Saygo

Крестоносцы в Константинополе

5 сообщений в этой теме

По замечанию Ж. Ле Гоффа, взятие Константинополя западными воинами в 1204 г. является, наряду с захватом Иерусалима в 1099 г. и существующей с того времени враждебностью ислама к Западу, одним из трех наихудших итогов всего крестоносного движения{1}. Не раз учеными высказывалась и та точка зрения, согласно которой именно Четвертый крестовый поход является решающим рубежом в истории разделения греческой и латинской церквей{2}. Подобные мнения основываются во многом на резко отрицательной оценке поведения завоевателей в византийской столице. Так, Г. Острогорский писал, что «в течение трех дней в Константинополе царили грабеж и убийство»{3}, а С. Рансимен назвал происшедшее тогда в греческой столице «одной из отвратительных и трагических страниц истории», где «бесчеловечным кошмаром стала расправа с мужчинами, женщинами, детьми, священниками, монахами и монахинями»{4}.

user posted image

Впрочем, не все позднейшие историки высказывались о поведении победителей так плохо, как это делали, среди многих других, Г. Острогорский и С. Рансимен. Например, A.A. Васильев хотя и отмечал, что в 1204 г. «ни церкви, ни церковные святыни, ни памятники искусства, ни частная собственность не были пощажены», но не писал при этом о насилиях и убийствах среди мирного населения{5}, а К.Н. Юзбашян в своем рассказе о захвате византийской столицы ограничился словами о том, что западные воины «подвергли ее неслыханному грабежу»{6}.

Захват Константинополя 12 апреля 1204 г. был итогом всего предшествовавшего роста напряженности в отношениях между участниками похода и греками. Составными частями постепенного ухудшения обстановки стали пожар при попытке захватить столицу в июле 1203 г., разгром домов местных «латинян» и ответный поджог ими города, нападение византийцев на западные корабли в январе 1204 г.{7} Для крестоносцев, осведомленных о сравнительно недавнем кровавом правлении василевса Андроника I{8} и об ослеплении собственного брата Алексеем III{9}, переломной точкой в этой истории стало убийство Алексея IV и воцарение Алексея V Мурцуфла{10}. Согласно Жоффруа де Виллардуэну, с этого времени военные столкновения между западными воинами и греками почти не прекращались{11}. По рассказу Гунтера Пэрисского, описавшего события со слов очевидца, участники похода в случае его продолжения ожидали нападения греческого флота с тыла{12}; на ту же опасность, как и на нехватку продовольствия в лагере крестоносцев, указывает и автор сочинения «О иерусалимской земле» (так называемый Суассонский аноним), также осведомленный о происходившем от участника событий{13}. Робер де Клари сообщает, что новый византийский император потребовал от руководителей похода в восьмидневный срок покинуть Византию, но те отказали ему, заявив о желании отомстить за убийство Алексея IV и получить сполна обещанную им ранее сумму{14}.

Дальнейшее движение в Св. Землю выглядело отныне неосуществимым, так как пропадала надежда не только на военную помощь Византии, но и на получение от нее обещанных Алексеем IV и до сих пор выплаченных лишь отчасти денег, а вместе с тем исчезала и возможность заплатить венецианцам за нанятые у них суда. Решение о втором штурме византийской столицы давало западным воинам пусть и рискованную, но единственную в их положении возможность рассчитаться с республикой св. Марка. Именно порядок выплаты этого долга в случае успешного взятия Константинополя оговаривался прежде всего в заключенном в марте 1204 г. между предводителями крестоносцев и дожем Энрико Дандоло договоре, причем особо предусматривались возможности, согласно которым предполагаемой добычи либо не хватило бы на возмещение предпринятых венецианцами расходов, либо же оказалось в избытке. Далее в документе определялись порядок избрания новых латинских императора и патриарха, раздел светских и церковных владений в империи между победителями.

Все западные воины обязывались на год остаться в Византии для ее полного завоевания, о дальнейшем же движении в Св. Землю в соглашении ничего не говорилось{15}.

Хотя денежные и военные обязательства перед участниками похода принимал Алексей IV, а в его лице - государственная власть Византии, разграблению подверглись отнюдь не только казенные здания, но также храмы и население города. По приблизительной оценке Жоффруа де Виллардуэна, стоимость снесенного на общий склад захваченного добра составляла около 400 тыс. марок серебром{16} и порядка 10 тыс. «всяких сбруй и уздечек»; к этому следует добавить 50 тыс. марок, выплаченных венецианцам{17}.

Названная сумма намного превышала денежные обязательства Алексея IV перед западным войском, приведшим его на престол, - выплатить участникам похода 200 тыс. марок серебром{18}. Впрочем, претендент на греческий престол также обещал крестоносцам снабжать их продовольствием в течение года, переправить морем в Св. Землю и содержать там в течение года 10 тыс. византийских воинов, наконец, до конца своей жизни обеспечивать пребывание в Палестине 500 «рыцарей»{19}. Впоследствии часть захваченного была по определенным ставкам распределена среди воинов, которым при этом досталось в личную собственность почти 100 тыс. марок серебром, т. е. около четверти завоеванного добра{20}.

Сами участники этого целенаправленного опустошения Константинополя, как то явствует из их воспоминаний, вовсе не считали подобный образ действий преступным - при условии, что добыча не утаивалась, а поступала в общее распоряжение{21}. Писавший с чужих слов Гунтер Пэрисский сообщал о «жадном разграблении» западными воинами церкви, где греки в свое время устроили сокровищницу и хранилище св. мощей{22}. Он же с недовольством отзывался о поведении одного аббата по имени Мартин, который при виде происходящего «и сам вознамерился протянуть свои освященные руки к хищению»{23}. Однако же в целом отношение Гунтера к происходившему не отличалось от взглядов Жоффруа де Виллардуэна и Робера де Клари, осуждавших не сам захват городских богатств как таковой, а лишь их самовольное и недозволенное присвоение отдельными воинами. Если при этом Робер де Клари винил в такого рода хищениях именно знатных рыцарей, наблюдавших за снесенным в одно место добром{24}, то Жоффруа де Виллардуэн утверждал, что таковых было немало «как среди малых, так и среди великих». По его словам, многие из них, пойманные с поличным, были по приговору суда повешены{25}.

Согласно описавшему около 1229 г. эти события продолжателю Гийома Тирского, сразу за взятием городских стен победители устремились грабить «святую церковь» (по всей видимости, собор св. Софии) и монастыри; впоследствии же движимые взаимной ненавистью и досадой рыцари и бедняки обвиняли друг друга в несправедливом присвоении добычи{26}.

Разорение захваченных городов, когда победители не видели различий между достоянием общин, собственностью частных лиц, имуществом храмов или монастырей, было обычным явлением многочисленных войн, и примеры тому могут быть отысканы как в византийском, так и в западноевропейском Средневековье{27}.

Однако в случае с разграблением византийской столицы в 1204 г. победители явно считали основанием для такого поведения необходимость взыскать обещанные Алексеем IV средства для выплаты долга венецианцам. По всей видимости, именно по этой причине сами крестоносцы не пытались оправдать себя в своих откровенных рассказах о взятии города. Другой особенностью случившегося тогда являются огромные размеры добычи и, соответственно, нанесенного Константинополю урона. Они объясняются исключительной для того времени величиной города и обилием находившихся в нем сокровищ: Робер де Клари ссылался на заявления греков, согласно которым там были собраны две трети всех земных богатств{28}. Скорее всего, именно тогда многочисленные произведения византийского искусства попали в сокровищницы западноевропейских соборов{29}.

