Saygo

Фомин В.В. Народ и власть в эпоху формирования государственности у восточных славян

2 сообщения в этой теме

В историографии на одну из сложнейших проблем - проблему возникновения государственности у восточных славян, существует весьма упрощенный взгляд, порожденный предшествующим развитием науки. В дореволюционную эпоху в этом процессе было принято абсолютизировать роль варягов (варяжской руси), т.е. роль внешнего фактора. И у истоков такого подхода стояли представители шведской донаучной историографии XVII в., которые, обслуживая великодержавные замыслы своих правителей, стремившихся к господству в Восточной Прибалтике и северо-западных пределах России (на что прямо была нацелена «Великая восточная программа» 1580 г. короля Юхана III, в реализации которой ни он, ни его преемники не жалели ни сил, ни средств{1}), энергично проводили мысль, что варяги - участники важнейших событий в русской истории IX-X вв. и основатели династии Рюриковичей - это шведы. Об этом говорили в трудах, выходивших в Швеции и Германии на шведском, немецком, латинском языках, П.Петрей (1614-1615, 1620 гг.){2}, Ю.Видекинди (1671, 1672 гг.){3}, О.Верелий (1672 г.), О.Рудбек (1689, 1698 гг.){4}. Шведская природа варягов утверждалась в диссертациях Р.Штрауха и Э.Рунштейна, защищенных соответственно в 1639 и 1675 гг. в Дерптском и Лундском университетах{5}. В 1734 г. А.Скарин издал в Або «Историческую диссертацию о начале древнего народа варягов», т.е. шведов{6}. При этом и он, и его предшественники за основу своих рассуждений брали сфальсифицированную шведскими политиками, желавшими любой ценой удержать захваченные в годы Смуты русские земли (прежде всего Новгород), речь новгородских послов, произнесенную 28 августа 1613 г. в Выборге, в которой те якобы сказали, что «новгородцы по летописям могут доказать, что был у них великий князь из Швеции по имени Рюрик…»{7}.

Мысль о шведской (скандинавской) природе варягов пала в Швеции на весьма благодатную почву, ибо шведы давно были убеждены в исключительности собственной роли в истории человечества. В связи с чем они с огромным увлечением и размахом занимались мифологизаций своего прошлого, постоянно украшая ее все новыми и новыми легендами, к чему их толкало и знакомство с творениями авторов древности (например, готский историк VI в. Иордан сравнивал Скандинавию с «мастерской, [изготовляющей] племена», или «утробой, [порождающей] племена», и выводил готов от сына Иафета Магога{8}). Так, в «Прозаической хронике», составленной в 50-х гг. XV в., «фантастически возвеличивается», подчеркивается в литературе, история Швеции от всемирного потопа до времени создания хроники. В «ультрапатриотической», как отмечается в науке, «Истории всех готских и шведских королей» упсальского архиепископа Ю.Магнуса, изданной в Риме в 1554 г. и оказавшей на шведскую историографию последующих полутора столетий наибольшее влияние, Швеция представлена матерью-прародительницей многих народов, а Магог уже зачислен не только в праотцы, но и в первые короли готов. В генеалогических таблицах Э.Е.Тегеля (ум. 1636 г.) этот же библейский персонаж также выступает в качестве «праотца» и первого шведского и готского короля. В 1675-1698 гг. О.Рудбек в трехтомной «Atlantica» не только отождествил древнюю Швецию с Атлантидой Платона{9}, но и отвел ей центральное место в древнегреческой и древнерусской истории. Как предельно точно охарактеризовал в 1802 г. знаменитый немецкий историк А.Л.Шлецер такой сверхнаивно-романтический взгляд шведов на свое прошлое, в XVII в. «в Швеции почти помешались на том, чтобы распространять глупые выдумки, доказывающие глубокую древность сего государства и покрывающие его мнимою славою, что называлось любовию к отечеству»{10}. Наконец, норманизм был вызван к жизни сильнейшими антирусскими настроениями шведского общества, емко выраженными в 1615 г. королем Густавом II Адольфом: «Русские - наш давний наследственный враг»{11}.

Посылка, что варяги - это шведы, в первой половине XVIII в. была принята частью немецких историков, и в 1732-1733 и 1735 гг. Г.Ф.Миллер и Г.З.Байер, работавшие в Петербургской Академии наук, ознакомили с ней научную общественность России{12}. И принята она ими была потому, что, как заметил недавно А.Г.Кузьмин, рассматривая методологические основы воззрений немецких исследователей XVIII в. на историю Руси, «немецкая ученость» вместо сколько-нибудь обоснованной теории брала за основу наивный германоцентризм, через призму которого рассматривались и все явления истории славян и руси»{13}. Этот «наивный германоцентризм», дополнительно подпитываемый изучением истории норманских завоеваний, был во много крат усилен в 1748 г. французским просветителем Ш.Монтескье. «Я не знаю, - говорил он в сочинении «О духе законов», не скрывая скептического отношения к Рудбеку, но по сути следуя за ним, - указал ли пресловутый Рудбек, столь восхвалявший в своей Атлантике Скандинавию, на то великое преимущество, которое ставит народы, населяющие эту страну, выше всех народов в мире: именно на то, что они были источником свободы Европы, т.е. им мы обязаны почти всей той свободой, которой пользуются в настоящее время люди. Гот Иордан назвал север Европы фабрикой человеческого рода. Я бы скорее назвал его фабрикой орудий, которыми сокрушают выкованные на юге цепи. Здесь образуются те мощные народы, которые выступают из своей страны для того, чтобы уничтожить тиранов и рабов и заявить людям, что поскольку природа создала их равными, то разум может побудить их стать зависимыми только ради их собственного благополучия»{14}.

Слова Монтескье, стремительно разлетевшиеся по Европе, еще больше вдохновили шведских историков. Как эхом отзывался им в 1740-х - 1750-х гг. О.Далин в написанной по прямому заказу официальных властей многотомной «Истории шведского государства», вскоре переизданной в Германии, «мы, как шведы, должны благодарить творца за преимущество пред многими другими, которого нам не единый народ оспоривать не может». И в свете чего повествующий, что с приходом норманнов в Восточную Европу «как бы новый мир восприял в России свое начало, и в истории сего царства является новый свет», что русское - «Гольмгардское» - государство «состояло под верховным начальством шведской (здесь и далее курсив автора. - В.Ф.) державы», а «варяги и скандинавы всегда были, так сказать, подпорами российскому государству», и что только нашествие монголов разорвало пуповину, связывающую Русь со Швецией. Верный взгляду на чуть ли не мессиан-скую роль предков в мировой истории, Далин был твердо убежден в том, что они под именем «варягов» находились на службе византийских императоров уже со времени Константина Великого{15}. И подобного рода, по определению Шлецера, «глупые выдумки» самым естественным образом привели шведа Ю.Тунманна в 1774 г. к выводу, ставшему ключевым постулатом норманской теории, что русское государство создали скандинавы{16}.

Мифотворчество типа Рудбека и Далина в области ранней русской истории вызвало резкое неприятие даже со стороны тех, кого принято считать классиками норманизма. Так, в 1761 и 1773 гг. Г.Ф.Миллер указал, что Далин был неправ, употребив «в свою пользу епоху варяжскую, дабы тем блистательнее учинить шведскую историю…» и что его заключения зиждутся «на одних только вымыслах…». А.Л.Шлецер, ведя в 1802 г. речь о «смешных глупостях» писавших о России иностранцев, в качестве примера привел «Далинов роман о Голмгордском (здесь и далее курсив автора. — В.Ф.) царстве», в котором начальная история Руси «переделана на выворот». В 1816 г. Н.М.Карамзин резко говорил «о всех нелепостях ученого Далина», о его склонности «к баснословию»{17}. Подвергли они критике и те приемы, благодаря которым шведские историки XVII в. так легко обращали русские древности в скандинавские. В 1768 г. и в начале XIX в. А.Л.Шлецер, ведя речь о «снах», «галлюцинациях» и этимологическом произволе «шутника, начитанного дикаря» Рудбека, заметил, что «сходство в именах, страсть к словопроизводству - две плодовитейшие матери догадок, систем и глупостей». В 1773 г. Г.Ф.Миллер иронизировал, что Рудбек «умел тотчас сделать» из Ладоги «Алдогу», после чего «Аллдейгаборг». Рудбек своими словопроизводствами, основанными «на одном только внешнем сходстве звуков», возбуждал, отмечал в 1856 г. С.М.Соловьев, «отвращение и смех в ученых…»{18}.

Но, отвергая эти нелепости, которые в шведской историографии получили наименование «рудбекианизм», ставшее символом самых беспредельных околонаучных фантазий, и которые послужили строительными лесами норманизму, специалисты нисколько не сомневались в состоятельности последнего и развивали вывод Ю.Тунманна, проросший именно на их почве. А.Л.Шлецер в «Несторе», вышедшем в Геттингене в 1802-1809 гг., преподнося данный вывод как истину (шведы «основали русскую державу; в етом никто не сомневается»), демонстрировал его непоколебимость посредством нескольких тезисов, также априорных по свой сути (причем два первых были сформулированы им в 1764 г., т.е. тогда, когда он еще решал непростую для себя дилемму: либо продолжить заниматься библейскими древностями, которыми увлекся в Геттингенском университете, либо обратиться к далекому прошлому Руси, к которому начал проявлять интерес с момента своего прибытия в Петербург в 1761 г.). Во-первых, как убеждал Шлецер, русская нация «обязана благодарности чужеземцам, которым с древних времен одолжена своим облагорожением»{19}, во-вторых, «без древней шведской истории… в русской истории делать нечего» (ибо последняя тесно связана «с североскандинавской»){20}. В-третьих, что германцам было предназначено сеять «первые семена просвещения» в Европе, в четвертых, что в Восточной Европе до прихода скандинавов «все было покрыто мраком» и что там люди жили «без правления… подобно зверям и птицам, которые наполняли их леса…», «жили рассеянно... без всякого сношения между собою», были «малочисленны и полудики», и «кто знает, сколь долго пробыли бы они еще в этом состоянии, в этой блаженной для получеловека бесчувственности, ежели не были возбуждены (курсив автора. ― В.Ф.)» скандинавами, распространившими в их землях «человечество»{21}. Такую интерпретацию русско-шведских (германских) взаимоотношений еще более закрепили в западноевропейской науке, справедливо подчеркивал А.Г.Кузьмин, рассуждения немецких философов Фихте и Гегеля об «исторических» и «неисторических» народах, способных и неспособных создавать государства, из которых к первым были отнесены германцы, ко вторым славяне{22}.

Свой взгляд на русскую историю Шлецер венчал заключением, что она начинается лишь «от пришествия Рурика и основания русского царства…», по причине чего рассуждения В.Н.Татищева о прошлом Восточной Европы до IX в. были отвергнуты им как «татищевские бредни»{22}. В 1854 г. немец Е.Классен отметил, что Шлецер утверждал скандинавство варяжской руси, будучи «упоенным народным предубеждением» о варварстве русских и мыслью, что Европа своим просвещением обязана исключительно германцам{24}. В 1931 г. норманист В.А.Мошин пояснял, что идея Шлецера «о особой роли германцев, в частности, норманнов в развитии правовой и политической культуры в Европе» была основополагающей идеей немецкой историографии. Высказанная впервые Тацитом, противопоставлявшим здоровые «начала германского быта римской испорченности», она при посредстве гуманистов перешла «в литературу нового века» и была доведена до абсолюта в XVIII столетии, проникнутом верой в созидательное всемогущество законодателя. Особую популярность она приобрела с тех пор, как в 1748 г. Монтескье провозгласил германское народное вече времени Тацита «зародышем», из которого развилось сословное представительство, при этом превознося «скандинавов за то, что своими походами они разнесли благодетельные начала демократии вне границ прежней Германии»{25}.

