Образ жизни рыцаря и его место под солнцем

[Saygo 582]

Образ жизни кастильского рыцаря XIII века

В истории классического Средневековья (XI - XIII вв.) рыцарство занимает особое место и это время с полным основанием может быть названо рыцарской эпохой, внешний облик которой, по меткому замечанию выдающегося историка средневековой культуры И. Хейзинги, во многом определяли "развевавшиеся плюмажи". Не случайно, определяя основополагающее для его концепции истории культуры понятие "игры", нидерландский ученый использовал значительный круг данных, относящихся к истории средневекового рыцарства. Рыцарский образ жизни представлялся ему явлением четко выраженной "игровой" природы, в смысле восприятия "игры" как последовательной антитезы "обыденной жизни", а рыцарский идеал, по его мнению, выражался "по большей части в фантазии и фикции" {1}.

В последние десятилетия аналогичную точку зрения выдвигает целый ряд зарубежных и отечественных медиевистов. И это при том, что в современной медиевистике роль рыцарства оценивается с существенно иных позиций. Принято исходить из аксиоматичное? того факта, что средневековое общество было прежде всего обществом военным, структурированным применительно к потребностям войны (что, разумеется, относится и к периоду классического Средневековья): английский исследователь Д. Билер вводит даже соответствующее понятие - "военный феодализм". В свете этих подходов вполне обоснованным является утверждение, что именно рыцарство, т. е. сообщество профессиональных воинов-всадников, наряду с духовенством, выступало в качестве социальной элиты {2}.

Применительно к оценке средневековой войны как особого состояния общества в исследованиях последних десятилетий подчеркивается, что вооруженные конфликты той эпохи были лишены ожесточенности и кровопролитности, характерных для войн нового и особенно новейшего времени. Констатируется, что основные тяготы будто бы ложились на плечи мирного населения, становившегося объектом грабежа и насилия со стороны победителей. В обоснование этого тезиса выдвигается целый ряд доводов. Во-первых, ссылаются на малочисленность противостоящих воинских контингентов, основу которых составляла элитарная рыцарская конница {3}. Во-вторых, подчеркивается относительно низкая интенсивность военных действий, обусловленная особенностями тактики (причем, генеральные сражения в открытом поле, как полагают, давались лишь в исключительных случаях). В- третьих, обращается внимание на техническое совершенство рыцарского вооружения и снаряжения, обеспечивающих надежную защиту их обладателям и, наконец, в-четвертых, - на принадлежность рыцарей из противоборствующих лагерей к единому (т. е. феодальному) сословию. В свою очередь это, как принято считать, определяло нежелательность убийства или тяжелого ранения противника (ибо главной целью поединка было пленение и последующее получение выкупа). Кроме того, указывается, что знатность противников, а также высокая степень развития сословного самосознания обуславливали формирование четких правил подлинно "рыцарской", и даже "куртуазной" войны, пресекавших проявления открытой жестокости и вероломства даже в войнах "за веру" {4}. В связи с последним, в противовес негативным оценкам рыцарства в историографии конца XIX - первой половины XX в., исследователи второй половины XX в. постепенно вновь выдвинули внешне сходный с представлениями ранних романтиков благородный образ рыцаря, проникнутый духом рыцарского идеала, закрепленного нормами сословной идеологии. Очевидно, что именно этот социальный тип должен был воспринимать войну как высокое ристалище, как место достижения воинской славы, т. е. в соответствии с основным содержанием хейзинговского понятия "игра" {5}.

Вопрос о том, в какой мере образ жизни средневекового рыцаря может быть воспринят через призму понятия "игры", не может быть решен в контексте ограниченной по масштабам статьи: слишком велик объем материала, слишком разнообразны рыцарские обычаи применительно к разным эпохам и разным регионам средневекового Запада. Предлагаемые ниже выводы основаны на материале, относящимся к территории королевства Леон и Кастилия в эпоху Реконкисты - "отвоевания" христианами земель Пиренейского полуострова, захваченных мусульманами (главным образом - берберами (маврами)) в начале VIII века. В хронологии этих событий особое место занимает XIII век - время, когда, после решающей битвы при Лас-Навас-де-Толоса (1212 г.) и последовавшего вскоре после нее решительного наступления христиан, некогда обширные мусульманские владения сократились до небольшого эмирата Гранада (он просуществовал до 1492 г.).

Век великих побед, одержанных в ходе так называемой "Великой Реконкисты" королей Фернандо III Святого (1217 - 1252) и Альфонсо X Мудрого (1252 - 1284)), стал и временем расцвета кастильского рыцарства, периодом обретения им обширных привилегий. В большинстве своем они закреплены в текстах фуэро - сводов местного права, изданных от имени королевской или сеньориальной власти, и адресованных территориальным общинам - консехо, господствующее положение в которых занимало местное рыцарство, весьма многочисленное в странах Пиринейского полуострова. В свою очередь, фуэро дополнялись адресованными общинам королевскими привилегиями, ключевые положения которых касались именно рыцарей. Нормативные источники такого рода достаточно хорошо изучены - как в испанской, так и в зарубежной (в том числе - российской) историографии сложилась богатая традиция их исследования {6}. Однако, в отличие от высшего и, частично, среднего звена феодальной знати (соответственно, магнатов и инфансонов), тексты подобного рода, а также документальные источники, крайне редко позволяют составить представление о жизненном пути наиболее массового слоя феодального класса - местном рыцарстве.

Мало нового дает и основная масса нарративных источников, ибо в качестве действующих лиц в феодальном эпосе, а также в пространных хрониках, написанных как на латыни, так и на разговорном старокастильском языке, фигурируют лишь монархи и могущественные магнаты. Известным исключением являются лишь краткие экскурсы о простых рыцарях братьях Диего и Гарсия Перес де Варгас из Толедо, включенные в текст "Первой всеобщей хроники, составленной по указанию короля дона Альфонсо Мудрого" в 70-х - 90-х гг. XIII века {7}. Описанный факт можно объяснить, если принять во внимание особенности исторической прозы этого времени, написанной на разговорных языках (в противовес латинским сочинениям, доступным почти исключительно образованным клирикам).

Памятники такого рода создавались при непосредственном участии представителей знати, и были призваны пропагандировать присущие ей особые сословные представления и ценности (не случайно законодательство Альфонсо X вменяло в обязанность рыцарям читать подобные тексты {8}). Последнее объясняет наличие в хронике целого ряда идеальных типов, фигурирующих в качестве примера для подражания. Включение в их число двух простых рыцарей было призвано подчеркнуть важность роли рядовых рыцарей в структуре военно-феодального класса, что должно было способствовать главной задаче исторической прозы - распространить на представителей этого слоя систему культурных и ценностных ориентации, присущих высшей знати. Разумеется, образ простого рыцаря в итоге оказывался чрезмерно общим и явно идеологизированным, причем целый ряд этапов жизненного пути просто выпускался (прежде всего это относится к периодам детства и юности). Однако эти черты биографий, в конечном итоге, могут быть скорректированы за счет привлечения тех видов источников, которые традиционно используются для реконструкции истории местного кастильского рыцарства (прежде всего - фуэро и привилегии). Вместе с тем, никакой другой вид доступных источников не позволяет решить вопрос о степени соответствия образа жизни средневекового рыцаря критериям хейзинговской "игры".

Братья Диего и Гарсия Перес де Варгас родились в Толедо, однако, упоминание в их полном имени местечка Варгас заставляет предположить, что их предки происходили из североиспанской области Кантабрия. Хроника не упоминает об их детских и юношеских годах, однако, другие источники (в том числе - отдельные эпизоды "Первой всеобщей хроники") позволяют восстановить этот пробел. Сыновья простых рыцарей уже в детстве передавались на воспитание сеньора своего отца (в данном случае в этой роли, очевидно, фигурировал кастильский магнат дон Альваро Перес де Кастро, в качестве вассалов которого братья неизменно фигурируют в хронике). Возникновение традиции подобного "воспитания" детей вассала следует возвести к практике заложничества {9}. Однако со временем на первый план выступила задача пробщения сыновей небогатых рыцарей к нормам корпоративной рыцарской этики (хроника объединяет их понятием "обычаи"), а позднее - и обучения их грамоте. Важное место занимали чисто военные упражнения, к числу которых относилась и охота, игравшая роль своеобразного тренинга {10}.

В процессе воспитания между сеньором и его будущим вассалом устанавливались тесные личные отношения, перераставшие во взаимные обязательства. Распоряжавшийся судьбой "воспитанника" и рассчитывавший на его военную службу, "воспитатель" как правило сам посвящал его в рыцари, а также женил (по всей видимости, на свои средства). В бою он стоял с ним плечом к плечу, деля его участь, и если необходимо погибал вместе с ним. В ответ "воспитанник" неизменно прислушивался к советам наставника, тем более, что тот нес за них личную ответственность. И, наоборот, за игнорирование совета наставника следовала жестокая кара {11}.

За приобщением к азам военной профессии в детстве следовал статус оруженосца, который юный вассал приобретал в подростковом возрасте: в ряде случаев в "Первой всеобщей хронике" понятия "воспитанник" и "оруженосец" употребляются в тесной связи и применяются к одним и тем же персонажам. Определить место этого статуса в карьере сына простого рыцаря нелегко: в литературе не существует единой точки зрения по вопросу о том, являлся ли статус оруженосца обязательным этапом, предшествовавшим посвящению в рыцари, или же его обладатель практически не имел шансов достичь рыцарского достоинства, и лишь в немногом возвышался над положением слуги (именно эти функции оруженосцы выполняли еще в XII столетии) {12}.

В Кастилии XIII в. в положении оруженосца в юности пребывали и представители феодальной аристократии, т. е. статус оруженосца был все же сопряжен с определенной степенью знатности. Постановления кортесов, королевские привилегии отдельным консехо, ряд местных фуэро второй половины XIII - XV вв. фиксируют факт распространения на оруженосцев того комплекса привилегий, которым обладали и рыцари. К их числу относятся, прежде всего, разнообразные фискальные льготы, а также привилегированные нормы судебной ответственности. Эти данные в полной мере совпадают с содержанием "Первой всеобщей хроники", в тексте которой оруженосцы, наряду с рыцарями относятся к категории знатных людей - идальго, противопоставляемых как магнатам, с одной стороны, так и простолюдинам - с другой {13}.

Вместе с тем, переход от статуса оруженосца к положению рыцаря происходил отнюдь не автоматически. И прежде всего это касалось сыновей простых рыцарей, к числу каковых относились и братья Перес де Варгас. Важнейшим препятствием, затруднявшим этот переход, являлась высокая стоимость рыцарского коня, вооружения и снаряжения. Соответствующие расходы еще более возросли на рубеже XII - XIII вв., когда вооружение и снаряжение всадника претерпело ряд важных технических усовершенствований.

Иконографические материалы этого времени изображают рыцарей верхом на убранных длинной попоной конях, облаченных в особый кольчужный доспех. Сами всадники также защищены кольчугами, шлемами цилиндрической формы, овальными щитами. Вооружение составляют мечи и длинные пики. Детализировать эту картину позволяют данные королевских привилегий и местных фуэро середины - второй половины XIII века. В составе полного комплекта рыцарского вооружения и снаряжения они упоминают щит, копье, металлический шлем, надевавшуюся под кольчугу холщовую поддоспешную куртку (т.н. "пурпуан"), собственно кольчугу (самую дорогую часть вооружения), наплечники, латный воротник, попону и колокольчики, конский кольчужный доспех, и, наконец, палатку {14}.

Правда, боевого коня, а также рыцарское вооружение и снаряжение можно было получить и из рук сеньора {15}. Однако подобную милость следовало еще заслужить. В этом смысле весьма показательно выглядит деталь внешнего облика одного из братьев Перес де Варгас - Гарсии, упоминаемая в "Первой всеобщей хронике": в то время, когда за беззаветную храбрость сеньор наконец посвятил его в рыцари, он уже "был совсем лысым, и на передней части черепа у него совсем не было волос" {16}. Следовательно, Гарсия обрел рыцарский статус в возрасте, далеком от юношеского, и отмеченный эпизод следует рассматривать как одно из свидетельств факта существования по меньшей мере уже в середине XIII в. слоя "вечных" оруженосцев, для которых посвящение в рыцари было редким (возможно даже - исключительным) случаем.

В этом смысле, случаи использования определения "юноша" в "Первой всеобщей хронике" применительно к оруженосцам следует воспринимать как не столько возрастную, сколько социальную характеристику, подчеркивающую подчиненное положение лиц этой категории в доме сеньора. Текст той же хроники содержит многочисленные данные, подтверждающие это наблюдение. Подобно челяди, оруженосцы (у знатного сеньора их могло быть несколько десятков) постоянно проживали в доме сеньора и сопровождали его вне дома, составляя свиту, выполняли разного рода поручения, несли вооруженную охрану. Связанные узами личной преданности с хозяином, они считали долгом мстить за посягательство на жизнь и честь близких своего господина {17}.

Вышеприведенные факты и определяли личную храбрость, которую, как явствуют многочисленные примеры, содержащиеся в "Первой всеобщей хронике", оруженосцы проявляли на поле боя. Отличиться в сражении для них означало не только подчеркнуть личную преданность сеньору, но и попытаться добиться столь трудно достижимого рыцарского статуса. Именно поэтому они, вступавшие в бои пешими, возможно - без мощного защитного вооружения (оно не упоминается), лишь с мечами и копьями в руках, стремились в самую гущу битвы и, находясь неотступно рядом с рыцарями, гибли во много раз чаще. В одном из фрагментов хроники приводятся цифры потерь, из которых следует, что оруженосцев, которых было меньше, чем рыцарей, погибло в семь раз больше {18}.