Константинополь претерпел также огромный урон от огня, но произошло это не после его взятия крестоносцами, а до и в ходе его второго захвата. Город сильно выгорел, когда западное войско попыталось завладеть им в первый раз в июле 1203 г.{30}

Согласно Никите Хониату, опустошительный пожар был устроен 19 августа 1203 г. бежавшими в Перу местными фламандцами, поддержанными частью пизанцев и венецианцев, в отместку за разрушение греками их жилищ{31}. Очень большой ущерб причинил также огонь, бушевавший в Константинополе с вечера 12 апреля 1204 г., когда ворвавшиеся внутрь городских стен крестоносцы подожгли дома, чтобы защититься от ответного натиска византийцев. По оценке Жоффруа де Виллардуэна, тогда «сгорело домов больше, чем их имеется в трех самых больших городах Франции»{32}. Никита Хониат в этом случае ограничился указанием на то, что распространившийся на восток и немного далее монастыря Эвергета огонь разделил кварталы византийской столицы, спускавшиеся оттуда к морю и граничившие с воротами Друнгария{33}.

Далеко не столь ясно, однако, обстоит дело с другими обстоятельствами взятия византийской столицы. Наиболее подробный рассказ свидетеля-грека о завоевании Константинополя находится в заключительных главах «Истории» Никиты Хониата, записанных в 1204-1208 гг., т. е. по свежим следам событий{34}. Однако точных сообщений о нанесенном людям и городу ущербе в самом сочинении мало, поскольку автор подробно останавливается лишь на разгроме храма св. Софии, а также на том, что приключилось с ним самим{35}. Лишь с опозданием осознав свое упущение, Хониат добавляет к своему сочинению нечто вроде памятной записки об уничтоженных завоевателями скульптурных памятниках Константинополя{36}. Вместо того чтобы по порядку перечислить совершенные в городе бесчинства и тем самым создать наилучшее обвинение завоевателям, Хониат заполняет свой рассказ о взятии Константинополя пространными выдержками из библейских книг - Исайи, Иеремии, Плача Иеремии, Псалтири и др.{37} Таким образом случившееся косвенно сопоставляется с падением Иерусалима в 587 г. до н. э, подключается к ходу священной истории и возвышается до уровня поистине вселенского несчастья, но в то же время и оказывается скрытым под покровом ветхозаветных образов. Как бы оправдывая нехватку подробностей в своем повествовании, Хониат прямо заявляет о нежелании «воспевать дела варваров и сообщать потомкам о военных деяниях, в которых эллины не побеждают»{38}. Подмена понятия «описание» образом «воспевание» сама по себе вовсе не является чем-то новым{39}, но в данном случае у нее, похоже, особое предназначение - извинить не вполне объяснимую для очевидца нехватку точных сведений в повествовании, ведь ждать от историка похвал собственным врагам никто и не мог. Любопытно, что речь Хониата и на самом деле местами почти превращается в песнь, причем это начинает происходить как раз тогда, когда его изложение переходит к рассказу о падении Константинополя{40}:

...εύοδα τα εν ποσίν, εύκοΛα τα εν χερσί*,

τα εν στενωποΐς εύδιάβατα, τα εν τριόδοις άπρόσκοπα,

από πολέμων άσφάΛειαν, άπο ποΛεμίων ώφέλειαν{41}...

Точно так же историк играет словами, описывая творимые

завоевателями бесчинства:

...άλλ έπρονόμευον άδεώς, άλλ έσκύλευον άναιδως{42}...

Ώ μοι της άτιμου των προσκυνητών εικόνων κατεδαφίσεως

και της των λειψάνων των υπέρ Χρίστου παθόντων κατά

τόπων εναγών άκοντίσεως{43}.

...πάντας άποξενώσαντες χρημάτων και κτημάτων,

οικημάτων τε και έσθημάτων{44}...

Как видно, о несчастье своих соотечественников Хониат тоже рассказывает переходящими в песнь причитаниями:

..έν τριόδοις όδυρμοί, έν ναοϊς όλοφυρμοί,

ανδρών οίμωγαί, γυναικών όλολυγαί,

ελκυσμοί, άνδραποδισμοί,

διασπασμοί και βιασμοί{45}...

...οι τφ γένει σεμνοί γυμνοί περιήεσαν,

οι τφ γηρα γεραροί γοεροί,

οι πλούσιοι ανούσιοι.

Ούτως έν πλατείαις, ούτως έν γωνίαις,

ούτως έν τεμένεσιν, ούτως έν καταδύσεσιν{46}...

Наконец, посредством подобным образом украшенной речи он прославляет былую красу византийской столицы и оплакивает ее упадок:

...άκουσμα παγκόσμιον, θέαμα ύπερκόσμιον,

εκκλησιών γαΛουχέ, πίστεως αρχηγέ, ορθοδοξίας ποδηγέ,

Λόγων μέλημα, καλού παντός ενδιαίτημα{47}.

...μεγαλοπρεπής το είδος, αξιοπρεπεστέρα το μέγεθος,

νυνί δε κατερραγμένη και διερρηγμένη τους χλιδωντας

χιτώνας{48}...

В результате взгляд историка на события, очевидцем которых он был, представляется отстраненным, а его рассказ о захвате города выделяется не столько ожидаемыми от свидетеля подробностями происшедшего, сколько демонстрацией учености и художественного мастерства автора. Похоже, что такого рода образность повествования значила для Хониата не меньше, чем описание увиденного. Подобное явление не было новшеством для византийских исторических сочинений{49}; в частности, на него указывал Я.Н. Любарский, объясняя причины разнообразных отступлений от истины в «Алексиаде» Анны Комнины{50}.

О падении Константинополя сравнительно кратко вспоминал в марте 1207 г. в эпитафии своему брату Иоанну Николай Месарит. Будучи, как и Хониат, очевидцем случившегося, он также не стал дополнять картину бесчинств завоевателей ссылками на имена пострадавших. Его речь не поднимается до уровня песни, однако в ней многие предложения и причастные обороты нанизываются друг на друга, соблюдая некое подобие размера:

«...меченосцы безумствующие, убийством дышащие, железо сокрушающие и копья носящие... ужасно горделивые, нечто керберское лающие и нечто хароновское изрыгающие, святое грабящие, божественное попирающие, священное презирающие...»{51}. В этом отношении рассказы Хониата и Месарита являются противоположностью сочинениям двух западных очевидцев - Жоффруа де Виллардуэна и Робера де Клари, которые, не прибегая к таким украшениям стиля, описали взятие города с намного большим количеством подробностей.

Помимо художественной искусности повествований, Николая Месарита объединяет с Никитой Хониатом еще одна общая черта: когда они, вместо упражнений в красноречии и зачастую общих обвинений в адрес завоевателей, обращаются к происшедшему с ними самими или с их близкими, оба сообщают при этом о «латинянах» также и нечто положительное. Так, из рассказа Хониата явствует, что защиту и убежище ему и его близким в те тяжелые дни предоставил некий венецианец, который сам со своей семьей раньше, во время осады города, нашел укрытие в доме историка{52}. Никита сообщает и о том, как на его глазах некий «варвар» вознамерился овладеть покидавшей столицу гречанкой, однако был вынужден отказаться от этого из-за вмешательства других западных воинов, внявших просьбам о помощи ее отца и обличительной речи Хониата{53}. По словам Николая Месарита, грабившие город завоеватели не посмели тронуть его брата, находясь под впечатлением его монашеского благообразия{54}. Прослышав о достоинствах Иоанна, один из военачальников крестоносцев послал за ним, а при его появлении тут же встал и уступил ему первое место. Выразив восхищение добродетелью своего собеседника, этот же «инородец» (άλλογενής) обеспечил того впоследствии ежедневным пропитанием{55}.