Под особое влияние концепции начальной истории Руси Шлецера попали, по причине видения себя учениками западноевропейской науки, наши соотечественники (как выразился в 1836 г. Н.Г.Устрялов, «русские ученые еще юные атлеты на поприще образованности…»{26}). Так, вслед за ним и Н.М.Карамзин вел отсчет истории русского бытия только с призвания варягов-норманнов, ибо это «происшествие важное, служащее основанием истории и величия России…» (при этом он убеждал, что «варяги или норманны долженствовали быть образованнее славян и финнов, заключенных в диких пределах Севера; могли сообщить им некоторые выгоды новой промышленности и торговли, благодетельные для народа»). Позже С.М.Соловьев подчеркивал, что «призвание первых князей имеет великое значение в нашей истории, есть событие всероссийское, и с него справедливо начинают русскую историю»{27}. Шлецеру, Карамзину, Соловьеву вторила вся российская наука, и тем самым ею была отвергнута традиция, которая сложилась в историографии предшествующего века и которая уже принесла ощутимые плоды. Еще в 1716 г. А.И.Манкиев выделил доваряжский период в русской истории (его первая книга «Ядра российской истории» начинается с разбора вопроса о происхождении русского народа и заканчивается призванием «трех князей из вараг на владение»), затем В.Н.Татищев в первой части «Истории Российской» специально рассмотрел историю народов, населявших Восточную Европу в древности, и лишь только 31 и 32 главы посвятил вопросу выяснения этнической природы варягов, а М.В.Ломоносов первую часть своей «Древней Российской истории» полностью отвел времени «О России прежде Рурика»{28}.

В норманизации родной истории ряд наших специалистов первой половины XIX в. пошел много дальше Шлецера. Так, в 1829 г. Н.А.Полевой говорил о «норманской феодальной системе», завершившейся смертью Ярослава Мудрого и определившей собой «особый характер русской истории, кончающийся нашествием монголов». В 1834 г. О.И.Сенковский уверял, что «эпоха варягов есть настоящий период Славянской Скандинавии», когда восточные славяне утратили «свою народность», сделались «скандинавами в образе мыслей, нравах и даже занятиях», а их язык образовался из скандинавского (Шлецер, упорно ища следы пребывания норманнов на Руси, в конечном итоге вынужден был признать, что славянский язык «нимало» не повредился норманским и что из смешения славянского и скандинавского языков «не произошло никакого нового наречия»), и что сами шведы смотрели на Русь как на «новую Скандинавию», «как на часть их отечества». В 1846 г. М.П.Погодин убеждал читателя, что в 862―1054 гг. скандинавы на Руси «образовали государство», тогда как сами «славяне платили дань, работали ― и только, а в прочем жили по-прежнему». В 1859 г. он ввел в научный оборот понятие «норманский период русской истории», ставшее названием его работы и обнимавшее собой историю Руси до середины XI в., в ходе которого «удалые норманны… раскинули планы будущего государства, наметили его пределы, нарезали ему земли без циркуля, без линейки, без астролябии, с плеча, куда хватала размашистая рука…»{29}.

В советское время приоритеты в процессе складывания государственности у восточных славян, на первый взгляд, кардинально поменялись, и в абсолют был возведен фактор внутренний - их социально-экономическое развитие. Фактор внешний - варяги - как бы был исключен из этого процесса, ибо в рамках марксистской концепции возникновения классового общества и государства, как разъяснял один из лидеров исторической науки тех лет И.П.Шаскольский, «не находилось места для варягов ― создателей русской государственности»: были ли они «скандинавами или другим иноземным народом, все равно не ими было создано государство в восточнославянских землях»{30}. Думая так, советские ученые, совершенно игнорируя древнейшую русскую летопись - Повесть временных лет (ПВЛ), рисующую картину активнейшего участия варягов в создании Древнерусского государства, сохранили основополагающий тезис норманизма о их скандинавском происхождении. При этом не считая себя норманистами и понимая под таковыми лишь тех, кто преувеличивал роль норманнов в истории Руси и «кто утверждал неспособность славян самим создать свое государство»{31}.

Стремясь убедить в обратном, они говорили о незначительном присутствии норманнов на Руси, по причине чего те не могли не ускорить, ни задержать идущий там исторический процесс{32}, считали русь славянским племенем, издавна проживавшим в Среднем Поднепровье, и, исходя из примата внутреннего фактора, занялись отысканием элементов социального неравенства у восточных славян, которое должно вести к образованию классов и государства в доваряжский период, что, на их взгляд, разоблачало идеализм норманизма{33}. Сам же вопрос о составе социальной верхушки русского общества перестал быть существенным, хотя признание ее иноплеменной, указывал в 1970-х гг. и позже А.Г.Кузьмин, «делает беспредметным рассуждение о возникновении государства как автохтонного процесса: представители крайнего норманизма как раз и настаивают на ведущем положении пришельцев-норманнов». Вместе с тем он подчеркивал, что принцип историзма «конечно, не сводится к примату во всех случаях социального или экономического факторов. Историзм требуется и при изучении таких явлений, которые вообще не имеют отношения к социальным или экономическим вопросам»{34}.

Норманистские настроения в советской науке мощно подпитывали археологи, которые чуть ли не все неславянские находки Восточной Европы объявляли скандинавскими (а к тому их неумолимо вела тенденциозная установка соотносить древнерусские памятники либо с германцами, либо со славянами) и выдавали их за прямое свидетельство пребывания норманнов на Руси. Хотя, как заметил в 1962 г. известный английский археолог П.Сойер, скандинавские находки в захоронениях на ее территории «еще не доказывают того, что люди, погребенные в этих могилах, были скандинавами или имели скандинавских предков. Предметы такого рода могут переходить из рук в руки, нередко оказываясь очень далеко от народа, который их изготовил или пользовался им первым. … Некоторые ученые воспринимают обнаружение скандинавских предметов, особенно в России, как доказательство тесных связей со Скандинавией». После чего он дал совет, позволяющий избегать ошибок: «Пытаясь увязать исторические и археологические данные, очень легко соблазниться самыми удобными гипотезами и отнестись к ним так, как будто они исключают все прочие возможности, поэтому историки, пользующиеся вещественными материалами, должны особенно остерегаться подобных обманчивых доводов»{35}.

Но советские исследователи, будучи убежденными норманистами, оказались заложниками этих «обманчивых доводов». И всю суть их «антинорманизма» полно выразил в 1981―1984 гг. археолог Д.А.Мачинский: видя в норманнах носителей «социально активного начала до 1030-х годов», «некую организующую суперэтничную силу», он отвел им роль «катализатора начавшихся процессов, роль дрожжей, брошенных в тесто, которому приспело время стать многослойным пирогом — государством». При этом утверждая, смешивая воедино принципы советского «антинорманизма», к которому себя причислял, и дореволюционного норманизма, от которого открещивался, но при заключительном аккорде главной посылки последнего, что «все социально-экономические предпосылки для возникновения государственности имелись к IX в. и в чисто славянской среде и можно было бы обойтись и своей закваской, но варяжскими дрожжами получалось быстрее и лучше»{36}. Стиль и смысл рассуждений абсолютно в духе классического норманизма (как, например, уверял в 1922 г. эмигрант Е.Ф.Шмурло, в русской жизни скандинавы «сыграли роль фермента: дрожжи заквасили муку и дали взойти тесту»{37}). А данный факт означает, что в советской науке, при всех формальных разговорах о ведущей роли социально-экономических причин в деле образования первого в истории восточных славян государства, на первый план, как и в дореволюционное время, вышел фактор внешний, т.е. норманны. Причем оценка роли этого фактора в конечном итоге оказалась совершенно равной той оценке, которая звучала в первой половине XIX в., подтверждением чему служат работы 1990-х гг., которые логично завершают собой достижения советской историографии{38}. Так, в 1994 г. Д.С.Лихачев предложил называть Киевскую Русь «Скандославией» (эта идея была продублирована в 2001 г. в посмертной книге академика «Раздумья о России»). В 1995-2000 гг. профессор Р.Г.Скрынников очень много говорил о существовании в нашей истории «Восточно-Европейской Нормандии» («норманского княжества в Поднепровье», «норманского Киевского княжества»){39}. И такое состояние дел в разработке варяго-русского вопроса и проблемы формирования Древнерусского государства ныне преподносится как достижение «объективного», «научного» норманизма, якобы «неопровержимо аргументированного источниками как письменными, так и археологическими»{40}.

На воззрения зарубежных специалистов по русской истории (а также наших соотечественников, особенно филологов и археологов) огромное влияние оказали труды датских славистов В.Томсена и А.Стендер-Петерсена, пропагандировавших тезис Тунманна-Шлецера о создании Русского государства шведами и развивавших идеи Сенковского-Погодина (так они, будучи лингвистами, всерьез вели разговор о бытовании в «скандинавско-славянском» государстве «скандинаво-русского», «варяжского наречия» или «особого смешанного варяго-русского языка»). В 1955 г. Стендер-Петерсен, говоря о роли норманнов в судьбе восточных славян, подчеркнул на Х международном конгрессе историков в Риме, что «внешнее влияние или импульсы того или иного рода необходимы для того, чтобы примитивный, живущий племенными порядками народ организовался в государство»{41}. И в полном согласии со Шлецером, Томсеном и Стендер-Петерсеном за границей сегодня утверждается, что скандинавы, начиная с Рюрика и вплоть до сына Ивана Грозного Федора, «правили самой крупной средневековой державой Европы - Россией», что «викинги во главе со шведом Рюриком обосновываются в Новгороде», а «их потомки становятся князьями и создают русское государство», которое являлось «норманским», что образование Руси связано со скандинавскими воинами и купцами, которые «вели торговлю между странами Балтийского и Черного морей»{42}. В 1971 г. Р.Портнер убеждал, что Русь «была неспособна к собственному управлению и созданию государственного порядка, так что норманны должны были придти для того, чтобы эти джунгли расчистить и дисциплинировать их жителей»{43}. В целом, для характеристики ситуации, сложившейся в отечественной и иностранной науке в области изучения формирования государственности у восточных славян, очень подходит оценка итальянского ученого Р.Пиккио, данная в 1959 г.: представители норманизма в его «самой крайней форме» «развивают тенденцию усматривать в германском элементе начало, организующее и оплодотворяющее славянский мир, якобы изначально «анархический» и «пассивный»{44}.

При реконструкции генезиса Древнерусского государства, ничего общего не имеющей с умозрениями, подверстанными под известную идею, необходимо в равной мере учитывать воздействие фактора и внутреннего, и фактора внешнего. При этом надлежит иметь в виду, на чем правомерно заострял внимание историк А.Г.Кузьмин, и то обстоятельство, что в процессе вызревания государственности у восточных славян принимали участие разные этносы, у каждого из которых были свои традиции. Отмечая, что в этом процессе «участвуют остатки доскифского и ираноязычного населения, разные группы славян, иллиро-венетские и кельтическое население также нескольких потоков», ученый заключал: сложение древнерусской цивилизации как особого хозяйственно-культурного типа и социально-политической организации «осуществляется в ходе взаимодействия главным образом славян и русов, причем и те и другие сами оказываются осложненными реликтами других этнокультурных объединений, а различные племена их более или менее существенно различаются между собой». Славянам и русам, подчеркивал он далее, были свойственны разные формы организации. Так, «у славян, насколько можно проникнуть в глубь веков, община была территориальной». Для русов же характерна кровнородственная община, что хорошо видно из ПВЛ, где в недатированной части противопоставляются поляне-русь, славянская природа которой не вызывает у летописца сомнения, и собственно восточнославянские племена - древляне, радимичи, вятичи, северяне, кривичи.

