. По поводу древне-тюркского Ötüken yïš // Доклады Академии наук СССР. Серия “В”. № 7. Л., 1929.
Войтов В.Е. Древнетюркский пантеон и модель мироздания. М.: Государственный музей искусств народов Востока, 1996.
Герасимова К.М. Священные деревья: контаминация разновременных обрядовых традиций // Культура Центральной Азии: письменные источники. Вып. 4. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2000.
Гесериада. Пер. С.А. Козина. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1935.
Дмитриев С.В. К вопросу о Каракоруме // XXXIX Научная конференция “Общество и государство в Китае”. М.: Издательская фирма “Восточная литература”, 2009.
Древнетюркский словарь. Л.: Наука, 1969.
Дробышев Ю.И. Западный поход Абаоцзи 924 г. и стела Орду-Балыка // Проблемы монголоведных и алтаистических исследований: Материалы международной конференции, посвященной 70-летию профессора В.И. Рассадина. Элиста: Калмыцкий государственный университет, 2009.
Зуев Ю.А. “Тамги лошадей из вассальных княжеств” // Труды Института истории, археологии и этнографии Академии наук Казахской ССР. Т. 8. Алма-Ата, 1960.
Камалов А.К. Древние уйгуры. VIII-IX вв. Алматы: Изд-во “Наш мир”, 2001.
Киселев С.В. Древние города Монголии // Советская археология. 1957. № 2.
Кляшторный С.Г. Древнетюркские рунические памятники как источник по истории Средней Азии. М.: Наука, 1964.
Кляшторный С.Г. Тоньюкук - Ашидэ Юаньчжэнь // Тюркологический сборник. М.: Наука, 1966.
Кляшторный С.Г. Терхинская надпись (предварительная публикация) // Советская тюркология. 1980, № 3.
Кляшторный С.Г. Новые эпиграфические работы в Монголии (1969-1976 гг.) // История и культура Центральной Азии. М.: Наука, 1983.
Кляшторный С.Г. Надпись уйгурского Бёгю-кагана в Северо-Западной Монголии // Центральная Азия: Новые памятники письменности и искусства. М.: Наука, 1987.
Кляшторный С.Г. История Центральной Азии и памятники рунического письма. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2003.
Кляшторный С.Г. Рунические памятники Уйгурского каганата и история евразийских степей. СПб.: Петербургское востоковедение, 2010.
Коновалов П.Б. Этнические аспекты истории Центральной Азии (древность и средневековье). Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 1999.
Кононов А.Н. Семантика цветообозначений в тюркских языках // Тюркологический сборник - 1975. М.: Наука, 1978.
Крадин Н.Н. Предварительные результаты изучения урбанизационной динамики на территории Монголии в древности и средневековье // История и математика: Макроисторическая динамика общества и государства. М.: КомКнига, 2007.
Крадин Н.Н. Урбанизационные процессы в кочевых империях монгольских степей // Монгольская империя и кочевой мир. Кн. 3. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2008.
Кычанов Е.И. Кочевые государства от гуннов до маньчжуров. М.: Издательская фирма “Восточная литература”, 1997.
Липовский Ю.О. ВХангай за огненным камнем. Л.: Наука, 1987.
Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1951.
Малов С.Е. Памятники древнетюркской письменности Монголии и Киргизии. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1959.
Малявкин А.Г. Историческая география Центральной Азии. Новосибирск: Наука, 1981.
Малявкин А.Г. Танские хроники о государствах Центральной Азии. Новосибирск: Наука, 1989. Материалы по истории сюнну (по китайским источникам). Вып. 2. Пер. В.С. Таскина. М.: Наука, 1973.
Махмуд ал-Кашгари. Диван Лугат ат-Турк. Пер., предисл. и коммент. З.-А.М. Ауэзовой. Алматы: Дайк-пресс, 2005.
Потапов Л.П. Новые данные о древнетюркском Отукан // Советское востоковедение. 1957, № 1. Потапов Л.П. Умай - божество древних тюрков в свете этнографических данных // Тюркологический сборник-1972. М.: Наука, 1973.
Прудникова Т.Н. Древние культы, мифы и загадки Тувы // Устойчивое развитие малых народов Центральной Азии и степные экосистемы. Т. 2. Кызыл-М., 1997.
Радлов В.В. Предварительный отчет о результатах экспедиции для археологического исследования бассейна р. Орхона. Приложение III. Предварительный отчет об исследованиях по р. Толе, Орхону и в Южном Хангае члена экспедиции Н.М. Ядринцева // Сборник трудов Орхонской экспедиции. Вып. I. СПб., 1892. Радлов В.В. К вопросу об уйгурах. СПб., 1893(1).
Радлов В.В. Опыт словаря тюркских наречий. Т. 3. СПб., 1893(2).
Рамстедт Г.И. Перевод надписи “Селенгинского камня” // Труды Троицко-Кяхтинского отделения Приамурского отдела ИРГО. Т. XV. Вып. 1. СПб., 1912.
Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. I. Кн. 1. Пер. Л.А. Хетагурова. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1952. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. II. Пер. Ю.П. Верховского. М.-Л.: Изд-во АН СССР, 1960. Роджерс Д. Причины формирования государств в восточной Внутренней Азии // Монгольская империя и кочевой мир. Кн. 3. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2008.
Тиваненко А.В. Древние святилища Восточной Сибири в эпоху раннего средневековья. Новосибирск: Наука, 1994.
Ткачев В.Н. Каракорум в тринадцатом веке // Актуальные проблемы современного монголоведения. Улан-Батор: Госиздат, 1987.
Торчинов Е.А. Проблема “Китай и соседи” в жизнеописаниях Фэн Тана и Янь Аня // Страны и народы Востока. Вып. XXXII. М.: Издательская фирма “Восточная литература”, 2005.
Шавкунов Э.В. Об археологической разведке отряда по изучению средневековых памятников // Археология и этнография Монголии. Новосибирск: Наука, 1978.
Aydın E. Ötüken Adı ve Yeri üzerine Düşünceler // Turkish Studies. International Periodical For the Languages, Literature and History of Turkish or Turkic. Vol. 2/4. Fall 2007.
Bretschneider E.V. Mediaeval Researches from Eastern Asiatic Sources. Vol. I. L.: Trübner & C o , 1888.
Clauson G. An Etymological Dictionary of Pre-Thirteen Century Turkish. Oxford: Oxford University Press, 1972.
Czegledy K. Čoγay-quzϊ, Qara-qum, Kük Üng // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. T. XV. 1962.
Drompp M.R. Breaking the Orkhon Tradition: Kirghis Adherence to the Yenisei Region after A.D. 840 // Journal of the American Oriental Society Vol. 119. № 3. 1999.
Drompp M.R. Tang China and the Collapse of the Uighur Empire: a Documentary History Leiden, Boston: Brill, 2005.
Gömeç S. Uygur Türkleri Tarihi ve Kültürü. Ankara: Atatürk Kültür Merkezi, 1997.
Gömeç S. Kök Türkçe Yazıtlarda Geçen Yer Adları // Türk Kültürü. Т. XXXIX/453. 2001.
Golden P.B. Imperial Ideology and the Sources of Political Unity amongst the Pre-Cinggisid Nomads of Western Eurasia // Archivum Eurasiae Medii Aevi. T. 2. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 1982.
Gunin P.D., Yevdokimova A.K., Baja S.N., Saandar M. Social and Ecological Problems of Mongolian Ethnic Community in Urbanized Territories. Ulaanbaatar—M., 2003.
Juvaini, Ata-Malik. The History of the World-Conqueror. Trans. by J.A. Boyle. Manchester, 1997.
Kolbas J.G. Khukh Ordung, a Uighur Palace Complex of the Seventh Century // Journal of the Royal Asiatic Society. Ser. 3. Vol. 15. № 3. 2005.
Kwanten L. Imperial Nomads: a History of Central Asia, 500-1500. Philadelphia, 1979.
Liu Mau-tsai. Die chinesischen Nachrichen zur Geschichte der Ost-Tűrken (T’u-kue). Bd. I–II. Wiesbaden, 1958.
Moses L.W. A Theoretical Approach to the Process of Inner Asian Confederation // Etudes Mongoles. Cahier 5. 1974.
Pelliot P. Le mont Yu-tou-kin (Ütükän) des anciens Turcs / Neuf notes sur des questions d’Asie Centrale // T’oung Pao. T. 24. 1929.
Pelliot P. Notes on Marco Polo. P.: Imprimerie Nationale, Librarie Adrien-Maisonneuve, 1959.
Rachewiltz, Igor de. Some Remarks on the Ideological Foundations of Chingis Khan’s Empire // Papers on Far Eastern history. Canberra, the Australian National Univ. № 7. 1973.
Schubert J. Zum Begriff und zur Lage des ‘ÖTÜKÄN’ // Ural-Altaische Jahrbücher. T. 35. 1964.
Tekin T. The Tariat (Terkhin) Inscription // Acta Orientalia Academiae Scientiarum Hungaricae. T. XXXVII (1—3). 1983(1).
Tekin T. Kuzey Moğolistan’da Yeni Bir Uygur Anıtı: Taryat (Terhin) Kitabesi // Belleten. Т. LXXIX/184. 1983(2).
Urtnasan N. Orkhon Valley Cultural Landscape (World Heritage). Ulaanbaatar, 2009.
Wittfogel K.A., Feng Chia-sheng. History of Chinese Society Liao (907-1125). Philadelphia, 1949.