Крайне плохо отзываясь о поведении «латинян» в святилищах города, греческие писатели приводят об этом мало точных сведений. Так, известно, что крестоносцы разделили на части многоценный алтарь и присвоили церковную утварь собора св. Софии{56}. Однако сомнителен перечень захваченных в этом храме сокровищ, содержащийся в небольшой русской повести «О взятии богохранимого Царяграда»{57}. Согласно Хониату, завоеватели ввели в храм мулов, чтобы вывезти богослужебную утварь и серебряное покрытие амвона, а когда некоторые из животных поскользнулись на полу, воины (непонятно, почему) закололи их, осквернив священное место навозом и кровью. Константин Стилв повторяет это сообщение с тем отличием, что он упоминает только об одном убитом в церкви муле{58}. По всей видимости, то же самое происшествие имеет в виду и Николай Месарит, когда пишет, что «на священных жертвенниках пролилась смертная кровь (αίμα βροτεΐον), и вместо жертвуемого агнца Божьего, словно некие бараны, влачились и лишались кожи многие (ώς άρνειοι τίνες εϊλκοντο και άπεδειροτομοΰντο πολλοι), и на священных гробах дерзкие [воины] убивали ничем не согрешивших (τους μηδέν άδικήσαντας)»{59}. Мысли о том, что будто бы здесь под жертвами завоевателей подразумеваются жители города, противоречит вывод, который делает из своего рассказа Месарит: «Таково-то почтение к божественному у носящих на плече крест Господень...»{60}

Очевидно, что, если бы речь шла тут об убийстве людей, происшедшее свидетельствовало бы скорее о неслыханной жестокости «варваров», чем об их неблагочестии; о какой-либо расправе путем снятия кожи с живых людей молчат в своих повествованиях и Никита Хониат, и другие очевидцы. Наверное, все то же описанное выше событие, но в чуть искаженном виде упоминается в принадлежащем неизвестному автору рассказе «О том, как усилился против нас латинянин», согласно которому в дни захвата города, «где [раньше] была кровь таинственной жертвы, там была заклана свинья и овца»{61}.

Кроме того, согласно Хониату в храме св. Софии какая-то «бабенка» (γυναικάριον), усевшись на сопрестолии, распевала «ломаную» песнь и при этом болтала ногами{62}; по словам Константина Стилва, также описавшего это происшествие, ее ввели в храм крестоносцы{63}. Сопровождала ли эта особа паломников еще из Западной Европы, была ли она из среды местных «латинян» или гречанкой, неизвестно; за время похода женщинам дважды было предписано покинуть войско крестоносцев - в Венеции по приказу кардинала Петра{64} и накануне взятия города 12 апреля{65}. Тот же Стилв утверждает, что завоеватели изуродовали иконы в больнице св. Сампсония, использовав их для устройства уборной66, а в церкви Архангела в Анаплусе некий кардинал приказал замазать известью фрески и присвоил мощи святых{67}.

Прочие обвинения против крестоносцев в кощунственном поведении со стороны греческих писателей никак не соотносятся с определенными местами или лицами. Хониат в общих словах заявляет, что завоеватели выливали и бросали на землю Св. Дары, ломали и захватывали дарохранительницы, низвергали наземь иконы и останки святых{68}. По его словам, западные воины, не различая священное и мирское, беззаботно вставляли изображения Христа и святых в сиденья и скамейки для ног{69}. Большей частью в столь же общих словах, не называя по имени собор св. Софии или какую-либо другую церковь, рассказывает о варварских поступках иностранцев и Николай Месарит. Однако при этом он ничего не говорит об их кощунственном отношении к Св. Дарам или св. мощам, хотя и утверждает, что западные воины низвергали наземь иконы{70}. Так же поступает и автор сочинения «О том, как усилился против нас латинянин», который, ни словом не упоминая об осквернении крестоносцами Св. Даров или св. мощей, пишет, что завоеватели «попрали... всесвятые иконы».

Сверх того, он обвиняет западных воинов во вскрытии гробниц, в мирском употреблении литургических сосудов, в превращении храмов в конюшни (при этом могло иметься в виду, по всей видимости, уже упомянутое происшествие в храме св. Софии). По словам греческого автора, завоеватели «отдавали блудницам незапятнанные плащаницы Господнего тела», так что какая-то непотребная женщина прямо заснула в них, а образ{71} Господень «был подостлан седалищам нечестивых»{72}. Тот же писатель упоминает о захвате св. мощей (в частности, главы Иоанна Крестителя{73}) и о превращении женских монастырей города в мужские{74}. Наконец, Константин Стилв повторяет по сути дела почти все указанные обвинения других греческих писателей, добавляя или удаляя некоторые подробности{75}. Так, по его словам, церковные сосуды не только использовались завоевателями для своих застолий, но и были отчасти переплавлены на кольца, ожерелья и прочие украшения, а покрова, антиминсы и священные одеяния служили мужчинам и женщинам одеждой, подстилками и седлами{76}.

Остается неясным, однако, насколько достоверны подобные сообщения греческих источников. Так, вряд ли приходится сомневаться в правдивости сведений о разграблении собора св. Софии, поскольку в то время легко можно было отыскать свидетелей происшедшего, способных подтвердить или опровергнуть рассказ историка. Однако нельзя было подобным образом проверить сведения, никак не соотнесенные с определенными храмами византийской столицы. Слова о сорванных со своих мест иконах встречаются во всех названных греческих сочинениях и поэтому выглядят правдоподобными, но иначе обстоит дело с обвинениями в кощунственном обращении со Св. Дарами и св. мощами, так как об этом говорится лишь в произведениях Хониата и Стилва.

Не менее важно другое обстоятельство: если Никита Хониат и Николай Месарит были очевидцами взятия Константинополя, то присутствие там в апреле 1204 г. автора сочинения «О том, как усилился против нас латинянин» и Константина Стилва ничем не подтверждено. Что касается последнего, то ему, как кажется, были известны соответствующие главы «Истории» Хониата, сведения из которых он мог использовать в своей работе{77}. Кроме того, нещепетильность Стилва заметно снижает доверие к его рассказу: в том же своем сочинении он возводит явную напраслину на «латинян», обвиняя их в отказе почитать апостола Павла, Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Богослова и всех других «нелатинских» святых, приписывая папе и подчиненным ему епископам грех симонии, а западным клирикам в целом - отказ считать любодеянием безмолвное соитие в полной темноте{78}.

Наконец, приведенные сообщения греческих писателей вступают в некоторое противоречие с тем, что известно из западных источников о настроениях крестоносцев. В сочинениях латинских очевидцев захвата города нет никаких нападок на веру или богослужебные обычаи греков. Наряду с прочими достопримечательностями византийской столицы Робер де Клари с вдохновением описывал и хранившиеся там многочисленные святыни: орудия страстей Господних (части креста, гвозди, наконечник копья, терновый венец), тунику Иисуса и даже пролитую им кровь, столб, к которому он был привязан перед распятием, плиту, на которую был положен после смерти, плащаницу, нерукотворный образ на полотне и на черепице, одеяния Девы Марии и главу Иоанна Крестителя, останки св. апостолов{79}. Французский рыцарь явно не воспринимал эти священные предметы как чуждые ему самому по вероисповедным причинам. Захватив при одной стычке в феврале 1204 г. чтимую греческую икону, крестоносцы не только «радостно возликовали... и унесли [образ] с превеликой радостью и торжеством в свой лагерь», но и отметили это событие праздничной службой, которая состоялась в находившейся там греческой церкви{80}. Согласно «Морейской хронике», латинские священники не раз служили в греческих храмах еще до захвата города западными воинами{81}.