Эта запись Х в. отмечает наличие у полян-руси большой семьи, в которой младшие члены «не имеют права голоса», и кровнородственной общины, а у славян малой семьи, в которой «сами молодые решают и устраивают свои семейные дела», и территориальной общины (при этом летопись фиксирует принципиальные различия в формах брака и типах погребального обряда - моногамия и трупоположение у первых и полигамия и трупосожжение у вторых, что дополнительно указывает на изначальное неславянское происхождение полянской руси, ассимилированной славянами). А разные типы общины предопределяют, констатировал Кузьмин, разные пути образования государств. Так, в условиях существования кровнородственной общины расслоение идет и внутри родов, и между ними, в связи с чем у народов, у которых была такая община, государство возникает как результат установления гос-подства одного рода (племени) над другим. Говоря, что иерархичность заложена уже в большой кровнородственной семье (ее младшие члены обязаны подчиняться старшим) и обязательна в кровнородственной общине, историк указывал, что государство, вырастающее на ее основе, выстраивалось лестницей соподчинения сверху вниз (тому способствовал и культ генеалогий как племени в целом, так и отдельных родов в частности, а «с возникновением государств древность рода как бы приравнивается к знатности»). У народов, у которых существовала территориальная община, государство возникает иным путем, ибо такая община держится принципа равенства как внутри себя, так и в отношении к другим племенам и народам (славяне нигде не устанавливали господства над завоеванными). Ей совершено чужд культ рода и племени, ей не свойственны аристократические притязания, и в ее состав легко принимаются чужеземцы (даже рабов, по истечении определенного срока, либо отпускают на свободу, либо оставляют в качестве равноправных членов общины), т.е. она легко ассимилирует и, в свою очередь, ассимилируются в иноязычной среде. И данный тип общины как форма организации прочнее, нежели род, т.к. вся ее жизнь строилась на принципах коллективизма, равенства, социальной справедливости, на приоритете общественного перед личным, и к общим делам были привлечены все ее члены, причем каждому определено его место. Именно территориальная община, резюмировал Кузьмин, «являлась наиболее действенной защитой перед лицом угрозы как со стороны природных, так и инородных, иноплеменных сил», перед наступлением внешней власти.

Письменная история застает восточных славян с четко действующей организацией управления, связанной с хозяйственно-экономическими задачами и выстроенной «снизу вверх, путем делегирования, вплоть до высшей власти». Согласно ПВЛ, древляне на народном собрании (вече) выбирают себе князей и «лучших» людей, управляющих Древлянской землей. Но при этом все главные вопросы «князья решают только в совете с вече». Сведения о Киеве конца Х в. уточняют типичную для восточных славян картину. Жители города и, видимо, сельской округи делились на десятки, сотни и т.д. (десятские, пятидесятские, сотские), и такую администрацию венчал тысяцкий. Параллельно с тем существовал и совет старейшин («старцы градские»), руководивший вечем и следивший за выполнением принятых решений. Так выстраивалась земская власть, которая, по оценке Кузьмина, была «наиболее экономически целесообразной формой организации для славян» и при которой «высший слой еще не отделился от низших звеньев». И ее вершиной явились племенные союзы IX в. («племена», «земли», «княжения»), которые отличались внушительными размерами (превышающими площадь большинства европейских стран), и которые были государствами, построенные снизу верх. Но эта естественная государственность не могла объединить восточнославянские земли, т.к. экономических потребностей для того «не было ни в IX веке, ни много позднее» (эти потребности не выходили за пределы волости, а на более обширных территориях в сфере общих интересов находились лишь поклонение общим богам, «игрища между селами» с целью заключения браков, отношения с иными племенами).

Соединить восточных славян перед лицом нарастающей угрозы как с юга (хазары, степь), так и с севера (норманны), смогла внешняя сила. В IX-X вв. этой силой стали русы или «род русский», включавший в себя разные этнические группы руси - выходцев прежде всего из Поднепро-вья, Прибалтики и Подунавья (и отсюда этот род был полон противоречий). Русы, будучи изначально неславянскими племенами, слились в названных районах со славянами, сохранив при этом многие бытовые и психологические особенности, как то хорошо видно, о чем уже речь шла, из сопоставления и противопоставления в летописи полян и других славянских племен (русы, привнеся в общественно-политическую жизнь Южной Руси иерархический принцип управления, основанный на принципах кровнородственной общины, к Х в. «по существу уже были переварены славянскими формами организации»). Полагая себя аристократическим славянским родом («не случайно, что славянские имена-титулы распространяются прежде всего в княжеской семье, а договоры писались на славянском языке…»), русы претендуют на этом основании на власть над мирными землепашцами. По причине чего русские князья, избавляя восточных славян от той или иной дани, переводят ее на себя. Как можно судить по договорам 911 и 945 гг., главным занятием «рода русского» были война и торговля, т.е. по своей сути род этот был паразитарным. Но объединение, созданное русами, оказалось достаточно прочным по причине взаимной заинтересованности: они, довольствуясь в основном лишь номинальной данью (по европейским меркам - крайне скромной) с подвластных славянских племен и не вмешиваясь в их внутреннюю жизнь (почему там и сохранялись традиционные порядки), взяли на себя обязанность их защиты, «столь важную вообще в эпоху становления государственности и особенно важную на границе степи и лесостепи внешнюю функцию».

Во главе объединения различных земель-княжеств встал киевский князь, выходец из «рода русского», позднее получивший титул великого князя. Его власть была весьма ограничена «родом русским» (Х в. не знал еще «закономерной системы наследования власти: побеждал сильнейший или наиболее удачливый»; так, наемных варягов Владимиру Святославичу было достаточно, чтобы утвердиться на киевском столе) и дружиной (именно с ней советовался Владимир об устройстве земли и о войнах). Каждое княжество включало территории нескольких славянских племен, и ими управляли свои, местные князья, платившие дань Киеву. Огромные пространства и практическая недоступность многих территорий делали, по замечанию Кузьмина, «новую власть склонной к партнерству, а не подавлению покоренных народов». В результате чего сложилось взаимоотношение «Земли» и «Власти». «Земля», представленная в основном славянами и ассимилированными ими племенами, олицетворяла собой самоуправление, строившееся «снизу вверх». «Власть», принадлежавшая «роду русскому», выстраивалась «сверху вниз». Сотрудничество и противостояние «Земли» и «Власти» определяли собой всю историю Киевской Руси, причем степень единства Руси, предупреждал историк, нельзя переоценивать: противостояние «Земли» и «Власти» оставалось жестким и при Владимире, и при Ярославе Мудром, не говоря уже о более раннем времени (так, русь во времена Игоря не укрепилась даже в Поднепровье), «а границы государства были весьма неустойчивыми» (лишь к XII в. наметился в целом перевес «Земли», что проявилось в повсеместной активизации вече и института посадничества, а княжеская власть в большой или меньшей степени подчинилась «Земле», что в конечном итоге и послужило главной причиной возникновения феодальной раздробленности).

Поиски истоков руси, завершившей создание государства у восточ-ных славян, привели А.Г.Кузьмина, как и многих исследователей XVIII-XIX вв., к выводу, что русская история не ограничивается Киевской Русью, и что до нее и параллельно с ней существовали другие русские образования. На то указывают многочисленные иностранные источники, впервые в науке систематизированные ученым, и зафиксировавшие в Восточной и Западной Европе применительно ко второй половине I — началу II тысячелетия более десятка «Русий» разного этнического происхождения (как подчеркивал историк, «весьма примечательно, что саги ни разу не помещают «русь» в Швеции, вообще в Скандинавии»). Это четыре Руси на южном и восточном побережьях Балтийского моря (остров Рюген, устье Немана, устье Западной Двины, западная часть нынешней Эстонии - провинция Роталия-Русия и Вик с островами Эзель и Даго), Русь Прикарпатская, Приазовская (Тмутаракань), Прикаспийская, Подунайская, которые западные авторы именуют, как и Киевскую Русь, Ругиланд-Ругия-Руссия-Рутения (иногда Руйя-Руйяна), а их население - руги, роги, рутены, руйи, руяны, раны, рены, русь, русы, росомоны, роксоланы. Констатируя факт, что имя русы почти повсюду вытесняет название руги, Кузьмин сосредоточил внимание на этом народе, в начале н.э. про-живавшем, по свидетельству Тацита, на островах и южном побережье Балтийского моря, и во главе которого стояли цари{45}.

После войны с готами (готский историк VI в. Иордан, противопоставляя готов и ругов, не считает последних германцами{46}), в которой руги потерпели поражение, часть их, захваченная переселением своих врагов, оказалась в III в. в Причерноморье (часть ругов осталась на месте). Но основная их масса двинулась на Дунай, где и поселилась в его верховьях, на территории Верхнего Норика, создав там королевство с наследственной династией во главе. В 307 г. руги упоминаются в качестве федератов (союзников) Рима (Рим овладел правобережными дунайскими землями, включенными в область Норик, в 16 г. до н.э., и там жили иллирийские и кельтские племена, в V в. население здесь становится этнически более пестрым). В первой половине V в. Ругиланд, как называли королевство ругов германские авторы (римляне именовали его «Отечеством ругов»), входит в состав державы Аттилы, сохраняя собственных королей («Житие святого Северина» (ум. 482), «апостола Норика», дает важные свидетельства по истории Ругиланда). Со смертью Аттилы и началом усобиц руги оказались расколоты: часть их сражалась на стороне гуннов, другая часть на стороне их противников, возглавляемых гепидами, недавними союзниками гуннов. По предположению Кузьмина, с гуннами остались именно те руги, которые пришли с ними из Причерноморья. Данный вывод напрашивается потому, что эти руги, потерпев поражение, вместе с гуннами отступили, как говорит Иордан, к Причерноморью и Днепру, т.е. к прежним местам проживания. Те же руги, что поддержали гепидов, остались в Подунавье и сохранили ранее занимаемые территории, называемые в разное время Ругиланд, Руссия, Ругия, Рутения, Русская марка.

История ругов-русов, как установил Кузьмин, отразилась в полянославянской и варяжской концепциях начала Руси, читаемых в ПВЛ и дающих на первый взгляд взаимоисключающие ответы на вопрос, вынесенный в заглавие летописи: «Откуда есть пошла Русская земля». Согласно ранней полянославянской концепции поляне-русь появились в Среднем Поднепровье, выйдя из Норика («нарци, еже суть словене»), т.е. из области средневекового Ругиланда-Руссии. Более поздняя варяжская концепция настаивает на том, что русь - это варяги, пришедшие из неуточненного «заморья», а сами новгородцы происходят «от рода варяжьска». Противоречия между двумя концепциями начала Руси Кузьмин, считая их достоверными, снимал тем, что в Среднем Поднепровье оказались как выходцы из Норика-Ругиланда (гунны, руги и независимо от них ветви славян), так и с южного побережья Балтийского моря, только первые появились в Восточной Европе значительно раньше вторых. И археологический материал фиксирует две заметные волны переселений с Дуная на Средний Днепр: в VI в. и середине Х в. (когда по Дунайско-Днепровскому пути уходили на восток от вторгнувшихся венгров). Тот же материал свидетельствует о двух волнах миграции славян и славяноязычных народов с южных и восточных берегов Балтики в пределы Северо-Западной Руси: конец VIII и середина IX в. (следует добавить, что археологические данные указывают еще на одно проникновение южнобалтийских славян в названный район - во второй половине Х в.{47}). По ПВЛ потребность во внешней власти возникла потому, заключал Кузьмин, что племена словен, кривичей, веси, чуди и мери, освободившись от варяжской дани, утонули в усобицах. В связи с чем «они договорились пригласить в качестве третейского судьи князя извне, «иже бы володел нами и судил по праву». По замечанию ученого, слово «владение» «не означало ни господства, ни собственности», и что «в славянском языке не случайно (так же, как и в кельтском) одним словом обозначалась и земля, и управление на ней: власть (волость)», т.е. управляйте нами, регламентируйте межплеменные отношения, решайте внешнеполитические задачи. «Наряд», о котором также говорили варяжской руси послы, и который отсутствует в их земле, не означает «порядок». В данном контексте это, полагал Кузьмин, скорее установление типа «Правды Ярослава» или того «закона русского», который упоминается в договорах с греками, а в виду имелось устроение, главным образом взаимоотношений между племенами{48}.

