Saygo

Империя Юань

10 сообщений в этой теме

Кадырбаев А.Ш. Хубилай-хан – завоеватель или объединитель Китая?

Личность Хубилай-хана, основателя монгольской правившей в Китае династии Юань, достаточно известна, хотя он и находится в тени своего прославленного деда ‑ Чингиз-хана. Вокруг личности Хубилай-хана хватает мифов и легенд, как в Китае, так и среди других народов Азии и Европы. История сохранила и многочисленные изображения Хубилай-хана на художественных полотнах разных народов – китайских рисунках, персидских мусульманских миниатюрах и на манускриптах труда итальянца Марко Поло, принятого при дворе Хубилай-хана. И везде у него разные облики, которые трудно свести к общему знаменателю, что, в общем-то, символично для первого императора Юань – личности сложной, неоднозначной и противоречивой (11, с.xi).

user posted image

Тернист был путь Хубилая к «кормилу власти». Его жизнь и восхождение к трону, управление величайшей страной мира приходится на переломную эпоху расцвета и краха самой большой по территории империи в мировой истории. Он родился в 1215 году, когда его дед захватил Пекин. До 1241 г., года смерти великого хана Угэдэя, его влияние при монгольском дворе не было заметным, так как его отец Толуй, самый младший сын Чингиз-хана, равно как и его потомки, не рассматривались в качестве претендентов на великоханский трон, потому сведений о ранних годах жизни Хубилая немного. Однако известно, что юный Хубилай с азартом учился верховой езде и стрельбе из лука. Как и большинство монголов, он любил охоту, на которую часто выезжал и в пожилом возрасте, что нашло отражение в художественных полотнах (см. [11, с. 13]). С детства он получил традиционное для молодых царевичей из рода Чингиз-хана образование под руководством уйгурского наставника Толочу, обучившего его уйгурскому средневековому письму, на котором функционировал монгольский язык со времени правления Чингиз-хана. Хубилай-хан на всю жизнь сохранил благодарность своему учителю, умершему в 1260 году, о чем свидетельствует «Синь Юань ши» («Новая история [династии] Юань»): «Ко времени вступления Шицзу (Хубилай-хана) на трон, Толочу умер. Его сына Мангу-тегина император (Хубилай-хан) призвал к себе и сказал императрице: „Этот человек выделяется своими способностями и делами. Целесообразно, чтобы он служил при мне. Я не могу забыть его отца Толочу…“» (9, цз. 192, с. 8). Роль уйгуров как учителей монгольской знати возросла в империи Юань, когда в 1271 году Хубилай-хан издал официальный указ о том, что образование членов императорской фамилии является прерогативой уйгуров.

user posted image

Охота Хубилай-хана (фрагмент). Картина, атрибутируемая Лю Гуаньдао (конец XIII века). Свиток, тушь и краски по шелку. 182.9 х 104.1 см. Среди северной степи – хан в белых одеяниях на чёрной лошади, его жена и восемь его телохранителей, один из которых чернокожий. Вдали виден караван верблюдов. Свиток хранится в Национальном Дворцовом Музее в Тайбэе, Тайвань.

В исторических трудах отмечается, что Хубилай старательно обучался наукам, особенно военному делу. Он слыл среди потомков Чингиз-хана человеком умным и проницательным, за что его с юности называли Хубилай–Сэчэном (Хубилаем Мудрым).

Со смертью хана Угэдэя ситуация резко изменилась и монгольский трон в ходе подковерной, но от того не менее жестокой борьбы (в ходе которой право на престол обрели дети Толуя) сначала перешел под контроль их матери, вдовствующей императрицы Соргатай-беги, а затем ее старшего сына Мункэ. Следует сказать, что восстановление прав потомков Толуя на монгольский трон соответствовало монгольской традиции наследования великоханской власти, когда младший сын наследовал коренной юрт отца, где была столица монгольской империи Каракорум, и прилегающие к ней монгольские владения, т.е. Монголию и Китай. Однако, «передача каанства дому Толуй-хана» перешла благодаря способностям и проницательности Соргатай-беги, жены Толуя и матери Хубилай-хана, и поддержке всесильного тогда Бату, он же Батый русских летописей, – хана Улуса Джучи или Золотой Орды. Так, после смерти хана Гуюка, сына Угэдэя, власть перешла к дому Толуя, и его сыновья получили монгольский трон от своей матери. Сыновей у Толуя было четверо, и среди них Хубилай. Все они оставили след в мировой истории. Мункэ был последним ханом единой Монгольской империи, которая распалась после его смерти в 1259 году. Хубилай не смог удержать империю от распада, но стал основателем монгольского государства в Китае – Юаньской империи, включившей в свой состав также Монголию, Маньчжурию, Восточный Туркестан, Тибет, Корею, которыми Хубилай и правил в течение 35 лет. Третий брат, Хулагу, сокрушил Багдадский халифат Аббасидов и основал монгольское государство в Иране и на Ближнем Востоке – империю ильханов Хулагуидов от Индии и Средней Азии, простиравшейся до Малой Азии, Сирии и главного Кавказского хребта, но он признавал верховенство Хубилая как великого монгольского хана. Однако самый младший из братьев – Арикбука ‑ выступил против старшего брата Хубилая, когда Великий курултай – собрание членов рода Чингиз-хана и монгольской знати провозгласил Арикбуку великим ханом. Причем, согласно монгольской традиции, избрание Арикбуки на трон было вполне законно. Он был младшим в роду Толуя и имел право на коренной юрт. Но известно, что историю пишут победители, а верх в борьбе за трон одержал Хубилай. В 1264 году Арикбука проиграл сражения с войсками своего брата и отказался от титула великого хана. В данном случае победила военная сила и способности Хубилай-хана как государственного деятеля. Так драматически происходил процесс восхождения Хубилая к вершинам власти. К этому стоит добавить, что дедом Хубилая по материнской линии был киреитский Ван-хан, сначала соратник, а затем враг Чингиз-хана, оспаривавший его власть в степях Монголии на заре создания монгольского государства, за что и принял смерть.

Хубилай-хану понадобилось более десяти лет для обоснования и юридического закрепления идеи о создании новой Монгольской империи – Юаньской, с претензией на верховное главенство среди других монгольских государств, возникших на руинах некогда единой мировой Монгольской державы. Но провозглашение им в декабре 1271 года монгольского государства в Китае империей Юань и принятие названия «Юань» еще в 1260 году означало для правящей в этой стране династии Чингизидов восприятие в той или иной мере китайской традиции государственного строительства. В связи с принятием китайского наименования для правящей династии, первый монгольский правитель Китая принял эдикт, где он ставил в упрек предшествующим династиям, стоящим у власти в Китае, тот факт, что их названия восходили к наименованиям определенных территорий и что они тем самым «делали уступку обычаям простолюдинов». Назвав свою династию «Юань», Хубилай-хан избрал одно из традиционных в Китае обозначений творческого начала мироздания. Таким образом, монгольские завоеватели даже в названии своей династии не преминули подчеркнуть универсальный характер своей власти. Универсалистские претензии Хубилай-хана и его преемников не могли не импонировать конфуциански образованным верхам китайского общества, которые усматривали в этих претензиях параллель своему традиционному идеалу вселенской империи. Кроме того, монголы в их глазах имели право считаться законными правителями Китая уже потому, что сумели восстановить единство «Срединной империи» после столетий раскола и военного противоборства. Неудивительно, что при юаньском дворе не было недостатка в китайских советниках, стремившихся придать правлению иноземной династии традиционный конфуцианский декорум. Многие из них являли образцы самоотверженной преданности своему государю, как предписывали представления о долге честного чиновника (см [6. с.19-21]).

user posted image

Китайская опера времен Юань. Реконструкция фрескового изображения

При этом не следует идеализировать Хубилай-хана как правителя. Чтобы сохранить свою жизнь и престол, большинство властителей средневековья, как Востока, так и Запада, вставали на путь устранения своих врагов, соперников в борьбе за трон, в томи числе близких родственников, и Хубилай-хан не был исключением. «Нет родственных связей между царями», - гласит арабская пословица. Но при этом Хубилай не был так жесток, как его дед, и умел прощать. Он сохранил Арикбуке, попавшему к нему в плен, жизнь, позволял пользоваться прежними правами и привилегиями, хотя и держал его под особым надзором, а его ближайших соратников предал казни.

Главная причина победы Хубилая над Арикбукой состояла в том, что он опирался на главные военные силы монголов, которые тогда участвовали в завоевании Китая и находились под его командованием. Кроме того, Хубилай опирался на экономические и военные ресурсы Северного Китая и умело пользовался этим преимуществом.

Вместе с тем, в окружении Хубилай-хана уже в 1242 году появились иностранные советники, одним из первых был буддийский монах Хайюнь, чей этнический облик неясен. Хайюнь, которого еще Угэдэй-хан назначил главой буддийского монастыря в Северном Китае, ознакомил монгольского принца с принципами и практикой буддийского вероучения. Он дал Джингиму, второму сыну Хубилай-хана, китайское имя Чэньцзинь. Китайцы Чжао Би и Ту Мо были в окружении Хубилая с 1240 года, знакомили молодого монгольского принца с учением Конфуция об обязанностях и долге правителя. Ряд исследователей полагают, что Хубилай-хан не знал китайского языка. Однако, сведения, приводимые в «Юань ши» в биографии его сановника Бухуму, выходца из тюркского народа канглы, заставляют усомниться в таком предположении. Бухуму, получивший образование у китайского ученого конфуцианца Сюй Хэна, «написал по-китайски несколько десятков исследований по истории Чжэнь-гуань», т.е. о времени императора династии Тан, считавшейся в китайской историографии временем образцового правления, и «представил на рассмотрение трону. Император (Хубилай-хан) понял смысл скрытого намека, который содержался в его сочинениях… Император лично проэкзаменовал его. Бухуму не забыл ни одного иероглифа. Он представил императору доклад о необходимости внедрять китайскую систему образования: „Для того, чтобы благотворно влиять на народ… необходимо начинать с учения. Поэтому те, кто в старину были ванами (правителями), велели, чтобы учение было на первом месте. Среди них не было необразованных, и по этой причине их политический курс воспринимался верхами, а обычаи одобрялись низами. И они служили образцом для последующих поколений… Конфуцианская ученость процветала… Гаоцзу [618-627], правитель династии Тан, после уничтожения [государства] Лян повелел во всех уездах и округах учредить учебные заведения. Когда правил Тайцзун [627-650], он заботился о государственных учебных заведениях. Назначил по каждому предмету преподавателя, в частности, по каллиграфии и счету… Древние уделяли должное внимание учебным заведениям… Наше государство [империя Юань] включает в себя огромное пространство. Только в завоеванной Сун не менее 10 миллионов дворов… Все это священные заслуги Вашего величества [Хубилай-хана], каких не было с древних времен. С вашими победами не сравнятся заслуги династий Сун, Тан, Цзинь. Однако еще не полностью налажена система управления учебными заведениями… Чтобы было много способных [к управлению делами государства] людей, необходимо, как в древности, учредить повсюду школы… И повелеть, чтобы обучение начинали с изучения отношений между людьми и разъясняли книги Конфуция и других видных последователей его обучения. Нужно познать, как вести себя в обществе, устраивать семью, свою страну, а затем всю Поднебесную… Как бы ни был высок рангом монгол, и как бы не продвинулся по службе сэжэнь [выходец из стран к западу от Китая], те из них, которые не достигли успехов [в учении], должны учиться, пока не созреют к управленческой деятельности. После [курса обучения] в течение года специально изучать науку об управлении [государством и обществом]. Если постоянно будет высочайший контроль со стороны государя, то в учении не будет неправильного направления…“» Вероятно, знакомство Хубилая с конфуцианством было далеко не поверхностным. Другое дело, что он не доверял китайцам, в частности, упомянутому Сюй Хэну: «Когда император обсуждал причины расцвета и упадка предшествующих эпохе Юань династий, правивших Китаем, он однажды сказал Бухуму: „Недавно, когда я говорил с Сюй Хэном о проблемах, связанных с управлением государства, то его суждения были не столь глубоки, как ваши. Он иногда кое-что скрывает от меня, или он считает себя умнее вашего повелителя?“» (10, цз.130, с.270455)

Таким образом, Хубилай-хан изучал древние китайские сочинения, в частности конфуцианские каноны, посвященные проблемам управления государством. При этом он проявлял интерес к законодательству Китая в эпоху правления династии Тан, также династии некитайского происхождения, время правления которой считается «золотым веком» китайской культуры. Еще до восшествия на престол Хубилай поручил китайским ученым-конфуцианцам Яо Шу, Сюй Хэну разработать законы для управления Китаем, которые были опубликованы сразу же после его воцарения на троне. Первые законы Хубилай-хана представлены в составленном Яо Шу сборнике «Чжан-дин тяо-гэ» («Установленные в ходе бесед кодифицированные правила»). В этом кодексе, написанном в 1262 г., специально трактовались законы об управлении оседлым населением Китая. Затем в 1264 г. были опубликованы «Синь-дин тяо-гэ» («Вновь установленные кодифицированные правила»), в 1271 г. – «Шаншушэн цзоу-дин тяо-гэ» («Доложенные императору и утвержденные правительством кодифицированные правила»), в 1291 г. – «Чжи-юань синь-гэ» («Новые правила периода правления Чжи-юань») и другие кодексы (8, с. 70).

В его окружении имелись и другие иностранные советники, с которыми он советовался по вопросам управления государством. Среди них были уйгуры: христианин-несторианец Шибан (Сибань) и Мунгуз. Согласно «Юань ши», содержащей биографию Шибана, он «был умным и необыкновенно способным… стал чэнчжи (высокая ученая степень – А.К.) в юаньской академии Ханьлинь»(10, цз.134, с.27493), что, вероятно, свидетельствует о его приобщении к китайской учености. Мунгуз, по-китайски «Мэнсусы, чьи предки из поколения в поколение жили в Бешибали (Бешбалыке в Восточном Туркестане – А.К.), еще в юные годы проявил способности к учебе. К 15 годам изучил все книги, которые существовали в (уйгурском) государстве с начала его основания. Тайцзу (Чингиз-хан), узнав об этом, призвал (Мунгуза) к себе. Он с первой встречи понравился (Чингиз-хану), который сказал: „В глазах этого юноши есть огонь. В будущем он может быть очень полезен нам на службе“ и поручил его покровительству Жуйцзуна (Толуй-хана)…» До своей смерти в 1267 году Мунгуз служил сыновьям Толуя Мункэ и Хубилаю, все они, а также монгольские царевичи и князья Тачар, Есункэ, Кадан, «слушались его слов» (10, цз. 124, с. 27403).

В 1240-х гг. Хубилая окружало до 40 советников – представителей разных народов. У него было четыре жены: Тегулунь, Чаби, Тарахан и Баягушин и 22 сына и две дочери от них и еще 25 сыновей от наложниц. Вторая жена – Чаби – стала его доверенным лицом и советником, чье влияние на государственные дела было весьма велико. Смерть Чаби, а также их любимого сына, наследника юаньского трона Джингима, стали трагедией Хубилай-хана, из-за которой он в последние годы своей жизни пристрастился к вину. К этому времени Хубилай-хан болел подагрой и другими болезнями, и был под впечатлением лечений и лекарств, предоставляемых мусульманскими врачами из его окружения. С 1268 года при юаньском дворе было известно привозимое из Самарканда лекарство под персидским названием «шарбат» (по-китайски «шелипи»), которое использовалось для обезболивания и как слабительное. Хубилай-хан в 1285, 1288 и 1290 гг. отправлял послов в мусульманские страны и в Индию, искать не только драгоценности, но и способных ремесленников и врачей. А в 1292 году по его указу в Ханбалыке и Шанду – юаньских столицах – были учреждены мусульманские медицинские заведения: «Куан-хуэй-сы» («Императорские мусульманские госпитали») и «Тай-юань» («Императорская академия медицины») (3, с. 36).

user posted image

Чаби, вторая жена Хубилая

Хубилай-хан следовал заветам своего деда, который завещал терпимо относиться ко всем религиям и их представителям. В Юаньской империи духовенству всех религий был создан льготный режим. Христиане разных конфессий, мусульмане, буддисты различных толков, приверженцы учения Конфуция, даосы, шаманисты-идолопоклонники были освобождены от выплаты дани и получили специальные ярлыки, которые защищали имущество их храмов от произвола властей. О духовных исканиях Хубилай-хана есть свидетельства разноязычных источников, от «Юань ши» и Марко Поло до персидского летописца Рашид-ад-Дина.

Особенный интерес Хубилай-хан проявлял к христианству и буддизму, представители которых соперничали между собой за влияние на великого хана. Важнейшим новшеством в буддийском мире Китая в эпоху Юань явилось распространение ламаизма – тибетского буддизма. Последний стал с середины XIII в. официальной религией монгольских правителей Китая, которые предпочли тибетскую традицию буддизма его китайской форме и считали себя воплощениями бодхисатвы Манджушри. Утверждение тибетского буддизма монгольскими ханами в качестве главной религии Юаньской империи объяснялось их опасениями раствориться в многомиллионной китайской этнической среде, а также диктовалось политикой, направленной на объединение с помощью общей религии разноязычных народов монгольского государства в Китае. Тем более, тибетцы были полукочевым народом, адаптировав буддизм для использования его кочевниками, а тибетские монахи, распространявшие его среди монголов, понимали их кочевую культуру и знали, как заменить шаманов. Тибетский буддизм на обыденном уровне имел много общих черт с монгольским шаманизмом, что облегчало его проникновение в среду монголов. О влиянии тибетского буддизма при юаньском дворе красноречиво говорит положение тибетского монаха Пагба-ламы, когда Хубилай-хан согласился сидеть ниже его при беседах о буддизме, и наравне с ним при решении государственных дел, если они оставались вдвоем. Перу Пагба-ламы принадлежат написанные образным языком послания, например, письмо в стихах Хубилай-хану, где изложена сущность доктрины секты Сакья. С 50-х гг. XIII в. влияние ламаизма на монголов усилилось. Близость обеих народов, магические обряды тибетских лам, производившие впечатление на суеверных монголов, содействовали этому успеху. Марко Поло сообщает легенду, согласно которой Хубилай-хан отдал предпочтение буддизму, так как тибетские ламы сумели заставить чашу с вином саму подняться к его губам, чего не смогли сделать христианские миссионеры. Сам Хубилай-хан воздавал почести Пагба-ламе как учителю, когда выступал по отношению к нему в качестве частного лица, а не публично, так как это нанесло бы урон престижу его монаршей особы и власти монголов вообще. Этот факт является красноречивым свидетельством роли тибетцев и их религии в империи Юань(11, с.154-160).

user posted image

Хубилай и венецианцы

Как отмечалось выше, проявлял Хубилай-хан интерес и к учению Конфуция, а среди доверенных лиц из его ближайшего окружения были мусульмане, причем Ахмед и Маджи-ад-Дин являлись главными министрами и ведали финансами империи. Хубилай-хан устраивал диспуты между богословами разных религий, когда они дискутировали и доказывали истинность своей веры. Но, в процессе своего знакомства с учениями разных религий, Хубилай-хан более склонялся к буддизму ламаистского толка, основными проповедниками которого при его дворе были тибетские монахи, а также его жена Чаби. Символично, что в китайских династийных историях он предстает как государь, проникнутый духом китайской конфуцианской традиции «умиротворения варваров», покровительствующий учению Конфуция и привлекающий его последователей для управления Китаем. Для буддистов Хубилай-хан – олицетворение бодхисатвы Манджушри, а Марко Поло пишет об интересе монгольского хана к христианству, не говоря уже о том, что мусульмане, по словам Рашид-ад-Дина, считали его своим покровителем. И на это у них были основания. Ведь благодаря толерантности Хубилай-хана, его внук Ананда, одно время бывший наследником юаньского трона, владетель удела в Северо-Западном Китае, ярый приверженец ислама, провел исламизацию своих разноплеменных подданных, в том числе 150 тысяч подчиненных ему монгольских воинов. Несмотря на доносы врагов Ананды, Хубилай-хан по совету своей жены Чаби предоставил Ананде возможность «самому разбираться в своей вере» в пределах его владений, и дело здесь не только в веротерпимости Хубилай-хана, но и в том, что войска Ананды нужны были ему для сохранения юаньского престола. Однако, именно в этом времени – периоде правления Хубилай-хана – истоки этногенеза современного мусульманского народа хуэй в Китае, или дунган, как их называют в Центральной Азии, «прародителем» которых является Ананда (3, с. 38). При всем этом Хубилай-хан оставался монголом, с уважением относившимся к шаманизму – языческим верованиям своих соплеменников, многим обрядам которого он не был чужд.

И все же, Хубилай-хан не был похож на своего великого деда, да и правил он в другое время, когда Монгольская империя, повелевавшая огромной частью известного тогда мира, уже пережила пик своего могущества и распалась на отдельные государства. Хубилай-хан до некоторой степени смог поддержать разрушающуюся мощь некогда всесильных монголов. Он был последним из потомков Чингиз-хана, который вел завоевательные войны. Однако, в отличие от завоеваний своих предшественников, не все они были успешны.

Придя к власти, Хубилай-хан принял решительные меры к обузданию центробежных сил в пользу централизации власти в руках великого хана. Первый император династии Юань сделал должные выводы из распада единой Монгольской империи, произошедшего у него на глазах. Распаду единой империи способствовали конфликты в монгольской элите из-за территорий, распределения налогов и стремления Чингизидов использовать их для собственного усиления и добиться независимости от Каракорума. После прекращения совместных общеимперских походов на Западе, ильханы Хулагуиды и Джучиды – ханы Золотой Орды, не были заинтересованы в поставке рекрутов великому хану для войн в Китае. На этом фоне негативно стала сказываться неурегулированность системы наследования великоханского престола в Монгольской империи, хотя до середины XIII в. решение курултая исключало возможность выдвижения других претендентов. К тому же, лидеры империи не смогли сформулировать новых целей, которые бы консолидировали Чингизидов, когда после захвата Южной Сун у монголов не осталось сильных противников, представляющих угрозу существования их империи. В этих условиях в улусах (уделах) складывались предпосылки для ведения собственной внешней и внутренней политики, что усиливало их обособленность от имперского центра. Таким образом, главной причиной распада Монгольской империи была удельная система наследования верховной власти, когда каждый представитель правящего рода Чингиз-хана от главных жен в соответствии с очередью по возрасту имел право на повышение административного статуса, в том числе права на великоханский престол. Причем, в силу обширности Монгольской державы, правители дальних уделов далеко не всегда проявляли интерес к занятию трона в Каракоруме, поскольку де-факто были независимыми в своих владениях. Поэтому Хубилай-хан усилил контроль за монгольскими владетелями уделов, а военачальники киданьского, китайского и чжурчжэньского происхождения, служившие монголам, были лишены власти над гражданским населением. Интересно отметить, что до 70-х гг. XIII века Северный Китай управлялся монголами по законам завоеванной ими чжурчжэньской империи Цзинь, к тому времени уже несколько десятилетий как «канувшей в лету».

В 1264 г. Хубилай-хан перенес столицу из Каракорума в Ханбалык или Дайду (на месте современного Пекина), город, построенный при Хубилай-хане вблизи бывшей чжурчжэньской столицы Чжунду. Административная структура империи Юань была создана из различных элементов традиционной китайской системы, широко использовавшейся Хубилай-ханом, сторонником умеренной политики по отношению к оседлому населению Китая. Хубилай-хан, чьим китайским храмовым именем было Шицзу, осуществил реформы и преобразования в области территориально-административной системы на подвластных ему землях Внутренней Монголии и Северного Китая. На территории Внутренней Монголии, «севернее Хребта» (Линбэй) было учреждено провинциальное управление (Синчжуншушэн), делившиеся на управления по умиротворению (сюаньфусы или сюаньвэйсы) или канцелярии (гуаньфу), управлявшие крупными административными районами. Всего было создано в этом регионе 11 краев – лу. Административным центром этой системы стал город Кайпин или Шанду, где летом находился центральный государственный аппарат монголов. От Шанду в разные стороны расходились почтовые тракты, связывавшие его со всеми уголками обширной империи. Во главе каждого лу стоял высший чиновник – даругачи, назначаемый из представителей монгольской знати. После разгрома империи Южной Сун Хубилай-хан воспользовался не только уже накопленным опытом сунских правителей, но и усовершенствовал его, создав в окраинных районах систему тусы («местных чиновников»). Была тщательно разработана номенклатура тусы различного ранга, установлены их конкретные права и обязанности. В частности, «местные чиновники» не лишались права наследственного вступления на должность даже в том случае, если совершали преступление. Строго регламентировались размеры и сроки «дани», направляемой ими в центр. Со своей стороны, они были обязаны выставлять войско во время походов на соседние страны, а также строить дороги и обеспечивать на своей территории функционирование введенной на всей территории Юаньской империи системы ямской службы (6, с. 246).

В Северо-Восточном Китае провинциальное управление было создано значительно позже, в ноябре 1287 г., в связи с происходившими там событиями в середине 80-х гг. XIII века. В июне 1260 г. Хубилай-хан учредил «управления по умиротворению» в 10 областях Северного Китая и назначил в них начальников, но через несколько месяцев упразднил их. Причины этих административных изменений, вероятно, надо искать в политических событиях того времени. Вне сферы административных преобразований Хубилай-хана оставались уделы монгольской знати. Территориальная ограниченность его реформ объяснялась политической обстановкой в Монголии, когда против Хубилай-хана, в поддержку его соперника Арикбуки, выступил крупнейший монгольский владетель на Северо-Востоке Китая – Хайду. Он заключил союз с Алуху (внуком Чагатая, сына Чингиз-хана) и другими монгольскими царевичами из рода Чингиз-хана, потомками хана Угэдэя. Хайду послал войска против Хубилай-хана. Однако, несмотря на столь внушительную поддержку, Арикбука потерпел поражение из-за измены Алуху, и в 1264 г. отказался от титула великого монгольского хана. Великим монгольским ханом официально стал Хубилай-хан. После отречения Арикбуки, честолюбивый Хайду длительное время продолжал войну против Хубилай-хана. Эта война была очень тяжелой для Хубилай-хана и созданной им империи Юань. Она привела к возникновению междоусобных войн между монгольскими владетелями уделов в Юаньской империи, которые длились 40 лет и, в конечном итоге, послужили одной из основных причин падения ее былого могущества.

В 1265 г., после смерти Алуху, Хубилай-хан, признавший ханом монгольского государства Чагатаидов в Средней Азии чингизида Болакэ, получил его поддержку в войне с Хайду. Но затем против Хубилай-хана сложилась сильная коалиция во главе с Хайду, во власть которого после смерти Болакэ перешел Улус Чагатаидов, ханом которого стал Дува, сын Болакэ, в свое время сыгравший важную роль в организации мятежа монгольских владетелей уделов против Хубилай-хана. С этого времени против Хубилай-хана сложилась коалиция монгольской знати во главе с Дува и Хайду, опиравшихся на мощный потенциал государства Чагатаидов в Средней Азии и на Северо-Восток Китая, где ряд монгольских владетелей уделов вышли из подчинения юаньской власти. Ситуация для Юань усугублялась поражением и пленением Номуханя, сына Хубилай-хана и захватом старой монгольской столицы Каракорума врагами Хубилай-хана, что вынудило послать его против мятежников огромное войско с одним из своих лучших полководцев Баяном, победителем империи Южная Сун. Выход этого войска на северные границы Юаньской империи остановил продвижение мятежных ванов (7, с. 74-76).

Утвердившись в качестве единственного правителя в Восточной Монголии и Северном Китае, Хубилай-хан осуществил ряд административных преобразований. Северный Китай был разделен на 8 административных единиц под названием «подвижные великие императорские секретариаты» (син чжун шу шэн), т.е. провинции, в свою очередь, разделенные на лу, фу (области), чжоу (округа) и сянь (уезды). Заслугой Хубилай-хана является создание в годы его правления гражданской администрации, которой до 1260 г. в Северном Китае, завоеванном монголами, фактически не существовало. Только при Хубилай-хане в лу были созданы цзун гуань фу («главные управления») во главе с цзунгуань («главноуправляющими») и монгольскими даругачи с контрольными функциями(6, с. 246).

Хубилай-хан пересмотрел налоговую систему империи. Оседлое население империи обложили поземельным, подворным и подушным налогами натурой (зерном и шелком) и деньгами, а кочевое население – налогом на скот. Было упорядочено взимание традиционных китайских монопольных налогов с соответствующих категорий населения. Практика отдачи налогов на откуп мусульманским купцам – выходцам из Центральной Азии и стран Персидского залива, служившим монголам в Китае, была на какое-то время прекращена. Укреплялись торговые связи империи Юань с Центральной Азией и более западными странами. Новое введение при Хубилай-хане бумажных денег можно рассматривать как свидетельство развития товарно-денежных отношений, однако юаньское правительство не удержалось от соблазна печатать деньги в большом количестве, и инфляция уже к концу правления первого императора династии Юань стала оказывать негативное влияние на экономическую жизнь страны. Дорогостоящие военные походы и роскошь правящей верхушки Юаньской империи внесли свою немалую лепту в хронический дефицит правительственного бюджета. При всех мероприятиях Хубилай-хана по созданию регулярной системы налогообложения, он не всегда был последователен, часто предпочитая ставку на беспринципных откупщиков налогов и различных финансовых агентов. Но если у него хватало воли подчинять их своему курсу в области финансовой и налоговой политики, то это не очень-то получалось у его преемников на юаньском троне. Продолжая завоевания, Хубилай-хан осуществлял и сбор налогов, и получение дани с побежденных стран. Так, в 1259 году по условиям перемирия с Южной Сун, монголы ежегодно получали от китайцев дань в размере 200 тысяч кусков шелка и 200 тысяч слитков серебра. Кроме того, источниками материальных ресурсов монгольских ханов являлись сборы со специальных поселений различных этнических групп (например, мусульман из Самарканда в Северном Китае и Юньнани, уйгуров в Хэси, русских около Ханбалыка), продукция подневольных ремесленников разных профилей, поставки натурой от зависимых кочевых и полукочевых народов – тибетцев, тюрков, чжурчжэней, киданей.

В Китае при Юань все земли делились на государственные и частные. Одна часть земель китайских крестьян оставалась в распоряжении старых хозяев – китайских помещиков, а другая перешла в собственность императоров династии Юань, знати монголов и сэму (так называли выходцев из других стран). Монгольские ханы – императоры Юань, превратив обширные земли в Китае в казенные, жаловали их родственникам, военачальникам и чиновникам. Хубилай-хан отдал во владение своей матери и сыну Джингиму 105 тысяч крестьянских семей, а полководцу Баяну – 6 тысяч крестьянских семей вместе с пахотными землями в качестве «уделов на кормление» (ши-и) и «служебных полей» (чжи-тянь), где, по сведениям «Юань ши», работало 2 800 000 крестьянских семей. Собственность китайского крестьянина составляли лишь немного зерна, личный плуг, сельскохозяйственный инвентарь и жилье. В империи Юань государственные налоги в первую очередь ложились на китайское крестьянство. Монгольские правители Китая, монгольская знать и сотрудничавшие с ними другие представители правящего класса отбирали большую часть богатств, создаваемых китайским народом, под видом государственных налогов и затем распределяли их между собой как служебное жалованье и пожалования. После захвата монголами всего Китая императоры Юань стали в больших количествах взимать с его населения зерно, шелковые и хлопчатобумажные ткани и другие продукты. На китайских крестьян налагались такие зерновые подати, как земельный налог и налог с совершеннолетних. Зерновые сборы подразделялись на летний и осенний. У крестьян забирались 1/3 всего урожая, наряду с большим количеством шелковых тканей, шелковой пряжи и бумажных денег. Согласно «Юань ши», с Китая юаньские власти ежегодно взимали 12 114 700 мешков зерна, хотя, возможно, это неполные данные. С каждых двух семей собирали 1 цзинь шелка, шелковой пряжи и хлопчатобумажных тканей, а с каждого человека – 4 лана серебра или равноценную сумму бумажных денег. Сбор тканей и пряжи назывался «подушным налогом» (дин шуй), а денег «налогом серебром» (бао инь шуй). Китайское население выполняло также тяжелые трудовые повинности – рытье каналов, перевозку грузов, работу ремесленников. Особо изнурительной была ямская повинность. Экономика империи Юань с самого начала ее существования была в непростом положении. Хубилай-хан стремился к обогащению государственной казны путем поощрения хозяйственной деятельности и торговли, накопления средств за счет огромных налогов и поборов, однако годовые расходы уже в его правление стали превышать доходы, и ханская казна испытывала недостаток средств. По этой причине повышались налоги и печаталось слишком много бумажных денег, что оказывало пагубное влияние на экономику империи и ухудшало положение населения. За два года до смерти Хубилай-хана в 1292 г., доходы Юаньской империи оценивались в 2 978 305 ассигнаций бумажных денег, тогда как расходы равнялись 3 638 543 и превосходили доходы на 660 000 ассигнаций (1, с.311-342).

Из внутригосударственных мероприятий Хубилай-хана в Китае следует отметить его реформу сельского хозяйства 1261 г., предпринятую уже через год после его прихода к власти, когда было учреждено ведомство развития сельского хозяйства (цюань нун сы) и назначено восемь чиновников, ответственных за нее. Хубилай-хан инициировал программы по поддержке китайского крестьянства, основных производителей продуктов питания. Во главе упомянутого ведомства Хубилай-хан назначил китайца Яо Шу и лично подчеркнул значение сельского хозяйства и земледелия в экономике монгольского государства в Китае. Чиновники ведомства активно привлекали знатоков и специалистов по сельскому хозяйству, агрономов, которые помогали крестьянам. Хубилай-хан объявил о мероприятиях по возрождению сельскохозяйственных угодий Северного Китая, где полвека шли войны и поля запустели. Меры, предпринятые администрацией Хубилай-хана, предусматривали налоговые льготы и были не обременительны для сельского производителя. Были построены зернохранилища для хранения выращенных сельхозпродуктов в городах и возрождаемых, ранее опустошенных войной, землях. Только в Ханбалыке было построено 58 зернохранилищ. Кроме того, первый император Юаньской династии объявил эдикты о защите китайских крестьян и принадлежащих им земель, согласно которым монголам запрещалось прогонять через возделанные поля скот или использовать такие поля в качестве пастбищ (11, с. 119-124).

В ходе формирования государственного аппарата династии Юань, Хубилай-ханом была проведена военная реформа, что было особенно важно, так как именно на военной силе прежде всего основывалось монгольское владычество в Китае. До этого военачальники и воины монгольского войска не получали за свою службу какого-либо довольствия и обеспечивали себя за счет собственного скотоводческого хозяйства, а также военной добычи. При Юань, когда они стали элементами бюрократической машины, «кормление» подобного рода было заменено регулярным жалованьем из казны, что способствовало повышению жизненного уровня войсковых командиров, главной опоры юаньского трона. Тем более, что до военной реформы, проведенной в 1269 году, китайские авторы отмечают их обнищание. При этом, в отличие от гражданских чиновников, военачальники могли передавать свое содержание по наследству. Согласно «Юань ши» в период господства монголов в Китае все мужское монгольское население от 15 до 70 лет, численность которого в этой стране не превышала 858 тысяч, было привлечено к воинской службе (5, с. 291)

Предполагается, что Хубилай-хан получил китайское образование, и общение с китайскими советниками, знатоками учения Конфуция, не прошло даром. В пользу сказанного свидетельствует его интерес к китайскому изобразительному искусству. Возможно, истоки этого интереса монгольского владыки Китая восходят к первой картине, с которой он ознакомился, когда китайский художник Люй Гуаньтао нарисовал его портрет. Но особенный интерес к китайскому изобразительному искусству Хубилай-хан выказал после того, как его воины захватили императорскую картинную галерею Южной Сун, и по его приказу доставили ее в Ханбалык, где специалисты составили каталог захваченных сунских картин. Эти сунские картины стали основой его собственной коллекции произведений изобразительного искусства, которые с этого времени стал коллекционировать первый юаньский император, и число которых благодаря его покровительству росло день ото дня. Хубилай-хан оказывал внимание поэтам и писателям, художникам и каллиграфам, архитекторам, о творчестве которых их просвещенные современники говорили, как о «революции» в изобразительном искусстве того времени. Хотя некоторые китайские историки негативно оценивают влияние Хубилай-хана и юаньского двора, отмечая, что его покровительство распространялось только на портретистов и архитекторов. Тем не менее, многие китайские художники имели работу и сотрудничали с юаньским двором. Известно о проводившихся выставках произведений китайских живописцев. В эпоху Юань творили такие художники как Чэн Сысяо, Кун Кай, Цянь Сюань, хотя и были настроены критически к завоевателям. Хубилай-хан приглашал художников ко двору и даже в правительство, снабжал их всем необходимым для творчества. Симпатией и помощью Хубилай-хана пользовались такие знаменитые китайские художники эпохи Юань, как Чжао Мэнфу, служивший также в военном ведомстве и имевший в Ханбалыке резиденцию, впоследствии ставший президентом юаньской академии Ханьлинь, поэт Као Кэгун, выходец из стран «Запада», творивший на китайском, Ли Кань – художник и теоретик искусства, создавший развитую эстетику живописи бамбука и автор трактата «Чжу пу сянлу» («Книги о бамбуке с подробными описаниями»), Сянь Юйшу – знаменитый юаньский каллиграф из Северного Китая. Все они также занимали ответственные государственные должности. Хубилай-хан специально посылал чиновников искать в стране талантливых людей «в разных искусствах» с целью привлечения их на службу юаньскому двору. В 1286 году он отправил с этой целью конфуцианского ученого Чэнь Чуфу в город Усин провинции Цзяннань. Конечно, Хубилай-хан и его окружение влияли на тематику произведений китайских представителей искусства, и последние были вынуждены учитывать их вкусы и пристрастия, в частности, любовь монгольской знати к лошадям, изображения которых на китайских картинах эпохи Юань столь часты. Но важной заслугой Хубилай-хана является его содействие отходу китайских художников от схоластического стиля сунского времени в изобразительном искусстве(11, с. 164‑172). К сказанному следует добавить, что юаньская живопись одна из наиболее совершенных страниц в истории китайского искусства. Живопись и каллиграфия этой эпохи явили необычайную тонкость, ясность и гармоничность восприятия мира, воплощенную в не имеющих себе равных пейзажах и «живописи бамбука» (хуа чжу) Ни Цзаня, У Чжэня, Хуан Гунвана и Чжао Мэнфу. Эти «четыре великих мастера периода Юань» сумели сочетать в своих творениях танскую ясность, сунскую индивидуальную значительность и техническую виртуозность (2, с. 216).

К числу заслуг Хубилай-хана на культурном поприще можно также отнести учреждение в Китае в 1263 году академий Ханьлинь и Ханьлинь-гоши-юань (Академии государственной истории), о чем сообщает «Юань ши».

Хубилай-хан покровительствовал не только китайским деятелям культуры. В 1289 г. он поручил пяти чиновникам организовать преподавание языка «истифи», т.е. персидского или фарси, наряду с монгольским и китайским ставшим в эпоху Юань государственным языком в Китае. «Шицзу (Хубилай-хан), чиновники Шаншушэна (Госсовета) высказали мнение, что язык „истифи“ удобен для использования в делопроизводстве: „Сейчас Ифудэхалуддин [Ифтихар-ал-Дин – мусульманский ученый] из академии Ханьлинь знает этот язык. Я, [Хубилай-хан] полагаю, что вы предоставите ему пост сюеши [высокая ученая степень]. Всем сыновьям сановников и богатых людей следовало бы изучать этот язык ежедневно...“ Государь [Хубилай-хан] приказал Машудину [Маджи-ад-Дину] обучать [этому языку]», ‑ сообщает «Юань ши». Выходец из мусульманских стран Маджи-ад-Дин стал с 1260 г. переводчиком, который «перевел много книг», а в 1282 г. главным министром при Хубилай-хане. В 1289 г. был учрежден Исламский государственный университет в Китае, где преподавался язык «истифи». Впоследствии Ифтихар-ал-Дин переводил с персидского на китайский труд, известный ныне в китайской медицине под названием «Хуэй хуэй яофан» («Мусульманские лекарства»), и с персидского на монгольский индийский литературный памятник «Панчататра» (3, с.30-31).

По приглашению Хубилай-хана из Персии, как тогда назывался Иран, в 1267 г. прибыл персидский астроном Джамаль-ад-Дин, занявшийся исправлением китайского календаря, чьи расчеты и таблицы использовались в системе исчисления времени в Китае с эпохи Юань. Он предложил новый, более точный календарь, известный под китайским названием как «Ваннянь ли» («Календарь десятитысячелетнего исчисления»). По прибытии в Китай, Джамаль-ад-Дин преподнес Хубилай-хану солнечные часы, макеты земного и небесного глобусов. Персидский ученый составил трактат о семи разновидностях астрономических приборов стран, лежащих к западу от Китая («Сиюй исян»). В разделе «Тяньвэнь» («Астрономия») в «Юань ши» указываются особенности и методика использования этих приборов, носящих персидские названия. Через четыре года, в 1271 г. Хубилай-хан учредил Институт мусульманской астрономии. Около восточной крепостной стены Ханбалыка персидскими астрономами была выстроена обсерватория (3, с. 35-36).

Вышесказанным не ограничивается роль Хубилай-хана в культурном строительстве. Именно по его инициативе в юаньское государственное делопроизводство была внедрена новая монгольская «квадратная письменность», основоположником которой был тибетец Пагба-лама, просуществовавшая в Китае до падения династии Юань. Хубилай-хан поручил Пагба-ламе создать новую письменность для монгольского языка. Причина этого заключалась в том, что уйгурское письмо в применении к монгольскому языку имело ряд недостатков. Прежде всего, оно располагало только 14 знаками (буквами), в силу чего монголы должны были одной буквой обозначать разные звуки; в то же время один звук в зависимости от позиции в слове, мог обозначаться разными буквами. Такая недостаточность уйгурского алфавита, возможно, стала одной из причин создания новой монгольской письменности. Для китайского языка квадратная письменность была использована сразу же после введения ее в действие. Наиболее ранние из сохранившихся текстов квадратного письма, относящиеся к 1275 году, представляют собой надписи на каменных стелах с параллельным текстом иероглифическим письмом. Китайские надписи квадратным письмом встречаются также на печатях, медных монетах и бумажных ассигнациях эпохи династии Юань. За короткое время своего существования квадратная письменность оказала влияние на создание корейского алфавита. Император династии Юань Хубилай-хан лично уделял большое внимание проблемам письменности, в которой он видел один из признаков суверенитета в области культуры (6, с. 230-233).

На месте прежней чжурчжэньской столицы, где ныне стоит Пекин, был выстроен Ханбалык, по сути, новый город с дворцами и крепостными стенами. В 1267 г. градостроители персы или арабы Якдар (Ехэйдар) и его сын Мухаммедшах (Махэмашао) по поручению Хубилай-хана возглавили строителей и ремесленников сэму из числа выходцев из стран западнее Китая, при строительства императорских дворцов и сооружения специальных шатров. Под руководством Якдара была построена внешняя крепостная стена города, а внутри нее еще соорудили две внутренних, чтобы защитить императорские дворцы с резиденцией великого хана. Когда строительство было завершено, стены императорского города отделили Хубилай-хана и его окружение от воинов и чиновников, живших между внутренними стенами, и от горожан, чьи кварталы располагались за внешней стеной.(3, с.35).

Именно Хубилай-хан впервые в истории Китая провозгласил Ханбалык или Дайду – Великую столицу, переименованного при Минах в Пекин, главным городом всего Китая, каковым он остается и сегодня.

Хубилай-хан был щедрым ханом. Он жаловал своим гвардейцам–кешиктенам роскошные подарки, «каждому из них тринадцать одеяний, дорогих, расшитых жемчугом и всякими драгоценностями, дал по дорогому красивому золотому поясу… без записи и не сосчитаете, что они стоят», - писал Марко Поло (4, с. 101). Щедрость его не знала границ в отношении военачальников и воинов, отличившихся в сражениях, которым он жаловал должности, титулы, знаки отличия, золотые изделия, бумажные деньги, драгоценности, одежду, серебро, поместья и участки плодородной земли с крестьянами, дорогое оружие. В «Юань ши», в биографиях военачальников разноплеменного происхождения, служивших Хубилай-хану, приведено о том немало свидетельств. Кроме того, в голодные годы по его указу правительство регулярно раздавало хлеб и зерна беднякам при ханском дворе в Ханбалыке, а также в других городах. Для него была традиционна практика оказания помощи своим соплеменникам в голодные годы (4, с. 113). При восхождении на юаньский трон, Хубилай-хан устроил массовую раздачу подарков, на что ушла немалая доля бюджета империи. А по монгольским представлениям того времени разницы между казной государя и государства не существовало.

Хубилай-хан был не только реформатором и ценителем искусств, прежде всего он был воином. Хубилай-хан продолжал монгольские завоевания и, хотя не все они были успешными, главного противника монголов в Восточной Азии, а именно, империю Южную Сун, войны с которой начали еще его предшественники, ему удалось сокрушить, и более 50 миллионов ее жителей стали юаньскими подданными. Впервые в истории Китая вся его территория перешла под власть иноземных завоевателей. Однако Хубилай-хан не стяжал на военном поприще той полководческой славы, которая окружала его деда. Организованные им походы на Японские острова и в Юго-Восточную Азию – Вьетнам, Бирму и на остров Яву не привели к завоеванию этих стран, несмотря на заметные потери сил монгольского вторжения. Тем не менее, надо отдать ему должное, Хубилай-хан разбирался в военном деле, кадрах и сумел найти среди своего окружения целую плеяду талантливых военачальников, отличившихся затем в победе над Южной Сун и в войнах с враждебными ему Чингизидами в Центральной Азии и на Северо-Востоке Китая. История оставила имена наиболее известных из них – монгола Баяна и уйгура Али Хайя. Военная организация монголов при Хубилай-хане сохраняла свою эффективность. Марко Поло свидетельствует, что, когда Хубилай-хану понадобилось собрать большую армию, это было сделано настолько быстро и тайно, что никто о происходящем даже не догадывался. Он совершенствовал свое военное искусство. В отличие от своих предшественников, воевавших на суше в привычной степным завоевателям манере мобильными кавалерийскими соединениями, Хубилай-хану пришлось проводить военно-морские и десантные операции с привлечением военного флота, причем вдали от берегов и баз снабжения, на океанских просторах.

Он уделял большое внимание оснащению монгольских войск самой передовой военной техникой того времени. В 1271‑1272 гг., по просьбе Хубилай-хана, его племянник, повелитель Ирана ильхан Абага, сын его брата Хулагу-хана, прислал в Китай специалистов, мастеров артиллеристов (паоцзян), умевших изготовлять и применять сверхмощные осадные орудия, персов или арабов Исмаила и Ала-ад-Дина. Они сконструировали большое орудие (дапао) и испытали его перед императорским дворцом в присутствии Хубилай-хана. В 1272 году, во время похода монголов на империю Южную Сун, это орудие было доставлено к крепостным стенам китайского города Сянъяна, где было применено при штурме. «Вес снаряда достигал 150 цзиней (89,4 кг), при метании громовой звук сотрясал небо и землю. То место, куда попадал этот снаряд, без разрушения не оставалось… Страшное смятение наступило в городе, многие прыгали со стен и сдавались в плен. Город пал», - сказано в «Юань ши» в биографии Исмаила, где приводится устройство этого осадного орудия. В другом месте «Юань ши» сообщает, что Исмаил использовал с большим эффектом эти осадные орудия при взятии Фаньчэна – узлового пункта китайской обороны. По приказу Хубилай-хана в 1283 г. в юаньской государственной структуре было создано специальное управление тумена артиллеристов и мастеров по изготовлению мусульманских осадных орудий (хуэй хуэй паошоу цзиньцзян ваньху).(3, с.36-37)

Война и поныне бедствие для людей, и жестокость на войне обыденное, казалось бы, явление. Тем не менее, при всем сказанном, на войне Хубилай-хан также кардинально отличался от Чингиз-хана, который вел войны с применением массовых убийств и тотального террора в отношении мирного населения, поскольку юаньский правитель ставил перед собой другие задачи, осознав экономическую нецелесообразность подобных методов и приемов ведения боевых действий для созданного им государства. Он рассматривал завоеванные страны, города и их население, как своих будущих подданных, предназначенных платить налоги в его казну и содержать его государство, что побуждало его удерживать воинов от резни покоренных.

Ко времени прихода Хубилай-хана к власти в Китае и во многом в итоге его действий, принципиально изменилась геополитическая расстановка сил в Старом Свете. В Западной Азии центр сместился от Багдада к Тебризу – столице империи ильханов Хулагуидов, в Восточной Европе от Киева к Сараю – столице Золотой Орды, в Восточной Азии – от Каракорума, бывшей столицы некогда единой Монгольской империи, к Ханбалыку (Пекину) – столице Юаньской империи. Заслугой Хубилай-хана является объединение, прежде уже столетия разрозненного Китая в единое государство, причем принятое им административное деление сохраняется до сих пор. Он был истинным самодержцем, с которым не может сравниться ни один из прочих императоров династии Юань, вполне соответствуя постулату мудреца Конфуция об «истинном» правителе, главное достоинство которого «умение управлять государством». Во время правления Хубилай-хана были созданы предпосылки для беспрецедентной интеграции между культурами, религиями и цивилизациями, хотя осуществлялось это зачастую посредством насильственного переселения массы людей в результате завоеваний, или вовлечения в эти процессы авантюристов, искателей наживы и приключений. Более того, деятельность Хубилай-хана и его окружения заложила фундамент китайской государственности в современных границах – включая Маньчжурию, Внутреннюю Монголию, Восточный Туркестан и Тибет. И, вполне понятно, почему сегодня китайская историография настойчиво подчеркивает многоэтничный фактор юаньского общества как важнейший вклад в национальное строительство КНР (5, с. 470‑490). Поэтому мнение, что, в определенной степени, Хубилай-хан был объединителем Китая, не лишено оснований. Но это одна сторона медали, поскольку нельзя отрицать, что все свои реформы в Китае Хубилай-хан проводил, в первую очередь, в интересах монгольских завоевателей, хотя объективно некоторые его реформы положительно сказались на жизни китайского общества. Первый император династии Юань, при всем своем восприятии внешних атрибутов китайской традиции, оставался монгольским ханом, относившимся к китайскому народу как к объекту эксплуатации, а к его стране, как к источнику ресурсов, необходимых для функционирования монгольского государства, хотя и на землях Китая, именуемого империей Юань. Свидетельством в пользу сказанного является и система государственного управления Китаем на основе созданных по этническому принципу сословий, возникшая и законодательно оформленная при Хубилай-хане и с его санкции, где китайцы являлись самой многочисленной и самой неравноправной частью населения собственной страны.

В юаньском законодательстве различались четыре категории подданных, в основу определения которых был положен этнический принцип. Наибольшими привилегиями обладали монголы, за которыми было закреплено командование войсками и руководство практически всеми административными ведомствами. Следующим за монголами по статусу и привилегиям этническим сословием являлись так называемые по-китайски сэжэнь или сэму, сэму жэнь (дословно: «цветноглазые»), а в широком смысле «люди разных рас», к каковым относились иностранцы, прежде всего выходцы из «Сиюй» («Западного края»), то есть из стран, лежащих к западу от Китая, в число которых входили представители тюркоязычных народностей – уйгуры, кыпчаки, канглы, карлуки, аргыны; ираноязычные, в том числе мусульмане – таджики, персы, и православные христиане – асы или аланы с Кавказа, а также арабы, тангуты, тибетцы, индийцы, кашмирцы, евреи. К сословию сэму относились и служившие монголам в Китае выходцы из Западной Азии и Европы – христиане несторианского толка сирийцы, армяне, русские, западноевропейцы, из которых самыми заметными были итальянцы, а Марко Поло, купец из Венеции и приближенный Хубилай-хана, служил ему в Китае 17 лет.

Третью ступень в этой пирамиде власти занимали ханьжэнь. Эта категория включала в свой состав не только китайцев-северян, но и китаизированные народы Северного Китая, Маньчжурии и Кореи – киданей, чжурчжэней, бохайцев, корейцев. Причем чжурчжэней, знавших китайский язык, монгольские правители относили к ханьжэнь, а не знавших – к монголам. Низший разряд свободного населения составляли наньжэнь («южане»), т.е. китайцы из завоеванной Южной Сун, с юга Китая, образовавшие самую многочисленную и неравноправную часть населения Юаньской империи. Численность китайского этноса и размеры населяемой им территории предопределяли неизбежность культурной неоднородности этой этнической общности. Конкретные исторические условия способствовали тому, что наиболее значимым и ощутимым уже на сравнительно раннем этапе этнической истории китайцев стало их деление на «людей севера» и «людей юга». Противопоставление северян и южан, реально существовавшее в сунское время, было воспринято как данность монголами во время завоевания Китая и узаконено ими. Те немногие китайцы, которые были привлечены монголами на государственную службу, как правило, принадлежали к числу северян. Отдельные исключения в этом отношении только подтверждают правило.(6, с. 265)

При всем этом, самого Хубилай-хана трудно обвинить как в ксенофобии по отношению к китайцам, так и вообще в каких-либо этнических предубеждениях. Например, когда при юаньском дворе в 1287 году обсуждался вопрос о назначении на должность некоего Чэн Цзюйфу, его кандидатура была отведена на том основании, что он наньжэнь, т.е. китаец с Юга. Это, однако, вызвало неудовольствие Хубилай-хана: «Вам ведь никогда не приходилось предоставлять пост южанам, откуда же вы знаете, что они не на что не годятся!»(6, с. 265). Также повел себя Хубилай-хан накануне похода на Японские острова. Как свидетельствует «Юань ши»: «Некий Пэнфэй в ведомстве по делам политического управления выдвинул предложение покорить Японию в своем докладе на имя императора (Хубилая)… Император будто бы сказал: „Пэнфэй, хотя и нань-жэнь, но мы знаем его способности. Пока послушаем его…“» (10, цз. 122, с. 27379). И еще, Хубилай-хан был справедливым государем. Известен случай, когда Хубилай-хан приказал первыми из отличившихся в боях воинов наградить не монголов, а тюрков-кыпчаков, служивших в его войсках. Когда их военачальник Тутуха возразил: «По закону о наградах первыми награждают монголов», Хубилай-хан ответил: «Не смей проявлять гордыню и отказываться. Монголы по имперскому закону должны быть первыми. А в бою они тоже первые?» (10, цз.128, с. 27440). Так что, ничего личного…

И последнее. Известное изречение китайского философа II века до н.э. Лу Цзя, часто приписываемое Конфуцию, а именно: «можно завоевать империю, сидя на коне, но нельзя с коня управлять ею», лучше всего подчеркивает противоречивую личность Хубилая – великого монгольского хана и первого китайского императора династии Юань, совместившего в одном лице, казалось бы, несовместимое. Он действительно завоевал империю, «сидя на коне», т.е. военным путем, но когда понадобилось управлять ею, оказался способным к эволюции и восприятию ценностей другой, столь отличной от монгольской, цивилизации, хотя и до известных пределов, исходя не из пиетета перед китайской культурой, а из прагматических соображений по наиболее эффективной эксплуатации Китая в интересах завоевателей.

user posted image

Литература

1. Думан Л.И. Некоторые проблемы социально-экономической политики монгольских ханов в XIII-XIV веках // Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1970.