Считая Константинополь «дурным городом, полным хитростей и недостойным солнечного света», а его обитателей - «народом, неленивым лишь на обман, непокорным царю и неподвластным никакому закону»{82}, Гунтер Пэрисский не называл византийцев схизматиками или еретиками и отмечал лишь, что они «не соглашались с католической верой»{83}. Еще более сдержанно отзывались о вероучительных разногласиях прочие западные очевидцы похода, которые свое отрицательное отношение к жителям Константинополя связывали главным образом с расправой, учиненной там над Алексеем IV. Так, Робер де Клари передает слова находившихся при войске проповедников о том, что «греки - предатели и убийцы и им чужда верность, ведь они убили своего законного сеньора, и они хуже евреев»{84}. Тот же участник похода, определяя «латинян» как тех, «кто исповедовал веру по римскому закону»{85}, полагает, что тому же закону подчинялись до недавнего времени и византийцы. Слово «схизматики» по отношению к грекам появляется лишь в послании Иннокентия III крестоносцам «Legimus in Daniele», написанном осенью 1204 г., т. е. уже после второго и последнего захвата ими города{86}. Само понятие «схизма» встречается только в одном из всех западных сочинений, повествующих о походе, в «Константинопольском опустошении», где оно отнесено, однако, к разногласиям между венецианцами и духовенством других «латинян» после их общей победы{87}.

Судя по произведениям самих крестоносцев, наличие богословских или обрядовых различий с Греческой церковью не влияло на действия завоевателей. Из всех западных историков похода один Гунтер Пэрисский, принадлежавший к духовенству, упоминал о разнице взглядов на исхождение Св. Духа и состав литургического хлеба{88}, т. е. о двух главных спорных предметах в XI и XII вв. Однако этими разногласиями он объяснял причину плохого отношения Иннокентия III к византийской столице и не связывал их с мотивами действий крестоносного войска{89}. Впрочем, Жоффруа де Виллардуэн приводил одно соображение религиозного характера как причину для поворота пути от Св. Земли на Константинополь: стремление вернуть «Романию в подчинение Риму». Согласно его рассказу, впервые эта идея была предложена послами Филиппа Гогенштауфена и занимала второе место среди мотивов движения к византийской столице вслед за призывом восстановить на престоле свергнутого императора Исаака II, сын которого приходился шурином германскому королю{90}. По словам того же историка, после решения в июле 1203 г. первой задачи похода (возвращения к власти Исаака II) этот император в числе прочего подтвердил данное его сыном обязательство привести империю в повиновение апостольскому престолу, но никакого удовлетворения это требование в то время не получило{91}. Наконец, уже в 1204 г., по словам Виллардуэна, «неподчинение» Риму приводилось латицским духовенством на военном совете как дополнительное основание для начала военных действий против «цареубийцы», т. е. против Алексея V Мурцуфла{92}.

В связи с этим особую ценность представляют высказывания Гунтера Пэрисского, который, в отличие от Виллардуэна, принадлежал к духовному сословию и потому должен был в своих воспоминаниях отражать религиозные вопросы с большей точностью. Константинополь он называл «мятежным» по отношению к Римской церкви, сам же поход представлялся ему удачной возможностью для того, чтобы вернуть город «церковному единству»{93}.

Соответствующую задачу западных воинов он определял, однако, весьма осторожно: «призвать этот [греческий] народ обратно... к миру и согласию святой вселенской церкви»{94}. Отсутствие сведений о каких-либо переговорах по поводу церковного единства за полгода совместного правления Исаака II и Алексея IV (июль 1203 - январь 1204 г.) свидетельствует о том, что крестоносцы, в составе которых находилось сразу три латинских епископа, были в целом мало обеспокоены этим вопросом. Решение поставить в Константинополе нового патриарха из числа участников похода, включенное в состав мартовского договора 1204 г. между руководителями похода и дожем Энрико Дандоло, было принято лишь вместе с решением об избрании латинского императора и разделе Византии в случае успешной осады города{95}.

Наконец, основной части западного войска обращенные к грекам требования церковного характера, по всей видимости, были просто неизвестны; они не упоминаются и в небольших сочинениях «Константинопольское опустошение», «О земле иерусалимлян», «О паломничестве в Грецию» (так называемые Суассонский и Гальберштадтский анонимы). Мало осведомленный о происходившем среди руководства крестоносного воинства, Робер де Клари всего лишь однажды обратил внимание на церковные разногласия «латинян» с византийцами: перед второй осадой города западные епископы и священники указали рыцарям на недавний выход греков из повиновения «римскому закону», как и на их оскорбительное отношение к исповедующим «римскую веру»{96}. Однако в проповеди перед последним боем речь шла не об этом, а о предательстве византийцами «своего законного господина» - Алексея IV Ангела, злодейски убитого в начале февраля.

Именно в этом вероломстве, а не в каких-либо вероучительных ошибках греков французский рыцарь усматривал причину того, что Божья помощь сопутствовала крестоносцам, а не их противникам{97}. Ничего не сообщал о религиозных задачах западного войска в Византии прибывший в Константинополь уже после его взятия крестоносцами кремонский епископ Сихард{98}, хотя, представляя на Востоке папу в переговорах о церковном единстве с киликийскими армянами, он мог бы обратить на это внимание в своем рассказе о причинах похода на греческую столицу.

Если в сочинении «О том, как усилился против нас латинянин» крестоносцы обвинялись лишь в кощунственном поведении в городских святилищах, то Никита Хониат, Константин Стилв и Николай Месарит отнюдь не останавливались только на этом упреке. Согласно Месариту, завоеватели «целомудренных [девиц] развращали (τας σοφρονούσας διέφθειρον), почтенных [женщин] (или «настоятельниц», τας πρεσβυτίδας) обнажали, старух мучали, назиреев (т. е. монахов) крутили, били кулаками и по груди били ногами, [их] почтенные тела стегали и терзали кнутом»{99}.

Эти заявления греческого очевидца находят себе частичное соответствие в древнерусской повести «О взятии богохранимого Царяграда», по словам которой фряги «черньче же и чернице и попы облупиша, и неколико их избиша»{100}. Константин Стилв в конце своего рассказа о захвате города уклончиво заявляет о том, что он опускает описание «порчи» девушек и монахинь, прелюбодеяний с женщинами и продажи в рабство свободнорожденных детей{101}. В главном византийском источнике о падении Константинополя, а именно в «Истории» Никиты Хониата, ничего не сказано о каких-либо случаях нападения на священнослужителей, зато не раз говорится о бесчестном обращении победителей с женщинами. Так, судя по риторическому вопросу историка, западные воины щадили «преданных Богу и взявших в удел девство» не более, чем «богобоязненных жен и замужних дев»{102}. Тот же Хониат сообщает, что после разграбления города одни оплакивали гибель имущества, а другие - похищенную дочь или потерю супруги{103}. Поскольку греческий глагол βιάζω означает в целом любое принуждение, могут пониматься как указание на половое насилие и слова историка о том, как завоеватели ради потехи возили на украшенных тимпанами и подвесками лошадях «изнасилованных» или «принужденных» ими к тому (βιασθείσας) женщин{104}.