И внешнюю власть олицетворяли варяжские князья Рюрик, Синеус, Трувор, а с ними варяжская «русь», приглашенные в 862 г. словенами, кривичами, весью, чудью и мерей (и как особо при этом подчеркнул летописец, «от тех варяг прозвася Руская земля»{49}). По оценке, высказанной в 1814 г. немецким историком Г.Эверсом и прямо направленной против ошибочного заключения своего учителя, «русское государство при Ильмене озере образовалось и словом и делом до Рюрикова единовластия, коим однако Шлецер начинает русскую историю. Призванные князья пришли уже в государство, какую бы форму оно не имело»{50}. О том, какую форму имело это государство, речь уже шла. В 882 г. князь Олег, двигаясь из Новгорода, захватил Киев и провозгласил его столицей зарождавшегося русского государства. Но в Среднем Поднепровье варяжская русь столкнулась с представителями другой руси, называемой поляне-русь и вышедшей из Норика (Ругиланда-Руссии). Те и другие претендуют на власть, что и вызвало ожесточенную борьбу между ними, унесшую многие жизни: так, в 882-1019 гг. погибли Аскольд, Дир, Олег, Святослав (видимо, кроме печенежской опасности у князя была еще одна причина, по которой он, возвращаясь из Болгарии, не решился в 971 г. идти в Киев и перезимовал в устье Днепра, где пережил «глад велик, яко по полугривне глава коняча»{51}, а по весне следующего года при переходе через днепровские пороги пал от руки печенегов), Олег, Ярополк, Борис, Глеб, Святополк Окаянный.

Варягами в узком смысле слова Кузьмин считал вагров-варинов, населявших южнобалтийскую Вагрию, племя, принадлежавшее к вандальской группе, к IХ в. ославянившееся, и имя которых распространилось на всех балтийских славян между Одером и южной частью Ютландского полуострова, а затем на многих западноевропейцев. Колонизационный поток с южного побережья Балтики на восток, вобравший в себя как славянские, так и неславянские народы (в частности, фризов), как собственно варягов, так и выходцев из балтийских Русий (отсюда, пояснял историк, «двойное наименование переселенцев - варяги-русь»), начался под давлением Франкской империи с конца VIII века. Собой он захватил Скандинавский полуостров (так, фельдбергская керамика известна в большом количестве вплоть до Средней Швеции, а в Х в. она преобладала в Бирке{52}) и вовлек в свою орбиту какую-то часть его жителей, что дополнительно объясняет неславянский налет на варяго-русских древностях. У балтийских славян государственность, говорил ученый, сложилась в виде городов-полисов, сохранявших большую самостоятельность по отношению к княжеской власти. И прибывшие на Русь варяги привнесли сюда свой тип социально-политического устройства, «что-то вроде афинского полиса. Древнейшие города севера, включая Поволжье, управлялись примерно так же, как и города балтийских славян». Как подытоживал Кузьмин, это в конечном счете тот же славянский тип, «основанный полностью на территориальном принципе, на вечевых традициях и совершенно не предусматривающий возможность централизации». Именно для этого типа характерна большая роль городов и торгово-ремесленного сословия, в связи с чем на Севере была создана полисная система. А высокий уровень материальной культуры и отлаженность общественного управления обеспечили преобладание переселенцев на обширных пространствах севера России, а также быструю ассимиляцию местного неславянского населения{53}.

Мнение о выходе варягов из пределов Южной Балтики, где проживали славяне и ассимилированные ими народы, следовательно, мнение о южнобалтийских истоках российской государственности наша наука категорично отвергает и отвергает по причине господства в ней, по выражению С.А.Гедеонова, «догмата скандинавского начала Русского государства», иногда, по его же уточнению, бессознательного{54}. Но то, что этот догмат основан, как заметил еще Г.Эверс, «на недоразумениях и ложных заключениях»{55}, и то, что родиной варягов были все же южные, а не северные берега Балтики, прямо говорит главный источник по рассматриваемой эпохе - ПВЛ. Во-первых, варяги, указывает летопись, сидят по Варяжскому морю «к западу до земле Агнянски». Земля «Агнянска» представляет собой очень точный ориентир и обозначает юго-восточную часть Ютландского полуострова, где до переселения в Британию обитали англо-саксы (память о них сохранилась в названии про-винции Angeln в земле Шлезвиг-Голштейн ФРГ), с которыми на Балтике долго ассоциировались датчане. С англо-саксами на востоке соседили «варины», «вары», «вагры», населявшие Вагрию, т.е. собственно варяги{56}.

Во-вторых, варяги, прибыв в Северо-Западную Русь, возводят («срубиша») там города, которым дают чисто славянские названия: Новгород, Белоозеро, Изборск. Названия городов (населенных пунктов вообще), да к тому же на чужой земле, напрямую связаны с языком своих основателей и призваны навечно как утвердить (освятить) их права на претендуемую территорию, так и оградить эти права от любых посягательств. В связи с чем наименованию своих местожительств народы придавали огромное значение, и с этого сакрального действия начиналась жизнь нового поселения. Так, древние римляне для организации колоний на завоеванных итальянских землях создавали комиссии, которые прежде всего давали им имя. Весьма показательны в этом плане и финикийский Карфаген, что означает «Новый город», в Северной Африке, претендовавший на роль ее столицы, Новый Карфаген (сегодняшняя Картахена), как символ принадлежности Карфагену Пиреней, за которые он вел ожесточенную борьбу с Римом, греческие названия многих городов Южной Италии, в том числе Неаполь (опять же «Новгород»), сигнализирующие о языке своих первопоселенцев, а также названия первых североамериканских колоний: Новые Нидерланды, Новая Швеция, Новая Франция, Новая Англия{57}, и вместе с тем названия многих городов Северной Америки, по которым можно безошибочно определить, из какой страны и даже конкретно из какой ее местности прибыли переселенцы в «Новый Свет» (таким способом выходцы из метрополий как бы «столбили» за собою захваченные земли и сохраняли в условиях враждебного окружения хотя и иллюзорное, но так нужное им ощущение неразрывной связи с родиной). В данном случае уместно напомнить и тот факт, что появление в окружении Петра I самого незначительного числа представителей германского мира тут же сказалось на топонимическом материале, и в России появились «stadt´ы» и «burg´и».

Версия ПВЛ о южнобалтийском происхождении варягов (варяжской руси) и их славяноязычии имеет, что свидетельствует в пользу ее исторической основы, параллели в западноевропейской историографической традиции, также уходящей в глубь веков. В 1544 г. вышла знаменитая, многократно затем переиздаваемая, «Cosmographia» С.Мюнстера, где подчеркнуто, что Рюрик, в 861 г. приглашенный на княжение на Русь, был из народа «вагров» или «варягов», главным городом которых являлся Любек («…einer mit Namen Rureck auß den Folkern Wagrii oder Waregi genannt (deren Haupstatt war Lubeck)…»). Подобная подача информации читателям говорит о ее широком хождении в европейском мире (над своим огромным трудом автор работал восемнадцать лет, самым тщательным образом подбирая и систематизируя материал{58}). Это во-первых. Во-вторых, одним из вдохновителей исследования Мюнстера, пояснял в 1995 г. финский историк А.Латвакангас, был шведский король Густав I Ваза, призывавший автора воспеть былое величие и славу древних готских королей. Мюнстер, выполняя этот заказ, тщательно проследил историю шведских правителей и посвятил свою работу Густаву Вазе{59}, но при этом не связал варягов русских летописей со шведами, да и сам король не выразил претензий на связь истории своего народа с историей Руси в столь раннюю эпоху (и это тогда, когда он буквально вымаливал у Ивана Грозного как милость, чтобы тот признал его равным с собою, и даже по этому поводу начал войну 1555-1557 гг., а в полемике царя и сына Густава I Вазы Юхана III, развернувшейся в начале 1570-х гг. также вокруг вопроса равенства последнего русскому монарху, шведы, апеллируя к прошлому и даже составив ложную родословную, роднящую династию Ваз с древними королями Швеции, глубже середины XII в. не опускались и, естественно, никакого интереса к варягам не проявили{60}). В 1549 г. С.Герберштейн, в качестве посла Священной Римской империи побывавший в 1516-1517, 1526 гг. и в Вагрии, и в России, был непреклонен в заключении, что родиной варягов является именно Вагрия: «Однако с Любеком и Голштинским герцогством граничила когда-то область вандалов со знаменитым городом Вагрия…», которые «не только отличались могуществом, но и имели общие с русскими язык, обычаи и веру, то, по моему мнению, русским естественно было призвать себе государями вагров, иначе говоря, варягов, а не уступать власть чужеземцам, отличавшимся от них и верой, и обычаями, и языком»{61} («вандалами» и «венедами» герман-ские источники называют южнобалтийских и полабских славян{62}). Хотя Герберштейн и знал «Космографию» Мюнстера (ей он пользовался, констатирует А.Л.Хорошкевич, лишь «при окончательной доработке книги»{63}), но к выводу о родине и этносе варягов пришел независимо от него, опираясь прежде всего на устную традицию потомков вагров, с которыми общался в ходе пребывания в пределах их родины{64}.

На Вагрию указывал в 1582 г. польский историк М.Стрыйковский. В 1607-1649 гг. французы Ж.Маржерет, К.Дюре и Ф.Брие утверждали то же самое, но при этом вместо Вагрии оперируя названиями Вандалия и Дания (последняя, включив в 1460 г. в свой состав Вагрию, стала вытеснять ее из памяти европейцев, и такая «подмена» впоследствии ввела в заблуждение многих и не только сторонников норманства варягов){65}. В 1657 г. неизвестный итальянский писатель говорил, что «призван был Рурех, или Рутиков из вагров, который пришел в 861 г. и был избран князем новгородским». Коснувшись затем темы усобиц между сыновьями Святослава, он сказал, что Владимир бежал «в Вагию», т.е. Вагрию (летописи и Герберштейн, стоит отметить, не называют территорию, где укрылся Владимир){66}. А.Майерберг, глава посольства Священной Римской империи в России в 1661—1662 гг., сообщал, что варяжские князья были «родом из варягов или вагров, князей славянского народа»{67}. В 1688 г. прусский историк М.Преторий в «Мире готском» утверждал, что русские призвали себе князей «от народа своей крови» «из Пруссии и с ними сообщенных народов», но только, на чем он настаивал, не из Дании или Швеции{68}. В 1710 г. Г.В.Лейбниц вел речь о Вагрии как родине варягов, при этом предположив, под влиянием французской историографии, что «Рюрик, по моему мнению, был датского происхождения, но пришел из Вагрии или из окрестных областей»{69}. В «Зерцале историческом государей Российских», написанном проживавшим в России с 1722 г. датчанином А.Селлием, хорошо знавшим предания Южной Балтики, Рюрик с братьями также выводится из Вагрии{70}.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

В уточнении важных деталей биографии Рюрика большую роль сыграли немецкие ученые XVII - первой половины XVIII века. И среди них прежде всего надлежит назвать Б.Латома (1560-1613 гг.) и Ф.Хемница (1611―1687 гг.), которые установили, что Рюрик жил около 840 г. и был сыном ободритского князя Годлиба (по другим вариантам, Годелайва, Годелейба), убитого датчанами в 808 г. при взятии их главного города Рарога{71} (ободриты-бодричи-рериги ― одно из самых могущественнейших славянских племен Южной Балтики). Затем И.Хюбнер в 1708 г., Ф.Томас в 1717 г., М.И.Бэр в 1741 г., С.Бухгольц в 1753 г. и другие ввели в научный оборот разнообразный материал, согласно которому Рюрик вышел из пределов Южной Балтики и являлся потомком вендо-ободритских королей{72}. Примечательно, что предания о выходе варягов с южного побережья Балтики очень долго бытовали на этих землях. Так, в 1840 г. француз К.Мармье опубликовал легенду, записанную им в Мекленбурге среди давно онемеченных потомков юж-нобалтийских славян, повествующей, что у короля ободритов Годлава были три сына - Рюрик, Сивар и Трувор, которые затем вокняжили на Руси{73}. О славянской природе варягов ведут речь и арабские историки. Так, Ад-Димашки (1256—1327 гг.), повествуя о «море Варенгском» (Варяжском) и используя не дошедшее до нас какое-то древнее известие, поясняет, что варяги «суть славяне славян»{74} (показательно, что, как заметил С.А.Гедеонов, в «арабских известиях передаются не скандинавские, а коренные русские понятия о варягах. Варангами называют народ (здесь и далее курсив автора. - В.Ф.), Варенгским - море. У норманнов Варяжское море - Ostersalt, варяжский путь - Austurweg. … Но не могли же норманны вместо своих собственных передавать арабам словено-русские понятия о варягах»{75}). И подобное единство мнений русской, западноевропейской и арабской традиций по поводу этноса и родины варягов, конечно, не случайно.

