Ремеслуха

[RedFox 49]

О дилетантизме в науке

Б. Л. БОГАЕВСКИЙ. Орудия производства и домашние животные

Триполья. Соцэкгиз, Л. 1937.

Книга проф. Б. Л. Богаевского «Орудия производства и домашние животные Триполья» содержит преимущественно археологический материал из музеев СССР и заграницы, знакомящий с техникой и животноводством на территории УССР и Юго-восточной Европы за пять тысяч лет до наших дней (около 3000-1500 гг. до н. э.).

Книга предназначена «для археологов, историков доклассового общества, а также для лиц, занимающихся историей техники и историей происхождения домашних животных,) – такая характеристика дана редакцией книге Б. Л. Богаевского на титульном листе ее (отв. редактор О. Крюгер).

Достоинством книги Б. Л. Богаевского, – пожалуй, единственным, – является та откровенность, с которой автор рассказывает об источниках своих сведений о Триполье.

Это, прежде всего, по его словам: «значительное число весьма интересных и содержащих ряд бесспорно ценных наблюдений и остроумных положений работ, без которых нельзя обойтись при изучении так называемой трипольской культуры, отношение к которой авторов этих работ нас специально интересует в настоящей статье» (стр. 7). Источники эти – зарубежная археологическая литература, появившаяся за последние годы за границей. Это работы: в Англии – Чайльда, в Швеции – Андерсона, в Германии – Вильке, Шухардта и Губерта Шмидта, в Румынии – Шроллера и Лашло, в Австрии –Менгина и Иенни, в Праге – Чикаленко, в Польше – Козловского, и ряда других западноевропейских исследователей – Роска, Нестора, Андриеску, Думитреску, Томпа (стр. 8), работавших не над собственно трипольскими материалами, а над зарубежными аналогиями Триполья. При включении же Трипольской культуры в свои обобщения эти западноевропейские археологи пользовались в качестве первоисточника устаревшими публикациями раскопок В. В. Хвойко и Э. Р. Штерна (1898-1902 гг.).

Таким образом, советский читатель получает от Б. Л. Богаевского весьма сомнительный и притом устаревший материал Хвойко и Штерна, получает уже из третьих рук. За истекшие после раскопок Хвойко и Штерна 35 лет на Украине раскопано огромное количество памятников Трипольской культуры, причем особенно значительный вклад в науку о Триполье сделан советскими археологами. Но из всей этой сокровищницы Б. Л. Богаевский пользуется, кроме некоторых изданных материалов, одной лишь рукописью отчета С. С. Гамченко о его старых раскопках в 1909 г. в Подольской губ., все же прочие отечественные первоисточники игнорируются. Их проф. Б. Л. Богаевский не изучал никогда и даже не потрудился ознакомиться с их состоянием, когда писал свою книгу. Поэтому мы с изумлением узнаем от него: «положение о культуре расписной керамики все же мало изменилось за 60 лет существования этого вопроса за границей и свыше 35 лет работы по Триполью у нас» (стр. 10).

На фоне тех достижений, которые имеет советская археология в деле изучения Триполья, это утверждение Б. Л. Богаевского звучит просто клеветой на нашу науку. Однако изумление читателя достигает крайнего предела, когда он узнает, что автор не счел нужным лично проработать хотя бы те древности из раскопок Хвойко и Штерна, которые он описывает в своей книге. Ведь нельзя же принимать всерьез хотя бы такую декларацию автора: «К сожалению, таблицы (Хвойко -Т. П.) не сопровождаются рисунками и эскизами орудий, нет их плана, профиля и сечения, а также отсутствует точное обозначение материала, из которого сделано орудие» (стр. 17). Можно подумать, что подлинные коллекции Хвойко, Штерна и Гамченко почему-либо недоступны для изучения, когда на самом деле они хранятся в музеях УССР, Москвы и Ленинграда, и достаточно было бы Б. Л. Богаевскому потратить несколько часов, чтобы, заглянув хотя бы в ленинградские музеи, узнать и профиль, и тип, и «материал, из которого сделано орудие». Остались неизученными и богатейшие трипольские коллекции в музеях Киева (стр. 17) и Одессы (прим. 5, стр. 253).

При таком отношении автора к первоисточникам становится понятным, почему мы встречаем в его книге сорокалетней давности описания и определения вещей (со слов Хвойко и Гамченко), как, например: «шарик с апельсин» (стр. 22), или «шарообразный камень с человеческую голову» (стр. 22), или каменные «двушария», «двукубия», «куранты» (стр. 33), или предметы, «напоминающие хлебец или овальную лепешку» (стр. 34), и т. п.

Таких определений при современном состоянии археологических знаний не может применять археолог, даже неквалифицированный. А поскольку автор отмахнулся от изучения конкретного фактического материала, он не мог избежать ряда грубейших ошибок: медные топоры и рыболовные крючки Триполья приобретают у Б. Л. Богаевского магическую силу (стр. 64), а роговые и костяные мотыги превращаются в молотки (стр. 91, рис. 45), костяные рукоятки в кинжалы (стр. 71, рис. 21).

Любопытной особенностью книги Б. Л. Богаевского следует считать тот факт, что автор, не раскопав сам ни одного трипольского памятника (когда их раскопано сотни), не обработав сам ни одной из трипольских коллекций в советских музеях (где хранится основной материал по Триполью) и игнорируя работы советских археологов, сумел написать книгу в 19,5 печ. листов о Трипольской культуре. Откладывая пока детальный разбор книги на основе конкретных археологических фактов, я в настоящей заметке считаю необходимым предупредить советских историков, которые пожелают воспользоваться книгой Б. Л. Богаевского, что эта книга отнюдь не археологическая, несмотря на весь ее внешний обманчивый облик. Дело в том, что автор усиленно старается сойти за археолога, описывая подробно орудия Триполья и их назначение (стр. 15-143) и даже изображая себя делающим археологические открытия. Так, на стр. 144 мы узнаем от автора, что в музее Маевского в Варшаве, при осмотре керамического материала и раскопок Гимнера в Попудне и Пьянишкове, он будто бы сделал два открытия:

1) определил расписной сосуд, как происходящий из Пьянишкова, тогда как Козловский издал его, как найденный в Попудне (стр. 155)

2) особо выделил до сих пор неизвестные биноклевидные сосуды из Пьянишкова. Расписной сосуд Б. Л. Богаевский «открыл» в одной из витрин музея, а биноклевидный находился в музее «в шкафу 65 на второй полке снизу» (стр. 156). Оба эти сосуда, по мнению Б. Л. Богаевского, он впервые отмечает, как происходящие из Пьянишкова (расписной сосуд даже будто бы печатается им впервые, табл. VI). Однако «открытию» Б. Л. Богаевского не более как плоды его воображения, ибо все эти наблюдения были уже известны по работе Гимнера, где они изданы на табл. XIX и ХХХ в XIV томе польского журнала «Swiatowit» (М. Н Himner, Etude sur la civilisation premycenienne dans le bassin de la mer Noire, d'apres fouilles personelles, Warszawa, 1933). Кстати сказать, работа эта была известна и самому Б. Л. Богаевскому, так как он неоднократно ссылается на нее (стр. 144, 150 и 193).