Впрочем, некоторые сообщаемые Хониатом обстоятельства смягчают эту неприглядную картину. Из его слов становится также известно, что покидавшим город девицам их близкие приказывали обмазывать лица грязью, чтобы их миловидность не привлекала готовых на худшее спутников{105}. Как видно, в данном случае угрозу женской чести ожидали не от западных воинов, а от самих же греков. Тогда же первые встреченные Хониатом крестоносцы по его призыву о помощи освободили молодую гречанку от попытавшегося завладеть ею одного из их соратников, пригрозив тому посадить его на кол за пренебрежение принесенной всеми паломниками клятвой{106}. Таким образом, среди победителей были люди, не только признававшие себя связанными общим обетом, но и готовые при необходимости наказать его нарушителей, преступавших как подразумеваемое самим паломничеством обязательство не иметь плотского общения с женщинами, так и ту присягу, которую незадолго до взятия города дали все участники похода.

Как сообщает Робер де Клари, тогда крестоносцы клялись на св. мощах, что они «не учинят насилия ни одной женщине и не будут срывать с нее платье, в которое она одета, а тот, кого застанут совершающим насилие, будет предан смерти»{107}. При этом чуть ли не самое суровое обвинение западным воинам принадлежит не представителю пострадавшего греческого населения, а римскому папе Иннокентию III, по словам которого крестоносцы «обагрили мечи в крови христиан, не имея пощады ни к сану, ни к возрасту, ни к полу»{108}. Сами же авторы византийских источников о взятии Константинополя проявляют в этом отношении скорее странную для них сдержанность. Родившийся в 1217 г. Георгий Акрополит наверняка слышал от очевидцев рассказы об этом событии, однако он отказался поведать о нем подробно, заметив только, что «всякий может помыслить, какие несчастья случаются с захваченными городами - убийства мужей, пленение женщин, грабежи...»{109} Нет ни слова о каких-либо расправах над побежденными в сочинении «О том, как усилился против нас латинянин». Не упоминая прямо об убийствах крестоносцами греков, Николай Месарит делает загадочное заявление, согласно которому завоеватели έπαιδοφθόρουν τα νεογνά - «портили новорожденных»{110}. Глагол παιδοφθορέω обозначает у раннехристианских писателей растление детей{111}, которое трудно представить себе по отношению к грудным младенцам. Поскольку как раз в этом месте «Эпитафии» речь идет о дурном обращении западных воинов с женщинами, а существительное παιδοφθορία означает также «истребление плода», нельзя ли предположить, что слова очевидца событий относятся к случившимся тогда выкидышам? Исключением среди греческих авторов, описавших взятие Константинополя, является Константин Стилв, чье присутствие там в апреле 1204 г. остается неподтвержденным. Вслед за обвинениями в кощунстве он пишет и о том, что победители убили «многих» из духовенства и мирян внутри городских церквей, не приводя их названий{112}.

Наконец, совсем ничего об убийствах обитателей города не сообщает автор самого пространного греческого рассказа о захвате византийской столицы Никита Хониат. Согласно ему, при вступлении в Константинополь враги «обнажали меч против всякого возраста и пола»{113}, поступая так и позже в отношении тех, кто осмеливался хоть малость возразить им{114}. Однако выражение «обнажать меч», оставаясь иносказанием для описания боевых действий, все же необязательно значит «проливать кровь»{115}. По замечанию историка, завоеватели «некоторым наносили побои, со многими обходились по-доброму, угрозами же пользовались по отношению ко всем»{116}: такое поведение совсем не напоминает ту жестокую расправу, о которой с чужих слов писал Иннокентий III.

Нарисованная Хониатом картина не противоречит, однако, сведениям западных очевидцев, которые писали о множестве византийцев, убитых 12 апреля в сражении или при бегстве с поля боя, и не сообщали о нападении крестоносцев на мирное население. Так, согласно Жоффруа де Виллардуэну, его соратники при захвате города «били греков и... овладевали их ездовыми лошадьми и боевыми конями, и мулами, и жеребятами мулов, и прочим добром»{117}, а в «Константинопольском опустошении» вслед за сообщением о произошедшем в тот день «величайшем избиении греков» тут же говорится об их ответном нападении на крестоносцев{118}. Автор повествования «О земле иерусалимлян» обращает внимание на то, что западные воины при захвате города пощадили тех византийцев, которые изъявили готовность повиноваться{119}.

По словам Гунтера Пэрисского, после взятия стен «хотя они [победители] и могли убивать сколько угодно... умерщвлены были лишь очень немногие... ибо находившиеся в лагере монахи... часто увещевали их не марать по возможности своих рук кровью»{120}. В тот день, согласно его повествованию, погибло около двух тысяч греков, но от рук не крестоносцев, а мстительно настроенных местных «латинян», оставививших Константинополь после погрома их жилищ летом 1203 г.{121} Из рассказа Робера де Клари явствует, что внутри самого города никакой битвы не было{122}, и в этом его сведения полностью согласуются с повествованием Никиты Хониата{123}. Подобное обстоятельство позволяет предположить, что приведенные сообщения западных очевидцев о погибших в тот день византийцах относятся лишь к штурму городских стен и овладению непосредственно прилегавшими к ним улицами.

В целом же рассказы самих крестносцев содержат картину происходившего, заметно отличающуюся от сообщаемой греческими авторами. Как пишет Робер де Клари, наряду с обещанием не совершать насилий над женщинами, участники похода накануне штурма обещали также не поднимать руки «ни на монаха, ни на монашенку, ни на священника, разве только вынуждены будут к самозащите, и что они не разрушат ни церкви, ни монастыря»{124}. Согласно этому очевидцу, победители сдержали свое слово, поскольку далее он замечает, что после взятия города завоеватели «не причинили зла ни беднякам, ни богачам»{125}. По всей видимости, в целом такого же мнения об образе действий своих соратников придерживался и Жоффруа де Виллардуэн. Отмечая нечестность некоторых из них при разделе общей добычи, он восклицает: «О, как достойно они вели себя до сих пор!»{126}

Ввиду отмеченной риторичности рассказа Никиты Хониата о взятии города, зачастую общего характера выдвигаемых в греческих источниках против крестоносцев обвинений, противоречий между западными и восточными авторами представляется невозможным восстановить полную и точную картину случившегося в Константинополе в апреле 1204 г. Похоже, что какие-то участники похода или же присоединившиеся к ним и постоянно проживавшие в византийской столице выходцы с Запада и в самом деле запятнали себя насилиями. Поскольку в рассказе об этом Хониат не использовал понятие «крестоносцы», поступки мстительно настроенных по отношению к грекам местных «латинян», бежавших летом 1203 г. из города, могли легко смешаться в его рассказе с действиями участников крестового похода. Не исключено также, что некоторые из западных воинов тогда действительно пренебрегли обетом воздержания, западные же историки-очевидцы могли остаться в неведении об этих случаях или оставить их без внимания. В свою очередь, и греческие авторы могли позволить себе преувеличения в своих рассказах - точно так же, как Никита Хониат преувеличил строгость данного крестоносцами обещания, приписав им клятву не только не иметь плотского общения с женщинами, но «даже не вступать с ними в беседу»{127}. Обвинять победителей в развратных действиях было тем легче, что иные из них, согласно Николаю Месариту, искали скрываемые драгоценности в укромных частях тела обитательниц города{128}.

Хотя западные воины и восприняли как чудо свою победу над превосходившими их численно в несколько раз и укрывшимися позади мощных оборонительных сооружений греками{129}, впоследствии они оценивали поход далеко не только положительно. Робер де Клари был настолько возмущен несправедливым разделом добычи, что видел в поражении при Адрианополе и гибели императора Бодуэна отмщение с небес за это «ужасное преступление» своих соратников{130}. Немало горьких и недовольных замечаний о поведении венецианцев и баронов делает автор «Константинопольского опустошения». Не совсем однозначно относился к походу и Жоффруа де Виллардуэн, который последовательно отмечал в своем сочинении случавшиеся с крестоносцами разного рода несчастья: неприсоединение к ним Готье де Бриенна и его спутников, смерть Тибо Шампанского и Жоффруа Першского, непоявление в Венеции части паломников и т. д., вплоть до гибели Бонифация Монферратского в 1207 г.{131} Правда, тот же историк в конечном счете не испытывал сомнений в правильности решения о походе на Константинополь вместо Св. Земли{132}.