2. Завадская Е.В. Юаньский мастер Ли Кань о тайне живописи бамбука. Китай: история, культура и историография. М., 1977.

3. Кадырбаев А.Ш. «Мусульманские языки» и мусульмане в культуре и науке Китая XIII-XIV вв. По материалам китайских династийных историй // Восточный архив, № 8-9, М., 2002.

4. Книга Марко Поло о разнообразии мира, записанная пизанцем Рустикано в 1298 г. от Р.Х., М., 1990.

5. Крадин Н.Н., Скрынникова Т.Д. Империя Чингис-хана. М., 2006.

6. Крюков М.В., Малявин В.В., Софронов М.В. Этническая история китайцев на рубеже средневековья и нового времени. М., 1987.

7. Мелихов Г.В. Установление власти монгольских феодалов в Северо-Восточном Китае // Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1970.

8. Чулууны Далай. Монголия в XIII-XIV веках. М., 1983.

9. Кэ Шаоминь. Синь Юань ши (Новая история Юань), Шанхай, 1936, т.8.

10. Юань ши (История династии Юань), Шанхай-Пекин, 1958.

11. Rossabi M. Khubilai Khan. His life and Times. University of California, Berkeley ‑ Los Angeles ‑ London, 1988.

Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: XXXIX научная конференция / Ин-т востоковедения РАН. - М.: Вост. лит., 2009. - 502 стр. - Ученые записки Отдела Китая ИВ РАН. Вып. 1. С. 56-75.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Кадырбаев А.Ш. Тимур и Хайсан – монгольские императоры династии Юань

Конец ХIII – начало ХIV вв. можно считать завершающим этапом монгольских завоеваний, начало которым было положено ещё Чингис-ханом. Правящая верхушка империи Юань, монгольского государства в Китае, основанного в 1260–1270 гг. внуком Чингис-хана Хубилай-ханом, после распада единой Монгольской державы и прихода к власти Тимур-хана (китайское храмовое имя Чэнь-цзун), к началу ХIV в. обращает внимание главным образом на решение проблем внутриполитического характера, в частности на укрепление своего господства в Китае [1, с. 294].

После смерти Хубилай-хана, Юаньская империя вступает в полосу глубокого политического и экономического кризиса. Конфуцианский учёный Чжан Янь-хао писал: «В период правления Хубилай-хана назначали чиновников на должности по их деловым качествам и способностям, а ныне не соблюдают этого правила и присваивают людям чины и звания в нарушение закона. В период Хубилай-хана не наказывали тех, кто делал хану представления, а ныне казнят их, не разбираясь в причинах. В период правления Хубилай-хана выпускали бумажные деньги на установленные суммы, а ныне их выпускают в любое время и столько, сколько требуется. В период правления Хубилай-хана налоги и повинности были фиксированными, а ныне [с налогоплательщиков] берут их в любое время и [отбирают] всё дочиста» (цит. по [2, с. 72]). При юаньском дворе обострилась борьба между различными группами правящего юаньского класса, в котором тон задавали монголы и всё более выходившие на первые роли в юаньской политике сэму, выходцы из привилегированного юаньского сословия, сформированного по этническому принципу из представителей стран, лежащих к западу от Китая. Как подчёркивается в китайских источниках, преемники Хубилай-хана вели разгульную жизнь, тратили огромные суммы из государственной казны на свои прихоти. После Хубилай-хана ухудшение ситуации в стране, громоздкость придворной администрации, несоблюдение законов, нарушение порядка избрания на юаньский трон, разбазаривание и расхищение казённых средств, стали серьёзными проблемами, подрывающими сами основы монгольского государства в Китае.

user posted image

Тимур-хан

Во внешнеполитической деятельности, преемники Хубилай-хана уделяли главное внимание борьбе с враждебными юаньскому трону Чингисидами, правителями монгольского государства Чагатаидов в Средней Азии, которые оспаривали власть Юань над Монголией и Восточным Туркестаном. Война с Чагатаидами, начатая ещё в правление Хубилай-хана, длилась в течение 40 лет и была завершена в правление Тимур-хана, преемника Хубилая на юаньском троне. Прекращение войны привело к возобновлению международной торговли по Великому Шёлковому пути, что благоприятствовало экономической ситуации в Юаньской империи. Торговые пути вновь стали безопасны, организованы и находились под контролем монгольского государства в Китае, создавшего режим наибольшего благоприятствования для иноземной торговли, при этом, предоставляя льготы и напрямую финансово поддерживая своих купцов и производителей. К числу других достижений Тимур-хана можно отнести издание кодекса юаньских законов Да-дэ люй-лин («Законы и распоряжения [периода правления] Да-дэ»). Тем не менее, экономическая ситуация в годы его правления продолжала ухудшаться. Общие бюджетные расходы по-прежнему превышали доходы. «Хотя каждый год поступает золота 19 000 лян, серебра 10 000 лян и бумажных денег 3 600 000 ассигнаций, но всё же их не хватает на удовлетворение потребностей. Кроме того, позаимствовано 200 000 ассигнаций из суммы бумажных денег выпуска правления Чжи-юань. Прошу бережно расходовать и экономить», – докладывал Тимур-хану его сановник [2, с. 47].

К этому времени выходцы из сэму играли важную политическую и военную роль в системе монгольского владычества в Китае, являясь одним из немаловажных факторов, оказывавших влияние на политику юаньского двора. Возникновению такой ситуации способствовало прежде всего то, что учреждённые ещё при Хубилай-хане отборные части императорской гвардии были сформированы в значительной степени из тюркских воинов – уроженцев Великой Степи, тангутов и асов – выходцев с Кавказа. Создание этих войск усиливало влияние тюрок, особенно кыпчаков и канглы, вследствие назначения их представителей на высшие командные посты в гвардии. Преемники Хубилай-хана продолжали уделять большое внимание ук­ре­п­лению сформированной из сэму гвардии, видя в ней надёжную опору трона. Так, в 1295 г., сразу после вступления на трон Тимур-хана, была учреждена гвардия сэму, где были части кыпчаков и канглы. В течение 1297–1307 гг. численность кыпчакской гвардии, учреждённой еще при Хубилай-хане, выросла на 6 тысяч воинов. В 1308 г. кыпчакская гвардия была разделена на гвардии правого и левого крыла, а в 1310 г. была переформирована и усилена дополнительным контингентом войск гвардия канглы. Все воины канглы, служившие в других войсках, были отобраны для службы в гвардии (см. [5, цз. 99, с. 27188/1236]).

Влиятельными политическими и военными деятелями этого времени при юаньском дворе были кыпчаки Чжанур, его сын Яньтимур, канглы братья Иналтото и Асанбука. Чжанур начал службу ещё при жизни своего отца Тутуха и принял активное участие в войнах Хубилай-хана и его преемников на северо-западных границах империи. Отличился во время похода на Бадахшан, за что был назначен командующим правым крылом кыпчакской гвардии. В 1297 г. он возглавил кыпчакскую гвардию. На следующий год нанёс поражение войскам Дувы, предводителя антиюаньской коалиции монгольской знати. В 1299 г. Чжанур был вызван в столицу и удостоился особых почестей со стороны императора Тимура. Тогда же выступил в поход на Западную Монголию под началом наследника юаньского престола Хайсана. В 1301 г. в горах Цзеганшань воины Чжанура истребили войско Дувы. Хайсан, наблюдавший за этим боем, сказал: «О таких жестоких битвах я не имел представления» [5, цз. 128, с. 27442/1490].

user posted image

Таджи († 1322), мать Хайсана и Аюрбарибады

В 1303 г. Чжанур вернулся в столицу и был принят императором. Тимур-хан высоко оценил воинские заслуги Чжанура: «Ты, Чжанур, обеспечил безопасность северных границ и добился великих побед. Золота не хватит для оценки твоих заслуг». Чжанур остался главой кыпчакской гвардии и был назначен на новую должность заместителя главы Шумиюань, т.е. Тайного Совета, – учреждения, ведавшего тайными военными операциями и внешней политикой. Были также награждены 10 тысяч воинов, воевавших под командованием Хайсана и Чжанура (см. подробнее [5, цз. 128, с. 27442/1490]). Современник этой эпохи, персидский историк Рашид-ад-дин в свою очередь отмечал, что среди эмиров, «сидящих с войсками на границах для охраны государства, был Чункур, он же Чжанур, сын Токтака, т.е. Тутуха, одного из великих эмиров» [4 , т. 3, с. 184–185].

Вместе с Чжануром под началом Хайсана воевал и канглы Иналтото. В 1301 г. он отличился в сражении с Хайду, предводителем среднеазиатских монголов. В бою всегда находился рядом с Хайсаном, обеспечивая его безопасность. Иналтото начал службу с 14 лет ещё при Хубилай-хане и не утратил свой высокий статус при дворе его преемника Тимур-хана. Его брат Асанбука пользовался расположением наследника трона Хайсана. Хайсан говорил, что к таланту Асанбуки как полководца и государственного деятеля нельзя относиться с пренебрежением. Асанбука отличился в сражениях с Хайду на Алтае и Ханхае.

Среди ближайшего окружения наследника трона, будущего юаньского императора Хайсана, чьё китайское храмовое имя как высочайшей особы было У-цзун, находился молодой Яньтимур, которому суждено было впоследствии сыграть важную политическую роль в империи Юань. «Когда У-цзун умиротворил Шофан, т.е. Западную Монголию, участвовал в формировании гвардии» [5, цз. 136, с. 25518/1566].

На службе у Хайсана был найман Наньцзятай, прославленный полководец Хубилай-хана, с чьим именем связан разгром монголами китайской империи Сун. Он занимал высокий пост темника, командира 10 тысяч воинов. В 1307 г. накануне решающих событий оставил службу и поселился в Хуайчжоу, где вошёл в доверие к Аюрбарвада, брату Хайсана, имевшего виды на юаньский престол.

В 1307 г. умер Тимур-хан и трое представителей правящей в Китае ветви Чингисидов выступили претендентами на юаньский трон. Одним из них был Хайсан, находившийся в это время со своими войсками в районе Алтайских гор. Узнав о смерти Тимур-хана, Хайсан направился в Каракорум, старую столицу некогда единой Монгольской империи, а ныне провинцию империи Юань, где созвал курултай Чингисидов, чтобы законным образом обосновать свои притязания на юаньский трон, а не выглядеть узурпатором подобно своему предку Хубилай-хану.

user posted image

Хайсан

Вторым претендентом был Ананда, внук Хубилай-хана, и последний назначал его наследником, но затем склонился в пользу Тимур-хана. Ананда был мусульманином, что вызвало сильное противодействие его кандидатуре не только со стороны монголов, уйгуров, тибетцев и тангутов, исповедовавших буддизм и христианство, занимавших как сэму высокое положение при дворе, но и со стороны китайской знати, сотрудничавшей с монгольским режимом.

Третий претендент, Аюрбарвада, был внуком сына Хубилай-хана Джингима, который до своей смерти в 1285 г. был наследником трона. Отцом Хайсана и Аюрбарвада был второй сын Джингима Дармабала. Аюрбарвада обладал более весомой поддержкой среди членов правящей династии Чингисидов и юаньской бюрократии, нежели Ананда. Но, тем не менее, Ананда, обладавший титулом Аньси-ван, т.е. «князь, покоритель Запада», претендовал на юаньский трон. В Юань-ши («Истории [династии] Юань») говорится об этом так: «Аньси-ван, воспользовавшись моментом, замыслил стать продолжателем великого дела» [5, цз. 136, с. 27519/1567].

В своих притязаниях на престол, Ананда был поддержан вдовствующей императрицей Бурхан, женой умершего Тимур-хана, и высокопоставленными чиновниками во главе с цзочэнсяном (т.е. левым министром) Ахутаем, вторым лицом в юаньском правительстве – Чжуншушэне. После смерти Тимур-хана в столице Дайду не оказалось основных соперников Ананды, т.е. Хайсана и Аюрбарвада, а также их матери-императрицы, и Ананда попытался захватить власть, но его заговор был раскрыт Иналтото и Асанбукой, доверенными людьми Хайсана, которые в это время находились в Дайду. Несмотря на попытки заговорщиков задержать Иналтото, ему удалось покинуть столицу и информировать обо всех событиях Хайсана: «Быстро доложил У-цзуну, чтобы помочь государству… Мать, т.е. императрица, обеспокоилась. Для определения судеб двух своих детей, Хайсана и Аюрбарвада, позвала гадать астролога. Спросила его, кого посадить на трон. Тот ответил, что предвидится великий беспорядок и бедствие, и им обоим будет трудно. Эти слова астролога посеяли сомнения в душе матери, вдовствующей императрицы. Послала приближённого сказать У-цзуну: „Вы старший и младший братья и рождены мной. Неужели вы не чувствуете родственной близости и так далеки друг от друга? Слова астролога предсказывают, что наша судьба недобрая. Это наводит тоску“. У-цзун выслушал и помолчал. Подойдя к Тото, сказал: „Я усердно охраняю границу уже 10 лет и соответственно занимаю высокое место. Кому должна отойти святая утварь? (т.е. трон). Кому – ясно, сомнений нет. Императрица гадала и получила ответ: „Пути Неба неисповедимы“. Кто заранее знает, что будет, что я сделаю? Эти помыслы Неба свыше надо совмещать с желаниями народа внизу. И тогда станет ясно, кого Небо хочет императором. Если я, У-цзун, буду править, то дня моего правления будет достаточно для славы на 10 тысяч лет. Можно ли, полагаясь на астролога, отрекаться от воли предков? Это, наверное, сановники вершат дела, захватили власть и убивают. Боятся, что я когда-нибудь раскрою их преступления. Поэтому замышляют измену и подрывают мощные корни государственности. Тото, ты тот, кто тайно сообщает императору о всех пороках“…» [5, цз. 138, с. 27531/1579].

Асанбука остался, чтобы предупредить направлявшихся в Дайду Аюрбарвада и мать-императрицу, и по прибытии они уже знали о заговоре Ананда. 20 марта 1307 г. сторонники Аюрбарвада, среди которых был Наньцзятай, схватили Ананда, императрицу Бурхан, Ахутая и других заговорщиков. За участие в аресте Ананда, Аюрбарвада пожаловал Наньцзятаю богатое поместье. Через два дня от Хайсана в столицу прибыл представитель, чтобы потребовать от Ананда объяснения его действий. Но к этому времени следствие по делу, которое вёл Асанбука, было закончено и Ананда, судя по данным Юань-ши, в 1307 г. был казнён, «пожалован смертью» [5, цз. 138, с. 27532/1580]. Именно поэтому его биография оказалась за пределами династийной истории Юань-ши.

Таким образом, падение Ананда было организовано кликами Хайсана и Аюрбарвада, которые сплотились в борьбе против общего врага. После ухода Ананда с юаньской политической арены, Хайсан медлил с возвращением в столицу, так как не питал доверия к намерениям Аюрбарвада. Посол Аюрбарвада к Хайсану по возвращении сказал, что тот будет вести переговоры по вопросу о наследовании престола только при посредничестве своего доверенного лица, Асанбуки. Императрица Тарги, мать Хайсана и Аюрбарвада, склонялась к поддержке Аюрбарвада. По совету Чжанура, который официально просил Хайсана вернуться в столицу, «решить великие дела и взять управление Поднебесной в свои руки», Хайсан во главе войск двинулся на Дайду. Вперёд был послан Иналтото. Он прибыл в столицу и вступил с императрицей и Аюрбарвада в переговоры, предоставив им требования Хайсана. Тем временем Хайсан и Чжанур продвигались по западной и восточной дорогам, ведущим к столице. В подчинении каждого из них находилось 10 тысяч воинов. Иналтото и Асанбуке после длительных переговоров удалось убедить Аюрбарвада и императрицу признать новым юаньским императором Хайсана, а его наследником объявить Аюрбарвада, чьё китайское храмовое имя было Жэнь-цзун. После возвращения Иналтото из Дайду в ставку Хайсана и обсуждения результатов его миссии, Хайсан во главе войск вступил в Шанду или Кайпин, летнюю столицу юаньских Чингисидов, где его торжественно, воздавая почести как императору, встречали Аюрбарвада и императрица в сопровождении высокопоставленных чиновников. Как пишет Юань-ши, только после этого «сомнения У-цзуна в отношении Жэнь-цзуна рассеялись и он официально объявил его своим наследником» [5, цз. 138, с. 27531/1579].

Таким образом, Аюрбарвада был вынужден отказаться от своих притязаний на юаньский трон в пользу Хайсана. Решающую роль в этом сыграла поддержка Хайсана со стороны войск, с которыми он воевал в Монголии и на Алтае. Ударной силой этих войск были части императорской гвардии, сформированные из кыпчаков и канглы, которые возглавляли закалённые в боях и преданные лично Хайсану военачальники Чжанур, Иналтото, Асанбука, Яньтимур. Поэтому Аюрбарвада без сопротивления уступил трон Хайсану, но при этом добился условия, согласно которому наследником должен быть Аюрбарвада, а не сын Хайсана. Курултай в Шанду подтвердил решение Чингисидов в Каракоруме о возведении на юаньский престол Хайсана. В указе по поводу восшествия на трон Хайсан особо подчеркнул своё законное право, так как известно, что сам основатель Юаньской империи, Хубилай-хан, столь чтимый потомками, тем не менее, не избирался на курултае Чингисидов великим ханом.

По восшествии на трон Хайсан раздарил 3,5 млн. дин, что составляло ¾ суммы денег, поступивших в течение года в юаньскую казну. В 1311 году, в последний год его правления, из 11 млн. государственных денег, 3 млн. дин были розданы в качестве даров. В этом проявился менталитет монгольских ханов, демонстрировавших подданным свою щедрость и презрительное отношение к богатству, поскольку традиция обмена дарами, привнесённая ещё от степного образа жизни, по сути, от доиндустриального общества, была универсальным средством установления отношений между индивидами. Символический обмен подарками, как между равными, так и между государем и подданными, позволял преобразовывать обмен материальными ценностями в отношения психологической зависимости, что, в свою очередь, давало возможность императорам Юань получать новые ресурсы и, раздаривая «подарки», увеличивать свой престиж. Наиболее важными добродетелями, которыми должен был обладать правитель, во всяком случае, среди правящих сословий империи Юань, считались щедрость и справедливость. Его щедрость в их представлении выражалась в раздаче земель, титулов и богатых даров, в организации пышных пиров, в народном сознании – в устроительстве праздников и зрелищ, в раздаче обильных подаяний. Таким образом, повышение общественного статуса императоров Юань осуществлялось через механизмы «престижной экономики»: с одной стороны, через организацию массовых праздников, на которых накопленные богатства демонстративно раздаривались, а с другой – через развитие обменных связей и формирование сети зависимых лиц и должников, которые не могли сделать ответное подношение. «Престижная экономика» была одной из причин прихода императоров Юань к власти. Без уяснения сущности её механизмов трудно определить особенности властных отношений у средневековых монголов, а также понять причины возникновения и расцвета Юаньской империи [3, с. 291–295].

Хайсан предпринял меры по укреплению своей власти. Прежде всего, он назначил наиболее преданных себе людей на посты, контролировавшие государственный аппарат и императорскую гвардию, ударную силу юаньской армии. Иналтото и Асанбука, сыгравшие важнейшую роль в возведении Хайсана на трон, были назначены на высокие посты в государственном аппарате. Иналтото возглавил Тайный Совет, а затем занял пост левого министра. Асанбука стал ючэнсяном, т.е. правым или главным министром правительства, а также главой реорганизованной гвардии канглы. Чжанур, как лицо особо близкое к Хайсану, ещё в 1301 г. за победу над Дува получил в жёны девушку из правящей в Китае династии Чингисидов и был назначен командующим кыпчакской гвардии. В отличие от Иналтото и Асанбуки он сделал свою карьеру исключительно на военном поприще. Ему «был пожалован большой императорский шатёр и другие вещи. Стал чиновником, сохранив свои прежние посты в Шумиюань и должность главы кыпчакской гвардии» [5, цз. 128, с. 27442/1490]. Его сын Яньтимур также был фаворитом Хайсана, «служил в охране императора. У-цзун особо выделил его и приблизил к себе. Его дети служили империи в степях и охраняли её границы…» [5, цз. 138, с. 27533/1581].

Среди приближённых императора Хайсана были не только выходцы из тюркских степняков-кыпчаков и канглы, но и монголы, представители господствующей этнической группы в империи Юань, и тангуты. Так, членами клики Хайсана были монгол из племени меркитов Байань или Баян, впоследствии сыгравший заметную роль в юаньской истории, тангут Читайбуши и его сыновья Ерчини и Лиджи. Ранее они сражались под началом Хайсана в Монголии. Читайбуши и его сыновья возглавляли части императорской гвардии, сформированные из тангутов, а Байань – гвардию асов. Среди сторонников Хайсана были выходцы из оазисов Восточного Туркестана и Семиречья, степей Внутренней Монголии, тюркоязычные уйгуры Ерантимур и Ильчей, карлук Тахай, онгуты Мацзучан и Чаошиянь. Тахай был военачальником карлукских частей гвардии и подчинялся Чжануру. Ерантимур, Мацзучан и Чаошиянь, являясь высокопоставленными чиновниками, способствовали восшествию на трон Хайсана, действуя в тесном контакте с Асанбукой и Иналтото. Ильчей, он же Ванцзэ китайских источников, в 1311 г. стал правой рукой главного юаньского министра [5, цз. 122, с. 27380/1428; цз. 124, с. 27399/1447; цз. 142, с. 27577/1625; цз. 180, с. 27945/1993].

user posted image

Аюрбарибада

После вступления на трон Хайсана, Иналтото предложил ему укрепить власть, изменив порядок наследования. Как указывалось выше, в 1307 г. Хайсан и Аюрбарвада пришли к соглашению, согласно которому наследником Хайсана должен быть Аюрбарвада, а последнему в свою очередь должен наследовать сын Хайсана. Для укрепления позиций своего ставленника Хайсана, его ближайшее окружение потребовало пересмотра этого соглашения и советовало Хайсану назначить наследником своего сына. Особенно активно за отмену соглашения выступал Иналтото: «Сын государя мало-помалу растёт, а государь сильно устал от трудов последнее время, надо заранее установить, кто будет трон наследовать. Делая великие дела в интересах государства, нельзя не быть осторожным. Раньше братья императора почтительно вершили великие дела, заслуги приносили алтарям предков, а сами находились в Восточном дворце. Всему был определён порядок: от старшего младшему, от дяди племяннику от поколения к поколению наследовали трон. Так было. Кто может усомниться для той эпохи в справедливости такого порядка вещей? Я, Иналтото, такие слуги государя, как мы, не имеем права высказывать официально своего мнения о государственных постановлениях. Как можно нам покушаться на их совершенство? Но можно ли сохранить порядок ныне, когда сегодня трон старший передаёт младшему, а завтра дядя племяннику? Пусть другие забывают о своем долге. Небо всё видит как есть в действительности. Я ничего не могу изменить, когда другие нарушают свой долг. Хотя государь не согласился, но опровергнуть… не смог. Ведь он награждал и не соблюдавших верность, и повышал не соблюдавших законы. Так, богатства уменьшались, а титулов жаловалось через край. А ведь награды и чины это то, с помощью чего можно использовать людей на службе. С помощью рангов оценивают добродетель, под наградами понимают заслуги. А как это использовать, когда здесь крайности, медлительность или спешка, и поэтому нет пользы. Чжуншу (т.е. правительство), ведало деньгами и хлебом, общественными работами, законами, казнями и тюрьмами. И ко всему ещё дюжина всяких дел. Если следовать сказанному Вашим слугой, то надо искренне придерживаться старинных установлений и Ваш покорный слуга готов вместе со всеми отдать все свои силы для пользы дела. И если нет, то какая польза может быть от Вашего слуги? (т.е. ухожу в отставку)» [5, цз. 124, с. 27532/1580].

Недолгое правление хана Хайсана характеризуется углублением кризиса в стране. Непомерные растраты и оргии, устраивавшиеся при юаньском дворе, сильно расстроили государственные дела, важные государственные должности стали предметом торговли. По свидетельству китайских источников, даже монахи из буддийских монастырей становились чиновниками в империи Юань. Проверка чиновников для повышения по должности превратилась в формальность. Так, при правлении Хайсана в течение лишь одного года свыше 880 человек попали на высокие государственные посты с помощью взяток и «зверствовали, как тигры». Сообщается о 40 лицах, выдававших себя за родственников жён императора и пользовавшихся властью [2, с. 56]. Но попытки ближайшего окружения Хайсана закрепить свои позиции при дворе, завоёванные при возведении его на трон, не увенчались успехом. В 1311 г. после смерти Хайсан-хана на юаньский трон взошёл Аюрбарвада, который царствовал недолго. После его смерти соглашение было нарушено, и на юаньский трон взошёл не сын Хайсана, а сын Аюрбарвады, что послужило почвой для дальнейших дворцовых переворотов. Но, это тема для другого рассказа.

Литература

1. Бокщанин А.А. Попытки монголо-китайского вторжения в страны Юго-Восточной Азии // Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1970.

2. Далай Ч. Монголия в XIII–XIV вв. М., 1983.

3. Крадин Н.Н., Скрынникова Т.Д. Империя Чингис-хана. М., 2006.

4. Рашидад-Дин. Сборник летописей. М.–Л., 1952.

5. Юань-ши («История [династии] Юань»). Пекин–Шанхай, 1958.

Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: Т. XLII, ч. 3 / Редколл.: А.И. Кобзев и др. – М.: Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт востоковедения Российской академии наук (ИВ РАН), 2012. – 484 стр. – (Ученые записки ИВ РАН. Отдела Китая. Вып. 7 / Редколл.: А.И.Кобзев и др.). С. 89-96.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Кадырбаев А.Ш. Тогонтимур – последний монгольский император Китая

Тогонтимур, ставший в 1333 г. последним монгольским императором Китая, занял юаньский трон, когда ему исполнилось 12 лет, поэтому до его совершеннолетия власть в империи сосредоточилась в руках крупных придворных сановников, наиболее влиятельными из которых, согласно Юань-ши («История [династии] Юань»), были выходец из сословия сэму, тюрок-кыпчак Яньтимур и монгол Байань. Сэму являлись наиболее привилегированным после монголов сословием, образованным по этническому принципу из представителей стран, лежащих к западу от Китая, служивших в империи Юань – монгольском государстве в Китае. Тернист был путь юного Тогонтимура к трону, и поначалу казалось, что у него не было шансов стать правителем. Он был сыном Хошила, отец которого Хайсан в 1307–1311 гг. был монгольским императором Китая. Заговорщики во главе с Яньтимуром и Байанем после смерти императора Есутимура в 1327 г. возвели на трон младшего сына Хайсана Тугтимура, а не старшего Хошила, который по монгольской традиции имел больше прав на юаньский престол, но их не устраивало стремление Хошила править единовластно, и в 1329 г. Хошил был убит. Жена Хошила была казнена, а сын Тогонтимур был сослан в Корею. Но император Тугтимур правил недолго, и 2 сентября 1332 г. умер. Утверждённый им наследник Араднадара умер в начале 1331 г., и Тугтимур не успел назначить нового наследника. В этих условиях на политическую арену вышла вдова Тугтимура императрица Будашири, выступавшая против Яньтимура и тайно поддерживаемая Байанем. Она объявила, что последним желанием Тугтимура было возведение на трон не своего сына Эльтегуса, а Иринджибала, старшего сына его покойного брата Хошила. В октябре 1332 г. Иринджибал вступил на трон и умер через два месяца, в возрасте 6 лет. Но за это время Байань был утверждён на всех постах, которые он первоначально занимал при Тугтимуре. Совершенно очевидно, что влияние и власть Будашири явились сильным ударом по Яньтимуру. Будашири учредила совет из 7 человек для решения важнейших государственных дел, в состав которого Яньтимура не включили. При этом Будашири имела собственную казну и могла использовать её для осуществления своих замыслов. Она стремилась заменить Иринджибала не Эльтегусом, а Тогонтимуром, другим сыном Хошила, чтобы воспрепятствовать новому приходу Яньтимура к власти. Хотя положение Яньтимура сильно пошатнулось, он смог противодействовать восхождению Тогонтимура на трон. До июля 1333 г. юаньский трон оставался пустым [7, p. 10–40]. Юань-ши сообщает, что Тогонтимур, китайское храмовое имя Шуньди, стал императором только после смерти Яньтимура. Сведения о смерти Яньтимура противоречивы. Не исключено, что он умер не своей смертью, а был отравлен. Согласно Юань-ши: «Яньтимур из-за излишеств почил и одряхлел. И только тогда Суай вступил на трон. Это и был тот, кто затем стал Шуньди…» [6, цз. 138, с. 27539/1587].

После смерти Яньтимура, ранее занимавший выжидательную позицию Байань порвал все отношения с его сторонниками и открыто перешёл на сторону Будашири. Борьба Байаня и Будашири с Яньтимуром – это не только личная борьба за власть. Яньтимур, имея большие возможности, вышел из-под контроля монголов, которые могли терпеть сэму, в том числе тюрок, лишь как союзников и помощников. До 1335 г. исход борьбы за власть не был ясен, и сторонники Яньтимура сохраняли свою силу. К тому же дочь Яньтимура стала женой Тогонтимура в 1333 г., ещё в бытность его наследником юаньского трона. Предводителем кыпчакской клики стал младший брат Яньтимура Садунь, глава кыпчакской императорской гвардии монгольских правителей династии Юань, и назначенный Тогонтимуром на пост ючэна, помощника главного министра, хотя он и не обладал такими полномочиями, как его старший брат. После смерти Садуня лидером кыпчакской клики стал его сын Танкиш. Он также занимал пост ючэна и открыто выражал недовольство тем, что «Байань один ведал главными делами государства». В июне 1335 г. Будашири поддержала Байаня, отказав Танкишу в назначении на пост главы Цензората. Танкиш организовал заговор. Вот как описывает Юань-ши эти события: «В это время Садунь уже умер… Танкиш сказал с гневом: „Поднебесная сначала нашему дому принадлежала. И Байань кто такой, что у трона выше меня стоит?“ Затем вступил в тайный сговор с младшим братом Дали, куда вовлёк и своего родственника Гуанхотимура. Они замыслили захватить трон и тем самым прославить предков… Заговор был раскрыт… Была устроена засада в восточных предместьях столицы. Воины ворвались во дворец и всех их, заговорщиков, схватили. Танкиш с младшим братом были казнены, а их клика бежала на север, к Дали. Дали решил сражаться и убил императорского посла, сделав таким образом военное жертвоприношение. Император послал урезонить его своего приближенного Аби. Но тот убил Аби, возглавил банду некоего Хэшанлала и, как изменник, вступил в бой с воинами государя… Был разбит и бежал к Гуанхотимуру. Император приказал догнать и схватить его. Силы Дали иссякли, он был схвачен, препровождён в Шанду, где его и казнили… Преемником Танкиша в заговоре стал Ачаши. Его схватили и началось следствие по его делу. Ачаши подвергли всяческим пыткам и казнили. Когда ещё арестовывали Танкиша, то он уцепился за косяк двери во дворце и сломал его, не желая следовать за теми, кто его арестовал. Далахай убежал и спрятался под сидением у императрицы (дочери Яньтимура. – А.К.). Императрица, надеясь спрятать, накрыла его одеждой. Но окружающие вытащили Далахая и обезглавили, кровь при этом обрызгала одежду императрицы и она стала кричать: „Ваше величество, спасите меня!“ Байань сказал: „Братья совершили бунт, а императрица с ними“, и схватил императрицу. Император же сказал: „Твои братья учинили бунт, как я могу спасти тебя?“ И приказал выселить императрицу из дворца. Затем содержал её в квартале Кайпин. Она была приписана к семье Танкиша, т.е. объявлена членом семьи государственных преступников» [6, цз. 138, с. 27538/1586–27539/1587]. Среди арестованных были сторонники Яньтимура, уйгуры Тимурбука и Арикхайя, тангут Иринджибал и некоторые члены императорской фамилии. Тимурбука был казнён. Уничтожение влиятельной клики, в которой доминировали представители кыпчакской знати, было результатом деятельности Байаня. Чтобы удержаться у власти, Байань натравливал одни этнические группы юаньской верхушки против других. Например, в 1335 г. он расправился со своими кыпчакскими соперниками при помощи подчинённых ему частей гвардии асов – выходцев с Северного Кавказа. Накануне этих событий в 1334 г. была сформирована ещё одна гвардейская часть асов. В определённой степени переход власти в руки Байаня явился реакцией монголов на всё возрастающую роль тюрок в системе монгольского владычества в Китае. В этом они усматривали угрозу своему господствующему положению внутри смешанного в этническом отношении правящего юаньского класса.

Именно благодаря усилиям Байаня был возвращён из ссылки малолетний Тогонтимур, которого он лично встречал в Хэнани во время возвращения в столицу Ханбалык на месте современного Пекина, обеспечивая безопасность. В своих действиях Байань был поддержан авторитетной при юаньском дворе вдовствующей императрицей Будашири, итогом которых стало уничтожение сторонников его предшественника во власти Яньтимура, чьё место на вершине пирамиды власти в империи Юань он занял. Став главным министром империи, Байань повторял судьбу своего предшественника Яньтимура и даже превзошёл его, как по концентрации власти в своих руках, так и по алчности, когда в его владении были сотни поместий по всей стране. Получил он во владение и 40 тысяч дворов китайских крестьян, собирающих жемчуг. Байань одновременно занимал 35 высоких постов в государственной структуре и обладал десятками почётных титулов и званий. Никому в Юаньской империи, кроме Байаня, не было разрешено занимать более трёх должностей одновременно. Если ранее Байань был вторым человеком в государстве после Яньтимура, то при нём никто не обладал таким статусом. По сути, его власть уравновешивала влияние вдовствующей императрицы Будашири, которой в сентябре 1335 года был присвоен титул Тай хуан тай-хоу («Великой вдовствующей императрицы»). Байань сконцентрировал под своим командованием все наиболее боеспособные части юаньской гвардии, сформированные из монголов, асов, тюрков – кипчаков и канглы, тангутов, русских.

Характерной чертой политики Байаня была её антикитайская направленность, он всегда поступал по своему произволу и лишил жизни многих китайцев, в том числе и близких к юаньскому двору. Он был против изучения монголами китайского языка и издал указ, запрещающий китайцам иметь лошадей и оружие. Когда в 1337–1338 гг. вспыхнули восстания китайцев, Байань был взбешён, он считал всех китайцев мятежниками и возлагал ответственность за бунты также на лояльных юаньскому двору китайцев – и нань-жэнь («южных»), и хань-жэнь («северных»). Затем Байань выдвинул предложение истребить всех китайцев, носящих распространённые фамилии: Чжан, Ван, Ли, Лю и Чжао, чтобы запугать остальных. В 1339 г. им был подтверждён указ, запрещающий китайцам носить оружие и сопротивляться при нападении монголов. Всё юаньское законодательство было пропитано духом неравноправия этносов: если монгол убивал китайца, с него брали штраф на похороны убитого и приговаривали к отправке с войсками в военный поход, китаец не мог дать сдачи монголу при избиении, а только имел право написать жалобу на обидчика, в обратном случае китайца судили по всей строгости, китайцы не имели права обладать холодным оружием, даже плетьми с железным наконечником, после военного похода юаньские воины-китайцы должны были сдавать холодное оружие, им запрещалось охотиться [5, с. 42].

user posted image

Тогонтимур

Как свидетельствует Юань-ши, предсказание шаманки о том, что он примет смерть свою от нань-жэнь («южных» китайцев), послужило для Байаня поводом для кровавых репрессий против них [2, с. 128]. Отмена Байанем 17 ноября 1335 г. учреждённой ранее по китайскому образцу системы экзаменов (по-китайски кэ-цзюй) на замещение государственных должностей в империи Юань вызвала сильное недовольство китайцев, а также сэму, отношения с которыми после свержения Яньтимура были у Байаня весьма напряжёнными, поскольку они, наряду с монголами, пользовались преимуществом при прохождении экзаменов, занимая до 30% всех постов в государственном аппарате империи [7, p. 159–161]. Репрессии Байаня против сэму и китайской знати, сотрудничавшей с юаньским режимом, размывали и без того недостаточно широкую социальную базу монгольских императоров в Китае. К тому же, последние монгольские императоры Китая, и Тогонтимур наглядный пример тому, были во многом воспитаны на традициях китайской конфуцианской культуры, получили китайское образование и хорошо знали китайский язык и письменность, поэтому действия Байаня вызвали неоднозначное отношение юаньского двора. Тем более, что многие монголы говорили: «Мы и не слышим про Тогонтимура, а вот Байань – этот нам знаком!» [2, с. 128]. Байань вёл себя довольно независимо по отношению к юному императору и, возможно, не исключал возведения на юаньский трон другого представителя императорской фамилии, поскольку покровительствовал сыну предшествовавшего правителя Тугтимура, двоюродному брату Тогонтимура. В этой связи Байань определял свою политику как возрождение ценностей эпохи, связанной со временем правления основателя Юаньской династии – Хубилай-хана. Причем Байань провозглашал Хубилай-хана символом, олицетворяющим величие монгольского государства в Китае, и образцом подражания для проводимой им политики. Целью Байаня было усиление роли монголов как господствующего этноса в Юаньской империи, и возвращение к принципам правления эпохи Хубилай-хана, когда строго соблюдалось этническое представительство в юаньских государственных структурах, а китайские методы управления государством, основанные на учении Конфуция, использовались под жёстким контролем монгольских владык, и не по причине пиетета перед китайской учёностью (в чём Байань подозревал последнего монгольского императора Китая и его разноплеменное окружение, в том числе влиятельных монголов и сэму, не говоря уже о китайцах). Но его политика натравливания одних этнических групп юаньской верхушки против других, выгодная Байаню для сохранения личной власти, стала пагубной для монгольского правления в Китае, когда в условиях нарастания экономического и политического кризиса Юаньской империи и усилении борьбы китайского народа за своё национальное освобождение в 1335–1338 гг., как никогда стала требоваться сплочённость правящей юаньской верхушки. Вместе с тем следует отметить, что в китайской историографии есть определённая «демонизация» личности Байаня и его деятельности, где он представлен как ярый враг конфуцианства. Конечно, в этом есть зерно истины, но Байань всё же недооценил влияние учения Конфуция на правящую династию Юань, и эта ошибка оказалась для него роковой. Ему выпало управлять в сложную эпоху, когда для монголов в Китае наступает «смутное» время.

Смещение Байаня было осуществлено в 1340 г. группой заговорщиков – монголов, сэму, китайцев из числа его же ближайшего окружения, которых возглавил его племянник монгол Тото, поддержанных повзрослевшим императором Тогонтимуром, требовавшим полноты власти в стране, что было невозможно при главном министре Байане. К этому времени уже не было влиятельной при юаньском дворе императрицы Будашири, всегда поддерживавшей Байаня. Воспользовавшись отъездом Байаня на охоту и его отсутствием в столице, Тогонтимур отстранил последнего от командования юаньской гвардией. По возвращении перед Байанем закрыли крепостные ворота Ханбалыка и ему ничего не оставалось, как покончить жизнь самоубийством. Брат его Маджартай, наследовавший было пост Байаня, был вынужден уйти в отставку под давлением Тото, даже не пытаясь оказать противодействие.

Известно, что Тото, глава Цензората, находился под духовным влиянием своего учителя, южного китайца У Чифана, и получил классическое конфуцианское образование. По настоянию своего учителя, Тото возглавил заговор против Байаня, заручившись при этом поддержкой императора Тогонтимура. Попытка покушения Байаня на китайскую модель управления, основанную на принципах учения Конфуция, к этому времени всё более принимаемую правящей монгольской династией Юань в Китае и ее ближайшим разноплеменным окружением, стала основной причиной отстранения Байаня от власти. Сразу после прихода Тото к власти была восстановлена система экзаменов на замещение государственных должностей. Тото способствовал распространению конфуцианского образования при юаньском дворе. В 1349 г. в Ханбалыке при императорском дворце по его инициативе было открыто учебное заведение специально для наследника трона Аюшидари, которому тогда исполнилось 11 лет, чтобы он приобщался к высотам китайской учёности и постигал учение Конфуция. Предположительно, именно с этого времени Аюшидари официально становится наследником юаньского трона. При Тото была укрощена бурная река Китая – Хуанхэ, были построены гидротехнические ирригационные сооружения, превосходившие масштаб подобных сооружений за всю предшествующую историю Китая, что благотворно сказалось на развитии сельского хозяйства Северного Китая. В 1349 г. Тото удалось устранить с поста главы Цензората монгола Беркебугу в пользу своего брата Есенбуги, таким образом установив свою монопольную власть в империи, хотя торжество его было недолгим. Тото был одним из немногих и, вероятно, последним из влиятельных юаньских деятелей времени царствования Тогонтимура, кто при всех своих личных амбициях, руководствовался в своей деятельности прежде всего государственными интересами. Именно поэтому отставка Тото поставила на повестку дня вопрос о самом существовании империи Юань как государства, сделав процесс упадка империи необратимым.

Среди заговорщиков выделялись сэму, выходцы из центральноазиатского тюркского народа канглы – братья Тимурташ и Таштимур, а также их соплеменники Тинчу и Кама с братом Сюйсюем, причём последние два персонажа с детства находились в ближайшем окружении императора Тогонтимура, а затем служили в его личной охране. Все они заняли руководящие посты в государственных структурах – Цензорате (Юйшитае) и Госсовете (Чжуншу). Но полный реванш сэму взяли в 1354 г., когда судьбу своего дяди Байаня повторил Тото. В тот год, воспользовавшись неудачным походом юаньских войск на юг против китайских повстанцев, который возглавил Тото, его отсутствием в Ханбалыке, а также болезнью его брата Есенбуги – главы Цензората, вышеупомянутый Кама составил доклад, больше похожий на донос, компрометирующий Тото и Есенбугу, и представил его Тогонтимуру. В это время Кама занимал высокий пост в юаньском правительстве – Госсовете. В своём доносе Кама обвинял Тото в некомпетентности в военных делах и преступной медлительности во время похода, что стало причиной его неудачи, растрате огромных государственных средств, в пренебрежении служебными обязанностями. В итоге своего демарша Кама удалось убедить императора сместить братьев со своих постов. Все указания Тото и Есенбуки в сфере государственного управления были отменены, собственность их семьи конфискована и присвоена Кама. Судьба проигравших была печальна. Тото и его два сына, Есенбука были отправлены в ссылку далеко за пределы столицы, где в 1356 году Тото был отравлен людьми Кама [7, c. 119–123]. Успеху Кама способствовала поддержка его интриг со стороны императрицы, кореянки Ци – супруги Тогонтимура, матери наследника юаньского трона Аюшидари, которую Кама удалось убедить в том, что Тото оспаривает право её сына на престол. Дело в том, что предпочтительное право на трон имел сын старшей жены Тогонтимура – императрицы Баянхуду, знатной монголки из племени конграт, откуда Чингизиды поколениями брали жён, каковым Аюшидари не был. Поэтому, когда в 1353 г. Баянхуду родила сына, потенциально имеющего право претендовать на юаньский трон, Кама предложил Тото официально признать Аюшидари единственным наследником юаньского престола. Но, поскольку ситуация при юаньском дворе была неоднозначной, да и кандидатура Аюшидари как будущего императора была для Тото сомнительна, он медлил с ответом и данное обстоятельство осложняло вопрос о престолонаследии. Колебания Тото привели к обострению его отношений с Аюшидари, чем Кама и воспользовался. Несмотря на юный возраст (16 лет), Аюшидари уже обладал тогда немалым влиянием при юаньском дворе, вздорным характером и жаждой власти. Император Тогонтимур также испытывал сильное давление со стороны Аюшидари и его матери-императрицы, других членов императорской фамилии, недовольных чрезмерной, по их мнению, концентрацией государственной власти в руках Тото. В борьбе с Тото, Кама сумел заручиться поддержкой высокопоставленных юаньских чиновников, прежде всего сэму – своих соплеменников, а также монголов, недовольных тем, что Тото, в отличие от своего дяди-предшественника на посту главного юаньского министра, гораздо чаще привлекал китайцев на государственную службу, в чём сэму и монголы усматривали угрозу своим привилегиям. Кама поддержали наместники провинций – даругачи, выступившие против проводимой Тото политики централизации, что было требованием времени, поскольку только проводимые им реформы, направленные на укрепление единства страны, могли предотвратить грядущее падение монгольского государства в Китае, симптомы разложения которого к середине XIV века вполне обозначились. К этому времени далеко в прошлом остались монгольские самодержцы на троне, подобные основателю династии и империи Юань Хубилай-хану. За более чем полстолетия после его смерти частые дворцовые перевороты, разложение правящей юаньской верхушки, неэффективность управления, ослабление воинских традиций народа-завоевателя, выполнявшего к этому времени скорее полицейские функции, сепаратизм даругачи-наместников провинций, и, главное, нарастание борьбы всех слоёв китайского общества против иноземного владычества стали угрожающими явлениями в жизни монгольского государства в Китае. Усилия Кама увенчались успехом, 20 апреля 1355 года Аюшидари был официально облечён полномочиями наследника юаньского трона, но его рвение в этом предприятии вызвало обоснованную тревогу здравствующего государя Тогонтимура, заподозрившего Кама в намерении лишить его власти, и возвести на престол пусть и неустойчивого во взглядах, но более энергичного, чем его коронованный отец, Аюшидари.

Следует отметить, что император Тогонтимур, в детстве и юности испытавший ограничения своей власти как правителя со стороны своих главных министров от Яньтимура и Байаня до Тото, и даже страх за свою жизнь после насильственной смерти его отца Хошила, что наложило заметный отпечаток на его характер, не производил впечатления уверенного в своих действиях монарха. Детские и юношеские испытания не закалили, а надломили его психологически, сформировав личность, крайне осторожную и, вместе с тем, неспособную самостоятельно принимать судьбоносные для государства решения. Он не был самодержцем и был подвержен влияниям со стороны, как членов императорской фамилии, своих родственников, особенно жён, так и различных клик при юаньском дворе. Решительным действиям он предпочитал выжидание, даже бездеятельность, и совсем не был похож на своих предков – прародителей Юаньской династии. Увлечение Тогонтимура сомнительными «радостями жизни», где он обладал неограниченными возможностями в силу занимаемого им положения верховного правителя империи, также подрывало авторитет государственной власти, когда по свидетельству Юань-ши, «император всякий раз, будучи во внутренних покоях дворца, играл в шуанлу (азартная игра в игральные кости. – А.К.) и погружался в мрак разврата». Отражением того кризиса, в котором находилось юаньское общество, является моральное и нравственное разложение его верхушки. О нравах, царивших тогда при юаньском дворе, красноречиво свидетельствует картина, описываемая в лечжуань – биографии Кама в Юань-ши: «Император (Тогонтимур. – А.К.) неограниченно брал женщин, занимался с ними развратными играми, и это доставляло ему радость. Затем выбирал девиц… а сановники с ними сверх всякой меры развязано и фамильярно заигрывали… мужчины и женщины в обнажённом виде устраивали оргии… Цветисто давали каждой части тела названия, не зная пределов развязности. Таким образом, император и его приближённые распространяли разврат… и не было ничего святого и запретного… Уродливые звуки, слухи о позорных делах выходили за пределы императорского дворца. Даже у простых людей это вызывало отвращение. А наследник (Аюшидари. – А.К.) с каждым годом становился всё старше и, видя всё это, очень страдал…» [6, цз. 205, с. 28150/2198]. Увещевания Кама к Тогонтимуру по поводу его неправедного образа жизни, вероятно, были вызваны и настроениями Аюшидари, на возвышение которого он делал ставку в своей политической карьере. Трагические судьбы Кама и его брата Сюйсюя были предрешены их намерением сделать императором Юань Аюшидари вместо его отца Тогонтимура, о чём сообщает Юань-ши: «Я (Кама. – А.К.) и брат мой – советники трона, наш долг направлять повелителя и поправлять его, чтобы правильно шли дела правления… А император (Тогонтимур. – А.К.) каждый день своей жизни погружает во мрак. Поэтому как управлять Поднебесной? Сейчас наследник уже вырос и умом превосходит людей. Лучше его сделать императором и возвести на престол». [6, с. 28150/2198]. Последовал донос о подобных намерениях братьев императору Тогонтимуру, которых не спасло их знакомство с государем с детства.

Интересно, что это была не первая опала Кама, когда «представ пред государем, Кама не признал себя виновным». Тогда обвинения против него «были состряпаны» его соплеменником Тинчу, после того, как последний «стал ючэнсяном» – главным министром и «задумал низвергнуть Кама, выставив на посмешище и обвинив в злостных преступлениях. Был донос на Кама трону, где наименьшим из преступлений, вменявшихся ему в вину, было получение взятки в виде скакунов и других вещей. А самым тяжёлым (обвинением. – А.К.) было то, что Кама поставил свою юрту за императорской юртой, не различая монарха и сановника. Был обвинён в гордыне… особенно тяжким считалось преступление по нарушению различий» [6, с. 28150/2198], т.е. сословного статуса. На первый раз Кама отделался «ссылкой в дикие места» и вернулся после скорой отставки Тинчу. Сюйсюй тогда же возглавил Тайный совет (Шумиюань), а Кама стал цзочэнсяном – левым, или вторым министром. «А спустя год стал ещё советником трона».

Но вторая опала стала для братьев последней. Когда «слова Кама дошли до слуха императора в интерпретации его недоброжелателей, не осмелившихся передать слова Кама о разврате, а только были упомянуты его слова, что „Ваше величество стар годами“, император был ошеломлён: „Моя голова ещё не бела, а зубы ещё не выпали. Не рано ли называть меня стариком?“ Было повеление, чтобы братья выслушали высочайший указ об их ссылке за стенами города… Когда те отправились в ссылку, их насмерть забили палками. После смерти Кама всё его имущество было описано. Столько сокровищ, пожалованного ему, воистину никогда, и ни у кого не бывало! Любовь к Кама и его брату ещё недавно у императора была сильна, но в одно утро они оказались вне этой милости. Люди считали причиной их гибели гнев императора за их клевету на Тото, и не знали, что их вина в несоблюдении правил поведения при дворе. Никто не пожалел об их смерти» [6, с. 28150/2198]. Инициатором гибели Кама с братом был Тинчу, которому удалось восстановить Тогонтимура против Кама, использовав мнительность и подозрительность юаньского владыки. Хотя, конечно, у императора были основания подозревать в заговоре не только Кама с Сюйсюем, но и своего сына Аюшидари, но тот отделался лёгким испугом, сохранив свой статус наследника трона, при этом продолжая плести свои интриги, в итоге вылившиеся в новые заговоры, также завершившиеся неудачами. Вдохновителем следующего заговора с целью возведения Аюшидари на трон стала его мать и жена Тогонтимура, императрица Ци. Заговор был опять предотвращён главным министром Тинчу, что стоило ему жизни: в 1357 году он был отравлен. Только после третьего заговора, в котором участвовал преемник Тинчу на посту главного министра киреит Чосгэм, Аюширидари был вынужден спасаться бегством из Ханбалыка, поскольку на этот раз чаша терпения его отца Тогонтимура переполнилась. Чосгэм был казнён, а Аюширидари начал собирать войска, пытаясь привлечь на свою сторону военачальников юаньских войск в провинциях, которые вели боевые действия против китайцев на охваченных восстаниями севере и юге страны. Аюшидари удалось заручиться поддержкой Кокэтимура, одного их влиятельных провинциальных юаньских военачальников. В свою очередь, Тогонтимур, чьи военные силы были в Ханбалыке недостаточны чтобы справиться с мятежным сыном, также обратился за поддержкой в провинцию, где на его сторону стал юаньский военачальник Болодтимур с подчинёнными ему войсками. Фактически в империи, точнее, на той территории, которая ещё контролировалась юаньскими властями, постепенно утрачивавшими позиции под натиском охвативших весь Китай народных восстаний, сложилось двоевластие [2, с. 123; 7, p. 136–140].

Таким образом, Тогонтимур не был сильным властителем, был подвержен влиянию своих родственников и ближайшего окружения, не отличился он и на ратном поприще, где не стяжал лавров своих предков – основателей династии Юань. Не смог он подавить сепаратизм даругачи – наместников провинций, уже к 50-м годам XIV в. лишь номинально признававших власть в Ханбалыке. Тогонтимур во многом зависел от их лояльности, поскольку после отставки Тото лишился последней возможности влиять на провинциальные власти. Хотя Тогонтимур получил китайское конфуцианское образование и как никто из его предшественников на юаньском троне оторвался от своих этнических степных корней, он вряд ли соответствовал образцу идеального правителя, воспетого великим Конфуцием. Юань-ши свидетельствует по этому поводу: «Когда Шуньди (Тогонтимур. – А.К.) смотрел картину Хуйцзуна – императора династии Сун (1101–1126 годы правления. – А.К.), он выразил восхищение этой картиной. Но Нао-Нао (сановник из сэму, достигший высот китайской учёности. – А.К.) сказал: „Он (Хуйцзун) мог сделать немало, но главного не сделал“. Император спросил: „Что ты подразумеваешь под главным делом для правителя?“ Нао-Нао ответил: „Он не смог быть государем! Себе принёс позор, страну разрушил и всё потому, что не сделал того, что надлежит делать государю… в правителе прежде всего ценится способность к управлению государством. Всё остальное не является добродетелью для государя, если он не может править“» [6, цз. 143, с. 27578/1626]. Слова эти оказались пророческими в отношении Тогонтимура. Он проявил растерянность и малодушие, когда в августе 1368 г. под натиском китайских войск, подошедших к Ханбалыку, спасался бегством со своими домочадцами и гвардией на родину предков – в Монголию, что нелицеприятно для последнего императора Юань отразилось в народной памяти монголов в форме сатирических высказываний и притчей по этому поводу [2, с. 132].

Вместе с тем, Тогонтимур был образованным человеком. После того как «Шуньди (Тогонтимур) взошёл на трон, Нао-Нао каждый день убеждал императора посвятить себя учению с целью улучшения правления. Император воспринимал его советы и хотел удостоить Нао-Нао поклонения как своего учителя, но тот отказался от такой чести. Во время отдыха император изъявлял желание смотреть знаменитые древние картины». Именно к Тогонтимуру обращался с просьбой Нао-Нао, когда обсуждался вопрос об упразднении академии Гуйчжаньгэ-сюэши-юань, учреждённой ещё при правлении предшественников Тогонтимура. Просьба в виде доклада была следующего содержания: «Те, у кого есть возможность, устраивают частные школы, но многие приезжают из провинций и их негде разместить для учёбы». Император удовлетворил просьбу и сохранил прежнюю организацию юаньских учебных заведений, он также одобрил инициативу Нао-Нао об открытии учебного заведения изящной словесности – И-вэнь-цзянь. Затем император поставил Нао-Нао во главе этих учебных заведений и учредил 16 должностей чиновников для подготовки докладов на высочайшее имя императора. Император принял замечание, что систему кэ-цзюй нельзя упразднять, когда ещё в древности отбирали людей для управления делами мира и непрерывно устраивали государственные экзамены с этой целью. Следствием этого решения стало восстановление прежних учреждений образования. Как-то Нао-Нао читал императору вслух произведение Сыма Гуана Цзычжи-тунцзянь из китайской классической литературы и сказал: «Государство должно быть как в прежние времена, поэтому необходимо составить истории трёх (предшествующих Юань. – А.К.) династий, так как источники могут потеряться и пользы для государства не будет» [6, цз. 143, с. 27579/1627].