Всецело за счет игры воображения автора должны мы отнести и разделение им трипольских «площадок» по размерам их, так как ни Хвойко, ни Штерн, ни Гамченко не раскапывали ни одной «площадки» целиком, но Б. Л. Богаевский, повидимому где-то слыщал, что «площадки» бывают большие и маленькие, и потому, несмотря на отсутствие обмеров, он совершенно произвольно выделяет «площадки большие», «средние» и «малые». Так, например, в составленной им таблице II, в разделе «Раннее Триполье» перечислены «большие площадки» открытые в Криничках, Кадиевцах и и Кудринцах. Между тем:

1) в Криничках из 15 открытых Гамченко «площадок» ни для одной неизвестны размеры, что отмечает и сам Б. Л. Богаевский (стр. 44);

2) в Кадиевцах были произведены раскопки всего 65 кв. м, и размеров «площадки» не дано, но из указанной плошади самого раскопа мы уже имеем возможность сделать заключение, что «площадка» в Кадиевцах не была значительной по размерам (в настоящее время нам известны действительно большие «площадки» – 100-120 кв. м);

3) что касается Кудринец, то Кудринецкая коллекция Триполья связана не с раскопками, а со случайными находками, и о каких-либо размерах для данного памятника говорить не приходится.

Читатель книги Б. Л. Богаевского должен быть предупрежден также о том, что порочный сам по себе способ писать о советских древностях на основании зарубежной литературы принес исключительно вредный результат. Не владея нашими археологическими материалами, говорящими о конкретных исторических фактах Трипольской культуры, Б. Л. Богаевский, само собой разумеется, не был в состоянии (если даже хотел этого) критически преодолеть и обезвредить концепции западноевропейских ученых. И, конечно, не мог противопоставить им свои обоснованные обобщения, хотя на первый взгляд может показаться, что вся книга наполнена полемикой с зарубежными археологами. На самом деле Б. Л. Богаевский путем оговорок, рассыпанных в книге, неоднократно отказывается от собственных утверждений и механически переносит наблюдения и обобщения западноевропейских ученых на материалы нашего Триполья. Так, сведя данные «редких, – как пишет Б. Л. Богаевский, – до сих пор работ по исследованию археологического материала, основанного на стратиграфии раскопок», работ западноевропейских исследователей Шроллера, Роска, Лашло, Томпа и др. (стр. 9), Б. Л. Богаевский составляет таблицу (I), отражающую «формально-типологическое распределение культур расписной керамики в Румынии, Венгрии и Фессалии» (стр. 9), и затем делает ряд выводов, которые кладет в основу собственных построений (табл. II), характеризующих «два основных этапа развития родового общества на юге СССР» (стр. 9). Последняя таблица непосредственно вытекает из первой и потому является такой же голой социологизаторской схемой, с перепутанной к тому же хронологией развития Триполья (переставлены культуры: А на место Б и Б на место А; и здесь автор следует Хвойко).

Необходимо предупредить читателя также и о том, что, несмотря на цитаты из Маркса и Энгельса, от марксизма работа Б. Л. Богаевского столь же далека, сколь и от археологии. Установленное Марксом положение, что междуобщинный обмен исторически предшествовал развитию внутриобщинного обмена «К критике политической экономии», изд. 1930 г., стр. 72, 115 и др.; «Капитал», изд. 1930 г., т. III, ч. 1, стр. 128, 244 и др.), Б. Л. Богаевский подменяет схемой, в которой за стадией «внутриобщинного обмена» следует «развитие его с переходом на стадию междуобщинного обмена» (стр. 13, ср. табл. II).

Спорными являются рассуждения Б. Л. Богаевского о том, что якобы население Триполья «на высшем своем этапе развития только еще подходило к выработке племенных объединений, что осуществилось, однако, позднее и не на самом раннем этапе послетрипольской истории общества на Украине» (стр. 131), и что при наличии родов не сушествовало еще племен (во французском резюме –стр. 308); между тем, Энгельс («Происхождение семьи ... », Соч., т. XVI, ч. 1, стр. 69) говорит о фратриях, как о «первоначальных родах», «на которые сперва распздалось племя». Сомнительными являются трактовка Б. Л. Богаевским явлений тотемизма и его замечания о «производственных родах» или утверждение, что роды Фабиев, Лентулов и Цицеронов в далекие времена были «конечно» «производственно связаны с разведением бобов, чечевицы и гороха» (стр. 176).

Нельзя согласиться с цитированной мною в начале этой заметки рекомендацией, данной редактором книги. О. Крюгером. Для археологов, в распоряжении которых имеются собранные в советские музеях новые материалы, книга Б. Л. Богаевского совершенно бесполезна, как игнорирующая эти материалы, а для историков едва ли могут быть полезными не обоснованные на фактах рассуждения Б. Л. Богаевского «о путях развития трипольского хозяйства», «О развитии внутриобщинного и междуобщинного обмена», «О процессе сложения раннего отцовского рода» и «О ниспровержении матриархата».

Не применяя никакого другого метода, кроме формального сравнения, подобно своим западноевропейским коллегам, Б. Л. Богаевский ничего, кроме абстрактных социологизаторских схем, не дает, ибо ничего другого при таком методе дать нельзя. И книга его поэтому (против воли автора) превратилась в орудие пропаганды взглядов зарубежных археологов, которые излагаются на протяжении всех глав книги. «Расист и формалист Вильке, и Шухардт, ставший фашистским «ученым», и Губерт Шмидт, и Шроллер, стоящий на резко выраженных миграционных и формально типологических позициях», и венгерский ученый типолог Лашло, и «реакционный исследователь Менгин, и его ученик Иенни», рассматривающие трипольский вопрос «с точки зрения антинаучной теорри культурных кругов» (стр. 8), словом, все те «ученые», с которыми Б. Л. Богаевский якобы полемизирует, не будут в претензии на Б. Л. Богаевского за то, что он, подробно изложив их взгляды и к тому же в значительной степени перенеся их построения на наш трипольский материал, дал «от себя» такие же, как и у них, пустые, формально-социологизаторские схемы, вместо конкретных фактов по истории Трипольской культуры.

