Saygo

Петр III Федорович

9 сообщений в этой теме

Мыльников А. С. Пётр III

Поистине, этому человеку не везло не только при жизни, но и после смерти. Какими только эпитетами не награждали Петра Федоровича историки и писатели: "Тупоумный солдафон" и "холуй Фридриха II Прусского", "ненавистник всего русского" и "хронический алкоголик", "ограниченный самодур" и "неспособный супруг" - таков далеко не полный набор характеристик, до сих пор привычно сопровождающих упоминания имени этого российского императора. Пожалуй, в наиболее концентрированном виде столь однозначный взгляд на личность и деятельность Петра III содержится в новейшей его характеристике: "Этот монарх еще до воцарения успел прославиться своими шутовскими выходками, грубыми попойками, полной неспособностью заниматься государственными делами и, что было особенно оскорбительно для подданных, пренебрежением ко всему русскому. Император приказал переодеть гвардию в новую форму по образцу прусской, а православным священникам велел обрить бороды и носить немецкое платье наподобие протестантских пасторов. Будущее этого царствования было предопределено. Спустя пять месяцев после воцарения Петра III против него был составлен заговор"1. И хотя, разумеется, "никакой "загадки" личности и жизни Петра Федоровича не существует"2, вопрос не столь прост, как видится на первый взгляд.

Во-первых, диссонансом оказывается общая направленность политики правительства при Петре III, развивавшаяся в русле концепции "просвещенного абсолютизма". Отмечая, что многие ее аспекты сопряжены с серией дворянских "прожектов" 1750-х годов, С. О. Шмидт подчеркивал: "Типичные черты политики "просвещенного абсолютизма" за короткое царствование Петра III обнаружились особенно эффективно... Так называемый Век Екатерины начался, по существу, еще за несколько лет до ее восшествия на престол". Правда, следуя традиции, идущей от С. М. Соловьева и В. О. Ключевского, Шмидт допускал, что "такая политика отражала не столько вкусы и намерения самого императора, сколько его соправителей, выдвинувшихся на государственном поприще еще в предшествовавшее царствование"3.

И все же, во-вторых, вопрос о личном участии Петра III в государственном управлении этой оговоркой не снимается. Известно, что положительные суждения о великом князе, а затем и императоре высказывали такие видные и лично его знавшие представители отечественной культуры, как В. Н. Татищев, М. В. Ломоносов, Я. Я. Штелин. Едва ли можно игнорировать мнение Г. Р. Державина, назвавшего уничтожение Петром III репрессивной Тайной канцелярии в числе "монументов милосердия"4. Или умолчать, что Ф. В. Кречетов, пожизненно заключенный в 1793 г. за вольнодумство в Петропавловскую крепость, намеревался "объяснить великость дел Петра Федоровича", а поэт А. Ф. Воейков ставил в 1801 г. покойного императора "подле имен величайших законодавцев"5. И если, повторяем, мы согласны с тем, что загадочной фигурой Петр III отнюдь не являлся, обращение к основным вехам его биографии представляется уместным хотя бы потому, что в какой-то мере позволяет прояснить механизм фальсификаций, которыми, к сожалению, богата трактовка отечественной истории.

Будущий император появился на свет в портовом городе Киле, столице немецкого герцогства Гольштейн. Его отцом был герцог Карл Фридрих, а матерью - старшая дочь Петра Великого, Анна Петровна. Первенца в семье с нетерпением ждали. И потому в восемь часов того дня, когда цесаревна благополучно разрешилась от бремени, гольштейнский министр Г. Ф. Бассевич направил в Петербург с нарочным срочную депешу, лаконичную и деловую: "Он родился между 12 и 1 часом [дня] 21 февраля 1728 г. здоровым и крепким. Его решено назвать Карл Петер"6. Дата указана по новому стилю; по старому - это 10 февраля.

Судьба новорожденного была предопределена за несколько лет до его рождения: в брачном договоре, заключенном в 1724 г., оба супруга отказывались от претензий на российский престол, хотя царь сохранял право назначить своим преемником "одного из урожденных божеским благословением из сего супружества принцев"7. Впрочем, как племянник Карла XII гольштейнский герцог и его наследники могли претендовать и на шведскую корону. Новорожденного и нарекли со значением: Карл в честь шведского короля, чья военная слава закатилась под Полтавой; Петер - в честь первого российского императора, превратившего Россию в великую европейскую державу. Так причудливо в лице маленького гольштейнского принца произошло посмертное примирение между побежденным и победителем. Но это одновременно означало, что уже к моменту своего рождения наследный гольштейнский принц оказался в положении возможного претендента либо на российский либо на шведский престолы. Эта предопределенность наложила отпечаток на личность, психологию и поведение Петра III.

Вскоре после его рождения мать умерла. Отец по-своему любил сына, но все помыслы его были направлены на возвращение Шлезвига, отнятого Данией в начале XVIII века. Не располагая для этого ни военными, ни финансовыми возможностями, Карл Фридрих мог положиться только на помощь со стороны - либо Швеции, либо в особенности России. Собственно, брак с Анной Петровной и закреплял русскую ориентацию Карла Фридриха.

После смерти Петра II, приходившегося Карлу Петеру кузеном, и вступления на российский трон Анны Ивановны прежняя ориентация стала невозможной - новая императрица стремилась лишить прав на престол свою двоюродную сестру Елизавету Петровну, чтобы закрепить их за своей родней. Росший в Киле внук Петра Великого был постоянной угрозой для этих планов бездетной императрицы, с ненавистью повторявшей "чёртушка еще жив" (эти слова иногда почему-то приписывают Елизавете Петровне).

Карл Фридрих возложил надежды, связанные с воссоединением отторгнутой части своего владения, на сына, которого стали готовить к возможному вступлению на шведский престол. Внушая ему мысли о реванше, отец сызмальства воспитывал принца по-военному, на прусский лад. "Этот молодец отомстит за нас", - говаривал Карл Фридрих. Впрочем, как раз "молодцом" принц и не был. Родившись крепким физически, в детстве он, однако, часто болел. Тем не менее, когда ему исполнилось 10 лет, отец присвоил ему чин секунд-лейтенанта, что произвело на мальчика огромное впечатление и зажгло в нем любовь к парадам и экзерцициям.

После смерти герцога в 1739 г. регентом при сироте стал его двоюродный дядя Адольф Фридрих, позднее избранный шведским королем. В повседневное воспитание племянника он не вмешивался, и оно протекало по раз заведенному порядку, но бесконтрольно. Его воспитатель, грубый и невежественный швед Брюмер, изощренно унижал своего подопечного, не гнушаясь отборной ругани и рукоприкладства, даже в присутствии придворных. Позднее, уже в России, Петр с содроганием вспоминал "о жестоком обхождении с ним его начальников", которые в наказание часто ставили его коленями на горох, от чего ноги "краснели и распухали"8.

Двери в Россию, закрытые при Анне Ивановне, окончательно, казалось, захлопнулись после ее смерти в 1740 г., когда престол согласно завещанию занял младенец двух месяцев от роду, внучатый племянник покойной, сын принца Антона Ульриха Брауншвейгского Иван Антонович. Перед Карлом Петером остался открытым один маршрут Киль - Стокгольм: его усиленно наставляли в лютеранстве, внушали антирусские настроения. Но 25 ноября 1741 г. положило начало новому витку в жизни гольштейнского принца: к власти в Петербурге пришла дочь Петра I. Будучи, как и ее предшественница, бездетной, Елизавета Петровна для закрепления своих династических, по понятиям того времени недостаточно крепких, прав поспешила вызвать из Киля племянника.

На берегах Невы 14-летний принц появился 5 февраля 1742 года. И когда в ноябре из Стокгольма прибыла делегация, чтобы уведомить об избрании Карла Петера наследником шведской короны, было поздно. Человека с таким именем более не существовало: он был крещен по православному обряду и официально объявлен наследником российского престола. Отныне его звали Петром Федоровичем.

Сама не отличавшаяся ученостью, Елизавета Петровна поразилась невежеству племянника. К нему срочно приставили учителя, а обязанности воспитателя были возложены на академика Штелина. Встречающаяся в литературе версия, будто ученик оказался на редкость тупым, а воспитатель общего языка с ним найти не сумел, основана на явном недоразумении. Наоборот, в воспоминаниях Штелина отмечены способности и превосходная память Петра Федоровича, хотя наставник признавал, что гуманитарные науки того не привлекали и "часто просил он, вместо них, дать урок из математики".

Любимейшими предметами наследника были фортификация и артиллерийское дело, а "видеть развод солдат во время парада доставляло ему гораздо большее удовольствие, чем все балеты"9. Но занятия проводились урывками, бестолково, несмотря на старательность Штелина, у которого установился душевный контакт с Петром - привязанность к Штелину он сохранил до конца жизни. И в этом беспорядке во многом была повинна императрица. Ветреная, склонная к развлечениям и частым переездам, она требовала постоянного присутствия наследника. Во время одного из путешествий (а Елизавета Петровна наведывалась не только в Москву, но и в Киев) он заболел оспой, следы которой остались у него на лице.

7 мая 1745 г. достигшего совершеннолетия Петра Федоровича викарий Священной Римской империи польский король и саксонский курфюрст Август III объявил правящим герцогом Шлезвиг-Гольштейнским. А 25 августа наследник вступил в брак с анхальт-цербстской принцессой Софией Фредерикой Августой, в православии нареченной Екатериной Алексеевной. Она была годом младше своего супруга.
 

459px-Coronation_portrait_of_Peter_III_o

484px-Peter_III.jpg

498px-Elizaveta_vorontsov.jpg
Елизавета Воронцова

426px-Antronov_Petr_3.jpg

763px-Peter_III_of_Russia%27s_burial_det

779px-Peter_III_of_Russia%27s_burial_det
Вторичные похороны Петра III 2 декабря 1796 г. По приказу Павла I он был перезахоронен вместе с Екатериной.

800px-Cathedralat_Peter_Paul_IMG_7477.JP
В изголовных плитах стоит одна и та же дата погребения - 18 декабря 1796; складывается впечатление, что Петр III и Екатерина II жили долго и счастливо и умерли в один день...


Хотя впервые они увиделись еще в 1739 г., личные чувства будущей четы при заключении брака менее всего принимались во внимание. Невеста была навязана Фридрихом II, который полагал, что из всех возможных кандидатур именно эта "более всех годилась для России и соответствовала прусским интересам". И его протеже, не по летам сообразительная и лукавая, прекрасно понимала, какую роль в ее неожиданном возвышении сыграл политический расчет. Вскоре по прибытии в Россию она не только письменно благодарила Фридриха, но и уверила, что в будущем найдет случай убедить его "в своей признательности и преданности"10. Если для Петра прусский король являлся примером полководческого таланта (впрочем, таково было и мнение европейской общественности), то для Екатерины это был в первую очередь человек, поспособствовавший исполнению ее честолюбивых мечтаний. Что касается самого Фридриха, то он оставался в выигрыше при любом повороте событий.

С детства одинокий и заброшенный, Петр поначалу проявлял к своей жене если не любовь, то симпатию и доверие (они находились в троюродном родстве). Напрасно: ей нужен был не Петр, а императорская корона. Этого Екатерина не скрывала ни сразу после свадьбы, ни в позднейших "Записках". Ее биографы склонны принимать на веру рассказы будущей императрицы о том, как вместо исполнения супружеских обязанностей Петр играл с нею по ночам в куклы или заставлял по команде выполнять воинские артикулы. Из-за этого, по уверениям Екатерины, на протяжении то ли пяти, то ли даже девяти лет брака она "сохранила девственность"11.

Не хочется копаться в альковных тайнах великокняжеской четы, но и полностью игнорировать их нельзя, ибо здесь завязывался один из психологических узлов исподволь складывавшейся в придворной среде репутации не только Екатерины, но и Петра. Естественности и непосредственной ребячливости его отношения к молодой супруге (ведь многое, о чем на этот счет позднее писала и говорила Екатерина, поддается именно такому истолкованию) было противопоставлено отчуждение. Желая в сознании окружающих отделить себя от мужа, Екатерина надела маску обиженной и отвергнутой супруги. Этому нисколько не противоречили любовные похождения, которым она предалась довольно рано. Вот текст случайно сохранившейся, написанной по-французски записки Петра, которую он адресовал жене: "Мадам, я прошу Вас не беспокоиться, что эту ночь Вам придется провести со мной, потому что время обманывать меня прошло. Кровать была слишком тесной. После двухнедельного разрыва с Вами, сегодня после полудня Ваш несчастный супруг, которого Вы никогда не удостаивали этим именем"12. Эти слова, достаточно прозрачные по смыслу, противоречат позднейшей версии о "девственности" Екатерины - ведь записка относилась к 1746 г., когда со дня свадьбы едва минул год. А после рождения в 1754 г. Павла отношения между супругами приняли чисто формальный и далеко не дружественный характер. Вскоре общепризнанной фавориткой великого князя стала Е. Р. Воронцова, родная сестра Е. Р. Дашковой, горячей сторонницы Екатерины.

Размолвки первых лет супружества не могли не повлиять на характер Петра Федоровича, порождая в нем, с одной стороны, внутреннюю неуверенность, а с другой - глумливую браваду, которой он пытался защититься. К тому же великий князь, как подчеркивал Штелин, уже в юные годы имел "способность замечать в других смешное и подражать ему в насмешку"13. Все это встречало осуждение властителей придворных дум и, в конечном счете, вредило ему самому. Наблюдавший Петра Федоровича как раз в ту пору прусский посланник граф Финкенштейн доносил своему королю в 1747 г., что едва ли великий князь будет царствовать. "Непонятно, - писал он, - как принц его лет может вести себя так ребячески"14.

Неудивительно, что Петр тяготился атмосферой двора тетки, стремясь проводить время в Ораниенбауме, своей летней резиденции, подальше от интриг, условностей и недоброжелательного окружения. Характерна его записка фавориту императрицы И. И. Шувалову: "Убедительно прошу, сделайте мне удовольствие, устройте так, чтобы нам оставаться в Ораниенбауме. Когда я буду нужен, пусть пришлют конюха; потому что жизнь в Петергофе для меня невыносима"15. Читая эти строки, по-иному воспринимаешь многократно осмеянную в историографии и художественной литературе склонность великого князя в юности проводить время не в аристократическом кругу, а в обществе приставленных к нему слуг и лакеев. Став шефом Преображенского полка, Петр Федорович охотно беседовал с солдатами, а в Ораниенбауме постоянно общался с офицерами гольштейнского отряда, выписанного для него из Киля. Все это неодобрительно воспринималось в великосветских кругах, способствуя утверждению мнения о наследнике как грубом солдафоне.

В действительности мир интересов Петра Федоровича был несравненно шире и богаче. Он любил итальянскую музыку и неплохо играл на скрипке. Любил великий князь также живопись, фейерверки, книги. Уже в 1746 г. по его требованию из Киля была доставлена библиотека его покойного отца, размещенная в Картинном доме в Ораниенбауме. Надзор за библиотекой, включавшей и литературу по инженерному и военному делу, был поручен Штелину. Не ограничившись получением родового книжного собрания, великий князь следил за его пополнением. "Как только выходил каталог новых книг, - вспоминал Штелин, - он его прочитывал и отмечал для себя множество книг, которые составили порядочную библиотеку"16. По вступлении на престол Петр III назначил Штелина своим библиотекарем и поручил ему разработать план размещения книг в новопостроенном в Петербурге Зимнем дворце, выделив для этой цели "ежегодную сумму в несколько тысяч рублей". Петр Федорович коллекционировал скрипки, в которых знал толк; сохранился каталог его нумизматического кабинета, составленный также Штелином.

Духовный мир великого князя, вопреки уверениям Екатерины, не ограничивался, а тем более не исчерпывался забавами и развлечениями, хотя то и другое составляло обычную часть уклада придворной жизни. Но это не удовлетворяло Петра Федоровича, жажду деятельности и неутомимость которого отмечали многие, даже не расположенные к нему современники. Он стремился проявить себя на политическом поприще. Такая возможность, казалось бы, представилась в 1745 г., когда он стал правящим герцогом. Но за пределы России Елизавета Петровна племянника не отпускала. Поэтому герцога в Киле представлял штатгальтер (им с 1745 по 1751 г. был дядя великого князя, Фридрих Август), а исполнительную власть осуществлял Тайный правительственный совет, созданный еще в 1719 году. Связь между Гольштейном и Петром Федоровичем поддерживалась через представительство в Петербурге. Его возглавлял в 1746 - 1757 гг. И. Пехлин.

В попытках великого князя воздействовать на управление удаленным герцогством прослеживается стремление укрепить дисциплину среди чиновников, упорядочить военное дело, судопроизводство и другие отрасли управления. Устойчивым был интерес Петра Федоровича и к культурной жизни Гольштейна. Как видно из сохранившейся переписки, он касался разнообразных аспектов совершенствования Кильского университета - от утверждения профессоров до ремонта аудиторий. Большая часть подобных распоряжений была написана Петром Федоровичем собственноручно (по-французски), что свидетельствовало о его внимании к управлению Гольштейном, хотя постоянная борьба между высшими чинами администрации в Киле за влияние мешала успеху предпринимавшихся герцогом усилий17.

Некоторой отдушиной для жаждавшего практической деятельности наследника явилось назначение его 12 февраля 1759 г. "главнокомандующим над Сухопутным шляхетным кадетским корпусом". Это учебное заведение было открыто в Петербурге по инициативе одного из сподвижников Петра I фельдмаршала Б. К. Миниха в 1731 году. Кадетский корпус являлся не только военным заведением, он сыграл немалую роль и в развитии русской художественной культуры - в числе его воспитанников были А. П. Сумароков, В. А. Озеров, М. М. Херасков, Ф. Г. Волков.

К обязанностям главного директора Петр Федорович отнесся со всем рвением. Он лично познакомился с учащимися, беседовал с ними, посещал занятия в классах и на плацу. Наследник добился для Корпуса ряда привилегий, в том числе права печатать любые книги "на французском, немецком и российском языках", даже если их тематика непосредственно и не была связана с учебными планами18. По его указанию в 1761 г. была опубликована первая часть "Имянного списка" всех преподавателей и выпускников Кадетского корпуса с момента его основания, включая лиц, подвергавшихся в предшествующие царствования опале. С приходом к власти Екатерины II издание этого справочника остановилось.

Текущая деятельность главного директора отразилась в его доношениях в Сенат. Уже через две недели после вступления в должность Петр просил выделить средства для достройки флигеля, чтобы улучшить бытовые условия кадетов ("по регламенту положено, чтоб в каждой каморе по пяти и по шести кадетов жили. А ныне за теснотою в жилье и более десяти человек в одной каморе живут")19. Во многих обращениях, подписанных Петром Федоровичем, подчеркивалось значение Корпуса "для ползы Российской империи", "чтоб армию достойными афицерами наполнять"20.

Может возникнуть вопрос - в какой мере подобные резоны отражали настроения самого главного директора. Не подписывал ли он формально, не особенно вдумываясь, бумаги, которые подавал ему директор Корпуса А. П. Мельгунов? Конечно, доношения в Сенат Петр Федорович писал не сам, ему их готовили. И все же в этих документах то и дело проступала личность великого князя. В доношении 28 сентября 1760 г. просьба "отпущать безденежно" артиллерийские боеприпасы для учебных нужд обосновывалась представлениями на этот счет "от бывшего над Корпусом командира фелтмаршала графа Миниха"21. Между тем, разжалованный и сосланный после прихода к власти Елизаветы Петровны Миних вот уже почти два десятилетия томился в Пельше. Поэтому упоминание его имени, да еще с приведением его званий, мог позволить себе, да и то не без некоторого риска, только один человек: цесаревич.

Политическая неискушенность, в которой Петра Федоровича, возможно не без оснований, упрекали современники, была не столько его виной, сколько бедой: объявив племянника наследником, Елизавета Петровна никогда, в сущности, не готовила его к деятельности в качестве главы великого государства. Определенную роль сыграли дворцовые интриги, в частности со стороны канцлера А. П. Бестужева, делавшего ставку на Екатерину. "По словам современников, - замечал А. С. Лаппо-Данилевский, - Бестужев, внушавший императрице Елизавете опасения, как бы Петр Федорович не захватил престола, много содействовал его отстранению от участия в русских государственных делах и ограничил его деятельность управлением одной Гольштинией"22. Сказывались и личные взаимоотношения между теткой и племянником: давно уже неровные, под конец они стали натянутыми и даже отчужденными.

Расхождения между наследником и императрицей касались прежде всего внешней политики, со всей очевидностью проявившись во время Семилетней войны. В 1756 г. была учреждена Конференция при высочайшем дворе - высший консультативный государственный орган, в состав которого вошел и великий князь. Будучи, как и Екатерина, сторонником прусской ориентации, он осуждал участие России в войне вообще, против Фридриха II в частности. По свидетельству Штелина, Петр Федорович "говорил свободно, что императрицу обманывают в отношении к прусскому королю, что австрийцы нас подкупают, а французы обманывают"23. Более того, он заявлял членам Конференции, "что со временем будем каяться, что вошли в союз с Австрией и Францией".

Имелись ли в то время у Петра Федоровича какие-либо контакты с прусским королем? В переписке с ним, когда цесаревич взошел на трон, на этот счет имеются некоторые общие указания. Фридрих II благодарил Петра III за ранее оказанные ему услуги, а тот в свою очередь напоминал, что рисковал всем "за ревностное служение вам в своей стране"24. В чем конкретно это "служение" выражалось, ввиду отсутствия документальных данных, сказать трудно, но, видимо, оно шло в русле пропрусских симпатий наследника, которых он никогда и ни от кого не скрывал. С этим был связан и его демонстративный, носивший характер протеста против внешней политики Елизаветы Петровны, выход из состава Конференции.

Суждения Петра Федоровича относительно участия России в антипрусской коалиции не были лишены основания. По-настоящему в войне была заинтересована лишь австрийская императрица Мария Терезия, стремившаяся с помощью русского пушечного мяса вернуть Силезию, захваченную в начале 1740-х годов Фридрихом II. В представлениях Петра Федоровича выход России из Семилетней войны увязывался с разрешением его территориальных претензий к Дании: и прусский король, и его союзник король Англии как ганноверский курфюрст являлись ближайшими соседями Гольштейна. Заручившись их дипломатической, а со стороны Фридриха II - и возможной военной поддержкой, Петр надеялся выполнить завет отца - вернуть Шлезвиг и прилегающие территории. В его представлении это вполне согласовывалось с интересами России. Взгляды по этим вопросам он изложил в меморандуме на имя Елизаветы Петровны от 17 января 1760 года. Еще раз осудив Семилетнюю войну как бедственную и "Германию терзающую" и выразив уверенность в скором ее окончании, Петр Федорович напоминал о своем "высоком предопределении" - тем самым намекая, что в будущем герцогский трон в Киле и императорский в Петербурге объединятся в одном, его, лице25.

Заботясь о гольштейнских делах, он не оставался безразличным к положению страны, которой ему предстояло править. Ему, любившему военную четкость, претило здесь многое - и все более усиливавшееся пренебрежение тетки делами, и своеволие вельмож, и неупорядоченность законов, произвол и мздоимство в административных и судебных органах. Чрезвычайно раздражала и беспокоила наследника распущенность гвардии. "Еще будучи великим князем, - вспоминал Штелин, - называл он янычарами гвардейских солдат, живущих на одном месте в казармах с женами и детьми, и говорил: "Они только блокируют резиденцию, неспособны ни к какому труду, ни к военным экзерцициям и всегда опасны для правительства"26.

Штелин свидетельствовал, что будучи еще наследником Петр Федорович размышлял о необходимости правового закрепления дворянской вольности, уничтожения Тайной розыскной канцелярии, обеспечения религиозной веротерпимости27. Это свидетельство документально подтверждается рядом сенатских доношений по делам Кадетского корпуса. 2 декабря 1760 г. наследник обратился в Сенат с просьбой о присылке с мест ответов на запросы для задуманного в Корпусе географического описания России. Объективно это означало поддержку сходной инициативы Ломоносова, выдвинутой им в Академии наук в 1758 году. В доношении Петра Федоровича мысли о педагогических потребностях в таком описании подкреплялись патриотическими аргументами: "дабы воспитываемые в оном корпусе молодые люди не токмо иностранных земель географию, которой их действительно обучают, основательно знали, но и о состоянии отечества своего ясное имели понятие"28.

Другое его доношение, от 7 марта 1761 г., содержало план подготовки при Кадетском корпусе кадров "националных хороших мастеровых" из детей солдат и нижних чинов: кузнецов, слесарей, шорников, сапожников, коновалов, садовников и других квалифицированных специалистов. Наряду с ремеслами, их предполагалось обучать грамоте, арифметике, геометрии, рисованию и немецкому языку, поскольку, как сказано в доношении, учебных пособий "на русском языке еще нет". Из приложенной к доношению сметы вытекало, что при ежегодном выпуске 30 человек "такой мастер станет казне единственно 200 рублей", а при распространении опыта в армии и по выходе мастеровых в отставку "чрез оное и во всем государстве нацеоналные хорошие ремесленные люди заведутся"29. Поддержав проект, Сенат 30 апреля 1761 г. разрешил обучать при Кадетском корпусе 150 человек солдатских и мещанских детей30.

То, что в подобных проектах отразилась политическая ориентация Петра Федоровича, согласуется с рассказами не только расположенного к нему Штелина, но и такого недоброжелателя, каким был Я. П. Шаховской, занимавший при Елизавете Петровне пост генерал-прокурора Сената. С явным осуждением он вспоминал, как наследник через своего любимца И. В. Гудовича часто передавал "от себя ко мне просьбы или, учтиво сказать, требования, в пользу фабрикантам, откупщикам и по другим по большей части таким делам"31. Но именно "такие дела", высокомерно третировавшиеся Шаховским, отвечали насущным потребностям развития страны, вполне вписываясь в круг идей, сложившихся у великого князя к началу 1760-х годов.

Многие из своих замыслов он и попытался осуществить, став императором. Это случилось 25 декабря 1761 г., в три часа пополудни, когда скончалась дочь Петра I, Елизавета. Ее преемник не знал, что судьба отпустила ему необычайно малый срок - всего 186 дней. Отдавая дань "щедротам и милосердию" покойной, в своем первом манифесте Петр III обещал "во всем следовать стопам премудрого государя, деда нашего императора Петра Великого". С первых же недель царствования он обратил особое внимание на укрепление порядка и дисциплины в высших присутственных местах, на разграничение их компетенции и повышение оперативности управления.

Всем этим, подражая Петру I, он решил заняться лично, для чего был установлен достаточно четкий распорядок дня. Вставал император обычно в 7 час. утра, выслушивал с 8 до 10 час. доклады сановников; в 11 час. проводил лично вахтпарад, до или после которого иногда совершал выезды в правительственные учреждения или осматривал промышленные заведения. Обычно в 1 час дня император обедал - либо в своих апартаментах, куда приглашал интересовавших его людей независимо от занимаемого ими положения, либо выезжал к своим приближенным или дипломатам. Вечерние часы отводились на придворные игры и развлечения. Особенно любил он концерты, в которых и сам охотно играл на скрипке. Ближе к ночи придворные и гости (среди них обычно присутствовали и дипломаты) созывались на многолюдный и веселый ужин, сопровождавшийся обильными возлияниями. Сам Петр III предпочитал английское пиво, поскольку после выпитого вина чувствовал себя плохо. Светская болтовня и шутки перемежались обсуждением важных вопросов, причем дипломаты жадно ловили не всегда осторожные высказывания императора, скрупулезно сообщая о них своим правительствам. Иногда, покинув собравшихся, Петр III удалялся с советниками для обсуждения срочных дел32.

Прежняя придворная Конференция была распущена, а рассмотрение вопросов, которыми она ведала, передано в Сенат, главой которого стал А. И. Глебов. При Сенате, Юстиц-коллегии, Вотчинной коллегии и Судебном приказе были созданы специальные департаменты для разбора заявлений и жалоб, накопившихся от прежних лет. В мае под председательством Петра III был учрежден Совет, дабы, как сообщалось в мотивировке указа, полезные реформы "наилучше и скорее в действо произведены быть могли". Среди членов Совета находились такие видные государственные деятели, как канцлер М. И. Воронцов, председатель Военной коллегии генерал-фельдмаршал Н. Ю. Трубецкой, директор Кадетского корпуса генерал А. П. Мельгунов, возвращенный из ссылки фельдмаршал Б. К. Миних; ведущую роль играл Д. В. Волков, еще в январе назначенный тайным секретарем императора. В числе его ближайших помощников находился и И. И. Шувалов, один из образованнейших людей России, меценат и покровитель Ломоносова.

Однако широко задуманный Петром III и его советниками реформаторский натиск захлебнулся. Произошло это на исходе июня 1762 года. На 29 число, когда по церковному календарю отмечается день Петра и Павла, была намечена торжественная церемония. Утром накануне император с приближенными направился из Ораниенбаума в расположенный неподалеку Петергоф, где его должна была ожидать Екатерина. Но выяснилось, что за несколько часов до появления кавалькады она спешно уехала в Петербург. Вскоре оттуда стали поступать тревожные сообщения: опираясь на измайловцев и других, примкнувших к ним гвардейцев, Екатерина провозгласила себя самодержицей, а своего супруга - низложенным. После богослужения в Казанском соборе Екатерина II во главе перешедших на ее сторону войск предприняла поход на Ораниенбаум, завершившийся пленением свергнутого императора.

Хотя заговора против себя Петр III, по-видимому, в принципе не исключал, более того, получал предупреждения, события застали его врасплох. Окажись он решительнее, шансы взять ситуацию под контроль имелись: рядовые гвардейцы и часть офицеров колебались, армия находилась вообще в стороне от заговора, а командовавший экспедиционным корпусом в Восточной Пруссии генерал-аншеф П. А. Румянцев числился среди верных императору военачальников. Но, решив поначалу сопротивляться, Петр упустил время и не смог воспользоваться имевшимися возможностями - закрепиться в Кронштадте, а оттуда морем уйти либо к Румянцеву либо в Киль. Всей своей жизнью он не был подготовлен к борьбе за власть, а Россия в его представлении ограничивалась придворными и верхушкой гвардии, которые в критический момент оказались против него. "Государь был жалок", - вспоминала о часах переворота Н. К. Загряжская33. Отчаявшийся Петр III решил вступить в переговоры с Екатериной II, добиваясь, чтобы его отпустили в Киль. Прослышав об этом решении, слуги императора стали причитать: "Батюшка наш! Она прикажет умертвить тебя"34.

Итогом капитуляции стало отречение от престола, датированное 29 июня. По иронии судьбы это и был день Петра и Павла. Документ об отречении был поистине унизительным: поверженный император публично признавал свою неспособность "не токмо самодержавно, но и каким бы то ни было образом правительства владеть российским государством"35. История этого документа во многом противоречива и сомнительна. Он был приложен к так называемому Обстоятельному манифесту, датированному 6 июля, а опубликованному 13 июля, и в Полное собрание законов Российской империи позднее не включенному.

Вопреки официальным утверждениям, наивно думать, что отречение Петр III подписал добровольно: после ареста в Ораниенбауме он был доставлен в Ропшу и помещен под тщательное наблюдение Ф. С. Барятинского, А. Г. Орлова, П. Б. Пассека и еще нескольких доверенных лиц Екатерины II в одну из комнат пригородного дворца. Здесь 6 июля родного внука Петра Великого задушил А. Г. Орлов, брат очередного любовника новой самодержицы.

Манипуляции с датами подписания "Обстоятельного манифеста" и его оглашения наводят на мысль, что он либо был составлен после убийства Петра III либо означал смертный приговор ему. Обращает на себя внимание, что отречение Петра III анонимно, в нем не сказано, кому передается власть. По логике вещей правопреемником полагалось быть его малолетнему сыну Павлу при регентстве, до его совершеннолетия, матери, на что и рассчитывали некоторые вельможи, например, воспитатель цесаревича Н. И. Панин. Екатерине, рвавшейся к власти, приходилось временно считаться с такими настроениями, лавировать. На такую мысль наводят три письма Петра III, направленные из Ропши.

Первые два письма от 29 июня (одно на русском, другое на французском языке) отразили глубокую подавленность пленника и выдержаны в униженно- просительном духе. Совершенно иную тональность имело третье письмо, помеченное 30 июня. В нем вновь проступает характерная для Петра Федоровича ирония. Он повторяет просьбу отпустить его в Гольштейн, просит супругу не обращаться с ним "как с величайшим преступником" и обещает не выступать "против вашей особы и вашего царствования" - это принципиальной важности заявление сделано как бы мимоходом, в постскриптуме. Создается впечатление, что всего за одни сутки что-то изменилось. Скорее всего, в обмен за признание ее прав на престол императрица дала Петру Федоровичу лицемерное обещание отпустить его в Киль. Во всяком случае, Екатерина II охотно сообщала, что с этой целью в Кронштадте стали готовить корабли.

Но ни серьезного намерения освободить ропшинского узника, ни подготовки к его отъезду, ни кораблей на кронштадтском рейде - ничего этого не было. Зато имелось твердое намерение царицы любым путем избавиться от опасного соперника, но так, чтобы самой выглядеть перед современниками и потомками достойно. Екатерине II это удалось. И исходным звеном в цепи последующей дискредитации свергнутого, обманутого и убитого монарха явился первый краткий манифест от 28 июня 1762 г., которым верноподданные извещались о смене на троне.

Против Петра III, имя которого, впрочем, не называлось, в манифесте выдвигалось три главных обвинения. Во-первых, "потрясение и истребление" церкви с "подменою древнего в России православия и принятием иноверного закона"; во-вторых, заключение мирного договора с Фридрихом II, который в манифесте назван "злодеем"; в-третьих, плохое управление, из-за чего "внутренние порядки, составляющие ценность всего нашего Отечества, совсем испровержены". Эти обвинения, дополненные правительственными заявлениями последующих дней (особенно "Обстоятельным манифестом"), и составили ядро мифа о Петре III, утвердившегося еще в старой историографии, а после 1917 г. перекочевавшего и в советскую литературу. В какой мере этот миф отвечал фактам, ни ученые, ни тем более беллетристы особенно не интересовались.

Насколько же обвинения соответствовали действительности? Прежде всего - об "испровержении" государственного порядка. Как свидетельствовали факты, деятельность правительства и самого Петра III отличалась энергией и интенсивностью. Только в Полном собрании законов Российской империи за время с 25 декабря 1761 г. по 28 июня 1762 г. учтено 192 документа - манифесты, именные и сенатские указы, резолюции. А ведь в этот свод не вошли указы по конкретным вопросам - о чинопроизводстве, о передаче государственных имений в аренду, о денежных выплатах. В сохранившемся архивном реестре именных указов Петра III сделано 220 записей36. Кроме того, Петр III широко применял форму "словесных высочайших указов", сфера действия которых регулировалась законом от 22 января. Во избежание злоупотреблений или недоразумений Сенату предписывалось еженедельно подавать императору копии "обо всех объявленных словесных наших указах"37. За два дня до переворота, 26 июня, Петр III подписал 14 указов.

Важно, впрочем, не количество принятых законов, а их содержание и общая направленность законотворческой деятельности. И с этой точки зрения правление Петра III во многом примечательно. Среди подписанных им были акты, имевшие фундаментальный, органический характер, такие, как февральские манифесты "О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству" и "Об уничтожении Тайной розыскной канцелярии". Оба манифеста являлись практическим воплощением давних замыслов Петра Федоровича, который еще в 1750-х годах склонялся к проектам реформ, выдвигавшимся П. И. Шуваловым и такими его сторонниками, как Волков и Глебов. Смысл этого курса заключался в защите интересов дворянства при предоставлении определенных льгот и привилегий купечеству.

17 января, как записано в камер-фурьерском журнале, "в четверток, по утру в 10-м часу" император "изволил высочайше иметь выход в Правительствующий Сенат"38. Здесь он изложил намерение освободить дворян от обязательной государственной службы, чем вызвал взрыв восторга у слушателей. На следующий день генерал-прокурор Глебов предложил Сенату в знак благодарности воздвигнуть золотую статую императору. Узнав об этом, Петр III ответил: "Сенат может дать золоту лучшее назначение, а я своим царствованием надеюсь воздвигнуть более долговечный памятник в сердцах моих подданных"39. Спустя месяц, 18 февраля, император утвердил манифест о дворянской вольности. Авторство текста приписывается либо Волкову либо Глебову.

Принято считать, что манифест, закрепляя привилегированное положение дворянства, сводил почти на нет его обязанности перед государством. Действительно, предоставление дворянам права свободно вступать или не вступать на военную и гражданскую службу, выходить по желанию в отставку, выезжать за границу и записываться на службу к иностранным государям составляло смысл этой "вольности и свободы". Но бравурная тональность преамбулы манифеста заглушалась различными оговорками и условиями. Выходить в отставку дворянам дозволялось только в мирное время, а служба за рубежом допускалась лишь в "Европейских союзных нам державах" при обязательном возвращении в Россию, "когда будет объявлено". Своеобразно решался вопрос о службе дворян в Сенате и его конторе, для чего требовалось соответственно 30 и 20 человек. Их персональный состав отдавался на решение самим дворянам путем выборов "ежегодно по препорции живущих в губерниях". На родителей возлагалась строгая ответственность за надлежащее воспитание сыновей: по достижении ими 12-летнего возраста родители обязаны были представлять в органы власти сведения, чему их дети обучены и желают ли они учиться дальше в России или за рубежом.

Новацией было и установление своего рода "прожиточного минимума" дворянских семей: те, кто имел менее тысячи душ крепостных, должны были определять сыновей в Кадетский корпус. "Однако ж, - предупреждал манифест, - чтоб никто не дерзал без обучения пристойных благородному дворянству наук детей воспитывать под тяжким Нашим гневом". Неоднократные обращения к силе общественного мнения и к чувству личного долга дворян перед отечеством составляли примечательную черту манифеста как своеобразного договора между верховной властью и ее опорой - дворянством.

При очередном посещении Сената 7 февраля Петр III объявил о намерении ликвидировать Тайную канцелярию. Уже 21 февраля им был подписан манифест, подготовленный Волковым. Для своего времени это был удивительный документ: оправдывая необходимость учреждения при Петре I репрессивного органа, законодатель признавал, что самим фактом своего существования система тайных доносов стала оказывать развращающее влияние на общество, ибо "злым, подлым и бездельным людям подавала способ или ложными затеями протягивать в даль заслуженные ими казни и наказания, или же злостнейшими клеветами обносить своих начальников или неприятелей". Поэтому, исходя из принципов человеколюбия и милосердия, подчеркивалось в манифесте, "ненавистное изражение, а именно "слово и дело" не долженствует отныне значить ничего". Тех же, кто станет произносить эту формулу в пьяном виде или драке, надлежало наказывать как "озорников" и "бесчинников".

Упразднение Тайной канцелярии не означало отмены репрессивных законов. Просто отныне их применение подлежало строгой регламентации, и всякий подданный, узнавший о замысле измены государству или против монарха, должен был подавать письменный донос "в ближайшее судебное место или к ближайшему воинскому командиру немедленно явиться". При этом постулировалась благонамеренность дворянства, к которому было добавлено и "знатное купечество". Одновременно предусматривались конкретные меры, чтобы исключить наветы со стороны "всякого звания подлых" на своих начальников, господ и других "неприятелей". Манифест положил основы для замены внесудебного произвола нормальным судебным разбирательством по делам политического обвинения. Это способствовало развитию чувства достоинства у дворян и у представителей формировавшегося российского "третьего сословия".

Предполагалось ли в специальном законодательстве закрепить права последнего? Вопрос уместный, поскольку он возникал в дискуссиях вокруг готовившегося в 1750-е годы проекта нового Уложения, особенно третьей его части - "О состоянии подданных". Для обсуждения проекта депутаты от дворянства и купечества стали съезжаться в столицу в январе 1762 г., то есть вскоре после прихода к власти Петра III. Он не только стремился форсировать это обсуждение. Наряду с указами по вопросам городского благоустройства (поощрение каменного домостроения, организация пожарной, санитарной и медицинской службы и т. п.) император успел издать закон об учреждении Государственного банка и выпуске бумажных ассигнаций, ряд других актов, направленных на поощрение торгово-промышленной деятельности и купечества.

По-видимому, это были фрагменты более общего замысла. Сообщая о занятиях Петра III, Штелин писал: "Рассматривает все сословия в государстве и имеет намерение поручить составить проект, как поднять мещанское сословие в городах России, чтобы оно было поставлено на немецкую ногу, и как поощрить их промышленность". Штелин отмечал согласие императора с его предложением "послать в Германию, Голландию и Англию несколько даровитых купеческих сыновей в тамошние коммерческие конторы, чтоб изучить бухгалтерию и коммерцию и устроить русские конторы на иностранный образец"40. Достоверность слов Штелина подтверждается тем, что в его разговорах с Петром III фигурировала уже упоминавшаяся идея подготовки с помощью немецких ремесленников русских "национальных мастеровых".

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Ряд советских (С. М. Каштанов, Н. Л. Рубинштейн, С. О. Шмидт) и зарубежных исследователей (например, М. Раеф)41 отмечали в законодательстве Петра III элементы новых тенденций, таких, как поощрение торговли, промышленности и ремесел, отказ от монополии дворян на предпринимательскую деятельность и некоторые другие. Примечательным в этом плане был подготовленный Волковым и подписанный императором 28 марта указ о коммерции. Значительное место в нем уделялось мерам по расширению экспорта хлеба ("государство может превеликий хлебом торг производить и что тем самым и хлебопашество поощрено будет") и другой сельскохозяйственной продукции. Обращалось внимание на необходимость бережного отношения к лесам, которые "почитаем мы за самый нужный и важный государственный артикул". Одновременно запрещалось ввозить из-за рубежа сахар, сырье для ситценабивных мануфактур и другие товары, производство которых могло быть налажено в России.

Примечателен сенатский указ от 31 января, которым разрешалось заводить фабрики по изготовлению парусной ткани в Сибири, "особливо для Охотского порта", чтобы избавиться от дальних перевозок из Москвы, "а от того казенного убытка избегнуть было можно". Ряд указов был направлен на расширение применения вольнонаемного труда, причем работным людям повелевалось "напрасного озлобления не чинить... чрез что уповательно впредь по найму в ту работу охотников более сыскаться".

Логика законотворческой деятельности подводила Петра III к ключевому для страны крестьянскому вопросу. В январе помещица Е. Н. Гольштейн-Бек была лишена прав на имения, поскольку "управление деревень по ее диспозиции не к пользе, но к разорению крестьянства последовать может". Впервые в российском законодательстве указом от 25 февраля убийство помещиками своих крестьян квалифицировалось как "тиранское мучение", наказывавшееся пожизненной ссылкой. В серии указов, подписанных Петром III, закреплялось превосходство социального статуса государственных крестьян перед помещичьими. Согласно объявленным в феврале - апреле законам, крестьяне, ранее проживавшие в церковно-монастырских имениях, освобождались от прежних крепостей, наделялись землей и переводились в ведение государства с выплатой ежегодной подушной подати, которая на 1762 г. была установлена в размере одного рубля с души мужского пола.

Однако, требуя гуманного отношения к крестьянам, Петр III и его правительство решительно пресекали любые формы их "непослушания" и "своевольства", опровергали слухи о возможной отмене крепостного права и твердо стояли на защите прав помещиков. Правда, до определенного момента власти старались не афишировать предпринимавшиеся репрессивные меры; на основании записки Волкова император предписал 31 мая Сенату "о усмирении пришедших у разных помещиков крестьян в непослушание во всем по силе оного немедленное исполнение учинить, только публикации о том никакой не делать"42.

Однако слухи о якобы предстоящей крестьянской вольности очень скоро побудили изменить тактику, о чем было объявлено манифестом 19 июня по поводу бунтов крепостных в Тверском и Клинском уездах. "С величайшим гневом и негодованием, - говорилось в нем, - уведомились мы, что некоторых помещиков крестьяне, будучи прельщены и ослеплены рассеянными от непотребных людей ложными слухами, отложились от должного помещикам своим повиновения". Дабы пресечь "ослепление" крестьян и успокоить дворян Петр III подтверждал: "Намерены мы помещиков при их имениях и владениях ненарушимо сохранять, а крестьян в должном их повиновении содержать". Такова была суть этого "гневного" манифеста. Так что едва ли законотворческая деятельность Петра III давала Екатерине II основания для обвинений его в "испровержении внутренних порядков".

Это обвинение дополнялось другим - тем, что заключением мира с Пруссией "слава Российская... отдана уже действительно в совершенное порабощение". Обвинение Петра III в предательстве государственных интересов оказалось в отечественной историографии необычайно живучим, хотя оно не только спорно, но и давно нуждается в пересмотре. В самом деле, Семилетняя война с ее бесцельными жертвами вызывала в стране растущее осуждение. Не кто иной, как Ломоносов в ноябре 1761 г., обращаясь к И. И. Шувалову, писал: "Нынешнее в Европе несчастное военное время принуждает не токмо одиноких людей, но и целые разоренные семейства оставлять свое отечество и искать мест, от военного насильства удаленных"43. Кстати, эти строки почти дословно совпадали с упоминавшимся меморандумом 1760 г. великого князя на имя Елизаветы Петровны.

Переход от конфронтации к мирному сотрудничеству с Пруссией оказался обоюдополезным; уже и тогда он выбил из рук Вены возможность (а разговоры об этом велись с 1759 г.) заключения с Пруссией сепаратного мира, что поставило бы Россию в положение международной изоляции44. В этом смысле инициатива, проявленная Петром III буквально с первых часов пребывания у власти, исключила такую опасность. Конечно, резкий поворот внешнеполитического курса России оказался спасительным для Фридриха II, чего он не отрицал и сам. Но и со стороны Петра III, при всем его пиетете к прусскому королю, предпринятые шаги отнюдь не были проявлением альтруизма.

Мир с Фридрихом II он заключал на определенных условиях, отчасти предвосхищавших "северную систему" Панина. В самом деле, в трактатах 24 апреля и 8 июня и секретных приложениях к ним Фридрих II, в числе других гарантий, обещал Петру III, во-первых, "действительно и всеми способами", включая военную помощь, содействовать освобождению Шлезвига из-под датской оккупации; во-вторых, способствовать избранию на курляндский престол дяди императора, принца Георга Людвига (в предвидении предстоявших с Пруссией переговоров и был возвращен из ссылки одиозный Э. Бирон, остававшийся законным курляндским герцогом); в-третьих, выступить вместе с Россией гарантами прав православного и лютеранского населения Речи Посполитой и поддержать выдвижение на польский трон дружественного России кандидата. Осуществись эта программа, Пруссия оказалась бы в кольце благоприятного для Петра III политического окружения.

Устанавливая с Фридрихом II дружественные отношения, Петр III не был склонен к безграничным уступкам. В депеше от 14 апреля австрийский посланник Мерси передавал слова, сказанные ему императором: "Он сделал уже очень много на пользу короля прусского; теперь ему, государю русскому, нужно подумать о себе и позаботиться о том, как ему подвинуть собственные свои дела и намерения. Теперь он не может выпустить из рук королевства Пруссии, разве только если король ему поможет деньгами". Это не случайно брошенная фраза, а реальность, имеющая документальное подтверждение; в подписанных с Фридрихом II трактатах предусматривалась приостановка вывода русских войск из Пруссии в случае обострения международной обстановки. В соответствии с этим 14 мая Петр III приказал контр-адмиралу Г. А. Спиридову ревельской эскадрой "крейсировать от Рижского залива до Штетинского, прикрывая транспортные суда"45 - они снабжали провиантом и военным снаряжением дислоцированный здесь русский экспедиционный корпус.

12 февраля находившимся в Петербурге посланникам иностранных держав была вручена декларация с предложением отказаться от всех территориальных приобретений за время Семилетней войны и установить в Европе всеобщий мир. Но, призывая к окончанию военных действий, правительство России принимало меры по поднятию боеспособности армии и особенно флота, пришедшего к тому времени в упадок. В феврале и марте под председательством Петра III были учреждены специальные комиссии, чтобы привести "военную нашу силу сколько можно в лутчее еще и для приятелей почтительнейшее, а для неприятелей страшное состояние".

И, наконец, обвинение Петра III в намерении "потрясти" и "истребить" православие с заменой его лютеранством. До сих пор остается неясным, что дало повод для такого утверждения. В справке из Шлезвигского архива, относившейся к летним месяцам 1762 г., со ссылкой на "известное донесение на французском языке", утверждалось, что Петр III советовался с Фридрихом II о введении в России лютеранства46; о замыслах церковной реформы писали и авторы ряда немецких брошюр, изданных по следам событий 1762 года. Но в законодательстве Петра III это отражения не получило, если не считать нескольких указов по конкретным поводам, вроде запрета устраивать домовые церкви, поскольку сооружение храмов дело не частное, но общее. Даже в апокрифическом "Мнении", будто бы собственноручно написанном и направленном Петром III 25 июня в Синод, упор сделан на право любого человека свободно избирать религию с добровольным соблюдением ее обрядов. В этом, собственно, ничего неожиданного не было - император, всегда относившийся к религии достаточно равнодушно, придерживался принципа свободы совести.

Уже 29 января он положил конец преследованиям старообрядцев за веру, приказав Сенату "никакого в содержании закона по их обыкновению возбранения не чинить". В переданной сенаторам резолюции Петра III подчеркивалось, что в России, наряду с православными, "и иноверные, яко магометане и идолопоклонники, состоят, а те раскольники - христиане, точию в едином застарелом суеверии и упрямстве состоят, что отвращать должно не принуждением и огорчением их, от которого они, бегая за границу, в том же состоянии множественным числом проживают бесполезно". Права старообрядцев были скреплены манифестом 28 февраля. Бежавшим за рубеж "великороссийским и малороссийским разного звания людям, также раскольникам, купцам, помещичьим крестьянам, дворовым людям и воинским дезертирам" разрешалось возвращаться до 1 января 1763 г. "без всякой боязни или страха". В мотивировке манифеста постулаты свободы совести были увязаны с соображениями экономической пользы.

Прагматизм и просвещенческий рационализм мотивировок не только этих, но и ряда других актов, подписанных Петром III, обнаруживает черту, ранее в литературе не отмечавшуюся, - созвучие, подчас почти текстуальное, с рекомендациями Ломоносова в трактате "О сохранении и размножении российского народа". Называя убегавших в "чужие государства, а особливо в Польшу" раскольников "живыми покойниками", ученый подчеркивал проистекающий отсюда хозяйственный ущерб для страны. Он считал необходимым пересмотреть малоэффективные способы насильственной борьбы с расколом, заменив их теми, "кои представятся о исправлении нравов и о большем просвещении народа"47. Петр III не только следовал по этому пути, но и решился на более радикальный шаг.

Провозгласив свободу вероисповеданий, он задумал поставить церковных иерархов под контроль государства не только политически (что удалось Петру I), но и экономически, путем секуляризации церковно-монастырских имений (чего не смог сделать его дед!). Поручив практическую сторону реформы Волкову, император принял в этом и личное участие. Штелин свидетельствовал: "Трудится над проектом Петра Великого об отобрании монастырских поместий и о назначении особенной Экономической коллегии для управления ими... Он берет этот манифест к себе в кабинет, чтобы еще раз рассмотреть и дополнить замечаниями"48. Ввиду крайней взрывоопасности замысла реформа была объявлена не однократным манифестом, а серией указов.

В первом из них, подписанном 16 февраля, по тактическим соображениям подчеркивалось, что речь идет лишь о выполнении воли покойной императрицы, заботившейся о соединении "благочестия с пользою Отечества". Действительно, новый порядок был в присутствии Елизаветы Петровны еще в 1757 г. одобрен Конференцией, хотя и не введен в действие. При всей велеречивости стиля преамбулы, в тексте указа то и дело прорывались вольтерьянские нотки. В частности, в нем отмечалось, что императрица, желая искоренения вкравшихся нарушений и упрочения "истинных оснований нашея православныя восточныя церкви за потребно нашла монашествующих, яко сего временного жития отрекшихся, освободить от житейских и мирских попечений". Указами 21 марта и 6 апреля для управления бывшими монастырскими и церковными имениями и проживавшими там крестьянами была учреждена Коллегия экономии, а духовенство переходило на содержание государства "согласно штату".

Остается лишь гадать, собирался ли Петр III политический и экономический контроль над церковью дополнить какими-то переменами в обрядовой стороне православия. Тем более, что планы такого рода существовали. Они предусматривали, в частности, снятие ограничений на количество браков вдовцам и запрет на пострижение в монашество мужчинам до 50 лет, а женщинам - до 45 лет; требования крестить младенцев не в холодной, а в теплой воде, перенести время великого поста, сообразно климату страны, на позднюю весну и раннее лето, ибо "посты учреждены не для самоубийства вредными пищами, но для воздержания от излишества". Пьянству, прилюдным дракам и невежественности части духовенства противопоставлялся образ жизни лютеранских пасторов, которые "не ходят никуда на обеды, по крестинам, родинам, свадьбам и похоронам", обучают детей грамоте и т. д.

Все эти планы объединялись девизом: "Пусть примером будет Германия". Только принадлежали они не "русофобу" Петру III, а великому русскому ученому и патриоту Ломоносову, который хотел привести внутренний устав и общественно-воспитательные функции православной церкви в соответствие с требованиями духа времени49. Утверждения некоторых современных авторов, будто Петр III переодел православных священников в пасторские одежды и сбрил им бороды, явно сомнительны. Были, впрочем, среди современников и достаточно проницательные люди. К ним относился и архиерей Амвросий (А. С. Зертис-Каменский), видный церковный писатель и книголюб. Обращаясь в 1763 г. к Екатерине II, он со скрытой иронией, но внешне вполне благонамеренно вопрошал: не возникнет ли из-за поминания Петра III как "благочестивейшего" соблазна в народе, что названные в манифестах "пороки на него напрасно возведены и какие-нибудь другие виды низвержения были"50.

В своих воспоминаниях, написанных в начале XIX в., Е. Р. Дашкова утверждала: "Петр III усиливал отвращение, которое к нему питали, и вызывал глубокое презрение к себе своими законодательными мерами"51. Но это было далеко не так. Политика императора не просто отвечала интересам широких дворянских слоев, но и вызывала с их стороны поддержку и удовлетворение. Многие законы, подписанные Петром III, и замыслы, о которых можно судить по сохранившимся источникам, шли в русле "прожектов" шуваловской группы. Во многом они отвечали рекомендациям Ломоносова. Наиболее вероятным посредником между ученым и императором был И. И. Шувалов, которому посвящался ломоносовский трактат "О сохранении и размножении российского народа". Едва ли случайно отрицательное отношение к Ломоносову со стороны Екатерины II. Во всяком случае, свержение Петра III, неожиданное для подавляющей части населения, вызвало шок не только в низах, но и среди дворянства, особенно московского и провинциального. В целом ситуация накануне переворота выглядела иначе, нежели пыталась ее представить Дашкова.

Конечно, многое в подобных оценках определялось личными взаимоотношениями в придворной среде. Вспоминая о днях молодости, престарелая фрейлина Загряжская, по свидетельству А. С. Пушкина, так однажды сказала о Петре III: "Он не похож был на государя"52. И это ставилось ему тогда и позднее в вину. Действительно, в Петре Федоровиче уживались многие противоречивые свойства: наблюдательность, азарт и остроумие в спорах и поспешность в действиях, неосторожность и неосмотрительность в разговорах, открытость, доброта, насмешливость и вспыльчивость, гневливость. Все это проявилось в его поведении, когда он стал императором. Он не любил следовать строгим правилам придворного церемониала, нередко сознательно нарушал и высмеивал их. Отсюда в немалой степени и рождались слухи, что Петр III "ненавидим русскими" (гр. Финкенштейн), "то и дело оскорбляет самолюбие народа" (Ж. Л. Фавье), проявляет "ненависть и презрение к россиянам" (Болотов).

Определенные основания для таких мнений были: ощущение двойственности своего происхождения (немец по отцу и русский по матери) порождало у Петра Федоровича по прибытии в Россию неустойчивый комплекс двойного самосознания. Тем не менее приведенные выше и подобные им сообщения касались не народа в целом, а, как уточнил А. Т. Болотов, "наших знатных вельмож"53. И это была правда: сознательно эпатируя недоброжелательное к нему великосветское окружение, Петр III охотно общался с простыми людьми - эта привычка сложилась у него еще в юные годы. Став императором, он ездил и ходил по Петербургу один, без охраны, навещал на дому своих бывших слуг. Устным указом от 25 мая он разрешил "всякого звания людям" беспрепятственно гулять в Летнем саду и на Марсовом поле "каждый день до десяти часов вечера в пристойном, а не подлом платье"54.

Его непосредственность и простота, находя сочувственный отклик в народе, вызывала в верхах усиливавшееся раздражение, важным симптомом которого явились самые невероятные слухи и анекдоты, получившие распространение летом 1762 года. В них Петр III представал как сумасбродный недоумок и пьяница, не глядя готовый подписать любую подсунутую ему бумагу. Так, манифест о дворянской вольности был якобы составлен Волковым, которого император, удалившись на тайное любовное свидание, запер на ночь в своем кабинете и наказал к утру сочинить какой-нибудь важный закон. Или: во время веселого застолья К. Г. Разумовский, заранее сговорившись с собутыльниками, якобы крикнул "слово и дело" на того, кто не выпил до дна бокал за здоровье императора; устыдившись практикой доносов, Петр III тут же подписал услужливо поднесенный Волковым манифест об упразднении Тайной канцелярии.

Не исключено, что источником многих невероятных сюжетов, которым верило не одно поколение, был Волков, после переворота всячески открещивавшийся от участия в делах своего недавнего повелителя55. В пропаганде подобных слухов после переворота приняла участие и Екатерина II, придав этой деятельности государственное значение. В "Обстоятельном манифесте", например, свергнутый император обвинялся в намерении убить ее и устранить Павла Петровича от наследования престола. Кроме того, поддерживались слухи о желании Петра III вступить в брак со своей фавориткой Елизаветой Воронцовой, а перед тем переженить "40 - 50 дам света с гольштейнцами и пруссаками".

Критически оценивая поток пикантной информации, поступавшей из Петербурга через Варшаву, гольштейнский дипломат писал в Киль летом 1762 г.: "Эти глупости обсуждаются лишь затем, чтобы воздействовать на народ, после того, как беглая императрица взбунтовала его, прося о защите"56. Даже спустя четыре десятилетия Болотов, в то время капитан, служивший при дворе, с ужасом вспоминал о страсти Петра III к курению или о том, как однажды в Ораниенбауме император и его развеселившиеся приближенные стали "все прыгать на одной ножке, а другие согнутым коленом толкать своих товарищей под задницы и кричать"57.

Подобные забавы, если к ним отнестись без пристрастия, выглядели вполне невинными в сравнении с развлечениями других самодержцев, правивших до и после Петра III. Как и им, ему это наверняка простилось бы, не переступи он предельной черты политических и материальных интересов правящей элиты, той "горстки интриганов и кондотьеров", которая, по меткому выражению А. И. Герцена, в действительности "заведовала государством"58. Эти круги все более испытывали раздражение не только из-за многих далеко идущих замыслов Петра III (например, расширения льгот купечеству или реформы управления церковными имениями), но и практического их проведения в жизнь. Неожиданные и стремительные наезды Петра III в Сенат, а особенно в Синод, куда никто из царствующих особ давно не заглядывал, пугали и раздражали сановную бюрократию, привыкшую к бесконтрольности и отучившуюся по-настоящему работать.

Без энтузиазма воспринимались и шаги императора по укреплению воинской дисциплины в гвардейских частях. Тем более, что он не скрывал своего отрицательного отношения к ним и намеревался со временем вообще их упразднить, а пока предполагал послать против Дании, о войне с которой за возвращение Шлезвига говорил как о деле решенном. Одновременно вводились новые формулы словесных команд, готовилась замена мундиров по прусскому образцу. Некоторые воинские подразделения, стоявшие в Пруссии, были в помощь Фридриху II направлены против недавно союзной Австрии. В кругах столичной аристократии и в гвардейской среде, обеспокоенной своим ближайшим будущим, подобные меры встречались с тревогой и осуждением.

Несмотря на поступавшие предостережения, Петр III не принимал мер самозащиты, будучи твердо уверен в незыблемости и естественности своих самодержавных прав. Настолько, что, даже вопреки настоятельным советам Фридриха II, отложил акт коронации до окончания датской кампании, в успешном завершении которой был убежден. Позднее прусский король с солдатской прямолинейностью скажет: "Бедный император хотел подражать Петру I, но у него не было его гения"59. Если с этим можно согласиться, то лишь отчасти: мало ли примеров, когда отнюдь не гениальные люди подолгу оставались у государственного кормила.

В феномене Петра III определяющим было нечто иное: нараставший отрыв носителя власти от социальных верхов, оберегавших стабильность самодержавного режима и к тому же имевших альтернативу в лице Екатерины Алексеевны. Силы, недовольные Петром III, сделали ставку на нее в той же мере, в какой она - на них. Причем случилось это не после, а еще до вступления Петра Федоровича на престол.

На первый взгляд, это противоречит версии, восходящей к уверениям Екатерины II, что летом 1762 г. перед ней возникла дилемма "или погибнуть вместе с полуумным, или спастись с толпою, жаждавшею от него избавиться"60. Но императрица и в этом случае кривила душой. Известно, что в последние годы и месяцы жизни Елизаветы Петровны в узком кружке придворных обсуждалась возможность высылки великого князя в Гольштейн с объявлением императором малолетнего Павла при регентстве Екатерины. План этот многих, прежде всего Екатерину, которая жаждала большего, тогда не удовлетворил. Но мысль о возможном устранении законного наследника была сформулирована.

Екатерина приняла это к сведению, избрав своей тактикой - в сложнейшей обстановке интриг у постели умиравшей императрицы - осторожность. И когда в конце 1761 г. капитан гвардии М. И. Дашков предложил великой княгине возвести ее на престол, то в ответ услышал слова, которые позднее Екатерина II воспроизвела в своих "Записках": "Я приказала ему сказать: "Бога ради, не начинайте вздор; что бог захочет, то и будет, а ваше предприятие есть рановременная и не созрелая вещь"61. Надлежащие выводы, впрочем, она сделала: быть начеку, провоцировать Петра Федоровича на неосторожные поступки, одновременно привлекая на свою сторону влиятельных лиц из аристократии и гвардии, дожидаться подходящего часа и, выбрав его, нанести удар. В этом смысле будущее Петра III было предрешено еще до его восшествия на престол.

Но и позднее, устранив супруга и уничтожив его физически, Екатерина II сделала все, чтобы опорочить его не только как правителя, но и как личность. Этой цели была призвана служить его уродливо-гротескная характеристика в манифестах императрицы конца июня - начала июля 1762 г., развитая в "Записках", которыми она, многократно переписывая и изменяя текст, занималась большую часть своего долгого царствования. Примечательно, что народное сознание сразу же уловило фальшь екатерининских манифестов, дав им моральную оценку, которая легла в основу легенды о чудесном спасении "третьего императора".

Материализацией этой легенды стала чреда самозванцев, выступившая под именем Петра Федоровича в 60 - 70-х годах на огромных пространствах России и сопредельных стран - от Сибири и Урала до Адриатики и Центральной Европы. Возведенные на Петра III порочащие обвинения вызывали не меньшее сомнение и у высокопоставленных современников, как это видно на примере упомянутого выше Амвросия. Впрочем, несерьезность этих обвинений вскоре подтвердила и сама Екатерина. Придя к власти, она было отменила указы о секуляризации церковно-монастырских имений, мирный договор с Пруссией, манифест о дворянской вольности и ряд других актов Петра III. Это должно было подтвердить обвинения в его адрес, содержавшиеся в манифесте 28 июня.

Но в 1764 г. был заключен новый договор с Фридрихом II и возобновлена секуляризация имений духовного ведомства; хотя и с большой задержкой, но в 1785 г. были подписаны жалованные грамоты дворянству и городам. С. С. Татищев не без удивления отмечал: "Как ни велико, на первый взгляд, различие в политических системах Петра III и его преемницы, нужно, однако, сознаться, что в нескольких случаях она служила лишь продолжательницей его начинания"62. Впрочем, удивляться следовало бы не этому, а тому, что меткое наблюдение этого историка исследователями не было оценено должным образом.

Между тем, отмеченная им преемственность не только убедительно опровергала смысл основных "пороков" Петра III, названных во вступительном манифесте Екатерины II, но и объективно свидетельствовала, что при всех издержках курс его правительства не был безрассудным или предательским. Силой обстоятельств Екатерина II была вынуждена продолжить некоторые из задуманных и начатых при нем реформ, но, как это нередко случалось в истории России, с большим опозданием, половинчато и выхолостив из них наиболее смелые замыслы.

Конечно, нет нужды идеализировать Петра III, затушевывать его личные недостатки или давать им и его деятельности оценку более высокую, чем они того заслуживают. Но нет причин и безоговорочно осуждать его, недоброжелательно рассматривая любые его поступки вне зависимости от обстоятельств и мотивов, которыми они были продиктованы. Еще более рискованно использовать в качестве основного источника для оценки Петра III "Записки" Екатерины II, прочитав которые сенатор Ф. П. Лубяновский в свое время воскликнул: "Трудно поверить, чтобы тот, кто столько лет жил одною непреоборимою верою в будущую высокую судьбу свою, решился сам собственноручно написать и потомству оставить такой аттестат о себе, да еще и не в покаяние"63.

Резоны, которыми для оправдания восшествия на трон Екатерины II руководствовались историки прошлого, давно утратили доказательную силу и политический смысл. Нужна переоценка устоявшейся и прочно вошедшей в историческое сознание традиции - в интересах установления истины. А для этого необходимо расширение источниковой базы, причем не только за счет отложившихся в архивах материалов государственной деятельности Петра III. Давно уже был поставлен вопрос о критическом анализе мемуаров Екатерины II, сочувствовавших ей Дашковой и Болотова, ряда иностранных очевидцев событий 1762 г., в том числе книги французского дипломата К. -К. Рюльера "История и анекдоты революции в России".

В этих и подобных им источниках ценная и достоверная информация о Петре III и его времени зачастую соседствует с искажениями, ошибками, грубыми передержками и пикантными, но по сути своей не проверяемыми сведениями. Их некритическое воспроизведение лишь способствует превратному восприятию одного из наиболее фальсифицированных периодов отечественной истории. Призвав к справедливой оценке Петра III, Н. М. Карамзин еще в 1797 г. подчеркивал: "Прошло более тридцати лет с той поры, как печальной памяти Петр III сошел в могилу; и обманутая Европа все это время судила об этом государе со слов его смертельных врагов или их подлых сторонников"64. Думается, давно настала пора оценить по достоинству мнение знаменитого историка.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. ГАВРЮШКИН А. Озаботясь благом Отечества. - Международная жизнь, 1988, N 12, с. 107.
2. АНИСИМОВ Е. В. Россия в середине XVIII в. М. 1986, с. 214. Новейший обзор историографии вопроса см.: LEONARD C. S. The Reputation of Peter III. - The Russian Review, 1988, N 3.
3. ШМИДТ С. О. Внутренняя политика России середины XVIII века. - Вопросы истории, 1987, N 3, с. 57 - 58.
4. ДЕРЖАВИН Г. Р. Избранная проза. М. 1984, с. 266.
5. См. ЛОТМАН Ю. М. А. С. Кайсаров и литературно-общественная борьба его времени. Тарту. 1958, с. 30.
6. Государственная публичная библиотека им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей (ОР ГПБ), ф. 73, N84, л. 1.
7. ШЕБАЛЬСКИЙ П. К. Политическая система Петра III. М. 1870, с. 12.
8. ШТЕЛИН Я. Я. Записки о Петре Третьем, императоре Всероссийском. - Чтения в Обществе истории и древностей российских, 1866, кн. 4, отд. 5, с. 69.
9. Там же, с. 76 - 77.
10. БРЮКНЕР А. Г. Жизнь Петра III до вступления на престол. - Русский вестник, 1883, N 1, с. 195, 197.
11. КАМЕНСКИЙ А. Б. Екатерина II. - Вопросы истории, 1989, N 3, с. 66.
12. Центральный государственный архив древних актов (ЦГАДА) СССР, ф. 4, N 109.
13. ШТЕЛИН Я. Я. Ук. соч., с. 71.
14. СОЛОВЬЕВ С. М. История России с древнейших времен. Кн. 12. М. 1964, с. 343.
15. Русский архив, 1875, кн. 2, с. 490.
16. ШТЕЛИН Я. Я. Ук. соч., с. 71, 110; ОР ГПБ, ф. 871, NN 68, 69.
17. PRIES R. Das Geheime Regierungs-Conseil in Holstein Gottorp. 1716 - 1773. Neunuinster. 1955, S. 74.
18. ШАМРАЙ Д. Д. Цензурный надзор над типографией Сухопутного шляхетного корпуса. В кн.: XVIII век. Т. 2. М. - Л. 1940, с. 301.
19. Центральный государственный исторический архив (ЦГИА) СССР, ф. 1329, оп. 1, д. 101, л. 3.
20. Там же, лл. 4, 64.
21. Там же, л. 64.
22. ЛАППО-ДАНИЛЕВСКИЙ А. С. Россия и Голштиния. - Исторический архив, 1919, N 1, с. 275.
23. ШТЕЛИН Я. Я. Ук. соч., с. 93.
24. Русский архив, 1898, кн. 1, с. 7, 9.
25. ЦГАДА СССР, ф. 1261, оп. 1, N 367.
26. ШТЕЛИН Я. Я. Ук. соч., с. 106.
27. Там же, с. 98.
28. ЦГИА СССР, ф. 1329, оп. 1, д. 101, л. 77.
29. Там же, лл. 87, 88 об.
30. ВИСКОВАТОВ А. В. Краткая история Первого кадетского корпуса. СПб. 1832, с. 31.
31. ШАХОВСКОЙ Я. П. Записки. СПб. 1872, с. 157,176.
32. ШТЕЛИН Я. Я. Ук. соч., с. 97; БАРТЕНЕВ П. Дневник статского советника Мизере о службе при Петре Третьем. - Русский архив, 1911, кн. 2, вып. 5; Журналы камер-фурьерские 1762 года. Б. м. Б. г.
33. ПУШКИН А. С. Полн. собр. соч. Т. 12. М. 1949, с. 175.
34. РЮЛЬЕР К. -К. История и анекдоты революции в России в 1762 г. В кн.: Россия XVIII в. глазами иностранцев. Л. 1989, с. 304.
35. Манифесты по поводу восшествия на престол имп. Екатерины II. В кн.: Осмнадцатый век. М. 1869, кн. 4, с. 221.
36. ЦГИА СССР, ф. 1329, оп. 1, д. 96.
37. Полное собрание законов Российской империи. Т. 15. СПб. 1830 (остальные упоминаемые официальные акты цитируются по этому же изданию).
38. Журналы камер-фурьерские 1762 года, с. 9 - 10.
39. СОЛОВЬЕВ С. М. Ук. соч. Кн. 13, с. 12.
40. ШТЕЛИН Я. Я. Ук. соч., с. 103.
41. RAEFF M. The Domestic Policies of Peter III and his Overthrow. - American Historical Review, 1970, N5.
42. ЦГИА СССР, ф. 1329, оп. 1, д. 97, л. 94.
43. ЛОМОНОСОВ М. В. Полн. собр. соч. Т. 6. М. - Л. 1952, с. 402.
44. ПРИСТЕР Е. Краткая история Австрии. М. 1952, с. 274.
45. Центральный государственный архив Военно-морского флота СССР, ф. 227, оп. 1, д. 17, л. 12.
46. Schleswig-Holsteinisches Landesarchiv, 8. I. S. II. N 12.
47. ЛОМОНОСОВ М. В. Ук. соч., с. 401 - 402.
48. ШТЕЛИН Я. Я. Ук. соч., с. 103.
49. ЛОМОНОСОВ М. В. Ук. соч., с. 386, 387, 390, 394, 395, 407 - 408.
50. Затруднения при поминовении Петра III. Из бумаг М. Д. Хмырова. - Исторический вестник, 1881, т. 4, с. 432.
51. ДАШКОВА Е. Р. Записки. 1743 - 1811 гг. Л. 1985, с. 37.
52. ПУШКИН А. С. Ук. соч., с. 177.
53. БОЛОТОВ А. Т. Записки. Т. 2. СПб. 1871, с. 164 - 165.
54. ЦГИА СССР, ф. 1329, оп. 2, д. 52, л. 12.
55. ВЕРНАДСКИЙ Г. В. Манифест Петра III о вольности дворянской и законодательная комиссия 1754 - 1766 гг. - Историческое обозрение, 1915, т. 20, с. 51 - 53.
56. Schleswig-Holsteinisches Landesarchiv, 400. 5. N 316. Bl, 66.
57. БОЛОТОВ А. Т. Ук. соч., с. 205.
58. ГЕРЦЕН А. И. Собр. соч. Т. 12. М. 1957, с. 365.
59. ФИРСОВ Н. Н. Петр III и Екатерина II. Пг. - М. 1915, с. 23.
60. Переворот 1762 года. Сочинения и переписка участников и современников. М. 1908, с. 6.
61. ЕКАТЕРИНА II. Собр. соч. Т. 12, ч. 2. СПб. 1907, с. 500.
62. Сборник Русского исторического общества. Т. 18. СПб. 1876, с. VI.
63. ЛУБЯНОВСКИЙ Ф. П. Записки. М. 1872, с. 176 - 177.
64. Цит. по: ЛОТМАН Ю. М. Черты реальной политики в позиции Карамзина. В кн.: XVIII век. Т. 1; Л. 1981, с. 126.

Мыльников Александр Сергеевич - доктор исторических наук, профессор (Институт этнологии и антропологии АН СССР).
Вопросы истории, 1991, № 4-5, С. 43-58.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Освобождение из крепостной неволи трех миллионов ревизских душ монастырских крестьян, да еще с землей и без выкупа - это, знаете ли, Поступок! Причем это был не с бухты-барахты случившийся приступ монаршей филантропии, а очень хорошо просчитанная реформа, принесшая империи ощутимый финансовый профит. С каждой учтенной владельческой души мужского пола в 1762г. казне причиталась подушная подать в размере 74коп. Это, для масштаба, цена двух живых баранов или 1/10 цены рабочей лошади. Не знаю точно, платили ли монастыри подушную подать за своих крепостных. Но бывшие монастырские крестьяне, став вольными, с радостью стали платить 1р.82коп. в год - столько казна брала со свободных граждан. Умножаем руб-восемьдесят две на 3 миллиона, - получается очень солидная прибавка к бюджету империи, не правда ли?

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Освобождение из крепостной неволи трех миллионов ревизских душ монастырских крестьян, да еще с землей и без выкупа -

А откуда цифра в 3 млн? ( в 1762 г)
Если в 1764 г от церкви было отобрано 910 тыс душ. монастырских крестьян.

С каждой учтенной владельческой души мужского пола в 1762 г. казне причиталась подушная подать в размере 74 коп. Это, для масштаба, цена двух живых баранов или 1/10 цены рабочей лошади. Не знаю точно, платили ли монастыри подушную подать за своих крепостных. Но бывшие монастырские крестьяне, став вольными, с радостью стали платить 1 р. 82 коп. в год - столько казна брала со свободных граждан.

Подушную подать платили все. Кстати для экономических, государственных и дворцовых крестьян подушная подать с 1725 по 1794 г равнялась 70 коп.
Что значит бывшие монастырские крестьяне стали вольными? они что - никому не принадлежали или как?

По моему Вы ошибаетесь, читаем Карташова:
"Наконец за три месяца до своего низвержения , Петр III подписывает (21 марта 1762) указ о полной секуляризации недвижимых церковных имуществ с передачей ведавшей их синодальной "Коллегии Экономии" в ведомство Сената. Вековой узел разрубается этим указом довольно демагогически....Обрабатываемые фактически участки земли отдаются крестьянам в собственность. Их зависимость от прежних церковно-монастырских владельцев ограничивается только рублевым окладом за один год в синодальную казну".
Карташов А.В. История русской церкви.М., 2004. - С. 774.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Про 74коп и 1р.82коп. - так я с истфаковского еще спецкурса "История крестьянских движений на Урале" запомнил. Не проверял цифры в последнее время. Возможно, что-то там не так. Но факт то, что крестьяне, освобожденные от монастырской зависимости, с энтузиазмом приняли в 1762г. обязанность платить государству суммы, в разы превышающие стандартную подушную подать - так им пришлась по душе отмена платежей и отработок в пользу святых отцов. И этот самый рублевый оклад в синодальную казну, известие о котором достигло многих бывших монастырских вотчин уже после убийства Петра Федоровича, был воспринят крестьянами как попытка самозванной императрицы Екатерины Алексеевны вернуть их в прежнее зависимое состояние. Произошли серьезные крестьянские волнения в бывших владениях Соловецкого монастыря, Долматовского монастыря в Зауралье (Дубинщина) и в других местах. Отдельные группы участников Дубинщины, к слову сказать, продолжали автономно партизанить аж до 1774г., до самого пугачевского бунта, так не нравилась хлебнувшим воли землепашцам сама идея отдавать чернецам трудовую копейку

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах
Про 74коп и 1р.82коп. - так я с истфаковского еще спецкурса "История крестьянских движений на Урале" запомнил. Не проверял цифры в последнее время. Возможно, что-то там не так

Про подушную подать можно здесь почитать БиЕ
http://dic.academic.ru/dic.nsf/brokgauz_ef...%BD%D0%B0%D1%8F

Вам видимо запомнилась первая подушная подать - 74 коп.

аж до 1774г., до самого пугачевского бунта, так не нравилась хлебнувшим воли землепашцам сама идея отдавать чернецам трудовую копейку

И чего бунтовали? Екатерина все равно провела окончательную секуляризацию по именному Указу Сенату 26 февраля 1764г.В первом пункте Манифеста (о секуляризации) объявлялось о передаче в казенное ведомство (Коллегию экономии) земель и крестьян прежних духовных владений, во втором- о переводе экономических крестьян на единственный полуторарублевый оброк с души.(ПСЗ-I. 1830, Т. XVI. № 12060)

P.S. У меня в дисере просто чуть -чуть эти вопросы затрагиваются smile.gif

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

У меня такое смутное подозрение, что партизанили до пришествия Лжепетра непосредственные убийцы монастырских тиунов и солдат правительственных войск, которым очень не хотелось на каторгу, да и те партизанили не круглый год.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Урал все-таки от центра далеко - и там могла быть своя "специфика" в виде произвола местных "-владельцев".

Потому фиксированные подати в пользу государства (то есть - более менее четко установленные правила) они и восприняли с энтузиазмом.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Донесение английского Р. Кейта о свержении Петра III (1/12 июля 1762 г.:

Сообщая о вступлении на престол Екатерины II, отмечал, что

"вся эта внезапная революция вспыхнула и свершилась не более как в два часа времени, при чем не было пролито ни капли крови и вообще не прибегнуто ни к какому насилию и все части города как прилегающие ко дворцу так и самые отдаленные, особенно же та улица, где диву я и большая часть подданных его величества, оставались так спокойны, как будто бы не произошло ничего особенного; одно, что бросалось в глаза, это были пикеты, расставленные у мостов, и несколько гвардейцев, разъезжавших патрулями по городу для наблюдения за порядком".

(С. 3)
Всего удивительнее то обстоятельство, что сборным пунктом для заговорщиков был избран дом графини Дашковой. Достоверно известно, что она принимала самое ревностное участие в заговоре и от начала до конца много содействовала успеху. (С. 7)

Главная причина, вызвавшая эту революцию, заключалась в отнятии церковных земель и в пренебрежении императора к духовенству, к этому надо прибавить строгую дисциплину, которую император стремился ввести между войсками, особенно между гвардией, привыкшей до того времени к лени и распущенности. Недовольство это еще усилилось, вследствие намерения императора вести большую часть гвардии в Германию для войны с Данией. К этой мере и весь народ относится враждебно, тяготясь новыми издержками и опасностями, цель которых состояла в возвращении герцогства Шлезвигского, приобретения по их мнению весьма незначительного и совершенно бесполезного для России, между тем как император пожертвовал своей дружбе к королю прусскому завоевания русского оружия, которые могли со временем оказаться весьма полезными для империи; тем не менее народное желание мира до того сильно, что и против этой уступки общественное мнение не восстало, а даже одобрило ее… (С. 9)

Сб. РИО. Т. 12. Спб., 1873. С. 2-12.

Поделиться сообщением


Ссылка на сообщение
Поделиться на других сайтах

Пожалуйста, войдите для комментирования

Вы сможете оставить комментарий после входа



Войти сейчас