Отдавая должное инициативам Нао-Нао всё же следует помнить, что последнее слово было за Тогонтимуром – первым лицом в стране, когда была создана комиссия по составлению историй трёх династий – Ляо, Сун и Цзинь. Следует отметить, что династийные истории Ляо, Сун, Цзинь, составленные в царствование и по указу Тогонтимура, и в настоящее время являются ценными источниками по изучению средневековой истории Китая и сопредельных стран и народов, как ныне здравствующих, так и ушедших в небытие. Тогонтимур был ценителем каллиграфии, считавшейся в Китае важнейшим искусством, выражая своё восхищение Нао-Нао, который «был искусен в полускорописи во всех трёх видах каллиграфии. Те, кто ознакомился с его искусством, считали, что он овладел духом письма мастеров каллиграфии эпохи Цзинь (III в. н.э.). Исписанный Нао-Нао иероглифами лист бумаги люди ценили как золото и яшму» [6, цз. 143, с. 27578/1626]. Вероятно, Тогонтимур интересовался театром, известно, что Нао-Нао нёс ответственность за организацию актёрских представлений на императорских пирах.

Нао-Нао был далеко не единственным сановником сэму в ближайшем окружении последнего монгольского повелителя Китая, оказавшего заметное влияние на развитие культуры Китая эпохи Юань. История оставила их имена. Среди них тюрок-кипчак Тайбука, избавивший «пострадавших от наводнения от налогов», специалист по ирригации, «ведавший орошением земель». По его совету, когда «река Хуанхэ прорвала дамбы», было установлено по образцу времени Сун «водоочистительное устройство с железными решётками, которое регулировало течение реки, прочёсывало песок, а вода не засорялась приливом и не прорывала дамбы» [6, цз. 143, с. 27583/1631]. Упомянутый канглы Тимурташ из окружения Тогонтимура «при чтении классической китайской литературы очень тонко воспринимал смысл, заключённый в книгах, его природные дарования были огромны. Император советовался с ним о делах правления» [6, цз. 140, с. 27558/1606]. Достаточно долго влиял на Тогонтимура Кама, который был красноречив, проверял до своей опалы «правильность записей государственных дел, тайно исповедовал буддизм, делал комплекс дыхательных упражнений» [6, цз. 205, с. 28147/2195].

Последний юаньский государь был подвержен влиянию со стороны тибетских монахов с их мистификациями, в своих интересах использовавших веру в их способность создать «эликсир бессмертия», чтобы государь жил «вечно». Поэтому неудивительно присутствие в Ханбалыке сонма тибетских монахов секты Кармапа, один из которых, Рангджунг Дордже, даже освящал церемонию восхождения Тогонтимура на трон в 1331 г. [4, с. 72–73].

Хотя Тогонтимур и был приверженцем буддизма тибетского толка, он, как и его предки на монгольском троне, верил в силу молитв и заклинаний всех религий. В 1336 году Тогонтимур отправил представительное юаньское посольство в Западную Европу, прибывшее в мае 1338 года в город Авиньон. Интересно, что среди главных официальных лиц этой миссии были только сэму – ас Тохай и западноевропейцы Андре Франк и Вильям Нассио, и не было ни одного монгола и китайца. Посольство передало римскому папе Бенедикту XII два письма: от Тогонтимура и знатных асов-христиан, служившим монголам в Китае. Асы с согласия их владыки стремились к установлению контактов с духовным главой западного христианского мира и просили прислать к ним в Китай духовного наставника. В свою очередь, Тогонтимур просил папу прислать ему своё благословение и упоминать его в своих молитвах. Он писал, что поручил передать эту просьбу асам – «своим слугам и сыновьям Христа». Монгольский владыка также просил папу прислать ему коней и другие редкие вещи с Запада [8, p. 87–88]. Религиозные искания монгольской правящей элиты – потомков Чингиз-хана хорошо известны, и пример Тогонтимура лишний раз свидетельствует об этом, когда при всей приверженности к буддизму тибетского толка и конфуцианской учёности, он проявлял интерес к христианству и покровительствовал христианам, приближая их к своему двору и предоставляя им возможности служебной карьеры, верил в силу молитв и заклинаний всех религий. Его веротерпимость, как и возведённая в ранг государственной политики веротерпимость его предшественников, подтверждается указами Тогонтимура в отношении всех религий в империи Юань. Один из его указов гласит: «Силою Вечного Неба, помощью великой благодати и покровительства (наших предков) указ императора. Указ, адресованный командирам армии, солдатам армии, чиновникам даруга, управляющим городами, официальным посланцам, уезжающим и приезжающим: В указах императоров Чингиза, Угэдэя, Сэчэна (Хубилая), Улджайту (Тимура), Гюлюка (Хайсана), Буянту (Аюрбарвада), Гэгэна (Шидебала) было сказано: «На буддийских, несторианских (христианских?), даосских и мусульманских духовных лиц пусть не налагаются никакие повинности... В их храмах пусть не останавливаются официальные посланцы. Путь у них не берут почтовых лошадей и продовольствия. Пусть (они) не выплачивают торгового налога и поземельного налога. Пусть никто не применяет силы, не отнимает и не требует их поместья, сады, мельницы, гостиницы, лавки, ломбарды, бани, (посадки) бамбука и тростника, лодки – чтобы то ни было…» [3, с. 59–60].

Тогонтимур олицетворял собой эпоху упадка монгольского владычества в Китае, являясь, в определённой степени, трагической фигурой. Он, как бы балансировал между противоборствующими политическими кликами, в разное время его правления набиравшими силу при юаньском дворе, постоянно находился в зависимости от них, и в течение десятилетий ему удавалось сохранять за собой трон только благодаря изощрённым интригам. Но этого качества оказалось явно недостаточно, чтобы сохранить государство монголов в Китае, а династию Юань – правящей. Он не смог сплотить вокруг юаньского трона разноплеменные господствующие сословия, в том числе интегрированных в юаньскую систему правления китайцев, поскольку ответственность за принятие решений по важнейшим государственным вопросам, от которых зависела судьба не только подвластного ему государства, но и его собственная, он зачастую перекладывал на своих сановников, чаще всего не обременённых государственными интересами и действовавших исходя из личных и групповых приоритетов. Роковым его просчётом было отстранение от власти Тото, проводившего политику на укрепление государства и власти правящей династии Юань, с уходом которого с юаньской политической арены падение власти монголов в Китае стало вопросом не столь отдалённого времени. После смерти Тото, Тогонтимур стал беспечнее, в критические для его власти дни, когда голод и массовые китайские восстания начали сотрясать Северный Китай, он занялся постройкой развлекательного аттракциона – корабля в виде дракона в дворцовом парке и сам изготовил чертёж. Корабль-дракон был длиной 120 чи, шириной 20 чи, а внутри его находился механизм, который приводил в действие части тела дракона – глаза, пасть, голову и хвост, заставляя их шевелиться, когда корабль находился на плаву. Страстью последнего императора Юань были технические поделки, музыка и танцы. Всему этому он посвящал свои дни и не любил заниматься государственными делами. Целыми днями он катался на лодках и пировал, даже не выслушивая докладов о военных действиях, разгоравшихся вокруг Ханбалыка. Население массами умирало с голоду, но его это не беспокоило. Даже государственным служащим жалованье пришлось выплачивать чаем, бумагой и прочими мелочными товарами. Но жизнь в императорском дворце оставалась такой же роскошной и развратной, как и во времена благополучия и процветания [5, с. 59–60]. С конца 1362 г. между военачальниками Юаньской империи началась кровавая усобица, вызванная борьбой между Тогонтимуром и его наследником Аюшидари за власть, отвлекавшая их от подавления антимонгольских восстаний, что было на руку усиливавшемуся среди вождей восстания Чжу Юаньчжану, внесшего немалую лепту интриг в разложение своих врагов, как в юаньском лагере, так и среди своих соратников – конкурентов за лидерство в повстанческом движении. Успешно действуя против юаньских войск, Чжу Юаньчжан одновременно разбил одного за другим вождей восстания «красных войск», своих вчерашних соратников по общей антиюаньской борьбе, чьи основные силы были перед этим разгромлены монголами, и стал во главе восстания против монгольской династии Юань.

К 1367 году Чжу Юаньчжану удалось отвоевать Южный Китай и центр страны у монголов и соперничавших с ним вождей «красных войск», когда его отряды, к этому времени превратившиеся в мощную дисциплинированную и многочисленную армию, начали наступление на север и через полгода, в августе 1368 года окружили и взяли Ханбалык. Растерявшийся Тогонтимур с остатками гвардии, императрицей, сыновьями и свитой бежали на север в свою летнюю столицу Шанду [2, с. 131; 7, p. 147–155].

Падение Ханбалыка ещё не означало окончательную победу над монголами в Китае. В Шанду по-прежнему функционировал юаньский аппарат управления, ещё вполне боеспособными и достаточно многочисленными оставались войска, подчинявшиеся юаньскому двору, поэтому вопрос о власти над Китаем ещё нельзя было считать окончательно решённым. В течение года шли ожесточённые сражения на подступах к Шанду, когда юаньские войска пытались переходить в контратаки, сражаясь с отчаянием обречённых. В марте 1369 г. 90 тысяч всадников и пехотинцев Чжу Юаньчжана взяли Шанду, а Тогонтимур бежал в город Инчан, где находился около двух лет. Но он не признал своё поражение и надеялся на реванш и восстановление своей власти над Китаем. Он надеялся на поддержку монголов, сотни тысяч которых оставались в Китае после падения династии Юань, так как большинство их не смогло покинуть эту страну и уйти в Монголию из-за препонов, которые им ставила новая китайская власть, запретившая их эмиграцию и не останавливающаяся перед истреблением тех, кто пытался это сделать. Питало его надежды и то обстоятельство, что власть Юань сохранялась в Китае на Ляодунском полуострове, в Юньнани, Сычуани, Шэньси и Ганьсу. Некоторое время серьёзное сопротивление китайским войскам оказывал монгол Нахачу – последний юаньский даругачи-наместник Ляодуна, потомок Мухули, известного полководца Чингиз-хана. В этих условиях Тогонтимур назвал монгольскую правящую династию, к которой принадлежал, «Северная Юань». Вероятно, это название возникло в связи с его стремлением восстановить империю Юань в Китае. Последний монгольский император династии Юань Тогонтимур умер в своей ставке Барс-Хото на территории Внутренней Монголии в 1379 году в возрасте 51 года, передав сыну Аюшидари яшмовую императорскую печать и власть над тем, что ещё оставалось от Юаньской империи. Но всё это было остатками былого величия.

Во время траура по Тогонтимуру китайские войска атаковали Инчан и разрушили его. Аюшидари отступил в Монголию, в Каракорум – столицу некогда единой Монгольской империи, основанной самим Чингиз-ханом, и сделал его столицей государства Северная Юань. Он смог собрать значительные силы и в 1372 г. его полководец Кокэтимур нанёс сокрушительное поражение 150-тысячной китайской армии. Однако это не могло изменить ситуацию, и после смерти Аюшидари в 1378 г. реванш и возрождение власти монгольской династии Юань над Китаем стало невозможным. В 1383 г. китайская армия разгромила ставку Тогустимура, наследовавшего власть в Северной Юань после Аюшидари, а в 1387 г. владение Нахачу – наместника Ляодуна, уничтожив остатки монгольского государства в Китае [2, с. 132–137].

Последний монгольский повелитель Китая Тогонтимур был совсем не похож на своего великого предка Чингиз-хана, да и жил он в другое время, когда империя монголов, повелевавшая огромной частью известного тогда мира, уже пережила пик своего могущества и давно распалась на отдельные государства, каковым и была империя Юань. Если Хубилай-хану после смерти Чингиз-хана удавалось поддерживать мощь уже тогда разрушавшейся империи, то Тогонтимуру выпала сомнительная честь быть её последним правителем, причём в крахе монгольского владычества в Китае немалая доля и его вины.

user posted image

Литература

1. Боровкова Л.А. О борьбе китайского народа против монгольских завоевателей в XIII–XIV веках. Татаро-монголы в Азии и Европе. М., 1969.

2. Далай Ч. Монголия в XIII–XIV веках. М., 1983.

3. Зограф И.Т. Монгольско-китайская интерференция. Язык монгольской канцелярии в Китае. М., 1984.

4. Кычанов Е.И., Савицкий Л.С. Люди и боги страны снегов. Очерк истории Тибета и его культуры. М., 1975.

5. У Хань. Жизнеописание Чжу Юаньчжана. М., 1980.

6. Юань-ши (История [династии] Юань). Шанхай–Пекин, 1958.

7. Dardess J.W. Conquerors and Confucians. N.Y.–L., 1973.

8. Rachewiltz I. de. Papal envoys to the Great Khans. Stanford, 1971.

Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: XLII научная конференция: Часть. 1 / Ин-т востоковедения РАН. - М.: Учреждение Российской академии наук Институт востоковедения (ИВ РАН), 2012. - 395 стр. - Ученые записки Отдела Китая ИВ РАН. Вып. 6. С. 168-182.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Кадырбаев А.Ш. «Мусульманские» языки и мусульманский культурный Ренессанс в Китае при Юань

Значение мусульманского фактора в империи Юань – монгольском государстве в Китае обуславливалось не только тем, что мусульмане были главными юаньскими министрами и контролировали финансы империи, но и их культурным влиянием. Интересен в этой связи вопрос о роли языков представителей мусульманского мира в государственной и культурной жизни Китая в эпоху Юань. В Юань-ши сообщается, что в 1263 г. были учреждены академии Ханьлинь и Ханьлинь-гоши-юань – государственной истории, а в 1289 г. пяти чиновникам было поручено организовать преподавание языка «истифи», на котором говорили в империи Юань мусульмане. В 1314 г. при юаньском министерстве образования было создано Хуэй-хуэй-гоцзы-цзянь-сюэ – Мусульманское государственное учебное заведение, куда были направлены работать чиновники, ответственные за обучение языку «истифи» [12, цз. 387, с. 1006–1067]. Причём преподавание этого языка находилось в поле зрения великого монгольского хана и императора из династии Юань Ши-цзу или Хубилай-хана, который высказал мнение, что «язык „истифи“ удобен для использования в делопроизводстве», а также рекомендовал «всем сыновьям сановников и богатых людей изучать этот язык ежедневно». Таким образом, юаньский двор учредил своеобразный исламский государственный университет в Китае в 1289 г. и преобразовал его в 1314 г. в мусульманское ведомство образования, где преподавался язык «истифи» и практиковались переводчики-мусульмане. Очевидно понятия язык «истифи» и язык мусульман идентичны. Располагалось это учебное заведение в Ханбалыке и все переводчики «истифи» отбирались на государственную службу из этого заведения [12, цз. 81, с. 978].

Каким он всё же был этот язык – персидский (фарси) или арабский? По мнению исследователей, «истифи», ещё называемый в китайских источниках эпохи Юань «пусуманьцзы» или «пусалманский» язык – это фарси [10, т. 1, с. 20]. Ещё в 1246 г. великий монгольский хан Гуюк вручил послу римского папы Плано Карпини послание, написанное по-монгольски уйгурским письмом с параллельными текстами по-латыни и на «сарацинском» (мусульманском) языке. Этот, так называемый «сарацинский», текст сохранился до наших дней в Ватикане и оказался текстом на персидском языке [11, с. 80].

Персидский язык – фарси был официальным, третьим по значению в государственной канцелярии империи Юань после монгольского (на уйгурской письменности) и китайского языков, продолжая традицию, сложившуюся ещё в империи Чингиз-хана и его первых наследников, где фарси был языком внешнеполитических документов, о чём свидетельствует упомянутый выше подлинник письма Гуюк-хана римскому папе и западноевропейским государям [5, с. 40, 79].

Большинство мусульман, живших в Китае при Юань, пользовались фарси, поскольку среди них преобладали представители иранских народов – таджики и персы. Следами культурного влияния фарси являются некоторые слова, заимствованные китайцами в эпоху Юань, например: баг, бах – сад; дашимань, данишманд – мусульманский священнослужитель; делемиши, деэрвиши, деэрмиши – дервиш, отшельник; намасы – намаз, мусульманский обряд, молитва. Хотя некоторые эти термины пришли в фарси из арабского, но в китайский язык они проникли через фарси в юаньское время. Таким словом, например, является хачжи (хаджи) – паломник. В Юань-ши, в разделе Тянь-вэнь («Астрономия») приборы по астрономии носят персидские названия. В китайских источниках эпохи Юань для обозначения языков, на которых говорили мусульманская община, используются термины хуэй-хуэй вэнь («мусульманский язык»), исытифэй-вэнь – («язык истифи»), пусумань-цзы («язык пусумань»). Как свидетельствуют последние исследования, анализирующие эти термины в китайских источниках, они обозначают персидский язык. В Юань-ши упоминается, что «язык истифи очень удобен при проверке цифр». При этом уточняется, цифры «в истифи удобны были для всех, знающих или не знающих этот язык». Вероятно, это арабские числа, используемые в фарси. Распространение арабских цифр в Китае в это время связано с расширением сферы деятельности персидского языка в империи Юань.

В подтверждение высокого статуса языка фарси как официального, необходимо обратить внимание на так называемые пайцзы – особые знаки отличия, символы государственной власти, которыми обладали юаньские должностные лица. Текст на этих пайцзах, удостоверяющих полномочия его обладателя, написан на трёх языках, в том числе и на фарси [17, с. 92–93].

Причинами, обусловившими более широкое распространение языка фарси по сравнению с арабским или другими, были, вероятно, преобладание среди мусульман в юаньском Китае представителей иранских, персоязычных народов – персов, таджиков, а также то обстоятельство, что ещё в домонгольскую эпоху в восточной части исламского мира – Иране, Афганистане, Индии и Средней Азии, вплоть до границ Китая – персидский стал основным культурным языком мусульман. В монгольскую эпоху значение персидского языка не уменьшилось. Фарси, наряду с монгольским на уйгурской письменности, был официальным языком монгольского государства ильханов Хулагуидов в Иране и на Ближнем Востоке, а также вместе с монгольским и тюркскими языками официальным в монгольских империях Чагатаидов в Средней Азии и Улусе Джучи-Золотой Орде, владевшей Русью, Хорезмом, Кавказом, Крымом и степными пространствами от Иртыша до Дуная. Фарси стал государственным языком Румского султаната турок-сельджуков в Малой Азии, покорённого монголами в 40-х годах XIII века, и Делийского тюркского султаната в Индии – крупнейшей мусульманской державы XIII–XVI веков, устоявшей в течение XIII и начала XIV столетий под непрерывным натиском монголов. Юаньская империя не стала исключением в этом отношении, хотя к ней применимы другие цивилизационные критерии, чем к упомянутым выше государствам.

Говорили мусульмане и на тюркских языках. Китайские источники упоминают тюрок, исповедовавших ислам, например, карлуков Садаллаха, Дашмана, Найсяня, аргына Абдуллу, канглы Османа [15, S. 168–171]. Некоторые тюркские слова проникли в китайский язык XIII–XIV веков: бадулу – бадур, батыр, богатырь, герой; хала – кара, черный; кэхань – каган, хан, правитель, император. Но всё же тюрки, одни из самых влиятельных этнических групп в Юаньской империи после монголов, в большинстве своём не были тогда мусульманами. Поэтому их языки даже условно трудно отнести к «мусульманским», во всяком случае, в Китае при Юань.

Определённое распространение в Китае при Юань имел арабский язык, свидетельством того являются надгробные камни с надписями, датированные началом XIV в. и открытые китайскими археологами. Так, в Цюаньчжоу обнаружены стелы с арабским текстом, установленные в 1300 г., в Янчжоу такие же стелы, датируемые 1307 и 1324 гг., в Фучжоу, относящиеся к 1306 и 1365 гг. Интересны найденные близ Цюаньчжоу документы на арабском языке, связанные с продажей земли. Датируются эти земельные акты 1336–1366 годами. При раскопках дворца царевича Мангала, третьего сына Хубилай-хана, была найдена железная таблица с «магическим квадратом», записанным арабскими цифрами. Находка датируется примерно 1273 г. [6, с. 44]. На китайский с арабского были переведены труды известного арабского учёного-врача из Египта Ибн-ал-Байтара. В канцелярии при юаньском дворе имелись собрания мусульманских книг на арабском и персидском языках, где был и трактат по медицине «Врачебный канон ал-Канунфи ал-Тибба» в трёх частях. С юаньских времён до наших дней сохранился составленный мусульманами труд Хуэй-хуэй яофан («Мусульманские лекарства») в 36 цзюанях на персидском и китайском языках, который предположительно составляли Ифтихар-ал-дин и Дин Хонянь, мусульмане и известные деятели юаньской науки и культуры [17, p. 86–88].

Среди знатоков фарси в юаньском Китае, кроме Ифтихар-ал-Дина, известен его сын Убайдуллах, главный юаньский министр в 1282 г. Маджи-ад-Дин (Машудин по-китайски). Ифтихар-ал-Дин перевёл с фарси на монгольский язык индийский литературный памятник «Панчатантра» [1, с. 1]. Причём Ифтихар-ад-Дин и Убайдуллах знали и арабский язык. Оба они преподавали персидский и арабский, что и принесло им известность [17, p. 89].

Среди монголов, членов правившей династии Чингизидов в Юаньской империи, также были мусульмане, знающие арабский и персидский языки, например, внук Хубилай-хана Аньси-ван («Князь–умиротворитель Запада») Ананда, одно время наследник юаньского престола. «Он учил Коран и очень хорошо пишет по-тазикски (т.е. по-таджикски, одном из диалектов фарси)» [6, т. 2, с. 206–209].

При юаньском дворе звучали и пользовались успехом мелодии и песни на фарси. Знаменитый путешественник XIV в. из Марокко, Ибн-Баттута, побывавший в юаньском Китае свидетельствует по этому поводу: «Куртай – главный эмир Сина (Китая)… Мы гостили у него три дня и затем он отправил своего сына с нами на канал… Его сопровождали музыканты и певцы, которые пели китайские, арабские и персидские песни. Певцы исполнили одну персидскую песню и по приказу сына эмира несколько раз повторили её так, чтобы я запомнил её слова. У песни удивительный ритм» [2, с. 37]. Персидский учёный Мухаммад Казвини обнаружил, что приведённые Ибн-Баттутой слова этой «газели» персидского поэта Саади Ширази, умершего в 1291 г.

В свою очередь китайские источники этого времени сообщают: «Около столетия прошло с той поры (т.е. со времени создания Монгольской империи, одной из наследниц которой была империя Юань. – А.К.), и сейчас многие из них (мусульман – представителей в основном иранских народов.– А.К.), расселившись в разных уголках нашей страны (Китая), изучают оды, историю, трудятся над составлением посланий…» К началу XIV в. «учёные Хотана, Аравии и Самарканда… устремляются к столице [Китая] и держат экзамены перед уполномоченными на это чиновниками…» [14, с. 292].

О выходцах из Бухары, живших тогда в Китае, свидетельствует персидский летописец монгольской эпохи Рашид-ад-Дин Фазлаллах: «Некий учёный, по прозвищу Риза, из Бухары, находился при нём (Тимур-каане, императоре династии Юань, внуке и преемнике Хубилай-хана.– А.К.) и претендовал на знание алхимии, белой и чёрной магии» [6, т. 2, с. 193, 292]. Но выходцы из Средней Азии и Ирана не только приобщались к китайской цивилизации, они сами оказывали влияние на её развитие. Известны градостроители юаньской столицы Ханбалыка или Дайду (Даду) на месте современного Пекина, предположительно персы Якдар (Ехэйдар по-китайски) и его сын Мухаммадшах (Махэмашао). Якдару было поручено Хубилай-ханом возглавить строителей и ремесленников из числа персов, таджиков, арабов, которым поручалось сооружение специальных шатров и строительство дворцов для монгольских владык Китая. В 1267 г. Якдар и его люди приступили к строительству новой столицы. Под его руководством была построена внешняя крепостная стена города, чтобы защитить императорский город, резиденцию великого хана и его дворцы. Когда строительство было завершено, стены императорского города отделили Хубилай-хана и его окружение от воинов и чиновников, и от горожан, чьи кварталы располагались за внешней стеной [12, цз. 125, с. 1452].

Однако наиболее весомый вклад мусульмане – таджики и персы – внесли в развитие астрономии, медицины, географии, военных технологий, кораблестроения и мореплавания. Китайские источники свидетельствуют об использовании мусульманского календаря в Китае в это время, поскольку в «календаре Сиюй (т.е. в странах к западу от Китая. – А.К.) пять планет описаны тщательнее, чем в Китае, и поэтому был составлен календарь Мадаба. Мадаба – название мусульманского календаря». Основываясь на этом мусульманском календаре, в «котором периоды солнечных затмений и пути движения звезд отличались от китайских», Елюй Чуцай, видный учёный и государственный деятель Монгольской империи времени Чингиз-хана и его первых наследников, исправил ошибки, накопившиеся в китайских календарях Дамин-ли и Ивэй-юань-ли [4, цз. 196]. Известно также, что исправлением китайского календаря уже позднее, при дворе Хубилай-хана занимался персидский астроном Джамаль-ад-Дин. Его расчёты и таблицы использовались в системе исчисления времени в Китае с XIV в. Он предложил новый, более точный календарь, известный под китайским названием как Ваньнянь-ли («Календарь десятитысячелетнего исчисления»). Джамаль-ад-Дин прибыл в Китай в 1267 г. из монгольского государства ильханов Хулагуидов в Иране и на Ближнем Востоке по приглашению Хубилай-хана. По прибытии он преподнёс в качестве даров юаньскому двору солнечные часы, макеты земного и небесного глобусов. Джамаль-ад-Дин составил трактат об астрономических приборах стран, лежащих к западу от Китая, Сиюй-исян, о семи их разновидностях. В уже упомянутом выше разделе Тянь-вэнь в Юань-ши указываются особенности и методика использования этих приборов [9, цз. 155, с. 7а].

Около восточной крепостной стены юаньской столицы Ханбалыка персидскими астрономами была построена обсерватория. В юаньском Китае, кроме Джамаль-ад-дина, было немало мусульманских астрономов, в основном персов, свидетельством деятельности которых является Хуэй-хуэй синли («Мусульманский календарь»), ставший достижением юаньской культуры. В 1260–1264 гг. монгольское правительство Китая учредило Сиюй-синли («Ведомство по календарям стран Западного края»). Сведения персов и арабов, по-видимому, были использованы китайцами и монголами при составлении в период Юань новых карт мира, на которых весьма точно изображались Азия и Европа. К известным юаньским учёным-географам относился таджик Шамсы, автор книги Сиюй-туцзинь по географии стран, лежащих к западу от Китая. Он также был одним из составителей энциклопедии юаньской эпохи Цзинь-ши да-дянь. Его работы на китайском языке посвящены географии Средней Азии, Ирана и арабских стран [15, S. 350–365].

Персидско-таджикское влияние сказалось и на цветовой гамме и орнаменте китайских фарфоровых изделий периода Юань.

Свою лепту внесли мусульмане в развитие юаньской астрологии. Об этом сообщает Марко Поло: «Есть в Камбалу (Ханбалыке) между христианами, сарацинами (мусульманами) и китайцами около 500 астрологов и гадателей. Ежегодно упомянутые христиане, сарацины и китайские астрологи, каждые отдельно, рассматривают по этой астролябии ход и характер каждого года, сообразно положению каждой луны» [3, p. 279–369]. В юаньское время в Китае получили распространение лекарственные препараты из Средней Азии, Ирана, арабских стран, часть из них с тех пор широко использовалась в китайской медицине и уже упоминалась. В летней столице императоров Юань – городе Кайпине или Шанду в северном Китае, были созданы медицинские учреждения, подчинённые ведомству Куан-хуэй-сы («Императорские мусульманские госпитали») и первоначально укомплектованные только мусульманскими врачами и лекарями. Хубилай-хан учредил Тай-и юань («Императорскую академию медицины»). Монгольские великие ханы относились с большим уважением к медицине как к достойной профессии, и для этого у них были основания. По свидетельству современника монгольской эпохи Ан-Насави: «Самаркандский глазной врач (каххал) когда-то вылечил глаза неверного (Чингиз-хана. – А.К.) от офтальмии…» [7, с. 88].

Хубилай-хан, страдавший подагрой и другими болезнями, был особенно гостеприимен к врачам и находился под впечатлением лечения и лекарств, предоставляемых персидскими и среднеазиатскими врачами из его окружения. С 1268 г. при юаньском дворе было известно привозимое из Самарканда лекарство по персидским названием «шарбат» (по-китайски шелипи), которое использовалось для обезболивания и как слабительное. В 1292 г. в обеих юаньских столицах – Ханбалыке (Дайду/Даду) и Кайпине (Шанду) были учреждены мусульманские медицинские заведения [13, т. 2, с. 400–446]. Ранее три тысячи мусульман, ремесленников из Самарканда, основали в 30-х годах XIII в. город Сымали в северном Китае и прославили его большими садами, выращенными по типу самаркандских. Китайские источники сообщают об этом городе в 1311 г. через сто лет после его основания [16, p. 279–369].

Тогда же, в период Юань, вошло в обиход традиционное наименование китайских мусульман – хуэй (что в переводе с китайского дословно означает «мусульманин». – А.К.), а среди самих хуэй или дунган – ло-хуэй-хуэй («почтенные мусульмане»). Никогда ещё, ни раньше, ни в последующие времена истории Китая мусульмане не играли такой заметной роли в государственной, научной и культурной жизни этой страны, как это было в эпоху Юань при власти монголов, что способствовало возникновению такого феномена как симбиотическая юаньская культура, неотъемлемой частью которой является и мусульманский компонент.

Свою веру мусульмане называли не хуэй цзяо («мусульманское учение»), как было принято в Китае официально, а Цин-чжэнь цзяо («Чистое подлинное учение»).

Таким образом мусульмане – выходцы из стран Центральной Азии и Персидского залива и их потомки – следовали заветам пророка Мухаммада, который, как утверждают, говорил: «За знаниями не ленитесь даже идти в Китай, так как овладение знаниями обязательно для мусульман... Будьте учёными, или же учащимися, или же слушателями, любящими учёность. Если не будете принадлежать к перечисленным, то погибнете».

Язык фарси был важным передатчиком знаний и культурных ценностей, при посредничестве которого осуществлялись контакты, взаимопроникновение и взаимообогащение китайской, исламской и монгольской цивилизаций. Никогда ещё, ни ранее, ни в последующие времена истории Китая, мусульманские народы и их языки, особенно фарси, не играли такой заметной роли в государственной, экономической, научной и культурной жизни этой страны, как это было в эпоху Юань при власти монголов, что способствовало возникновению такого феномена как симбиозная юаньская культура, неотъемлемой частью которой является мусульманский компонент.

Литература

1. Владимирцов Б.Я. Панчатантра. Пг., 1924.

2. Ибрагимов Н. Ибн-Баттута и его путешествие по Средней Азии. М., 1988.

3. Книга Марко Поло. М., 1955.

4. Мункуев Н.Ц. Китайский источник о первых монгольских ханах. Надгробная надпись на могиле Елюй Чуцая. Перевод и исследование. М., 1965.

5. Путешествие в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957.

6. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. М.–Л., 1951.

7. Шихаб ад-Дин Мухаммад ан-Насави. Жизнеописание султана Джалал ад-Дина Манкбурны. Баку, 1972.

8. Ся Най. Каогусюэ хэ цзиши (Археология и история науки и техники). Пекин, 1979.

9. Ту Цзи. Мэнуэр-шицзи (Исторические записки о монголах). [Б.м.], 1934.

10. Хань Жулинь. Совэй исытифэй вэньцзы ши шэньмэ вэньцзы? (Так называемый «истифи» – какой это язык? // Вэнь-у, 1981.

11. Юань-дай ши-ляо цун-кай-бэнь. Ханчжоу, 1985.

12. Юань-ши (История династии Юань). Шанхай–Пекин, 1958.

13. Юань-чао-ши (История Юаньской династии). Нанкин, 1968.

14. ChenYuan. Western and Central Asians in China under the Mongols. Los Angeles, 1966.

15. Ogel B. Sino-Turcica. Taibei, 1964.

16. Peilliot P. Une ville musulmane dans la Chine du Nord sous les Mongols. Journal de Asiatique. Paris, 1927.

17. Huang Shijian. The Persian language in Chine during the Yuan dynasty // Papers on Far Eastern history. 34. September, Canberra, 1986.

Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: Т. XLIII, ч. 1 / Редколл.: А.И. Кобзев и др. – М.: Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт востоковедения Российской академии наук (ИВ РАН), 2013. – 684 стр. (Ученые записки ИВ РАН. Отдела Китая. Вып. 8 / Редколл.: А.И.Кобзев и др.). С. 222-229.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Кадырбаев А.Ш. Христиане в Китае в эпоху монгольского владычества (XIII–XIV вв.)

Завоевание Китая монголами и превращение этой страны после распада мировой Монгольской державы в часть новой монгольской империи Юань, образовавшейся на руинах Великого Монгольского Улуса, как никогда открыло его другим народам и цивилизациям Евразии. В Китай устремились выходцы из разных стран Азии и Европы, среди которых было немало христиан различных конфессий – несториан, католиков, православных. Христиане в империи Юань, основанной монголами, при правлении династии Чингизидов были представителями разных стран и народов, среди них встречались уйгуры, канглы, онгуты, найманы, киреиты из Центральной Азии, сирийцы и армяне из Западной Азии, асы (аланы) с Кавказа и русские, и даже западноевропейцы – итальянцы, французы, немцы. Они, вместе с представителями других стран и народов: мусульманами – персами, таджиками, арабами, буддистами – тангутами, тибетцами, уйгурами, индийцами, а также тюрками – кыпчаками и карлуками являлись привелегированными сословиями, уступавшими в правах лишь монголам и стоявшими по статусу над коренным населением завоеванного Китая – китайцами, составлявшими подавляющее большинство поданных монгольской империи Юань.

После грандиозных завоеваний Чингиз-хана и его первых наследников в XIII в., в составе населения многих регионов Евразии произошли значительные перемены, связанные с вольным и невольным переселением больших групп людей с Востока на Запад и с Запада на Восток. Христианские общины, скорее всего, появились в Китае уже после завоевания Чингиз-ханом его северной части в первой четверти XIII в. Первыми христианами в Китае в монгольскую эпоху были уйгуры, о чем сообщает сирийский источник XIII в. «История Мар Ябалахи и раббан Саумы». Прибывший в 1278 г. по поручению монгольских владык сначала из Ханбалыка (на месте современного Пекина) в Персию, как тогда назывался Иран, а затем в 1284 г. в Рим, несторианский священник, уйгур (по другим данным онгут) раббан Саума рассказывал римскому папе и его кардиналам: «Узнайте, отцы, что многие наши отцы шли в земли монголов, тюрок и китайцев и проповедовали» [6, с. 79–95]. Данные этого источника интересны тем, что свидетельствуют о наличии уйгурских и других христианских общин – выходцев из Центральной Азии в Китае в монгольскую эпоху. Это обстоятельство важно для понимания роли уйгуров, как одной из самых влиятельных христианских общин Китая XIII-XIV вв., хотя большинство этого народа тогда были буддисты, поскольку известно, что уйгуры добровольно подчинились монголам и были у них в почете. В изложении Мар Ябалахи и раббан Саумы страна тангутов (современный северо-запад Китая), чьи земли входили в состав Юаньской империи, представляется в эпоху монгольского владычества страной многочисленных христианских общин. Но из китайских и тангутских источников ничего неизвестно о существовании христианских общин в Китае накануне нашествия Чингиз-хана.

Хотя за семьсот лет до нашествия Чингиз-хана в Китае при династии Тан, у истоков возникновения которой стояли выходцы из тюркских кочевых народов, существовала, хотя и немногочисленная, христианская несторианская община – плод деятельности сирийских и центральноазиатских миссионеров той эпохи. В Китае несторианство было известно под именем цзинцзяо («Сиятельное учение») или мишиацзяо («Учение мессии»). С 745 по 843 гг., до времени разгрома танскими властями несторианства упоминаются несторианские церкви в «обеих столицах (Чанъани и Лояне) и те, что имеются в областях и округах Поднебесной» [9, с. 1–6; 8, с. 182–183; 10, с. 1–8].

Но к XIII в. только каменные стелы и сохранившиеся христианские надгробия напоминали о прошлом. Вместе с тем известно, что после монгольского завоевания на его территории произошли заметные изменения в составе населения. Вероятно, что именно в этот период и произошел приток в города Тангута и Китая уйгурского и другого христианского населения. Интересно, что уйгуры и другие тюрко-монгольские племена, в точнее их правящая верхушка, приняли христианство несторианского толка еще в начале XII в. от сирийцев, в среде которых и возникло это направление в христианстве, проникавших в глубь Азии по Великому Шелковому пути в качестве миссионеров и купцов. В 1007 г. правители крупного кочевого государства Центральной Азии – улуса киреитов приобщились к несторианству, а затем несторианами стали часть уйгуров и канглы, найманы и онгуты. Данное обстоятельство нашло свое отражение в легенде, популярной в Западной Европе того времени, о христианском государе в глубине Азии – «попе Иоанне», прообразом которого мог быть правитель киреитов Тоорил Ван-хан, побратим и сподвижник, а затем враг Чингиз-хана.

От киреитов и уйгуров христианство проникло затем и в род Чингиз-хана, чьи представители правили Китаем до 1368 г. Известно, что Соргатай-беги, племянница Ван-хана, жена Толуя – сына Чингиз-хана, мать последнего великого хана единой Монгольской державы Мункэ и основателя Юаньской империи Хубилай-хана, была христианкой. Христианином несторианского толка был Чингизид – Мункэ-хан, чей предшественник на троне великого хана – Гуюк собирался принять христианство и благоволил к его православной или греческой ветви, которую олицетворяли русские священники, и поэтому держал вокруг себя много православных «клириков» и позволял им служить «согласно обычаю греков» в часовне перед своей ханской юртой.

Таким образом, русское духовенство с первых лет установления монгольского владычества проникало в среду завоевателей, оспаривая в борьбе «за души» влияние других конфессий. Насколько это удавалось можно судить из сообщения французского посла ко двору Мункэ-хана в 1253 г. фламандца Гильома де Рубрука: «Отсюда знайте за верное, что они (монголы) весьма далеки от веры (т.е. от христианства католического толка) вследствие этого мнения, которое укрепилось среди них благодаря русским (т.е. по причине влияния православия, проповедуемого русскими) количество которых среди них весьма велико» [12, с. 93]. Персидский историк и летописец монгольской эпохи Рашид-ад-Дин подтверждает сказанное европейцами: «Так как в должности атабека (главнокомандующий войсками) при Гуюк-хане состоял Кадак, который был христианином с детства, то это наложило отпечаток на характер [Гуюк-хана]. А после того и Чинкай{1} оказался пособником тому делу; и по этой причине (Гуюк-хан) всегда допускал учение священников и христиан. Когда молва о том распространилась, то из стран Шама, Рума, Осов (т.е. асов) и Русов, в его столицу направились христианские священники. Благодаря постоянному присутствию Кадака и Чинкая не было недостатка в отречении от веры ислама, и дело христиан во время правления Гуюк-хана взяло верх, и ни у одного мусульманина не было силы поднять против них голос» [13, с. 120–121]. Ханы Гуюк и Мункэ повелевали Северным Китаем и совершали завоевательные походы в южный, где в 1259 г. Мункэ и погиб. Рубрук также оставил сведения о той роли, которую играли при дворе великих монгольских ханов уйгуры-христиане. Он сообщает интересные детали об их ритуалах, как «несториане в тех странах не соединяют рук» для молитвы, молятся, «протянув руки перед грудью» [12, с. 112]. Рубрук подробно останавливается на богослужениях несториан, много уделяет места тому факту, как и с какими церемониями посещали несторианские богослужения Мункэ-хан и его жены. Картина, нарисованная умным и наблюдательным римско-католическим монахом всего виденного при монгольском дворе, не оставляет никакого сомнения в том, что уйгурам-христианам принадлежала заметная роль в удовлетворении духовно-просветительских запросов монгольского повелителя Китая и его окружения. Для самого Рубрука и его спутников несториане-уйгуры в стране, далекой и чуждой Западу, явились тем отрадным оазисом, где среди путевых невзгод и лишений отдыхали душой и телом образованные французские монахи, ибо, несмотря на все отличие католицизма от несторианства, как-никак уйгуры оказались им ближе по духу и воззрениям, чем монголы и бывшие там мусульмане и китайцы, и даже, судя по высказываниям Рубрука, русские.

До нашего времени сохранились найденные археологами на территории современной КНР средневековые, на уйгурском языке, тексты религиозных и светских сочинений уйгуров-несториан. Одна из рукописей сирийским письмом, найденная севернее Турфана, содержит христианский текст, так называемое «благословение свадьбы». Основное содержание этого документа – пожелания в честь свадьбы в форме поэтических сравнений. Известны Дуньхуанская и две подобных рукописи из Турфанских находок, которые содержат тексты, стихи, восхваляющие монгольских императоров династии Юань [18, p. 168–190; 19, S. 277–282].

Юань ши («История [династии] Юань»), китайский источник XIV в. приводит биографии уйгуров-христиан, служивших монголам в Китае: Еличу из города Кочо в Турфанском оазисе, чиновнике при монгольском наместнике Шики-Хутуху в северном Китае во время проведения монголами там переписи в 1235–1236 гг., Сибана (Шибана), учившего уйгурскому письму, на котором функционировал монгольский язык, царевича Каши, внука Чингиз-хана. «Сибань был умным и необыкновенно способным… Служил Шицзу (Хубилай-хану)… На год чжун-тун (т.е. в 1260 г.) стал даругачи (т.е. наместником монголов) в [столичном округе] Чжэндине. Затем стал чжалухуачи (т.е. чжаргучи – ведающим делами императорского двора). Когда Арикбука{2} взбунтовался, (Сибань) получил назначение [на должность] в войска, [посланные на подавление бунта]. Когда Хайду{3} восстал, Шицзу послал к нему [для переговоров] Сибаня и он много сделал для [Хубилай-хана]. (Сибань) женился на монгольской принцессе [из рода Чингиз-хана]… По приказу государя [Хубилай-хана] получил [ученую степень] чэньчжи. Умер на 89 году жизни (в 1295 г.)» [15, цз. 134. с. 27493(1541)].

Христианами несторианского толка были онгуты, поэты, пишущие по-китайски и знатоки учения Конфуция, высокопоставленные чиновники, служившие в разное время монголам в Китае – Мацзучан, Чаошиянь, Мадэ, Мацзюнь и даругачи (наместник провинции) Аолахань, канглы Бука и Кара (Хала) – видные китайские литераторы и каллиграфы эпохи Юань, причем Кара достиг высшей ученой степени цзиньши, киреит Болхай – главный министр Мункэ-хана [18, с. 36].

Были среди несториан в Китае при Юань и сирийцы. О том, что в конце XIII в. сирийцы приезжали в Китай свидетельствует смерть в 1276 г. на пути из Китая богатого сирийского купца Якуба (Якова) [17, с. 24]. При Хубилай-хане (1260–1294) среди монгольских наместников в Китае – даругачи есть упоминание о Мар-Саркисе, который с 1278 г. в течение трех лет «начальствовал по приказу великого хана, был несторианцем и приказал выстроить две церкви [в Чжэцзяни], с тех пор они и существуют, прежде не было тут ни церквей, ни христиан» [7, с. 156]. В 1330 г. упоминается Мар, судя по имени сириец, наместник в северной юаньской столице Шанду (Кайпине) [1, с. 235]. Во многом благодаря миссионерской деятельности сирийцев и уйгуров, несториане стали самой влиятельной из христианских общин в империи Чингиз-хана, а после ее распада и в Юаньской державе. Рубрук упоминает, что несториане жили в 15 городах Монгольской империи, в том числе и на подвластной монголам территории Китая [12, с. 116]. Итальянский путешественник Марко Поло свидетельствует об их общинах в регионах Янцзы и Юньнани во второй половине XIII в. [7, с. 125].

Но несторианская община не была единственной христианской конфессией в Монгольской державе и в Юаньской империи. С конца первой половины XIII в. можно говорить о культурном влиянии при монгольском дворе западноевропейцев, последователей католичества. Когда после длительного, опасного и утомительного путешествия из Франции через всю Европу и степи Центральной Азии Гильом де Рубрук достиг монгольской столицы Каракорума, он застал там небольшую колонию выходцев из Западной Европы. Его записки – единственный источник об этой небольшой христианской католической общине на службе у великого хана монголов. Здесь Рубрук встретил француженку из города Меца по имени Пакетта, Базиля – сына англичанина и племянника нормандского епископа, парижского ювелира Вильгельма Буше и его жену, дочь уроженца Лотарингии, родившуюся в Венгрии. Все они попали в плен в Белграде во время монгольского нашествия 1241–1242 гг. на Европу. С возвращающимися монгольскими войсками их доставили в далекую Центральную Азию. Из разоренных центров завоеватели угоняли в свои кочевья искусных умельцев, которые принимали участие в строительстве новых городов и создании синкретической культуры державы монголов. Буше был знатоком многих видов ремесла, он и ювелир, и скульптор, и художник, и сведущий в механике инженер. Сначала он обслуживал брата Мункэ-хана Арикбугу, а затем стал главным мастером самого великого хана. Этническая и религиозная пестрота при монгольском дворе вела к разнообразию художественных стилей. Над ложем ханской жены Кота висела серебряная чаша, напомнившая Рубруку французские: по его предположению монголы похитили ее в одной из венгерских церквей. Чашу наполнял пепел с черным камнем сверху – христианский потир использовали в шаманской целебной магии. Мункэ-хан и его приближенные с интересом перелистывали рукописи с миниатюрами парижской школы, которые при всех превратностях путешествия сумел сохранить посол Людовика Святого [4, с. 142–147]. Буше создал гидравлическое сооружение в виде большого серебряного дерева «у корней которого находилось четыре серебряных льва, имевших внутри трубу, причем все они изрыгали белое кобылье молоко. И внутрь дерева проведены были четыре трубы… Из одной из этих труб лилось вино, из другой… очищенное кобылье молоко, из третьей бал, т.е. напиток из меда, из четвертой – рисовое пиво…» [12, с. 126].

Достижения инженеров своей страны Буше перенес в Центральную Азию в среду кочевой аристократии, так восприимчивой к диковинам оседлых цивилизаций. И позднее в Китае при Юань среди деятелей культуры было немало выходцев из Западной Европы, приверженцев римско-католической церкви. Среди них семья Поло, Одорик из Порденоне, Джованни Монтекорвино, Джованни Мариньоли. Самым знаменитым из них был Марко Поло, венецианский купец. Его отец Никколо и дядя Маттео первыми из «латинян» в течение 1264–1265 гг. из Венеции через Константинополь, Крым, низовья Волги, степи Центральной Азии добрались до Ханбалыка, куда к этому времени была перенесена из Каракорума монгольская столица, где вошли в доверие к Хубилай-хану и в 1269 г. вернулись в Италию с его письмом к римскому папе. В 1271–1274 гг. они вернулись в Китай и доставили верительные грамоты и письмо папы Григория X (1271–1276), новую партию товаров. На первой же аудиенции Никколо представил Хубилай-хану своего сына Марко. Монгольский владыка радушно встретил старых знакомых и их молодого компаньона, тем более, что братья Поло выполнили его давнишнюю просьбу и привезли с собой «святое масло» из лампады, горевшей у мощей Иисуса Христа в Иерусалиме. 17 лет пребывало семейство Поло в Китае, достигнув высот власти под покровительством Хубилай-хана [7, с. 42–48].

В ближайшем окружении Хубилая находился выходец из итальянского города Пизы Изол, пользовавшийся «большим влиянием в Персии и Китае», где он долгое время служил монголам. Есть мнение, что Изол был уроженцем Константинополя, столицы Византии. В Юань ши упоминается юаньский вельможа Айсе, чья родина Фулинь (Константинополь), отождествляемый с Изолом. Айсе начал служить монголам при Гуюк-хане, пользовался большим уважением за свою честность и не боялся в глаза упрекать монгольских государей. В 1276 г. он был послом Юаньской империи в империи монголов Хулагуидов в Иране, откуда во главе первого посольства ильхана Аргуна, повелителя Ирана, в 1285 г. направился в Рим. По возвращении в Китай был пожалован титулом «фулиньского вана» и назначен членом правления Чунфусы, ведомства, которому подлежали дела местных христиан. Об Изоле рассказывают католические миссионеры как о человеке, которому писал римский папа Николай IV. Изол был ревностным проповедником католицизма и покровителем его миссионеров. У него было несколько сыновей, носивших христианские имена – Елия (Илья), Лугэ (Лука), Аньдунь (Антоний) [1, с. 233–235]. Как о вельможе, переводчике и знатоке языков об Изоле есть упоминание Рашид-ад-Дина под именем Иса. Он был вдохновителем репрессий против мусульман в Китае [1, с. 382].

В Китае в это время находились и другие представители римско-католического мира. Марко Поло сообщает, что в Ханбалыке три гостиницы соответственно принадлежали ломбардцам, немцам и французам. О том, как относились монгольские правители Китая к учености западноевропейцев и к их религии – католичеству, свидетельствует просьба Хубилай-хана к папе римскому прислать сто ученых, сведущих в христианском богословии, а также в «семи науках» – художественном слове, логике, пении, математике, астрономии, музыке и географии. Из западноевропейцев, находившихся при юаньском дворе в конце XIII – течение XIV вв. заметный след в истории познания Китая оставили видные деятели римской католической церкви Джованни Монтекорвино, Одорик из Порденоне и Джованни Мариньоли. Путешествие в Китай уроженца Южной Италии, проповедника католицизма в Иране и Армении, «весьма сведущего знатока людей и обстоятельств» Монтекорвино приходится на 1294–1295 гг. Богатый жизненный опыт, меткий глаз и дар объективного восприятия действительности, знание языков и образованность помогли Монтекорвино в целом благополучно прожить в юаньском Китае около 40 лет. Главное значение имело, разумеется, его высокое положение при юаньском дворе. Начав жизнь в Китае в качестве полномочного посла папы Николая IV, посла «франков», как его воспринимали при дворе монгольского императора Тимур-хана, преемника хана Хубилая, что влекло за собой определенные привелегии: щедрое жалование, охрану, свободное передвижение по государственной системе конно-почтовых станций – ямов и т.д., Монтекорвино в 1307 г. буллой папы Клемента V был возведен в сан « архиепископа Ханбалыка и патриарха всего Востока» с юрисдикцией над всей территорией Юаньской империи и Улуса Чагатаидов – монгольского государства в Средней Азии, т.е. от Каспийского моря до восточных границ Китая. Одновременно он занимал пост главы всех членов католического ордена святого Франциска в пределах Китая и Центральной Азии. В 1318 г. в подчинении Монтекорвино оказались также все католические миссионеры, проповедовавшие на Ближнем Востоке и в Улусе Джучи или Золотой Орде – монгольской империи, включавшей в свой состав Русь, Кавказ, Крым, Хорезм, Западную Сибирь и степные пространства от Иртыша до Днестра и Дуная. При Монтекорвино Ханбалык стал чуть ли не местом паломничества западноевропейцев, и не только католических миссионеров.

В 1303 или 1304 г. туда прибыл немецкий монах, францисканец Арнольд из Кельна. Незадолго до его приезда в городе объявился и занялся врачеванием и рыночными спекуляциями некий ломбардский лекарь. Крупное состояние нажил в Китае спутник Монтекорвино, купец, вероятно итальянец, Пьетро де Лукалонго. О том, что в Китае в это время существовала католическая община свидетельствует католический монастырь в Янчжоу, построенный при Юань, и христианская реликвия, датируемая 1342 г., найденная китайскими археологами в 1951 г. Это «камень Катерины», стела с надписью дочери купца из Венеции Доминика Вильони. В 1313 г. в юаньскую столицу после шести лет странствий добрались трое из семи епископов, назначенных папой Клементом V в помощь ханбалыкскому первосвященнику, Джорджо Альбуини, Перегрин из Гастелло и Андрэ из Перуджи. Все они были отправлены в Цюаньчжоу, большой город на южном побережье Китая и один за другим, вплоть до кончины, возглавляли учрежденный здесь католический епископат.

Монтекорвино и его помощники поддерживали более или менее регулярную связь с папским престолом в Авиньоне и католическими епархиями в империи Хулагуидов в Иране. Известны два письма архиепископа из Ханбалыка от 8 января 1305 г. и от 13 февраля 1306 г. и два письма из Цюаньчжоу: одно – Перегрина из Гастелло 1313–1314 гг., другое Андрэ из Перуджи 1326 г. В этих письмах содержится ценная информация о деятельности католических миссионеров в Юаньской империи, их взаимоотношениях с юаньским двором, о веротерпимости монголов. Например, Монтекорвино следующим образом описывает свое пребывание в Китае: «… и, следуя дальше, прибыл я в Китай, царство императора татар (монголов), которого называют великим ханом. Вручил я императору письмо владыки папы и призвал его принять католическую веру господа нашего Иисуса Христа, но он, однако, погряз в идолопоклонстве, впрочем, немало милостей он оказал христианам и я пребываю у него двенадцатый год». Есть в письмах сведения о богатстве и могуществе монгольских правителей Китая, о ямах, о торговле западноевропейских, в основном итальянских купцов, принявшей значительные масштабы, путях связавших Западную Европу с Китаем в первые десятилетия XIV в., о роли буддистов при юаньском дворе [9, с. 51–52)]. Последнее обстоятельство значимо тем, что буддисты пользовались большим влиянием на монгольскую верхушку, чем христиане.

Например, хан Мункэ, принявший христианство, затем перешел в буддизм. Существует легенда, что Хубилай-хан отдавал предпочтение буддизму ламаистского толка перед христианством, так как тибетские ламы сумели заставить чашу с вином саму подняться к его губам, чего не смогли сделать христианские миссионеры. Тогонтимур, последний монгольский правитель Китая, о котором, видимо, и пишет Монтекорвино, также увлекался заклинаниями тибетских буддистов, о чем сообщает Юань ши [15, цз. 205]. Поэтому понятны разочарования Монтекорвино по поводу неудачи католической церкви обратить великих монгольских ханов в свою веру. Монтекорвино первым перевел на монгольский язык, которым он владел наряду с тюркскими, персидским и армянским, Новый Завет, перевел псалмы на тюркский язык, построил в юаньской столице три католических церкви и одну, «изумительно красивую церковь святой Троицы» за Великой китайской стеной, во Внутренней Монголии, в землях онгутов, хан которых Горгис или Георгий, зять великого хана и несторианин под влиянием Монтекорвино перешел в католичество.