Эти мнения подтверждает массовый археологический, нумизматический, антропологический и лингвистический материал, показывающий, что у восточных славян из всех балтийских народов именно с южнобалтийскими славянами существовали самые древние и самые широкие связи. Данное обстоятельство объясняется несколькими причинами, в том числе и тем, что с VIII в. Южная Балтика представляла собой наиболее развитую часть Поморья с процветающей торговлей и большим числом торговых городов, размерами и численностью населения поражавших воображение немцев и датчан. Так, г. Рарог-Рерик они именовали Микилинбургом, т.е. Великим городом, Велигардом, а г. Волин, в IX в. занимавший площадь в 50 га, характеризовали «знаменитейшим», «самым большим городом из всех имевшихся в Европе городов» и сравнивали с Константинополем (шведская Бирка, которую обычно рисуют крупнейшим торговым центром всего балтийского Поморья, в середине IX в. была расположена на территории лишь 12 га, а датский Хедебю в пору своего расцвета ― Х в. ― занимал площадь 24 га). Проложив в VIII―IX вв. морские торговые пути по Балтийскому морю и за его пределы, южнобалтийские славяне задавали тон в торговле (о чем свидетельствует, например, заимствование скандинавами славянских слов, связанных с торговой деятельностью: «lodhia» ― лодья (грузовое судно), «torg» ― торг, рынок, торговая площадь, «besman» ― безмен и др.{76})). И прежде всего они вели торговлю со своими восточноевропейскими сородичами, результатом чего стало открытие Балто-Волжского и Балто-Днепровского торговых путей. И эта торговля характеризуется не только ранним временем, но и своей масштабностью: до середины IХ в. основная группа кладов арабского серебра найдена на землях балтийских славян. Причем там обнаружены самые древние из них ― конец VIII в., тогда как на Готланде и в Швеции эти клады датируются соответственно началом и серединой IX века. А из того факта, что начало дирхемной торговли относится к 50-м — 60-м гг. VIII в.{77}, следует, что долгое время эта торговля не затрагивала собственно шведов. Возникнув как чисто славянское явление, она лишь со временем втянула в свою орбиту какую-то часть скандинавов, преимущественно, как вытекает из показаний нумизматики, жителей островов Борнхольма и Готланда{78}.

По мере втягивания шведов в балтийскую торговлю и, естественно, политические связи как с южнобалтийскими славянами (так, отцом Ингигерды, жены Ярослава Мудрого, были, сообщает Адам Бременский, шведский конунг Олав Шётконунг, а матерью Эстрид, дочь ободритского князя{79}), так и Русью, какая-то их часть появляется в ее землях. Причем время этого события довольно точно называют сами же шведы и делают это посредством саг, вобравших в себя память скандинавских народов. Согласно им, шведы стали приходить на Русь лишь в конце Х - начале XI в., т.к. первый русский князь, который им известен, это Владимир Святославич. А то обстоятельство, что они не знают никого из его предшественников (Ольга фигурирует в сагах лишь по припоминаниям самих русских, а не как современница скандинавов, бывавших на Руси), имеет силу принципиально важного исторического факта (Г.Эверс отсутствие у скандинавов преданий о Рюрике охарактеризовал удивительно емко и точно: «убедительное молчание»{80}). Несостоятельность норманской теории демонстрируют заключения лингвистов (они отмечают полнейшее отсутствие среди названий русских городов IX―Х вв. скандинавских названий{81}, хотя варягами было основано большое число городов) и антропологов (Т.И.Алексеева, ведя речь о киевских погребениях с трупоположением Х в., подчеркнула, что «оценка суммарной краниологической серии из Киева… показала разительное отличие древних киевлян от германцев»{82}).

В рассуждениях сторонников норманской теории центральное место отводится именам первых русских князей и их окружения, которые, как подчеркивал лингвист Ф.А.Браун, «составляют наиболее веское доказательство норманистов»{83}. Каким способом превращались эти имена, даже чисто славянские, в «наиболее веское доказательство норманистов» демонстрирует несколько примеров. Так, немецкий филолог Ю.Г.Шоттелий (ум.1676 г.) увидел в имени Владимир перевод, означающий «лесной надзиратель» (от немецкого «wald» — «лес»). В 1735 г. Г.З.Байер, не сомневаясь, что «все имена варягов в русских летописях» суть «шведского, норвежского и датского» языков и найдя им, исходя, как и О.Рудбек, лишь из созвучия, соответствующие объяснения, уверял, что первая часть этого имени когда-то означала «поле битвы» и что имя Святослав «с началом норманским (Свен. - В.Ф.) и окончанием славенским»{84}. Этимологические «открытия» Байера в равной степени одинаково оценили и антинорманист М.В.Ломоносов, и норманист В.О.Ключевский. Согласно замечанию первого, Байер, «последуя своей фантазии», имена русских князей «перевертывал весьма смешным и непозволительным образом, чтобы из них сделать имена скандинавские». По словам Ключевского, «впоследствии многое здесь оказалось неверным, натянутым, но самый прием до-казательства держится доселе»{85}.

Вывод двух выдающихся представителей нашей исторической науки подтверждается конкретным материалом. Так, в начале 60-х гг. XIX в. антинорманист С.А.Гедеонов установил, что имя Hrørekr, которое выдают за имя Рюрик, шведам неизвестно. В 1929 г. норманист Н.Т.Беляев не только подтвердил факт отсутствия этого имени у шведов, но вместе с тем указал, что оно «необычно и в Дании…». В 1997 г. шведская исследовательница Л.П.Грот констатировала, что в Швеции не считают имя «Рюрик» шведским и что оно не встречается «в шведских именословах» (этим фактом объясняется обращение норманистов к фигуре Рорика Ютландского, которого они отождествляют с летописным Рюриком){86}. Грот также продемонстрировала, что шведское имя «Helge», означающее «святой» и появившееся в Швеции в ходе распространения христианства в XII в., и русское имя «Олег» IX в. «никакой связи между собой не имеют»{87}. Сказанное полностью относится и к имени Ольга (к тому же оно существовало у чехов{88}, среди которых норманнов не было). В 1901 г. И.М.Ивакин доказал, что в древности имена Игорь и Ингвар различались и не смешивались{89}. Желание во что бы то ни стало увидеть в древнерусских именах шведскую основу вершит ярчайший образец «рудбекианизма», с которым норманская теория скандально оконфузилась. Не найдя к именам братьев Рюрика Синеуса и Трувора никаких скандинавских параллелей, норманисты эти имена объявили шведскими словами sine hus («свой род») и thru varing («верная дружина»), якобы не понятыми летописцем при внесении в ПВЛ шведского сказания и принятыми им за личные имена. И этот миф, вошедший даже в школьные учебники, полностью разрушает одно лишь только свидетельство Пискаревского летописца, отразившего многовековую традицию бытования на Руси и в России имени Синеус: в известии под 1586 г. об опале на князя А.И.Шуйского и его сторонников сказано, что «казнили гостей Нагая да Русина Синеуса с товарищи»{90}.

Надлежит сказать, что вопрос об этнической принадлежности имен вообще-то не имеет принципиального значения, т.к. сами по себе они не могут указывать на язык их носителей. «Почти все россияне имеют ныне, - задавал в 1749 г. М.В.Ломоносов Г.Ф.Миллеру вопрос, оставленный без ответа, - имена греческие и еврейские, однако следует ли из того, чтобы они были греки или евреи и говорили бы по-гречески или по-еврейски?»{91}. В справедливости слов Ломоносова убеждает готский историк Иордан, отметивший в VI в., в какой-то мере подводя итоги Великого переселения народов, что «ведь все знают и обращали внимание, насколько в обычае племен перенимать по большей части имена: у римлян - македонские, у греков - римские, у сарматов - германские. Готы же преимущественно заимствуют имена гуннские»{92} (Великое переселение народов, охватившее огромные пространства Азии, Европы и Северной Африки и массы народов, перемешало не только именословы, но и антропологические типы{93}, что также надо учитывать, обращаясь к вопросу этноса варягов и руси). И несмотря на свои неславянские имена варяго-русские дружинники Олега и Игоря были, как то вытекает из договоров с византийцами (911 и 945 гг.), славяноязычными. Причем эти имена звучат именно так, как они звучали, обращал внимание А.Г.Кузьмин, «в европейских (континентальных) именословах и могут быть объяснены происхождением главным образом из кельтских, иллирийских, иранских, фризских и финских языков».

В пользу славяноязычия этих дружин говорит и тот факт, что их богом был Перун (при утверждении договора 911 г. византийцы «цело-вавше сами крест, а Олга водивше на роту, и мужи его по рускому закону кляшася оружьем своим и Перуном, богом своим…»{94}), чей культ имел широкое распространение среди южнобалтийских славян и который совершено не известен германцам. Вместе с тем элементы религии последних абсолютно не прослеживаются в верованиях русов, что хорошо видно по языческому пантеону Владимира, созданному в 980 (или 978) г., т.е. тогда, когда, как уверяют норманисты, скандинавы «в социальных верхах численно преобладали» (Р.Г.Скрынников именует князя «норманским конунгом» и, касаясь вопроса крещения им Руси, заключает, что ему удалось избежать «конфликта с норманской языческой знатью, поддержкой которой дорожил»{95}). Сам же факт наличия в пантеоне неславянских богов (Хорса, Даждьбога, Стрибога, Симаргла, Мокоши) указывает, подчеркивает ряд исследователей, «на широкий допуск: каждая этническая группа может молиться своим богам». Но при этом ни одному германскому или скандинавскому богу в нем «места не нашлось», хотя, как правомерно подчеркивает Кузьмин, «обычно главные боги - это боги победителей, преобладающего в политическом или культурном отношении племени»{96}.

Многовековое заблуждение в норманстве варягов и варяжской руси, приобретшее в последнее время совсем уж гротескный вид, вступает, как уже констатировалось, в полное противоречие с древнейшей летописью и главным источником по истории Руси - ПВЛ. К сказанному надлежит добавить, что в ее недатированной части содержится перечень «Афетова колена», где варяги и русь названы в качестве самостоятельных народов, не связанных ни со шведами, ни со скандинавами вообще: «варязи, свеи, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии…»{97}. В 1875 г. один из самых ярких историков-норманистов А.А.Куник сказал, имея в виду приведенный отрывок, что антинорманисты «в полном праве требовать отчета, почему в этнографическо-историческом введении к русской летописи заморские предки призванных руссов названы отдельно от шведов. Немудреным ответом, что это был бы только вопрос исторического любопытства, никто, конечно, не хочет довольствоваться»{98}. Но сегодня его последователи «немудрено» толкуют, по причине своей крайней тенденциозности, не свойственной Кунику (под воздействием критики С.А.Гедеонова и в силу присущей ему научной принципиальности он отказался от многих положений норманской истории), это летописное сообщение. Блестящий пример тому показал в 2007 г. украинский историк Н.Ф.Котляр, с какой-то сверхненавистью обрушившийся на нынешних российских ученых-антинорманистов (для него они «средневековые обскуранты», «квасные», «охотнорядческие патриоты», не способные «на какую бы то ни было научную мысль») и поучающий их, сам того не ведая, с позиций марксистской концепции возникновения Древнерусского государства. Утверждая, что летопись «ставит русь в один ряд с другими скандинавскими этносами», он в подтверждении этих слов говорит, что «в описании Европы во Введении к Повести - русь перечислена среди варяжских (скандинавских) народов»{99}.

Но, как это хорошо видно и не профессионалу, перечень «Афетова колена» не ограничивается скандинавами: «варяги, шведы, норманны (норвежцы), готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы, корлязи, венецианцы, генуэзцы, и прочие…»{100}. И понятно, что все эти народы не могут быть отнесены, лишь по причине нахождения среди них, например, скандинавов, римлян, немцев, исключительно либо только к первым, либо только ко вторым, либо только к третьим. И если руководствоваться логикой Котляра, то, согласно перечню «Афетовой части», предваряющему описание «Афетова колена», русь является угро-финским и балтийским племенем одновременно: «русь, чюдь и вси языци: меря, мурома, весь, моръдва, заволочьская чюдь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимегола, корсь, летьгола, любь»{101}. Украинский доктор исторических наук для иллюстрации своей посылки апеллирует и к Ска-занию о призвании варяжских князей, в котором послы идут «за море к варягом, к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си»{102}. Но и эта апелляция работает против его утверждения, ибо летописец начала XII в., когда под «варягами» на Руси уже давно понимали многих западноевропейцев{103}, специально выделяет русь из числа других варяжских, как бы сейчас сказали западноевропейских народов, называет ее в качестве особого, самостоятельного племени, вроде шведов, норвежцев, готов, англян-датчан, тем самым не смешивая ее с ними: «пошли за море к варягам, к руси, ибо так звались варяги - русь, как другие зовутся шведы, иные же норманны, англы, другие готы, эти же - так»{104}.

И летописец не смешивал русь и скандинавов точно также, как не смешивал их немецкий хронист Гельмольд (XII в.), творивший близко по времени к моменту окончательного сложения ПВЛ. По его свидетельству, саксонский герцог Генрих Лев в 1150-х гг. отправил «послов в города и северные государства ― Данию, Швецию, Норвегию и Русь, ― предлагая им мир, чтобы они имели свободный проезд к его городу Любеку»{105}. Эта грамота не сохранилась, но ее нормы повторил в 1187 г. император Священной Римской империи Фридрих I Барбаросса: «ruteni, gothi, normanni et ceteri gentes orientales, absque theloneo et, absque hansa, ad civitatem sepius dictam veniant et recedant», т.е. русские, готландцы, норманны и «другие восточные народы» получали право свободно приходить и покидать город «без налога и пошлины»{106}. В 1220-х гг. «Любекский таможенный устав» подтвердил установление императора: «В Любеке не платит пошлины никто из граждан Шверина, а также никто из русских, норвежцев, шведов… ни готландец, ни ливонец, равно как и никто из восточных народов»{107}. Из приведенных документов, где Русь и русские стоят в одном ряду со скандинавскими странами и скандинавами, не следует, разумеется, что русских середины XII - первой трети XIII в. надо причислить к скандинавам, или, наоборот, русскими надо считать датчан, шведов, готландцев и норвежцев. Остается добавить, что в 1768 г. А.Л.Шлецер в «Опыте анализа русских летописей», еще не попав под влияние мысли шведского историка Ю.Тунманна, высказанной в 1774 г., что от финского названия Швеции «Ruotsi» образовалось имя «Русь» (но при этом отметившего, что шведы никогда не называли себя русами){108}, был категоричен в своем выводе, покоящемся на ПВЛ, что «Нестор ясно отли-чает русских от шведов» (тогда в руси он видел понтийскую русь и сближал ее с хазарами). О том, что летопись различает шведов и руссов, Шлецер сказал и в начале XIX в., но теперь, чтобы уже как-то согласовать ее показания с норманской теорией, выдумал «особый род» скандинавов — русов, родиной которых якобы была Швеция{109}. В 1876 г. датский лингвист В.Томсен вынужден был признать, что скандинавского племени по имени русь никогда не существовало и что скандинавские племена «не называли себя русью»{110}.

Прошлое и память о нем существуют в неразрывном единстве. В неразрывной связи с историей народов находятся и их религии (так, пантеон римских богов может многое поведать о расширении пределов Древнего Рима). И отсутствие германо-скандинавских богов в язычестве наших предков означает, что к генезису русской государственности и связанного с ним варяго-русского вопроса ни скандинавы, ни германцы вообще не имели отношения. Свое происхождение шведские конунги - якобы русские князья - вели от Одина, Ньёрда, Фрейера, которые в обязательном порядке были бы тогда представлены в пантеоне «норманского конунга» Владимира. И шведские конунги, конечно, не могли поклоняться божествам покоренных восточных славян, ибо предать своих родоначальников они не могли ни при каких условиях (к тому же «промена одного язычества на другое, - отмечал С.А.Гедеонов, - не знает никакая история»{111}). С какими же народами связаны истоки Руси и ее государственных институтов - проблема хотя и трудная, но вполне разрешимая (и, естественно, выходящая за рамки славянского мира).

Но для этого необходимо отказаться от последнего сохранившегося в науке мифа шведских историков XVII в. - мифа о норманстве варягов, ставшего главным мифом мировой истории, и отучиться смотреть на свои древности как на приложение к истории германских народов.

Примечания

1. Шаскольский И.П. Столбовский мир 1617 г. и торговые отношения России со шведским государством. М., Л., 1964. С. 6, 24, 27-28; Кобзарева Е.И. Смута. Иностранные интервенции и их последствия (конец XVI - первая половина XVII в. // История внешней политики России. Конец XV-XVII век. (От свержения ордынского ига до Северной войны). М., 1999. С. 195; История Швеции. М., 1974. С. 166-168.

2. Petrejus P. Regni Muschovitici Sciographia. Thet är: Een wiss och egenteligh Beskriffning om Rudzland. Stockholm, 1614-1615. S. 2-6; idem. Historien und Bericht von dem Grossfürstenthumb Muschkow. Lipsiae, Anno, 1620. S. 139-144; Петрей П. История о великом княжестве Московском. М., 1867. С. 90-93, 312.

3. Widekindi J. Thet svenska i Russland tijo åhrs krijgz-historie. Stockholm, 1671. S. 511; idem. Historia belli sveco-moscovitici decennalis. Holmiae, 1672. P. 403; Видекинд Ю. История шведско-московитской войны XVII века. М., 2000. С. 280.

4. Verelius O. Hervarar Saga. Upsala, 1672. Р. 19, аnm. 192; Rudbeck O. Atlantica sive Manheim pars secunda. Upsalae, 1689. P. 518; idem. Atlantica sive Manheim pars tertia. Upsalae, 1698. P. 184-185.

5. Мыльников А.С. Славяне в представлении шведских ученых XVI-XVII вв. // Первые скандинавские чтения. Этнографические и культурно-исторические аспекты. СПб., 1997. С. 148-149; его же. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. Представление об этнической номинации и этничности XVI - начала XVIII века. СПб., 1999. С. 56.

6. Scarin A. Dissertatio historica de originibus priscae gentis varegorum. Aboae, 1734.

7. См. об этом подробнее: Фомин В.В. Норманская проблема в западноевропейской историографии XVII века // Сборник Русского исторического общества (Сб. РИО). Т. 4 (152). От Тмутороканя до Тамани. М., 2002. С. 305-324; его же. Комментарии // Гедеонов С.А. Варяги и Русь. В 2-х частях / Автор предисловия, комментариев, биографического очерка В.В.Фомин. М., 2004. С. 552, коммент. 63; его же. Варяги и варяжская русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. М., 2005. С. 8-57.

8. Иордан. О происхождении и деяниях гетов (Getica). СПб., 1997. С. 65-66, 126-127, 190-191, примеч. 74, 75.

9. Мыльников А.С. Славяне… С. 153; История Швеции. С. 7-9.

10. Шлецер А.Л. Нестор. Ч. I. СПб., 1809. С. 390.

11. Мыльников А.С. Славяне… С. 149; его же. Картина славянского мира. С. 137.

12. Müller G.F. Nachricht von einem alten Manuscript der russischen Geschichte des Abtes Theodosii von Kiow // Sammlung russischer Geschichte. Bd. I. Stud. I. SPb., 1732. S. 4, anm. *; [idem]. Auszug russischer Geschichte nach Anleitung des Chronici Theodosiani Kiouiesis // Ibid. S. 10, anm. **; [idem]. Auszug russischer Geschichte des X. und XI. Jahrhunderts: Aus des Snorrouis Sturlesons Historie der nordischen Könige // Ibid. Bd. I. Stud. II. SPb., 1733. S. 119, anm. **; Baуer G.S. De Varagis // Commentarii Academiae Scientiarum Imperialis Petropolitanae. T. IV. Petropoli, 1735. Р. 275-311; Байер Г.З. О варягах // Фомин В.В. Ломоносов: Гений русской истории. М., 2006. С. 344-362.

13. Кузьмин А.Г. Начало Руси. Тайны рождения русского народа. М., 2003. С. 36.

14. Монтескье Ш. О духе законов // Его же. Избранные произведения. М., 1955. С. 391.

15. Dalin O. Geschichte des Reichs Schweden. Bd. 1. Greifswald, 1756. S. 234, 409-418; Далин О. История шведского государства. Ч. 1. Кн. 1. СПб., 1805. С. 385, примеч. г на с. 137; примеч. ц на с. 385, примеч. с на с. 438; там же. Ч. 1. Кн. 2. СПб., 1805. С. 674-687, примеч. о на с. 654; там же. Ч. 2. Кн. 1. СПб., 1805. С. XXXV.

16. Thunmann J. Untersuchungen über die Geschichte der östlichen europaischen Völker. Theil 1. Leipzig, 1774. S. 371-372.

17. Миллер Г.Ф. Краткое известие о начале Новагорода и о происхождении российского народа, о новгородских князьях и знатнейших онаго города случаях // Сочинения и переводы к пользе и увеселению служащие. Ч. 2. Июль. СПб., 1761. С. 9; его же. О народах издревле в России обитавших. СПб., 1788. С. 101; Шлецер А.Л. Указ. соч. Ч. I. С. р, примеч. *, 359, 363; Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. I. М., 1989. Примеч. 96, 106.

18. Schlözer A.L. Probe russischer Annalen. Bremen, Göttingen, 1768. S. 48-49; Шлецер А.Л. Указ. соч. Ч. II. СПб., 1816. С. 114-115; Миллер Г.Ф. О народах... С. 104; Соловьев С.М. Август-Людвиг Шлецер // Собрание сочинений С.М.Соловьева. СПб., [1901]. Стб. 1547.

19. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 9. М., Л., 1955. С. 829.

20. Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера, им самим описанная. СПб., 1875. С. 31; August Ludwig v. Schlözer und Russland / Eingeleitet und unter mitarbeit von L.Richter und L.Zeil herausgegeben von E.Winter. Berlin, 1961. S. 47.

21. Шлецер А.Л. Указ. соч. Ч. I. С. нд-не, 325, 419-420; там же. Ч. II. С. 168, 178-180.

22. Славяне и Русь: Проблемы и идеи. Концепции, рожденные трехвековой полемикой, в хрестоматийном изложении / Сост. А.Г.Кузьмин. М., 1998. С. 3.

23. Общественная и частная жизнь Августа Людвига Шлецера… С. 53; Шлецер А.Л. Указ. соч. Ч. I. С. 67, 418-419; Иконников В.С. Август Людвиг Шлецер. Историко-биографический очерк. Киев, 1911. С. 19.

24. Классен Е. Новые материалы для древнейшей истории славян вообще и славяно-руссов до Рюрикового времени в особенности, с легким очерком истории руссов до Рождества Христова. Вып. I. М., 1854. С. 9-10.

25. Мошин В.А. Варяго-русский вопрос // Slavia. Časopis pro slovanskou filologii. Ročnik X. Sešit 1. Praze, 1931. С. 128-129.

26. Устрялов Н.Г. О системе прагматической русской истории. СПб., 1836. С. 1.

27. Карамзин Н.М. Указ. соч. Т. I. С. 55, 60, 93; Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 1. Т. 1-2. М., 1993. С. 91.

28. Манкиев А.И. Ядро российской истории. СПб., 1791. С. 1-29; Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. М., Л., 1952. С. 173-216.

29. Шлецер А.Л. Указ. соч. Ч. I. С. 342, примеч. *; Полевой Н.А. История русского народа. Т. I. М., 1997. С. 34; Сенковский О.И. Скандинавские саги // Библиотека для чтения, журнал словесности, наук, художеств, промышленности и мод. Т. I. Отд. II. СПб., 1834. С. 18, 22-23, 26-27, 30-40; его же. Эймундова сага // Там же. Т. II. Отд. III. СПб., 1834. С. 53; Погодин М.П. Исследования, замечания и лекции о русской истории. Т. 3. М., 1846. С. 545; его же. Норманский период русской истории. М., 1859. С. 150.

30. Шаскольский И.П. Норманская проблема в советской историографии // Советская историография Киевской Руси. Л., 1978. С. 158; его же. Антинорманизм и его судьбы // Проблемы отечественной и всеобщей истории. Генезис и развитие феодализма в России. Вып. 7. Л., 1983. С. 50.

31. Шаскольский И.П. Норманская теория в современной буржуазной науке. М., Л., 1965. С. 5; Новосельцев А.П. Образование Древнерусского государства и первый его правитель // Вопросы истории (ВИ). 1991. № 2/3. С. 7.

32. Греков Б.Д. Феодальные отношения в Киевском государстве. М., Л., 1936. С. 18; Базилевич К.В. Из истории образования древнерусского государства // Большевик. 1947. № 5. С. 55; Рыбаков Б.А. Спорные вопросы образования Киевской Руси // ВИ. 1960. № 10. С. 26; его же. Обзор общих явлений русской истории IX — середины XIII века // Там же. 1962. № 4. С. 38-39; его же. Киевская Русь // История СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской социалистической революции. Т. 1. М., 1966. С. 491.

33. Яковлев Н. О преподавании отечественной истории // Большевик. 1947. № 22. С. 27; Шаскольский И.П. Норманская теория в современной буржуазной историографии // История СССР. 1960. № 1. С. 225, 236; его же. Норманская теория в современной буржуазной науке. С. 3, 5, 13-14, 17; Пештич С.Л. Русская историография ХVIII века. Ч. I. Л., 1961. С. 34, 196; Шушарин В.П. Современная буржуазная историография Древней Руси. М., 1964. С. 236.

34. Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море // ВИ. 1970. № 10. С. 28, 48; его же. Болгарский ученый о советской историографии начала Руси // Там же. 1971. № 2. С. 186-188; его же. Об этнической природе варягов (к постановке проблемы) // Там же. 1974. № 11. С. 55; его же. Заметки историка об одной лингвистической монографии // Вопросы языкознания. 1980. № 4. С. 57-59; Откуда есть пошла Русская земля. Века VI-Х / Сост., предисл., введ. к документ., коммент. А.Г.Кузьмина. Кн. 2. М., 1986. С. 18; Славяне и Русь. С. 258, 292-293, 370.

35. Сойер П. Эпоха викингов. СПб., 2002. С. 95, 98-99.

36. Мачинский Д.А. Миграция славян в I тысячелетии н.э. (по письменным источникам с привлечением данных археологии) // Формирование раннефеодальных славянских народностей. М., 1981. С. 45; его же. О времени и обстоятельствах первого появления славян на Северо-Западе Восточной Европы по данным письменных источников // Северная Русь и ее соседи в эпоху средневековья. Л., 1982. С. 13, 15-16, 18-24; его же. О месте Северной Руси в процессе сложения Древнерусского государства и европейской культурной общности // Археологическое исследование Новгородской земли. Л., 1984. С. 15-20.

37. Шмурло Е.Ф. История России 862―1917. М., 2001. С. 38.

38. См. об этом подробнее: Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 147-182; его же. Ломоносов. С. 120-124, 135-175.

39. Лихачев Д.С. Нельзя уйти от самих себя… Историческое самосознание и культура России // Новый мир. 1994. № 6. С. 113; его же. Россия никогда не была Востоком (Об исторических закономерностях и национальном своеобразии: Евразия или Скандославия?) // Его же. Раздумья о России. СПб., 2001. С. 35; Скрынников Р.Г. Войны Древней Руси // ВИ. 1995. № 11-12. С. 33; его же. История Российская. IX—XVII вв. М., 1997. С. 55, 67; его же. Русь IX-XVII века. СПб., 1999. С. 20-45, 49-50; его же. Крест и корона. Церковь и государство на Руси IX-XVII вв. СПб., 2000. С. 22, 30.

40. Хлевов А.А. Норманская проблема в отечественной исторической науке. СПб., 1997. С. 69, 91; Кан А.С. Швеция и Россия в прошлом и настоящем. М., 1999. С. 50.

41. Томсен В. Начало Русского государства. М., 1891. С. 18-20, 73-74; Stender-Petersen A. Varangica. Aarhus, 1953. Р. 245-252, 255-257; idem. Anthology of Old Russian Literature. New York, 1954. Р. 9, note c; idem. Das Problem der ältesten byzantinisch-russisch-nordischen Beziehungen // X Congresso Internazionale di Scienze Storiche. Roma 4-11 Settembre 1955. Relazioni. Vol. III. Roma, 1955. Р. 167, 188; idem. Der älteste russische Staat // Historische Zeitschrift. Bd. 191. H. 1. München, 1960. S. 1, 3-4, 10-17; Стендер-Петерсен А. Ответ на замечания В.В.Похлебкина и В.Б.Вилинбахова // Kuml. 1960. Aarhus, 1960. S. 147-148, 151-152.

42. Викинги: набеги с севера. М., 1996. С. 64; История Европы. Минск, Москва, 1996. С. 27; Уингейт Ф., Миллард Э. Викинги. М., 1998. С. 41; Кёнигсбергер Г. Средневековая Ев-ропа 400-1500 гг. М., 2001. С. 123; Мелин Я., Юханссон А.В., Хеденборг С. История Швеции. М., 2002. С. 39; Гвин Д. Викинги. Потомки Одина и Тора. М., 2003. С. 266.

43. Цит. по: Толочко П.П. Спорные вопросы ранней истории Киевской Руси // Славяне и Русь (в зарубежной историографии). Киев, 1990. С. 109.

44. Пиккио Р. Древнерусская литература. М., 2002. С. 27.

45. Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Т. 1. Л., 1969. С. 371.

46. Иордан. Указ. соч. С. 65.

47. Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 453; его же. Южнобалтийские славяне в истории Новгородской земли // Прошлое Новгорода и Новгородской земли: Материалы науч. конф. 15-17 ноября 2005 г. Великий Новгород, 2006. С. 10-14.

48. Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь»… С. 28-55; его же. Сказание об апостоле Андрее и его место в Начальной летописи // Летописи и хроники. 1973. М., 1974. С. 40, 42-43; его же. Об этнической природе... С. 54-83; его же. Начальные этапы древнерусского летописа-ния. М., 1977. С. 282-284, 294-295, 297-326; его же. Заметки историка… С. 55-56, 58; его же. Об истоках древнерусского права // Советское государство и право. 1985. № 2. С. 110-119; его же. Русь в современной исторической науке // Тысячелетие крещения Руси. Международная церковно-историческая конференция. Киев, 21-28 июля 1986 года. Материалы. М., 1988. С. 92-95; его же. Одоакр и Теодорих // Дорогами тысячелетий. Сборник исторических очерков и статей. Кн. 1. М., 1987. С. 103-129; его же. Падение Перуна. М., 1988. С. 4-5, 12, 39, 119, 129-138, 141; его же. Мародеры на дорогах истории. М., 2005. С. 22-26, 29-30, 36-41, 43, 49-50, 53-55 (сборник статей разных лет, в данном случае 1993-1995, 1997 гг.); его же. Руги и русы на Дунае // Средневековая и новая Россия. СПб., 1996. С. 130-147; его же. Источниковедение истории России (с древнейших времен до монгольского завоевания). М., 2002. С. 102, 105-108, 137-138; его же. От моря до моря // Мир истории. М., 2002. № 4/5. С. 32-47; его же. Два вида русов в юго-восточной Прибалтике // Сб. РИО. Т. 8 (156). Антинорманизм. М., 2003. С. 192-213; его же. История России с древнейших времен до 1618 г. Кн. 1. М., 2003. С. 45, 67-68, 70, 77, 85, 88, 90, 92-110, 114-116, 118, 120-126, 133-136, 138-143, 146, 148, 163-165, 201-202, 204-207; его же. Начало Руси. С. 93-94, 160-161, 184-203, 211, 242-313, 332-353, 355-356; его же. Облик современного норманизма // Сб. РИО. Т. 8 (156). С. 236-238; Галкина Е.С., Кузьмин А.Г. Росский каганат и остров русов // Славяне и Русь. С. 456-481; Откуда есть пошла Русская земля. Века VI-Х / Сост., предисл., введ. к документ., коммент. А.Г.Кузьмина. Кн. 1. М., 1986. С. 5-7, 9-10, 13-14, 16-17, 477, 546-552, 650-651, 664-682, 695-698; там же. Кн. 2. С. 8, 11-17, 20-25, 27-29, 478, 545-548, 581-582, 676, 681; «Крещение Руси» в трудах русских и советских историков / Авт. вступ. ст. А.Г.Кузьмин; Сост., авт. примеч. и указат. А.Г.Кузьмин, В.И.Вышегородцев, В.В.Фомин. М., 1988. С. 42-44; Се Повести временных лет (Лаврентьевская летопись) / Сост., авторы примечаний и указателей А.Г.Кузьмин, В.В.Фомин; вступительная статья и перевод А.Г.Кузьмина. Арзамас, 1993. С. 13-15, 31, 35-36; Славяне и Русь. С. 12-13, 209-455; Хрестоматия по истории России с древнейших времен до 1618 г. / Под ред. А.Г.Кузьмина, С.В.Перевезенцева. М., 2004. С. 32-42, 62-67, 139-140.

49. Летопись по Лаврентьевскому списку (ЛЛ). СПб., 1897. С. 19.

50. Эверс Г. Предварительные критические исследования для российской истории. Кн. 1-2. М., 1826. С. 84.

51. ЛЛ. С. 72.

52. Ковалевский С.Д. Образование классового общества и государства в Швеции. М., 1977. С. 39; Мельникова Е.А., Петрухин В.Я., Пушкина Т.А. Древнерусские влияния в культуре Скандинавии раннего средневековья (К постановке проблемы) // История СССР. 1984. № 3. С. 52; Херрман Й. Славяне и норманны в ранней истории Балтийского региона // Славяне и скандинавы. М., 1986. С. 26, 32, 52, 119, 368, примеч. 39.

53. Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь»… С. 31-32, 34, 37; его же. Об этнической природе... С. 56-57, 82; его же. Русь в современной исторической науке. С. 90-91; его же. Одоакр и Теодорих. С. 123-124; его же. Падение Перуна. С. 155-156; его же. Мародеры на дорогах истории. С. 24-25, 56-57; его же. Об этнониме «варяги» // Дискуссионные проблемы отечественной истории. Арзамас, 1994. С. 7-9; его же. От моря до моря. С. 37, 40, 43-47; его же. История… С. 88-92, 96-97, 100-105, 135-137; его же. Начало Руси. С. 203-222, 238-242, 355-356; Галкина Е.С., Кузьмин А.Г. Указ. соч. С. 463-464, 466-470; Откуда есть пошла Русская земля. Кн. 1. С. 696-697; там же. Кн. 2. С. 26, 28-29, 582-583, 588; «Крещение Руси» в трудах... С. 27-28, 308, 317-318; Славяне и Русь. С. 287, 290, 433, примеч. 38 на с. 412; Хрестоматия по истории России… С. 140-144.

54. Гедеонов С.А. Указ. соч. С. 56, 60.

55. Эверс Г. Указ. соч. С. 151.

56. ЛЛ. С. 3-4; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 422-423.

57. История Древнего Рима / Под ред. В.И.Кузищина. М., 1981. С. 70; История США. Т. 1. 16071877. М., 1983. С. 32, 49, 51, 59-60, примеч. 3 на с. 53; Новая история стран Европы и Америки. Первый период / Под ред. Е.Е.Юровской и И.М.Кривогуза. М., 1997. С. 225.

58. Замысловский Е. Описание Литвы, Самогитии, Руссии и Московии Себастиана Мюнстера (XVI века) // Журнал Министерства народного просвещения. Т. 211. № 9. СПб., 1880. С. 67-68.

59. Münster S. Cosmographia. T. IV. Basel, 1628. S. 1420; Latvakangas A. Riksgrundarna. Varjagproblemet i Sverige från runinskrifter till enhetlig historisk tolkning. Turku, 1995. S. 117.

60. Фомин В.В. Варяги в переписке Ивана Грозного с шведским королем Юханом III // Отечественная история. 2004. № 5. С. 121-123; его же. Иван Грозный о варягах Ярослава Мудрого // Сб. РИО. Т. 10 (158). Россия и Крым. М., 2006. С. 399-409.

61. Герберштейн С. Записки о Московии. М., 1988. С. 60.

62. Гельмольд. Славянская хроника. М., 1963. С. 36; Кузьмин А.Г. Начало Руси. С. 206, 236-237, 240; Откуда есть пошла Русская земля. Кн. 1. С. 11; там же. Кн. 2. С. 687, примеч. к с. 595.

63. Герберштейн С. Указ. соч. С. 42, 55.

64. Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 431-432; его же. Ломоносов. С. 301-302.

65. Stryjkowski M. Kronika Polska, Litewska, Żmódzka i wszystkiej Rusi. Warszawa, 1846. S. 113; Маржерет Ж. Состояние Российской державы и великого княжества Московского // Сказания современников о Дмитрии Самозванце. Ч. III. СПб., 1832. С. 16; Duret C. Thrésor de ľHistoire des langues de cest Univers. Uverdon, 1619. P. 846; Briet P. Parallela geographiae veteris et novae. Т. 2. Р. 1. Parisiis, 1649. P. 229.

66. Бумаги Флорентийского центрального архива, касающиеся до России. Ч. I. М., 1871. С. 327-328.

67. Майерберг А. Путешествие в Московию. М., 1874. С. 105.

68. Praethorius M. Orbis Gothicus. Oliva, 1688. Liber II. Caput 2. § VI. P. 17.

69. Герье В.И. Лейбниц и его век. Отношения Лейбница к России и Петру Великому по неизданным бумагам Лейбница в Ганноверской библиотеке. СПб., 1871. С. 102.

70. Зерцало историческое государей Российских // Древняя Российская Вивлиофика. СПб., 1891. С. 29.

71. Bауеr G.S. Op. cit. P. 278-279; Байер Г.З. Указ. соч. С. 346.

72. Hübner J. Genealogische Tabellen, nebst denen darzu Gehörigen genealogischen Fragen. Bd. I. Leipzig, 1725. S. 281. Die 112 Tab.; Thomas F. Avitae Russorum atque Meklenburgensium principum propinquitatis seu consangvinitatis monstrata ac demonstrata vestica. Anno, 1717. S. 9-14; Beer M.I. Rerum Mecleburgicarum. Lipsiae, 1741. P. 30-35; Buchholtz S. Versuch in der Geschichte des Herzogthums Meklenburg. Rostock, 1753. II Stammtafel.

73. Marmier X. Lettres sur le Nord. T. I. Paris, 1840. P. 30-31.

74. Венелин Ю.И. Известия о варягах арабских писателей и злоупотребление в истолковании оных // Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете. Кн. 4. М., 1871. С. 10.

75. Гедеонов С.А. Указ. соч. С. 163, 404, примеч. 75.

76. Falk H.S. Altnordisches Seewesen // Wörter und Sachen. Kulturhistosche zeitschrift für sprach- und sachforschung. Bd. IV. Heidelberg, 1912. S. 88-89, 94; Falk H.S,. Torp A. Norwegisch-Dänisches etymologisches Wörterbuch. Teil 1. Oslo-Bergen, 1960. S. 429, 652; ibid. Teil 2. Oslo-Bergen, 1960. S. 1173, 1269; Мельникова Е.А. Древнерусские лексические заимствования в шведском языке // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования 1982 год. М., 1984. С. 68-74.

77. Кирпичников А.Н. Великий Волжский путь, его историческое и международное значение // Великий Волжский путь. Материалы Круглого стола «Великий Волжский путь» и Международного научного семинара «Историко-культурное наследие Великого волжского пути». Казань, 28-29 августа 2000 г. Казань, 2001. С. 23; его же. Великий Волжский путь // Родина. 2002. № 11-12. С. 63.

78. Фомин В.В. Комментарии. Коммент. 7, 25, 60; его же. Южнобалтийское происхождение варяжской руси // ВИ. 2004. № 8. С. 151-154; его же. Варяги и варяжская русь. С. 439-461; его же. Южнобалтийские славяне… С. 10-14; его же. Ломоносов. С. 305-307.

79. Хрестоматия по истории России… С. 150.

80. Эверс Г. Указ. соч. С. 148-153; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 376-380.

81. Роспонд С. Структура и стратиграфия древнерусских топонимов // Восточно-славянская ономастика. М., 1972. С. 62.

82. Алексеева Т.И. Этногенез восточных славян. М., 1973. С. 267; ее же. Антропологическая дифференциация славян и германцев в эпоху средневековья и отдельные вопросы этнической истории Восточной Европы // Расогенетические процессы в этнической истории. М., 1974. С. 80-82; ее же. Славяне и германцы в свете антропологических данных // ВИ. 1974. № 3. С. 67.

83. Браун Ф.А. Варяжский вопрос // Энциклопедический словарь / Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Т. V а. СПб., 1892. С. 573.

84. Baуer G.S. Op. cit. Р. 281, 285-286; Байер Г.З. Указ. соч. С. 347, 349.

85. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 30; его же. Замечания на диссертацию (речь) Г.Ф.Миллера «О происхождении имени и народа российского» // Фомин В.В. Ломоносов. С. 407; Ключевский В.О. Лекции по русской историографии // Его же. Сочинения в восьми томах. Т. VIII. М., 1959. С. 398.

86. Гедеонов С.А. Указ. соч. С. 173; Беляев Н.Т. Рорик Ютландский и Рюрик Начальной летописи // Seminarium Kondakovianum recueil ďétudes archéologie, histoire de ľart, études Byzantines. Т. III. Prague, 1929. Р. 242-243; Грот Л.П. Мифологические и реальные шведы на севере России: взгляд из шведской истории // Шведы и Русский Север: историко-культурные связи. (К 210-летию Александра Лаврентьевича Витберга). Материалы Международного научного симпозиума. Киров, 1997. С. 153.

87. Грот Л.П. Указ. соч. 155.

88. Срезневский И.И. Чтения о древних русских летописях // Его же. Статьи о древних русских летописях (18531866). СПб., 1903. С. 76.

89. Ивакин И.М. Князь Владимир Мономах и его поучение. Ч. 1. М., 1901. С. 54, примеч. хх.

90. Полное собрание русских летописей. Т. 34. М., 1978. С. 39; Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 225-246; его же. Ломоносов. С. 294-298.

91. Ломоносов М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. С. 31; его же. Замечания на диссертацию… С. 407.

92. Иордан. Указ. соч. С. 72, 132; см. также: Буданова В.П. Варварский мир эпохи Великого переселения народов. М., 2000. С. 99.

93. Буданова В.П. Указ. соч. С. 13-15, 41, 83, 96-99, 115-116.

94. ЛЛ. С. 31.

95. Скрынников Р.Г. Крест и корона. С. 27.

96. Кузьмин А.Г. «Варяги» и «Русь»… С. 53; его же. Об этнической природе... С. 81; его же. История… С. 103, 120-121; его же. Начало Руси. С. 211, 213, 318, 339, 347; его же. Облик... С. 244; Кудрякова Е.Б. «Варяжская проблема» и культ Бориса и Глеба // ВИ. 1980. № 4. С. 166; Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1987. С. 453; Откуда есть пошла Русская земля. Кн. 2. С. 584, 642; Славяне и Русь. С. 370; Хрестоматия по истории России… С. 142.

97. ЛЛ. С. 4.

98. Дополнения А.А.Куника // Дорн Б. Каспий. СПб., 1875. С. 452.

99. Котляр Н.Ф. В тоске по утраченному времени // Средневековая Русь. Вып. 7 / Отв. редактор А.А.Горский. М., 2007. С. 343-353. Отношение Котляра к русским ученым еще как-то можно объяснить, но чем руководствовались те, кто предоставил ему слово на страницах российского издания, точно сказать трудно.

100. Се Повести временных лет (Лаврентьевская летопись) / Сост., авторы примечаний и указателей А.Г.Кузьмин, В.В.Фомин; вступительная статья и перевод А.Г.Кузьмина. Арзамас, 1993. С. 40.

101. ЛЛ. С. 3.

102. ЛЛ. С. 18-19.

103. Фомин В.В. Варяги и варяжская русь. С. 336-376.

104. Се Повести временных лет… С. 47.

105. Гельмольд. Славянская хроника. М., 1963. С. 195.

106. Каченовский М.Т. Из рассуждения о Русской Правде // Ученые записки Московского университета. Ч. 3. № 9. М., 1835. C. 354; Карамзин Н.М. Указ. соч. Т. II-III. М., 1991. Примеч. 243 к т. III.

107. Древняя Русь в свете зарубежных источников: Учебное пособие для студентов вузов / М.В.Бибиков, Г.В.Глазырина, Т.Н.Джаксон и др. М., 1999. С. 386.

108. Thunmann J. Op. cit. S. 374-377.

109. Schlözer A.L. Op. cit. S. 83, 86-89; Шлецер А.Л. Указ. соч. Ч. I. С. 316-317, 330, 421.

110. Томсен В. Начало Русского государства. М., 1891. С. 80, 82.

111. Гедеонов С.А. Указ. соч. С. 92.

Отечественная история. - 2008. - №2. - С. 170-189.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Гость
Эта тема закрыта для публикации сообщений.