В свою очередь, отношение рыцаря к оруженосцу носило явно выраженный отпечаток патроната. Соответственно, он не имел права предаться естественному страху в присутствии оруженосца, и стремился дать ему пример храбрости даже тогда, когда последняя явно граничила с безрассудством. Характерным примером подобного рода является эпизод хроники, относящийся к описанию осады Севильи (1248 г.), в которой участвовал Гарсия Перес де Варгас. Однажды, следуя в сопровождении своего оруженосца вместе со своим товарищем-рыцарем, недалеко от кастильского лагеря он наткнулся на группу из семи всадников-мавров. Спутник Гарсии испугался и обратился в бегство. Что же касается Переса ле Варгаса, то он стал готовиться к схватке: оруженосец помог ему надеть шлем и передал в руки копье. Мавры, уже познавшие на себе мужество и силу Гарсии, не решились вступить с ним в бой и остановились поодаль. Поняв, что они не собираются вступать в схватку, рыцарь вернул оруженосцу оружие, и не спеша направил своего коня к лагерю. Но уже вскоре обнаружилось, что, разоружаясь, Гарсия уронил подшлемник. И тогда, в полном вооружении, он повернул коня, вернулся на прежнее место и не успокоился до тех пор, пока оруженосец не нашел подшлемник, валявшийся в траве {19}.

Жизнь рыцаря начиналась с обряда посвящения - законодательство Альфонсо X Мудрого уподобляет этот ритуал важнейшим для католика церемониям крещения и конфирмации. За Пиренеями он впервые упоминается уже в XII в., а к середине XIII столетия, о котором идет речь, посвящение в рыцари превратилось в сложный обряд, несомненно оказавший влияние и на кастильские традиции. Впрочем, единого сценария подобных церемоний не существовало в принципе {20}. Применительно к биографии братьев Перес де Варгас хроника содержит упоминание лишь о самом факте посвящения одного из братьев - Гарсии, а также о месте, где оно совершилось - поле близ города Херес-де-ла-Фронтера, и, косвенно, о времени обряда: он произошел перед сражением между войсками Фернандо III и отрядами Абенхута, мятежного вожака мавров, свергнувшего на большей части Лндалуса власть берберов-альмохадов (1230 г.).

Этих скудных данных явно недостаточно Тем более невозможно понять, в какой мере посвящение Гарсия в рыцари соответствовало кастильским канонам совершения такого ритуала. Имеющиеся данные позволяют сделать следующие выводы. Во-первых, в Кастилии обряд посвящения в рыцари к середине XIII в. проходили все категории светских феодалов - от королей и их наследников до местного рыцарства, проживавшего на территории общин-консехо. Во-вторых, единого понятия для обозначения ритуала посвящения не существовало. За Пиренеями в этой функции использовались производные от старофранцузского глагола "adouber", однако, хотя в старокастильском языке и существовало явно восходящее к нему слово "adobar", оно сохранило архаическое значение, изначально свойственное старофранцузскому термину, а именно - "вооружать, вручать оружие" {21}. Вместо этого, авторы "Первой всеобщей хроники" используют три равнозначных выражения: (1) "facer cauallero", используемое в большинстве случаев; (2) "dar caualleria" (соответственно, "получить посвящение" - "tomar (var.: resсibir) caualleria"), используемое значительно реже, и, наконец, (3) "armar cauallero". В спектре рассматриваемых понятий наиболее общим является последнее, а именно - "armar cauallero". Показательно, что Сид, обращаясь к королю Альфонсо VI, однажды упоминает о дне, "с которого я владею конем и оружием, которых мне вручил Ваш отец, король дон Фернандо, который посвятил меня в рыцари" {22}.

Все варианты церемонии объединяло главное - ритуал торжественного опоясывания рыцарским поясом с висящим на нем мечом. Различались же место совершения обряда и степень присутствия христианской символики в процессе его проведения. Прежде всего следует выделить вариант посвящения, совершаемый в церкви. Наиболее яркий пример такого рода касается короля Кастилии Фернандо III. Акт происходил в соборе женского монастыря Св. Марии, расположенного близ Бургоса (этот монастырь находился под особым покровительством короны). Епископ отслужил торжественную мессу, после чего меч короля был положен на алтарь и благословлен архиереем. Затем Фернандо III своей рукой взял меч с алтаря и препоясался им, а его мать, донья Беренгела, застегнула на нем перевязь {23}.

Еще одним возможным местом проведения ритуала было заседание кортесов. Именно там происходило посвящение Альфонсо IX Леонского и Конрада Гогенштауфена, сына германского императора Фридриха П. На кортесах в Каррионе король Альфонсо VIII в присутствии своих вассалов лично опоясал мечом обоих посвящаемых. Причем Альфонсо IX вслед за этим принес ему присягу вассальной верности, сопровождавшуюся поцелуем руки нового сеньора. Отметим, что подобная связь между актом посвящения в рыцари и вассалитетом фиксируется и нормативными источниками (среди прочего, они объясняют и факт самостоятельного опоясывания себя рыцарским поясом королем Фернандо III: нежелание стать чьим-либо вассалом) {24}.

Наконец, особо следует выделить акты посвящения, совершенные на поле боя. Именно этот вариант имеет прямое отношение к биографии Гарсия Переса де Варгаса, и подобный пример далеко не единичен. Особенно пространным является описание в хронике акта массового посвящения в рыцари, происшедшего накануне уже упоминавшейся выше битвы при Лас-Навас-де- Толоса (1212 г.). Возведение в рыцарское достоинство свершилось после произнесения королем Альфонсо VIII напутственной речи, обращенной к его прямым вассалам, за которой последовали раздача нуждающимся боевых коней и вооружения, а также выплата денежных средств, причитающихся королевским людям {25}. В связи с этим посвящение в рыцари тех из людей короля, кто еще не обладал рыцарским статусом, следует воспринимать прежде всего в общем контексте сеньориально-вассальных отношений, а именно - как введение в систему этих отношений. Ведь именно вассально- сеньориальные узы составляли каркас военной организации феодальной Кастилии, а потому их прочность имела решающее значение для достижения успеха в решающей битве.

Кроме того, само по себе посвящение, акт, выходивший далеко за рамки простого вручения оружия (которое обозначалось уже упоминавшимся глаголом "adobar"), придавал подготовке к генеральному сражению особый эмоциональный оттенок. Ведь речь шла о приобщении к воспетому позднее каталонцем Рамоном Льюлем полумистическому рыцарскому "Ордену", включающему в свой состав лишь самых достойных {26}. Соответственно, именно посвящение в рыцари большой группы людей короля стало достойным прологом для последнего действа, непосредственно предшествовавшего схватке - молитве, исповеди и причастию, которым находившиеся при войске прелаты оделяли воинов, многим из которых не суждено было остаться в живых.

Однако несла ли битва реальную, а не мнимую опасность? Обоснованы ли были ожидания многочисленных жертв? Вопрос закономерен в свете выводов Ж. Дюби, считавшего средневековое сражение некоей "мирной процедурой", своеобразным "Божьим судом" и не более. Имеющиеся данные не подтверждают этого представления, и в большей мере согласуются с выводами противоположного характера, выдвинутыми знаменитым испанским историком К. Санчесом-Альборносом {27}. Разные хроники, составленные в XIII в. (в том числе - и латинские), дают совершенно иную картину сражений, даже с учетом того, что столкновения войск в открытом поле действительно были нечастыми.

Приведем лишь несколько примеров. Анонимный автор "Латинской хроники королей Кастилии", рассказывая о событиях битвы при Аларкосе (1195 г.), рисует картины изнуряющего марша, совершавшегося кастильцами к месту сражения в жару, при полном вооружении. Он вымотал христиан еще до начала боя. Кроме того, они с раннего утра до полудня в тяжелых доспехах простояли на поле сражения под палящим солнцем, страдая от жажды, пока не поняли, что противник (берберы-альмохады) не намерены принимать бой. Они вышли в поле лишь около полуночи, воспользовавшись ночной прохладой, а на рассвете дали сражение. Спешно построившиеся кастильцы пытались атаковать, но стоявшие в первой шеренге берберские лучники встретили их градом стрел. Многие (в том числе - из предводителей войска) погибли даже не вступив в бой. Отчаявшись в успехе, сам король бросился в гущу сражения, намереваясь принять смерть вместе со своими людьми. Он чудом избежал гибели, и вернулся в Толедо лишь с немногими оставшимися в живых {28}.

Не только сражения с маврами, но и битвы между единоверцами-христианами носили драматический характер. Родриго Хименес де Рада, выдающийся писатель и церковный деятель XI11 в., в своей "Готской истории", среди прочего, сообщает о подвиге рыцаря-знаменосца из местечка Олеа, отличившегося в битве при Кампо-де-Эспина (начало XII в.). В этом жестоком и кровопролитном сражении между кастильцами и арагонцами, сторонниками и противниками короля Альфонсо I Воителя, погибло множество воинов с обеих сторон. Кастильцы потерпели поражение, и почти все их вожди (за исключением спасшегося бегством графа Педро де Лара) пали в бою. Когда победа уже клонилась на сторону арагонцев, под отважно сражавшимся рыцарем из Олеа был убит конь Он упал на землю, и враг отрубил у него обе кисти. Но рыцарь сумел подняться, и, прижимая к себе знамя тем, что осталось от его рук, нашел в себе силы еще и подбадривать своих товарищей громкими криками: "Олеа! Олеа!" {29}.

Принявший посвящение в рыцари перед битвой при Херес-де-ла-Фронтера (1231 г.) Гарсия Перес де Варгас вступая в бой должен был стремиться делом доказать свое право на принадлежность к рыцарскому "Ордену". Противником кастильцев был Абенхут. Он сумел поставить под свой контроль большую часть территории Андалуса (мусульманской части Испании), подняв мятеж под флагом защиты истинного ислама как от господствовавших в Андалусе берберов-альмохадов, которых он объявил еретиками, так и от христиан. Его воины шли в бой, изобразив на своем оружии особые символы черного цвета в знак исполнения ими особой божественной миссии. В свою очередь, кастильцам, вступившим в битву со своими традиционным боевым кличем "Сантьяго", казалось, что на их стороне и вправду сражается святой покровитель Испании. Ссылаясь как на слова участников боя, так и на свидетельства взятых в плен врагов, хронист утверждает, что среди христиан сражался чудесный рыцарь, облаченный в белое, на белом коне и с белым знаменем в руке, а за ним гнел "легион" белых рыцарей, и "ангелы парили в воздухе над ними", и разили они мавров так, как никакой другой отряд кастильского войска.

В тексте хроники описание видения призвано подчеркнуть ожесточенность схватки. Именно там впервые отличился Гарсия Перес, который, по словам хрониста, "покрыл славой начало своего пребывания в ранге рыцаря". Следуя нормам рыцарского кодекса чести, он сполна оправдал оказанное ему доверие. Он разил врагов без пощады, находясь в самой гуще схватки. Трижды под ним убивали коня, и трижды он поднимался, снова вступая в бой. С того дня и пошла его воинская слава, пока не стал он, по словам хрониста, "человеком, которому никогда не сумеют воздать должное все похвалы и славословия, какие только есть в мире".

В сражении при Херес-де-ла-Фронтера проявил себя и старший брат Гарсии - Диего Перес, вассал того же графа Алваро Переса (по всей видимости как старший Диего был посвящен в рыцари ранее). Также, как и его младший брат, он постоянно находился в самой гуще боя. Даже оружие не выдержало напряжения битвы: сначала сломался меч, а затем - копье, и тогда он рывком вырвал из земли небольшое оливковое дерево вместе с корнем и приставшим к нему куском дерна и стал разить врагов направо и налево. Восхищенный его действиями, граф Альваро Перес воскликнул: "Так, Диего, так! Круши, круши! (исп.: "machuca, machuca!)". От слова "крушить" (по- испански - "machcar") и пошло прозвище Диего Переса - Мачука, унаследованное его потомками {30}.

Разумеется, содержание приведенных фрагментов, включенных в текст наряду с описанием чуда (явления Сантьяго) преисполнено дидактики, вполне отвечавшей целям создания "Первой всеобщей хроники". Но даже с учетом этого факта, изложенное не оставляет сомнений в том, что война на Пиренейском полуострове XIII в. (говоря словами К. Санчеса-Альборноса) никоим образом не напоминала "балетные па". Битвы были жестокими, а уроза смерти - более чем реальной.

Если учесть, что кастильские рыцари XIII в. посвящали службе большую часть своего времени {31}, и что основу этой службы составляли непосредственные военные обязанности, получается, что призрак смерти должен был витать над ними едва ли не постоянно. Данные источников подтверждают обоснованность такого предположения. Более того, существуют красноречивые свидетельства того, в какой мере ощущение постоянной и непосредственной угрозы жизни осознавалось самими рыцарями. Симптоматично, что это свидетельство вкладывается хронистами в уста одного из братьев Варгас - Диего.