Т. Пассе

ВДИ, 1938, 1, с. 129-31

[RedFox 49]

Выше в древней рецензии мы посмотрели, как не надо работать с археологическими источниками. А теперь посмотрим на две статьи с весьма узкой тематикой (и там, и там мелькает контрольное слово "Вифиния"). Их отделяет друг от друга расстояние в 71 год. Самое интересное то, что во второй, современной нам статье, не было ни одной ссылки на первую. И при этом оба автора ссылаются на монографию ажник 1859 г. Ну это ладно, но ведь ВДИ - стандартный профессиональный журнал для всех, кто страдает по древней истории. Прошерстить его оглавление за все годы издания - просто профобязанность пишущего чела. А тут что: торопливость получить пайку покрупнее? отсутствие школы? дремучий провинциализм? Бог весть...

Приглашаю учиться на ошибках других

[RedFox 49]

Славянская колония VII в. в Вифинии

Ламанский в специальном исследовании «О славянах в Малой Азии, Африке и Испании» относил появление славян в Малой Азии, по крайней мере, к VII в. Ламанский обратил внимание на то, что некоторые города Малой Азии имеют чисто славянские названия. Славянские наименования городов Кíος и Λίβυσσα нельзя считать случайным явлением, так как они были расположены в тех местах,

где были славянские поселения уже в VII и VIII вв. (Ламанский В.И. «Славяне в Малой Азии, Африке и Испании» СПб., 1859 г., стр. 157)

Славянское название Кíος Ламанский выводит из того, что жители его назывались Kιανοί, а в древнерусском языке обитатели Киева носили название кияне, которое происходило от слова Кий, а не Киев. Отсюда Ламанский заключил, что Кíος — слово славянское.

У Λίβυσσα по его мнению, как корень слова, так и окончание — славянские: Любуша, Любус.

Эти славянские наименования Ламанский указывает не в одной только Вифинии, но и в соседней Пафлагонии; там находилась местность под названием Zαγωρόν — по свидетельству Маркиана, Zάγειρα — по Птолемею, Zаώρια — по Певтингеровой карте, Zάγωρα — по Арриану, т. е. славянская Загора. Для доказательства того, что это сходство не случайно, Ламанский указывает, что в Пафлагонии жили генеты и венеты, а этим именем называли славян в Европе. (там же, стр. 152-7)

К перечисленным Ламанским славянским названиям местностей в Вифинии можно привести еще новый, дополнительный материал. Документ XIII в. обнаруживает присутствие сербских поселений возле крепости Mεταβολή в горах вифинского Олимпа.

Издателям документа удалось восстановить название Servochoria — «местность сербов». Местоположение крепости Mεταβολή указывает писатель Киннам, помещая ее в Мелангиях — местности, которая находилась на большой военной дороге за Никеей к юго-востоку. В этом пункте собирались войска фем Опсикия и Оптиматов.

Второе упоминание о сербах засвидетельствовано в названии Гордосерва. Впервые имя епископа Гордосервы упоминается в подписях Константинопольского собора 680 г. В исследовании Рамсея Гορδοσέρβων помещается на месте теперешнего турецкого поселения Sugut. По мнению Панченко, вполне возможно отожествить, во-первых, нынешний турецкий Sugut с селом или митрокомией сагудаев, о котором упоминает Анна Комнин при описании походов своего отца Алексея, а во-вторых, это село сагудаев с епископией гордосервов.

В славянском происхождении имени сагудаев нет никакого основания сомневаться, так как турки в это время не были туземными жителями в этих местах. Кроме того, известия — одно VIII, а другое ХI в. — о местном языке επιχώριος φωνή в Никейской области дают возможность строить предположение, что здесь подразумевался язык славянский, так как по среднему Сангарию в отрогах вифинского Олимпа был центр славянских послелений (Панченко «Памятник славян в Вифинии VII в.» «Изв. Русск. арх. инст. в Константинополе», т. VIII, вып. 1-2, стр. 59-60).

Ламанскому этот последний материал о славянах в Малой Азии был, вероятно, неизвестен, и свое предположение о ранних славянских поселениях он основывал,

главным образом, на тексте краткого жития Климента. Климент, согласно житию,

«происходил по своему рождению от европейских мизов, которых большинство называют булгарами. Некогда рукой и властью Александра с Олимпа, что подле Бруссы, они были откинуты к Северному океану и Мертвому морю, потом через довольно продолжительное время вооруженной силой они перешли Истр и заняли все соседние земли, Паннонию и Далмацию, Фракию и Иллирик и бóльшую часть Македонии и Фессалии. Вот от них-то и произошел этот святой муж» (Ламанский «О славянах в Малой Азии...», стр. 153-154).

Автор приведенного текста, по мнению Ламанского, болгарин, живший в XI в. или в конце Х в., рассказал по живым народным преданиям о переходе славян через Дунай и о поселении их во Фракии, Македонии и т.д. Эти народные предания возникли, конечно, за много времени до автора жития и сохранили нам воспоминание о расселении славян.

В тексте этого жития ценно то, что центром славянства в Малой Азии признается местность около Олимпа, что вполне совпадает со всеми остальными историческими источниками. Что же касается хронологии, то в этом случае мы должны быть очень осторожны. Хронология и цифровые данные в подобного рода памятниках редко бывают точны. Автор жития не имел представления о времени поселения славян в Малой Азии и, чтобы показать читателю глубокую давность пребывания их в Вифинии, отнес появление славян там ко времени Александра Македонского.

Все известные нам исторические источники говорят не о переселении славян из Малой Азии на Балканский полуостров, а наоборот, о том, как славяне с Балканского полуострова стали перебираться в Малую Азию. Славяне распространились по всему Балканскому полуострову в таком количестве, что Константин Порфирородный прямо заявил, что «вся страна ославянилась и стала варварской» (Соnst. Роrрh., Dе thematibus. Воnnае, стр. 53.).

В VI в. при императоре Юстиниане,. по словам историка Прокопия, славяне переходят Дунай и, продвигаясь по Балканскому полуострову, временами угрожают даже Солуни. В дальнейшем их наступление принимает еще более грозный характер. Ценный материал о славянском продвижении дает сирийский церковный писатель Иоанн Ефесский: «На третий год по смерти царя Юстина и в царствование победоносного Тиверия выступил проклятый народ славяне, которые прошли всю Элладу, фессалийские и фракийские провинции, взяли многие города и крепости, опустошили, сожгли; разграбили и завладели страной и поселились в ней совершенно свободно и без стpaxa, как бы в своей собственной. Это продолжалось четыре года, пока царь занят был войной с персами и все войска послал на восток. В это время по божьему попущению они распоряжались в стране совершенно свободно, опустошали, жгли и грабили даже до внешней стены, так что захватили все царские стада — многие тысячи — и стада частных

лиц. И вот до нынешнего. Дня — а теперь идет 895 год (т. е. 584) — они спокойно живут в ромейских провинциях, без заботы и страха, занимаясь грабежом, убийствами и поджогами, отчего разбогатели, нажили золота и серебра и владеют· стадами коней и оружием, научившись военному делу лучше самих ромеев. А между тем это были простые люди, которые не смели выходить из своих лесов и не умели пользоваться оружием» (Успенский «О вновь открытых мозаиках в церкви св. Димитрия в Солуни» Изв. Русск. археол. инст., т. XIV, 1, стр. 39).

Таким образом, в конце VI в. славяне прочно осели на Балканском полуострове и распоряжались там, как настоящие хозяева. К VII в. — к царствованию Ираклия — академик Успенский относит рассказ об осаде Солуни, помещенный в житии Димитрия.

Византия вынуждена была прибегнуть к дипломатической хитрости, чтобы спасти

себя от славян. Со славянами заключается договор, который через некоторое время нарушается Византией. Пребуд, князь рунхинов, был оклеветан солунским наместником и по приказанию императора предательски убит в Константинополе. Рунхины, соединясь с другими славянскими племенами, осадили Солунь, опустошили окрестности и проникли морем до Пропонтиды, собирая везде несметную добычу (Шафарик «Славянские древности» М, 1847, т. II, ч. 1, стр. 317). Юстиниан II в 687 г., чтобы несколько ослабить славянский натиск на Византию, отправляется походом против славян и часть их поселяет в Малой Азии.

Это переселение было, вероятно, сделано с тою целью, чтобы ослабить мощь славянских поселений на Балканском полуострове.

Первое письменное свидетельство о славянах в Малой Азии относится к 664 г., когда, по словам византийского летописца Феофана, вождь сарацин Абдуррахман,

сын Халедов, вступил с большими силами во владения римские, провел в них зиму и опустошил многие провинции. Славяне, числом до 5000 человек, присоединились к нему, пошли с ним в Сирию и поселились в области Апамейской, в селении Скевокоболе (Ламанский «О славянах…», стр. 2).

К числу древнейших поселений славян в Малой Азии принадлежит славянская колония в Вифинии, о которой у нас имеются и литературные и эrщграфические данные.

Юстиниан II, читаем мы у византийского историка конца VIII в. Никифора, направившись войной против славян, дошел до города Солуни и, подчинив себе одни славянские племена силой оружия, а с другими заключив договор, переправил их в область Опсикия, как стала называться при Юстиниане II бывшая Вифинская епархия. Всего переселенных былo 30 000 человек, а архонтом у них был назначен Невул из знатного славянского рода (Niсерhоri «Opuscula historica» ed. С. de Boor, стр. 36).

Приблизительно сто лет спустя опять славяне в количестве 208 тысяч, покинув свою родину, поселились на р. Артане в той же самой Вифинии (Ibid., стр. 68-69). Существование прочно организованной славянской колонии в Вифинии в VII в. прекрасно подтверждается моливдовулом. приобретенным Русским археологическим институтом в Константинополе в 1900 г. и исследованным Панченко («Памятник славян…», стр. 1-2). Этот моливдовул принадлежал славянам Вифинской епархии. На лицевой стороне моливдовула императорское изображение варварской работы. Величина головы не пропорциональна туловищу.

Для нас интересна обратная сторона моливдовула своей надписью: [+] ΤΩΝ ΑΝΔΡΑΣ ΔΟΝΤΩΝ ΣΚΛΑΒΩΝ ΤΗΣ ΒΙΘΥΝΩΝ ΕΠΑΡΧΙΑΣ[1] + В словах των άνδρας δοντών Панченко видит выражение обязанности славян давать государству воинов. Самый памятник, на основании иконографических и исторических данных, Панченко считает возможным совершенно точно датировать 650 г.

Эта дата в истории Византии имеет немаловажное значение. К 650 г. Сирия с частью восточной Малой Азии и верхней Месопотамией, Палестина, Египет и часть византийких северо-африканских владений уже были под властью арабов. Главной опорой империи теперь стали Малая Азия и Балканский полуостров. Отсюда становится понятным появление самостоятельной организации среди славян Малой Азии. Империи нужны были воины, и поэтому со славянами пришлось считаться, как с такой организацией, которая может снабжать войском. Славяне получают право иметь свою собственную печать.

А. Вишнякова

ВДИ, 1, 1940 сс. 138-141

[1] В современной статье (в следующем посте) есть его упоминание, а текста и перевода нет вообще

[RedFox 49]

Славянский элемент в Малой Азии в VII-VIII вв.

Как подневольные, так и добровольные переселения славян в Малую Азию

начинаются, по всей вероятности, с VI в. и могут быть засвидетельствованы летописями VII столетия (Успенский Ф.И. История Византийской империи. Т.1. Период I (до 527 г.). Период II (518-610 гг.). М., 2001. С. 580).

Первое упоминание о славянах в Малой Азии мы встречаем в летописи Феофана (664 г.), где сообщается о переселении из Македонии в Сирию 5 тысяч славян. Возникает вопрос о дальнейшей судьбе этих славян. П. Шафарик отмечает, что «дальнейшая судьба и конечное истребление этих славян нам совершенно неизвестно». Но в этом же столетии с Балканского полуострова в Малую Азию были переселены и другие колонисты, которые вряд ли бы селились в районы с неблагоприятными условиями. Как были устроены славяне на новых местах расселения, об этом сведений нет.

Ю.А. Кулаковский предполагает, что «переселение совершалось в составе целых племен с их князьями. Переселение славян, водворение их на новых местах жительства и устройство быта и отношений в новых для них условиях являлось делом весьма сложным и требовало немало времени, административных забот правительства, а также расходов из государственных средств. Когда славяне были устроены на новых местах жительства, Юстиниан II организовывал из них новое войско, численность которого наши источники определяют в 30 тысяч человек. Оно имело характер этнического ополчения, во главе которого стоял князь, - какой титул он носил, нам неизвестно, – по имени Небул. Новое войско получило от Юстиниана название «сверхкомплектного» (Кулаковский Ю.А. История Византии. Т. 3: 602-717 годы. СПб., 2004. С. 217).

По свидетельству Феофана и его современника патриарха Никифора, в 687 г. Юстиниан II отправляется в поход в Македонию с целью нападения на славян, живших близ Солуни. Летописец передает, что император некоторых из них победил и предписал им свои требования, а других смог убедить договорами переселиться из Македонии в Малую Азию, в провинцию Опсикию. Таким образом, некоторые славяне были подчинены силой оружия, другие, очевидно, считая сопротивление бессмысленным, сами признали власть императора. Славяне были переселены. От тех же авторов мы узнаем, что через несколько лет Юстиниан использовал их против мусульман (Мишин Д.Е. Сакалиба (славяне) в исламском мире в раннее средневековье. М., 2002. С. 107).

При Юстиниане II славяне общим числом не менее 80 тысяч человек, согласно В.И. Ламанскому, были перевезены в Опсикий, одну из фем Малой Азии (Ламанский В.И. Славяне в Малой Азии, Африке и Испании. СПб., 1859. С. 3). М.Ю. Брайчевский утверждает, что «всего было переселено, во всяком случае, не менее 100 тысяч славян» (Брайчевский М.Ю. К истории расселения славян на Византийских землях // Византийский временник. Т. XIX, 1961. С. 135). Одна часть из них (около 30 тысяч) была мобилизована императором и позже была использована в борьбе против арабов, во время которой изменила императору и перешла на сторону арабов. Из-за этого проступка оставшиеся славяне в Опсикии были подвергнуты страшным избиениям. Возникает вопрос – можно ли подсчитать численность славян, ушедших к арабам? Отметим, что источники дают взаимоисключающие факты: 20 тысяч у Феофана и Никифора, 7 тысяч у Михаила Сирийского. Довольно оригинальную гипотезу выдвинул М. Гребнер, который считал, что с самого начала славянских воинов не могло быть 30 тысяч, так как такой отряд составил бы непропорционально большую часть византийской армии (всей, и не только того войска, с которым Юстиниан пошел в поход); отсюда она, повидимому, представляет собой оценку численности всех переселенных славян, включая оставшихся во время похода в колонии мужчин, женщин и детей[1] (Брайчевский М.Ю., там же). Численность же отряда, участвовавшего в походе, составляла 7 тысяч человек.

В вопросе изучения расселения славян на территории ранневизантийской Малой Азии существенную роль играет вещественный памятник, а именно, моливдовул, принадлежавший Русскому Археологическому институту в Константинополе, сомнений в достоверности которого нет – это печать славянской военной колонии в Вифинии, фемы Опсикия, которая сохранилась от того времени. Это ценный памятник, «новый фрагмент славянской племенной истории». Содержание легенды памятника предполагает, что памятник не может быть позднее VII века. В нем упомянута провинция Вифинская, о которой говорится в источниках только до конца VII века, именно в записях соборных актов того времени.

Б.А. Панченко подчеркивает, что памятник дает не только историко- географический факт из эпохи славянских передвижений, но и говорит об организации славянских политических общин на землях Империи, о положении федератов в Византийском государстве (Панченко Б.А. Памятник славян..., С. 60-61).

Начиная с VII века, вопрос о славянских поселениях в Малой Азии приобретает большое значение. Славяне селились в основном в окрестностях Никомедии, где разместилось много славян из Солуни в 668 г., регионе Никеи, где проживали племена сагудатов и городосербов, и берега реки Артана недалеко от Босфора. Несколько позднее славянское население появляется в Каппадокии – Сирии. Это факт документально зафиксирован в округе Антиохии, где-то у Алеппо, южнее Тавриза, в окрестностях Апамеи и других местах.

Никифор рассказывает о добровольном переселении в 762-763 гг. 208 тысяч славян в Малую Азию, где также была основана славянская колония на реке Артане.

В. Ламанский пишет, что «если передаваемое Никифором число 208 тысяч означало одних взрослых мужчин, то легко себе представить приблизительную численность всей миграционной массы, увеличив в обычном расчете эту цифру в четыре раза, и тогда остается заключить, что три четверти миллиона славянских выходцев в один прием переселились в область Вифинии» (Панченко Б.А., там же, С. 35).

Отметим, что присутствие славян в качестве воинов-колонистов в Малой Азии укрепляло свободное крестьянство и крестьянскую общину. На запущенных землях, где прежде были рабовладельческие хозяйства или трудились зависимые георги, теперь расселились свободные землевладельцы и воины. Славянские поселения, основанные в пределах империи, сохраняли известную автономию и отнюдь не были склонны немедленно признать в полной мере власть императора. Весьма любопытными являются сведения о походе Константа II на славян в 658 г. Войска императора прошли через Фракию и наложили дань на славян, обязавшихся, кроме того, выставлять для защиты империи определенные военные силы. Отсюда следует, что в середине VII века еще только шла борьба за подчинение славян и использование их в качестве резерва материальных средств и военных сил для империи.

Ф.И. Успенский отмечает, «что византийские императоры, переселив славян в Малую Азию, не бросали их на произвол судьбы, старались достигать определенных политических целей, предоставляя колонистам средства для их осуществления: вероятно, давали им самоуправление, право самосуда, не лишали даже туземной власти» (Успенский Ф.И. История Византийской империи…, С. 352). Поселения славян на территории Малой Азии не остались, да и не могли ос-

таться без заметного участия в судьбах Византийской империи. В византийских источниках имеются совершенно определенные указания на то, что главной заботой империи по отношению к славянам было обеспечить исправное поступление налогов и выполнение воинской повинности.

Отметим, что, оседая на византийских землях, славяне на протяжении длительного времени сохраняли политическую автономию, зависимость их от императорской власти сводилась к уплате налогов и обязанности выставлять военные отряды, да и эти повинности византийской администрации приходилось реализовывать нередко с помощью оружия. Славяне, оседая на византийских землях, с одной стороны, в основном сохраняли до определенного времени свой общественный строй, а с другой неизбежно воспринимали многие элементы византийских порядков.

Население в Малой Азии в период господства Византии постепенно наслоилось на единую греческую и православную основу и восприняло ее. Это были славяне, значительное количество которых было переселено на эти территории в VII-VIII вв., арабы и сирийцы на юге, армяне – торговцы или военные, мардаиты, христианский народ, который в начале VIII в. обосновался в Памфилии, многочисленные евреи, как ассимилировавшиеся, так и жившие общинами, а также турки.

Таким образом, отметим, что славянские переселенцы в Малой Азии появляются впервые к середине VII века, тогда же можно увидеть славян на службе у мусульман. Причем, во второй половине VII – начале VIII вв. многие славяне переходят на службу к мусульманам и расселяются в приграничных крепостях. О существовании славянских общин здесь мы узнаем из источников лишь до VIII века. Основным занятием в этот период у славян является оборона границы, но иногда они выставляют халифам вспомогательные отряды для различных целей. Существенные изменения происходят в середине VIII века. С одной стороны, в результате войн славянские переселенцы в Халифате несут большие потери, с другой – пограничные крепости заселяются выходцами из восточных областей Халифата, прежде всего, хорасанцами, главной опорой Аббасидов. В итоге, после утверждения Аббасидов следы славянских общин в пограничных районах постепенно теряются.

В своих исследованиях Д.Е. Мишин полагает, что «славяне не отождествляли себя ни с одной из воюющих сторон и действовали сообразно с собственными интересами. Это тоже указывает на некоторые черты самосознания переселенцев: они считали себя особым народом, не византийцами и не мусульманами, что в свою очередь, свидетельствует о сохранении ими в течение долгого времени своей этнической и культурной самобытности» (Мишин Д.Е. Сакалиба..., С. 124-125).

Таким образом, отношение славян к Малой Азии в исторической науке – предмет, заслуживающий внимания, как в этнографическом, так и в археологическом, политическом и экономическом отношениях. Основной причиной исчезновения славянского элемента в Малой Азии была неукорененность славян на какой-либо конкретной территории компактного проживания, отрыв их от своего основного этнического массива, разнородный характер их этнополитических функций на данных территориях.

И.В Денисова

НАУЧНЫЕ ВЕДОМОСТИ

Серия История. Политология. Экономика. Информатика.

2011. № 1 (96). Выпуск 17

[1] Старая статья приводит мнение одного немца, который проблемку-то умело решил! Может быть поэтому и осталась она несосланной? -RF

[RedFox 49]

Т.Н. Троицкая

Культ медведя в вехнем  и среднем Приобье в первом тысячелетии н.э.

 

Как известно из этнографических данных, среди традиционных верований встречаются локальные, присущие конкретной этнической группе, и общие, характерные для широкого культурного круга, объединенного близкими, а порой и совпадающими религиозными представлениями и сюжетами мифов. Этнографический материал дает многогранные сведения, но только о близком к нам времени. Археологические данные разрешают заглянуть в далекое прошлое, но зато ограничиваются весьма узким и конкретным участком мировоззрения. В данной статье мы остановимся на локальных проявлениях культа медведя в V-VII вв. н.э. в Верхнем и Среднем Приобье и общих его чертах для населения Урала и Западной Сибири этого же времени. Статья построена на анализе блях с изображениями медведя. Причем были использованы лишь серии однотипных блях, единичные изделия нами не учитывались. Все рассматриваемые бляшки могут быть разделены на две группы: первая – с шагающим зверем, профильные. Вторая – с головами медведей, лежащими на передних лапах.   

 

Профильные изображения. Бляхи с изображением шагающего медведя встречены среди материалов верхнеобской и релкинской культур VI–VII и,  возможно, самого начала  VIII вв. н.э. Релкинская культура – лесная, таежная. Она занимает Среднее Приобье (от устья Томи до устья Ваха). Верхнеобская культура – лесостепная. Она была распространена на территории Приобья от слияния Бии и Катуни до устья р. Томи. Находки бляшек с изображениями медведей приходятся на северную часть ее территории, граничащую с таежным массивом. Самую раннюю с профильным изображением медведя одни авторы относят к верхне-обской культуре (Молодин. 1992. С. 141. Рис. 141), другие – к предшествовавшей ей кулайской культуре (Росляков. 1990. С. 62, 63). Она найдена при раскопках  вала кулайского городища III   Кордон -1 близ с. Соколово, чуть севернее Новосибирска (рис. 1, 3). Голова зверя повернута вправо. Тулово  и часть головы  окантованы узкой заштрихованной полоской. Уши заострены, что нехарактерно для медведя. Голова и тулова крупные, а ноги небольшие и тонкие. На спине помещена фигура в виде арки с жгутовым орнаментом и вертикальной полоской по ее середине. Возможно, что это стилизованное и схематичное изобрадение птицы или человека.

            Технологический анализ, проведенный И.А. Дураковым  (Троицкая, Дураков. 1995, а. С. 28, 29), позволяет уточнить датировку изделия. Его отливка производилась в односторонней форме, состоящей из двух частей и изготовленной по восковой модели, литник примыкал к задней части зверя. Заливка производилась сверху, что привело к обычным для этого метода дефектам – недовылитости выступающих деталей. Особенно пострадали лапы, так как во время заливки они находилсь вверху и поэтому заполнялись уже оствшими и загустевшим металлом. Лицевая сторона отшлифована, литник удален обломкой после очень глубокой подрезки ножом. Судя по отсутствию дополнительного питательного канала, который присутствует во всех последующих изделиях (об этом речь пойдет ниже) и по методу отделения литника (Дураков. 1993. С. 37, 38), данная отливка близка позднекулайским бронзолитейным традициям и может быть датирована самым началом 1 тыс. н.э.

Два следующих изделия – медведи, тулово которых покрыто изображением голов животных, очень близки между собой. Медведь из Новосибирского Приобья  повернут головой влево (рис. 1,1). Бляха была найдена при исследовании жилища VII–начала VIII вв.н.э. поселения верхнеобской культуры III Кордон -2 в месте прилегания его к валу кулайского городища III Кордон -1. Последнее обстоятельство позволоило исследователю памятника С.В. Рослякову отнести находку к кулайской культуре (Росляков. 1990. С.63. Рис. 2, 13 ).  Однако анализ самого изделия, обстоятельства находки и аналоги в материале релкинской культуры заставляют связать бляху с верхнеобским поселением и отнести его к этой культуре. Изображение плоское, передано очень реалистично. Морда, уши и тулово типичны для медведя. Ноги четырехпалые, хвост короткий. Лапы и голова соединены полоской  металла (дополнительным питательным каналом). Голова отделена от тулова полосой из мелких прямоугольников. Тулово зверя и подставка сплошь покрыты изображениями голов хищника, на которых хорошо прослеживаются круглый глаз, ухо и приоткрытая пасть. С.Г. Росляков полагает, что эта голова волков, В.И. Молодин видит в них головы птиц (Молодин. 1992. С. 141). Задние ноги медведя действительно покрыты головами птиц, а на тулове хорошо видны головы зверя, вид которого трудно определим.

Вторая аналогичная бляшка происходит из Релки (рис. 2, 4). Медведь на ней изображен с правой стороны (Чиндина, 1977. Рис. 35, 4; Она же. 1991. Рис. 21, 13; Могильников, 1987. Рис. 98, 31). Голова отделена от тулова кантом из мелких кружков. Питательный канал, идущий от задней ноги к голове, орнаментирован и по мнению Л.А. Чиндиной, завершается головой лося. Все тулово и ноги зверя сплошь покрыты головами животного, вид которого трудно определим. На лапах выше когтей расположена полоска с “глазками”. На спине имеются две петельки для подвешивания. Третья бляха, покрытая головами лосей, дошла до нас в  обломках (Боброва, 1982. с. 43. Рис. 5, 1). Она была обнаружена в Тискинском могильнике. Эти обломки уже во II тыс. были вмонтированы в железное стилизованное туловище лося.

Следующая группа состоит из трех блях с шагающими медведями. Первая из них – медведь из Васюганского клада (рис. 2,3). Он изображен с правой стороны, орнамента не имеет. Ребристые грани отделяет голову медведя от тулова и делят само тулово на четыре части. Ноги и голова соединены между собой узкой полоской. На спине имеются две петельки для подвешивания изделия. Бляха издана (Могильников. 1964. С. 229. Рис. 2, 1; Чиндина, 1991. Рис. 21, 21). Медведь из могильника Тимирязевский -1 (рис. 2, 2) также повернут правой стороной, его тулово делится ребристыми гранями на несколько частей,  на спине  имеются две петельки для подвешивания (Чиндина, 1991. Рис. 21, 19; Могильников. 1987. Рис. 98, 36). От первого медведя его отличают канты с жемчужинами у основания головы, лап вдоль спины. Полоска, соединяющая голову и ноги, завершается головой животного (лося?). Третий медведь – случайная находка у с. М. Оеш Новосибирской области. Он отличается небольшим размером (рис. 1,2). Животное изображено в профиль с левой стороны. По краю и  у основания шеи нанесен кант из мелких прямоугольников (Троицкая, Дураков. 1995, а. С. 307. Рис. 2, 2). Судя по следам слома, голова и лапы были соединены узкой полоской – питателем. 

Все пять описанных блях (с орнаментированным туловом и без него) изготовлены одинаково. Отливка производилась в односторонней форме, изготовленной по восковой модели, на которой были прочерчены детали прорисовки. Литниковая система состояла из двух частей: из литника и дополнительного канала – “питателя”, проходившего от задней лапы к морде зверя. Заливка производилась комбинированным способом: часть металла подавалась сверху свободным падением, часть – снизу через дополнительный канал “сифонным” методом, что обеспечивало, в отличие от рассмотренного выше кулайского изображения медведя, хорошую проливку лап зверя и прогрев остывших нижних слоев металла новыми порциями. Лицевая сторона изделия была  тщательно отшлифована, литник обрублен (а не подрезан ножом и обломлен, как это было в кулайское время) и аккуратно зашлифован абразивом. Именно такой способ изготовления изделий был  широко представлен в релкинской и верхнеобской литейной традиции в отличие от предшествующей кулайской.

Несколько отличаются от описанных два изображения медведя с объемной головой, смотрящей прямо. Оба они происходят из Среднего Приобья. Отливка из Релки гладкая, без орнамента, только у основания лап намечены небольшие ямки (рис. 2.5). Имеются две петельки для подвешивания. Бляха неоднократно издавалась (Чиндина, 1977. Рис. 5, 2: Могильников, 1987. Рис. 98, 25). Случайная находка из Нарымского Приобья (Чиндина. 1991. 30) имеет одну петельку для подвешивания (рис. 2,1). Ребристые грани    делят тулово на несколько частей. Голова отделена от тулова кантом. У основания  лап расположены треугольники. Эти бляхи изготавливались в целом также, как и предшествующие,  только  для изготовления объемной головы использовалась специальная заготовка,  которая накладывалась на подмодельную плиту.

Бляхи с изображением шагающего медведя, встречаются в основном в Приобье и, видимо, были характерными для верхнеобской и релкинской культур. Не исключено, что традиция их изготовления восходит к кулайской культуре. Профильные изображения медведей на этой территории имелись и в эпоху бронзы (Троицкая, Дураков. 1991. С. 27. Рис. 1).

В целом эта группа характеризуется профильным изображением медведей, у которых хорошо видны все четыре ноги. Отдельные детали подчеркиваются кантом с жемчужинами и ребристыми граням. Эта группа локальная, она свидетельствует о своем варианте почитания медведя.

Медведь в “жертвенной” позе. На целой серии бляшек изображены три головы медведя, лежащие на передних лапах или между ними. Этот тип изображений известен на широкой территории от Прикамья до Западной Сибири включительно. Подробно вопрос об  этих медведях поднят в статье Т.Н. Троицкой и И.А. Дуракова (1995, б.  с. 97-107). Первоначальное развитие  образ получил в Прикамье, на материале которого В.А. Обориным прослежена его эволюция от Гляденовского костища (III-V вв.н.э.), где литье было выпуклым, и уши медведя располагались перпендикулярно его голове (Оборин, Чагин, 1988. С. 34, 35). Свое название “жертвенная” поза получено из этнографических описаний. По свидетельству Н.Л. Гондатти, еще в конце  XIX  в. на северо-западе Сибири совершались обряды, связанные с культом медведя.  С убитого зверя снимали шкуру вместе с  головой и лапами, приносили в дом, клали  на стол в переднем углу так, что морда покоилась между лап, и исполняли перед ним песни и пляски  (Гондатти. 1988.с. 43-69). Н.М. Ядринцев сообщает, что вогулы приносили в жертву трех медведей и в кумирне  на стол клали в один ряд их шкуры с головами и лапами (Ядринцев. 1890. С. 108).

К VI-VII вв. уже четко сформировались два типа блях с тремя голвами медведей. Одни с их вертикальным расположением по середине бляхи, второй – с горизонтальным расположением в ее нижней части. Материал могильников, в которых найдены эти бляхи, разрешает считать датой их бытования  V-VII вв. (Троицкая, Дураков 1995, б. С. 97-107). О сосуществовании обоих типов, хотя бы на определенном отрезке времени, свидетельствет бляха из Прикамья, на которой сочетается вертикальное и горизонтальное расположение голов медведей (рис. 3,2), а также находка блях обоих типов в одном из погребений Окуневского могильника (Могильников, 1987. Рис. 78, 53, 67). Поскольку все бляхи с тремя головами медведей нами подробно  проанализированы в указанной статье, поэтому мы не будем здесь повторять это описание и остановимся лишь на общих выводах из этого материала.

Блях в сертикальным расположением голов медведей в настоящее время известно 13. Часть их представлена на рис. 3. Они найдены в Прикамье (случайные  находки), в Прииртышье (Окуневский могильник) и в Приобье (Красный Яр – 1, Архирейская Заимка и релка). Они имеют крупный размер. По своей трактовке почти не отличаются друг от друга. Медведи расположены полосой по середине бляхи и окаймлены рядами ложновитых жгутиков и гладкой полосой между ними. Для этих блях характерна реалистичность исполнения, дана даже шерсть на лапах. В ушах располагаются три небольших валика. Пластинки отличаются друг от друга лишь размерами и тем, что большинство медведей имеют лапу с четырьмя пальцами, а несколько – с тремя. Все это разрешает говорить о канонизации такого образа медведя   на широкой территории.

Бляхи с горизонтальным расположением медведей в основном также одинаковы. Их известно 19. Они найдены на территории Прикамья (случайные  наход ки), Приишимья (Абатский могильник), Прииртышья (Окунево), Приобья (Юрт-Акбалык-8), на Ямале (слечайная находка. Чернецов. 1954.с. 132. Табл.III, 8) и в Ачинско-Мариинской лесостепи (Айдашинская пещера). Для них характерно расположение трех голов в один горизонтальный ряд внизу пластинки (рис. 4 и 5). Бляхи меньше по своим размерам пластин первой группы. Головы медведей выполнены более схематично. Отсутствуют шерсть на лапах и валики в ушах. Особенной стилизацией голов отличаются бляхи из Айдашинской    пещеры (рис. 5,1). На них и на пластинках из Абатского могильника (рис. 4, 4-7) у медведей отсутствуют  лапы между головами (Молодин и др. 1980. Табл. XXI, 5; Матвеева, 1994. С. 131. Рис. 66,4.  С.136. Рис. 69, 7-10). В двух случаях головы медведя заменены волчьими (рис. 4, 1 и 5, 3). Имеются бляхи, где у расположенных рядом медведей слились уши или лапы (рис. 4, 2 и 5, 2). Отличаются отдельные  бляхи друг от друга и декором верхней части пластинок. Создается впечатление, что изображения на этих бляхах были не столь строго кананизированы как на пластинах с вертикальной полосой из голов медведей. Допускались определенные разночтения образа медведя.

Выводы. Все это говорит  о существовании в V-VII вв. различных вариантов культа медведя. На территории Верхнего и Среднего Приобья, где были распространены пластины с изображением шагающего медведя, существовало свое локальное проявление культа. Одновременно с этим на широкой лесной и лесостепной территории Урала и Западной Сибири существовал единый культ медведя, нашедший свое отражение в пластинах с тремя головами медведя. Причем в какой-то своей части он допускал определенные разночтения, о чем говорят пластины с горизонтальным расположением голов медведей, а какое-то проявление этого культа было строго канонизировано. И за этими конкретными артефактами стояли определенные верования, мифы, сказания. Невольно возникает вопрос:  если на широкой территории существовал культ с его строгой канонизацией, то не мог ли существовать центр такого культа?

 

ЛИТЕРАТУРА

Боброва А.И. О хронологии художественных бронз из Тискинского могильника // Археология и этнография Приобья. Томск. 1992.

Гондатти Н.Л. Культ медведя у инородцев Северо-Западной Сибири // Труды русского географического общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. М. 1888.

Дураков И.А. К вопросу о вторичной обработке кулайского литья // Проблемы этнической  истории самодийских народов. Омск. 1993. Ч. 1.

Матвеева Н.П. Ранний железный век Приишимья. Новосибирск. 1994.

Могильников В.А. Угры и самодийцы Урала и Западной Сибири //Археология СССР 7 Финно-угры и балты в эпоху средневековья. М. 1987.

Молодин В.И. Древнее искусство Западной Сибири. Новосибирск. 1992.

Молодин В.И., Бобров В.В., Равнушкин В.Н. Айдашинская пещера. Новосибирск. 1980.

Оборин В.А., Чагин  Г.Н. Чудские древности Рифея. Пермский звериный стиль. Пермь. 1988.

Росляков С.Т. Новые находки плоского литья в Новосибирском Приобье // Изв. СО АН СССР.  Серия истории, филологии и филосифии.  Нововсибирск. 1990. Вып. 2.                 

Троицкая Т.Н., Дураков И.А. Профильные изображения медведей из Новосибирского Приобья  // Традиции и инновации в истории культуры. Новосибирск. 1995 а.

Троицкая Т.Н., Дураков   И.А. Еще раз о культе медведя // “Моя избранница наука, наука без которой мне не жить”. Барнаул. 1995 б.

Чернецов В.Н. Усть-полуйское время в Приобье //  МИА. № 35. М. 1954.

Чиндина Л.А. Релка. Томск. 1977.

Чиндина Л.А. История Среднего Приобья в эпоху раннего средневековья. Томск. 1991.

Ядринцев Н.М. О культе медведя, преимущественно у инородцев Сибири // Этнографическое обозрение Сибири. СПб. 1890. № 1.  

 

 

 

Т.Н. Троицкая «Культ медведя в вехнем  и среднем Приобье в первом тысячелетии н.э.» в сб. «Народы Сибири: история и культура. Медведь в древних и современных культурах Сибири» (Сиб. отделение РАН, Институт археологии и этнографии) Новосибирск, 2000 г., сс.12-16

[RedFox 49]

Автор помещённой выше полностью статьи исследует серию из 13 блях с сакрализованными изображениями медведей, весьма подробно описывая каждую: с таким словесным описанием весьма удобно работать, даже не глядя на изображения, - настолько точно и ясно слова рождают образ археологической вещи в голове. Т.Н. Троицкая чётко и ясно говорит о деталях медеплавильного процесса, который также можно даже не специалисту легко и вполне зримо себе представить. В акцентированных зрительно следах особенностей этого процесса автор выделяет датирующие признаки. По месту находок и времени, а также по художественным особенностям изображений автор совершенно правомерно делает вывод в конце своей небольшой работы о наличии по крайней мере двух намечающихся традиций изображения медведя на рассматриваемых бляшках и ставит вопрос о поиске центра этого регионального культа.
Однако вот такая мелочь мне, как наблюдателю совершенно стороннему, интересующемуся медвежьей темой узко с точки зрения ритуала и культа (стреляющих в свою очередь в реконструкцию древней логики, т.е. весьма обобщённо и в то же время в довольно узком градусе рассмотрения), бросилась в глаза: практически на всех бляшках разными изобразительными способами подчёркивалась некая весьма чётко прочитываемая граница между основанием шеи медведя (где он в профиль, конечно) и началом его тулова.
«Тулово и часть головы окантованы узкой заштрихованной полоской. ... Голова отделена от тулова полосой из мелких прямоугольников.» («Культ медведя…», с. 12) «Голова отделена от тулова кантом из мелких кружков ... Ребристые грани отделяет голову медведя от тулова и делят само тулово на четыре части. ... По краю и у основания шеи нанесен кант из мелких прямоугольников.» (там же, с. 13)
Я бы назвал это обозначение «линией зареза», - ведь широко известны древние медвежьи жертвоприношения головы и лап медведя, - эти древнейшие элементы обряда сохранились под видом медвежьих праздников и до наших дней (Литература по ним всплывает огромная, стоит только загрузить словосочетание "медвежий праздник", потому конкретно не ссылаюсь).

 

Каждый археологический комплекс бездонен, как и любой исторический источник. Смотрим с узкой и пусть даже чуть-чуть не стандартной точки зрения, выходящей формально едва-едва за пределы простого милицейского протокола (музейного описания вещи), привычного и рутинного для этого материала: и вот уже можем видеть то, что лезет изо всех щелей, но не видно при общем, обзорном взгляде на источник.
Новая, чётко сформулированная исследователем самим для себя, последовательная точка зрения, аспект обозрения пусть даже и давно читанных-перечитанных источников в их комплексе, сам по себе даёт принципиально новую информацию.



Чириков А.А.