Saygo

Гавайский король Камеамеа I

4 сообщения в этой теме

Гавайские острова заслужили романтическое прозвище "края вечной весны" из-за ровного субтропического климата и яркой флоры. Живописные виды песчаных пляжей Вайкики, солнце над величественными горами Мауна Кеа, национальный парк "Гавайские вулканы" – всё это символы самого гостеприимного и молодого "штата алоха", как его шутливо называют сами американцы, преимущественно приезжие с материка. Размеры его невелики – около 17 тыс. кв. км (43-е место среди 50 американских штатов), население в 1992 г. превысило 1 млн. человек.

Большая его часть сосредоточена в современном промышленно развитом городе Гонолулу на о. Оаху. Основным отраслями экономики Гавайев являются туризм, сельское хозяйство, рыболовство и кинематография.

Доля коренных жителей островов – гавайцев – сегодня не превышает 14% (включая метисов).

Недавно Сенат США приступил к обсуждению законопроекта, который предоставит этническим гавайцам особые права, вплоть до самоуправления. Инициатива преследует целью сохранить уникальную полинезийскую культуру. Но ее критики предупреждают, что сторонники нововведения держат в уме идею полноценной автономии, если не независимости. Как утверждают путеводители по Гавайям, в Гонолулу находится единственный бывший королевский дворец на территории Соединенных Штатов. Дворец принадлежал династии, свергнутой в конце XIX века в результате мятежа, организованного американскими и британскими коммерсантами. До 1959 г. Гавайи носили статус самоуправляемой территории, после чего стали полноценным 50-м американским штатом.

Автор законопроекта, сенатор-демократ от Гавайев Дэниэл Акака, сам является этническим гавайцем, хочет, чтобы конгресс позволил гавайцам восстановить утраченную некогда национальную идентичность. Законопроект предусматривает создание для коренных гавайцев органов племенного самоуправления, подобных тем, которые существуют у американских индейцев на материковой части страны.

Инициатива Акаки блокировалась на протяжении шести лет в Сенате теми, кто считает её нарушением конституции США, поскольку речь идет о создании суверенного правительства по принципу расовой принадлежности. Широкая оппозиция законопроекту существует на самих Гавайских островах, 80% населения которых составляют американцы японского, китайского и филиппинского происхождения, а также белые американцы. Адвокат из Гонолулу Говард Берджес из общественной группы "Алоха для всех" поясняет свою позицию так: "Мы выступаем против этого законопроекта, потому что его принятие разобщит население Гавайев. Сейчас штат Гавайи занимает первое место в США по уровню смешанных браков, по ассимиляции и интеграции населения. Возможно, он может служить моделью полиэтничности для всего мира"[8]. Примечательно то, что белые активисты ссылаются на авторитет первого монарха – Камеамеа, считая его отцом мультикультурного гавайского общества.

В настоящей статье нам бы хотелось обсудить ряд сюжетов, связанных с, пожалуй, самым известным в европейских источниках гавайским королём, которому удалось объединить острова и стать родоначальником династии, просуществовавшей около ста лет до момента её свержения.

Kamehamehaportrait.jpg


Современный гавайский "национализм", идея культурной автономии, либо возрождения тесно связаны с этой персоной, как символом "славного прошлого". Для гавайцев Камеамеа I имеет даже большее значение, чем для россиян Петр I. Европейские современники ещё при жизни сравнивали его то с упомянутым первым российским императором, то с Наполеоном. Но для гавайцев "Великий" навсегда останется человеком, который сделал их "историческим народом". Этот миф о движении от дикости к прогрессу был поддержан и в западной историографии. Стоит отметить, что как всякий миф данный служил вполне определенным целям, и было бы совершенно неправильно принимать его за чистую монету.

20 января 1778 г. долина Ваимеа (о. Кауаи) "наполнилась криками взволнованных людей, поскольку они увидели лодку с мачтами и парусами, подобную гигантскому скату". Многие спрашивали, что это за "деревья движутся по морю?" Жрец по имени Куоу объявил всем, что это хеиау (святилище – Ю.Л.) бога Лоно [14, p. 92]. Именно так восприняло туземное население Гавайских островов появление кораблей под командой английского капитана Джеймса Кука.

Ко времени открытия на островах шла ожесточённая борьба между верховными правителями четырёх крупных политий, существовавших на тот момент. Самые непримиримые разногласия были между верховными вождями Большого острова (о. Гавайи) и правителями острова Мауи, которые подчинили себе острова Ланаи, Молокаи и Кахулаве.

Правителем острова Гавайи был тогда Каланиопуу. Всю свою жизнь он провёл в борьбе не только с вождями острова Мауи, во главе которых стоял Кахекили, но и в войнах с вождями некоторых округов (моку) острова Гавайи [14, p. 78-91]. Одним из наиболее отважных его воинов был племянник Камеамеа. Обратимся к фактам его биографии, которая неразрывно связана с формированием единого гавайского государства.

Во всех жизнеописаниях [13; 14; 17] портрет первого короля похож на лубочную картину. Великий вождь предстаёт человеком смелым, честным, отважным и благородным, он хороший работник и мудрый правитель – этот ряд можно продолжать до бесконечности. В создании подобного "культа личности" принимали участие, как гавайцы, так и европейцы. Для первых он стал символом народной гордости, человеком, выведшим гавайское общество на новый уровень развития. Внимание европейцев к персоне вождя не в последнюю очередь объясняется его политикой по отношению к хаоле – Камеамеа был первым среди гавайских вождей, кто стал активно сотрудничать с европейцами. На то у него были свои причины. Техника и технологии белых стали для него козырной картой в борьбе со своими конкурентами. Независимая политика этого правителя также повышала его авторитет в глазах европейцев и тем более гавайцев.

В биографии объединителя Гавайского архипелага есть много общего с жизнеописанием легендарного вождя Большого острова – Уми. Оба они были не самого знатного происхождения, благодаря своим делам оба стали персонажами цикла героических сказаний и народных быличек, что создаёт огромную проблему для отделения их реальных дел от приписываемых им народной молвой качеств и поступков. В свою очередь, полулегендарные сказания о деяниях этих правителей содержат множество параллелей с библейской традицией [9, p. 419-420]. Смеем предположить, что эта обычная для устного фольклора типизация качеств идеального правителя была некритически воспринята и последующими творцами письменных биографий короля. Они создавались выпускниками миссионерской школы в Лахаиналуне в конце 1830-х – 1860-е гг. Речь идёт о таких трудах, как "Гавайские древности" Дэвида Мало (около 1840 г.), "Фрагменты гавайской истории" Джона Папа Ии (1866-1870 гг.), "Правящие вожди Гавайев" Сэмюэла Камакау (около 1870 г.) и др. работах. В трудах христианских авторов-гавайцев картина языческой истории предстаёт уже сильно деформированной. Этим объясняется переплетение библейской традиции с историями гавайского прошлого.

Камеамеа (в переводе – "Покинутый", то есть сирота [5, с. 114]) родился в селении Кокоики (или Холава?) округа Кохала на острове Гавайи около 1753 г.{1}[6, с. 88; 16, p. 62-63; 5, с. 46]. С юных лет мальчик воспитывался у своего дяди Алапаи и его жены Кеаки [13, p. 3]. Такой обычай был заведён в отношении детей вождей, состоявших на службе у верховного правителя. Он напоминает тот, что бытовал в средневековой Европе, когда вассал в знак своей верной службы отдавал своих отпрысков на воспитание сюзерену. Одновременно с воспитательной функцией данная практика являлась, по сути, формой заложничества, которая должна была минимизировать вероятность измены вассала. Отношения отца Камеамеа – Кеоуа Купуапаикалани – со своим родственником Алапаи были весьма натянутыми. Согласно версии Папа Ии, будучи в округе Хило, Кеоуа тяжело заболел и, предчувствуя свою скорую смерть, послал за своим старшим сводным братом, Каланиопуу. Между ними состоялся разговор, в котором Кеоуа предостерёг последнего: "Будь осторожен! Алапаи не уважает ни тебя, ни меня – тех, кому он обязан своим высоким положением" [13, p. 3]. Кроме того, он попросил брата позаботиться о сыне.

Вскоре между Алапаи и Каланиопуу разгорелась война. Войска последнего потерпели поражение от сына Алапаи – Кеавеопала, в рядах которого самым боеспособным подразделением была дружина Камеамеа. Одержав победу, Кеавеопала не позволил тому совершить ритуальное жертвоприношение пленных богу войны Ку. Считается, что это стало поводом к их серьезной ссоре. В реальности, исходя из существовавшей в древности жесткой ранговой системы Камеамеа, как лицо со сравнительно низким статусом, не имел на это права. Однако поздним авторам этот факт был уже малопонятен. Известно, что в политике нет постоянных друзей, а есть лишь постоянные интересы. Таким интересом для гавайских вождей было стремление к расширению своих владений и объёма власти. По настоянию матери Камеамеа совершил передачу, ваихо анна, своей земли под юрисдикцию Каланиопуу, фактически совершив предательство. После чего принял самое деятельное участие в борьбе с Кеавеопала, в итоге которой тот погиб и на Большом острове воцарился относительный мир.

После смерти матери Камеамеа переселился в округ Кау под присмотр своих каикунане [18] – родственников со стороны жены. Этот период жизни вождя оказался, бесспорно, одним из важнейших в его биографии. При дворе он знакомится с сыном Каланиопуу – своим двоюродным братом – Кивалао. Их дальнейшие взаимоотношения во многом повлияют на ход гавайской истории.

Верховные правители регулярно устраивали "потешные" сражения, в которых закалялся дух будущих великих воинов, и шлифовались навыки ведения боя. Камеамеа был постоянным участникам подобных состязаний и почти всегда выходил из них победителем, одерживая верх над противниками, которых вёл в "бой" его кузен Кивалао. Основные приёмы и средства ведения войны на Гавайях в значительной мере отличались от таковых в других районах Полинезии. Развитие военного дела часто обнаруживает связь с условиями среды обитания, но в первую очередь с уровнем социально-экономического развития тех или иных обществ. Так, например, у маори Новой Зеландии на момент открытия островов европейцами, основной была тактика позиционной борьбы, основанная на широком применении фортификации. На Гавайских островах фортификационные сооружения не строились. Единственными укреплениями были так называемые пуухонуа [18, p. 331] – убежища, представлявшие собой конструкции цилиндрической формы, для создания которых использовали лаву [12, p. 134]. Любые военные действия на территории пуухонуа были запрещены и рассматривались как святотатство. Такие убежища служили единственным местом спасения для населения, бежавшего от войны. Археологические данные по военному делу доконтактных Гавайев невероятно скудны [15], но из исторических и фольклорных источников видно, что война на Гавайских островах была нередким явлением. Отсутствие фортификационных сооружений способствовало тому, что те или иные территории по несколько раз переходили из рук в руки. "Прифронтовые" спорные территории представляли собой полосы без строений. Их границы косвенно указывают на размеры территорий, подконтрольных в разные периоды времени тем или иным верховным правителям.

После того, как на Гавайях сформировались островные вождества{2} военные действия между ними превратились в подобие десантных операций. Так, воины Мауи неоднократно, но безуспешно нападали на Большой остров, и, наоборот. Перед началом вторжения верховный вождь организовывал строительство крупного флота больших боевых каноэ (ваа каулуа), каждое из которых вмещало на свой борт до нескольких сотен человек. Например, Пелеиохолани, верховный вождь Кауаи и Оаху, имел военное каноэ способное взять на борт 160 воинов [14, p. 240]. Подобное судно строилось из двух больших деревьев коа, оснащалось палубой и парусом [10, p. 268]. Для строительства флота привлекались все зависимые от верховного правителя люди. Окончательное решение о начале крупномасштабных военных действий принималось верховным вождём не единолично, а коллегиально, на совете знатных людей вождества, аха алии.

Традиционная военная технология включала оружие дальнего и ближнего боя [10, p. 417-464]. На определённой дистанции, когда ряды воинов были плотно сомкнуты, использовали одночастные копья с фаской, покрытые ланцетником клинки и короткие метательные дротики с нарезанными шипами. При помощи пращей метали небольшие продолговатые камни [11, p. 282]. К оружию ближнего боя относились деревянные кинжалы и всевозможные палицы, обычно довольно короткие (менее 50 см в длину); с продетой через рукоять верёвкой и широким наконечником, который мог быть гладким или шершавым, иногда с рифлёным каменным наконечником или рядами акульих зубов. Знаменитые плащи из перьев ахуула и шлемы махиоле, которые вожди надевали во время битвы, с одной стороны играли роль брони; но в то же самое время, привлекали внимание к вождю во время сражения и делали его удобной мишенью.

Вооружения гавайцев предполагали довольно простую тактику боя. Группа воинов сначала должна была преодолеть преграду из летящих коротких копий и метательных камней; далее следовало сражение на пиках, а затем рукопашный бой с применением коротких палиц и кинжалов. Вооружение само по себе носило эгалитарный характер. Его делали из твёрдых пород древесины, добычу которой трудно было монополизировать, а само оружие было простым в изготовлении, следовательно, его обладателем мог быть почти каждый. Преимущество вождей состояло только в личном мастерстве и постоянных тренировках.

Важным качеством любого вождя была удача, которая рассматривалась гавайцами как дар богов. Камеамеа, несомненно, был удачливым вождём. Папа Ии упоминает о многочисленных покушениях на его жизнь, совершённых при помощи колдовства [13, p. 8]. Но все они были безрезультатны из-за волшебного фурункула. "У вождя был фурункул. Магия врагов действовала на него лишь до определённого предела, но её было недостаточно, чтобы убить Камеамеа" [13, p. 8].

Согласно источникам, правителя везде сопровождали отважные спутники, названные сыновья, на помощь которых он опирался при восхождении на Олимп власти. Это Камала, Вавае, Папа и Камахаулуае. Любопытно, что их было четверо. Четверка в гавайской традиционной культуре магическое число, во-первых, счет был четверичным (4, 40, 400 и т.п.), во-вторых, верховных богов также было четверо (Ку, Лоно, Кане, Каналоа). Думается, это не простое совпадение. В фольклорных текстах (а жизнеописания Покинутого, на наш взгляд, следует рассматривать как вариант героического эпоса) числу всегда придается особое значение.

В последние годы правления Каланиопуу вёл войну с Кахекили, который к тому времени присоединил к Мауи острова Кауаи, Оаху и ряд других. Позорное поражение армии с о. Гавайи в сражениях у Калаеокаилио и Каканилуа (о. Мауи) от объединённых сил Кахекили вынудило Каланиопуу вернуться на Большой остров. Полного разгрома удалось избежать лишь благодаря умелым действиям отрядов Камеамеа, Кекухаупио (вождя округа Южное Кона) и вмешательству Кивалао, сына Каланиопуу и племянника Кахекили по линии матери3. Его частые поездки к матери на о. Мауи вызывали постоянные нарекания со стороны родного отца. В итоге они сильно поссорились, очевидно, визиты сына к заклятому врагу создавали потенциально опасную в политическом отношении ситуацию. Во всех гавайских источниках Кивалао выступает прямым антиподом Камеамеа, он жаден, груб и непочтителен к старшим. Однако его появление на поле боя в критический для воинов с острова Гавайи момент способствовало прекращению военных действий [13, p. 11].

В 1782 г. в селении Ваиоахукини округа Кау о. Гавайи после тяжёлой болезни скончался Каланиопуу. Согласно традиции, которая с незапамятных времён была причиной кровопролитных междоусобиц, новый правитель должен был разделить земли между младшими вождями своего владения. Всё, что не разделено, оставалось самому верховному вождю. После этого часть выделенной им земли раздавалась жителям своих деревень. Согласно гавайскому обычному праву, каждый правитель делил принадлежавшую ему землю по-новому. Повторяющийся в каждом новом поколении раздел земли вызывал ожесточенные споры и разногласия. Всегда находился кто-нибудь, кто считал, что его обделили. Обиженные вожди начинали войны, которые были логическим следствием того, что к власти приходил новый правитель [5, c. 115-116]4.

После положенного периода траурных церемоний вожди Большого острова собрались в округе Кау на совет по разделу земли. Камеамеа и Кивалао получили по три округа каждый. К первому отошли округа Хамакуа, Кохала и Кона, ко второму – Кау, Пуна и Хило [13, p. 13]. Тело усопшего решено было передать в Южное Кона, однако через какое-то время вожди округа Кау изменили своё прежнее решение и пожелали передать останки Каланиопуу в Северное Кона. Такой поворот событий был вызван следующим обстоятельством. Округ Кау был родиной Каланиопуу, именно поэтому совет по разделу земель происходил там же. Этот округ отошёл под юрисдикцию Кивалао, следовательно, младшие вожди Кау могли рассчитывать на территориальные и вытекавшие из этого материальные приобретения. Передав останки верховного вождя на захоронение в округ Кона, они автоматически могли претендовать на часть его земли. Такое решение противоречило интересам Камеамеа и подвластных ему вождей. Несмотря на это, он дал согласие на захоронение останков Каланиопуу в Южном Кона, что было равносильно передаче этой земли вождям Кау, а, следовательно, и Кивалао. Однако вожди Кау получив малое, пожелали большего и распространили свои притязания на весь округ. В результате вспыхнул мятеж и на этот раз Камеамеа счёл возможным его возглавить. Войска Кивалао были разгромлены в сражении близ селения Мокуохаи, но до окончательной победы было ещё далеко. В целом, перевес был на стороне оппонентов будущего объединителя Гавайских островов. Со смертью Кивалао Большой остров оказался расколотым на три части. Власть в округе Кау наследовал брат Кивалао, Кеоуа, а в Пуне верховным вождём был Кеаве-мау-хили. Они объединили свои силы для борьбы с Камеамеа и заключили союз с Кахекили.

Последний в 1783 г. перенёс свою резиденцию на недавно завоёванный о. Оаху. В его владения в это время входили также острова Молокаи, Ланаи и Кахулави. Кроме того, Кахекили помог прийти к власти на о. Кауаи своему родственнику [6, c. 50]. Установив прямой или косвенный контроль над всеми, кроме Большого острова, территориями Гавайского архипелага, Кахекили первым вплотную приблизился к объединению всего архипелага в составе единого политического образования.

В борьбе с ним на помощь Камеамеа пришли гавайские боги и европейское оружие. Возможно, именно эти события заставили правителя Пуны, Кеаве-мау-хили, отказаться от проведения собственной политики. Условием их "дружбы" стала помощь в войне с вождями о. Мауи, которая состояла как в снабжении войск провиантом, так и в непосредственном участии ближайших родственников в военной кампании [14, p. 147].

В ответ Кеоуа нанёс упреждающий удар. Воспользовавшись благоприятной тактической обстановкой, он двинул карательную экспедицию в округ Кохала и сопредельные с ним территории. Вторгшиеся войска вытаптывали поля таро, разрушали дамбы оросительных систем, грабили и убивали местное население. Такая жестокость обуславливалась стремлением вождей Кау подорвать экономическую базу своего соперника.

Весть о погромах в Кохале дошла до Камеамеа во время пребывания на острове Молокаи [14, p. 152]. Он спешно вернулся и в долине Коапана дал бой войскам противника. Его воины были вооружены мушкетами, обращаться с которыми их обучали англичане Дэвис и Янг, имелось и ещё одно устрашающее оружие, доселе не использовавшееся гавайцами – пушка. Однако воинам Кеоуа удалось отбить мушкеты и пушку, и если бы в их рядах оказались те, кто умел обращаться с европейским оружием, армия Камеамеа потерпела бы сокрушительное поражение. Но этого не произошло. Отступив в Хило и проведя перегруппировку войск, Кеоуа двинулся в округ Кау. И тут случилось событие, повлиявшее на весь ход кампании. Двигаясь вдоль подножия вулкана Килауэа, армия Кеоуа оказалась в эпицентре извержения и почти полностью погибла. Лучшего Камеамеа и желать не мог, вмешательство стихии имело огромное психологическое значение. На о. Гавайи, в краю, где извержения вулканов были настоящими бедствиями и проходили с завидным постоянством, особо почиталась богиня Пеле, рыжеволосая, красноглазая женщина, повелевавшая этой стихией. Гибель противников Камеамеа стала знамением того, что богиня на его стороне. После этого чуда, следуя совету прорицателя с о. Кауаи, Камеамеа воздвиг святилище Пуу-кохола, огромный храм, посвящённый богу Ку. Освещён же он был кровью самого Кеоуа. Потеряв свою армию, тот не оставил надежды поквитаться с обидчиком. Удобный случай к продолжению войны представило ответное вторжение в 1791 г. на о. Гавайи войск Кахекили.

Одержав частичную победу над Камеамеа, Кахекили двинул огромное войско на о. Гавайи, оставив тыл на попечение своего сына Каланикупуле. В результате этого опасного в тактическом плане хода он потерпел поражение. С одной стороны, так и не сумев нанести сокрушительного удара по войскам Камеамеа на о. Гавайи, а с другой, значительно ослабив свои позиции на о. Мауи, где ещё продолжала оставаться часть экспедиционного корпуса Камеамеа, который ударил прямо в сердце владений Кахекили [13, p. 14]. Эти поражения в корне изменили расклад сил. Кеоуа понимал, что в отсутствие союзников, противостоять "мятежнику из Кохалы" будет практически невозможно, и был приятно удивлён, когда к нему пришли послы с предложением заключить мир и принять участие в освящении храма в Каваихаэ. Всегда осторожный Кеоуа на этот раз принял предложение Камеамеа, возможно, потому, что понимал, насколько шатким стало его положение, либо в надежде на милость. В сопровождении лишь небольшого отряда телохранителей, Кеоуа прибыл в Каваихаэ. По пути следования советники неоднократно предлагали ему отказаться от визита и убить послов врага, но верховный вождь Кау категорически отказался следовать этим советам, говоря: "Их нельзя убивать, ибо они младшие братья моего отца" [14, p. 155].

Накануне он молился, с утра приказал сесть в свою лодку только самым знатным и приближённым вождям, верным боевым соратникам, а всё оружие передать в лодку послов. Как только Кеоуа сошёл на берег, он был пронзён пущенным в него копьём, с берега открыли ураганный огонь из мушкетов. Почти все спутники Кеоуа погибли. Тем, же, кому чудом удалось спастись, была дарована жизнь. Сбылось пророчество: "Война на о. Гавайи прекратится, когда некто придёт и будет возложен на алтарь храма Пуу-кохола" [14, p. 157]. Так завершилось объединение Большого острова под властью Камеамеа, который поступил мудро, помиловав жителей Кау. По свидетельствам С.М. Камакау, ещё в середине XIX в. старики округа Кау в память о любимом вожде Кеоуа пели удивительную по красоте и силе песню:

Мой повелитель дождя в Хаао5,

Дождь усиливается,

Падает в горах Ауаулеле,

Капли дождя разносятся ветром.

Дождь идёт над скалами,

То слёзы по моему вождю

Падают на людские головы.


Смерть Кеоуа нанесла удар по попыткам создания широкомасштабной коалиции против Камеамеа. Отдельные бунты в его владениях происходили и в это время. Так, известно о крупном выступлении вождя Намакехи в округе Хило в 1798 г., в результате которого Камеамеа был вынужден вновь вернуться с Оаху на Гавайи для подавления мятежа. Но это и подобные ему выступления уже не могли оспорить несомненное военное и политическое превосходство "гавайского Наполеона".

В 1794 г. умер Кахекили, в том же году Камеамеа спешно создаёт флот военных каноэ (пелелеу), а в следующем году состоялось сражение в Нууану (о. Оаху), в ходе которого войска с островов Мауи и Оаху были полностью разгромлены. К этому времени в армии Камеамеа уже активно использовались западные вооружения и тактика боя. В результате этой победы были завоеваны сразу четыре острова архипелага – Мауи, Оаху, Молокаи и Ланаи.


В 1796 г. Камеамеа выступил в поход против последнего независимого верховного вождя гавайского архипелага, правителя островов Кауаи и Ниихау, Каумуалии. На этот раз гавайские боги отвернулись от Камеамеа. Его "Великая армада" попала в сильнейший шторм, в результате чего весь флот затонул. Одновременно с этим на о. Гавайи вспыхнули мятежи. Камеамеа осознал, что кампания против Каумуалии потребует более длительной и основательной подготовки. Шесть лет он провёл на о. Гавайи, готовясь к новой войне. В конце 1803 – начале 1804 гг. вновь созданный флот достиг о. Оаху. И здесь разыгралась очередная трагедия – неожиданно вспыхнула эпидемия холеры (окуу), которая уничтожила почти всю армию завоевателя. В очередной раз боги спасли Каумуалии от верного поражения. Две неудачи не сломили желания Камеамеа установить контроль над всем архипелагом, и он, в который уже раз, с утроенным упорством стал готовиться к новой экспедиции.

Однако около 1810 г. Каумуалии решил, что очередное, третье по счёту вторжение Камеамеа, неминуемо приведёт последнего к победе. Альтернативе сражаться и умереть, Каумуалии предпочёл заключение вечного мира с Камеамеа [13, p. 15]. Договор двух вождей состоял в признании абсолютного суверенитета Камеамеа над Кауаи и Ниихау. В ответ он обязался гарантировать Каумуалии пожизненное правление в своих бывших владениях, однако, с его смертью, распоряжаться вышеозначенными островами сможет один лишь Камеамеа или его приемник. До конца своих дней Каумуалии не оставлял надежды добиться полной независимости. Не случайно, что в 1816 г. Каумуалии так легко поддался на уговоры представителя Российско-американской компании доктора Георга Шеффера передать свои владения под юрисдикцию русского царя Александра I в обмен на военную помощь в борьбе против Камеамеа. Однако, поняв, что компетентность доктора в политических вопросах была чересчур им преувеличена, быстро переметнулся на противоположную сторону [3]. Не снискав военной славы, он всё-таки сумел уберечь свои владения от тотального разорения. Ю.Ф. Лисянский, посетивший Гавайские острова летом 1804 г., отмечал, что о. Кауаи выглядит менее разорённым, нежели о. Гавайи [4, c. 187].

Обратимся теперь к причинам успехов Камеамеа, которые условно можно разделить на объективные и субъективные. К числу причин первого рода следует отнести экономико-географический фактор. П. Кирх выделял два пути интенсификации традиционной экономики Гавайев: западный и восточный. Западные острова располагали естественными условиями для развития ирригационных комплексов, тогда как восточный остров, Гавайи, наоборот, имел сравнительно неразвитую речную сеть, что в значительной степени ограничивало развитие ирригации. Показательно также, что вожди Большого острова очень рано стали развивать интенсивное неорошаемое земледелие. Иными словами, ресурсные ограничения толкали их на развитие богарного земледелия, но лишь с той целью, чтобы иметь средства для проведения завоевательной политики [12, p. 78-79]. Известно, например, что земледельцы с о. Гавайи, накануне вторжения на Оаху в 1804 г., охотно покидали свои наделы, чтобы принять участие в военной экспедиции, скорее всего желая получить земельный надел на плодородном западном острове [15, p. 85].

Что касается войн с конкурентами на Большом острове, то здесь влияние географического фактора прослеживается также чётко. Камеамеа достались три западных округа острова. По сравнению с другими эти районы более плодородны и имели больше гаваней, пригодных для швартовки иностранных судов. Наличие естественных гаваней и относительная близость к морским маршрутам европейцев способствовали более частым контактам. Из этого вытекало, пожалуй, самое важное следствие – широкий доступ к военно-технической помощи иностранцев. По описаниям европейских мореплавателей экономика больших западных островов (кроме о. Кауаи) пребывала в плачевном состоянии, вследствие непрерывных войн с Камеамеа, который, в свою очередь, постоянно старался перевести военные действия на территорию противников. "Они (Камеамеа и его сподвижники – Ю.Л.) решили наладить дружественные отношения с капитанами иностранных судов, чтобы, во-первых, по возможности предотвратить столкновения, в которых все преимущества были на стороне чужеземцев, и, во-вторых, добыть побольше огнестрельного оружия, необходимого как для завоевания всего архипелага, так и для последующей его защиты от хаоле" [7, c. 16].

К субъективным причинам успехов легендарного правителя следует отнести его личные качества выдающегося воина и умелого хозяйственного руководителя. Нельзя также снимать со счетов идеологическое превосходство. Несмотря на то, что в начале своего восхождения к власти он ничем не отличался от обычных бунтарей, недовольных земельным переделом, впоследствии Камеамеа смог стать выше усобиц и заявить о себе как о лидере всех гавайцев. Необыкновенное уничтожение огромной армии противника в ходе извержения вулкана, в глазах гавайцев также стало свидетельством того, что боги выступают на стороне "мятежника из Кохалы". На вновь присоединённых землях он всемерно старался восстанавливать и развивать разрушенное хозяйство. Происходила удивительная вещь, местное население, за редким исключением, признавало не только силу нового правителя, но и ощущало разницу в правлении прежних вождей и новой власти.

По воспоминаниям Джорджа Ванкувера, Камеамеа сильно изменился с момента их первой встречи в 1778 г., когда Ванкувер заходил на Гавайи в составе экспедиции Кука. Вторая их встреча (в 1793 г.) произвела на него сильное впечатление: "По описанию капитана Кинга и даже несколько по собственному воспоминанию, я полагал увидеть в сем Владетеле самую дикую наружность, какую только можно встретить между жителями сих стран, но напротив того я нашёл, что зрелые годы смягчили ту разительную жестокость, коею отличался он в своей молодости и что нынешняя его наружность возвещала расположение его к откровенности, чувствительности и весёлости" [1, c. 218-219].

Постепенно Камеамеа взял на себя функцию защиты иностранцев от посягательств со стороны местного населения и полностью монополизировал контакты местной знати с чужаками. "Камеамеа заботился о безопасности иностранцев, чтобы те учили его обращаться с мушкетами, которые были основным объектом его желаний. Шла война между тремя правителями острова Гавайи, а также между вождями о. Гавайи и о. Мауи. Именно благодаря мушкетам и иностранным инструкторам Камеамеа сумел в короткие сроки привести все Гавайские острова под своё правление" [14, p. 146].

Как видно, помощь короля была не бескорыстной. От всех иностранцев он требовал непременного соблюдения трёх условий. 1. Не входить в гавайские храмы и святые места. 2. Пускать к себе на корабль только главных гавайских начальников. 3. Путешествовать по острову только в сопровождении людей Камеамеа и по предварительному о том сообщению [1, c. 238-239].

На первых порах эти условия были приемлемы для иностранцев, и, более того, выгодны. Ю.Ф. Лисянский отмечает, что во владения Камеамеа заходило ежегодно от 10 до 18 судов, тогда как к верховному правителю Кауаи европейские суда почти не заходили [4, c. 184]. К 1804 г. на службе у Камеамеа состояло уже 50 европейцев [4, c. 190], тогда как у главного на тот момент конкурента, Каумуалии, только пять [4, c. 185]. Гавайцы также охотно поступали на службу на европейские суда и обучались ремёслам. Посетивший в 1818 г. Гавайские острова капитан "Камчатки" В.М. Головнин отмечал прогресс гавайцев во всех западных ремёслах, так что они запросто могли построить своими силами восемнадцативёсельный катер европейского образца [2, c. 212]. Вместе с благами приходили и пороки западной цивилизации – алкоголизм, неизвестные ранее инфекционные заболевания, воровство и стяжательство.

Однако самым опасным для традиционного социального уклада гавайцев было медленное, но верное разрушение местной религии, которая служила стержнем всех общественных отношений.

568px-Kamehameha_I_head_to_waist_5111.jp


Стоит отметить, что король Камемаеа I до конца своих дней оставался верен обычаям предков. В мае 1819 г. его не стало, похороны прошли в соответствии с древним ритуалом. Он лишь завещал не приносить ему человеческих жертв. Почти сразу после смерти случилась культурная революция, старые боги были свергнуты и острова подверглись христианизации. Преемники короля попали в экономическую зависимость от иностранцев. С депопуляцией коренного населения и волнами мигрантов из Азии, США и Европы местные правители постепенно утратили власть. Аккультурация выработала новую систему моральных релятивов, причем, быстрее всего вестернизировалась элита. Жизнь на Гавайях изменялась стремительно. В споре великих держав за Гавайский архипелаг победу одержали вышедшие к Тихому океану США. Со временем, ставшая бутафорской местная монархия, была упразднена, и Гавайи лишились остатков суверенитета.

Реальный Камеамеа был сыном своей земли и своей эпохи, он мыслил и поступал как традиционный правитель. "Сирота" – это не только имя, но и концепт власти, парадоксально лишь то, что и в истории страны он остался одиночкой. Жить с опорой на традиции и при этом быть равноправным и независимым – это ли не идеал большинства стран, переживших колониализм? Добавим только, что если и возможен сегодня гавайский национализм, то лишь как культурное "индепендентство", символом которого навсегда останется "Мятежник из Кохалы".

450px-Kamehameha_Day.jpg



Комментарии

1. Днём рождения Камеамеа I считается 11 июня, на Гавайских островах это официальный праздник.

2. Вождество (chiefdom) – форма политической структуры средней степени сложности, занимающая промежуточное положение между простой общиной и государством, в которой уже есть централизованное управление и наследственная иерархия правителей и знати, существует социальное и имущественное неравенство, но ещё нет формального аппарата принуждения и насилия. По степени сложности, количеству уровней принятия решения и численности населения выделяют простые, сложные и суперсложные вождества. В случае с Гавайями указанного периода можно говорить о наличии четырех сложных вождеств островов Кауаи, Мауи, Оаху и Гавайи с численностью населения от 30 до 100 тысяч человек.

3. Такие термины родства как "племянник", "дядя" и проч. характерны для близкой нам линейной системы терминов родства. На Гавайях же СТР была генерационной, где термины родства фиксировали лишь поколенные различия. Поэтому Кивалао использовал бы при обращении к своему дяде Кахекили тот же термин, что и в отношении своего родного отца. Линейная терминология используется нами для упрощения понимания родственных связей с точки зрения близкой нам линейной СТР.

4. Отметим, что смысл подобного дележа состоял в увеличении числа сторонников того или иного верховного вождя. Чем больше у него было клиентов, тем большее войско могло использоваться им во внутриполитической борьбе.

5. Уа Хаао – название сезонных дождей в Кау, после которых весь округ буквально расцветает. Сравнение дождя со слезами по убитому вождю – прекрасный образец сложного символизма гавайской поэзии. Как после дождей вся земля покрывается пышной растительностью, несущей мир, так и смерть Кеоуа стала жертвой, которую тот принёс, чтобы на Гавайях воцарился мир.

Литература

1. Ванкувер Г. Путешествие в северную часть Тихого океана и вокруг света, совершённое в 1790, 1791, 1792, 1793, 1794 и 1795 годах капитаном Георгием Ванкувером. Ч.2. СПб: Морская типография, 1828. 453 с.
2. Головнин В.М. Путешествие на шлюпе Камчатка. М.: Мысль, 1965. 360 с.
3. Латушко Ю.В. "Русские" Гавайи // Россия и АТР. 2002. №3. С. 131-136.
4. Лисянский Ю.Ф. Путешествие вокруг света в 1803, 4, 5 и 1806 годах по повелению его императорского величества Александра I на корабле Неве под начальством флота капитан-лейтенанта, ныне капитана I ранга и кавалера Юрия Лисянского. Ч. 1. СПб: Типография Ф. Дрехслера, 1812. 460 с.
5. Стингл М. Очарованные Гавайи. М.: Наука, 1983. 332 с.
6. Тумаркин Д.Д. Вторжение колонизаторов в край вечной весны. Гавайский народ в борьбе против чужеземных захватчиков в к. XVIII – н. XIX вв. М.: Наука, 1964. 191 с.
7. Тумаркин Д.Д. Гавайский народ и американские колонизаторы 1820-1865 гг. М.: Наука, 1971. 443 с.
8. Этнические гавайцы требуют особых прав [Электронный ресурс].
9. Barrere D. B. Cosmogonic Genealogies of Hawaii // Journal of the Polynesian society. 1961. Vol. 70. №4. P. 419-428.
10. Buck P.H. (Te Rangi Hiroa) Arts and crafts of Hawaii. Honolulu, 1957. 606 p.
11. Cook J. The Journals of Captain James Cook on his Voyages of Discovery: III. The Voyage of the Resolution and Discovery 1776-1780. Cambridge, 1967. 442 p.
12. Earle T.K. How chiefs come to power: The Political Economy in Prehistory. Stanford (Cal.): Stanford University Press, 1997. 220 p.
13. Ii J.P. Fragments of Hawaiian history. Honolulu, 1959. 200 p.
14. Kamakau S.M. Ruling Chiefs of Hawaii. Honolulu, 1961. 440 p.
15. Kirch P.V. The Evolution of the Polynesian Chiefdoms. Cambridge: Cambridge University Press, 1984. 384 p.
16. Kuykendall R.S. A History of Hawaii. N.Y.: The Macmillan Company, 1927. 357 p.
17. Malo D. Hawaiian antiquites (Moolelo Hawaii). Honolulu, 1951. 250 p.
18. Pukui M.K. and Elbert S.H. Hawaiian-English Dictionary. Honolulu: University of Hawaii Press, 1961. 361 p.

Ю.В. Латушко

This post has been promoted to an article

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Ю.В. Латушко

Эволюция сложного общества на Гавайях (в доевропейский период)

Группа Гавайских островов расположена на севере центральной Пасифики. Обитаемая часть островов лежит чуть южнее тропика Рака. Это острова Ниихау, Кауаи, Оаху, Молокаи, Ланаи, Мауи, Кахулаве и Гавайи (19°с.ш., 155°з.д.) [40].

Гавайских островов около семнадцати тысяч квадратных километров. Самым крупным островом является о. Гавайи (свыше десяти тысяч кв. км). Все крупные острова имеют вулканическое происхождение и являются вершинами вулканического хребта. Высшая точка архипелага – потухший вулкан Мауна-Кеа на о. Гавайи (4205 м), там же находится и самый крупный действующий вулкан Мауна-Лоа (4170 м), активность сохраняют также вулканы Килауэа, Хуалалаи и Халеакала. Сейсмическая активность была и остаётся причиной частых цунами, которые, наряду с извержениями вулканов, представляют один из серьёзнейших природных катаклизмов на Гавайях.

Климат островов мягкий. Разница между зимними и летними температурами не превышает 4-8° по шкале Цельсия. Так, среднегодовая температура на побережье о. Оаху +23°, однако в горах температуры низкие – на высоте более 1800 м нередко идёт снег. Количество атмосферных осадков на островах неодинаково и зависит от рельефа местности и господствующих ветров. Наибольшее их количество выпадает на обращённых к этим ветрам северных и северо-восточных склонах гор.

Прибрежная линия в этих районах получает ежегодно 3000 – 6000 мм осадков, причём данное значение увеличивается в зависимости от вертикальной поясности. Вместе с тем, южные и западные подветренные склоны являются аридными зонами, где в год выпадает менее 300 миллиметров осадков.

Такие контрасты накладывали отпечаток на хозяйственную деятельность человека. Стремительные горные реки прорезают наветренные склоны гор, образуя естественные плодородные долины.

Именно в этих районах в период доистории сосредотачивалась основная масса населения архипелага, и именно они, являлись предметом ожесточённых конфликтов. Почвы крупных островов архипелага сформировались на вулканических породах [4, с. 443]. Хорошо развитый почвенный покров имеется только на одной десятой территории архипелага. Здесь широко распространены латериты, которые, несмотря на малое содержание гумуса в них (4-6%), всё-таки пригодны для возделывания батата и ямса. Более плодородны красные и особенно аллювиальные почвы, но таких на Гавайях меньшинство.

Удалённость архипелага как от Азии, так и от Америки обусловила сравнительно однообразную в видовом отношении флору и фауну. Единственное сухопутное млекопитающее (не считая завезённых человеком) – летучая мышь. Вместе с первыми поселенцами на Гавайи прибыли собаки, свиньи и крысы. Орнитофауна архипелага значительно богаче, но некоторые местные виды были рано истреблены человеком из-за своих перьев, шедших на изготовление перьевых накидок (ахуула) и головных уборов (махиоле) вождей.

В прибрежных водах обитают разные виды рыб, черепах, моллюсков и других морских животных. Однако Гавайи не имеют коралловых рифов, которые в остальных районах Полинезии выступали в качестве главных мест рыболовства. Отсутствие рифов значительно снижало продуктивность рыболовства, но первые поселенцы рано нашли выход из данной ситуации путём создания искусственных запруд на отмелях или в прибрежных зонах. По этноисторическим данным площадь таких заводей могла достигать 200 га [38]. Недалеко от берега огораживались также специальные участки для выпаривания соли. Со временем всё большую роль в жизни островитян стало играть земледелие мотыжного типа. Постепенно люди освоили не только прибрежные наветренные долины, но и горные районы, и засушливые подветренные зоны. На западных островах архипелага интенсивно развивалось ирригационное хозяйство.

Проиллюстрировать вышесказанное можно примером хозяйственного освоения разных экологических зон о. Молокаи. Площадь этого острова составляет 676 км2, он состоит из трёх экологических районов: 1) северо-восточной зоны глубоких, расположенных амфитеатром, наветренных долин; 2) юго-восточной зоны подветренных горных отрогов с небольшими долинами и широкими рифовыми низменностями; 3) западной аридной зоны [29, p. 215]. Раньше всего человек освоил прибрежные районы – долины Халава, Ваилау, Пелекуну и Ваиколу (зоны 1 и 2). В зоне 1 активно развивалось ирригационное хозяйство, главной сельскохозяйственной культурой здесь было таро (Colocasia esculenta). Зона 2 с её сравнительно небольшими долинами была менее пригодна для данного вида земледелия, но зато здесь располагались 73 искусственные рыбные запруды. Позднее всего была освоена зона 3. Основная часть населения сосредотачивалась в зонах 1 и 2. Зона 3 была безлюдным районом, так как почти непригодна для ведения сельского хозяйства, но там сосредотачивались большие запасы скальной породы. В каменоломнях этой зоны добывалось сырьё, необходимое для изготовления каменных тёсел и других орудий труда. Кроме того, эксплуатировались рыбные ресурсы её прибрежных районов.

Поиски прародины гавайцев стоят в тесной связи с проблемой колонизации всей восточной Полинезии. Ещё в 1823 г. преподобный Уильям Эллис в беседах с местными жителями пытался выяснить вопрос их происхождения: «Относительно происхождения своего народа среди местных жителей распространённым мнением является то, что первые жители были созданы на островах и являлись потомками богов, которые некогда здесь обитали; или же, что они пришли из страны, называемой ими Таити (по-гавайски Kahiki – Ю.Л.). Среди народа более распространённым и популярным является мнение, что их предки прибыли на каноэ с Таити» [17, p. 323-324].

Сходное сообщение находим и у Дэвида Мало, который помимо прочего указывал на название одного из округов о. Мауи – Каики-нуи [32, с. 6].

Последовательными сторонниками концепции колонизации Гавайев с Таити или других островов группы Общества были П. Бак [1], Э. Барроуз [10], К. Эмори [18] и др. В доказательство приводились данные лингвистики, фольклористики и физической антропологии [37]. В ходе лингвистических реконструкций использовался метод глоттохронологии. Выяснилось, что базовый гавайский словарь имеет 76% общих слов с таитянским (или на 24% различен), 71% – с новозеландским, 70% – со словарём Маркизских островов, 64% – с о. Пасхи. С более отдалёнными языками западной Полинезии, а именно Самоа и Тонга, гавайский язык имеет соответственно 59% и 49% общих базовых слов [16]. Дивергенцию словарей рассчитывали с опорой на археологические данные. В середине 1950-х гг. одним из самых древних датированных (по изотопу углерода) памятников на Гавайских островах считался дюнный памятник в Сауф Пойнт (Н 1, о. Гавайи) – 950 г. ± 200 лет [27].

Генеалогии гавайских вождей также указывали на Таити, как на возможную прародину гавайцев. Согласно им вождь по имени Моихеке был отвергнут женой, и переселился с Таити на Гавайи примерно в конце I – начале II тысячелетия нашей эры [5, с. 320]. В генеалогических преданиях гавайских вождей сохранилось имя жреца с Таити – Паао. Около 1275 г. он предпринял вояж на Гавайи, где застал картину «падения нравов» – местные вожди не чурались вступать в браки с женщинами из низших слоёв общества, что, по мнению Паао, сильно подрывало их репутацию. Традиция приписывает Паао введение таких краеугольных составляющих гавайской идеологической системы как : 1) человеческие жертвоприношения, 2) коронация вождей поясом из красных птичьих перьев (такой же обычай бытовал и на о. Раиатеа) и 3) новый тип святилищ хеиау.

В 1960-х гг. теория колонизации Гавайев с островов Общества подверглась критике. Её пересмотр был связан с утверждением новой концепции заселения Полинезии, предложенной Кеннетом Эмори и Йошико Синото [19], основанной на новых данных полинезийской археологии.

На долгие годы этот сценарий стал господствующим, так что П. Кёрч назвал его «ортодоксальным» [28]. В его рамках утверждалось, что Гавайские острова заселялись в ходе не одной, а двух больших миграционных волн, причём таитянской волне (около 1200 г.) предшествовала волна маркизская (около 750 г.). В 1966 г. данные археологии были подкреплены лингвистической моделью Р. Грина [22]. Данный исследователь объяснял большой процент совпадений гавайского и таитянского языков поздними влияниями последнего. Теория Р. Грина стала естественным продолжением археологических находок, датировки которых на тот момент оказались самыми древними именно для Маркизских островов.

Первым острую критику подобного суждения высказал Биггс (1972) [цит. по 28, p. 19]. Он призвал не искать простых решений для сложной

проблемы колонизации Полинезии. Любой упрощённый взгляд на заселение региона с последовательностью от А к В, от B к С, при которой движение осуществляется только в одном направлении, будет неверным. Вскоре появились и археологические доказательства. Ими стали материалы памятника Беллоуз (018), расположенного на о. Оаху и датированного примерно IV веком н.э. [27] Таким образом, лингвистические данные, взятые сами по себе, не могут с абсолютной точностью локализовать ранние языковые общности во времени и пространстве.Кроме того в восточной Полинезии многие территории остаются археологической terra incognita. Сегодня лучшие в экологическом плане зоны Гавайских островов представляют собой полностью антропогенные ландшафты, занятые современным строительством. Археологи работают в маргинальных зонах, которые, скорее всего, не очень подходили и древнему населению. В других случаях, например, с островами Общества или южными Маркизами, многие территории обитания человека древности мало изучены, часть из них находится под водой и т.п. Существуют и технические проблемы, связанные с датировкой дюнных гавайских памятников по изотопам углерода (плохая сохранность и небольшое количество датируемого материала, диффузия слоёв, связанная с дюнной природой памятников, разброс и неточность датировок, порождённые несовершенством самого метода радиоуглеродного анализа и т.п.). По

мнению П. Кёрча, выходом из подобной ситуации могло бы стать более широкое применение гидратационного метода датирования базальта,

разработанного М. Моргенштайн (Гавайский институт геофизики) [27, p. 111-112].

Мы можем предполагать, что гавайские первопоселенцы обладали уже сравнительно развитой техникой мореплавания, что называется по факту прибытия. По мнению К. Эмори, организация строительства большого океанского каноэ и перехода за сотни морских миль были под силу лишь вождям. Только вожди могли распоряжаться ресурсами, необходимыми для строительства, снаряжения и навигации океанских судов, вмещавших на борт большое количество людей с их одомашненными растениями и животными, и доставить их на удалённые в географическом отношении Гавайи [18, с. 30].

Формированию стратифицированного общества на Гавайях могла способствовать специфика их освоения, которая во многом определялась местными экологическими условиями. Ещё М. Салинз отмечал, что так называемые «высокие» (вулканические) острова Полинезии отличались от «низких» (атоллов) более сложной социальной организацией. Установление двухуровневой иерархии на Гавайях произошло сравнительно рано.

Социальная структура

На низовом уровне социальной организации базовой единицей была община – охана (семья, родня, родственная группа) [33, p. 254].

Исторически гавайская «семья» была группой совместно живущих родственников, которые осознают своё родство по крови, браку или усыновлению и привязаны происхождением, рождением и чувствами к определённой местности (гавайское аина) [23, p. 174-175]. Этимологически слово охана восходит к глаголу отпочковываться, происходить от общего корня [23, p. 40].

Охана можно рассматривать как в широком, так и в узком смыслах. В широком смысле это все те, кто осознаёт своё общее происхождение, причастность к определённой «малой родине». Все они «отпочковались» от одного ствола, все они родственники в самом широком смысле, и, вполне вероятно, когда-то имели общую предковую группу (не легендарную, а вполне реальную), являясь потомками семейств первых колонистов. По сути, и весь гавайский народ – одна семья. В узком же смысле охана – это семейная община жителей одного района (ахупуаа) большого округа (моку), или даже части района (или), чьё родство было опосредовано землёй и каждодневной совместной хозяйственной деятельностью.

Они могли быть кровными родственниками, родственниками по адопции (крайне распространенной в Полинезии) или браку. В силу того, что гавайцам была свойственна дисперсная система расселения, члены одной охана могли проживать и не вместе. Её целостное функционирование обеспечивалось механизмом взаимопомощи.

Структурно большесемейная община подразделялась на отдельные хале – домохозяйства. В идеале отдельное хале занимало территорию одного или. В состав хале входили как родственники, так и зависимые люди охуа. Это сближает хале с большой патриархальной семьёй [7, с. 111]. В рамках охана существовала иерархия хале, построенная на принципе генеалогического старшинства. Глава старшего домохозяйства хаку председательствовал на советах охана, принимал гостей, руководил общественными работами, отправлял домашние культы и т.д.

В социально-экономическом плане община выступала в роли отдельной производственной единицы. «В ходе мероприятий, требовавших общественного труда, внутренние и прибрежные охана объединялись…

Сбор налогов вождём в период взимания дани (сезон макахики – Ю.Л.) или для организации военной кампании или в честь своего первенца касался не отдельного индивида или домохозяйства, но всей охана» [23, p. 6]. Различные охана на протяжении времени создавали ткань гавайского общества. Их члены составляли население отдельных районов, ограниченных естественными преградами в виде гор и моря. Ахупуаа выступал в роли первичной автономной административно-территориальной единицы, в рамках которой несколько семейных общин объединялись в общину территориальную.

Согласно распространенной среди исследователей (но не общепризнанной) точки зрения с последней четверти XIII в. миграции на Гавайи прекратились, и острова в течение последующих пятисот лет развивались как закрытая культурная система. Её стержнем стала традиционная система религиозных верований и представлений. В дошедшей до нас «песне творения» Кумулипо [39] рассказывается о развитии мира от тьмы к свету, от низших форм к высшим. Cтруктура общества понималась как единое тело. Верховный вождь был головой, все прочие вожди – плечами и грудной клеткой. Кахуна нуи – верховный жрец – был правой рукой, а калаимоку – советник верховного вождя – левой. Воины считались правой ногой, а рыбаки и крестьяне – левой.

Общество делилось на две основные страты – вождей (алии) и общинников (макааинана). Особое положение занимала категория «неприкасаемых» (каува), которая, согласно представлениям гавайцев, не входила в структуру общества. И среди вождей и среди общинников счёт родства был билатеральным. Статус человека определялся в первую очередь генеалогическим старшинством, а не половозрастным. Другими словами, ребёнок из линии вождей более высокого ранга был «старше» старца из генеалогически менее знатной линии.

Все полинезийские общества отличались особым ранговым порядком их организации. В максимально стратифицированных из них главной задачей такого ранжирования было уже не выявление общественного статуса человека, а выявление иерархии между клановыми образованиями. Сегментное ранжирование для элиты являлось системообразующей характеристикой, тогда как для общинников – той, которой можно было пренебречь. Подтверждением этого факта служат длинные генеалогии вождей, в то время как генеалогии общинников насчитывали лишь два-три поколения.

По мере обособления вождей от общинников особое значение стали приобретать эндогамные браки [31, p. 409]. Ребёнок, рождённый от брака брата и сестры самых высоких рангов, получал ранг пи’о. Он мог отправлять самую высокую должность верховного вождя целого острова или большого округа. С этим рангом было связано капу моэ, «повергающее ниц табу». В присутствии этого человека-бога или его вещей все должны были падать на колени. Табу соблюдалось под страхом смертной казни.

Чуть ниже стоял вождь ранга ниаупи’о, рождённый от брака отца и дочери, племянника и тёти или племянницы и дяди того же или следующего по важности ранга.

Посты вождей районов занимали, как правило, алии рангов наха или вохи. Кроме того, они же отправляли почётные «придворные» должности, являлись управляющими (конохики) верховного вождя, на чьи плечи ложились основные обязанности по организации общественных работ (в частности, строительства и поддержания ирригационных сетей и храмов) или хранителями генеалогий, мифов и другого сакрального знания.

Вождь ранга наха был отпрыском сводных брата и сестры, но от одного из родителей первых двух рангов. Ранг вохи получал ребёнок от брака знатной женщины, обладавшей одним из первых трёх рангов, со свои кузеном. С вохи и наха было связано капу-о-нохо, «сидячее табу»  {1}. В идеале пост вождя зависел от его ранга. На практике в ходе междоусобной борьбы к власти могли приходить узурпаторы. Кстати, самые известные и легендарные из гавайских вождей – Уми и Камеамеа – обладали не самыми высокими рангами. Камеамеа, например, имел ранг вохи, что не давало ему формального права на занятие «поста» верховного вождя. Здесь ещё один аргумент в пользу того, что лидер-харизматик мог «не прогибаться» под «незыблемый» паттерн традиционного господства.

Ещё одной категорией гавайской знати было «официальное» жречество кахуна пуле, помимо которого на Гавайях было большое число колдунов низшего ранга (целители, прорицатели и прочие). К контактному периоду существовало две жреческих корпорации («ордена») – Холоа’е и Каули’и (Д. Мало приводит другие названия «орденов» – Каналу и Палику) [32, p. 80]. Орден Каналу был посвящён божеству войны Ку, а его жрецы считались потомками легендарного таитянского жреца Паао. Орден Палику был посвящён богу плодородия Лоно. Кроме наследственных жрецов к этому ордену принадлежали и другие алии.

Общая численность элиты со временем стала превосходить возможное число земельных наделов и должностей для вождей соответствующего ранга, поэтому многие алии, не унаследовавшие земли, получали религиозные должности, как это было в случае с объединителем архипелага Камеамеа I, который еще юношей получил регалии хранителя бога Ку, но не унаследовал правления.

Традиционная религия отводила простым общинникам (макааинана) роль младших родственников вождей. Термин «maka’ainana» можно перевести с гавайского приблизительно как "люди земли". Общинники являлись основной производительной силой – земледельцами, рыбаками, ремесленниками. Между вождями и общинниками существовала цепь взаимных обязательств. Последние были обязаны поставлять продукты и отправлять службы в форме оброка и барщины. В обязанности алии входило обеспечивать сверхъестественное покровительство для макааинана против природных катаклизмов и ходатайствовать перед богами, чтобы те посылали обильные урожаи. Поземельная и личная зависимость общинников от элиты была условной и основывалась на традиции. В её рамках они имели право ухода на земли другого вождя, если их собственный лидер не обеспечивал им протекцию со стороны высших сил. На практике это означало, что цепь неурожаев могла стоить вождю его власти. Он оставался без своих сторонников.

По описаниям члена экспедиции М.Н. Васильева – Р.П. Бойля, согласно данным местных информаторов, в старину макааинана должны были работать на вождей один день в неделю, плюс к этому каждое домохозяйство дарило вождю ежегодно пять циновок, кусок тапы (материи из отбитого луба), свинью и собаку. Здесь же находим противоречие – по словам М.Н. Васильева, в древности «фиксированных поборов и повинностей не существовало» (РГАВМФ. Ф. 213. Оп. 1. Д. 104. Л. 35).

По приходу к власти верховный вождь «наделял» нижестоящих вождей землями. На практике он лишь подтверждал веками существовавшие поземельные отношения.

Самым спорным и загадочным слоем гавайского общества были каува. Они не состояли в родстве ни с общинниками, ни с вождями и были как бы вне системы социальных классов («неприкасаемыми»). Вместе с тем, М. Пукуи [33, p. 29] называет их термином «аумакуа» (что переводится с гавайского как «семейное божество»). Символически они относились к категории полубогов. Во всяком случае, каува убивали путём утопления – или в пресном источнике или в океане – и приносили в жертву в ходе ритуала луакини, посвящённого богу Ку. Этот ритуал символизировал установление власти вождя. Таким образом, каува с точки зрения высшей власти были людьми, чьё назначение состояло в том, чтобы стать сакральной жертвой.

Идеология : концепция мана-табу

Сфера табу (капу) мыслилась сферой позитивных религиозных запретов, приводившей в сбалансированное положение миропорядок, вмещавший в себя безличную космическую силу – мана, средоточием которой в неодинаковой степени были как люди, так и предметы.

Табу – запрет, и по определению это понятие должно носить негативную окраску, но это не так. Проиллюстрировать это положение можно примером того, как гавайцы понимали «святость» и «нечистоту». Простолюдин, совершивший инцест со своей сестрой, становился для всех капу. Его присутствие считалось крайне негативным для всего общества, и так как он не мог быть «очищен», его лишали жизни. И наоборот, вождю высокого ранга предписывалось вступать в отношения со своими единоутробными сёстрами, в силу чего их ребёнок становился в высшей степени священным и неприкосновенным человеком. Нечистота простолюдина и священность подобного вождя имели один источник, и оба они являлись капу с различными санкциями – первого должно было убить, второго избегать, чтобы не быть убитым. Аналогичный порядок касался как людей, так и вещей. По мысли А. Рэдклиффа-Брауна [6] ритуальные значимости всегда связаны со значимостями социальными – в широком смысле они составляют сферу морального, эстетического или экономического поведения людей, при котором одни и те же ритуальные процедуры зачастую имеют различные смыслы.

Согласно легендам, табу как система всеобъемлющего социального контроля оформилась на рубеже XIII – XIV вв., что совпадает по времени с началом формирования на Гавайях сложных вождеств. Вероятно, после завершения второй большой волны миграций она получает тот классический вид, который стал известен европейским первооткрывателям. Система табу делилась на две части. Капу алии было прерогативой рождения знати, оно обособляло вождей от остального общества, тогда как система капу богов фундировала любую общественную деятельность [9].

Система капу отражалась также в почитании четырёх главных (старших) мужских божеств – Ку, Лоно, Кане и Каналоа. Культ Каналоа (Тангароа) известен во всей Полинезии, тогда как первые три отправлялись только в Восточной Полинезии. Оппозиции богов были таковы: Каналоа (божество тьмы) – Кане (божество света, грома и молний), Ку (божество войны) – Лоно (божество мира, земледелия, плодородия). В полинезийской мифологии бог Каналоа (Тагалоа, Таароа и др.) – бог-творец, бог морской стихии, но на Гавайях он выступал в другой ипостаси, а именно, как хтоническое божество [5, с. 318]. Божество Лоно почиталось всеми слоями общества, но больше среди общинников, тогда как Ку был богом вождей. Следует сразу отметить, что, как и во многих других архаичных религиозных системах, ипостаси и функции гавайских божеств переплетались. Так, бог Ку, с одной стороны, был богом войны и разрушения, а с другой стороны почитался как великий архитектор и строитель.

Каждому божеству полагался свой набор жертвоприношений. Свинья была сакральным подношением и являлась пищей мужчин на пиру, а также символом Лоно в образе Камапуа’а. Кокос называли «телом» Ку. Рыба улуа (молодая щука) выступала в роли эквивалента человеческого жертвоприношения Ку при строительстве и освящении большого храма. Ниухи (белая акула) была, вероятно, проявлением бога Кане как Канехунамоку, и символом верховного вождя. Рыба куму (рыба-козёл) использовалась в качестве сакрального подношения в различных ритуалах [23, p. 177].

Табу в семье выражались в ранговых отличиях между родственниками и зависели от пола и возраста. Эти запреты известны как «кожаное табу» (или капу) [23, p. 48]. Например, женщинам запрещалось носить любую одежду, которую ранее надевал мужчина. Различия между поколениями выражались в табу, согласно которым родственники одного пола, но разных поколений не могли одеваться в одинаковые одежды. Матерям и дочерям запрещалось носить материю одинаковой выделки. Только близкие родственники одного поколения могли носить сходную одежду, к ним относились братья, двоюродные братья или сёстры и двоюродные сёстры.

За нарушение любого из этих табу и другие преступления общинники наказывались у «камня Кане» (похаку-о-Кане), который принадлежал тому или иному семейству общинников. Термин «похаку» имеет кроме указанного значения (камень) ещё одно – «бог-хозяин». Перед этим камнем простой конической формы располагался алтарь, а вокруг него – насаждения дерева ти (Cordyline terminalis). Семья приходила к нему рано утром, приносила с собой подношения богам – свинью, рыбу куму, каву (напиток) и тапу (материю). После этого молящий о прощении человек публично каялся за свой проступок. Затем выпивалась кава и поедалась ритуальная пища. Остатки пищи тщательно погребались напротив камня, и семья уходила обратно другой дорогой [26, p. 32].

Однако в случае преступлений против вождей табу были строже, а наказание зачастую более суровым. Например, если открывалось, что общинник надевал мало (набедренную повязку) вождя, то его приносили в жертву богу-покровителю последнего. Если то же самое проделывал алии низшего ранга в отношении знатного алии, то существовала вероятность, что и он будет принесён в жертву [24, p. 23], но чаще всего нарушитель просто порицался. Макааинана могли искать спасения от наказания, бежав в пу’ухонуа («град спасения»), которые существовали во всех больших округах.

Социальная организация : специфика

Кратко остановимся на двух типологиях полинезийских обществ (М. Салинза [35] и И. Голдмана [21]). Несмотря на отличия, эти типологии в главном не противоречат друг другу.

За основу типологии М. Салинз взял уровень стратификации общества. Согласно отстаиваемой им концепции общей и специфической эволюции [36], М. Салинз считал вариативность полинезийских культур проявлением специфической эволюции, которая рассматривалась им как филогенетическая трансформация культурных форм в результате адаптации к естественной (суперорганической) среде [34, p. 291-301]. Он выделял следующие группы полинезийских обществ:

1. Максимально стратифицированные (Тонга, Гавайи и др.);

2. Минимально стратифицированные (Токелау, Пукапука);

3. Переходные общества (Мангаиа, о. Пасхи и др.).

И. Голдман исходил из гипотезы о существовании острой борьбы за статус и ранг среди вождей [20, 21]. Положение и объём управленческих функций вождей зависел от соотношения приобретённого личными заслугами или наследуемого статуса. Таким образом, функции по управлению могли быть поделены поровну на основе статусного родства между коллективом и отдельными лидерами, либо вовсе сосредотачиваться на уровне совета старейшин. И. Голдман также выделял три группы полинезийских обществ:

1. Традиционные общества (Новая Зеландия, Тонгарева и др);

2. Открытые общества (Мангаиа, Пасхи, Ниуэ, Ротума и др.). По сравнению с традиционными обществами, удельный вес личных заслуг в приобретении власти здесь был выше. Наследственные вожди сохраняли свой сакральный статус, однако очень часто реальная власть и право перераспределения материальных ресурсов могло сосредотачиваться в руках удачливых военачальников из числа лидеров территориальных общин.

3. Стратифицированные общества (Тонга, Таити, Гавайи). Здесь ранговая система была наиболее детализированной и играла дифференцирующую роль, четко разделяя общество на правящие и подчиненные сегменты. К моменту первых контактов с европейцами здесь оформились сложные вождества с крайне жесткой иерархией.

Н.А. Бутинов предлагал условно выделять два основных типа «родоплеменной организации» у полинезийцев – «тонганский» и «ирокезский» [3]. В первом случае общественная иерархия основывалась на вертикальных связях, а родовые горизонтальные связи были ослаблены. Во втором случае социальная структура определялась характером в основном горизонтальных взаимодействий по линии отдельных родовых сегментов коллектива (советов домохозяйств, общинных старейшин). На таких советах выбирали вождя, решали хозяйственные вопросы, вопросы отправления культа, войны и мира и т.п. То, что Н.А. Бутинов называл «тонганским» и «ирокезским» типами племени фактически было двумя основными путями интеграции семейно-родственной организации в политические формы. М. Салинз подчеркивал два основных типа десцентных объединений на вулканических островах Полинезии, которые «равным образом интегрируются в политические институты различной формы» [34, p. 299] – рэмиджей и «усечённых десцентных линий». Рэмидж  {2} представляет собой внутренне ранжированную (по первородству) десцентную группу {3}, причём важнейшей характеристикой рэмиджа является его экстерриториальность. Сегменты рэмиджа (отдельные домохозяйства) могут образовывать различные рекомбинации в зависимости от экологических или экономических факторов. Таким образом, один или несколько максимальных рэмиджей могут становиться готовой формой для образования самостоятельной политической единицы [11, с. 91]. Со временем линидж правителя экономически и идеологически обособлялся. Ранговая иерархия принимала подобие бюрократического аппарата, где верховный вождь оказывался на его вершине, а главы сегментов максимального рэмиджа становились правителями «на местах». Так из родственных объединений вырастали объединения политические.

Динамика потестарно-политического развития доконтактных Гавайев

Археологические данные сегодня позволяют смоделировать этапы роста и усложнения гавайского общества. Первые насельники появились здесь не позднее середины I тыс. н.э. Сначала люди селились на наиболее плодородных землях речных долин. Границами владений были естественные преграды в виде гор и моря. Численность первых колонистов едва ли превышала несколько сотен человек [15, p. 78]. Огромное значение для них имел рыбный промысел. Прибрежные общины, специализировавшиеся на рыбной ловле, строили «рыбные храмы» (коа). Кроме того, рыба служила одним из важных предметов обмена между внутренними и прибрежными районами. Земледелие развивалось на плодородных аллювиальных почвах долин. Основными культурами были традиционные для Полинезии ямс, батат и таро.

Вероятно, около 800 г. н.э. произошёл один из первых скачков численности населения, когда оно стало исчисляться не сотнями, а тысячами человек. В это время возникают первые простые вождества. По мере хозяйственного освоения прибрежных долин, кардинально изменялась среда обитания древних гавайцев. В результате человек стал осваивать и другие экологические зоны – сначала засушливые наветренные берега, а потом и внутренние лесные районы маука.

Следующий скачок численности населения пришёлся примерно на 1200 – 1400 гг. Возможно это было связано со второй большой волной колонистов. Стремительный рост численности населения в XIII – XIV вв. [13] проходил параллельно с изменениями в хозяйственной и социальной структуре. Вырубка лесов под сельскохозяйственные угодья усиливала эрозию почв, благодаря чему ценность прибрежных долин с их плодородными аллювиальными почвами стремительно возрастала.

Усложнение социальной организации происходило в условиях острой конкуренции семейных групп за ресурсы. Возросшая роль вождей, как организаторов хозяйственной жизни населения, приводила к увеличению их удельного веса в обществе. Т. Эрл [14] называл этот этап гавайской доистории «формативным периодом» в образовании сложных иерархических структур общества, в результате чего впоследствии возникло единое Гавайское королевство.

Совершенствование сельскохозяйственной техники (внедрение удобрений, прополка полей, строительство дамб) позволяло вождям сосредотачивать в своих руках большие излишки, которые укрепляли их власть и давали им средства для дальнейшего расширения её объёма. К концу формативного периода вождества повели между собой борьбу за расширение своих владений.

С рубежа XIV – XV вв. и до конца XV столетия шло формирование региональных политий, вышедших за пределы локальных территориальных образований («период консолидации»). В это время под власть верховных вождей попадают территории, объединявшие большое число прибрежных и внутренних долин. Численность населения таких образований начинает исчисляться десятками тысяч человек [25]. Борьба между вождями за новые территории становилась непримиримой, о чём свидетельствует факт появления на границах соседних политий – в районах беспрестанных вооружённых стычек и войн – буферных зон без поселений [12].

Важным археологическим индикатором усложнения социальной организации доконтактных Гавайев служит монументальная архитектура. Примерно с рубежа XIV-XV вв. на всех крупных островах архипелага начинают воздвигаться крупные храмовые комплексы – хеиау луакини.

В. Валери [41], проанализировав этноисторические данные, установил, что гавайцы использовали частично совпадающие между собой в функциональном и архитектурном планах системы классификации хеиау, следствием чего было существование всевозможных запутанных местных терминов. Он предложил условно разделять гавайские храмы на две категории : те, что связаны с войной, или хеиау Кауа и те, что использовались для обрядов «производства роста» или плодородия – хеиау хо’оулуулу. Первые считались величественными храмами луакини и служили нуждам вождей. В них приносились человеческие жертвы. Храмы плодородия (Хале-о-Лоно) были посвящённы богу Лоно – покровителю земледелия. К числу храмов, которые использовались как общинниками, так и вождями, относились также храмы рыболовства и храмы домохозяйств, располагавшиеся по соседству с мужскими домами (хале муа).

Хронология развития гавайской храмовой архитектуры остаётся археологически не очень хорошо изученной, устные же предания связывали возникновение хеиау луакини с деятельностью верховных вождей на протяжении последних пятисот лет доистории. Такие храмы как Алеалеа на о. Гавайи и Канеани на о. Оаху – имели сравнительно сложную конструкцию, что свидетельствует о частой перестройке храмов и их расширении в преконтактный и раннеконтактный периоды. Можно сказать, что дифференциация хеиау по функциям, типам, размерам проходила в период примерно с 1400 по 1800 гг., что совпадает по времени с завершением процесса формирования сложных вождеств и началом перехода к государственности.

Само появление храмов луакини отражало новую общественную роль вождей. Данные храмы должны были явить всему обществу силу и величие верховного вождя. Вместе с тем они выступали не только символами его побед, но и в роли наглядных символов величия общества в целом. Верховный вождь становился знаковой персоной, символом единства всей земли, находившейся под его непосредственной властью.

Для создания такого храма требовались значительные усилия. Так, объём каменной насыпи самого крупного храма луакини на о. Молокаи – Илиили опаэ – составляет 15750 м3 [29, p. 216]. По подсчётам М. Колба, для создания самого большого хеиау луакини на о. Мауи – Пииланихале (с объёмом каменной насыпи около 18000 мі) – потребовалось около 130 тысяч человекодней (при расчётной продолжительности рабочего дня в 10 часов) [30]. Гавайские храмы сильно варьировались по форме, размеру и другим характеристикам [2, с. 391].

Пространственное распределение и типология храмов отражают территориальную и общественную иерархию Гавайев. Самые крупные храмы, посвящённые богу войны Ку, указывают на административные центры, в которых проживали верховные вожди. Хале-о-Лоно часто были связаны с вождями низших уровней – алии-аи-ахупуа. Меньшие по размеру сельскохозяйственные храмы могут служить индикаторами пространственного распределения домохозяйств общинников и указывают на самый низший территориальный уровень.

Максимальной численности населения Гавайи достигли примерно к концу XV в. (по разным оценкам от 160 до 800 тысяч человек) [13]. Наиболее приемлема цифра в 250 – 300 тысяч человек. Если учесть, что площадь пригодных для ведения сельского хозяйства районов, в которых сосредотачивалась основная масса населения, составляла лишь 10–20% от общей площади архипелага, то мы получим впечатляющую цифру плотности населения (порядка 90–180 человек на кмІ) [8, p. 267].

Следующим этапом в развитии гавайских вождеств было их оформление в масштабах островов («период унификации» XVI – сер. XVII вв.). В это время начинается широкомасштабное строительство ирригационной сети, тогда как темпы строительства крупных храмов луакини замедляются. К концу периода унификации образовались четыре враждующие между собой политии островов Мауи, Оаху, Гавайи и Кауаи. Власть верховных правителей Мауи, Оаху и Кауаи распространялась на ряд соседних островов. В таком виде гавайское общество подошло к контакту с Западом.

Заключение

Вожди играли особую роль в жизни гавайского общества как организаторы хозяйственной и ритуальной жизни. В ходе конкуренции за статус и контроль над ресурсами возник механизм аккумуляции приба-вочного продукта с последующей его инвестицией в развитие традиционной политэкономии. К контакту с европейцами на Гавайях существовало четыре сложных вождества, каждое из которых насчитывало от 10 до 100 тысяч человек. Эти вождества включали в себя, как минимум, три иерархических уровня. Гавайская элита подразделялась на два основных статусных уровня – высших и низших вождей (с соответствующими брачными, ритуальными и экономическими паттернами). Браки высших вождей (верховного правителя и его ближайших родственников) были по большей части эндогамными, что обуславливалось стремлением обладать как можно более высоким рангом, легитимирующим правление, однако политическая реальность часто требовала заключения браков с вождями низших рангов (из необходимости создания и поддержания тех или иных альянсов). Общинники стояли вне политической иерархии.

В раннеконтактный период, в ходе восстаний или военных действий, границы вождеств постоянно менялись. Подобные вождества могли занимать территорию от одного округа моку (Кау и западная часть Пуны на о. Гавайи при Кеоуа Куахуула в 1782 – 1790 гг.) до пяти островов нуи (вождество Мауи при Кахекили, включавшее о-ва Молокаи, Ланаи, Кахулаве, Оаху и большую часть о. Мауи в 1783 – 1794 гг.). Хрупкий внутренний баланс сил был нарушен с появлением критических военных технологий европейцев в руках Камеамеа. С этого момента началась другая страница истории гавайского общества.

1. Согласно гавайскому этикету, менее знатный человек в присутствии более знатного должен был сидеть. Для алии же двух последних рангов делалось своего рода исключение – они могли стоять в присутствии обладателей высших рангов.

2. В работах советских авторов рэмиджевые структуры часто называли «сегментированными семейными общинами». См., например, Тумаркин Д.Д. Гавайский народ и американские колонизаторы. М. : Наука, 1971. С. 10.

3. Родственную группу, члены которой прослеживают свое родство по определенным линиям – отцовской, материнской, либо по обеим сразу.

Литература

1. Бак, П. (Те Ранги Хироа) Мореплаватели солнечного восхода / П. Бак. М. : Издательство географической литературы, 1959. 268 с.

2. Беллвуд, П. Покорение человеком Тихого океана. М. : Наука, 1986. 552 с.

3. Бутинов, Н.А. Социальная организация полинезийцев / Н.А. Бутинов. М. : Наука, 1985. 224 с.

4. Кук, Дж. Третье плавание капитана Джемса Кука. Плавание в Тихом океане в 1776-1780 гг. / Дж Кук. М. : Наука, 1971. 480 с.

5. Мифы народов мира / Отв. ред. С.А. Токарев. Т. 2. М. : Советская энциклопедия, 1988. С. 132-134, 318-322.

6. Рэдклифф-Браун, А.Р. Структура и функция в примитивном обществе. Очерки и лекции / А.Р. Рэдклифф-Браун. М. : Восточная литература, 2001. 304 с.

7. Тумаркин, Д.Д. К вопросу о формах семьи у гавайцев в к. XVIII н. XIX века / Д.Д. Тумаркин // Советская этнография. 1954. № 4. С. 106-116.

8. Bakel, M.A. van The Political Economy of an Early State : Hawaii and Samoa Compared / M.A. van Bakel // Claessen H.J.M., Van de Velde P. (Eds.) Early State Economics. New Brunswick and London : Transaction Publishers, 1991. 265-290 p.

9. Barrere, D.B. Cosmogonic Genealogies of Hawaii / D.B. Barrere // Journal of the Polynesian Society. 1961. Vol. 70. № 4. P. 419-428.

10. Burrows, E.G. Breed and Border in Polynesia / E.G. Burrows // American Anthropologist. 1939. Vol. 41. № 1. P. 1-21.

11. Cordy, R.H. Complex rank cultural systems in Hawaiian Islands : suggested explanations for their origin / R.H. Cordy // Archeology and Physical Anthropology in Oceania. 1974. Vol. IX. № 2. P. 89-107.

12. Cordy, R.H. A Study Prehistoric Social Change : the Development of Complex Societies in the Hawaiian Islands / R.H. Cordy. New York : Academic Press, 1981. 360 p.

13. Dye, T., Komori E. A Pre-censal Population History of Hawaii / T. Dye, E. Komori // New Zealand Journal of Archaeology. 1992. Vol. 14. P. 113-128.

14. Earle, T.K. How chiefs come to power : The Political Economy in Prehistory / T.K. Earle. Stanford (Cal.) : Stanford University Press, 1997. 220 p.

15. Earle, T.K. Hawaiian Islands (AD 800-1824) / T.K. Earle // D.M. Bondarenko, A.V. Korotaev (eds.) Civilizational Models of Politogenesis. Moscow : Center for Civilizational and Regional Studies of the Russian Academy of Sciences, 2000. P. 73-86.

16. Elbert, S.H. Internal Relationships of Polynesian Languages and Dialects / S.H. Elbert // Southwestern Journal of Anthropology. 1953. Vol. 9. P. 147-173.

17. Ellis, W. A Narrative of a Tour Through Hawaii or Owhyhee / W. Ellis. Honolulu : Advertiser Publishing Co., 1963. 490 p.

18. Emory, K.P. Origin of the Hawaiians / K.P. Emory // Journal of the Polynesian Society. 1959. Vol. 68. № 1. P. 29-35.

19. Emory K.P. and Sinoto Y.H. Age of sites in the South Point Area, Ka’u, Hawaii // Pacific Anthropological Records 8. Honolulu, 1969.

20. Goldman, I. Cultural evolution in Polynesia : a reply to criticism / I. Goldman // Journal of the Polynesian Society. 1957. Vol. 66. № 2. P. 156-165.

21. Goldman, I. Ancient Polynesian Society / I. Goldman. Chicago : University of Chicago Press, 1970. 612 p.

22. Green, R. Linguistic Subgrouping within Polynesia : the Implication for Prehistoric Settlement / R. Green // Journal of the Polynesian Society. 1966. -Vol. 75. № 1. P. 6-38.

23. Handy, E.S.C. The Hawaiian Family System in Ka-u, Hawaii / E.S.C. Handy, M.K. Pukui. Wellington, N.Z. : The Polynesian Society, 1958. 206 p.

24. Ii, J.P. Fragments of Hawaiian history. As recorded by John Papa Ii / J.P. Ii.

Honolulu : Bishop Museum Press, 1959. 200 p.

25. Johnson, A.W. The evolution of Human Society : from Foraging Group to Agrarian State / A.W. Johnson, T.K. Earle. Stanford (Cal.) : Stanford University Press, 1987. 387 p.

26. Kamakau, S.M. Ruling chiefs of Hawaii / S.M. Kamakau. Honolulu : Kamehameha School Press, 1961. 440 P.

27. Kirch, P.V. The Chronology of early Hawaiian Settlement / P.V. Kirch // Archeology and Physical Anthropology in Oceania. 1974. Vol. IX. № 2. P. 110-119.

28. Kirch, P.V. Rethinking East Polynesian Prehistory / P.V. Kirch // Journal of the Polynesian Society. 1986. Vol. 95. № 1. P. 9-40.

29. Kirch, P.V. Monumental architecture and power in Polynesian chiefdoms : a comparison of Tonga and Hawaii / P.V. Kirch // World Archeology. 1990. Vol. 22. № 2. P. 206-221.

30. Kolb, M.J. Monumentality and the Rise of Religious Authority in Precontact Hawai’i / M.J. Kolb // Current Anthropology. 1994. Vol. 35 P. 521-547.

31. Levin, S.S. The Overthrow of The Kapu System in Hawaii / S.S. Levin // Journal of the Polynesian Society. 1968. Vol.77. № 4. P. 402-430.

32. Malo, D. Hawaiian Antiquities / D. Malo. Bishop Museum Special Publication 2. Honolulu : Bishop Museum Press, 1951. 240 p.

33. Pukui, M.K. and Elbert, S.H. Hawaiian-English Dictionary / M.K. Pukui, S.H. Elbert. Honolulu : University of Hawaii Press, 1961. 361 p.

34. Sahlins, M.D. Differentiation by Adaptation in Polynesian Societies / M.D. Sahlins // Journal of the Polynesian Society. 1957. Vol. 66. № 3. P. 291-301.

35. Sahlins, M.D. Social Stratification in Polynesia / M.D. Sahlins. Seattle : University of Washington Press, 1958. 306 p.

36. Sahlins, M.D. Evolution : Specific and General / M.D. Sahlins // Ed. by M.D. Sahlins, E.R. Service. Evolution and Culture. Ann Arbor, MI : University of Michigan Press, 1960. P. 12-44.

37. Simmons, R.T. A Blood Group Genetical Survey of Eastern and Central

Polynesia / R.T. Simmons, J.J. Graydon // American Journal of Physical Anthropology. 1957. Vol. 15. P. 357-366.

38. Titcomb, M. Native use of fish in Hawaii / M. Titcomb, M.K. Pukui // Journal of the Polynesian Society. 1951. Vol. 60. № 2-3. P. 1-57.

39. The Kumulipo (He Kumulipo no ka I-i-mamao a i Alapai-wahine) / Ed. by Beckwith M.W. Chicago : Chicago University Press, 1951.

40. The Making of America : Hawaii / W.E. Garret (ed.) National Geographic Magazine. Washington : National Geographic Society, 1983.

41. Valeri, V. Kingship and Sacrifice : Ritual and Society in Ancient Hawai’i / V. Valeri. Chicago : University of Chicago Press, 1985. 446 p.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Гавайские воины в традиционном вооружении (1860-е годы):

post-6-1374953361.jpg

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Ю.В. Латушко. Табу

Слово "табу" пришло в европейские языки из полинезийских (англ. tabóo, рус. табý, полинез. tábu, гавайск. kápu) и буквально означает "запрет". Понятие табу широко распространено во всех субрегионах Океании (Меланезии, Полинезии, Микронезии). Религиозно-магические, морально-этические и мифологические стороны табу уже выступали в качестве предмета анализа в трудах таких классиков антропологической и этнографической науки как Дж. Фрезер, Б. Малиновский, А. Рэдклифф-Браун, С.А. Токарев и др. В настоящей статье эти элементы табу будут затрагиваться нами лишь в той степени, в какой они сопряжены с развитием потестарно-политических отношений гавайского общества.

В генеалогических преданиях гавайских вождей сохранилось имя жреца с о. Таити – Паао. Около 1275 г. он предпринял вояж на Гавайи, где застал картину "падения нравов" местных вождей, которые не чурались вступать в браки с женщинами из низших слоёв общества, что, по мнению Паао, сильно подрывало репутацию элиты. Вернувшись, он призвал на Гавайи благородного вождя Лонокаехо [8, с. 69-70]. Последний отказался, но предложил другую кандидатуру из достойного древнего рода Улу. Потомки этого вождя долгое время правили на Гавайях, как и потомки жреца Паао, который стал первым хранителем важного культа гавайских вождей – культа бога Ку. Кроме того, Паао стоял у истоков консервативной гавайской религии. Традиция приписывает ему введение таких краеугольных составляющих идеологической системы как человеческие жертвоприношения, коронация вождей поясом из красных птичьих перьев (такой же обычай бытовал и на о. Раиатеа, одном из островов группы Общества) и новый тип святилищ – хеиау. Как видно из легенды, Паао восстановил строгость поруганных табу, но что в действительности могла означать подобная реформа? Для ответа на данный вопрос нам нужно ответить на другой – что есть табу, точнее, какую функцию могла выполнять система ритуальных запретов в контексте традиционной политической культуры древних гавайцев.

Считается, что с последней четверти XIII в. миграции на Гавайи прекратились, и острова в течение пятисот лет развивались как закрытая культурная система. Её стержнем выступали традиционные верования, которые объясняли и санкционировали миропорядок. В дошедшем до нас мифе творения Кумулипо рассказывается о развитии мира от тьмы к свету, от низших форм к высшим [25]. Структура общества понималась как единое тело, где верховный вождь был головой, прочие вожди – плечами и грудной клеткой, кахуна нуи (верховный жрец) был правой рукой, а калаимоку (советник верховного вождя) левой. Воины считались правой ногой, а рыбаки и крестьяне – левой.

Согласно традиции, положение человека в обществе зависело от количества мистической силы (мана), которой тот обладал. С этими представлениями тесно связана и система табу. Дабы уменьшить деструктивное воздействие лиц, предметов или мест преисполненных маной они табуировались. Социальный порядок представлялся проекцией космического на земную реальность, поэтому вожди считались богами на земле. Отсюда, все браки элиты были эндогамными, причём, немаловажную роль играла степень близости эго к легендарному полубогу–первопредку.

Общество делилось на две основные страты – вождей алии и общинников макааинана. Особое положение занимала категория "неприкасаемых" каува, которая, согласно представлениям гавайцев, не входила в структуру общества. Среди вождей социальный статус человека определялся в первую очередь генеалогическим старшинством, а не половозрастным. Другими словами, ребёнок из линии вождей более высокого ранга был "старше" старца из генеалогически менее знатной линии.

Особенностью иерархической системы Гавайев было постепенное замыкание двух основных страт в замкнутые группы. Речь идёт о процессе образования так называемой "квазикастовой" организации общества, значительно уменьшавшей вертикальную мобильность. На практике это выливалось в то, что по мере усложнения социальной организации, вожди всё более обособлялись от общинников, что наглядно выражалось в таких маркерах их статуса, как одежда, право на длинные генеалогии, пищевые привилегии и т.д.

Все полинезийские общества отличались особым ранговым порядком. И.Ж. Кожановская считает его интегральной составляющей социальной организации полинезийцев. Она также акцентирует внимание на различии "индивидуального" и "сегментного" ранжирования [4, с. 15-16]. Если первое обнаруживалось у всех полинезийцев, то последний вид ранжирования был характерен для максимально стратифицированных полинезийских обществ (Гавайи, Таити, Тонга). Главной задачей здесь было не выявление общественного статуса человека, который тот приобретал в рамках билатеральных родственных связей, а выстраивание иерархии между клановыми образованиями. Как видно, сегментное ранжирование затрагивало в первую очередь управленческую организацию стратифицированных обществ, а потому для каждого гавайского вождя его личный ранг был опосредован рангом его семейства. Разумеется, ранг семейства был важен и для общинников, но сегментное ранжирование для элиты являлось системообразующей характеристикой, тогда как для простолюдинов той, которой можно было пренебречь (генеалогии макааинана редко превышали три поколения). Данное обстоятельство коррелирует с дивергенцией системы табу на "капу богов" и "капу вождей". Не трудно заметить, что в контексте традиционной политической культуры особая система личных табу вождей отражала, как минимум, их особое положение в социуме и служила целям нормативной регуляции структурированного неравенства в нем. Двухчастное деление общества было привнесено на Гавайи, вероятно, уже первыми колонистами. Слово "алии" (ali’i) – вождь – является гавайской разновидностью протополинезийского термина *'ariki.

Любопытно, что в гавайском языке есть, условно говоря, отчуждаемые и неотчуждаемые существительные. К последним относятся части тела
человека, такие как глаз, рука, нога и т.п., а также слово "вождь", что семантически указывает на особое отношение гавайцев к институту вождей [23]. Здесь такая же логика, какова в связи "ребенок-родитель", "создание-создатель".

Лица, принадлежавшие к высшей страте, обосновывали своё привилегированное положение тем, что они являлись потомками богов, следовательно, для общинников они были священными персонами, хотя последние теоретически также являлись наследниками богов, но через младшие (боковые) ветви. Исключительной привилегией алии являлись генеалогии, которые доказывали их происхождение. По сути, песнь творения Кумулипо представляет собой записанную последней гавайской королевой Лилиуокалани генеалогию–эпос. Основа гимна сложилась около 1700 г. Девять из шестнадцати содержащихся в нём ва (глав или песен) посвящены периоду Ао (эпохе света), в них перечисляются кроме прочего две тысячи пар родовой знати (предков верховных вождей округа Хило, о. Гавайи, откуда происходила и династия Камеамеа и её боковая ветвь Калакауа) [8, с. 58].

Различия в страте вождей проводились по степеням сакральности и выражались в терминах ранга и табу. Личное табу вождя было прерогативой его рождения и выражением социального ранга (чем ближе к богам, тем выше ранг и строже табу). Ранг алии, тип брака и связанные с ними табу выступали в теснейшей взаимосвязи [21, p. 409]. Ребёнок, рождённый от брака брата и сестры самых высоких рангов, получал ранг пи’о. Он мог отправлять самую высокую должность верховного вождя целого острова алии-аи-нуиили его большого округа алии-аи-моку. С этим рангом было связано капу моэ – "повергающее ниц табу". В присутствии такого человека-бога или его вещей все должны были падать на колени.

Табу соблюдалось под страхом смертной казни. Чуть ниже стоял вождь ранга ниаупи’о, рождённый от брака отца и дочери, племянника и тёти или племянницы и дяди того же или следующего по важности ранга1.

Посты правителей районов алии-аи-ахупуаа занимали, как правило, вожди рангов нахаили вохи. Они же отправляли почётные "придвор-ные" должности, являлись управляющими конохикиверховного вождя или хранителями сакрального знания (генеалогий, мифов и т.п.).

Вождь ранга наха был отпрыском сводных брата и сестры, но от одного из родителей первых двух рангов. Ранг вохи получал ребёнок от брака знатной женщины, обладавшей одним из первых трёх рангов, со своим двоюродным братом. С этими рангами было связано капу-о-нохо – "сидячее табу". Согласно гавайскому этикету, менее знатный человек в присутствии более знатного должен был сидеть, но для вождей наха и вохи делалось своего рода исключение – они могли стоять в присутствии обладателей высших рангов.

Система рангов и связанных с ними личных табу вождей не гарантировала занятия соответствующего поста. На практике в ходе междоусобной борьбы к власти могли приходить узурпаторы. Кстати, самые известные из гавайских вождей – Уми и Камеамеа – обладали не самыми высокими рангами. Камеамеа, например, имел ранг вохи, что не давало ему формального права отправлять "должность" верховного вождя. Это ещё один аргумент в пользу того, что даже в таких стратифицированных политиях как гавайские вождества, от личных заслуг вождя зависело многое, а порою всё. Данный факт указывает и на специфику органи-зации власти в сложных вождествах, не имевших институциональных форм правления и бюрократии в строгом понимании этого слова.

Ещё одной категорией гавайской знати было "официальное" жречество кахуна пуле, помимо которого на Гавайях существовал также обширный "штат" колдунов низшего ранга (целители, прорицатели и прочие) [3]. Часто они происходили из простолюдинов, которые по тем или иным причинам обнаруживали в себе способности к данному роду занятий. К контактному времени существовали две жреческие корпорации ("ордена") – Холоа’еи Каули’и (Д. Мало приводит другие названия – Каналуи Палику) [22, p. 80].

Орден Каналу был посвящён божеству войны Ку, а его жрецы считались потомками легендарного Паао. Этот орден отправлял ритуал "сбора и покрытия соломой" – капу’охи’ако – отдельных хижин на территории святилища. Данный ритуал считался главным при постройке и освящении большого храма – хеиау луакини – символа власти верховного вождя. Орден Палику был посвящён богу плодородия Лоно и
отправлял культ Лоноикаоуалии. Кроме наследственных жрецов к этому ордену принадлежали и другие алии. Помимо ритуальных функций официальное жречество реализовывало и хозяйственные, как и все прочие вожди.

Традиционная религия отводила простым общинникам роль младших родственников вождей. На Гавайях бытовала поговорка: "вождь является вождём благодаря своим сторонникам" [16, p. 201]. Слово "ма-ка-аина-на" можно перевести с гавайского как "люди-на-земле". Общинники являлись основной производительной силой – земледельцами, рыбаками, ремесленниками. Между вождями и общинниками существовала цепь взаимных обязательств. Последние были обязаны поставлять продукты и отправлять службы в форме оброка и барщины. Взамен этого первые подтверждали их права на владение землёй, которую возделывали и на которой проживали общинники. В обязанности алии входило обеспечивать сверхъестественное покровительство для макааинана против природных катаклизмов и ходатайствовать перед богами, чтобы те посылали обильные урожаи. Поземельная и личная зависимость общинников от элиты была основана на традиции. В её рамках они имели право ухода на земли другого вождя, если их собственный лидер не обеспечивал им протекцию со стороны высших сил. На практике это означало, что цепь неурожаев стоила вождю его власти. Он оставался без своих сторонников.

По описаниям члена экспедиции М.Н. Васильева, Р.П. Бойля, согласно данным местных информантов, в старину макааинана должны были работать на вождей один день в неделю, плюс к этому каждое домохозяйство дарило вождю ежегодно пять циновок, кусок тапы (материи из отбитого луба), свинью и собаку. Однако, по словам М.Н. Васильева, в древности "фиксированных поборов и повинностей не существовало" (РГАВМФ. Ф. 213. Оп.1. Д. 104. Л. 35). По приходу к власти верховный вождь "наделял" нижестоящих вождей землями. Но на практике он лишь подтверждал веками существовавшие поземельные отношения.

Общинников же подобные "дарения" вообще не затрагивали. Среди макааинана постепенно выделялись мастера ремёсел. Наиболее значимые из которых (строители лодок, храмов и др.) могли повысить свой статус за счёт того, что обслуживали верховных вождей. Иными словами, слой общинников также не был однороден, как и страта вождей.

Самым спорным и загадочным для современной науки слоем гавайского общества были каува. В определениях советской историографии их можно было бы назвать патриархальными рабами, но термин этот условен. Каува не состояли в родстве ни с общинниками, ни с вождями и были как бы вне системы социальных классов (своего рода "неприкасаемыми"). Они являлись изгоями и противоположностью алии.

Вместе с тем, М. Пукуи и С. Элберт называют их термином аумакуа (что переводится с гавайского как "семейное божество") [23, p. 29]. Символически они относились к категории полубогов. Во всяком случае, каува убивали путём утопления – или в пресном источнике или в океане – и приносили в жертву в ходе ритуала луакини. Этот ритуал символизировал установление власти вождя. Таким образом, каува были людьми, чьё назначение состояло в том, чтобы стать сакральной жертвой. Табу в отношении каува и вождей были различными по вектору, но имели общую модальность, органично вписывающуюся в систему табу. Хотя точнее было бы определить её как систему мана-табу, так как оба эти понятия были комплиментарны по отношению друг к другу.

Табу – запрет, и по определению это понятие должно носить негативную окраску, но это не так. В своё время на эту деталь указывал А. Рэдклифф-Браун. По его мнению, во многих неевропейских обществах нельзя провести чёткого разграничения по линиям "священное – нечистое", либо "религиозное – магическое". Во избежание негативной или позитивной коннотаций он предложил категорию "ритуальной значимости", подразумевая под этим термином отношение, возникающее между объектом и субъектом, отражающееся в поведении последнего и выражающееся через таковое. В этой связи объект ненависти, например, также важен, как и объект обожания [6, с. 157-179].

Проиллюстрировать это можно примером того, как гавайцы понимали "святость" и "нечистоту". Простолюдин, совершивший инцест со своей сестрой, становился для всех капу. Его присутствие считалось крайне негативным для всего общества, и так как он не мог быть "очищен", его лишали жизни. И наоборот, вождю высокого ранга предписывалось вступать в отношения со своими единоутробными сёстрами, в силу чего их ребёнок становился в высшей степени священным и неприкосновенным человеком. Нечистота простолюдина и святость подобного вождя имели один источник, оба они являлись капу с различными санкциями – первого должно было убить, второго избегать, чтобы не быть убитым [6, с. 163]. Аналогичный порядок касался как людей, так и вещей. По мысли А. Рэдклиффа-Брауна ритуальные значимости всегда связаны со значимостями социальными – в широком смысле они составляют сферу морального, эст&a#1089;ленность ситуации, при которой верховный вождь, с одной стороны, считается верховным собственником земли и одаривает ею своих сторонников, а с другой, – таким же держателем надела как и все прочие общинники. Когда тот же вождь в одном случае действует как глава клана, вокруг которого группируются менее значительные родственники, а с другой – общинники считаются родственниками вождя лишь по факту своего подданства [1, с. 185].

В ходе процесса вестернизации, набравшего особенно стремительные темпы после культурной революции 1819 г., гавайское общество существенно трансформировалось во всех сферах социальной жизни. Однако важно отметить, что формирование новой политической культуры не предполагало полного и одновременного отказа от системы мана-табу, а скорее обуславливало её постепенное вытеснение из области религиозно-идеологического принципа в сферу этического регулятора властных отношений.

Примечания

1. Обращаем внимание на тот факт, что в гавайской (генерационной) системе терминов родства дифференцируются лишь родственники по поколениям (например, в поколении отца (матери) по отношению к Эго все родственники(цы) будут именоваться термином "отец" ("мать")). Говоря о "тетях", "племянницах" и т.п. мы используем термины понятной нам эскимосской (линейной) системы терминов родства.

2. Вождество (chiefdom) – форма политической структуры средней степени сложности, занимающая промежуточное положение между простой общиной и государством, в которой уже есть централизованное управление и наследственная иерархия правителей и знати, существует социальное и имущественное неравенство, но ещё нет формального аппарата принуждения и насилия. По степени сложности, количеству уровней принятия решения и численности населения выделяют простые, сложные и суперсложные вождества. В случае с Гавайями раннего контактного времени можно говорить о наличии четырех сложных вождеств островов Кауаи, Мауи, Оаху и Гавайи с численностью населения от 30 до 100 тысяч человек.

3. Отправлялись культы наподобие "милленаристских" культов Меланезии. Интересные факты на тему гавайских сект содержатся в воспоминаниях Х. Бингхема, Дж. Джарвеса и др. Дж. Джарвес сообщал о секте Хапу на о. Гавайи середины 30-х годов XIX в. Её члены поклонялись трём божествам – Иегове, Иисусу Христу и Хапу, местной пророчице, которую помимо прочего считали сестрой Девы Марии. Кости умершей пророчицы были извлечены сектантами из могилы и в качестве священной реликвии выступали в роли объекта поклонения. Ещё один пример: в 1824 г. в селении Лахаина объявилась жрица богини Пеле, которая сообщала всем, что Кекуаокалани (противник отмены древних табу) сообщил ей из мира духов, что миссионеров надо изгнать, так как богиня вулканов гневается и может наслать извержение. Известны и другие секты, как "неоязыческие", так и "христианские".

Литература

1. Ванкувер Г. Путешествие в северную часть Тихого океана и вокруг света, совершённое в 1790, 1791, 1792, 1793, 1794 и 1795 годах капитаном Георгием Ванкувером. Ч.2. СПб: Морская типография, 1828. 453 с.
2. Головнин В.М. Путешествие на шлюпе Камчатка. М.: Мысль, 1965. 360 с.
3. Латушко Ю.В. "Русские" Гавайи // Россия и АТР. 2002. №3. С. 131-136.
4. Лисянский Ю.Ф. Путешествие вокруг света в 1803, 4, 5 и 1806 годах по повелению его императорского величества Александра I на корабле Неве под начальством флота капитан-лейтенанта, ныне капитана I ранга и кавалера Юрия Лисянского. Ч. 1. СПб: Типография Ф. Дрехслера, 1812. 460 с.
5. Стингл М. Очарованные Гавайи. М.: Наука, 1983. 332 с.
6.Тумаркин Д.Д. Вторжение колонизаторов в край вечной весны. Гавайский народ в борьбе против чужеземных захватчиков в к. XVIII – н. XIX вв. М.: Наука, 1964. 191 с.
7. Тумаркин Д.Д. Гавайский народ и американские колонизаторы 1820-1865 гг. М.: Наука, 1971. 443 с.
8. Этнические гавайцы требуют особых прав [Электронный ресурс]. URL: russian-hawaii.ru/?div=6&i=369 [Дата обращения: 12.11.2008].
9. Barrere D. B. Cosmogonic Genealogies of Hawaii // Journal of the Polynesian society. 1961. Vol. 70. №4. P. 419-428.
10. Buck P.H. (Te Rangi Hiroa) Arts and crafts of Hawaii. Honolulu, 1957. 606 p.
11. Cook J. The Journals of Captain James Cook on his Voyages of Discovery: III. The Voyage of the Resolution and Discovery 1776-1780. Cambridge, 1967. 442 p.
12. Earle T.K. How chiefs come to power: The Political Economy in Prehistory. Stanford (Cal.): Stanford University Press, 1997. 220 p.
13. Ii J.P. Fragments of Hawaiian history. Honolulu, 1959. 200 p.
14. Kamakau S.M. Ruling Chiefs of Hawaii. Honolulu, 1961. 440 p.
15. Kirch P.V. The Evolution of the Polynesian Chiefdoms. Cambridge: Cambridge University Press, 1984. 384 p.
16. Kuykendall R.S. A History of Hawaii. N.Y.: The Macmillan Company, 1927. 357 p.
17. Malo D. Hawaiian antiquites (Moolelo Hawaii). Honolulu, 1951. 250 p.
18. Pukui M.K. and Elbert S.H. Hawaiian-English Dictionary. Honolulu: University of Hawaii Press, 1961. 361 p.

Ойкумена. 2009. № 2

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Военное дело аборигенов Филиппинских островов.
      Автор: hoplit
      Laura Lee Junker. Warrior burials and the nature of warfare in pre-Hispanic Philippine chiefdoms //  Philippine Quarterly of Culture and Society, Vol. 27, No. 1/2, SPECIAL ISSUE: NEW EXCAVATION, ANALYSIS AND PREHISTORICAL INTERPRETATION IN SOUTHEAST ASIAN ARCHAEOLOGY (March/June 1999), pp. 24-58.
      Jose Amiel Angeles. The Battle of Mactan and the Indegenous Discourse on War // Philippine Studies vol. 55, no. 1 (2007): 3–52.
      Victor Lieberman. Some Comparative Thoughts on Premodern Southeast Asian Warfare //  Journal of the Economic and Social History of the Orient,  Vol. 46, No. 2, Aspects of Warfare in Premodern Southeast Asia (2003), pp. 215-225.
      Robert J. Antony. Turbulent Waters: Sea Raiding in Early Modern South East Asia // The Mariner’s Mirror 99:1 (February 2013), 23–38.
       
      Thomas M. Kiefer. Modes of Social Action in Armed Combat: Affect, Tradition and Reason in Tausug Private Warfare // Man New Series, Vol. 5, No. 4 (Dec., 1970), pp. 586-596
      Thomas M. Kiefer. Reciprocity and Revenge in the Philippines: Some Preliminary Remarks about the Tausug of Jolo // Philippine Sociological Review. Vol. 16, No. 3/4 (JULY-OCTOBER, 1968), pp. 124-131
      Thomas M. Kiefer. Parrang Sabbil: Ritual suicide among the Tausug of Jolo // Bijdragen tot de Taal-, Land- en Volkenkunde. Deel 129, 1ste Afl., ANTHROPOLOGICA XV (1973), pp. 108-123
      Thomas M. Kiefer. Institutionalized Friendship and Warfare among the Tausug of Jolo // Ethnology. Vol. 7, No. 3 (Jul., 1968), pp. 225-244
      Thomas M. Kiefer. Power, Politics and Guns in Jolo: The Influence of Modern Weapons on Tao-Sug Legal and Economic Institutions // Philippine Sociological Review. Vol. 15, No. 1/2, Proceedings of the Fifth Visayas-Mindanao Convention: Philippine Sociological Society May 1-2, 1967 (JANUARY-APRIL, 1967), pp. 21-29
      Armando L. Tan. Shame, Reciprocity and Revenge: Some Reflections on the Ideological Basis of Tausug Conflict // Philippine Quarterly of Culture and Society. Vol. 9, No. 4 (December 1981), pp. 294-300.
       
      Linda A. Newson. Conquest and Pestilence in the Early Spanish Philippines. 2009.
      William Henry Scott. Barangay: Sixteenth-century Philippine Culture and Society. 1994.
      Laura Lee Junker. Raiding, Trading, and Feasting: The Political Economy of Philippine Chiefdoms. 1999.
      Vic Hurley. Swish Of The Kris: The Story Of The Moros. 1936. 
       
      Peter Bellwood. First Islanders. Prehistory and Human Migration in Island Southeast Asia. 2017
      Peter S. Bellwood. The Austronesians. Historical and Comparative Perspectives. 2006 (1995)
      Peter Bellwood. Prehistory of the Indo-Malaysian Archipelago. 2007 (первое издание - 1985, переработанное издание - 1997, это второе издание переработанного издания).
      Kirch, Patrick Vinton. On the Road of the Winds. An Archaeological History of the Pacific Islands. 2017. Это второе издание, расширенное и переработанное.
      Marshall David Sahlins. Social stratification in Polynesia. 1958 Тут.
      D. K. Feil. The evolution of highland Papua New Guinea societies. 1987
    • Хазанов А.М. Кочевники и внешний мир.
      Автор: hoplit
      Просмотреть файл Хазанов А.М. Кочевники и внешний мир.
      Хазанов А.М. Кочевники и внешний мир. Издание третье, дополненное. Алматы. 2002. 604 с.
      Первое издание было в 1984-м. В 2008-м - вышло четвертое.
      Благодарности и уведомления………………………………. 5
      Предисловие ко второму изданию…………………………… 8
      Предисловие к третьему, казахстанскому изданию………….. 57
      Введение. Феномен номадизма: мифы и проблемы….. 66
      Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики……………………………………………… 83
      Что такое номадизм……………………………………...  83
      Основные формы скотоводства………………………… 86
      Видовой состав стада……………………………………. 97
      Численность стада……………………………………..… 101
      Характер использования экологических зон…………… 107
      Характер перекочевок…………………………………… 112
      Характер утилизации продуктов скотоводческого
      хозяйства и системы питания…………………………… 115
      Основные типы кочевого скотоводства………………… 116
      Проблемы баланса и неавтаркичность кочевого хозяйства…………………………………………………. 153
      Глава II. Происхождение кочевого скотоводства…………….. 174 
      Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов с внешним миром……………………………………… 217
      Аборигенная модель (native model), научная модель и реальная действительность ……………………………………… 217
      Проблема собственности в кочевых обществах…………….  222
      Семья, хозяйство и община в кочевых обществах………….  227
      Родство и происхождение в кочевых обществах…………..  242
      Сегментарные системы в кочевых обществах………………  250
      Высшие уровни социально-политической организации в кочевых обществах .......................... ………………………………………. 256
      Имущественное неравенство и социальная дифференциация в кочевых обществах…………………………………………… 262
      Кочевые вождества…………………………………………. …………. 279
      Тема и вариации ................................ ............. ……...……………….......... 285
      Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру..................................................................... ………………............................. 323
      Седентаризация ............................................... ………………................ 324
      Торговля и торговое посредничество....... …………………………………. 328
      Подчинение и различные формы зависимости кочевников от оседлых обществ ........................... ………………….…..................... 341
      Подчинение и различные формы зависимости оседлых обществ от кочевников ......................... ………………………... ……… 354
      Глава V. Номады и государственность……...……………………………… 362
      Кочевая государственность и условия ее возникновения……………………………….................................... 362
      Основные типы и тенденции возникновения и эволюции кочевой государственности  ………………………………........... 366
      Евразийские степи, полупустыни и пустыни…………………………… 369
      Средний Восток .............................................. ……………………………….. 408
      Ближний Восток............................................. ……………………………….. 422
      Восточная Африка ......................................... ………………………………. 444
      Выводы…………………………………………………………………… 450
      Вместо заключения: внешний мир и кочевники……………… …. 461
      Послесловие, к третьему изданию.
      Кочевники в истории оседлого мира .................. ………………………………… 464
      Сокращения……………………………… ………………………………. 489
      Библиография........................................................................................................... 491
      Оглавление...........................................................................................................603
      Автор hoplit Добавлен 27.05.2020 Категория Великая Степь
    • Хазанов А.М. Кочевники и внешний мир.
      Автор: hoplit
      Хазанов А.М. Кочевники и внешний мир. Издание третье, дополненное. Алматы. 2002. 604 с.
      Первое издание было в 1984-м. В 2008-м - вышло четвертое.
      Благодарности и уведомления………………………………. 5
      Предисловие ко второму изданию…………………………… 8
      Предисловие к третьему, казахстанскому изданию………….. 57
      Введение. Феномен номадизма: мифы и проблемы….. 66
      Глава I. Номадизм как особый вид производящей экономики……………………………………………… 83
      Что такое номадизм……………………………………...  83
      Основные формы скотоводства………………………… 86
      Видовой состав стада……………………………………. 97
      Численность стада……………………………………..… 101
      Характер использования экологических зон…………… 107
      Характер перекочевок…………………………………… 112
      Характер утилизации продуктов скотоводческого
      хозяйства и системы питания…………………………… 115
      Основные типы кочевого скотоводства………………… 116
      Проблемы баланса и неавтаркичность кочевого хозяйства…………………………………………………. 153
      Глава II. Происхождение кочевого скотоводства…………….. 174 
      Глава III. Социальные предпосылки взаимоотношений номадов с внешним миром……………………………………… 217
      Аборигенная модель (native model), научная модель и реальная действительность ……………………………………… 217
      Проблема собственности в кочевых обществах…………….  222
      Семья, хозяйство и община в кочевых обществах………….  227
      Родство и происхождение в кочевых обществах…………..  242
      Сегментарные системы в кочевых обществах………………  250
      Высшие уровни социально-политической организации в кочевых обществах .......................... ………………………………………. 256
      Имущественное неравенство и социальная дифференциация в кочевых обществах…………………………………………… 262
      Кочевые вождества…………………………………………. …………. 279
      Тема и вариации ................................ ............. ……...……………….......... 285
      Глава IV. Способы адаптации номадов к внешнему миру..................................................................... ………………............................. 323
      Седентаризация ............................................... ………………................ 324
      Торговля и торговое посредничество....... …………………………………. 328
      Подчинение и различные формы зависимости кочевников от оседлых обществ ........................... ………………….…..................... 341
      Подчинение и различные формы зависимости оседлых обществ от кочевников ......................... ………………………... ……… 354
      Глава V. Номады и государственность……...……………………………… 362
      Кочевая государственность и условия ее возникновения……………………………….................................... 362
      Основные типы и тенденции возникновения и эволюции кочевой государственности  ………………………………........... 366
      Евразийские степи, полупустыни и пустыни…………………………… 369
      Средний Восток .............................................. ……………………………….. 408
      Ближний Восток............................................. ……………………………….. 422
      Восточная Африка ......................................... ………………………………. 444
      Выводы…………………………………………………………………… 450
      Вместо заключения: внешний мир и кочевники……………… …. 461
      Послесловие, к третьему изданию.
      Кочевники в истории оседлого мира .................. ………………………………… 464
      Сокращения……………………………… ………………………………. 489
      Библиография........................................................................................................... 491
      Оглавление...........................................................................................................603
    • Гребенщикова Г. А. Андрей Яковлевич Италинский
      Автор: Saygo
      Гребенщикова Г. А. Андрей Яковлевич Италинский // Вопросы истории. - 2018. - № 3. - С. 20-34.
      Публикация, основанная на архивных документах, посвящена российскому дипломату конца XVIII — первой трети XIX в. А. Я. Италинскому, его напряженному труду на благо Отечества и вкладу отстаивание интересов России в Европе и Турции. Он находился на ответственных постах в сложные предвоенные и послевоенные годы, когда продолжалось военно-политическое противостояние двух великих держав — Российской и Османской империй. Часть донесений А. Я. Италинского своему руководству, хранящаяся в Архиве внешней политики Российской империи Историко-документального Департамента МИД РФ, впервые вводится в научный оборот.
      Вторая половина XVIII в. ознаменовалась нахождением на российском государственном поприще блестящей когорты дипломатов — чрезвычайных посланников и полномочных министров. Высокообразованные, эрудированные, в совершенстве владевшие несколькими иностранными языками, они неустанно отстаивали интересы и достоинство своей державы, много и напряженно трудились на благо Отечества. При Екатерине II замечательную плеяду дипломатов, представлявших Россию при монархических Дворах Европы, пополнили С. Р. Воронцов, Н. В. Репнин, Д. М. Голицын, И. М. Симолин, Я. И. Булгаков. Но, пожалуй, более значимым и ответственным как в царствование Екатерины II, так и ее наследников — императоров Павла и Александра I — являлся пост на Востоке. В столице Турции Константинополе пересекались военно-стратегические и геополитические интересы ведущих морских держав, туда вели нити их большой политики. Константинополь представлял собой важный коммуникационный узел и ключевое связующее звено между Востоком и Западом, где дипломаты состязались в искусстве влиять на султана и его окружение с целью получения политических выгод для своих держав. От грамотных, продуманных и правильно рассчитанных действий российских представителей зависели многие факторы, но, прежде всего, — сохранение дружественных отношений с государством, в котором они служили, и предотвращение войны.
      Одним из талантливых представителей русской школы дипломатии являлся Андрей Яковлевич Италинский — фигура до сих пор малоизвестная среди историков. Между тем, этот человек достоин более подробного знакомства с ним, так как за годы службы в посольстве в Константинополе (Стамбуле) он стяжал себе уважение и признательность в равной степени и императора Александра I, и турецкого султана Селима III. Высокую оценку А. Я. Италинскому дал сын переводчика российской миссии в Константинополе П. Фонтона — Ф. П. Фонтон. «Италинский, — вспоминал он, — человек обширного образования, полиглот, геолог, химик, антикварий, историолог. С этими познаниями он соединял тонкий политический взгляд и истинную бескорыстную любовь к России и непоколебимую стойкость в своих убеждениях». А в целом, подытожил он, «уже сами факты доказывали искусство и ловкость наших посланников» в столице Османской империи1.Только человек такого редкого ума, трудолюбия и способностей как Италинский, мог оставить о себе столь лестное воспоминание, а проявленные им дипломатическое искусство и ловкость свидетельствовали о его высоком профессиональном уровне. Биографические сведения об Италинском довольно скудны, но в одном из архивных делопроизводств Историко-документального Департамента МИД РФ обнаружены важные дополнительные факты из жизни дипломата и его служебная переписка.
      Андрей Яковлевич Италинский, выходец «из малороссийского дворянства Черниговской губернии», родился в 1743 году. В юном возрасте, не будучи связан семейной традицией, он, тем не менее, осознанно избрал духовную стезю и пожелал учиться в Киевской духовной академии. После ее успешного окончания 18-летний Андрей также самостоятельно, без чьей-либо подсказки, принял неординарное решение — отказаться от духовного поприща и посвятить жизнь медицине, изучать которую он стремился глубоко и основательно, чувствуя к этой науке свое истинное призвание. Как указано в его послужном списке, «в службу вступил медицинскую с 1761 года и проходя обыкновенными в сей должности чинами, был, наконец, лекарем в Морской Санкт Петербургской гошпитали и в Пермском Нахабинском полку»2. Опыт, полученный в названных местах, безусловно, пригодился Италинскому, но ему, пытливому и талантливому лекарю, остро не хватало теоретических знаний, причем не отрывочных, из различных областей естественных наук, а системных и глубоких. Он рвался за границу, чтобы продолжить обучение, но осенью 1768 г. разразилась Русско-турецкая война, и из столичного Санкт-Петербургского морского госпиталя Италинский выехал в действующую армию. «С 1768 по 1770 год он пребывал в турецких походах в должности полкового лекаря»3.
      Именно тогда, в царствование Екатерины II, Италинский впервые стал свидетелем важных событий российской военной истории, когда одновременно с командующим 1-й армией графом Петром Александровичем Румянцевым находился на театре военных действий во время крупных сражений россиян с турками. Так, в решающем 1770 г. для операций на Дунае Турция выставила против Рос­сии почти 200-тысячную армию: великий визирь Халил-паша намеревался вернуть потерянные города и развернуть наступление на Дунайские княжества Молдавию и Валахию. Однако блестящие успехи армии П. А. Румянцева сорвали планы превосходящего в силах противника. В сражении 7 июля 1770 г. при реке Ларге малочисленные российские войска наголову разбили турецкие, россияне заняли весь турецкий лагерь с трофеями и ставки трех пашей. Остатки турецкой армии отступили к реке Кагул, где с помощью татар великий визирь увеличил свою армию до 100 тыс. человек В честь победы при Ларге Екатерина II назначила торжественное богослужение и благодарственный молебен в церкви Рождества Богородицы на Невском проспекте. В той церкви хранилась особо чтимая на Руси икона Казанской Божьей Матери, к которой припадали и которой молились о даровании победы над врагами. После завершения богослужения при большом стечении народа был произведен пушечный салют.
      21 июля того же 1770 г. на реке Кагул произошло генеральное сражение, завершившееся полным разгромом противника. Во время панического бегства с поля боя турки оставили все свои позиции и укрепления, побросали артиллерию и обозы. Напрасно великий визирь Халил-паша с саблей в руках метался среди бегущих янычар и пытался их остановить. Как потом рассказывали спасшиеся турки, «второй паша рубил отступавшим носы и уши», однако и это не помогало.
      Победителям достались богатые трофеи: весь турецкий лагерь, обозы, палатки, верблюды, множество ценной утвари, дорогие ковры и посуда. Потери турок в живой силе составили до 20 тыс. чел.; россияне потеряли убитыми 353 чел., ранеными — 550. Румянцев не скрывал перед императрицей своей гордости, когда докладывал ей об итогах битвы при Кагуле: «Ни столь жестокой, ни так в малых силах не вела еще армия Вашего Императорского Величества битвы с турками, какова в сей день происходила. Действием своей артиллерии и ружейным огнем, а наипаче дружным приемом храбрых наших солдат в штыки ударяли мы во всю мочь на меч и огонь турецкий, и одержали над оным верх»4.
      Сухопутные победы России сыграли важную роль в коренном переломе в войне, и полковой лекарь Андрей Италинский, оказывавший помощь больным и раненым в подвижных лазаретах и в полковых госпитальных палатках, был непосредственным очевидцем и участником того героического прошлого.
      После крупных успехов армии Румянцева Италинский подал прошение об увольнении от службы, чтобы выехать за границу и продолжить обучение. Получив разрешение, он отправился изучать медицину в Голландию, в Лейденский университет, по окончании которого в 1774 г. получил диплом доктора медицины. Достигнутые успехи, однако, не стали для Италинского окончательными: далее его путь лежал в Лондон, где он надеялся получить практику и одновременно продолжить освоение медицины. В Лондоне Андрей Яковлевич познакомился с главой российского посольства Иваном Матвеевичем Симолиным, и эта встреча стала для Италинского судьбоносной, вновь изменившей его жизнь.
      И. М. Симолин, много трудившейся на ниве дипломатии, увидел в солидном и целеустремленном докторе вовсе не будущее медицинское светило, а умного, перспективного дипломата, способного отстаивать державное достоинство России при монархических дворах Европы. Тогда, после завершения Русско-турецкой войны 1768—1774 гг. и подписания Кючук-Кайнарджийского мира, империя Екатерины II вступала в новый этап исторического развития, и сфера ее геополитических и стратегических интересов значительно расширилась. Внешняя политика Петербурга с каждым годом становилась более активной и целенаправленной5, и Екатерина II крайне нуждалась в талантливых, эрудированных сотрудниках, обладавших аналитическим складом ума, которых она без тени сомнения могла бы направлять своими представителями за границу. При встречах и беседах с Италинским Симолин лишний раз убеждался в том, что этот врач как нельзя лучше подходит для дипломатической службы, но Симолин понимал и другое — Италинского надо морально подготовить для столь резкой перемены сферы его деятельности и дать ему время, чтобы завершить в Лондоне выполнение намеченных им целей.
      Андрей Яковлевич прожил в Лондоне девять лет и, судя по столь приличному сроку, дела его как практикующего врача шли неплохо, но, тем не менее, под большим влиянием главы российской миссии он окончательно сделал выбор в пользу карьеры дипломата. После получения на это согласия посольский курьер повез в Петербург ходатайство и рекомендацию Симолина, и в 1783 г. в Лондон пришел ответ: именным указом императрицы Екатерины II Андрей Италинский был «пожалован в коллежские асессоры и определен к службе» при дворе короля Неаполя и Обеих Сицилий. В справке Коллегии иностранных дел (МИД) об Италинском записано: «После тринадцатилетнего увольнения от службы (медицинской. — Г. Г.) и пробытия во все оное время в иностранных государствах на собственном его иждивении для приобретения знаний в разных науках и между прочим, в таких, которые настоящему его званию приличны», Италинский получил назначение в Италию. А 20 февраля 1785 г. он был «пожалован в советники посольства»6.
      Так в судьбе Италинского трижды совершились кардинальные перемены: от духовной карьеры — к медицинской, затем — к дипломатической. Избрав последний вид деятельности, он оставался верен ему до конца своей жизни и с честью служил России свыше сорока пяти лет.
      Спустя четыре года после того, как Италинский приступил к исполнению своих обязанностей в Неаполе, в русско-турецких отношениях вновь возникли серьезные осложнения, вызванные присоединением к Российской державе Крыма и укреплением Россией своих южных границ. Приобретение стратегически важных крепостей Керчи, Еникале и Кинбурна, а затем Ахтиара (будущего Севастополя) позволило кабинету Екатерины II обустраивать на Чёрном море порты базирования и развернуть строительство флота. Однако Турция не смирилась с потерями названных пунктов и крепостей, равно как и с вхождением Крыма в состав России и лишением верховенства над крымскими татарами, и приступила к наращиванию военного потенциала, чтобы взять реванш.
      Наступил 1787 год. В январе Екатерина II предприняла поездку в Крым, чтобы посмотреть на «дорогое сердцу заведение» — молодой Черноморский флот. Выезжала она открыто и в сопровождении иностранных дипломатов, перед которыми не скрывала цели столь важной поездки, считая это своим правом как главы государства. В намерении посетить Крым императрица не видела ничего предосудительного — во всяком случае, того, что могло бы дать повод державам объявить ее «крымский вояж» неким вызовом Оттоманской Порте и выставить Россию инициатором войны. Однако именно так и произошло.
      Турция, подогреваемая западными миссиями в Константинопо­ле, расценила поездку русской государыни на юг как прямую подготовку к нападению, и приняла меры. Английский, французский и прусский дипломаты наставляли Диван (турецкое правительство): «Порта должна оказаться твердою, дабы заставить себя почитать». Для этого нужно было укрепить крепости первостепенного значения — Очаков и Измаил — и собрать на Дунае не менее 100-тысячной армии. Главную задачу по организации обороны столицы и Проливов султан Абдул-Гамид сформулировал коротко и по-военному четко: «Запереть Чёрное море, умножить гарнизоны в Бендерах и Очакове, вооружить 22 корабля». Французский посол Шуазель-Гуфье рекомендовал туркам «не оказывать слабости и лишней податливости на учреждение требований российских»7.
      В поездке по Крыму, с остановками в городах и портах Херсоне, Бахчисарае, Севастополе Екатерину II в числе прочих государственных и военных деятелей сопровождал посланник в Неаполе Павел Мартынович Скавронский. Соответственно, на время его отсутствия всеми делами миссии заведовал советник посольства Андрей Яковлевич Италинский, и именно в тот важный для России период началась его самостоятельная работа как дипломата: он выполнял обязанности посланника и курировал всю работу миссии, включая составление донесений руководству. Италинский со всей ответственностью подо­шел к выполнению посольских обязанностей, а его депеши вице-канцлеру России Ивану Андреевичу Остерману были чрезвычайно информативны, насыщены аналитическими выкладками и прогнозами относительно европейских дел. Сообщал Италинский об увеличении масштабов антитурецкого восстания албанцев, о приходе в Адриатику турецкой эскадры для блокирования побережья, о подготовке Турцией сухопутных войск для высадки в албанских провинциях и отправления их для подавления мятежа8. Донесения Италинского кабинет Екатерины II учитывал при разработках стратегических планов в отношении своего потенциального противника и намеревался воспользоваться нестабильной обстановкой в Османских владениях.
      Пока продолжался «крымский вояж» императрицы, заседания турецкого руководства следовали почти непрерывно с неизменной повесткой дня — остановить Россию на Чёрном море, вернуть Крым, а в случае отказа русских от добровольного возвращения полуострова объявить им войну. Осенью 1787 г. война стала неизбежной, а на начальном ее этапе сотрудники Екатерины II делали ставку на Вторую экспедицию Балтийского флота в Средиземное и Эгейское моря. После прихода флота в Греческий Архипелаг предполагалось поднять мятеж среди христианских подданных султана и с их помощью сокрушать Османскую империю изнутри. Со стороны Дарданелл балтийские эскадры будут отвлекать силы турок от Чёрного моря, где будет действовать Черноморский флот. Но Вторая экспедиция в Греческий Архипелаг не состоялась: шведский король Густав III (двоюродный брат Екатерины II) без объявления войны совершил нападение на Россию.
      В тот период военно-политические цели короля совпали с замыслами турецкого султана: Густав III стремился вернуть потерянные со времен Петра Великого земли в Прибалтике и захватить Петербург, а Абдул Гамид — сорвать поход Балтийского флота в недра Османских владений, для чего воспользоваться воинственными устремлениями шведского короля. Получив из Константинополя крупную финансовую поддержку, Густав III в июне 1788 г. начал кампанию. В честь этого события в загородной резиденции турецкого султана Пере состоялся прием шведского посла, который прибыл во дворец при полном параде и в сопровождении пышной свиты. Абдул Гамид встречал дорогого гостя вместе с высшими сановниками, улемами и пашами и в церемониальном зале произнес торжественную речь, в которой поблагодарил Густава III «за объявление войны Российской империи и за усердие Швеции в пользу империи Оттоманской». Затем султан вручил королевскому послу роскошную табакерку с бриллиантами стоимостью 12 тысяч пиастров9.Таким образом, Густав III вынудил Екатерину II вести войну одновременно на двух театрах — на северо-западе и на юге.
      Италинский регулярно информировал руководство о поведении шведов в Италии. В одной из шифрованных депеш он доложил, что в середине июля 1788 г. из Неаполя выехал швед по фамилии Фриденсгейм, который тайно, под видом путешественника прожил там около месяца. Как точно выяснил Италинский, швед «проник ко двору» неаполитанского короля Фердинанда с целью «прельстить его и склонить к поступкам, противным состоящим ныне дружбе» между Неаполем и Россией. Но «проникнуть» к самому королю предприимчивому шведу не удалось — фактически, всеми делами при дворе заведовал военный министр генерал Джон Актон, который лично контролировал посетителей и назначал время приема.
      Д. Актон поинтересовался целью визита, и Фриденсгейм, без лишних предисловий, принялся уговаривать его не оказывать помощи русской каперской флотилии, которая будет вести в Эгейском море боевые действия против Турции. Также Фриденсгейм призывал Актона заключить дружественный союз со Швецией, который, по его словам, имел довольно заманчивые перспективы. Если король Фердинанд согласится подписать договор, говорил Фриденсгейм, то шведы будут поставлять в Неаполь и на Сицилию железо отличных сортов, качественную артиллерию, ядра, стратегическое сырье и многое другое — то, что издавна привозили стокгольмские купцы и продавали по баснословным ценам. Но после заключения союза, уверял швед, Густав III распорядится привозить все перечисленные товары и предметы в Неаполь напрямую, минуя посредников-купцов, и за меньшие деньги10.
      Внимательно выслушав шведа, генерал Актон сказал: «Разговор столь странного содержания не может быть принят в уважение их Неаполитанскими Величествами», а что касается поставок из Швеции железа и прочего, то «Двор сей» вполне «доволен чинимою поставкою купцами». Однако самое главное то, что, король и королева не хотят огорчать Данию, с которой уже ведутся переговоры по заключению торгового договора11.
      В конце июля 1788 г. Италинский доложил вице-канцлеру И. А. Остерману о прибытии в Неаполь контр-адмирала российской службы (ранга генерал-майора) С. С. Гиббса, которого Екатерина II назначила председателем Призовой Комиссии в Сиракузах. Гиббс передал Италинскому письма и высочайшие распоряжения касательно флотилии и объяснил, что образование Комиссии вызвано необходимостью контролировать российских арматоров (каперов) и «воздерживать их от угнетения нейтральных подданных», направляя действия капитанов судов в законное и цивилизованное русло. По поручению главы посольства П. М. Скавронского Италинский передал контр-адмиралу Гиббсу желание короля Неаполя сохранять дружественные отношения с Екатериной II и не допускать со стороны российских арматоров грабежей неаполитанских купцов12. В течение всей Русско-турецкой войны 1787—1791 гг. Италинский координировал взаимодействие и обмен информацией между Неаполем, Сиракузами, островами Зант, Цериго, Цефалония, городами Триест, Ливорно и Петербургом, поскольку сам посланник Скавронский в те годы часто болел и не мог выполнять служебные обязанности.
      В 1802 г., уже при Александре I, последовало назначение Андрея Яковлевича на новый и ответственный пост — чрезвычайным посланником и полномочным министром России в Турции. Однако судьба распорядилась так, что до начала очередной войны с Турцией Италинский пробыл в Константинополе (Стамбуле) недолго — всего четыре года. В декабре 1791 г. в Яссах российская и турецкая стороны скрепили подписями мирный договор, по которому Российская империя получила новые земли и окончательно закрепила за собой Крым. Однако не смирившись с условиями Ясского договора, султан Селим III помышлял о реванше и занялся военными приготовлениями. Во все провинции Османской империи курьеры везли его строжайшие фирманы (указы): доставлять в столицу продовольствие, зерно, строевой лес, железо, порох, селитру и другие «жизненные припасы и материалы». Султан приказал укреплять и оснащать крепости на западном побережье Чёрного моря с главными портами базирования своего флота — Варну и Сизополь, а на восточном побережье — Анапу. В Константинопольском Адмиралтействе и на верфях Синопа на благо Османской империи усердно трудились французские корабельные мастера, пополняя турецкий флот добротными кораблями.
      При поддержке Франции Турция активно готовилась к войне и наращивала военную мощь, о чем Италинский регулярно докладывал руководству, предупреждая «о худом расположении Порты и ее недоброжелательстве» к России. Положение усугубляла нестабильная обстановка в бывших польских землях. По третьему разделу Польши к России отошли польские территории, где проживало преимущественно татарское население. Татары постоянно жаловались туркам на то, что Россия будто бы «чинит им притеснения в исполнении Магометанского закона», и по этому поводу турецкий министр иностранных дел (Рейс-Эфенди) требовал от Италинского разъяснений. Андрей Яковлевич твердо заверял Порту в абсурдности и несправедливости подобных обвинений: «Магометанам, как и другим народам в России обитающим, предоставлена совершенная и полная свобода в последовании догматам веры их»13.
      В 1804 г. в Константинополе с новой силой разгорелась борьба между Россией и бонапартистской Францией за влияние на Турцию. Профранцузская партия, пытаясь расширить подконтрольные области в Османских владениях с целью создания там будущего плацдарма против России, усиленно добивалась от султана разрешения на учреждение должности французского комиссара в Варне, но благодаря стараниям Италинского Селим III отказал Первому консулу в его настойчивой просьбе, и назначения не состоялось. Император Александр I одобрил действия своего представителя в Турции, а канцлер Воронцов в письме Андрею Яковлевичу прямо обвинил французов в нечистоплотности: Франция, «республика сия, всех агентов своих в Турецких областях содержит в едином намерении, чтоб развращать нравы жителей, удалять их от повиновения законной власти и обращать в свои интересы», направленные во вред России.
      Воронцов высказал дипломату похвалу за предпринятые им «предосторожности, дабы поставить преграды покушениям Франции на Турецкие области, да и Порта час от часу более удостоверяется о хищных против ея намерениях Франции». В Петербурге надеялись, что Турция ясно осознает важность «тесной связи Двора нашего с нею к ограждению ея безопасности», поскольку завоевательные планы Бонапарта не иссякли, а в конце письма Воронцов выразил полное согласие с намерением Италинского вручить подарки Рейс-Эфенди «и другим знаменитейшим турецким чиновникам», и просил «не оставить стараний своих употребить к снисканию дружбы нового капитана паши». Воронцов добавил: «Прошу уведомлять о качествах чиновника сего, о доверии, каким он пользуется у султана, о влиянии его в дела, о связях его с чиновниками Порты и о сношениях его с находящимися в Царе Граде министрами чужестранных держав, особливо с французским послом»14.
      В январе 1804 г., докладывая о ситуации в Египте, Италинский подчеркивал: «Французы беспрерывно упражнены старанием о расположении беев в пользу Франции, прельщают албанцов всеми возможными средствами, дабы сделать из них орудие, полезное видам Франции на Египет», устраивают политические провокации в крупном турецком городе и порте Синопе. В частности, находившийся в Синопе представитель Французской Республики (комиссар) Фуркад распространил заведомо ложный слух о том, что русские якобы хотят захватить Синоп, который «в скорости будет принадлежать России», а потому он, Фуркад, «будет иметь удовольствие быть комиссаром в России»15. Российский консул в Синопе сообщал: «Здешний начальник Киозу Бусок Оглу, узнав сие и видя, что собралось здесь зимовать 6 судов под российским флагом и полагая, что они собрались нарочито для взятия Синопа», приказал всем местным священникам во время службы в церквах призывать прихожан не вступать с россиянами ни в какие отношения, вплоть до частных разговоров. Турецкие власти подвигли местных жителей прийти к дому российского консула и выкрикивать протесты, капитанам российских торговых судов запретили стрелять из пушек, а греческим пригрозили, что повесят их за малейшее ослушание османским властям16.
      Предвоенные годы стали для Италинского временем тяжелых испытаний. На нем как на главе посольства лежала огромная ответственность за предотвращение войны, за проведение многочисленных встреч и переговоров с турецким министерством. В апреле 1804 г. он докладывал главе МИД князю Адаму Чарторыйскому: «Клеветы, беспрестанно чинимые Порте на Россию от французского здесь посла, и ныне от самого Первого Консула слагаемые и доставляемые, могут иногда возбуждать в ней некоторое ощущение беспокойства и поколебать доверенность» к нам. Чтобы нарушить дружественные отношения между Россией и Турцией, Бонапарт пустил в ход все возможные способы — подкуп, «хитрость и обман, внушения и ласки», и сотрудникам российской миссии в Константинополе выпала сложная задача противодействовать таким методам17. В течение нескольких месяцев им удавалось сохранять доверие турецкого руководства, а Рейс-Эфенди даже передал Италинскому копию письма Бонапарта к султану на турецком языке. После перевода текста выяснилось, что «Первый Консул изъясняется к Султану словами высокомерного наставника и учителя, яко повелитель, имеющий право учреждать в пользу свою действия Его Султанского Величества, и имеющий власть и силу наказать за ослушание». Из письма было видно намерение французов расторгнуть существовавшие дружественные русско-турецкий и русско-английский союзы и «довести Порту до нещастия коварными внушениями против России». По словам Италинского, «пуская в ход ласкательство, Первый Консул продолжает клеветать на Россию, приводит деятельных, усердных нам членов Министерства здешнего в подозрение у Султана», в результате чего «Порта находится в замешательстве» и растерянности, и Селим III теперь не знает, какой ответ отсылать в Париж18.
      Противодействовать «коварным внушениям французов» в Стамбуле становилось все труднее, но Италинский не терял надежды и прибегал к давнему способу воздействия на турок — одаривал их подарками и подношениями. Письмом от 1 (13) декабря 1804 г. он благодарил А. А. Чарторыйского за «всемилостивейшее Его Императорского Величества назначение подарков Юсуфу Аге и Рейс Эфендию», и за присланный вексель на сумму 15 тыс. турецких пиастров19. На протяжении 1804 и первой половины 1805 г. усилиями дипломата удавалось сохранять дружественные отношения с Высокой Портой, а султан без лишних проволочек выдавал фирманы на беспрепятственный пропуск российских войск, военных и купеческих судов через Босфор и Дарданеллы, поскольку оставалось присутствие российского флота и войск в Ионическом море, с базированием на острове Корфу.
      Судя по всему, Андрей Яковлевич действительно надеялся на мирное развитие событий, поскольку в феврале 1805 г. он начал активно ходатайствовать об учреждении при посольстве в Константинополе (Стамбуле) студенческого училища на 10 мест. При поддержке и одобрении князя Чарторыйского Италинский приступил к делу, подготовил годовую смету расходов в размере 30 тыс. пиастров и занялся поисками преподавателей. Отчитываясь перед главой МИД, Италинский писал: «Из христиан и турков можно приискать людей, которые в состоянии учить арапскому, персидскому, турецкому и греческому языкам. Но учителей, имеющих просвещение для приведения учеников в некоторые познания словесных наук и для подаяния им начальных политических сведений, не обретается ни в Пере, ни в Константинополе», а это, как полагал Италинский, очень важная составляющая воспитательного процесса. Поэтому он решил пока ограничиться четырьмя студентами, которых собирался вызвать из Киевской духовной семинарии и из Астраханской (или Казанской, причем из этих семинарий обязательно татарской национальности), «возрастом не менее 20 лет, и таких, которые уже находились в философическом классе. «Жалования для них довольно по 1000 пиастров в год — столько получают венские и английские студенты, и сверх того по 50 пиастров в год на покупку книг и пишущих материалов». Кроме основного курса и осваивания иностранных языков студенты должны были изучать грамматику и лексику и заниматься со священниками, а столь высокое жалование обучающимся обусловливалось дороговизной жилья в Константинополе, которое ученики будут снимать20.
      И все же, пагубное влияние французов в турецкой столице возобладало. Посол в Константинополе Себастиани исправно выполнял поручения своего патрона Наполеона, возложившего на себя титул императора. Себастиани внушал Порте мысль о том, что только под покровительством такого непревзойденного гения военного искусства как Наполеон, турки могут находиться в безопасности, а никакая Россия их уже не защитит. Франция посылала своих эмиссаров в турецкие провинции и не жалела золота, чтобы настроить легко поддающееся внушению население против русских. А когда Себастиани пообещал туркам помочь вернуть Крым, то этот прием сильно склонил чашу турецких весов в пользу Франции. После катастрофы под Аустерлицем и сокрушительного поражения русско-австрийских войск, для Селима III стал окончательно ясен военный феномен Наполеона, и султан принял решение в пользу Франции. Для самого же императора главной целью являлось подвигнуть турок на войну с Россией, чтобы ослабить ее и отвлечь армию от европейских театров военных действий.
      Из донесений Италинского следовало, что в турецкой столице кроме профранцузской партии во вред интересам России действовали некие «доктор Тиболд и банкир Папаригопуло», которые имели прямой доступ к руководству Турции и внушали министрам султана недоброжелательные мысли. Дипломат сообщал, что «старается о изобретении наилучших мер для приведения сих интриганов в невозможность действовать по недоброхотству своему к России», разъяснял турецкому министерству «дружественно усердные Его Императорского Величества расположения к Султану», но отношения с Турцией резко ухудшились21.В 1806 г. положение дел коренным образом изменилось, и кабинет Александра I уже не сомневался в подготовке турками войны с Россией. В мае Италинский отправил в Петербург важные новости: по настоянию французского посла Селим III аннулировал русско-турецкий договор от 1798 г., оперативно закрыл Проливы и запретил пропуск русских военных судов в Средиземное море и обратно — в Чёрное. Это сразу затруднило снабжение эскадры вице-адмирала Д. Н. Сенявина, базировавшейся на Корфу, из Севастополя и Херсона и отрезало ее от черноморских портов. Дипломат доложил и о сосредоточении на рейде Константинополя в полной готовности десяти военных судов, а всего боеспособных кораблей и фрегатов в турецком флоте вместе с бомбардирскими и мелкими судами насчитывалось 60 единиц, что во много крат превосходило морские силы России на Чёрном море22.
      15 октября 1806 г. Турция объявила российского посланника и полномочного министра Италинского персоной non grata, а 18 (30) декабря последовало объявление войны России. Из посольского особняка российский дипломат с семьей и сотрудниками посольства успел перебраться на английский фрегат «Асйуе», который доставил всех на Мальту. Там Италинский активно сотрудничал с англичанами как с представителями дружественной державы. В то время король Англии Георг III оказал императору Александру I важную услугу — поддержал его, когда правитель Туниса, солидаризируясь с турецким султаном, объявил России войну. В это время тунисский бей приказал арестовать четыре российских купеческих судна, а экипажи сослал на каторжные работы. Италинский, будучи на Мальте, первым узнал эту новость. Успокаивая его, англичане напомнили, что для того и существует флот, чтобы оперативно решить этот вопрос: «Зная Тунис, можно достоверно сказать, что отделение двух кораблей и нескольких фрегатов для блокады Туниса достаточно будет, чтоб заставить Бея отпустить суда и освободить экипаж»23. В апреле 1807 г. тунисский бей освободил российский экипаж и вернул суда, правда, разграбленные до последней такелажной веревки.
      В 1808 г. началась война России с Англией, поэтому Италинский вынужденно покинув Мальту, выехал в действующую Молдавскую армию, где пригодился его прошлый врачебный опыт и где он начал оказывать помощь больным и раненым. На театре военных действий
      Италинский находился до окончания войны с Турцией, а 6 мая 1812 г. в Бухаресте он скрепил своей подписью мирный договор с Турцией. Тогда император Александр I, желая предоставить политические выгоды многострадальной Сербии и сербскому народу, пожертвовал завоеванными крепостями Анапой и Поти и вернул их Турции, но Италинский добился для России приобретения плодородных земель в Бессарабии, бывших турецких крепостей Измаила, Хотина и Бендер, а также левого берега Дуная от Ренни до Килии. Это дало возможность развернуть на Дунае флотилию как вспомогательную Черноморскому флоту. В целом, дипломат Италинский внес весомый вклад в подписание мира в Бухаресте.
      Из Бухареста Андрей Яковлевич по указу Александра I выехал прямо в Стамбул — вновь в ранге чрезвычайного посланника и полномочного министра. В его деятельности начался напряженный период, связанный с тем, что турки периодически нарушали статьи договоров с Россией, особенно касавшиеся пропуска торговых судов через Проливы. Российскому посольству часто приходилось регулировать такого рода дела, вплоть до подачи нот протестов Высокой Порте. Наиболее характерной стала нота от 24 ноября (6 декабря) 1812 г., поданная Италинским по поводу задержания турецкими властями в Дарданеллах четырех русских судов с зерном. Турция требовала от русского купечества продавать зерно по рыночным ценам в самом Константинополе, а не везти его в порты Средиземного моря. В ноте Италинский прямо указал на то, что турецкие власти в Дарданеллах нарушают статьи ранее заключенных двусторонних торговых договоров, нанося тем самым ущерб экономике России. А русские купцы и судовладельцы имеют юридическое право провозить свои товары и зерно в любой средиземноморский порт, заплатив Порте пошлины в установленном размере24.
      В реляции императору от 1 (13) февраля 1813 г. Андрей Яковлевич упомянул о трудностях, с которым ему пришлось столкнуться в турецкой столице и которые требовали от него «все более тонкого поведения и определенной податливости», но при неизменном соблюдении достоинства державы. «Мне удалось использовать кое-какие тайные связи, установленные мною как для получения различных сведений, так и для того, чтобы быть в состоянии сорвать интриги наших неприятелей против только что заключенного мира», — подытожил он25.
      В апреле 1813 г. Италинский вплотную занялся сербскими делами. По Бухарестскому трактату, турки пошли на ряд уступок Сербии, и в переговорах с Рейс-Эфенди Италинский добивался выполнения следующих пунктов:
      1. Пребывание в крепости в Белграде турецкого гарнизона численностью не более 50 человек.
      2. Приграничные укрепления должны остаться в ведении сербов.
      3. Оставить сербам территории, приобретенные в ходе военных действий.
      4. Предоставить сербам право избирать собственного князя по примеру Молдавии и Валахии.
      5. Предоставить сербам право держать вооруженные отряды для защиты своей территории.
      Однако длительные и напряженные переговоры по Сербии не давали желаемого результата: турки проявляли упрямство и не соглашались идти на компромиссы, а 16 (28) мая 1813 г. Рейс-Эфенди официально уведомил главу российского посольства о том, что «Порта намерена силою оружия покорить Сербию». Это заявление было подкреплено выдвижением армии к Адрианополю, сосредоточением значительных сил в Софии и усилением турецких гарнизонов в крепостях, расположенных на территории Сербии26. Но путем сложных переговоров российскому дипломату удавалось удерживать султана от развязывания большой войны против сербского народа, от «пускания в ход силы оружия».
      16 (28) апреля 1813 г. министр иностранных дел России граф Н. П. Румянцев направил в Стамбул Италинскому письмо такого содержания: «Я полагаю, что Оттоманское министерство уже получило от своих собственных представителей уведомление о передаче им крепостей Поти и Ахалкалак». Возвращение таких важных крепостей, подчеркивал Румянцев, «это, скорее, подарок, великодушие нашего государя. Но нашим врагам, вовлекающим Порту в свои интриги, возможно, удастся заставить ее потребовать у вас возвращения крепости Сухум-Кале, которая является резиденцией абхазского шаха. Передача этой крепости имела бы следствием подчинения Порте этого князя и его владений. Вам надлежит решительно отвергнуть подобное предложение. Допустить такую передачу и счесть, что она вытекает из наших обязательств и подразумевается в договоре, значило бы признать за Портой право вновь потребовать от нас Грузию, Мингрелию, Имеретию и Гурию. Владетель Абхазии, как и владетели перечисленных княжеств, добровольно перешел под скипетр его величества. Он, также как и эти князья, исповедует общую с нами религию, он отправил в Петербург для обучения своего сына, наследника его княжества»27.
      Таким образом, в дополнение к сербским делам геополитические интересы России и Турции непосредственно столкнулись на восточном побережье Чёрного моря, у берегов Кавказа, где в борьбе с русскими турки рассчитывали на горские народы и на их лидеров. Италинский неоднократно предупреждал руководство об оказываемой Турцией военной помощи кавказским вождям, «о производимых Портою Оттоманскою военных всякого рода приготовлениях против России, и в особенности против Мингрелии, по поводу притязаний на наши побережные владения со стороны Чёрного моря»28. Большой отдачи турки ожидали от паши крепости Анапа, который начал «неприязненные предприятия против российской границы, занимаемой Войском Черноморским по реке Кубани».
      Италинский вступил в переписку с командованием Черноморского флота и, сообщая эти сведения, просил отправить военные суда флота «с морским десантом для крейсирования у берегов Абхазии, Мингрелии и Гурии» с целью не допустить турок со стороны моря совершить нападение на российские форпосты и погранзаставы. Главнокомандующему войсками на Кавказской линии и в Грузии генерал-лейтенанту Н. Ф. Ртищеву Италинский настоятельно рекомендовал усилить гарнизон крепости Святого Николая артиллерией и личным составом и на случай нападения турок и горцев доставить в крепость шесть орудий большого калибра, поскольку имевшихся там «нескольких азиатских фальконетов» не хватало для целей обороны.
      На основании донесений Италинского генерал от инфантерии военный губернатор города Херсона граф А. Ф. Ланжерон, генерал-лейтенант Н. Ф. Ртищев и Севастопольский флотский начальник вице-адмирал Р. Р. Галл приняли зависевшие от каждого из них меры. Войсковому атаману Черноморского войска генерал-майору Бурсаку ушло предписание «о недремленном и бдительнейшем наблюдении за черкесами», а вице-адмирал Р. Р. Галл без промедления вооружил в Севастополе «для крейсирования у берегов Абхазии, Мингрелии и Гурии» военные фрегаты и бриги. На двух фрегатах в форт Св. Николая от­правили шесть крепостных орудий: четыре 24-фунтовые пушки и две 18-фунтовые «при офицере тамошнего гарнизона, с положенным числом нижних чинов и двойным количеством зарядов против Штатного положения»29.
      Секретным письмом от 17 (29) апреля 1816 г. Италинский уведомил Ланжерона об отправлении турками лезгинским вождям большой партии (несколько десятков тысяч) ружей для нападения на пограничные с Россией территории, которое планировалось совершить со стороны Анапы. Из данных агентурной разведки и из показаний пленных кизлярских татар, взятых на Кавказской линии, российское командование узнало, что в Анапу приходило турецкое судно, на котором привезли порох, свинец, свыше 50 орудий и до 60 янычар. В Анапе, говорили пленные, «укрепляют входы батареями» на случай подхода российских войск, и идут военные приготовления. Анапский паша Назыр «возбудил ногайские и другие закубанские народы к завоеванию Таманского полуострова, сим народам секретно отправляет пушки, ружья и вооружает их, отправил с бумагами в Царь Град военное судно. Скоро будет произведено нападение водою и сухим путем»30.
      Италинский неоднократно заявлял турецкому министерству про­тесты по поводу действий паши крепости Анапа. Более того, дипломат напомнил Порте о великодушном поступке императора Александра I, приказавшего (по личной просьбе султана) в январе 1816 г. вернуть туркам в Анапу 61 орудие, вывезенное в годы войны из крепости. Уважив просьбу султана, Александр I надеялся на добрые отношения с ним, хотя понимал, что таким подарком он способствовал усилению крепости. Например, военный губернатор Херсона граф Ланжерон прямо высказался по этому вопросу: «Турецкий паша, находящийся в Анапе, делает большой вред для нас. Он из числа тех чиновников, которые перевели за Кубань 27 тысяч ногайцев, передерживает наших дезертиров и поощряет черкес к нападению на нашу границу. Да и сама Порта на основании трактата не выполняет требований посланника нашего в Константинополе. Возвращением орудий мы Анапскую крепость вооружили собственно против себя». Орудия доставили в Анапу из крымских крепостей, «но от Порты Оттоманской и Анапского паши кроме неблагонамеренных и дерзких предприятий ничего соответствовавшего Монаршему ожиданию не видно», — считал Ланжерон. В заключение он пришел к выводу: «На случай, если Анапский паша будет оправдываться своим бессилием против черкесе, кои против его воли продолжают делать набеги, то таковое оправдание его служит предлогом, а он сам как хитрый человек подстрекает их к сему. Для восстановления по границе должного порядка и обеспечение жителей необходимо... сменить помянутого пашу»31.
      Совместными усилиями черноморских начальников и дипломатии в лице главы российского посольства в Стамбуле тайного советника Италинского удалось предотвратить враждебные России акции и нападение на форт Св. Николая. В том же 1816 г. дипломат получил новое назначение в Рим, где он возглавлял посольство до конца своей жизни. Умер Андрей Яковлевич в 1827 г. в возрасте 84 лет. Хорошо знакомые с Италинским люди считали его не только выдающимся дипломатом, но и блестящим знатоком Италии, ее достопримечательностей, архитектуры, живописи, истории и археологии. Он оказывал помощь и покровительство своим соотечественникам, приезжавшим в Италию учиться живописи, архитектуре и ваянию, и сам являлся почетным членом Российской Академии наук и Российской Академии художеств. Его труд отмечен несколькими орденами, в том числе орденом Св. Владимира и орденом Св. Александра Невского, с алмазными знаками.
      Примечания
      1. ФОНТОН Ф.П. Воспоминания. Т. 1. Лейпциг. 1862, с. 17, 19—20.
      2. Архив внешней политики Российской империи (АВП РИ). Историко-документальный департамент МИД РФ, ф. 70, оп. 70/5, д. 206, л. боб.
      3. Там же, л. 6об.—7.
      4. ПЕТРОВ А.Н. Первая русско-турецкая война в царствование Екатерины II. ЕГО ЖЕ. Влияние турецких войн с половины прошлого столетия на развитие русского военного искусства. Т. 1. СПб. 1893.
      5. Подробнее об этом см.: Россия в системе международных отношений во второй половине XVIII в. В кн.: От царства к империи. М.-СПб. 2015, с. 209—259.
      6. АВП РИ, ф. 70, оп. 70/5, д. 206, л. 6 об.-7.
      7. Там же, ф. 89, оп. 89/8, д. 686, л. 72—73.
      8. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 188, л. 33, 37—37об.
      9. Там же, д. 201, л. 77об.; ф. 89, оп.89/8, д. 2036, л. 95об.
      10. Там же, ф. 70, оп. 70/2, д. 201, л. 1 — 1 об.
      11. Там же, л. 2—3.
      12. Там же, л. 11об.—12.
      13. Там же, ф. 180, оп. 517/1, д. 40, л. 1 —1об. От 17 февраля 1803 г.
      14. Там же, л. 6—9об., 22—24об.
      15. Там же, д. 35, л. 13— 1 Зоб., 54—60. Документы от 12 декабря 1803 г. и от 4 (16) января 1804 г.
      16. Там же, л. 54—60.
      17. Там же, д. 36, л. 96. От 17 (29) апреля 1804 г.
      18. Там же, л. 119-120. От 2 (14) мая 1804 г.
      19. Там же, д. 38, л. 167.
      20. Там же, д. 41, л. 96—99.
      21. Там же, л. 22.
      22. Там же, д. 3214, л. 73об.; д. 46, л. 6—7.
      23. Там же, л. 83—84, 101.
      24. Внешняя политика России XIX и начала XX века. Т. 7. М. 1970, с. 51—52.
      25. Там же, с. 52.
      26. Там же.
      27. Там же, с. 181-183,219.
      28. АВПРИ,ф. 180, оп. 517/1, д. 2907, л. 8.
      29. Там же, л. 9—11.
      30. Там же, л. 12—14.
      31. Там же, л. 15—17.
    • Суслопарова Е. А. Маргарет Бондфилд
      Автор: Saygo
      Суслопарова Е. А. Маргарет Бондфилд // Вопросы истории. - 2018. - № 2. С. 14-33.
      Публикация посвящена первой женщине — члену британского кабинета министров — Маргарет Бондфилд (1873—1953). Автор прослеживает основные этапы биографии М. Бондфилд, формирование ее личности, политическую карьеру, взгляды, рассматривает, как она оценивала важнейшие события в истории лейбористской партии, свидетелем которых была.
      На протяжении десятилетий научная литература пестрит работами, посвященными первой британской женщине премьер-министру М. Тэтчер. Авторы изучают ее характер, привычки, стиль руководства и многое другое. Однако на сегодняшний день мало кто помнит имя женщины, во многом открывшей двери в британскую большую политику для представительниц слабого пола. Лейбориста Маргарет Бондфилд стала первой в истории Великобритании женщиной — членом кабинета министров, а также Тайного Совета еще в 1929 году.
      Сама Бондфилд всегда считала себя командным игроком. Взлет ее карьеры неотделим от истории развития и усиления лейбористской партии в послевоенные 1920-е годы. Лейбористы впервые пришли к власти в 1924 г. и традиционно поощряли участие женщин в политической жизни в большей степени, нежели консерваторы и либералы. Несмотря на статус первой женщины-министра Бондфилд не была обласкана вниманием историков даже у себя на Родине. Практически единственной на сегодняшний день специально посвященной ей книгой остается работа современницы М. Гамильтон, изданная еще в 1924 году1.
      Тем не менее, Маргарет прожила довольно яркую и насыщенную событиями жизнь. Неоценимым источником для историка являются ее воспоминания, опубликованные в 1948 г., где Бондфилд подробно описывает важнейшие события своей жизни и карьеры. Книга не оставляет у читателя сомнений в том, что автор знала себе цену, была достаточно умна, наблюдательная, обладала сильным характером и умела противостоять обстоятельствам. В отечественной историографии личность Бондфилд пока не удостаивалась пристального изучения. В этой связи в данной работе предполагается проследить основные вехи биографии Маргарет Бондфилд, разобраться, кем же была первая британская женщина-министр, как она оценивала важнейшие события в истории лейбористской партии, свидетелем которых являлась, стало ли ее политическое восхождение случайным стечением обстоятельств или закономерным результатом успешной послевоенной карьеры лейбористской активистки.
      Маргарет Бондфилд родилась 17 марта 1873 г. в небогатой многодетной семье недалеко от небольшого городка Чард в графстве Сомерсет. Ее отец, Уильям Бондфилд, работал в текстильной промышленности и со временем дослужился до начальника цеха. К моменту рождения дочери ему было далеко за шестьдесят. Уильям Бондфилд был нонконформистом, радикалом, членом Лиги за отмену Хлебных законов. Он смолоду много читал, увлекался геологией, астрономией, ботаникой, а также одно время преподавал в воскресной церковной школе. Мать, Энн Тейлор, была дочерью священника-конгрегационалиста. До 13 лет Маргарет училась в местной школе, а затем недолгое время, в 1886—1887 гг., работала помощницей учителя в классе ддя мальчиков. Всего в семье было 11 детей, из которых Маргарет по старшинству была десятой. По ее собственным воспоминаниям, по-настоящему близка она была лишь с тремя из детей2.
      В 1887 г. Маргарет Бондфилд начала полностью самостоятельную жизнь. Она переехала в Брайтон и стала работать помощницей продавца. Жизнь в городе была нелегкой. Маргарет регулярно посещала конгрегационалистскую церковь, а также познакомилась с одной из создательниц Женской Либеральной ассоциации — активной сторонницей борьбы за женские права Луизой Мартиндейл, которая, по воспоминаниям Бондфилд, а также по свидетельству М. Гамильтон, оказала на нее огромное влияние. По словам Маргарет, у нее был дар «вытягивать» из человека самое лучшее. Мартиндейл помогла ей «узнать себя», почувствовать себя человеком, способным на независимые суждения и поступки3. Луиза Мартиндейл приучила Бондфилд к чтению литературы по социальным проблематике и привила ей вкус к политике.
      В 1894 г., накопив, как ей казалось, достаточно денег, Маргарет решила перебраться в Лондон, где к тому времени обосновался ее старший брат Фрэнк. После долгих поисков ей с трудом удалось найти уже привычную работу продавца. Первые несколько месяцев в огромном городе в поисках работы она вспоминала как кошмар4. В Лондоне Бондфилд вступила в так называемый Идеальный клуб, расположенный на Тоттенхэм Корт Роуд, неподалеку от ее магазина. Членами клуба в ту пору были драматург Б. Шоу, супруги фабианцы Сидней и Беатриса Вебб и ряд других интересных личностей. Как вспоминала сама Маргарет, целью клуба было «сломать классовые преграды». Его члены дискутировали, развлекались, танцевали.
      В Лондоне Маргарет также вступила в профсоюз продавцов и вскоре была избрана в его районный совет. «Я работала примерно по 65 часов в неделю за 15—25 фунтов в год... я чувствовала, что это правильный поступок», — отмечала она впоследствии5. В результате в 1890-х гг. Бондфилд пришлось сделать своеобразный выбор между церковью и тред-юнионом, поскольку мероприятия для прихожан и профсоюзные собрания проводились в одно и то же время по воскресеньям. Маргарет предпочла посещать последние, однако до конца жизни оставалась человеком верующим.
      Впоследствии она подчеркивала, что величайшая разница между английским рабочим движением и аналогичным на континенте состояла в том, что его «островные» основоположники имели глубокие религиозные убеждения. Карл Маркс обладал лишь доктриной, разработанной в Британском музее, отмечала Бондфилд. Британские же социалисты имели за своей спиной вековые традиции. Сложно определить, что ими движет — интересы рабочего движения или религия, писала она о социалистических и профсоюзных функционерах, подобных себе. Ее интересовало, что заставляет таких людей после тяжелой работы, оставаясь без выходных, ехать в Лондон или из Лондона, возвращаться домой лишь в воскресенье вечером, чтобы с утра в понедельник вновь выйти на работу. Неужели просто «желание добиться более короткой продолжительности рабочего дня и увеличения зарплаты для кого-то другого?» На взгляд Бондфилд, именно религиозность лежала в основе подобного самопожертвования6.
      Маргарет также вступила в Женский промышленный совет, членами которого были жена будущего первого лейбористского премьер-министра Р. Макдональда Маргарет и ряд других примечательных личностей. Наиболее близка Бондфилд была с активистской Лилиан Гилкрайст Томпсон. В Женском промышленном совете Маргарет занималась исследовательской рабой, в частности, проблемой детского труда7.
      В 1901 г. умер отец Бондфилд, и проживавший в Лондоне ее брат Фрэнк был вынужден вернуться в Чард, чтобы поддержать мать. В августе того же года в возрасте 24 лет скончалась самая близкая из сестер — Кэти. Еще один брат, Эрнст, с которым Маргарет дружила в детстве, умер в 1902 г. от пневмонии. После потери близких делом жизни Маргарет стало профсоюзное движение. Никакие любовные истории не нарушали ее спокойствие. «У меня не было времени ни на замужество, ни на материнство, лишь настойчивое желание служить моему профсоюзу», — писала она8. В 1898 г. Бондфилд стала помощником секретаря профсоюза продавцов, а в дальнейшем, до 1908 г., занимала должность секретаря.
      В этот период Маргарет познакомилась с активистами образованной еще в 1884 г. Социал-демократической федерации (СДФ), возглавляемой Г. Гайндманом. Она вспоминала, что в первые годы профсоюзной деятельности ей приходилось выступать на митингах со многими членами СДФ, но ей не нравился тот акцент, который ее представители ставили на необходимости «кровавой классовой войны»9. Гораздо ближе Бондфилд были взгляды другой известной социалистической организации тех лет — Фабианского общества, пропагандировавшего необходимость мирного и медленного перехода к социализму.
      Маргарет с интересом читала фабианские трактаты, а также вступила в «предвестницу» лейбористской партии — Независимую рабочую партию (НРП), созданную в Брэдфорде в 1893 году.
      На рубеже XIX—XX вв. Бондфилд приняла участие в организованной НРП кампании «Война против бедности» и познакомилась со многими ее известными активистами и руководителями — К. Гради, Б. Глазье, Дж. Лэнсбери, Р. Макдональдом. Впоследствии Маргарет подчеркивала, что членство в НРП очень существенно расширило ее кругозор. Она также была представлена известному английскому писателю У. Моррису. По свидетельству современницы и биографа Бондфилд М. Гамильтон, в эти годы ее героиня также довольно много писала под псевдонимом Грейс Дэе для издания «Продавец».
      В своей работе Гамильтон обращала внимание на исключительные ораторские способности, присущие Маргарет смолоду. На взгляд Гамильтон, Бондфилд обладала актерским магнетизмом и невероятным умением устанавливать контакт с аудиторией. «Горящая душа, сокрытая в этой женщине с блестящими глазами, — отмечала Гамильтон, — вызывает ответный отклик у всех людей, с кем ей приходится общаться»10. Сама Бондфильд в этой связи писала: «Меня часто спрашивают, как я овладела искусством публичного выступления. Я им не овладевала». Маргарет признавалась, что после своей первой публичной речи толком не помнила, что сказала11. Однако с началом профсоюзной карьеры ей приходилось выступать довольно много. Страх перед трибуной прошел. Бондфилд обладала хорошим зычным голосом, смолоду была уверена в себе. По всей вероятности, эти качества и сделали ее одной из лучших женщин-ораторов своего поколения. Впрочем, современники признавали, что ей больше удавались воодушевляющие короткие речи, нежели длинные.
      В 1899 г. Маргарет впервые оказалась делегатом ежегодного съезда Британского конгресса тред-юнионов (БКТ). Она была единственной женщиной, присутствовавшей на профсоюзном собрании, принявшим судьбоносную для британской политической истории резолюцию, приведшую вскоре к созданию Комитета рабочего представительства для защиты интересов рабочих в парламенте. В 1906 г. он был переименован в лейбористскую партию. На съезде БКТ 1899 г. Бондфилд впервые довелось выступить перед столь представительной аудиторией. Издание «Морнинг Лидер» писало по этому поводу: «Это была поразительная картина, юная девушка, стоящая и читающая лекцию 300 или более мужчинам... вначале конгресс слушал равнодушно, но вскоре осознал, что единственная леди делегат является оратором неожиданной силы и смелости»12.
      С 1902 г. на два последующих десятилетия ближайшей подругой Бондфилд стала профсоюзная активистка Мэри Макартур. По словам биографа Гамильтон, это был «роман ее жизни». С 1903 г. Мэри перебралась в Лондон и стала секретарем Женской профсоюзной лиги, основанной еще в 1874 г. с целью популяризации профсоюзного движения среди представительниц слабого пола. Впоследствии, в 1920 г., лига была превращена в женское отделение БКТ. Бондфилд долгие годы представляла в этой Лиге свой профсоюз продавцов. В 1906 г. Мэри Макартур также основала Национальную федерацию женщин-работниц. Последняя в дальнейшем эволюционировала в женскую секцию крупнейшего в Великобритании профсоюза неквалифицированных и муниципальных рабочих, с которым будет связана и судьба Маргарет.
      В своих мемуарах Бондфилд писала, что впервые оказалась на континенте в 1904 году. Наряду с Макартур и женой Рамсея Макдональда она была приглашена на международный женский конгресс в Берлине. Маргарет не осталась безучастна к важнейшим событиям, будоражившим ее страну в конце XIX — начале XX века. Она занимала пробурскую сторону в годы англо-бурской войны. Бондфилд приветствовала известный «Доклад меньшинства», подготовленный, главным образом, Беатрисой Вебб по итогам работы королевской комиссии, целью которой было усовершенствование законодательства о бедных13. «Доклад» предлагал полную отмену Работных домов, учреждение вместо этого специального государственного департамента с целью защиты интересов безработных и ряд других мер.
      Маргарет была вовлечена в суфражистское движение, являясь членом, а затем и председателем одного из суфражистских обществ. С точки зрения Гамильтон, убеждение в полном равенстве мужчин и женщин шло у Бондфилд из детства, поскольку ее мать подчеркнуто одинаково относилась как к дочерям, так и к сыновьям14. Позиция Маргарет была специфической. Сама она писала, что выступала, в отличие от некоторых современников, против ограниченного распространения избирательного права на женщин на основе имущественного ценза. На ее взгляд, это лишь усиливало политическую власть имущих слоев населения. Маргарет же требовала всеобщего избирательного права для мужчин и женщин, а также призывала к борьбе с коррупцией на выборах. Вспоминая тщетные предвоенные попытки добиться расширения избирательного права, Бондфилд справедливо писала о том, что только вклад женщин в победу в первой мировой войне наконец свел на нет аргументы противников реформы15.
      В 1908 г. Маргарет оставила пост секретаря профсоюза продавцов. Ее биограф Гамильтон объясняет этот поступок желанием своей героини найти себе более широкое применение16. В 1910 г. Маргарет впервые посетила США по приглашению знакомой. В ходе поездки ей довелось присутствовать на выступлении Теодора Рузвельта, который, по ее мнению, эффективно сочетал в себе таланты государственного деятеля и способного пропагандиста17.
      Маргарет много ездила по стране и выступала в качестве оратора-пропагандиста от НРП. Как писала Гамильтон, в эти годы она была среди тех, кто «создавал общественное мнение»18. В 1913 г. Маргарет стала членом Национального административного совета этой партии. Она также участвовала в работе Женской профсоюзной лиги и Женской лейбористской лиги, основанной в 1906 г. при участии жены Макдональда. Лига работала в связке с лейбористской партией с целью популяризации ее среди женского электората. В 1910 г. Бондфилд приняла участие в выборах в Совет лондонского графства от Вулвича, но заняла лишь третье место. Она начала активно работать в Женской кооперативной гильдии, созданной еще в 1883 г. и насчитывавшей примерно 32 тыс. человек19.
      Очень многие представители НРП были убежденными пацифистами. Бондфилд была с ними солидарна. Она отмечала, что разделяла взгляды тех, кто осуждал тайную предвоенную дипломатию министра иностранных дел Э. Грея. Маргарет вспоминала, как восхищалась лидером лейбористской партии Макдональдом, когда он осмелился в ходе известных парламентских дебатов 3 августа 1914 г. выступить в палате общин против Грея20. Тем не менее, большинство членов лейбористской партии, в отличие от НРП, с началом войны поддержало политику правительства. Это вынудило Макдональда подать в отставку со своего поста.
      Вскоре после начала войны Бондфилд согласилась, по просьбе подруги Мэри Макартур, занять пост помощника секретаря Национальной федерации женщин-работниц. В 1916 г. Маргарет, как и большинство представителей НРП, резко протестовала против перехода к всеобщей воинской повинности. В своих мемуарах она отмечала, что отношение к человеческой жизни как к самому дешевому средству решения проблемы стало «величайшим позором» первой мировой войны21.
      В 1918 г. в лейбористской партии произошли серьезные перемены, инициированные ее секретарем А. Гендерсоном, к которому Бондфилд всегда испытывала симпатию и уважение. Был принят новый Устав, вводивший индивидуальное членство, позволившее в дальнейшем расширить электорат партии за счет населения за рамками тред-юнионов. Наряду с этим была принята первая в истории программа, включавшая в себя важнейшие социал-демократические принципы. Все это существенно укрепило позицию лейбористской партии и способствовало ее заметному усилению в послевоенное десятилетие. Как вспоминала Маргарет, «мы вступили в военный период сравнительно скромной и небольшой партией идеалистов... Мы вышли из него с организацией, политикой и принципами великой национальной партии»22. Несмотря на то, что лейбористы проиграли выборы 1918 г., новая партийная машина, запущенная в 1918 г., позволила им добиться заметного успеха в ближайшее десятилетие, а Бондфилд со временем занять кресло министра.
      В начале 1919 г. Бондфилд приняла участие в международной конференции в Берне, явившей собой неудавшуюся в конечном счете попытку возродить фактически распавшийся с началом первой мировой войны Второй интернационал. Наряду с Маргарет, со стороны Великобритании в ней участвовали Р. Макдональд, Г. Трейси, Р. Бакстон, Э. Сноуден и ряд других фигур. В том же году Бондфилд была отправлена в качестве делегата БКТ на конференцию Американской федерации труда. Это был ее второй визит в США. В ходе поездки она познакомилась с президентом Американской федерации труда С. Гомперсом.
      В первые послевоенные годы одним из острейших в британской политической жизни стал ирландский вопрос. «Пасхальное воскресенье» 1916 г., вооруженное восстание ирландских националистов, подавленное британскими властями, практически перечеркнуло все довоенные попытки премьер-министра Г. Асквита умиротворить Ирландию обещанием предоставить ей самоуправление. «Если мы не откажемся от военного господства в Ирландии, то это чревато катастрофой, — заявила Бондфилд в 1920 г. в одном из публичных выступлений. — Я твердо стою на том, чтобы предоставить большинству ирландского населения возможность иметь то правительство, которое они хотят, в надежде, что они, возможно, пожелают войти в наше союзное государство. Это единственный шанс достичь мира с Ирландией»23.
      Маргарет приветствовала англо-ирландский договор 1921 г., который было вынуждено заключить послевоенное консервативно-либеральное правительство Д. Ллойд Джорджа после провала насильственных попыток подавить национально-освободительное движение. Согласно договору, большая часть Ирландии провозглашалась «Ирландским свободным государством», однако Северная Ирландия (Ольстер) оставалась в составе Соединенного королевства. Бондфилд с печалью отмечала, что политики «опоздали на десять лет» в решении ирландского вопроса24.
      В 1920 г. Маргарет стала одной из первых англичанок, посетивших большевистскую Россию в рамках лейбористско-профсоюзной делегации. Членами делегации были также Б. Тернер, Т. Шоу, Р. Уильямс, Э. Сноуден и ряд других активистов25. Целью визита было собрать и донести до британского рабочего движения достоверную информацию о том, что на самом деле происходит в России. В ходе поездки Бондфилд вела подробный дневник, впоследствии опубликованный на страницах ее воспоминаний. Он позволяет судить о том, какое впечатление первое в мире социалистическое государство произвело на автора. Любопытно, что другая женщина — член делегации — Этель Сноуден, жена будущего лейбористского министра финансов, также обнародовала свои впечатления от этого визита, в 1920 г. издав книгу «Сквозь большевистскую Россию»26. Если сравнивать наблюдения двух лейбористок, то Бондфилд увидела Россию в целом в менее мрачных тонах, нежели ее спутница.
      Маргарет посетила Петроград, Москву, Рязань, Смоленск и ряд других мест. Она встречалась с Л. Б. Каменевым, С. П. Середой, В. И. Лениным. Последний, по воспоминаниям Бондфилд, был откровенен и даже готов признать, что власть допустила некоторые ошибки, а западные демократии извлекут урок из этих ошибок27. Простые люди, встречавшиеся в ходе поездки, показались Маргарет худыми и холодными. Ее поразило, что женщины наравне с мужчинами занимаются тяжелым физическим трудом.
      В отличие от Э. Сноуден, Маргарет не склонна была резко критиковать большевистский режим. Она отмечала в дневнике, что неоднократно встречалась с простыми людьми, которые от всего сердца поддерживали перемены. Тем не менее, Бондвилд не скрывала и того, что столкнулась в России с теми, для кого новый режим стал трагедией. По поводу иностранной интервенции Маргарет писала в 1920 г., что, на ее взгляд, она не сможет сломить советских людей, но лишь «заставит их ненавидеть нас»28.
      Более того, впоследствии в своих мемуарах Бондфилд подчеркивала, что делегация не нашла в России ничего, что оправдывало бы политику войны против нее. Активная поддержка представителями лейбористской партии кампании «Руки прочь от России» в целом не была обусловлена желанием основной массы активистов повторить сценарий русской революции. Бондфилд, как и многие ее коллеги по партии, была убеждена в том, что жители России имеют полное право без иностранного вмешательства определять контуры того общества, в котором они намерены жить.
      В 1920 г. Маргарет впервые выставила свою кандидатуру на дополнительных выборах в парламент от округа Нортамптон. Борьба закончилась поражением, принеся, тем не менее, Бондфилд ценный опыт предвыборной борьбы. В начале 20-х гг. XX в. лейбористы вели на местах напряженную организационную работу, чтобы перехватить инициативу у расколовшейся еще в 1916 г. либеральной партии. В ходе всеобщих выборов 1922 г., последовавших за распадом консервативно-либеральной коалиции во главе с Ллойд Джорджем, Бондфилд вновь боролась за Нортамптон. Несмотря на второй проигрыш подряд, она справедливо отмечала, что выборы 1922 г. стали вехой в лейбористской истории. Они принесли партии первый в XX в. настоящий успех. Лейбористы заняли второе место, вслед за консерваторами, обойдя наконец обе группировки расколовшейся либеральной партии вместе взятые. Впервые, писала Бондфилд, «мы стали оппозицией Его Величества, что на практике означало альтернативное правительство»29.
      Несмотря на неудачные попытки Маргарет стать парламентарием, ее профсоюзная карьера в послевоенные годы складывалась весьма успешно. В 1921 г. Национальная федерация женщин-работниц слилась с профсоюзом неквалифицированных и муниципальных рабочих, превратившись в его женскую секцию. После смерти своей подруги Макартур Бондфилд стала с 1921 г. на долгие годы секретарем секции. В 1923 г. она оказалась первой женщиной, которой была оказана честь стать председателем БКТ30.
      В конце 1923 г. консервативный премьер-министр С. Болдуин фактически намеренно спровоцировал досрочные выборы с тем, чтобы консерваторы могли осуществить протекционистскую программу реформ, не представленную ими в ходе последней избирательной кампании 1922 года. Лейбористы вышли на эти выборы под флагом защиты свободы торговли. Маргарет вновь была заявлена партийным кандидатом от Нортамптона. В своем предвыборном обращении она заявляла, что ни свобода торговли, ни протекционизм сами по себе не способны решить проблемы британской экономики. Необходима «реальная свобода торговли», отмена всех налогов на продукты питания и предметы первой необходимости, тяжелым бременем лежащих на рабочих и среднем классе31.
      Выборы впервые принесли Бондфилд успех. Она одержала победу как над консервативным, так и над либеральным соперником. «Округ почти сошел с ума от радости», — не без гордости вспоминала Маргарет. Победительницу торжественно провезли по городу в открытом экипаже32. Наряду с Бондфилд, в парламент были избраны еще две женщины-лейбористки: С. Лоуренс и Д. Джусон33. Что касается результатов по стране, то в целом парламент оказался «подвешенным». Ни одна из партий — ни консервативная (248 мест), ни лейбористская (191 мест), ни впервые объединившаяся после войны в защиту свободы торговли либеральная (158 мест) — не получила абсолютного парламентского большинства34.
      Формирование правительства могло быть предложено лидеру либералов Г. Асквиту, но он не желал зависеть от благосклонности соперников. В результате с согласия Асквита, изъявившего готовность подержать в парламенте стоящих на стороне фри-треда лейбористов, в январе 1924 г. было создано первое в истории Великобритании лейбористское правительство во главе с Р. Макдональдом.
      В действительности это был трагический рубеж в истории либеральной партии, которой больше никогда в XX в. не представится даже отдаленный шанс сформировать собственное правительство, и судьбоносный в истории лейбористов. Бондфилд, вспоминая события того времени, полагала, что решением 1924 г. Асквит фактически «разрушил свою партию». Вопрос спорный, поскольку в трагической судьбе либералов свою роль, несомненно, сыграл и другой известный либеральный политик — Д. Ллойд Джордж. Именно он согласился в 1916 г. стать премьер-министром взамен Асквита и тем самым способствовал расколу либеральных рядов в годы первой мировой войны на две группировки (свою и асквитанцев). Тем не менее, на взгляд Бондфилд, Асквит в своем решении 1924 г. руководствовался не только интересами свободы торговли, но и личными мотивами. Он желал, пишет она, отомстить людям, «вытолкнувшим» его из премьерского кресла в 1916 году35.
      В рядах лейбористов были определенные колебания относительно того, стоит ли формировать правительство меньшинства, не имея надежной опоры в парламенте. На митинге 13 января 1924 г., проходившем незадолго до объявления вотума недоверия консерваторам и создания лейбористского кабинета, Бондфилд говорила о том, что за возможность прийти к власти «необходимо хвататься обеими руками»36. Эту позицию полностью разделяло и руководство лейбористской партии. В итоге 22 января 1924 г. Макдональд занял пост премьер-министра. В ходе дебатов по вопросу о доверии кабинету Болдуина Маргарет произнесла свою первую речь в парламенте. Ее внимание было, главным образом, обращено к проблеме безработицы, а также фабричной инспекции37. Спустя годы, в своих воспоминаниях Бондфилд не без гордости отмечала, что представители прессы охарактеризовали эту речь как «первое интеллектуальное выступление женщины в палате общин, которое когда-либо доводилось слышать»38.
      С приходом лейбористов к власти Маргарет было предложено занять должность парламентского секретаря Министерства труда, которое в 1924 г. возглавил Т. Шоу. Как отмечала Бондфилд, новость ее одновременно опечалила и обрадовала. В связи с назначением она была вынуждена оставить почетный пост председателя БКТ. Рассказывая о событиях 1924 г., Бондфилд не смогла в своих мемуарах удержаться от комментариев относительно неопытности первого лейбористского кабинета. Она писала об огромном наплыве информации и деталей, что практически не позволяло ей вникнуть в работу других связанных с Министерством труда департаментов. «Мы были новой командой, — вспоминала она, — большинству из нас предстояло постичь особенности функционирования палаты общин в равной степени, как и овладеть навыками министерской работы, справиться с огромным количеством бумаг...»39
      К тому же работу первого лейбористского кабинета осложняло отсутствие за спиной парламентского большинства в палате общин. При продвижении законопроектов министрам приходилось оглядываться на оппозицию, строго следившую за тем, чтобы правительство не вышло из-под контроля. Комментируя эту ситуацию спустя более двух десятилетий, в конце 1940-х гг., Бондфилд по-прежнему удивлялась тому, что правительство не допустило серьезных промахов и в целом показало себя вполне достойной командой.
      Кабинет Макдональда в самом деле продемонстрировал британцам, что лейбористы способны управлять страной. Отсутствие серьезных внутренних реформ (самой заметной стала жилищная программа Уитли — предоставление рабочим дешевого жилья в аренду) с лихвой компенсировалось яркими внешнеполитическими шагами. Первое лейбористское правительство признало СССР, подписало с ним общий и торговый договоры, способствовало принятию репарационного плана Дауэса на Лондонской международной конференции, позволившего в пику Франции реализовать концепцию «не слишком слабой Германии». Партия у власти активно отстаивала идею арбитража и сотрудничества на международной арене.
      В должности парламентского секретаря Министерства труда Бондфилд отправилась в сентябре 1924 г. в Канаду с целью изучить возможность расширения семейной миграции в этот британский доминион. Пока Маргарет находилась за океаном, события на родине стали приобретать неприятный для лейбористов поворот. В августе 1924 г. был задержан Дж. Кэмпбелл, исполнявший обязанности редактора прокоммунистического издания «Уокере Уикли». На страницах газеты был опубликован сомнительный, с точки зрения респектабельной Англии, призыв к военнослужащим не выступать с оружием в руках против рабочих во время стачек, напротив, обратить это оружие против угнетателей. Генеральный атторней, однако, приостановил дело Кэмпбелла за недостатком улик. Собравшиеся на осеннюю сессию консерваторы и либералы потребовали назначить следственную комиссию с целью разобраться в правомерности подобных действий. Макдональд расценил это как знак недоверия кабинету. Парламент был распущен, а новые выборы назначены на 29 октября.
      Лейбористы вышли на выборы под лозунгом «Мы были в правительстве, но не у власти», требуя абсолютного парламентского большинства. Однако избирательная кампания оказалась омрачена публикацией в прессе за несколько дней до голосования так называемого «письма Зиновьева», являвшегося в то время председателем исполкома Коминтерна. Вероятная фальшивка, «сенсация», по словам «Таймс», содержала в себе указания британским коммунистам, как вести борьбу в пользу ратификации англо-советских договоров, заключенных правительством Макдональда, а также рекомендации относительно вооруженного захвата власти40. По неосмотрительности Макдональда, наряду с премьерством исполнявшего обязанности министра иностранных дел, письмо было опубликовано в прессе вместе с нотой протеста. Это косвенно свидетельствовало о том, что лейбористское правительство признает его подлинность. На этом фоне недавно заключенные с СССР договоры предстали в глазах публики в сомнительном свете. По воспоминаниям одного из современников, репутация Макдональда в этот момент «опустилась ниже нулевой отметки»41.
      Лейбористы проиграли выборы. К власти вновь вернулось консервативное правительство во главе с Болдуином. Бонфилд возвратилась из Канады слишком поздно, чтобы успешно побороться за свой округ Нортамптон. Как писала она сама, оппоненты обвиняли ее в том, что она пренебрегла своими обязанностями, «спасаясь за границей». В результате Маргарет оказалась вне стен парламента. Возвращаясь к событиям осени 1924 г. в своих мемуарах, Бондфилд не скрывала впоследствии своего недовольства Макдональдом. Давая задним числом оценку лейбористскому руководителю, Маргарет писала, что он не обладал силой духа, необходимой политическому лидеру его ранга. «При неоспоримых способностях и личном обаянии... он по сути был человеком слабым, — отмечала она, — при всех его внешних добродетелях и декоративных талантах». Его доверчивость и слабость оставались скрыты от посторонних глаз, пока враги этим не воспользовались42.
      В мае 1926 г. в Великобритании произошло эпохальное для всего профсоюзного движения событие — всеобщая стачка, руководимая БКТ и закончившаяся поражением рабочих. В течение девяти дней Бондфилд разъезжала по стране, встречалась с профсоюзными активистами, о чем свидетельствует ее дневник 1926 г., вошедший в издание воспоминаний 1948 года. Маргарет отмечала, с одной стороны, преданность, дисциплину бастующих, с другой, некомпетентность работодателей. В то же время она винила в плачевном для рабочих исходе событий руководителей профсоюза шахтеров — Г. Смита и А. Кука. Поддержка бастующих горняков другими рабочими, с точки зрения Маргарет, практически ничего не дала в итоге из-за того, что указанные двое заняли слишком жесткую позицию в ходе переговоров с шахтовладельцами и не желали идти на компромисс43. Тот факт, что Кук по сути явился бунтарской фигурой, на протяжении 1925—1926 гг. намеренно подогревавшей боевые настроения в шахтерских районах, отмечали и другие современники44. В своих наблюдениях Бондфилд была не одинока.
      Летом того же 1926 г. один из лейбористских избирательных округов (Уоллсенд) оказался вакантным, и Бондфилд было предложено выступить там парламентским кандидатом на дополнительных выбоpax. Избирательная кампания закончилась ее победой. Это позволило Маргарет, не дожидаясь всеобщих выборов, вернуться в палату общин уже в 1926 году.
      Еще в ноябре 1925 г. правительство Болдуина дало поручение лорду Блэнсбургу возглавить комитет, который должен был заняться проблемой усовершенствования системы поддержки безработных. Бондфилд получила приглашение войти в его состав. В январе 1927 г. был обнародован доклад комитета. Документ носил компромиссный характер и в целом не удовлетворил многих рабочих, полагавших, что система предоставления пособий безработным не охватывает всех нуждающихся, а выплачиваемые суммы недостаточны. Тем не менее, Бондфилд подписала доклад наряду с представителями консерваторов и либералов. Таким образом она обеспечила единогласие в рамках всего комитета. Это вызвало волну недовольства. По воспоминаниям самой Маргарет, в лейбористских рядах против нее поднялась настоящая кампания. Многие были возмущены тем, что Бондфилд не подготовила свой собственный «доклад меньшинства». Более того, некоторые недоброжелатели подозревали, что она подписала доклад комитета Блэнсбурга, не читая его. Впрочем, сама героиня этой статьи категорически опровергала данное утверждение45.
      Много лет спустя в свое оправдание Маргарет писала, что была солидарна далеко не со всеми предложениями подписанного ею доклада. Однако в целом настаивала на своей правоте, поскольку полагала, что на тот момент доклад был очевидным шагом вперед в плане совершенствования страхования по безработице46.
      На парламентских выборах 1929 г. лейбористская партия одержала самую крупную за все межвоенные годы победу, завоевав 287 парламентских мест. Активная пропагандистская работа в избирательных округах, стремление дистанцироваться от излишне радикальных требований принесли плоды. Лейбористам удалось переманить на свою сторону часть «колеблющегося избирателя». Бондфилд вновь выставила свою кандидатуру от Уоллсенда. Наряду с консервативным соперником в округе, в 1929 г. ей также довелось сразиться с коммунистом. Тем не менее, выборы 1929 г. вновь оказались для Маргарет успешными. Более того, по совету секретаря партии А. Гендерсона, Макдональд предложил ей занять пост министра труда. Это была должность в рамках кабинета, ступень, на которую в британской истории на тот момент не поднималась еще ни одна женщина. В должности министра Бондфилд также вошла в Тайный Совет.
      Размышляя, почему выбор в 1929 г. пал именно на нее, Маргарет впоследствии без ложной скромности называла себя вполне достойной кандидатурой, умеющей аргументировано отстаивать свою точку зрения, спонтанно отвечать на вопросы, не боясь противостоять враждебной критике. По иронии судьбы, скандал с докладом Блэнсбурга продемонстрировал широкой публике, как считала сама Бондфилд, ее бойцовские качества и сослужил в итоге хорошую службу. Маргарет писала в воспоминаниях, что в 1929 г. в полной мере осознавала значимость момента. Это была «часть великой революции в положении женщин, которая произошла на моих глазах и в которой я приняла непосредственное участие», — отмечала она47. Впоследствии Маргарет не раз спрашивали, волновалась ли она, принимая новое назначения. Она отвечала отрицательно. В 1929 г. Бондфилд казалось, что ей предстояло заниматься вопросами, хорошо знакомыми по профсоюзной работе.
      Большое внимание было приковано к тому, как должна быть одета первая женщина-министр во время представления королю. Маргарет вспоминала, что у нее даже не было времени на обновление гардероба. Из новых вещей были лишь шелковая блузка и перчатки. Из Букингемского дворца поступило указание, что дама должна быть в шляпе. Бондфилд была категорически с этим не согласна и в дальнейшем появлялась на официальных церемониях без головного убора. Она пишет, что в момент представления королю Георгу V, последний, вопреки обычаям, нарушил молчание и произнес: «Приятно, что мне представилась возможность принять у себя первую женщину — члена Тайного Совета»48.
      Тем не менее, как справедливо отмечала Маргарет, Министерство труда не было синекурой. Главная, стоявшая перед министром задача, заключалась в усовершенствовании страхования по безработице. В ноябре 1929 г. в палате общин состоялось второе чтение законопроекта о страховании по безработице, подготовленного и представленного Бондфилд. Несмотря на возражения оппозиции, Билль прошел второе чтение и в декабре обсуждался в рамках комитета. Он поднимал с 7 до 9 шиллингов размеры пособий для взрослых иждивенцев, а также на несколько шиллингов увеличивал пособия для безработных подростков. Бондфилд также удалось откорректировать ненавистную для безработных формулировку относительно того, что на пособие может претендовать лишь тот, кто «действительно ищет работу»49. Отныне власти должны были доказывать в случае отказа в пособии, что претендент «по-настоящему» не искал работу.
      Тем не менее в рядах лейбористов закон не вызвал удовлетворения. Еще до представления Билля, в начале ноября 1929 г., совместная делегация БКТ и исполкома лейбористской партии встречалась с Бондфилд и настаивала на более высокой сумме пособий50. Пожелания не были учтены. В дальнейшем недовольные участники ежегодной лейбористской конференции 1930 г. приняли резолюцию, призывавшую увеличить суммы пособий безработным, к которой также не прислушались51.
      В целом деятельность второго кабинета Макдональда оказалась существенно осложнена навалившимся на Великобританию мировым экономическим кризисом. Достойная поддержка безработных была слишком дорогим удовольствием для страны, зажатой в тисках финансовых проблем. На фоне недостатка денежных средств на поддержку малоимущих Бондфилд в целом не смогла проявить себя в роли министра труда в 1929—1931 годах. В своих воспоминаниях Маргарет всячески подчеркивает, что на посту министра труда не была способна смягчить проблему безработицы в силу объективных, нисколько не зависевших от нее обстоятельств начала 1930-х годов52. Отчасти это действительно так. Но напористое желание возложить ответственность на других и отстраниться от возможных обвинений достаточно ярко характеризует автора мемуаров.
      Еще в 1929 г. при правительстве Макдональда был сформирован специальный комитет во главе с профсоюзным функционером Дж. Томасом для изучения вопросов безработицы и разработки средств борьбы с нею. В комитет вошли канцлер герцогства Ланкастерского О. Мосли, помощник министра по делам Шотландии Т. Джонстон и руководитель ведомства общественных работ, левый лейборист Дж. Лэнсбери. Проект оказался провальным. По признанию современников, в том числе самой Бондфилд, Томас не обладал должным потенциалом для руководства подобным комитетом. Его младший коллега Мосли попытался форсировать события и подготовил специальный Меморандум, представленный в начале 1930 г. на рассмотрение Кабинета министров. Он включал такие предложения, как введение протекционистских тарифов, контроль над банковской политикой и ряд других мер. Они показались неприемлемыми для правительства Макдональда и, прежде всего, Министерства финансов во главе со сторонником ортодоксального экономического курса Ф. Сноуденом. Последующая отставка Мосли и его попытка поднять знамя протеста за рамками правительства в конечном счете ни к чему не привели. Сам же Мосли вскоре связал свою судьбу с фашизмом.
      31 июля 1931 г. был обнародован доклад комитета под председательством банкира Дж. Мэя. Комитет должен был исследовать экономическое положение Великобритании и предложить конструктивное решение. Согласно оценкам доклада, страна находилась на грани финансового краха. Бюджетный дефицит на следующий 1932/1933 финансовый год ожидался в размере 120 млн фунтов. Рекомендации комитета состояли в жесточайшей экономии государственных средств. В частности, значительную сумму предполагалось сэкономить за счет снижения пособий по безработице53.
      Как вспоминала Бондфилд, с публикацией доклада «вся затруднительная ситуация стала достоянием гласности»54. В результате 23 августа 1931 г. во время голосования о возможности сокращения пособий по безработице кабинет Макдональда раскололся фактически надвое. Это означало его невозможность функционировать в прежнем составе и скорейший уход в отставку. Однако на. следующий день, 24 августа, Макдональд поддался уговорам короля и остался на посту премьер-министра. Он изъявил готовность возглавить уже не лейбористское, а так называемое «национальное правительство», состоявшее, главным образом, из консерваторов, а также горстки либералов и единичных его сторонников из числа лейбористов. Вскоре этот поступок и намерение Макдональда выйти на досрочные выборы под руку с консерваторами против лейбористской партии были расценены как предательство. В конце сентября 1931 г. Макдональд и его соратники решением исполкома были исключены из лейбористской партии55.
      События 1931 г. стали драматичной страницей в истории лейбористской партии. Возникает вопрос, как же проголосовала Маргарет на историческом заседании 23 августа? Согласно отчетам прессы, Бондфилд в момент раскола кабинета выступила на стороне Макдональда, то есть за сокращение пособий на 10%56. Показательно, что в своих весьма подробных воспоминаниях, где автор периодически при­водит подробную информацию даже о том, что подавали к столу, Маргарет странным образом обходит вниманием детали августовского голосования, лишь отмечая, что 24 августа лейбористский кабинет, «все еще преисполненный решимости не сокращать пособия по безработице, ушел в отставку»57. Складывается впечатление, что Бондфилд намеренно не хотела сообщать читателю, что всего лишь накануне она лично не разделяла подобную решимость. В данном случае молчание автора красноречивее ее слов. Маргарет не желала вспоминать не украшавший ее биографию поступок.
      Впрочем, приведенный выше эпизод с голосованием нельзя назвать «несмываемым пятном». Так, например, голосовавший вместе с Бондфилд ее более молодой коллега Г. Моррисон успешно продолжил свое политическое восхождение в 1940-е гг. и добился немалых высот. Однако Маргарет было уже 58 лет. Ее министерская карьера завершилась августовскими событиями 1931 года. В своей автобиографии она подчеркивала, что у нее нет ни малейшего намерения предлагать читателю какие-то «сенсационные откровения» относительно раскола 1931 года58.
      В лейбористской послевоенной историографии Макдональд был подвергнут резкой критике на страницах целого ряда работ. В адрес бывшего партийного лидера звучали такие эпитеты, как «раб» консерваторов, «ренегат», человек, поставивший задачей в 1931 г. «удержать свой пост любой ценой»59. Бондфилд, издавшая мемуары в 1948 г., не разделяла такую точку зрения. «Нам не следует..., — писала она, — думать о нем (Макдональде. — Е. С.) как ренегате и предателе. Он не отказался ни от чего, во что сам действительно верил, он не изменил своему мнению, он не принял ничьи взгляды, с коими бы не был согласен». Макдональд никогда не принадлежал к числу профсоюзных функционеров и, с точки зрения Бондфилд, не слишком симпатизировал «промышленному крылу» партии. Его отношения с заметно сместившейся влево на рубеже 1920—1930-х гг. НРП, через которую бывший лидер много лет назад оказался в лейбористских рядах, также были испорчены из-за расхождения во взглядах. «Ничто не препятствовало для его перехода к сотрудничеству с консерваторами», — заключает Бондфилд60.
      С этим утверждением можно отчасти поспорить. Макдональд до «предательства» был относительно популярен среди лейбористов, и испорченные отношения с НРП, недовольной умеренным характером деятельности первого и второго лейбористских кабинетов, еще не означали потери диалога с партией в целом, с ее менее левыми представителями. Тем не менее, определенная доля истины, в частности относительного того, что Макдональду в начале 1930-х гг. на посту премьера порой легче было найти понимание у представителей правой оппозиции, нежели у бунтарского крыла лейбористов и у тред- юнионов, недовольных скудостью социальных реформ, в словах Бондфилд присутствует.
      Наблюдая за деятельностью Макдональда в последующие годы, Маргарет отмечала, что он постепенно погружался «в своего рода старческое слабоумие, за которым все наблюдали молча»61. Сама она не скрывала, что с сожалением покинула министерское кресло в августе 1931 года.
      В октябре 1931 г. в Великобритании состоялись парламентские выборы, на которых лейбористская партия выступила против «национального правительства» во главе с Макдональдом. Большинство лейбористских кандидатов оказалось забаллотировано. Из примерно 500 претендентов в парламент прошло лишь 46 человек62. Такого поражения в XX в. лейбористам больше переживать не доводилось. Бондфилд вновь баллотировалась от Уоллсенда и проиграла.
      Вспоминая события осени 1931 г., Маргарет отмечала, что избирательная кампания стала для партии, совсем недавно пребывавшей в статусе правительства Его Величества, хорошим уроком. С ее точки зрения, 1931 г. оказался своего рода рубежом в истории лейбористов. Они расстались с Макдональдом, упорно на протяжении своего лидерства двигавшим партию вправо. К руководству пришли новые люди — К. Эттли, С. Криппс, X. Далтон. Для партии наступил период переосмысления своей политики и раздумий. Бондфилд характеризует Эттли, ставшего лидером лейбористской партии в 1935 г. и находившегося на посту премьер-министра после второй мировой войны, как человека твердого, практичного и даже, на ее взгляд, прозаичного. Как пишет Маргарет, он был полностью лишен как достоинств, так и недостатков Макдональда63.
      После поражения на выборах 1931 г. Бондфилд вновь заняла пост руководителя женской секции профсоюза неквалифицированных и муниципальных рабочих. Все ее время занимали работа, лекции и выступления. В начале 1930-х гг., будучи свободной от парламентской деятельности, Маргарет вновь посетила США. Ей посчастливилось встретиться с президентом Франклином Рузвельтом. Реформы «нового курса» вызвали у Бондфилд живейший интерес. «У Франклина Рузвельта за плечами единодушная поддержка всей страны, которой редко удостаивается политический лидер. Он поймал волну эмоциональной и духовной революции, которую необходимо осторожно направлять, проявляя в максимальной степени политическую честность...», — писала она64.
      Рассуждая о проблемах 1930-х гг. в своих воспоминаниях, Маргарет уделяет значительное внимание фашистской угрозе. С ее точки зрения, до появления фашизма фактически не существовало общественной философии, нацеленной на то, чтобы противостоять социализму. Однако, «как лейбористская партия отвергла коммунизм как доктрину, враждебную демократии, — пишет Бондфилд, — так она отвергла по той же причине и фашизм». Даже в неблагоприятные кризисные годы Маргарет никогда не теряла веры в демократические идеалы. «Демократия, — отмечала она позднее, — сильнее, чем любая другая форма правления, поскольку предоставляет свободу для критики»65. В 1930-е гг. Бондфилд не раз выступала в качестве профсоюзной активистки на антифашистскую тему.
      Вновь в качестве кандидата Маргарет приняла участие в парламентских выборах в 1935 году. Но, как ив 1931 г., результат стал для нее неутешительным. Однако, наблюдая изнутри происходившие в эти годы процессы в лейбористских рядах, она отмечала, что партия постепенно возрождалась. «Не было ни малейших причин сомневаться, — писала она, — в том, что со временем мы получим (парламентское. — Е. С.) большинство и вернемся к власти, преисполненные решимости реализовать нашу собственную надлежащую политику. Как скоро? Консервативное правительство несло ветром прямо на камни, оно не было готово ни к миру, ни к войне; у него не было определенной согласованной политики, направленной на национальное возрождение и улучшение; оно стремилось умиротворить неумиротворяемую враждебность нацистов»66. С точки зрения Бондфилд, лейбористская партия, находясь в оппозиции, напротив, переживала в эти годы период «переобучения», оттачивая свои программные установки и принципы.
      В 1938 г. Маргарет оставила престижный пост в профсоюзе неквалифицированных и муниципальных рабочих. «Есть люди, для которых выход на пенсию звучит как смертный приговор, — писала она в воспоминаниях. — Это был не мой случай». В интервью журналисту в 1938 г. Бондфилд отмечала, что не чувствует своего возраста, полна энергии и планов, а также не намерена думать о полном отстранении от дел. Однако годы напряженной работы, подчеркнула она в ходе беседы, научили ее ценить свободное время, которым она была намерена воспользоваться в большей мере, нежели ранее67.
      Последующие два годы Маргарет много путешествовала. В 1938— 1939 гг. она посетила США, Канаду, Мексику. Несмотря на приятные впечатления, встречу со старыми знакомыми и обретение новых, Бондфилд отмечала, что даже через океан чувствовала угрозу войны, исходившую из Европы. В ее дневнике за 1938 г., включенном в книгу мемуаров, уделено внимание Чехословацкому кризису. Еще 16 сентября 1938 г. Маргарет писала о том, что ценой, которую западным демократиям придется заплатить за мир, похоже, станет предательство Чехословакии. После Мюнхенского договора о разделе этой страны, заключенного в конце сентября лидерами Великобритании и Франции с Гитлером, Бонфилд справедливо подчеркивала, что от старого Версальского договора не осталось камня на камне68.
      Вернувшись из Америки в конце января 1939 г., летом того же года Маргарет направилась к подруге в Женеву. Пакт Молотова-Риббентропа, подписанный в августе 1939 г., вызвал у Бондфилд, по ее собственным словам, «состояние шока». В воспоминаниях Маргарет содержатся комментарии на тему двух мировых войн, свидетельницей которых ей довелось быть, и состояния лейбористской партии к началу каждой из них. Бондфилд писала об огромной разнице между обстановкой 1914 и 1939 годов. Многие по праву считают, отмечала она, что первой мировой войны можно было избежать. Вторая мировая война была из разряда неизбежных. Лейбористская партия в 1939 г., продолжает Маргарет, была неизмеримо сильнее и влиятельнее в сравнении с 1914 годом69.
      В 1941 г. Бондфилд опубликовала небольшую брошюру «Почему лейбористы сражаются». «Мы последовательно отвергли методы анархистов, синдикалистов и коммунистов в пользу системы парламентской демократии..., — писала она, — мы принимаем вызов диктатуры, которая разрушила родственные нам движения в Германии, Австрии, Чехословакии и Польши, и угрожает подобным в Скандинавских странах в равной степени, как и в нашей собственной»70.
      В 1941 г. Маргарет вновь отправилась в США с лекциями. Как вспоминала она сама, ее главной задачей было донести до американской аудитории британскую точку зрения. В годы войны и вплоть до 1949 г. Бондфилд являлась председателем так называемой «Женской группы общественного благоденствия»71. В период военных действий она занималась, главным образом, вопросами санитарных условий жизни детей.
      На первых послевоенных выборах 1945 г. Маргарет не стала выдвигать свою кандидатуру. В свое время она дала себе слово не баллотироваться в парламент после 70 лет и сдержала его. Наступают времена, когда силы уже необходимо экономить, писала Маргарет72. Впрочем, она приняла участие в предвыборной кампании, оказывая поддержку другим кандидатам. Последние годы жизни Маргарет были посвящены подготовке мемуаров, вышедших в 1948 году. В 1949 г. она в последний раз посетила США. Маргарет Бонфилд умерла 16 июня 1953 г. в возрасте 80 лет. На похоронах присутствовали все руководители лейбористской партии во главе с К. Эттли.
      Судьба Бондфилд стала яркой иллюстрацией изменения статуса женщины в Великобритании в первые десятилетия XX века. «Когда я начинала свою деятельность, — писала Маргарет, — в обществе превалировало мнение, что только мужчины способны добывать хлеб насущный. Женщинам же было положено оставаться дома, присматривать за хозяйством, кормить детей и не иметь более никаких интересов. Должно было вырасти не одно поколение, чтобы взгляды на данный вопрос изменились»73.
      Бондфилд сумела пройти путь от продавца в магазине в парламент, а затем и в правительство благодаря своей энергии, работоспособности, определенной силе воли, такту и организаторским качествам. Всю жизнь она была свободна от домашних обязанностей, связанных с воспитанием детей и заботой о муже. В результате Маргарет имела возможность все свое время посвящать профсоюзной и политической карьере. Размышляя на тему успеха на политическом поприще, она признавалась, что от современного политика требуются такие качества, как сила, быстрота реакции и неограниченный запас «скрытой энергии»74. Безусловно, она ими обладала.
      В своей книге Гамильтон вспоминала случившийся однажды разговор с Бондфилд на тему счастья и радости. Счастья добиться непросто, делилась своими размышлениями Маргарет, однако служение и самопожертвование приносят радость. Именно этим и была наполнена ее жизнь. Бондфилд невозможно было представить в плохом настроении, скучающую или в состоянии депрессии, писала ее биограф. Лондонская квартира Маргарет всегда была полна цветов. Своим внешним видом Бондфилд никогда не походила на изысканных английских аристократок и не стремилась к этому. Однако, по мнению Гамильтон, она всегда оставалась «женщиной до кончиков пальцев»75. Ее стиль одежды был весьма скромен и непретенциозен. Собранные в пучок волосы свидетельствовали о нежелании «пускать пыль в глаза» замысловатой и модной прической. Тем не менее, в профсоюзной среде, где безусловно доминировали мужчины, Маргарет держалась уверенно и свободно, ее мнение уважали и ценили.
      По свидетельству Гамильтон, Маргарет была практически напрочь лишена таких качеств как рассеянность, склонность волноваться по пустякам. Ей было свойственно чувство юмора, исключительная сообразительность76. Тем не менее, едва ли Бондфилд можно назвать харизматичной фигурой. Ее мемуары свидетельствуют о настойчивом желании показать себя с наилучшей стороны. Однако порой им не хватает некой глубины в анализе происходивших событий, свойственной лучшим образцам этого жанра. При характеристике лейбористской партии, Маргарет неизменно пишет, что она «становилась сильнее», «извлекала уроки». Тем не менее, более весомый анализ ситуации часто остается за рамками ее работы. Бондфилд обладала высоким, но не выдающимся интеллектом.
      По своим взглядам Маргарет была ближе скорее к правому крылу лейбористской партии. Как правило, она не участвовала в кампаниях, организуемых левыми бунтарями в 1920-е — 1930-е гг. с целью радикализации лейбористского партийного курса, на посту министра труда не форсировала смелые социальные реформы. Тем не менее, ее можно охарактеризовать как социалистку, пришедшую в политику не по карьерным соображениям, а по убеждениям. Как писала Бондфилд, социализм, который она проповедовала, это способ направить всю силу общества на поддержку бедных и слабых, которые в ней нуждаются, с тем, чтобы улучшить их уровень жизни. Одновременно, подчеркивала она, социализм — это и стремление поднять стандарты жизни обычных людей77. В отсутствие «государства благоденствия» в первые десятилетия XX в. такие убеждения были востребованы и актуальны. Мемуары героини этой публикации также свидетельствуют, что до конца жизни она в принципе оставалась идеалисткой, верящей в духовные, христианские корни социалистической идеи.
      Примечания
      1. HAMILTON М.А. Margaret Bondfield. London. 1924.
      2. BONDFIELD M. A Life’s Work. London. 1948, p. 19.
      3. Ibid., p. 26. См. также: HAMILTON M. Op. cit., p. 46.
      4. BONDFIELD M. Op. cit., p. 27.
      5. Ibid., p. 28.
      6. Ibid., p. 352-353.
      7. Ibid., p. 30.
      8. Ibid., p. 37.
      9. Ibid., p. 48.
      10. HAMILTON M. Op. cit., p. 16-17.
      11. BONDFIELD M. Op. cit., p. 48.
      12. Цит. по: HAMILTON M. Op. cit., p. 67.
      13. BONDFIELD M. Op. cit., p. 55, 76, 78.
      14. HAMILTON M. Op. cit., p. 83.
      15. BONDFIELD M. Op. cit., p. 82, 85, 87.
      16. HAMILTON M. Op. cit., p. 71.
      17. BONDFIELD M. Op. cit., p. 109.
      18. HAMILTON M. Op. cit., p. 72.
      19. BONDFIELD M. Op. cit., p. 80, 124-137.
      20. Ibid., p. 140, 142.
      21. Ibid., p. 153.
      22. Ibid., p. 161.
      23. Ibid., p. 186.
      24. Ibid., p. 188.
      25. Report of the 20-th Annual Conference of the Labour Party. London. 1920, p. 4.
      26. SNOWDEN E. Through Bolshevik Russia. London. 1920.
      27. BONDFIELD M. Op. cit., p. 200.
      28. Ibid., p. 224. Фрагменты дневника Бондфилд были изданы и в отчете британской рабочей делегации за 1920 год. См.: British Labour Delegation to Russia 1920. Report. London. 1920. Appendix XII. Interview with the Centrosoius — Notes from the Diary of Margaret Bondfield; Appendix XIII. Further Notes from the Diary of Margaret Bondfield.
      29. BONDFIELD M. Op. cit., p. 245.
      30. Ibidem.
      31. Ibid., p. 249-250.
      32. Ibid., p. 251.
      33. Report of the 24-th Annual Conference of the Labour Party. London. 1924, p. 12.
      34. Ibid., p. 11.
      35. BONDFIELD M. Op. cit., p. 252.
      36. Ibid., p. 254.
      37. Parliamentary Debates. House of Commons. 1924, vol. 169, col. 601—606.
      38. BONDFIELD M. Op. cit., p. 254.
      39. Ibid., p. 255-256.
      40. Times. 27.X.1924.
      41. BROCKWAY F. Towards Tomorrow. An Autobiography. London. 1977, p. 68.
      42. BONDFIELD M. Op. cit., p. 262.
      43. Ibid., p. 268-269.
      44. См., например: CITRINE W. Men and Work: An Autobiography. London. 1964, p. 210; WILLIAMS F. Magnificent Journey. The Rise of Trade Unions. London. 1954, p. 368.
      45. BONDFIELD M. Op. cit., p. 270-272.
      46. Ibid., p. 275.
      47. Ibid., p. 276.
      48. Ibid., p. 278.
      49. The Annual Register. A Review of Public Events at Home and Abroad for the Year 1929. London. 1930, p. 100; См. также представление Бондфилд Билля в парламенте: Parliamentary Debates. House of Commons, v. 232, col. 738—752.
      50. Report of the 30-th Annual Conference of the Labour Party. London. 1930, p. 56—57.
      51. Ibid., p. 225—227.
      52. BONDFIELD M. Op. cit., p. 296-297.
      53. SNOWDEN P. An Autobiography. London. 1934, vol. II, p. 933—934; New Statesman and Nation. 1931, v. II, № 24, p. 160.
      54. BONDFIELD M. Op. cit., p. 304.
      55. Daily Herald. 30.IX.1931.
      56. Ibid. 24, 25.VIII.1931.
      57. BONDFIELD M. Op. cit., p. 304.
      58. Ibid., p. 305.
      59. The British Labour Party. Its History, Growth, Policy and Leaders. Vol. I. London. 1948, p. 175. COLE G.D.H. A History of the Labour Party from 1914. New York. 1969, p. 258.
      60. BONDFIELD M. Op. cit., p. 306.
      61. Ibid., p. 305.
      62. В дополнение к этому несколько депутатов представляли отдельную фракцию НРП, которая в скором времени покинула лейбористские ряды в связи с идейными спорами.
      63. BONDFIELD М. Op. cit., р. 317.
      64. Ibid., р. 323.
      65. Ibid., р. 319-320.
      66. Ibid., р. 334.
      67. Ibid., р. 339-340.
      68. Ibid., р. 340, 343-344.
      69. Ibid., р. 350.
      70. Ibid., р. 351.
      71. Dictionary of Labour Biography. London. 2001, p. 72.
      72. BONDFIELD M. Op. cit., p. 338.
      73. Ibid., p. 329.
      74. Ibid., p. 338.
      75. HAMILTON M. Op. cit., p. 176, 179-180.
      76. Ibid., p. 93, 178.
      77. BONDFIELD M. Op. cit., p. 357.