Неоднозначное восприятие похода его участниками объясняется противоречиями самого разного рода, постепенно проявившимися в этом предприятии: внутри самого руководства, между франками и венецианцами, между баронами и простыми ратниками. Изначальная цель всего предприятия так и осталась неосуществленной: крестоносцы не только не вернули Иерусалим, но даже не достигли Св. Земли, забыв в конечном счете о своих обетах, а начавшееся с благочестивыми намерениями вооруженное паломничество завершилось завоеванием христианского государства. Похоже, никогда прежде развитие крестового похода не определялось столь заметным образом денежными вопросами, значительно повлиявшими на принятие решения о повороте движения на Константинополь, и это обстоятельство может быть сопоставлено с переменами в сознании, обусловленными развитием товарно-денежных отношений в Европе того времени{133}. Новой исторической действительности соответствовало переосмысление благочестия, произошедшее в начале XIII в. вместе с появлением нищенствующих орденов. Два года спустя после захвата греческой столицы один из молодых жителей Ассизи увидел во сне дом со множеством оружия, которое таинственный голос назвал принадлежащим ему и его воинству{134}. Это видение обозначило не только начало его собственного обращения, но и появление новой духовности в Европе. Молодой итальянец стал позже известным миру под своим семейным прозвищем Франциск , т. е. «французик»; по случайности как раз таким именем (φραγγίσκοι) с пренебрежением называл западных завоевателей в своей «Истории» Никита Хониат{135}.

Нанесший тяжелый удар по Византии и приведший к появлению латинской Романии поход выявил кризис крестоносного движения как такового. Своим разграблением византийской столицы, а затем завоеванием балканских территорий империи участники похода сильнейшим образом содействовали росту противозападных настроений среди греков. В то же время сведения сохранившихся источников о взятии Константинополя зачастую оказываются весьма общими или взаимнопротиворечивыми, и многие подробности этого события уже не могут быть достоверно установлены{136}.

А.В. Бармин

*Греческий текст очень плохо распознается, поэтому добрую половину греческих фрагментов вводил ручками невзирая на незнание языка. Если найдутся ошибки - просьба сигнализировать (прим. Saygo)

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Примечания

1. Interview avec J. Le Goff. Chronique d'un «trиs grand malheur» // L'histoire. 1995.191. P. 36-38.

2. См., например: Рансимен С. Восточная схизма. Византийская теократия. М., 1998. С. 107; PapadakisA., Talbot AM. John X Camaterus Confronts Innocent III: an Unpublished Correspondence// Byzantinoslavica. 1972.33. P. 28; GeanakoplosD. Byzantine East and Latin West. N. Y., 1966. P. 44.

3. Ostmgorsky G. Geschichte des byzantinischen Staates. Mьnchen, 1963. S. 359.

4. Рансимен С. Указ. соч. С. 106-107.

5. Васильев А.A. Византия и крестоносцы. Пг., 1923. С. 81.

6. Юзбашян К.Н. Внешнеполитическое и внутреннее положение Византии в конце XII века. Четвертый крестовый поход и захват Константинополя // История Византии. М, 1967. Т. 2. С. 345-346.

7. Об этом последнем событии см.: Villehardouin G. de La conquete de Constantinople / Ε. Faral. P., 1961; рус. изд.: Виллардуэн Ж. де. Завоевание Константинополя. M., 1993. Гл. 217-220. См. также: Clan R. de. La conquete de Constantinople / Ph. Lauer. P., 1924 (рус. изд.: Клари Р. де. Завоевание Константинополя. М., 1986. Гл. 60).

8. Клари Р. де. Указ. соч. Гл. 21.

9. Там же. Гл. 28.

10. Там же. Гл. 58-59; Виллардуэн Ж. де. Указ. соч. Гл. 208-210.

11. Виллардуэн. Жде. Указ. соч. Гл. 226.

12. Guntherus Parisiensis. Historia constantinopolitana // Exuviae sacrae constantinopolitanae / P. Riant. Genevae, 1877. T. 1. P. 83.

13. Contemporary Sources for the Fourth Crusade / A. Andrea. Leiden; Boston; Koln, 2000. P. 234.

14. Клари P. де. Указ соч. Гл. 62.

15. PL 215, col. 517-519. См. также: ВиллардуэнЖ. де. Указ. соч. Гл. 234-235. После своей коронации императором в Константинополе Бодуэн Фландрский заверял папу Иннокентия III в намерении западных воинов двигаться дальше в Св. Землю после полного покорения Византии (Contemporary Sources... P. 109).

16. Парижская тройская марка весила 244,7529 г, турская - 233,6 г (Зварич В.В. Нумизматический словарь. Львов, 1979. С. 106). Таким образом, названная сумма должна была составить более 90 τ серебра.

17 Виллардуэн Ж. де. Указ. соч. Гл. 254-255. См. также: Клари Р. де. Указ. соч. Гл.81.

18. Из них около 100 тыс. марок, по сообщению Роббера де Клари, уже были выплачены крестоносцам: Клари Р. де. Указ. соч. Гл. 56. См. также: Виллардуэн Ж. де. Указ. соч. Гл. 193.

19. Там же. Гл. 93,188.

20. Там же, гл. 254. Каждый рыцарь получал 20 марок, конник (конный оруженосец) - по 10 и пехотинец - по 5 марок (L'estoire de Eracles empereur // Recueil des historiens des Croisades. Historiens occidentaux. P., 1859. T. 2. P. 275).

21. Ср.: Клари P. de. Указ. соч. Гл. 81 ; Devastatio constantinopolitana // MGH SS, 16. P. 12.

22. Guntherus Parisiensis. Op. cit. P. 105.

23. Ibid. P. 104.

24. Клари Р. де. Указ. соч. Гл. 81.

25. Виллардуэн Ж. де. Указ. соч. Гл. 255.

26. L'estoire de Eracles empereur. P. 275.

27. Так, в 1081 г. воины Комнинов, поднявшие мятеж против Никифора III Вотаниата, грабили в Константинополе как частных лиц, так и церкви (Анна Комнина. Алексиада/ Публ. Я.Н. Любарский. СПб., 1996. С. 111; Ioannes Zonaras. Epitome historiarum. Lib. 18, cap. 20 / Ed. L. Dindorf. L, 1871. Vol. 4. P. 234). См. также сообщения о разграблении Синт-Трейдена лувенцами в 1114,1128,1136 гг. (MGH SS 10. Р. 296, 308, 311), Милана войсками Фридриха I, а также Адриано и Адро венецианцами в 1162 г. (MGH SS 14. Р. 77), Альбано Лациале римлянами в 1168r.(MGHSS32.P. 1).

28. Клари Р. де. Указ. соч. Гл. 81.

29. Сложность заключается в том, что происхождение многих произведений византийского искусства в европейских собраниях трудно установить (см. об этом, в частности: Орецкая И.А. IV крестовый поход и судьба византийского культурного наследия // Византия и Запад: Тез. докл. XVII Всероссийской научной сессии византинистов. М., 2004. С. 136).

30. Клари Р. де. Указ. соч. Гл. 46.