Случилось так, что близкая родственница его сеньора и сопровождавшие ее дамы были застигнуты врасплох большим мавританским отрядом эмира Гранады Абена Аламара и укрылись на высокой скале. Их спасение зависело от горстки рыцарей-вассалов графа Альваро Переса. Опасаясь почти неминуемой гибели, воины сначала колебались, но Мачука пламенной речью сумел переломить их настрой, и, ценой значительных жертв, дамы были спасены. Какие же аргументы Диего оказали столь сильное воздействие на его товарищей, что они решились принять бой, который для многих из них стал последним? Ответ поразительно прост: Мачука говорил прежде всего о неотвратимости близкой смерти, способной настичь рыцаря в любой момент. А потому, нет смысла избегать ее. Свои мысли следует обратить к вечным ценностям, гораздо более прочным, чем эфемерное материальное бытие. Приведем часть монолога дословно, ибо она более чем красноречива: "Мы не сможем избежать кончины, которая настигнет нас или сейчас, или потом, так почему же мы так боимся ее? Если же примем смерть [прямо] сейчас, действуя по праву и нормам [вассальной] верности, как сделал бы каждый достойный человек, то обретем великие почести и пойдет о нас честная и добрая слава" {32}.

Все сказанное выше можно суммировать в трех основных тезисах. Первое. Кастильские рыцари XIII в., как и их собратья за Пиренеями, были профессиональными военными, вся жизнь которых, с раннего детства была связана с военной профессией: именно к этому их готовили с детства. Второе. Война, которую они вели, была жестоким испытанием, сопряженным с постоянным риском для жизни. Третье. Рыцари, главное действующее лицо военных действий, отнюдь не были чужды страха смерти. Они испытывали колоссальные психологические нагрузки. Возникает вопрос: по каким же причинам возникала поэтизация войны, лишь за редчайшими исключениями {33}, свойственная средневековому сознанию? Рассказ о братьях Перес де Варгас, сохранившийся в тексте "Первой всеобщей хроники" в совокупности с информацией других источников, позволяют дать ответ и на этот вопрос.

Во-первых, именно война рождала то ощущение избранности, которое определяло сознание рыцарей как неотъемлемой части феодального класса {34}. Приведенный выше монолог Мачуки позволяет глубже понять психологические основания такого чувства, а именно - сознание обреченности наnсмерть, и проистекающие от этого повышенные требования и к себе, и к своим собратьям, и к жизни вообще. Именно на этом чувстве избранности и основывались специфически -рыцарские этические нормы, отделявшие этот привилегированный слой от остальной части общества: уступить естественному страху смерти означало отречься от права на особое положение. Не случайно, выделяя себя и своих товарищей из окружающего мира, Диего начал свою речь словами: "Все вы - рыцари и идальго, и вы должны знать, как следует поступать в подобном случае" {35}.

В свою очередь, это чувство избранности должно было порождать обостренное восприятие справедливости и несправедливости. Не случайно вера в неизбежное торжество справедливости отличает и составителей "Первой всеобщей хроники", рассчитанной главным образом на рыцарскую аудиторию. Одно из свидетельств подобного рода прямо касается биографии одного из братьев Перес де Варгас - Диего. Накануне уже упоминавшейся битвы при Херес-де-ла-Фронтера воины принимали последнее причастие перед боем. Именно тогда, перед лицом Господа, клирики настояли на том, чтобы два "смертельных врага", два рыцаря из Толедо, Диего Перес и Педро Мигель, простили друг друга на время сражения. Практическая необходимость этого требования понятна: не стоило подвергать враждующих соблазну посчитаться с недругом во время битвы. Правда в конфликте была на стороне Диего Переса, но он изъявил готовность вмять словам священников. Педро же упорно отказывался, заявляя, что согласен лишь на окончательное примирение, сопровождавшееся традиционным объятием (по словам хрониста, гораздо более сильный, чем его кровный враг, он замыслил просто удушить его). В итоге, примирение так и не было достигнуто, но Диего, сражавшийся в самой гуще боя, остался жив, а его противник пал, причем тело его так и не обнаружили. Происшедшее всеми свидетелями было расценено как подлинное чудо, как проявление неизбежного торжества промысла Божьего {36}.

Далее. Рыцарям Средневековья не было и не могло быть свойственно отрицание войны в смысле неприятия насилия как такового. Их склонность к насилию объясняет более жесткие меры ответственности, налагавшиеся на рыцарей за стремление добиваться цели насильственным путем (правда, и аналогичные деяния, совершенные в отношении их самих, карались предельно жестоко). К тому же, следует учесть, что слабая по своей природе феодальная власть в принципе не могла предотвратить насильственных форм разрешения конфликтов: она лишь стремилась перевести их в более или менее контролируемое русло. Именно поэтому средневековое общество (и не только в Кастилии) оказывалось буквально проникнутым насилием. Показательно, что нормы местных фуэро в известных случаях вынуждены были примиряться с актами прямого самосуда. Даже клирики, которых, казалось бы, сам статус обязывал быть хранителями мира и спокойствии, расхаживали по городским улицам с длинными ножами и ввязывались в кровавые драки {37}.

Светское же общество (не только рыцари), было буквально напичкано оружием. Нормы местных фуэро, регулировавшие жизнь кастильских консехо в XIII в., дают многочисленные свидетельства на этот счет. Собрании общин нередко перерастали к ожесточенные схватки: шли стенка на стенку в рукопашную, с камнями, палками, ножами, а иногда - и с боевым оружием. Жестоко дрались из-за межей: община шла на общину. Но особенно жестокими были стокновения по поводу взятия залога, которое одна из сторон рассматривала как незаконное. Характерен следующий фрагмент из пространной записи прецедентов, дополнявших фуэро кастильского городка Кастро-хериса и зафиксированных в грамоте, изданной королем Кастилии и Леона Фернандо III в 1236 г., т. е. приблизительно в то же время, когда состоялась битва при Херес-де-ла-Фронтера, в которой отличились братья Перес де Варгас: "В те дни пришел Диего Перес, и взял в залог наш скот, и направился в местечко Силос, и мы (т. е. "мужчины из Кастрохериса". - О. А.) последовали за ним, и разорили то местечко, и тамошние падании (сеньориальные учреждения. - О. А.), и убили там пятнадцать человек, и нанесли тамошним людям большой ущерб, и насильно вернули свой скот" {38}.

Но дело было не только в том, что психологическое состояние и система ценностей, присущие рыцарям, не вступали в противоречие с современным им обществом. Важно отметить и тот факт, что стихия войны несла профессиональным воинам не только неизбежные страдания и лишения, но и давала значительные возможности для продвижения по социальной лестнице. И здесь следует вновь обратиться к примеру братьев Перес де Варгас. Мы уже говорили о том, что для Диего личная храбрость открыла путь наверх, и его потомки заняли высшие ступени в социальной иерархии Кастилии, а затем - и объединенной Испании. Но то же самое можно сказать и о Гарсии. Он участвовал в битве при Херес-де-ла-Фронтера будучи уже не особенно молодым, занимавшим весьма скромное положение оруженосца. В походе он проявил недюжинное личное мужество и презрение к смерти, о чем уже говорилось выше. Но в интересующем нас аспекте особенно показателен последний эпизод из биографии Гарсии из числа описанных в "Первой всеобщей хронике". Речь идет о событиях периода осады мавританской крепости Триана. Гарсия шел в бой со щитом с эмблемой - изображением "белых и фиолетовых волн". Для простого рыцаря, не имевшего права на собственный герб, иметь такой щит было непростительным бахвальством {39}. Но ситуацию усугубило еще и то, что точно такой же знак в качестве личного герба избрал некий знатный дворянин (инфансон), который и поспешил выразить свое неудовольствие.

Для Гарсии дело могло обернуться серьезными неприятностями, но ему удалось избежать их. Он отличился во время набега на вражеские укрепления, возведенные перед городскими воротами, самоотверженно сражался с преобладающим по численности врагом, и его щит с белыми и фиолетовыми волнами постоянно виднелся впереди атакующих. Когда Гарсия вернулся в лагерь, инфансон выдвинул ему публичные претензии. Однако тот не растерялся, и предложил решить спор в бою, а именно - повторить опасную атаку: она лучше всего прочего покажет, кто имеет право на эмблему. Инфансон ответил отказом, и был вынужден признать право первенства за Гарсией. Так простой рыцарь обзавелся гербом. Об этом тотчас же стало известно королю, и он, с согласия знати, тут же утвердил право на герб за вассалом, уже известным своей отвагой. Так Гарсия сравнялся в положении с инфансоном. Его потомки не остановились на достигнутом, и дали начало славному роду графов де Варгас {40}.

Очевидно, что иного "пути наверх" для рыцарей, не знавших иной карьеры, кроме военной, к которой они готовились с самого детства, просто не существовало. В конечном итоге, война превращалась для них в основное, или даже единственное средство самореализации, с детских лет - и до конца жизни. Собственно говоря, на войне и протекала ее важнейшая часть. Так могли ли рыцари не превозносить воинские ценности, свой проникнутый войной стиль поведения, выработанный военными опасностями взгляд на мир?

И самое главное: в этом мире, при всей его несопоставимости с миром современным и насыщенного богатой символикой, не было ничего, что противостояло бы реальной жизни в том виде, в котором она существовала. Иными словами, не было ничего от "игры" в хейзинговском восприятии этого понятия.

Примечания

1. ХЕЙЗИНГА Й. Осень Средневековья. М. 1988, с. 61; его же. Homo ludens. M. 1992, с. 18, 120 - 122, 124.

2. BEELER J. Warfare in Feudal Europe. Ithaca - Lnd. 1972; см. также: БАСОВСКАЯ Н. И. Идеи войны и мира в западноевропейском средневековом обществе. - Средние века. Вып. 53. М. 1990; ДЮБИ Ж. Трехчастная модель или представления средневекового общества о самом себе. М. 2000, с. 142 - 143; ФЛОРИ Ж. Идеология меча. СПб. 1999.

3. В данном случае мы не касаемся роли и функций контингентов конных воинов-наемников, роль которых начинает возрастать лишь с конца XIII - XIV вв. См. об этом: OMAN С. W. С. The Art of War in the Middle Ages. A. D. 378 - 1515. Ithaca, N.Y. 1963, p. 65 - 67; Histoire militaire de la France. T. I. Des origines a 1715. P. 1992, p. 77 - 106; CONTAMINE Ph. La guerre au Moyen Age. P. 1999, p. 163 s.

4. См.: ПАСТУРО М. Повседневная жизнь Франции и Англии во времена рыцарей Круглого стола. М. 2001, с. 125 - 149; ПЕРНУ Р. Крестоносцы. СПб. 2001, с. 130 - 131, 133 - 134; ЛЮШЕР А. Французское общество времен Филиппа Августа. СПб. 1999, с. 238 - 246; КИН М. Рыцарство. М. 2000, с. 389 - 422; CONTAMINE Ph. Op. cit., p. 160; FLOR1J. La chevalerie. P. 1998, p. 50 - 52; ejusd. Chevaliers et chevalerie au Moyen Age. P. 1998, p. 100 - 108; HARVEY S. The Knight and the Knight's Fee in England. - Peasants, Knights and Heretics. Studies in Medieval Social History. Cambridge. Lnd. N.Y. Melbourne. 1976, p. 169 - 172.

5. БЕССМЕРТНЫЙ Ю. Л. Политические традиции средневекового рыцарства в свете исторической антропологии. - Политическая история на пороге XXI века: Традиции и новации. М. 1995; ЛЮШЕР А. ук. соч, с. 227; DUBY G. La societe chcvaleresque. P. 1988, p. 22 - 23, 44 - 48; ДЮБИ Ж. ук. соч., с. 267 - 270; ФЛОРИ Ж. ук. соч., с. 223 - 257; FLORI J. La chevalerie en France au Moyen Age. P. 1995, p. 88 - 107 ; ejusd. La chevalerie, p. 102 - 114; ejusd. Chevaliers et chevalerie, p. 179 - 266. См. также: FOSSIER R. La Societe medievale. P. 1991, p. 276 - 280; КИН М. ук. соч., с. 442 - 450; MORTIMER R. Knight and Knighthood in Germany in the Central Middle Ages. - The Ideals and Practice of Medieval Knighthood. Woodbridge. 1986; COSS P.R. The Knight in Medieval England, 1000 - 1400. Dover. 1996, p. 135 - 166; КАРДИНИ Ф. Истоки средневекового рыцарства. Сретенск. 2000, с. 360.

6. См.: MENENDEZ PIDAL R. Introduccion. - Historia dc Espana. Vol. VI: Espaiia cristiana. Comienzo de la reconquista (711 - 1038). Madrid. 1988, p. XXVII - XXVIII; PESCADOR C. La caballeria popular en Leon у Castilla. - Cuadernos de Historia de Espana (CHE), n. 33 - 34 (1961), n. 35 - 36 (1962), n. 37 - 38 (1963), n. 39 - 40 (1964); LOURIE E. A Society organized for War: Medieval Spain. - Past and Present, 35 (1966); POWERS J. F. A Society organized for War. The Iberian Municipal Militias in the Central Middle Ages. 1000 - 1284. Berkeley, Los Angeles, Lnd. 1988.

7. Primera cronica general que mando componer el Rey don Alfonso el Sabio e se continuaba bajo Sancho IV en 1289. Vol. 2. Madrid. 1955 (далее - PCG).

8. Об особенностях исторической прозы на разговорных языках в сравнении с латинской историографией см.: SPIEGEL G. M. Romancing the Past: The Rise of Vernacular Prose Historiogaraphy in Thirteenth Century France. Berkeley. 1993; см. также: Las Siete Partidas. Part. 11.21.20. Madrid. 1829.

9. PCG, p. 728, 388.

10. См., напр., свидетельство о воспитании сыновей первого короля Кастилии Фернандо I: PCG, р. 483.

11. PCG, р. 451, 468, 485, 502, 615, 622.

12. PCG, р. 606, 611 - 613, 615, 620 - 621; MENANT F. Les ecuyer ("scutiferi") vassaux paysans d'Italic du Nord au XI 1-е siecle. - Structures feodales et feodalisme dans l'Occident mediterraneen (X-e - XIII siecles). P. 1980, p. 285 - 297; COSS P.R. Op. cit., p. 128 - 130; PATERSON L.M. The Occitan Squire in the Twelfth and Thirteenth Centuries. - The Ideals and Practice; BENNETT M. The Status of the Squire: the Northen Evidence. - The Ideals and Practice.

13. См., напр.: PCG, p. 615, 731. См. также постановления Бургосских кортесов 1304 г.: Coleccion diplomatica de Cuellar. - Publicaciones historicas de la Exma. Diputacion provincial de Segovia. VI. Segovia. 1961 (далее - CDC), p. 121, doc. n. 54 (a. 1304, Burgos); Fuero extenso de Sepulveda. - Los fueros de Sepulveda. Publicaciones historicas de la Exma. Diputacion provincial de Segovia, 1. Segovia, 1953 (далее - FEScp.): tit. ]42cj, 45J, [48j, [57], [59], 63, [65], [65aj, [i98, [237aJ. О степени близости привилегий рыцарей и оруженосцев в XV в. см., напр., законы коммуны кастильского города Риасы (1457 г.), где незнатные коммунеро попытались вообще изгнать рыцерей и оруженосцев из города: Coleccion diplomatica de Riaza. - Publicaciones historicas de la Exma. Diputacion provincial de Segovia. V. Segovia, 1959: Ordenanzas municipales de la villa de Riaca: Ley I. tits. I, IA, IB; II etc.

14. Степень дороговизны рыцарского вооружения отмечается исследователями применительно к разным регионам Западной Европы. См.. напр.: ALLEN BROWN R. The Status of the Norman Knight. - War and Government in the Middle Ages. Essays in Honour of J. O. Prestwich. Cambridge, Woodbridge, Totowa (N. J.), 1985; Аналогичную картину дают кастильские тексты. См., напр.: FESep.: tit. [42 с]; [74J; [77); [198]; 223; [239 а]. См. также: Fuero Real. -Opusculos legales del Rey D. Alfonso el Sabio. T. II. Madrid. 1836 (далее - FR), 111,10,4. Соответствующие данные, отраженные королевскими привилегиями см., напр.: CDC, р. 43, doc. n. 16 (a. 1256). Репродукцию изображения рыцаря на городской печати см., напр.: VELASCO BAYON В. Historia de Cuellar. Segovia. 1974, p. 142.

15. О практике вооружения сеньором своего вассала см., напр.: FOSSIER R. Op. cit., р. 280. Аналогичная практика в Кастилии сохранялась и в X1I1 в. См., напр.: FR, 111.13.4.

16. PCG, p. 752.

17. Определение "moco escudero" ("юноша-оруженосец") относится к уже упоминавшемуся Ордоньо, оруженосцу Сида. См. PCG, р. 532, 606, 611 - 613, 615, 621, 628.

18. PCG, р. 513, 615, 752, 757.

19. PCG, р. 751 - 752.

20. Las Siete Partidas. Part. 11.21.14 - 15. Madrid. 1829; КИИ М. ук. соч., с. 119 - 150; FLORI J. La chevalerie en France, p. 74 - 87; ejusd. La chevalerie, p. 17 - 31; ejusd. Chevaliers et chevalerie, p. 219 - 222; COSS P.R. Op. cit., p. 52 - 53; FOSSIER R. Op. cit., p. 279 - 280; MORTIMER R. Op. cit., p. 100 etc.

21. PCG, p. 668 (посвящение короля Кастилии Альфонсо VIII); p. 677 (посвящение короля Леона Альфонсо IX); р. 718 - 719 (посвящение Фернандо III, короля Кастилии (позднее - объединенного королевства Кастилия и Леон)) и т. д. См. также королевскую привилегию, которой Альфонсо X Мудрый стремился закрепить за королем и его наследником исключительное право на посвящение рядовых рыцарей: CDC: з. 43, doc. п. 21 (а. 1264, Sevilla). О посвящении наследника английского престола (будущего Эдуарда 1) Альфонсо X см.: FR, р. 169. См., напр., об этом.: КИН М. ук. соч., с. 123. Пример употребления глагола "adobar": FESep.: tit. [74].

22. "Facer cauallero": PCG, p. 487, 506, 619, 620, 677, 726 - 728 (заметим, что последние три упоминания относятся к Гарсии Пересуде Варгасу); р. 43, doc. n. 21 (а. 1264, Sevilla).; "dar caualleria": PCG, p. 693, 677; "armar cauallero": PCG, p. 668, 719. Выражение Сида см.: PCG, p. 619.

23. PCG, p. 620; p. 718 - 719.

24. PCG, p. 677. О посвящении Конрада Гогенштауфена см.: Ibid., p. 677. См., также.: FR, III.13.3.

25. Описание сцены посвящения см.: PCG, р. 693.

26. LLULL R. Llibre Porde de cavalleria. Barcelona. 1988.

27. См., напр.: DUBY G. Le dimanche de Bouvines. P. 1973, p. 145 - 159. Ср.: SANCHEZ-ALBORNOZ C. Investigaciones у documentos sobre las instituciones hispanas. Santiago de Chile. 1970, p. 203, 553, 559.

28. Cronica latina de los reyes de Castilla. Cadiz. 1984, p. 14 - 15.

29. Roderici archiepiscopi Toletani De rebus Hispaniae. VII.2 - Hispania illustrata. T. IV. Francofurti. 1606, p. 113. Старокастильское переложение этого эпизода см. в "Первой всеобщей хронике" (PCG, р. 647).

30. Описание битвы при Херес-де-ла-Фронтера и подвигов братьев Перес-де- Варгас см.: PCG, р. 727 - 728.

31. Показательно, что местное право считало постоянно проживающими на своей территории рыцарей, проводивших там в общей сложности лишь около четырех месяцев - с середины декабря по конец апреля - май. См., напр.: CDC, р. 43, doc. n. 16 (а. 1256, Segovia).

32. PCG, p. 738.

33. См., напр., об этом: EDWARDS J. War and Peace in Fifteenth-Century Castile: Diego de Valera and the Granada War. - Studies in Medieval History presented to R. H. S. Davis. Lnd. Roncevert (West Virginia), 1985.

34. X.B. Кох даже использует для определения средневекового рыцарства понятие "каста". См.: KOCH H. W. Medieval Warfare. Lnd., 1978, p. 67.

35. PCG, p. 738.

36. PCG, p. 728.

37. См., напр.: FESep.: tits. [4], [45], [48], [59], [63], 165]. Общие наблюдения о роли насилия в жизни средневекового общества см.: KAEUPER R. W. War, Justice and Public Order: England and France in the Later Middle Ages. Oxford. 1988. О примерах проявления агрессивности со стороны клириков см.: CDC, р. 25 (а. 1215).

38. См., напр.: FESep.: tit. [47], 1240]. См. также: Fuero de Castrojeriz. - MUNOZ Y ROMERO T. Coleccion de fueros municipals у cartas pueblas de los reynos de Castilla, Leon, Corona de Aragon у Navarra. T. 1. Madrid. 1847, p. 39.

39. Феодальные гербы входят в обыкновение с начала XIII в., хотя восходят к эмблемам более раннего времени. См., напр, об этом: ЧЕРНЫХ А. П. Геральдика. - Вспомогательные исторические дисциплины. М. 1990, с. 44.

40. PCG, р. 762 - 763. О наиболее известных представителях рода графов дс Варгас см.: Enciclopedia universal ilustrada europeo-americana. Т. 67. Madrid. 1980, p. 3 и др. (о прямых потомках Диего Мачуки - Ibid., p. 11 - 13).

Автор: О. В. АУРОВ

[Saygo 582]

Для понимания предмета обсуждения полезно ознакомиться с несколькими очерками известного оружиеведа Эварта Оукшотта, которые я запилил в нашей библиотеке:

Рыцарь и его замок

Рыцарь и его конь

Рыцарь и его доспехи

Рыцарь и его оружие

Написано без зауми, легко и со знанием предмета. Также весьма полезно прочесть Археологию оружия того же автора, для этой темы достаточно только части четвертой этой книги - Век рыцарства

[Saygo 582]

О.В. Ауров

МЕСТНОЕ РЫЦАРСТВО КАСТИЛИИ в XIII — середине XIV вв.

В своде местного права (фуэро), пожалованном городу Кордове в 1241 г. королем Кастилии и Леона Фернандо III Святым (1217 — 1252), содержится положение, на первый взгляд кажущееся парадоксальным. Основную его часть мы вынесли в заглавие настоящей статьи, а полностью оно переводится следующим образом: «Если кто-либо из пехотинцев способен владеть конем (Употребленный здесь глагол «equitare» предполагает также умение пользоваться соответствующим вооружением и снаряжением. — О.А.) или же впоследствии пожелает [делать это], пусть сражается как конник и войдет в число рыцарей» («milites») (Дословно: «…пусть на него распространятся обычные нормы, действующие в отношении рыцарей». — О.А.).[1]

Лионская конница в XII в. (миниатюра)

Мы считаем, что это положение, на первый взгляд абсолютно частное, требует специального рассмотрения. Пожалованное городу, незадолго до этого захваченному христианами и заселявшемуся на первом этапе преимущественно кастильцами, фуэро Кордовы было призвано определить основные принципы организации городской жизни, исходя из традиционных, устоявшихся норм.

Сказанное имеет непосредственное отношение и к статусу местного рыцарства. Представители этого слоя, проживавшего в пределах территориальных общин (консехо) Кастильско-Леонского королевства, играли определяющую роль в структуре местного управления. Соответственно, на вновь завоеванные территории Андалусии переносились правовые модели, уже утвердившиеся на территории Кастилии и Леона: не случайно в тесте употреблено выражение «mores militum» (Дословно: «рыцарские обычаи». – О.А.).

Внимательное рассмотрение приведенного выше положения фуэро Кордовы приводит к несколько неожиданным результатам.

Его основная часть явно свидетельствует об отсутствии жестких правовых препятствий, ограничивающих доступ в среду местного рыцарства: она была открыта для всех желающих из числа простых воинов-пехотинцев, обладающих соответствующими навыками. Казалось бы, это полностью соответствует сложившимся историографическим представлениям о местном рыцарстве как сообществе незнатных «конников-горожан» («caballeros cibdadanos») или «конников-вилланов» («caballeros villanos» — от слова «villa» — «город», «местечко»). Не случайно известная аргентинская исследовательница К. Пескадор употребляла выражение «народное рыцарство»[2], а выдающийся испанский историк и филолог Р. Менендес Пидаль писал даже о рыцарстве «демократическом».[3]

Истоки подобных взглядов связаны прежде всего с именами испанских и португальских историков либерального направления XIX — первой половины ХХ вв., прежде всего — Ф. Мартинеса-Марины (1754 — 1833), А. Эркулану (1810 — 1877), Э. де Инохосы (1859 — 1919) и К. Санчеса-Альборноса (1893 — 1984). А современный вид они приняли в 60 — 70-е гг. ХХ в. (уже упоминавшаяся К. Пескадор, М. дель Кармен-Карле и некоторые другие)[4]. Основные положения этой концепции не пересматривались до настоящего времени и присутствуют в работах как зарубежных (прежде всего — Дж. Пауэрса)[5], так и отечественных историков второй половины 70 — 80-х гг. (А.Р. Корсунского, С.Т. Минакова, С.Д. Червонова).[6]

Согласно существующим представлениям, основу слоя местного рыцарства («cavalleros») составляли состоятельные горожане — земле- и скотовладельцы (в связи с этим следует упомянуть о концепции «аграрного характера» городской экономики), - которые, начиная с конца X — XI вв., все более широко привлекались для несения военной службы в коннице. Боевого коня и соответствующее вооружение эта категория конников должна была приобретать за собственный счет. В качестве же компенсации она получала столь значительные привилегии, что, в конечном итоге, во второй половине XIV в. окончательно слилась с низшим слоем феодальной знати — рыцарями-идальго.[7]

Если учесть значительность привилегий, связанных со статусом рыцаря, а также тот факт, что представители этого сословия в городах Кастилии и Леона уже в XIII в. поставили под свой контроль всю систему власти в рамках консехо, превратившись в некое подобие запиренейского городского патрициата, то, чисто теоретически, рыцарский статус должен был обладать заметной привлекательностью для представителей незнатных слоев городского населения. Однако фуэро Кордовы, не закрывая доступа в среду местного рыцарства для представителей этих слоев, тем не менее сопровождает эту норму красноречивой оговоркой, явно свидетельствующей о том, что далеко не все простые горожане стремились стать рыцарями: «vel voluerit in aliquibus temporibus» — «либо когда-нибудь захочет». Следовательно, даже многочисленные льготы и привилегии, связанные с рыцарским статусом, далеко не полностью компенсировали какие-то трудности и лишения, вне которых современники не представляли того особого образа жизни, который был свойственен рыцарям-кабальеро.

О каких же трудностях и лишениях может идти речь? Ответ на этот вопрос представляется тем более важным, что сама его постановка как будто предполагает наличие особых сословных обязанностей (и связанных с ними тяготах), свойственных местному рыцарству. В свою очередь, это ставит под сомнение одно из важнейших положений господствующих ныне историографических представлений: если предположить, что местное рыцарство было особым сословием (или даже сословной группой), то, следовательно, оказываются уязвимыми сами основы представлений о «народном», то есть нефеодальном по своей сути рыцарстве, неотъемлемой части сословия горожан.

Отвечая на поставленный вопрос, особое внимание мы уделим образу жизни местного рыцарства Эстремадуры, одной из областей Кастильско-Леонского королевства. Именно там, в регионе, расположенном южнее реки Дуэро, местное рыцарство, проживавшее в относительно небольших укрепленных городах и местечках, было особенно многочисленно и влиятельно. Расположенная в самом центре полуострова, Эстремадура была гораздо ближе к театру военных действий — государствам мусульманской части Испании, - чем остальная часть королевства, а потому «extrematuriani» во второй половине XI — середине XIV вв. участвовали едва ли не в каждом походе против мавров, начинавшемся по инициативе кастильских королей.

Прежде всего отметим, что сам по себе факт существования «незнатных» рыцарей («milites ignobiles»), упоминаемых в источниках еще в XII в., отнюдь не свидетельствует о существовании некоего «народного рыцарства». Незнатные элементы сыграли основополагающую роль в процессе складывания рыцарства как сословия феодального общества.[8] Однако уже в начальный период истории рыцарства (а в Кастилии связанные с ним понятия ранее всего появляются в фуэро Кастрохериса 974 г.) мы видим, по меньшей мере одну черту, роднящую этот слой с формирующейся феодальной знатью, — обладание конем.

В наших источниках боевой конь неизменно фигурирует как объект колоссальной материальной ценности: не только в IX — X вв., но и позднее, в первой половине XI в., его стоимость оказывалась сопоставимой со стоимостью целой сельской виллы или довольно значительной ее части (от четверти до половины). Не случайно боевые кони продавались поштучно, как самые ценные вещи: показательны уже особые указания на их цвет и характеристики, встречающиеся даже в королевских грамотах конца Х — XI вв.[9]

Правда, документы этого времени упоминают и относительно недорогих лошадей, стоимостью лишь в несколько солидов (впрочем, и эти деньги представляли немалую сумму).[10] Однако такие кони не могли использоваться в качестве боевых. Показательно, что даже позднее, в XIII в., когда в коневодстве шел ощутимый прогресс, а сфера применения лошадей расширилась столь существенно, что их стали применять в качестве тягловой силы при полевых работах, требования к качествам боевого коня и связанная с этим его стоимость оставались очень высокой. Так, в тексте пространного фуэро эстремадурского города Сепульведы, изданного во второй половине XIII в., четко разграничиваются как сами понятия «боевой конь» («cavallo») и «рабочая лошадь» («rocín»), так и размеры таможенных сборов, взимавшихся при их продаже. Причем рабочие лошади стоили относительно недорого и регулярно упоминаются рядом с другими вьючными животными — мулами, ослами и волами.[11]

Еще более красноречивыми выглядят нормы, содержащиеся в грамоте, пожалованной в июле 1256 г. другому эстремадурскому городу — Куэльяру — королем Кастилии и Леона Альфонсо Х Мудрым (1252 — 1284) в качестве дополнения к нормам местного фуэро. Среди прочего, документ устанавливал минимальную стоимость коней, привлекаемых для нужд несения военной службы, в 30 золотых мараведи, то есть весьма значительную сумму.[12] Представление же о максимальных цифрах можно получить из текста действовавшего в том же городе «Королевского фуэро» (оно было пожаловано городу в качестве местного фуэро тогда же, в июле 1256 г.). Согласно одной из его норм, продажная цена боевого коня не могла превышать 100 мараведи. Следовательно, в реальности она могла быть еще более высокой.[13]

Наряду с конем рыцарь нуждался также в вооружении и снаряжении, которое, судя по данным источников, стоило не менее дорого. Наиболее дорогим из соответствующих предметов была кольчуга («lorica»). Судя по крайне немногочисленным, но весьма красноречивым данным, на рубеже XI — XII вв. она вообще ценилась на уровне предметов роскоши. Так, одна из королевских грамот, датируемая 1033 г., содержит сведения о продаже целой виллы за «…одну кольчугу и сто солидов серебром».[14] Не случайно в тот период далеко не каждый конник имел собственную кольчугу. На это указывает, в частности, фрагмент из кастильской «Хроники Родриго», написанной около 1110 г. В нем сообщается, что во время осады Саморы (1072 г.) знаменитый Родриго Диас (Сид), позднее воспетый в одной из наиболее известных «chansons de gestes», сумел в одиночку одержать вверх над пятнадцатью саморскими конниками. При этом, желая подчеркнуть особую отвагу Кампеадора, хронист посчитал нужным специально отметить, что семеро из его противников «были одеты в кольчуги» («erant loricati»)». Следовательно, остальные восемь всадников кольчуг не имели — факт, говорящий сам за себя.[15] Кольчуги составляли одну из наиболее значимых частей военной добычи: их наличие в числе трофеев хронисты подчеркивали особо. Наряду с ними в том же качестве фигурируют также щиты, копья, кони и вьючные животные.[16]

В XIII — cередине XIV вв. на приобретение всех необходимых рыцарю предметов вооружения и снаряжения должны были тратиться еще более значительные средства. Прогресс ремесленного производства и связанное с ним определенное снижение цен едва ли могли поспеть за изменениями в военно-технической сфере. Так, например, в пространном фуэро Сепульведы мы встречаем сложную номенклатуру соответствующих предметов, к которым относились щит («escudo»), копье («lança»), металлический шлем («capiello»), надевавшаяся под кирасу холщовая поддоспешная куртка («perpunt»; во Франции она называлась пурпуан - «pourpoint»), кольчуга («loriga» или «lorigon»), наплечники («brofuneras»), латный воротник («armas de cuello»), попона («coberturas») и колокольчики («sonages»), конский кольчужный доспех («loriga de cavallo»), и, наконец, круглая палатка («tienda redonda»). В качестве минимально необходимого из этого списка в фуэро фигурируют меч, щит, копье, шлем и пурпуан. На дороговизну всех этих предметов указывает уже то, что в целях стимулирования их приобретения фуэро предусматривало существенные фискальные льготы для владельцев.[17]

Подобный минимальный перечень предметов вооружения и снаряжения мы встречаем и в документах Куэльяра. Так, в королевской грамоте 1256 г. перечислены щит, копье, металлический шлем («capiello de fierro»), меч, кольчуга, наплечники и пурпуан. [18]

О том, как выглядел рыцарь, снаряженный подобным образом, можно судить по изображению на одной из сохранившихся бронзовых матриц печати консехо Куэльяра (отметим, что это едва ли не единственный пример сохранности подобного предмета), датируемых второй половиной XIII в. (ныне матрицы хранятся в Национальном археологическом музее в Мадриде).

На матрице-реверсе изображен рыцарь на скачущем галопом коне, убранном длинной попоной. Он одет в кольчугу, панцирь и шлем цилиндрической формы. В правой руке у него овальный щит, а в левой — прямоугольной формы значок. Выбитая по контуру легенда гласит: «Est Cavallero Es Alfierraz De Cuellar I Vasallo Del Rey» («Этот рыцарь — знаменосец Куэльяра и вассал короля»).[19] Исходя из этого, можно уверенно утверждать, что отряды рыцарей, выставлявшихся от общин, в массе своей составляли отряды тяжелой кавалерии, снабженной дорогостоящим вооружением и снаряжением.

Помимо фискальных льгот, предоставлявшихся владельцам рыцарского вооружения и снаряжения в четкой зависимости от степени полноты комплекта, имевшегося в их распоряжении, есть и другие косвенные данные, подтверждающие факт высокой стоимости этих предметов. Речь идет прежде всего о жесткой законодательной регламентации порядка наследования боевого коня и полного комплекта вооружения и снаряжения, вызванного стремлением не допустить распределения этих предметов между наследниками рыцаря, что неизбежно вело к расчленению целостного комплекта. Восполнение же недостающего, в силу его дороговизны, становилось крайне сложной (вполне вероятно, в большинстве случаев — даже невыполнимой задачей для наследников). В итоге королевская власть теряла рыцаря как боевую единицу.

Так, пространное фуэро Сепульведы устанавливало следующий порядок. Муж не имел права завещать оружие своей жене. Наоборот, если собственницей оружия была супруга, после ее смерти все оно автоматически переходило к мужу, а когда умирал и он — к сыновьям («fijos varones»). Дочери получали соответствующие наследственные права лишь в случае отсутствия детей мужского пола. Разобщение комплекта допускалось лишь в исключительных случаях.[20]

Еще более детальная регламентация порядка наследования коня и вооружения содержится в привилегии городу Куэльяру, пожалованной ему в 1264 г. Альфонсо Х. Важно, что эти нормы распространялись исключительно на рыцарей. Согласно им после смерти рыцаря боевой конь, вооружение и снаряжение переходили к старшему сыну (классический майорат). Если же последний ко времени смерти отца уже обладал собственным вооружением, то конь и оружие должны были перейти к следующему по старшинству сыну и т.д. Если владельцем коня и оружия была жена, то после ее смерти оно закреплялось за мужем, а после его смерти — за старшим сыном. При отсутствии у нее сыновей наследником становился ее родственник по мужской линии, не имевший собственного коня и оружия.[21]

Казалось бы, в условиях дороговизны боевых коней, рыцарского вооружения и снаряжения, королевская власть, стоявшая во главе всей военной организации, должна была в максимально возможной степени поощрять привлечение в среду местного рыцарства наиболее состоятельных горожан (собственно, это и утверждают наши оппоненты). Однако на деле этого не происходило. Более того, доступ в число рыцарей сознательно закрывался для представителей торгово-ремесленного населения — одного из наиболее обеспеченных слоев общинников-«весино». В частности, пространное фуэро Сепульведы запрещает становиться рыцарями даже тем ремесленникам, которые сумели на свои средства приобрести как коня, так и рыцарское вооружение.[22]

Очевидно, среди путей приобретения вооружения основную роль играла отнюдь не покупка, а материальное положение было далеко не главным условием для обретения рыцарского статуса. Судя по данным источников, гораздо более значительную роль играла процедура наследования. Этот путь в значительной (хотя и не абсолютной) степени придавал наследственный характер и самому статусу кабальеро. Разумеется, он отнюдь не исключал существования и других возможностей вступления в число рыцарей. Но и далее, по степени важности, стояло отнюдь не приобретение боевого коня и вооружения на собственные средства, а совсем иной путь, феодальный характер которого не вызывает сомнений. Речь идет о вступлении в отношения вассалитета.

Институт вассалитета в среде местного рыцарства получил широкое распространение уже с момента оформления этого социального слоя, то есть с Х — XI вв. В Сепульведе он регламентируется уже ранним латинским фуэро, сохранившимся в редакции 1076 г., но восходящим к нормам, установление которых связано с именем одного из первых сеньоров города - кастильского графа Гарсия Фернандеса (вторая половина Х в.).[23] О сохранении и воспроизводстве подобной практики свидетельствует детализация соответствующих положений в пространном фуэро конца XIII в. Согласно им, рыцарь из числа членов консехо, в целях получения материального вознаграждения, мог вступать в вассальные отношения. При этом он имел право ходить в походы не в составе отряда общины, а вместе со своим сеньором, сохраняя все привилегии при соблюдении нормы верности монарху.[24]

Какие же материальные выгоды, проистекающие из факта установления отношений вассалитета, имеются в виду? Грамота Альфонсо Х из архива Куэльяра указывает на ежегодную выплату королевскому вассалу 50 суэльдо.[25] «Королевское фуэро» называет такие выплаты «soldada» и рассматривает их как одно из естественных следствий вступления в вассальную зависимость; несение военных повинностей, не связанных с отношениями вассалитета, не предполагало подобных выплат.[26] Об этом же говорят и указания, содержащиеся в хрониках, в частности — в хронике Родриго Хименеса де Рада (XIII в.) (для наименования подобных выплат в ней используется латинский термин «stipendium»).[27]

Таким образом, мы вполне уверенно можем квалифицировать рыцарскую сольдаду куэльярского документа как денежный феод — институт, широко распространенный и за пределами Испании. Для небогатых людей, к числу которых относилось абсолютное большинство европейских рыцарей, выплаты подобного рода были крайне важны. Они освобождали рыцарей от забот по ведению хозяйства, позволяли не отвлекаться от профессиональной военной карьеры и вести образ жизни, достойный рыцарского статуса.

Однако целью вступления рыцарей в отношения вассалитета было не только получение денежного феода. «Королевское фуэро» прямо связывает рассматриваемый институт с посвящением в статус рыцаря («cavalleria»). На последнем акте явно акцентирует свое внимание и упоминавшийся куэльярский документ 1264 г. В конечном итоге, акт посвящения в рыцари выступает главным основанием для получения соответствующих выплат. Между тем, «Королевское фуэро» прямо связывает рассматриваемый акт со вступлением в отношения вассалитета: посвятивший автоматически становится сеньором посвященного.[28] Последний же обретает право на получение в своем качестве вассала боевого коня, кольчуги, наплечников и другого вооружения. В случае разрыва отношений вассалитета все полученное следовало немедленно возвратить сеньору.[29]

У нас есть все основания утверждать, что именно функция обеспечения рыцаря-вассала боевым конем и соответствующим вооружением, а также денежным феодом, имела основополагающее значение и определяла саму суть института вассалитета в целом. Об этом свидетельствует уже сама древность описанной модели. Нормы, близкие по содержанию к рассмотренным положениям «Королевского фуэро», содержатся в тексте так называемого «Фуэро Хузго» — старокастильском переводе «Вестготской правды», осуществленном по указанию Альфонсо Х Мудрого в середине XIII в. Там присутствуют все ключевые элементы статуса вассала, закрепленные и в «Королевском фуэро»: 1) его тесная сопряженность с актом предоставления оружия и материального вознаграждения, 2) право на свободный уход от сеньора, 3) обязанность возвратить в этом случае полученное от сеньора имущество.[30]

В обоих случаях доминирующая роль материальных аспектов в концепции института вассалитета подчеркивается положением соответствующих титулов (FR III.13 и FJ.V.3) в структуре памятников. Так, FR III.13 прямо продолжает положения предыдущего титула (FR III.12) — «О переданных вещах» («De las donaciones»), а следующий за ним титул FR III.14 также посвящен регулированию материальных отношений (он имеет заглавие «О стоимости» («De las costas»). В «Фуэро Хузго» мы видим прямую аналогию: достаточно сказать, что титул FJ V.3 включен в состав книги, озаглавленной «О соглашениях и покупках»), а сам он имеет заглавие «О том, что дается людям, несущим службу» («De lo que dan los omnes a los que los ayudan»). Наконец, один из законов соответствующего титула «Королевского фуэро» (FR III.13.6), несомненно, является интерполяцией закона FJ V.3.2, совпадая с ним почти текстуально.[31]

Между тем, нормы «Фуэро Хузго», регламентирующие статус вассалов, относятся к древнейшему пласту законодательства вестготских королей («antiquae»): их первоначальный латинский текст сохранился в «Fragmenta Parisina» — остатках эдикта короля Эйриха (467 — 485), изданном в 470-х гг., — в составе титула «De donationibus». Особенно важен закон FJ.V.III.1, соответствующий 310-му фрагменту: он регламентирует отношения между зависимыми воинами-букцелляриями (именно латинское «buccellarius» передано в старокастильском переводе словом «vasallo»!) c их патронами (в старокастильской версии — «sennor»).[32]

Модель отношений вассалитета, в которые были включены местные рыцари-кабальеро, по своим внешним чертам ничем не отличалась от тех форм вассальной зависимости, которые получили распространение в среде высшей знати («ricos omes»). Так, денежный феод («stipendium», «soldada») предоставлялся не только простым рыцарям-вассалам, но и представителям высшей знати (в последнем случае, разумеется, в несопоставимо больших величинах). Но, главное, даже поверхностное сопоставление процедур вступления в отношения вассалитета и их разрыва, регламентируемых «Королевским фуэро», указывает на их идентичность аналогичным по характеру процедурам, описанным в хрониках применительно к вассалитету магнатов и даже королей (так называемый «испанский обычай» – «mos Hispanus», «costumbre de Espanna»).[33]

В обоих случаях мы видим вассальный контракт, заключение которого сопровождается актом публичного поцелуя руки сеньора или его представителя («mandadero») и рождает вассальные узы, не отличающиеся чрезмерной степенью жесткости. В любой момент вассал сохранял право на уход от сеньора, явившись к нему лично или направив своего представителя для того, чтобы сделать соответствующее публичное заявление, вновь сопровождающееся жестом поцелуя руки. Единственное налагавшееся в таких случаях ограничение носило хронологический характер. Разрыв уз ранее, чем истечет год с момента их установления, влек за собой существенные материальные потери для вассала. В остальном ничто не ограничивало свободы его ухода.[34]

Идентичность правовой концепции вассалитета и связанных с ней процедур, получивших распространение в среде местного рыцарства, с одной стороны, и высшей знати Кастильско-Леонского королевства, с другой, ставит под сомнение сами основы концепции «народного рыцарства». Учитывая основополагающую роль отношений вассалитета в системе организации феодального класса, сказанное заставляет предположить, что местное рыцарство Кастилии (или, по меньшей мере, кастильской Эстремадуры) являлось неотъемлемой частью этого класса, и, в этом смысле, было изначально и жестко противопоставлено основной массе населения, объединенной в консехо.

Для проверки обоснованности высказанного предположения следует, прежде всего, определить критерии самой категории «знатность». В известной степени эту проблему к настоящему времени можно считать решенной. В 1969 г. известный немецкий медиевист Ф. Ирзиглер, занимаясь исследованием источников власти франкской знати в начальный период истории государства Меровингов, предложил систему подобных критериев. Выработанная применительно к определенному историческому периоду — VI в. - по своему содержанию эта система весьма универсальна, что позволяет использовать ее положения для характеристики элиты западноевропейских средневековых обществ разных эпох и регионов. Универсальный характер системы критериев, предложенных Ф. Ирзиглером, подтверждается, в частности, совпадением ее ключевых положений с выработанными независимо от него параметрами определения знатности, содержащимися в работах российского историка-испаниста В.А. Ведюшкина и относящимися к характеристике кастильской знати периода позднего Средневековья и начала Нового времени.[35]

В концепции Ф. Ирзиглера для нас особенно важным представляется предложенное им понятие «аристократическое общество», основополагающей характеристикой которого является лидирующая роль военной знати, получающая признание во всех социальных слоях как на формальном, так и на неформальном уровнях. При этом образ жизни аристократии рассматривается как безусловный образец для подражания. В качестве основ лидирующей роли средневековой знати выдвигаются следующие факторы (в равной мере их можно рассматривать и как критерии собственно «знатности»): 1) «власть над землей», то есть контроль над крупными земельными владениями разного типа и происхождения (в терминологии В.А. Ведюшкина — «богатство», которое, как считали испанские писатели XV — XVII вв., ни в коем случае не должно было приобретаться физическим трудом или торговлей), 2) «власть над людьми», то есть обладание собственной многочисленной челядью, включающей как свободных, так и зависимых людей, в том числе — несущих военную службу (выводы российского историка о недопустимости физического труда для знатного испанца XV — XVII вв. в значительной мере перекликаются с этим положением, хотя и не соответствуют ему полностью), 3) знатность происхождения, неразрывно сопряженная с особой родовой традицией, почитанием предков (на особую важность знатного происхождения указывает и В.А. Ведюшкин), 4) особый знатный образ жизни, к проявлениям которого прежде всего относится культ физической силы и совершенное владение искусством кавалерийского боя (В.А. Ведюшкин также указывает на роль военной службы в коннице как исключительно дворянского занятия). Кроме того, российский исследователь считает необходимым дать развернутую характеристику понятиям «доблесть» и «добродетель», которые рассматривались современниками как имманентно присущие знати и проявлявшиеся в том образе жизни, который она вела. Что же касается работы Ф. Ирзиглера, то для него особенно важным являются явления, обнимаемые понятием «utilitas» (воинское искусство и доблесть знатного человека), раскрытию которого уделяется особое внимание.[36]

Матрицы печати г. Куэльяра (XIII в.)

Последний момент для нас особенно важен. Его проявления в связи со статусом рыцарства мы встречаем уже в начальный период истории этого слоя как своеобразный залог будущего аноблирования. Заметим, что традиция восприятия коня не только как значительной материальной, но и огромной символической ценности уходит корнями в германскую древность. Ф. Ирзиглер отметил этот феномен на примере франков.[37] Но мы можем уверенно утверждать, что подобная традиция существовала и у готов[38], и что так же, как и за Пиренеями, она нашла продолжение в средневековом испанском обществе.

Так, в период Толедского королевства вестготов боевой конь, судя по данным нарративных источников, рассматривался, прежде всего, как принадлежность короля или полководца.[39] Упоминания о конях включались в эпизоды, преисполненные особого драматизма, где противопоставление конного и пешего носило знаковый характер, подчеркивая социальную дистанцию, существующую между ними в силу тех или иных причин. В частности, это характерно для написанной в конце VII в. «Истории короля Вамбы» Юлиана Толедского.[40]

Традиция готской аристократии нашла продолжение в астурийский период. Социальная престижность и высокая стоимость коней отражалась, в частности, в актах дарений церкви, где, наряду с другим ценным имуществом (земельными владениями, дорогой церковной утварью и книгами) в качестве дара нередко фигурируют и боевые кони.[41] Наряду с земельными владениями, рабами, дорогими украшениями и утварью, кони упоминаются в перечне «утренних даров» галисийской знати, значительная часть которой имела германское происхождение[42] и т.п. Наконец, подобные явления прослеживаются и в феодальный период: в тексте «Песни о моем Сиде» (вторая половина XII в.) именно большие табуны коней фигурируют в качестве наиболее ценной части «пятины», которую Кампеадор преподносит своему сеньору - королю дону Альфонсо.[43]

Степень непрерывности в процессе преемственности германской традиции восприятия коня как колоссальной символической и материальной ценности, пожалуй, наиболее явно прослеживается на примере фрагмента «Первой всеобщей хроники» (70 — 90-е гг. XIII в.), в которой излагается легенда о захоронении Сида в монастыре св. Петра в Карденье. Погребение осуществляется по образцу захоронений германских военных вождей: Кампеадор помещается в склеп в сидячем положении, с оружием и — что в данном случае особенно важно — со своим верным конем Бабьекой, покоящимся у его ног. Разумеется, сохранившаяся реальная гробница Руя Диаса де Вивара не имеет ничего общего с описанной картиной, однако в данном случае вымысел авторов хроники, стремившихся угодить представлениям своей аристократической аудитории, гораздо более интересен, чем собственно правда.

Все сказанное о восприятии коня как значительной символической и материальной ценности позволяет предположить, что уже сам факт обладания конем (вне зависимости от того, на каких правах - собственности или держания - основывалось это обладание) не мог не отразиться на статусе местного рыцарства. Разумеется, этот довод не может рассматриваться как единственное подтверждение тезиса о принадлежности местного рыцарства к феодальному классу.

Но существуют и другие доводы. В частности, показателен тот факт, что уже первые упоминания о местном рыцарстве («caballarii», «caballeros», «milites») как особом социальном слое (вторая половина Х в.) связаны с предоставлением этой страте целого ряда привилегий, характерных для статуса средних страт формирующейся феодальной аристократии. Именно так следует расценивать нормы кастильского фуэро Кастрохериса (974 г.), предоставляющие простым рыцарям целый ряд льгот, характерных для статуса инфансонов.

Что же касается периода XIII — cередины XIV вв., то применительно к этому времени можно констатировать наличие у местного рыцарства, по меньшей мере, элементов того, что Ф. Ирзиглер именовал «властью над землей». Несмотря на ограниченность масштабов имевшихся у них земельных владений, их статус землевладельцев не подлежит сомнению. Кроме того, нередко «наследственные владения» («hereditates», «heredades»), принадлежащие рыцарям, находились на территориях не одного, а нескольких консехо, на что прямо указывает куэльярская грамота 1256 г.[44] Ориентируясь на пример высшей знати, рыцари делали вклады в церкви и монастыри[45].

К этому следует прибавить еще один важный имущественный критерий, о котором не упоминает немецкий исследователь, но который весьма явно прослеживается уже на примере готской аристократии Толедского королевства. Уже в ту эпоху скот рассматривался как важное мерило личного богатства. Не случайно аббат Валерий, автор «Жития св. Фруктуоза» (вторая половина VII в.) считал необходимым упомянуть о больших стадах, находившихся в собственности отца святого — герцога из королевского рода.[46] Отмеченный критерий явно прослеживается на примере рыцарства: та же королевская привилегия Куэльяру от 1256 г. признает за рыцарями право на огораживание пастбищ — «prados defesados» в пределах их наследственных владений.[47] Известно, что из этой особой заинтересованности рыцарей в благоприятных условиях для выпаса их скота в 70-е гг. XIII в. выросла могущественная Места — объединение скотовладельцев.[48]

Если «власть над землей» в случае местного рыцарства выражается недостаточно явно, то другой важный критерий — «власть над людьми» — прослеживается весьма четко. Мы видим рыцарей в окружении их челяди («paniaguados») — домашних слуг и воспитателей их детей («amos»), а также работников («aportellados») — пахарей, пастухов, мельников, пасечников, часть которых сопровождала своих сеньоров в военных походах и должна была передавать им долю своей военной добычи.[49] Показательно, что пространное фуэро Сепульведы использует для наименования зависимых людей сепульведских рыцарей термин «vasallo».[50] Таким образом, пусть и в небольших масштабах, «власть над людьми» была в полной мере свойственна местному рыцарству.

Несколько сложнее обстоит дело с определением соответствия рассматриваемого слоя третьему критерию — знатности происхождения, наличию культа родовой традиции. Однако уже косвенные данные — жесткий порядок наследования коня и оружия, устанавливавшийся местными фуэро, — заставляют предположить, что статус рыцаря в абсолютном большинстве случаев был потомственным де-факто. Этому не противоречат и свидетельства документальных источников, подробно регламентирующих принципы наследования рыцарских привилегий.

Но у нас есть и иные, отнюдь не косвенные, данные. Мы имеем в виду факт существования в Куэльяре, как и в других городах королевства, разветвленной системы рыцарских поминальных братств, известных нам по документам. Судя по данным В.А. Ведюшкина, подобные братства сохраняли огромное значение в Кастилии и в начальный период нового времени.[51] Что же касается Средневековья, то на роль подобных братств в системе родовой традиции каролингской аристократии указывает немецкий исследователь К. Шмид, использовавший в качестве источника по истории знати так называемые «Поминальные книги» («Libri memorialis»), в которые вносились имена лиц, за упокой души которых служились торжественные ежегодные молитвы.[52] Д. Гойених подробно описывает систему таких братств, сложившихся вокруг знаменитого монастыря св. Галла (Санкт-Галлен), расположенного на территории современной Швейцарии. Среди лиц, внесенных в санкт-галленские «Libri memorialis» значились Пипин Короткий, Карл Великий, Людовик Благочестивый, Лотарь I и другие.[53]

Куэльярские документы сохранили сведения о развитом поминальном культе, в систему которого самым непосредственным образом были вовлечены местные рыцари. Именно с этим культом во многом было связано возникновение такого специфического института, как капитул городских клириков. Первая сохранившаяся дарственная, изданная в его пользу, датируется 1252 г. В качестве дарителя, сделавшего крупный денежный вклад (100 мараведи) за себя и за свою жену Мариомингес, выступил некий Сангарсия, сын которого, Хуан Вела, в грамоте 1244 г. фигурирует в качестве городского судьи, то есть, как и его отец, должен был принадлежать к числу рыцарей.[54]

Еще ранее, в 1247 г., за право похоронить некоего рыцаря Муньо Гомеса развернулась настоящая тяжба между куэльярскими клириками и располагавшимся в пригороде францисканским конвентом. Стремясь сохранить связи с семьей этого Муньо Гомеса, четверо клириков церкви св. Стефана отстаивали право на своего прихожанина даже после того, как рыцарь был похоронен (это произошло не в церкви, а на территории конвента). Приходские священники обратились прямо в папскую курию, требуя эксгумации и перезахоронения тела. Это обращение не сохранилось, но зато сохранился ответ, написанный по указанию папы Иннокентия IV: он предписал архидьякону и сакристию кафедрального собора города Осмы разобраться в сути происшедшего.[55] Мы не знаем, как завершилось это дело, но ожесточенная борьба между клириками и францисканцами за влияние на местное рыцарство говорит сама за себя.

В грамотах начала XIV в. мы видим уже подробные описания порядка совершения заупокойных молитв в соответствии с желаниями и размером вклада вступающего в братство. В основных чертах регламентация подобных церемоний в разных актах не имела существенных различий, а потому может быть реконструирована на материале одного документа. Так, рыцарь дон Муньо, передавая капитулу участок земли, желал, чтобы поминальные молитвы по нем служились ежегодно в день св. Марины, в июле, чтобы была отслужена вечеря, на которой присутствовали бы все пресвитеры и дьяконы города. На следующий после вечерней службы день надо было отслужить торжественную мессу, также с участием всех клириков. Особую мессу следовало отслужить еще и у гробницы рыцаря, расположенной в одной из городских церквей, причем присутствовать на ней опять должны были все куэльярские клирики (применение санкций к отсутствующим вменялось в обязанность главе капитула — его аббату, а также майордому), одетые в торжественные облачения — стихари («sobrepeliças»). Кроме того, требовалось каждое воскресенье служить поминальные молитвы во всех церквях города.[56]

Подчеркнутое стремление к пышности поминальных ритуалов, несомненно, должно было соответствовать основным нормам, принятым в среде высшей знати. Разумеется, как и в случаях с другими критериями, мы видим иные, более скромные масштабы, но они не умаляют основного вывода: стремление местного рыцарства соответствовать облику аристократа феодальной эпохи выглядит несомненным. Такое стремление преследовало вполне конкретные цели: оно было направлено на поддержание и воспроизводство родовой традиции в рамках присущих знати форм христианского благочестия.

Образ жизни местного рыцарства определялся его военной профессией. Большую часть года рыцарь посвящал военным походам. Это видно из указаний на временные рамки, которыми наши источники определяют срок постоянного проживания рыцаря в городе в течение года — от Рождества до окончания Великого Поста и пасхальных праздников.[57] Получается приблизительно четыре месяца оседлой жизни, совпадающей с временем, неудобным для ведения войны. Все остальное время рыцарь вел кочевую жизнь, абсолютно несовместимую с занятием ремеслом или торговлей: статус рыцаря требовал полной отдачи и профессионализма. Короче говоря, подобно высшей знати, рыцари были профессиональными конными воинами, и это сообщество кавалеристов, как и за Пиренеями, в Кастилии возглавлял сам король, которого уже хроники XII в. начинают постоянно именовать «рыцарем» («miles»).[58]

Война, одно из «главных занятий знати», как называет ее французский исследователь Ж.-П. Барраке[59] (второе — охота с хищными птицами - из-за значительных расходов было недоступно для значительной части местного рыцарства), приносила не только славу, но и жестокие лишения, а главное - постоянный риск для жизни. На этом фоне не случайным выглядит то особое внимание, которое местное законодательство Сепульведы и Куэльяра уделяло статусу вдов рыцарей. В любой момент жизнь профессионального воина-конника могла оборваться, и тогда его семья оказывалась без средств к существованию.[60]

Постоянный риск создавал особое отношение к жизни, которое местному рыцарству было свойственно не в меньшей степени, чем остальной части конных воинов, принадлежащих к более высоким слоям общества. Заметим, что хроники XII — XIII вв. не отделяют рыцарей из консехо от общей массы конников, в равной мере противопоставляемых пехотинцам («populi», «pueblos»), и говорят о рыцарстве («militia», «caballería») вообще.[61]

На наш взгляд, особенно ярко и концентрированно рыцарское отношение к жизни и смерти отражается в пространном монологе, который авторы «Первой всеобщей хроники» вложили в уста рыцаря Диего Переса де Варгаса. Известно, что он жил в первой половине XIII в., во времена Фернандо III Cвятого, и отличился в битве при Хересе (после нее он получил прозвище Мачука, от глагола «machucar» — «бить», «гвоздить»), а затем — при взятии Кордовы в 1236 г. Мы знаем также, что он был вассалом графа Альваро Переса де Кастро, который в тот период обладал сеньорией в Куэльяре. Таким образом, знаменитый рыцарь имел хотя бы самое косвенное отношение к интересующему нас региону.

Монолог Мачуки предваряет сцену спасения супруги графа дона Тельо и сопровождавших ее знатных дам. Будучи застигнуты врасплох во время неожиданного набега правителя Гранады Абена Аламара, они укрылись на высокой скале и были окружены большим мавританским отрядом. Их спасение зависело от горстки вассалов графа — 45-ти рыцарей, оказавшихся поблизости. Силы были не равны, и кастильцы не сразу решились напасть, опасаясь почти неминуемой гибели. Лишь Диего Перес своей речью внушил мужество вассалам графа. Лично возглавив атаку, он выручил графиню и бывших с ней знатных дам.

Какие же аргументы приводил Мачука? Что заставило кастильцев презреть страх?

Пространный монолог рыцаря, разумеется, включал слова о вассальном долге и чести, но не это производит в нем особое впечатление. Наиболее ярко звучит конечная часть, которую мы позволим себе привести дословно: «Все вы - рыцари и идальго, и вы должны знать, что все равно выполните свой долг: ведь мы не будем жить вечно, но все обречены на смерть, и никто из нас не может освободиться от нее. А поскольку мы не сможем избежать кончины, которая настигнет нас или сейчас, или потом, так почему же мы так боимся ее? Если же мы сейчас примем смерть, действуя по праву и нормам [вассальной] верности, как сделал бы каждый достойный человек, то обретем великие почести и пойдет о нас честная и добрая слава. Ведь так коротка жизнь этого мира, что из страха перед смертью мы не должны отказываться от того доброго боя, что ждет нас у скалы Мартос, на которой окружены графиня и знатные дамы».[62]

Это стоическое отношение к смерти, основанное на сознании ее вероятной неизбежности в каждый последующий момент времени, не имеет ничего общего с категориями мышления, присущими бюргеру, но в полной мере отвечает аристократическим формам восприятия мира, свойственным средневековому рыцарству. По всей видимости, именно готовность к жизни в условиях постоянной опасности, на самой грани смерти и имели в виду составители фуэро 1241 г., делая оговорку «si… voluerit» при изложении порядка вступления в среду местного рыцарства Кордовы.

Роль войны как фактора процесса перераспределения общественного богатства и связанной с этим социальной дифференциации до сих пор остается во многом недооцененной исследователями. Между тем, именно в период Средневековья войны, длившиеся почти беспрерывно, по меткому замечанию Н.И. Басовской, сделали мир почти недостижимым идеалом,[63] что не могло не отразиться на всей структуре общества. В Кастильско-Леонском королевстве, возникшем и сформировавшемся в ходе Реконкисты, действие этой закономерности прослеживается особенно ярко. Ее проявлением стало формирование типа общества, которое английские исследователи Э. Лури и Дж. Паурэрс крайне удачно определили как «общество, созданное для войны».[64]

Неотъемлемой частью этого типа социальной организации было и местное рыцарство. Специфика военных функций определила весь жизненный уклад этого слоя кастильского общества. Приобщение к аристократическому роду войск — коннице — страты изначально незнатных конников-«весино», предопределило ориентацию последних на воспроизводство форм жизненного уклада, свойственных феодальной знати (разумеется, в той мере, в которой это позволяли материальные возможности). Выделявшийся из состава территориальных общин в интересах королевской власти слой местного рыцарства уже в начале XIII в. окончательно превратился в неотъемлемую часть феодального класса. В конечном итоге, вся история этого слоя определялась не процессом «демократизации» низшей страты феодальной военной иерархии, а совершенно противоположной тенденцией: аристократизацией части населения общин-консехо, на протяжении XI — XIII вв. все более явно дистанцировавшейся от основной массы общинников.

Приведенные доводы позволяют уверенно отнести утвердившееся понятие «народное рыцарство» к числу историографических мифов.

Примечания:

1. Reinado y diplomas de Fernando III. T.3. Madrid,1986. P.221, doc. n. 676 (a. 1276, Toledo): «Et, si quis de peditibus equitare potuerit uel uoluerit in aliquibus temporibus, equitet et intret in mores militum».

2. Известная аргентинская исследовательница К. Пескадор вынесла понятие «народное рыцарство» в заглавие своей фундаментальной монографии: Pescador de del Hoyo C. La caballería popular en León y Castilla.//CHE, n.33—34 (1961). P.101— 238, n.35—36 (1962). P.56—201, n.37—38 (1963). P.88—198; n.39—40 (1964). P.169—260.

3. Menéndez Pidal R. Introducción//Historia de España. Fund. y dir. por R. Menéndez Pidal. Vol.VI. España cristiana. Comienzo de la reconquista (711 — 1038). Madrid,1988. 2 ed. P.XXVII—XXVIII.

4. Carmen Carlé M. del, Bó, A. Cuando empieza a reservarse a los caballeros el gobierno de las ciudades castellanas//CHE. 4 (1948). P.114— 124; Carmen Carlé M. del. Infanzones e Hidalgos//CHE, n.33—34. P.58—100; Idem. «Boni homines» y «hombres buenos»//Ibid., n.49—50 (1964). P.133— 168; Idem. Del concejo medieval castellano-leonés. Buenos Aires,1968; Idem. El municipio de Oviedo, excepción//CHE, n. 51—52 (1970). P.24—41; Idem. La ciudad y su contorno en León y Castilla. (Siglos X—XIII)//AEM. T.8 (1972—1973). P.68—103.

5. Powers J.F. A Society organized for War: The Iberian Municipal Militias in the Central Middle Ages, 1000 — 1284. Berkeley;Los Angeles; London,1988.

6. См., напр.: Корсунский А.Р. История Испании IX — XIII вв. М.,1976; Минаков С.Т. Социальная структура североиспанского города в XI — XIII вв. //Классы и сословия средневекового общества. М.,1988. С.133—138; Червонов С.Д. Землевладение и сословная структура кастильского города в XII — XIII вв.//Классы и сословия… С.138—143; Он же. К вопросу об аграрном характере кастильского города XII — XIII вв.//Россия и Испания: историческая ретроспектива. М.,1981. С.145—153; Он же. Социально-экономическое развитие кастильского города XI — XIII вв. в зарубежной медиевистике//Проблемы истории античности и средних веков. М.,1981. С.67—82.

7. Pescador C. Op. cit.

8. Duby G. Les origines de la chevalerie//Idem. Hommes et structures du Moyen Âge. Paris;La Haye,1973. P.325—340.

9. См., напр.: Floriano A. Diplomatica española del periodo astúr. Estudio de las fuentes documentales del reino de Asturias (718 — 910). T.2. Oviedo,1951 (далее — DEPA-II). P.204, doc. n. 148: «…uobis… uendo medietatem de omnia mea hereditate quam habeo… in uilla que dicitur Marzani, idest terras, pumares, arbores fructuosas et infructuosas, montes fontes accesus uel recessus, uel quiquid adprestitum hominis est. Similiter et in alias meas uillas meam portionem scilicet medietatem in uilla que dicitur Curtis, Fulgenti, Rozata, Nogari et Teodildi, siue et omnem meam portionem ab integro in omnes meas seruos quantumcumque habeo inter meos heredes… et accepi a uobis precium idest kauallum colore murcelum et alium precium quod mihi bene complacuit…»

10. См., напр.: DEPA-II. P. 267, doc. n. 163 (a. 900): «…et accepi de uo- bis precio id est, cauallo dosno de IIII-or solidos gallicanos et II-os solidos de alio precio, sub uno VI-es solidos gallicanos…»

11. Fuero extenso de Sepúlveda//Los fueros de Sepúlveda. Ed. por E. Sáez//Publicaciones historicas de la Exma. Diputación provincial de Segovia, I. Segovia,1953 (далее — FESep.). tit. [223]: «<…> Del cavallo que vaya a tierra de moros, I mr. Del cavallo aquí vendido, I sueldo. De rocín, o de yegua, o mulo, o mula que a tierra de moros an de leuar [VIII din.]».

12. Colección diplomatica de Cuéllar. Ed. por A. Ubieto Arteta// Publicaciones historicas de la Exma. Diputación provincial de Segovia, VI. Segovia,1961 (далее — CDC). Р.43, doc. n. 16 (a. 1256): «el cavallo de treynta moravedis arriba…»

13. Fuero Real//Opúsculos legales del Rey D. Alfonso el Sabio. T.II. Madrid,1836 (далее — FR). III,10,4: «…el rey mandava que ningun cavallo non valiese mas de cient maravedis…»

14. Sancho el Mayor: AD: Ap. II. P. 393, doc. n. LXXIV (a. 1033). «…facio vobis… chartam venditionis et ingenuationis de vnius villa qua vendidi vobis, hic est Aduaing prenominata, et accepi ex vobis pretium lorica vna et ce-ntum solidos argenti, quantum mihi bene placitum fuit».

15. Chronica Roderci//Menéndez Pidal, R. La España del Cid. T.2. Madrid,1929. P.917: «Cum uero rex Sactius Zemoram obsederit, tunc fortune casu Rodericus Didaci solus cum XV militibus ex adversa parte contra eum pugnantibus. VII autem ex his erant loricati, quorum unum interfecit, duos uero uulnerauit et in terram prostrauit, omnesque alios robusto animo fugauit».

16. См., напр.: Ibid. P. 944: «Milites autem Roderici depredati sunt omnia castra atque tentoria Berengarij comitis acceperuntque omnia spolia qui in eis reperunt, uidelicet uasa aurea, et uestes preciosas, mulos et equos, palafredos, lanceas, loricas, scuta et omnia bona quecumque acceperunt…»

17. FESep.: «Titulo [74]: De los cavalleros como ayan sus escusados»: «De los escusados. Qui fuere en la hueste, quien levare cavallo, que non sea ataharrado, & escudo, & lança, & capiello, & perpunt, aya tres escusados enteros. Qui levare loriga o lorigón & brofuneras, aya VII escusados enteros, & si brofuneras non levare, non aya más de seys escusados. Qui levare armas a cuello & esto sobredicho, aya ocho escusados enteros. Qui levare cavallo de diestro, & coberturas, & sona-ges & todo esto sobredicho, aya IX escusados enteros. Qui levare tienda redonda & todo esto sobredicho, aya X escusados enteros. Qui levare loriga de cavallo & esto todo sobredicho, aya doze escusados enteros. Et qui con escusados se adobare fasta quanto oviere a aver, fínquese en paz. E si de su casa quisiere fazer su mission, a la venida aya todos sus escusados».

18. CDC: P. 43, doc. n. 16 (a. 1256, Segovia): «…cavallos e armas, el cavallo de treynta moravedis arriba, e escudo e lança e capiello de fierro e espada e loriga e brafuneras…»

19. См.: Velasco Bayon B. Historia de Cuéllar. Segovia, 1974. P. 142.

20. FESep.: tit. [16]: «Del marido a su muger que pueda mandar una dona»: «…salvo dent armas, que non pueda mandar el marido a su muger. Et si la muger finare, todas las armas que ovieren sean del marido; et si el marido finare ante que la muger & fijos non ovieren, quantas armas ganaren en uno, pártanles por medio; et las otras armas que sean de aquel linage onde vinieren. Et si fijos varones non ovieren, las fijas que ovieren, las hereden».

21. CDC. P.62—63, doc. n.21 (a. 1264, Sevilla): «…mandamos que quando el cavallero finare, que fiquen el cavallo e las armas en el fijo mayor; e que non entren en partiçión de la mugier, nin de los otros fijos, mas que fique al fijo mayor. E si este oviere armas de suyo, que fiquen a otro fijo que oviere çerca del mayor. E si mas armas oviere el padre, sacando ende armas conplidas de cavalleros, las otras que las metan en partiçión; e esto mismo sea quando finare la mugier del cavallero, que fiquen las armas conplidas al marido, e non partan en ellas los parientes della, nin los fijos, mas que fiquen en él e depues en el fijo, assí como sobredicho es. E si mas armas y oviere de cumplimiento para cavallero, entren en partiçion; e si non oviere fijo, que fiquen al pariente más propinco que las non oviere».

22. FE Sep.: tit. [213].

23. Fuero latino de Sepúlveda//Los fueros de Sepúlveda… 35: «[O]mnis miles qui uoluerit bene buscare de senior faciat so foro, et uadat a quale senior quesierit, qui non seat nostro guerrero, cum sua casa et sua heredade».

24. FE Sep.: tit. [76].

25. СDC: P. 64, doc. n.21 (a. 1264, Sevilla): «…tenemos por bien que el cavallero que nos fizieremos o nuestro fijo heredero, que aya quinientos sueldos; e esto por razon de la cavalleria que tomare de nos, o de nuestro fijo que oviere a regnar después de nos, e mandamos que estos cavalleros puedan aver alcaldías justicias, e ayan todos sus escusados assí como el privilegio dize que les diemos sobresta razon, e los escusados por razón de la hueste, e parte en la fonsadera, e que ayan la parte de las caloñas de sus paniaguados que avíen los alcaldes, e todas las otras franquezas que les diemos por nuestros privilegios, o algunos de los otros que tengan cartas de nuestro otorgamiento».

26. В частности, отряды консехо, обязанные ежегодно нести военную повинность в течение установленного срока, находились в королевском войске в этот период, не получая платы: «sin soldada». См.: FR IV,19,3.

27. Roderici archiepiscopi Toletani De rebus Hispaniae Libri IX// Rerum Hispanicarum scriptores aliquot, quorum nomina verba pagina indicabit. Ex bibliotheca clarissimi viri Dn. Roberti Belli Angli. T.1. Francofurti,1579 (далее — De rebus…) P.28: «…Praeter stipendia cotidiana regi Aragonum multam summam pecuniae misit antequam ipse de regno suo exiret…»

28. FR III,13,3: «Sy alguno se quisier espedir de aquel que lo fizo caballero seyendo su señor, non lo pueda fazer fasta un año complido del dia que lo fizo caballero: et si lo alguno ficiere ante del año complido, non vala e torne doblado a aquel quel fizo cavallero quanto dél ovo, tan bien por razon de la cavalleria como por lo que tomó por soldada».

29. См.: FR III,13,4; III,13,5; III,13,7.

30. Fuero Juzgo//Fuero Juzgo en latín y castellano. Madrid,1815 (далее — FJ) V,3,1: «Si algun ome diere armas á aquel quel ayuda en la lid, ó otra cosa, develo aver aquel á quien es dado, é si depues quisiere tomar otro sennor, puédelo fazer si quisier; ca esto non pueda omne defender á omne libre, que es en poder. Mas quanto tomó del primero sennor, todo ie los deve entregar. <...> E si el vasallo muriere, é oviere fija, e non oviere fiio, la fiia mandamos que finque en poder del sennor, é que la dé pora casamiento a omne convenible…» (Здесь и далее выделено нами. — О.А.).

31. FJ V, 3, 2 (Cp.: El Codigo de Eurico. Ed. por A. d’Ors.//Estudios visigothicos. Roma;Madrid,1960 (далее — Cod. Eur.). fr. 311) — FR III,13,6.

32. Cod. Eur. fr. 310: «Si quis buccellario arma dederit vel aliquid donaverit, si in patroni sui manserit obsequio, aput ipsum quae sunt donata permaneat. 2. Si vero alium sibi patronum elegerit, habeat licentiam cui se voluerit comendare, quoniam ingenuus homo non potest prohiberi, quia in sua potestati consistit; sed reddat omnia patrono quem deseruit. <...> 5. Et si filiam reliquirit, ipsam in patroni potestate manere iubemus; sic tamen ut ipse patronus aequalem ei provideat qui eam sibi possit in matrimonium sociare…»

33. De rebus… V,25: «manus osculo (pro ut mos Hispanus) es eius dominio subiecerunt, quorum hominio iam securus ... permissus est infans optatis solatiis delectari».

34. FR III,13,1; FR III,13,2.

35. Ведюшкин В.А. Представления о знатности в испанских трактатах конца XV — начала XVII вв.//Господствующий класс феодальной Европы. М.,1989, С.181—195; и др.

36. Irsigler F. Op. cit.

37. См., напр.: Ibid. P.121—122.

38. См., напр., замечание Иордана о том, что готы, попавшие в плен в Британии, были будто бы выкуплены ценой одного коня: Iordanis Getica (De origine actibusque getarum) (далее — Iord. Get.). 38//MGH. AA. T.5. Ps.I. Berlin,1882: «nec eorum fabulas alicubi reperrimus scriptas, qui eos dicunt in Britannia vel in una qualibet insularum in servitute redactos et in unum caballi praetio a quodam ereptos».

39. См., напр., у Иордана описание гибели короля готов Валамира, павшего в битве со скирами. Iord. Get., 276.

40. Sancti Juliani Toletani episcopi Historia rebellionis Pauli adversus Wambam Gothorum regem//PL. T.96. Col.786— 787.

41. Обратим, в частности внимание на акт дарения, где в качестве дарителя фигурирует некий Картемир. Из текста явствует, что он был видным воином в войске короля Альфонсо III и его подчиненные некогда заняли район будущей виллы Соносильо «с рогом и королевским знаменем». Участвуя в этом предприятии, он получил шестую часть виллы в качестве «наследственного владения», где и основал церковь, богато одарив ее. См.: DEPA-II. P.59, doc. n.97 (Португалия, 870 г.).

42. См., напр.: DEPA-II. P.171, doc. n.139 (a.887).

43. Cantar de Mio Cid. Madrid,1980. T.3. Part.4: Texto del Cantar (далее — Cid), vv.871—878; Ibid., vv.1334—1337: «Grandes son las ganançias quel dio el Criador, // Feuos aqui las señas, verdad uos digo yo: // Çient cauallos gruesos & corredores, // De siellas & de frenos todos guarnidos son…»

44. CDC. P.43, doc. n.16 (a.1256, Segovia).

45. См. напр.: CDC. P.135—137, doc. n.60 (a.1303—1308).

46. S. Valerii Vita sanctissimi Fructuosi episcopi//PL. T.87. Col. 460: «Hic vero beatus… dum adhuc puerulus sub parentibus degeret, contigit ut quodam tempore pater ejus eum secum habens inter montium convallia Bergensis territorii, gregum suarum requireret rationes: pater autem suus greges describebat, et pastorum rationes discutiebat…»

47. CDC. P.44, doc. n.16 (a.1256, Segovia).

48. См., напр.: Klein J. La Mesta: Estudio de la historia economica española, 1273 — 1836. Madrid, 1936.

49. FE Sep. Tits.[60],[198],[213],[217].

50. FE Sep. Tits.[42],[42c].

51. См.: Ведюшикин В.А. Дворянские братства в Кастилии в XVI — XVII вв.//Общности и человек в средневековом мире. М.;Саратов,1992. С.139—141; Он же. Дворянство в борьбе за власть в кастильском городе XV — XVI вв.//Власть и политическая культура в средневековой Европе. Ч.I. М.,1994. С.348—355.

52. Schmid K. The Structure of the Nobility in the Earlier Middle Ages//The Medieval Nobility. Amsterdam;New York;Oxford,1979. P.37—59.

53. Гойених Д. Конфратернитаты Санкт-Галлена//Культура аббатства Санкт-Галлен. М.,1993. С.29—38.

54. СDC. P.40—42, doc. n.15 (a.1252).

55. CDC. P.35—36, doc. n.11 (a.1247, Lion): «…corpus quondam Munionis Gometii militis, parrochiali euisdem ecclesie… in sua presumpserunt ecclesia sepelire…»

56. СDC. P.135—136, doc. n.60 (a.1303—1308).

57. CDC. Р.43, doc. n.16 (a.1256, Segovia): «…los cavalleros que tovieren las mayores casas pobladas en la villa… desde ocho días ante de Navidat fasta ocho dias depues de cinquaesma…»

58. См., напр: Breve compendium, seu Pelagii ovetensis episcopi historia//Historias de cinco obispos. Coronista antigio en España. Recogidas por don fray Prudencio de Sandoval obispo de Palencia… Pamplona,1615. P.75.

59. Barraqué J.-P. Un aspect original des liens d’homme à homme dans la Péninsule Iberique au XI-e siècle//Revue Historique, n.579 (1991). Р.16.

60. Cм., напр.: CDC. P.43—44, doc. n.16 (a. 1256, Segovia); P.62—63.

61. Cм., напр.: Cronica latina de los reyes de Castilla. Ed. por L. Charlo Brea. Cadiz,1984 (далее — Сron. lat.). P.84,96; etc.

62. Prim. Cron. 1054. P.738.

63. Басовская Н.И. Идеи войны и мира в западноевропейском средневековом обществе//Cредние века. Вып.53. М.,1990. С.44—51.

64. Powers J.F. A Society organized for War…; Lourie E. A Society organized for War: Medieval Spain//Past & Present. 1966. 35. P.54—76.

Новый исторический вестник, 2001, № 4

[Saygo 582]

Олег Ауров - Средневековое рыцарство

 

[Saygo 582]

Добавлена статья: Юнусов А. С. Восточное рыцарство (в сравнении с западным) // Вопросы истории. - 1986. - № 10. - С. 101-112.