О католических храмах в этом регионе в монгольскую эпоху свидетельствуют и раскопки китайских археологов. В 1999 г. они объявили об уникальном открытии во Внутренней Монголии на севере КНР, где были обнаружены руины католического храма, построенного около 600 лет назад. Развалины, представляющие собой остатки здания пятиметровой высоты площадью 100 кв. метров, окруженного с внешней стороны двумя помостами или кафедрами, были обнаружены более 70 лет назад, однако никто не предполагал их христианское происхождение. На эту мысль археологов натолкнула найденная недавно 16-сантиметровая статуэтка, изображающая льва, выполненная в стиле раннего итальянского Возрождения. Католическая церковь, построенная в XIV в., располагалась неподалеку от Великого Шелкового пути. До сих пор археологи находят остатки католических соборов в Пекине, Янчжоу и Ханчжоу, надгробия с крестами и изображениями ангелов. Возможно, это последствия миссионерской деятельности Монтекорвино, который за 40 лет пребывания в Китае и Центральной Азии, где он в основном жил в Ханбалыке, обратил в католичество 10 тысяч человек. Среди них Монтекорвино крестил сына Горгиса Иоанна. По оценке самого Монтекорвино, «если бы не несториане, то он бы крестил более 30 тысяч людей» еще. Особым успехом пользовались проповеди Монтекорвино среди представителей православной и грегорианской христианских конфессий – асов и поселений армян в Китае, среди них он заслужил широкое признание «как человек почтенный, умелый и святой жизни» [20, с. 160–174].

Одорик из Порденоне 14 лет, с 1316 по 1330 гг. путешествовал по странам Востока, главным образом по Индии и Индонезии. В 1324 г. он морем достиг Китая и в первый год пребывания в этой стране побывал в городах Фучжоу, Ханчжоу, Цюаньчжоу, Нанкине, Янчжоу, а затем три года прожил в Ханбалыке под покровительством «патриарха Востока» Монтекорвино. Он был единственным в средние века европейцем, посетившем Тибет, также входившим в состав Юаньской империи, и его столицу Лхасу, религиозный центр и место паломничества буддистов ламаистского толка, которые столь успешно оспаривали влияние христиан на монгольских владык Китая. При посещении Янчжоу, Одорик обнаружил там одну католическую и три несторианские церкви. Из датированного 1317 г. документа, включенного в собрание уложений династии Юань, следует, что католическая церковь в Янчжоу была основана богатым купцом по имени Аолахань (Авраам) [20, с. 191–201].

Главой последнего и самого многочисленного посольства Ватикана к юаньскому двору был Джованни Мариньоли. 50 человек отправил папа Бенедикт XII в составе этого посольства в 1338 г. Из них 32 францисканских монаха через Крым, Поволжье и степи Центральной Азии во главе с Мариньоли в 1342 г. дошли до Ханбалыка и были торжественно приняты императором Тогонтимуром. Около четырех лет провел Мариньоли при дворе Тогонтимура, который содержал папского посла и его свиту «с великим почетом». За время своего пребывания в империи монголов в Китае Мариньоли провел «много знаменитых диспутов с иудеями и другими сектами», которые были там в это время. Он был последним европейцем после Марко Поло, Андрэ из Перуджи и Джованни Монтекорвино, упоминавшим о присутствии иудеев в Китае в эпоху монгольского владычества. Иудеи, жившие тогда в Китае, подобно мусульманам и христианам несторианского толка, смотрели на христиан-католиков, которых представлял в Юаньской империи Мариньоли, как на идолопоклонников. «Они ненавидели статуи, вырезанные [на чем-либо] изображения лиц и скульптуры, вызывающие страх жизни – такие, которые есть в наших [католических] церквах», – свидетельствует Мариньоли. В 1353 г. Мариньоли, пропутешествовав после Китая около восьми лет по Юго-Восточной Азии, вернулся в Авиньон с письмом Тогонтимура, щедрыми подарками и докладом, но уже к другому римскому папе Иннокентию VI.

Путешествия Д. Монтекорвино, Одорика из Порденоне, Д. Мариньоли представляют собой последнюю страницу в истории открытия китайского и центральноазиатского мира Западной Европой в монгольскую эпоху, а их эпистолярное наследие, в частности «Восточных земель описания» Одорика из Порденоне и «Хроника флорентийца Джованни Мариньоли, епископа Базиньянского» – незаменимый источник о взаимоотношениях Западной Европы с Юаньской империей, монголах в Китае, и о деятельности анклавов римско-католической церкви в юаньском Китае [20, с. 191–201]. Их труды, к которым также относятся записки Марко Поло, Гильома де Рубрука и его предшественника Плано Карпини, итальянского монаха и посла папы к монголам, затем на протяжении нескольких столетий были для западноевропейцев единственными источниками сведений о странах Центральной Азии и Китае.

Заметной христианской общиной в Китае при монголах были армяне, занимавшиеся торговлей и ремеслами. До эпохи Юань среди знатных особ при дворе великих монгольских ханов в Каракоруме упоминаются принц Сембат, брат покоренного монголами царя Армении Хетума I, а затем и сам армянский царь с посольством из религиозных деятелей армяно-грегорианской церкви в составе епископа Тэр-Степаноса, вардапета Мхитара, священников Барсега, посла при Бату-хане в Улусе Джучи, и Тороса, придворного иерея Карапета. Это посольство находилось в монгольской столице 50 дней и было пожаловано великоханской грамотой, освобождавшей армянскую церковь от податей, а принц Сембат женился на знатной монголке. Хетум I получил «великий ярлык», т.е. право оставаться царем в своей стране от самого Мункэ-хана, как и раньше от Гуюк-хана [2, с. 212].

В Китай армяне, скорее всего, попали или как купцы по Великому Шелковому пути, преследуя коммерческий интерес, или как ремесленники были уведены монгольскими воинами во время военных походов. Вместе с асами армяне были наиболее восприимчивы к проповедям католических миссионеров, хотя исповедовали грегорианский толк христианства. Известно о существовании армянской общины в Ханбалыке, чьи духовные потребности обслуживал папский епископ Монтекорвино последние годы своей жизни и для которой он построил церковь. В Цюаньчжоу католическая церковь и монастырь были построены и содержались на средства богатой армянки. Причем церковь после своей смерти она завещала католическому ордену святого Франциска. Об этом поведал армянин Андреас Перусаци, который побывал в Китае в составе католической миссии, посланной папой Климентом V в составе семи епископов. Из них лишь трое, в том числе и А.Перусаци, достигли Китая [14, с. 134–136]. Создается впечатление, что армяне в юаньском Китае активно переходили в католичество.

Сравнительно многочисленна была в Китае того времени и православная конфессия, к числу приверженцев которой относились асы (предки современных народов Северного Кавказа – осетинов, вайнахов, адыгов) и русские. Выше уже упоминалось о влиянии русских «клириков» в Каракоруме на великого хана Гуюка. К этому можно добавить, что при монгольском дворе годами жили русские князья Ярослав, отец Александра Невского, Михаил Всеволодович черниговский, Андрей Мстиславович, отравленные и казненные по прихоти монгольских владык и их окружения. Есть данные об именах свиты русских князей, их воинов и слуг – Святополке, Михаиле, Якове, Алоге (Олеге). С 1242 по 1252 гг. жил в Каракоруме рязанский князь Олег Ингваревич. Среди близкого окружения Мункэ-хана находился ростовский князь Глеб Василькович. В 1257 г. он женился на знатной монголке [11, с. 6–16]. Среди русских в монгольской столице были и искусные ремесленники, например Козьма, золотых дел мастер, изготовивший для Гуюк-хана печать и дивной красоты трон из слоновой кости, и муж упомянутой выше француженки Пакетты, который умел строить дома.

После распада Монгольской державы и фактически переноса ее столицы из Каракорума в Ханбалык, можно наблюдать наличие православной общины и в Китае. Русские, жившие в Китае в эпоху Юань, были в основном воинами императорской гвардии. В 1330 г. по распоряжению юаньского правительства русских воинов собрали вместе и сформировали из них гвардейскую часть. Сколько в ней было воинов сказать трудно, в китайских и иных источниках на это нет указаний. Хотя некоторые исследователи предполагают даже наличие 10-тысячного контингента гвардии, сформированного из русских. Сотня русских гвардейцев была дислоцирована около Ханбалыка, где им были пожалованы монгольским императором земли во владение.

Из асов в 1272 г. были сформированы части императорской гвардии численностью три тысячи воинов. Кроме того, еще 700 асам доверили охрану Хубилай-хана во время поездок и караульную службу в императорском запретном городе и дворцах. В 1286 г. из асов была сформирована «тьма», 10-тысячный контингент императорской гвардии монгольских правителей Китая, а если учесть предполагаемых членов их семей, число исповедующих православие только из асов в это время в Китае может насчитывать несколько десятков тысяч человек. Юань ши приводит с десяток биографий высокопоставленных асов на монгольской службе в Китае. Почти все они – военачальники императорской гвардии. Многие из асов носили христианские имена: Коуэрци (Георгий) и его сын Дэмидир (Дмитрий), Фудэ или Пудэ (Петр?), Елия (Илья), Нигэла (Николай), Шилемынь (Ширамун, Соломон). Роль асов была весьма значима в системе монгольского владычества в Китае, несмотря на их немногочисленность [15, цз. 132, с. 27475(1523); цз. 99, с. 27188(1236); цз. 135, с. (1560)27512; цз. 123, с. (14442)27394].

Они приняли активное участие в разгроме китайской империи Сун Хубилай-ханом, следуя в авангарде его войск, и понесли большие потери. В 1335 г. они обеспечили восхождение на трон Тогонтимура, подавив заговор кыпчакских (тюркских) частей императорской гвардии. О возрастающей роли асов при юаньском дворе свидетельствуют события, связанные с посольством, направленным Тогонтимуром в Западную Европу. В 1336 г. было отправлено представительное юаньское посольство к римскому папе в Авиньон, куда оно прибыло в мае 1338 г. Интересно, что среди главных официальных лиц этой миссии не было монголов, представителей господствующей этнической группы в империи Юань. Ее возглавляли христиане – ас Тохай (Тогай), западноевропейцы на монгольской службе Андрэ Франк и Вильям Нассио. Посольство передало папе Бенедикту XII два письма – от Тогонтимура и от знатных асов-христиан, служивших монголам в Китае.

Письмо знатных асов представляет значительный интерес для характеристики религиозной ситуации как среди самих асов, так и в целом в империи Юань. Асы, исповедовавшие в основном православие, находились в напряженных отношениях с несторианами, представлявших самую многочисленную из христианских конфессий юаньского Китая, а поскольку были отрезаны от страны своего происхождения, приветствовали католических миссионеров. Вероятно, среди упомянутых 10 тысяч человек, обращенных Монтекорвино в католичество, были и асы. Асы стремились к установлению контактов с главою западного христианского мира и просили папу прислать к ним в Китай духовного наставника, так как к этому времени Монтекорвино уже умер. Они советовали папе установить более тесные связи с Юаньской империей. Первым из подписавших письмо асов римскому папе стоит имя самого влиятельного аса при юаньском дворе того времени – Фодима, возглавлявшего военное ведомство.

Тогонтимур писал папе римскому, что поручил передать свое послание асам, «своим слугам и сыновьям Христа». Он просил папу в своем письме прислать коней и другие редкие вещи с Запада, а также упоминать его в своих молитвах и прислать свое благословение [3, с. 153–154]. Хотя Тогонтимур и был приверженцем буддизма тибетского толка – ламаизма, он, как и его предки, верил в силу молитв и заклинаний всех религий. Его веротерпимость, как и возведенная в ранг государственной политики веротерпимость его предшественников, подтверждается указами императора монголов в отношении всех религий в империи Юань. Один из его указов гласит: «Силою Вечного Неба, помощью великой благодати и покровительства (наших предков) указ императора. Указ, адресованный командирам армии, солдатам армии, чиновникам даруга, управляющим городами, официальным посланцам, уезжающим и приезжающим: В указах императоров Чингиза, Угэдэя, Сэчэна (Хубилая), Улджайту (Тимура), Гюлюка (Хайсана), Буянту (Аюрбарвада), Гэгэна (Шидебала) было сказано: „На буддийских, несторианских (христианских?), даосских и мусульманских духовных лиц пусть не налагаются никакие повинности... В их храмах пусть не останавливаются официальные посланцы. Путь у них не берут почтовых лошадей и продовольствия. Пусть (они) не выплачивают торгового налога и поземельного налога. Пусть никто не применяет силы, не отнимает и не требует их поместья, сады, мельницы, гостиницы, лавки, ломбарды, бани, (посадки) бамбука и тростника, лодки – чтобы то ни было…“» [5, с. 91–109].

Юаньская империя унаследовала от Монгольской державы, созданной Чингиз-ханом и его первыми наследниками, ее этническое и религиозное разнообразие, представленное столь отличными друг от друга цивилизациями, где все было в брожении и становлении, сталкивались и взаимно обогащались разные религии и культуры, чему способствовала политика монгольских правителей, потомков Чингиз-хана, выполнявших его завещание терпимо и покровительственно относиться ко всем религиям. При юаньском дворе, например, устраивались диспуты между миссионерами различных вероисповеданий, активными участниками которых были приверженцы Иисуса Христа из разных христианских конфессий, Мухаммада, Будды и Конфуция, и даже даосы и иудеи.

Иногда противоречия выплескивались в политической сфере. Так, в 1286,1308 и 1328 гг. юаньские христиане в союзе с буддистами немало способствовали свержению с постов главных министров – мусульман и организации репрессий против мусульманской общины, представители которой долгое время заправляли финансами империи, получив налоги на откуп с китайского населения, и активно занимались ростовщичеством. Вместе с тем, мусульмане оставили заметный след в науке и культуре Китая эпохи Юань. Но, если к концу монгольского правления в Китае влияние мусульман при юаньском дворе было подорвано, то буддисты и конфуцианцы набирали силу в среде монголов и сэму, и христианам было трудно соперничать с ними, не говоря уже о том влиянии, каким они традиционно пользовались у китайцев.

Христианство так и осталось для китайцев в целом неприемлемой чужеземной религией и в эпоху Юань, к тому же олицетворявшей, в определенной степени, веру иноземных завоевателей. Христианские конфессии в Китае, всецело уповавшие на милости монгольских властей, не вышли, как и их предшественники несториане в VI – IX вв., за рамки немногочисленных некитайских религиозных общин и несли на себе в глазах китайцев клеймо иноземной «варварской» доктрины. Несмотря на всю активность христианских миссионеров разных конфессий при государственной поддержке монголов, призывы этой религии в то время не нашли сколько-нибудь заметного отклика среди китайцев, в отличие от попыток исламизации, что связано с именем потомка Чингиз-хана, Ананды, и в итоге привело к образованию в XIV веке этнорелигиозной общины китайских мусульман – хуэй и дунган, здравствующих и поныне.

И все же, именно в эпоху Юань в Китае христианство пользовалось наибольшим влиянием, чем когда-либо в предыдущей и последующей истории этой страны. Интересно, что каждый раз это происходило в результате влияния внешнего фактора: или иноземной экспансии, как например, в XIX и начале XX веков, когда европейские державы, Россия, США и Япония разделили Китай на сферы влияния, или при правлении династий иноземного происхождения. А при монгольской династии Юань были обе эти причины.

Что касается численности христиан в Китае, то есть свидетельство Марко Поло, относящееся ко второй половине XIII в. Он называет общее число христиан, по-китайски еликэвэнь или «аркауны» европейских хроник, проживающих в юаньском Китае в это время, 700 тысяч человек. Хотя до конца неясно, назывались ли еликэвэнь христиане всех конфессий или же только несториане? Среди них не было китайцев, (в отличие более поздних времен, связанных с западноевропейской и российской колонизацией Китая) все они были из сэму, которых вместе с монголами насчитывалось от двух до трех миллионов человек. Для сравнения скажем, что китайцы, составлявшие самую угнетенную и неравноправную часть населения Юаньской империи, насчитывали около 70 миллионов человек вместе с китаизированными народами Северного Китая – киданями и чжурчжэнями.

Говорить о самостоятельной политике христианских общин при монгольском дворе в Юаньской империи в Китае нет оснований, так как христиане не представляли единой религиозной и политической силы, будучи разделенными на конфессии и по этнической принадлежности, между которыми, особенно несторианами и католиками, православными и католиками шла борьба за влияние на монгольских владык. В состав дворцовых клик, интриговавших друг против друга, входили представители разных этнических и религиозных групп правящего класса монгольской империи, в основном монголы и сэму, частью которых были и христиане. Но, очевидно, что христиане в борьбе за влияние при дворах монгольских ханов использовали религиозные и этнические связи со своими единоверцами и соплеменниками, игравшими заметную роль в государственной, военной и культурной жизни империи Юань.

1. Чинкай – киреит Чжэньхай китайских династийных хроник и уйгур у Рашид-ад-Дина, глава правительства у Гуюк-хана.

2. Арикбука – брат Хубилая, претендент на трон великого монгольского хана.

3. Хайду – Чингизид, предводитель среднеазиатских монголов.

Литература

1. Бартольд В.В. Пизанец Исол // Сочинения. Т. V. М., 1968.

2. Гандзакеци Киракос. История Армении. М., 1976.

3. Гуриев Т.А. Об именах алан-асов китайских хроник // Взаимодействие и взаимовлияние цивилизаций и культур на Востоке. III Всесоюзная конференция востоковедов. Тезисы докладов и сообщений (Душанбе, 16–18 мая 1988 г.). Т. 1. М., 1988.

4. Даркевич В.П. Аргонавты средневековья. М., 1976.

5. Зограф И.Т. Монголо-китайская интерференция. Язык монгольской канцелярии в Китае. М., 1984.

6. История Мар Ябалахи и раббан Саумы. М., 1958.

7. Книга Марко Поло о разнообразии мира, записанная пизанцем Рустикано в 1298 г. от Р. Х. Алма-Ата, 1990.

8. Крюков М.В., Малявин В.В., Софронов М.В. Китайский этнос в средние века (VII-XIII). М., 1984.

9. Крюков М.В., Малявин В.В., Софронов М.В. Этническая история китайцев на рубеже средневековья и нового времени. М., 1987.

10. Кычанов Е.И. Сирийское несторианство в Китае и Центральной Азии // Палестинский сборник. № 89. Л., 1978.

11. Полубояринова М.Г. Русские люди в Золотой Орде. М., 1978.

12. Путешествие в восточные страны Плано Карпини и Гильома де Рубрука. Алматы, 1993.

13. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. II. М.–Л., 1960.

14. Тер-Мкртичян Л.Х. Армяне в Китае // XI научная конференция «Общество и государство в Китае». Тезисы и доклады. Ч. II. М., 1980.

15. Юань-ши («История [династии] Юань»). Шанхай-Пекин, 1958.

16. Chen Yuan. Western and Central Asians under Mongols. Los Angeles, 1966.

17. D’Osson К. Histoire de Mongols. T. IV. Amsterdam, 1852.

18. Geng Shimin. On the fusion of nationalities in the Tarim basin and the formation of the modern Uighur nationality. Materialia Turcica. Bochum, 1983. Bd. 7/8 (1981/82).

19. Zieme P. Einige Bemerkungen zur Profanliteratur der Uiguren. Besinci milletler arasi turkologi kongresi. Istambul, 1985.

20. Rachewiltz de, Igor. Papal envoys to the great khans. London, 1970.

Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: XLI научная конференция / Ин-т востоковедения РАН. - М.: Вост. лит., 2011. – 440 с. – (Ученые записки Отдела Китая ИВ РАН. Вып. 3 / редкол. А.А. Бокщанин (пред.) и др.). – ISBN 978-5-02-036461-5 (в обл.). С. 368-379.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Дмитриев С.В. Самый влиятельный христианин монгольской империи. Проблемы реконструкции биографии иноземца на монгольской службе

Поднебесная [такова]: хотя и [можно] получить её,

сидя на лошади, [но] нельзя управлять [ею],

сидя на лошади[1].

Монголы, завоевав почти всю Азию, встали перед проблемой управления неисчислимым множеством оседлых народов, что всегда было решающим испытанием для империй, созданных кочевниками. Степняк должен был быть специалистом во всех делах и ремеслах, но наука управления большими людскими массами в мирное время, в них не входила – кочевое общество почти всегда разделено на мельчайшие ячейки – семьи, и в этом залог его жизнеспособности. Ситуация осложнялась огромным численным превосходством подчиненных народов[2].

Нам известно, что часть монгольской аристократии предлагала довольно оригинальное, хотя и совершенно фантастичное решение этой проблемы для Северного Китая – вырезать бóльшую часть оседлого населения и превратить пахотные земли в огромные пастбищные угодья. К счастью для Китая, да и для монголов, проект не был принят, благодаря усилиям Елюй Чу-цая, который убедил Угэдэя (родился в 1186 г., правил в 1229-1241 гг.), что хорошо организованная налоговая система принесет гораздо больше пользы, чем огромные пастбища (см. [16, цз. 146, с. 273]).

Системы управления в подчиненных регионах с оседлым населением обладали долгой историей, богатыми традициями и были наилучшим способом адаптированы к местным условиям. К тому же, победители всегда имели в своём распоряжении достаточное количество квалифицированных чиновников с большим практическим опытом, готовых служить новым хозяевам.

В тоже время негативные аспекты использования местных кадров были не менее очевидны. Трудно ожидать самоотверженной верности от полководцев и наместников, которые только что перешли на сторону монголов, изменив своим правителям. Восстание китайского генерала Ли Таня 李壇 [3], губернатора Шаньдуна, в 1262 г. заставило Хубилая (родился в 1219 г., правил в 1260-1294 гг., монгольское тронное имя Сецен-хан, китайское храмовое имя Ши-цзу, «Пращур эпохи») окончательно убедиться, что с китайскими чиновниками нужно быть крайне осторожным.

Стоит отметить, что монголы находились в гораздо более выгодной ситуации, чем кочевники, вторгавшиеся в Китай до них. Раньше завоевателям в лучшем случае удавалось подчинить себе лишь часть страны, а монголы, помимо Поднебесной, покорили большинство народов Азии. Они начали приглашать в Китай сэ-му-жэней 色目人: букв. - «людей с цветными глазами» (в отличие от черноглазых монголов и китайцев), большинство из которых были мусульманами из Центральной Азии, Восточного Туркестана и Ирана, а также христианами (в основном это были несториане из Персии, Сирии и уйгурских областей, а также европейцы, как, например, Марко Поло). Они стали привилегированной группой, второй по значимости после самих монголов (см. [31, с. 55; 54, с. 479]).

Итак, создание огромной империи, в мире, где большинство людей никогда не покидало окрестностей своей деревни, дало рождение невероятному явлению: чиновники-иностранцы правили народами в тысячах верст от своих родных мест.

Счастливая карьера в ином краю, в принципиально иной культурной среде – это всегда интересный феномен: даже сейчас, когда мир стал гораздо «теснее», а страны гораздо менее изолированы друг от друга, адаптация в другой обстановке остаётся тяжелым, часто непереносимым испытанием.

Конечно, такие люди не были многочисленны, особенно это касается христиан. Иногда у нас есть информация о них. Например, имеется некоторое количество довольно скудных свидетельств о службе при дворе ильханов генуэзца Бускареля (Бискареля) ди Гизульфо, который участвовал в нескольких посольствах к европейским правителям, или Томмазо из Сиенны, мечника гвардии ильханов (см. [61, с. 190]). Наибольшей известностью среди них без сомнения пользуется Марко Поло, несмотря на то, что, судя по всему, его реальное положение при дворе великого хана было значительно скромнее, чем он пытался показать в своей книге.

Китайские источники, довольно мало изученные по сравнению с европейскими, дают нам возможность несколько расширить список подобного рода персонажей, столь необычных для того времени. Одним из них был некий христианин Ай-сюэ 愛薛 [4], который после десятилетий верной службы занял место среди первых сановников империи, став приближенным советником нескольких великих ханов. Именно поэтому его карьера относительно подробно освещена в официальных китайских источниках, что принципиально отличает его от европейцев, служивших ильханам, о которых мы знаем только из редких упоминаний в дипломатической переписке.

В нашем распоряжении есть несколько текстов[5], посвященных Ай-сюэ. Это указы о пожаловании прижизненных и посмертных титулов ему и его жене Ша-ла, текст надгробной стелы (некролог) и биографии в Юань ши и Синь Юань ши, причём самым информативным источником, послужившим основой для более поздних биографий (особенно в Синь Юань ши) является именно стела.

Из текста надгробной стелы Ай-сюэ нам известно, что он умер в 1308 г., на восемьдесят втором году жизни[6], а поступил на службу при дворе ещё во время правления Гуюка[7], имея, следовательно, около двадцати лет от роду, и всю свою жизнь был верным слугой чингисидов. Его мудрость и познания в наречиях, астрономии и особенно медицине « западных краёв » позволили ему стать приближенным Хубилая.

В 1263 г. Ай-сюэ возглавил Си-юй и-яо сы[8] («Управление медицины западных краёв») и Си-юй син-ли сы («Управление астрономии западных краёв»). Но в списке государственных учреждений Юань ши данные учреждения не упоминаются – возможно, это были всего лишь несколько сэ-му-жэней - императорских лекарей и звездочётов при Хубилае, а «управлениями» их назвали биографы Ай-сюэ, чтоб поднять его статус. Так или иначе, восхождение Ай-сюэ по служебной лестнице началось именно благодаря его познаниям в медицине. В биографии Ай-сюэ в Юань ши сказано: «В четвёртый год [эры правления] Чжун-тун[9] [Ай-сюэ] приказали ведать делами двух управлений: Астрономии и Медицины Западных краёв, затем [они] были реорганизованы в Гуан-хуэй сы, и ему было приказано возглавить [это управление]» [16, цз. 134, с. 256]. По-видимому, об этом же событии сообщается и в «Основных записях » (本紀 бэнь цзи) Юань ши: «Весной десятого года [эры правления Чжи-юань[10] (1273 г. – С.Д.) реорганизовали основанную мусульманином (хуэй-хуэй 回回) Ай-сюэ Палату медицины и лекарств И-яо юань столичной области в Гуан-хуэй сы»[11] [16, цз. 8, с. 12].

Более подробно о причинах основания Гуан-хуэй сы рассказывается в некрологе Ай-сюэ: «[Когда] император впервые поднялся на гору Вань-суй шань[12], то [он] издали оглядел [все] четыре предместья [столицы], [жители] которых выглядели больными от изнуряющей скученности, захотел туда поехать, [и] направился в крайне перенаселённый Южный город[13]. Жители наполняли Даду[14], [и далеко] не всем удавалось получить ночлег. Стражники надзирали за шалашами и хижинами. Убили, [принеся в жертву], новорождённого лосёнка и основали ведающее медициной и астрономией Западных краёв [управление], наречённое Гуан-хуэй сы, чтобы бесплатно лечить в столице одряхлевших и увечных, которые бедны и [потому] не сообщают [о своих несчастьях], [и] все, по словам гуна (имеется ввидуАй-сюэ – С.Д.), дошли до крайности » [29., с. 55]. Из данных стелы видно, что Ай-сюэ стоял у истоков Гуан хуэй сы, одного из отделов Великой Палаты Медицины Тай и юань, ведавшего мусульманской медициной, и это был первый серьёзный пост, которого он достиг.

За свою жизнь Ай-сюэ занимал много важных постов – возглавлял Гуан-хуэй сы (с 1268 г.), был главой Ми-шу цзяня (с 1287 г.), управлял Чун-фу сы (с 1289 г.), а также был удостоен должности пин-чжан чжэн-ши 平章政事, не сопряжённую с исполнением каких-либо конкретных служебных обязанностей, яо-шоу (遙授) пин-чжан чжэн-ши (1307 г.). Он был сюэ-ши чэн-чжи Академии Хань-линь и членом Палаты по составлению истории государства Хань-линь юань цзянь го-ши юань (1294 г.). Кроме того, ему были дарованы многочисленные почётные титулы: цзинь-цзы гуан-лу да-фу и Цинь-го гуна[15] (1307 г.); посмертно - Искреннего Помощника (Чэн се 誠協), Сильной Поддержки (Ли цзань 力贊), Сановника, управляющего с [большим] мастерством (Чжи гун чэнь 治功臣), Тай ши, Кай-фу и-тун сань-сы, Шан чжу го, Фу-линь вана[16], Верного и Мудрого (Чжун сян 忠獻).

Согласно стеле, после смерти Ай-сюэ император пожаловал его семье « более 400 лянов[17] (ок. 15 кг – С.Д.) золота, 750 [лянов] (ок. 28 кг – С.Д.) серебра[18], 150 тысяч бумажными деньгами[19], и неподдающееся исчислению [множество] драгоценных камней, золотой и нефритовой утвари, драгоценных одежд, роскошных шапок с подвесками, парчовых одежд, белых лошадей[20]» [29, с. 55].

Если вернуться к началу биографии Ай-сюэ, то интересным и неясным остаётся вопрос его происхождения. Китайские источники сообщают, что он был « человеком [из страны] Фу-линь Западного Края » (Си-юй Фу-линь жэнь 西域弗林人). Смысл географического термина Фу-линь (弗林, 拂林, 拂 菻) не всегда ясен, и биография Ай-сюэ – единственный случай его употребления в Юаньши.

Впервые этот термин встречается в VΙΙ в. н.э., и тогда он обозначал, по всей видимости, Византию (см. [35, т. Ι, с. 144]), или даже сам Константинополь. Возможно, фу-линь – это транскрипция греческого слова polis, так часто сокращенно называли столицу Восточной Римской империи даже после османского завоевания) (см. [45, с. 286]). Однако известный китайский историк первой половины XX в. Чэнь Юань полагает, что Фу-линь нужно идентифицировать с Римом (см. [30, т. Ι, с. 17]).

Понятие Фу-линь довольно часто упоминается в текстах китайских несториан VIII-X вв., и в них оно обозначает Святую землю, а иногда, даже более конкретно – место рождения Иисуса Христа - Вифлеем. Иезуиты, первыми исследовавшие эти тексты, полагали, что под Фу-линем всегда следует понимать именно эти края (см. [25]).

В китайских текстах несколько более распространён близкий термин Фу-лан (佛郎, 拂郎, 富浪) или Фа-лан (發郎), являющийся транскрипцией широко употреблявшегося на Ближнем Востоке общего обозначения европейцев - франк), так обычно называли страны Западной Европы и людей, их населявших (см. [46, загадка])[21].

Конечно, китайские ученые XIII-XIV вв. могли легко путать эти вполне экзотические и редко употребляемые географические названия, к тому же сходные фонетически (П. Пеллио считает, что в ту эпоху смыслы их были близки и даже тождественны, так как « римские » коннотации Фу-линя были уже полностью забыты, см. [57, с. 637]). К тому же познания относительно Европы и Ближнего Востока не были слишком обширными и детальными. Даже под гораздо более распространённым понятием « Западный Край » (Си юй) в разных контекстах могли подразумеваться как земли современного Синьцзяна (Восточный Туркестан), так и фактически любые области, лежавшие к западу от Китая.

Однако тот факт, что биография Ай-сюэ – единственный случай употребления понятия Фу-линь в официальной историографии этой эпохи, заставляет задуматься. Возможно, происхождение Ай-сюэ было необычным даже для космополитического двора Хубилая.

Он получил титул Цинь-го гуна (о связи этого титула с термином Да Цинь, в древности обозначавшим, по всей видимости, Римскую империю или её азиатские земли, мы уже говорили), а после смерти был возведён в ранг Фу-линь вана, « князя Фу-линя ». Ни один из чиновников-иноземцев не получал титулов, столь недвусмысленно указывающих на его родные земли. Возможно, он был единственным выходцем их этих мест в окружении великих ханов, что и было отмечено вполне прозрачными титулами.

Однако, если вышеупомянутые термины говорят об азиатских частях римского мира, то выходцами оттуда можно назвать и сирийцев, которые в это время, в эпоху небывалого расцвета несторианства на Востоке, были сравнительно многочисленны в Китае, в том числе и среди чиновников, даже весьма высокого ранга[22]. Но если бы Ай-сюэ был сирийцем, навряд ли его происхождение сочли бы столь экзотичным, чтобы так это подчеркивать, а ведь фактически эпитеты, указывающие на происхождение, стоят в официальной титулатуре Ай-сюэ даже перед теми, которые подчеркивают его верность и мудрость.

Один раз в Юань ши он назван « мусульманином Ай-сюэ » (хуэй-хуэй Ай-сюэ 回回愛薛) [16, цз. 8, с. 12], из-за чего некоторые китайские учёные полагали, что он принадлежал к последователям ислама. Однако Чэнь Юань убедительно доказал, что эту запись не стоит понимать буквально (см. [30, с. 17]) – согласно тексту надгробной стелы, он был рекомендован Гуюку несторианским иерархом Раббан-атой[23], «по причине искони присущей [им обоим] религии» [29, с. 54]. К тому же, термин хуэй-хуэй, чаще всего действительно обозначавший именно мусульман, в то время мог применяться и вообще ко всем иноземцам - пришельцам с Запада. Например, нам известно, что иезуитам, прибывшим в Китай в XVI в., местные жители рассказывали о ши-цзы хуэй-хуэй 十字回回, (букв.: «мусульмане креста») – христианах, некогда живших в Китае, но ко времени прихода иезуитов давно исчезнувших (см. [63, с. 62])).

Источники приводят имена его деда (Ба-а-ла) и отца (Бо-ло-му-су), жены (Ша-ла) и детей (сыновья: Е-ли-я, Та-эр-ха, Ха-сы, Кэ-ле-цзи-су, Лао-ха, Яо-нэ и дочь: А-на-си-му-сы). Вполне очевидно, что все эти имена представляют собой китайские транскрипции иностранных имён.

Для имён деда и отца Ай-сюэ нам известна только одна, кажущаяся при этом весьма сомнительной, реконструкция – соответственно Паоли и Полониас, иначе Полоний (см. [36, т. II, с. 31])[24]. Дети Ай-сюэ носили имена, весьма распространённые среди китайских христиан той эпохи, и реконструировать их гораздо легче – это Илия, Денха, Иса, Георгий (Горигос), Лука, Иоанн. Имя самого Ай-сюэ – скорее всего, вариант имени Иса (Иисус), а его жену, вероятно, звали Сара.

Других сведений, которые могут помочь нам в разрешении вопроса его происхождения, в источниках нет. Рассмотрим мнения, высказанные в литературе.

Китайские учёные, как и европейские, обращали внимание на этот персонаж в основном в больших обобщающих работах, посвященных истории Юань или связям Китая с Западом в период монгольского правления. При этом, что касается происхождения Ай-сюэ, согласия среди них не было и нет. Чэнь Юань, упоминая Ай-сюэ в «Истории христианской религии при Юань», в основном останавливается на проблеме его вероисповедания и убедительно доказывает, что тот был христианином (см. [30, с. 17]). Он также обращает внимание читателя на его титулы, которые, по мнению Чэнь Юаня, связаны с Римом. Чжан Син-лан в своём большом труде «Собрание источников по [истории] взаимоотношений Китая и Запада» упоминает Ай-сюэ в одной главе с семьей Поло, под общим заглавием « Европейцы, приехавшие в Китай на службу», полагает, что он был «европейцем » (оу-чжоу жэнь) и предлагает реконструкцию его имени – Жозеф или Жозе (см. [26, т. II, с. 60]). Учёный начала XX в. Ма Сян-бо, на которого в своей книге часто ссылается А. Шариньон, предполагал, что Ай-сюэ принадлежал к греческой церкви (см. [36, т. II, с. 35]). Наконец, современные историки Ян Цзянь-син и Ма Мань-пэн, видимо, следуя мнению Ма Сян-бо, считают его «христианином из Восточной Европы» [33, с. 436]. К сожалению, никто из этих учёных не объясняет свою позиции достаточно развёрнуто.

Один из крупнейших специалистов XX в. по истории династии Юань, Хань Жу-линь придерживается мнения, что Ай-сюэ был сирийцем, при этом основным его аргументом является уже упоминавшаяся нами фраза из некролога, говоряшая о том, что Ай-сюэ был рекомендован Гуюку сирийцем-несторианином Раббан-атой, « по причине искони присущей [им обоим] религии» [21, т. II, с. 402]. Стоит отметить, что этот довод нельзя признать убедительным – вряд ли можно требовать от китайского интеллектуала XIV в. Чэн Цзю-фу ясного понимания принципиальных отличий христианства несторианского толка от, например, католичества или армянского монофизитства[25].

В западной литературе Ай-сюэ впервые упомянут в статье П. Пеллио «Христиане в Центральной Азии и на Дальнем Востоке», опубликованной в 1914 г. (см. [57, с. 623-644]). В этом исследовании, среди прочего, отмечается, что Фу-линь в монгольскую эпоху должен был значить, скорее всего, примерно то же самое, что и Фа-лан – то есть Западную Европу. Тем не менее, относительно Ай-сюэ он пишет, что это был христианин сирийского происхождения, имена его деда и отца – арабские, а дети носят имена, распространённые в то время среди несториан (см. [57, с. 638-639]).

Однако, точная реконструкция иностранных имён по китайской транскрипции всегда весьма проблематична, почти во всех случаях допустимо несколько вариантов, таким образом, использовать её как базовый аргумент несколько опрометчиво. При этом, транскрипции имён отца и деда Ай-сюэ не достаточно прозрачны (можно представить в качестве их «прототипов» имена как арабские, так и сирийские или европейские), а «несторианские» имена его детей, в сущности, мало что доказывают – даже если бы он был европейцем, он, скорее всего, был близок к сирийско-онгутско-уйгурской несторианской общине, как к единственной сколько-нибудь заметной христианской общине Китая того времени (значительные католические приходы появились на Дальнем Востоке только в самом конце XIII – начале XIV в., в связи с деятельностью Джованни да Монтекорвино, будущего епископа Ханбалыка, и его спутников-францисканцев (подробнее см. [66, с. 333-377; 63, с. 74-75])). По всей вероятности, из этой общины происходила его жена Сара, и вполне естественно, что их детям (крещёным, скорее всего, несторианским священником по несторианскому же обряду) были даны принятые среди членов общины имена.

Даже сам Ай-сюэ мог переделать своё имя в похожее, но более «несторианское» по форме – а значит, более распространённое и менее странное на слух (П. Пеллио пишет, что такое имя встречается также на надписях, найденных в Каракоруме (см. [57, с. 639])). К тому же, если от рождения он не был несторианином, то в Китае, чтобы лучше интегрироваться в жизнь и иметь возможность посещать церковь и принимать участие в религиозных ритуалах, он мог принять крещение по несторианскому обряду и, следовательно, получить новое имя, скорее всего, сирийское.

Однако изменить имена предков – задача гораздо более трудная. Исходя из всего сказанного, тот факт, что имена самого Ай-сюэ, его жены и детей абсолютно «прозрачны» и были достаточно распространенными, а его деда и отца почти не поддаются расшифровке и нигде кроме биографии Ай-сюэ не встречаются, заставляет задуматься. Возможно, имена предков, как и само происхождение Ай-сюэ, были редки и исключительны для Китая того времени. Тогда навряд ли он был сирийцем.

Возвращаясь к статье П. Пеллио, необходимо отметить, что она очень невелика, и автор, помимо рассуждения об именах, не приводит больше никаких других аргументов относительно сирийского происхождения Ай-сюэ.

П. Пеллио отмечает, что эта его статья – всего лишь предварительный очерк, набросок большого комплекса проблем, связанных с историей христианства в Азии, и что он намерен осуществить гораздо более подробное исследование по этим вопросам. К сожалению, проектам этим не суждено было осуществиться. Но, в основном благодаря огромному авторитету П. Пеллио, с этого момента положение о ближневосточном происхождении Ай-сюэ стало для европейских учёных (в отличие от китайских) почти аксиомой.

А. Моул в 1915 г. в статье, написанной в соавторстве с Л. Джайлсом, упоминает «западного христианина Ай-се» («western christian Ai-hsieh») [56, с. 653], но в монографии 1930 г., где Ай-сюэ уделено немало места, на вопросе его происхождения специально не останавливается, отмечая только, что он был «тот, кого Пеллио определил как арабскоговорящего сирийца» [55, с. 229-230].

В большинстве западных исследований, посвященных более общим проблемам, где Ай-сюэ упоминается лишь вскользь, в данном вопросе авторы ограничиваются ссылкой на П. Пеллио или на А. Моула (то есть, фактически, тоже на П. Пеллио). Исключением является книга Т. Альсена «Культура и завоевания в монгольской Евразии», где автор пытается более подробно обосновать гипотезу о сирийском происхождении Ай-сюэ. Однако, по-нашему мнению, его доводы нельзя счесть достаточно убедительными. Он вполне безапелляционно заявляет, что Фу-линь обозначает Рум (что верно для многих случаев, но, как мы видели, далеко не всегда), и при этом ссылается на текст стелы, где относительно значения этого термина нет никаких разъяснений. Далее, он предполагает, что Ай-сюэ - это некий ‘Исā, врач, упомянутый в хронике Бар Эбреуса: «В это время (около 1240 г. – С.Д.) ‘Исā, врач из Эдессы, который был учеником врача Хасрāна, был знаменит в Мелитене. Этот человек уехал из Мелитены в Киликию, жил там и служил королю, и он построил основание великолепной церкви во имя святого Мāр Бар Сāумы» [64, т. I, с. 409-410]. Т. Алльсен предполагает, что этот Иса участвовал в армянском посольстве, которое было послано ко двору Гуюка под руководством Смбата Спарапета (1247-1250), и был приглашен остаться там (см. [34, с. 149]).

Нам, однако, кажется странным, что Бар Эбреус, отметив участие Исы в основании церкви, ничего не сказал об его отъезде и карьере в Китае, которым, отметим, автор хроники очень интересовался. Ещё более трудно объяснить тот факт, что Ай-сюэ, как мы видели, начал свою карьеру в возрасте приблизительно двадцати лет (Т. Алльсен не оспаривает 1227 г. как дату его рождения, а Гуюк, как известно, правил в 1246-1248 гг.), т. е. у него никак не было времени стать в Мелитене известным врачом и послужить армянскому царю в Киликии.

Проанализировав китайские источники, можно прийти к выводу, что исходя из сообщаемых в них данных уверенно решить вопрос о происхождении Ай-сюэ невозможно. Не одна из точек зрения не может быть достаточно аргументирована.

Однако Ай-сюэ упоминается не только в китайских источниках. Из его биографий нам известно, что он был участником как минимум одного посольства в Персию, ко двору ильханов: «В четвертом месяце [года] гуй-вэй (29.IV – 27.V. 1283 г. – С.Д.), летом, выбирали способных [людей] чтобы отправить [их] в посольство ко дворам всех князей Северо-Запада, и так как гун уже несколько раз [участвовал] в посольствах, [он был избран]. У границы [ему] был представлен чэн-сян Бо-ло 博囉丞相, [ещё один участник посольства]. На обратном пути [они] повстречались с бунтовщиками[26], и послы потеряли друг друга. Гун, не обращая внимания на стрелы и камни, [сумел] выйти из [этой] земли смерти, и только через два года [пути] достиг столичного округа. [Он] прибыл на аудиенцию, неся в свёртке драгоценные одежды, [которые] были ему пожалованы князем А-лу-хуэй-у 阿魯輝吾[27], и тут же сделал [весьма подробный] доклад о дороге туда и обратно. Император был очень доволен, и, вздохнув с восхищением, сказал придворным сановникам: “Бо-ло родился в моих землях, кормился от моих милостей, но чувствует себя [хорошо и] покойно там, [а] Ай-суй рождён там[28], его семья там, но [он] остался верен мне! [О,] почему [они] столь далеки друг от друга [по своим добродетелям]?!” [За свои заслуги Ай-сую] была пожалована [должность] пин-чжан чжэн-ши, но [из скромности он] отказался [принять её]» [29, с. 54].

Это посольство отмечено также в знаменитой истории Рашид-ад-Дина, который пишет, что зимой 1284-1285 гг. от великого хана прибыло посольство с инвеститурой (ūrdūqiyā) для Аргуна, в составе чинсанга Пулада[29] и Иса Кульчи - «переводчика» (см. [10, т. III, с. 116])[30]. Ильхан Аргун пишет об этом посольстве (речь идёт в том числе о «Ise tercimam»; терчиман также значит «переводчик» - С.Д.) в письме Папе, от которого до нас дошёл лишь не слишком ясный латинский перевод (текст письма см. [47, с. 191]).

В других частях хроники Рашид-ад-Дина рассказывается ещё о ряде эпизодов из жизни Ай-сюэ в Китае. В них он именуется ‘Исā Тарсā[31] Калямчи («Писец») (несколько другую форму его именования можно объяснить тем, что эту часть хроники писал иной автор, нежели описывавший прибытие посольства 1284-1285 гг.), и выведен как ярый враг мусульман. Согласно одному из них, однажды во время правления Хубилая, Иса, вместе с двумя другими сановниками, по имени Ибн Ма’āлин и Байдак, убедил императора запретить мусульманам под страхом смерти резать баранов, следуя предписаниям Корана (монгольский традиционный способ был иным – барана убивали ударом в сердце, не проливая крови), и проводить обрезание, а также оклеветал известного богослова Маулāнā Бурхāн аль-Дин Бухāри, который был сослан в Южный Китай, где и умер. Наконец, через семь лет притеснений, мусульманские купцы решили поднести богатые дары визиру (по-видимому, имеется ввиду один из крупных придворных сановников, так как поста визира в Китае, разумеется, не было – С.Д.), чтобы он сообщил Хубилаю, что мусульмане будут вынуждены навсегда покинуть страну, если запреты не будут отменены, что нанесет непоправимый ущерб торговле, и великий хан был вынужден пойти на уступки (см. [10, т. II, с. 190-191]).

В другой раз, уже в правление Тимура (монгольское тронное имя Олджайту-хан, храмовое имя Чэн-цзун - «Счастливый предок», родился 1265 г., правил в 1295-1307 гг.), двенадцать чиновников, среди которых был и Иса, были уличены в мошенничестве с драгоценными камнями (они были приобретены казной у иноземного торговца, и указанные сановники добились, чтобы их оценили[32] в 60 тысяч балышей[33] – вдвое больше их реальной стоимости, с целью присвоить разницу). Мошенники были брошены в тюрьму и приговорены к смерти. За них просила императрица Кокегунь-хатун, но император был непреклонен. Лишь ламе Танба-бакши, очень чтимому Тимуром, удалось убедить его, что положение требует освободить арестованных. Они были помилованы, но их обязали, тем не менее, возместить казне 30 тысяч балышей, присвоенных ими (см. [10, т. II, с. 213]).

Ни одна из двух историй не отмечена в китайских биографиях Ай-сюэ (впрочем, стоит отметить, что служебные «неудачи», если они не приводили к гибели героя, редко находили отражение в официальных биографиях). Возможно, что изложенные эпизоды были придуманы автором (или его информаторами), чтобы осмеять христиан-сановников великих ханов. Однако, они могут быть косвенно основаны и на каких-нибудь реальных событиях. Например, Кэ Шао-минь сообщает, что в 1276 г. Ай-сюэ удалось разрушить интриги Ахмада Фанакати[34], главы мусульманской партии при дворе Хубилая, против знаменитого генерала Баяна[35], что может подтверждать отмеченную в первом эпизоде из Рашид-ад-Дина враждебность Ай-сюэ по отношению к последователям ислама.

Вторая история может быть отзвуком того, что, как можно понять из китайских биографий, во время правления Тимура Ай-сюэ потерял значительную часть своего влияния и даже во дворец приглашался достаточно редко, о чём сообщается в тексте его надгробной стелы: «[В год] гуй-мао [эры правления] Да-дэ[36] (19.I. 1303 г. – 5.II.1304 г. – С.Д.) император был неспокоен, выходя [из дворца] по государственным делам, [он был вынужден] пользоваться второстепенными боковыми воротами и боковыми дверями, [опасаясь мятежников]. В восьмом месяце, осенью, в столичном округе было землетрясение. Императрица (букв.: Средний Дворец – С.Д.) пригласила гуна (Ай-сюэ – С.Д.) и сказала: “Вы знаете небесные знамения, это [землетрясение] не вызвано ли [недовольством] подданных?” Гун ответил: “Боги неба и земли предостерегают [правителей]. Причем [здесь] народ ? [Впрочем,] я бы хотел хорошо обдумать эту [проблему]”. [Императрица] сказала: “Почему Вы не сказали этого раньше?” Гун сказал: “Когда [я], раб, служил Ши-цзу, [то когда бы] я [ни] пришёл к императору, даже если [он] был в постели или ел, [всё равно] никогда не отказывал [мне] в аудиенции. А теперь я [напрасно] провожу дни и месяцы, без малейшей возможности прийти [во дворец] чтобы служить [Его Величеству]. Как же [мои] слова могли бы достичь [Вас]?” В течение нескольких следующих лет изо дня в день было всё больше бедствий, [но] силы гуна [таяли] от старости, слабость изменила его, [а] справедливые слова, слишком прямо порицающие [действия правителей], не были приняты [к сведению].» [29, с. 55].

В любом случае, даже если эти истории основаны на несколько приукрашенной действительности, они, сообщая интересные сведения о чёрных полосах в жизни Ай-сюэ, не отмеченных в его официальных китайских панегириках, не дают нам ничего нового относительно его происхождения.

Таким образом, единственное, о чём можно уверено заявлять – это то, что Ай-сюэ был христианином. Ни доказать, ни опровергнуть гипотезу его европейского, равно как и ближневосточного происхождения, не представляется возможным. Сторонники обеих точек зрения приводят явно недостаточное количество аргументов в пользу своих утверждений, поскольку явных свидетельств в источниках нет, и любое утверждение может быть опровергнуто. Без сомнения, проблема происхождения Ай-сюэ не относится к главным вопросам китайской или монгольской истории, и авторам, пишущим работы по более общим темам, обычно некогда детально заниматься ею. Поэтому обычно Ай-сюэ считается сирийцем, причём на данный момент в европейской литературе это фактически стало общим местом, в чём немалую роль сыграл авторитет П. Пеллио.

Впрочем, есть и интересные исключения. В начале XX в. академик В. Бартольд высказал предположение, что Ай-сюэ можно отождествить с другим таинственным персонажем эпохи, известным под именем пизанца Изола (см. [2]). Посмотрим, не даст ли нам чего-нибудь нового проверка гипотезы В. Бартольда.

Пизанец Изол известен по целому комплексу, как европейских, так и ближневосточных источников. Армянский историк Степанос Орбелиани пишет, что около 1288 г. будущий ильхан Олджайту (родился в 1281 г., правил в 1304-1316 гг.) был крещен и наречен Феодосием «знатным франком, именующимся сир Чол» (цит. по: [58, с. 495]). Навряд ли приведённую дату можно считать достаточно точной - все рассказы христианских источников о крещении членов семьи чингисидов несут на себе определённую печать легендарности. Сообщение указывает скорее на то, что этот « сир Чол » был среди самых влиятельных христиан при дворе ильханов[37].

П. Пеллио отмечает : « если учитывать, что монгольское произношение инициальной “i” таково, что она легко переходит во взрывную палатальную (ĵič), и даже в денто-спирантную (dz, ts), то кажется вполне естественным, что латинской формой его имени, в нескольких вариантах, почти одинаково вероятных, могло бы быть Isolus, Ozolus, или даже Iolus » [58, с. 497].

В части всемирной истории Рашид-ад-Дина, посвященной европейским странам, мы находим следующие сведения: «Пизā, владеет множеством воинов на суше и на море, тот, кто зовётся Ğōl Bahādur, который поддерживает дружбу и согласие с монгольскими правителями (pādisāh) семьи Чингис Хана, тут господин» [50, с. 22].

К сожалению, в пизанских архивах нет ничего об этом «господине». Однако, в ряде европейских документов Изол всё же упоминается. Первый раз он появляется в 1289 г.[38] – папа Николай IV (1288-1292) адресует ему одно из писем, датированных 13 июля, которые должен был взять с собой Джованни да Монтекорвино, отправлявшийся с миссией на Восток. Это были рекомендательные письма, содержавшие просьбу понтифика защищать христиан в дальних землях и помогать миссионерам. Они были предназначены «Argoni Regi Tartarorum», «Cobyla Cham, magno principi Tartarorum», «Principi Tartarorum» (скорее всего, их можно было передать любому монгольскому правителю, которого миссионеры могли бы встретить на своём пути) и «nobili viro Jolo de Pisis» («Laetamur in Domino», см. [65, т. V, с. 218-221])). Наличие имени Изола в списке адресатов показывает его чрезвычайно высокий статус, по крайней мере, в глазах папы (письмо ему стоит сразу после письма к «неизвестному монгольскому князю»), но, как ни досадно, в тексте, крайне обобщенном, нет никаких намёков на его местонахождение. Где же миссионеры должны были передать ему это письмо - в Китае или в Персии? Второе подобное письмо, ни в коей мере не проясняющее ситуацию, было написано папой непосредственно перед отъездом несколько задержавшихся миссионеров 13 августа 1291 г. («Accedit gratum», см. [62, т. IV, с.298]).

Абсолютное большинство документов, в которых идёт речь о нашем герое, датируется коротким периодом 1300-1301 гг. В это время ильхан Газан вынашивал планы организации совместной с христианскими державами Европы военной экспедиции против мамелюкского Египта, и Изол играл важную роль в её подготовке. Булла от 20 сентября 1300 г. называет его, с заметной долей неуверенности, «vicarius Sirie ac Terre Sancte a Casano imperatore Tartarorum, ut asserit, institutus» (цит. по [61, с. 188]).

Однако из хроники Макризи известно, что во время этой кампании Газан назначил в Сирию, которую предстояло завоевать, трёх наместников – военачальников Кипчака, Бектамира и Альбеки-Сафида (соответственно в Дамаск, Алеппо и Хомс, Триполи и Сахель), первым и главным из которых был Кипчак (см. [48, т. II, ч. 4, с. 156-159, 162]). Отсутствие среди них имени Изола может быть объяснено желанием Газана повысить статус пизанца в глазах европейцев (чуть дальше мы увидим, что в этот период Изол был фактически официальным представителем Газана в Европе, который должен был убедить Запад принять участие в кампании).

Стоит, впрочем, вспомнить и обещания Газана вернуть европейцам всю Святую Землю, если они помогут ему в войне с Египтом[39]. Изол мог быть назначен губернатором земель, которые предполагалось отдать европейцам, если те придут на помощь монголам. Естественно, решение вопросов передачи земель, их раздела и т.п. логично было доверить христианину (см. [61, с. 189]).

Однако европейцы вовсе не горели желанием вернуть себе Святую Землю. Правителей Запада гораздо больше увлекали европейские дела. Впрочем, явно отказаться от участия в богоугодном деле также было невозможно. Изол должен был уговаривать, хитрить, убеждать – и везде получать уклончивые ответы.

20 сентября 1300 г. Изол написал папе Бонифацию VIII (1294-1303) письмо, в котором сообщил ему, что некий «буржуа из Фамагусты, Вивьен де Гиннибальдо из Акры, был признан виновным в поставке в Египет запрещенного оружия, в противоречии с понтификальными запретами». Изол предложил заменить отлучение обязательством участвовать, вместе со своим кораблём, в экспедиции против Египта, или нанять вместо своего другой корабль. Бонифаций отправил в Фамагусту, где находился Изол, двух судей для расследования. 15 июня 1301 г. было принято решение - Вивьен де Гиннибальдо был обязан нанять корабль, каковой приговор был засвидетельствован нотариусом Ламберто ди Самбукето. Изол в акте назван «nobilisvir CiolusBofetidePisis» [61, с. 192-194], что, по мнению Ж. Ришара, может быть вариантом имени Pericciolus или Perizolus (см. [61, с. 187]).

Другое письмо, «пришедшее в Фамагусту в дом, где живет указанный господин Зол (Zolus), 25 марта [1301 г.]» - ответ «Золу ди Анестазио, поверенному (misaticus)[40] Газана, хана Тартар». Дело в том, что Изол отправил некоего «dominus Viscardius» (возможно, речь идёт о Бускареле ди Гизульфо, о котором мы упоминали выше, генуэзце, служившем ильханам, в основном в качестве посланника) в Италию, куда тот и прибыл в июле 1301 г., с распоряжением убедить Карла II Анжуйского, короля Сицилии, освободить из плена Стрена де Бонифанте, некогда служившего Газану в войнах против Египта. В письме Изола извещают, что его просьба выполнена, Стрена де Бонифанте освобождён и ему возвращено его имущество (см. [51, с. 34-37]).

Оба этих случая, не слишком важных с точки зрения подготовки совместной экспедиции, неплохо показывают, чем приходилось заниматься Изолу. Впрочем, они также иллюстрируют немалое уважение, выказываемое ему европейскими государями.

Несмотря на содействие папы, усилия Изола не принесли больших результатов. Только киприоты, бывшие ближе всего к театру военных действий, послали несколько галер. Сотня киприотских всадников, высадившись у Розетты, сожгла несколько арабских деревень, а затем христианские корабли, демонстративно пройдя ввиду александрийского рейда, удалились по направлению к Святой земле и некоторое время грабили сирийские берега, время от времени вступая в схватки с египетскими кораблями. Согласно одной их хроник, Изол (il signor Chiol) лично участвовал в этих морских сражениях, защищая знамя Газана[41].

На деле, жизнь и происхождение Изола вызывают ещё больше вопросов, чем ставит перед нами биография Ай-сюэ. Европеец на службе Газана, его полномочный представитель, возможно, ответственный за распределение Святой Земли между европейцами, буде они прибудут на помощь, должен был, без сомнения, быть одним из самых влиятельных христиан Персии, ведь крестным отцом царевича, без сомнения, охотно согласился бы быть и несторианский патриарх, и католический епископ Султании.

Очевидно, что его положение было неизмеримо выше уровня, достигнутого Бускарелем ди Гизульфо и другими европейцами на службе ильханов, о которых нам известно. Но период, когда он появляется в источниках, довольно непродолжителен – письма 1289 и 1291 гг., которые ничего не говорят ни о месте его пребывания, ни о занимаемых постах, история с крещением Олджайту, которую, даже если это не легенда, довольно трудно точно датировать, и, наконец, сведения о его деятельности в Европе в 1300-1301 г. – всё это укладывается в 12 лет.

Без всякого сомнения, чтобы сделать такую карьеру, нужно было быть влиятельным вельможей либо отпрыском весьма важного рода (Изол им не был, иначе о нём были бы хоть какие-то свидетельства в европейских архивах, но иной информации, помимо приведённой нами выше, пока не обнаружено), либо покинуть Европу в молодости, и посвятить долгие годы закреплению своих позиций на чужбине. Это, вероятнее всего, и случилось с Изолом, и потому он не успел попасть даже в нотариальные акты, довольно скрупулёзно отражавшие жизнь гражданина любой из итальянских морских республик того времени.

По всей вероятности, в Европе до 1300 г. о его существовании никто не знал, кроме пап. Мы видели, что даже киприоты называли его Чол, также, как он именуется, как мы помним, в восточных хрониках (вариант, основанный, как доказал П. Пеллио, на особенностях монгольского произношения). То есть киприоты не знали его европейского имени, употреблявшегося им в официальных документах. Вполне возможно, что и прозвище « пизанец » было основано скорее всего на его собственных словах. Иначе то, что на Кипре его именовали « по-монгольски », весьма трудно объяснить.

Одним словом, он внезапно появился на политической сцене, уже обладая в Персии весьма высоким положением, и также внезапно исчез безо всяких следов.

Вернёмся к Ай-сюэ. Мы знаем, что он возвратился из посольства в Персию в 1285 г., доказав тем самым верность императору, что стало началом его карьеры в высшем эшелоне власти. В том же 1285 г., он отказался от предложенной должности пин-чжан чжэн-ши, в 1287 г. стал главой Ми-шу цзяня, в 1289 г. – был назначен управлять Чун-фу сы, в 1294 г. – получил степень сюэ-ши чэн-чжи Академии Хань-линь, в 1297 г. – должность пин-чжан чжэн-ши, освобождённого от исполнения служебных обязанностей.

Однако, после этого в его биографиях – пауза до 1303 г. Вероятно, после смерти Хубилая, с которым его связывала искренняя симпатия, в 1294 г. влияние Ай-сюэ пошло на спад. Пост, дарованный ему в 1297 г. – скорее почётный титул, нежели наделение фактической властью, в отличие от того же поста, но сопряженного с выполнением реальных обязанностей, предложенного ему в 1285 г.

Формально, в 1300-1301 гг. он мог находиться в Персии, поскольку там служебные перспективы были гораздо более привлекательны по сравнению с Китаем, где он был в опале. Впрочем, он, как человек опытный, мог быть послан туда с официальной миссией Тимуром, в правление которого, после победы над мятежным Кайду, значительно участились связи между улусами империи. В тексте его некролога мы находим следующую фразу: «по границам [империи] утром – иней без конца, вечером – снег падает огромными хлопьями, [но он] уходил и возвращался, и снова – уходил и приходил назад» (цзи фу эр ван, фу ван эр гуй 既復而往, 復往而歸) [29, с. 55]. Пассаж, без сомнения, очень литературен, но также в нём можно усмотреть и информацию о том, что Ай-сюэ не раз отправлялся в дальние края. В других местах он также восхваляется как путешественник, как неутомимый посол, всегда готовый по приказанию хана идти на край света. Не будем забывать, что он был известен своими познаниями в языках западных стран – ценное качество, которое больше всего подходит для дипломатической карьеры.

Стоит помнить, что традиционная биография чиновника это, как правило, его послужной список. Описанные события его жизни иллюстрируют и поясняют этапы его карьеры, и упоминаются только с этой целью. Например, такому важному для человека событию, как брак, внимания почти никогда не уделяется, как, впрочем, не обращается внимание и на дату рождения (в отличие от даты смерти ; ведь рождается просто человек, а умирает чиновник, который в связи с кончиной получает те или иные посмертные титулы; впрочем, в биографии, помещенной в Юань ши, дата смерти также не указана, хотя, без сомнения, авторы её знали, ведь они основывали свой текст на данных стелы). Посольство 1283-1285 гг. принесло Ай-сюэ доверие императора и важные посты. Даже если ещё одно путешествие (или даже посольство) и имело место, но было неудачно, т. е. не принесло герою высочайшего благоволения и новых чинов и наград, то не было смысла упоминать его в биографии.

Если принять гипотезу о тождестве Изола и Ай-сюэ, то это объясняет, почему папа адресовал ему письма, он мог быть известен в Риме как самый влиятельный христианин монгольской империи, доверенное лицо императора, могущий быть полезным миссионерам, к 1291 г. могла дойти весть и о том, что он стал главой Чун-фу сы. Вряд ли на Западе понимали, что, в виду малой численности христиан в Китае, это далеко не самый важный пост в имперской администрации. Становится яснее, почему Изол был избран крёстным отцом Олджайту[42] – ведь он был важным христианином из столицы империи, приближенным великого хана – можно ли себе представить лучшего восприемника для принца-чингисида? Те же соображения, вероятно, позволили ему сразу добиться в Персии значительного влияния и быть назначенным полномочным представителем, которому было поручено организовать помощь европейцев в войне с Египтом (между прочим, если наши предположения верны, его личное участие в военных действиях против мамелюков в возрасте 73-74 лет не может не восхищать; к сожалению, в европейских источниках нет никаких свидетельств о возрасте Изола).

Однако, несмотря на то, что он сделал всё, что мог, миссия его была неудачной – он не сумел привести европейские войска на помощь Газану. Нетрудно представить себе, что после этого он предпочёл вернуться в Китай, где у него оставалась семья, а старшие дети, по всей видимости, были на государственной службе. Однако в Китае его время уже кончилось. Он был стар, да и Тимур, в отличие от Хубилая, не особенно ему доверял (вполне возможно, что он, как многие чиновники, действительно был замешан в каких-нибудь коррупционных аферах), он получал «пустые» титулы, и даже нечасто удостаивался приглашения на официальные церемонии во дворец.

В заключение, вернемся к уже упоминавшейся нами фразе из всемирной истории Рашид-ад-Дина: «Ğōl Bahādur, который поддерживает дружбу и согласие с монгольскими правителями (pādisāh) рода Чингис Хана». Произведение Рашид-ад-Дина, написанное по приказу Газана, источник исключительно официальный. Несмотря на то, что ильханы в политическом плане не зависели от Ханбалыка, формально они признавали свой вассалитет. Тот же Газан использовал в международной переписке печать китайского образца (возможно, дарованную великим ханом как знак инвеституры), где он, в полном соответствии с китайской иерархией, именуется ваном, т. е. князем, подданным императора – хуан-ди (см. [53, с. 483]). Титул же падишаха, употреблённый в приведенном отрывке, близок скорее к императорскому. Особенно в словосочетании «монгольский император рода Чингис Хана» титул этот должен указывать, скорее всего, на великого хана, главу монгольской империи и Золотого рода чингисидов. Несколько смущает то обстоятельство, что если Ğōl Bahādur – это Ай-сюэ, то получается, что в другом месте хроники он же упомянут под другими именами, Иса Калямчи или Иса Кульчи. Однако не будем забывать, что хроника Рашид-ад-Дина, замысел которой был необыкновенно широк, писалась разными людьми, более того, многие части книги создавались иностранцами - известно, что за историю Китая отвечали двое китайских учёных, Индии – буддийский монах из Кашмира, а историю «Франкистана» – Западной Европы (именно в этой части и упоминается Пиза и Ğōl Bahādur) – французский монах (см. [1, с. 58-59]). Не все разночтения можно было согласовать при редакции.

Если изложенные выше соображения о данном фрагменте из Рашид-ад-Дина действительно верны, то это самое яркое свидетельство того, что Изол и Ай-сюэ – одно и тоже лицо, и кое-кому в Персии Изол был известен своей карьерой в Китае и личными связями с императором. Возможно, свою роль сыграл именно факт, что этот текст писал христианский католический монах. До большинства учёных Персии вряд ли доходили слухи об Ай-сюэ, занимавшем, в имперском масштабе, не самую важную должность, но монах-миссионер мог быть наслышан от своих собратьев о «главном христианине Китая», которому писал сам папа.

Конечно, можно представить и ещё один вариант, а именно тот, что пизанец Изол служил в Китае и многого там добился (что объясняет его статус в Персии), при этом не будучи известным нам Ай-сюэ. Однако это всё же крайне маловероятно – европейцы на императорской службе были редки, и любой мало-мальски преуспевший, должен бы был, так или иначе, быть отмечен в китайских источниках.

Отсутствие в источниках более детальной информации, тем не менее, не даёт нам возможности уверенно утверждать, что предположение В. Бартольда верно, и Ай-сюэ и Изол - это один и тот же человек. Однако, как нам кажется, существует немало оснований, чтобы признать эту гипотезу по крайней мере весьма вероятной. Более того, тождество этих двух весьма загадочных персонажей проясняет, как мы попытались показать, многие тёмные места в их биографиях.

Как же Изол - Ай-сюэ попал ко двору Гуюка? Возможно, он, подобно Марко Поло, был из семьи итальянских купцов, искавших выгоды в дальних странах, доселе закрытых и неизвестных, полных драгоценных товаров. Также не исключено, что он был взят в плен во время завоевательных походов. Лука Ваддинг, писавший свой труд в XVII в., и, следовательно, могший иметь в своём распоряжении некоторые источники, недоступные в настоящее время, полагал, что Изол имел некоторое отношение к Кафе (современная Феодосия, см. [65, с. 220, прим. 1]). Мы знаем, что в генуэзских и венецианских колониях в Причерноморье бывали и пизанские купцы, хотя и немногочисленные. Некоторые из них вполне могли попасть в плен к монголам во время их западного похода 1236-1242 гг.

Если наше предположение верно, то Изол - Ай-сюэ был одним из самых ярких персонажей своего времени, исключением даже для той эпохи, когда Запад и Восток, благодаря монгольским завоеваниям, стали ближе друг к другу, чем когда бы то ни было до этого. Его успешная карьера как в Китае, так и в Персии, ясно доказывает, что в отдельных случаях мобильность человека в средние века была не ниже, а может быть и выше, чем в наше время. Даже по отдельности два этих персонажа удивляют и заставляют задуматься как о пределах человеческой способности к адаптации, так и об удивительной космополитичности Pax Mongolica, столь отличной от закрытости христианской Европы той эпохи.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Приложение. Основные тексты из китайских источников, посвящённые Ай-сюэ.

1. Яо-шоу пин-чжан чжэн-ши, моу-тэ фэн Цинь го-гун 遙授平章政事某特封秦國公 (« [Указ] о пожаловании освобожденному [от исполнения служебных обязанностей] пин-чжан чжэн-ши, некоему выдающемуся [сановнику], [титула ] Цинь-го гуна »)[43].

2. Гу Цзинь-цзы гуан-лу да-фу, пин-чжан чжэн-ши, Хань-линь сюэ-ши чэн-чжи, ми-шу цзянь лин, чун-фу сы ши, Цинь-го гун, Ай-суй, цзэн туй Чэн се, Ли цзань, Чжи гун чэнь, Тай-ши, Кай-фу и-тун сань-сы, Шан чжу го, чжуй фэн Фу-линь ван, ши Чжун Сянь чжи 故金紫光祿大夫平章政事翰林學士承旨秘書監領崇福司事秦國公愛綏 贈推誠協力贊治功臣太師開府儀同三司上柱國追封拂林王謚忠獻制 («Указ даровать посмертные титулы Верного и Мудрого покойному цзинь-цзы гуан-лу да-фу, пин-чжан чжэн-ши, сюэ-ши чэн-чжи [Академии] Хань-линь, главе Ми-шу цзяня, управляющему Чун-фу сы, Цинь го-гуну Ай-суй[44], возвысить [его как] Искреннего Помощника, Сильную Опору, Сановника, Управляющего с [большим] мастерством, Тай ши, Кай-фу и-тун сань-сы, Шан чжу го [и] посмертно пожаловать [титулом] Фу-линь ван»)[45].

3.Гу ци Ша-ла ши чжуй фэн Фу-линь ван фу-жэнь чжи 故妻沙喇氏追封拂林王夫人制 (« Указ о пожаловании посмертного титула супруги (фу-жэнь) Фу-линь вана покойной жене [Ай-сюэ] госпоже Ша-ла »)[46].

4.Фу-линь Чжун Сянь ван шэнь дао бэй 拂林忠獻王神道碑 («Стела на пути духа Верного и Мудрого Фу-линь вана »)[47].

5.Ай-сюэ чжуань 愛薛傳 («Биография Ай-сюэ»)[48].

6.Ай-сюэ чжуань 愛薛傳 («Биография Ай-сюэ»)[49].

Как мы уже упоминали, самым информативным источником о жизни Ай-сюэ, без сомнения, стоит считать текст его надгробной стелы. Учитывая, что он никогда не был переведён ни на один из европейских языков, мы считаем возможным привести его здесь полностью.

Чэнь Цзю-фу. Стела на пути духа Верного и Мудрого Фу-линь вана.

«В первый год [эры правления] Хуан-цин[50] (8.II.1312 г. - 26.I.1313 г. – С.Д.), весной, император сказал так: “Наш [покойный владыка] Тай-цзу[51] первым получил Небесный мандат, Тай-цзун[52] и Сянь-цзун[53] [преодолевали большие] испытания, трудились изо всех сил, и добились [больших успехов], [а власть] Ши-цзу охватила десять тысяч племён. Сыновья и внуки, поколение за поколением, достигли в Нашей персоне величайшего успеха.

Великий сановник отдавал все свои силы, изнуряюще трудился и [должен быть] прославлен высочайше, [но] не был оценен [по заслугам]. Мы крайне опечалены!

Поэтому [Мы] приказываем наградить покойного цзинь-цзы гуан-лу да-фу, Цинь го-гуна Ай-суй, возвысить [его как] Искреннего Помощника, Сильную Опору, Сановника, Управляющего с [большим] мастерством, Тай ши, Кай-фу и-тун сань-сы, Шан чжу го [и] посмертно пожаловать [титулом] Фу-линь ван, даровать [ему] посмертные титулы Верного и Мудрого”.

[Также император] повелел мне, некоему рабу, составить текст, чтобы вырезать [его] на стеле на дороге, [ведущей] к могиле. [Вот мои] скромные замечания, [чей] смысл ясен.

Гун был уроженцем Фу-линя в западных краях, его дед – Ба-а-ла[54], отец – Бо-ло-му-су[55]. Гун был твёрд, просвещён, верен и искренен, по своей природе [склонен] соблюдать правила.

В языках всех царств западных краёв, астрономии и медицине не было ничего, чего бы [он] не изучил. Был некий Ле-бянь-а-да (Раббан-ата – С.Д.), [который] по причине искони присущей [им обоим] религии, представил [гуна] Дин-цзуну и рекомендовал его [как] мудреца. [Ай-суй] был приглашён прислуживать приближённым [императора], [он] осмеливался справедливыми речами увещевать [вышестоящих], [и потому] получил место в резиденции [будущего императора] Ши-цзу.

[В год] жэнь-сюй [эры правления] Чжун-тун (22.I.1262 г. - 9.II.1263 г. – С.Д.), весной, [император] приказал повсюду в столице провести в восьмой день второго месяца (27.VII.1262 г. - С.Д.) буддийские церемонии, повсеместно возвести близ улиц, по которым проследуют [процессии], башни, украшенные кистями пяти цветов, и собрать сотню певичек из дворцовой школы[56], чтобы [они] встречали, приветствуя, императорский экипаж. Гун вошёл [к императору] и сказал: “В то время как ныне Гао-ли (Корея – С.Д.) [лишь] недавно присоединена[57], Ли Тань снова изменил[58], по берегам в Хуай-хае[59] походные котлы [гремят] до самого рассвета[60], Поднебесная устала и истощена, открытые язвы ещё не зарубцевались, сейчас [делать] ненужные расходы – это не то, что [можно назвать] планами на благо Алтарю Земли и Злаков (государству – С.Д.)”. Император благосклонно принял этот [совет].

В полнолуние того же месяца император [намеревался] отбыть в Чан-чунь гун[61], так как [он] хотел остаться [там] на ночлег. Гун вбежал [к нему], и сказал, увещевая: “[Когда] правящий дом перемещает войска, [то] тогда солдаты находятся в беспокойстве, а отягощённый народ прекращает трудиться. [Пусть] Ваше Величество соизволит оставить в покое этот [монастырь]!”[62] В это время император ел, [выслушав это, он] с изумлённым видом закончил [трапезу], хлопнул гуна по спине в знак милости и сказал: “[Кажется], только Вы слышали [эти] мудрые слова!”[63] Кортеж немедленно вернулся. [Начиная] с этого дня [император] смотрел [на гуна] как на близкого человека. Будучи приближённым, гун также, [как и раньше], не скрывал ничего [из своих мыслей].

[В год] у-чэнь [эры правления] Чжи-юань (16.I.1268 г. – 2.II.1269 г. – С.Д.), весной, была большая охота в Синьани[64], в Баодинской [области][65], дни [охоты] были уже весьма долгими, гун в присутствии императора спросил собравшихся крестьян: “Вашему земледелию не причинен [никакой] ущерб?” В тот же день император прекратил [охоту].

По поводу того, что [император] прибыл в Шанду[66], в новом [дворце] Лян-тин[67] устроили большой пир, все князья и чиновники соперничали, чтобы [получить право] поднести [императору] вина. Гун вошёл и сказал: “Можно ли так пить ?!” Император опомнился, обнял гуна, поднял его с колен, сделал глоток из своего [кубка], левой рукой расправил усы и бороду гуна, и напоил [его] вином. А затем он сказал принцу-наследнику: “Имея подобных сановников, зачем Нам печалиться?”[68].

В четвертом месяце [года] гуй-вэй (29.IV-27.V.1283 г. – С.Д.), летом, выбирали способных [людей] чтобы отправить [их] в посольство ко дворам всех князей Северо-Запада, и так как гун уже несколько раз [участвовал] в посольствах, [он был избран]. У границы [ему] был представлен чэн-сян Бо-ло, [ещё один участник посольства]. На обратном пути [они] повстречались с бунтовщиками, и послы потеряли друг друга. Гун, не обращая внимания на стрелы и камни, [сумел] выйти из [этой] земли смерти, и только через два года [пути] достиг столичного округа. [Он] прибыл на аудиенцию, неся в свёртке драгоценные одежды, [которые] были ему пожалованы князем А-лу-хуэй-у, и тут же сделал [весьма подробный] доклад о дороге туда и обратно. Император был очень доволен, и потому, вздохнув с восхищением, сказал придворным сановникам: “Бо-ло родился в моих землях, кормился от моих милостей, но чувствует себя [хорошо и] покойно там, [а] Ай-суй рождён там, его семья там, но [он] остался верен мне ! [О,] почему [они] столь далеки друг от друга [по своим добродетелям]?!” [За заслуги Ай-сую] была пожалована [должность] пин-чжан чжэн-ши, но [из скромности он] отказался [принять её].

[Когда] император впервые поднялся на гору Вань-суй шань, то [он] издали оглядел [все] четыре предместья [столицы], [жители] которых выглядели больными от изнуряющей скученности, захотел туда поехать, [и] направился в крайне перенаселённый Южный город. Жители наполняли Даду, [и далеко] не всем удавалось получить ночлег. Стражники надзирали за шалашами и хижинами.

Убили, [принеся в жертву], новорождённого лосёнка и основали ведающее медициной и астрономией Западных краёв [управление], наречённое Гуан-хуэй сы, чтобы бесплатно лечить в столице одряхлевших и увечных, которые бедны и [потому] не сообщают [о своих несчастьях], [и] все, по словам гуна, дошли до крайности.

Когда Чэн-цзун взошёл на престол, то он, с заботой и милостью, благосклонно даровал [гуну] [паланкин] яо-юй[69] для [его] передвижений.

[В год] гуй-мао [эры правления] Да-дэ (19.I.1303 г. – 5.II.1304 г. – С.Д.) император был неспокоен, выходя [из дворца] по государственным делам, [он был вынужден] пользоваться второстепенными боковыми воротами и боковыми дверями, [опасаясь мятежников]. В восьмом месяце, осенью (12.IX.-10.X.1303 г. - С.Д.), в столичном округе было землетрясение. Императрица (букв.: Средний Дворец – С.Д.) пригласила гуна и сказала: “Вы знаете небесные знамения, это [землетрясение] не вызвано ли [недовольством] подданных?” Гун ответил: “Боги неба и земли предостерегают [правителей]. Причем [здесь] народ ? [Впрочем,] я бы хотел хорошо обдумать эту [проблему]”. [Императрица] сказала: “Почему Вы не сказали этого раньше?” Гун сказал: “Когда [я], раб, служил Ши-цзу, [то когда бы] я [ни] пришёл к императору, даже если [он] был в постели или ел, [всё равно] никогда не отказывал [мне] в аудиенции. А теперь я [напрасно] провожу дни и месяцы, без малейшей возможности прийти [во дворец] чтобы служить [Его Величеству]. Как же [мои] слова могли бы достичь [Вас]?” В течение нескольких следующих лет изо дня в день было всё больше бедствий, [но] силы гуна [таяли] от старости, слабость изменила его, [а] справедливые слова, слишком прямо порицающие [действия правителей], не были приняты [к сведению].

[В год] дин-вэй (3.II.1307 г. – 23.I.1308 г. – С.Д.) император покинул своих сановников и подданных. В это время гун в секретных архивах изучал гороскопы, [причём] только предназначенные [исключительно] для высочайшего пользования. В середине [изысканий гуну] было велено поднести [результаты работы] императрице, [причем] было приказано поторопиться и захватить [их] с собой. Гун с гневнo отказался [сделать] это[70].

Когда нынешний император (Аюрпарибадра – С.Д.) подносил вдовствующей императрице [трофеи], вернувшись из Хуайчжоу, [где он] полностью покарал банду изменников, [гун принимал участие в церемонии его] встречи[71].

Когда на трон взошёл [император] У-цзун, гуну пожаловали почётный титул Верного, [и он] был награждён как исключительный иноземец, [которому без всякой опаски можно] доверить управление.

В первый год, когда [название эры правления] было изменено на Чжи-да[72] (24.I.1308 г.-10.II.1309 г. – С.Д.), в день гуй-мао шестого месяца (4.VII.1308 г. - С.Д.), гун скончался в Шанду, в собственном доме, на восемьдесят втором году жизни. Император, императрица и вдовствующая императрица (букв.: Три Дворца Сань гун 三宮 - С.Д.) оплакивали [его] и не [могли] остановиться. [Его семье] было даровано вспомошествование для устройства похорон, и [потом] добавлено [ещё]. Такова дата упокоения, таково место.

Гун начал карьеру как приближённый помощник Дин-цзуна.

Во время [эры правления] Чжун-тун (1260-1264 гг. – С.Д.) он ведал делами двух управлений: Астрономии и Медицины Западных краёв.

[В год] у-чэнь [эры правления] Чжи-юань (16.Ι.1268 г. – 2.ΙΙ.1269 г. – С.Д.), по совместительству, [ведал] Гуан хуэй-сы.

[В год] дин-хай (15.Ι.1287 г. – 2.ΙΙ.1288 г. – С.Д.) получил [в управление] Ми-шу цзянь.

[В год] цзи-чоу (23.Ι.1289 г. – 10.ΙΙ.1290 – С.Д.) [гуну] было приказано возглавить Чун-фу сы.

[В год] цзя-у (28.Ι.1294 г. – 16.Ι.1295 г. – С.Д.) [к прежним должностям] добавили [пост] сюэ-ши чэн-чжи [Академии] Хань-линь и по совместительству - [члена Комитета] по написанию государственной истории.

[В год] дин-ю [эры правления] Да-дэ (24.Ι.1297 г. – 11.ΙΙ.1298 г. – С.Д.) [гун получил должность] пин-чжан чжэн-ши, освобождённого от исполнения служебных обязанностей.

[В год] дин-вэй (3.ΙΙ.1307 г. – 23.Ι.1308 г. – С.Д.) [ему] был пожалован титул Цинь го-гуна, по заслугам получил титул цзинь-цзы гуан-лу да-фу.

Ныне [скажем] - вот, в этой жизни, [он] был со всех сторон награждаем и одариваем за [свои] заслуги и [мудрые] слова.

Когда [гун] скончался, [его семье] было пожаловано более 400 лянов золота, 750 [лянов] серебра, 150 тысяч бумажными деньгами, и неподдающееся исчислению [множество] драгоценных камней, золотой и нефритовой утвари, драгоценных одежд, роскошных шапок с подвесками, парчовых одежд, белых лошадей.

[У него осталось] шесть сыновей, четыре зятя и три внука, все крупные чиновники и приближённые помощники [императора].

Старший сын, Е-ли-е, гуан-лу да-фу, Цинь го-гун, глава Чун-фу сы, управляет обсерваторией[73].

Следующий, Та-эр-ха, сюэ-ши чэн-чжи [Академии] Хань-линь, и по совместительству [член Комитета] по написанию государственной истории[74].

Следующий, Ха-сы[75], гуан-лу цин.

Следующий. Кэ-ле-цзи-су[76], тай-чжун да-фу, товарищ главы Цюань-фу юаня.

Следующий, Лао-ха[77], доверенный телохранитель, управляет делами Гуан-хуэй сы.

Следующий, Яо-нэ[78], ночной стражник [во дворце] Син-шэн гун[79].

Старший зять, жун-лу да-фу, порученец второго ранга в Сюань-хуэй юане, Нэ-гу-дэ-лэй 呐古德勒.

Следующий, чжун-шунь да-фу, товарищ главы Чун-фу сы, Су-эр-тань 蘇爾坦.

Следующий, цзы-дэ да-фу, [ему] приказано [управлять] Чжан-пэй юанем, У-ху-на 烏呼納.

Следующий, стражник, несущий службу во внутренних покоях дворца, Хэ-хэ 赫赫.

Старший внук, Бу-гэ 布格, следующий – Соу-кэ 蒐克, следующий – Ань-ту 安圖, все - стражники, несущие службу во внутренних покоях дворца.

[Все] процветают!

Я, недостойный, скажу [так].

Те, кто жил в древности в Поднебесной, все считали, что [уметь] выбирать людей [для службы] - это основа. Наша династия, благодаря гуманности и снисходительности Божественного Воителя[80] установила [свою власть] над десятью тысячами царств и множеством племён [между] четырьмя морями.

Верный, благородный, искренний, прямой, сильный, мужественный герой, талантливый муж, никто не был способен [служить] последовательно нескольким поколениям императоров династии [и делать это], отдавая все силы, столь блестяще, как гун, который мог полностью отдать свою печень, по капле [расстаться] [со своей] желчью[81], чтобы помочь Трону. Вот почему гун и был [произведён] в ваны! Прекрасный тай-ши, оставил прославленных сыновей и внуков, великолепных слуг Алтаря Земли и Злаков. Разве случайно инскрипция гласит: “О славные и высочайшие священные пращуры и божественные предки августейшей Юань! [Вы] превзошли Шуня и Фу-си[82], на востоке укрепили Фу-му, на западе достигли Юй-чи[83]. [О, как вы] величавы в [своих] дворцах, просвещённо накапливая военную мудрость! У нас был сановник, споривший [с высшими], ветвь Фу-линя[84], следовавший справедливости, полный гуманности! Гун, пересёк [границы империи], лично был приближённым Дин-[цзуна], служил августейшим Сянь-[цзуну] и Ши-[цзу]. [Он был] действительно [таков]: не говорил, следуя [лишь] Этикету, и никогда не вёз нашу колесницу и не помогал нашей лодке, не следуя Добродетели.

Итак, труды гуна были таковы, [что он] лишался сна, забывал о мучившем [его] голоде. Слова гуна [казались] колючими и горькими, [но благодаря своей мудрости] были сладки, как сахар. Ему доверяли властные знаки для далёкого пути. По границам [империи] утром – иней без конца, вечером – снег падает огромными хлопьями, [но он] уходил и возвращался, и снова – уходил и приходил назад.

Учил сильных, иногда [обладающие] мощью смотрели косо, [встречал] опасности, подобные гибели, [но пусть] “тот остался [там] и [вполне] покоен”[85], [гун] предпочёл вернуться и подвергнуться опасностям. [Ведь если] Августейший и Великолепный послал [тебя], то выводи колесницу и заставь её потрудиться!

В конце [эры правления] Да-дэ несчастья [проникли за] кирпичные экраны и обосновались [во внутренних покоях дворца], курица кричала на заре как фазан, син-син ревел ночью[86], [гун] объяснил [совершенно] справедливо: “Предки предостерегают страну!” [Но увы!] Не уразумели, что нужно установить [всё] согласно образцам, не исправили [ошибки]. Я, недостойный, вёл себя неподобающе: прятался и наблюдал, что происходит в государстве, но гун не менял своих весьма честных слов.

Пламенеющий гнев нашего Августейшего косит кустарник как траву, смертоносен, велик и страшен! [А когда] умиротворяет Небо и успокаивает Землю, лучезарен! Но гун с начала до конца не фальшивил, не подстраивался под китайскую колею. Храбро, [но] без дерзости произносил суждения, [был] востребован и [получил] скипетр вана. Почему его наградили драгоценными поясами и роскошными одеждами? Почему его почтили большой короной и скипетром хуань[87]?

Обильный Фу-линь - [его] удел, [в его] управление![88] [Пусть] мудрость правителя и знания мудреца будут чтимы в поколениях и поколениях, [которые будут] смотреть на эту надгробную стелу”».

Глоссарий упоминающихся в статье китайских титулов, должностей и учреждений[89]

Ван 王 (в отечественной историографической традиции обычно оставляется без перевода, в западной переводится как «князь» (prince) или «король») – первый из десяти аристократических титулов (цзюэ 爵), соответствовал первой степени первого ранга (см. [16, цз. 91, с. 197]).

Го-гун 國公 (в отечественной историографической традиции обычно оставляется без перевода, в западной переводится как «герцог») – второй из десяти аристократических титулов (цзюэ 爵), соответствовал первой степени второго ранга (см. [16, цз. 91, с. 197]).

Гуан-луда-фу 光祿大夫 («Вельможа, [обладающий] сиятельными заслугами») – один из сорока двух почетных титулов (сань 散) для гражданских чиновников, соответствовал первой степени шестого ранга (см. [16, цз. 91, с. 197]).

Гуан-лу сы 光禄寺 («Приказ сиятельных достоинств»), ведал императорскими банкетами (см. [16, цз. 87, с. 188]).

Гуан-лу цин 光禄卿, , глава Гуан-лу сы.

Гуан-хуэй сы 廣惠司 («Управление общераспространённого милосердия»), один из отделов Великой палаты медицины (Тай-и юань), специализировавшийся на мусульманской (хуэй-хуэй 回回) медицине и фармакопее, был создан около 1268 г. для нужд двора, а также «для лечения стражей и обездоленных столицы» [16, цз. 88, с. 189]. По данным некролога Ай-сюэ, управление было создано именно по его предложению (см. [29., с 55]).

Жун-лу да-фу 榮祿大夫 («Вельможа, [обладающий] прославленными достоинствами») – один из сорока двух почетных титулов (сань 散) для гражданских чиновников, соответствовал первой степени второго ранга (см. [16, цз. 91, с. 197]).

И-яо юань 醫藥院 (Палата медицины и лекарств) – упоминается в Юань ши как созданная «мусульманином Ай-сюэ» в столичном округе. Около 1273 г. вошла в состав Гуан-хуэй сы. Возможно, тоже самое, что и Си-юй и-яо сы (см. [16, цз. 8, с. 12]).

Кай-фу и-тун сань-сы 開府義同三司 («[Чиновник], имеющий свою канцелярию и свой персонал, с правом на ритуал, равный [ритуалу, положенному] Трём Сановникам»), один из сорока двух почетных титулов (сань 散) для гражданских чиновников, соответствовал первой степени четвертого ранга (см. [16, цз. 91, с. 197]). Три Сановника – Сы-ма 司馬, Сы-кун 司空 и Сы-ту 司徒, три ключевые должности в традиционной системе управления, изложенной в Чжоу ли («Ритуалы Чжоу»). А. Моул полагает, что формально, только они имели право на собственное здание канцелярии и персонал (кай-фу) (см. [56, с 230]). К сожалению, нам не удалось найти подтверждения его мнениюя в китайских источниках.

Ми-шу цзянь 秘書監 («Инспекция секретных записей»), основана в 1272 г., занималась хранением древних текстов и карт, а также книг по натурфилософии (инь-ян цзя 陰陽家) (см. [16, цз. 90, с. 195]). Вероятно, имела отношение также и к астрологии.

Пин-чжан чжэн-ши 平章政事, третий по важности, согласно штатному расписанию, чиновник в Чжун-шу шэне 中書省 (см. [16, цз. 85, с. 181]). Ай-сюэ, однако, получил пост яо-шоу пин-чжан чжэн-ши 遙授平章政事 – «пин-чжан чжэн-ши, освобождённый от исполнения служебных обязанностей», не связанный с реальными властными полномочиями, и фактически являвшийся почётным титулом.

Си-юй и-яо сы 西域醫藥司 («Управление медицины и лекарств западных краёв») – упоминается только в биографиях Ай-сюэ.

Си-юй син-ли сы 西域星歷司 («Управление астрономии западных краев») – в официальных документах это учреждение не встречается, но упоминается в биографиях Ай-сюэ как один из департаментов, которыми он руководил. При этом стоит отметить, что в Юаньши отмечено наличие специальной Инспекции астрономов-мусульман Хуэй-хуэй сы-тянь цзянь 回回司天監 (см. [16, цз. 90, с. 196]). В задачи этих учёных, прежде всего, входило составление календаря, который отличался от того, который рассчитывали их китайские коллеги. Учитывая огромную важность календаря в Китае, именно эти различия в методе (а иногда и результате) и вызывали большой интерес к их работе со стороны правителей империи. Несколько позднее свои знания и умения в астрономии успешно применяли для усиления своих позиций в Поднебесной и иезуиты (см. [5, с. 106]).

Сюань-хуэй юань 宣徽院 («Палата оглашения наград»), большое ведомство, отвечавшее за провизию (особенно изысканные явства) для императорского стола и дворцового персонала (см. [16, цз. 87, с. 188]).

Сюэ-шичэн-чжи 學士承旨, высший пост в Академии Хань-линь, который можно бы перевести как «академик-советник». В отличие от просто академиков (сюэ-ши 學士), сюэ-ши чэн-чжи одновременно обладали, по крайней мере формально, статусом императорских советников.

Тай-и юань 太醫院 («Великая палата медицины») - большой департамент, ведавший как лечением императора и чиновников, так и благотворительной медициной для простого народа. В его составе были следующие отделы: Гуан хуэй сы; Даду Шанду хуэй-хуэй яо-у юань 大都上都回回藥物院 Палаты мусульманской медицины в Даду и Шанду; Юй-яо юань 御藥院 Палата императорских лекарств (ведала сбором в провинциях дорогих компонентов для лекарств и приготовлением оных); Юй-яо цзюй 御藥局 Бюро императорских лекарств (изготовление и хранение готовых лекарств) в Даду и Шанду; Син юй-яо цзюй 行御藥局 Бюро изготовления императорских лекарств; Юй-сян цзюй 御香局 Бюро императорских благовоний; Даду хуэй-минь цзюй 大都惠民局 Бюро благотворительности для народа в Даду; Шанду хуэй-минь цзюй 上都惠民局 Бюро благотворительности для народа в Шанду; И-сюэ ти-цзю сы 醫學提舉司 Управление координации действий [в области] изучения медицины; Гуань-и ти-цзю сы 官醫提舉司 Управление координации действий [в области] администрирования медицины (занималось распределением подворных повинностей в области медицины (видимо, сбором лекарственных средств) и тяжбами, если эти повинности не исполнялись). Великая Палата имела своих представителей в большинстве областей (лу 路) центра страны: Даду (современные Пекин, Тяньцзин и северная часть Хэбэя), Баодин (центр Хэбэя), Чжандэ (юг Хэбэя, северо-восток Хэнани), Дунпин (запад Шаньдуна), Хэцзянь (юго-восток Хэбэя и север Шаньдуна), Дамин (юг Хэбэя, северо-восток Хэнани), Цзиньнин (юг Шаньси), Датун (север Шаньси, Шэньси и юг Внутренней Монголии), Цзинин 濟寧 (юго-запад Шаньдуна, северо-запад Цзянсу), Гуанпин (юг Хэбэя), Цзинин 冀寧 (центр Шаньси), Цзинань (северо-запад Шаньдуна), Ляояне (восток Ляонина и запад Гирина), Синхэ (северо-запад Хэбэя, юго-восток Внутренней Монголии) и Данине (запад Ляонина, северо-восток Хэбэя, юго-запад Гирина) (см. [16, цз. 88, с. 189]).

Тай-чжун да-фу 太中大夫 («Вельможа великой середины»). Один из сорока двух почетных титулов (сань 散) для гражданских чиновников, соответствовал первой степени восьмого ранга (см. [16, цз. 91, с. 197]).

Тай ши 太師 («Великий Учитель») – почетный титул, один из так называемых Трёх гунов (Тай-ши, Тай-бо, Тай-бао), соответствовал первой степени первого ранга (см. [16, цз. 85, с. 181]).

Тай-ши 太史 («Великий историограф»), согласно традиции, имел значительные властные полномочия в период китайской древности. В рассматриваемое время название этой должности обычно употреблялось как метафорическое обозначение академиков Хань-линь юаня.

Фу-жэнь 夫人 – титул, обычно жаловавшийся жёнам или матерям людей, имевщих один из десяти аристократических титулов (цзюэ 爵) – ван, цзюнь-ван 郡王 (вторая степень первого ранга), го-гун, цзюнь-гун 郡公 (вторая степень второго ранга), цзюнь-хоу 郡候 (в Юань ши отмечено два одноимённых титула, первой и второй степени третьего ранга), цзюнь-бо 郡伯 (два одноимённых титула, первой и второй степени четвёртого ранга), сянь-цзы 縣子 (первой степени пятого ранга) и сянь-нань 縣男 (второй степени пятого ранга) (см. [16, цз. 91, с. 197]).

Хань-линь юань 翰林院 («Палата «Лес кистей») - объединяла лучших учёных, художников и литераторов империи. По мнению профессора М. Картье (Ecole des Hautes Etudes en Sciеnces Sociales, Париж), высказанному им в личной беседу с автором данной статьи, традиционно принятый перевод «Академия» не вполне верен – в прямые функции Хань-линь юаня входила не исследовательская деятельность, а составление текстов императорских эдиктов и официальной истории, это был своеобразный резерв, из которого набирали чиновников на высокие должности (многие «академики» были весьма молоды). Пользуясь случаем, мы выражаем профессору М. Картье свою признательность за ценную консультацию по данному вопросу.

Хань-линь юань цзянь го-ши юань 翰林院兼国史院, «Палата составления государственной истории [Академии] Хань-линь» (более коротко, «[Комитет] написания государственной истории» Сю го-ши 修國史) состояла их одиннадцати человек, двое из которых имели должность сюэ-ши чэн-чжи (см. [16, цз. 87, с. 187]).

Начиная с периода правления династии Хань (206 г. до. н.э. – 220 г. н.э.) составление династийных историй стало почти обязательным. Традиции этой следовали и не-китайские династии. Во время правления Юань под руководством монгольского учёного То-то 脫脫 (Токтохо) были написаны Ляо ши, Цзинь ши и Сун ши - истории династий Ляо (907-1125), Цзинь (1115-1234) и Сун (960-1279).

Цзинь-цзы гуан-лу да-фу 金紫光禄大夫 («Вельможа, [имеющий] сияющие заслуги, [обладающий правом на ношение] золотого [кольца] и пурпурного [шнура]») – один из сорока двух почетных титулов (сань 散) для гражданских чиновников, соответствовал первой степени первого ранга (см. [16, цз. 91, с. 197]). Золотое кольцо и пурпурный шнур были отличительными признаками сановника первого ранга.

Цзы-дэ да-фу 資德大夫 («Вельможа, накапливающий добродетель») – один из сорока двух почетных титулов (сань 散) для гражданских чиновников, соответствовал второй степени шестого ранга (см. [16, цз. 91, с. 197]).

Цюань-фу юань 泉府院 («Палата коллегии источников») - ведомство, отвечавшее за эмиссию бумажных денег. Нам не удалось найти этого названия в списке государственных учреждений Юань ши. Согласно заметкам Ибн Баттуты, «управление этой палатой доверяется одному из главных эмиров Китая» [49, с. 317].

Чжан-пэй юань 章佩院 / Чжан-пэй цзянь 章佩監 («Палата / Инспекция регалий»), ведала императорскими одеяниями и драгоценностями (см. [16, цз. 90, с. 195]).

Чжун-шушэн 中書省, Главный императорский секретариат (не путать с одноимённой центральной провинцией, занимавшей, полностью или частично, территорию современных провинций и районов Внутренняя Монголия, Шаньси, Хэбэй, Хэнань, Шаньдун и Ляонин.), выполнявший фактически функции центрального правительства, учреждённом в 1260 г. Хубилаем. Обычно формальным главой (лин 領) Чжун-шу шэна был один из принцев крови, но реально им руководили два чэн-сяна 丞相, правый (который считался первым и более значимым) и левый, каждому из них помогали по два пин-чжан чжэн-ши (см. [28]).

Чжун-шунь да-фу 中順大夫 («Вельможа, почитающий Середину») – один из сорока двух почетных титулов (сань 散) для гражданских чиновников, соответствовал второй степени четвёртого ранга (см. [16, цз. 91, с. 197]).

Чун-фу сы 崇富司 («Управление благородного богатства»), в его ведении находились церкви и монастыри христиан, обитающих в Китае (е-ли-кэ-вэнь 也里可溫). В 1315 г. получило статус Палаты юань (в 1320 г. снова стала управлением сы), и было организовано 72 отделения в провинциях (см. [16, цз. 89, с. 194]).

Чэн-сян 丞相 – второй по значимости, согласно штатному расписанию, чиновник в Чжун-шу шэне (см. [16, цз. 85, с. 181]).

Шан чжу го 上柱國 («Высокий столп государства»), первый из десяти почётных (сюнь 勛), соответствовал первой степени первого ранга (см. [16, цз. 91, с. 197]).

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Примечания:

1. Этот афоризм принадлежит учёному Лу Цзя 陸賈, советнику первого ханьского императора Гао-цзу (206-195 гг. до н.э.) (биографию Лу Цзя см. [11, т. VIII, с. 179-187; 19, цз. 97, с. 301]). Познакомил с этим утверждением монгольских завоевателей Елюй Чу-цай (1189-1243), знаменитый советник Чингис-хана и Угэдэя, управлявший от их имени Северным Китаем, китайский интеллектуал и потомок киданьского правящего дома (см. [17, с. 73; 8, с. 106, прим. 97]).

2. По переписи 1290 года население Китая составляло 58 834 711 человек (см. [16, цз. 58, с. 120]). Впрочем, весьма вероятно, что реальные цифры превышали официальные на 10-20 миллионов. При этом число монголов во всей Монгольской империи не превышало двух с половиной миллионов человек, и, без сомнения, было ещё меньше во времена Чингис-хана (см. [6, с. 278]). В нашем распоряжении нет аналогичных данных о численности населения в других улусах империи: Персия, Центральная Азия (Хорезм), Восточная Европа, но и там монголы составляли весьма незначительное меньшинство.

3. О восстании (см. [16, цз. 4, с. 6]). Ли Тань ( ? - 1262), китайский генерал, служил чжурчжэньской династии Цзинь, но перешел на службу к монголам, и был назначен генерал-губернатором Шаньдуна. В марте 1262 г., воспользовавшись борьбой между двумя братьями-претендентами на трон великого хана – Хубилаем и Арик-Бугой, поднял восстание и заключил союз с Сунами, его войска перебили монгольские гарнизоны, расквартированные в Шаньдуне и заняли столицу провинции, Цзинань. К этому моменту Арик-Буга был уже почти разбит (он капитулировал в 1264 г.), и Хубилай, собрав силы, отдал приказ осадить Цзинань, которая пала в августе 1262 г. Это восстание описано, в частности, в книге Марко Поло (см. [52, CXXXIII, с. 318]). После этого Хубилай перестал доверять китайцам и при назначении на важные посты, особенно военные, стал отдавать предпочтение, помимо монголов, сэ-му-жэням, которые составили значительную часть чиновничества империи. Кроме того, император запретил объединять в одних и тех же руках военную и гражданскую власть на местах (см. [27, с. 55; 54, с. 479], что было традиционной практикой для монголов, где административная структура повторяла военную и, зачастую, родоплеменную.

4. В литературе часто встречается иное чтение второго иероглифа его имени, например, Ай-се (Iai-hie – у Поля Пеллио (см. [59, с. 168]), Ai-hsieh у Артура Моула (см. [55, с. 228])), хотя в современных словарях такого чтения данный знак не имеет (см. [22, с. 1376]). Видимо, это объясняется тем, что транскрипция его в словарях конца XIX в. отличалась от современной (sie – в словаре С. Куврёра (см. [39, с. 798])).

5. Подробнее о них см. в Приложении.

6. Эта дата приводится в самом достоверном источнике – тексте надгробной стелы, откуда она взята Кэ Шао-минем. В биографии, помещенной в Юань ши, точная дата не указана, но отмечено, что в 1312 г. Ай-сюэ был жив и получил титул Цинь-го гуна (см. [16, цз. 134, с. 256]). Следуя Юань ши, эту дату смерти (после 1312 года) принимает А. Моул (см. [55, с. 229]). Однако ошибка в тексте стелы, гораздо более подробном, нежели биография из Юань ши, и к тому же написанном Чэн Цзю-фу сразу после смерти Ай-сюэ, скорее всего, знавшим последнего лично, крайне маловероятна. Скорее всего, авторы биографии в Юань ши спутали дату пожалования Ай-сюэ прижизненного титула Цинь-го гун (1307 г.) с годом дарования ему посмертных титулов, в том числе титула Фу-линь вана (1312 г.).

7. Гуюк, китайское храмовое имя Дин-цзун 定宗 («Устанавливающий предок»), третий каган, сын Угэдэя. Родился в 1206 г., правил в 1246-1248 гг.

8. Пояснения ко всем упоминающимся в тексте данной статьи китайским титулам, должностям и учреждениям см. в глоссарии.

9. Чжун-тун 中统 («Объединение Середины») - девиз первой эры правления (1260-1264) Хубилая.

10. Чжи-юань («Достижение изначальных [основ]»), девиз второй эры правления (1264-1294) Хубилая.

11. Необходимо объяснить некоторый разброс в датах (по данным стелы, Ай-сюэ возглавил только что основанное Гуан-хуэй сы в 1268 г., а « Основные записи » сообщают несколько более позднюю дату реорганизации – 1273 г.). Согласно перечню государственных учреждений Юань ши, Гуан-хуэй сы было основано не позднее 1270 г. (к этому времени относятся первые датированные организационные изменения) (см. [16, цз. 88, с. 189]), что заставляет думать, что в стеле указана верная дата основания этого управления – 1268 г. Дата 1273 г. может быть объяснена либо ошибкой авторов Юань ши (что вполне вероятно), либо тем, что в этом году И-яо юань (то же самое, что и Си-юй и-яо сы ?) вошла в состав уже существовашего Гуан хуэй сы, а до того, в течение ряда лет, они существовали параллельно. В таком случае, приведённые отрывки из биографии Ай-сюэ в Юань ши и из «Основных записей» следовало бы переводить как «реорганизованы [и включены] в Гуан-хуэй сы».

12. Вань-суй шань 萬歲山 («Гора десяти тысяч лет», «Гора долголетия»). Искусственная гора, насыпанная к северу от императорского дворца из земли, образовавшейся при копке рвов вокруг дворцового комплекса и прудов императорского парка. Её «наследницей» в современном Пекине является гора и парк Цзиншань 景山.

13. Южный город, Нань-чэн 南城 – так называлось южное предместье столицы империи Ханбалыка (ныне Пекин), населённое преимущественно китайцами. Оно находилось вне городской стены, которая окружала официальную часть города, где размещались в основном дворцы монгольской знати и казармы войск. Конечно, разница в уровне жизни между центром и предместьями была велика.

14. Даду 大都 («Главная столица») – китайское название Ханбалыка. Согласно данным переписи 1285 г. в столичной области (Даду лу 大都路), которая включала в себя собственно столицу и близлежащие районы, насчитывалось 401 350 человек (см. [16, цз. 58, с. 121]).

15. Цинь го-гун 秦國公 («Циньский гун») – почетный аристократический титул, который в данном случае, по всей видимости, не имел ничего общего с древним царством Цинь, чей правитель которого Ин-чжэн 贏政, одержав победу в борьбе Сражающихся царств стал первым императором объединенного Китая под именем Цинь Шихуан-ди. Скорее, этот титул должен был вызывать аллюзии с названиями западных стран, известных китайцам с древности. Термин Да Цинь 大秦, по всей видимости, использовался для определения азиатской части Римской империи, или даже империи в целом. Китайский историк начала XX в. Чэнь Юань писал об этом титуле Ай-сюэ: «Он был Цинь-го гуном также потому, что Да Цинь означает Рим » [30, с. 17]. Титул не был связан с земельным пожалованием, а был исключительно почётным.

16. О термине Фу-линь и титуле Фу-линь ван см. ниже в тексте.

17. В ту эпоху 1 лян был равен приблизительно 37,3 г (см. [12, с. 358]), каковой цифрой мы и пользуемся в данном исследовании. Впрочем, например, Стефан Еразимо (Stéphane Yerasimos), автор примечаний к «Путешествиям» Ибн Баттуты, даёт несколько иную цифру – 28,35 г (см. [49, т. III, с 317, прим. 44]), и тогда общие суммы, пожалованные Ай-сюэ, будут несколько меньше. Впрочем, не слишком значительно.

18. Серебро было вдесятеро дешевле золота (см. [16, цз. 93, с. 201]).

19. Точно указать эквивалент этой суммы в драгоценных металлах довольно трудно. Бумажные деньги были введены в 1260 г., новые эмиссии имели место в 1287 г., 1309 г. и 1350 г. В 1287 г. был установлен следующий курс : один лян серебра стоил два гуаня 貫 (рассчётная единица для бумажных денег эмиссии 1287 г.) бумажными деньгами (однако при поступлении денег в казну (например, в виде податей) за один лян серебра принималось уже два гуаня пять фэней (2,05 гуаня), см. [16, цз. 93, с. 201]). В 1309 г. единицей измерения для бумажных денег стал лян, равный, согласно официальному курсу, одному ляну серебра, одному цяню (1/10 ляна) золота или пяти гуаням деньгами образца 1287 г. (т. е. к этому времени они подешевели в 2,5 раза по сравнению с 1287 г., см. [16, цз. 93, с. 201]).

Итак, если пожалование было осуществлено до 1309 г. (Ай-сюэ умер в шестом месяце 1308 г.), и было равно 150 тысячам гуаней, то по официальному курсу эта сумма была эквивалентна примерно 2797,6 кг серебра. Впрочем, как было указано, к 1308-1309 гг. эти деньги уже обесценились примерно в 2,5 раза, и реальная их стоимость была чуть больше тонны серебра.

Если же император одарил семью Ай-сюэ уже после реформы 1309 г., и сумма исчисляется в лянах (что нам кажется даже более вероятным – в тексте единица исчисления – лян – указана только для золота, для серебра она подразумевается ; возможно, для бумажных денег, для которых единица исчисления опущена - тоже), то это эквивалентно ещё более астрономической сумме в 5595,2 кг серебра (559,52 кг золота).

Стоит, однако, помнить, что свободный обмен бумажных денег на серебро был невозможен, как и легальное использование драгоценных металлов в качестве платёжного средства (см. [52, XCVI, с. 240-243]), курс был фактически принудительным, а эмиссия не всегда достаточно строго контролировалась, а потому инфляция, была довольно существенна (причем, скорее всего, на деле она была гораздо выше официально признаваемой). Насколько «реальное» серебро ценилось выше, чем его бумажный «эквивалент», можно заключить из огромной разницы сумм, пожалованных императором семье Ай-сюэ драгоценными металлами и бумажными деньгами. При этом в тексте золото стоит на первом месте, как наиболее ценный и почётный из даров, хотя формально его было в десятки раз меньше, чем стоящих на последнем месте бумажных денег.

Подробнее о бумажных деньгах и их роли в экономике юаньского Китая см. [42, с. 34-106].

20. Пожалование императором белых лошадей, тем более в большом количестве, следует рассматривать как знак особенного благоволения – традиционно среди монголов белые лошади почитались священными, связанными с Небом и потому предназначенными для властителей. Марко Поло пишет, что неподалеку от летней резиденции Хубилая содержался табун белых кобылиц в десять тысяч голов, чьё молоко было предназначено только для императора и членов императорского рода. По исключительной привилегии, данной ещё Чингис-ханом, это молоко могли пить также члены рода Хоряд (см. [52, LXXIV, с. 182]). Добавим, что молоко белых кобылиц издавна почиталось в традиционной монгольской медицине как крайне эффективное лекарство против многих болезней (см. [40, с. 30]).

21. Например, так именуется в Юань ши папский легат кардинал Джованни де Мариньолли, епископ Безиньяно, прибывший в столицу монгольской империи в 1342 году (см [16, цз. 40, с. 67]).

22. По источникам лучше всего известен Мар Саргис (Ма Сюэ-ли-цзи-сы 馬薛里吉思, у Марко Поло – Marsaquis (см. [52, CXLVIII, p. 346])), который в 1278-1281 гг. был даругачи (управляющим) пров. Чжэцзян и основал там два несторианских монастыря (см. [63, с. 67]).

23. Ле-бянь-а-да 列邊阿達 (в варианте Кэ Шао-миня 列邊阿答 (см. [15, цз. 190, с. 772])) – Симеон Раббан-ата, высокопоставленный несторианский монах, который находился в столице Монгольской империи Каракоруме в 1246-1248 гг. (см. [21, т. II, с. 402]). Согласно другим источникам, например, хронике Григория Абу-аль Фараджа (Бар Эбреуса), он был близок к Гуюку, и, как его доверенное лицо, был отправлен в качестве полномочного представителя на Ближний Восток, где от имени великого хана немало сделал для местных христиан (см. [57, c. 632; 34, с. 149]).

24. П. Пеллио справедливо отмечает, что эта реконструкция А. Шариньона довольно фантастична, но иной не предлагает (см. [59, с. 168]).

25. Господин Пьер Марсон, руководитель семинара в Ecole Pratique des Hautes Etudes (Париж) любезно подсказал нам, что Хань Жу-линем опубликованы ещё две работы, специально посвященные Ай-сюэ: Юань-ши Ай-сюэ чжуань ян-цзю («Исследование биографии Ай-сюэ в Юань ши») и Ай-сюэ чже цзай тань-тао («Ещё одно исследование об Ай-сюэ»). Они напечатаны в сборнике Цюн-лу цзи 穹盧集 («Собрание сочинений [Хань] Цюн-лу)», на страницах 93-108. К величайшему сожалению, ни сам сборник, ни сведения о его выходных данных нам недоступны. Возможно, многие проблемы, обсуждаемые нами в данной статье, уже благополучно решены.

26. В то время дорогу между Персией и Китаем часто перерезали войска Кайду, внука Угэдэя. Кайду к 1269 г. объединил под своей властью весь улус Угэдэя – Мавераннахр и Кашгарию, и начал войну против Хубилая. В 1277 г. ему даже удалось на некоторое время захватить Каракорум. Он был разбит и погиб в 1301 г., уже в правление Тимура, внука и наследника Хубилая (см. [43, с. 359-363]). Возможно, послы встретили один из его отрядов (который, ествественно, с точки зрения центральной власти являлся шайкой мятежников (луань 亂)). Впрочем, это могли быть и просто разбойники, грабившие караваны на Шелковом пути.

27. Аргун, родился в 1255 г., ильхан в 1284-1291 гг. В Юань ши имя встречается в более ясной форме - А-лу-хунь 阿魯渾.

28. Вряд ли стоит рассматривать это высказывание Хубилая как доказательство персидского или даже ближневосточного происхождения Ай-сюэ. Маловероятно, что Хубилай (и тем более автор некролога, который, вполне вероятно, мог вложить в уста императора и текст, придуманный им лично) хорошо разбирался в разнице между Ближним Востоком и, например, Средиземноморьем.

29. Пулад-чинсанг – то же лицо, что и чэн-сян Бо-ло китайских источников. Пулад (видимо, его монгольское имя было Булат) остался в Иране и был советником при Аргуне, Гайхату (1291-1295) (см. [10, т. III, с. 135]), Байду (1295) (см. [10, т. III, с. 160]) и Газане (1295-1304), который даже назначил его командиром тумена ханской гвардии (см. [10, т. III, с. 286]). Он был известен как один из лучших знатоков истории монголов и рода Чингис-хана (см. [10, т. III, с. 192]), на страницах своей истории Рашид-ад-Дин выражает ему свою признательность как одному из своих наиболее ценных информаторов (см. [10, т. I, ч. I, с. 67]).

30. Текст стелы может создать ощущение, что посольство возглавлял Ай-сюэ. Однако Кэ Шао-минь отмечает, что он был помощником Бо-ло, главы миссии (см. [15, цз. 199, с. 772]). Также понимает его статус и Рашид-ад-Дин, и, видимо, это ближе к реальности – чиновник в ранге чэн-сяна, даже если это был почётный титул, не связанный с реальными властными полномочиями, должен был занимать в имперской иерархии более значительное место, нежели Ай-сюэ, который к тому времени ещё не получил никаких действительно важных постов.

31. Слово, весьма негативно окрашенное, которое в Персии мусульмане употребляли, говоря о христианах, а христиане – говоря о язычниках-идолопоклонниках (см. [55, с 216-217]).

32. Марко Поло пишет : «Знайте также, что все торговцы, которые прибывают из Индии или из другой страны и привозят золото, серебро жемчуга драгоценные камни, не должны продавать свои товары никому, кроме правителя. И он (великий хан – С.Д.) выбрал двенадцать (sic!) человек, мудрых и опытных, чтобы их оценивать. Правитель платит за эти богатства весьма щедро своими бумагами (имеются ввиду бумажные деньги – С.Д.)» [52, XCVI, с. 240-243]. Как видим, число чиновников, участвовавших в афере, идентично с количеством членов «комиссии по оценке». Видимо, тот, кто сообщил эту историю автору хроники, неплохо знал китайские реалии.

33. В начале XIII в. в Центральной Азии слово «балыш» означало слиток металла (серебра или золота) весом около 2 кг. Однако со временем смысл его несколько изменился. Ибн Баттута пишет, что балышом назвается некая сумма бумажных денег, по стоимости близкая к динару (см. [49, с. 317]). С. Еразимо сообщает, что в это время (начало XIV в.) марокканский динар был равен 4,611 г золота (см. [49, с. 317, прим. 44]).

34. А-хэ-ма 阿合馬, (Ахмад Фанакати), ( ?-1282), прибыл в Китай из Центральной Азии, из района современного Узбекистана. Начал свою карьеру как личный слуга Чабун-хатун из племени кунгират, первой жены Хубилая. В 1261 г. он получил пост в Чжун-шу шэне, в 1264 г. стал пин-чжан чжэн-ши. Он был сторонником политики откупов, и был повсеместно ненавидим, как крестьянами, так и аристократией, монгольской и китайской, которая хотела разрушить влияние мусульманской партии при дворе. Наконец, после ряда интриг, он был убит в 1282 г., его семья и сторонники были уничтожены (см. [24, с. 1]).

35. Бо-ян 伯顏 – Баян (1236-1295) из племени Баарин, один из величайших полководцев и государственных деятелей времен Хубилая. Он принимал участие в Персидской кампании под командованием Хулагу, затем, в 1264 г. был отправлен им ко двору нового великого хана – Хубилая, где и остался. Многие годы он руководил военными действиями против Сунов, в 1265 г. получил ранг левого, а в 1276 г. – правого чэн-сяна (его биографию см. [16, цз. 127, с. 244-245; 38].

36. Да-дэ 大德 («Великая добродетель») (1297-1307) – девиз второй эры правления Тимура (1295-1307).

37. Несколько странно, что про Изола ничего не пишет Марко Поло, бывший в Персии примерно в это время. Видимо, ему неприятно было писать об успехах европейца на монгольской службе, успехах, на фоне которых его собственные достижения выглядели более чем скромно. Этим же, по всей вероятности, следует объяснить и то, что он молчит об Ай-сюэ, хотя и достаточно подробно говорит о деятельности сирийца Мар Саргиса на посту управляющего провинции.

38. Отметим, что в том же году Ай-сюэ получил пост главы Чун-фу сы, и таким образом стал весьма важной фигурой в христианской общине Китая и империи в целом. Впрочем, это, вероятнее всего, совпадение – вряд ли информация о его назначении могла достичь Рима в том же году.

39. Эти обещания ильханов подтверждает и Гайтон, который в своем труде следующим образом объясняет эту странную щедрость: «Если Татары займут королевство Сирию и Святую Землю, христиане должны быть готовы принять от них эти земли, укрепить их и защищать. Я хорошо знаю намерения Татар, я твёрдо верю, что они охотно отдадут христианам для охраны земли, которые они отвоюют у Сарацин, в полное и свободное владение, так как они сами не могут обитать в этих краях по причине сильной жары летом. Итак, они были бы удовлетворены, если бы христиане взяли эти земли и охраняли их, так как Татары воюют с султаном египетским не для того, чтобы завоевать земли и города, они обладают всей Азией, но потому, что султан всегда был их главным врагом, и причинил им больше несчастий, чем кто бы то ни было другой, особенно когда они воевали с другими соседями» [44, с. 873]. Итак, монголы нуждались в создании в Сирии дружественного государства, враждебного Египту, так как, имея возможность выбить оттуда мамелюков, они не обладали достаточным количеством войск, чтобы удержать эти земли. Для их целей христиане подходили идеально.

40. «Поверенный» - термин гораздо менее пышный, чем «наместник», но в то же время более близкий к реальности. Вместо того, чтобы раздавать герцогства в Святой Земле, Изол был вынужден заниматься мелкими делами, прчем без особого успеха для всего предприятия.

41. Вот как об этом повествует кипрский хронист XV в. Флорио Бустон: «Et fotissi apresso alle galee, li Saraceni hanno veduto una bandiera de Casan sopra, la quale taneva il signor Chiol, suo ambassiatore, corsono quattro umdili di eramo im compagniae delli Saraceni, et andarono alli christiani; dalli quali furono ricevit con li loro cavalli, et questi referseno la gran rotta, e tribulation in die si trovavano li pagani» [37, с. 132].

42. Дата этого события, сообщаемая Степаносом Орбелиани, 1288 г., не вписывается в предлагаемую нами схему, но мы уже говорили, что её достоверность весьма проблематична – Олджайту родился в 1281 году, и мог быть окрещен как в первое пребывание Ай-сюэ – в 1284-1285 гг., так и позже – в 1300-1301 гг.).

43. Примечания к приложению, переводу и глоссарию. Поэтический текст указа, написанный, по всей вероятности, ещё при жизни Ай-сюэ, в любом случае не раньше 1307 г. (известная нам по другим источникам дата пожалования ему титула) и не позже 1312 г. (в этом году Ай-сюэ были пожалованы посмертные почетные титулы, которые не упоминаются в тексте декрета) придворным поэтом Юань Туном 袁桶 (1266-1327). Его биографию (см. [16, цз. 172, с. 319]), о нём (см. [14, с. 473]). Этот текст включен в сборник его сочинений Цин-жун цзю-ши цзи 清容居士集 («Собрание [сочинений] Отшельника с Изысканными манерами »), см. [18, т. 1203, цз. 36, с. 483].

44. В тексте использована иная транскрипция имени Ай-сюэ, Ай-суй 愛綏. Трудно сказать, чем это вызвано. Возможно, что с точки зрения автора это имя лучше передавало имя героя, но также весьма вероятно, что это результат работы китайских учёных прошлого, которые иногда заменяли в текстах одни знаки другими, более подходящими, с их точки зрения. Также они иногда заменяли табуированные знаки (например, входящие в личные имена императоров). Среди прочего, большая работа такого рода была проделана во время царствования императора Цянь-луна (1736-1795). В любом случае, Ай-сюэ – вариант общепринятый в литературе.

45. Эти титулы были пожалованы Ай-сюэ в 1312 г., и в этом же году текст эдикта был заказан императром Чэн Цзю-фу 程鋸夫 (1249-1318), одному из первых поэтов эпохи, сюэ-ши чэн-чжи Академии Хань-линь. Его биографию см. [16, цз. 172, с. 318], также о нём см. [13, с. 469]). Текст помещен в сборник его сочинений Сюэ-лоу цзи 雪樓集 («Собрание [сочинений] [Чэн] Сюэ-лоу (прозвище Чэн Цзю-фу - С.Д.)» (см. [18, т. 1202, цз. 4, с. 40]).

46. Текст приказа, написанный Чэн Цзю-фу, также находится в сборнике его сочинений, Сюэ-лоу цзи (см. [18, т. 1202, цз. 4, с. 41]).

47. До нас дошёл текст стелы, составленный, по всей видимости, около 1312 г. по приказу императора тем же Чэн Цзю-фу, и помещенный в его сборнике Сюэ-лоу цзи (см. [18, т. 1202, цз. 5, с. 54-56]). Надгробная стела Ай-сюэ нам неизвестна (как, собственно, и место его погребения), так что нельзя установить, был ли на ней действительно высечен текст, составленный Чэн Цзю-фу, или какой-нибудь другой. Так или иначе, этот некролог является самым полным источником о жизненном пути Ай-сюэ и основной базой для более поздних биографий (особенно в Синь Юань ши). П. Пеллио упоминает его в своей известной статье « Христиане Центральной Азии и Дальнего Востока» (см. [57, с. 639]).

48. Она входит в собрание биографий Юаньши (« Истории [династии] Юань ») (см. [16, цз. 134, с. 256]), и частично переведена и пояснена Артуром Моулом в его книге «Христиане в Китае до 1550 года» (см. [55, с. 228-230]).

Юань ши 元史 была написана в Нанкине коллективом из шестнадцати ученых под руководством Сун Ляня 宋濂 (1310-1381) и Ван Вэя 王韋 (1322-1373), за очень короткое время, с марта 1369 г. по ноябрь 1370 г., по приказу победителя монголов и первого императора династии Мин (1368-1644) Чжу Юань-чжана (1368-1398). Эта книга состоит из 210 цзюаней, охватывает период монгольской и китайской истории, начиная с предков Чингис-хана до краха династии Юань и бегства её последнего императора Тогон-Тимура (1320-1370, император с 1333 г.) в Монголию в 1368 году. Несмотря на то, что Юань ши признается одним из основных источников по истории Восточной Азии этой эпохи, также широко известно, что быстрота её составления сильно сказалась на качестве изложения. С целью исправления ошибок и неточностей китайскими учеными-комментаторами было подготовлено множество уточненных изданий памятника, наиболее известными из которых являются издания 1532, 1606, 1739, 1824 и 1935 гг. (см. [32, с. 243-245]).

49. Это жизнеописание Ай-сюэ помещено в СиньЮаньши新元史 (« Новую историю [династии] Юань ») (см. [15, цз. 199, с. 772]). Большая часть его переведена А. Шариньоном (см. [36, т. I, с. 31-35]), но, к сожалению, со слишком большим количеством весьма досадных ошибок, на что обращал внимание, в частности, П. Пеллио (см. [59, с. 168-169]).

Синь Юаньтши, состоящая из 257 цзюаней, принадлежит кисти одного из крупнейших историков династии Цин (1644-1911), Кэ Шао-миню 柯劭忞 (1850-1933). В 1921 г. глава т.н. «милитаристского» правительства в Тяньцзине, которое контролировало тогда северо-восточные области Китая, Сюй Ши-чан (1855-1939), своим указом включил Синь Юань ши в число официальных династийных историй - чжэн ши 正史 или го ши 國史 (см. [20, с. 246]). Это уникальный случай в истории китайского историописания, так как никто, кроме императора, не мог придать исторической хронике официальный статус. Поэтому сейчас книга Кэ Шао-миня не пользуется таким же авторитетом, как остальные династийные истории, чаще всего издающиеся под наименованием Эр-ши у ши 二十五史 - «Двадцать пять [династийных историй]». Это собрание не включает Синь Юань ши (при этом, лишь двадцать четыре из двадцати пяти историй, входящих в него, имеют официальный статус – двадцать пятая, Цин ши гао 清史稿 («Черновик истории [династии] Цин »), составлена уже в республиканский период). Впрочем, иногда Синь Юань ши всё же издается вместе с другими официальными историями, и тогда корпус носит название Эр-ши лю ши 二十六史 («Двадцать шесть [династийных] историй»).

Синь Юань ши имеет ту же структуру и основной план, что и Юань ши (сходную с традиционным построением других династийных историй), но её содержание заметно полнее и подробнее. Особенно велика разница в главах, где Кэ Шао-минь описывает события вне Китая. Авторы Юань ши, следуя китайской традиции, уделяли событиям в других странах (кроме Кореи и Юго-Восточной Азии) чрезвычайно мало внимания, а в Синь Юань ши эти темы освещены гораздо более детально. Кэ Шао-минь пользовался персидскими и арабскими, а также европейскими источниками во французских переводах, приведённых в классическом труде Д’Оссона ([41]), и, естественно, великолепно разбирался в китайских источниках, причем весьма вероятно, что некоторые использованные им труды не дошли до наших дней, сгинув в течение XX в., столь бурного и разрушительного для Срединного государства. Многие интересные факты упоминаются только в этой книге. Поэтому, несмотря на то, что Синь Юань ши была написана всего чуть более века назад, она, без сомнения, может считаться ценным источником по истории монгольской империи.

К сожалению, необходимо отметить, что иногда недостатки Синь Юань ши не менее значимы, чем её достоинства. П. Пеллио отмечал, что эта книга «даёт много информации, которой нет в более ранней Юань ши, но её источники западного происхождения деформированы, и сами китайские источники здесь часто воспроизведены с грубыми ошибками» [59, с. 163].

50. Хуан-цин 皇慶 («Августейшее благословение»), первая эра правления (1312-1313) императора Жэнь-цзуна, (собственное имя Аюрпарибадра, монгольское титулование – Буянту-хан). Даты жизни – 1284-1320, император с 1312 г.

51. Тай-цзу 太祖 («Великий пращур »), Темучжин, получивший в 1206 г. тронное имя Чингис-хан, основатель династии. Предполагаются несколько дат его рождения – 1155, 1162 и 1167 гг., в 1206 г. бы избран каганом, умер в 1227 г. Хубилай, провозгласив новую династию Юань, присвоил всем своим предыдущим правителям китайские храмовые имена.

52. Тай-цзун 太宗 («Великий предок»), Угэдэй, третий сын Чингис-хана и его наследник на престоле великих ханов.

53 Сянь-цзун 憲宗 («Образцовый предок»), Мункэ, четвёртый каган, старший сын Тулуя, младшего из сыновей Чингис-хана, брат Хубилая. Родился в 1209 г., правил в 1251-1259 гг.

54. Ба-а-ла 巴阿喇, по Кэ Шао-миню – Бу-а-ли 不阿里.

55. Бо-ло-му-су 博囉穆蘇, по Кэ Шао-миню – Бу-лу-ма-ши 不魯麻失.

56. Цзяо-фан 教坊, дворцовая школа для певцов и танцоров обоего пола, предназначенных для развлечения императора и его гостей.

57. Монголы начали вторжение в Корею в 1216-1219 гг., и возобновили его в 1231 г. Только в 1258 г. король Ко-чжон, скрывшийся на острове Кан-хуа вблизи Сеула и оттуда руководивший сопротивлением, покорился и послал своего сына Вэнь-чжона, наследника престола, ко двору Мункэ в качестве заложника. Хубилай дал молодому принцу в жёны свою дочь и помог ему утвердиться на престоле после смерти отца. Однако окончательно Корея была подчинена лишь в 1273 г., когда было подавлено последнее крупное восстание. Монголы сохранили институт королевской власти, и хотя в стране и были размещены монгольские войска, формально она считалась самостоятельным государством под покровительством правителей Китая (см. [43, с. 356]).

58. Первый раз Ли Тань изменил чжурчжэням, перейдя на сторону монголов, теперь, восстав против них, он изменил снова.

59. Хуай-хай 淮海 - регион неподалеку от Сюй-чжоу, в современной провинции Цзянсу. В описываемый период здесь шли почти непрекращающиеся сражения с сунскими войсками.

60. Дяо-доу 刁斗, походные котлы, которые называли «хитрыми котлами», потому что ночью их использовали как цимбалы для объявления тревоги. Таким образом, то, что они гремели до рассвета говорит о том, что в этом регионе было неспокойно, и войска должны были быть всегда настороже, так как их лагеря постоянно подвергались атакам противника.

61. Чан-чунь гун 長春宮 («Дворец вечной весны»). Нам не удалось найти о нём никакой информации. А. Шариньон, впрочем, полагает, что имеется ввиду Бай-юнь гуань 白雲觀 («Монастырь белых облаков») к западу от Пекина (см. [36, с. 31]). Возможно, это действительно был не императорский дворец, а даоский монастырь.

62. Ай-сюэ указывает императору, что, перемещаясь без нужды по стране, он утомляет сопровождающих его солдат и отягощает население затратами на содержание многочисленной свиты и охраны, что может вызвать недовольство в стране.

63. Т.е. никто, кроме Ай-сюэ, не осмелился предостеречь императора о возможных последствиях этой поездки).

64. Синьань 新安 – город в 37 км к северо-востоку от Баодина (сейчас – город Аньсинь в провинции Хэбэй).

65. Баодин 保定 – крупный город в провинции Чжун-шу шэн 中書省, приблизительно в 200 км к югу-западу от Ханбалыка (Даду). Центр Баодинской области (Баодин лу 保定路).

66. Шанду 上都 – город, также называвшийся Кайпин 开平, в 350 км к северу от Ханбалыка, в котором в 1260 г. прошла церемония интронизации Хубилая. Здесь размещалась летняя резиденция юаньских правителей. Сейчас город не существует, локализуется в 35 км к северо-западу от города Долунь, на юго-востоке автономного района Внутренняя Монголия.

67. Лян-тин («Прохладная беседка»). А. Шариньон полагает (см. [36, с. 31]), что это может быть бамбуковый дворец, описанный Марко Поло (см. [52, LXXIV, p. 181-183]).

68. Смысл этого сюжета нам ясен не до конца. Возможно, Ай-сюэ хотел предостеречь императора от чрезмерного употребления вина (пристрастие, до срока сведшее в могилу многих монгольских правителей). Не исключено также, что его целью было обратить внимание правителя, что с подносимым вином надо быть осторожным, чтобы не быть отравленным.

69. Яо-юй 腰輿 - паланкин, который носильщики несли на руках, а не на плечах.

70. В Юань ши этот эпизод описан более лаконично: «Когда Чэн-цзун почил, то императрица приказала [Ай-сюэ] произвести изыскания в области астрологии, [но] Ай-сюэ с гневно отказался [сделать] это» [16, цз. 134, с. 256]. Такой отказ понять трудно – без сомнения, будучи астрономом того времени, Ай-сюэ не мог отвергать астрологии и гороскопов, что же заставило его демонстративно пойти против приказа правительницы? Некролог, кажется, вносит некоторую ясность – видимо, Ай-сюэ вовсе не отказывался составить гороскоп, но был возмущён столь бесцеремонным обращением с собой – императрица не должна была так невежливо торопить заслуженного сановника. Таким образом, данный фрагмент иллюстрирует скорее гордый (возможно, даже довольно неуживчивый) нрав и прямоту Ай-сюэ.

71. Нам не удалось найти никакой информации о восстании в Хуайчжоу 懷州 (в современной провинции Хэнань) в описываемое время. Известно, что в 1307 г., после смерти Тимура, трон оспаривали принц Ананда, наместник провинции Тангут (центральная и южная части современной провинции Ганьсу) и принц Кайшань, губернатор Каракорума и степной Монголии, будущий император У-цзун 武宗, (родился в 1281 г., правил в 1308-1311 гг., монгольское тронное имя Кулюк-хан), который одержал верх в довольно затяжной междоусобной войне (см. [43, с. 391-394]). Возможно, восстание, подавленное Аюрпарибадрой в Хуайчжоу, было связано с этой смутой.

В других биографиях Ай-сюэ этот эпизод не описан – конечно, для приближённого чиновника столь высокого ранга участие в подобной церемонии не должно было быть редким событием, на которое стоит обращать внимание читателя. Однако, по всей видимости, это была единственная встреча Ай-сюэ с Аюрпарибадрой, который, став императором, даровал ему посмертные титулы и приказал Чэн Цзю-фу составить его некролог, поэтому автор и упоминает эту церемонию, которая при других обстоятельствах вряд ли была бы отмечена.

72. Чжи-да 至大 («Достижение величия») (1308-1311) – девиз эры правления Кайшана (У-цзуна).

73. Э-ли-е 額哩葉 (упоминается в Юань ши под именем Е-ли-я в вариантах 也里牙 и 野里牙). В 1328 г. он был обвинен во взяточничестве, но прощен (см. [16, цз. 32, с. 55]), в 1330 г. снова получил титул Цинь-го гуна (см. [16, цз. 34, с. 59]), которого, вероятно, был лишен во время разбирательства дела о взяточничестве. Однако в седьмом месяце того же года он (здесь Э-ли-я назван крупным чиновником Великой палаты медицины Тай-и юань) был обвинен в измене и черной магии, а также в принесении жертв созвездию Северного ковша (Бэй доу 北斗). Вместе со своей старшей сестрой А-на-си-му-сы 阿納昔木思 и несколькими другими чиновниками, признанными виновными в этом же заговоре, они были отданы в качестве рабов в один из монастырей, а их дома конфискованы (см. [16, цз. 34, с. 60]). Чуть позже он был казнен как участник заговора против императора Мин-цзуна (Кушала, монгольское тронное имя Хутукту-хан, родился в 1300 г., правил в ферале-августе 1329 г.) (см. [16, цз. 36, с. 63 ; цз. 40, с. 67]). Трудно сказать, был ли он виновен, или пал жертвой дворцовых интриг.

В качестве примечания надо добавить, что принесение жертв созвездию Северного Ковша (в западной традиции - Большая Медведица) было прерогативой императора, ввиду крайней важности созвездия в традиционной китайской космогонии. Сыма Цянь писал: «Ковш – колесница Владыки, движется в центре, управляет четырьмя сторонами [небес], разделяет Инь и Ян, устанавливает четыре сезона [года], соразмеряет [взаимодействие] пяти стихий, изменяет порядки управления, властвует основами» [11, т. 4, с. 116; 19, т. Ι, цз. 27, с. 166]. Сановник, даже высокого ранга, не имел права осуществлять жертвоприношения столь важным божествам, это нарушило бы принципы иерархии, заложенные ещё в древности: «Сын Неба приносит жертвы Шан-ди, гуны и хоу – духам чжухоу, имеющим заслуги перед народом, а сановники и лица, занимающие более низкое положение, - только духам своего рода» [3, гл. 14, 186, с. 224-225].

74. Та-эр-ха 塔爾哈 (варианты Юань ши – Тянь-хэ 腆合 и Дянь-ха 典哈). В 1332 г. он, как брат государственного преступника, был лишен титула сюэ-ши чэн-чжи (см. [16, цз. 36, с. 63]), но потом реабилитирован и около 1340 г., снова в ранге сюэ-ши чэн-чжи, участвовал в работе над одним из основных сборников законов и нормативных актов монгольской династии, Да Юань тун-чжи тяо-гэ 大元通治條格 «Статьи и параграфы всепроникающего управления Великой Юань», (см. [16, цз. 40, с. 67]).

75. Ха-сы 哈斯 (вариант Юань ши – Хэй-сы 黑廝).

76. Кэ-ле-цзи-су 克哷濟蘇 (вариант Юань ши – Ко-ли-цзи-сы 闊里吉思).

77. Лао-ха 老哈 (вариант Юань ши – Лу-хэ 魯合, вариант Синь Юань ши – Лу-ха 魯哈).

78. Яо-нэ 約呢 (вариант Синь Юань ши – Яо-нань 咬難).

79. Син-шэн гун 興聖宮 (« Дворец Выдвижения мудрецов ») – один из дворцов Запретного города в Ханбалыке, к западу от озера Тай-е чи, на территории современного парка Бэйхай.

80. Божественный Воитель Шэнь-у 神武, один из эпитетов Чингис-хана (см. [60]).

81. Печень гань 肝 и желчь дань 膽 в китайской традиции являются синонимами храбрости и доблести (см. [9, №№ 2099-2100]).

82. Шунь 舜 (здесь назван своим личным именем Яо 姚) – последний из Пяти легендарных императоров (правил в 2255-2208 гг.); Фу-си 伏羲 – первый из мифических правителей Китая (2852-2738).

83. Фу-му 扶木 («Дерево, поддерживающее [небо]»). Согласно легендарной традиции – место, где восходит солнце; Юй-чи 虞池 – пруд, в который это светило заходит.

84. Т.е. фу-линец по происхождению, «отпрыск Фу-линя».

85. Отсылка к приводившейся ранее речи Хубилая о разнице между верным Ай-сюэ и его товарищем по посольству 1283-1285 гг., чэнсяном Бо-ло, который предпочёл остаться при дворе ильханов.

86. И то, и другое – знаки несчастья. Син-син 猩猩 – обезьяноподобное чудовище или дух, могущий вредить людям.

87. Хуань гуа 桓圭, нефритовый скипетр, согласно чжоуским установлениям, символ власти гуна (см. [23, т. 1, с. 2554]), видимо, в данном контексте следует понимать более обще, как одну из регалий носителя высокого аристократического титула (здесь - вана).

88. Можно подумать, что Чэнь Цзю-фу фактически рассматривает Фу-линь как реальный удел, область, отданную в управление Ай-сюэ. Но, по всей видимости, это стоит понимать исключительно как поэтический образ. Впрочем, « управлять » своим « уделом » Ай-сюэ тоже мог только метафорически – ведь на момент получения титула он был уже несколько лет как мёртв.

89. Чисто условно, вслед за Н.П. Свистуновой, мы взяли за правило переводить знак фу 府 как «коллегия», бу 部 – «ведомство», юань 院 – «палата», сы 寺 – «приказ», сы 司 – «управление», цзянь 監 – «инспекция», цзюй 局 – «бюро» (см. [4, ч.2, с. 16]).

Список литературы:

1. Бартольд В. В. История изучения Востока в Европе и России. СПб, 1911.

2. Бартольд В.В. Пизанец Исол // Записки Восточного отделения Императорского Русского Археологического общества. т. VI. 1892.

3. Го юй («Речи царств»). Пер. и комм. В.С. Таскина. М., 1987.

4. Да Мин люй цзи цзе фу ли («Законы Великой династии Мин со сводным комментарием и приложением постановлений). Т. II. Пер. и комм. Н. П. Свистуновой, М., 2002.

5. Дубровская Д. Миссия иезуитов в Китае. М., 2001.

6. Кучера С. Проблема преемственности китайской культурной традиции при династии Юань. - Роль традиции в истории и культуре Китая, М., 1972.

7. Ломанов А. Христианство и китайская культура, M., 2002.

8. Мункуев Н.Ц. Китайский источник о первых монгольских ханах. M., 1965.

9. Полный китайско-русский словарь, под ред. еп. Иннокентия. Т. I-II. Пекин, 1909.

10. Рашид-ад-Дин. Сборник летописей. М.-Л. Т. III (пер. А.К. Арендса), 1946; Т. I, ч. 1-2 (пер. А. А. Хетагурова, прим. А. А. Семенова), 1952; Т. II (пер. Ю. П. Верховского, прим. Ю. П. Верховского и Б. И. Панкратова), 1960.

11. Сыма Цянь. Исторические записки («Ши цзи»). Т. IV. Пер. и комм. Р.В. Вяткина. М., 1986; Т.VIII. пер. Р. В. Вяткина и А.М. Карапетянца, комм. Р. В. Вятина, А. Р. Вяткина, А. М. Карапетянца. М., 2002.

12. Школяр С.А. Китайская доогнестрельная артиллерия. М., 1980.

13. Дэн Шао-цзи, Ши Те-лан. Чэн Цзю-фу. - Чжун-го ши-сюэ да цы-дянь (Большой словарь китайской поэзии), Чжэцзян, 1999.

14. Дэн Шао-цзи, Ши Те-лан. Юань Тун. - Чжун-го ши-сюэ да цы-дянь (Большой словарь китайской поэзии), Чжэцзян, 1999.

15. Кэ Шао-минь. Синь Юань ши (Новая [редакция] истории [династии] Юань). - Эр-ши лю ши (Двадцать шесть династийных историй). Т. V.Хайнань, 1996.

16. Сун Лян, Ван Вэй, и др. Юань ши (История [династии] Юань). - Эр-ши лю ши (Двадцать шесть династийных историй). Т. V. Хайнань, 1996.

17. Сун Цзы-чэнь. Гун Чжун-шу лин Елюй шэнь-дао бэй (Стела на пути духа гуна, лина Чшун-шу [шэна], Елюй [Чу-цая]) (пер. и комм. Н. Ц. Мункуева). - Мункуев, Н.Ц. Китайский источник о первых монгольских ханах. M., 1965.

18. Сы ку цюань-шу (Собрание книг четырёх хранилищ). Т. 1-1500. Тайбэй, 1983-1987.

19. Сыма Цянь. Ши цзи (Записи историографа). - Эр-ши у ши (Двадцать пять династийных историй). Т. I. Шанхай, 1986.

20. У Вэнь-шу. Синь Юань ши (Новая [редакция] истории [династии] Юань) - Чжун-го да шу-дянь (Большой китайский словарь книг). Пекин, 1998.

21. Хань Жу-линь. Юань-чао ши (История династии Юань). Т. I-II. Пекин, 1986.

22. Хань-юй да цзы-дянь (Большой словарь знаков китайского языка), Сычуань-Хубэй, 1996.

23. Хань-юй да цы-дянь (Большой словарь китайского языка). Т. I-III. Шанхай, 1997.

24. Хуан Ши-цзянь, А-хэ-ма (Ахмад Фанакати. - Юань ши (История [династии] Юань) [энциклопедический справочник]. Пекин-Шанхай, 1985.

25. Чжан Гуан-да. Фу-линь го (Страна Фу-линь). - Чжун-го да бай-кэ цюань-шу. Чжун-го ли-ши (Большая китайская энциклопедия. Китайская история). Т. I. Пекин, 1998.

26. Чжан Син-лан. Чжун-си цзяо-тун ши-ляо хуэй-бянь (Собрание источников по [истории] взаимоотношений Китая и Запада ). Т. I-III. Тайбэй, 1962.

27. Чжоу Лань-сяо. Ли Тань. - Юань ши (История [династии] Юань) [энциклопедический справочник]. Пекин-Шанхай, 1985.

28. Чжэнь Дэ-чжи. Чжун-шу шэн. - Юань ши (История [династии] Юань) [энциклопедический справочник]. Пекин-Шанхай, 1985.

29. Чэнь Цзю-фу. Фу-линь Чжун Сянь ван шэнь дао бэй (Стела на пути духа Верного и Мудрого Фу-линь вана ). - Сы ку цюань-шу (Собрание книг четырёх хранилищ). . Т. 1202, Тайбэй, 1983-1987.

30. Чэнь Юань. Юань е-ли-кэ-вэнь цзяо као (История христианской религии при Юань). - Чэнь Юань сюэ-шу лунь чжи цзи (Сборник трудов Чэнь Юаня). Т. I. Пекин, 1980.

31. Ян Нэ. Сэ-му жэнь. - Юань ши (История [династии] Юань) [энциклопедический справочник]. Пекин-Шанхай, 1985.

32. Ян Син. Юань ши (История [династии] Юань). - Чжун-го да шу-дянь (Большой китайский словарь книг), Пекин, 1998.

33. Ян Цзянь-син, Ма Мань-пэн. Чэн-цзи-сы кан, Ху-би-ле пин-чжуань (Критическая биография Чингис-хана и Хубилая). В серии «Чжун-го сы-сянь цзя пин-чжуань цун-шу» (Коллекция критических биографий мыслителей Китая). Нанкин, 2002.

34. Allsen T. Culture and Conquest in Mongol Eurasia. Cambridge, 2001.

35. Bretschneider E. Mediaeval Researches from Eastern Asiatic Sources. Fragments towards the knowledge of the geography and history of Central and Western Asia from the 13th to the 17th century. Vol. I – III. London, 1888.

36. Charignon A. Le livre de Marco Polo, citoyen de Venise, haut fonctionnaire à la cour de Khoubilay-khan, généralissime des armées mongols, gouverneur de province, ambassadeur du Grand khan vers l’Indochine, les Indes, la Perse et les royaumes chrétiens d’Occident, rédigé en français sous la dictée de l’auteur en 1295 par Rusticien de Pise, revu et corrigé par Marco Polo lui-même, en 1307, publiée par G. Pauthier en 1867, traduit en français moderne et annoté d’aprés les sources chinoises par A. J. H. Charignon, Pékin : Vol. I, 1924; Vol. II, 1926; Vol. III, 1928.

37. Chronique de l’île de Chypre par Florio Buston, publiée par M. René de Mas Latrie (1-532) - Collection des documents inédits sur l’histoire de France, Mélanges historiques. Vol. V. Paris, 1886.

38. Cleaves F.W. The biography of Bayan of the Bārin in the Yüan shih. // Harvard Journal of Asiatic Studies, vol. XIX, 1956.

39. Couvreur S. Dictionnaire classique de la langue chinoise. Taipei, 1993.

40. Djambaldordj S. Le chameau, dinosaure d’aujourd’hui ? // Anda, № 40, 2001.

41. D’Ohsson C. Histoire des Mongols depuis Tchinguiz-khan jusqu'à Timour bey ou Tamerlan. vol. I-IV. La Haye-Amsterdam, 1834-1835.

42. Franke H. Geld und Wirtschaft in China unter der Mongolen-Herrschaft. Leipzig, 1949.

43. Grousset R. L’empire des steppes. Paris, 1965 ; reéd.: Paris, 2001.

44. Hayton. La Fleur des histoires de la terre d’Orient (trad. de C. Deluz), - Croisades et pèlerinages. Récits, chroniques et voyages en Terre Sainte XIIe-XVIe siècle. Paris, 1997.

45. Hirth F. China and the Roman Orient: researches into ancient and medieval relations as represented in old Chinese records. Leipzig-Munich, 1885.

46. Hirth, F. The mystery of Fu-lin // Journal of Asian and Oriental Studies, vol. XXX, 1909; vol. XXXII, 1913.

47. Histoire de mar Jabalaha III, patriarche des Nestoriens (1281-1317) et du moine rabban çauma, ambassadeur du roi Argoun en Occident (1287), traduit et annotée par J.-B. Chabot. Paris, 1895.

48. Histoire des sultans mamelouks par Makrizi, traduite par E. Quatremére. Vol. I-II. Paris, 1835.

49. Ibn Battûta. Voyages. Traduction de C. Defremery et B. R. Sanguinetti ; Introduction et notes de S. Yerasimos). Vol. I – III. Paris, 1997.

50. Histoire universelle de Raŝid-ad-Din Fadl Allāh Abul-Khair. I. Histoire des Francs, ed. et trad. par K. Jahn. Leyde, 1951.

51. Kohler Ch . Documents inédit concernant l’Orien latin et les Croisades // Revue d’Orient latin, vol. VII, 1899.

52. Marco Polo. La description du monde (Ed. et trad. par P.-Y. Badel). Paris, 1998.

53. Mostaert, A. Cleaves, F. Trois documents mongols des archives secrètes vaticanes // Harvard Journal of Asiatic Studies, vol. XV, 1952, № 3 – 4.

54. Mote F.W. Imperial China 900 – 1800. Cambridge, Mass.-London, 2003.

55. Moule A. Christians in China before the Year 1550. London, 1930.

56. Moule A., L. Giles. Christians at Chên-chiang fu // Toung-P’ao, XVI, 1915.

57. Pelliot P. Chrétiens d’Asie Centrale et d’Extrême Orient. // Toung-P’ao, XV, 1914.

58. Pelliot P. «Isol» le Pisan // Journal Asiatique, 1915, II.

59. Pelliot P. L’annotation au livre de M. Charignon «Le livre de Marco Polo» // Toung-P’ao, XXV, 1927.

60. Pelliot P., Hambis L. Histoire des campagnes de Cinggis-Qaghan : Cheng-wou ts’in tcheng lou. Vol. I. Leyde, 1951.

61. Richard J. Isol le Pisan: un aventurier franc gouverneur d’une province mongole ? // Central Asiatic Journal, XIV, 1970.

62. Sbaralea J. H. Bullareum Franciscanum. Vol. I-VI. Rome, 1765.

63. Standaert N. Handbook of christianity in China. Volume One: 635-1800. Leiden-Boston-Köln, 2001.

64. The Chronology of Gregory Abūl-Faraj, commonly known as Bar Hebraeus, translated by Ernest A. Wallis Budge. Vol. I-II. London, 1932.

65. Wadding L. Annales minorum. Florentia. Vol. I-VII. 1931-1934.

66. Wyngaert Anastasuis van den. Sinica Fransiscana Vol. I: Itinera et Relationes Fratrum Minorum Saeculi XIII et XIV. Firenze-Quaracchi, 1929.

Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: XXXV научная конференция / Ин-т востоковедения; сост. и отв. ред. Н.П.Свистунова. – М.: Вост. лит., 2005. – 311 с. – ISBN 5-02-018484-5 (в обл.). С. 66-104.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Почекаев Р. Ю. Право империи Юань: дуализм источников и проблема «национальной принадлежности»

Историография истории права империи Юань до сих пор остаётся довольно скудной в отличие от обширной историографии, посвящённой правовым памятникам более ранних династий (от Тан до Си Ся) и более ранних (Мин и Цин): достаточно сослаться, например, на фундаментальные исследования одних только российских и советских исследователей – А.Л. Леонтьева, Е.И. Кычанова, В.М. Рыбакова, Н.П. Свистуновой и др. Что же касается права династии Юань, то оно, безусловно, затрагивалось в трудах исследователей либо по общей истории Монголии [10, с. 68–73; 12], либо по истории китайского права. Вместе с тем, интересно отметить, что ряд исследователей, давая общую характеристику средневекового китайского права (как в специальных трудах, так и обзорных), как бы игнорируют право эпохи Юань, считая его, по-видимому, «чужеродным» для Срединного государства [см., напр.: 13, с. 386–410; 19; 20, с. 217–245].

Специальные исследования правовой истории династии Юань представлены работами преимущественно западных авторов – П. Рачневски (право Юань в Юань ши) [73; 74; 75; 76], Г.Ф. Шурманна (правовое регулирование экономики Юань) [77; 78], Б. Бёрч (вопросы семейного и наследственного права) [40; 41; 42; 43; 44], Л. Янга (характеристика отдельных источников права) [81], Дж.Д. Ланглуа (соотношение «писанного» и «живого» права в эпоху Юань) [66] и некоторых других. Отдельные правовые аспекты рассмотрены в работах авторов, исследующих вопросы политической идеологии, государственного устройства и системы управления Китая эпохи Юань – Г. Франке [65], Д. Фаркухара [64], Э. Эндикотт-Уэст [62; 63], Д. Дардесса [58; 59; 61]. В некоторых случаях отдельные правовые вопросы истории Юань затрагивались и в более специфических исследованиях – например, в работе Э. Вольфа, посвящённой юаньским драмам на судебные сюжеты [80]. Тем не менее, круг таких работ весьма немногочислен, причём самое главное, что круг юаньских источников до сих пор введён в оборот в сравнительно малой степени – исключения составляют публикации переводов отдельных цзюаней Юань ши, содержащих информацию о праве династии Юань и комментарии к ним, осуществлённые П. Рачневски и Г.Ф. Шурманном, а также попытка реконструкции свода законов династии Юань 1291 г., предпринятая П.Х. Ченом [49].

В отечественной историографии вопросами права династии Юань занимались и занимаются сегодня отдельные исследователи, причём лишь единицы их них могут быть охарактеризованы именно как исследователи собственно историко-правовых аспектов развития Китая эпохи монгольского владычества. Так, в дореволюционной литературе проблемам юаньского права посвятили свои работы А. Иванов (краткое сообщение об указе императора Ин-цзуна) [15] и П.С. Попов [27], которых, впрочем, интересовало не столько само право династии Юань, сколько его связи и параллели с правом Монгольской империи. Некоторые сведения о праве Юань приведены в работах В.Н. Казина [17] и Н.Ц. Мункуева [23; 71]. В последнее время отдельные вопросы юаньского права нашли отражения в работах В.А. Беляева и С.В. Сидоровича (в связи с монетным делом династии Юань) [2; 3], Р.П. Храпачевского (в большей степени в связи с историей Золотой Орды и её контактов с империей Юань) [36; 37], Е.Ф. Баялиевой (исследование памятников права как исторических источников) [1].

Таким образом, приходится констатировать, что представления о праве династии Юань являются сравнительно лапидарными и не позволяют составить целостную картину этой правовой системы и, тем более, правовых реалий юаньской эпохи. Вероятно, именно в связи с этим в востоковедной науке сложился определённый стереотип о некоем «обособленном» положении юаньского права в истории правового развития Китая. До сих пор исследователи спорят о его «национальной принадлежности». Ряд учёных полагает, что монгольское правовое влияние в Китае в эпоху Юань было весьма значительным. Другие исследователи считают, что монголы, напротив, практически не повлияли на систему китайского права, сложившегося ко времени правления Юань, и все дошедшие до нашего времени правовые памятники являются типичными образцами китайской правовой традиции, и никакой заслуги монголов в развитии китайского права нет.

Итак, являлось ли право империи Юань в большей степени монгольским или же собственно китайским? Чтобы попытаться ответить на этот вопрос, необходимо, прежде всего, уяснить, что империя Юань, её монархи и, соответственно, созданная ими правовая система характеризовались определённым дуализмом: являясь «типичными» китайскими императорами, правители Юань являлись также и властителями обширной Монгольской империи, признаваясь в качестве таковых, как минимум до середины XIV в. Таким образом, помимо обладания троном Поднебесной империи, они обладали также и статусом «универсальных» императоров – повелителей «мир-империи» (что, в общем-то, в известной степени соответствовало политической идеологии и предшествующих императоров Китая) [65, р. 18, 24]. Номинально власть великих ханов – императоров Юань распространялась на огромные территории евразийского материка, причём в одни периоды их правление в Китае являлось своеобразным фактором легитимации их имперской власти и над другими чингизидскими улусами, в другие – напротив, основанием для оспаривания их власти другими претендентами на престол.

Соответственно, говорить о некоей единой системе права эпохи Юань не приходится: надо чётко выделять два уровня правовых источников в этот период: 1) нормативные акты общеимперского значения, действие которых распространялось на все улусы, признававшие власть великих ханов (Хубилая и его потомков), в т.ч. и китайские области, и 2) нормативные акты и своды, созданные непосредственно для регулирования правоотношений между китайскими подданными монгольских ханов. При этом оба уровня источников следует рассматривать именно как элементы единой правовой системы – только при таком их рассмотрении появится возможность дать объективную характеристику права Юань и оценить его особое место и роль в истории китайского права.

Таким образом, круг известных на сегодняшний день источников права эпохи Юань (до сих пор ограничивавшийся рядом кодификаций, известных исследователям), может быть существенно расширен за счёт ханских ярлыков – указов императоров Юань (в юаньской правовой традиции – шэн-чжи), изданных в соответствии с монгольской общеимперской практикой и имевших распространение как в Китае, так и за его пределами. Эти акты, безусловно, также не столь многочисленны, и их изучение не позволяет составить полное представление о развитии монгольского имперского права в юаньскую эпоху, тем не менее, в распоряжении исследователей имеется немалое количество текстов императорских указов, существенно дополнявших «китайские» правовые памятники-своды этого периода. Соответственно, неотъемлемой частью историографии истории права династии Юань следует признать работы таких авторов, публиковавших тексты, переводы и подробно исследовавших указы императоров Юань, как Э. Шаванн [46; 47; 48], Н.Н. Поппе [28], Ф.В. Кливз [51; 52; 53; 54; 55; 56; 57], И.Т. Зограф [14], Д. Томортогоо [69], Л.В. Кларк [50], М. Сугияма [79], В.Л. Успенский [см., напр.: 35] и ряд других.

Большинство сохранившихся до нашего времени указов императоров Юань представляют собой жалованные грамоты представителям различных конфессий, отдельным храмам и монастырям, освобождающие их от уплаты всех или отдельных налогов и сборов. Собственно, и сохранились тексты этих грамот благодаря тому, что были высечены на специальных стелах, установленных на территории соответствующих религиозных комплексов. Тем не менее, конечно же, не следует считать, что содержание императорских указов ограничивалось лишь выдачей льготных грамот: ханские ярлыки регламентировали несравнимо более широкий круг вопросов. В частности, именно ханскими указами назначались улусные правители[1], вассальные монархи, высшие государственные сановники в Китае и за его пределами (в первую очередь – военного ведомства), а также постоянно создавались или упразднялись органы государственного управления в империи Юань (см. подробнее: [64]).

Указами императоров жаловались земельные владения потомкам Чингис-хана, включая и правителей других улусов, а также устанавливались размеры денежных пожалований сановникам, входившим в юаньскую имперскую иерархию (опять же – включая Чингизидов из других улусов Монгольской империи). Даже в период расцвета одного из чингизидских государств, Золотой Орды, в первой половине XIV в. императоры Юань издавали распоряжения в отношении её правителей и их китайских владений (см., напр.: [3, с. 202]). Соответственно, посредством императорских указов вводились (и отменялись) налоги и сборы. Кроме того, издавались и другие указы общеимперского значения – например, указ Хубилая о введении в употребление по всей Монгольской империи квадратного письма (1269) [14, с. 11, 12], указы о статусе национальных и религиозных меньшинств (см., напр.: [16, с. 56]) и пр.

Естественно, традиция издания императорских указов не была принесена в Китай монголами: и до них, и после них акты волеизъявления императоров являлись одним из основных источников права наряду с кодификациями [19, с. 7]. Однако не следует рассматривать эти указы и как прямое влияние китайского права. Традиция ханских ярлыков-распоряжений (изначально в устной форме) была распространена у монголов ещё до Чингис-хана, а первые письменные ярлыки стали издаваться в соответствии с уйгурской, а не китайской традицией. Лишь к концу правления Чингис-хана, и особенно в эпоху правления его сына Угедэя, т.е. в 1230-е гг., форма ханских ярлыков стала соответствовать форме китайских императорских указов: это произошло под влиянием бывших сановников империи Цзинь [24, с. 74]. Тот факт, что эти указы применялись не только в китайских владениях монгольских ханов (после 1271 г. – империи Юань), подтверждается сходством форм дошедших до нашего времени ярлыков других чингизидских правителей – золотоордынских и чагатайских ханов, а также персидских ильханов[2]. Структура и оформление их актов в полной мере соответствуют общеимперскому формуляру ханских ярлыков.

Кроме того, в отношении указов-ярлыков монгольские правители эпохи Юань придерживались несколько иной правовой позиции, нежели представители «национальных» династий Китая. В традиционном китайском праве императорские указы издавались по частным вопросам либо же в дополнение к кодификациям и впоследствии в эти кодификации включались – в основной текст или в качестве дополнений[3]. Для монголов же ханские указы являлись основным и практически единственным источником права, и в течение довольно длительного времени первые правители Монгольской империи и даже первые императоры Юань не считали нужным проводить кодификацию действующего законодательства.

В связи с этим необходимо сказать несколько слов о, якобы, существовавших уже в XIII в. кодифицированных актах монгольского имперского права – «Великой Ясе» Чингис-хана и «Белой истории». Ведь именно исходя из наличия у монголов XIII в. собственных правовых сводов исследователи делают вывод о том, что создание кодифицированного законодательства Юань стало закономерным этапом развития монгольского имперского права, утверждая при этом, что эти монгольские своды оказали существенное влияние на юаньское право. Однако новейшие исследования убедительно опровергают существование в кодифицированного законодательства в Монгольской империи и даже в ранней империи Юань – как минимум, до конца XIII в.

«Великую Ясу» Чингис-хана исследователи в течение длительного времени считали (а некоторые считают до сих пор) кодификацией монгольского права – по мнению одних авторов, обычного (см., напр.: [18, с. 80; 34, с. 57; 72, р. 96]), по мнению других – специально созданного Чингис-ханом для своей империи (см., напр.: [6, с. 134; 9, с. 302, 303]). Однако уже П.С. Попов вполне определённо говорил о том, что «Яса представляют (sic! – Р.П.) собою некоторые узаконения или, скорее, наказы Чингис-хана, основанные на обычае» и характеризует их как «составляющие первооснову законодательства монголов, закон, исполнение которого обязательно для каждого из них» [27, с. 0152]. Т.е. уже в начале ХХ в. исследователи понимали, что Яса не была кодификацией в современном значении. Тем не менее, в ХХ – начале ХХI вв. ряд авторов предпринял попытку представить Великую Ясу как «всеобъемлющую кодификацию», созданную Чингис-ханом и (или) его ближайшими преемниками (см., напр.: [22; 25]). В 1970–1980-е гг. Д. Айалон и Д. Морган посвятили специальные исследования, в которых убедительно, на наш взгляд, показали, что в реальности Ясы в форме кодификации не существовало, а обозначалась этим термином совокупность указов-ярлыков Чингис-хана и его ближайших преемников, исполнение которых обеспечивало законность и правопорядок в империи (собственно, именно такое значение наиболее полно соответствует термину «яса» или «ясак») [38, р. 105, 106, 127, 138, 139; 70, р. 164, 168, 170, 173–176]. Отмеченные сначала П.С. Поповым, а затем и И. де Рахевилцем ссылки на Великую Ясу в законодательстве империи Юань [72, р. 93, 94], как представляется, нисколько не противоречат выводам Д. Айалона и Д. Моргана, поскольку речь идёт о ссылках на отдельные положения конкретных ханских ярлыков, либо же на общие принципы имперского законодательства, но никак не на статьи искусственно созданной исследователями монгольской имперской кодификации.