31. Nicetae Choniatae. Historia / I. van Dieten. Berlin, 1975. P. 552-555 (далее - Nicetas Choniates). Согласно Ж. де Виллардуэну и составителю «Константинопольского опустошения», после этого пожара «из города бежали уже все местные латиняне» (Виллардуэн Ж. де. Указ. соч. Гл. 203-205; Devastatio constantinopolitana// MGH SS, 16. P. 11).

32. Виллардузн Ж. де. Указ. соч. Гл. 247; Devastatio constantinopolitana. P. 12.

33. Nicetas Choniates. P. 570

34. Dieten Ι.Α. van. Praefatio // Nicetas Choniates. P. C.

35. Nicetas Choniates. P. 573-574,587-591.

36. Ibid. P. 647-655.

37. Ibid. P. 577-582,585.

38. Ibid. P. 580,585.

39. Aверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1997. С.193-194.

40. Такое же наблюдение делает и Д.Е. Афиногенов, согласно которому характер текста Хониата «резко меняется» и становится насыщенным ораторскими фигурами как раз тогда, когда историк переходит к описанию самого захвата города крестоносцами (Афиногенов Д.Е. Рассказ Никиты Хониата о падении Константинополя: некоторые замечания о стилистической структуре // Византия и Запад. Тез. докл. XVII всероссийской научной сессии византинистов. С. 13).

41. «...то, что вблизи, - проходимо; то, что под руками, - легкодоступно; то, что в узких местах, - преодолимо; то, что на перекрестках, - безвредно; от сражений - безопасность, от врагов - помощь» (Nicetas Choniates. P. 572).

42. «...но грабили смело, но мародерствовали бесстыже...» (Ibid. P. 572).

43. «О, бесчестное поклоняемых икон ниспровержение и останков за Христа пострадавших со священных (буквально - "заклятых") мест низвержение!» (Ibid. P. 573).

44. «...всех лишая денег и имений, домов и одежд...» (Ibid. P. 575).

45. «...на перекрестках плачи, в храмах сетования, мужей вопли, жен рыдания, пленение, порабощение, разлучение и насилие...» (Ibid. P. 574).

46. «...родом досточтимые бродили раздетыми, старостью почтенные - плачущими, богатые - нищими. Так на площадях, так на углах, так в святилищах, так в убежищах...» (Ibid. P. 574-575)

47. «...молва всемирная, зрелище надмирное, церквей млекопитательница, веры начальница, православия путеводительница, слов попечение, всякой красоты обитель» (Ibid. P. 576).

48. «...величественная видом, достойнейшая величиной, ныне же сорваны [с тебя] и разорваны роскошные одеяния...» (Ibid. P. 577).

49. Так, по словам Я.Н. Любарского в «Алексиаде» Анны Комнины «чисто исторические задачи... действительно часто уступали перед целями художественными» {Любарский ЯЛ. Послесловие // Анна Комнина. С. 690).

50. Там же. С. 689-691.

51. Νικόλαος Μεσαρίτης. Επιτάφιος εις Ιωάννην τον Μεσαρίτην //Heisenberg Α. Neue Quellen zur Geschichte des lateinischen Kaisertums und der Kirchenunion. Sitzungsberichte der bayerischen Akademie der Wissenschaften, phil.-hist. Klasse. Jahrgang 1922,5. Abhandlung. Mьnchen, 1923. S. 46.

52. Nicetas Choniates. P. 588.

53. Ibid. P. 590-591.

54. Νικόλαος Μεσαρίτης. S. 47.

55. Ibid. S. 48.

56. Nicetas Choniatess. P. 573; Κωνσταντίνος Στιλβής. Τα αιτιάματα της λατινικής έκκλησίας όσα περί δογμάτων και γραφών και έτερων πολλών //REB, 21.1963. Ρ. 82.

57. Творогов О.В. Повесть о взятии Царырада фрягами // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1987. С. 353; Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950. С. 48-50. Автор «Повести» рассказывает, помимо прочего, о бегстве Алексея IV из заключения в бочке и об ослеплении дожа Дандоло византийцами, а также принимает титул фландрского графа за его имя; эти ошибки показывают, что неизвестный россиянин был не лучшим образом осведомлен о происшедшем, и тем самым снижают доверие к содержащемуся в «Повести» перечню расхищенных церковных богатств.

58. Κωνσταντίνος Στιλβής. Ρ. 81-82.

59. Νικόλαος Μεσαρίτης. S. 46.

60. Ibid. S. 47.

61. Περί του όπως ίσχυσε καθ' ημών ό λατίνος // Архим. Арсений (Иващенко). Три статьи неизвестного греческого писателя начала XIII в. в защиту православия и обличения новостей латинских в вере и благочестии. М., 1892. С. 85.

62. Nicetas Choniates. P. 574.

63. Κωνσταντίνος Στιλβής. Ρ. 82. О. Клеман допускает сразу три неточности, говоря о том, что крестоносцы «посадили» на «патриарший» престол «проститутку» (Клеман О. Беседы с патриархом Афинагором. Брюссель, 1993.С. 472). Согласно как Хониату, так и Стилву (αύτη καθίσασα), она уселась на сопрестолие сама; если труд первого из этих двух авторов оказался в данном случае источником для второго, остается неясным, присутствовали ли при описанном событии западные воины.

64. Devastatio constantinopolitana. P. 10.

65. Клари P. de. Указ. соч. Гл. 73.

66. Κωνσταντίνος Στιλβής. Ρ. 83.

67. Ibid. P. 85.

68. Nicetas Choniates. P. 573. О. Клеман пишет, что западные воины выбрасывали св. мощи в нужники (Клеман О. Указ. соч. С. 471). Хониат сообщает о της των λειψάνων... κατά τόπων εναγών ακοντίσεως, что можно понять и как «выбрасывание мощей... в находящиеся под клятвой (проклятые, нечистые) места», и как «выбрасывание... с освященных мест». Согласно Стилву, крестоносцы бросали мощи «в обычные места как нечто нечистое» (εις τόπους βεβήλους ως τίνα άγη, - Κωνσταντίνος Στιλβής. Ρ. 83).

69. Nicetas Choniates. P. 59

70. Νικόλαος Μεσαρίτης. S. 46.

71. Согласно Евстафию Солунскому, после захвата Фессалоники норманнами в 1185 г. блудницы одевались там в священные одежды (Eustazio di Tessalonica. P. 122).

72. Περί του όπως ίσχυσε καθ' ημών ό λατίνος. Ρ. 85.

73. Истории обнаружения этой главы в Константинополе крестоносцами посвящено целое сочинение: Ricardus de Gerboredo, ер. Ambkinensis. De capta et direpta a latinis Constantinopoli // Exuviae sacrae. P. 35-44.

74. Περί του όπως ίσχυσε καθ' ημών ό λατίνος. Ρ. 86.

75. Κωνσταντίνος Στιλβής. Ρ. 81-84.

76. Ibid. P. 82-83.

77. Если о прямых заимствованиях говорить не приходится, то влияние Хониата можно заподозрить как в общем строении рассказа, где случившееся в храме св. Софии поставлено на первое по порядку место, так и в отдельных совпадениях: το θείον αίμα και σώμα... χεόμενον και ριπτόμενον (Nicetas

Choniates. P. 573) - άγιον αίμα και άγιον άρτον... έξέχεάν τε και έξέρριψαν (Κωνσταντίνος Στιλβής. Ρ. 82).

78. Κωνσταντίνος Στιλβής. Ρ. 70-71.

79. Клари Р. де. Указ. соч. Гл. 82-83,87, 92.

80. Там же. Гл. 66.

81. Recueil des historiens des Croisades. Historiens grecs. T. 1. P. 613.

82. Guntherus Parisiensis. Op. cit. P. 84.

83. ...a fide catholica dissidebant (Guntherus Pansiensis. Op. cit. P. 78).

84. Клари P. de. Указ. соч. Гл. 73. Старофранцузское juиs (совр. juifs) можно передать на русский и как «евреи», и как «иудеи». Последняя возможность в данном случае выглядит более уместной, поскольку Робер де Клари явно основывался в своих словах ка восходящих к Евангелию от Иоанна представлениях, согласно которым «иудеи» были основными виновниками распятия Христа - их собственного царя.

85. Там же. Гл. 18.

86. PL 215, col 456.

87. Devastatio constantinopolitana. P. 12.

88. Guntherus Parisiensis. Op. cit. P. 78.

89. Молчание об этом остальных авторов выглядит естественным не только потому, что вероучительные споры выходили за пределы их внимания: на Западе эти вопросы и ранее привлекали намного меньше внимания, чем среди византийцев (см.: Бармин A.B. Греко-латинская полемика XI—XII вв. Опыт сравнительного рассмотрения л классификации // Византийские очерки. М., 1996. С. 103).

90. Виллардуэн Ж. дe. Указ. соч. Гл. 91-93.

91. Там же. Гл. 188-189.

92. Там же. Гл. 224-225.

93. Guntherus Parisiensis. Op. cit. P. 83.

94. ...ad pacem et concordiam Sanctae universalis Ecclesiae revocare (Ibid. P. 85).

95. PL 215, col. 517-519. Папа поначалу отказался признать нового патриарха Фому Морозини, избранного венецианскими клириками, однако позже смягчился и определил, что отныне всякий новопоставленный патриарх должен уже после своего посвящения отправить послов в Рим за паллием и по его получении принести присягу папе (Ibid., col 516,578). По выражению Иннокентия III, тем самым он рассчитывал сохранить и поощрить «свободу канонического избрания» в Константинопольской церкви (Ibid., col. 579).

96. Клари Р. де. Указ. соч. Гл. 72.

97. Там же. Гл. 74.

98. Cronica fratris Salimbene de Adam // MGH SS, 32. P. 23-25.

99. Νικόλαος Μεσαρίτης. S. 46. Поскольку τας σοφρονούσας обозначает исключительно лиц женского пола, а об убийствах мужчин Месарит ничего не говорит, представляется более разумным понимать здесь διαφθείρω в смысле «развращать», а не в смысле «губить».

100. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. С. 49. Главное значение древнерусского слова «избити» - «убить, истребить» (Словарь древнерусского языка (XI-XIV вв.). М., 1990. Т. 3. С. 457-458), и именно так его здесь понял Д. Фрейданк {Freydank D. Die altrussische Erzahlung uber die Eroberung Konstantinopels 1204 // Byzantinoslavica, 1968. S. 343). Иначе думал

M.A. Заборов, согласно которому завоеватели лишь «подвергали... избиениям»

греческих священников и монахов {Заборов МЛ. Известия русских современни-

ков о крестовых походах // Византийский временник, 1956. 31. С. 102).

101. Κωνσταντίνος Στιλβής. Ρ. 85.

102. Nicetas Choniates. P. 574.

103. Ibid. P. 587.

104. Ibid. P. 594. Значения глагола βιάζω см.: Benselers griechisch-deutsches Schulworterbuch. Leipzig; Berlin, 1904. S. 146.

105. Nicetas Choniates. P. 589.

106. Ibid. P. 590-591.

107. Клари Р. де. Указ. соч. Гл. 68.

108. PL 215, col. 701.

109. Γεώργιος Ακροπολίτης. Χρονική συγγραφή // Recueil des historiens des Croisades. Historiens grecs. P., 1860. T. 1. P. 566.

110. Νικόλαος Μεσαρίτης. S. 46.

111. Lampe G.W. A Patristic Greek Lexikon. Oxford, 1961. P. 997.

112. Κωνσταντίνος Στιλβής. Ρ. 84.

113. Nicetas Choniates. P. 570.

114. Ibid.R574.

115. В этой связи показательна разница между рассказами Хониата о взятии Константинополя в 1204 г. и Евстафия Солунского о захвате Фессалоник норманнами в 1185 г. Евстафий не только прямо пишет об убийствах горожан завоевателями (Eustazio di Tessalonica. P. 112,114), но даже называет приблизительное число погибших - семь тысяч (Ibid. P. 120).

116. Nicetas Choniates. P. 586.

117. Виллардуэн Ж. дe. Указ. соч. Гл. 244.

118. Devastatio constantinopolitana. P. 12.

119. Anonymus Suessionensis. De terra Iherosolimitana // Exuviae sacrae. P. 7.

120. История крестовых походов в документах и материалах. М., 1977. С. 267 (= Guntherus Parisiensis. Op. cit. P. 102).

121. Nicetas Choniates. P. 552; Виллардуэн Ж. де. Указ. соч. Гл. 205.

122. Клари Р. де. Указ. соч. Гл. 78.

123. Nicetas Choniates. P. 569-572.

124. Клари Р. де. Указ. соч. Гл. 68. Жоффруа де Виллардуэн ничего не говорит о таком обещании. Об анафеме нарушителям указанных правил упоминает продолжатель Гийома Тирского (L'estoire de Eracles empereur. P. 274).

125. Клари Р. де. Указ. соч. Гл. 80.

126. Виллардуэн Ж. де. Указ. соч. Гл. 253.

127. Nicetas Choniates. P. 575.

128. Νικόλαος Μεσαρίτης. S. 46.

129. Виллардуэн Ж. де. Указ. соч. Гл. 251.

130. Клари Р. де. Указ. соч. Гл. 112.

131. Виллардуэн Ж. де. Указ. соч. Гл. 34,40, 46, 57, 500.

132. Там же. Гл. 229-231.

133. Ср.: Le Goff J. La bourse et la vie. P., 1986. P. 10.

134. Фома Челанский. Первое житие св. Франциска Ассизского. Кн. 1,5//Истоки францисканства. Assisi, 1996. С. 201.

135. Nicetas Choniates. P. 553,569,588,597, 647

136. Благодарю С.И. Лучицкую за предоставленную мне возможность ознакомиться с книгой: Contemporary Sources for the Fourth Crusade / A. Andrea. Leiden; Boston; Koln, 2000.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

я слегка запутался может кто знает. никомидия с 1075г была в руках турок. анна в алексиаде и сама говорит об этом а патом выдает такое правитель никеи абуль-касим готовится щахватить никомедию поэтому император отправил всадников для защиты этой територии. события происходят примерно в 1088г. если она имеет в виду город то это безсмысленно или она подразумевает вифинию?

 еще скока мог отнять времени сухопутный путь для маленького отряда из голандии в константинополь в 11веке ? примерно

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

я слегка запутался может кто знает. никомидия с 1075г была в руках турок. анна в алексиаде и сама говорит об этом а патом выдает такое правитель никеи абуль-касим готовится щахватить никомедию поэтому император отправил всадников для защиты этой територии. события происходят примерно в 1088г. если она имеет в виду город то это безсмысленно или она подразумевает вифинию?

 еще скока мог отнять времени сухопутный путь для маленького отряда из голандии в константинополь в 11веке ? примерно

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
6 часов назад, kusaloss сказал:

еще скока мог отнять времени сухопутный путь для маленького отряда из голандии в константинополь в 11веке ? примерно

Если судить по скорости передвижения армий крестоносцев - около 4 месяцев. Кажется, можно было уложиться в 3, при невезении или неспешном передвижении - 5-6 месяцев тоже чем-то необычным не будут, кажется.

1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас