Чжан Гэда

Картвельские народы в Новое Время

21 сообщение в этой теме

Для начала предлагаю рассмотреть, какие народы объединяются под понятием "картвельские народы" и указать наличие отдельных языков и преимущественное вероисповедание.

Вот что у меня получилось:

1) картлийцы, православные

2) кахетинцы, православные

3) имеретинцы, православные

4) мегрелы (отдельный язык, близок лазскому), православные

5) гурийцы, преимущественно православные

6) аджарцы, в значительной степени мусульмане

7) лазы/чаны (отдельный язык, близок мегрельскому), преимущественно мусульмане

8) ингилойцы, мусульмане

9) сваны, православные

10) хевсуры, православные

11) пшавы, православные

12) тушины, православные

13) мтиулы, православные

Могу кого-то не учесть, а кого-то посчитать за отдельный народ (думаю, картлийцы и кахетинцы с XVIII в. - это уже может быть один народ). У горских народов (сваны, хевсуры и т.д.) православие сочетается с пережитками древних языческих верований, а у многих православных народов (кахетинцы, картлийцы и т.д.) могут быть вкрапления мусульман или потомков мусульман.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

user posted image

1 картлинский крестьянин 2 городской ремесленник 3 торговец 4-7 кахетинцы и картлинцы благородного происхождения 8-9 ингило

теперь горцы

user posted image

1-2 жители тушети 3-6 хевсуры 7 сван 8-10 рачвелы

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

А население Рачи считается отдельным народом?

Как я слышал, есть особого рода клише для разных народов и этнографических групп Грузии:
1) гуриец чрезмерно энергичен
2) мегрел, с одной стороны, хитер без меры, но частенько "не догоняет", что постоянно ставит его в тяжелое положение
3) сван и хевсур знаниями не отягощены, но помахать кулаками и умеют, и любят
4) рачинец - парень неплохой, но тугодум, хотя и работящий, что приводит его в нелепые ситуации
5) жители Тбилиси - лентяи и пьяницы, любят гулять и кутить, но народ характером легкий и веселый
6) Чичакия и Бичакия (сиречь имеретинцы) - вечные растрепы и гуляки, но легкий характер помогает им выкрутиться с минимальными потерями.

В частности, их характер описан в таком анекдоте:
 

Чичакия и Бичакия приехали в Тбилиси и поселились в гостинице. Утром решили рассказать друг другу свои сны. Чичакия говорит: "Слушай, Бичакия! Вижу я - стоит передо мной целый трамвай! Красный. Пустой. В нем - корзина с виноградом, бурдюк с вином, поднос с сулугуни и барабан. Я сел на него и поехал кататься по ночному Авлабари - туда-сюда езжу, песни пою во весь голос, вино пью, в барабан бью и сулугуни закусываю. А тебе что снилось?". А Бичакия отвечает: "А ко мне вдруг в дверь постучали - открываю, а там стоят Софико Чиуарели и Тамрико Гвердцители в легких шелках, у одной в руках кувшин с ркацители, у другой - блюдо с пеламуши. Обе смотрят на меня влюбленными глазами и говорят: "Бичакия, друг наш! Делай с нами, что хочешь!". Обиженный Чичакия говорит: "Бичакия, ты мне не друг! Почему ты меня не позвал?" А Бичакия отвечает: "Как не друг? Хотел позвать - в окно выглянул, уже и рот раскрыл, чтобы крикнуть - да заметил, что ты по Авлабари катаешься и песни поешь. Ну, думаю, Чичакия так радуется - зачем ему мешать?".

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Авалиани - это имеретинские князья или сваны?

На фото - чета из рода князей (тавади) Авалиани, конец XIX или начало ХХ вв.

Кстати, можно ли опознать чету (кто именно из рода)?

post-12-1382202816.jpg

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

еще про кахетинцев говорят что они упрямы и прямолинейные тугодумы .
Авалиани - посмотрел фамилия сванская .


Кстати, можно ли опознать чету (кто именно из рода)?
не совсем понял

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

не совсем понял

Можно ли определить - это князья Авалиани (кто именно?) или кто-то из боковой ветви рода?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

к сожалению ничего конкретного о нем не нашел . хотя прическа класс .

сей час вошло в моду одеваться в традиционные костюмы . они называют себя чохоснэби . это на столько же забавно сколько и глупо .

user posted image

как та так . необычна эта организация тем что ее цель ограничивается одеванием старья .

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

они называют себя чохоснэби

Ну, чоха - это то, что на них надето. А как переводится все слово?

 

необычна эта организация тем что ее цель ограничивается одеванием старья

В 1918-1920-х гг. также был всплеск интереса к национальному костюму. Даже горожане стали активно носить чоху и кинжалы. Но все это было мимолетным.

Вот фото конца XIX в. - такие "каба" носили грузины уже тогда достаточно нечасто:

post-12-1382282428.jpg

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

хотя прическа класс

Как я понимаю, это часто бывает, когда носят “папанаки” – круглый или квадратный кусок плотного сукна на шерстяных шнурках.

post-12-1382282807.jpg

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

800px-Henry_Kuprashvili_08.02.2010.JPG

Кстати в центре справа Генри Купрашвили, мировой рекордсмен по плаванию. А того, который в центре слева, я сперва принял за Абашидзе.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

А на этих изображениях можно разобрать картинки по этническим группам?

post-12-1382283220.jpg

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

похожыий на абашидзе кажется мужბк который мир на велосипеде об]ехал .

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Ну, чоха - это то, что на них надето. А как переводится все слово?

типа люди носящие чоху . а на самом деле бесдельники . в семидесятых в моде были шлаксы нам что их надо насить в знак уважения прошлому smile.gif

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Папанаки - странный головной убор. Чисто мужской.

Мое предположение - это пережиток воинской культуры эпохи, когда носили доспехи. По форме он очень хорошо совпадает с шлемом-мисюркой - своего рода матерчатая прокладка-наплешница под шлемом.

post-12-1382429266.jpg

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

В Аджарии есть местность Мачахела - это, как я понимаю, ущелье?

В чем его роль в жизни аджарцев? Это священное место? Место народных собраний?

АФАИК, там производили "т'оп'и мачахела" - это еще и центр оружейного производства?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

мачахела река и ущелье .
 

Это священное место? Место народных собраний?

теперь уже вряд ли может считаться священным местом . тем более что вся молодежь принимает христианство а новые христиане еще более религиозны чем люди получившие религию по наследству . но ежегодно проводятся скачки , борьба , застолье и все в этом духе .

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

теперь уже вряд ли может считаться священным местом

А раньше что это было?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

раньше как и все подобные праздники носил религиозный характер . сей час это типа ачарлоба празднуют что они аджарцы .

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Несколько фотографий и текстов посвященных хевсурам - воинственной этнической группе Кавказа. Хевсуретия - самая высокогорная часть Грузии, труднодоступность мест обитания хевсуров позволила сохранить им традиционный уклад жизни вплоть до 20 века.
(Фото кликабельно)
 
0_d7ea7_98123583_orig.jpg
 
0_d7ea4_45558df_orig.jpg

0_d7ea5_287fba54_orig.jpg

0_d7ea3_95175a1b_orig.jpg

0_d7e9a_a1ab8000_orig.jpg
 
0_d7e9d_3222995e_orig.jpg
 
0_d7e9b_cdc7b7a6_orig.jpg
 
0_d7ea2_71539281_orig.jpg
 
0_d7e9f_cb55825a_orig.jpg
 
0_d7e9c_f4317554_orig.jpg
 
0_d7e9e_ab61d01e_orig.jpg
 
0_d7e95_848ea39e_orig.jpg
 
0_d7e97_3d238326_orig.jpg
 
0_d7e96_4f2792db_orig.jpg
 
0_d7e98_324ab445_orig.jpg
 
0_d7e99_e8d8ebd0_orig.jpg
 
Офицер российского генштаба Иоганн Бларамберг "Топографическое, статистическое, этнографическое и военное описание Кавказа" (1835 г.)

Хевсуретия

Земли хевсуров расположены в самых высокогорных долинах и на двух склонах Кавказских гор. К северу от них находятся племена мычкизов, к востоку - лезгино-аварские племена и тушины, на западе - гудомакары и на юге - пшавы и тушины. Протяженность их территории с севера на юг - 50 верст, с востока на запад, вдоль центральной части Кавказского хребта - 40 верст, что составляет общую площадь около 2000 квадратных верст.

Ячмень и чеснок - единственные культуры, произрастающие у хевсуров ; ячмень дает весьма скудный урожай: лишь четыре зерна на одно посеянное [385] из-за сурового климата. Леса в этом районе нет совсем, даже кустарники являются редкостью. Все богатство жителей — стада коз и баранов, доставляющие людям питание и одежду, излишки продуктов скотоводства хевсуры обменивают на соль, зерно и оружие.
Из вышесказанного следует, что хевсуры очень бедны, суровость климата и скудность почвы, вероятно, влияют на характер жителей, и они гораздо более дики и склонны к разбою, чем их соседи пшавы и тушины.

В общем, нужно заметить, что эти народы становятся добрее и цивилизованнее по мере удаления от высокогорных и бесплодных долин Кавказа.

В частной жизни хевсуры сдержанны, чтят традиции гостеприимства, но их мужчины очень ленивы и оставляют женщинам все хлопоты по домашнему хозяйству. Женщины-хевсурки очень трудолюбивы, они занимаются земледелием, присматривают за животными, которых в холодное время года содержат вблизи жилища.

0_d7ea0_1df95a2a_orig.jpg
Хевсурская девушка.

Одежда хевсуров похожа на грузинскую, во всяком случае они частично скопировали типы одежды других горцев, и, поскольку они враждуют со всеми своими соседями, они очень хорошо вооружены. Их оружие — это винтовки, пистолеты, сабли, кинжалы, а некоторые хевсуры до сих пор носят еще и щиты для отражения сабельных ударов; кое у кого есть кольчуги и шлемы, закрывающие не только теменную часть головы, но затылок и часть лица.

Их жилища похожи на грузинские сакли, они имеют четырехугольную форму, плоскую крышу, а у некоторых домов по бокам пристроены пирамидальные усеченные башни. В некоторых селениях есть также каменные постройки, которые служат общим убежищем жителям в случае нападения.

Хевсуры говорят на диалекте грузинского языка, смешанного до такой степени с разными идиомами Кавказа, что понять их можно лишь с большим трудом. Хотя еще находят большое количество развалин древних церквей и следы христианства во [386] взглядах хевсуров , но все-таки сейчас они не имеют о христианстве почти никакого представления. Они — идолопоклонники и полны разнообразных предубеждений и суеверий.

Хевсуры и пшавы слепо верят в дух, называемый Гомари, который им покровительствует. Это верование, смешанное с большим количеством суеверий и поклонением предметам, которые кажутся им необычными, породило среди них большое число фанатиков, которые называют себя верховными жрецами (протопопами) и очень почитаемы народом: это они хранят святые места, к которым никто, кроме них самих, не осмеливается подойти. В праздничные дни верховные жрецы достают святые символы церквей (большей частью превратившихся в руины) и показывают их народу, который остается на почтительном расстоянии от них, затем они призывают милость своего святого, а народ приносит жертвы, представляющие собой ячменный хлеб и баранов, которые, как и следовало ожидать, попадают в руки священнослужителей. Лашари-Джуари — наиболее почитаемый крест, которому приносят больше всего жертв. Уверяют, что число баранов, приносимых ему в жертву, ежегодно доходит до 2 тысяч голов. Можно сказать, что эти верховные жрецы управляют народом по своей воле, они поддерживают в нем ужасающее невежество и самые отвратительные суеверия; иногда они в качестве оракулов предсказывают гнев своих идолов, чтобы получить новые многочисленные жертвы для смягчения их ярости.

Документальные кадры быта хевсуров снятые в 1929 году.



ГАН К. Ф. ПУТЕШЕСТВИЕ В СТРАНУ ПШАВОВ, ХЕВСУР, КИСТИН И ИНГУШЕЙ

(Летом 1897 г.).

Хевсурский дом состоит из двух, редко трех этажей, из которых верхний этаж всегда значительно отступает назад, так что издали получается вид больших и высоких ступеней. Таким образом, плоская крыша нижнего этажа составляет что-то вроде веранды или балкона для верхнего этажа. Дом сложен из шиферных плит, сухою кладкою, отверстия для дверей и окон весьма малы, окна без стекол, местами плетень заменяет стену. Нижний этаж служит помещением для женщин и скота, тут стоить ткацкий станок и разная посуда домашнего обихода; во втором этаже живут мужчины, третий этаж, наконец, представляет из себя вроде гумна и только наполовину покрыт крышей. Тут стоят громадные плетеные корзины, в которых сохраняется зерно. Внутри дома царит невыразимая грязь, стены и потолки черны от дыма и сажи, воздух в этих жилищах ужасный. Для сообщения между этажами служат отверстия в потолках и приставные лестницы. Перед домами и на узких улицах еще [101] грязнее, потому что тут наваливаются навоз и всякого рода нечистоты в неимоверном количестве. Нельзя себе представить того замечательного контраста, который существует между одеждой и жилищем хевсура. Костюм как мужчин, так и женщин отличается своим изяществом; он свидетельствует о замечательном вкусе, большом прилежании и искусстве женщин, которые ткут сукно, крася его в черный и темно-синий, а также в красный цвет и вышивают цветными нитками.

женщины удаляют навоз из жилища, не пользуясь при этом лопатой, теми же немытыми и грязными руками они подносят к носу нюхательный табак, без которого жить не могут. Лица они также не умывают, они боятся воды. Когда мы умывались и чистили зубы, вокруг нас собиралась целая толпа любопытных женщин и детей, которые даже смеялись над нами из-за этой странной манипуляции. Хевсуры обоего пола очень боятся воды и не любят умываться, и если, по известному изречению, по количеству израсходованного мыла можно судить о культурности народа, то хевсуры стоят на самой низкой ступени культуры. Впрочем, существует одна отвратительная привычка: если хевсурки, что, впрочем, весьма редко бывает, умываются, то только коровьей мочи, которая, по мнению их, служит презервативом от насекомых и прыщей. Рассказывают, что какой-то грузинский князь влюбился в молодую хевсурку и думал жениться на ней, но, когда он случайно увидел, как его красавица умывается такой гадостью, то потерял к ней всякое расположение. Можно, впрочем, смело утверждать, что эта туалетная вода мало помогает красоте, потому что весьма редко среди хевсурок можно увидеть красивое лицо.
 
Скажем тут еще несколько слов о вооружении хевсур. Шлем (чачкари) состоит из посеребренного верха, на подобие тарелки, с которого кругом опускается сеть из железных колец для защиты лица, шеи и затылка. Кольчуга, снабженная короткими рукавами, к которым примыкают наручники, доходит до бедра. Железная сеть покрывает также и переднюю часть ног и верхнюю половину ступни. Маленький кожаный круглый щит с железными оковами, большой кинжал и сабля (У хевсур, которые, как все горцы, страшно любят хорошее оружие, можно найти много старых и хороших сабель. Часто попадаются венгерские клинки с изображением гусара и с девизом: “Vivat Husar!” Более редки клинки из Золингена и известного мастера Горды.), незначительно выгнутая, а также кольца с остриями для удара, так называемые “сацерули”, пополняют вооружение. Копье и огнестрельное оружие носится редко. Пока кровавая месть была еще в большом ходу, хевсур, когда выходил из своей деревни, надевал на себя кольчугу, составлявшую его гордость и почетное одеяние. Эту кольчугу также надевали на покойников во время похорон для того, чтобы они с достоинством могли переходить в загробную жизнь.

К рыцарским упражнениям хевсур относятся также верховая езда, беганье взапуски и метание камней. При торжественных похоронах знатных покойников устраивают что- то вроде олимпийских игр. Победителей товарищи с торжеством несут домой на руках, где устраивается богатое угощение. Что касается верховой езды, то лошади здесь, хотя очень выносливы, но некрасивы и мало подходят к тому гайку, который хевсур проявляет в своей одежде и в своем вооружении. Очень скудным тоже нужно назвать убранство лошади, начиная с уздечки, состоящей обыкновенно из простой веревки, и кончая стременем, плетенным из ивовых прутьев. Но за то они действительно отчаянные наездники, в особенности, когда подвыпивши, устраивают скачки по своих опасным тропинкам, причем держатся за хвост и гриву лошадей. Садятся они на лошадь с правой стороны и управляют конем правой рукой.

Само собою разумеется, что подрастающее поколение, которое слышит рассказы о геройских подвигах предков и [109] видит, как высоко ценятся мужество, храбрость и удальство, старается во всем подражать старшим и с раннего детства занимается разными телесными упражнениями. Прежде всего мальчики должны владеть деревянным мечем, щитом, сплетенным из ивовых прутьев, а также кольцами “сацерули”. Воспитание детей чисто спартанское и мальчик от отца никогда ласкового слова не услышит. Только, когда отрок становится уже таким сильным, что может помогать отцу, последний обращает на него внимание. Во всем соблюдается строжайшая дисциплина и уважение к старшим. Пищу составляют жесткий хлеб и кусок сыра. Одежда довольно скудная, одна и та же зимою, как и летом. Все рассчитано на то, чтобы молодых людей приучать к простоте, к голоду и жажде, к холоду и жаре и всякого рода лишениям. Говорят, что часто заставляют мальчиков держать на руках горячие угли, причем они никак не смеют показать виду, что испытывают боль. Впрочем, подобные испытания молодых людей существуют также у других народов Кавказа. Они способствуют развитию замечательной силы воли.
 
Источник
1 пользователю понравилось это

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Можно сказать, что эти верховные жрецы управляют народом по своей воле, они поддерживают в нем ужасающее невежество и самые отвратительные суеверия; иногда они в качестве оракулов предсказывают гнев своих идолов, чтобы получить новые многочисленные жертвы для смягчения их ярости.

они называются хевисбери и  скорее управляют по закону предков чем по своей воле. к суевериям можно добавить что они у убитых врагов отрезали руку что бы те в загробной жизни не могли им отомстить и были их рабами. у них еще пиво в большом почете сами варят но оно на любителя вкус слишком резкий.прошло больше века и не многое изменилось так же продолжают поклонятся полу христианским идолам и жить в большой нужде но постепенно горы начали пустеть манят городские огни .

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас

  • Похожие публикации

    • Лосев К.В., Михайлов В.В. Английская политика в Закавказье и в Азербайджане в 1918г.: между большевиками и пантуранистами // Вопросы истории. №4 (1). 2021. С. 239-252.
      Автор: Военкомуезд
      К. В. Лосев, В. В. Михайлов

      Английская политика в Закавказье и в Азербайджане в 1918г.: между большевиками и пантуранистами

      Лосев Константин Викторович — доктор экономических наук, декан гуманитарного факультета Санкт-Петербургского государственного университета аэрокосмического приборостроения; Михайлов Вадим Викторович — доктор исторических наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета аэрокосмического приборостроения (ГУАП).

      Аннотация. Статья посвящена истории Первой мировой войны и революции в Закавказье. Авторы обратились к материалам английского Военного кабинета и заседаний Палаты общин британского парламента, посвященным ситуации в Закавказье, прежде всего в Баку — мировом центре нефтедобычи и стратегически важном портовом городе на берегу Каспийского моря. Изучение материалов английских архивов и публикаций стенограмм заседаний парламента позволяет ответить на ряд вопросов, которые прежде оставались за рамками советской и английской историографии.

      Ключевые слова: Октябрьский переворот в России, Брестский мир, распад Кавказского фронта Первой мировой войны, Британский военный кабинет, Имперский военный совет Великобритании, Палата общин парламента Великобритании, Азербайджанская демократическая республика, Бакинская коммуна, генерал Л. Денстервилль, турецкая интервенция в Закавказье.

      События, происходившие в Закавказье в 1918 г., представляют особый интерес для исторической науки, поскольку в них пересекаются /239/ практически все линии противоречий мировых держав, вызванные Первой мировой войной и русской революцией. Военные и политические перемены, связанные с образованием на обломках царской России самопровозглашенных государств, и политику признания и непризнания этих государств Советской Россией и европейскими державами важно анализировать еще и потому, что они могут рассматриваться во взаимосвязи с недавним распадом СССР и соответствующими геополитическими проблемами. Особенно любопытны в этой связи официальные документы английских военных и политических институтов, определявших в 1918 г. общую политику государства, споры и противоречия влиятельных военных и политиков, их компетентность в вынесении оценок и принятии решений, имевших важное стратегическое значения для страны и влияющих на ситуацию в регионах и мире в целом.

      Отпадение Закавказья от России и политика в отношении признания независимости Азербайджана, крупнейшего мирового центра нефтедобычи, на который жадно смотрели и страны Антанты, и страны Центрального блока, и, несомненно, лидеры Советской России, представляет собой любопытнейший вопрос истории, до сих пор не потерявший актуальности. Поскольку отечественная научная общественность до сих пор слабо знакома с документами английских архивов и публикациями парламентских заседаний Палаты общин и Палаты лордов Великобритании, можно сказать, что этот аспект исследован недостаточно, в основном по опубликованным международным договорам, подоплека заключения которых во многом до сих пор остается за рамками имеющихся исследований проблемы политики Великобритании относительно Закавказской демократической федеративной республики (ЗДФР) и Азербайджанской демократической республики.

      Британский военный кабинет, Имперский военный совет Великобритании и английский парламент в 1917—1918 гг. неоднократно рассматривали события в России и их влияние на военные действия против Османской империи. Первое оптимистичное впечатление от демократизации политической жизни России в результате падения царского режима, которое демонстрировало заседание Имперского военного совета 22 марта 1917 г., быстро рассеялось. Общие выводы, сделанные к лету 1917 г., были неутешительными. Миссия Артура Хендерсона указала на политическую слабость Временного правительства и влияние на военные решения стихийно образованных солдатских советов как на «главную опасность для политического и военного положения России», а также на все более усиливающиеся в обществе требования заключить сепаратный мир [1]. Неспособность России противостоять Турции беспокоила английское командование и политиков, особенно после провала Галлиполийской операции в конце 1915 г. и катастрофической сдачи в плен корпуса генерала Ч. Таунсенда в Кут-эль-Амаре летом 1916 г. [2] «Неудачи английской политики на Востоке продолжило падение проантантовского кабинета в Персии 27 мая 1917 г., который 6 июня заменил кабинет персидских националистов, выступивший с предложением к британскому и российскому Временному правительству вывести из страны свои войска» [3]. Намеченная на лето 1917 г. совместная российско-английская Мосульская операция против турецких сил в Месопотамии провали-/240/-лась [4]. На заседании Иосиного кабинета 10 августа 1917 г., посвяшеи-ного носиной политике в отношении совместных действий с Россией ш турецком направлении, говорилось: «Одними из наиболее разочаровывающих последствий русской рсволюнии стали события на турецком театре. Несмотря на блестящие операции в Месопотамии генерала сэра Стенли Мода, достигшего значительных результатов, неудача русского наступления позволила туркам сдержать нас на границах Сирии и Палестины... Общие выводы комитета, исходя из ситуации в России можно суммировать как следующие:

      a) будет правильным основывать наши планы, исходя из того, что русские не смогут усилить свою военную эффективность в этом году;

      b) нельзя отвергать возможность того, что Россия откажется продолжать войну предстоящей зимой, либо вследствие того, что правительство пойдет на сепаратный мир, либо поскольку солдаты откажутся оставаться в окопах» [5]. Британские военные опасались, что революционные события в России приведут к восстанию мусульман в российской армии на Кавказе, которое может охватить и индийские войска Британии в Месопотамии. Поэтому в октябре 1917 г. генерал Бартер даже просил российское Верховное командование «перевести магометанские части с Кавказского на какой-либо другой фронт» [6].

      Большевистский переворот в Петрограде еще более усугубил негативную для Антанты ситуацию на Кавказском фронте, а публикация Декрета о мире и заявление В. И. Ленина о том, что Советская Россия «не будет признавать договоров, заключенных Россией царской, и опубликует все документы европейской тайной дипломатии» [7], вдохновило турецких политиков и воодушевило турецкое общество на продолжение борьбы с англичанами. Характерно, что начавшаяся летом 1917 г. подготовка к заключению сепаратного мира между Великобританией и Османской империей была прервана военным министром Турции Энвером-пашой в феврале 1918 г. [8] Перемирие, заключенное между командующим Третьей турецкой армией Вехиб-пашой и командиром Кавказской армии генералом М. Пржевальским 5 декабря 1917 г. [9], хотя и не было признано большевистским правительством Советской России, фактически прекращало действия русских вооруженных сил в войне с Турцией. Заключенный большевиками с Центральным блоком Брест-Литовский договор (3 марта 1918 г.) прекращение войны на Кавказском фронте подтвердил и узаконил [10].

      Подписание Брестского мира изменило отношение правительства Великобритании к союзным обязательствам перед Россией, которые были даны царскому правительству. Если 6 февраля 1918 г. в «Кратком отчете о союзных обязательствах Британии перед союзниками» авторы секретного документа признавали российские права на турецкие территории по российско-английским соглашениям о Константинополе (март 1915 г.) и договору Сайкса-Пико (1916 г.), хотя отдельно упоминалось, что российское правительство не ратифицировало решения Парижской экономической конференции 1916 г., что ставило под вопрос участие России в судьбе турецкого государственного долга [11], то уже в начале марта, когда был заключен брестский мир, позиция английских военных и политических лидеров резко изменилась и «все /241/ договоры, заключенные Великобританией с царским правительством, перестали считаться обязательными в отношении правительства большевиков» [12].

      Брестский мир изменил и политическую ситуацию на Кавказе, поскольку возвращение Турции территорий до границ 1914 г. не устраивало народы Армении и Грузни. Созданный в ноябре 1917 г. Закавказский комиссариат, предполагавший, что судьбу Закавказья должно решать Всероссийское учредительное собрание, после разгона последнего большевиками [13] составил в феврале 1918 г. из бывших депутатов Учредительною собрания от трех национальных советов (армянского, грузинского и мусульманского) Закавказский сейм, принявший на себя законодательную власть в регионе до прояснения ситуации в России [14]. Сейм отказался признать Брестский мир, а турецкая интервенция в Закавказье с февраля 1918 г., имевшая целью силой занять территории, отходящие к Турции по условиям Брестского мира, привела к тому, что 22 апреля 1918 г. Закавказье объявило о своем отделении от России и образовании Закавказской демократической федеративной республики (ЗДФР), признавшей, по настоянию Турции, условия Брестского мира [15]. Таким образом, провозглашение независимости не помогло грузинским и армянским политикам сохранить территории [16], более того, Турция ультимативно потребовала от лидеров ЗДФР отвести свои войска за бывшую российско-турецкую границу 1877 г., передав Турции Карс и Батуми [17]. Споры о принятии ультиматума раскололи федерацию [18]. Грузия обратилась к Германии с просьбой взять ее под протекторат, чтобы помешать Турции отторгнуть от нее значительную территорию и важный морской порт, и 27 мая 1918 г. сейм констатировал распад ЗДФР [19]. 28 мая Национальный совет закавказских мусульман объявил об образовании независимой Азербайджанской демократической республики (АДР) [20].

      С первых дней после большевистского переворота и начала распада империи перед британскими политиками встала сложная задача: признавать ли фактическое отторжение Закавказья от России и образование на его территории независимого мусульманского государства или не признавать, поддерживая единство России, как призывали антибольшевистские силы в России, заявлявшие о сохранении союзных отношений с Антантой и непризнании Бреста.

      В меморандуме лорда Р. Сесиля, переданном в Военный кабинет 23 февраля 1918 г., говорилось, что 3 декабря 1917 г., согласно принятому правительством решению, антибольшевистские и проантантовские силы в России получили значительные суммы, однако никаких эффективных результатов это не дало. В результате в конце декабря было принято решение «продолжить неофициальные контакты с большевистским правительством в Петрограде, одновременно делая все возможное для поддержки антибольшевистских движений на Юге и Юго-востоке России и везде, где они еще возникнут». Причем, как писал Сесиль, если по этому поводу возникнут трения с большевиками, следует оставлять их протесты без внимания. Такую позицию Сесиль считал оправданной, и в феврале, например, он полагал, что отторжение Сибири, Кавказа и черноморских портов создаст большевикам «серьезные военные и экономические проблемы» [21]. /242/

      С другой стороны, в те же дни Военный кабинет получил сведения, что на Кавказе активно действуют турецкие агенты. Бюро разведки 27 февраля 1918 г. сообщало, что «тюркистская» пропаганда среди российских мусульман, особенно в Азербайджане, ведется агрессивно, а ее целью является отторжение Закавказья от России и присоединение к Османской империи. Разведка предлагала кабинету обратить внимание на сохраняющее политический вес общероссийское мусульманское движение, лидер которого, осетин Л. Цаликов, продолжает призывать мусульман Поволжья и Кавказа к сохранению «консолидированного Российского государства» [22].

      Таким образом, перед политиками и военными Великобритании на Кавказе ясно вставали образы двух врагов — российских большевиков и турецких «тюркистов» или «пантюрков». После заключения Брестского мира тон британских политиков изменился. Уже 11 марта 1918 г. Военный кабинет рассматривал возможность направления военных сил для оккупации важного черноморского порта Закавказье — Батуми, а также угрозу оккупации турецкими или германскими войсками Баку и возможность и даже необходимость «помощи русским против немцев в Баку» [23]. Еще в январе командование британских сил в Месопотамии наметило сформировать компактные силы, которые предполагалось направить в Северную Персию для предотвращения турецкой оккупации региона. Теперь эта цель была дополнена новой — походом на Баку. Командовать формирующимся отрядом было поручено генералу Л. Денстервиллю, отчего вся экспедиция получила название «Денстерфорс» [24]. 17 февраля 1918 г. Денстервилль прибыл в Энзели, где обнаружил Революционный комитет, объявивший, что Закавказское правительство является его врагом [25].

      В апреле и мае, когда в Закавказье происходили знаменательные события, связанные с самоопределением федерации и отдельных независимых государств, британский Военный кабинет был озабочен «панисламизмом» азербайджанских татар, которые, по сообщению «двух авторитетов, пользующихся доверием» армянской национальности, более фанатичны, нежели даже турки, и собираются «из центра заговора — Баку — организовать масштабные акции против армянского населения Закавказья» [26]. Можно отметить, что в это время в Баку власть находилась в руках большевиков, которых полностью поддерживал Армянский национальный совет как в Баку, так и в Тифлисе, где он составлял фракцию Закавказского сейма, и в конце марта — начале апреля 1918 г. именно армянско-большевистские вооруженные отряды устроили кровавый погром в мусульманских кварталах Баку с десятками тысяч жертв. 25 мая в Военный кабинет был представлен меморандум «О настоящих настроениях в Турции», в котором Департамент разведки утверждал, что турецкие лидеры после заключения Брестского мира полны надежд на расширение территории в Закавказье и уверены в силе Германии противостоять Антанте в Европе и защитить интересы своего союзника. Именно эти ожидания реаннексии территорий, отвоеванных Россией у Османской империи в 1877—78 и 1914—1917 гг., как говорилось в меморандуме, препятствуют попыткам турецкой оппозиции начать переговоры с Антантой [27]. Политическая ситуация в Закавказье английской разведке была /243/ известна до такой степени плохо, что Военный совет в апреле сделал заключение о необходимости налаживания телеграфной связи с Тифлисом и Тебризом в целях получения достоверной и своевременной информации о событиях в Закавказье и Северной Персии [28]. Показательно, что на переданное через Константинополь в столицы европейских держав сообщение о провозглашении Азербайджанским советом независимого государства, как и на переданное через Германию аналогичное грузинское заявление, английское иностранное ведомство не отреагировало.

      Так или иначе, ситуация в Закавказье была столь сложная, а интересы сторон так переплетены, что говорить о единой политике английского правительства в отношении различных закавказских властей не приходится. После распада ЗДФР и объявления о независимости Азербайджана ситуация в регионе еще больше усложнилась. 4 июня 1918г. правительство АДР заключило с Османской империей Договор о дружбе, который по сути поставил АДР в положение подданного Турции образования. Турецкое командование настояло на смене азербайджанского кабинета и роспуске Национального собрания, по условиям договора турецкие военные получили контроль над всеми азербайджанскими железными дорогами и портами [29]. В Гяндже, куда из Тифлиса переехало правительство АДР, начала формироваться Кавказская армия ислама, в которую вошли регулярные турецкие силы в количестве двух дивизий и азербайджанские соединения, формировавшиеся под контролем турецких инструкторов и укомплектованные турецким офицерским составом. Целью операции, ради которой создавалась армия, было отвоевать у большевиков Баку и создать единое Азербайджанское государство.

      6 июня Военный кабинет получил из Генерального штаба документ о возможном экономическом и военном значении Кавказа для стран германской коалиции. В нем указывалось, что кавказские ресурсы как в производстве зерна и мяса, гак и в добыче таких важных стратегических материалов, как грузинский марганец и бакинская нефть, могут заметно усилить экономику противника, а также что контроль над Кавказом «станет очередным шагом в реализации плана германских восточных амбиций. Их Багдадскую схему мы сумели нейтрализовать, но на Кавказе они могут найти альтернативу, а вместе с дунайским регионом владение кавказскими портами обеспечит им контроль над всем Черным морем. Следующим шагом после Кавказа станет выход через Каспий в Среднюю Азию» [30]. Важно отметить, что в самой Британии остро ощущалась нехватка бензина, так что в начале июля был издан специальный билль о нефтепродуктах и создан «Нефтяной фонд», ответственный за пополнение запасов этого стратегического военного сырья [31]. 17 июня было проведено совещание по среднеазиатским проблемам, на котором британские политики и военные приняли решение срочно принять меры к тому, чтобы прервать сообщение по Транс-Кавказской железнодорожной системе (Батум-Александрополь-Джульфа и Тифлис-Гянджа-Баку), находившейся к тому времени под полным контролем Германии и Турции [32].

      Угроза Индии, которая явно прослеживается в выводах и решениях экспертов, несомненно, ускорила решение начать военную операцию по защите Баку от турецкого наступления. Особенность ситуации с предотвращением занятия Баку турками или немцами была в том, что власть /244/ в Баку удерживал Бакинский совет, председатель которого С.Г. Шаумян признал Баку неделимой частью Советской России, следовательно, вести борьбу с врагами по мировой войне англичанам пришлось бы в союзничестве с большевиками. Можно утверждать, что сторонники признания власти большевиков среди английских политиков были. Причем не только среди военных, которых порой не смущали политические противоречия, если просматривалась военная выгода, но и в парламенте. Так, когда 24 июня 1918 г. в Палате общин обсуждался «русский вопрос», любопытное предложение об отношении к большевистскому правительству России высказал полковник Веджвуд, который в обстоятельном докладе сообщил, что президент США В. Вильсон склонен признать большевиков, и это ставит аналогичный вопрос перед британским правительством. «Это жизненно важный вопрос сегодня, поскольку Германия и в особенности Турция распространяют свое влияние через Россию, через Кавказ, через Туркестан до самых границ нашей Индийской империи. Сегодня усиливается их влияние в Персии и восточных провинциях Китая». Веджвуд предложил создать правительственную комиссию, целью которой должны стать мероприятия по улучшению отношений с Россией. Он высказал мнение, что необходимо убедить посланника М. Литвинова в том, что Россия должна обратиться к президенту Вильсону за помощью в борьбе с германской интервенцией, а любую попытку союзной интервенции в Сибири, на Севере или Юге России назвал бесплодной и вредной всему союзному делу. Кавказ в рассуждениях Веджвуда играл главную роль. Он утверждал, что принятие его предложения «особенно важно сегодня, когда англичане вынуждены перебрасывать свои силы с Месопотамского и Палестинского фронтов в Европу, чтобы удержать от германского наступления Западный фронт» [33]. Премьер Д. Ллойд-Джордж не стал комментировать предложение Веджвуда, но высказался по поводу российской проблемы, указав на хаотическую ситуацию с властью в границах бывшей империи [34]. В целом Палата общин оставила «российский вопрос» без каких-либо предложений правительству в отношении Кавказа.

      Военные в это время активно готовились к тому, чтобы не допустить турок и немцев в Баку. Переговоры с большевистскими лидерами Бакинской коммуны было поручено начать командиру английских сил в Персии казачьему атаману Л. Бичерахову, который после развала Кавказского фронта и мира с Турцией перешел на службу к англичанам. История этого «противоестественного» военно-политического союза отечественными исследователями достаточно хорошо изучена, однако что касается ее отражения в документах английских архивов, можно обнаружить, что материалов о решении Военного кабинета об отправке Л. Бичерахова в Баку нет. Оно полностью остается на совести командующего «Денстерфорс» генерала Л. Денстервилля. Денстервилль в своих мемуарах пишет: «Мы пришли к полному соглашению относительно планов наших совместных действий, на которые я возлагал большие надежды и о которых я здесь умолчу. Он (Бичерахов. — В. М.) вызвал большое изумление и ужас среди местных русских, присоединившись к большевикам, но я уверен, что он поступил совершенно правильно: это был единственный путь на Кавказ, а раз он только там утвердился, то и дело будет в шляпе» [35]. Знаменательное «умолчание» английского генерала оставляет историкам большой /245/ простор для фантазии. Примечательно и то, что председатель Бакинского совнаркома С. Г. Шаумян очень настойчиво убеждал большевистское руководство и самого В. И. Ленина н том, что Бичерахов симпатизирует большевизму и готов защищать Баку от турок [36], несмотря на то, что он являлся к этому времени кадровым английским генералом и получал для своего отряда продовольствие, амуницию, боеприпасы и деньги, что было хорошо известно С. Шаумяну [37].

      Л. Бичерахов был назначен командующим всеми войсками, которые смог мобилизовать совнарком для обороны Баку, хотя после прибытия из Астрахани большевистского отряда Г. Петрова последний был прикомандирован к Бичерахову в качестве комиссара. Этому странному военному тандему не удалось остановить турецко-азербайджанские силы Кавказской армии ислама, а 31 июля 1918 г. в Баку произошла смена власти. Бакинский совнарком был вынужден подчиниться решению Бакинского совета, передавшего власть новоизбранному органу, который первым делом принял решение о приглашении англичан для защиты Баку от турок, для чего в Энзели в тот же день была направлена делегация к генералу Л. Денстервиллю.

      Не случись в Баку политического переворота, в результате которого власть Бакинского совнаркома была свергнута и передана довольно странному учреждению, получившему наименование Диктатура «Центрокаспия», лидерами которого были бывшие члены Бакинской городской думы и главы совета моряков Каспийской военной флотилии, никакой английской экспедиции по спасению Баку проведено бы не было. Поэтому можно предположить, что целью Л. Бичерахова была не только военная помощь коммунарам в отражении турецкого наступления, но и подготовка смены власти в Баку.

      Это подтверждается той активной ролью, которую английский консул в Баку Р. Мак-Донелл играл в неудачной попытке свержения большевиков, разоблаченной 12 июня 1918 г. Существование планов Бичерахова и Денстервилля относительно смены власти в Баку могут доказать, скорее всего, лишь секретные документы британского разведывательного ведомства, пока нам недоступные. Секретность экспедиции Денстервилля подтверждает и то, что Военный кабинет практически ни разу не выносил на открытое обсуждение ее планы и цели, да и результаты неудачной операции по спасению Баку от германо-турок открыто не обсуждались. 15 октября 1918 г. на заседании Палаты общин разбирались вопросы присутствия английских войск в России, но когда либеральный депутат Кинг попросил дать «какую-нибудь информацию относительно сил, которые были направлены в Баку», спикер палаты ответил, что этот вопрос находится вне компетенции собрания [38]. Единственное, что позволили узнать депутатам, это то, что «все войска, бывшие в Баку, несмотря на значительные потери, были успешно выведены после героического сопротивления значительно превосходящим силам противника» [39]. Депутат Кинг 23 октября пытался узнать, была ли экспедиция в Баку санкционирована Генеральным штабом и одобрена советом Антанты. Па это депутат Макферсон заявил: «Ответ на первую часть вопроса утвердительный. Верховный совет Антанты определяет только общую политику, поэтому вторая часть вопроса некорректна» [40]. /246/

      Английская общественность была на удивление слабо знакома с событиями в Закавказье летом-осенью 1918 г., когда в Баку сражались силы «Денстерфорс», и даже депутаты парламента часто были вынуждены черпать информацию в прессе или из неподтвержденных источников. Так, 24 октября депутат Дж. Пиль спрашивал, какую позицию, дружественную или нет, занимали перед падением Баку и эвакуацией Денстерфорс местные армянские вооруженные силы. Р. Сесил ответил, что «в общественном мнении существует некоторое недопонимание относительно переговоров, которые вели с противником армянские лидеры в Баку. Правительство Его Величества было информировано, что эти переговоры были предложены генералом Денстервиллем, когда он увидел неизбежность падения города». На вопрос, почему из Баку пришло сообщение о предательстве армян, Сесиль не ответил, пообещав уточнить информацию [41].

      Можно быть уверенным, что если бы в Англии узнали, что Денстервилль сотрудничает с большевистским совнаркомом в Баку, это привело бы к скандалу и в правительстве, и в парламенте, поэтому падение Коммуны и взятие власти Диктатурой «Центрокаспия» в первую очередь было выгодно англичанам. Но в этой истории есть подоплека, на которую намекает тот факт, что Сесиль явно пытается оправдать действия армянских лидеров в Баку. Хорошо известно, что после распада ЗДФР Грузия приняла протекторат Германии, а Азербайджан практически стал политическим придатком Турции. В этих условиях Армения также пыталась найти для себя сильного иностранного защитника. Известно, что в июне армянская делегация была направлена в Вену с просьбой к австро-венгерскому правительству «взять под свою сильную защиту Армению» [42]. Однако в то же время армянские политики испытывали сильную тягу к Англии, среди лидеров Армении находилось немало англофилов. Поэтому не исключено, что и председатель Бакинского совнаркома С. Г. Шаумян, который находился в тесном контакте с лидерами Национального армянского совета в Закавказском сейме, а позже с правительством Армянской республики, вполне мог сочувствовать идее приглашения английских вооруженных сил для защиты Баку от турок. Одно письмо С. Шаумяна В.И. Ленину показывает, что председатель Бакинского совнаркома даже путает свои большевистские вооруженные силы с вооруженными силами дашнакской Армении. 23 мая 1918 г. он пишет: «Наши войска, застигнутые врасплох, не могут остановить наступление и 16-го сдают Александрополь. 17-го турки потребовали обеспечить им свободный пропуск войск в Джульфу, обещав не трогать население... Мы принуждены были согласиться на требования турок» [43]. Однако Карс и Александрополь в эти дни защищали вовсе не красные отряды коммуны, а национальные вооруженные силы дашнакского Армянского совета, входящие в состав армии «предательской» и «контрреволюционной» ЗДФР. С другой стороны, в Баку многие свидетели и участники событий называют войска коммуны просто армянскими.

      Хотя после падения коммуны С. Шаумян и печатал воззвания с проклятиями «дашнакам» и «контрреволюционерам», предавшим советскую власть английским империалистам, указанные выше факты, а также странное поведение совнаркома, добровольно сложившего с себя власт-/247/-ные полномочия 30—31 июля, позволяют предположить неискренность Шаумяна. В воззвании «Турецкие войска под городом», опубликованном в газете «Бакинский рабочий» 20 сентября, Шаумян обвиняет в падении коммуны и дашнаков, и командиров армянских вооруженных отрядов, и армянскую буржуазию, и шведского консула, и наемников английского империализма, проникших во флот, и «спасителя» Бичерахова. В этом же воззвании Шаумян, последовательно выступавший за развязывание гражданской войны, даже ценой жертв из «мусульманской бедноты» и угрозы перерастания гражданской войны в национальную резню, неожиданно заявляет, что Совет Народных Комиссаров «предпочел не открывать гражданской войны, а прибегнуть к парламентскому приему отказа от власти» [44]. Это очень непохоже на прежние его заявления, например в 1908 г.: «Мы отвергаем единичный террор во имя массового революционного террора. Лозунг «Долой всякое насилие!» — это отказ от лучших традиций международной социал-демократии» [45]. Не случайно И. В. Сталин, лучше других советских лидеров разбиравшийся в кавказских делах и непосредственно общавшийся с Шаумяном в дни Бакинской коммуны и ее падения, говорил в интервью газете «Правда»: «Бакинские комиссары не заслуживают положительного отзыва... Они бросили власть, сдали ее врагу без боя... Они приняли мученическую смерть, были расстреляны англичанами. И мы щадим их память. Но они заслуживают суровой оценки. Они оказались плохими политиками» [46].

      В свою очередь, английские военные очень критично отозвались о действиях генерала Л. Денстервилля в Азербайджане. Главнокомандующий колониальными южно-африканскими войсками генерал-лейтенант Я. Сматс уже 16 сентября 1918 г., то есть на следующий день после падения Баку, представил в Военный кабинет секретный меморандум «Военное командование на Среднем Востоке», в котором написал: «Я оцениваю военную ситуацию на Среднем Востоке как очень неудовлетворительную... Если противник достигнет Центральной Персии или Афганистана к следующему лету, ситуация станет угрожать индийским границам... С этой точки зрения контроль над железной дорогой Багдад-Хамадан-Энзели и недопущение противника к Каспийскому морю является делом чрезвычайной важности. Баку уже наверняка потерян, но это не означает потерю Каспия... Ошибки наших командующих в этом регионе проистекают либо из некомпетентности, либо из неумения оценить ситуацию. Денстервилля послали в Баку для получения контроля над Каспием, но его усилия были потрачены, в основном, на другие предприятия» [47].

      После вывода английских войск из Баку и падения города под ударами сил Кавказской армии ислама британское правительство и общественность снова обеспокоилась темой «пантуранизма», угрожающего азиатским планам Англии в Закавказье и Средней Азии и, конечно же, алмазу в британской короне — Индии. Летом 1918 г. скорого крушения Турции и ее выхода из войны английские военные и политики не предполагали. Напротив, в августе Военный кабинет рассматривал планы мировой войны на 1919 год, причем некоторые эксперты утверждали, что следует иметь в виду и следующий, 1920 год. На заседании Имперского военного совета 1 августа 1918 г. Ллойд Джордж принял решение о разработке возможности вывода из войны Болгарии и Турции «дипломатическими /248/ мерами» [48]. О том же Я. Сматс говорил на заседании Имперского военного совета 16 августа. Он сказал, что не ожидает ничего хорошего от того, что война продлится в 1919 г., поскольку враг, даже медленно отступая на Западе, сможет сконцентрировать значительные усилия на Востоке, и он боится, что кампания 1919 г. тоже ничего не решит, и это подвергнет позиции Англии на Востоке еще большей опасности. И уж совсем безрадостно Я. Сматс смотрел на перспективы кампании 1920 г.: «Безусловно, Германия потерпит поражение, если война продлится достаточно долго, но не станет ли от этого нам еще хуже? Наша армия будет слабеть, и сами мы можем обнаружить, еще до окончания войны, что оказались в положении второсортной державы, сравнимой с Америкой или Японией». Сматс предлагал «сконцентрироваться на тех театрах, где военные и дипломатические усилия могут быть наиболее эффективны, т.е. против слабейших врагов: Австрии, Болгарии и Турции» [49].

      При этом английские военные и политики рассчитывали на то, что бакинский вопрос расстроит союзные отношения Турции и Германии. Для этого были основания, особенно после заключения 27 августа 1918 г. Германией дополнительного к Брестскому договора с Советской Россией, в котором Германия признавала Баку за Советами в обмен на поставку ей четвертой части бакинской нефти 50. Однако туркам германский МИД также предложил «сладкую пилюлю», пообещав в случае заключения Болгарией сепаратного мира с Антантой восстановить османское господство над этой страной. Об этом в Военный совет 4 октября сообщал политико-разведывательный отдел «Форин-офис» в меморандуме «Германо-турецкие отношения на Кавказе» II Таким образом, рассчитывать на распад германо-турецкого союза англичанам не приходилось, а соглашение немцев с большевиками можно было списать на тактическую дипломатическую уловку.

      Чтобы более компетентно воспрепятствовать протурецкой пропаганде на Востоке, разведывательному ведомству была дана задача подготовить подробное пособие по ознакомлению военных с «туранизмом» и «пантуранизмом», дабы показать все опасности этого движения для английской политики на Востоке. Довольно скоро было отпечатано объемное руководство, в котором были отражены история становления пантуранистской идеологии в Османской империи, обозначены все туранские народы, включая финно-угорские народности, тюркские народы Поволжья, Сибири, Китая, Средней Азии, Кавказа, Крыма [52]. Любопытно, что в число современных, по мнению авторов руководства, туранских народов попали русские летописные мещера и черемисы, а также совершенно былинные тептеры [53].

      Впрочем, новых «антипантуранистских» усилий англичанам прикладывать не пришлось. 30 октября 1918 г. на борту английского линкора «Агамемнон» было заключено перемирие между Османской империей и Великобританией [54], и Турция вышла из Первой мировой войны. Руководство по пантуранизму, напечатанное в ноябре, сразу же оказалось устаревшим. Политика Великобритании на Кавказе теперь имела перед собой другие цели: определиться в своих отношениях с белыми и красными вооруженными силами на Северном Кавказе и с признанием или непризнанием независимости Азербайджана, Грузии и Армении, которые /249/ объявили себя после поражения стран Центрального блока союзниками победившей Антанты. Эти задачи определяли споры и разногласия в Военном кабинете и парламенте Великобритании по «русскому вопросу» на Кавказе в 1919 году.

      Примечания

      1. National (British) Archives. War Cabinet (NA WC). CAB24/4. British Mission to Russia, June and July, 1917. Report by the Rt. Hon. Arthur Henderson, M.R P. 1—15, p. 6,12.
      2. МИХАЙЛОВ В. В. Противостояние России и Британии с Османской империей на Ближнем Востоке в годы Первой мировой войны. СПб. 2005, с. 123, 163.
      3. ЕГО ЖЕ. Русская революция и переговоры английского премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа о сепаратном мире с Османской империей в 1917—1918 гг. (по материалам английских архивов). — Клио. 2017, № 4 (124), с. 166—173.
      4. ЕГО ЖЕ. Российско-британское военное сотрудничество на севере Месопотамии в 1916—1917 гг.: планы и их провал. — Военно-исторический журнал. 2017, № 12, с. 68—73.
      5. NA WC. САВ24/4. Report of Cabinet Committee on War Policy. Part II. The New Factors. Russia, p. 107—108.
      6. ИГНАТЬЕВ А. В. Русско-английские отношения накануне Октябрьской революции (февраль-октябрь 1917 г.). М. 1966, с. 371.
      7. МИХАИЛОВ В.В. Развал русского Кавказского фронта и начало турецкой интервенции в Закавказье в конце 1917 — начале 1918 гг. — Клио. 2017, № 2 (122), с. 143—152.
      8. ЕГО ЖЕ. Русская революция и переговоры английского премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа о сепаратном мире с Османской империей в 1917—1918 гг. (по материалам английских архивов), с. 171.
      9. ИГНАТЬЕВ А.В. Ук. соч., с. 13.
      10. Документы внешней политики СССР (ДВП СССР). Т. 1. 7 ноября 1917 г. — 31 декабря 1918 г. М. 1959, с. 121.
      11. National (British) Archives. India Office Record (NA IOR). L/PS/18/D228. Synopsis of our Obligations to our Allies and Others. 6 Feb 1918.
      12. МИХАЙЛОВ B.B. 1918 год в Азербайджане: из предыстории британской оккупации Баку. — Клио. 2011, № 1 (52), с. 27.
      13. Декреты советской власти. Т. 1. 25 октября 1917 г. — 16 марта 1918 г. М. 1957, с. 335— 336.
      14. Документы и материалы по внешней политике Закавказья и Грузии. Тифлис. 1919, с. 6—7.
      15. Там же, с. 221.
      16. МИХАЙЛОВ В.В. Османская интервенция первой половины 1918 года и отделение Закавказья от России. В кн.: 1918 год в судьбах России и мира: развертывание широкомасштабной Гражданской войны и международной интервенции. Сборник материалов научной конференции. — Тематический сборник международной конференции 28— 29 октября 2008 г. Архангельск. 2008, с. 186.
      17. Документы и материалы по внешней политике Закавказья и Грузии, с. 310.
      18. Протоколы заседаний мусульманских фракций Закавказского сейма и Азербайджанского национального совета. 1918 г. Баку. 2006, с. 78—93.
      19. Документы и материалы по внешней политике..., с. 336—338.
      20. МИХАЙЛОВ В. В. Особенности политической и национальной ситуации в Закавказье после октября 1917 года и позиция мусульманских фракций закавказских правительств (предыстория создания первой независимой Азербайджанской Республики). — Клио. 2009, № 3 (46), с. 62—63.
      21. NA WC. САВ24/43/3725. Memorandum on Russia, by Lord R. Cecil. 18/E/128.
      22. NA WC. САВ24/43/ 3755. Turkey and other Moslem Countries. Weekly report by Department of Information. I8/OC/I6. /250/
      23. NA WC. CAB24/44/3882. British Intervention to Prevent Surrender of Batoum under Russo-GermanPeace Terms. 20/H/l.
      24. МИХАЙЛОВ В. В. Российские и британские вооруженные соединения в сражениях против турок при обороне Баку в 1918 г. — Клио. 2006, № 1 (32), с. 197—198.
      25. NA WC. САВ24/43/3721. Caucasus Situation. Telegram 52925 from D.M.I. to Caucasus Military Agent. 20/H/l.
      26. NA WC. CAB24/48/4251. Political Situation in the Caucasus and Siberia as affected by German penetration, with some practical Suggestions. Memo (10.4.1918. Russia/005) by Political Intelligence Department, F.O. 18/E/155.
      27. NA WC. CAB24/53/4701. Turkey. Memo by Political Intelligence Department “The Present State of mind in Turkey”. 18/0J/1.
      28. NA WC. CAB24/48/4251. Political Situation in the Caucasus and Siberia as affected by German penetration, with some practical Suggestions. Memo (10.4.1918. Ruissia/005) by Political Intelligence Department, F.O. 18/E/155.
      29. МИХАЙЛОВ В.В. К вопросу о политической ситуации в Закавказье на заключительном этапе Первой мировой войны. — Вестник Санкт-Петербургского государственного университета. Серия 2. Исторические науки. 2006. Вып. 4, с. 132.
      30. NA WC. САВ24/54/4883. Caucasus and its value to Germany. Note by General Staff. 18/E/98.
      31. NA WC. CAB24/56/5049. Draft of a Bill for obtaining Petroleum in the United Kingdom. 29/D/6.
      32. NA WC. CAB24/55/4940. Decision of conference on Middle Eastern Affairs held 17.6.18. at 10, Downing Street. 18/J/38.
      33. Parliamentary Debates. Fifth series. Volume 104. Eighth Session of the Thirtieth Parliament of the United Kingdom of Great Britain & Ireland. 8 George V. House of Commons. Fifth Volume of Session 1918. Comprising Period from Monday, 17th June, to Thursday, 4th July, 1918. London: H.M. Stationery Office. Published by His Majesty’s Stationery Office. 1918, col. 1—1984, col. 754—757.
      34. Ibid., col. 782.
      35. ДЕНСТЕРВИЛЛЬ Л. Британский империализм в Баку и Персии. 1917—1918). Воспоминания. Тифлис. 1925, с. 164.
      36. ШАУМЯН С.Г. Избранные произведения в 2-х тт. Т. 2. М. 1978, с. 323—324.
      37. Там же, с. 343.
      38. Parliamentary Debates. Fifth series. Volume 110. Eighth Session of the Thirtieth Parliament of the United Kingdom of Great Britain & Ireland. 9 George V. House of Commons. Eighth Volume of Session 1918. Comprising Period from Tuesday, 15th October, to Thursday, 21st November, 1918. London: H.M. Stationery Office. Published by His Majesty’s Stationery Office. 1918, col. 1—3475, col. 13.
      39. Ibid., col. 279.
      40. Ibid., col. 765.
      41. Ibid., col. 889.
      42. «Мы обращаемся с покорной просьбой соизволить принять под свою мощную защиту нуждающуюся в этом Армению». Послание уполномоченного Армянской Республики А. Оганджаняна министру иностранных дел Австро-Венгрии И.Б. фон Райежу. 1918 г. (подг. текста, предисловие и примечания В.В. Михайлова). — Исторический архив. 2018, №5, с. 182—188.
      43. ШАУМЯН С. Г. Ук. соч., с. 279.
      44. Там же, с. 402—407.
      45. Там же, с. 259.
      46. ПУЧЕНКОВ А. С. Национальная политика генерала Деникина (весна 1918 — весна 1920 г.). М. 2016, с. 153.
      47. NAWC. САВ24/63/5700/. Military Command in the Middle East. Memo by Lt.-Gen Smuts. 16 September, 1918.18/J/38.
      48. National (British) Archives. Imperial War Cabinet (NA IWC). CAB 23/44a. Committee of Prime Minister. Notes of Meetings. June 21 — Aug. 16. Minutes of a Meeting held at 10 Downing Street, S.W. on Thursday, August 1,1918 at 11 a.m.
      49. NAIWC. CAB23/145. Minutes of Meetings Aug. 13 — Dec. 311918. Minutes of a Meeting at 10, Downing St. on Wednesday, 14th August. 1918. /251/
      50. Документы внешней политики СССР (ДВП СССР). Т. 1, с. 444.
      51. NAWC. САВ24/66/5908. Turco-German Relations over the Caucasus. Memorandum by Political Intelligence Department (4.10.1918. Turkey /006).18/OJ/14.
      52. NA IOR. L/MIL/17/16/25. A Manual on the Turanians and Pan-Turanianism. Nov. 1918. P. 1—258+maps.
      53. Ibid., p. 193—194.
      54. Международная политика в договорах, нотах и декларациях. Часть II. От империалистической войны до снятия блокады с Советской России. М. 1926, с. 188—190.

      Вопросы истории. №4 (1). 2021. С. 239-252.
    • Цветков В. Ж. Николай Николаевич Юденич
      Автор: Saygo
      Цветков В. Ж. Николай Николаевич Юденич // Вопросы истории. - 2002. - № 9. - С. 37-59.
      В 1931 г. русская военная эмиграция отмечала 50-летие производства генерала от инфантерии Николая Николаевича Юденича в первый офицерский чин. Юбилей Юденича был не столько данью уважения прошлым боевым заслугам одного из лидеров Белого движения. Он стал своеобразным "смотром сил". К юбилею была подготовлена специальная брошюра1. Во время этого юбилея сравнительно мало было сказано о последней, пожалуй, самой яркой странице военной биографии Николая Николаевича - командовании Северо-Западной добровольческой армией и знаменитом "походе на Петроград" 1919 года. В литературе русского зарубежья, равно как и в советской историографии, Северо- Западному фронту не везло. В СССР оценка Белого движения на Северо-Западе основывалась, по сути, на мнении эмигрантского публициста А. Ветлугина. Развивая его соображения, советские авторы делали вывод: "сгруппировавшаяся "у врат Петрограда" контрреволюция ничем не отличалась от деникинщины, колчаковщины и врангелевщины. Но здесь как-то особенно ярко проявились все основные черты белого движения - оторванность от широких народных масс, авантюризм и бездарность вождей, своекорыстность поддерживавших движение групп, готовность купить любой ценой, любыми унижениями помощь интервентов. Все политические Хлестаковы, Репитиловы, Собакевичи и Скалозубы как бы нарочно собрались "у врат Петрограда", чтобы продемонстрировать перед всем миром лицо российской Вандеи"2. Иными словами - никакой социальной базы, никаких возможностей для развития и, тем более, победы Белого движения на Северо-западе России не было и быть не могло.
      Лишь в последнее десятилетие стали появляться исследования, авторы которых пытались объективно представить особенности Белого движения на Северо-западе вообще и личность генерала Юденича, в частности. Монография Н.Н. Рутыча посвященная генералитету Северо-Западной армии увидела свет в текущем году. Готовится и очередной (7-й) номер исторического альманаха "Белая Гвардия", тематически посвященный Белому движению на Северо-западе России.
      Николай Николаевич Юденич родился в Москве 18 июля 1862 г. в семье коллежского советника. Его фамилия вела свою родословную от малороссийских дворян. Родители не считали, что именно военная карьера должна стать призванием их сына. Свое совершеннолетие он отметил поступлением в Межевой институт. Однако, проучившись в нем меньше года, он перешел в Александровское военное училище. 8 августа 1881 г. 19 летний взводный портупей-юнкер Юденич получил производство в первый офицерский чин поручика.
      По воспоминаниям товарищей-александровцев будущий генерал от инфантерии был худощавый, светловолосый юноша, общительный, совершенно непохожий на будущего молчаливого командарма Северо-Западной добрармии. Отличное окончание училища гарантировало поступление в гвардию. И молодой подпоручик получил направление в Варшаву, где в составе частей Варшавского военного округа был расположен лейб-гвардии Литовский полк. Округом в то время командовал герой русско-турецкой войны 1877-1878 годов генерал В. И. Гурко. Юденич стал ротным командиром литовцев3.
      В 1884 г., в 22 года он успешно выдержал вступительные экзамены и стал слушателем Николаевской академии Генерального штаба. В 1887 г. академия была закончена им по первому разряду с присвоением звания "штабс-капитан гвардии". После службы на различных штабных и строевых должностях в 14 армейском корпусе в Варшавском военном округе он в 1892 г. был произведен в подполковники и переведен в Туркестанский военный округ. Здесь он принял должность начальника штаба Памирского отряда.
      Тридцатилетний подполковник, по воспоминаниям его сослуживца Д. В. Филатьева, отличался "прямотой и даже резкостью суждений, определенностью решений, твердостью в отстаивании своего мнения и полным отсутствием склонности к каким-либо компромиссам". К этому уже добавилась его немногословность. "Молчание - господствующее свойство моего тогдашнего начальника", - писал о нем ген. А. В. Геруа4.
      Получив в 1896 г. чин полковника, Юденич вступил (в 1902 г.) в командование 18-м стрелковым полком 5-й стрелковой бригады 6-й Восточно-Сибирской дивизии. Началась Русско- японская война, и полк выступил на фронт. Накануне войны Юденичу предлагали должность дежурного генерала при штабе ТуркВО, но он отказался от спокойной тыловой жизни и предпочел фронтовые будни "на сопках Маньчжурии".
      Полковник Юденич был уверен, что личный пример начальника - лучший способ воспитания подчиненных. В сражении при Сандепу, несмотря на начавшееся отступление русских войск, Юденич на свой страх и риск лично повел в штыковую контратаку вверенную ему 5-ю стрелковую бригаду и отбросил противника. Скупой на похвалу командующий Маньчжурской армией ген. А. Н. Куропаткин особо выделил этот поступок Юденича как пример смелости и инициативы старшего командира. В штыки поднял свой полк Юденич и в сражении под Мукденом. Здесь также, несмотря на безнадежность положения, он попытался прорвать фронт в несколько раз превосходящих его японских частей. После серьезного ранения в грудь навылет, его отправили в госпиталь.
      За Русско-японскую войну Юденич был награжден золотым Георгиевским оружием "За храбрость", а также орденами Св. Владимира 3-й степени с мечами и Св. Станислава 1-й степени с мечами и произведен в чин генерал-майора (1905 г.), приняв должность командира 2-й бригады 5-й стрелковой дивизии. Однако уже на следующий год строевая служба для Юденича временно закончилась. Он стал генерал-квартирмейстером штаба Кавказского военного округа и с этого момента Кавказ стал для Юденича главным местом его военной карьеры5.
      Мирная, размеренная служба на Кавказе, казалось, не предвещала потрясений. К этому времени изменилась и его личная жизнь. Его супругой стала Александра Николаевна (урожденная Жемчужникова). Она родилась в 1871 г. и была на 9 лет моложе мужа. Брак их был спокойный, жили очень дружно, а темпераментный характер жены несколько уравновешивал немногословность Николая Николаевича. Прибывший к месту назначения боевой генерал быстро приобрел симпатии со стороны сослуживцев. Вот как вспоминал об этом ген. Б. П. Веселозеров: "От него никто не слышал, как он командовал полком, так как генерал не отличался словоохотливостью; георгиевский темляк да пришедшие слухи о тяжком ранении красноречиво говорили, что новый генерал-квартирмейстер прошел серьезную боевую страду. Скоро все окружающие убедились, что этот начальник не похож на генералов, которых присылал Петербург на далекую окраину, приезжавших подтягивать, учить свысока и смотревших на службу на Кавказе, как на временное пребывание... В самый краткий срок он стал и близким, и понятным для кавказцев. Точно всегда он был с нами. Удивительно простой, в котором отсутствовал яд под названием "генералин", снисходительный, он быстро завоевал сердца. Всегда радушный, он был широко гостеприимен. Его уютная квартира видела многочисленных сотоварищей по службе, строевое начальство и их семьи, радостно спешивших на ласковое приглашение генерала и его супруги. Пойти к Юденичам - это не являлось отбыванием номера, а стало искренним удовольствием для всех, сердечно их полюбивших"6. Их гостеприимный дом на Барятинской улице в Тифлисе вскоре превратился в место, где собирался тамошний свет.
      Дружеские отношения между генерал-квартирмейстером и его сослуживцами стали привычны. "Работая с таким начальником, - писал Веселозеров, - каждый был уверен, что в случае какой-либо порухи он не выдаст с головой подчиненного, защитит, а потом сам расправится как строгий, но справедливый отец-начальник... С таким генералом можно было идти безоглядно и делать дела. И война это доказала: Кавказская армия одержала громоносные победы, достойные подвигов славных предков"7.
      Юденич не был мелочным и не прибегал к начальственному "окрику". По словам начальника штаба Кавказского фронта генерал-лейтенанта Д. П. Драценко, "он всегда и все спокойно выслушивал, хотя бы то было противно намеченной им программе... Никогда генерал Юденич не вмешивался в работу подчиненных начальников, никогда не критиковал их приказы, доклады, но скупо бросаемые им слова были обдуманы, полны смысла и являлись программой для тех, кто их слушал". Прямота, твердость в отстаивании своей позиции, были еще одними из существенных черт его характера8. В 1909 г. Юденич получил орден Св. Анны 1-й степени, а в 1912 г. чин генерал-лейтенанта (по выслуге лет).
      Высокопрофессиональный военачальник Юденич учитывал сложность национального вопроса на Кавказе, один из немногих полностью поддерживал проект создания дружин - хумбов из армянского населения. 20 октября 1914 г. Россия объявила войну Османской империи. Кавказская армия, сформированная на базе Кавказского военного округа, приняла на себя основную тяжесть боевых действий. Кавказский наместник генерал от кавалерии граф И. И. Воронцов-Дашков принял на себя власть главнокомандующего, его помощником и фактическим командующим стал ген. А. З. Мышлаевский, начальником штаба - Н. Н. Юденич.
      Турецкая армия под командованием Энвер-паши, молодого и талантливого военачальника, прошедшего школу немецкого генштаба, рассчитывала захватить центры Армении - Каре и Эривань, надеясь после этого подойти к Грузии и Азербайджану. Турецкая разведка активно использовала контакты с азербайджанскими и горскими сепаратистами. Перешедшие в декабре 1914 г. границу турецкие дивизии быстро вышли на линию Каре - Ардаган. Кавказская армия оказалась в сложном положении под Сарыкамышем. Воронцов-Дашков приказал Мышлаевскому и Юденичу взять под контроль обстановку вокруг Сарыкамышского отряда. Прибыв на место, Юденич высказался против намерения начальника отряда генерала Г. Э. Берхмана, поддержанного Мышлаевским, отступать к Карсу, считая необходимым действовать во фланг наступавшей турецкой группировке. Возник конфликт с Мышлаевским, который также настаивал на отступлении.
      В конце концов Мышлаевский приказал отступать и уехал обратно в Тифлис. Узнав об этом, Юденич решил действовать по- своему. Исходя из того, что отступление в условиях окружения, при отсутствии коммуникаций, и к тому же в суровую зиму, приведет к разгрому, он решил оборонять Сарыкамыш. В течении 25 дней обороны Юденич постоянно был на передовой, разделяя с солдатами и офицерами все тяготы окружения. Вскоре начался перелом. Накануне Рождества русский гарнизон мощным ударом прорвал блокаду, практически полностью разгромив при этом части 9- го турецкого корпуса. Узнав о Сарыкамышской победе, Воронцов-Дашков представил своего начальника штаба к званию генерала от инфантерии. Помимо очередного повышения Юденич был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени и назначен командующим Кавказской армией.
      Вскоре начались бои в Персии. За разгром "правого крыла" 3-й турецкой армии (около 90 батальонов) в ходе Евфратской операции, закончившейся 30 июля 1915 г., Юденич был награжден орденом Св. Георгия 3-й степени9.
      С первых же месяцев после отъезда мужа на фронт Александра Николаевна Юденич все силы отдавала организации лазарета, оборудованного по последним достижениям хирургической науки. Привлекая жен мобилизованных солдат и офицеров, она создавала мастерские по пошиву обмундирования, изготовлению военного снаряжения. При мастерских были открыты ясли для детей работниц.
      Зенитом полководческого таланта Юденича на Кавказе стал штурм крепости Эрзерум. С началом 1916 г. Кавказская армия вплотную подошла к этой, казавшейся неприступной, "кавказской твердыне". Ее взятие позволило бы развить наступление, выйдя на равнины Анатолии, в центр Османской империи. Юденич решает взять крепость без длительной осады, что называется, "с ходу". Верховный главнокомандующий Николай II, и сменивший Воронцова-Дашкова на посту главнокомандующего Кавказским фронтом вел. кн. Николай Николаевич, не желавшие рисковать, были категорически против этой операции. Штурмовать крепость собирались зимой, двигаясь по обледеневшим горным дорогам и непроходимым перевалам. Но ничто не могло заставить Юденича отказаться от принятого, стратегически просчитанного и оправданного, в чем у него не возникало никаких сомнений, решения. Свою роль сыграли дошедшие до него известия, что после поражения десанта союзников в Галлиполийской операции освободившиеся турецкие войска перебрасываются на Кавказ.
      Высоко оценил решение Юденича генерал-майор Б. А. Штейфон, участник Эрзерумского штурма, будущий деятель Белого движения: "В действительности каждый смелый маневр генерала Юденича являлся следствием глубоко продуманной и совершенно точно угаданной обстановки. И, главным образом, духовной обстановки. Риск генерала Юденича - это смелость творческой фантазии, та смелость, какая присуща только большим полководцам". Ему вторил генерал-квартирмейстер Кавказской армии Е. В. Масловский: "генерал Юденич обладал необычайным гражданским мужеством, хладнокровием в самые тяжелые минуты и решительностью. Он всегда находил в себе мужество принять нужное решение, беря на себя и всю ответственность за него, как то было в Сарыкамышских боях, и при штурме Эрзерума. Обладал несокрушимой волей. Решительностью победить во что бы то ни стало, волей к победе весь проникнут был генерал Юденич, и эта его воля в соединении со свойствами его ума и характера являли в нем истинные черты полководца"10.
      Взяв на себя всю ответственность за операцию, Юденич в полной мере учитывал обстановку, сложившуюся на Кавказском фронте. Не испытавшая на себе пагубных последствий "окопного сидения" Кавказская армия готова была идти на прорыв и штурмовать крепость.
      В течении 20 дней тщательно подбирали силы. Для взятия крепости сосредоточили 2/3 личного состава Кавказской армии и большую часть артиллерии. Подготовка велась в глубочайшей тайне. 29 января 1916 г. после мощного артобстрела, ночью, в сильную метель штурмовые отряды пошли на приступ. Юденич приказывал вести атаку круглые сутки, без перерыва. Сам он с небольшим конвоем и штабными офицерами разместился в окопах, на передовой. Несмотря на тяжелые потери штурмующих, отчаянное сопротивление турок было сломлено, и уже к утру 3 февраля гарнизон Эрзерума выкинул белый флаг.
      Вел. кн. Николай Николаевич, поздравляя войска с победой, снял папаху и, повернувшись к Юденичу, низко поклонился ему, провозгласив, обратившись к строю: "герою Эрзерума, генералу Юденичу, ура!". За эту операцию Юденич был награжден Георгиевским крестом 2-й степени (редчайший случай в истории награждений орденом Св. Георгия)11.
      Развивая успех Эрзерумской операции, Кавказская армия во взаимодействии с кораблями Черноморского флота овладела Трапезундом - крупным морским портом на черноморском побережье Турции. Вскоре русские войска освободили всю Армению и были готовы продолжать наступление в Анатолию и Персию. За время боев на Кавказском фронте в 1914-1916 гг. войска под командованием Юденича не проиграли ни одного сражения и заняли территорию, по площади превышавшую современные Грузию, Армению и Азербайджан вместе взятые.
      Подводя итог кавказскому "периоду" боевой карьеры Юденича, ген. Масловский отмечал: "Армия малочисленная, всегда численно слабейшая противника, армия с ничтожными техническими средствами и имевшая перед собой противника с превосходными боевыми качествами, непрерывно одерживает победы над врагом... Тот, кто внимательно будет исследовать последнюю русско-турецкую войну, подметит, что все операции Кавказской армии, руководимой генералом Юденичем, всегда покоились на основных принципах военного искусства... Этот же исследователь отметит то громадное значение, которое придавалось на Кавказе духовному элементу в бою. Вот почему всегда сражение начинается поражением воображения противника неожиданностью удара, и всегда длительным напряжением до предела сил бойцов в чрезвычайно упорных и непрерывных атаках создавалось нарастание впечатления, которое потрясало противника, и он сдавал... Весь проникнутый активностью, только в проявлении крайней степени ее видя решение, генерал Юденич признает лучшим способом ведения войны наступление, а выгоднейшим средством последнего - маневр. В соответствии с духом активности генерал Юденич обладал необычайным гражданским мужеством, хладнокровием в самые тяжелые минуты и решительностью"12.
      Отзвуки Февраля 1917 года, "демократизации" армии докатились и до Кавказа. 5 марта 1917 г. Юденич стал главнокомандующим Кавказским фронтом (как говорили фронтовые острословы, одного Николая Николаевича сменил другой). Однако ему не удалось остановить начавшееся падение дисциплины, деморализацию воинских частей. Учитывая все это, Юденич отказался от наступательных операций. Фронт перешел к обороне. Это решение стоило ему слишком дорого. Его обвиняли в том, что он "игнорировал требования момента" и ничего не предпринимал для "решительного наступления революционной армии". Пробыв в должности главкома два месяца, Юденич был отстранен от должности и вызван в Петроград. Получив здесь задание "ознакомиться с настроениями" в казачьих областях, Юденич выехал в Москву, а затем в Могилев. Полностью выполнить порученное задание Юденич не смог, да, скорее всего, не очень и стремился к этому.
      В августе 1917 г. фоторепортер журнала "Искры" зафиксировал его участие в работе Государственного совещания в Москве. Видимо к этому времени и относится начало участия Юденича в российской политической борьбе. Поддержка им выступления ген. Л. Г. Корнилова показала, что его симпатии полностью на стороне тех, кто считает возможным восстановить русскую государственность и армию посредством жесткой военной диктатуры.
      Снова в Петрограде Юденич оказался уже после октября 1917 года. Сразу же перейдя на нелегальное положение, он, используя сохранившиеся у него связи в гвардейской среде и штабе Петроградского военного округа, много времени посвятил петроградскому антибольшевистскому подполью. Но рассчитывать на выступление против большевиков в Петрограде пока не приходилось, и в конце ноября 1918 г. Юденич с семьей переехал в Финляндию.
      Здесь генерал установил контакты со спецслужбами Великобритании, генштабом Финляндии и шведскими правительственными структурами13. Он ведет переговоры и с регентом независимой Финляндии бароном К. Г. Маннергеймом, бывшим офицером российской конной гвардии и главнокомандующим Финляндской армией. К началу 1919 г. из местных крестьян-карелов, под руководством русских и финских офицеров удалось создать отряды так называемой Ингерманландской армии, действовавшей на Карельском перешейке во время боев за Петроград.
      Но малочисленные финско-русские отряды не смогли, в том числе и в силу ограниченности средств, сыграть сколько-нибудь существенную роль на антисоветском фронте. Нужны были крупные, хорошо вооруженные и подготовленные формирования, серьезные политические структуры, организации, способные возглавить Белое движение на Северо-Западе, авторитетный лидер, способный устроить бы и союзников, и политических деятелей, а, особенно, военных. Фигура Юденича выглядела как наиболее перспективная. Немногословный и надежный, небольшого роста, с несколько отстраненным взглядом, не знавший поражений пятидесятивосьмилетний генерал от инфантерии мог, как многим тогда казалось, объединить силы антибольшевистского сопротивления на Северо-западе России. Правда, некоторые политические деятели оценивали его скептически. Отмечали его замкнутость, неспособность разобраться в хитросплетениях публичной политики14.
      Несмотря на организационные трудности, в январе 1919 г. в Гельсингфорсе был создан Русский политический комитет (РПК) под председательством кадета А. В. Карташева. Комитет, по существу, стал центром антисоветских сил на Северо-западе. Обеспечение финансовой стороны деятельности РПК взял на себя "российский Нобель", нефтепромышленник С. Г. Лианозов, которому удалось получить в финских банках кредит в 2 млн. марок, составивших первоначальный капитал Комитета. Миллионер Ю. Гессен (двоюродный брат кадета И. В. Гессена, бывшего соредактора П. Н. Милюкова по газете "Речь") предпринимал попытки получить такой же кредит в Лондоне. При содействии X. Лича, совладельца Петербургской посреднической фирмы "Лич и Файербрэйс" в Петрограде, предполагалось учредить англо-русский банк, способный монополизировать валютные операции15.
      Всю "черновую" политическую работу взял на себя Карташев. В своих письмах Верховному правителю адмиралу А. В. Колчаку Карташев всячески подчеркивал важность поддержки Юденича как представителя общероссийской власти в регионе. Он просил, также, оказать РПК финансовую помощь из российского золотого запаса. Денежные средства предполагалось получить путем перевода их на счета английских банков, как посредников, с целью последующего финансирования создаваемой Северо-Западной добровольческой армии.
      21 января 1919 г. Колчаку направил телеграмму и сам Юденич. В ней давалась характеристика той "военно- политической базе", на которой предполагалось построить Северо-Западный фронт: "С падением Германии открылась возможность образования нового фронта для действия против большевиков, базируясь на Финляндию и Прибалтийские губернии... Около меня объединились все партии от кадет и правее. Программа тождественна с Вашей. Представители торгового класса, находящиеся в Финляндии, обещали финансовую поддержку. Реальная сила, которою я располагаю в настоящее время - Северный корпус (3 тысячи) и 3-4 тысячи офицеров, находящихся в Финляндии и Скандинавии... Я рассчитываю также на некоторое число - до 30 тысяч - военнопленных офицеров и солдат... Без помощи Антанты обойтись нельзя, и в этом смысле я вел переговоры с союзниками, но положительного ответа еще не имеется. Необходимо воздействие союзников на Финляндию, дабы она не препятствовала нашим начинаниям и вновь открыла границу для русских беженцев, главным образом, офицеров. То же в отношении Эстонии и Латвии. Необходима помощь вооружением, снаряжением, техническими средствами, финансами и продовольствием не только на армию, но и на Петроград. Вооруженная сила не требуется - достаточно флота для обеспечения портов. Но, если таковая будет, то это упростит и ускорит решение. Благоволите поддержать мое ходатайство перед Антантой". Отправляя копию этой телеграммы командующему Добровольческой армии А. И. Деникину Юденич отмечал: "Я обращаюсь к Вам с просьбой - помогите мне. Не можете уделить из имеющихся у Вас средств - я знаю, до последнего времени Вы сами во всем нуждались, - убедите наших представителей в Париже, убедите союзников, сообщите - я отойду в сторону, передав дело другому, но не губите самое дело"16.
      В этих последних словах, очевидно, и заключен, отчасти, ответ на вопрос - почему Юденич согласился взять на себя руководство Белым движением на Северо-Западе России. Не карьерные, честолюбивые замыслы влекли его. Надежд на успех было мало. Но отступить, бросить начатое - не в характере Юденича. Ради Белого движения можно и должно было бы сделать все возможное.
      В начале 1919 г. и деятели РПК, и сам Николай Николаевич были оптимистами. Как опытный военачальник Юденич считал, что, поскольку большая часть Красной армии занята на Восточном и Южном фронтах и ее переброска потребует много времени и больших средств, наступление на Петроград силами даже небольшой армии может привести к большому успеху. Основой для такого наступления должны были стать немногочисленные и весьма пестрые по своему составу части так называемого Северного корпуса, расположенные на территории Эстонии и Латвии. Оперативно они входили в состав армии Эстонской республики под командованием генерала Лайдонера, но действовали, в большинстве случаев, автономно, подчиняясь приказам своих признанных командиров (нередко в очень малых чинах), жили своей особенной, самостоятельной жизнью и скептически относились к перспективам единого руководства.
      Основой Северного корпуса стали немногочисленные части русских добровольцев, живших на территории Прибалтики, Псковской губернии, бывшие солдаты и офицеры Петроградского военного округа и Северного фронта. Популярен был генерал-майор А.П. Родзянко (родственник последнего председателя Государственной думы). Юденича, как руководителя Белого движения на Северо-западе России, многие не признавали. Говорили: "генерал едет на все готовое". Однако, авторитет А. В. Колчака снимал возражения. Твердо следуя принципу единства военного и гражданского, политического руководства в Белом движении, Колчак своим указом от 10 июня 1919 г. назначил Юденича диктатором - "Главнокомандующим всеми российскими сухопутными и морскими вооруженными силами, действующими против большевиков на Северо-Западном фронте". Таким образом ему формально подчинялись подразделения Северного корпуса во главе с ген. Родзянко и отряды полковника С. Н. Булак-Балаховича, полесского "батьки", оперировавшего в Псковском районе, а также части Западной Добровольческой армии, под командованием генерал-майора П. М. Бермондта-Авалова. 23-26 июня Юденич провел инспекционную поездку по фронту, познакомился с командирами частей. Затем он вернулся в Гельсингфорс. На поддержку Финляндии по-прежнему возлагались большие надежды и генерал не считал для себя возможным окончательно переехать в Прибалтику. Тем не менее, все более очевидным становилось, что надеяться придется только на собственные силы. А таковых было немного...
      Белые силы на Северо-западе состояли, по словам генерала М. Е. Леонтьева, из: "1) Русских отрядов полковника Дзерожинского... численностью до 2500 штыков и сабель. 2) Русских частей, формировавшихся в Латвии Светлейшим Князем Ливеном (их, а также отряды полковника Бермондт-Авалова, до конца 1918 г., активно поддерживало немецкое оккупационное командование - В. Ц.). 3) Русского населения Финляндии, численностью до 15 тысяч, среди которых было до 3 тысяч офицеров. 4) Русского населения освобождаемых по мере наступления армии местностей... использование мобилизационных возможностей Санкт-Петербургской и Псковской губерний. 5) Русских военнопленных в Германии. От этого последнего источника пришлось отказаться, когда выяснилось, что военнопленные оказались в большей части распропагандированными"17.
      С начала 1919 г. проводилась также активная вербовка офицеров-добровольцев. Их обучение и снаряжение осуществлялось в специально созданных в Швеции лагерях. Оттуда через Стокгольм они переправлялись в Гельсингфорс и Ревель.
      Наступление на Петроград Юденич предполагал вести или со стороны Финляндии - по Карельскому перешейку, или со стороны Эстонии - через Псков и Ямбург. До лета 1919 г. генерал отдавал явное предпочтение "карельскому варианту", исходя, в первую очередь, из краткости расстояния от финской границы до Петрограда. Восточная Карелия, в чем убеждали донесения финской разведки, была настроена крайне антибольшевистски, и поэтому можно было бы надеяться на пополнение армии за счет местных крестьян. Кроме того Юденич допускал возможность тесного взаимодействия с частями Северной Добровольческой армии ген. Миллера, продвигавшимися от Архангельска на юго-восток, и с так называемой Олонецкой армией (из финских добровольцев), действовавшей в направлении Петрозаводска. В случае успеха можно было бы рассчитывать на создание единого антисоветского фронта на севере России.
      Северо-Западное направление рассматривалось как одно из наиболее важных и на белом Юге. А. И. Гучков в письме к ген. Деникину от 17 января 1919 г. полагал, что прибалтийские республики могли бы стать плацдармом для выступления против красного Петрограда, хотя этот театр военных действий имел и свои недостатки - "большая дальность пунктов формирования и сосредоточения от основного объекта всех операций - Петрограда", замерзающий в период навигации Ревельский порт. Тем не менее, эта база должна быть использована. Ведь она, по мнению Гучкова, "во-первых, угрозой Петрограда в этом направлении отвлечет на себя часть советских сил и облегчит операцию со стороны Финляндии, и, во-вторых, даст возможность предпринять наступление на Псков - Бологое, угрожая отрезать Петроград. Это последнее направление представляет еще и ту выгоду, что армия на первых же шагах окажется среди великорусского населения таких губерний, которые и в своих крестьянских массах, и даже в своем городском населении окончательно переболели большевизмом и только и ждут избавителей, которые помогли бы им сбросить с себя большевистский гнет"18.
      Подготовка белой базы на Северо-Западе интенсивно проходила в течение января - апреля 1919 года. Весной обозначилась и перспектива первого наступления на Петроград. Поддержка (пока, правда, не более чем декларативная) Англии, наметившиеся перспективы (весьма впрочем неопределенные) вступления в войну на стороне Белого движения Финляндии, Эстонии и Латвии (последних - после неудачных попыток их оккупации Красной армией в начале 1919 г.), наконец, очевидные успехи белых армий на юге и востоке России - все это, вместе взятое, давало хоть и небольшой, но все-таки шанс для начала успешных действий и на Северо-западе.
      Не дожидаясь развертывания сил Ингерманландской армии на Карельском перешейке, Юденич принял решение начать наступление силами Северного корпуса под командованием полковника Дзерожинского из Эстонии. К началу первого наступления на Петроград корпус насчитывал немногим более 5 тысяч бойцов (в основном добровольцев и бывших красноармейцев), 18 орудий и 74 пулемета.
      Конечно, рассчитывать на победу с такими ничтожными силами не приходилось. Тем не менее, большинство в военном и политическом руководстве белых было уверено, что это наступление, во-первых, подтолкнет англичан к оказанию более существенной помощи; во-вторых, отвлечет на себя часть сил Красной армии и тем самым ослабит ее сопротивление наступавшей армии Колчака; в-третьих, позволит создать плацдарм на территории собственно российских губерний (Псковской и Санкт-Петербургской) и увеличит ряды армии за счет местных крестьян.
      Наступление Северного корпуса оказалось, вопреки опасениям, весьма успешным: 13 мая сильным ударом его части прорвали красный фронт под Нарвой и движением в обход Ямбурга принудили красных к беспорядочному отступлению (этот день стал считаться днем рождения Северо-Западной армии). 15 мая, после бомбардировки с кораблей эстонской Чудской флотилии, под контроль белых перешел Гдов, первый крупный город на пути к Петрограду. 17 мая пал Ямбург, узловой пункт на пути наступления корпуса. Тем временем подразделения эстонской армии, содействуя успеху Северного корпуса, 25 мая заняли Псков. Вместе с ними в город вошел отряд полковника С. Н. Булак-Балаховича. С 1 июня во главе корпуса встал ген. Родзянко, который фактически и руководил первым "походом на Петроград" Северного корпуса, переименованного с 19 июня в Северную, а с 1 июля 1919 г. в Северо-Западную добровольческую армию.
      В ночь на 13 июня началось восстание форта Красная Горка, защищавшего подступы к Петрограду. Вскоре ее поддержали соседние форты Серая Лошадь и Обручев. Однако для поддержки восставших ничего не было сделано и 16 июня 1919 г. восстание в Красной Горке было подавлено, а 21 июня после прибытия красных пополнений, направленных под Петроград из центра страны и с Восточного фронта, 7-я армия, при поддержке Балтийского флота начала контрнаступление.
      Первоначальная цель операции была достигнута - Северный корпус захватил необходимый для последующих наступательных действий плацдарм. Опираясь на треугольник Гдов - Ямбург - Псков, командование корпуса и политическое руководство считало, что этого вполне достаточно не только для развития наступательных действий на Петроград, Новгород, но и для того, чтобы получить серьезную поддержку от Антанты, прибалтийских лимитрофов и Финляндии.
      30 июня Карташев в письме к московским представителям "Национального центра", одного из наиболее активных общероссийских антисоветских политических блоков, выражавшего интересы, главным образом, кадетской партии, сообщал: "Твердо уверены во взятии Петрограда не позднее конца августа". "Весьма вероятно, - продолжал он, - что в ближайшие дни Юденич, с которым мы в полном единении, и все мы перейдем на русскую почву, на тот берег (то есть начнем работать в освобожденном от большевиков Петрограде. - В. Ц.), чтобы включиться в непосредственную работу"19.
      Наконец было получено и принципиальное решение об английской военной помощи. К Юденичу отправилась особая военная миссия генерала Гофа, чтобы выяснить, в чем собственно нуждается Северо-Западная армия, которая по существу именно с этого момента стала уже элементом международной антисоветской политики. С одной стороны, помощь союзников существенно возросла, но с другой, любой неуспех мог бы расцениваться ими уже как полный провал всего Белого движения в регионе. "Ваша задача, - писал Карташев П. Б. Струве - поддержать всеми средствами признаний авторитета, дипломатических сношений и всякого рода материальной и государственной помощи именно нашу лояльную, ортодоксальную комбинацию Юденича, Карташева и Ко".
      Примечательно, что в ожидании скорого падения Петрограда в политических "сферах" белых на Северо-Западе все чаще стали раздаваться заявления о "неправомерности переноса" большевиками российской столицы в "красную Москву". "Петроград для большинства из нас по-прежнему был символом единого российского государства", - писал Карташев.
      Вообще в политических сферах белого Северо-Запада очень часто говорилось о некоем собственном внутреннем и внешнеполитическом курсе. В частности, это касалось планов созыва Собрания Северо-Западной области, призванного сепаратно решать политические и экономические вопросы в трех губерниях (Петроградской, Псковской и Новгородской) до созыва Всероссийского национального собрания. Сепаратистские тенденции проявлялись и во внешней политике, прежде всего в отношениях с Эстонией и Финляндией.
      В мае Политический комитет сменило Политическое совещание. "Первейшая задача Политического совещания, - отмечал Карташев, - это быть представительным органом, берущим на себя государственную ответственность в необходимых переговорах с Финляндией, Эстонией и прочими новоявленными малыми державами. Без таких ответственных переговоров и договоров невозможна никакая кооперация наша с ними против большевиков". Вторая задача Политического совещания - выполнение функций "зачаточного временного правительства для Северо-Западной области". "Пришлось ограничиться, - писал Карташев, - подбором минимального количества лиц, не могущих вызвать против себя возражений и в русской среде, и в Париже, и у Антанты. Таким образом, в Совещании оказались: Юденич - как председатель Совещания, я (Карташев) - заместитель председателя (иностранные дела), Кузьмин-Караваев (юстиция и агитация), генерал Кондырев - начальник штаба Юденича, генерал Суворов (работавший в Петрограде с Национальным центром и стоящий на его платформе) - военные дела, внутренние дела и пути сообщения; Лианозов (промышленник-нефтяник, юрист по образованию, человек прогрессивный) - торгово-промышленность, труд и финансы... Так готовимся к событиям"20.
      Работало и антибольшевистское подполье в самом Петрограде. Политическое совещание, сам Юденич через курьеров постоянно поддерживали тесные контакты с Петроградским отделением Национального центра. Его возглавлял инженер В. И. Штейнингер, бывший гласный городской думы. Активно работал и Петроградский отдел "Союза Возрождения России" (руководители - меньшевик В. Н. Розанов и член ЦК партии народных социалистов В. И. Игнатьев), который объединил в своих рядах политиков левоцентристской ориентации. При нем действовала военная организация генерал-майора М. Н. Суворова и полковника Постникова, опиравшаяся на существовавшие еще с осени 1917 г. подпольные офицерские ячейки в бывших гвардейских частях. Результатом работы подполья стал переход на сторону белых нескольких частей 7-й советской армии, среди них - бывшего гвардейского Семеновского полка.
      Но не бездействовал и аппарат ВЧК. В июне начались массовые аресты среди служащих различных учреждений Петрограда. Чекисты не утруждали себя поиском доказательств, для того, чтобы выйти "на след" белого подполья. Был использован традиционный и, по существу, беспроигрышный способ борьбы с "врагами народа" - повальные, повсеместные обыски и аресты, при которых в "сети" ЧК попадали все - и виновные, и безвинные21.
      Не улучшалось и положение на фронте. В середине июля части 7-й советской армии возобновили наступление на Ямбург. В ходе тяжелых боев им удалось оттеснить поредевшие части Северо-Западной армии за реку Лугу. А в конце августа, благодаря отходу 2-й эстонской дивизии с позиций в районе Пскова, перешедшие в наступление большевики овладели городом и закрепились в нем. Таким образом, плацдарм для возможного наступления на Петроград уменьшился почти в два раза и представлял собой теперь лишь небольшой район Петроградской губернии, от Нарвы до Чудского озера.
      Главкому пришлось менять тактику борьбы. В конце августа Юденич с супругой переехал в Эстонию. Генерал жил в Нарве и Ревеле, руководя войсками, сосредоточенными на нарвском направлении, и участвуя в работе Политического совещания в эстонской столице. Между тем с фронта и прифронтовой полосы все чаще поступали заявления о "нарушении законности" со стороны воинских частей, о "репрессиях" в отношении "мирного населения", о бесконтрольном поведении военных и слабости гражданской власти. Англичане требовали замены "военной диктатуры" главкома новым, "демократическим" правительством.
      Одна из основных задач, которую должна была выполнить новая власть - признание Белым движением независимости Эстонии, ориентация на "правовые принципы". Около месяца шли бесконечные переговоры о создании новой власти. Снова говорили о непопулярности Юденича в войсках, о готовности ген. Родзянко взять на себя роль главкома. Сам Николай Николаевич не колеблясь заявил, что готов уйти в отставку только в том случае, если это будет продиктовано "интересами дела" антибольшевистского сопротивления.
      11 августа 1919 г. большинство членов Политического совещания (сам Юденич в это время находился на фронте) были вызваны в английское консульство в Ревель. В числе приглашенных оказались члены кадетской партии, представители "Национального центра", "Союза возрождения России": А. В. Карташев, С. Г. Лианозов, М. Н. Суворов, В. Д. Кузьмин-Караваев, М. С. Маргулиес, Н. Н. Иванов, К. А. Крузенштерн, а также члены образованного в Пскове "правительства" К. А. Александров, В. Л. Горн и М. М. Филиппес. Маргулиес описал этот процесс "формирования правительства". Английский бригадный генерал Ф. Марч обратился к собравшимся с короткой речью на русском языке: "Положение северо- западной армии катастрофическое. Без совместных действий с эстонцами продолжать операцию на Петроград невозможно. Эстонцы требуют для совместных действий предварительного признания независимости Эстонии. Русские сами ни на чем между собой сговориться не могут. Русские только говорят и спорят. Довольно слов, нужно дело! Я вас пригласил и вижу перед собой самых выдающихся русских людей, собранных без различия партий и политических воззрений. Союзники считают необходимым создать правительство Северо-Западной области России, не выходя из этой комнаты. Теперь 6 с четвертью часов; я вам даю время до 7 часов... Если правительство не будет к 7 часам образовано, то всякая помощь со стороны союзников будет сейчас же прекращена"22.
      Образованное таким необычным образом Северо-Западное правительство, возглавил Лианозов, военным министром стал Юденич. В состав его вошли также два правых эсера и два меньшевика. Правоцентристский вектор политической программы уходил в прошлое. Отстраненный от дел, оскорбленный Карташев заявил, что "устраивать власть на основах партийной коалиции в период анархии и революции - это государственное преступление". Карташев отмечал "два первородных греха" нового кабинета - "подписание акта об абсолютной независимости Эстонии" и "обязательство собрать в Петербурге какую-нибудь учредилку". Именно поэтому он стал считаться автором заявления: "Северо-западное правительство должно умереть у ворот Петрограда". Эта позиция, а Карташева поддерживало большинство военных, имела все перспективы стать реальностью по мере приближения к "Северной Пальмире" Да и сам Юденич, как военный человек, также скептически оценивал перспективы правительства. Он соглашался с мнением, что "лианозовский кабинет" воскрешает времена "недоброй памяти политической коалиции, сгубившей Временное правительство"23.
      Сразу же после "создания" правительства было утверждено заранее подготовленное решение о признании "в интересах нашей родины" "абсолютной независимости Эстонии". Лианозов пытался доказать Марчу, что договор необходимо согласовать с Юденичем, но английский посланник заявлял, что в этом случае у них всегда найдется новый главнокомандующий. И хотя Юденич по-прежнему продолжал считаться таковым, подчиняясь непосредственно Колчаку как Верховному правителю России, его статус диктатора был существенно ограничен.
      Но зато теперь, как считалось, отпали последние препятствия для организации широкой союзнической помощи. Признанная Эстония должна была "оказать немедленную поддержку русской Северо-Западной области вооруженною силою, чтобы освободить Петроградскую, Псковскую и Новгородскую губернии от большевицкого ига". Двум эстонским дивизиям следовало прикрывать фланги Северо-Западной армии со стороны Нарвы и Пскова. 7 августа в Ревельском порту с трех английских пароходов выгрузили долгожданные танки, бронеавтомобили, орудия и винтовки. В начале сентября была получена крупная партия вооружения и обмундирования. Правда, иногда вместо винтовок и патронов в ящиках обнаруживались теннисные ракетки и шары для гольфа с надписями: "подарок от английских докеров", "солидарных с российским пролетариатом".
      Крайне остро стоял вопрос о снаряжении армии. Его получали за счет того, что удавалось отбить у большевиков. Денежное довольствие шло от эстонского правительства и, чтобы хоть как-то улучшить положение солдат и офицеров, интендантство перепродавало американскую муку. Правда, к началу осени части на фронте все-таки получили новое английское обмундирование, продовольственные наборы и медицинские комплекты. Бронетанковые отряды, артиллерийские батареи были вооружены и снаряжены по нормам английской армии.
      Дело доходило и до непосредственной военной помощи. В ночь на 18 августа 7 британских катеров осуществили внезапную торпедную атаку Кронштадта. И хотя не все торпеды достигли цели, а три катера погибли, результатом этой атаки было повреждение основных кораблей красного Балтийского флота. Британские летчики несколько раз бомбили Кронштадт и Красную Горку. Но этим, собственно, и ограничилось непосредственное участие англичан в военных действиях24.
      Финансовое положение Северо-Западного правительства укрепилось. От Колчака был получен кредит в 900 тысяч фунтов стерлингов. Вскоре напечатали и собственные дензнаки. "Юденки", "родзянки", как называли их в просторечии, обеспечивались, как шутили в тылу, только "шириной генеральских погон". Но в особом заявлении правительства утверждалось, что эти денежные знаки "обеспечены всем достоянием государства Российского" и будут оплачены Петроградским отделением Государственного банка по расчету 40 рублей за фунт стерлингов. Примечательно, что на купюрах 1000-рублевого достоинства, помимо символики Белого движения на Северо-Западе (равноконечного белого креста, двуглавого орла с "медным всадником" на груди вместо Св. Георгия Победоносца), впервые были напечатаны, правда едва заметные, изображения погибших Николая II и Александры Федоровны с нимбами над головами. Впрочем многие полагали, что это всего лишь изображения древнегреческих богов "земного благополучия" - Гермеса и Геры.
      "Абсолютная независимость" Эстонии в какой-то мере давала ощущение и перспективности продолжающейся борьбы. Но не оставалось в стороне от эстонского вопроса и советское правительство. 31 августа наркоминдел Г. Чичерин обратился к Эстонии с предложением начать переговоры о заключении мирного договора. На конференции представителей прибалтийских государств 13 сентября в Ревеле, был напрямую поднят вопрос о поддержке и остальными лимитрофами советских дипломатических инициатив. Уже сам факт начала переговоров Советской России с Эстонией означал, что большевики готовы признать независимость республики, что практически обесценивало признание эстонской независимости Северо-Западным правительством.
      Правда, оставался еще и "финский вариант". К середине 1919 г. в Финляндии завершилась гражданская война. Отряды финской Красной гвардии были разгромлены, но Маннергейм стремился обезопасить Финляндию от "советской угрозы" со стороны столь близкого к границе Петрограда. Поэтому регент Финляндии охотно поддерживал усилия Юденича по координации военных усилий.
      Первоначально переговоры с Маннергеймом шли успешно. Он не только согласился на организацию на территории Финляндии белых добровольческих отрядов, но и сам выразил готовность предоставить для "похода на Петроград" финские воинские части. Взамен Маннергейм требовал, чтобы к Финляндии были присоединены район Печенгского залива и западная Карелия. Юденич в целом соглашался с условиями Маннергейма и сообщил о них адмиралу Колчаку. Российский представитель в Париже, бывший министр иностранных дел С. Д. Сазонов, категорически заявил о неприемлемости требований Маннергейма ("прибалтийские губернии не могут быть признаны самостоятельным государством. Так же и судьба Финляндии не может быть решена без участия России"). Колчак ответил Юденичу отказом. Маннергейм, полностью поддерживавший идею белых, обещал прийти на помощь даже в случае единоличного признания Юденичем выдвигаемых им условий. Главнокомандующий Северо- Западной армии, отступая от принципа "единой, неделимой России", заверил Маннергейма в своей полной лояльности и вскоре началась подготовка к совместному наступлению на Петроград25.
      Однако надежды на Финляндию не оправдались. Новый глава государства - Стольберг - политический оппонент Маннергейма, прервал переговоры с Юденичем и запретил формировать русские воинские части на финской территории. В результате, за исключением сепаратных действий отрядов финских и русских добровольцев полковника Эльвенгрена под Лемболово и Матоксой, никаких серьезных операций на Карельском перешейке не велось.
      Генералу Юденичу, вместо руководства вооруженной борьбой, фактически приходилось все силы и энергию направлять в область политики. По характеристике А. Геруа: "Изобильно облепленный иностранными воздействиями, русской, так называемой, "революционной общественностью", которую лучше было бы переименовать "полуреволюционной", представителями сбежавшего заграницу русского капитала, также не чуждого полуреволюции, и здесь ставшего "спекулятивным капиталом, плутократией", генерал Юденич был, конечно, не в своей тарелке. Неудивительно, что, по выражению окружавших его "демократов", "умный, крайне молчаливый генерал", впал в крайнее безмолвие. Вообще ген. Юденич явно избегал политических разговоров"26.
      Наступила осень. На фронте по-прежнему ничего не менялось. Эстония готовилась к переговорам с Советской Россией. Английская помощь не могла продолжаться долго. В политическом руководстве Великобритании определились серьезные разногласия между военным министром У. Черчиллем и премьер-министром Д. Ллойд-Джорджем. Глава кабинета скептически оценивал перспективы поддержки Белого движения: "Я верю, - писал он, - что кабинет не допустит вовлечения Англии в какую-либо новую военную акцию в России... Что касается "огромных возможностей" для взятия Петрограда, который, как нам говорят, "у нас уже почти в кулаке" и которого нам никогда не схватить, то мы слишком часто слышали о других "огромных возможностях в России", которые так никогда и не реализовались, несмотря на щедрые расходы для их осуществления. Только за этот год мы уже истратили более 100 млн. на Россию". Крайне низко оценивались британским премьером и полководческие таланты самого Юденича: "у него нет никаких шансов захватить Петроград... Он ничем не зарекомендовал себя как военачальник, и у нас нет доказательств, что он способен осуществить задуманное... Россия не хочет, чтобы ее освобождали. Давайте поэтому займемся собственными делами, а Россия о своих делах пусть печется сама"27.
      Черчилль же был убежден, что военная помощь Юденичу должна оказываться в нарастающих размерах. В беседе с Гучковым, он отмечал, что одним из главных направлений военной политики Англии станет помощь Юденичу. Он утверждал: "если бы мы направили на этот фронт хотя бы половину того, что мы дали на Мурманско-Архангельский фронт (имелась в виду помощь Северной Добровольческой армии ген. Миллера. - В. Ц.), то Петроград был бы давно взят"28.
      Сам Юденич продолжал верить в помощь Англии. В конце сентября в письме Черчиллю он писал: "От имени русского народа, борющегося за свержение ига большевизма, я приношу вам искреннейшие благодарности за своевременную помощь снаряжением и обмундированием, любезно предоставленную вами. Она избавила нас от страха перед надвигающимися зимними морозами и намного подняла дух наших войск. Прилагая все усилия в борьбе против общего врага, мы надеемся, что столь великодушная всегда Англия будет продолжать оказывать нам моральную и материальную поддержку"29.
      Осень 1919 г. стала переломной не только для Белого дела на Северо-Западе, но и для всего Белого движения. С одной стороны, близость победы, успешное продвижение войск Деникина к Москве, с другой, тревожное, напряженное ожидание возможной неудачи, неуверенность в прочности Белого фронта. На Северо-Западе положение усугублялось постоянным ожиданием предательства, мирных договоров между Советской Россией и прибалтийскими республиками. Эстония официально предупредила: если до зимы Северо- Западная армия не начнет боевых действий, то "правительство не в силах будет воспрепятствовать народным настроениям, требующим мира с большевиками". Англичане со своей стороны также настойчиво требовали наступления армии на Петроград, заявляя о готовности оказать содействие с моря для захвата Красной Горки и Кронштадта.
      В сложившейся ситуации новое самостоятельное наступление на Петроград становилось для Северо-Западной армии последним вариантом. Если бы наступление оказалось успешным, настроения и Англии, и прибалтийских государств изменились бы в сторону поддержки Белого движения. Юденичу были известны впечатляющие результаты похода на Москву "Вооруженных Сил Юга России", подходивших к Орлу и Брянску. Налицо была возможность комбинированного удара белых армий (единственного за всю историю гражданской войны) на Петроград и Москву.
      Северо-Западная армия должна была перейти в наступление, не дожидаясь дополнительного снабжения и подготовки. К октябрю 1919 г. ее состав вырос до 17 тысяч человек, 40 орудий, 6 танков, 2 броневиков и 4 бронепоездов. Реальные ее силы не достигали даже штатной численности дивизии военного времени (формально армия включала в себя 2 корпуса - 5 дивизий). Контингента местного населения и добровольцев были практически полностью исчерпаны еще во время первого, весеннего наступления. Большой процент составляли военнопленные красноармейцы, и даже целые части, добровольно перешедшие на сторону белых (Семеновский, Вятский, Тульский полки, отряд Булак-Булаховича и др.). Офицерство в армии было немногочисленным. Армия была крайне пестрой по социальному составу. Формировались полки буквально "на ходу". В качестве примера можно выделить один из наиболее известных - Талабский полк. 1-й батальон, кадровую основу полка, составили восставшие осенью 1918 г. рыбаки с Талабских островов (на Великом озере, близ Чудского). Во 2-й батальон вошли крестьяне-старообрядцы, жители сел Гатчинского уезда Петроградской губернии, 3-й батальон был сформирован из военнопленных красноармейцев и матросов. Во всех батальонах полка служили учащиеся Ямбурга и уездных сел - городская и крестьянская молодежь, мобилизованные и добровольцы. Незадолго до начала наступления к армии присоединился и сформированный в Латвии Русский добровольческий отряд, под командованием светл. кн. Ливена (в качестве 5-й дивизии)30.
      Перед Юденичем теперь встал вопрос о направлении главного удара. Большинство командиров во главе с ген. Родзянко предлагали начать наступление, опираясь на так называемый "псковский плацдарм". Для этого следовало бы вновь захватить Псков и "оседлать" тем самым железнодорожные линии Псков - Луга - Петроград и Псков - Луга - Новгород. Это гарантировало бы, с одной стороны, стабильный тыл, опираясь на который можно проводить мобилизации, пополнять ряды армии и создать местный административный аппарат. С другой - обладание Псковом позволило бы наносить удары по расходящимся направлениям на Новгород и на Петроград. Тогда можно было продвигаться к Петрограду, хотя и медленнее, на зато с большими шансами на успех, глубоко охватывая город с юга и юго-востока, отрезав его от Центральной России. К тому же защищенным становился правый фланг армии, что обеспечило бы наступление на Петроград со стороны Нарвы.
      Фактически этот план повторял расчеты белых еще со времени весеннего "похода на Петроград". С точки зрения классической стратегии, он имел хорошие перспективы. Но для этого, во-первых, численность бойцов Северо-Западной армии должна была быть во много раз большей, ведь только тогда она могла бы и "держать" столь широкий фронт, и наступать на Петроград и Новгород одновременно. Во-вторых, белый тыл должен был быть достаточно прочным, чтобы без серьезных опасений предпринимать столь глубокие операции против большевиков. А всего этого в условиях безвластия и хаоса, царившего в России, практически невозможно было добиться.
      Но в том-то и заключалась специфика гражданской войны, что следовать традиционным стратегическим правилам не удавалось. И главнокомандующий Северо-Западной армией принял иной план действий. Юденич решил ударить на Петроград, не дожидаясь, пока будет "укреплен тыл" и "обеспечены фланги". На военном совете он твердо заявил, что "расстояние от Ямбурга до Петрограда короче, чем расстояние от Пскова до Петрограда", и наступать надо на "кратчайшем направлении". В этом случае только стремительность, неожиданность удара обеспечат победу.
      Правильность принятого Юденичем решения подтверждали впоследствии и советские военные историки. Действительно, иного выбора в условиях малочисленности армии и необходимости оперативного взятия Петрограда и быть не могло. Решение о наступлении на Петроград полностью повторяло стратегический "стиль" Юденича, столь ярко проявившийся в боевых операциях на Кавказском фронте. Это был все тот же, типичный для него стратегический расчет на быстроту и непрерывность наступления, на силу и внезапность удара. Только целью на этот раз было не просто удачное взятие некоего, пусть даже и очень важного, населенного пункта, а овладение Петроградом, второй "красной столицей". Ставка была слишком высока, и любая, даже самая небольшая ошибка могла привести армию к катастрофе. "Белый меч" - под таким названием вошла в историю гражданской войны операция Северо-Западной армии осенью 1919 года. Мощный и быстрый удар этого "меча" должен был разрушить "цепи большевизма", освободить Петроград.
      Принимая свое решение, Юденич учитывал и настроения на фронте. Солдаты и офицеры, получившие хорошее вооружение и обмундирование, в большинстве своем верили в успех наступления. Армия жила одним словом "Петроград" и, воодушевленная этим порывом, неслась на освобождение "Северной Пальмиры". Дух армии был очень высок, тем более, что официальные сводки, не жалея радужных красок, живописали успехи армий Деникина и Колчака под Тулой и на реке Тобол. Если бы наступление задержалось, в армии мог наступить перелом настроений, причем, отнюдь, не в пользу продолжения борьбы с большевиками.
      Юденич не стал полностью отказывался и от "псковского варианта", приняв его в части нанесения демонстративного удара силами 4-й дивизии генерал-лейтенанта князя Долгорукова. 28 сентября эти части перешли в наступление на участке Варшавской железной дороги Псков - Луга и 4 октября взяли станцию Струги Белые, перерезав железнодорожное сообщение между Петроградом и Псковом. Демонстративный удар вполне удался, красное командование решило, что Юденич будет наступать на Псков, и в этот момент - 9 октября - перешли в наступление главные силы Северо-Западной армии. 11 октября Родзянко занял Ямбург, выйдя в тыл обороняющейся красной группировке и создав опорный пункт для атаки по линии Ямбург - Красное Село - Петроград.
      Итак, второе наступление на Петроград началось. Только вперед, с наивысшей, максимально возможной скоростью продвижения - таковым стал основной мотив осеннего похода. Армия отказалась от обозов. Составы с английскими продуктами так и остались в Эстонии. За Лугой застряли бронепоезда (были взорваны мосты), отстали танки. Но, несмотря ни на что, наступление успешно продолжалось.
      Части 7-й армии красных в беспорядке отступали, начались массовые сдачи в плен. 13 октября 4-я дивизия заняла узловую станцию Лугу, а 16 октября, всего через неделю после начала наступления, белые вышли на ближние подступы к Петрограду, захватив Гатчину. 20 октября подразделения 1-й дивизии генерал-майора Ярославцева заняли Павловск и Царское (переименованное большевиками в Детское) Село. 5-я (Ливенская) дивизия вступила в Лигово на крайнем левом фланге. Белые полки вышли к Пулковским высотам, а разъезды разведчиков доходили даже до Нарвской заставы. Наступили решающие дни в "битве за Петроград"31.
      В сумрачные осенние дни редкие лучи солнца освещали купол Исаакиевского собора, видный с Пулковских высот. Овладение ими, этим "замком" к Петрограду, позволяло взять под обстрел дальнобойных орудий южную окраину города. Все были убеждены, что через день-два Петроград будет занят. Ген. Родзянко отказался рассматривать Петроград с высот Красного Села, заявив, что завтра будет "гулять на Невском". Даже вечный критик своих коллег по правительству М. С. Маргулиес записал в эти дни: "Спасены: Питер виден на горизонте. Без немцев берем. И честь правительства спасена. Не даром унижались и боролись!... Взяты Лигово и Пулково, осталось 15 верст до Петрограда. Завтра, быть может, войдут"32.
      Во все концы мира летело радио: "Петроград взят. Власть Советов свергнута". Газеты белого юга, во время решительных боев на Московском направлении под Орлом и Воронежем, вышли с широкими, во всю полосу заголовками: "Доблестными войсками генерала Юденича освобожден Петроград". Уже был назначен губернатор Петрограда - генерал-майор П. В. Глазенап. В русских типографиях Гельсингфорса печатались листовки-воззвания к горожанам Петрограда с призывом "встречать своих доблестных освободителей колокольным звоном".
      Но большевики не собирались сдаваться. 16 октября в городе была объявлена всеобщая мобилизация рабочих. Был сформирован даже полк из женщин-работниц Петрограда, своего рода аналог женских ударных батальонов 1917-го года. В эти дни Ленин телеграфировал в Смольный: "Покончить с Юденичем (именно покончить - добить) нам дьявольски важно... Надо кончить с Юденичем скоро; тогда мы повернем все против Деникина"33.
      Близкий успех армии Юденича усилил позиции сторонников активной поддержки Белого движения в английском правительстве. 17 октября Черчилль поздравил Юденича с "заметными успехами в начавшемся наступлении". В этой же телеграмме говорилось об очередной партии военного снаряжения, направляемого на Петроградский фронт: танки, винтовки, артиллерийские орудия и снаряжение для 20 тысяч человек. Большую часть этого груза должен был доставить в Ре ведь пароход "Кассель". На нем же предполагалось прибытие 400 русских офицеров, бывших военнопленных, из Нью-маркетского лагеря. Отправленному к Юденичу представителю английской военной миссии генералу Р. Хэйкингу Черчилль передал "набросок инструкций". В случае взятия Петрограда главкому Северо-Западной армии следовало "обставлять свои действия с возможно большей видимостью опоры на конституционные начала".
      Но Северо-Западное правительство и не собиралось вести "реакционную политику". Постепенно восстанавливалась местная власть, органы земского и городского самоуправления. Развернутой официальной политической программы сформулировано не было, но в отдельных проектах предполагалось проведение довольно радикальных преобразований. В частности, в законопроекте министра земледелия П. А. Богданова провозглашалось "сохранение земельных отношений, которые имели место к приходу белых войск", то есть тем самым фактически признавались земельные "захваты" крестьян после 1917 года. После занятия Петрограда было решено созвать даже некое подобие парламента - Учредительное собрание Северо-Западной области, призванное решить вопрос о "конструкции власти на освобожденной от большевиков территории Петроградской, Псковской и Новгородской губерний"34.
      Для реализации всех этих планов нужно было еще овладеть Петроградом. Несколько дней продолжались упорные бои за Пулковские высоты. Белые ожесточенно рвались вперед, к Св. Исаакию, в штыковых схватках сходились с красными курсантами, латышскими стрелками и морскими десантами. Красные линкоры, поддерживавшие огнем обороняющихся, вскоре прекратили стрельбу: в перемешавшемся фронте невозможно было различить "своих" и "чужих". Становилось ясно - темп наступления утрачен, силы на исходе, шансы на победу уменьшаются с каждым днем. Большевики сосредоточили против Северо-Западной армии до 50 тысяч бойцов, большая часть которых подошла с других фронтов. Предреввоенсовета Л. Д. Троцкий взял оборону Петрограда под личный контроль. Под Ижорой в бой ввели тяжелый бронепоезд "Ленин", прекрасно оснащенный, вооруженный дальнобойной артиллерией. Белые же бронепоезда так и не успели подойти к фронту. Английские и французские танки хорошо помогали при наступлении, но часто выходили из строя, ломались, отводились в тыл. Фактически единственным "бронесредством" Северо-Западной армии оставался многократно чиненый, но героически державшийся на линии огня броневик "Россия".
      Получив свежие подкрепления, Красная армия подготовилась к контрудару. Стратегический план сводился к следующему. Предполагалось нанести два удара по сходящимся направлениям со стороны Петрограда - из Тосно и Луги. Группировки красных, соединившись в Ямбурге, должны были полностью окружить Северо-Западную армию, скованную под Пулково.
      21-23 октября продолжались беспрерывные бои. Неожиданный прорыв красными позиций Вятского полка заставил белый фронт немного отступить. Давление белой армии стало ослабевать. Нужен был еще один, быть может, последний рывок. Сознательно идя на большой риск, Юденич полностью обнажил фланги, сняв части 4-й дивизии от Луги и подтянув последние резервы от Ямбурга. Собрав все силы в ударную группу под командованием молодого командира талабцев полк. Пермикина, Юденич попытался восстановить утраченное положение. 27-30 октября бои возобновились с новой силой. Пермикин и Родзянко лично водили в атаки поредевшие батальоны. Поддержал белых русско-английский танковый отряд полковника Карсона. Фланговый контрудар от Гатчины на Ропшу удался, и Пермикин сообщал, что дорога на Петроград снова открыта. Но этот последний успех, увы, уже не мог изменить ход всей операции. Армия выдыхалась, ее дух падал, утрачивалась уверенность в победе.
      В этот момент красные подкрепления ударили по открытому правому флангу Северо-Западной армии. 1 ноября они вышли к Луге. Ее комендант, полковник Григорьев, имея в распоряжении лишь тыловые команды запасных, не смог остановить натиск красных полков. Луга была сдана. Железная дорога Псков - Петроград снова оказалась под контролем большевиков.
      Наступление завершилось, белые отходили с позиций. Фронт быстро сокращался. От Пскова на Гдов и Нарву наступали свежие части 15-й армии. Были оставлены Красное Село, Павловск, Ропша, Детское Село. 3 ноября без боя сдалась Гатчина. 11-я советская дивизия вышла в тыл Северо-Западной армии и по шоссе двигалась на Ямбург. И только в этот момент эстонская армия, наконец, напомнила о себе. 1-я эстонская дивизия нанесла внезапный удар в тыл наступавшим от Петергофа красным и заставила их быстро отойти на исходные позиции. Со стороны Финского залива красных обстрелял английский монитор. Но запоздалая "помощь", уже ничего не могла изменить.
      В трехнедельных ожесточенных боях погибла почти половина белой армии. В ее рядах осталось не более восьми тысяч штыков. 7 ноября красные, наступая от Гатчины, заняли станцию Волосово, а 8-го ноября пал Гдов. Оставшиеся части армии Юденича откатывались к Ямбургу. Здесь начались бои, однако город удержать не удалось, и 14 ноября Ямбург, последний крупный центр находившийся под контролем белых, был оставлен. Вся Северо-Западная армия оказалась прижатой к реке Нарове и к эстонской пограничной полосе у города Нарвы35.
      Сильные холода, пронизывающий северный ветер усугубляли и без того тяжелое положение белых. Солдаты и офицеры мерзли в наспех вырытых окопах и землянках. Началась страшная эпидемия тифа, фактически уничтожившая остатки армии. Медицинское обслуживание отсутствовало. Сотни солдат сдавались в плен. Эстонское правительство, убедилось, что его политические интересы требуют заключения мира с Советской Россией, а не поддержки обреченного Белого движения. Переговоры с советскими дипломатами быстро завершились подписанием 31 декабря 1919 г. мирного договора. Большевики признали независимость республики, и при этом отдельным пунктом оговаривалось, что Эстония отказывается от предоставления своей территории для белых правительств и белых армий. Мир между Советской Россией и Эстонией означал конец Белого движения на Северо-Западе России36.
      Теперь бежать должна была уже вся армия. Полки разоружались, солдаты и офицеры направлялись в спецлагеря. Здесь из них формировали бригады и отправляли на лесозаготовки и торфяники. (В 1940 г., после ввода в Эстонию советских войск, оставшиеся в живых северозападники оказались под пристальным вниманием управлений НКВД и местных коммунистов и очень скоро испытали на себе ужасы советских лагерей.)
      Причины поражения "осеннего наступления" были самые различные - от геополитических до тактических просчетов. Одной из тактических ошибок Северо-Западной армии многие белые мемуаристы считали однодневную остановку в Гатчине, дневку 17-го октября. Отдых наступавшим частям был необходим, но в результате произошедшей задержки были потеряны почти целые сутки. Другая тактическая ошибка - не перерезанная вовремя Николаевская железная дорога, по которой к красным подошли подкрепления из под Новгорода и Твери. Вину за нее возложили на командира 3-й пехотной дивизии генерал-майора Ветренко, который, торопясь первым войти в Петроград, не выполнил приказа о ее перехвате. Город не был полностью блокирован37. Николаевская дорога осталась под контролем большевиков, и Красная армия беспрепятственно получала подкрепления из центра России.
      Ветренко многие считали едва ли не самым главным виновником поражения "похода на Петроград", говорили даже о его сотрудничестве с красной разведкой. Такие утверждения, пожалуй, нельзя считать полностью доказуемыми. Если бы дивизия Ветренко перенесла направление основного удара со станции Тосно на станцию Колпино (более близкую к Петрограду) то, захватив ее, разрешила бы одновременно две задачи - перерезала Николаевскую железную дорогу почти у самого ее основания и полностью блокировала Петроград, отрезав город с востока, по линии Северной железной дороги. Когда еще была уверенность в быстром взятии Петрограда, удар Ветренко на Колпино (а это также был вариант "кратчайшего направления", столь популярного осенью 1919 г.) мог оказаться гораздо более эффективным. Но успех или неудача Ветренко вряд ли изменили бы общее стратегическое положение на фронте.
      Одной из серьезных причин поражения белых является недостаток офицеров-генштабистов на командных должностях. То, что в комсоставе преобладали молодые, энергичные, но порой недостаточно опытные командиры, приводило к излишней поспешности, неосмотрительности при ведении боевых операций. Еще более серьезной причиной можно считать отсутствие резервов. Ими могли бы стать части Западной Добровольческой армии под командованием полковника П. Р. Бермондта-Авалова. Эта армия начала формироваться еще с 1918 г. на средства немецкого оккупационного командования. Разумеется, "бермондтовцы" ориентировались на Германию. И пока Северо-Западная армия шла на Петроград, Бермондт-Авалов с таким же энтузиазмом вел свою армию на штурм Риги. Пренебрегая неоднократными приказами Юденича об отправке на фронт, он решил "восстановить" "Единую, Неделимую Россию" с помощью артобстрела латвийской столицы. Части Западной армии, численностью около 30 тысяч человек (напомним, что под Петроградом сражалось в два раза меньше бойцов), могли бы, конечно, изменить положение на фронте. Но 20 октября 1919 г., в разгар боев на Пулковских высотах, Бермондт-Авалов безуспешно пытался форсировать Двину38.
      В результате латышское правительство обратились за военной поддержкой к Эстонии, правительство которой, вместо обещанной помощи Юденичу начало переброску подразделений своей армии к Риге. Разгорелся международный скандал. Белых объявили "агрессорами", готовыми уничтожить "хрупкую независимость" прибалтийских республик. С резким осуждением действий Бермондта выступили Англия и Франция.
      Возможно, что Бермондт-Авалов, как он позднее писал в своих мемуарах, руководствовался исключительно государственными интересами России. Но в тех условиях его выступление было абсолютной авантюрой. Помимо антипатии к белым в Латвии усилилась неприязнь к русским вообще. Вполне обоснованным в такой ситуации можно было считать заявление Колчака, что в случае отказа подчиниться Юденичу Бермондт "не может считаться русским подданным и офицером русской армии".
      Так или иначе, несмотря на поражение "похода на Петроград", можно отметить, что у белых были весьма серьезные возможности овладеть бывшей столицей. Очевидно, главной причиной неудачи следует все-таки признать несвязанность, несвоевременность действий русского Белого движения, Эстляндии и Финляндии. Это признавал и Ленин: "Нет никакого сомнения, - писал он, - что самой небольшой помощи Финляндии или - немного более - помощи Эстляндии было бы достаточно, чтобы решить судьбу Петрограда"39.
      Нельзя отрицать и стойкость сопротивлявшихся красных частей, особенно курсантов и матросов. Нужно отдать должное и энергии Троцкого, сумевшего за короткое время создать из Петрограда в буквальном смысле слова "цитадель революции". Необходимо помнить также и о той уверенности в возможностях обороны города, которую постоянно подчеркивали большевистские деятели.
      Обобщенную точку зрения на причины поражения армии Юденича сформулировал ген. Томилов. Кстати, именно ему был поручен Юденичем сбор материалов для книги об истории Северо-Западного фронта (которая в свет так и не вышла). Давая свою оценку причинам поражения белых, он отмечал, что "главнокомандующий сделал все, что было в его силах, чтобы одержать победу, но генерал Юденич попал в непреодолимо тяжелые условия. Ни своей территории, ни базы не было, попытка опереться на Финляндию не удалась, приходилось базироваться на Эстонию, правители которой очень боялись торжества Белого движения. Маленькой Северо-Западной армии не по силам, конечно, была задача овладеть и удержать за собой столицу. Белое движение, несмотря на весь героизм и самоотверженность, нигде не имело конечного успеха, вследствие невольной разбросанности почти по всей периферии России, исключительной трудности и сложности всей обстановки и непреодолимым стихийно-моральным причинам; тогда русский народ в своей массе еще и не начинал изживать большевизма"40.
      Несколько иную характеристику Юденичу давал А. И. Куприн. Будучи в Гатчине, он добровольно (вопреки уверениям советских литературоведов) вступил в ряды Северо-Западной армии, стал "ее бардом", как он сам себя называл, редактором газеты "Приневский край". В рассказе "Купол Св. Исаакия Далматского" он писал: "Формальный глава армии существовал. Это был генерал Юденич, доблестный, храбрый солдат, честный человек и хороший военачальник. Но... генерал Юденич только раз показался на театре военных действий, а именно тотчас же по взятии Гатчины. Конечно, очень ценно было бы в интересах армии, если бы ген. Юденич, находясь в тылу, умел дипломатично воздействовать на англичан и эстонцев, добиваясь от них обещанной реальной помощи. Но по натуре храбрый покоритель Эрзерума был в душе - капитан Тушин, так славно изображенный Толстым. Он не умел с ними разговаривать, стеснялся перед апломбом англичан и перед общей тайной политикой иностранцев"41.
      Куприн во многом был прав. Армия должна "чувствовать" присутствие своего командующего. Да, Юденич не появлялся на фронте осенью 1919 г., не водил за собой в атаки полки и дивизии, как Родзянко, Пермикин или Булак-Булахович. Но нельзя отрицать и того, что его пребывание в тылу диктовалось острой необходимостью. Дипломатическая, политическая борьба, участником которой пришлось стать Юденичу, требовала от него не меньшей самоотдачи чем руководство операциями на фронте. Стоит отметить, что при всех разногласиях, спорах со своими подчиненными - командирами корпусов и дивизий, он им полностью доверял, был абсолютно чужд интриг и конфликтов. Тем более, никто не посмел бы обвинить генерала в отсутствии личной храбрости, достаточно вспомнить его участие в штыковых атаках в русско-японской войне.
      Понимая, что борьба белых на Северо-Западе завершилась, Юденич принял решение перебросить сохранившиеся кадры армии на юг, к Деникину. С этой целью он настаивал на выделении союзниками транспортных судов. Однако все его усилия оказались тщетными. Ни с армией, ни с ее главкомом никто уже не считался.
      Теперь перед Юденичем оставался единственный выход. 22 января 1920 г. генерал издал приказ о роспуске армии и создал ликвидационную комиссию, передав в ее распоряжение имеющиеся денежные средства. В ночь на 28 января в гостиницу "Коммерс" в Ревеле, где проживал с семьей Николай Николаевич, явилось несколько белых офицеров, во главе с Булак-Балаховичем и трое эстонских полицейских, арестовавших бывшего главкома. Вскоре, правда, он был освобожден и переведен в помещение английской военной миссии. Трудно сказать, чем был вызван этот инцидент - желанием расправиться с потерявшим свою власть военачальником, или же за этим стояли более серьезные политические и дипломатические причины. Никаких обвинений предъявлено не было. Ясно одно - действия Булак-Балаховича и эстонских властей представляли не столько юридический произвол, сколько отражали изменившиеся эстонско-советские отношения. Теперь считаться со своими бывшими союзниками по борьбе против большевиков не имело смысла, а в условиях заключения мирного договора с Советской Россией становилось и крайне нежелательным.
      Позднее, уже летом 1920 г., часть северо-западников смогла все-таки переехать в Крым, где продолжала борьбу в рядах армии Врангеля. Многие вошли в ряды так называемой Русской народной добровольческой армии под командованием Булак-Балаховича, Пермикина, Б. Савинкова. Армия действовала в районе Белорусского Полесья в 1921- 1922 годах. Позднее на ее основе создавались партизанские отряды "Братства Русской правды", "Братства зеленого дуба" и других эмигрантских организаций.
      Семья Юденичей переехала в Англию, а затем во Францию, в Ниццу. Здесь в доме на маленькой улице "Кот д' Азур" потянулись размеренные дни эмигрантского бытия, спокойные, и, в общем лишенные той остроты борьбы за существование, которой жило в 1920-1930-е годы русское зарубежье. Юденичу не суждено было разделить судьбу лидеров РОВСа генералов Кутепова и Миллера, многих других генералов и офицеров, продолжавших верить в "весенний поход" против большевиков. Николай Николаевич не участвовал ни в "боевой работе" РОВСа, ни, тем более, в политических битвах русской эмиграции. Благотворительная и просветительская деятельность стала для него основной. Юденичи посильно помогали оказавшимся во Франции чинам Северо-Западной армии. Для эмиграции Юденич оставался своего рода символом славы русского оружия в годы мировой войны, побед Кавказского фронта. Он был единственным кавалером Ордена Св. Георгия 2-й степени в зарубежье, последним в истории награждения этим орденом42.
      Юденич являлся председателем Общества ревнителей русской истории в Ницце (в других источниках - Кружка ревнителей русского прошлого), на собраниях которого он неоднократно выступал с докладами о боевых действиях на Кавказе. Он также активно участвовал в работе просветительных организаций, помогал кружку молодежи по изучению русской культуры, русскому лицею "Александрино". Николай Николаевич состоял почетным членом приходского совета в церкви при Франко-русском доме в Сент-Морис. К его юбилею настоятель Храма преподнес ему икону святителя Николая Чудотворца43.
      Николай Николаевич скончался 5 октября 1933 года. Александра Николаевна надолго пережила своего мужа, дожив до 1962 года. Ею был сохранен и затем передан в США, в Гуверовский институт войны, революции и мира, семейный архив, содержащий немалое число документов по истории Белого движения на Северо-Западе России44. После ее смерти в журнале "Часовой" была опубликована часть "Воспоминаний о супруге", посвященных, главным образом, "кавказскому периоду" его биографии и 1917 - 1918 годам45.
      Примечания
      1. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич (К пятидесятилетнему юбилею). Издание Парижского Юбилейного комитета. Б.г.
      2. ВЕТЛУГИН А. Герои и воображаемые портреты, Берлин. 1922: ЛАВРЕЦКИЙ Вл. Вандея у врат Петрограда. - Минувшие дни, N 2, январь, 1928; КИТАЕВ Л. Предисловие к сборнику "Юденич под Петроградом". Л. 1927 и др.
      3. Генерал Н.Н. ЮДЕНИЧ. Краткая записка о службе. - Часовой, 1931, N 62, с. 10.
      4. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 86.
      5. Там же, с. 6.
      6. Там же, с. 83.
      7. Там же, с. 84.
      8. Там же, с. 56-57.
      9. КОРСУН Н.Г. Первая мировая война на Кавказском фронте. М. 1946; Альбом кавалеров ордена Св. Великомученика и Победоносца Георгия и Георгиевского оружия. Белград. 1935.
      10. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 97, 24-25.
      11. СМОЛИН А.В. Белое движение на Северо-западе России. СПб. 1999, с. 79.
      12. Генерал от инфантерии, с. 24-25.
      13. СМОЛИН А.В. Ук. соч., с. 81; Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 5936, oп. 1, д. 370, л. 82об.
      14. См., например, МАРГУЛИЕС М.С. Год интервенции. Берлин. 1923, т. II, с. 132, 156, 266.
      15. ГЕФТЕР А. Воспоминания курьера. - Архив русской революции. Т. 10. Берлин. 1923, с. 123.
      16. ГАРФ, ф. 446, oп. 2, д. 94, л. 2об.
      17. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 42.
      18. ГАРФ, ф. р. - 5868, oп. 1, д. 3, лл. 2-11.
      19. ДУМОВА Н.Г., ТРУХАНОВСКИЙ В.Г. Черчилль и Милюков против Советской России. М. 1989, с. 136: Думова в своем исследовании, а также в монографии "Кадетская контрреволюция и ее разгром" (М. 1982), очень часто использует материалы переписки А.В. Карташева, хранящиеся в рукописном фонде Пражской коллекции ГАРФ. Думова впервые ввела этот ценный источник в научный оборот.
      20. ДУМОВА Н.Г., ТРУХАНОВСКИЙ В.Г. Ук. соч., с. 132. 133.
      21. Известия ВЦИК, 25.IX, 9.Х. 1919.
      22. Образование Северо-Западного правительства. Объяснения членов Политического совещания при Главнокомандующем Северо-Западным фронтом В.Д. Кузьмина-Караваева, А.В. Карташева и М.Н. Суворова. Гельсингфорс. 1919, с. 42-43.
      23. ДУМОВА Н.Г., ТРУХАНОВСКИЙ В.Г. Ук. соч., с. 141.
      24. МУСАЕВ В.И. Рейд английских торпедных катеров на Кронштадт 18 августа 1919 г. Его цели, ход, результаты. - Новый Часовой, 1996, N 4, с. 84-90.
      25. ГАРФ, ф. 200, oп. 1, д. 345, л. 161; ф. 5805, oп. 1, д. 558, л. 10; Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 45.
      26. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 93.
      27. GILBERT М. Winston S. Churchill. Vol. 4: 1916 - 1922. Lnd. 1975, p. 323-325.
      28. ДУМОВА Н.Г., ТРУХАНОВСКИЙ В.Г. Ук. соч., с. 143-144.
      29. GILBERT М. Ор. cit., p. 336.
      30. РОДЗЯНКО А.П. Воспоминания о Северо-Западной армии, Берлин. 1920, с. 95-97.
      31. Октябрьское наступление на Петроград и причины неудачи похода. Записки белого офицера. (ротмистр Д.Д. Кузьмин- Караваев). Гельсингфорс. 1920, с. 14, 15; ГЕРШЕЛЬМАН А.С. В рядах добровольческой Северо-Западной армии. Вооруженная борьба с 111-м Интернационалом 1919 г. М. 1997; КОТОМКИНД.И. Наступление на Петроград. - Памятка ливенца, 1919-1929 гг. Б.м., с. 131-142.
      32. МАРГУЛИЕС М.С. Ук. соч., с. 331; Свобода России (Ревель), 7.Х.1919.
      33. ЛЕНИН В.И. Полн. собр. соч. Т. 51, с. 68.
      34. БОГДАНОВ П. Отчет о деятельности министерства земледелия Северо-Западной области России. - Свобода России, 31.XI1.1919; ГОРН В. Гражданская война на Северо-Западе России. Берлин. 1923, с. 144-145.
      35. ГРОССЕН Г.И. (Нео-Сильвестр). Агония Северо-Западной армии (Из тяжелых воспоминаний). - Историк и современник. Историко-литературный сборник. Т. 5. Берлин. 1924, с. 138- 139.
      36. СМОЛИН А.В. Ук. соч., с. 394.
      37. РОДЗЯНКО А.П. Ук. соч., с. 114; Октябрьское наступление на Петроград, с. 30.
      38. АВАЛОВ П. В борьбе с большевизмом. Глюкштадт и Гамбург. 1925, с. 118-120; БЕРЕЖАН-СКИЙ Н. Бермондт в Прибалтике в 1919 г. (Из записок бывшего редактора). - Историк и современник. Т. 1. Берлин. 1922, с. 6, 7.
      39. ЛЕНИН В.И. Полн. собр. соч. Т. 39, с. 348.
      40. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 55.
      41. КУПРИН А.И. Купол Св. Исаакия Далматского. Рига. 1922, с. 72-73.
      42. СМОЛИН А.В. Ук. соч., с. 410-411.
      43. Генерал от инфантерии Н.Н. Юденич, с. 65-66.
      44. См. монографию А.В. Смолина. Полную опись хранящихся в Гуверовском архиве документов можно найти в книге "Опыт библиографии Северо-Западной Добровольческой Армии Генералов Н.Н. Юденича и А.П. Родзянко" (Ямбург, 2000).
      45. Александра ЮДЕНИЧ. Воспоминания о супруге. - Часовой, N 437, октябрь 1962 г.
    • Соловьев Ю. П. Иван Михайлович Лабинцов
      Автор: Saygo
      Соловьев Ю. П. Иван Михайлович Лабинцов // Вопросы истории. - 2016. - № 10. - С. 20-43.
      Биография русского генерала от инфантерии Ивана Михайловича Лабинцова (1802—1883), героя кавказских войн, содержит описание ряда военных операций, в которых Лабинцов участвовал (взятие турецкой крепости Карс в 1828 г., Даргинская экспедиция 1845 г. и т.п.), деталей тактики и военного быта Русской Армии на Кавказе в 1828—1845 годах.
      19 июня 1828 г. войска русского Отдельного Кавказского корпуса, которыми командовал генерал от инфантерии И. Ф. Паскевич, граф Эриванский, подошли к расположенной в Закавказье турецкой крепости Карс. Шла война с Турцией, одной из целей которой было добиться независимости для порабощенной турками Греции. Основные боевые действия велись Императорской Русской армией по Дунаю и на Балканах, а войска Паскевича должны были отвлечь часть турецких сил с этого театра военных действий.
      К вечеру 19 июня, после двух «усиленных обозрений», Паскевич исходной точкой, более всего подходящей для атаки предместий Карса, избрал расположенную напротив форштадта Урта-капы (или южного) высоту на левом берегу Карс-чая. 20 июня эта высота была отбита русскими. В ночь с 20 на 21 июня там выстроили батарею и начали обстрел Карса. К вечеру под Карс прибыл русский артиллерийский парк. Тогда же Паскевич приказал генерал-майору Н. В. Королькову с 39-м и 42-м егерскими и Крымским пехотным полками строить батареи № 2 и № 3 на левом берегу Карс-чая и одновременно прикрывать эти работы1.
      Унтер-офицер 39-го егерского полка Е. Е. Лачинов, разжалованный декабрист, писал: «Наконец, с 22-го на 23-е июня и нам приказано взяться за дело; к рассвету на возвышениях левого берега сделаны две батареи, против западной стороны укреплений, а на правом — главная, образующая первую параллель. Дабы скрыть от осаждаемых настоящие намерения наши, с вечера еще, часть кавалерии, с 4-мя конными орудиями, пошла к укреплению Карадаг, а батальон пехоты, при двух легких орудиях, растянувшись как можно длиннее, заходил в тыл цитадели. Гарнизон, считая движения эти за приготовления к действительному приступу, почти все силы свои обратил к угрожаемым местам, производя сильный пушечный и ружейный огонь на стук барабанов, звук труб и громогласное ура, мало препятствуя в тишине производимым траншейным работам.
      С восхождением солнца, действие 20-ти батарейных орудий, 6-ти легких и 4-х мортир изумили турок; цитадель, крепость и башни форштата начали отстреливаться, дым, не успевая разноситься, покрыл окрестности; беспрерывные взрывы гранат и бомб, свист ядер, показывали, что с обеих сторон не шутя намерены драться и что нелегко будет овладеть Карсом. Брустверы наших батарей загорались от вспышек пороха при своих выстрелах и разваливались от неприятельских, очень метко пускаемых. С нашей стороны понесли уже несколько человек раненых; положение турок было еще хуже»2.
      Рассказ Лачинова дополняют записанные в 1831 г. воспоминания генерал-майора Н. Н. Муравьёва (будущего Карского), опытнейшего военного, побывавшего не в одном бою на Западе и на Востоке. Вот что говорил об артиллерийской перестрелке 23 июня между Карсом и осадившими его русскими Муравьёв: «Обоюдный огонь... продолжался более четырех часов сряду. Вряд ли мне случалось во всю свою службу быть когда-либо в сильнейшем огне, как в сей день, и мы бы не выдержали оного еще более двух часов: ибо бруствер и амбразуры во многих местах были почти совершенно разрушены неприятельскими ядрами, которые начинали уже подбивать нашу артиллерию и бить людей, но неожиданным образом обстоятельства переменились»3.
      Всю ночь работы по строительству укреплений в центре русских позиций прикрывала 4-я (по другим данным 7-я) егерская рота 39-го егерского полка (в егерском полку были еще карабинерные роты) под командованием 26-летнего поручика Ивана Михайловича Лабинцова (Лабинцева, Лабынцева).
      Дворянин Тульской губернии Лабинцов родился 15 января 1802 года. Образование получил в Дворянском полку4, откуда 15 апреля 1819 г. был выпущен офицером в 39-й егерский полк. В 1827 г. за участие в Русско-персидской войне был награжден орденом Св. Анны 4-й степени с надписью «За храбрость». К 1828 г. он уже полковой казначей5. Лабинцова очевидно не случайно выбрали казначеем: «До крайности расчетливый, даже просто скупой, иногда до мелочности, до смешного, он был, однако, чужд корыстолюбия и также строго берег казенные деньги, как и свои собственные»6.
      Итак, 23 июня 1828 г., на четвертый час артиллерийской перестрелки, около половины одиннадцатого утра, поручик Лабинцов заметил движение среди турецких солдат, защищавших укрепленную высоту над Армянским форштадтом Карса. Опасаясь, что неприятель займет удобную позицию на местном кладбище, Лабинцов со своими егерями, как рассказывает очевидец и участник событий Лачинов, «решился без приказания двинуться вперед и занять кладбище. Пули и картечь посыпались на приближающихся, но Лабинцов, видя возможность овладеть высотою и батареею, на оной устроенной, дождавшись на своем месте егерей 42-го полка, бросился на шанцы неприятельские»7.
      Историю появления на том же направлении атаки егерей 42-го полка поведал генерал-майор Муравьёв. В то время, когда рота 39-го егерского полка под командой Лабинцова пошла на турок, на другом участке русских позиций — «на батареях, устроенных на левом берегу реки, несколько отдаленных от крепости» — распоряжались генерал-лейтенант князь И. М. Вадбольский и полковник (позже генерал-майор) И. Г. Бурцов, недавно назначенный Паскевичем «траншейным начальником». «Желая что-либо предпринять», названные начальники послали занять то же самое кладбище две роты 42-го егерского полка во главе с подполковником А. М. Миклашевским8.
      Соединившись, егеря Миклашевского и Лабинцова ударили по турецким укреплениям-шанцам. Лачинов, который сам был в рядах роты Лабинцова, писал: «Пустивши батальный огонь, турки не успели более зарядить ружья и таким же образом, разрядивши пистолеты свои, принялись за сабли, кинжалы, а некоторые вздумали отбиваться каменьями, — без выстрела подошли наши к шанцам и закипела рукопашная схватка. Ужасны были минуты эти; две роты 42 егерского полка, поспешавшие с кладбища на подкрепление Лабинцову, видят, что новые толпы бешенных несутся на них и продолжают путь. С яростным криком напали турки — и резня распространилась: храбрость должна была уступить множеству. Сомкнувши роту свою, Лабинцов, всегда впереди, бросается в сечу и принятый с двух сторон штыками, неприятель смешался и побежал. Егеря заняли батарею, где взяли 4 знамя (по другим данным знамен было 5. — Ю. С.), 2 орудия, палатки и множество разного оружия...»9
      Турецкую батарею (или укрепленный лагерь) брали 4-я рота Лабинцова из 39-го егерского и 2-я рота капитана М. А. Черноглазова из 42-го егерского полка. При этом Лабинцов был сильно контужен, а Черноглазов получил три пулевых ранения в левый бок, в шею и грудь10. Дело, как видим, складывалось непросто. В ответ на атаку Миклашевского и Лабинцова до 2 тыс. турецких пехотинцев из Армянского предместья пошли на вылазку «с холодным оружием в руках и с ужасным криком». Генерал-майор Муравьёв осыпал этих турок со своей батареи гранатами и картечью — но неприятель упорно шел вперед, опрокинул левый фланг егерей 42-го и заставил их вернуться к кладбищу. Правый фланг наших застрельщиков, на котором находился Миклашевский, был окружен на месте захваченного только что турецкого лагеря — и стойко оборонялся. Миклашевский рассказывал генерал-майору Муравьёву: «Наших было тут... не более 30 человек»11.
      А вот что писал сам генерал-майор Муравьёв, на глазах которого произошло действие этой драмы: «В то же время Вадбольский отрядил 42-й егерский полк, который встретил сперва бегущих и остановил неприятеля. 42-е егеря, подходя колонною быстрым шагом, несколько растянулись и открыли огонь из колонны, стреляя вверх без всякого вреда неприятелю, как то обыкновенно делают наши войска, когда теряется в строю присутствие духа...» «Когда они уже стали подходить к тому месту, над коим Миклашевский держался, — продолжает Муравьёв, — то турки, преследовавшие бежавших, были уже на берегу скалы, к коей прижали наших. С неимоверною храбростию егеря, повернув налево, полезли на скалы, на которые очень трудно было взбираться, кроме того, что их встречал над головами разъяренный и победоносный неприятель. Но ничего их не остановило; они вступили на верхнем краю скалы в рукопашный бой с турками. Все сие дело было очень хорошо видно с моей батареи... Люди смешались толпами, как на картинах рисуют; наши кололи штыками, турки саблями рубились; сие продолжалось несколько минут; наши одолели, турки бежали опять через свою батарею в предместье, и Миклашевский был выручен»12.
      Более того, на плечах противника русские ворвались на улицы Армянского предместья Карса. На захваченной Лабинцовым, Черноглазовым и Миклашевским высоте установили батарею из шести орудий, открывшую огонь по Карсу. При этом штурм турецкой крепости продолжался как бы сам собой. Все происходило стремительно и неожиданно для русских не менее, чем для турок. Лачинов вспоминал: «Все... сделалось так быстро и с таким неизъяснимым единодушием, что отчаянно защищающиеся турки, совершенно потерялись и не понимали, что вокруг их происходит, а беспрерывная пушечная пальба со всех сторон еще сильнее распространяла между ними ужас. Несколько раз опускались знамена на башнях, в знак того, что крепость покоряется, — отбой прекращал ружейный огонь, умолкали и орудия. Вдруг раздавался выстрел с крыши, или из окна, мало-помалу, снова загоралась стрельба, и снова свистели пули, лопались гранаты, и сыпалась картечь. Более десяти раз повторялось это; но вот, в нескольких местах, показались наши на стенах, на бастионах — и стих звук оружия и прекратилось кровопролитие — турки, видя невозможность устоять, решились сдаться. Испуганный паша с важнейшими чиновниками скрылся в цитадель, пославши к графу (Паскевичу-Эриванскому. — Ю. С.) с предложением условий. Вся крепость в наших руках и часть войск стояла у запертых ворот цитадели, и стены оной усеяны были гарнизоном, который с обращенными на нас ружьями, ожидал окончания переговоров. На улицах страшное смятение, вооруженных неприятелей повсюду гораздо более, нежели наших, но они испытали, что ни многолюдство, ни завалы, ни самые стены, не спасают их... Корпусный командир прибыл из лагеря на главную батарею, к нему и от него скакали офицеры с донесениями и приказаниями, важные турецкие чиновники тихо ездили на гордых жеребцах своих, сохранивших свойственную им бодрость и в те минуты, когда сердца всадников наполнялись унынием и робостью.
      Пешие продирались между нами, конница, остановившаяся в разных местах, кидала свирепые взгляды, но взгляды эти никого не пугали. Быстро приготовлены средства — заставить трепетать засевших в цитадели, если бы они осмелились держаться; но они все видели, отворили ворота, и с покорностью предстал бледный паша перед графом Эриванским»13.
      Начавший утром 23 июня 1828 г. атаку на Карс поручик 39-го егерского полка Иван Михайлович Лабинцов был награжден орденом Св. Георгия 4-й степени 16 ноября 1828 года14. Следует сказать, что, бросившись в атаку на Карс, поручик Лабинцов рисковал по нескольким причинам. Во-первых, Паскевич не давал команды на штурм. Более того, когда главнокомандующий увидел уже шедшую за Лабинцовым атаку Миклашевского, то буквально закричал на стоявшего рядом генерал-майора Муравьёва: «Что это значит? Кто это приказал? С какого повода сие сделалось без приказания...? Как смели?»15 Во-вторых, Паскевич, считавший военные действия 1827 г. под Ошаканом, когда русский трехтысячный отряд под началом генерал-лейтенанта А. И. Красовского прорвался с большими потерями сквозь 30-тысячную персидскую армию Аббаса-мирзы на выручку осажденному персами армянскому первопрестольному монастырю Эчмиадзин, за поражение, перенес неприязнь свою к Красовскому на действовавший в отряде этого генерала 39-й егерский полк. Накануне импровизированного штурма Карса на глаза Паскевичу попался офицер, наклонивший голову при пролете неприятельского ядра. Паскевич «послал спросить, какого он полка? и когда ему донесли, что 39-го егерского, он вскричал: «Так я и знал! Этот полк бежал с Красовским!» Поручик 8-го пионерного батальона, бывший декабрист А. С. Гангеблов, наблюдавший эту сцену, возмущался: «И это тогда, как Красовский спас Эчмиадзин, пробившись сквозь неприятеля, который с лишком в десять раз был его сильнее»16.
      Однако, несмотря ни на что, военная карьера Ивана Михайловича Лабинцова складывалась блестяще. К 1831 г. он уже штабс-капитан и адъютант командира 3-й (егерской) бригады 20-й пехотной дивизии генерал-майора А. П. Берхмана17. Все очередные свои чины Лабинцов получал за отличие. Как писал о нем по воспоминаниям 1845 г. граф К. К. Бенкендорф: «Солдат с ранних годов своей жизни и все время на службе на Кавказе, Лабынцев, без малейшей протекции, все свои чины и награды добыл себе исключительно только своими личными заслугами и подвигами храбрости»18.
      В 1828 и 1829 гг. Лабинцов был премирован годовым жалованием. В марте 1834 г., когда 39-й егерский полк расформировали, Лабинцов, прослуживший в этом полку 15 лет, состоял старшим адъютантом штаба 20-й пехотной дивизии. И вот 14 августа 1834 г. штабс-капитана Лабинцова переводят в Лейб-гвардии Волынский полк тем же чином и с оставлением в прежней должности при 20-й дивизии. Но засидеться при штабе Лабинцов не успел — как раз в 1834 г. начался ряд «усиленных экспедиций» за реку Кубань и на черноморское побережье Кавказа. Здесь на Лабинцова обратил внимание командующий войсками Кавказской линии и начальник Кавказской области генерал-лейтенант А. А. Вельяминов. Как раз Вельяминов — в свое время ближайший сподвижник А. П. Ермолова — рассмотрел в Лабинцове выдающегося боевого офицера и стал поручать ему командование стрелковыми цепями, арьергардными частями и даже отдельными колоннами.
      Одним словом, служба ладилась: в 1835 г. Лабинцов был награжден орденом Св. Анны 2-й степени, в 1835 г. — знаком отличия за 15 лет беспорочной службы, в 1837 г. — Императорской короной к ордену Св. Анны 2-й степени, 15 августа 1838 г. произведен в полковники. После этого последнего производства Лабинцова перевели в Кабардинский егерский полк с откомандированием на учебу в образцовый пехотный полк19.
      Первую серьезную кампанию в составе Кабардинского полка, которым командовал еще А. Г. Пирятинский (позже генерал), полковник Лабинцов провел осенью 1838 г. вместе с отрядом генерал-майора А. П. Крюкова. Это был поход в Ичкерию с целью принудить к миру верные Шамилю аулы. Жители некоторых из них согласились с условиями мира, раскаялись в набегах и грабежах, отправили к русским заложников-аманатов. Упорствовал в нежелании мириться аул Миятлы, в который начальник экспедиции привел 18 октября 1838 г. три батальона Кабардинского и батальон Куринского полка, несколько казачьих сотен и 12 орудий.
      В задачу Лабинцова, под началом которого были батальон егерей Кабардинского полка и сотня казаков, входило обогнуть аул с левой стороны, занять переправу и дорогу на Зубут, то есть место возможного отступления противника. С фронта аул был атакован полковником Пирятинским также с одним батальоном Кабардинского полка при 6 орудиях. После артподготовки Пирятинский повел своих егерей в штыковую атаку. Жители аула, приготовившиеся к перестрелке, не выдержали натиска и побежали по зубутской дороге, где их встретил Лабинцов и вытеснил в лес — на позиции батальона Куринского полка. Горцы понесли большие потери. Среди погибших оказался, например, абрек-разбойник, недавно предательским образом убивший прапорщика Апшеронского полка. В плен попали шестеро мюридов Шамиля. Всех захваченных женщин и нескольких тяжело раненых горских воинов русские отпустили. «Аул был разорен, но сады были пощажены из уважения к вековым трудам, создавшим на камнях столь ценное достояние, которое вместе с жителями, рано или поздно, должно же было остаться в нашей власти», — сообщает история Кабардинского полка. В донесении генерал-майора Крюкова были, между тем, отмечены хладнокровные и благоразумные распоряжения Лабинцова20.
      22 декабря 1838 г. полковник Лабинцов был назначен командиром Кабардинского егерского полка, но принял полк только 15 марта 1839 года21. Тогда же 1-й и 2-й батальоны полка вошли в состав Чеченского отряда генерал-лейтенанта, графа П. Х. Граббе. На май 1839 г. отряду был назначен набег на Ичкерию, а позже последовал поход в аул Ахульго — тогдашнее убежище Шамиля. Участником этих походов стал будущий военный министр, граф и генерал-фельдмаршал, а в 1839 г. — гвардии генерального штаба поручик Д. А. Милютин. Он дважды описывал этот поход: в монографии 1850 г. и в мемуарах, изданных посмертно. Из обоих текстов следует, что Лабинцову в экспедициях 1839 г. доверялись самые ответственные и опасные участки: либо авангард, либо арьергард, либо фланговое прикрытие, которое вместе с Лабинцовым осуществлял еще один бывший офицер 39-го егерского полка полковник — Пулло, командир Куринского полка22. Во главе передового летучего отряда, состоявшего из двух батальонов Куринского полка, сотни казаков и двух горных орудий Лабинцов как минимум дважды в мае 1839 г. по забытым даже горцами лесным тропам выходил к убежищам Ташав-Хаджи, соратника Шамиля, контролировавшего Чечню. Оба раза Ташав-Хаджи был вынужден бежать, в первом случае в урочище Ахмет-Тала он оставил Лабинцову свое знамя23. Начальник отряда граф Граббе считал, что с Лабинцовым «все предприятия удаются». Егеря Кабардинского полка в авангарде Чеченского отряда отличились также при Саясани и Буртупае.
      Бой при Аргуани, где полковник Лабинцов возглавил правую штурмовую колонну, длился непрерывно 36 час.: с 4 час. вечера 30 мая до рассвета 1 июня. В результате горцы были побеждены. Генерал Граббе в донесении о взятии Аргуани главной причиной успеха назвал необыкновенное мужество батальонов Кабардинского и Куринского полков. Особо был отмечен «храбрейший из храбрейших полковник Лабынцов, для которого нет ничего невозможного». Путь для экспедиции Граббе был теперь свободен «во все стороны», большая часть людей Шамиля рассеялась на несколько дней, сам Шамиль с вернейшими сподвижниками заперся в ауле Ахульго, где, в конце концов, был вынужден отдать в заложники русским одного из своих сыновей. За штурм Аргуани полковник Лабинцов был 25 июня 1839 г. произведен в генерал-майоры24.
      29 июня 1839 г. 1-й и 2-й батальоны Кабардинского полка неудачно штурмовали Сурхаевскую башню, которую обороняла сотня мюридов во главе с Али-беком. Там Лабинцов был во второй раз контужен. Взяли башню 4 июля, а 22 августа Кабардинский полк занял Старый Ахульго, за что был награжден Георгиевскими знаменами. Лабинцова же за кампанию 1839 г. пожаловали орденом Св. Владимира 3-й степени и украшенной алмазами золотой шпагой с надписью «За храбрость».
      С сентября 1840 г. 3-й и 4-й батальоны Кабардинского полка действовали против горцев наиба Шамиля Ахверды-Магомы. 18 октября эти батальоны во главе с полковым командиром Лабинцовым пришли в крепость Грозную, откуда 2 ноября были посланы для истребления мятежных чеченских аулов по направлению к селению Самашки. На этом пути Ахверды-Магома со своими людьми оказывал упорное сопротивление в каждом удобном для обороны месте. Он ожидал подмогу и до ее прибытия старался задержать колонну Лабинцова. Но Лабинцов, потеряв 18 чел. ранеными, за сутки уничтожил четыре аула с припасами и вышел к Казак-Кичу. 3 ноября он был в Галай-юрте, 4-го вышел к реке Ассе, за которой на его арьергард напали до 2 тыс. горцев во главе с самим Ахверды-Магомой. Выручил бойцов арьергарда подошедший вовремя генерал Граббе. 16 ноября Лабинцов уже с четырьмя батальонами жег мятежные аулы по обоим берегам реки Гонсауль. В тот же год он был награжден орденом Св. Станислава 1-й степени. В октябре 1841 г. Лабинцов с четырьмя батальонами своего Кабардинского полка участвовал в походе на Малую и Большую Чечню. 26 октября при движении на Шали колонна Лабинцова шла отдельно, лесами, слева от основных сил, истребляя чеченские хутора, запасы сена и кукурузы. 30 октября при движении на Бата-юрт Лабинцов шел справа от основного отряда. Здесь весь его лесной марш до реки Мичик превратился в сплошной жаркий бой25. В 1841 г. генерал был награжден орденом Св. Анны 1-й степени.
      21 февраля 1842 г. Иван Михайлович стал командиром 1-й бригады 20-й пехотной дивизии, а Кабардинский полк сдал своему другу полковнику В. М. Козловскому. Передача полка происходила оригинальным способом. Лабинцов вел весьма скромный, спартанский образ жизни, презрительно относился к полковым командирам, «любившим хорошо поесть, выпить, вообще, хорошо пожить». По правилам того времени накопившуюся годовую экономию вещей и материалов уходящий командир полка продавал и либо оставлял деньги себе, либо передавал для кутежа своему преемнику. Лабинцов же свою немалую экономию подарил полковым ротам26.
      27 мая 1842 г. в расположение отряда генерал-адъютанта Граббе, к разоренному аулу Хасав-юрт, генерал-майор Лабинцов привел четыре батальона Кабардинского полка и под их прикрытием — транспорт с припасами. 30 мая весь отряд Граббе двинулся из Герзель-аула вверх по реке Аксаю. Лабинцов с 1-м и 2-м батальонами Кабардинского полка составлял авангард отряда и в течение только одного дня — 1 июня — не менее 30 раз штурмовал по пути следования чеченские засеки. После взятия главного завала в урочище Кажалык, что далось большой кровью, Граббе 2 июня решил возвращаться. Теперь Лабинцов с двумя батальонами Кабардинского егерского полка, потерявшими накануне своих командиров, составил арьергард отряда и вновь боевую задачу выполнил27. В 1843 г. он был награжден Императорской короной к своему ордену Св. Анны 1-й степени28.
      24 октября 1844 г. горцы в двух верстах от Кизляра угнали табун лошадей, принадлежавший Кабардинскому егерскому полку (с 11 апреля 1843 г. официально полк именовался Егерским генерал-адъютанта князя Чернышёва), причем был убит денщик генерала Лабинцова и ранен рядовой фурштата. Поднятые по тревоге казаки сумели отбить большую часть табуна. 15 ноября Лабинцов с четырьмя батальонами пехоты отправился за реку Аргунь, разорил несколько хуторов и, забрав горские запасы сена, двинулся назад. Чеченцы упорно преследовали своих обидчиков. Арьергард Лабинцова потерял двух человек убитыми, одного пропавшим без вести и 18 ранеными29.
      К этому времени Иван Михайлович Лабинцов стал легендой Кавказа. Граф К. К. Бенкендорф в своих французских мемуарах писал: «Лабынцев имел на Кавказе одну из самых громких боевых репутаций. Это был типичный старый пехотный офицер и столь же типичный российский ворчун. В нем чувствовался человек, немало сгибавшийся под тяжестью ранца. Вечно не в духе, вечно занятый критикой, фрондер, какие водятся только у нас, с готовым всегда на устах ругательством, Лабынцев являлся блистательным офицером в день боя, особенно командуя арьергардом; это был поистине Ней Кавказской армии. С своими преданными кабардинцами, которыми он когда-то долго командовал, Лабынцев пройдет всюду и всегда, прорвет и опрокинет всякое сопротивление, хотя бы для того, как это было с ним в 1840-м году, и пришлось ему, несмотря на свое генеральское звание, лично стать во главе предпринимаемого им удара в штыки»30. Здесь любопытно обращение мемуариста к наполеоновской эпохе не только в сравнении Лабинцова с французским маршалом Неем, но и в использовании слова «ворчун», ведь так — de vieux grogneurs, «старые ворчуны» — называли солдат наполеоновской старой гвардии.
      А вот каким предстал знаменитый Лабинцов перед 28-летним штабным фидером М. Я. Ольшевским (с 1861 г. генерал-лейтенант): «Вот этот среднего роста, крепкого сложения, с толстою шеей, с простоватым, ничего не выражающим лицом, едущий на маленькой, довольно плохой лошадке, в засаленном сюртуке, ситцевой рубашке и курящий отвратительную сигару, которая вас одуряет, — это герой Кавказа, генерал Лабынцов. Он очень скуп, а потому у него и лошадь плохая, и засаленный сюртук, и ситцевая грязная рубашка, и курит он одуряющую сигару. Генерал Лабынцов грубый брюзга, всегда угрюмый, недовольный, насупившийся, вечно ругающийся. Но если он нелюбим посторонними и подчиненными, то уважаем ими за мужественную храбрость и неустрашимость. Солдаты его боятся и недолюбливают, но охотно идут с ним в бой, потому что знают, что с ним не попадут в беду; а если и случится беда, то знают, что Иван Михайлович постоит и за себя, и за них. И действительно, много опасностей пережил генерал Лабынцов во время продолжительной своей службы на Кавказе, но, кроме контузии камнем при штурме Сурхаевой башни под Ахульго, не был ни разу ранен. Недаром солдаты считали его заговоренным от пуль и ядер»31. Похожим образом описывают Лабинцова и другие мемуаристы32. И еще одна интересная деталь — в тексте Ольшевского запечатлена, кажется, та «героическая неопрятность», которая была характерным обычаем среди егерей еще в пору наполеоновских войн, и которой, помимо скупости, можно объяснить засаленный сюртук и ситцевую рубашку Лабинцова.
      То, что можно назвать нарочитой неопрятностью прежде всего при ношении униформы, было для солдат-егерей свидетельством геройства и, как принято теперь говорить, «элитного статуса» их части. Поэтому труды начальства по переодеванию таких «неопрятных» полков встречались, видимо, с небольшим энтузиазмом. Например, командир 14-го гренадерского егерского полка полковник Я. О. Отрощенко в воспоминаниях подчеркивал, что весной 1815 г. учил своих егерей, дабы «амуниция... была чиста, как и в пехотных полках»33. Полковник С. И. Маевский, назначенный в сентябре 1813 г. шефом 13-го егерского полка, рассказывал, что егерей его полка «все и всегда называли» замарашками, и что «храбрый полк как будто бы гордился именем черненького; парадными назывались только полухрабрые, а сочетанием того и другого никто еще не дорожил»34. В других армиях того времени также встречалась своеобразная традиция «героической неопрятности». Например, солдат английского 95-го стрелкового полка (аналог русских егерей), прославленного в 1980-х — 1990-х гг. романами Б. Корнуэлла о стрелке Шарпе и сериалом по этим романам, также в 1808—1814 гг. называли «трубочистами» («Sweeps»)35. Позже «героическая неопрятность» культивировалась у воинственных горцев Кавказа (воспетые Лермонтовым в «Валерике» (1840) «рукава худые» — от привычки горцев обрывать с рукавов своих черкесок ткань для пыжей36) и пластунов. Как писал в своих «Казаках» (1852—1862) Л. Н. Толстой: «На настоящем джигите все всегда широко, оборвано, небрежно; одно оружие богато. Но надето, подпоясано и пригнано это оборванное платье и оружие одним известным образом, который дается не каждому и который сразу бросается в глаза казаку или горцу»37.
      Слухи о своей неуязвимости для пуль и ядер Лабинцов употреблял на пользу дела, чему был свидетелем в Даргинской экспедиции 1845 г.
      25-летний князь А. М. Дондуков-Корсаков (в будущем генерал-адъютант и генерал от кавалерии): «Я очень хорошо помню, как, отступая с последнею цепью, при сильном натиске неприятеля, Лабинцев, желая ободрить пару молодых оробевших солдат, сказал им: “Становитесь за мной, вы знаете, что меня пуля не берет”, и велел одному из них лечь и отстреливаться между ног его, а другому из-под мышки. Можно себе представить, как подобные выходки нравились солдатам, которые были уверены, что Лабинцев, участвовавший в стольких сражениях и никогда не раненный, имел заговор против пуль»38. В это время, заметим, Лабинцов был уже начальником 19-й пехотной дивизии.
      Не забыли на Кавказе к 1845 г. и подвиг поручика 39-го егерского полка Лабинцова при взятии Карса, о чем писал, например, граф Бенкендорф39. Более того, атака навстречу неприятельскому залпу с последующей рукопашной схваткой, примененная Лабинцовым в 1828 г. при Карсе, стала, как теперь говорят, «фирменным приемом» кавказского генерала. Князь Дондуков-Корсаков вспоминал: «Раз, помню я, при штурме Дарго, когда мы подходили к завалу, в несколько рядов амфитеатром преграждавшему нам дорогу и переполненному горцами, с приготовленными против нас ружьями, генерал Лабинцов остановил на ружейный выстрел, сколько мне помнится, 2-й батальон Кабардинского полка, шедший во главе колонны, и вызвал взвод этого батальона. Как теперь вижу молоденького офицера, им командовавшего. Генерал приказал взводу, состоящему из нескольких десятков человек, штурмовать завал. Офицер с удивлением выслушал это приказание. Лабинцов тогда сказал: “Прохвост (любимое его выражение), молокосос, у тебя молоко на губах не обсохло, ты здешней войны не знаешь. Вы броситесь в штыки штурмовать, эти дураки на вас все свои ружья разрядят, мы будем кричать ура и бросимся за вами, покуда они не успеют вновь зарядить ружья — вся потеря одного только взвода”». Как офицеры, так и вся эта колонна, состоявшая из старых кабардинцев, вполне одобрили это распоряжение. Солдаты говорили: “Старый пес знает свое дело”. Со словами “с Богом, марш” бросился взвод на завалы... Большая часть людей выбыла из строя, офицер убит, а вся колонна прошла без потери, как предполагал опытный Лабинцов»40.
      Еще одним «фирменным приемом» Лабинцова стало отступление «перекатными цепями», при котором одна цепь давала залп, после чего по-егерски бегом пряталась за другую цепь и перезаряжала ружья, в то время, как передняя цепь давала свой залп. Такой прием, как говорят, был очень действенным и полезным маневром в лесных чащах. Как раз в чащобе Ичкерийского леса в 1845 г. наблюдал его в исполнении самого Лабинцова князь Дондуков-Корсаков: «Наши батареи скоро заставили замолчать неприятельские орудия, но зато верному нашему арьергарду, состоящему из славных кабардинцев, с такими начальниками, как Лабинцев и Козловский во главе, пришлось вынести на штыках весь напор горцев. Как только арьергард спустился в овраг, неприятель бросился в шашки и кинжалы, и кабардинцы, отступая шаг за шагом перекатными цепями и засадами, могли только при своей стойкости совершить это опасное движение в полном стройном порядке и относительно с умеренной потерею»41.
      Из обычаев кавказской войны неукоснительно соблюдался Лабинцовым тот, согласно которому не следовало оставлять неприятелю своих раненых и убитых. Это не только требовалось для поддержания морального состояния солдат и офицеров, но и диктовалось поведением противника, поскольку горцы «имели обыкновение после ухода войск вырывать тела, забирать платье покойников и истязать трупы»42.
      Все без исключения мемуаристы, рассказывавшие о Лабинцове, вспоминают злой язык кавказского генерала. Например, Г. И. Филипсон, генерал от инфантерии, писал: «Лабынцев не стеснялся выражаться обо всех с циническою грубостию, хотя не без своего рода юмора и остроумия, что делало ему много врагов»43. При этом высказывания Лабинцова оставались в памяти кавказских войск. Например, князь Дондуков-Корсаков рассказывал: «Мне памятен рапорт... Лабинцева, временно начальствовавшего в Темир-Хан-Шуре в 1846 году, к главнокомандующему князю Воронцову о двух командирах — Брестского и Белостокского полков. Он писал в официальной бумаге с обычной ему резкостью: “Полковники Владимиров и фон Лейн, опасаясь скорого производства в генерал-майоры, не отпускают ни положенного провианта ни вещевого довольствия чинам своих полков, пришедшим в положительную нищету” и т.д. в этом смысле. По производстве дознания, оба полковых командира были отрешены князем Воронцовым от командования...»44
      Доставалось от Лабинцова и переведенному на Кавказ генерал-губернатору Новороссии графу (позже князю) М. С. Воронцову, обладавшему, надо сказать, смолоду немалым боевым опытом и благородным характером. Дело в том, что первым военным предприятием Воронцова на Кавказе стала неудачная для русских Даргинская экспедиция 1845 г., инициатива которой исходила из Петербурга. Идею этой экспедиции старые кавказские офицеры не одобряли, а спасением своим во время Даргинского похода войска Воронцова были обязаны, по общему мнению, именно Лабинцову.
      Однажды во время Даргинской экспедиции Лабинцов сказал в сердцах о Воронцове: «Нам нужен главнокомандующий, а прислали нам генерал-губернатора»45. Разногласия Лабинцова с главнокомандующим разрешились во время той же экспедиции довольно характерным образом, о чем вспоминал князь Дондуков-Корсаков: «Старые кавказцы недоверчиво относились к Даргинской экспедиции, не понимая, что в этом деле князь Воронцов был только искупителем той пагубной системы, которою руководствовались в Петербурге и которой тот же кн. Воронцов положил конец в последующие годы. Между порицателями князя отличался между прочими Ив. Мих. Лабинцев, со свойственной его натуре резкостью и грубостью. Кн. Воронцов все это очень хорошо знал. Раз, разговаривая с Лабинцевым в Шаухал-берды перед своей палаткой, куда преимущественно направлялись неприятельские выстрелы, князь открыл табакерку, желая понюхать табаку, когда в нескольких шагах от них упала граната, грозившая разрывом своим убить или изувечить обоих разговаривавших. Первым движением князя было посмотреть в глаза Лабинцева, а сего последнего пристально впереться в глаза князя — в таком безмолвном испытании прошло несколько секунд. Гранату, между тем, не разорвало, потому что скорострельная трубка выскочила при падении. Князь, рассмеявшись, протянул Лабинцеву руку и сказал: “Теперь можно посмотреть, куда легла граната”. С тех пор не слыхал я, чтобы Лабинцев когда-либо дурно отзывался о князе Воронцове как военном»46. И даже стал приговаривать временами в адрес князя: «Однако он солдат!»47
      Даргинская экспедиция получила название по главной точке своего назначения — чеченскому аулу Дарго, расположенному, как тогда говорили, «в глухих трущобах Ичкерийских лесов, у истоков Аксая». Шамиль после нескольких поражений, понесенных его горцами от русских, избрал Дарго местом своего постоянного пребывания, разместил здесь небольшой арсенал и склады различных припасов. В Петербурге тем временем был разработан план окончательного поражения Шамиля. Для этого 6 июля 1845 г., после занятия Анди (Андии или, как называли ее солдаты Кавказского корпуса, «Индии»), граф Воронцов, имевший в своем распоряжении десять с половиной батальонов пехоты, три роты стрелков, две дружины Грузинской пешей милиции (ополчения), четыре сотни казаков, девять сотен конной милиции, два легких и четырнадцать горных орудий (всего 7690 пехотинцев, 1218 кавалеристов и 342 артиллериста) выступил к Дарго.
      Надо сказать, что в свите Воронцова было много золотой военной молодежи, находившейся в поисках славы и отличий: принц Александр Гессенский — брат цесаревны (с 1855 г. императрицы) Марии Александровны, флигель-адъютанты, гвардейцы, генштабисты и т.п. Как минимум двое петербургских гостей в надежде на орден Св. Георгия получили в командование по батальону: адъютант наследника цесаревича (будущего императора Александра II) князь А. И. Барятинский — батальон Кабардинского егерского полка, флигель-адъютант граф Бенкендорф — батальон Куринского егерского48.
      Двигался отряд Воронцова в следующем порядке: авангард, правая и левая обходные колонны, главные силы и арьергард, которым командовал генерал-майор Лабинцов. В подчинении Лабинцова были 2-й батальон Замостского егерского и 3-й батальон Апшеронского пехотного полков, четыре орудия 3-й горной батареи49.
      В ночь на 7 июля русские вышли к Дарго, преодолев труднейший путь через горный хребет, обрывистые и глубокие овраги, едва проходимые лесные тропы, под градом пуль, летевших из-за преграждавших путь частых завалов. Шамиль не стал оборонять Дарго, уничтожил в этом ауле все, что было возможно, и скрылся to своими сподвижниками в окрестном дремучем лесу. Воронцов разрушил в Дарго то, что не успел разрушить Шамиль, после чего устроил для своих войск лагерь вблизи аула. Здесь-то и началась самая трагичная часть похода. Как вспоминает граф Бенкендорф, «в день занятия Дарго силы Шамиля были слабее наших, но уже на другой день вся Чечня и весь Дагестан собрались вокруг него, и теперь многочисленный противник, словно громадный муравейник, окружал нас со всех сторон. Горцев собралось несомненно не менее 30 000 человек»50.
      Шамиль тогда же, 7 июля, на господствующей высоте у аула Белгатой, на левом берегу реки Аксай, собрал несколько тысяч горцев и открыл огонь из трех своих артиллерийских орудий по правому флангу русского лагеря. Воронцов перенес лагерь на недоступное для артиллерии горцев место, а потом распорядился, чтобы Лабинцов повел колонну из пяти с половиной батальонов, в которой преобладали чины пришедшего из России 5-го корпуса на высоту, откуда Шамиль вел огонь. Недолюбливая, по обычаю Кавказского корпуса, части, прибывшие из России, Лабинцов «подошел к князю Воронцову и своим обыкновенным, т.е. грубым, тоном сказал: “Что вы, ваше сиятельство, дали мне эту кучу милиции? Позвольте мне взять батальон или два Кабардинского полка; это будет вернее”51. Упрек был несправедлив, потому что 5-й корпус уже два года как находился на Кавказе. Стоит заметить, что в 1827 г. под Ошаканом Аббас-Мирза со своими персами отважился напасть на части русской 20-й пехотной дивизии, в том числе и на 39-й егерский полк, в котором служил поручик Лабинцов, как раз потому, что дивизия недавно пришла из России (вернее, с Крымского полуострова) и, якобы, не знала особенностей кавказской войны...
      Около 12 час. дня Лабинцов выстроил порученные ему войска в три линии. Первую линию составили 3-й и 4-й батальоны «кавказского» Навагинского и первый «российского» Люблинского полков при четырех горных орудиях. Во второй линии находились батальон «российского» Замостского полка и «кавказцы»: 3-й батальон Апшеронского, две роты Куринского полков, две роты стрелков и рота саперов при двух орудиях. В третью линию, которая была одновременно резервом Лабинцова, входили четыре сотни казаков и две сотни конной милиции под началом генерал-майора Безобразова.
      Очевидец вспоминал, что едва лишь первая линия войск Лабинцова подошла к Аксаю, «как завязалась перестрелка, перешедшая в ожесточенный бой. Навагинцы стремительно атаковали лес, защищаемый огромной массой горцев, и последние должны были быстро его очистить. Горцы, заняв аул Белгатой, упорно в нем держались; но опять навагинцы, поддержанные люблинским батальоном, выбили их оттуда штыками». Далее началось «общее преследование бегущего неприятеля до тех пор, пока он не был отброшен в овраги и леса. Но едва наши войска начали обратно отступать эшелонами, как опять горцы собрались со всех сторон, и завязали упорный бой, особенно около аула Белгатой и его кладбища, которое несколько раз переходило из рук в руки. Навагинцы и апшеронцы лихо держались и этим облегчили отступление прочих войск. На спуске к реке Аксаю генерал Лабинцев остался с батальонами навагинским и апшеронским, и пока все войска не переправились, все упорные натиски неприятеля отбивал штыками, так как почти все патроны были уже выпущены. Только в сумерки войска возвратились в лагерь, покрыв себя славою, особенно навагинцы и апшеронцы. Из лагеря было видно стройное движение войск, особенно при отступлении, что составляло на Кавказе всегда самую трудную задачу, но генерал Лабинцев, старый боевой кавказец, был мастером своего дела. Это славное дело стоило нам убитыми: 1 штаб-офицера — подполковника Познанского, командира апшеронского батальона, храбрейшего и дельнейшего офицера армии; 1 обер-офицера, 28 нижних чинов; ранеными: штаб-офицера 1 — командира люблинского батальона подполковника Корнилова, молодого, дельного офицера, весьма много обещавшего в будущем, он был ранен смертельно; обер-офицеров 8, нижних чинов 178. Надо полагать, что 7-го июля и горцы понесли значительную потерю»52. Как видим, Лабинцов не зря выпросил у графа Воронцова «кавказские» батальоны.
      Дни 8 и 9 июля прошли в незначительных перестрелках. Горцы начинали стрельбу всякий раз, как только русские фуражиры спускались на равнину, отделявшую с одной стороны наш лагерь от неприятеля. На русских надвигался голод. 10 июля Воронцов выслал 6 батальонов, часть конницы и 4 орудия навстречу большому продовольственному обозу, пришедшему из Темирхан-Шуры (Буйнакска). Посланные должны были разгрузить остановленные горскими завалами повозки, отправить их назад — и на вьючных лошадях, а также в своих заплечных мешках доставить сухари в расположение главного отряда. За два дня посланным за продовольствием войскам пришлось выдержать ряд упорных боев, которые получили у солдат название «Сухарной экспедиции». В ходе этой экспедиции у русских были убиты два генерала, 17 офицеров и 537 нижних чинов, а также оставлены в лесу три орудия. По мнению участника тех боев В. А. Геймана, дослужившегося на Кавказе до чина генерал-лейтенанта, исход «Сухарной экспедиции» был бы иным, если бы во главе ее поставили не генерала Ф. К. Клюки-фон-Клугенау, привычного к военным действиям в Дагестане, а как раз Лабинцова, который «всю свою службу был в лесных походах, требующих особого навыка»53.
      13 июля в 6 час. утра отряд Воронцова оставил Дарго и начал отход по той же дороге, по которой шесть дней назад Лабинцов водил в атаку «российские» батальоны. Накануне на военном совете у Лабинцова спрашивали, по какой дороге лучше будет отходить из Дарго. «Дойдем по всякой, если только пойдем не торопясь», — отвечал Лабинцов54. В ночь перед выступлением главнокомандующий граф Воронцов приказал собрать ружья убитых и тяжелораненых и зарыть в укромном месте, палатки порвать на бинты, все лишние вещи сжечь. «Всех тешило auto-da-fe имущества приезжих, особенно петербургских военных дилетантов. Солдаты и офицеры немало смеялись, видя, как сжигалось имущество принца Гессенского, особенно же серебро и прочие затеи князя Барятинского, которыми он так щеголял до того времени», — вспоминал князь Дондуков-Корсаков55.
      Однако настроение в войсках было тревожное, если не сказать обреченное. Граф Бенкендорф, который накануне выступления из Дарго был тяжко ранен, вспоминал: «Я сам сжег свои эполеты и аксельбанты с вензелями Государя, чтобы быть уверенным, что они не попадут в руки неприятеля; свою гербовую печать я передал барону Николаи, так как канцелярия и дела самого графа Воронцова, понятно, имели больше прав на сбережение и сохранение. Затем я положил в карман 4 плитки сухого бульона, а мои слуги оставили, кроме того, кастрюлю и рис; вот и все наши запасы на восемь дней марша. Мы высчитали, что нам потребуется восемь дней, чтобы пройти 40 верст. Это одно дает понятие, какую трудность представляли местность и дороги, по которым нам нужно было двигаться. Наше выступление из Дарго состоялось при мрачном молчании войск»56.
      Тот самый барон Николаи, которому граф Бенкендорф перед выступлением из Дарго отдал свою гербовую печать, рассказывал потом: «Когда неприятель заметил направление, которое приняло наше движение, он стал поспешно возвращаться на прежнюю свою позицию, которую мы уже оставили за собою, и подвез несколько орудий, из которых стал нас обстреливать, но безвредно. Один только наш арьергард, состоявший из двух батальонов Кабардинского полка, под начальством генерала Лабинцова, вступал в дело с неприятелем, блистательно совершая отступление как бы на учебном поле, несмотря на упорные нападения, которым он подвергался»57. Еще один участник Даргинского похода и биограф князя Воронцова — М. П. Щербинин — вспоминал, что солдаты Лабинцова действовали тогда «словно как на шахматной доске»58.
      Так или иначе, но русские выбили Шамиля с высот у аула Центери (Центорой), после чего тем же левым берегом реки Аксая стали выходить из горной области. Трехдневное движение представляло собой сплошной бой. 16 июля отряд Воронцова вышел на поляну селения Шаухал-берды, где был объявлен привал. Все оставившие воспоминания участники похода сходятся в одном — «войска покрыли себя славой, особенно кавказцы — старые полки Кабардинский, Куринский, Навагинский и Апшеронский; великолепен был и Лабынцев с своим арьергардом, выдержавший на своих плечах в течение длинных пяти дней все яростные атаки горцев...»59
      Свидетелем арьергардного боя вблизи от Шаухал-берды, а также эксцентричного поведения Лабинцова и его сподвижников в первой цепи под натиском горцев стал князь Дундуков-Корсаков. Он вспоминал: «В глазах всего отряда Лабинцев совершил замечательное свое отступление; князь Воронцов и все мы восхищались его умением пользоваться местностью и замечательными его распоряжениями. При переходе через следующий овраг, когда колонна двинулась вперед, я остался с арьергардом, желая ближе видеть действия Лабинцева... В этой же цепи видел я достойного командира Кабардинского полка Вик[ентия] Михайловича] Козловского под градом пуль, с предлинною трубкою в зубах, ободрявшего цепь с свойственным ему хладнокровием. Лабинцев подошел к нему и палкой выбил у него из губ трубку при любимом своем ругательстве: “Прохвостина, здесь не место курить”. Козловский, впрочем, весьма дружный с Лабинцевым, только возразил: “Грешно, как, Иван Михайлович, последнюю, как, у меня трубку выбивать”». Полковник (позже, как и Лабинцов, дослужившийся до чина генерала от инфантерии) Козловский «два слова как-как... вставлял без разбора в каждую фразу, хотя не был заикой, отчего речь его делалась иногда очень забавной, особенно, когда ему и без того приходилось употреблять это слово, напр[имер]: “Как ваше здоровье?”»60. Козловский, к слову, был любителем погулять, а Лабинцов вел жизнь трезвую.
      Надо сказать, что присказки или «поговорки», вроде той, которую употреблял полковник Козловский (ее полный вариант: «Как, как бишь»), были деталью интересного явления — жаргона русских кавказских войск. Не один Козловский имел свою «поговорку». Начальник «Сухарной экспедиции» генерал-майор Клюки-фон-Клугенау постоянно повторял слово «этих», погибший в той же экспедиции командир 2-го батальона Кабардинского егерского полка полковник Ранжевский приговаривал «тен, тен», а командир 1-го батальона того же полка финляндец подполковник Гроденфельд — «как же, как же, таком-то роду»61.
      То немногое, что мы знаем о солдатском жаргоне Кавказского корпуса, замечательно характеризует культурный кругозор русского воина. Так, например, люди, в прошлом у которых были походы в Европу 1813—1815 гг., довольно быстро переиначивали трудные кавказские названия на более привычный лад. Дагестанскую область Тавлию именовали Италией, Аварию — Баварией, Андию — Индией. Были и библейские ассоциации. Например, горные дороги, которые в наше время известны как «серпантин», кавказские солдаты называли «вавилонами», потому что гора с такой дорогой напоминала им вавилонскую башню. Из более простых метафор известна такая — если у солдата, заснувшего у костра, начинала от пламени тлеть пола шинели (случай довольно частый), то это называлось «поймать лисицу»62.
      Находились в жаргоне солдат кавказских войск и особенные выражения, относящиеся к наградам. Обычно высшее командование в отличившуюся в том или ином бою часть присылало определенное количество солдатских наград. Ими могли быть, например, Знаки отличия Военного Ордена — они же Георгиевские кресты, которые частенько (но совсем не обязательно) жаловались по три на роту. Определить того, кому персонально достанется Георгиевский крест, мог и командир части. Но бывало, что награда вручалась не по воле командира, а по приговору роты. То есть сами солдаты выбирали из своей среды достойного. Врученный таким образом «Георгий» назывался «голосовым крестом»63.
      Арьергардный бой 16 июля 1845 г., который наблюдал раненый князь Дондуков-Корсаков, имел замечательный в своем роде финал: «Генерал-майор Лабынцов, отражая неприятеля с фронта, но в то же время заботясь об обеспечении следования раненых и вьюков, попеременно посылал влево для занятия высот подходящие роты Навагинского и Замосцского баталионов, ограждая таким образом колонну, сколько позволяла возможность. Несмотря однако на все принятые меры, горцы успели убить несколько вьючных лошадей, что принудило оставить находившиеся на них вьюки по невозможности поднять их; при этих схватках от наших пуль и штыков много гибло горцев, но за всем тем со свойственною им жадностью к добыче, они возобновляли нападения с большим ожесточением. При прохождении арриергарда, Суаиб-Мулла, старший наиб Чечни, желая нанести последний решительный удар, соединил в одну массу все толпы свои и бросил их на 3 роту егерского генерал-адъютанта князя Чернышёва (Кабардинского. — Ю. С.) полка, оставленную у мостика; но генерал-майор Лабынцов, зная горцев, предвидел это; он подкрепил егерей скрытыми резервами и так ожидал нападения. Суаиб-Мулла погиб в наших штыках и с ним пало значительное число храбрейших и влиятельных людей Чечни, с которыми он находился в голове толпы: это поражение остановило натиски неприятеля на арриергард»64.
      Однако в Шаухал-берды положение русских скоро стало критическим: со всех сторон их окружали горцы, а еда и боеприпасы подходили к концу. Из отчаянного положения отряд Воронцова спас генерал-лейтенант Р. К. Фрейтаг, который быстро собрал среди ближайших к Герзель-аулу войск Чеченской линии семь с половиной батальонов пехоты, три сотни казаков и 13 орудий, с которыми двинулся к Мискиту, где 19 июля после жестокого боя соединился с отрядом Воронцова.
      В бою 19 июля, еще до подхода войск Фрейтага, в арьергарде Лабинцова по нерадивости подпоручика Кудрявцева погибла 1-я карабинерная рота Кабардинского полка, которая последней оставила Шаухал-берды. Очевидец вспоминал: «1-я и 2-я карабинерные роты отступали в арьергарде так называемым перекатным отступлением, 1-я левее 2-й. Последней надо было подняться на горку, а потом на ее место перейти 1-й, потому что на пути ее отступления была тина и густой кустарник, заросший диким виноградом, сквозь который не было возможности пробраться. От генерала Лабинцева послан был с приказанием подпоручик Кудрявцев, чтобы предупредить роты о порядке отступления. В это время был ожесточенный огонь со стороны неприятеля, почему, надо полагать, Кудрявцев ограничился тем, что с горки помахал платком. По этому сигналу 1-я карабинерная рота, видя, что уже 2-я отступила, тоже начала отступать прямо, как была расположена, и лишь только вошли в чащу карабинеры, горцы гикнули и окружили роту, требуя сдачи. Командующий ротою штабс-капитан Тимахович, видя безвыходное положение, обратился к роте: “что, братцы делать?” — “Ваше благородие, ляжем все, а не дадим поживы этим оборванцам”, — был ответ солдат. И действительно, карабинеры легли почти все, но не даром: в рукопашной схватке досталось порядком горцам (их, по данным русского командования, погибло около 150 человек. — Ю. С.). Бой продолжался недолго (четверть часа. — Ю. С.), но был жестокий бой и шел насмерть. Штабс-капитан Тимахович, тяжело раненый, был взят в плен, и потом уже мы слышали от лазутчиков, что с него живого сняли кожу... Из всей роты спаслось, кажется, три человека, пробравшихся кое-как сквозь чащу; они рассказывали подробности дела». По официальным данным, рота потеряла двух офицеров и до 60 нижних чинов. Вскоре однако «генерал-майор Лабынцов, устроив резервы, отразил натиск неприятеля и таким образом охранил безопасность наших раненых и вьюков»65.
      20 июля объединенные русские отряды вступили в укрепление Герзель-аул, с потерей почти 3-х тыс. чел., в том числе трех генералов66.
      31 августа 1845 г. генералу от инфантерии Воронцову, пожалованному за Даргинский поход княжеским титулом, писал из Москвы прежний кавказский главнокомандующий, генерал от артиллерии Ермолов: «Какими молодцами явились у тебя генералы Фрейтаг и Лабинцов! Я знаю неустрашимость последнего...»67 За Даргинский поход три батальона Кабардинского егерского полка получили новые Георгиевские знамена68. В 1845 г. Лабинцов был награжден орденом Св. Владимира 2-й степени и пожалован чином генерал-лейтенанта со старшинством с 31 июля 1845 года. В 1847 г. генерал-лейтенант Лабинцов был награжден орденом Белого Орла — третьим по старшинству среди русских орденов.
      После Даргинского похода Иван Михайлович Лабинцов продолжал командовать 19-й пехотной дивизией. На Кавказе должность начальника дивизии имела свою специфику. Лабинцов, как вспоминает генерал Г. И. Филипсон, «жил в заштатном городе Георгиевске, и при нем был только его дивизионный штат. Все войска были в полном распоряжении кордонных начальников. Лабынцев не мог ими распоряжаться, но ему предоставлено было заботиться о хозяйственном благоустройстве. Конечно, он не делал ни того, ни другого, сидел себе в Георгиевске и ругал всех прохвостами»69. Историк русских кавказских войск, полковник А. Л. Зиссерман писал, что свойственные Лабинцову «ворчливость, угрюмость и капризность были несносны для его подчиненных, особенно бывших в более близких отношениях к нему по службе». Полковые командиры вверенной Лабинцову дивизии «пуще всякой беды» боялись инспекторских смотров Ивана Михайловича70.
      Летом 1848 г. генерал Лабинцов лечился на кавказских минеральных водах. Там, в Пятигорске, он, сам будучи еще холост, устроил семейную жизнь своего товарища и преемника в командовании Кабардинским полком генерал-майора Викентия Михайловича Козловского, сосватав за него «не очень молодую барышню» Анну Васильевну Соляникову, которая, хотя и была несколько глуховата, оказалась на поверку достойной во всех отношениях женщиной, прекрасной хозяйкой, доброй женой и попечительной матерью71.
      Там же, на водах, решилась и дальнейшая служебная карьера Лабинцова. Однажды он был приглашен в Кисловодск на обед к главнокомандующему князю Воронцову, о сложных отношениях с которым Лабинцова уже говорилось выше. Когда в определенный час все приглашенные собрались, Лабинцова среди них не было: «Сели за стол, князь был так любезен, что сам, повернув назначенный для Лабынцова стул спиною к столу, сказал громко: “Это место достойнейшего Ивана Михайловича”. А этот, между тем, не только не пришел, но даже не прислал извиниться, потому что считал себя оскорбленным за предпочтение ему другого лица на должность начальника левого фланга Кавказской линии, и подал просьбу о переводе с Кавказа на службу в Россию...»72
      В начале осени 1848 г. Лабинцов был уже в Москве, откуда 22 сентября Ермолод писал на Кавказ князю Воронцову, интересовавшемуся, видимо, судьбой строптивого подчиненного: «Видел я здесь генерала Лабинцова не более получаса, ибо на другой день уехал я в деревню; но довольно было времени заметить, что он с сожалением оставил Кавказ, где служил так счастливо, приобрел милостивое внимание Государя, пользовался твоим благорасположением. Он, конечно, понимает, что он Lamorissiere; но у нас нет баррикад, и не так легко попасть в военные министры73. Приметно грустит. Но как человек, так давно в дружбе со счастием и им балуемый, он имеет свои претензии и некоторые хорошо высказывает. Но сплетни не мое дело, и ты, конечно, не пожелаешь их знать. Он был весьма тебе преданный человек и боевой хороший инструмент»74. Обращает на себя внимание сравнение Ермоловым Лабинцова с тогдашней французской знаменитостью генералом Кристофом де Ламорисьером, выходцем из колониальных войск, сыгравшим роль и в победе, и в поражении французской революции 1848 г., после чего недолго занимавшим пост военного министра. Вероятно, Ермолов имел в виду не только сходство биографий и капризных характеров Лабинцова и Ламорисьера, но и угадывал в русском колониальном генерале политический потенциал, так и не реализовавшийся.
      К 1849 г. генерал-лейтенант Лабинцов был начальником 5-й пехотной дивизии. В этом году Иван Михайлович принял участие в Венгерской кампании, выручал австрийский престол от раскола государства. 3 июня Лабинцов среди других русских генералов представлялся императору Николаю I в г. Змигроде75. 5 июня 1849 г. главные русские силы генерал-фельдмаршала графа И. Ф. Паскевича-Эриванского, князя Варшавского выступили в Венгрию четырьмя колоннами. Правую колонну, состоявшую из двух батальонов Архангелогородского пехотного полка, из Вологодского пехотного, Костромского и Галицкого егерских полков, двух рот 2-го стрелкового и двух рот 2-го саперного батальонов, трех сотен 32-го Донского казачьего полка и 5-й полевой артиллерийской бригады, возглавлял Лабинцов. Колонна Лабинцова из окрестностей местечка Грибова, через деревню Избы перешла Карпаты и 6 июня достигла деревни Тарно.
      8 июля генерал-лейтенант Лабинцов сыграл решающую роль в деле у села Тура. Там кавалерийский отряд графа Толстого (один дивизион Харьковского уланского полка, Елисаветградский Великой Княгини Ольги Николаевны и Лубенский гусарские полки, две сотни 32-го Донского казачьего полка, 4-я конно-легкая и 2-я донская резервная батареи), направленный от Асода к Замбоку, встретился с венгерской кавалерийской дивизией Дежефи (17 эскадронов и 12 артиллерийских орудий). В общей сложности у противника было до 7 тыс. сабель. Венграми в том бою командовал польский генерал Юзеф Высоцкий.
      Очевидец вспоминал: «Толстой уже несколько часов боролся против несоразмерной силы Высоцкого; эскадрон Харьковского уланского полка..., служивший ему авангардом, с самого утра удерживал натиск венгерцев, отступая к остальной части отряда. Гусарский В[еликой] К[нягини] Ольги полк сделал несколько блестящих атак, но численность неприятеля была в три раза более. Окруженные и теснимые со всех сторон, наши кавалеристы вступили в рукопашный сабельный бой; и гибель их была неизбежна, ежели бы в эту минуту не пришла 5-я дивизия пехоты (точнее, 7 батальонов из входивших в ее состав Архангелогородского и Вологодского пехотных полков, а также 3-я батарейная батарея. — Ю. С). Лабинцов находился невдалеке от Тура.
      Узнав об опасности Толстого, он велел своей дивизии сбросить ранцы и каски и во главе ее беглым шагом явился на поле сражения. Венгры, не имея даже посредственной пехоты, боялись нашей. Появление Лабинцова обратило их в бегство; мы преследовали их десять верст до замка Сомбола (Замбок. — Ю. С), где воспользовались обедом, приготовленным для Высоцкого и его окружающих»76. Русские потеряли при Туре 8 чел. убитыми и 58 раненными и контуженными77.
      21  июля Лабинцов со своей 5-й дивизией участвовал в сражении при Дебречине (Дебрецине), где русские столкнулись с 15-тыс. венгерским корпусом Шандора Надя. 5-я дивизия держалась чрезвычайно стойко. У венгров в начале этого, победного для русских, сражения был серьезный перевес в артиллерии — 36 орудий против 16-ти у наших — и хорошие артиллеристы. В какой-то момент начальник русского 2-го корпуса генерал П. Я. Куприянов был ранен осколком гранаты в правую ногу, которую пришлось ампутировать. Командование корпусом взял на себя Лабинцов. Интересно, что начальником штаба 2-го корпуса был тогда служивший в 1828 г. так же, как и Лабинцов, в 39-м егерском полку А. К. Ушаков78.
      В 1849 г. генерал-лейтенант Лабинцов был награжден вторым по значимости русским орденом Св. Александра Невского, а в 1851 г. — алмазными знаками этого ордена, в 1850 г. — австрийским орденом Железной Короны 1-й степени, в 1851 г. — прусским орденом Красного Орла 1-й степени, в 1853 г. — австрийским орденом Леопольда 1-й степени79.
      В 1852 г. генерал-лейтенант Лабинцов оставался начальником 5-й пехотной дивизии, в 1855—1856 гг. числился командующим одновременно 1-й и 3-й пехотными дивизиями80. С 1856 по 1862 г. он командовал уже 1-м армейским корпусом. В 1856 г. Иван Михайлович был пожалован табакеркой с императорским портретом, через два года — знаком отличия за 35 лет беспорочной службы. В 1859 г. Лабинцов был произведен в генералы от инфантерии со старшинством с 8 сентября. 26 августа 1862 г. генералу от инфантерии Лабинцову была предоставлена на 12 лет аренда с годовой прибылью в 3 тыс. руб., в 1868 г. выделены 3 тыс. десятин земли, в 1869 г. пожалована украшенная бриллиантами табакерка, в 1874 г. аренда 1862 г. продолжена на 6 лет, в 1880 г. — еще на 6 лет. С 1863 г. Лабинцов числился по армейской пехоте в запасных войсках и по 80-му пехотному Кабардинскому генерал-фельдмаршала князя Барятинского полку81.
      После выхода в запас генерал от инфантерии Иван Михайлович Лабинцов поселился в Вильне, где жил «богатым человеком», «пользуясь заслуженным уважением»: к 1875 г. его избрали в почетные мировые судьи82. По обычаю кавказских генералов Лабинцов женился поздно и после перевода в Россию. От этого брака у него была дочь Екатерина, которая вышла замуж за юриста Николая Михайловича Клингенберга, в дальнейшем ковенского, вятского, владимирского и Могилевского губернатора, тайного советника и сенатора83.
      Генерал от инфантерии Иван Михайлович Лабинцов скончался в возрасте 81 года в Вильне 7 сентября 1883 года84. Похоронен в Санкт-Петербургской Александро-Невской лавре на Тихвинском кладбище, возле своей супруги Екатерины Филипповны, умершей 25 августа 1870 года85.
      Примечания
      1. Акты, собранные Кавказскою археографическою комиссиею (АКАК). Т. VII. Тифлис. 1878, с. 750.
      2. ЛАЧИНОВ Е.Е. Отрывок из «Исповеди». В кн.: Кавказский сборник. Т. I. Тифлис. 1876, с. 138.
      3. МУРАВЬЁВ-КАРСКИЙ Н.Н. Первое взятие русскими войсками города Карса (июнь 1828 года). (Писано в 1831 году.) — Русский архив. 1877, т. I, № 3, с. 335.
      4. «Происходит из детей боярских и записан в 6-й части родословной дворянской книги по Тульской губернии». КЛИНГЕНБЕРГ, рожденная ЛОБЫНЦЕВА Е.И. По поводу статьи «Воспоминания гр. К.К. Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 г.» — Русская старина. 1911, т. 145, № 3, с. 604; История «дворян» и «константиновцев». 1807—1907. [Б.м., б.г.] В кн.: Алфавитный список, с. 90. (Лабинцов Иван).
      5. Список генералам, штаб- и обер-офицерам всей Российской Армии, с показанием чинов, фамилий и знаков отличия. СПб. 1828, с. 542—543; Там же. СПб. 1831, с. 269—270; Список генералам по старшинству. СПб. 1840, с. 380; Кавказский сборник, т. I, с. 138; ПОТТО В. Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях. Т. IV. Турецкая война 1828—1829 гг. СПб. 1889, с. 59.
      6. ЗИССЕРМАН А. История 80-го пехотного Кабардинского генерал-фельдмаршала князя Барятинского полка. (1726—1880). Т. II. СПб. 1881, с. 241.
      7. Кавказский сборник, т. I, с. 138—139.
      8. Русский архив. 1877, т. I, № 3, с. 335.
      9. Кавказский сборник, т. I, с. 139.
      10. ПОТТО В.А. Ук. соч., т. IV, с. 60.
      11. Русский архив, т. I, № 3, с. 335—336.
      12. Там же, с. 336.
      13. Кавказский сборник, т. I, с. 140—141.
      14. Военный Орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия. Именные списки 1769—1920. Биобиблиографический справочник. М. 2004, с. 251.
      15. Русский архив. 1877, т. I, № 3, с. 337.
      16. Воспоминания Александра Семёновича Гангеблова. — Русский архив. 1886, т. II, № 6, с. 258.
      17. Список генералам, штаб- и обер-офицерам всей Российской Армии..., с. 269.
      18. Воспоминания графа Константина Константиновича Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 года (продолжение). — Русская старина. 1910, т. 144, № 11, с. 285.
      19. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 240; ЛУГАНИН А.И. Опыт истории Лейб-Гвардии Волынского полка. Ч. II. 1850—1879. Варшава. 1889, прил. № 11, с. 16; Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е января. СПб. 1840, с. 380.
      20. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 76-78.
      21. Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е января, с. 380; ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 87, 240.
      22. МИЛЮТИН Д.А. Год на Кавказе. 1839—1840. В кн.: Осада Кавказа. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века. СПб. 2000, с. 207—208.
      23. ЕГО ЖЕ. Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане. СПб. 1850, с. 33—35 и др.
      24. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 105—109; Кабардинский полк. В кн.: Военная энциклопедия в 18 томах, изданная И.Д. Сытиным. СПб. 1911 — 1915; Список генералам по старшинству, 1840, с. 380.
      25. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 169-173, 198-199.
      26. Там же, с. 241.
      27. Там же, с. 219—222.
      28. Список генералам по старшинству. Исправлено по 17-е марта. СПб. 1844, с. 320.
      29. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 379, 467.
      30. Русская старина. 1910, т. 144, № 11, с. 285.
      31. ОЛЬШЕВСКИЙ М.Я. Кавказ с 1841 по 1866 год (продолжение). — Русская старина. 1893, т. 79, № 8, с. 300-301.
      32. См., например: Воспоминания Григория Ивановича Филипсона (продолжение). — Русский архив. 1884, т. I, № 2, с. 372—373; БЕКЛЕМИШЕВ Н.П. Поход графа Воронцова в Дарго и «Сухарная экспедиция» в 1845 г. (Из Записок участника). В кн.: Даргинская трагедия. 1845 год. Воспоминания участников Кавказской войны XIX века. СПб. 2001, с. 547.
      33. Записки генерала Отрощенко (продолжение). — Русский вестник. 1877, т. 132, № 11, с. 262.
      34. МАЕВСКИЙ С.И. Мой век или История генерала Маевского. 1779—1848 (продолжение). — Русская старина. 1873, т. 8, № 9, с. 265.
      35. FREMONT-BARNS G. The Napoleonic Wars. The Peninsular War, 1807—1814. Oxford. 2002, p. 68.
      36. Вот описание черкесского разбойника — карамзады — из романа Е. П. Лачиновой (урожденной Шелашниковой, псевдоним «Хамар-Дабанов»), жены кавказского генерала, «Проделки на Кавказе» (1844), изображающее как раз черты этой «героической неопрятности»: «Одежда карамзады состояла в простой длинной черкеске темного цвета, из-под которой на груди блестела на белом бешмете кольчуга. Руки также были защищены кольчатыми наручами, приделанными к налокотникам; из-под наручей виднелась пунцовая материя, которая предохраняла тело от трения о сталь. Восемнадцать патронных хозров, заткнутых обернутыми в тряпки пулями, вложены были по обеим сторонам груди в гаманцы черкески. Длинные рукава, оборванные к концу, служили доказательством, что разбойник, находясь в горячих боях, выпустив все хозры, вынимал запасные заряды и, не имея чем обернуть пули, рвал, как водится, концы своих рукавов. Черкеска его в некоторых местах была прострелена и не зачинена. По черкесскому обычаю, там не кладут заплат, где пролетела пуля. Удары шашки обозначались узкими сафьянными полосами, нашитыми изнанкою вверх на тех местах, где было прорублено». ХАМАР-ДАБАНОВ Е. [ЛАЧИНОВА Е.П.] Проделки на Кавказе. Роман. Став­рополь. 1986, с. 194—195.
      37. ТОЛСТОЙ Л.Н. Полн. собр. соч. Т. 6. М. 1936, с. 24.
      38. ДОНДУКОВ-КОРСАКОВ А.М., князь. Мои воспоминания. 1845—1846 гг. В кн.: Старина и новизна. Исторический сборник. Кн. 6. СПб. 1903, с. 146—147.
      39. «Будучи еще неизвестным подпоручиком и командуя слабого состава ротой 39-го егерского полка, Лабынцев при штурме Карса в 1828-м году добыл себе офицерского Георгия 4-го класса, когда атаковал по приказанию своего непосредственного начальства, если не сказать — противно приказанию Паскевича. В России нет никого, кто мог бы сравниться по отваге с армейским подпоручиком, сознающим, что за ним только и есть, что его мундир, и воображающим, что весь мир готов ему подчиниться; беззаботно и весело ставит он на одну и ту же карту и свое настоящее и будущее». Русская старина. 1910, т. 144, № 11, с. 286; ГЕЙМАН В.А. 1845 год. Воспоминания. В кн.: Кавказский сборник. Т. III. Тифлис. 1879, с. 289.
      40. Старина и новизна, кн. 6, с. 59—60.
      41. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 242; Старина и новизна, кн. 6, с. 133.
      42. Старина и новизна, кн. 6, с. 144—145.
      43. Русский архив, 1884, т. I, № 2, с. 373.
      44. Старина и новизна, кн. 6, с. 53.
      45. Воспоминания Григория Ивановича Филипсона (окончание). — Русский архив, т. II, № 3, с.109.
      46. Старина и новизна, кн. 6, с. 154—155.
      47. БЕКЛЕМИШЕВ Н.П. Ук. соч., с. 547.
      48. НИКОЛАИ А.П., барон. Из воспоминаний о моей жизни. Даргинский поход 1845. — Русский архив. 1890, т. II, № 6, с. 249—250.
      49. Старина и новизна, кн. 6, с. 115.
      50. Воспоминания графа Константина Константиновича Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 года (продолжение). — Русская старина. 1911, т. 145, № 2, с. 275.
      51. Русский архив. 1884, т. I, № 2, с. 373.
      52. Кавказский сборник. Т. III. Тифлис. 1879, с. 312—314.
      53. Там же, с. 370—371.
      54. ДЕЛЬВИГ Н.И. Воспоминание об экспедиции в Дарго, с. 437.
      55. Кавказский сборник, т. III, 1879, с. 329; Старина и новизна, кн. 6, с. 130.
      56. Русская старина. 1911, т. 145, № 2, с. 282.
      57. Русский архив, т. II, № 6, с. 270.
      58. ЩЕРБИНИН М.П. Биография генерал-фельдмаршала князя Михаила Семёновича Воронцова. СПб. 1858, с. 242.
      59. Воспоминания графа Константина Константиновича Бенкендорфа о кавказской летней экспедиции 1845 года (окончание). — Русская старина. 1911, т. 145, № 3, с. 466; Старина и новизна, кн. 6, с. 133, 135, 146—147.
      60. Старина и новизна, кн. 6, с. 146—147; Из воспоминаний А. А. Харитонова (продолжение). — Русская старина. 1894, т. 81, № 3, с. 84.
      61. Кавказский сборник, т. III, с. 262, 291.
      62. КОСТЕНЕЦКИЙ Я. Записки об Аварской экспедиции на Кавказе 1837 года. — Современник. 1850, т. XXIII. № 10, отд. II, с. 82, 89; т. XXIV, № 11, отд. II, с. 74.
      63. ВЕНЮКОВ М.И. Кавказские воспоминания (1861 — 1863). — Русский архив, т. I, с. 443.
      64. Обзор военных действий на Кавказе в 1845 году. Тифлис. 1846, с. 69—70.
      65. Там же, с. 74; Кавказский сборник, т. III, с. 342—343.
      66. Даргинская экспедиция. Военная энциклопедия...
      67. Архив князя Воронцова. Кн. XXXVI. М. 1890, с. 266.
      68. Кабардинский полк. Военная энциклопедия... СПб. 1911—1915; Лабинцов Иван Михайлович. Русский биографический словарь. [Электронный ресурс].
      69. Русский архив. 1884, т. I, № 2. с. 372.
      70. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 241.
      71. Русская старина. 1894, т. 81, № 3, с. 84—85.
      72. ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 242.
      73. А.П. Ермолов имеет в виду французского генерала и политического деятеля Кристофа Луи Леонаде Ламорисьера (1806—1865), стрелка-зуава, с 1830 г. служившего в североафриканских колониях Франции — Марокко и Алжире (генерал-губернатором последнего Ламорисьер был с 1845 г.). В 1847 г. Ламорисьер пленил Абд-Эль-Кадера, чем завершил завоевание французами Алжира. В 1846 г. его избрали в палату депутатов. Когда 24 февраля 1848 г. во Франции началась революция, популярный Ламорисьер стал начальником национальной гвардии. На этом посту генерал отказался стрелять в народ, чем способствовал успеху восстания. Позже, однако, Ламорисьер помог Кавеньяку подавить революцию, стал военным министром, затем чрезвычайным послом в Петербурге и, наконец, вице-президентом законодательного собрания Франции. В ночь накануне государственного переворота 2 декабря 1851 г., когда к власти пришел диктатор Луи Наполеон (будущий император Франции Наполеон III), Ламорисьер был арестован и выслан за границу. В 1860 г. он возглавил армию римского папы Пия IX, но уже 18 сентября того же года был разбит пьемонтскими войсками в битве при Кастельфидардо, бежал в Анкону и был взят в плен вместе с ее гарнизоном. Последние годы жизни провел во Франции.
      74. Архив князя Воронцова, кн. XXXVI, с. 380.
      75. Дневник барона Л.П. Николаи, веденный им во время Венгерской кампании 1849 г. — Русская старина. 1877, т. ХД, № 9, с. 108—109.
      76. СОНЦОВ Д.П. Из воспоминаний о Венгерской кампании. В кн.: Девятнадцатый век. Исторический сборник. Кн.1. М. 1872, с. 268—269.
      77. Хронологический указатель военных действий Русской Армии и Флота. ТЛИ. 1826— 1854 гг. СПб. 1911, с. 129, 134; Венгерская война 1848—49 гг. В кн.: Военная энциклопедия в 18 томах, изданная И.Д. Сытиным.
      78. Дневник барона Л.П. Николаи, веденный им во время Венгерской кампании 1849 г. (продолжение). — Русская старина. 1877, т. XX, № 10, с. 247—249.
      79. Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е апреля. СПб. 1880, с. 28.
      80. Список генералам по старшинству. Исправлено по 21-е декабря. СПб. 1852, с. 153; Список генералам по старшинству. Исправлено по 15-е июля. СПб. 1855, с. 108; Список генералам по старшинству. Исправлено по 17-е февраля. СПб. 1856, с. 108.
      81. Там же, с. 28—29; Список генералам по старшинству. Исправлено по 1-е февраля. СПб. 1883, с. 11.
      82. Русская старина. 1894, т. 81. № 3, с. 84; ЗИССЕРМАН А. Ук. соч., т. II, с. 242; Памятная книжка Виленской губернии на 1875 год. Вильна. 1875, с. 78.
      83. Русская старина. 1911, т. 145, № 3, с. 604; Правительствующий Сенат. СПб. 1912. Сенаторы, присутствующие в департаментах, с. 45—46. 26-летний выпускник юридического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета Николай Михайлович Клингенберг в 1879 г. был переведен в Вильну на должность товарища губернского прокурора. Тогда, вероятно, и произошло его знакомство с Екатериной Ивановной Лабинцовой. С 1883 г. Клингенберг был виленским полицмейстером, с 1891 — ковенским, с 1896 — вятским, с 1901 — владимирским, с 1902 — могилевским губернатором. В Могилеве террористы дважды покушались на жизнь Клингенберга: в первый раз бомба, брошенная под экипаж губернатора, не взорвалась; во второй раз террористка дважды выстрелила в Клингенберга из пистолета. После тяжелого ранения Николай Михайлович был переведен в Сенат. К 1914 г. тайный советник Клингенберг был награжден орденом Белого Орла, 1-й степенью орденов Св. Станислава и Св. Анны и орденом Св. Владимира 2-й степени. Список гражданским чинам первых трех классов. Исправлен по 1-е сентября 1914 г. Пг. 1914, с. 258. В 1917 г. Николай Михайлович и Екатерина Ивановна Клингенберги проживали в Петрограде, Троицкая, 36. Их дочь, Елизавета Николаевна, — на Каменноостровском проспекте, 21. Весь Петроград на 1917 год. Адресная и справочная книга г. Петрограда, с. 317. В 1924 г. супругов Клингенбергов в городском справочнике уже не было, а единственная внучка кавказского героя — Елизавета Николаевна Клингенберг — к 1928 г. служила в Свердловске, скорее всего, не по своей воле. Обречены по рождению... По документам фондов: Политического Красного Креста. 1918—1922. Помощь политзаключенным. 1922— 1937. СПб. 2004, с. 293.
      84. Всемирная иллюстрация. 1883, № 767, т. XXX, № 13, 17 сентября, с. 227.
      85. Николай Михайлович, Великий Князь. Петербургский некрополь. Т. 2. СПб. 1912, с. 584.
    • Наджафли Т. Г. Взаимоотношения Азербайджанского государства Сефевидов с Россией в XVI-XVII вв.
      Автор: Saygo
      Наджафли Т. Г. Взаимоотношения Азербайджанского государства Сефевидов с Россией в XVI-XVII вв. // Вопросы истории. - 2015. - № 4. - С. 122-136.
      Начальный период дипломатических отношений Азербайджанского государства Сефевидов с Россией приходится на последние годы правления шаха Исмаила I. В 1521 г. сефевидское представительство прибыло в Москву и, как свидетельствует сохранившееся донесение крымского хана османскому султану Сулейману, приобрело здесь «много пушек, мастеров и военное снаряжение»1.
      По мнению известного медиевиста О. А. Эфендиева, это было первое свидетельство наличия отношений между государствами, зафиксированное в русских архивах. Данные сведения примечательны еще и тем, что демонстрируют стремление приобрести для армии шаха Исмаила I огнестрельное оружие, нехватка которого остро ощущалась во время Чалдыранского сражения2.
      Налаживанию дипломатических отношений между Московским государством и Сефевидами препятствовали, прежде всего, тяготевшие к Османской империи ханства Поволжья, а также разорительные набеги крымских татар. К середине. XVI в. Московское государство стремилось выйти к северному побережью Каспия для овладения здесь морским путем, а также продвигалось к югу вдоль Волги. Примерно в это же время в Москву прибыло сефевидское посольство, возглавляемое Сейидом Хусейном. Несмотря на то, что сведения о предмете переговоров практически отсутствуют, все же можно предположить, что были, в частности, затронуты вопросы, связанные с созданием военного союза против Османов. В это же время в Азербайджан в четвертый раз вторглись войска султана Сулеймана, и шах Тахмасиб вынужден был вести тяжелую и неравную борьбу с вражеским нашествием. Поэтому естественно предположить, что сефевидский шах искал союзников против набегов крымско-татарских орд на Дагестан и Дербент3.
      Во второй половине XVI в. между Азербайджанским государством Сефевидов и Московским княжеством существовали стабильные торговые отношения. После аннексии русским царем Иваном IV територий Казанского и Астраханского ханств и присоединения их к Московскому княжеству, эти отношения оживились. Шелк-сырец и изделия из шелка, производимые в Шамахе, Ареше, Тебризе, были основной продукцией, поставляемой из Азербайджана в Москву. Торговые связи Азербайджана с Московским княжеством осуществлялись, в основном, через Шамаху и Барду. Русские купцы покупали шелк и нефть в Азербайджане по возможно низким ценам и, перепродавая их западноевропейским купцам, зарабатывали на этом значительные средства. Кроме того, в Сефевидском государстве производилось в большом количестве холодное оружие, военное обмундирование, и их большая часть также экспортировалась в Москву4.
      Однако, в целом, в первой половине XVI в., отношения Сефевидов и Московского княжества не имели для обеих сторон столь важного значения. Если так можно выразиться, в условиях «взаимного безразличия» происходили спорадические обмены дипломатическими миссиями, осуществлялись мелкие торговые операции. «Хотя между Тахмасибом I и его современником Иваном Грозным (1547—1584) не было прямых отношений, именно в это время происходили события, способные повлиять на последующий ход событий во времена правления последнего. Первым из них было завоевание Астрахани Московским княжеством, на что в Иране (Сефевидском государстве. — Т. Н.) не последовало надлежащей реакции. Этот важный стратегический пункт давал России право надзора над Волгой, создавал благоприятные условия ведения торговли в Каспийском море в качестве владельца портового города. Именно обладание Астраханью открыло путь дальнейшим завоеваниям России, последовавшим примерно через полвека»5.
      Иван IV, захватив во второй половине XVI в. Казанское и Астраханское княжества и овладев волго-хазарским водным путем, надеялся укрепить связи с прикаспийскими регионами Кавказа и другими частями Сефевидского государства и в дальнейшем распространить здесь свое влияние. В свою очередь, Османское государство старалось предотвратить попытки Москвы проникнуть на Северный Кавказ. Османский султан намеревался восстановить Казанское и Астраханское княжества, укрепиться в Поволжье и даже, прорыв канал от Дона до Волги, открыть водный путь между Черным морем и Каспием. Присоединение Казанского и Астраханского княжеств к Москве стало причиной серьезного беспокойства при дворе султана Сулеймана, так как Османское государство само стремилось к захвату бассейна Волги и Северного Кавказа. Однако занятый войнами с юго-восточной Европой и Азербайджанским государством Сефевидов, султан Сулейман не смог воспрепятствовать завоеваниям Московского княжества. В 1569 г. султан Селим II вместе с крымским ханом Довлат Гиреем предпринял поход с целью вытеснить русских из Астрахани. Чтобы использовать в войне свой флот, османы даже сделали попытку прорыть канал между Доном и Волгой. Однако единственным результатом этого похода стало разрушение только что отстроенной русской крепости на месте соединения реки Сунджа с Тереком6.
      Заключение мира между государством Сефевидов и Османской империей в середине XVI в., а также вовлечение Московского государства в Ливонскую войну осложнило для них возможность открытой конфронтации с Османским государством. Однако Иван IV считал начало войны Сефевидов с османами более целесообразным и отправил ко двору шаха Тахмасиба представительство во главе со своим приближенным Алексеем Хозниковым. Хозников привез Сефевидам в Казвин значительное количество военной техники — 100 пушек и 500 ружей. Как отмечает П. П. Бушев, шах Тахмасиб, заключивший в 1555 г. мирный договор с османами, хоть и не смирился с захватом Астрахани русскими, но, не желая противостояния с султаном Селимом II, остерегался активной борьбы с османской Турцией7.
      В последней четверти XVI в. османский султан Мурад III, нарушив условия Амасийского мира, начал войну с Сефевидами, чем крайне обострил соперничество за Кавказ. Османский султан в своих посланиях и указах дагестанским правителям подстрекал их к борьбе против Сефевидского государства и Великого Княжества Московского8. Переход же в 1557 г. Кабарды под вассальную зависимость России дал возможность Ивану IV продвигаться на Северный Кавказ.
      Жалобы царя Кахетии и князей Дагестана на шамхала Тарку стали еще одним поводом для укрепления в регионе московского князя. В 1576 г. русский царь проявил очередную инициативу по строительству крепости на берегу реки Терек. Сын Великого Ногайского хана Гази Мирза в 1577 г. пытался помешать этому и по настоянию крымского хана Довлат Гирея напал на Кабарду. Однако в происшедшем между сторонами бою Гази Мирза был убит9. Используя внутренние разногласия между феодальными правителями Северного Кавказа, Иван IV стремился еще больше укрепить свои позиции в регионе и остановить османскую экспансию в направлении Южного Кавказа10.
      В 1578 г. русские, приняв во внимание сделанное годом ранее предложение хана Малой Кабарды Канбулат хана, построили крепость на берегу реки Сунджа и разместили там вооруженный гарнизон. Наряду с этим, русские, воспользовавшись вторжением османской армии на Кавказ, восстановили в 1580 г. Турекскую крепость, которую были вынуждены разрушить в 1574 году. Согласно указаниям царей Ивана IV и Фёдора, казаки, жившие вокруг крепости Терек, а также вокруг рек Терек, Сунджа и Гёйсу, были привлечены к борьбе против османов. Таким образом, османо-сефевидо-русское соперничество за Кавказ вновь резко обострилось.
      Захват османской армией большей части азербайджанских земель и прикаспийских территорий Дагестана во время османо-сефевидской войны 1578—1590 гг. привел к закрытию волго-каспийского торгового пути и нанес серьезный урон экономическим отношениям между двумя государствами. По мнению Бушева, переход в руки османов Баку и Дербента снизил значение Астрахани как центра торговли. При этом Московское государство оказалось окруженным с юга и юго-востока11. Общий интерес Азербайджанского государства Сефевидов и Московского княжества в деле освобождения волжско-каспийского торгового пути от османского надзора создал основу для их политического сближения.
      Стремление Османского государства укрепить свои позиции на Северном Кавказе в ходе сефевидо-османской войны оказало свое влияние и на отношения с Московским княжеством. Четырехтысячная османская армия, отправившаяся 21 октября 1583 г. из Дербента в Керчь под руководством Оздемироглы Османа паши, 28 октября, переходя реку Сунджа, была атакована русскими. После трехневных боев русские вынуждены были отступить. Крепости Терек и Сунджа были захвачены османами и разрушены. Садик Билге отмечает, что беи Кабарды для удобного прохождения армии Османа паши, следовавшего в Тамань, построили мост через реку Терек. В 1584 г. османский султан принял решение основать крепость на берегу Терека. Определение места крепости и его строительство было поручено беям Кабарды и правителю Дербента Джафар паше12.
      В этот период русский царь также расширял свою деятельность на Кавказе с целью укрепления позиций Московского государства. В 1586 г. царь Фёдор через своего посланника Русина Данилова отправил письмо царю Кахетии Александру II с предложениями дружбы и покровительства. Александр II в ответ послал к царю с Русином греческого священника Кирила Ксантопулуса и черкесского бея Хуршида. 11 апреля 1587 г. послы Кахетии вместе с Родионом Биркиным и Петром Пивовым покинули Москву и направились обратно в Кахетию. 26 августа прибывшее через Астрахань в Кахетию русское посольство было принято Александром II. После проведенных обсуждений, 28 сентября Кахетинское царство согласилось на покровительство русского царя, а Александр II обязался отсылать ежегодно в Москву 50 тюков иранского шелка и 10 ковров, сотканных из золотых и серебрянных нитей13.
      Поступок бывшего вассала — царя Кахетии — не мог не обеспокоить сефевидских правителей. Шах Аббас I, стремясь прояснить ситуацию, отправил своего посланника к Александру II. 25 апреля сефевидский посол Джамшид хан встретился в Зайеме с русским посланником Биркиным. В июне 1588 г. Родион Биркин, Петр Пивов, посол Александра II Кирил Ксантопулус, черкес Хуршид бей вместе с грузинским князем Капланом Вашнадзе покинули Кахетию. Они прибыли в Москву 16 октября14. Предпринятые русским царем шаги по вовлечению Кахетии, являвшейся территорией османского влияния, в сферу своих интересов еще более осложнили отношения между двумя государствами.
      По этой причине, русский царь Фёдор направил своего представителя ко двору Сефевидов в целях урегулирования отношений. К концу 1588 г. русский посол Григорий Васильчиков прибыл в Казвин. Основной целью Васильчикова было налаживание дружеских отношений между двумя государствами и обсуждение возможности создания военного союза против Османской Турции. 9 апреля 1589 г. шах Аббас I принял у себя во дворце русского посла. Васильчиков передал шаху привезенные подарки и письмо, в котором русский царь проявлял заинтересованность, в первую очередь, в изгнании османов с прикаспийских областей, а также напоминал об обещании шаха Мухаммеда Худабенди передать русским Баку и Дербент15.
      Шах Аббас I заявил о согласии «уступить» русскому царю Баку, Дербент и Шамаху лишь в том случае, если эти города будут освобождены русскими от османов. Русскому посланнику было разрешено вернуться назад и вручено ответное письмо шаха16. Бушев, касаясь переговоров шаха Аббаса I с Васильчиковым, пишет, что шах Аббас I при разговоре о заключении военного союза против Турции не ответил напрямую на вопрос о передаче Москве двух неконтролируемых им городов. Он открыто заявил, что русские должны своими силами отобрать их у османов. Если же Дербент и Баку будут освобождены шахскими войсками, о передаче этих городов не может быть и речи. Также шах Аббас прямо не ответил на вопрос о создании военного союза против Турции17.
      Таким образом, миссия Васильчикова хоть и не достигла конктретных результатов, но все же заложила основу официальных дипломатических отношений между Московским государством и Сефевидами.
      В 1587 г. Османское государство, приняв во внимание жалобы Великого ногайского бека Урус хана на русские нападения и требования узбекского хана Абдуллы, а также строительство русскими новой крепости на берегах Терека, 22 сентября приняло решение начать военный поход с целью захватить Астрахань. Крымскому хану и ногайским бекам были отправлены приказы помогать османской армии во время похода, который должен был начаться весной 1588 года. Однако непрерывные войны с Сефевидами, вынуждали Османское государство направлять все силы против кызылбашей. Астраханский поход не состоялся. В то же время царское правительство пыталось урегулировать отношения с Османским государством дипломатическим путем. Несмотря на то, что османские султаны долгое время держали вопрос о Казани и Астрахани открытым и продолжали угрожать русским, против них до 1678 г. не был предпринят ни один военный поход.
      В 1587 г., по требованию султана Мурада III, армия крымского хана начала военные действия против союзника русского царя на Кавказе бея Малой Кабарды и одержала победу. Это событие, а также решение Османского государства об астраханском походе, вынудили русского царя весной 1588 г. построить вблизи соединения рек Терек и Тумен поселок Терски и одноименную крепость. Крепость Терски, где расположились посланные из Астрахани военные силы и пушки, превратилась в основную базу для нападений на куманов и авар, а также стала экономическим и военным центром Северного Кавказа, одновременно являясь важным местом остановки дипломатических миссий, прибывавших из Грузии. На ярмарки, организуемые каждую неделю в Терски под попечительством русских, стали прибывать чеченцы и ингуши. В 1588 г. некоторые кабардинские беи, с учетом того, что царь Фёдор оказывал им помощь, приняли покровительство Москвы, при условии защиты от всех врагов. Казикумухское бекство, расположенное в долине нижнего Терека и на берегу реки Тумен и бывшее Туменским княжеством, со строительством Теркской крепости также перешло под управление России18.
      Азербайджанское государство Сефевидов в своей борьбе с османскими захватами на Южном Кавказе и в Азербайджане искало пути для заключения союза с Московским государством. Русский посол Васильчиков, посетивший шаха Аббаса I в 1588 г., сообщил ему о строительстве крепости на берегу реки Терек, а также о приказе астраханского воеводы не пропускать османов через Терек. Будучи очень доволен этой новостью, шах проявил особую милость к русскому посланнику19.
      Специальные представители шаха Аббаса I Хади бей и Будаг бей вместе с русским послом были направлены в Москву. В мае 1590 г. русский царь принял их в Кремле. Шах Аббас I, в адресованном царю письме, сообщал о желании восстановления связей, разрушенных Османским государством, необходимости налаживания дружественных отношений, о возможной передаче Дербента и Баку царю. Отправив русскому правителю разноцветные шелковые ковры, луки, изготовленные в Хорасане, шах Аббас I просил царя послать ему белок, соболиные меха и охотничьих птиц. С учетом тяжелых последствий изнурительной Ливонской войны, русский царь в сложившихся условиях не смог дать положительного ответа на предложение о создании военного союза против Османского государства, надеясь решить проблему дипломатическими усилиями20.
      Османское государство, в свою очередь, также стремилось заполучить Северный Кавказ и Дагестан. Дагестанские правители, направив в Москву своих представителей, попросили у русского царя оказать им помощь в строительстве укреплений на берегах Терека с тем, чтобы предотвратить походы османской армии и сил крымского хана на Кавказ. В 1588 г. на реке Терек была построена одноименная крепость21. Сефевидскому шаху была предоставлена нужная информация и о строительстве города Терек. Ему было сообщено, что город был сооружен с целью недопустить набегов на Дербент и кызылбашские территории сил османского султана и крымского хана22. Таким образом Москва продемонстрировала стремление укрепить свои позиции на Северном Кавказе. Инициативы русского царя, в особенности строительство городка Терек и перекрытие таким образом важной стратегической магистрали для вторжения османских и крымских войск в зону военных действий, беспокоили турецкого султана. И хотя османы требовали уничтожения городка Терек, добиться этого им не удалось. В 1589 г. к сефевидскому двору было отправлено новое представительство под руководством Семена Звенигородского и Торха Антонова. Проходя через Кахетию, посольство пыталось поднять царя Александра против шамхала Тарку23.
      Проникновение османов на Кавказ наряду с Сефевидским государством беспокоило и Московские власти. Учитывая данное обстоятельство, шах Аббас I, еще до подписания Стамбульского договора в 1590 г., отправил своего посла Хади бея в Москву. Сефевидский шах хотел получить гарантии русской помощи в своей борьбе против османов на Северном Кавказе, а взамен, обещал подарить Баку и Дербент русскому царю24. Однако тот факт, что по Стамбульскому миру прикаспийские области Азербайджана и Дагестана остались у османов, заставил стороны приступить к новым переговорам.
      Так как Сефевиды и Московское княжество имели общую цель — освобождение волжско-каспийского торгового пути от османского надзора, у них появились основания для сближения, не принесшие, однако, ожидаемых результатов. Ослабевшее после длительной Ливонской войны Московское государство переживало внутренний кризис. Царь Фёдор Иванович, а также ведавший внутренней и внешней политикой Борис Годунов, не могли решить вопрос войны с Османским государством. Московское княжество ограничилось привлечением на свою сторону горских княжеств и этим старалось ослабить позиции османского государства на Северном Кавказе25.
      Несмотря на дипломатическую неопределенность, сефевидский правитель продолжал уделять особое внимание налаживанию политических и экономических отношений с северным соседом. С этой целью в 1592 г. он послал в Москву торговое представительство из 50 человек под руководством известного купца хаджи Хосрова. Шах Аббас I надеялся, что через организованный торговый коридор сможет получать из России оружие и военное снаряжение. Кроме того, сефевидский шах, при содействии посланной делегации, потребовал у русского царя освобождения четырех сефевидских кораблей, задержанных в астраханском порту местными чиновниками. Одновременно он, с целью вручить русскому царю украшенный бирюзой трон, отправил новое посольство в Москву. 6 октября 1593 г. принятый царем Фёдором сефевидский посол передал ему письмо и подарки от шаха Аббаса. После царя делегация встретилась с Борисом Годуновым, державшим все бразды правления в своих руках. Годунов, считавший налаживание торговых отношений между странами вполне приемлемым, передал послу письмо как от имени царя, так и от себя лично, а также подарки для шаха Аббаса.
      Через месяц после возвращения из Москвы сефевидской миссии туда отправился посланник шаха Аббаса I Хаджи Искендер. Передав царю очередное письмо, а также привезенные щит, железное зеркало, бархатные ткани, он взамен попросил у русских белок, лисьи меха, кольчуги, слоновую кость и нутряной жир для изготовления воска.
      В письме сефевидскому шаху русский царь писал: «Мы узнали о мире, заключенном вами с османами. Это новость удивила нас. В такой ситуации, как вы можете с одной стороны предлагать нам создать союз, а с другой заключать мир с врагом». Шах Аббас I попросил русского посла убедить царя Фёдора Ивановича срочно отправить армию в Ширван и добавил, что если русская армия освободит Баку и Дербент от османов, он не будет возражать против передачи этих городов Моковскому государству26. Подтверждая приезд русского посла ко двору Сефевидов, Искендер бек Мунши отмечал: «Прибыв от русского царя к шаху, они привезли подобающие дары и подношения. Послом был надежный русский военачальник. Русское государство написало письмо с особой симпатией, затронув многие вопросы. Его величество шах приветствовал приезд посла, проявил к нему почтение, несмотря на то, что он гяур...»27. 19 февраля 1595 г. делегация из семидесяти пяти человек во главе с Василием Тюфякиным была направлена к сефевидскому двору для заключения договора о дружбе и взаимной помощи между странами. Следуя по Каспию, члены делегации заразились чумой, и князь Василий, а также Семён Емельянов умерли. В ноябре 1595 г. тридцать семь человек из делегации достигли Казвина. Шах Аббас I сразу же разрешил больным отбыть обратно. Лишь трое из них сумели вернуться в Москву. По этой причине союз между двумя странами не был заключен28.
      Избранный царем Борис Годунов (1598—1605) старался развивать отношения с Сефевидской империей. В 1600 г. князь Алексей Засекин был послан к шаху Аббасу с заверением, что смена власти не нанесет урон отношениям двух государств. Русский посол, заявив о важности создания союза между Австро-Венгрией, Россией и Ираном против Османов, гарантировал, что Россия всегда будет оказывать Сефевидам военную помощь. Русский царь прислал также сефевидскому шаху двух охотничьих псов, медведя и двух соболей29. С князем Алексеем в Москву для поздравления Бориса Годунова с восхождением на престол отправился сефевидский посланник Пиргули бей Текели30. Шах Аббас I попросил русского царя внести некоторую ясность в вопрос о планах австро-венгерского императора Рудольфа II, который находился в состоянии войны с Османским государством. Русский царь с помощью своего посла хотел столкнуть армию шаха Аббаса I с османами и, в случае незаключения мира между ними, обещал шаху свою помощь. Шах Аббас I, в свою очередь, предложил русскому царю совместное наступление на Ширван и Грузию, находившиеся под османским правлением, и даже использование в этих целях донских казаков31. Однако османо-сефевидская война, активность крымских татар, начало внутренних неурядиц в России затруднили не только обмен посольствами, но и препятствовали заключению между государствами договоров в политической и экономической сферах. Посылаемые представительства не продвигались дальше обновленных обещаний дружбы и взаимопомощи, провозглашений взаимных желаний и требований.
      К началу XVII в., воспользовавшись ослаблением Османской империи вследствие внутренних беспорядков и восстаний, сефевидский шах решил начать против нее новую войну. Чтобы заручиться помощью русского царя, он в августе 1603 г. отправил своего посла Лачын бея в Москву. Царь Борис Годунов принял посланные шахом подарки, но на этот раз не поверил в искренность его намерений32.
      По заключению турецких историков, в это время Россия, воспользовавшись войной Османского государства с Германией и Сефевидами, вновь попыталась укрепиться на Кавказе. В 1603 г. Борис Годунов, направив своего посла Ярославского в Исфахан, оповестил шаха Аббаса I о своей поддержке в случае отправки сефевидской армии против турок и отказа от заключения с ними мира33.

      Перед Аббасом Великим проносят головы турок в отвоеванном у них Тебризе, 1603
      Шах Аббас I, не дожидаясь возвращения посла из Москвы, с учетом сложившейся благоприятной ситуации, начал войну против Османского государства. В самый разгар войны Борис Годунов отправил русскую армию под предводительством воеводы Бутурлина и генерала Плещеева в Дагестан. Десятитысячная русская армия, возглавляемая Иваном Бутурлиным, в апреле вошла в Дагестан и захватила крепости Гёйсу и Тарку. Весной 1605 г. османская армия окружила Тарку. Оставившая город семитысячная русская армия потерпела поражение в сражении, происшедшем между Тарку и Казиюртом. Много русских, в том числе Иван Бутурлин и генерал Плещеев, были убиты. Все крепости на реках Сунджа, Сулак и Терек перешли в руки османов и дагестанских сил и были разрушены. Вынужденные отступить к Астрахани, русские, вплоть до похода Петра I в прикаспийские области, не предпринимали больше набегов на Северный Кавказ34. За это время сефевидская армия полностью освободила территории Азербайджана от османского завоевания.
      После избрания нового царя — Василия (1606—1610) — посол Иван Ромоданский привез послание к сефевидскому двору. Несмотря на выраженное через посла шаху Аббасу I недовольство походом на христианскую Грузию, сефевидский правитель принял посла с почтением, подготовил на присланное письмо два ответа, в которых шах Аббас I сообщил об успехах в войне с османами и вновь предложил русскому царю присоединиться к войне против турок.
      После заключения в 1612 г. Стамбульского мира между Сефевидским и Османским государствами, шах Аббас I приступил к активной политике в отношении Дагестана и Грузии. Он усмирил восстание в Кахетии в 1615 г., направил делегации к правителям Дагестана и Северного Кавказа с призывом к подчинению. Международная ситуация того времени складывалась не в пользу России. Она находилась в состоянии войны с Польшей и Швецией на западе, с Крымским ханством — на юге. По этой причине Москва не хотела осложнения отношений и с Сефевидами. Для восстановления разрушенного войнами хозяйства требовались большие средства. Поэтому правящие круги России возлагали большие надежды на торговлю с Сефевидским государством.
      Принимая во внимание тот факт, что после освобождения шахом Аббасом I от османов территорий Азербайджана и Грузии его государство стало соседом России, царь Михаил I (1613—1645) придавал особое значение налаживанию дружеских отношений с Сефевидами. 30 января 1614 г. он направил С. Тихонова к сефевидскому двору с извещением о своем приходе к власти и намерении наладить политические оношения между двумя странами. 14 декабря 1614 г. шах Аббас I принял русского посла в своем лагере в Гызылагадже. Радушно встретив посланника, сефевидский шах подтвердил, что сообщил послу о готовности предоставить России деньги и военную силу. 28 января 1615 г. Тихонов в сопровождении посла шаха Полад бея отбыл в Россию. Через восемь месяцев Полад бей был принят русским царем. Шах Аббас I через своего посла сообщал об освобождении территорий Азербайджана от османского завоевания и, по причине устранения серьезных препятствий для ведения торговых отношений между странами, просил прислать русских купцов для налаживания торговли.
      С началом новой войны Османского государства против Сефевидов в 1616 г., проблема безопасности северных городов вновь стала актуальной. Сефевидские правители намеревались обеспечить защиту северных границ за счет укрепления оборонных русских крепостей на реках Гёйсу и Сундж. Однако внешнеполитическое положение Москвы не дало возможности претворить в жизнь этот план. Русскому царю, ведущему войну с Польшей, требовались большие материальные средства для покупки оружия и снаряжения. Отправленные к Сефевидам русские послы Леонтьев и Барянский хотели получить от шаха материальную помощь. К концу 1617 г. русскому послу Леонтьеву удалось добиться от шаха выдачи 7 тысяч серебром, но эта сумма не удовлетворила русского царя35.
      Дж. Айдогмушоглу пишет, что в период войны шаха Аббаса I против Османов на Кавказе, сефевидские купцы попали в Астрахани в руки русских разбойников. Узнав об этом, русский царь направил посла Ивана Брихова с письмом, написанном на тюркском языке, к шаху Аббасу I. Принявший русского посла в октябре 1615 г. близ Тифлиса шах гарантировал, что не будет иметь никаких отношений с врагами русского царя. Однако через несколько лет после этих событий один из грузинских царевичей попросил покровительства и помощи у русского царя против Аббаса I, чем разгневал шаха, и он издал указ о прекращении отношений между странами. Русский царь не согласился на предложение царевича и, чтобы снять напряжение в отношениях, а также с целью получить материальную помощь для окончания войны с Польшей, послал князя Михаил Воротинского (должно быть Барятинского) ко двору Сефевидов. 14 ноября 1618 г. на городской площади Казвина принятый шахом посол вручил ему привезенные подарки. От имени русского царя посол просил шаха о предоставлении материальной помощи, гарантируя взамен неприкосновенность сефевидским купцам в Астрахани. В ответной речи шах Аббас I заявил о том, что обе страны являются близкими соседями и нет необходимости третьей стране (имелась в виду Грузия) вносить распри в это соседство. Поняв сомнения шаха в вопросе материальной поддержки, русские послы покинули присутствие. В сентябре 1619 г. они по гилянскому пути вернулись назад. Русским подданным было разрешено вести торговлю на сефевидской территории36.
      Дипломатические отношения шаха Аббаса I и русского царя продолжали расширяться. Рост авторитета Московского государства проявился и в возрастании количества посольств, направляемых к сефевидскому двору. Так, между 1614—1618 гг. к шаху Аббасу были отправлены московские послы Брехов, Афанасьев, Шахматов, Леонтьев, Тимофеев и Барятинский37.
      Во время очередного набега османской армии на Азербайджан в 1617 г. вопрос закрытия северокавказской дороги встал перед Сефевидским государством со всей остротой. И хотя разрешение этого вопроса еще более ухудшило бы отношения России и Турции, московские власти, заинтересованные в укреплении связей с Сефевидами, решили удовлетворить просьбу шаха. К тому же, стремление Османского государства укрепиться на каспийских берегах и Северном Кавказе шло вразрез с интересами Москвы. Серьезно могла пострадать также торговля русских купцов с Азербайджаном. Усиление Османского государства в регионе не отвечало интересам не только Сефевидской империи, но и русского царя, который старался укрепить здесь свои экономические и политические позиции. Вскоре Московское государство, построив на реках Сундж и Гёйсу укрепленные оборонительные системы, взяло под контроль северокавказскую дорогу, протянувшуюся до Азербайджана и, таким образом, преградило путь нападениям Османской империи и крымских татар с севера на Сефевидское государство.
      После освобождения азербайджанских земель от османского господства и восстановления границ Сефевидской империи сефевидский шах не стал возражать против восстановления русских крепостей на Северном Кавказе. По сведениям Мухаммеда Тахира Вахида, во времена шаха Аббаса I отношения между государством Сефевидов и Московским княжеством были хорошие, происходил постоянный обмен посольствами38. Дипломатические отношения имели, прежде всего, антиосманскую направленность. Поэтому Москва поручала своим послам изучать османо-сефевидские отношения. Кроме того, московские послы должны были сформировать в Сефевидском государстве представление о мощи и силе Московского государства39.
      Такое положение просуществовало до середины XVII века. Мухаммед Тахир Вахид пишет, что во времена шаха Аббаса II между Сефевидами и русским царем существовали дружеские отношения. По сведению источника данного времени, при правлении шаха Аббаса II (1642—1666) русские построили новые крепости на реке Терек. Учитывая дружеские отношения между странами, сефевидский двор не отреагировал на это событие40.
      Во второй половине XVII в. русские правительственные круги более активно стали проводить политику расширения своих южных границ. Московское государство ревниво относилось к действиям Англии, направленным на установление своего влияния в Сефевидском государстве. Строительство русскими на Северном Кавказе стратегически важных крепостей стало причиной недовольства Сефевидов. Шах Аббас II в 1653 г. уничтожил постройки вокруг Дербента, но чтобы не нарушить перемирие между странами, он не дал согласия на разрушение крепостей на Тереке41. Конфликт между сторонами продолжался вплоть до 1662 года. По мнению Ю. Зевакина, в первые годы правления шах Аббас II, учитывая ослабление Сефевидской империи, не препятствовал русскому царю при строительстве городов-крепостей в Дагестане, но, по мере усиления своего государства, не мог смириться с укреплением русских позиций в Дагестане42.
      Усиление Московского княжества на Северном Кавказе, расширение отношений грузинских правителей с Москвой стали усугублять противоречия между сефевидским шахом и русским царем. Попытки русского посла Лобанова-Ростовского убедить шаха Аббаса II, в первую очередь, в том, что строительство русской крепости на реке Сундж никоим образом не повредит отношениям с Сефевидским государством, не удались. Одновременно Лобанов-Ростовский должен был добиться от шаха возвращения Теймураза в Кахетию и прекращения антирусских выступлений на Северном Кавказе и в Дагестане. Но сефевидская дипломатия поставила перед русским послом свои требования — положить конец разорительным набегам донких казаков на прикаспийские области, разрушить все крепости на Северном Кавказе, построенные без разрешения шаха, а также выдать шаху царевича Ираклия. Требования относительно прекращения столкновений на границе, мешающих торговым отношениям, были встречены шахом положительно, однако остальные были отвергнуты. Неудачная миссия Лобанова-Ростовского крайне обеспокоила царское правительство43.
      3 июля 1658 г. сефевидский посол Дакул Султан прибыл в сопровождении пяти купцов в Москву с намерением урегулировать межгосударственные отношения. И хотя ни одна из сторон не хотела идти на уступки, визит сефевидского посланника продемонстрировал обоюдное стремление возобновить отношения. На переговорах вновь был поднят вопрос о сожжении крепости на реке Сундж и грабежах местного населения. В свою очередь Дакул Султан довел до сведения царя, что во время этих событий в русских городах также были задержаны подданные шаха. Затронули и грузинский вопрос. Русский царь попросил сефевидского шаха положить конец вражде с Грузией, но сефевидский посол напомнил, что по просьбе царя Алексея Михайловича шах Аббас II согласился покровительствовать Теймуразу и принять царевича Давида в качестве заложника в Исфахане, однако отказ Теймураза стал причиной отправки войск в Грузию. Просьба Теймураза к Москве о помощи в 1857 г. обеспокоила шаха, так как русский царь пообещал, что как только представится возможность, он отошлет письмо шаху о том, чтобы тот прекратил антигрузинские действия44.
      В 1662 г. для подтверждения мира и дружбы между государствами и урегулирования общих вопросов, в Исфахан была направлена русская миссия во главе с Милославским. Ей было поручено для ознакомления с ситуацией побывать в Шамахе. Во время своего пребывания в этом городе посольские представители сумели собрать необходимый материал, связанный с экономическим и политическим положением, а также природными ресурсами Ширвана, и отправить его в посольский приказ. Посол был встречен радушно и все требования, кроме связанных с Грузией, были приняты. Категорически отказавшись обсуждать вопрос о Грузии, шах заявил, что ввиду вхождения грузинских земель в шахские владения, в случае неподчинения грузин шаху, они будут наказаны, как во времена его предшественников. Однако, в связи со смертью посла Милославского, миссия не была доведена до конца.
      Л. Локхарт, подчеркивая не очень благосклонное отношение Сефевидов к русским послам во время правления шаха Аббаса II, отмечает, что «несмотря на наличие верительных грамот у прибывших в Исфахан в 1664 г. двух послов, которых сопровождали восемьсот человек, с дарами и подношениями от царя Алексея Михайловича, в Сефевидской империи довольно быстро поняли, что основная цель миссии, прибывшей в страну, является, используя дипломатический статус, реализовать привезенные в большом количестве товары, минуя пошлины»45. Р. Дадашева пишет, что после того, как раскрылась истинная цель визита, к русским сложилось предвзятое, достаточно негостеприимное отношение и, в результате, гости покинули страну крайне обиженные. «Разгневанный таким отношением, царь, далекий от мысли объявить войну Сефевидам, решил отомстить за это другим образом. По его воле, известный как глава разбойников Степан Разин, со своими пятьюстами донскими казаками, стал нападать на передвигающихся по Волге купцов и путешественников, совершать грабительские набеги на Мазендаран и основал своему отряду лагерь в Ашуре, на северо-востоке Каспия»46.
      П. П. Мелгулов сообщает о связях Сефевидского государства в период шаха Аббаса II следующее: «Если обрадованный русский царь даровал в XVI веке английским купцам, привозившим в Россию западные товары, грамоты и привилегии, то в XVII веке подобные уступки сефевидский шах Аббас II даровал русским купцам; разрешал им беспошлинную торговлю в прибрежных городах Сефевидского государства. Отношения между Ираном (Сефевидами. — Т. Н.) и Россией были настолько дружескими, что после смутного времени (начало XVII века), когда нуждающиеся в деньгах русские обратились за долгом к соседним государствам, откликнулись лишь Сефевиды и отослали в Россию известное количество золота и серебра»47.
      Отметим, что дружественные отношения между Азербайджанским государством Сефевидов и Россией не переросли в создание сильного союза. Если в начале XVII в. Московское княжество опасалось выступать в качестве союзника сефевидского шаха против Османского государства, то к концу XVII в. на предложение русского царя о совместной борьбе против Турции, исфаханский двор не дал положительного ответа. Накануне начала войны с Османским государством в 1675 г., прибывший ко двору Сефевидов в сопровождении одинадцати человек русский посол напомнил о ранее достигнутом соглашении между двумя государстввами — в случае нападения османов на одну из сторон, другая с двадцатитысячной силой должна помочь союзнику. По указанию шаха Сулеймана, вопрос был вынесен на обсуждение Государственного совета. Несмотря на угрозы русского посла о прекращении отношений с Сефевидским государством в случае отказа, 6 августа 1675 г. члены Совета вынесле решение о нейтралитете48.
      Ближе к концу XVII в. сефевидский правитель открыто выражал негативное отношение к предложению московского князя о совместных действиях против Османской империи. Однако наличие общего интереса в экономических и политических связях заставляли стороны продолжать существовавшие отношения. Московский князь относился к Каспийскому морю как к важному средству для проникновения в страны Востока. Как пишет Л. Локхарт, Петр I, посвятивший большую часть своего пребывания во власти тому, чтобы превратить Россию в морскую державу, естественно, не мог обойти своим вниманием Каспий49. Крайне осложнил отношения Сефевидов и Московского княжества вопрос о том, какому государству принадлежит территория Дагестана50. Прибывший в 1697 г. в Исфаган русский посол вручил шаху ноту протеста от имени царского правительства, недовольного тем, что в момент осады Азова русскими войсками, лезгинские и другие кавказские племена оказывали помощь туркам. Русские пытались привлечь султана Хусейна к войне против турок, но в то же время требовали выплаты долга в триста тысяч туменов, оставшихся со времен шаха Сефи. Однако на этот раз желание русского посла, как это делалось обычно, лично вручить верительные грамоты и ноту шаху при содействии главного везиря, Сефевиды расценили как очень смелый шаг, предположив, что он провоцирует разрыв отношений между государствами. Поэтому было принято решение арестовать посла и не выпускать до тех пор, пока Москва не даст соответствующих объяснений. До июля 1699 г. посол пребывал в плену и только после вмешательства архиепископа Анкора был отпущен на свободу51.
      Надо отметить, что к концу XVII в. Петр I осознавал роль Сефевидского государства в своей борьбе против Османской империи. Для получения обстоятельной, достоверной информации о происходящем, царь в 1697—1698 гг. старался учредить пост резидента при сефевидском дворе. С этой целью туда был отправлен Василий Кучуков. Однако «не являвшийся тонким дипломатом и, видимо, не достаточно умным человеком В. Кучуков потребовал личного принятия от него шахом Султан Хусейном царской грамоты и, не сумев выполнить возложенной на него миссии, был выдворен из страны Сефевидов»52.
      В конце XVII в. царь Петр I принял решение об отправке кораблей в порты, расположенные на южных берегах Каспия и создании нового опорного пункта для расширения торговли. В 1700 г. командир русской эскадры капитан Э. Мейер потребовал у Сефевидского государства права свободного прохода в бакинскую бухту для русских кораблей. Сефевидское правительство отвергло это требование и, учитывая незащищенность Баку, начало укреплять город53.
      Политические и экономические отношения между Сефевидами и Московским государством в XVI—XVII вв. были непосредственно связаны с проводимой в регионе политикой Османской империи. Враждебное отношение русского царя к османам и заинтересованность в их выдворении с Южного Кавказа позволили сефевидского шаха привлечь Московское государство к конфликту в этом регионе. Шах Аббас I, взамен предоставления русским царем военной помощи, даже обещал подарить ему имеющие важное стратегическое значение прикаспийские города Дербент и Баку. Однако Московское государство не хотело вступать в военное противостояние с сильной в тот период Османской империей и одновременно, не желая упускать свой шанс в сложившейся ситуации, всеми силами старалось вовлечь Сефевидов в войну против Османской империи, не скупясь на обещания военной помощи. Так как длительные и изнурительные переговоры между сторонами не дали никаких результатов, а шах Аббас I одержал победу над османами и сумел освободить захваченные азербайджанские территории, вопрос о передаче русским вышеуказанных городов не становился более объектом обсуждения.
      Хотя с середины XVII в. между государствами и создалась определенная напряженность, инициативы, проявленные сторонами, сумели ее нейтрализовать и дали возможность сохранить стабильные отношения.
      Примечания
      1. БУШЕВ П.П. История посольств и дипломатических отношений Русского и Иранского государств в 1586—1612 гг. М. 1976, с. 36.
      2. ЭФЕНДИЕВ О.А. Азербайджанское государство Сефевидов в XVI веке. Баку. 1981, с. 113.
      3. Там же, с. 114.
      4. История Азербайджана. Т. 3. Баку. 1999, с. 230—232.
      5. LOCKHART L. The fall of the Safavi dynasty and the Afghan occupation of Persia. Cambridge. 1958, p. 55; ДАДАШЕВА P. Последний период Сефевидов. Баку-Нурлан. 2003, с. 260-261.
      6.  АЛИЕВ Г. История Кавказа. Баку. 2009, с. 308.
      7. БУШЕВ П.П. Ук. соч., с. 44-45; ЭФЕНДИЕВ О.А. Ук. соч., с. 114; АЛИЕВ Ф.М. Азербайджано-русские отношения. Баку. 1985, с. 30.
      8. МАГОМЕДОВ Р.М. История Дагестана. Махачкала. 1968, с. 137.
      9. SADIK BILGE М. Osmanli devleti ve Kavkasya. Istanbul. 2005, s. 82.
      10. МАГОМЕДОВ Р.М. Ук. соч., с. 136.
      11. БУШЕВ П.П. Ук. соч., с. 46; СЕИДОВА Г. Азербайджан во взаимоотношениях Сефевидской империи и Русского государства. Баку. 2007, с. 39.
      12. SADI К BILGE М. Op. cit., s. 83.
      13. ALLEN W.E.D. Russion Embassis to the Georgian Kings 1589—1605. Vol. I. Cambridge. 1970, p. 60-61.
      14. Ibid., p. 62.
      15. БУШЕВ П.П. Ук. соч., с. 110.
      16. MIHRIBAN M.N.E. I Sah Abbas-i Kebir. Sirket-i Miitalaat va nesr-i kitab-i Parsa. Tehran. 1387, s. 163; БУШЕВ П.П. Ук. соч., с. 113.
      17. АЛИЕВ Ф.М. Ук. соч., с. 33.
      18. SADIK BILGE M. Op. cit., s. 84.
      19. Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией. Т. 1. СПб. 1890, с. 128, 290; РАХМАНИ А.А. Азербайджан в конце XVI и в XVII веке. Баку. 1981, с. 103.
      20. МАГАРАМОВ Ш.А. Восточный Кавказ в политике России, Турции и Ирана в конце XVI в. — Вопросы истории. 2009, № 4, с. 151.
      21. СМИРНОВ А.Н. Политика России на Кавказе XVI-XVII вв. М. 1958, с. 36.
      22. ЕГО ЖЕ. Кабардинский вопрос в русско-турецких отношениях XVI—XVIII вв. М. 1948, с. 22.
      23. БЕЛАКУРОВ С.А. Сношения России с Кавказом (1578—1613 гг.). М. 1889, с. 113— 114; МАГАРАМОВ Ш.А. Ук. соч., с. 152.
      24. Памятники дипломатических и торговых сношений Московской Руси с Персией, с. 128—129; БУШЕВ П.П. Ук. соч., с. 113; РАХМАНИ А.А. Ук. соч., с. 64.
      25. ПЕТРУШЕВСКИЙ П.П. Азербайджан в XVI—XVII веках. В кн.: Сборник статей по истории Азербайджана. Баку. 1949, с. 276.
      26. БУШЕВ П.П. Ук. соч., с. 258; СЕИДОВА Г. Ук. соч., с. 42-43.
      27. ИСКЕНДЕР БЕК МУНШИ. Украшающая мир история Аббаса. Баку. 2010, с. 935.
      28. ГУСЕЙН Ф.А. К вопросу об обещании шаха Аббаса уступить Московскому государству Дербент, Баку и Шемаху. — Вопросы истории. 2010, № 9, с. 120—121.
      29. Там же, с. 121 — 122.
      30. Книга Орудж-бека Байата. Дон-Жуана Персидского. Баку. 1988, с. 155.
      31. SÜMER F. Abbas I. DÍA, с. 1. Istanbul. 1988, s. 18; KURAT A.N. Rusiya tarihi. Baslangicdan 1917-ye kadar. Ankara. 1993, s. 181 — 182.
      32. KURAT A.N. Op. cit., p. 43-44.
      33. KÜTÜKOGLU B. Osmanli-iran siyasi münasebetleri (1578—1612). ístanbul. 1993, s. 253.
      34. SADIK BILGE M. Op. cit., s. 86.
      35. MIHRIBAN M.N.E. Op. cit., s. 166.
      36. ЛЕБЕДЕВ Д.М. География в России XVII в. М-Л. 1949, с. 175-176; РАХМАНИ А.А. Ук. соч., с. 99.
      37. МУХАММЕД ТАХИР ВАХИД. Сергузеште Шах Аббас деввом. Бе кушеше Сеттар Авди. Тегеран. X. 1334, с. 55; ГАСАНАЛИЕВ 3., БАЙРАМЛЫ 3. Внутренная и внешная политика азербайджанского государстве Сефевидов в году правления шаха Аббаса II. Баку. 2011, с. 41.
      38. ШПАКОВСКИЙ А.Я. Торговля Московской Руси с Персией в XVI и в XVII вв. Киев. 1915, с. 20—21.
      39. РАХМАНИ А.А. Ук. соч., с. 103-104.
      40. Там же, с. 100—101.
      41. SÜMER F. Safevi tarihi incelemeleri: I. ve II. Abbas devirleri. Türk Dünyasi Arastirmalari, sayi 69. Ankara. 1990, s. 104.
      42. ЗЕВАКИН E. Азербайджан в начале XVII века. Баку. 1929, с. 31; РАХМАНИ А.А. Ук. соч., с. 105.
      43. СЕЙИДОВА Г. Ук. соч., с. 66-68.
      44. Там же, с. 68—69.
      45. LOCKHART L. Op. cit., р. 57-58.
      46. ДАДАШЕВА Р. Ук. соч., с. 261.
      47. МЕЛЬГУНОВ П.П. Очерки по истории русской торговли XVI—XVII вв. М. 1905, с. 224.
      48. РАХМАНИ А.А. Ук. соч., с. 99-100.
      49. LOCKHART L. Op. cit., р. 59; ДАДАШЕВА Р. Ук. соч.. с. 262.
      50. История Азербайджана, т. 3, с. 268.
      51. LOCKHART L. Op. cit., р. 61-62; ДАДАШЕВА Р. Ук. соч., с. 262.
      52. БУШЕВ П.П. Посольство Артемия Волынского в Иран 1715—1718 гг. (По русским архивам). М. 1978, с. 8; ДАДАШЕВА Р. Ук. соч., с. 267—268.
      53. LOCKHART L. Op. cit., р. 59, 62; ДАДАШЕВА Р. Ук. соч., с. 262, 264.
    • Бурчуладзе Е. Е. Крушение англо-турецких захватнических планов в Грузии в 1855-1856 годах
      Автор: Saygo
      Бурчуладзе Е. Е. Крушение англо-турецких захватнических планов в Грузии в 1855-1856 годах // Вопросы истории. - 1952. - № 4. - С. 10-24.
      В 1855 г. в Мингрелию вторглись турецкие войска под начальством Омер-паши. Это нашествие на Грузию было значительным событием Восточной войны 1853 - 1856 годов.
      Попытаемся выяснить истинные цели вторжения захватчиков в Грузию в 1855 г., проследить обстоятельства этой экспедиции и раскрыть причины ее провала.
      В июне 1855 г. царский наместник Кавказа, он же главнокомандующий Кавказским корпусом, генерал-адъютант Муравьев обложил Карсскую крепость. Спустя некоторое время Ферхад-паша, начальник штаба турецкой экспедиционной армии Омер-паши, высадился с отрядом в Абхазии; за Ферхад-пашой непрерывным потоком следовали многочисленные турецкие войска. В начале сентября 1855 г. в Батум прибыл новый турецкий десант, который также стал сосредоточиваться в Сухум-Кале. В октябре 1855 г. сюда же прибыл главнокомандующий экспедиционным корпусом Омер-паша, и вскоре его войска двинулись к границам Мингрелии.
      Вопрос о выборе пункта для удара по русским войскам в Закавказье давно занимал союзное командование. Этот вопрос неоднократно рассматривался английским, французским и турецким правительствами. Нашел он отражение и на страницах правительственной печати. Так, в константинопольской газете "Echo de l'Orient" в номере от 24 мая 1855 г. была помещена статья "Что нужно сделать в Анатолии?". "Многие занимаются тем, - читаем в статье, - что происходит в Крыму, и на это имеются веские основания: там находится узел Восточного вопроса, и союзники стараются его разрубить... Но есть другая страна, которая не лишена значения: речь идет об армянском плоскогорьи". Автор статьи признается, что кампания 1854 г. "принесла оттоманской армии тяжелые испытания", но текущий 1855 год обещает быть еще более грозным, так как "предприимчивый генерал Муравьев намеревается от системы обороны перейти к тактике настоящего наступления. А, между тем, оттоманская армия теперь находится в более невыгодных условиях, чем в минувшем году. Где же выход из положения?" - спрашивает автор статьи и заключает: "Есть только один выход, сконцентрировать весь армейский батумский корпус в Мингрелии, подкрепить его регулярными войсками, особенно кавалерийскими полками, привлечь в него черкесских добровольцев и... создать угрозу Тифлису".
      По убеждению автора, "русские, очутившись под сильной угрозой с этой стороны, обязательно решат полностью видоизменить свой план кампании и отказаться в Верхней Армении от наступления, чтобы перейти к обороне. Более того: достаточно развив силы по линии Мингрелии, оттоманская армия сможет отказаться от линии в Карс, направиться к Араксу и захватить Ючкилисе и Эривань, что позволило бы легко открыть дорогу в Тифлис и причинило бы русским крупные затруднения. Итак, в чем же гвоздь вопроса? Переменить базу операций", - советует, видимо, компетентный в военных делах автор: "Нужно перенести ее из Эрзерума и Карса... в Мингрелию"1. Все это писалось еще задолго до начала экспедиции Омер-паши.
      Как только в июне 1855 г. стало известно об осаде Карса русскими войсками, в Константинополе состоялось экстренное совещание при участии английского представителя лорда Стратфорда Редклиффа, турецкого великого визиря и сераскира. Было решено оказать скорейшую помощь карсскому гарнизону2. Переполох в неприятельском лагере, произведенный известием об угрозе, нависшей над Карсской крепостью, был вполне понятен. Еще задолго до этого Фуад-паша писал лорду Кларендону, что крепость Каре "есть ключ к нашим азиатским границам. Попадись эта крепость в руки русских, - да сохранит нас от этого аллах! - это прежде всего грозило бы Эрзеруму, а потом всей Анатолии. В этом нельзя сомневаться"3.
      Однако реализация константинопольского решения задержалась на целых четыре месяца вследствие разногласий между союзниками.
      По выработанному на июньском совещании в Константинополе плану предполагалось высадить в Редут-Кале 10 тыс. солдат, присоединить к ним двенадцатитысячный гарнизон Батума и немедленно начать наступление на Кутаис. В то же время транспортные суда должны были перевезти в Редут-Кале еще 18 - 20 тыс. турок. Общее начальство над десантным корпусом предполагалось вручить английскому генералу Вивиану.
      Лорд Редклифф был приглашен на совещание во дворец великого визиря на Босфоре. Турецкие министры предложили выручить Каре при помощи экспедиции из Редут-Кале через Кутаис в Грузию в составе 20-тысячного войска генерала Вивиана, 3 тыс. человек из отряда Витсона, 12 тыс. из батумского гарнизона, 2 тыс. албанцев, пятитысячного турецкого отряда из Болгарии, 800 человек регулярной египетской кавалерии, 600 человек тунисской кавалерии - в общем составе 43400 человек.
      Порта выразила готовность доверить руководство этой экспедицией английскому командующему и в качестве такового признать генерала Вивиана.
      12 июля лорд Стратфорд Редклифф телеграфировал лорду Кларендону: "Приготовления к возможной экспедиции в полном ходу. Можно было бы сэкономить много драгоценного времени, если бы я немедленно получил по телеграфу сообщение, питает ли правительство склонность санкционировать энергичную диверсию через Редут-Кале и Кутаис в Грузию"4.
      Но английское правительство рассматривало Турцию как простую пешку в своей игре и мало считалось с ней. В отправленной на второй же день, 13 июля, ответной телеграмме в Константинополь на имя лорда Стратфорда Редклиффа лорд Кларендон от имени правительства весьма скептически отзывался о задуманной диверсии. Не желая ослаблять коалиционную армию в Крыму, английское правительство не соглашалось включить в состав десантного корпуса так называемый турецкий контингент (в составе 20 тыс. штыков), находившийся в распоряжении английского командования. Поэтому Кларендон предлагал направить помощь Карсу не от Редут-Кале к Кутаису, а от Трапезунда через Эрзерум. Французское правительство также отрицательно отнеслось к замыслу Порты.
      Тем временем турецкое правительство успело передать свой проект на рассмотрение Омер-паши, командовавшего турецкими войсками в Крыму. Крайне недовольный своим второстепенным положением среди союзных главнокомандующих, Омер-паша с радостью ухватился за предложенный план, рассчитывая проявить здесь собственную инициативу.
      Генерал Муравьев писал князю Бебутову: "Омер-паша в придунайской войне показал мало деятельности. Полагаю, что он рад бы отделаться от Крыма и ограничиться в сем году усилением береговых укреплений"5.

      Николай Николаевич Муравьев-Карсский

      Омер Лютфи-паша
      Омер-паше удалось убедить султана и англичан в необходимости оказать помощь Карсу через Кутаис и Грузию. Омер-паше нельзя было надеяться на успех при встрече с войсками генерала Муравьева. Действительно, "совокупность всех сил наших, действовавших на Анатолийском театре в начале сентября, - писал очевидец, - составляла 44 батальона, 28 эскадронов драгун, 30 сотен казаков, 23 сотни конной милиции, при 100 орудиях. Все эти части были в отличном виде и совершенно свежие, не потерпев никаких потерь ни в боях, ни от болезней, чтобы действовать с надеждой на успех"6. Напротив, высадив десант в Мингрелии и быстрым движением овладев Кутаисом, а вслед за ним и Сурамом, Омер-паша предполагал почти беспрепятственно достичь Тифлиса или, смотря по обстоятельствам, через Ахалцых - Карса7.
      Чтобы удовлетворить претензии английского командования в Крыму, Омер-паша предложил взамен так называемого турецкого контингента, включенного в экспедиционную армию, передать в распоряжение англичан новый равноценный контингент турецких войск. Переговоры сторон тянулись довольно долго; наконец 23 июля Порта получила согласие Англии и "Франции. Главнокомандующим десантным корпусом был утвержден вместо английского генерала Вивиана Омер-паша.
      Но союзное командование продолжало возражать против того, чтобы Омер-паша взял из Крыма лучшие турецкие войска, расположенные в Балаклаве и Керчи. Ему были предложены худшие войска из Евпатории. Переговоры закончились новым договором 17 августа. В состав десантного корпуса были включены 15 тыс. турецких войск из Болгарии, 10 тыс. из Балаклавы, 12 тыс. из Батума. К этим контингентам должны были быть присоединены более 5 тыс. кавалерии и несколько полков иррегулярной конницы8. Но десантные войска перебрасывались крайне медленно.
      Поэтому сам Омер-паша высадился в Батуме с 8 тыс. войск еще 2 сентября, а последние эшелоны его корпуса были отправлены с Крымского полуострова лишь в начале октября 1855 года. Еще из Батума Омер-паша известил генерала Вилльямса о том, что через двадцать дней надеется придти на помощь гарнизону Карса.
      Положение русского командования осложнилось известием о падении героического Севастополя.
      Русское командование правильно оценило смысл авантюры турецкого "сардара-экремы". "Омер-паша приступил к разработке дорог между Кедой и Хулой, - писал генерал Муравьев 15 сентября 1855 г. кн. Бебутову, - но как он совершит работу сию в крае, где господствует совершенное безначалие? С пехотою он пройдет, но тяжести не может перевозить иначе, как на вьюках. Часть войск его даже уже выдвинулась было за Кеду, но, как слышно, возвратилась в Батум, а дорогу продолжают разрабатывать жители...
      Странная высадка Омер-паши в одно время в трех местах - в Требизонде, Батуме и Редут-Кале - свидетельствует более о намерении его устрашить нас недоумением об его действиях и отвлечь меня от Карса"9.
      Наилучшим выходом генерал Муравьев счел штурм и взятие Карса. Этим он предполагал разрешить две задачи: во-первых, отомстить врагам за взятие Севастополя и хотя бы частично сгладить тяжкое впечатление, произведенное этим успехом союзников в Крыму; во-вторых, двинуть затем свой корпус навстречу армии Омер-паши10.
      Однако штурм Карса 17 сентября закончился неудачей и стоил жизни многим тысячам отважных русских бойцов и командиров. В этот критический момент, когда неприятельские силы надвигались и с моря и с суши, в рискованном положении оказался также гурийский отряд под командованием князя Багратион-Мухранского11.
      18 сентября, на другой же день после штурма Карсской крепости, генерал Муравьев предписал начальнику гурийского отряда "впредь заботиться только о безопасности вверенного ему края"12. Но гурийский отряд был весьма малочислен и слаб. Подкреплений ему ожидать было неоткуда, потому что блокада Карса была восстановлена и почти все войска сосредоточивались в Александрополе. Между тем турецкая экспедиционная армия стояла у самого порога Гурии и Мингрелии.
      Проблема выручки Карса отходила на задний план. Омер-паша остановил свой выбор на Сухумском рейде. Выбирая берег Абхазии для десанта, турецкий сардар, по всей вероятности, руководствовался больше политическими соображениями и расчетами, нежели военно-стратегическими; он рассчитывал развернуть действия вдоль берега Черного моря, связаться с находившимся на службе у англо-турецких агрессоров Шамилем, а также с Магомед-Эмином и поднять против русских местных жителей - абхазцев, мингрельцев, гурийцев и имеретинцев. Омер-паша знал, конечно, о враждебном отношении гурийского и мингрельского населения к туркам, но рассчитывал на содействие английских и французских эмиссаров - агентов, аккредитованных при его свите.
      Оценивая военное значение высадки войск Омер-паши в Сухуме, начальник штаба гурийского отряда полковник Услар правильно полагал, что Омер-паша мог бы предпринять дальнейший поход в следующих направлениях: или через Сурамский перевал против Тифлиса или через горы в Кабарду и Владикавказский округ. Во всяком случае, такие действия могли бы начаться не ранее конца апреля 1856 г., в то время как взятие Карса генералом Муравьевым было вопросом ближайших недель13. Идея о помощи Карсу наступлением к "ему от Сухума через Кутаис, Сурамский перевал и Ахалцых была явно несбыточной. Омер-паша и не спешил к Карсу; он, видимо, предполагал самой демонстрацией наступления в глубь Грузии заставить генерала Муравьева отступить от Карса. Недаром генерал Вилльямс впоследствии говорил о "предательском" поведении Омер-паши. "Я держался до тех пор, - заявил он после капитуляции Карса, - пока не узнал, что Омер-паша не высадился в Сухум-Кале"14.
      Ареной действий турецкой экспедиционной армии стал так называемый Рионский край, ограниченный с северо-запада рекой Ингур, с запада - Черным морем, с юга - Аджаро-Ахалцыхскими горами и с востока - Сурамским, или Карталино-Имеретинским, хребтом. Река Рион, впадая в Черное море в 15 верстах к югу от Редут-Кале, вместе со своим правым притоком Цхенис-цхали делила Рионский край на три части: Гурию - к югу от Риона, Мингрелию - к западу от Цхенис-цхали и Имеретию - к востоку от Цхенис-цхали. В соседстве с Рионским краем находились Самурзакани, Абхазия и Сванетия.
      Приступая к военным действиям, Омер-паша не мог не учитывать топографических и климатических условий края, равно как и политических настроений местного населения. До осеннего, дождливого сезона оставалось не более полутора месяцев. Наиболее целесообразной для наступательных действий явилась дорога от Озургети и от Редут-Кале (от Редут-Кале до Кутаиса 108 верст). Но Омер-паша исходным пунктом движения своих войск избрал Сухум, отстоящий от Кутаиса более чем на 200 верст, хотя на этом направлении предстояло совершить две сложные переправы, через реки Кодори и Ингури, и двигаться по негодным, разрушенным абхазским дорогам.
      Во второй половине сентября 1855 г, экспедиционные войска Омер-паши начали сосредоточиваться в Сухуме. Усиливались также турецкие гарнизоны на прибрежных пунктах Черноморья. В Батуме и Кобулетском санджаке стоял довольно многочисленный отряд под начальством Мустафа-паши. Ему было приказано ограничиться лишь демонстрациями на границах Гурии и не наступать до тех пор, пока корпус Омер-паши, двигаясь из Сухума, не приблизится к Риону до Кодорской переправы. Этот пункт был намечен для присоединения батумско-кобулетского отряда к главному корпусу Омер-паши с целью общего наступления на Кутаис и далее15.
      Рассчитывая вызвать антирусское движение в крае, турки стремились склонить на свою сторону наиболее влиятельных людей Мингрелии и Гурии, таких" как командир гурийской милиции князь Малакия Гуриели, убежденный противник турок. Ренегат Али-бей Кобулетский (Тавдгиридзе) в специальном письме князю Малакию Гуриели от имени турецкого султана обещал ему сан. владетеля Гурии16. Но Гуриели отверг эти предложения.
      Еще до вступления Омер-паши на территорию Грузии стали появляться его воззвания к гурийцам, мингрельцам и имеретинцам. "Уполномоченный всемилостивейшего султана на Кавказе" не жалел красок, чтобы нарисовать грузинам все "земные и небесные благоденствия", которыми они будут располагать при турках. "Находясь под нашим владычеством, - писал он гурийцам, - вы будете торжествовать,.. Уверяю, что жители Гурии никакой подати не будут платить и никем притесняемы не будут. Одним словом, защищаем вас, жен и детей ваших от всяких обид, притеснений" разорений, зажигательств, если покоритесь всемилостивейшему султану"17.
      Появившись в Абхазии в сентябре 1855 г., Омер-паша попытался завязать переговоры с князьями Дмитрием и Григорием Шервашидзе служившими в русской армии, а также с правительницей Мингрелии княгиней Екатериной Дадиани, но успеха не имел18.
      После водворения в Абхазии Омер-паша вызвал к себе "наместника" Шамиля среди горцев Западного Кавказа Магомед-Эмина и назначил его правителем всех черкесских племен. Самого Шамиля Омер-паша произвел в чин мушира (маршала) турецкой службы. Как известно, еще в 1854 г. "Шамиль официально получил от Порты звание генералиссимуса черкесской и грузинской армии"19. По взятии Тифлиса ему был обещан титул "короля Закавказского".
      Шамиль, как и его предшественники, являлся заклятым врагом кавказских народов, в том числе и грузинского народа. В тяжелые годы Восточной войны он с целью диверсии дважды совершил разбойничьи набеги на Грузию, разорил цветущие села Кахетии, истребил множество мирных жителей края. Грузинский народ ненавидел этого кровожадного грабителя и регулярно создавал специальные отряды самообороны, которые оказывали мужественный отпор Шамилю и его бандам.
      Действия Шамиля были согласованы с действиями турок и англичан, Характерно письмо Шамиля к Омер-паше, полное лакейского угодничества и бахвальства: "Я выходил к вам с большим войском, но не возможно было наше соединение по причине сражения, бывшего между нами и грузинскими князьями. Мы отбили у них стадо, имущество, жен и детей, покорили их крепости и с большой добычей и торжеством возвратились домой. Радуйтесь и Вы"20.
      Но горские народы вопреки Шамилю и Магомед-Эмину отказывались пропускать в горы турецких, англо-французских и других агентов, а если незваные гости и проникали, то местные жители ясно давали им понять, что не намерены сделаться рабами султана. "У абхазцев вновь появились агенты, - читаем в одном документе, - которые стараются склонить не мирных горцев к поданию помощи туркам набором из горцев партии пеших и конных для отправления их в Сухум. Обещают горцам большие награждения. До сих пор, однако, горцы не изъявляют готовность на эти предложения"21.
      "Эмиссары пробираются к карачаевцам с возмутительными письмами против русских, - читаем в другом донесении, - до сих пор попытки эти не имеют ни малейшего успеха,, и посланцы возвращаются обратно с известием, что карачаевцы положительно не намерены принимать никакого участия в общем восстании"22. В своих официальных докладах и донесениях кутаисский военный губернатор давал весьма лестные отзывы имеретинцам, гурийцам и мингрельцам, подчеркивая их храбрость, верность и "непоколебимую готовность до конца бороться с турками"23. Надежды Омер-паши и его английских хозяев восстановить народы и племена Кавказа и Закавказья против русских не оправдались.
      План обороны Мингрелий и Гурии, разработанный князем Багратион-Мухранским еще летом 1854 г., предусматривал возможность неприятельского наступления с трех сторон: из Абхазии, из Кобулетского санджака, и от Редут-Кале или вообще от портов Черного моря на участке от Шекветили до Анаклии. Оперативные действия гурийского отряда в плане были рассчитаны так, чтобы мешать действиям неприятеля, избегая в то же время решительной встречи с его превосходящими силами ("не подвергать себя невыгодам неравного боя"). Кроме того план предусматривал организацию народной войны, для шторой, по убеждению Багратион-Мухранского, на местах была вполне благоприятная почва.
      Для отпора возможному наступлению неприятеля из Абхазии была сформирована самурзаканская милиция; дороги, ведущие из Абхазии были приведены в негодность. Учитывая, что одна самурзаканская милиция не в состоянии удержать натиск сильного неприятеля, ей было приказано в случае движения его сил через Ингур отступить в горный Саберийский участок и оттуда угрожать вражескому тылу24.
      Передовая линия Мингрелий была занята местной милицией, а так же частями регулярных войск, расположенных в Зугдиди, Хетах и у Хопийского монастыря. В случае наступления врага одновременно со стороны Редут-Кале и со стороны Ингура войска должны были сосредоточиться на Хетской позиции. Этот укрепленный пункт должен был разъединить неприятельский отряд, двигавшийся с Ингура, и группы, действовавшие со стороны Редут-Кале, и отрезать его от других пунктов побережья25.
      Гурийско-Кобулетская граница и берег моря были укреплены сильной милицией. Предполагалось, что неприятель из Озургети может двигаться в сторону Кутаиса через Ланчхути или через Чехатаури. В этом случае Акетская позиция, лежащая между обеими главными дорогами, приобретала важное значение.
      Главкомандующий Кавказским корпусом генерал Муравьев, считая тыл гурийского отряда обеспеченным и питая доверие к грузинской милиции, отказывал князю Багратион-Мухранскому в посылке подкреплений. К середине октября Муравьев писал военному министру: "В случае напора неприятеля от Черного моря, кроме Гурийского отряда и многочисленной милиции Гурии, Мингрелии и Имеретин, имеется еще в виду часть Ахалцыхского отряда; вооруженные жители Карталинии, 2 или 3 батальона, находящиеся в Тифлисе, и те войска, которые кн. Бебутов будет в состоянии взять с лезгинской линии"26.
      К началу октября, когда намерения Омер-паши стали достаточно ясными, в основном закончилось и боевое сосредоточение сил гурийского отряда. В распоряжении князя Багратион-Мухранского находились для обороны Мингрелии и Гурии всего около 9 тыс. регулярной пехоты, 700 казаков и до 10 тыс. пешей и конной милиции при 28 орудиях27.
      В первых числах октября 1855 г. Омер-паша двинул свои войска из Абхазии к границам Мингрелии. Шестнадцать дней тянулся переход на расстоянии 70 верст от Сухума до Ингура. Целую треть войск сардару-экремы пришлось оставить позади для обеспечения коммуникационной линии. Наконец, 20 октября главные силы турок подошли к правому берегу Ингури. Багратион-Мухранский хорошо понимал, что 5 тыс. регулярных войск, расположенных вдоль реки Ингури, и такого же числа милиции было слишком недостаточно против 40-тысячной армии Омер-паши. Турецкий сардар при выступлении из Сухума хвастливо заявил, что пройдет "до самого Кутаиса без выстрела" и что "только между Кутаисом и Тифлисом русские осмелятся, быть может, вступить с ним в бой"28. Положение гурийского отряда было очень тяжелым. Однако командование решило не отдавать Мингрелию без боя.
      Между 20 и 24 октября с обеих сторон производилась усиленная рекогносцировка. Первая попытка неприятеля перейти через реку Ингури была успешно отражена мингрельской милицией. Собрав силы, турки двинулись на Рухскую переправу, и 25 октября 1855 г. разыгрался знаменитый Ингурский бой29. К полудню на Ингури грянул первый пушечный выстрел. Рухская позиция, прикрывавшая самый удобный путь в направлении Зугдиди, была атакована турками. Бой длился целый день. Стоявший там отряд князя Дадиани героически отстаивал свою позицию, не отступая ни на шаг и нанося значительный урон наступавшим колоннам. Тогда Омер-паша стал маневрировать. Чтобы замаскировать свой замысел, он установил несколько батарей против рухской позиции и приказал продолжать бомбардировку непрерывными залпами. Сам же во главе основных сил корпуса немедленно двинулся вниз по течению реки к Нарманским переправам. Малочисленные войска и милиция у Санарманио были застигнуты врасплох. Но они были подкреплены спешенными имеретинскими дружинами.
      Турки были отбиты, но временный успех стоил многих жертв. В числе погибших был командир отряда при переправе подполковник Званбай.
      Командование отрядом примял полковник Иоселиани. Потерпев неудачу в еще одной атаке, турки предприняли новый обход и нашли другую переправу через Ингури. Но, невзирая на неравенство сил, обороняющиеся продолжали героическое сопротивление.
      Полковник Иоселиани, заменивший Званбая, был убит в разгар боя; сменивший его офицер Ивин также скоро был вынесен из боя тяжело раненным штуцерной пулей. Принявший начальство отрядом капитал Кобелев скоро был ранен смертельно. Вслед за Кобелевым был убит и заменивший его поручик Рубцов. Это типичный пример отваги, геройства патриотов нашей Родины и образец подлинной боевой дружбы представителей братских народов на поле брани. Здесь, на рубежах Мингрелии, рядом, рука об руку, дрались против турецких захватчиков русские, грузины - карталинцы, мингрельцы и гурийцы, имеретинцы и абхазцы.
      Одновременно с атакой Нарманских переправ турки атаковали, а затем обошли Кокские переправы. Имеретинские дружины отбили первый натиск неприятеля. "Смелая атака этих дружин, - писал генерал Муравьев об имеретинцах, - остановившая натиск турецкой регулярной пехоты, вызывает похвалу всех свидетелей сего подвига"30. Но удержать натиск значительно превосходящих сил противника было невозможно.
      Глубокой ночью 25 октября войска и милиция снялись со всех пунктов Ингури и в полном порядке отступили по намеченным заранее дорогам. В сражении на Ингури потери кавказских войск и милиции превышали 500 человек. Потери со стороны турок были в несколько раз больше31. "В деле Ингура, - писал позднее Муравьев, - могли быть ошибки с нашей стороны, но войска дрались отважно, и главная причина неудач заключалась в значительном превосходстве неприятельских сил"32.
      Спустя несколько дней князь Багратион-Мухранский принял решение оставить территорию Мингрелии, а также отвести войска от Акетской позиции, сосредоточив весь отряд на левом берегу Цхенис-цхали, у Марани. Опасность нависла над Имеретией и Гурией; сложилось трудное положение для всей Грузии.
      После занятия города Зугдиди Омер-паша стал распространять многочисленные прокламации и обращения, призывая мингрельцев стать в ряды его войск и пытаясь убедить население в том, что турки якобы "пришли для сохранения независимости края, ниспровержения власти русской, их поработившей"33. Враги всячески старались соблазнить и привлечь на свою сторону грузинских владетельных князей (Дадиани, Гуриели, Шервашидзе, Дадешкелиани), влиятельных тавадов, азнауров и даже крестьян. Начальник 6-го округа корпуса жандармов из Тбилиси доносил: "В крае появились воззвания... в коих возбуждается дух выступления, припоминая прежнюю независимость этих народов и воинственный характер их предводителей; наконец, говорится, что теперь самое удобное время сбросить с себя ненавистное иго русского правительства"34.
      Широко рекламируя свои "гуманные цели", англичане рука об руку с турками одновременно занимались торговлей ситцами и торговлей "живым и красивым товаром": гурийскими, мингрельскими, имеретинскими мальчиками и девочками. Вот одно из описаний появления англичан и турок в Гурии в 1854 г.: "Вслед за турецкими солдатами явились английские купцы, которые навезли множество товаров, устроили базары и постарались привлечь к себе население мнимой дешевизной. В свою очередь, и турки не сидели без дела, занявшись на досуге ловлей красивых девочек и мальчиков, которых целыми партиями сплавляли в Константинополь"35. В этом их полностью поддерживали английские власти, союзное командование. Англичане активно участвовали в продаже пленных; так, 26 октября 1855 г. из Абхазии сообщали, что "на Сухум-Калеский рейд прибыл английский пароход "Кенгуру", который занимается торговлей людьми (невольниками и невольницами). Соучастниками этой торговли людьми, - сообщается далее, - являются английские шкиперы, перевозящие этот живой товар"36. В этой постыдной торговле участвовали И некоторые грузинские феодалы.
      Не удивительна ненависть кавказских народов к захватчикам. Омер-паша сам признавал, что, вступив на территорию Мингрелии, он нашел "часть населения с оружием в руках, а остальная часть бежала, бросив дома и имущество"37.
      Омер-паша вновь пытался привлечь на свою сторону правительницу Мингрелии Екатерину Дадиани, которая укрылась в неприступных горах в замке Горди. Вслед за Омер-пашой стали пробовать свои дипломатические способности его европейские советники. Английский разведчик Ф. Лонгворт и представитель Франции полковник граф Мефре изощрялись в изысканных, но лживых обещаниях, чтобы склонить Екатерину Дадиани -вернуться в Зугдиди и признать Омер-пашу. "Присланный правительством ея Британского величества в качестве агента в провинции кавказский, - писал ей Лонгворт, - имею честь повергнуть перед вашей светлостью всю мою готовность к наилучшему соглашению между вами и маршалом Омер-пашой, командующим оттоманскими войсками"38. Лонгворту вторил французский агент. "Я понимаю колебание вашей светлости, - писал он, - но это колебание, весьма извинительное женщине, может, продолжаясь, серьезно повредить интересам вашим и ваших детей. Русские разбиты на Дунае, в Крыму, на Ингуре, - наконец, везде, где только могли с ними сойтись; Ваша светлость поймет хорошо, что они не в состоянии удержать свои завоевания на Кавказе"39. Екатерина Дадиани в ответ на происки врагов сама отправилась в действующий отряд лехчумской милиции и приняла активное участие в ряде операций40.
      Омер-паша провел несколько дней в Зугдиди, а потом начал продвигаться вперед, однако очень медленно. Лишь б ноября его войска достигли реки Циви. Отсюда авангард корпуса был выдвинут на реку Техура и к Сенаки41. Около 2 недель Омер потратил на устройство складов и магазинов в Редут-Кале, на приведение в порядок дорог между портом и Циви.
      Силы турок возрастали почти ежедневно за счет прибывающих через Редут-Кале войск. Но дальнейшее (Наступательное движение в осенних условиях делалось крайне затруднительным. Жители Мингрелии не покорились захватчикам. Презрение и ненависть народа на каждом шагу преследовали Омер-пашу и его обреченные войска. Местное население, даже по свидетельству английского советника Л. Олифанта, состоявшего при Омер-паше, демонстративно проявляло свою вражду к турецкой армии: "Жители деревень выглядели недовольно и гневно, особенно когда люди в фесках появлялись у дверей их хижин (конахи), они отказывались снабжать их чем-нибудь больше, чем стаканом воды или огнем для трубки"42.
      Олифант вынужден признать, что местное Население в то же время проявляет "добросердечные отношения к русским, оказывая им всяческую поддержку и помощь" в борьбе с турками43. "Жители глубоко убеждены в том, - пишет Олифант, - что нашествие турок является предзнаменованием полной оккупации края, и они громогласно заявляют, что предпочитают русских"44. Автор приводит следующий эпизод: "Ночью раздавались выстрелы. На следующее утро я навестил Омер-пашу. Он был удручен. Омер сказал мне, что местные жители активно поддерживают русских, Он с отчаянием говорил о несчастном развитии этой кампании и о том, что судьба окончательно покинула его"45.
      Омер-паша решил террором запугать народ. По приказу паши начались массовые расстрелы крестьян, обвиняемых в истреблении турецких солдат. Почва под ногами оккупантов колебалась. Воззвание князя Бебутова к имеретинцам, мингрельцам и гурийцам, обнародованное 1 ноября 1855 г., нашло самый горячий отклик среди населения.
      По поручению главнокомандующего Муравьева князь Бебутов выехал в Западную Грузию для лучшей организации народного сопротивления врагу. Багратион-Мухранский предписал Григорию Дадиани сдать временно командование своим отрядом и тайно отправиться в Мингрелию для сплачивания народных сил. Ему же поручалось собрать отборных всадников в Мингрелий и сформировать из них боевые дружины. Дадиани и короткий срок справился с задачей. Мингрельские патриоты с воодушевлением записывались в формируемые Дадиани дружины46.
      10 ноября 1865 г. турецкий авангард под начальством Ферхад-паши достиг Цхенис-цхали. Сам Омер-паша с главными силами корпуса 20 ноября выступил вперед и, Дойдя до реки Тахур, расположился лагерем на ее берегу; главную свою квартиру он перенес в м. Сенаки47.
      На гурийской границе положение тоже было напряженным. Кобулетский отряд турок под начальством Мустафа-паши значительно усилился и достиг 18 тыс. бойцов регулярной пехоты, 3 тыс. сувар при 16 орудиях. Помимо этого На гурийских границах стояли многочисленные башибузуки. Генерал Бруннер со своим небольшим отрядом оставил Акетские позиции и присоединился к главным силам гурийского отряда в Усть-Цхенис-цхали48. Защита Гурии была целиком возложена на местную милицию. Гурийцы единодушно поднялись и мужественно отстаивали рубежи своей родины. "Гурия ополчилась почти поголовно, - писал Муравьев, - Нередко можно было встретить в рядах милиции престарелых родоначальников семейств с их сыновьями и внуками", они "скрывали свои семейства и имущество в безопасных местах и смело ожидали вторжения турок"49, Гурийцы с негодованием отвергли призывы Омер-паши перейти в подданство; к "всемилостивейшему султану".
      Объединенные отряды гурийской и мингрельской милиции, их партизанские группы нередко предпринимали совместные действия против вражеских колонн, устраивали налеты и глубокие рейды в тыл расположения турок. Во время одного из таких налетов отряд, которым командовал Дадиани, едва не захватил в плен самого Омер-пашу вместе с его свитой50.
      25 ноября 1855 г. Омер-паша получил известие о падении Карсской крепости; это решило участь затеянного союзниками вторжения в Грузию. Омер-паша немедленно приказал начать общее отступление.
      По словам участника событий К. Бороздина, отступление турецкого корпуса из Мингрелии стало неизбежным. С одной стороны, "цель его похода - отвлечение ген. Муравьева от блокады Карса - не была достигнута, но с другой стороны, - по его же свидетельству, - отступление вызывалось и тем обстоятельством, что в самой стране он не мог, при всем старании, ни установить связи с жителями, ни привлечь власти на свою сторону"51. Отступление означало не только крах намерений самого Омер-паши, оно означало полный провал захватнических планов, которые вынашивались Турцией и ее союзниками в отношении Грузии и грузинского народа.
      К. Маркс и Ф. Энгельс, давая глубокую оценку результатов взятия Карса русскими, беспощадно разоблачали бахвальство английской печати. Падением Карса "заканчивается третья удачная кампания русских в Азии: Каре и его округ завоеваны; Мингрелия освобождена от неприятеля; последний еще оставшийся боеспособным отряд турецких войск - армия Омера-паши - значительно обессилен численно и морально... И если сопоставить эти успехи и завоевания с тем фактом, что союзники заняли южную часть Севастополя, Керчь, Кинбурн, Евпаторию и несколько фортов в Черкесии, то станет ясно, что достижения союзников далеко не так огромны, чтобы оправдать бахвальство английской печати"52.
      С капитуляцией Карса и отступлением Омер-паши из Мингрелии военные действия на Закавказском турецком театре приближались к концу. Из-за непрекращающихся дождей, половодья и непролазной грязи кавказские регулярные войска не были в состоянии преодолеть Цхенис-цхали и двигаться далее на сближение с врагом. Наступившая зима полностью пресекла возможность наступательных действий, подвоза провианта и боеприпасов. Преследование и разгром отступающих турецких колонн отныне стали задачей народной милиции и местного населения. Это обстоятельство хорошо учитывалось генералом Муравьевым, который в своем отношении военному министру писал: "Действие против неприятеля возможно только силами одной милиции, потому что лесистая и болотистая местность не позволяет провести регулярные войска к прибрежной полосе во фланг неприятелю. Милиция же, по давнему навыку, может пробираться через болота, по едва проходимым тропинкам и врассыпную"53.
      Корреспондент газеты "Кавказ" выразительно характеризовал местные условия борьбы. "Нет края, более удобного для партизанской войны, как Имеретия и Мингрелия, - писал он. - Непроходимые топи болот, ручьи, которые обращаются в несколько часов в бурные потоки, леса, как бы перевитые вьющимися растениями, затрудняющими проход пешему, не говоря уже о конных, делают эти страны недоступными для незнакомых хорошо с- местностью, а при сопротивлении жителей и нападающих летучих отрядов могут легко и без потерь своих обратиться в обширные вражеские могилы... Недостаток продовольствия и фуража тоже гибельны для незваных гостей, особливо таких, к которым дышит ненавистью все население"54.
      Во время преследования отступающих турецких войск вся пограничная и прибрежная полоса была разбита на несколько отдельных боевых участков. За каждым участком были закреплены единоличные начальники: князь Микадзе командовал войсками "а территории самой Мингрелии; майору Мачавариани, стоявшему во главе четырех дружин (Чочхатской, Гогоретской, Гуриантской и Нагомарской), была поручена линия от Малтаквы до Шекветили; Шекветили и Чолокская линия находились под начальством князей Малакия Гуриели, Михаила Накашидзе и др.55.
      Подвижные отряды мингрельской милиции под общим начальством Григория Дадиани и Шервашидзе преследовали и уничтожали захватчиков. Уходя, турки разорили Зугдиди и учинили по всей Мингрелии невероятные опустошения56.
      2 декабря 1855 г. сильная конница мингрельцев под начальством Дадиани, проскакав ночью 75 верст без отдыха, неожиданно напала на турок в Зугдиди. Турецкая пехота была изрублена. Мингрельский отряд потерял около 100 человек, неприятель потерял почти в 2 раза больше убитыми, более 300 человек ранеными, около 50 турок было захвачено в плен. 11 декабря 1855 г. мингрельские и имеретинские дружины в бою Вновь разбили турецких захватчиков57.
      Сопротивление турок ослабевало. Остатки огромной экспедиционной армии к январю 1856 г. очистили большую часть территории Мингрелии. Турки пока продолжали еще держаться под защитой редут-кальских укреплений и в некоторых других местах, однако передовые отряды мингрельской, гурийской и имеретинской милиции не давали им ни минуты покоя. Из многочисленных боевых эпизодов того времени можно отметить успешные действия объединенной милиции 1 февраля 1856 г. против турецкого лагеря на берегу речки Хопи58.
      С большим успехом действовала дружина Михаила Накашидзе против неприятельских войск, сосредоточенных в Шекветили. Газета "Кавказ" помещала множество корреспонденции о налетах объединенных сил милиции на вражеские колонны, о полной дезорганизации и деморализации оккупационных войск Омер-паши и пр.
      Значительным эпизодом объединенного действия милиции было нападение на турок между Хоргой и Редут-Кале. Мингрельский отряд и гурийские сотни 25 февраля 1856 г. внезапно напали на турецкий отряд, находившийся в Баркасах, истребили его и вернулись обратно с богатыми трофеями59.
      23 декабря 1855 г. Бебутов писал главнокомандующему: "При поездке моей в Гурию я осмотрел гурийскую милицию в Озургетах... Гурийский народ попрежнему одушевлен воинским духом, радуется падению Карса и горит желанием сразиться с неприятелем. Милицию его я нашел в сильном составе и в хорошем порядке"60. Рассчитывая на храбрость и мужество гурийцев, князь Багратион-Мухранский писал: "Теперь неприятель не может к ним ворваться. За эту сторону я не боюсь"61.
      Отступление Омер-паши превратилось в настоящее бедствие для турецких войск. Донесения и доклады, присылаемые из Мингрелии в Тбилиси, сплошь да рядом пестрят следующими сведениями: "Турки отступают беспорядочно, панически. Армия расстроилась и находится в самом жалком состоянии: солдаты изнурены голодом, болезнями, они босы, оборваны...»62. Л. Олифант так описывал в своём дневнике отступление Омер-паши: «Это отступление совершается в полном беспорядке, все бегут взапуски к морскому берегу, причем паши оказали такую ревность, какой до того никто в них не подозревал. Беспорядок был страшный, и появления какой-нибудь тысячи казаков было бы достаточно, чтобы это отступление обратилось в полное поражение»63.
      Несмотря на большие потери, Омер-паше всё же удалось перезимовать в пределах края. Муравьёв намеревался начать весной 1856 г. генеральное наступление в глубь Малой Азии64. Он стал деятельно готовиться к открытию военных действий против Омер-паши ранней весной. Но и английское командование, в свою очередь, разрабатывало для предстоящей кампании (на 1856 г.) развёрнутый план генерального наступления в глубь Закавказья.
      Начальник главного штаба британской армии генерал-лейтенант Виндаш после окончания войны позволил себе раскрыть некоторые карты англо-французского командования. По словам Виндаша, кампания 1856 г. должна была открыться в конце апреля. После занятия союзниками Крымского полуострова предполагалось разделить единую англо-французскую союзническую армию на две части и направить англичан в Азию, а французов — в Бессарабию. В Крыму же предполагалось оставить пьемонтцев, турецкие регулярные войска, английский иностранный легион и некоторые части французских войск.
      Британское правительство, по утверждению Виндаша, особенно «сильно желало начать военные действия против русской кавказской армии, взять обратно Карс и проникнуть далее». «По требованию военного министра,— сказал Виндаш,— я представил ему свой план войны в Азиатской Турции и Закавказье. По моему расчету, в 1856 г. мы должны были занять Эрзерум и устроить хорошее сообщение туда из Трапезунда. Затем надлежало нам купить (? — Е. Б.) Персию, завести большую флотилию пароходов на Каспийском море... после блокирования Карса главные силы наши пошли бы дальше,— или на Эривань, чтобы войти в связь с персидской армией, или севернее через Ахалкалаки прямо на Тифлис. Часть турецких войск должна была в это время наступать в Мингрелию, и мы надеялись, что Шамиль сделал бы со своей стороны что-нибудь... Полагаю, что кампания 1857 г. окончилась бы занятием всех провинций по южной стороне Кавказского хребта... Мы рассчитывали, что Персия выставит 50 000-ную армию, которая займет Карабах и часть Ширвана и прервет сообщение Тифлиса с Каспийским морем. Шамилю же надо было занять главный путь сообщения через Кавказский хребет. Главная же турецкая армия, в которой можно было считать не менее 100 000, двинулась бы во внутрь края, в котором мы могли надеяться на содействие туземцев».
      Предполагалось отторгнуть от России все закавказские провинции, затем расчленить Грузию «наподобие дунайских княжеств» и «под протекторатом Англии и Турции организовать там отдельные княжества: Грузию, Мингрелию, Имеретию, Гурию, Армению. Возвратить Персии и Турции те части территории, которые были присоединены к России Гюлистанским и Адрианопольским трактатами. И, наконец, Каспийское море сделать нейтральным или ограничить число военных судов, которые Россия могла бы на нем держать»65.
      Такова была программа английского правительства, программа порабощения народов Кавказа и Закавказья. Известные агенты и шпионы Англии и Франции - Лонгворт, Бейль, Банья, Стейер (французский консул в Батуме), Модюй, Шампоассо и другие - еще до войны рыскали в Абхазии и по Кавказским горам, в долинах Самурзакана и Мингрелии, в Гурии и окрестностях Кобулетского санджака. Англо-турецкие эмиссары действовали среди дагестанских горцев, давали советы и оказывали помощь своим ставленникам Шамилю и Магомед-Эмину. Англо-турецкий флот, по словам Маркса и Энгельса, не раз вступал в связь с черкесами и с Шамилем, доставляя им предметы вооружения66. "Мюридизм ориентировался на Турцию и Англию и ставил своей задачей подчинение движения горцев, возглавляемого Шамилем, захватническим интересам Турции и Англии на Кавказе"67.
      Корабли союзников беспрерывным потоком доставляли в турецкие порты оружие и боеприпасы, людские контингента и продовольствие для турецкой армии. Начальник гурийского отряда в своем рапорте главнокомандующему в дни кампании сообщал: "Сегодня с 12 час. пополудни на всех передовых постах турецких производились ружейные выстрелы и пушечная пальба на море, против Батума и Чурук-Су, возвещающие салюты по случаю прибытия флота, войск я (привоза продовольствия. Лазутчики дали знать, что на 8 судах доставлено войско и продовольствие. Суда эти, как говорят, даны англичанами и французами. Желая удостовериться в справедливости фактов прибытия флота, я отправил адъютанта моего, поручика Ч. Щербакова, на Гуриаптскую крепость, который посредством зрительной трубы ясно видел 5 пароходов и 4 корабля. Брульон, им сделанный, о расположении этих судов у Лазистанского прибрежья Черного моря при сем представляю"68.
      Иностранные офицеры организовывали, ободряли турецкие войска, охваченные, особенно после поражений, унынием и деморализацией. "Недостоверным сведениям, - доносил Муравьев военному министру, - прибыли в Кобулеты два английских комиссара. Один из них отправился в Аджарию, где приводит в известность всех русских пленных... Другой же остался в Чурук-Су (Кобулеты) для заведывания внутренним управлением Кобулетского санджака. Турецкие чиновники, как утверждают лазутчики, во всем советуются с английским комиссаром и исполняют его советы беспрекословно"69.
      В период Восточной войны антирусская подрывная деятельность иностранной агентуры в Грузии и на Кавказе особенно усилилась. Враги стремились сорвать боевую дружбу и единство кавказских народов, разъединить и деморализовать их, ослабить их мужественную освободительную борьбу против исконных врагов.
      "Англия, казалось, твердо решила не идти на переговоры, - писал французский историк А. Дебидур. - ...Англия была готова к новой кампании, полагая, что она должна стать решающей... Ей были необходимы серьезные результаты, значительные выгоды"70. Однако английским захватническим проектам и предположениям в отношении Грузии и Закавказья не суждено было сбыться: героическая борьба русских войск спутала планы захватчиков.
      18 марта 1856 г. был подписан мирный трактат в Париже. Разбитые войска опозоренного Омер-паши должны были очистить Мингрелию. "Омер-паша по приезде своем из Константинополя в Трапезунд, - писал Муравьев военному министру 22 марта 1856 г., - в присутствии многих изъявил сожаление о заключенном перемирии, чрез что, говорил он, союзники лишены испытания мингрельских грязей, в коих армия его утопала"71.
      Как и следовало ожидать, Каре стал играть существенную роль во время дипломатических переговоров о мире в Париже. По свидетельству современника и участника событий М. П. Щербинина, "падение грозной твердыни, почитавшейся нашими врагами несокрушимой, имело громадное влияние на условия Парижской конференции о мире"72.
      Военная кампания 1853 - 1856 гг. чрезвычайно обострила классовые противоречия в Закавказье, как и во всей России. Несмотря на разорение и огромный ущерб, нанесенный трудящимся массам вражеской оккупацией, несмотря на невероятное напряжение их сил и средств в борьбе с оккупантами, местные князья и дворяне ничуть не щадили своих крепостных. Притеснения и эксплуатация крестьян еще более усиливались, принимая лишь иные формы. Отважный руководитель восставших крестьян в Мингрелии Уту Микава в простых, смелых и правдивых словах перед представителями власти в 1857 г. разоблачал изуверство и бесчеловечность местных князей и дворян по отношению к крестьянам в тяжелые годы оккупации. "С небольшим год тому назад, - говорил он, - как наша Родина была наводнена османскими войсками. Неприятель истребил у нас все, что попадало ему под руку.., а наши господа (князья-помещики. - Е. Б.), вместо защиты, стали похищать у нас наших детей - мальчиков и девочек и продавать османам... Ушли османы, и господа наши примялись за нас пуще прежнего, пуще самих османов"73.
      После Восточной войны феодально-крепостническая система в Грузии вступила в новый этап своего существования. Крестьянское движение против князей и помещиков приняло острый характер в Мингрелии и в Имеретин (1857 г.), а затем в Абхазии, Гурии и других районах Грузии.
      Турецкие агрессоры и их английские пособники в течение долгих веков вынашивали планы захвата и порабощения Грузии и грузинского народа. Турецкие захватчики вторгались в пределы Грузии; разоряли страну древней богатой культуры, истребляли мирное население. "Персидские и турецкие ассимиляторы, - указывает И. В. Сталин, - сотни лет кромсали, терзали и истребляли армянскую и грузинскую нации..."74. Свободолюбивые народы всегда оказывали врагу упорное сопротивление, нанося ему ответные удары.
      В победоносных битвах при Ахалцыхе и Баш-Кадыклара, на Чолоке и Курьюк-Дара, на Чингильских высотах и на Колхидских низменностях и, наконец, у стен Карсской крепости за время войны 1853 - 1856 гг. была пролита кровь лучших сынов русского, грузинского, армянского, азербайджанского народов, представителей всех закавказских племен и народностей. Кровь, пролитая на поле брани против общих врагов, еще более скрепила неразрывную дружбу наших народов.
      Примечания
      1. Journal de Constantinople "Echo de l'Orient" от 24 мая 1855 года.
      2. Центральный Государственный исторический архив Грузинской ССР (ЦГИАГ), ф. 1087, д. 443, л. 42.
      3. "Военный сборник". 1861 г., N 3, стр. 50.
      4. См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. X, стр. 552.
      5. Акты Кавказской археографической комиссии (в дальнейшем АКАК). Т. XI, стр. 124.
      6. Там же, стр. 239.
      7. См. "Кавказский сборник". 1880. Т. V, стр. 268 - 270,
      8. ЦГИАГ, ф. 1087, д. 443, л. 44.
      9. АКАК. Т. XI, стр. 124.
      10. См. "Кавказский сборник". 1876. Т. 1, стр. 329 - 330.
      11. См. АКАК. Т. XI, стр. 230 - 231.
      12. Там же, стр. 239 - 240.
      13. См. "Кавказский сборник". Т. V, стр. 270.
      14. "Военный сборник". 1861. N 3, стр. 43.
      15. ЦГИАГ, ф. 1087, д. 448, Л. 48
      16. Там же, д. 449, л. 10.
      17. АКАК. Т. XI, стр. 355.
      18. Там же, стр. 111 - 112 и 150.
      19. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. X, стр. 124.
      20. Сборник сведений о Кавказских горцах. Вып. VII, стр. 47. Тифлис. 1873.
      21. Центральный Государственный военно-исторический архив (в дальнейшем ЦГВИА), ф. ВУА, д. 6663, л. 65.
      22. Там же, лл. 89, 1,04.
      23. АКАК. Т. XI, стр. 37 - 39.
      24. ЦГИАГ, ф. 939, д. 6, лл. 38 - 39.
      25. ЦГИАГ, ф. 1087, д. 443, л. 49.
      26. АКАК. Т. XI, стр. 411.
      27. ЦГИАГ, ф. 1087, д. 443, лл. 49 - 51.
      28. АКАК. Т. XI, стр. 107.
      29. Там же, стр. 107 - 110, 138, 197 - 199, 215 - 216; ЦГИАГ, ф. 1087, д. 449, лл. 119 - 122. Ср. К. Бороздин. Закавказские воспоминания, стр. 24 - 30. СПБ. 1885.
      30. Н. Муравьев. Война за Кавказом. Т. II.
      31. ЦГИАГ, ф. 1087, д. 449, л. 110.
      32. ЦГВИА, д. 33 - 493, лл. 233 - 234; АКАК. Т. XI, стр. 215 - 216.
      33. АКАК. Т. XI, стр. 149.
      34. ЦГИАГ, III отд., I эксп., д. 89, лл. 7 - 8. Ср. АКАК. Т. XI, стр. 189.
      35. ЦГИАГ, ф. 1087, л. 1060.
      36. ЦГВИА, ф. ВУА; д. 6662, л. 12. Ср. "Русский Вестник" за 1864 г., кн. XI, стр. 54; "Journal de St. -Petersbourg" N 304 от 12 января 1854 г.; "Кавказ" N 7 за 1856 год.
      37. ЦГИАГ, ф. 1087, д. 449, л. ПО; АКАК. Т. XI, стр. 112; К. Бороздин. Указ, соч., стр. 34 - 36.
      38. Цит. по К. Бороздину. Указ, соч., стр. 55 - 58.
      39. Там же, стр. 57 - 58.
      40. Там же, стр. 87.
      41. АКАК. Т. XI, стр. 111 - 112.
      42. L. Oliphant. The Trans-Caucasian campaign of the Turkish Army under Omer-pasha, p. 146, 218. London. 1856.
      43. Там же, стр. 193.
      44. Там же, стр. 46.
      45. Там же, стр. 118.
      46. ЦГИАГ, ф. 1087, д. 449; АКАК. Т. XI, стр. 110 - 111. т. XI, стр. 112.
      47. АКАК. Т. XI, стр. 149.
      48. ЦГВИА, ф. ВУА, д. 5963, л. 49.
      49. ЦГИАГ, ф. 1087, д. 449, л. 112.
      50. Там же, л. 224, д. 444, лл. 4 - 5.
      51. К. Бороздин. Указ, соч., стр. 61.
      52. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. X, стр. 591.
      53. ЦГВИА, ф. ВУА, д. 5866, л. 40. Мнение Г. В. Хачапуридзе ("К истории Грузии первой половины XIX века", стр. 497. Тбилиси. 1950), что после взятия Карса против Омер-паши были направлены крупные регулярные войска, является, следовательно, ошибочным.
      54. "Кавказ" N 31 за 1854 год.
      55. ЦГВИА, ф. ВУА, д. 5966, лл. 41 - 43.
      56. АКАК. Т. XI, стр. 259.
      57. ЦГИАГ, ф. 1087, д. 449, л. 113; АКАК. Т. XI, стр. 189 - 190.
      58. Там же, лл. 114 - 115.
      59. "Кавказ" N 19 за 1856 год. К. Бороздин. Указ. соч., стр. 65.
      60. АКАК. Т. XI, стр. 197.
      61. Там же, стр. 151.
      62. ЦГИАГ, ф. 1087, д. 378, л. 38.
      63. L. Oliphant. Укал, соч., стр. 183.
      64. Ленинградский институт востоковедения АН СССР (ЛИВ). Рукописное отделение, разр. 3, оп. 2, пак. 145 \№ 28). см. письмо Муравьёва к А. П. Ермолову.
      65. ЦГВИА, ф. ВУА, д. 5953, лл. 206—209.
      66. См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. X, стр. 39 - 40.
      67. "Правда" от 14 мая 1950 года. "В Комитете по Сталинским премиям в области литературы и искусства".
      68. АКАК. Т. XI, стр. 327; ЦГИАГ, ф. 1087, д. 427, л. 155.
      69. Там же.
      70. А. Дебидур. Дипломатическая история Европы. Т. II, стр. 135. М. 1947.
      71. ЦГВИА, д. 33 - 493, л. 305.
      72. М. Щербинин, Кн. М. С, Воронцов и Н. Н. Муравьев. "Русская старина" за 1874 год. Т. XI, стр. 113.
      73. К. Бороздин. Указ, соч., стр. 144.
      74. И. В. Сталин. Соч. Т. 11, стр. 348.