Что же касается «Белой истории», то, во-первых, её сложный комплексный характер – как одновременно религиозно-политического сочинения, источника права и философско-дидактического трактата – не позволяет её считать кодификацией монгольского права и уж тем более «основным законом» Монгольской империи (ср.: [5, с. 143]). Во-вторых, несмотря на утверждения ряда исследователей, что «Белая история» была создана в эпоху Хубилая, во второй половине XIII в. [45, с. 7–9], более обоснованной представляется позиция их оппонентов, считающих, что этот исторический памятник появился не ранее второй половины XVI в. – в эпоху активного распространения тибетского буддизма в Монголии [4, с. 76, 77].

Таким образом, говорить о существовании у монголов до империи Юань традиции кодификации нормативных актов не приходится. Монгольских великих ханов, даже ставших императорами Юань, отличала уверенность, что они сумеют и в дальнейшем регламентировать правоотношения своих подданных с помощью указов, издаваемых ad hoc. Несомненно, монголы XIII в. просто не «доросли» до кодифицированного законодательства и не видели в нём необходимости, что объясняется не столько «недоразвитостью» монгольской государственности и права в рассматриваемый период, сколько особенностями их правосознания и спецификой организации и функционирования созданной ими «степной империи». Именно это объясняет многочисленность попыток китайских советников хана Хубилая и его преемников убедить своих повелителей в необходимости создания правовых кодификаций для своих подданных в империи Юань.

Первые такие попытки были предприняты ещё на начальном этапе правления Хубилая, ещё до его восшествия на ханский престол. В конце 1250-х гг. он, будучи назначенным полководцем и правителем во вновь завоёванных китайских областях, привлёк на свою службу ряд бывших администраторов империй Цзинь и Сун, которым поручил перевести на монгольский язык китайские законы и труды по праву [10, с. 70]. Ободрённые такой инициативой будущего императора, чиновники приступили к разработке обновлённого законодательства для монгольской династии правителей Китая, однако их предложения были приняты их патроном весьма сдержанно, что, впрочем, довольно логично объясняется сосредоточением Хубилая на решении других, более важных проблем – сначала оправданием перед своим венценосным братом Мунке, заподозрившим его в сепаратистских намерениях, затем борьбой за ханский трон с другим братом, Арик-Бугой.

Правда, уже в 1262 г. по инициативе Яо Шу и Ши Тянь-цзе, советников Хубилая, был составлен сборник «первоначальных законов Хубилая», однако даже само название этого сочинения Чжан-дин тяо-гэ («Установленные в ходе бесед кодифицированные правила») [10, с. 70] свидетельствует об относительно неформальном характере, несоответствующем представлению о законодательном своде. Два года спустя, благодаря усилиям Елюя Чжу (сына Елюя Чуцая, знаменитого сподвижника Чингис-хана и Угедэя) был составлен ещё один сборник нормативных актов – Синь-дин тяо-гэ(«Вновь установленные кодифицированные правила») [10, с. 70; 49, р. 14].

Более серьёзная попытка создания правовой кодификации империи Юань была предпринята в 1271 г., когда был принят сборник нормативных правил Шан-шу-шэн цзоу-дин тяо-гэ («Доложенные императору шан-шу-шэном и утверждённые кодифицированные правила») (1271) и одновременно – официально отменён действовавший до этого времени свод законов империи Цзинь Тайхэ-лу [10, с. 70; 42, р. 388, 390; 49, с. 14]. Однако и этот свод являлся не более чем коллекцией ранее изданных указов Хубилая и распоряжений высших органов власти, что совершенно не соответствовало представлению его китайских советников о кодифицированном законодательстве. Неудивительно, что уже вскоре после принятия свода 1271 г. советники основателя Юань возобновили попытки убедить его в целесообразности создания настоящего кодекса – по образу и подобию кодификаций прежних династий. Так, в самом начале 1270-х гг. те же Ши Тянь-цзе и Яо Шу начали работу над проектом такого кодекса под названием Да Юань синь-лу («Новый кодекс Великой Юань»), однако, как известно из Юань ши, проект этот так и не был реализован. Несколькими годами позже с аналогичными предложениями к Хубилаю обращались сановники Чжао Лян-пи (1274–1275 гг.) и Цуй Ю (1283 г.) [49, р. 14–15].

Однако преуспеть удалось лишь Хо Чжун-цзу, ещё одному советнику императора, впоследствии ставшему министром Хубилая и его преемника Тэмура: в 1291 г. по его настоянию был принят свод Чжи-юань синь-гэ («Новый свод эпохи Чжи-юань»), который П.Х. Чен, предпринявший реконструкцию этого правового акта, характеризует как «первый значительный кодекс Юань» [49, р. 16]. Впрочем, некоторые авторы оценивают роль этого свода гораздо ниже, считая, что и он являлся всего лишь сборником ранее изданных указов и постановлений в сфере организации и деятельности чиновников и не содержал (в отличие от предыдущих китайских кодексов) положений о преступлениях и наказаниях [42, р. 388]. Полагаем, всё же, что следует согласиться с мнением П.Х. Чена, поскольку структура этого правового памятника, действительно, соответствует даже современным представлениям о кодификациях: он включал в себя раздел об общих принципах правового регулирования, правила назначения на должности, управления обществом, регламентацию финансовой и налоговой деятельности, вопросов социального обеспечения, порядок управления государственными складами и предприятиями, вопросы правоохранительной деятельности, следствия и суда (см. подробнее: [49, р. 107–156]). Что же касается норм о преступлениях и наказаниях, то их отсутствие в данном своде законов компенсировалось распоряжением Хубилая о том, что в качестве судебных прецедентов могут быть использованы его собственные решения, равно как и решения высших органов государственной власти – впоследствии этот принцип нашёл отражение и в других сводах империи Юань [42, р. 394].

Впрочем, на этом попытки создания обобщающего свода законов не завершились. Преемники Хубилая (вернее, их китайские советники) не менее активно занимались созданием законодательства для своих китайских подданных. Эта деятельность стала тем более актуальной в связи с тем, что к началу XIV в. уже было очевидным, что императорам Юань – великим ханам Монгольской империи не удастся восстановить власть над остальными имперскими улусами. Несмотря на то, что на рубеже XIII–XIV вв. четырьмя улусными правителями (монархами Юань, Золотой Орды иранского Ильханата и Чагатайского улуса) была предпринята попытка объединения, новое образование, во-первых, имело характер конфедерации, в которой главенство императора Юань являлось чисто номинальным, а во-вторых, уже вскоре участники вновь созданной конфедерации начали враждовать между собой, и она фактически распалась, формально, впрочем, продолжая существовать, как минимум, до 1340–1350-х гг. (см. подробнее: [29]). Естественно, в таких условиях всё более важным и даже необходимым становилось укрепление власти великих ханов над своими китайскими владениями, соответственно, их заинтересованность в создании норм права для китайцев существенно возросла. А поскольку кодификации традиционно воспринимались как наиболее авторитетные источники права, работа над ними была возобновлена при дворе преемников Хубилая.

При великом хане Тэмуре, в истории Юань фигурировавшем как Чэн-цзун, были изданы два сборника законов. В 1303 г. новый император, в продолжение законодательной деятельности Хубилая, распорядился подготовить сборник законов и прецедентов под названием Да-дэ дянь-чжан («Установления эры Да-дэ»). Однако под влиянием своего советника Хо Чжун-цзу (также «унаследованного» Тэмуром от своего деда Хубилая) двумя годами позже был издан свод Да-дэ люй-лин («Законы и распоряжения периода правления Да-дэ»), который, впрочем, тоже представлял собой не кодификацию с единой структурой, а всего лишь сборник прежних законов и указов [10, с. 70; 49, р. 19–21]. Таким образом, можно констатировать, что в большинстве случаев монгольские императоры Китая просто не были способны воспринять идеи своих китайских советников по поводу кодификаций, считая, что в качестве таковых достаточно издавать подборки ранее принятых законов[4].

Неудивительно, что при преемниках Тэмура императорские советники вновь стали поднимать вопрос о создании полноценной кодификации с целью укрепления власти монгольских повелителей над населением Китая, в глазах которого создание фундаментальных правовых сводов, несомненно, служило одним из критериев легитимности правителя или даже династии в целом. В 1309 г. сотрудники Секретариата (чжун-шу-шэна) обратились к хану Хайшану (императору У-цзуну) с предложением о разработке нового кодекса, которое было, в принципе, одобрено, но работа над проектом прекратилась в 1311 г. в связи со смертью императора [49, р. 23].

Гораздо более серьёзная работа была проделана в правление брата и преемника Хашана – хана Аюбарвады (императора Жэнь-цзуна). В том же 1311 г. министр Совета по делам наказаний Сянь Чжан обратился к императору с прошением, в котором утверждал, что ни одна династия не может существовать без строгих единых правил поведения. В ответ на прошение император повелел ему собрать и систематизировать прежние сборники и постановления, однако престарелый сановник умер в том же году, и его работа была продолжена Ли Минем [49, р. 23, 24]. По-видимому, на этот раз власти и в самом деле решили разработать фундаментальный свод законов: работа над проектом длилась в течение десятилетия, и новое законодательство было принято уже при хане Шудибале (император Ин-цзун), в 1323 г. Естественно, ставить это в заслугу юному императору, вступившему на престол в 18 лет и умершему через три года, было бы некорректным: он всего лишь позволил завершить работу, начатую при его отце.

Как бы то ни было, в 1323 г. были изданы два обширных свода законов – Да Юань тун-чжи («Общие законы великой династии Юань») и Юань дянь-чжан («Установления династии Юань»). Из первого сохранилась лишь часть, известная под названием Тун-чжи тяо-гэ («Кодифицированные правила из общих законов»), тогда как текст второго сохранился полностью, что, по-видимому, не в последней степени повлияло на учёных, считающих Юань дянь-чжан наиболее значительной кодификацией эпохи Юань[5]. Эта кодификация делилась на две части – Цянь цзи («Первый сборник»), содержавший указы и распоряжения 1260–1320 гг., и Синь цзи («Новый сборник»), в который вошли нормативные акты 1321–1322 гг. Как видим, и в этом случае кодекс оказался, по сути, собранием ранее изданных актов [14, с. 5, 6; 63, р. 23].

Тем не менее, недооценивать этот источник не стоит, тем более что он является источником сведений не только о праве, но и о государственном устройстве империи Юань, а также, в определённой степени, и по её истории в целом. Свод Юань дянь-чжан состоял из 60 книг (цзюаней), в которых освещались такие вопросы как общие принципы права, статус правительственных органов, регулирование церемоний, военного дела, общественных работ, налогов и сборов, деятельность цензората и пр. Неудивительно, что некоторые исследователи (в частности, П. Рачневски) считалиЮань дянь-чжан даже более совершенной кодификацией, чем кодекс Тан, долгое время считавшийся эталоном [49, р. 31].

Поскольку в разработке этого свода законов наряду с китайским сановником У Чэном активно участвовал, по некоторым сведениям, монгол Байджу (потомок знаменитого Мухали, соратника Чингис-хана и первого правителя завоёванных монголами китайских областей), это объясняет значительную инкорпорацию в Юань дянь-чжан норм и принципов монгольского имперского права, в частности, отдельных положений, составлявших «Великую Ясу» Чингис-хана, а также норм, регламентировавших статус и функции монгольских наместников в Китае – даругачи (та-лу-хуа-чи) [63, р. 18, 46, 100; см. также: 10, с. 71, 72; 27]. Ч. Далай обратил внимание, что выделить «монгольские» нормы среди «китайских» в этом своде законов можно довольно просто по языку их изложения: императорские указы, доклады сановников и постановления высших органов власти написаны классическим китайским литературным языком, тогда как монгольские элементы переведены на китайский практически в разговорном стиле [10, с. 71].

Работы по кодификации юаньского права были продолжены на рубеже 1320–1330-х гг. при хане Ток-Тэмуре (император Вэнь-цзун). В 1328 г. он приказал своим советникам начать подготовку нового свода законов, работа над которым шла в течение 1329–1331 гг., и в 1332 г. был опубликован новый фундаментальный свод законов Цзиньши да-дянь («Великие установления по управлению миром»). По некоторым сведениям, он включал в себя целых 894 книги (цзюаня), однако позднее он был утрачен, и сведения о нём сохранились лишь в китайской династийной хронике Юань ши [17, л. 3об–4].

На основании сведений этого источника можно сделать вывод, что свод Цзиньши да-дянь включал в себя общие принципы и определения, имперские запреты, административные правила, нормы образования, церемоний, армейские законы и пр. [49, р. 34]. Ряд цзюаней Юань ши (трактат Ши хуа-чжи, цзюани 93–97) охватывает вопросы государственного регулирования экономики: землевладение и сельское хозяйство, налоги с имущества, морские перевозки, бумажные деньги, сборы с монополий, регулирование соляного и чайного промыслов, производство и продажа спиртного, морская и внешняя торговля (см. подробнее: [77]). Другие цзюани (трактатСинь фа-чжи, цзюани 102–103) регламентируют такие аспекты правового развития империи Юань как основные правила и наказания, управление обществом, правила жертвоприношений, образование, военные законы, правила женитьбы, товары и услуги [см. подробнее: 74; 75]. В большинстве случаев содержание свода представляет собой (как и прежние законодательные своды Юань) не статьи в современном понимании, а переформулированное изложение указов предыдущих императоров. Тот факт, что сведения о содержании Цзиньши да-дянь сохранились лишь в вошедших в Юань шитрактатах, приводит некоторых исследователей к мысли, что этот законодательный свод вообще не являлся таковым: по их мнению, это была своеобразная правовая «энциклопедия» [14, с. 5]. Однако ознакомление с содержанием этого памятника (насколько можно судить, опять же, по сведениям Юань ши) позволяет не согласиться с подобным утверждением. Охват широкого круга практических правозначимых вопросов, включение в свод текстов императорских указов и других правовых актов, несомненно, свидетельствует о его правоприменительном, а не доктринальном характере. Более того, многие разделы свода были характерны и для более раннего китайского законодательства. В частности, достаточной полной регламентации (как и в других юаньских кодификациях) подвергся вопрос о браке [42, р. 396, 398, 399], относящийся к частноправовой сфере: монгольские императоры старались не вмешиваться в частную жизнь своих подданных, позволяя им строить правоотношения в этой сфере на основе собственных законов или обычаев, зато эта сфера весьма скрупулёзно регламентировалась традиционным китайским правом. А тот факт, чтоЦзиньши да-дянь имеет также и раздел, посвящённый общим принципам управления и определения наказаний, позволяет считать его полноценной кодификацией, имеющей своеобразную «общую часть», характерную и для современных законодательных сводов.

Наконец, уже в поздний период империи Юань, в 1346 г. был составлен ещё один свод законов Чжи-чжэн тун-чжи («Законы эры Чжи-чжэн»), которые также сохранились до нашего времени[6]. Принятие нового кодекса, да ещё и в условиях глубокого политического кризиса династии Юань, было связано с тем, что положения прежних сводов, по мнению новых властей, устарели. В результате был принят свод законов, который насчитывал 34 книги (цзюаня), большинство из которых посвящено вопросам организации управления Китаем, причём, как и прежние кодификации, включал в себя отдельные принципы монгольского имперского права [1, с. 132; 49, р. 36]. Впрочем, этот источник представляет ценность в большей степени как памятник завершающего этапа истории Юань, нежели как действительно фундаментальная кодификация.

Оценивая содержание норм права эпохи Юань в целом, исследователи не без оснований считают, что оно было более либеральным по сравнению как с предшествующим правом династии Сун, так и с последующим правом династии Цин (равно как и политическая система), поскольку, в отличие от представителей этих династий, монголы не стремились стать самодержавными монархами над Китаем. Кроме того, некоторые проекты в политико-правовой сфере, разрабатывавшиеся при Сун, получили воплощение уже при Юань [13, с. 146; см. также: 65, р. 15].

Тем не менее, отсутствие полноценного свода законов приводило к различным проблемам в правовой практике. Во-первых, сборники императорских указов и распоряжений высших административных органов, несмотря на свою многочисленность, не могли охватить все аспекты правоотношений, поэтому многие региональные чиновники и судьи даже после официального запрета на применение прежнего китайского законодательства в 1271 г. продолжали его применять. Уже в 1276 г. Хубилай выражал недовольство, что население Северного Китая продолжает пользоваться Тайхэ лу, демонстрируя свою нелояльность новой династии, и даже в 1307 г. секретариат чжун-шу-шэн был вынужден констатировать, что этот свод законов Цзинь продолжал применяться. Кроме того, в указах, вошедших в Юань дянь-чжан, упоминается, что чиновники на местах не отказывались от применения права империи Сун [42, р. 391–393; 49, р. 21]. Во-вторых, отсутствие чётких норм о преступлениях и наказаниях вызывало растерянность судей. И хотя Хубилай, как отмечалось выше, предписал использовать в качестве источника права – судебного прецедента – свои собственные решения и решения высших органов власти по конкретным делам, они, как и императорские указы, не могли охватить все случаи, встречавшиеся в судебной практике. В результате многие судьи низшего и среднего звена просто-напросто не выносили решений, а обращались непосредственно в вышестоящие административные органы [42, р. 400–402].

По мнению ряда исследователей, последние великие ханы – императоры Юань уже в большей мере являлись китайскими, нежели монгольскими монархами, в полной мере восприняли китайскую культуру и систему ценностей, включая её политические и правовые аспекты, а также и язык. Даже многие указы последних правителей, как полагают некоторые специалисты, писались исключительно на китайском языке (см., напр.: [11, с. 12]). Однако, по-видимому, на самом деле языковая ситуация в правовой сфере была несколько иной. Последний из принятых в эпоху Юань законодательных сводов, Чжи-чжэн тяо-гэ, был написан на фактически разговорном («вульгарном») китайском языке[7], однако исследователям известны его фрагменты, сохранившиеся на монгольском, из чего они делают вполне обоснованный вывод о том, что правовые акты эпохи Юань составлялись, скорее всего, на двух языках. Это подтверждается также тем фактом, что большинство сохранившихся до нашего времени жалованных грамот юаньских императоров духовенству и отдельным монастырям также представляли собой билингвы, т.е. были написаны на китайском и монгольском языках. Кроме того, и в других государствах Чингизидов монгольский язык практически до прекращения их существования оставался языком правящей элиты и, соответственно, по меньшей мере, одним из официальных государственных[8].

Таким образом, можно сделать вывод, что право и законодательство империи Юань всё же не может быть однозначно охарактеризовано ни как монгольское, ни как китайское. Акты императоров Юань как ханов Монгольской империи, безусловно, являются источниками права монгольского (в смысле – имперского, а не принадлежащего одноимённому кочевому народу), тогда как кодификации права для Китая, в свою очередь, наряду с преобладающим большинством воспринятых новой династией принципов и даже норм права прежних династий также включали в себя элементы монгольского права – особенно в сфере управления, налогов и т.п. Учитывая дуализм статуса самой правящей династии Юань, полагаем, не следует абсолютизировать роль ни монгольских, ни китайских элементов в системе юаньского права.

Интересно отметить, однако, что кодификации династии Юань, действовавшие преимущественно на территории Китая, несмотря на то, что они базировались в большинстве своём на типичных китайских правовых ценностях, тем не менее, в целом не были использованы преемниками монгольских ханов – императорами династии Мин: последние предпочли опираться на «классическое» китайское право, созданное ещё в эпоху Тан [33, с. 11]. Почему же минские императоры предпочли устаревшие нормы более новым? Неужели кодексы эпохи Юань всё же имели некую «монгольскую» специфику, что не позволило опираться на них представителям новой «национальной» китайской правящей династии?

Ответ на этот вопрос следует искать в области не правовой, а чисто политической. Дело в том, что Чжу Юаньчжан, основатель династии Мин, стремясь легитимизировать свои права на трон, объявил правление династии Юань незаконным и, соответственно, любые ссылки на её законодательство также выглядели бы не имеющими правовой силы (см. подробнее: [60]). Кроме того, интересно отметить, что в качестве одной из причин падения Юань он отметил именно отсутствие у неё полноценного правового кодекса (см.: [33, с. 11, 12; 42, р. 389]). Поэтому в качестве образца для собственного законодательства основатель династии Мин взял устаревшее, но вполне «легитимное» право такой же «национальной» династии Тан. Надо отметить, что подобные примеры уже имели место в мировой истории. Например, в IX в. императоры Македонской династии в Византии, стремясь перечеркнуть значение правивших до них «иконоборческих» династий (Исаврийской и Аморейской), точно таким же образом отменили разработанное при них законодательство и взяли за образец  устаревшее право эпохи Юстиниана I Великого (середина VI в.), чьё правление представлялось им идеальным [21, с. 85]. Аналогичными соображениями, по-видимому, руководствовались и императоры династии Мин, для которых правление монгольской династии Юань было незаконным и чуждым, тогда как эпоха династии Тан воспринималась как «золотой век» в истории Китая. Таким образом, нет оснований для вывода о том, что законодательство эпохи Юань было несовершенным или «некитайским» и поэтому не было использовано при разработке законодательства империи Мин. Кроме того, отдельные императорские указы, многие судебные прецеденты, равно как и принципы юаньского права (в свою очередь, базировавшиеся на принципах более ранних китайских кодификаций) оказались востребованы и в минскую эпоху [42, р. 403; 49, р. 22, 23].

Примечания

1. Естественно, после фактического распада Монгольской империи во второй половине XIII в. эти указы в большинстве случаев являлись простой формальностью, тем не менее Хубилай, монгольский хан и основатель династии Юань, выдавал ярлыки на правление таким фактически независимым правителями как золотоордынский хан Менгу-Тимур или персидский ильхан Абага [30, с. 168; 31, с. 67].
2. Исследования чингизидской дипломатики довольно многочисленны, соответственно, современный уровень знаний о конкретных официальных актах чингизидских государств XIII–XIV вв. и их канцелярской практике вообще позволяет уверенно говорить о едином формуляре таких документов во всех государствах Монгольской империи (см., напр.: [7; 39; 67; 68]).
3. Характерным примером такой практики является текст «Законов Великой династии Мин», в котором основные статьи дополнены большим количеством дополнительных постановлений, представлявших собой именно императорские указы, развивавшие или дополнявшие основные статьи этого свода законов [33, с. 35–36].
4. Впрочем, вряд ли это можно оценивать как показатель правовой «недоразвитости» императоров Юань: в своё время даже в Римской империи, достигшей высот в сфере юриспруденции,  в течение многих веков (вплоть до издания Кодекса Юстиниана в середине VI в.) не было создано полноценной кодификации, в то время как в качестве «кодексов» издавались именно сборники ранее изданных императорских конституций (см.: [26, с. 211, 212]).
5. Китайский вариант Юань дянь-чжан неоднократно издавался, однако попыток его полного перевода на другие языки, насколько нам известно, до сих пор не предпринималось. Ч. Далай упоминает о переводе на монгольский язык уложения Юань дянь-чжан, осуществлённом Алтан-Баганой, который так и не был опубликован [10, с. 69, 191].
6. Экземпляр этих законов был сравнительно недавно обнаружен в Корее, тогда как на территории Китая таковых не сохранилось.
7. Личная консультация Е.Ф. Баялиевой.
8. Так, например, имеются сведения, что даже золотоордынский хан Узбек, при котором Золотая Орда стала официально мусульманским государством и, как принято считать, была окончательно «тюркизирована», общался со своими приближёнными на монгольском языке [32, с. 89; см. также: 8; 82].

Литература

1. Баялиева Е.Ф. Кодекс законов династии Юань – новый источник по истории Китая // XVII Международная научная конференция по источниковедению и историографии стран Азии и Африки «Локальное наследие и глобальная перспектива. “Традиционализм” и “революционизм” на Востоке». 24–26 апреля 2013 г. СПб.: ВФ СПбГУ, 2013.
2. Беляев В.А., Сидорович С.В. К вопросу о монетах Чжи-Чжэн императора Шунь Ди // Монеты и денежное обращение в монгольских государствах XIII–XV веков. Труды Международных нумизматических конференций. IV МНК – Болгар 2005, V МНК – Волгоград 2006. М.: Нумизматическая литература, 2008.
3. Беляев В.А., Сидорович С.В. Ставка Великого хана и улусы по нумизматическим данным // Монеты и денежное обращение в монгольских государствах XIII–XV веков. Труды Международных нумизматических конференций. IV МНК – Болгар 2005, V МНК – Волгоград 2006. М.: Нумизматическая литература, 2008.
4. Бира Ш. Монгольская историография (XIII–XVII вв.). М.: Наука, 1978.
5. Ванчикова Ц.П. Структура и источники «Белой истории» // Мир Центральной Азии. Материалы международной научной конференции. Культурология. Философия. Источниковедение Т. III. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2002.
6. Вернадский Г.В. О составе Великой Ясы Чингис-хана // Вернадский Г.В. История права. СПб.: Лань, 1999. 
7. Григорьев А.П. Монгольская дипломатика XIII–XV вв.: Чингизидские жалованные грамоты Л.: Изд-во ЛГУ, 1978.
8. Григорьев А.П. Официальный язык Золотой Орды // Тюркологический сборник. 1977. М.: Наука, 1981.
9. Гумилёв Л.Н. Древняя Русь и Великая Степь. М.: Клышников, Комаров и Ко, 1992.
10. Далай Ч. Монголия в XIII–XIV вв. М.: Наука, 1983.
11. Дмитриев С.В., Кузьмин С.Л. Что такое Китай? Срединное государство в историческом мифе и реальной политике // Восток. Афро-азиатские общества: История и современность. 2012. № 3.
12. Дугарова С.Ж. Монгольское право в период Юаньской империи // Гуманитарный вектор. 2011. № 4 (28).
13. Духовная культура Китая: энциклопедия. Т. 4: Историческая мысль. Политическая и правовая культура / гл. ред. М.Л. Титаренко. М.: Восточная литература, 2006.
14. Зограф И.Т. Монгольско-китайская интерференция: Язык монгольской канцелярии в Китае. М.: Наука, 1984.
15. Иванов А. Официальные документы династии Юань на китайском языке // Записки Восточного отделения Русского археологического общества. Т. XVII. Вып. 2–3. 1906. СПб., 1907.
16. Кадырбаев А.Ш. Иудеи в императорском Китае (от Юань до Цин) // Общество и государство в Китае: XXXVIII научная конференция. М.: Восточная литература, 2008.
17. Казин В.Н. Взаимоотношения Золотой Орды с Китаем и Монголией (стенограмма доклада, 1940 г.) // Архив востоковедов ИВР РАН. Ф. 133. Оп. 1, ед. хр. 3. 21 л.
18. Кычанов Е.И. Жизнь Темучжина, думавшего покорить мир. М.: Наука, 1973.
19. Кычанов Е.И. Основы средневекового китайского права. М.: Наука, 1986.
20. Ливанцев К.Е. История государства и права средних веков. СПб.: Питер, 2002.
21. Липшиц Е.Э. Законодательство и юриспруденция в Византии в IX–XI вв. Л.: Наука, 1981.
22. Минжин Ц. Их Засаг. Тɣɣх, эрх зɣйн шинжилгээ. Улаанбаатар, 2009.
23. Мункуев Н.Ц. Китайский источник о первых монгольских ханах: Надгробная надпись на могиле Елюй Чу-цая. М.: Наука, 1965.
24. Мэн-да Бэй-лу («Полное описание монголо-татар») / Пер., введ., коммент. Н.Ц. Мункуева. М.: Наука, 1975.
25. Ням-Осор Н. Роль и содержание закона «Их засаг» в истории и культуре Монголии // Мир Центральной Азии. Материалы международной научной конференции. История. Социология. Т. II. Ч. I. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2002.
26. Покровский И.А. История римского права. Минск: Харвест, 2002.
27. Попов П.С. Яса Чингис-хана и уложение монгольской династии Юань чао-дянь-чжан // Записки Восточного отделения Русского археологического общества. Т. XVII. Вып. 2–3. 1906. СПб., 1907.
28. Поппе Н.Н. Квадратная письменность. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941.
29. Почекаев Р.Ю. Вторая империя монголов: притязания и действительность // Монгол – Оросын тɣɣх бичлэг дэх Монголын эзэнт гɣрэн (Эрднэм шинжилгээний хурлын материал) (Монгольская и российская историография Великой Монгольской империи (Сборник научных статей конференции)). Улаанбаатар. 2009.
30. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. II / Пер. с перс. Ю.П. Верховского, примеч.Ю.П. Верховского и Б.И. Панкратова, ред. И.П. Петрушевский. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1960.
31. Рашид ад-Дин. Сборник летописей. Т. III / Пер. с перс. А.К. Арендса, ред. А.А. Ромаскевич, Е.Э. Бертельс, А.Ю. Якубовский. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1946.
32. Сборник материалов, относящихся к истории Золотой Орды. Т. II. Извлечения из персидских сочинений, собранные В.Г. Тизенгаузеном и обработанные А.А. Ромаскевичем и С.Л. Волиным. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1941.
33. Свистунова Н.П. Краткий очерк истории минского законодательства // Законы Великой династии Мин со сводным комментарием и приложением постановлений (Да Мин люй цзи цзе фу ли). Ч. I / Пер. с кит., исслед., примеч. и прил. Н.П. Свистуновой. М.: Восточная литература, 1997.
34. Скрынникова Т.Д. Харизма и власть в эпоху Чингис-хана / 2-е изд., перераб., доп. и испр. СПб.: Евразия, 2013.
35. Успенский В.Л. Монголы и буддизм в XIII веке // Буддизм и христианство в культурном наследии Центральной Азии. Материалы международной конференции. Бишкек, 3–5 октября 2002 г. Бишкек, 2003.
36. Храпачевский Р.П. Золотая Орда в источниках. Т. III: Китайские и монгольские источники. М., 2009.
37. Храпачевский Р.П. Половцы-куны в Волго-Уральском междуречье (по данным китайских источников). М.: ЦИВОИ, 2013.
38. Ayalon D. The Great Yasa of Chingiz Khan: A Reexamination. Part A // Studia Islamica. № 33. 1971.
39. Biran M. Diplomacy and chancellery practices in the Chagataid khanate: Some preliminary remarks // Oriente Moderno. Nuova serie. Anno 88. Nr. 2. Les relations diplomatiques entre le monde musulman et l’Occident latin (XIIe–XVIe siecle). 2008.
40. Birge B. Levirate Marriage and the Revival of Widow Chastity in Yuan China // Asia Major. Ser. 3. Vol. 8. P. 2. 1995.
41. Birge B. Sexual Misconduct in Mongol Yuan Law, with some Observations on Chinggis Khan’s Jasagh // Mongolica. Vol. 22 (43). 2009.
42. Birge B. Sources of Law in Mongol-Yuan China (1260–1368). Adjucation in the Absence of Legal Code // Miscellanea Asiatica: Melanges en Honneur de Festschrift in Honour of Francoise Aubin / Ed. by D. Aigle, I. Charleux, V. Goossaert and R. Hamayon. Sankt Augustin: Institut Monumenta Serica, 2010.
43. Birge B. Women and Property in Sung Dynasty China (960–1279): Neo-Confucianism and social change in Chien-chou, Fukien. Ph. D. Diss. Columbia University, 1992
44. Birge B. Women, Property and Confucian Reaction in Sung and Yuan China (960–1368). Cambridge University Press, 2004.
45. čaɣan teüke – «Белая история» – монгольский  историко-правовой памятник XIII–XVI вв. / Пер. П.Б. Балданжапова, исслед., коммент. Ц.П. Ванчиковой. Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2001.
46. Chavannes E. Inscriptions et pieces de chancellery chinoises de l’epoque mongole // T’oung Pao. Ser II. Vol. 5. Leide, 1904.
47. Chavannes E. Inscriptions et pieces de chancellery chinoises de l’epoque mongole // T’oung Pao. Ser II. Vol. 6. Leide, 1905.
48. Chavannes E. Inscriptions et pieces de chancellery chinoises de l’epoque mongole // T’oung Pao. Ser II. Vol. 9. Leide, 1908.
49. Ch'en P.H. Chinese Legal Tradition under the Mongols: The Code of 1291 as Reconstructed. Princeton University Press, 1979.
50. Clark L.V. On a Mongol Decree of Yisun Temur (1339) // Central Asiatic Journal. Vol. XIX. No. 3. Wiesbaden, 1975.
51. Cleaves F.W. A Chancellery Practice of the Mongols in the Thirteenth and Fourteenth centuries // Harvard Journal of Asiatic Studies. Vol. 14, No. 3/4. Dec., 1951. Pp. 493–526.
52. Cleaves F.W. The Lingji of Arug of 1340 // Harvard Journal of Asiatic Studies. Vol. 25, 1964–1965. Pp. 31–79.
53. Cleaves F.W. The Sino-Mongolian Inscription of 1335 in memory of Chang Ying-Jui // Harvard Journal of Asiatic Studies. Vol. 13. No 1/2. Jun. 1950. Pp. 1–131.
54. Cleaves F.W. The Sino-Mongolian Inscription of 1338 in memory of Jiguntei // Harvard Journal of Asiatic Studies. Vol. 14. № 1/2. Jun. 1951. Pp. 1–104.
55. Cleaves F.W. The Sino-Mongolian Inscription of 1346 // Harvard Journal of Asiatic Studies. Vol. 15. № 1/2. Jun. 1952. Pp. 1–123.
56. Cleaves F.W. The Sino-Mongolian Inscription of 1348 // Harvard Journal of Asiatic Studies. 1967. Pp. 76–102.
57. Cleaves F.W. The Sino-Mongolian Inscription of 1362 in memory of Prince Hindu // Harvard Journal of Asiatic Studies. Vol. 12, No. 1/2 (Jun., 1949) Pp. 1–133.
58. Dardess J.W. Conquerors and Confucians: Aspects of Political Change in Late Yuan China. New York: Columbia University Press, 1973.
59. Dardess J.W. From Mongol Empire to Yüan Dynasty: Changing Forms of Imperial Rule in Mongolia and Central Asia // Monumenta Serica. Vol. 30. 1972–1973.
60. Dardess J. Ming T’ai-tsu on the Yuan: An Autocrat’s Assessment on the Mongol Dynasty // Bulletin of Sung Studies. № 14. 1978.
61. Dardess J.W. The Cheng Communal Family: Social Organization and Neo-Confucianism in Yüan and EarlyMing China // Harvard Journal of Asiatic Studies. Vol. 34. 1974. Pp. 7–52.
62. Endicott-West E. Imperial Governance in Yuan Times // Harvard Journal of Asiatic Studies. Vol. 46. № 2. Dec. 1986. Pp. 523–549.
63. Endicott-West E. Mongolian Rule in China: Local Administration in the Yüan Dynasty. Harvard University Press, 1989.
64. Farquhar D.M. The Government of China under Mongolian Rule: A Reference Guide. Stuttgart: Franz Steiner Verlag, 1990.
65. Franke H. From Tribal Chieftain to Universal Emperor and God: The Legitimation of the Yüan Dynasty. München: Verkag der Bayerischen Akademie der Wissenschaften, 1978.
66. Langlois J.D. “Living Law” in Sung and Yuan Jurisprudence // Harvard Journal of Asiatic Studies. Vol. 41. No. 1. Jun. 1981.
67. Matsui D. A Mongolian Decree from the Chaghataid Khanate Discovered at Dunhuang // Aspects of Research into Central Asian Buddhism: In Memoriam Kogi Kudara. Turnhout: Brepols, 2008.
68. Matsui D. An Uigur decree of tax exemption in the name of Duwa-Khan // Шинжлэх Ухааны Академийн Мэдээ. 2007. № 4.
69. Mongolian Monuments in Uighur-Mongolian Script (XIII–XVI Centuries). Introduction, Transcription and Bibliography) / Ed. by D. Tumurtogoo. Taipei: Institute of Linguistics, Academia Sinica, 2006.
70. Morgan D.O. The “Great Yasa of Chingis Khan” and Mongol Law in the Ilkhanate // Bulletin of the School of Oriental and African Studies. Vol. XLIX. № 1. 1986.
71. Munkuyev N. Ts. Two Mongolian Printed Fragments from Khra-Khoto // Mongolian Studies. Vol. 14. Amsterdam, 1970.
72. Rachewiltz I. de. Some Reflections on Chinggis Qan’s Jasagh // East Asian History. 1993. № 6.
73. Ratchnevsky P. Jurisdiction, Penal Code and cultural confrontation under Mongol-Yuan law // Asia Major. Vol. VI. P. 1. 1993.
74. Ratchnevsky P. Un code des Yuan. Vol. 1 / Intr. par. P. Pelliot. Paris: Librairie Ernest Leroux. 1937 (2nd ed.: Paris: College de France, Institut des hautes etudes chinoises. 1985).
75. Ratchnevsky P. Un code des Yuan.Vol. 2. Paris: Presses universitaires de France, 1972.
76. Ratchnevsky P. Un code des Yuan. Vol. 3. Paris: Presses universitaires de France, 1977.
77. Schurmann H.F.  Economic Structure of the Yüan Dynasty: Translation of Chapters 93 and 94 of the Yüan shih (Harvard-Yenching Institute Studies. Vol. XVI). Harvard University Press, 1956.
78. Schurmann H.F. Mongolian Tributary Practices of the 13th Century // Harvard Journal of Asiatic Studies № 19. 1956.
79. Sugiyama M. The Phags-pa Mongolian inscription of Toɣon-temür qaɣan edict // Memoires of the Research Department of the Toyo Bunko. 1988. № 46.
80. Wolff E. Law Court Scenes in the Yuan Dramas // Monumenta Serica. Vol. 29. 1970–1971.
81. Yang Lien-cheng. Marginalia to the Yuan tien-chang // Harvard Journal of Asiatic Studies. Vol. 19. No. 1/2. Jun. 1956.
82. Zograph I. Mongolian Borrowings in Documents of Yuan Chancellery // Manuscripta Orientalia. Vol. 8. № 2. June 2002.

Общество и государство в Китае. Т. XLIV, ч. 1 / Редколл.: Кобзев А.И. и др. – М.: Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт востоковедения Российской академии наук  (ИВ РАН), 2014. – 594 стр. – (Ученые записки ИВ РАН. Отдела Китая. Вып. 14 / Редколл.: А.И. Кобзев и др.). С. 104-123.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Дмитриев С. В. Столицы Монгольской империи как показатель монгольско-китайской культурной интерференции

Столица государства всегда больше чем просто город. Провинциальный город, будь он богатым торговым и ремесленным центром или позабытым Богом и людьми дальним форпостом, развивается по вполне понятным, естественным законам – его размеры, форма, количество и качество общественных зданий зависят, прежде всего, от возможностей и представлений местной администрации и населения, от функций, которые город выполняет, и окружающего ландшафта. Столица же, помимо этого, призвана воплощать в себе самую суть государства, что накладывает на неё особый отпечаток. Столица зачастую не только место пребывания правителя и двора, не только витрина для иностранных послов, которые, побывав в ней, должны отнести своим правителям рассказы о мощи и величии соседа. Столица часто является едва ли не единственным местом, одинаково чуждым для всех подданных империи, узлом, объединяющим провинции в империю – как в административном и экономическом, так и в идеологическом ключе. Поэтому столица может быть далеко не самым интересным городом для изучения той или иной цивилизации и культуры – но самым продуктивным для изучения государства и политической идеологии, которой пытались следовать его правители.

В первые годы существования Монгольской империи, в правление Чингис-хана (1162–1227, провозглашён великим ханом в 1206 г.), резиденция великого хана, по всей видимости, была типичной ставкой кочевого правителя – он не был склонен связывать себя постройкой зданий, и, вероятно, не считал это нужным и достойным правителя монголов[1]. К тому же, на долю основателя империи пришлось не так уж много спокойных лет, когда он не был занят войнами и походами. Однако уже в правление его сына Угэдэя (1186–1241, великий хан с 1229 г.) влияние представителей оседлых народов, вошедших в состав империи, на пра-вящую прослойку кочевников значительно усилилось, следствием чего, в частности, стало начало строительства в 1235 г. города Каракорума[2], провозглашённого столицей империи (см. [20, цз. 2, с. 5]).

Обширная долина Орхона, на которой расположен Каракорум, питаемая множеством рек и ручьёв, стекающих с лесистых склонов Хангая, предоставляет в высшей степени благоприятные условия для кочевников. Эти места, которые тюрки называли Отюкен (или Отюкенская чернь) были ритуальным и экономическим центром целого ряда кочевых империй. Согласно династийной истории Чжоу шу 周書 («История [Северной] Чжоу»), здесь постоянно пребывал каган Первого Тюркского каганата (551–630), здесь же под его руководством проводились регулярные жертвы и моления предкам каганского рода и Небу (см. [23, цз. 50, с. 2666; 43, р. 212–219]); здесь была ставка правителя Восточнотюркского каганата (689–745) (см. [11, с. 216–223]) и столица пришедшего ему на смену Уйгурского каганата, Орду-балык, разрушенная киргизами в середине IХ в.[3]

Происхождение названия первой монгольской столицы представляет собой отдельную научную проблему (подробнее см. [6]), однако наиболее вероятным, как кажется, является предположение, что оно произошло от уйгурского топонима (по-тюркски «Кара-корум» означает «чёрные горы/камни»), видимо, обозначавшего Хангайские горы, с которых стекает р. Орхон. Слово Каракорум не монгольского, а тюркского происхождения, что, скорее всего, является свидетельством огромного влияния, которое имели при дворе Угэдэя уйгурские советники, убедившие его, что столицу необходимо разместить неподалёку от руин Орду-балыка, а не в родных местах Чингис-хана, близ Онона и Керулена.

Несмотря на своё расположение в сердце традиционных кочевий, Каракорум был не только дворцом хана, желающего приобщиться к оседлому комфорту, окружённым жилищами гвардии и необходимой обслуги, а ещё и довольно крупным торговым и ремесленным центром, что окончательно доказали раскопки 1948–1949 гг., проведённые экспедицией под руководством С.В. Киселёва[4]. Невысокие городские стены (вал в толщину не превышал 2–2,5 м, сверху тянулся плетневый палисад, обмазанный глиной, всё вместе в высоту вряд ли превышало 4–5 м; см. [10,с. 138, 173]), призванные скорее обозначать городскую границу, нежели обеспечивать городу реальную защиту, огораживали значительную территорию, представляющую собой неправильный четырёхугольник, ориентированный по странам света, несколько сужающийся к югу. С севера на юг протяжённость города превышала 2 км, с запада на восток составляла около 1,5 км (см. [10, с. 128]). Дворец Угэдэя находился в юго-западном углу города, был обнесён такими же невысокими стенами, как и весь город, и представлял собой правильный квадрат 255 на 225 м (см. [10, с. 138]), т.е. занимал не слишком значительную часть городской площади[5]. Остальная часть города, судя по результатам раскопок, была довольно густо заселена. У восточных ворот, к которым примыкало предместье, найдены обломки жерновов и молотильных камней, что говорит о том, что здесь жили люди, занимавшиеся земледелием, в разных концах города найдены плуги и жернова (см. [10, с. 174; 180]). Создатели города явно желали, чтобы он хотя бы частично обеспечивал себя продовольствием, впрочем, нам известно, что город всё равно сильно зависел от поставок зерна из Китая. От центра города к восточным воротам вела улица, сплошь обстроенная домами. Судя по особенно частым находкам в этом районе города монет, здесь размещались торговые лавки (см. [10, с. 174]). По сообщениям Гийома Рубрука, в городе было две главных улицы, вдоль одной из которых жили мусульмане, в основном торговцы, а вдоль другой – китайцы, которые преимущественно занимались ремеслом; в нём было двенадцать языческих храмов разных народов, две мечети и одна несторианская церковь (см. [34, ХХХII, р. 285–286]). По данным раскопок, в центре города, на пересечении двух главных улиц, находились ханские мастерские, весьма активно функционировавшие. В этом месте за свою недолгую историю город успел сформировать необыкновенно богатый культурный слой, толщиной до 5 м. Нижний горизонт, соответствующий времени основания и высшего расцвета города, очень насыщен находками, свидетельствующими об активном металлообрабатывающем производстве, на сравнительно небольшом участке найдено до десяти металлургических горнов и множество изделий, особенно много массивных втулок к осям телег, походных котлов на ножках, стрел и сабель (см. [10, с. 176–178]). Всё это свидетельствует о том, что промышленные мощности Каракорума активно использовались при подготовке к дальним походам монгольских армий. Лабораторные исследования показали, что чугун, использовавшийся в ряде изделий, требовал для плавки очень высоких температур, порядка 1350°, которые достигались с помощью сложной системы механических мехов, приводимых в действие водой, поступавшей по каналам из р. Орхон, остатки этой системы найдены в крупной металлургической мастерской в центре города (см. [10, с. 178]). В верхних слоях, когда город уже утратил свои столичные функции, преобладают следы весьма разнообразного керамического производства (см. [10, с. 178]). На всей территории Каракорума сделано много находок привозных вещей (фарфора, зеркал, шёлка), которые, как и большое количество найденных монет, говорят о широком распространении торговли (см. [10, с. 178]). Остатки зданий группируются в основном вдоль двух главных улиц, остальная часть города почти не застроена – видимо, там стояли юрты (см. [10, с. 126]). Несмотря на значительное население, дворцы и мастерские, Каракорум всё же был городом кочевников, со всеми противоречиями, которые порождал этот несколько парадоксальный статус.

Однако, находясь в сердце степи, Каракорум был очень зависим от поставок зерна из Китая, которым обеспечивать себя самостоятельно его население, конечно, не могло, и этому суждено было сыграть роковую роль в его судьбе. В 1260 г. Хубилай (1215–1294) был провозглашён великим ханом (см. [20, цз. 4, с. 6]). Его младший брат Ариг-Буга, также провозглашённый великим ханом при поддержке части монгольской знати, недовольной явной склонностью Хубилая к китайской культуре, занял Каракорум, но это ему не помогло: Хубилай приказал прекратить поставлять в столицу зерно, поэтому вскоре там начался голод (см. [16, т. II, с. 144]), Ариг-Бога оставил Каракорум и вскоре был побеждён.

После потери статуса столицы Каракорум стал быстро терять население и ветшать[6]. В нём была размещена ставка военного губернатора северных провинций, сюань-вэй сы宣慰司 (Управление всеобщего успокоения) (см. [20, цз. 58, с. 124]). Во время войны Хубилая и Кайду (1230–1301)[7] и связанной с этим смуты Каракорум неоднократно переходил из рук в руки, в 1295 г. был разграблен и сожжён императорской армией (см. [16, т. II, с. 210; 10, с. 176]), а в 1312 г. переименован в Хэнин 和寧 (Гармония и мир) (см. [20, цз. 58, с. 124]): вероятно, к этому времени тюркское название уже не употреблялось, переименование было основано на китайском варианте, Хэлинь 和林. После падения династии Юань в 1368 г. сын последнего императора Тогон-Темура, умершего в 1370 г. в юго-восточной Монголии, пытался закрепиться в Каракоруме, но не преуспел – город, скорее всего, уже почти заброшенный, был взят минскими войсками и сожжён (см. [44, vol. I, p. 168; 10, с. 176]).

Начало изменений в государственной идеологии Великого монгольского государства, которое всё больше стало отходить от кочевых степных традиций и превращаться в чиновную империю китайского толка – империю Юань (подробнее об этом см. [13, с. 276–308]), неразрывно связано с именем Хубилая.

Около 1251–1252 г. Хубилай был назначен ответственным за управление северокитайскими провинциями империи (см. [20, цз. 3, с. 5]). В 1256 г. он решил обзавестись собственной резиденцией поближе к Китаю и поручил своему советнику Лю Бин-чжуну 劉秉忠 (1216–1274)[8] найти, исходя из принципов китайской геомантии (фэн-шуй 風水), благоприятное место, разработать план города и выстроить его, что и было сделано. Новый город, названный Кайпином 開平 (Начало спокойствия), был построен в степях в 275 км к северу от совр. Пекина, неподалёку от озера Долон-нор (в 25 км к северо-западу от совр. г. Долунь на юго-востоке Внутренней Монголии). Незадолго до переноса столицы из Каракорума в Даду (см. ниже), летом 1263 г., город был переименован в Шанду 上都 («Верхняя столица») и вплоть до конца правления династии сохранял статус летней столицы. Проводя в нём наиболее жаркие летние месяцы или кочуя в его окрестностях, император принимал представителей монгольской знати в привычной для них кочевой обстановке, пусть и сказочно роскошной.

Оба варианта названия города использовались монголами, что отмечено, по крайней мере, в хрониках XVII в. (см. [14, с. 253]). Встречается композитный вариант Кейбтинг-Сангду GEUbdieit seeIdO, но чаще всего используется только второе название, возможно, потому, что оно звучало не вполне чуждо для монгольского уха – шандZeeIda, согласно словарям, переводится как «ложбина, где подпочвенная вода находится очень близко к поверхности земли, ключ, колодец в ложбине» [1, т. IV, с. 340][9].

О Шанду нам известно гораздо больше, чем о Каракоруме. Население города, по данным Юань ши («История Юань») было весьма велико и составляло 118 191 человек (41 062 семейства) (см. [20, цз. 58, с. 121]); дворцы Шанду подробно описаны Марко Поло, который, судя по всему, неоднократно бывал там (см. [39, LXXIV, с. 180–187])[10]. В 1359 г. город был разграблен и сожжён восставшими китайскими крестьянами, в 1369 г. взят минскими войсками и оставлен ими в руинах. Город очень хорошо сохранился до наших дней[11], так как после падения династии Юань и разрушения минскими войсками он пришёл в упадок и в 1430 г. был окончательно заброшен – город остался на территории, неподконтрольной Китаю, а монгольским кочевникам, для которых ХV в. оказался одним из самых тяжёлых периодов хаоса и отсутствия почти любых форм государственности в их истории, город в степи был не нужен. Первые археологические исследования го­рода были проведены японскими учёными во времена существования Маньчжоу-го (см. [51]), впоследствии масштабные работы были предприняты учёными университета Внутренней Монголии в 1956 и 1973 гг. (см. [28; 26]).

post-2-0-45399400-1425667191.jpg
Рис. 1. Шанду

Шанду (см. рис. 1[12]) сориентирован по странам света, представляет собой два обвода стен, причём меньший обвод находится в юго-восточном углу большего. Внешний обвод – правильный квадрат с длиной стороны ок. 2200 м, ширина глинобитных стен у основания составляла ок. 10 м, к верху они сужались до 2 м, высота достигала 5 м. В городе было 7 ворот – по двое в северной, восточной и южной стенах, одни в западной стене, снаружи ворота были защищены дополнительными укреплениями, в северо-западном и юго-западном углах обнаружены следы городского рва шириной ок. 25 м.

Внутренний обвод также представляет собой квадрат с длиной стороны 1400 м, в стенах прорезано шесть ворот – по двое в западной и северной стене и по одним – в южной и восточной (эти ворота – общие с большим обводом). Все ворота снабжены внешними укреплениями. Толщина стен у основания – ок. 12 м, у вершины – ок. 2,5 м, высота – ок. 5–6 м. По четырём углам малого обвода возведены угловые башни, через каждые 150 м на стенах устроены расширения-платформы, на которых, возможно, стояли деревянные башни, где могли укрываться стрелки.

Внутри малого обвода существовало своё внутреннее деление. В центре него, ближе к северу, расположены ещё одни глинобитные стены – прямоугольник 570 м (Е–W) на 620 м (N–S), снаружи облицованный кирпичом. Эти стены были столь же мощны и высоки, как и во внешних обводах, по четырём углам прямоугольника были возведены башни. Во всех стенах, кроме северной, были прорезаны ворота. Этот обвод стен представлял собой собственно дворец императора. Западные и восточные ворота связаны широкой улицей, такая же улица идёт от южных ворот, они образуют Т-образный перекрёсток в центре комплекса. К северу от перекрёстка была обнаружена глинобитная платформа размером 60 на 60 м, высотой 3 м. Со всех сторон, кроме южной, восьмиметровая полоса территории, прилегающей к платформе, вымощена кирпичом, с юга к углам платформы примыкали два меньших здания. Судя по всему, это был тронный зал, главное дворцовое здание. С обеих сторон улицы, ведшей от южных ворот, были обнаружены две платформы 50 м (Е–W) на 20 м (N–S), высотой 5 м, – видимо, это были своего рода въездные павильоны, фланкирующие парадный въезд во дворец.

В меньшем обводе стен, своего рода «городе чиновников», примыкающем к дворцу, размещались культовые и официальные здания. Основными транспортными артериями были две широкие улицы – одна из них, имевшая в ширину ок. 25 м, вела от южных ворот к южным воротам дворца, вторая, шириной ок. 15 м, связывала южную пару ворот на восточной и западной стенах и пересекала первую несколько южнее парадных ворот дворца. Подобные магистрали отходили и от северных ворот восточной и западной стен, но они упирались в стены дворца. Между этими, наиболее широкими «проспектами» была проложена довольно частая сеть более узких, прямых улиц, пересекавшихся под прямым углом.

Самый большой обвод стен города не был однороден – часть его, находившаяся севернее «города чиновников», была отделена глинобитной стеной, причём попасть в эту северную часть можно было только из «города чиновников». На всей территории этой части не обнаружено никаких следов строений, кроме большого вымощенного камнем двора (350 м вдоль оси Е–W на 200 м вдоль оси N–S) в центре. Археологи предполагают, что на севере города мог размещаться императорский парк, в котором император при желании мог устанавливать юрты для себя и своих приближённых. Парки такого размера не отмечены ни в одной из известных нам китайских столиц.

Остальная часть города, несколько меньше четверти общей площади, представляла собой место обитания горожан. В этой части было три основных, наиболее широких (ок. 20 м) улицы, две из них шли в направлении восток-запад и выходили – одна к западным городским воротам, другая – к южным воротам западной стены «города чиновников»; третий «проспект» шёл на север от южных городских ворот. Эти улицы образовывали крупные кварталы, прорезанные более узкими улицами, на территории этой части города найдены места нахождения домов простолюдинов, а также мастерских. Следы ремесленного производства и рынков обнаружены и вне городских стен.

Таким образом, Шанду не слишком отступал от китайской градостроительной традиции, хотя, в значительной степени, это был дворец с прилагающимися к нему системами обеспечения, в котором та часть, на которой жили горожане, представляла собой не слишком большую часть городской территории[13]. Единственным элементом, выбивающимся из рамок традиции, можно считать огромный парк в северной части города, занимавший почти треть города, – своеобразная дань степному прошлому правителей. По всей видимости, Хубилай, несмотря на интерес к китайской культуре и вкус к оседлому комфорту, не представлял себе жизни без возможности кочевать, пусть и по парку, окружённому стенами. К тому же, такие пустые пространства внутри городских стен характерны для более поздних городов, которые возводили монголы, – зачастую в них не было капитальных строений, кроме собственно стен, храмов и нескольких скромных дворцов, а остальное пространство отводилось под установку юрт для непостоянного – и привычного к такому образу жизни – городского населения. Целые кварталы юрт есть и в современном Улан-Баторе. Так или иначе, Шанду представляет собой хорошую иллюстрацию той постепенной трансформации, которую претерпевала Монгольская империя в это время: её правители уже не мыслили свою жизнь без комфорта городской оседлой жизни, но, в то же время, ещё не могли полностью оторваться от своих кочевых корней. В 1260 г. Хубилай был провозглашён в Кайпине великим ханом (см. [20, цз. 4, с. 6]), в 1264 г. столица была официально перенесена из Каракорума в Китай, в район современного Пекина, и получила название Даду 大都 (Великая столица).

post-2-0-17358000-1425667192.jpg
Рис. 2. Юаньский Даду и цзиньский Чжунду

Планирование нового города было снова поручено Лю Бин-чжуну, работы начались в 1267 г., в 1274 году было завершено строительство стен дворцового комплекса, к 1276 г. возведены городские стены, к 1285 г. город был полностью отстроен (см. [22, с. 629; 46, p. 137–158]). В строительстве принимали значительное участие архитекторы и рабочие из мусульманских частей империи (см. [49, p. 454–455]), однако это никак не повлияло на общий китайский облик города. Новая столица была построена к северо-западу от одной из столиц прежней династии Цзинь 金 (1115–1234), Чжунду 中都 (см. рис. 2)[14], чьи жители, судя по всему, в большинстве своём остались на старом месте. Это послужило причиной возникновения к югу от столицы примыкающего к ней Южного города (Наньчэн 南城), огромного предместья, населённого преимущественно китайцами. Обустройство этой ветшающей и перенаселённой старой цзиньской столицы, кажется, мало заботило юаньские столичные власти[15]. Это предместье существовало и потом, в цинское время, когда северный город был населён прежде всего маньчжурами, а южная часть, отделённая стеной, – китайцами. Южный город, как в юаньское время, так и при Цин, был центром ремесла и торговли, в отличие от северного города, где в основном жили чиновники и размещалась императорская гвардия.

Местоположение города указывает, что Хубилай при выборе места для столицы скорее следовал традициям подчинивших Северный Китай некитайских династий Ляо и Цзинь, нежели собственно китайским империям – ещё никогда столица Китая не размещалась так далеко на севере, у самых границ степи. Впрочем, возможно, Хубилай не думал о каком-то осознанном противопоставлении своей династии китайским империям древности, и тем более вряд ли в его планы входило показать какую бы то ни было преемственность Юань по отношению к сокрушённой монголами Цзинь. Скорее всего, он просто не хотел слишком отдаляться от монгольских земель: размещение столицы в самом сердце Китая многократно увеличило бы опасность для монгольского правителя быть отрезанным от верных кочевых войск враждебным китайским окружением. К тому же, как мы увидим ниже, даже в новой столице, построенной по всем правилам китайского градостроения, Хубилай хотел сохранить возможность вести привычный ему степной образ жизни – пусть и выезжая для этого из города в летние месяцы в окрестности не столь уж отдалённого Шанду. Конечно, в Кайфэне или Чанъани это было бы трудно осуществить – до степей оттуда добраться непросто.

В Азии город называли по-тюркски Ханбалык, «город Хана», под этим же названием (Cambaluc, Cambalut, Kanbalu, Chanbaluch и пр.; подробнее, см. [44, vol. I, р. 140]) его упоминает и Марко Поло. Сведения Марко Поло и Рашид ад-Дина (см. ниже) заставляют предположить, что название Ханбалык, строго говоря, относилось не к собственно юаньской столице, а к столице цзиньской; таким образом, «Хан» – это не Великий хан монголов, а Алтан-хан (Золотой хан, т.е. хан «Золотой» династии Цзинь 金), как в степи именовали чжурчжэньского правителя (см. [50, vol. I. § 53, р. 10]). Старое, привычное название, будучи более понятным лингвистически, кажется, не позволило новому получить сколь бы то ни было значительное распространение вне Китая. В монгольских хрониках преимущественно фигурирует аналог именно китайского наименования (Дайду DeUdb; см. [14, с. 253]), возможно, оно также использовалось чаще других и в период монгольского правления в Китае.

По данным Юань ши, в Даду и его окрестностях проживало 411 350 человек (147 590 семейств) (см. [20, цз. 58, с. 121]).

Несколько десятилетий Даду был официальной столицей Монгольской империи и одним из самых прославленных городов ойкумены. Вот как описывает Даду Марко Поло:

«Правда в том, что там был большой город, большой и знатный, который назывался Гарибалу, что значит на нашем языке „Город господина“. И Великий Каан узнал посредством своих астрономов, что этот город должен восстать и сделать большую смуту против империи. И поэтому Великий Каан приказал построить там этот город Камбалут, совсем рядом с ним, так что ничего нет, кроме реки, между ними. Он велел переселить людей из этого города и поместить их в город, который он построил. Он так велик, как я вам расскажу, он имеет двадцать четыре мили в окружности, каждая сторона по шесть миль, то есть он абсолютно квадратный. Он весь окружён стенами из земли, в десять шагов шириной внизу, но они не так широки вверху, потому что утончаются кверху, так что наверху они в ширину около четырёх шагов. У них зубцы по всей длине, и зубцы белые; стены более двадцати шагов в высоту. В городе двенадцать ворот, и над каждыми воротами великолепный дворец, так что на каждой стороне по трое ворот и по три дворца. В каждом углу очень красивый и большой дворец (речь идёт об угловых башнях. – С.Д.). В этих дворцах есть очень большие залы, где хранится оружие тех, кто охраняет дворец. Улицы города столь прямы и столь широки, что они просматриваются от одних ворот до других. В городе много прекрасных и больших дворцов, прекрасных гостиниц и прекрасных домов в большом количестве. В центре города есть большой дворец, в котором есть большой колокол, который звонит при наступлении ночи[16], и никто не входит в город, пока он не прозвонит трижды, и также никто не осмеливается выйти, кроме как для того, чтобы помочь роженице или лечить больного, и даже те, кто выходит для этих целей, должны нести фонари. Я добавлю, что приказано, чтобы каждые ворота охранялись тысячей человек» [39, LXXХV, p. 210–212].

Марко Поло описывает и дворец Великого хана в Даду:

«Знайте же, что Великий Каан живёт в столице Катая, которая именуется Камбалут, три месяца в году, то есть в декабре, январе и феврале. В этом городе у него есть большой дворец, который я вам опишу вот как. С начала, там есть большая квадратная стена, по миле каждая сторона, то есть всего четыре мили, и весьма толстая, и в высоту она имеет десять шагов, и вся белая, и вся по кругу с зубцами. На каждом углу этой стены большой дворец, весьма красивый и весьма богатый, и там внутри оружие господина: луки, колчаны, сёдла, удила, тетивы и все другие вещи, необходимые для войны. И между первым и вторым дворцами другой дворец, похожий на каждый из тех, что по углам, итак, вокруг есть восемь дворцов, весьма красивых, и все полны оружием господина. Но послушайте, в каждом из них вещи только одного рода, так, один весь полон луками, а другой весь полон сёдлами, и другой весь полон удилами, и так в каждом, вокруг всей стены, только один вид оружия. На стене, выходящей на юг, пять ворот, в середине большие ворота, которые не открываются никогда, кроме случая, когда всё вооружение выезжает для войны или возвращается. И с каждой стороны от этих ворот по двое ворот, и всего пять, и большие в центре, и через эти четверо ворот входят все остальные люди; но эти четверо ворот, через которые входят остальные люди, не рядом друг с другом, двое ворот по углам этой стены, и двое других – по сторонам больших, так, что большие находятся в центре.

За этой стеной, выходящей на юг, длиной в одну милю, внутри, есть другая стена, которая несколько более длинна и велика. Там также есть восемь дворцов вокруг, совсем как другие восемь снаружи, где также содержится оружие господина, как и в других. И там также есть пять ворот на южной стороне, на манер других, которые снаружи; и также в каждой из остальных стен есть одни ворота.

Внутри этих двух стен находится большой дворец господина, который устроен так, как я вам расскажу. Знайте же, что он наибольший из тех, что когда-либо видели: он не выше почвы, но на одном с ней уровне, так, что вымостка на добрых десять ладоней выше окружающей земли. Крыша очень высока. Стены внутри залов все покрыты золотом, и комнаты также, и серебром, и там изображены драконы, животные, птицы, рыцари и картины, и многие другие виды вещей; и крыша сделана так, что там нет ничего кроме золота, серебра и росписей. Зал так велик и так просторен, что это великое чудо; там бы могло есть добрых шесть тысяч человек. Там есть столько комнат, что чудо это видеть. Он (дворец. – С.Д.) так прекрасен, и велик, и богат, что нет человека в мире, который мог бы устроить лучше. Балки крыши все расцвечены, красные, и зелёные, и голубые, и других цветов, и лакированы так хорошо и так тонко, что они сияют, как кристалл, так, что дворец сияет очень далеко вокруг. И знайте, что эта крыша так крепка и так прочно сделана, что её хватит на много дней.

И между одной стеной и другой этой крепости, как я вам рассказал, много прекрасных равнин, прекрасных деревьев разных видов и много животных, таких как олени, и лани, и оленухи, и белки многих видов, из которых делают мускус, в большом изобилии, и множество видов других животных, и много разных. Их там столько, что всё там ими полно, что нет другого пути, кроме того, по которому выходят и входят люди.

И в северо-западном углу есть большое озеро, большое и прекрасное, где есть многие виды рыб и в достаточном количестве, потому что господин велел их туда поместить, и каждый раз, когда господин этого хочет, он ловит их для своего удовольствия. Я добавлю, что река выходит оттуда и входит туда и она так устроена, не может выйти оттуда, из-за сетей, с железными и медными сетями, которые не позволяют ей выйти.

Ещё есть на расстоянии половины полёта стрелы на север от дворца искусственный холм, который высотой в добрых сто шагов и добрую милю в окружности, и эта гора вся покрыта и полна деревьями, и они никогда не сбрасывают листья, но всегда зелены. И я вам скажу, что если где-нибудь есть прекрасное дерево и господин про то узнает, он просит взять его вместе с его корнями и всей землёй, которая вокруг него, и принести, и поместить на этой горе, и его несут его слоны, каким бы большим ни было это дерево. И таким образом там есть самые прекрасные деревья мира. И ещё скажу вам, что господин приказал покрыть всю эту гору скалами из ляпис-лазури, которые весьма зелены, и что деревья все зелены, и гора вся зелена, что не заметно ничего другого, кроме зелени, и потому то, что это называется Зелёная гора, справедливо, она право же имеет право на это имя! Наверху горы, на вершине там есть дворец, красивый и большой, и он весь зелёный внутри и снаружи, так что и гора, и деревья, и дворец – такая прекрасная для взора вещь из-за их зелени, которая вся такого рода, что это чудо, поэтому все, кто это видят, становятся от этого легки и радостны. И для того велел это сделать Великий Каан, чтобы он мог иметь этот прекрасный вид, чтобы иметь приятство, и отдых, и радость в своём сердце.

Знайте, что неподалеку от этого дворца повелел выстроить господин другой, настолько похожий на тот, что ни в чём ему не уступает. Он приказал его выстроить для своего сына» [39, LXXXIII–LXXXIV, p. 205–211].

Интересное описание столицы империи и её дворцов оставил и бл. Одорик из Порденоне (Одорик Фриульский, ок. 1286–1331), францисканец, проведший в Пекине около трёх лет:

«Примерно в полумиле [от Ханбалыка] они построили другой город, который называется Тайду. У него двенадцать ворот, и расстояние от одних ворот до других две большие мили, и между этими городами пространство хорошо населено, и окружность этих двух городов более сорока миль.

В этом городе великий хан имеет свой престол, и здесь у него также есть большой дворец, стены которого добрых четыре мили в окружности. Внутри этого пространства находится множество других дворцов.

Во дворе этого дворца гора, которая сделана руками, на которой возведён другой дворец, который наикрасивейший в мире. На этой горе посажены деревья, поэтому гору называют Цветущей. В стороне от этого холма сделано большое озеро, через него построен красивейший мост. В этом озере обитает так много диких гусей, уток и лебедей, что это чудо. Если господин пожелает поохотиться, он может делать это, не выходя из дома, то есть из города. В этом дворце есть и другие зелёные насаждения, полные различных видов животных, на которых он, если пожелает охотиться, то может, даже не выходя из дома.

Дворец же его, в котором стоит его трон, очень велик и красив, и пол его приподнят на величину двух двойных шагов. Внутри него двадцать четыре золотых колонны. Покрытия всех стен суть красные кожи, о которых говорят, это самые знатные кожи, что сегодня есть в мире. В центре же дворца стоит большой сосуд, высотой более чем два двойных шага, полностью выполненный из цельного куска драгоценного камня, называемого мердикес. Он весь взят в золото, а в каждом углу его находится золотая змея, ужасающая сильнейшим образом. Эта чаша увешана сетью из крупных жемчужин, которая висит над ней, и каждая ячея около пяди в величину. В эту чашу напиток попадает по трубе, которая имеется в царском дворе. Рядом с этой чашей стоит множество золотых сосудов, из которых пьют все желающие пить. В этом же дворце много также золотых павлинов. Когда кто-либо из татар хочет устроить праздник господину, тогда эти павлины машут своими крыльями и выглядит, как будто пляшут. Всё это или происходит от дьявольского искусства или же от устройства, которое под землёй» [42, ХХVI, р. 471–473; 17, с. 189–190]

Довольно подробно описывает столицу монгольской империи и Рашид ад-Дин:

«А столицу тамошних государей, город Хан-Балык, который по-китайски называют Джунду, он (Хубилай. – С.Д.) сделал [своей] зимней ставкой. Его построили в старые времена по указаниям астрологов и учёных, под исключительно счастливой звездой, и всегда считали самым полным его счастье и могущество. Так как Чингиз-хан его разрушил, то Кубилай-каан пожелал благоустроить его во славу своего имени и основал рядом с ним другой город, имя которого – Дайду, так что они соприкасаются один с другим. Его крепостная стена имеет семнадцать башен; от одной башни до другой расстояние – один фарсанг (ок. 6 км. – С.Д.). Он так населён, что и снаружи [за крепостной стеной] построено зданий без числа.

Из каждой области привезли различные фруктовые деревья и посадили там в садах и на баштанах. Большинство [из них] приносит плоды. Посреди того города он построил для своей ставки великолепный дворец и назвал его Карши (скорее всего, от монг.харш – дворец. – С.Д.). Колонны и пол в нём целиком из мрамора, он очень красив и наряден; вокруг него четыре двора, один от другого на расстоянии полёта стрелы. Внешний [двор] – для дворцовых слуг, внутренний – для сидения эмиров, которые собираются каждое утро, третий – для стражи и четвёртый – для приближённых. Зимой каан живет в этом дворце. Вид его художники изобразили во многих книгах летописей.

В Хан-Балыке – Дайду есть большая река, текущая с северной стороны, из пределов Чемчиала (ущелье в 50 км к северо-западу от Пекина. – С.Д.), где дорога в летовку. Есть и другие реки. За городом построили очень большой водоём, вроде озера. На нём построили плотину для того, чтобы спускать на него суда и кататься. Вода этой реки текла прежде по другому руслу и впадала в тот залив, который из океана доходит до Хан-Балыка. Так как около [города] залив был узок и суда не могли до него доходить, грузы привозили в Хан-Балык, навьючив на животных, то землемеры и учёные Хитая, проявляя [известную] осторожность, утверждали, что суда могут доходить до Хан-Балыка из большинства областей Хитая, из столицы Мачина (вероятно, Нанкин. – С.Д.), из города Хинксай (Ханчжоу. – С.Д.), из Зейтуна (Цюаньчжоу. – С.Д.)  и других мест…

Крепостной вал города Дайду построили из земли, так как обычай той страны таков: кладут две доски, между ними насыпают влажной земли и уминают [её] большой дубиной, пока не затвердеет, доски отнимают – получается стена. Так как [там] выпадает много дождей, а земля той области рыхлая, то такая стена бывает крепкой. В конце [своей] жизни каан приказал привезти камни и хотел ту стену укрепить камнем, но скончался. Если богу будет угодно, то Тимур-каану промысел божий будет сопутствовать в окончании этого [дела]» [16, т. II, с. 174–175].

Рассмотрим, насколько эти цветистые описания подтверждаются археологически. Остатки юаньской столицы Даду сейчас расположены с северной части центра Пекина, поэтому полномасштабные археологические исследования вряд ли возможны. Первые изыскания были проведены ещё в ХIХ в. (см. [32]). С 1964 по 1974 гг. была проведена археологическая разведка и частичные раскопки. Было уточнено расположение и очертания стен, уличной сети, водоёмов, были обнаружены и исследованы следы более чем десяти разных строений, найдено множество черепицы и домашней утвари (см. [27; 25]).

post-2-0-08503400-1425667193_thumb.jpg
Рис. 3. Даду

Даду в плане представлял собой почти правильный квадрат, ориентированный по странам света, 6700 м (Е-W) на 7600 м (N-S), периметром 28 600 м и площадью ок. 51 км2(см. рис. 3). Западная и восточная стены юаньской столицы совпадают со стенами минско-цинского периода, южная стена проходила примерно по уровню южной стены императорского дворца, северная же лежит далеко к северу от минско-цинских стен. В центре южной части города размещался обнесённый стенами «город чиновников», в правой части которого возвышались стены дворцового комплекса. В городских стенах было прорезано одиннадцать ворот (двое в северной стене и по трое – в остальных), усиленных внешними укреплениями, обнаружены следы угловых башен, причём все найденные археологами укрепления несут на себе следы пожара, уничтожившего город после взятия его минскими войсками в 1368 г. В 1969 г. были обнаружены остатки одних из городских ворот (центральные в западной стене), которые дают представление о величии городских стен столицы – длина прохода 9,92 м, ширина – 4,62 м, высота – от 4,56 (снаружи) до 6,68 м (со стороны города).

Стены Даду были глинобитными, толщина у основания ок. 24 м, в основании стен обнаружены керамические трубы, предназначавшиеся для сброса городских нечистот в ров, окружавший город (канавы для сбора этих нечистот тянулись вдоль всех городских улиц).

Город был разделён на квадратные кварталы многочисленными прямыми улицами шириной ок. 25 м, внутри этих кварталов проходили более узкие переулки шириной ок. 6–7 м, организовывавшие мелкие жилые кварталы. С юаньского времени пекинские переулки называются ху-тун 胡同, что, скорее всего, является монгольским словом (родственным монгольскому хот, «город, крепость»; хотон в современном монгольском языке означает группу юрт, чьи жители кочуют вместе; см. [1, т. IV, с. 119]).

В западной и центральной части города были обустроены озёра, питавшиеся реками, текшими с гор северо-запада, известными чистой и прозрачной водой. По ряду источников, озёра в этих местах были вырыты ещё в правление Цзинь (см. [19, с. 15]), однако при монголах они были значительно расширены – в значительной степени в рамках проекта по соединению Даду с Великим каналом (Да-юнь хэ 大運河).

Надо сказать, что уже при постройке этого величайшего в средневековой истории гидротехнического сооружения в 605–610 гг. его создателями была предусмотрена не только связь бассейна Янцзы (Ханчжоу) со столичной областью (Кайфэн, Лоян и Чанъань), но и коммуникация последней с северными районами империи – областью современного Пекина (подробнее см. [48, р. 134–138]). Однако ко времени постройки Даду это северное ответвление, судя по всему, пришло в негодность, в связи с чем было принято решение провести через Шаньдун новый канал, напрямую связывавший Даду и Ханчжоу. Таким образом, общая длина Великого канала сократилась на 700 км и составила 1800 км (см. [41, р. 227]). Канал должен был обеспечить бесперебойную поставку в новую столицу зерна из южных районов империи – пусть Даду был и гораздо менее искусственным городом, чем Каракорум, но провианта его многочисленным жителям также не хватало.

Работы были начаты почти сразу после падения Южной Сун, в 1281 г., и завершены осенью 1293 г. Последним участком Великого канала была т.н. р. Тунхуйхэ 通惠河 (букв. «Река сообщения с милостью», название дал лично Хубилай) – канал длиной ок. 82 км, начинавшийся в искусственном озере Цзишуйтань 積水潭 («Резервуар [для] скопления воды»[17], другое название Хайцзы 海子, т.е. «Сын моря», «Морёныш»), пересекавшем западную часть города почти посередине и примыкавшем своей юго-восточной оконечностью к северной стене «города чиновников» (о нём см. [20, цз. 64, с. 139]). Далее канал проходил по восточному рву «города чиновников» и пересекал южную городскую стену (подробнее см. [20, цз. 64, с. 139]). Таким образом, в столицу, к самому императорскому дворцу, могли приходить не только баржи с южным зерном, но и заморские торговые корабли. Даду стал морским портом (хотя ему так никогда и не суждено было сравниться в этой области с портами юга – Ханчжоу и Цюаньчжоу).

Озеро Цзишуйтань (и, соответственно, канал Тунхуйхэ) питалось водами реки Гаолянхэ 高梁河, входившей в город через западную стену; второе крупное озеро, Тайечи 太液池 (Озеро великой влаги; о нём см. ниже), находившееся южнее, в пределах «города чиновников», наполнялось водами р. Цзиньшуйхэ 金水河, втекавшей в город через западную стену, затем поворачивавшей на юг и у западной стены «города чиновников» разделявшейся на два рукава – северный огибал «город чиновников» по западному и северному рву и впадал в северную оконечность Тайечи; южный наполнял южный ров «города чиновников», проходил через южную часть Тайечи, проходил к югу от ворот дворцового комплекса и впадал в канал Тунхуэйхэ (подробнее см. [20, цз. 64, с. 139]). Эти две реки были основными водными артериями столицы – они не только наполняли озера, рвы и каналы, но и служили источником питьевой воды для жителей города. В озере Цзишуйтань горожанам разрешалось ловить рыбу (см. [24, с. 87]).

Территория вокруг южного озера, находящегося в «городе чиновников» и примыкающего к западной стене дворца, была превращена в императорский охотничий парк[18]. Его возведение было завершено лишь в 1348 г., после чего озеро и получило наименование Тайечи[19], а насыпной холм к северу от императорского дворца (Зелёная гора Марко Поло и Цветущая – бл. Одорика, видимо, её «наследницей» в современном Пекине является гора и парк Цзиншань 景山) стал именоваться  Вань-шоу шань 萬壽山 (Гора десяти тысяч долголетий) или Вань-суй шань 萬歲山 (Гора десяти тысяч лет)[20].  Именно этот охотничий парк описан у Марко Поло и бл. Одорика. Несмотря на то, что охота занимала в жизни кочевых монголов огромное место, помогая не только разнообразить меню, но и тренировать войска (см. [30, vol. I, р. 27–28]), охотничьи парки были, конечно, китайским изобретением: здесь их история ко времени монгольского завоевания насчитывала многие сотни, если не тысячи, лет (подробнее см. [31, p. 41–46; 5]).

Дворцовый комплекс по своей планировке во многом совпадает с дошедшим до нашего времени Гугуном 故宮, Запретным городом, построенным при династиях Мин и Цин. По сравнению с более поздним комплексом, юаньский дворец несколько сдвинут к северу; но западная и восточная стены дворцовых ансамблей полностью совпадают. Он представлял собой традиционный китайский дворец, выстроенный по оси север–юг, с последовательно «нанизанными» на единую ось дворами и дворцами. Ничего специфически монгольского в его планировке, видимо, не было.

Южное предместье, представлявшее собой цзиньскую столицу Чжунду, археологически изучено гораздо хуже, но, судя по всему, в нём сохранялась планировка, созданная ранее; монголы не слишком вмешивались в жизнь этой части города. Это также был вполне традиционный китайский город – квадратный в плане, ориентированный по странам света, разделённый на квадратные кварталы широкими улицами (см. [21, с. 238]).

Даду отличается от Шанду не только размерами, но и огромной площадью, которая предназначалась для размещения жилищ горожан. Даду был не только роскошным дворцом, но и одним из крупнейших городов и самых развитых ремесленно-торговых центров Китая и всего Старого света, достойной столицей мировой империи, которой он формально продолжал оставаться вплоть до падения династии Юань.

Город, разделённый на парадную чиновничье-военную северную часть, в которой китайцев было сравнительно немного, и грязное и мало упорядоченное торгово-ремесленное южное предместье, в которое монголы заезжали лишь изредка, был очевидным следствием завоевания Китая иноземцами, одним из символов этого завоевания, однако в нём уже не было и ничего специфически монгольского, степного. В Даду воплотилась мечта Хубилая о создании империи, в которой монголы будут жить рядом с китайцами, править ими, собирать с них подати, учиться у них и в то же время держать их на расстоянии.

Сравнительно недавно китайскими археологами были сделаны находки, которые позволяют несколько расширить список юаньских столиц. Раскопки, начатые в 1998 г. на городище Байчэнцзы 白城子 (Белый городок) близ селения Маньтоу-инсян 饅頭營鄉 уезда Чжанбэйсянь 張北縣 провинции Хэбэй (в 265 км к северу от Даду и в 195 км к югу от Шанду), показали, что это известная по письменным источникам Средняя столица (Чжунду 中都) династии Юань, основанная в 1307 г. по приказу императора Хайшаня (У-цзун 武宗, 1281–1311, великий хан с 1308 г.[21]). Строительство было завершено в следующем, 1308 г. Все последующие юаньские императоры наведывались в Чжунду (возможно, по пути из Даду в Шанду и наоборот), но подолгу там не жили. В 1358 г. город был взят и сожжён войсками восставших из «красных войск».

post-2-0-65110200-1425667194.jpg
Рис. 4. Юаньская Чжунду (аэрофотосъемка)

Город (см. рис. 4) представлял собой прямоугольник, ориентированный по странам света, несколько вытянутый по оси север-юг, с периметром стен 11 800 м. В его северной части находился «город чиновников», также вытянутый в широтном направлении прямоугольник с периметром стен более 3400 м. В центре «города чиновников» находился дворцовый комплекс, окружённый кирпичными стенами (стены города и «города чиновников» построены из утрамбованного лёсса), это прямоугольник со сторонами 607 м (N–S) и 548 м (E–W) (периметр ок. 2360 м), в каждой из стен дворцового комплекса – ворота, южные оформлены особенно богато. По углам дворцового комплекса – угловые башни. Ворота дворца не слишком защищены – отсутствуют почти обязательные для китайской фортификации предвратные укрепления. На территории дворцового комплекса обнаружены следы тронного зала, канализационной системы, найдено много резных нефритовых изделий (археологические раскопки начались после того, как местные крестьяне, копая колодец, нашли драконью голову из белого нефрита; в ходе раскопок было найдено ещё 9 подобных голов). Всего на территории столицы локализованы фундаменты 27 крупных зданий. На горе, расположенной к северо-западу от Чжунду, обнаружены остатки сигнальной вышки. К сожалению, мы не располагаем данными о населении Чжунду, но, судя по находкам археологов, в городе находилось немало самых разнообразных мастерских (см. [18; 29]). Руины Чжунду и окрестности города, как и Шанду, в 2008 г. включены в список Всемирного наследия ЮНЕСКО (см. [47]).

На примере четырёх столиц монгольской империи можно проследить определённую эволюцию миросознания её господствующего класса. Угэдэй первым принял решение организовать столицу в виде окружённого стенами города. Видимо, здесь сыграло роль то, что великому хану хотелось принимать иноземных послов в роскошном дворце – юртой, пусть самой большой и богатой, поразить их было непросто. Поэтому Каракорум был довольно странным городом – он был сравнительно невелик, во многом направленным на обеспечение ханского дворца и гвардии, но даже такой небольшой город был абсолютно искусственным образованием посреди степи. Хубилай вначале шёл по этому же пути – Кайпин тоже был городом среди степей. Но сравнительно большая близость к китайским земледельческим регионам делала его гораздо более жизнеспособным. Именно поэтому Кайпин-Шанду был гораздо больше Каракорума как по размеру, так и по населению. Впрочем, и в нём три четверти городской территории было занято дворцами, учреждениями и огромным императорским парком, на жилые кварталы приходилась сравнительно малая часть.

Необходимо специально отметить, что и Шанду, и Даду, и Чжунду построены согласно всем правилам традиционной китайской градостроительной теории (подробнее, см. [4]) – это квадратные в плане города, ориентированные по странам света, с прямыми широкими улицами, построенные по предварительно разработанному плану. Фортификации также полностью отвечают китайской традиции. Без всякого сомнения, в этом сыграл роль тот факт, что план двух первых городов разрабатывался китайским учёным Ли Бин-чжуном, но, скорее всего, также можно сделать вывод, что монгольские правители не видели необходимости вносить изменения в китайские градостроительные наработки. Город был абсолютно чужд монголу, и поэтому, если его нужно было построить, разумно было поручить это специалисту, т.е. китайцу. Соприкосновений у города и кочевого стойбища очень мало, потому мало что могло войти в противоречие. Вход в юрту всегда смотрит на юг – тот же принцип всегда соблюдался и китайскими архитекторами.

Как ни парадоксально, столицы монгольской империи строились преимущественно китайцами, по-китайски и для китайцев. Монгольские правители, возводя города, показали своё глубокое здравомыслие, широкий кругозор и практичность – огромные столицы были нужны им прежде всего для повышения своего авторитета – как среди иностранцев, так и среди своих оседлых подданных. Хубилай понимал, что, управляя Китаем, надо быть императором, который должен жить в роскошном дворце посреди огромной столицы. Именно поэтому был выстроен Даду, удивлявший своим богатством всех, кто его посещал.

Тем не менее, хотя Даду был абсолютно китайским городом как по духу, так и по населению (в нём не было даже такого «кусочка степи», как в парке на севере Шанду), его образ прочно вошёл в монгольскую культуру: т.н. «Плач по Даду» (в котором упоминается и Шанду с окрестными степями) Тогон-Темура признан одним из самых знаменитых и растиражированных произведений монгольской средневековой литературы. Трудно сказать, насколько текст, с небольшими изменениями приводящийся в разных монгольских хрониках ХVII–ХVIII вв. (подробнее см. [14, с. 378–379, прим. 49]), принадлежит последнему юаньскому правителю, а насколько это чисто литературное произведение, автор (или авторы) которого никогда не видел юаньских столиц, но тексту нельзя отказать не только в поэтичности и чувстве, но и в наличии ряда интересных деталей, известных нам по другим источникам:

«Разного рода драгоценностями, прекрасными и совершенными, наполненный мой Дайду! Место летних кочёвок прежних ханов, моя шандуйская Шара-тала! Прохладный, прекрасный мой Кэйбунг-Шанду! В год красного-лысого зайца лишился я тебя, милый Дайду! Если сверху посмотришь утром – туман, о прекрасная дымка моя! (…) Преисполненный разного рода драгоценностями, мой восьмигранный субурган! Преисполненный девятью драгоценностями Дайду, мой город! Где восседал я, приняв правленье великим народом, Где восседал я, приняв правленье сорока тумэнами моих монголов! Четырёхугольный, с четырьмя вратами[22] великий Дайду, мой город! (…) И там и тут караулы монголов охраняли милый мой Дайду! Мой город, где зимовал я зимою! Мой Кэйбунг-Шанду, где проводил я лето, прекрасная [равнина] моя, Шара-тола! (…) Благословенный дворец [мой], воздвигнутый из тростника, хубилган(перерожденец. – С.Д.) Сэчэн-хан (Хубилай. – С.Д.) проводил в нём лето – мой Кэйбунг-Шанду! (…) Всем [моим] народом построена столица Дайду, дворцами наполнен был милый мой Дайду! Всё разрушено [ныне] китайским народом! (…) Из разного построенный драгоценный Дайду и Кэйбунг-Шанду, где проводил я лето, по ошибке моей захватили китайцы! (…)» [14, с. 253–254].

Примечания

1. Нам известен только один памятник монгольской дворцово-городской архитектуры, постройка которого может быть датирована несколько более ранним временем, чем строительство Каракорума, – это т.н. город на р. Хирхира в Забайкалье (см. [10, с. 23–58]), который исследовавший его С.В. Киселёв датирует эпохой зарождения монгольского государства. По его мнению, к 1225 г. город, принадлежавший Есункэ, сыну младшего брата Чингис-хана Джочи-Хасара, был уже в основном построен (см. [10, с. 56]). Однако, во-первых, город пока изучен далеко не полностью, а предложенная датировка, помимо особенностей архитектуры зданий, главным образом основана на предположении, что именно неподалёку от него изначально находился т.н. Чингисов камень, поставленный, как считается, около 1224–1225 г. в честь награждения Есункэ за победу в состязании лучников. Это предположение вряд ли может быть убедительно доказано, потому что уже в 1818 году, когда поступили первые сведения о камне, он находился не на своём изначальном месте, а в Нерчинском заводе (см. [10, с. 53]); все сведения местных жителей, которые ассоциируют его с городом на р. Хирхире, были получены не ранее середины, а в основном уже в конце ХIХ в. (см. [12, с. 56]), а в данном случае мнение старожилов вряд ли может считаться весомым аргументом; таким образом, вопрос датировки города ещё рано считать закрытым. Во-вторых, даже если постройка города и относится ко времени, которым его датирует С.В. Киселёв, что более чем вероятно, то это не принципиально раньше Каракорума, и всё-таки его идеологическое, политическое и экономическое значение в общеимперском масштабе было невелико (как и размеры города – площадь, более или менее компактно застроенная, составляет около 600 на 1000 м, укреплённая цитадель, в которой находился дворец, представляет собой прямоугольник всего 100 на 110 м (см. [10, с. 24–25]), это скорее дворец, окружённый жилищами челяди и необходимых для нужд владельца ремесленников (возможно, пленных, захваченных в Средней Азии), нежели город в полном смысле этого слова), хотя и показывает проявляющуюся склонность некоторых монгольских владетельных князей к комфорту своих оседлых подданных.
2. Руины города находятся в совр. Убур-Хангайском аймаке Монголии, в 320 км к юго-западу от Улан-Батора.
3. Об Орду-Балыке см. [45, S. 283–299; 9, с. 91–101; 15; 37, p. 199–200; 40, p. 275–305; 36].
4. Масштабные исследования Каракорума (особенно территории дворца и ремесленных кварталов) были проведены в 2000–2005 гг. совместными усилиями монгольских и немецких археологов под руководством профессора Ханса-Георга Хюттеля (Hans-Georg Hüttel); экспедиция была организована Немецким археологическим институтом в Бонне (Deutsche Archäologische Institut). По итогам работы была составлена компьютерная 3D модель города. Общие итоги исследований в целом подтвердили выводы экспедиции С.В. Киселёва. Подробнее см. [38, S. 179–208; 35].
5. Дворец Великого хана в Каракоруме довольно подробно описан Гийомом Рубруком, францисканцем, посетившим город в 1254 г.: «В Каракоруме у Мангу имеется рядом с городскими стенами большой двор, обнесённый кирпичною стеною, как окружают у нас монашеские обители. Там помещается большой дворец, в котором хан устраивает попойку дважды в год: раз около Пасхи, когда он проезжает там, и раз летом, когда возвращается. И это последнее празднество более значительно, так как тогда ко двору его собираются все знатные лица, хотя бы они находились где-либо даже на расстоянии двух месяцев пути, и хан тогда дарит им платья и другие вещи и являет великую славу свою. Там имеется также много домов, длинных, как риги, куда убирают съестные припасы хана и сокровища. Так как в этот большой дворец непристойно было вносить бурдюки с молоком и другими напитками, то при входе в него мастер Вильгельм парижский сделал для хана большое серебряное дерево, у корней которого находились четыре серебряных льва, имевших внутри трубу, причём все они изрыгали белое кобылье молоко. И внутрь дерева проведены были четыре трубы вплоть до его верхушки; отверстия этих труб были обращены вниз, и каждое из них сделано было в виде пасти позолоченной змеи, хвосты которых обвивали ствол дерева. Из одной из этих труб лилось вино, из другой – каракосмос, то есть очищенное кобылье молоко, из третьей – бал, то есть напиток из мёду, из четвертой – рисовое пиво, именуемое террацина. Для принятия всякого напитка устроен был у подножия дерева между четырьмя трубами особый серебряный сосуд. На самом верху сделал Вильгельм ангела, державшего трубу, а под деревом устроил подземную пещеру, в которой мог спрятаться человек. Через сердцевину дерева вплоть до ангела поднималась труба. И сначала он устроил раздувальные мехи, но они не давали достаточно ветра. Вне дворца находился подвал, в котором были спрятаны напитки, и там стояли прислужники, готовые потчевать, когда они услышат звук трубы ангела. А на дереве ветки, листья и груши были серебряные. Итак, когда начальник виночерпиев нуждался в питье, он кричал ангелу, чтобы загудела труба; тогда лицо, спрятанное в подземной пещере, слыша это, сильно дуло в трубу, ведшую к ангелу; ангел подносил трубу ко рту, и труба гудела очень громко. Тогда, услышав это, прислужники, находившиеся в подвале, наливали каждый свой напиток в особую трубу, а трубы подавали жидкость вверх и вниз в приготовленные для этого сосуды, и тогда виночерпии брали напиток и разносили его по дворцу мужчинам и женщинам.
И дворец этот напоминает церковь, имея в середине корабль, а две боковые стороны его отделены двумя рядами колонн; во дворце три двери, обращённые к югу. Перед средней дверью внутри стоит описанное дерево, а сам хан сидит на возвышенном месте с северной стороны, так что все могут его видеть. К его престолу ведут две лестницы: по одной подающий ему чашу поднимается, а по другой спускается. Пространство, находящееся в середине между деревом и лестницами, по которым поднимаются к хану, остаётся пустым; именно там становится подающий ему чашу, а также послы, подносящие дары; сам же хан сидит там вверху, как бы некий бог. С правого от него бока, то есть с западного, помещаются мужчины, с левого – женщины. Дворец простирается с севера на юг. К югу, рядом с колоннами, у правого бока, находятся возвышенные сиденья наподобие балкона, на которых сидят сын и братья хана. На левой стороне сделано так же; там сидят его жёны и дочери. Одна только жена садится там, наверху, рядом с ним, но всё же не так высоко, как он» [34, ХХХ, р. 276–277; 3, с. 154–155].
6. Возможно, именно поэтому город крайне скудно описан Марко Поло, который, вероятно, никогда в нём не был. Он пишет только, что это город, размером в три мили, первый город, который был построен монголами. Согласно Марко Поло, местность, где расположен город, представляет собой просторные равнины с отличными пастбищами, питаемые большими и малыми реками (см. [39, LXIII, р. 152–154]).
7. Внук Угэдэя, в 1266 г. отказался признавать власть Хубилая, в 1271 г. подчинил Чагатайский улус. Благодаря значительным военным дарованиям весьма успешно сражался с юаньскими войсками, только в 1301 г. был разбит войсками Тимура (1265–1307, великий хан с 1294 г.), внука и наследника Хубилая, и вскоре умер. Его наследники вскоре признали сюзеренитет юаньских императоров и прекратили сопротивление (подробнее о нём см. [33, p. 359–363]).
8. Его биографию см. [20,  цз. 157, с. 291–292].
9. Кажется, подобная этимология названия города бытовала уже во времена Хубилая. Вот что пишет об основании Шанду придворный историк иль-ханов Рашид ад-Дин (Рашид ад-Дин Фазлуллах ибн Абу-ль-Хайр Али Хамадани, 1247–1318), никогда не бывавший в Китае, но прекрасно осведомлённый через информаторов: «Есть [ещё] одна дорога по возвышенности, которую называют Сиклинк, когда минуют эту возвышенность, до города Каймин-фу [идут] степь, луга и летовье. Прежде постоянно летовали в пределах упомянутого города Чжу-чжоу, а потом [каан] сделал [летовьем] пределы города Каймин-фу, на восточной его стороне он заложил для себя дворец под названием Лян-Тин (Прохладный павильон 涼亭, возможно, имеется в виду бамбуковый дворец, описанный Марко Поло; см. ниже. – С.Д.). Увидев однажды ночью какой-то сон, [каан] перестал [строить] его и посоветовался с учёными и зодчими о том, где ему строить другой дворец. Все единогласно решили, что самым лучшим местом является озеро, находящееся возле города Каймин-фу, посреди луга. Захотели его осушить. А в той стране имеется такой камень, который употребляют вместо дров; его собрали в большом количестве, а [также] много угля; засыпали то озеро с его источником известью и измельчённым кирпичом; расплавили много олова [и залили] это, так что стало крепко. [Всё это] возвели в вышину человеческого роста, а сверху сделали каменный настил. Так как вода оказалась запертой в недрах земли, то она выбилась с других сторон, на другие лужайки, и потекли источники (курсив мой. – С.Д.). На том каменном настиле построили дворец в китайском вкусе, тот луг окружили стеной, от той стены до дворца поставили деревянную стену, чтобы никто не мог входить на луг. На тот луг выпустили разную дичь, и она расплодилась и размножилась. В середине города построили дворец и [ещё один] дворец поменьше. От наружного дворца до внутреннего провели дорогу [улицу], так что по этому ходу идут во дворец приближённые, а для каанского двора вокруг того дворца возвели стену, длиною в полёт стрелы. Большую часть времени [каан] пребывает во дворце за городом» [16, т. II, с. 176].
10. «Когда едешь три дня на север, северо-запад от того города, о котором я только что рассказывал (имеется в виду охотничий заповедник Хубилая к северу от столицы, у оз. Цаган-нор. – С.Д.), на исходе этих трёх дней оказываешься у города, называемого Чианду (Ciandu),  который выстроил Великий Каан (Великий хан, т.е. Хубилай. – С.Д.), что теперь царствует. Там есть очень красивый дворец из мрамора. Залы и покои внутри все расписаны золотом картинами и фигурами животных, птиц, деревьев, цветов и всеми видами вещей, и так хорошо и так тонко, что это чудо видеть их.  Вокруг дворца есть стена, которая охватывает землю на шестнадцать миль, и внутри есть источники, ручьи, пруды и прекрасные луга в большом количестве. Там есть все виды диких не хищных зверей, которых господин велел там запереть и охранять, чтобы кормить ими кречетов и соколов, которых держат там в клетке, там более двух сотен кречетов, не говоря уж о соколах. Он сам раз в неделю ходит смотреть на них в их клетке и иногда проезжает там верхом с леопардом сзади, на спине лошади. Когда он видит зверя, который ему понравится, он выпускает леопарда, который хватает зверя, и он даёт его есть птицам в клетке. Он делает это для своего удовольствия.
Ещё там есть дворец, который весь целиком из бамбука, как я покажу вам: он весь вызолочен внутри и сработан  с большой тонкостью; на крыше бамбук хорошо покрыт лаком, да таким толстым, что и капля воды не может его попортить. Бамбук этот целых три пяди в толщину и от десяти до пятнадцати шагов в длину; их рубят от одного узла до другого посередине, и дворец сделан из этих черепиц. Бамбук годится и для многих других дел, им покрывают дома и используют его во многих других делах. Дворец задуман так, что он разбирается и собирается очень быстро, его весь разнимают на куски и несут с легкостью туда, куда господин прикажет. Когда он возведён, более двух сотен верёвок его поддерживают. Господин живёт там, в этой степи, то в мраморном дворце, то в бамбуковом дворце три месяца в году, в июне, июле и августе, он живёт там эти три месяца потому, что там не жарко, но очень свежо. Когда наступает 28 августа, господин удаляется оттуда» [39, LXXIV, p. 180–183].
11. Благодаря хорошей сохранности остатков города и окружающего ландшафта руины Шанду в марте 2008 г. были включены в список Всемирного наследия ЮНЕСКО (см. [47]).
12. В опубликованной статье все рисунки приведены в приложении.
13. Для сравнения – Чанъань, столица Западной Хань (206 г. до н.э. – 9 г. н.э.) была почти правильным прямоугольником площадью ок. 36 км2, внутри которого размещалось 5 дворцовых комплексов, каждый окружённый отдельной стеной, которые занимали чуть более половины городской территории (подробнее, см. [7]).
14. В свою очередь, построенной на месте Южной столицы киданьской династии Ляо (907–1125).
15. Быт жителей этой части города красочно описан в биографии одного из юаньских чиновников, Ай-сюэ: «[Когда] император впервые поднялся на гору Вань-суй шань, то [он] издали оглядел [все] четыре предместья [столицы], [жители] которых выглядели больными от изнуряющей скученности, захотел туда поехать [и] направился в крайне перенаселённый Южный город. Жители наполняли Даду, [и далеко] не всем удавалось получить ночлег. Стражники надзирали за шалашами и хижинами» [8, с. 88].
16. Это Чжун-лоу 鐘樓, Колокольная башня, которая, наряду с Барабанной башней Гу-лоу  鼓樓 отмечала время. Подобные башни с эпохи средневековья были обязательным компонентом традиционного китайского города. Обе башни в Даду были построены в 1272 г. и исполняли свои функции вплоть до начала ХХ в., сейчас это одни из самых известных достопримечательностей старого Пекина.
17. Знаки цзи-шуй, помимо значения «скапливать воду», «огромное скопление воды», «стоячая вода», также являются названием звезды, соответствующейлямбде Персея или каппе Близнецов (см. [2, № 13827, т. IV, с. 675]).
18. Сейчас это озеро топонимически разделено на три части – Бэйхай 北海 (Северное море), Чжунхай 中海 (Центральное море) и Наньхай 南海 (Южное море). Вокруг Бэйхая размещён всемирно известный парк, в центре озера находится белая пагода в тибетском стиле, построенная в 1651 г. на месте разрушившейся юаньской пагоды. Чжуннаньхай 中南海 (именно такое композитное название чаще всего используется для обозначения двух малых озёр) сейчас – своего рода Запретный город современного Китая, закрытая резиденция высших руководителей страны и партии. Подробнее об этих парках см. [19, с. 15–16].
19. Оно было названо так по искусственному озеру, вырытому вблизи загородного дворца ханьского императора У-ди (141–87) к западу от Чанъани (см. [7, с. 48]).
20. Впрочем, возможно, иногда эти пышные, сугубо китайские названия, использовались и несколько раньше – например, гора Ваньсуйшань упоминается в надгробной стеле Ай-сюэ, поставленной около 1312 г. (подробнее см. [8, с. 85]).
21. Формально приказ о строительстве нового города датирован ещё девизом правления предшественника Хайшаня, Темура (Чэн-цзун 成宗, 1265–1307, великий хан с 1294 г.), но сам Темур в это время уже скончался – он умер в феврале 1307 г.
22. Возможно, это следует понимать как указание на наличие ворот в каждой из четырёх стен города.

Литература

1. Большой академический монгольско-русский словарь / Под об. ред. А. Лувсан-дэндэва и Ц. Цэдэндамба. Т. I–IV. М., 2002.
2. Большой китайско-русский словарь / Под ред. Ошанина И.М. Т. I–IV. М., 1983-1984.
3. Джованни дель Плано Карпини. История Монголов. Гильом де Рубрук. Путешествие в восточные страны. [Марко Поло.] Книга Марко Поло. М., 1997.
4. Дмитриев С.В. Древнекитайская градостроительная теория по данным Као гун цзи // 34-я НК ОГК. Т. XXXIV. М., 2004.
5. Дмитриев С.В. Императорские охотничьи парки в ханьском Китае // Этикет народов Востока: нормативная традиция, ритуал, обычаи / Ред. Васильев Л.С., Фомина Н.И. М., 2011.
6. Дмитриев С. В. К вопросу о Каракоруме // 39-я НК ОГК. Т. XXXIX (Уч. зап. Отд. Китая. Вып. I). М., 2009.
7. Дмитриев С.В. Основные компоненты ханьского города на примере Чанъани // 32-я НК ОГК. Т. XXXII. М., 2002.
8. Дмитриев С.В. Самый влиятельный христианин монгольской империи. Проблемы реконструкции биографии иноземца на монгольской службе // 35-я НК ОГК. Т. XXXV. М., 2005.
9. Киселёв С.В. Древние города Монголии // Советская археология, 1957, № 2.
10. Киселёв С.В., Евтюхова Л.А. и др. Древнемонгольские города. М., 1965.
11. Кляшторный С.Г. Рунические памятники Уйгурского каганата и история евразийских степей. СПб., 2010.
12. Кузнецов А.К. Развалины Кондуйского городка и его окрестности. Владивосток, 1925.
13. Кучера С. Проблема преемственности китайской культурной традиции при династии Юань // Роль традиции в истории и культуре Китая. М., 1972.
14. Лубсан Данзан. Алтан тобчи («Золотое сказание»). / Пер. с монг., введение, комментарий и приложения Н.П. Шастиной. М., 1973.
15. Перлээ Х. К истории древних городов и поселений Монголии // Советская археология, 1957, № 3.
16. Рашид ад-Дин. Сборник летописей / Пер. А.К. Арендса, Л.А. Хетагурова. М.–Л., Т. III: 1946; Т. I, ч. 1–2: 1952; Т. II: 1960.
17. Юрченко А.Г. Книга Марко Поло. Записки путешественника или имперская космография. СПб., 2007.
18. Ли Жуй-цзе, Чэнь Ин. Юань Чжунду янь-цзю цзун-шу (Обзор изучения юаньской Чжунду) // Хэбэй бэйфан сюэюань сюэбао (Шэ-хуй кэ-сюэ бань) (Труды Северного Хэбэйского университета (Общественные науки)), № 26 (6), 2010.
19. Ло Чживэнь. Бэй-хай, Чжун-хай, Нань-хай («[Парки] Бэйхай, Чжунхай, Наньхай») // Чжунго да байкэ цюаньшу. Цзянь-чжу, юань-линь, чэн-ши гуй-хуа. (Большая китайская энциклопедия. Архитектура, парки, городское планирование). Пекин–Шанхай, 1988.
20. Сун Лянь, Ван Вэй и др. Юань ши (История Юань) // Эрши-лю ши (Двадцать шесть династийных историй). Хайнань, 1996. Т. 5.
21. Сюй Пин-фан. Цзинь Чжун-ду и-чжи // Чжунго да байкэ цюаньшу. Каогусюэ. (Большая китайская энциклопедия. Археология). Пекин, 1998.
22. Сюй Пин-фан. Юань Даду и-чжи (Развалины юаньской [столицы] Даду) // Чжунго да байкэ цюаньшу. Каогусюэ. (Большая китайская энциклопедия. Археология). Пекин, 1998.
23. Ху Дэ-фэнь и др. Чжоу шу (История [Северной] Чжоу) // Эрши-у ши (Двадцать пять династийных историй). Шанхай, 1995. Тт. 1–12. Т. 3.
24. Чэн Цзин-ци. Даду-чэн (Город Даду) // Чжунго да байкэ цюаньшу. Цзянь-чжу, юань-линь, чэн-ши гуй-хуа. (Большая китайская энциклопедия. Архитектура, парки, городское планирование). Пекин–Шанхай, 1988.
25. Чэнь Гао-хуа. Юань Даду (Юаньская [столица] Даду). Пекин, 1982.
26. Чэнь Гао-хуа, Ши Вэй-минь. Юань Шанду (Юаньская [столица] Шанду). Цзилинь, 1988.
27. Юань Даду каогу дуй (Археологическая группа [по изучению] юаньской [столицы] Даду). Юань Даду ды каньча юй фацюэ (Разведка и раскопки в юаньской [столице] Даду) // Каогу, 1972, № 1.
28. Юань Шанду дяо-ча бао-гао (Отчёт об обследовании юаньской [столицы] Шанду) // Вэньу, 1977, № 5.
29. Юань Чжун-ду и-чжи (Развалины юаньской Чжунду) [Электронный ресурс] 
30. ‘Ata-Malik Juvaini. The History of the World Conqueror / Tr. from the text of Mirza Muhammad Qazvini by J.A. Boyle. Vol. I–II. Manchester, 1958.
31. AllsenT.T. The Royal Hunt in Eurasian History. Philadelphia, 2006.
32. BretschneiderE. Archeological and Historical Researches on Peking and its Environs. Shanghai, 1876.
33. Grousset R. L’Empire des steppes Attila, Gengis-Khan, Tamerlan. Paris, 1965.
34. Guillelmus de Rubruc. Itinerarium // Wyngaert, Anastasuis van den. Sinica Fransiscana. Vol. I: Itinera et Relationes Fratrum Minorum Saeculi XIII et XIV. Firenze-Quaracchi, 1929.
35. Dschingis Khan und seine Erben. Das Weltreich der Mongolen. München, 2005.
36. Hayashi T. Karabalgasun I. The site. [Электронный ресурс] 
37. Hayashi T., Moriyasu T. Palace and City of Qara-Balgasun // T. Moriyasu, A. Ochir, eds.,Provisional Report of Researches on Historical Sites and Inscriptions in Mongolia from 1996 to 1998. Osaka, 1999.
38. Hüttel H.-G. Im Palast des Ewigen Friedens – Die mongolisch-deutschen Ausgra- bungen im Palastbezirk von Karakorum (Mongolei) / Expeditionen in vergessene Welten. 25 Jahre archäologische Forschungen in Amerika, Afrika und Asien. (Forschungen zur Allgemeinen und Vergleichenden Archäologie (AVA–Forschungen). Bd. 10). Bonn, 2004.
39. Marco Polo. La description du monde / Éd., trad. et présent. par P.-Y. Badel. Paris, 1998.
40. Minorsky V. Tamīm ibn Baḥr’s Journey to the Uyghurs // Bulletin of Society of Oriental and African Studies. Vol. XII/2 (1948).
41. Needham J. Science and Civilization in China. Volume 4: Physics and Physical Technology. Part 3: Civil Engineering and Nautics. Taipei, 1986.
42. Odoricus de Portu naonis. Relatio // Wyngaert, Anastasuis van den. Sinica Fransiscana. Vol. I: Itinera et Relationes Fratrum Minorum Saeculi XIII et XIV. Firenze-Quaracchi, 1929.
43. Pelliot P. Neuf notes sur des questions d’Asie Centrale // T’oung Pao, vol. 4/5 (1929).
44. Pelliot P. Notes on Marco Polo. Vol. I. Paris, 1959 ; Vol. II. Paris, 1963 ; Vol. III: Index. Paris, 1973.
45. Radloff V. Die Alttürkischen Inschriften des Mongolei. St-Petersburg, 1895.
46. SchatzmanSteinhardtN. The plan of Khubilai Khan’s imperial city // Artibus Asiae, 44 (1983).
47. Sites of the Yuan Dynasty Upper Capital (Xanadu) and Middle Capital. [Электронный ресурс] 
48. The Cambridge History of China. Vol. 3: Sui and T’ang China, 589–906. Part 1 / Ed. byD. Twitchett. Cambridge, 1979 (Rpr.: 1993, 1997, 2006, 2007).
49. The Cambridge history of China. Vol. 6: Alien regimes and border states, 907–1368 / Ed. by H. Franke and D. Twitchett. Cambridge, 1994 (Rpt: 2002, 2006).
50. The Secret History of the Mongols / Transl. by I. de Rachewiltz. Vol. I–II. Leiden–Boston, 2004.
51. Yoshito Harada, Kazuchika Komai. Shang-tu. The summer capital of The Yuan dynasty. Ser. Archaeologia Orientalis, Series B. Vol. II. Tokyo, 1941.

Ст. опубл.: Общество и государство в Китае: Т. XLII, ч. 3 / Редколл.: А.И. Кобзев и др. – М.: Федеральное государственное бюджетное учреждение науки Институт востоковедения Российской академии наук (ИВ РАН), 2012. – 484 стр. –  (Ученые записки ИВ РАН. Отдела Китая. Вып. 7 / Редколл.: А.И.Кобзев и др.). С. 97-121.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас